Вы не авторизовались

Оникромос бесплатное чтение

Скачать книгу

Возможно, жизнь требует расшифровки, как криптограмма.
Андре Бретон

Все слова священны, все пророки истинны, только учти, что они мало разумеют; реши первую половину уравнения, вторую оставь нетронутой. Ты видишь всё в ярком свете, а иные, хоть и не все, – во мраке.
Алистер Кроули

Позднее, в Париже, он больше не рассказывал о некоторых вещах, и только кое-кто из его солдат вспоминал булькающие звуки, долетавшие со стрехи, свист отравленных стрел, бьющих точно в цель, призрачные ночные свечения, а особенно те едва заметные сдвиги в мире, когда на краткий миг он перескакивал в нереальность. Тогда деревья и ленивые речные водовороты вроде бы оставались сами собой, но в то же время чувствовалось, как нечто неведомое лишь притворяется ими.
Даниэль Кельман

Вселенная – это не тесный карман, и действующий в ней порядок не связан неким ограничением у истоков возникновения, по которому в одной части должно повторяться то, что существует в другой. Даже в этом мире больше вещей существует вне нашего сознания, нежели внутри него; и порядок, что мы усматриваем в акте творения, – это порядок, приписанный нами самими; он подобен веревке, протянутой в лабиринте, чтобы не заблудиться. Существование имеет свой собственный порядок, и его не способен постичь ни один человеческий разум, ибо сам разум – лишь одно из множества обстоятельств.
Кормак Маккарти

Тракорне

Холод скапливался в углублениях масляного поддона. Шестерни застучали, словно падающие костяшки домино, и замерли в ожидании. Масло стекало по осям, с каждой каплей предупреждая:

– Вот. Тут. Вот. Тут. Вот. Тут. Вот. Тут…

И вдруг замолкло.

Холод, источаемый маховиком, пополз по коленчатому валу, поднялся по поршням и сгустился в цилиндрах. Мороз напирал всё сильнее. Свечи зажигания позабыли свой навык давать искру, и это беспамятство бельмом расплылось по их керамическому покрытию. Клапаны выбились из сил и уже не могли преодолевать сопротивление пружин. Распределительный вал судорожно цеплялся за зубчатый ремень, но ничего не мог поделать. Тишину, отмеряемую стуком густых капель стекающего масла, внезапно взорвал металлический скрежет стартера. Заглох, попробовал запустить мотор снова… И так несколько раз. Безуспешно. Все подвижные элементы двигателя неподвижно застыли. Черный холод поселился в чугуне.

* * *

– И что там?

– Неизвестно.

– Как это? Ты же неделю назад отдал машину в автосервис.

– Да, но мастер разводит руками. Говорит, ничего подобного прежде не видел.

– Он же чинит машины!

– Дело в характере поломки.

– Я в этом не разбираюсь. Он к пятнице починит? Ты же помнишь, что мы едем к родителям?

– Не знаю.

– Чего ты не знаешь?

– Сможет ли он починить.

– Но у родителей юбилей. Будет праздничный обед. Они еще год назад его запланировали!

– Я ничего не могу поделать. На крайний случай есть же поезд.

– Ты с ума сошел?! С четырьмя чемоданами это кошмар!

– Четыре чемодана на два дня?

– Не начинай.

За окном кухни солнце увязало в перистых листьях акации.

– Он сказал, что это как болезнь и он не знает, как ее остановить.

– Ты о чем?

– Да все о машине.

– Тебя волнуют слова какого-то придурка? Починит – и дело с концом.

– Если починит.

– А почему нет? Что-то заменит, что-то исправит, и все будет хорошо. Ты масло купил?

– Забыл.

– Я же тебе сказала…

– Ну, хорошо, хорошо. Сейчас спущусь в магазин. Заодно выброшу мусор.

– Купи еще молока.

– Ладно.

– И поторопись. Суп стынет.

Но он не вышел.

Остановившись у выхода, посмотрел на ручку двери. От нее исходил отвратительный холод.

* * *

Глухие подводные звуки тонули в полимерном сосуде под неподвижным сферическим сводом, сверкающим, как металлическое зеркало. Слабый сероватый свет пробивался сквозь крышку, но терял при этом столько энергии, что едва достигал темного дна, где хрупкие хлопья известкового налета окружали спираль нагревателя. Из-за пластиковых стенок доносилось нервное потрескивание электрического тока, не достигавшего нагревателя. Что-то в этом ритме перехватывало внешние звуки и меняло их центр тяжести. Вот почему им не удавалось убежать, даже при поднятой крышке.

Чайник изменил свою функцию и теперь, как линза, фокусировал в себе рассеянные звуки, слишком слабые, чтобы их могло уловить человеческое ухо. Так они обретали вес, заставляя дрожать стекло в закрытых кухонных шкафах, а затем тихо расползались по всей квартире.

* * *

– Мам, это всего лишь старый электрический чайник.

– Но я же слышала…

– Но тебе почти восемьдесят! Я не удивлюсь, если ты услышишь шелест ангельских крыльев.

– Не груби, моя дорогая! Слух у меня хороший, и ум за разум еще не зашел!

– Но я же просто пошутила… Мне его снова отнести к пану Зенеку?

– Пан Зенек не починит.

– Починит. Только это старый хлам, который тут же снова сломается. Не лучше ли купить новый?

– Не починит, потому что он не сломан.

– Я четыре раза уже носила. Зачем пану Зенеку нас обманывать, изображая ремонт?

– Потому что у него не так много клиентов.

– Мама, тебе везде мерещатся заговоры!

– Это не теория заговора, это факт.

– Ну что ты говоришь, просто старая вещь просится на пенсию.

– Неправда, он просто не хочет кипятить воду.

– В смысле, не работает.

– В смысле, он делает кое-что другое.

– Что еще может делать чайник?

– Понятия не имею, но это слышно ночью, когда очень тихо. Блуждающие звуки, от которых дрожат стекла и качаются лампы.

– Какие еще звуки, мама?

– Я чувствую их в костях.

– Скорее всего, это у соседей внизу вечеринка.

– Когда чайник в ремонте, ничего не слышно.

– Мама, мне это надоело, я его забираю и завтра привезу тебе новый!

– Не смей!!! Привези новый, но этот оставь мне.

– Зачем?

– Когда я это слышу, то хорошо сплю. Как никогда прежде не спала. И мне нравится это слово, которое повторяют…

– Слово? Ради бога, мама, ты меня начинаешь беспокоить.

– Что-то вроде Тракорне…

* * *

Не вода.

Не влага.

Но холодное дыхание из глубин земли, без труда проникающее сквозь скальные породы, гравий и глинистые слои почвы. Жидкий холод, который, как змея, взбирается вверх, преодолевая силу гравитации. Он просачивается между железобетонными плитами, движется по плотно уложенным кирпичам, по трубам и проводам, прямо под штукатуркой и тонким слоем краски. Он подползает к шуршащему электрическому потоку, заполняющему тонкий металл, – наконец добирается до него, останавливается и терпеливо наслаивает свое присутствие. Он ждет, когда появится черная искра. Затем движется дальше.

Всякий раз, когда проскакивает маслянистая вспышка, лампа над раковиной моргает и гаснет.

* * *

– Что с этой лампой?!

– Дорогая? Что случилось?

– Иди посмотри. В ванной снова перегорела лампочка. Я не могу накраситься.

– Черт, действительно.

– Черт не починит.

– А чертов электрик?

– Месяц назад он поменял старые кабели и патроны. Сказал, что теперь все должно быть хорошо. У него руки кривые!

– Может, проблема не в кабелях?

– Дорогой, ты гений! Подвинься, я у окна накрашусь. А ты вкрути новую лампочку.

– Не знаю, есть ли у нас…

– Тогда проверь! Ты еще спишь?

– Господи, что за муха тебя укусила?!

– Ванная без света. Я спешу, уйди с дороги!

– На этих лампочках разориться можно.

– Тоже мне новость.

Он осторожно взял перегоревшую лампочку. Она была на удивление холодной. Ее холод проник в кончики пальцев и пробудил воспоминания, к которым он не любил возвращаться. Когда ему было десять лет, родители решили, что он уже достаточно большой и пора ему научиться наконец преодолевать свои страхи. А потому отныне ему предстояло спускаться в подвал одному. Он не хотел об этом слышать. Он протестовал, пытался вызвать в них жалость, плакал, кричал, бился в истерике, но родители были непреклонны. Они говорили, что каждому когда-нибудь приходится справляться со своим страхом, и от этого не уйти, потому чем скорее это случится, тем лучше. Да, они понимали, что для сына нет места страшнее, чем подвал, но осознанно и намеренно посылали его туда не реже одного раза в неделю. У него не было выбора. Ноги подкашивались, когда он спускался по крутой лестнице. Далее перед ним открывался длинный коридор, конец которого терялся во мраке. Почему-то желтоватый свет нескольких лампочек не мог полностью осветить это пространство. Уходящий вдаль коридор вызывал парализующий холод и ощущение, будто стоит только перестать всматриваться во мрак, стоит только отвернуться, как из глубины кто-нибудь выйдет. Дрожь охватывала все тело, но отворачиваться все же приходилось, чтобы сдвинуть засов на двери в семейную часть подвала и найти там то, о чем просили родители. Он боролся с собой какое-то время, съежившись под хлипким зонтиком разумных мыслей, а затем, сумев наконец отвоевать немного пространства, свободного от страха, выполнял поручение и быстро возвращался наверх. На какое-то время его оставляли в покое. Пока снова не приходилось спускаться, и все начиналось сначала.

И хотя теперь он уже не боится спускаться в подвал, он чувствует, как волна иррационального ужаса накатывает на него. Силится уверенность в том, что ему вовсе не казалось, и всякий раз, когда он поворачивал голову, из темного конца коридора действительно выходило нечто.

Всякий раз.

Он отпустил лампочку, в которой клубилась ледяная тьма, сел на край ванны и спрятал лицо в ладонях. Под веками у него мелькали картины. Старый автомобиль, окутанный холодной тишиной подземного гаража; грязные окна, смазывающие вид; пластиковый электрический чайник, вокруг которого крошки хлеба складываются в концентрические круги; оголенные концы электрического кабеля, почерневшие от гуляющего по ним тока. Он также увидел пустые комнаты, цеха, складские помещения и их влажный бетонный пол. Услышал, как по ним блуждает тихий, вихрящийся звук. Обнаружил, что звук этот ему знаком, он даже может повторить его.

– Тракорне, – прошептал он, открывая глаза.

Она стояла в дверях. Она была бледна.

– Что?!

– Ничего. О чем ты?

– Ты напугал меня, я звала, но ты не отвечал. Ты плохо себя чувствуешь? Тебе нездоровится?

– Нет. Скорее всего. Сам не знаю.

– Ты что-то сказал, какое-то странное слово…

Мужчина нахмурился.

– Не помню…

Дробо

Не было никакого характерного щекотания за глазными яблоками, и даже над Линвеногром не поднялись эти знакомые странные облака. Не ощущалось никаких волн живого холода, идущих из глубин земли, хотя именно эти признаки предшествуют большинству проявлений ксуло. Не было блуждающих туманных столбов и огромных угловатых теней, которые порой ложатся на целые кварталы, хотя небо остается совершенно чистым. Не было гудящих раскатов, раздающихся по всему городу. Не было никаких предупреждающих знаков. Был закат. Заходящее солнце полыхало ослепительным багровым сиянием. Свет лился сквозь широкое окно кабинета, и казалось, будто в этом потоке замедляются в полете пылинки. Будто сгущается воздух. Друсс сидел за огромным письменным столом, развалившись в удобном кресле. Он устал. Глядел на кружку, в которой заваривались листья аламы. Этот бодрящий настой должен был поставить его на ноги после долгого рабочего дня на территории. Тонкая струйка пара колыхалась над чашкой. Внезапно, всего на мгновение, она неподвижно застыла, исчезла и тут же вновь начала подниматься, но уже из другого положения, словно на краткий промежуток времени перестала существовать.

Тогда он почувствовал это.

Вспышка и разряд, перескакивающий с камня на камень. По щелям в мостовой. По железным решеткам, выкованным угловатым цветочным узором. По фасадам приземистых зданий. Под тонким слоем краски между бугорками шершавой штукатурки. По гибким корням растений, опутавшим водосточные трубы, и по краям керамической черепицы. По заросшим густым мхом трубодомам перусов и их влажным садам. Между жесткими волосками, покрывающими грибницы жилых отсеков, и ниже, по водным каналам, проходя зигзагом по изгибу поверхностного натяжения и перескакивая на заминских головастиков – как раскаленная искра, пробегающая между спинным мозгом, почкой, легким, по коже до стопы и обратно, через кости в череп, где за миг до исчезновения она приобретает мимолетную, изящную форму, после чего угасает.

Друсс впервые в жизни получил столь мощный импульс. Обычно эти явления намного слабее, и вызывает их одна эманация, возникшая в определенной точке города, но этот импульс прошел через весь мегаполис. Через весь Линвеногр. Он жадно ощупывал всё на своем пути, словно что-то искал, стремился к некой цели.

Размышляя над смыслом импульса, Друсс сохранил в памяти форму, которую вспышка приобрела незадолго до угасания. Ее нужно было сохранить. Он открыл таблотесор – ментальный гаджет, с помощью которого мог контролировать ресурсы памяти, параметры своего ума и тела, а также создавать психоинструменты. Прямо перед ним материализовалась прямоугольная полупрозрачная панель управления, заполненная индикаторами, тумблерами, ползунками и переключателями, открывающими разделы и вкладки, отсылающие к более глубоким уровням таблицы. Друсс никогда не был продвинутым пользователем таблотесора, но ему удалось встроить в гаджет несколько уникальных функций, управляющих его талантом чувствовать и анализировать проявления ксуло. Благодаря этому он развил свои способности, повысил их эффективность и уже подростком доказал, что является лучшим искателем ксуло в Линвеногре, по способностям и сенсорике превосходящим своего знаменитого отца. Даже перусы, истинные виртуозы таблотесора, не могли сравниться с ним. Волей-неволей они вынуждены были признать его талант, что сильно облегчало ему жизнь – ведь он был всего лишь одним из двух людей, живших в метрополии заминов и перусов.

Друсс покопался в таблотесоре, открыл проход и спустился в крипту. Его не привлекали духовные поиски, поэтому в этом отсеке он устроил нечто вроде архива. Здесь он хранил запечатленные в памяти вспышки ксуло. Интерьер напоминал темный лабиринт библиотеки, где полки ломились не от книг, а от сотен филигранных светящихся форм. Здесь безраздельно правил архивариус Лестич. Он походил на маленького почтенного старика, но его движения и манера говорить странно ассоциировались у Друсса с покойным отцом.

– Еще один экспонат? – спросил Лестич.

Друсс вспомнил форму вспышки, которая в тот же миг материализовалась в руках архивариуса. Она была большой, сплетенной из полутора десятка потоков вихревой энергии.

– У нас есть что-то подобное?

– Нет. Я впервые вижу такую сложную структуру. Это точно ксуло?

– Не знаю. Проверь это. Сравни с другими. Может, что-нибудь придумаешь.

Друсс покинул архив и закрыл таблотесор. Его тревожило неопределенное, трудноуловимое предчувствие. Отупляющая усталость улетучилась без следа. Вдруг где-то в квартире громко хлопнула дверь. Друсс вышел из кабинета и по широкому коридору добрался до самой большой комнаты. Здесь он принимал гостей, потому что только это помещение было приспособлено к их размерам.

Центр комнаты занимал большой круглый стол, окруженный тремя широкими и жесткими лежанками. Над одной из них склонились помощники Друсса – Хемель и Тенан. Первый был замином – гориллоподобным гигантом, имевшим гладкую черно-желтую саламандровую кожу и конусообразную лягушачью голову, а второй перусом – мохнатым шаром на трех длинных ногах-прутьях. У каждого перуса из верхней части шарообразного туловища торчит нечто вроде эктоплазматического выроста, который способен изменять форму и является их главным органом чувств. Именно этот вырост и развернулся к Друссу, когда тот возник на пороге комнаты и, встревоженный появлением своих помощников, не мог заставить себя подойти к ним.

– Что случилось? – спросил он неуверенно.

– Мы не знаем, – ответил Тенан, удлиняя вырост и придавая ему форму свернутой трубки. – Мы сортировали находки из сада магистра Акама, и вдруг Басал упал. Мы тут же перенесли его наверх, но, похоже, уже ничего не сделать. Он не дышит.

Человек на негнущихся ногах подошел к лежанке. На ней в скорченной позе, согнутый пополам, лежал его младший брат. Казалось, будто его поразила молния. Друсс коснулся лба и проверил пульс. Не было никаких сомнений. Солнце уже зашло, и тело Басала начало приобретать сероватый оттенок. Друсс ощущал в себе холодное спокойствие. Смерть брата еще не нашла к нему доступа, и разум продолжал работать с неизменной точностью.

– Когда это случилось, он прикасался к какому-нибудь артефакту?

– Да. И затем уронил его. Я слышал, как артефакт покатился по полу, – ответил Тенан.

– Что это было?

– Я не обратил внимания, все произошло так быстро…

Друсс вопросительно посмотрел на Хемеля.

– Я тоже, – пробормотал замин извиняющимся тоном.

– Но вы ничего не трогали? Ничего, кроме тела?

– На это не было времени… – подтвердил Тенан.

– Хорошо. Пойдем, Тенан, мы найдем это. А ты, Хемель, останься, пожалуйста. На некоторое время. Мы скоро вернемся.

– Конечно, я подожду здесь… с ним.

Друсс и Тенан поспешно покинули квартиру, вошли в лифт и спустились на семьдесят этажей вниз. Они прошли через огромный холл, увенчанный арочным сводом, и миновали пост заминов у главного входа.

– Вы в порядке, господин Друсс? Что случилось с господином Басалом? – спросил один из охранников.

Друсс и Тенан прошли мимо, не проронив ни слова. Они вышли на пешеходную улицу, освещенную мерцающими витринами магазинов. Днем и ночью здесь не затихает движение. Свет, льющийся из-за толстых листов волнистого лувиального стекла, играл бликами между прохожих, касаясь их тел. Висящие над улицей жарофонари только начинали дымиться мутным светом. Друсс ловко обогнал нескольких перусов и заминов, нырнул под низко пролетающим тульпой и оказался перед дверью своего офиса. Когда Тенан встал у него за спиной, Друсс тяжело вздохнул и вошел внутрь.

Он повернул выключатель, и лампы наполнили помещение слабым светом, медленно набирающим силу. Предметы, откопанные в саду магистра Акама, по-прежнему были выложены на длинном столе. На первый взгляд ничего не пропало, но Друсс не помнил точно, сколько их было, поэтому мог ошибаться. Нет, он явно ошибался.

– Где он стоял? – спросил Друсс.

– С той стороны, у первой полки, – ответил Тенан.

Друсс опустился на колени и стал осматривать пол, пространство между полками, на которых громоздились загадочные предметы. Все они материализовались вместе с импульсами ксуло. Там были прямоугольные металлические таблички со странными символами, например WМ 43079 или SL 72103, прозрачные кубы, внутри которых мерцали облачка плазмы, и шары с заключенными внутри миниатюрными зданиями в окружении парящих лепестков, напоминающих снег. Попадались здесь также высушенные тушки членистых существ, похожих на насекомых с излишним количеством ног, металлические обломки, излучающие едва заметный свет, изогнутые под невозможными углами фигурки и многое, многое другое.

Однако предмет, интересовавший Друсса, лежал не на полке, а на полу. Он прятался за ножкой стола. Пузатая, скомканная форма. Друсс недоверчиво осмотрел его. Это был самый обычный дробо – некоторые искатели ксуло называют такие кремневым плодом – одним из наиболее часто встречающихся артефактов. Он не мог быть опасным. Разряженный дробо не содержит живого холода, а потому не может быть проводником импульсов ксуло. Да и сам по себе он не способен генерировать заряд, достаточный, чтобы кого-то убить. Друсс поднял артефакт с пола и сжал в руке.

– Этого не может быть, – тихо произнес он.

– Больше здесь ничего нет, – пробормотал Тенан. Его вырост растянулся и нырнул под стол. – Может быть, где-нибудь еще…

Вдруг дверь с треском разлетелась на части, и в помещение ввалились трое дюжих заминов. Друсс узнал самого крупного из них – Ракама, считавшегося великаном даже среди своих соплеменников, начальника городской гвардии. Друсс посмотрел на него без страха, окружив себя безопасным коконом эмоционального холода, словно после смерти Басала перестал принимать активное участие в собственной жизни.

– Ты идешь с нами, Друсс, – гаркнул Ракам.

– Зачем? – спросил Друсс, не отводя взгляда с непроницаемых черных глаз замина.

– Ты не знаешь?! Ты?! Квалл атаковал Линвеногр. Мы пока не знаем, сколько жителей погибло. Паника распространяется по городу как пожар. Мы переводим выживших искателей в купол. Совет уже в сборе. Пошевеливайся, нельзя терять время.

Рев Ракама не произвел на Друсса никакого впечатления.

– Я никуда не пойду, – твердо сказал он. – Оставьте меня в покое.

Ракам мигом подскочил к Друссу и проревел ему в лицо, задув его чрезмерное чувство безопасности, как обычную свечу. Испуганный человек дернулся назад, зацепился за стол и рухнул на спину, увлекая за собой артефакты, выкопанные в саду магистра Акама. Замин стоял над ним, как хищник, готовящийся нанести окончательный удар.

– Ты идешь или мне откусить тебе голову? – буркнул он тихо.

– Убей меня, убей, – плаксиво простонал Друсс. Лишенный иллюзорного кокона, спасавшего от эмоций, он извивался от жгучей боли бессилия, чувства утраты и одиночества. Источником его страданий было тело мертвого брата.

– Понимаю, – холодно произнес Ракам и кивнул своим помощникам. – Отвезти его в Аполлабий. Перус остается.

Вессеро

– Это он? Великий Вессеро?

– Его тело.

– Значит, он.

– Скорее то, что от него осталось.

– Тебе не кажется, что ему чего-то не хватает?

– Похоже на то.

– Это правда, что он выстрелил себе в голову перед тем, как вы обнаружили его в подвале под гардеробной?

– Нет.

– Тогда кто подстрелил его?

– Никто. Это всё сплетни. Когда мы спустились вниз, он лежал в герметичном саркофаге. Коронер сказал, что он мертв уже несколько месяцев.

– Что ты говоришь?! Это невозможно! Великий Вессеро – один из самых известных иллюзионистов города. На его пятничные шоу уже много лет народ толпами валит. Если бы он вдруг прекратил выступления, об этом написали бы все газеты!

– Да, но он не прекратил.

– Я не понимаю…

– Я тоже. Я знаю только, что уже четыре человека погибли, пытаясь достать его из этого саркофага. Они орали так, будто горели заживо. Пятый выжил, но трудно сказать, выздоровеет ли когда-нибудь. Потому ни при каких обстоятельствах не прикасайся к его телу! Понял? Ни при каких обстоятельствах! Сейчас ты переоденешься в гражданскую одежду, получишь документы и с благословения комиссара Берга вывезешь Вессеро из города. Сейчас наши ребята упакуют тело в свинцовый гроб и погрузят в машину.

– Но почему я? Мне кажется, это слишком ответственное задание. Не знаю, справлюсь ли я. Водитель из меня неважный, и могут быть неприятности, если кто-нибудь узнает, что я везу этого людоеда.

– Спокойно. Мы всё провернем в тайне. Никакого конвоя не будет, никто не обратит внимания на обычный автомобиль, если за рулем будет обычный гражданин. К тому же ты будешь под постоянным наблюдением. Если что-нибудь случится, мы немедленно вмешаемся. Все ясно?

– Думаю, да. Так куда мне его отвезти?

* * *

– Поехал?

– Да.

– Хорошо. Отзови людей и скажи им, пусть начинают собирать манатки. Этот балаган меня раздражает. Вессеро даже мертвый вынуждает нас участвовать в его шоу.

– Не слишком ли рано?

– Думаешь, он может вернуться?

– Пожалуй, нет, но нам надо быть готовыми к любому развитию событий.

– Тогда пускай все остаются на своих местах. Надеюсь, что больничное начальство не будет создавать проблем. Полицейские декорации еще могут пригодиться.

– Мне нужны два часа. Этого должно хватить.

– Пусть только доберется до полигона. Мы закроем дело, когда будем уверены, что все кончено.

– Так точно, господин комиссар, хотя у меня все еще остаются сомнения.

– Но это же была твоя идея.

– Вот именно. Я могу ошибаться.

– Ничего не поделаешь. Исключительные ситуации требуют исключительных решений. Есть связь с полигоном?

– И с людьми, которые следят за нашим человеком.

– Замечательно. Где он сейчас?

* * *

Старый фургон легко движется по мокрому асфальту. Стемнело, моросит мелкий, противный дождь. Водитель улыбается себе под нос. Его больше не беспокоит изнуряющая головная боль, которая так долго мучила, что он уже и забыл, каково это жить без боли. Стойкое ощущение, что вот-вот что-то произойдет. Только что? Разве может что-то произойти, когда ты живешь рядом с такой скучной женой? Но он же не женат. А может, женат? Такое же чувство, как если живешь с матерью. У него что, жена вместо матери? Нет, у него точно никогда не было жены. Родители? Он их не помнит. Какие-то, конечно, были. Когда-то. Восторженные толпы? Мимо проплывают огни, которые еще недавно ослепляли, но теперь на них можно смотреть не щурясь. Черное пятно глаз. Ни одного знакомого лица. Без проблем. Что-то приближается. Шаг за шагом, шаг за шагом. Нет. Это дворники отбивают мокрый ритм по лобовому стеклу. Так хочется убежать, забиться в темный угол и одновременно выбраться, атаковать, утолить голод. Руки так крепко сжимают руль, что побелели костяшки пальцев и дрожат плечи. Наконец на обочине мелькнул указатель, фургон притормаживает и сворачивает на грунтовую дорогу. Движется к охраняемым воротам. Вооруженные солдаты проверяют документы и пропускают дальше. Машина въезжает в лес, скользя по грязной колее. Вдали вспыхивает свет мощных галогенных прожекторов. Водитель подъезжает к ним и останавливает фургон. Его просят выйти. Он не сопротивляется, выполняет команды, но в голосах военных звучит напряжение. Его окружают со всех сторон. Толкают стальными прутьями. Прикосновение металла обжигает даже через одежду. Внезапно он падает в глубокую грязную яму. Подняв голову, он видит, как открывается горлышко огнемета. Шипит водяной пар и нечто, что корчится в яме студенистыми комками.

* * *

– Как ты догадался?

– Он единственный, кто пережил встречу с Вессеро и все это время видел его тело, хотя сразу после вскрытия саркофага оно растворилось в воздухе.

Аполлабий

У человека, который с детства воспитывался в Линвеногре, много странных, непонятных и часто пугающих воспоминаний. Он помнит потрясающий взгляд туманного существа, которое перусы выпускают во время Фестиваля Роста, чтобы наблюдать, как оно проходит по улицам города и своим влажным дыханием вселяет жизнь в мертвые предметы, а живому придает совершенно новые черты. С тревогой и восхищением он вспоминает безумства заминов, которые во время Карнавала Таботта приглашают в свои тела сущности из других измерений реальности, и в течение нескольких дней эти создания, бормоча непонятные слова, спешат преобразить Линвеногр руками гориллоподобных великанов: возносят таинственные сооружения и рушат дома, будто желая приспособить город под правила механики чужого мира. Но только некоторые из этих воспоминаний могут сравниться с картиной строящегося Аполлабия.

Когда Друссу было восемь лет, его отец уснул на три дня. Никто не мог его разбудить. Басал и Друсс стояли у его постели. Прижавшись к матери, они тревожно вслушивались в медленное дыхание отца, готовые к тому, что каждый вздох может стать последним. Плакали, прощаясь с этим высоким седовласым человеком, у которого никогда не было для них времени, но он всегда находил способ, чтобы показать им свою любовь – едва заметными жестами, странными подарками и чудесной, хитрой улыбкой, которой одаривал их, отправляясь на поиски артефактов ксуло.

Пока они, смирившись с судьбой, готовились к худшему, отец вдруг открыл глаза, снова улыбнулся им, потом вскочил с постели и в ночной рубашке побежал к магистру Декару, чтобы представить ему предложение Инабулуса Кнальба. Магистр тут же созвал внеочередное заседание Совета. Только отец Друсса слышал голос Кнальба, поэтому был посредником в разговорах с Советом, хотя выглядело это так, будто это сам отец высказывал свои предложения. Перусов и особенно заминов это вовсе не смущало, потому что вмешательство посторонних сущностей – часть жизни в Линвеногре. Совет просто хотел знать, что Инабулус предлагает и чего хочет взамен. Но тот ничего не хотел. Он просто обещал построить в этом городе нечто, что прославит Линвеногр, и он это сделает, потому что лучшего места для этого сооружения не найти. После долгих дебатов предложение Инабулуса получило одобрение, и Совет согласился на создание того, что должно было называться Аполлабием.

Через несколько дней на безоблачном небе появился тонкий лучик золотого света и указал место, где будет вознесено строение. Тогда там находился небольшой парк, созданный на развалинах трубодома, разрушенного во время одного из Карнавалов Таботта. Совет тут же приказал огородить территорию, но долгое время там ничего не происходило. Только спустя несколько десятков дней, посреди ночи, из толщи земли хлынуло нечто похожее на жидкий каменный свет и сразу начало расти. С постоянной скоростью, но не очень быстро, как белый воск, набухающий в огромную каплю, которая набирает вес, чтобы наконец оторваться от земли и упасть в небо. Каждый день вокруг формирующегося объекта собирались тысячи зевак. Все хотели это увидеть. Друсс и Басал тоже ходили туда. Их брал с собой отец. Мать была против. Она боялась, что с детьми может что-то случиться, но отец всегда отвечал на ее страхи смехом.

– Ты ничего не понимаешь, дорогая, – говорил он. – Я знаю, что это будет. Я знаю. Никто не пострадает.

Вокруг огороженной строительной площадки мгновенно вырос стихийный рынок, где продавались горячие закуски, предсказания, травяные смеси, талисманы, игрушки и сладости. Друссу больше всего нравились сладкие грибы камрет, запеченные в густом, ароматном левском соусе, а Басал любил кислые брюшки паторов. Прошло столько лет, а он до сих пор помнит эти вкусы. Помнит, как жевал свой камрет и смотрел на зыбкую белую материю, которая набухала ввысь, вытягивалась, как растущий стручок на длинной ножке, устремлялась все выше и выше, пока наконец не оторвалась от стебля и не воспарила в воздухе. Стихли разговоры. Все сосредоточенно наблюдали, как будто не хотели упустить момент, когда стручок белой материи упадет на землю. Но ничего подобного не произошло. Он начал кружиться в воздухе. Он медленно менялся. Сначала расплющился, а затем снова выпучился, чтобы окончательно принять форму идеального полушария, окруженного золотистым сиянием, становящимся все более ярким. Тем временем белый стебель, от которого отпочковался стручок, стал расширяться у основания. Это длилось до тех пор, пока стебель не превратился в огромный конусообразный монолит. Поверхность сооружения колебалась и дрожала, но в конце концов застыла неровными бороздами. Затем появились окна, входы, а над острой вершиной конуса вспыхнуло яркое пламя. Его сияние отражалось в золотом изгибе парящего купола.

Через несколько дней отец Друсса объявил, что Кнальб завершил строительство и нужно оценить его работу. Он взял сыновей за руки и повел к Аполлабию. Друсс боялся, что их не пустят гвардейцы заминов, следившие, чтобы никто не проник на стройку. Он помнит свой страх. И облегчение, когда они с отцом без проблем зашли внутрь. Они долго поднимались по бесконечной лестнице, потому что тогда лифтов еще не было. Они заглядывали в бесчисленные комнаты, коридоры. Ветер свистел и завывал – играл на здании, как на огромном инструменте, пользуясь отсутствием дверей и пустыми оконными проемами. Отец прислушивался к завываниям сквозняков, кивал и иногда отвечал, словно это был голос, что-то ему сообщавший. Наконец они добрались до самой вершины конуса и, войдя под широкую арку, внезапно поняли, что они уже не в здании. Мягко, словно лепестки, изогнутые стены приобрели золотистый оттенок. За овальными окошками виднелся плывущий внизу Линвеногр. Здание и золотой купол составляли единое целое, хотя и не были связаны между собой. Вернее, были связаны, но незримо. Совет был восхищен подарком Инабулуса Кнальба и в благодарность за вклад в создание этого невероятного объекта позволил семье Друсса жить в Аполлабии. Отец выбрал квартиру на одном из верхних этажей. Мама не была в восторге, но Друсс и Басал сразу полюбили эту квартиру.

Почти пятьдесят лет спустя Друсса грубо втолкнули в маленькую овальную комнату. Он едва удержался на ногах. За спиной раздался лязг дверного засова, но Друсс пока не собирался протестовать против такого обращения, потому что чувствовал: Ракам не обманывал. Об этом говорило агрессивное поведение заминов, подкрепленное неподдельным страхом. Нечто напало на Линвеногр, и Басал стал лишь одной из многих жертв этого нападения. Милый Басал. Друсс вытер слезы и выглянул в маленькое восьмиугольное окошко. Внизу открывался вид на огромное конусообразное здание, белое, как кость, и увенчанное пламенем. Некоторое время он искал окна семейной квартиры – ему не хотелось сейчас думать, что это уже его квартира, только его, – а потом взглянул на медленно плывущий Линвеногр, освещенный ночной иллюминацией. Сквозь стены комнаты доносились приглушенные крики заседающего Совета. Они уже ищут виновных. Они уверены, что это работа Квалла. Разве не так сказал Ракам? Но сходство этого импульса с типичными проявлениями ксуло вовсе не обязательно означает, что они исходят из одного источника. Ему ведь не предшествовали никакие ощутимые волны живого холода. Мысли Друсса сосредоточились вокруг смутного предчувствия, того, что было лишь едва заметным следом, оставленным далеким и выветрившимся воспоминанием. Что это было? Ему было необходимо посоветоваться с Лестичем. Причем до того, как его вызовут на Совет. Ему придется воспользоваться всеми своими навыками, всем опытом и уважением, которые он приобрел в этом городе, чтобы разрушить их уверенность и посеять сомнения. Потому что только тогда они позволят ему исследовать это явление. В такой ситуации придется поставить на кон всё. Всё. Он должен сделать это ради своего брата, хотя знает, что уже ничто, даже это, не вернет его к жизни.

Совет обвинит его в халатности. Скажет, что он утаил важную информацию и из-за него погибли многие местные жители. О да. Они всегда так делают. Это их метод нахождения истины. Нужно подготовиться. Друсс провел пальцами по рыжим, сильно истонченным волосам, погладил седую бороду. Наконец сосредоточился, открыл таблотесор и улыбнулся. Прямо перед входом в крипту он понял, что для начала им следует напомнить, что именно он шесть лет назад выследил неуловимого пожирателя, который унес жизни многих заминов и перусов. Как потом оказалось, тот скрывался в теле иллюзиониста Вессеро, хотя носитель почти до конца не подозревал о его присутствии. Правда, вынесенный ему смертный приговор не удалось привести в исполнение, потому что каким-то образом он сумел сбежать из герметичной камеры, запечатанной ментальными блокировками заминов, но с той поры уже не гуляет на свободе в Линвеногре.

Вот так! С этого он и начнет!

Квалл

– Я же говорю, он вошел внутрь.

– Что ты говоришь?! В зеркало?! Если ты замешан в этом, сразу признайся, потому что ты не умеешь врать. Расскажи, как все было!

– Я ничего не сделал. Я уже сказал.

– И еще раз скажешь.

– Да, господин Гроссман.

– Так чего же ты ждешь?!

– Успокойтесь, господин Гроссман. Это ничего не даст. Этот человек очень нервничает. Дайте ему сигарету, или что он там хочет…

– Я не курю.

– Тебя никто не спрашивал…

– Гроссман! Еще немного, и я велю вас вывести.

– Не дождетесь. Он должен быть допрошен в моем присутствии!

– А вы хотите поспорить? Вы так собираетесь сотрудничать с полицией? Вы намерены мне угрожать?

– Я…

– Погодите, я вам кое-что объясню. Вчера на вашей строительной площадке средь бела дня пропал человек. Да, у вас есть разрешение на эти работы, и, похоже, здесь всё законно, но вам уже несколько раз назначали штрафы за нарушение строительных норм. Возможно, этот человек что-то узнал о ваших махинациях, и вам пришлось заставить его замолчать. Откуда мне знать, что это не так? Ваше поведение только усиливает мои подозрения. Поэтому, я прошу вас, заткнитесь и дайте мне работать, а иначе отправитесь на сорок восемь часов в камеру.

– Я вас понял, господин инспектор.

– Вам не повезло, господин Гроссман. Обычно дела о пропавших без вести долго ждут своей очереди. Но речь идет о сыне полицейского, который два года назад погиб при исполнении, так что если вы каким-то образом будете препятствовать моему расследованию либо у меня возникнет ощущение, что вы это делаете, я вас немедленно уничтожу. Я ясно выражаюсь?

– Конечно. Я приготовлю вам кофе…

– Нет. Сделайте два. Второй для свидетеля. А теперь, пожалуйста, выйдите.

– Конечно.

– Хорошо, давайте начнем с самого начала. Как вас зовут?

– Альберт Стетно, гражданин начальник.

– Альберт, можете называть меня просто «инспектор».

– Хорошо, инспектор.

– Скажите, что вы здесь делаете?

– Ровняем, инспектор.

– Что это значит?

– Не все здания, которые покупает господин Гроссман, пригодны для капитального ремонта. Часть из них – обычные развалюхи, и их нужно сносить. Этим мы и занимаемся. Сначала идет тяжелая техника, а потом мы. Вручную разбираем строительный мусор. Вернее, не вручную, а кирками и лопатами…

– Вы хорошо знали Стефана Роско?

– Вряд ли, гражданин… то есть инспектор. Он работал в моей бригаде несколько месяцев, но мы тесно не общались.

Он корешился с Куртом Валицем и его бандой. А я из компании старого Матеуса.

– Этого ветерана?

– Точно.

– И что? Он перешел вам дорогу и вы его прикончили?

– Не говорите так. Да, мы немного конкурировали, но это тяжелая работа, порой довольно опасная, и нам приходится поддерживать друг друга. Никто ни на кого нож не точит.

– А люди все равно исчезают. Как это возможно, Альберт?

– Я уже говорил, что…

– Он вошел в зеркало. Да. Я слышал. Это зеркало действительно немного странное, но в него нельзя войти. Я проверял. Почему Гроссман не приказал вам его продать или уничтожить? Оно же только мешает.

– А Гроссман вам ничего не говорил?

– Что?

– Когда бульдозеры открыли вход в замурованный подвал, господин Гроссман очень обрадовался. Часто бывает, что в таких местах мы находим разные антикварные штуки, на которых можно заработать. Но внутри было только это зеркало. Гроссман велел его вынести, но ничего не вышло. Оно словно растет из камня и, кажется, не имеет толщины. Оно тоньше бумажного листа. Гроссман внимательно осмотрел зеркало и решил, что его надо разбить. Но оказалось, что это невозможно. Мы вооружились кирками и отбойным молотком, но не смогли даже поцарапать его. Тогда Гроссман велел Стефану замуровать это зеркало. Парень приготовил раствор, принес немного кирпичей, а потом…

– Почему Гроссман приказал ему это сделать? Ведь подвал все равно будет залит бетоном.

– Вы правы. Это выглядит бессмысленным.

– Нет, если кому-то не нужны проблемы.

– Я не понимаю.

– Гроссман быстро смекнул, что здесь обнаружилось нечто, что может заинтересовать многих людей, и не хотел этого допускать. Ему нужно, чтобы его инвестиции окупались. И если бы правительственные учреждения сочли эту находку интересной, то ему пришлось бы проститься с ней на долгие годы. И это, вероятно, произойдет. Скажите, когда вы видели Стефана в последний раз?

– Когда он, сидя на полу, укладывал нижние ряды кирпичной стены. Я расширял проем в стене, через который мы собирались лить бетон. Стоял к нему боком. Что-то заставило меня обернуться. Знаете, когда человек кладет стены, он все время производит одни и те же движения. А тут вдруг начал делать что-то другое. Я не мог не обернуться. И тогда увидел, как он перелезает через стену и входит в зеркало. Я не испугался, я ничего не понимал, словно это был сон. Я сделал несколько шагов к зеркалу и остановился. В нем не отражалось окружающее пространство, как раньше. Я увидел внутри красивую ажурную лестницу, которая вела вниз. Потом картина смазалась, покрылась серебром, и я увидел в зеркале себя.

– Раньше вы не упоминали о лестнице…

– Потому что боялся господина Гроссмана. Теперь я могу спокойно рассказать, как все было. Без криков. Хотя я знаю, как это звучит.

– Ну, хорошо. Думаю, на сегодня хватит. Мне еще нужно позвонить и поговорить с Гроссманом.

– Значит, я могу идти?

– Да.

* * *

– Вы сами видите, господин инспектор.

– Действительно, и следа не осталось. Хорошо, что я не успел позвонить.

– А вы собирались это сделать?

– Конечно, но я был неправ. Но вам повезло. Теперь мяч на вашей стороне, а мне никто не поверит.

– Только Стефан видел, что случилось с Альбертом. Остальные просто болтают. Ничего не знают.

– А зеркало?

– Я сказал им, что привел специалистов, которые вырезали его автогеном.

– Никто в это не поверит. Ведь его видели все люди из вашей бригады, а теперь здесь ничего нет, ни малейшего остатка, словно оно провалилось под землю.

– Не волнуйтесь. Видно только то, во что легче поверить.

– Что вы имеете в виду?

– Не будет проблем.

– А что бы вы сделали на моем месте?

– Я бы продолжал искать Стефана Роско.

– Наверное, я так и сделаю. Завтра допрошу остальных ваших людей.

– Я буду ждать вас. Может, это все-таки их работа?

– Будем надеяться.

* * *

Извилистая ажурная лестница вела вниз, между застывших блоков молочного света.

Стефан чувствовал, что ему надо следовать за дребезжащим электромагнитным гулом, от которого вставали дыбом волосы на голове и руках.

Каждый шаг развоплощал его тело.

Он послушно миновал длинные галереи, перекинутые над потоками фосфоресцирующих испарений, обширные залы, утопающие в теплом свете мерцающих символов, сотканных из светящихся нитей плесневых волокон, безглазые статуи из массивной черноты и искривленные пространства, пронизанные вибрацией шлаковых машин. Через некоторое время он обнаружил, что перемещается размеренным движением множества членистых конечностей. Он почему-то знал, что ему предстоит еще долгий путь вниз, и все же был счастлив.

Наконец он возвращался в Квалл.

Менур

Менур жил один. Он не мог и не хотел жить вместе с другими перусами. Ему не было места даже в семейном трубодоме, где под слоем мягкой земли и пеленой паутины созревают следующие поколения желтых яиц, оплодотворенных семенем, давшим жизнь и Менуру. Это одна из многих жертв, которые ему пришлось принести, чтобы освободить свой разум от общественных уз и полностью посвятить себя исследованиям.

Соплеменники некогда возлагали на Менура большие надежды. С раннего детства они заметили в нем талант виртуозно обходиться с таблотесором и проникать в глубинные пласты сознания. Однако самого Менура никогда не интересовали семейные склоки и тем более профессиональная карьера, а потому по собственной воле он оказался на задворках жизни трубодома. Очень скоро он стал авторитетом в области таблотесоров и известным исследователем Конструкта, но ему все равно не позволили предстать перед Судом Двенадцати, чтобы войти в круг Магистров, элиту перусского общества. Менур не чувствовал себя обделенным, потому что не стремился к этому. Некоторые Магистры так высоко ценили его способности, что, несмотря на упорную и необъяснимую тягу Менура к одиночеству и вопреки собственным профессиональным принципам, просили его стать их помощником, на которого, по их заверениям, распространяются все магистерские привилегии. Безрезультатно.

Менура интересовало только одно. Он мечтал создать собственную обсерваторию Конструкта и полностью посвятить себя практике созерцания глубинных структур. Конечно, без поддержки родного трубодома он мог рассчитывать только на себя. К счастью, идей у него было достаточно. Он переговорил с Торопом, тогдашним начальником гвардии заминов, и предложил обучить новобранцев обращаться с таблотесорами. Взамен он попросил выделить ему один из неиспользуемых гвардейских складов, расположенных на берегу озера Леко в районе Салос. Они быстро договорились, так как интерес был взаимным. Менур смог наконец приступить к строительству своей обсерватории, а Торопа радовала мысль, что он делает что-то назло самодовольным Магистрам. Перусы были настолько уверены в своем положении в Линвеногре, что даже не подумали официально запретить преподавание тем, у кого нет официального титула. Потому Менур действовал в рамках закона, хотя и нажил себе по этой причине множество врагов. Не спасало и то, что он был превосходным учителем, гораздо лучше многих Магистров, признанных Судом Двенадцати. Если бы не гвардия, охранявшая Менура, то перусы, вероятно, попытались бы утихомирить своего своенравного собрата, но в данной ситуации они рисковали нарваться на решительную реакцию заминов. Нравилось им это или нет, но Менур осуществлял свой план.

Он обосновался в трехуровневом складе – массивном, нелепом, с толстыми стенами и маленькими окнами. Здание было серым, тусклым и не выделялось в монотонной, тесной и симметричной застройке Салоса, типичной для заминских районов. Но благодаря Менуру здание быстро преобразилось. По его приказу была убрана крыша, и весь третий этаж оказался под открытым небом. Потом к складу подвезли несколько грузовиков земли, чтобы Менур смог разбить свой сад, где собирался выращивать динаморосли и кусты пратоса, дающего масличные плоды тонн – основное топливо для генераторов биотрики.

Средний этаж превратился в паутинный лабиринт, забитый научными пособиями для практических занятий по работе с таблотесором. Это место знали все ученики эксцентричного перуса. Естественно, на низший уровень допускались только самые доверенные друзья Менура. Здесь находилась его обсерватория, то есть большая полость в форме линзы, вырезанная в бетонном полу, окруженная двумя витками медной проволоки, подвешенной на деревянных стойках и подключенной к трем генераторам биотрики. Под голыми стенами лежало множество всевозможных артефактов ксуло. Часть из них излучала собственный мерцающий свет, как жертвенные свечи, добытые из других пространств реальности. Друссу нравилось это зрелище, и он был благодарен Менору за то, что он позволил ему смотреть.

Когда Друссу было шесть лет, отец привел его в мастерскую Менура на первый урок по работе с таблотесором. Уже тогда перуса знали по всему городу. Пробиться к нему было нелегко. Желающие годами ждали в очереди, но отец Друсса умел быть по-настоящему убедительным. А возможно, и Менур не устоял перед искушением научить человека. Независимо от того, по каким причинам он принял Друсса в ученики, незадолго до окончания десятилетнего периода обучения перус стал для Друсса чуть ли не вторым отцом, потому что первый бесследно исчез за шесть дней до четырнадцатилетия мальчика. Это стало ударом для матери. Она замкнулась в себе, сидела неподвижно и часами смотрела на плывущие по небу облака, а Друссу и Басалу пришлось мгновенно повзрослеть. Менур помог им. Особенно Друссу, который полностью ему доверял и считал своим наставником. Басал был младше и намного скептичнее, он с подозрением отнесся к перусу и решительно отвергал его попытки установить эмоциональный контакт. Так продолжалось до тех пор, пока их скорбящая мать не перерезала себе вены, и единственной заменой семьи, которая у них осталась, стал Менур.

Он не подвел. Благодаря ему у братьев не отобрали квартиру в Аполлабии. С его помощью они также смогли успешно продолжить дело пропавшего отца и развить свои способности. Менур не жалел времени и сил, чтобы поддержать их. Он делился с братьями результатами своих исследований и помогал отследить труднодоступные проявления Квалла. Друсс ценил его страсть, заразительный энтузиазм, верность делу, искреннюю заботу и безусловную преданность. Да. Ценил. До вчерашнего дня.

* * *

Когда через четыре дня Совет разрешил ему покинуть золотой купол, Друсс спустился по лестнице на десять этажей вниз и вернулся в свою квартиру. Он принял горячую ванну, переоделся в свежую одежду и устало уселся в кабинете. Была глубокая ночь или очень раннее утро. Друсс вздохнул и спрятал лицо в ладонях. Из раздумий его вырвал тихий стук в дверь. Он поднял голову. На пороге кабинета стоял Тенан. Его эктоплазматический вырост оторвался от дверного проема и, расширившись на конце, принял форму короткой трубки.

– Все в порядке? – спросил он.

– Прости, я не заметил, что вы здесь.

– Только я. Хемель был вчера. Мы караулили по очереди. Не знали, когда тебя выпустят. Чего они хотят от нас?

– Того же, что и всегда. Только больше.

Тенан стал нервно раскачиваться.

– Я не понимаю. Они пытаются свалить вину на нас?

– Типа того. Они сформировали три независимые группы искателей, которым предстоит исследовать природу необычного Импульса, но, как обычно, это всего лишь политические игры. В первую группу вошли одни замины, во вторую – перусы, а третья группа смешанная. Это позволит создать видимость объективности всего мероприятия. Хотя с самого начала было понятно, как это будет выглядеть.

– Будут вставлять палки в колеса конкурентам и красть друг у друга информацию, – заметил Тенан.

– Верно, – мрачно пробормотал Друсс и добавил: – Обе стороны воспользуются ситуацией, чтобы перетасовать должности в Совете, и, даже если что-то обнаружат, сохранят это для себя. Или, что еще хуже, кто-нибудь опубликует какую-нибудь скупую и отцензурированную информацию, чтобы приписать себе раскрытие дела, а затем монополизировать рынок искателей ксуло.

– Это возможно?

– К сожалению. И к тому же весьма вероятно.

– Что ты собираешься делать?

– Я изучу это дело самостоятельно. Своими методами.

– Тебе разрешили? Так просто?

– Не совсем. У меня на это десять дней. Если за это время я не представлю Совету объяснение, мне придется покинуть город.

Тенан присел на корточки. Его вырост сократился вдвое.

– О Таботт! Они не имеют права! – простонал он.

Друсс был спокоен. Он улыбнулся Тенану.

– Какое это имеет значение, если их все равно нельзя переиграть? К тому же это было мое предложение.

– Твое?! Зачем ты это сделал? Они годами ждали такой возможности, а теперь наверняка воспользуются ею. Совет изгонит тебя из Линвеногра в любом случае, независимо от того, сможешь ли ты что-нибудь обнаружить.

– Я знаю, но это дает мне полную свободу действий. Я мог бы спокойно переждать всю эту суету, смиренно следуя рекомендациям Совета, но не собираюсь сидеть сложа руки. Ты поможешь мне?

– Как всегда.

– Ты не обязан. Правда.

– Даже не шути так.

– А Хемель?

– Ты же его знаешь. Он всегда был тебе верен, к тому же он любит вызовы.

– Это хорошо. Вы будете мне нужны. Еще какое-то время. А потом… Потом каждый пойдет своим путем.

– С чего начнем? Есть зацепка?

– Возможно. Постарайся как можно скорее привести Хемеля сюда. Или нет, не будем терять время. Скажи ему, чтобы ждал на площади Бебера. Встретимся там.

– Площадь Бебера? Это же в Салосе?

– Верно.

– То есть мы идем к…

– …Менуру. Да. Я хочу кое-что проверить. Ага, и скажи Хемелю, чтобы он взял многоколесник. Нам нужен быстрый транспорт.

– Тогда, может, лучше ему заехать за нами?

– Нет. Мне нужно пройтись, проветрить голову.

– А если его арестуют гвардейцы?

– Не арестуют, если скажет, что он от меня. Мы имеем право передвигаться по городу даже при чрезвычайном положении.

– Понимаю, – деловито заключил Тенан, открыл свой таблотесор и вызвал Хемеля в окно связи.

* * *

Хемель ждал в условленном месте. Он сидел в открытом шестиколесном авто, окруженный четырьмя заминами из патруля. Когда Друсс и Тенан приблизились к ним, один из гвардейцев обернулся, оскалил широкую пасть, полную маленьких треугольных зубов, и воскликнул:

– Господин Друсс, это вы? Этот лживый замин утверждает, будто ждет вас.

– Вы отдаете себе отчет, что сейчас, после наступления темноты, нельзя предпринимать каких-либо шагов?

У Друсса не было бы шансов победить в стычке с замином, будь он даже низким и худощавым типом, но теперь решение Совета давало ему огромное и полезное преимущество. Просто неоценимое.

– Как вас зовут, гвардеец? – спросил Друсс.

– Хезз.

– Вы командир этого патруля?

– Верно, – гордо ответил замин. – Но вы, кажется, забываетесь. Здесь вопросы задаю я.

– Нет, господин Хезз, – жестко отрезал Друсс. – Мы с моими помощниками, то есть с этим перусом Тенаном и тем замином Хемелем, выполняем важную миссию по приказу Совета. Вы бы знали об этом, если бы чаще обновляли список приказов, получаемых из штаб-квартиры. Я вижу, что в последнее время вы стали немного пренебрегать своими обязанностями. Мало того, что бродите по улицам, не зная последних приказов, так еще и мешаете нам работать. Вы понимаете, как это будет выглядеть в докладе, который я представлю Совету?

Замин оцепенел и не знал, что сказать.

– Я… – начал он, но закончить мысль оказалось выше его сил.

Друсс решил его добить.

– Для начала советую открыть таблотесор и просмотреть приказы, а после предлагаю вашему патрулю поскорее убраться с нашего пути.

– Хорошо, простите.

Хезз рыкнул на своих гвардейцев, которые тут же отошли от многоколесника и сбились в тесную кучку. В воздухе задребезжали таблотесоры. Мгновение спустя Хезз взглянул на Друсса и сказал:

– Всего десять дней. А потом я найду тебя.

– Возможно, господин Хезз, – ответил Друсс, успевший расположиться в многоколеснике рядом с Тенаном. – Но за это время многое может случиться. Давай, Хемель.

Тот открыл свой таблотесор, подключил его к механике авто, ментально проник вглубь двигателя и запустил процесс внутреннего сгорания. Мотор дернулся, разогнал обороты. Многоколесник взревел и под гневные взгляды гвардейцев рванул вперед.

– Куда? – спросил Хемель.

– Через канал и к дому Менура.

– А что за десять дней?

Друсс пожал плечами.

– Тенан тебе потом объяснит.

– Ну, как скажешь…

– А Басал… – Друсс сглотнул слюну. – Ну, вы знаете. У меня не хватило смелости заглянуть в комнату.

– Спокойно. Все в порядке. Мы отвезли его на Компостную станцию.

Друсс почувствовал облегчение, показавшееся ему неприличным. Как будто где-то там, в глубине себя, он радовался смерти брата. Однако быстро понял, что это всего лишь возбужденные эмоции, блуждающие по периферии сознания и затянутые в мелкие вихри навязчивых мыслей. Он очистил разум. Многоколесник мчался по пустынным улицам Линвеногра, над которыми занимался серый рассвет.

* * *

Тенан и Хемель остались в многоколеснике. Друсс воспользовался ментальным ключом, который был записан в его таблотесоре, чтобы открыть психомеханический замок, установленный в дверях мастерской Менура. Он уверенно миновал паутинный лабиринт – его расположение навсегда врезалось ему в память – и спустился по пандусу в обсерваторию перуса. Тот, как обычно, суетился у своих генераторов биотрики, погруженный в мерцающий свет артефактов ксуло.

Его эктоплазматический вырост вытянулся вверх и обернулся к Друссу.

– Прости, – сказал Менур.

– За что?

Друсс уселся на пандус. Он хотел сохранить дистанцию. Предстоял трудный разговор.

– Я подвел тебя. Я должен был что-то сделать. Придумать какой-нибудь способ заблокировать это ненормальное соглашение, которое вы заключили с Советом.

– Ты бы не сумел. Я сам этого хотел. Мне нужна полная свобода. Любой ценой.

– А что ты будешь делать потом?

– Еще не знаю. Сейчас это не важно.

– Я тебя не понимаю.

– И я тебя тоже.

– Что ты имеешь в виду?

– Только ты мог бы пролить свет на то, что собой представлял этот Импульс, но ты этого не сделал. Ты вообще ничего не сказал.

– Я не имею права голоса на заседаниях Совета.

– Но в исключительных обстоятельствах ты можешь сообщить председателю, что хочешь выступить. В сложившейся ситуации они вряд ли отказали бы тебе.

– Почему ты считаешь, что мне было что сказать? С чего ты взял?

– А ты почему меня обманываешь?

– У меня нет от тебя секретов.

– Есть. И не один. Видишь ли, если подумать об этом сейчас, то некоторые вещи кажутся очевидными. Как так получилось, что один чрезвычайно эксцентричный перус позаботился о двух юнцах? Ты всегда избегал семейных зависимостей. Ты всю жизнь избегал их как огня, так почему же, Менур? Почему?

– Ты причиняешь мне боль этими словами. Я знаю, что ты расстроен из-за потери брата, но…

– Не меняй тему. Помнишь, когда я создавал собственный архив вспышек ксуло, ты щедро одарил меня множеством своих трофеев?

– Конечно. Ты и это мне припомнишь?

– Нет, потому что именно благодаря этому я обнаружил образец, по своей структуре очень напоминающий Импульс.

– Как это? Ага…

Перус умолк, и его вырост сжался в комок. Это было похоже на признание. Друсс вздохнул.

– Я так и думал. Когда Лестич докопался до него, я не мог поверить своим глазам. Нечто очень похожее произошло много лет назад, и ты это знаешь. В чем тут дело? Они тоже знают, что происходит, но вынуждены играть в свои политические игры или только ты?

– Только я.

– Как это возможно? Этот Импульс убил несколько сотен жителей Линвеногра. Такие вещи нельзя не заметить.

– Вот именно. Тогда никто не погиб.

– Почему?

– Не знаю. Я только частично понимаю этот процесс.

– Что вызывает Импульс?

– Он возникает, когда человек пересекает границу Квалла.

Наступила тишина. Друсс боялся задать следующий вопрос. Он боялся узнать правду, потому что уже знал, почему Менур о них позаботился.

– Ты чувствовал себя виноватым.

– И это тоже, – тихо ответил Менур. – Но главное, я обещал это твоему отцу.

– Как вы могли? Это сломало нам жизнь. Это убило мать. А теперь, по иронии судьбы, погиб и Басал.

– Ваш отец убедил меня, что есть дела поважнее.

– Прежде чем ты просветишь меня и объяснишь, что было настолько важно, я хотел бы, чтобы ты честно ответил на один простой вопрос.

– Я постараюсь.

– Возможно ли, что мой отец вернулся в Линвеногр?

– Не знаю. Возможно. Есть такой шанс.

Ун-Ку

– Вы действительно хотите это знать? Зачем это вам?

– Ради этого я сюда и приехал.

– Но это бессмысленно.

– Почему? Ваша жизнь – захватывающее приключение. Это материал для нескольких книг.

– Журналистские бредни. Как будто книги имеют какое-то отношение к жизни.

– Забавно, что вы это говорите в своей библиотеке.

– Это всего лишь декорация, она не имеет никакого значения.

– И по вашему мнению, богатые родители и учеба в престижном университете вам тоже не помогли?

– Отнюдь.

– В чем же тогда секрет?

– Понятия не имею. Может быть, это везение. Или проклятие. Иногда их трудно отличить.

– Тогда почему же вы вместо того, чтобы сделать карьеру салонного дамского угодника, уехали в Африку?

– Отчасти из-за долгов, но в большей степени из-за жажды приключений. Я был уверен, что отец разрешил бы мои финансовые проблемы в два счета, но мне хотелось чего-то иного. И когда наемные головорезы начали наступать мне на пятки, мой друг сделал мне заманчивое предложение.

– Фон Браун?

– Разумеется. У этого засранца был небольшой капитал и участок собственной земли в Центральной Африке, на которой располагался алмазный рудник. Проблема, однако, заключалась в том, что он не работал с тех пор, как кто-то перебил всех шахтеров. Так, между прочим, за этим кроется довольно забавная история. У отца фон Брауна было своеобразное чувство юмора. Он переписал на сына землю в Африке, но поставил при этом одно условие – новый владелец должен в течение года запустить шахту. Если ему это не удастся, то право собственности вернется к папаше. С тем же успехом он мог бы подписать своему сыну смертный приговор. Он хорошо знал, что там происходит.

– И что сделал молодой фон Браун?

– Как будто вы не знаете! Он нашел себе компаньона, который оказался настолько глуп, что отправился с ним в Африку.

– Но разве ему пришлось вас как-то особенно уговаривать?

– Идиотские решения – одна из привилегий молодости.

– Что произошло, когда вы оказались в Африке?

– Мы угодили в чан с дерьмом. Немилосердная жара, вездесущая грязь, назойливые насекомые и столь же назойливые и агрессивные племена, вооруженные ружьями и винтовками. Всё это было невыносимо. Я всегда проклинал отца за то, что с раннего детства он заставлял меня участвовать в охоте. Я ненавидел его за это, но благодаря этому научился довольно хорошо стрелять. Поверьте, в Африке это оказалось самым приятным занятием. Это единственное, что позволило мне пережить кошмар пребывания на этом дьявольском континенте. Тупые черномазые таились в кустах и думали, что никто не замечает их белозубые рыла. И вдруг сюрприз. Бах! И одним зубастым меньше. Бах! Еще один грызет землю. Ничто так не улучшало настроение.

– Я так понимаю, что…

– Я знаю, что вы сейчас скажете. Я слышал это много раз. И что любопытно, чаще всего от людей, которые никогда не бывали в Африке. Вот вы были?

– К сожалению, нет.

– Вот именно! Там, у себя на родине, ниггеры – такие же хищники, как львы, тигры или крокодилы. Только гораздо опаснее, потому что они разбираются в огнестрельном оружии и голод, который толкает их на насилие, не имеет ничего общего с отсутствием еды.

– Мы можем продолжать?

– А на чем я остановился?

– Сколько времени у вас ушло на?..

– А, вспомнил! Шахта лежала в глубине материка, поэтому мы запаслись провизией и инструментами, наняли проводника и пару профессиональных шахтеров, а затем отправились в путь. Мы пробирались вглубь территории несколько недель, но часть пути проплыли вверх по Конго, что немного ускорило нашу экспедицию. На месте оказалось, что нам очень повезло, потому что никто не уничтожил тяжелую технику. Благодаря этому мы могли рассчитывать на быстрое возобновление добычи. Это была хорошая новость. Но плохая состояла в том, что мы не нашли ни одного трупа.

– Так это, наверное, хорошо?

– Избавьте меня от вашего невежества. Честно говоря, с самого начала мы рассматривали две наиболее вероятные версии: либо кто-то захватил шахту и не захочет ее отдавать, либо ее сотрудники стали жертвами племенных разборок. Во втором случае следовало ожидать, что на месте обнаружатся изуродованные трупы шахтеров, оставленные для устрашения. Но все оказалось по-другому. Оборудование цело, вокруг ни души, никаких признаков борьбы, а еще ящики с выработкой заполнены до краев. Я в жизни не видел столько алмазов! По большей части они были низкого качества, но всё компенсировалось количеством. Почему их никто не забрал? Я хорошо помню это чувство. Холод в раскаленном сиянии экваториального солнца. Однако руководство уверяло нас, что опасаться нечего, ибо, скорее всего, черные работники восстали против белых управленцев и сами ушли со своих рабочих мест. А затем придумали какую-то сказку про нападение на шахту, забрали себе немного алмазов и разошлись по миру. Остальную часть добычи никто не крал, потому что это настоящий шлак и мало кто знает о существовании шахты. Его слова успокоили нас. Вечером того же дня мы пили ром и смеялись над собственной наивностью. Черномазый оказался менее суеверным, чем мы. Да, это, без сомнения, было весело.

– Так вы остались?

– Разумеется. Ведь мы притащили с собой полтора десятка опытных рабочих, которых набрали на континенте, чтобы, конечно, запустить эту проклятую шахту, но их оказалось явно недостаточно. Мы переговорили с проводником, и он предложил привезти дополнительных людей из какой-нибудь деревни, однако ближайшая находилась почти в двух неделях пути, и это заняло бы некоторое время. Знаете, я вообще-то был за то, чтобы немедленно вернуться в Европу. С тем количеством алмазов, которое у нас уже было, мы бы обеспечили себя на всю оставшуюся жизнь. Однако фон Браун был иного мнения, и поскольку его слова имели решающее значение, то никакого обсуждения не было. Проводник – я не могу припомнить его имени – получил в помощь четырех вооруженных людей и на следующий день двинулся на юг. А мы разбирали снаряжение, распаковывали тюки, выставляли охрану и ждали его возвращения.

– И долго это продолжалось?

– Около двадцати нестерпимо долгих и скучных дней.

– Сколько людей привел проводник?

– Ни одного.

– Как это?

– Он вернулся один, в разорванной одежде, без оружия и с бельмами в глазах.

– Что случилось?

– Он не сказал. Он был сильно обезвожен и едва держался на ногах. Мы дали ему воды, но это мало помогло. Казалось, у него кататонический ступор. Мы положили его в один из бараков, и он неподвижно лежал там под москитной сеткой, как машина с раскрученной пружиной. На следующий день выяснилось, что пропала большая часть шахтеров. Я допросил тех, кто остался, и один из них сказал, что те сбежали, услышав, что проводник кое-что бормочет во сне, а вернее, бесконечно повторяет одно слово.

– Какое?

– Он боялся его произнести, но в итоге я настоял. Не знаю, удастся ли мне его воспроизвести. Там два таких хриплых звука вместе, что-то вроде Ун-ку.

– Ун-ку?

– Как-то так. Никто не захотел объяснить нам, что это означает. Одни говорили, что не знают, а другие отворачивали головы и молча терпели удары. Мне хотелось кого-то убить, и я бы, наверное, это сделал, но нам нужны были люди для работы. Наконец фон Браун велел оседлать лошадей и заявил, что мы сами поедем за этими шахтерами. Я решил, что это глупая затея, и он в принципе был со мной согласен, но считал, что нам все же стоит рискнуть, так как это наш единственный шанс запустить шахту. Тогда я заявил, что останусь и присмотрю за алмазами. Фон Браун меня высмеял. Я догадался, что он хотел сказать, и воздержался от комментариев. Я понял, что нам следует ехать вместе. Перед самым отъездом, ранним утром следующего дня, он принес мне дополнительные тюки и сказал, что на всякий случай мы возьмем их с собой. Они были заполнены алмазами.

– Алмазы везли только вы?

– Нет, он тоже.

– Вы отправились одни?

– Да. Фон Браун заявил, что никому нельзя доверять, потому что наверняка это наши люди посреди ночи покинули лагерь и напали на проводника. Вместе с его эскортом. Поэтому часть из них сбежала, когда проводник каким-то чудом вернулся в шахту.

– А вы что по этому поводу думали?

– Я не знал, чего мне бояться: то ли его прозорливости, то ли прогрессирующего безумия.

– Я понимаю…

– Ничего вы не понимаете! Это был мой друг, я знал его много лет, но там, тогда я чувствовал, что он становится чужим человеком. Хуже того. Как будто он всегда был таким, а я до сей поры знал только верхний слой, эпидермис его личности, который отшелушивается и сходит под безжалостным африканским солнцем.

– Должно быть, это было тяжело.

– Не особенно. Не в той ситуации, когда все мысли сосредоточены на том, чтобы вытащить свою задницу из этого дерьма. Рефлексировать можно, когда тебе ничего не угрожает.

– Но ведь вам повезло, верно?

– Не очень.

– Я читал об этом. Вы запустили шахту, вернулись в Европу миллионерами, а затем отправились в Австралию, где в центре континента…

– Вы верите всему, что читаете?

– Это не какая-то там досужая сенсация. Об этом написано в учебниках.

– Я не вижу разницы.

– А я вижу.

– Я знаю, о чем говорю.

– Хорошо, скажите, сколько времени вам понадобилось, чтобы вернуть шахтеров и запустить шахту.

– Этого так и не случилось.

– Зачем вы так со мной поступаете?

– Вы хотите услышать правду или предпочитаете заглянуть в учебник?

– Это такая игра, да? Я или уйду, или выдержу и дослушаю до конца.

– Ничего подобного не было.

– Ну, хорошо. Что там произошло?

– Неделю мы шли на юг, пока не добрались до сухого каменистого плато. На горизонте мы увидели скопление темных объектов. В бинокль они походили на примитивные хижины. Мы направились в ту сторону. Оказалось, это стоящие группами люди. Одни лежали лицом к пустому небу, другие стояли, прижавшись друг к другу. Всего там было несколько сотен человек. У всех был отсутствующий кататонический взгляд. Они образовывали широкий, неровный круг, в центре которого находился камень.

– Камень?

– Да, огромный белый валун. Казалось, будто он парит в нескольких сантиметрах над поверхностью земли, но потом я слез с лошади и обнаружил, что эта глыба покоится на гораздо меньшем камне, спрятанном в тени большего, и потому создается впечатление, будто она висит в воздухе. Она был идеально сбалансирована. Фон Браун тоже сошел с лошади, и мы вместе уставились на белый валун, как вдруг из-за него вышел невысокий плечистый мужчина, покрытый белыми татуировками. Я испугался и поднял оружие, но фон Браун оказался быстрее. Его револьвер грохнул, и наступила страшная тишина. Мужчина получил удар в грудь, упал на колени, удивленно посмотрел на нас, а потом его лицо превратилось в ужасающую маску. Он указал пальцем на фон Брауна и хмыкнул. Я думал, он задыхается от крови, но нет. Это было какое-то слово. Он повторил его снова и перевернулся на спину. Фон Браун замер, уставившись в пустоту, бельмо затянуло его глаза. Я хотел убежать, но на меня упала тень. Я поднял голову и увидел что-то в небе, вроде одинокое облако, но оно ничем не напоминало облако. Я никогда не видел ничего подобного. Не мог пошевелиться, тень завладела моими мыслями. Я чувствовал, что засыпаю. А проснулся здесь, в поместье моего отца. Почти пятьдесят лет спустя. О своих путешествиях я узнал из газет и книг. Австралия, Гренландия, Антарктида – я никогда не был там. Или был, но вообще этого не помню.

– Я не могу это написать.

– Не вы первый.

– О чем вы говорите?

– Вы не единственный, кто взял у меня интервью. Но их никогда не печатают. Не могут, потому что я все еще стою там. Перед белым камнем. В тени Ун-Ку.

Аворро

Многоколесник покачивался в мутных водах Главного канала у каменного причала. Транспорт у заминов, как правило вездеходный, рассчитанный на передвижение как по суше, так и в водной среде, и это авто не было исключением. Друсс и Хемель сидели, откинувшись в жестких креслах, и уплетали шашлычки из мяса фивара, купленные в уличной жаровне, одной из тех, что в большом количестве расположились на берегу канала, а Тенан наблюдал за ними с берега. Его вырост скорчился и свернулся, как испуганная гусеница птора. Друсс отер губы верхней частью кисти руки и улыбнулся Тенану.

– Ты еще не привык? – спросил он.

Эктоплазматический вырост задрожал.

– Ты шутишь, да? Ведь это отвратительно.

– Но удобнее, чем сидеть на еде, – заметил Хемель.

– Вы делаете это специально! – расстроился Тенан. – Вы же знаете, что я не могу на это смотреть!

– Ты преувеличиваешь, – возразил Друсс. – Мы просто голодны. Я же просил тебя пойти погулять.

– Я не могу бросить тебя сейчас… И вообще у нас есть на это время?

– На еду время есть всегда.

– Точно. Есть, – согласился Хемель.

Друсс часто задавался вопросом, как двум таким разным расам удалось создать сплоченное общество в Линвеногре. Это казалось совершенно невероятным. Судя по всему, у них было нечто общее, что позволяло не враждовать, а жить в согласии друг с другом и сотрудничать. Нечто, что формировало у них схожее отношение к миру и друг к другу. Друсс прожил здесь так долго, что у него развилось чутье, позволявшее видеть, что скрывала в себе отлаженная инфраструктура города, что стояло за политическими интригами и железным правлением всесильного Совета. Однако он уже давно потерял надежду когда-либо понять истинную природу этого постоянного присутствия, которое он воспринимал как нервную пульсацию сложной сети параноидальных зависимостей, маниакального соперничества, прочно вписанной в структуру Линвеногра.

Во всяком случае, так это виделось Друссу.

А как воспринимали это они?

Замины – это крепкие земноводные существа с довольно агрессивной природой и сильно развитым стадным инстинктом; при этом они отличные воины и умелые конструкторы. Основу их общества составляют группы самцов, численностью от десятка до нескольких десятков особей, объединенные вокруг одной самки в гарем, удовлетворяющий все ее потребности. Самок заминов практически невозможно встретить на улицах города. Когда в детстве Друсс и Басал шалили, мама часто пугала их гигантской водяной маткой заминов, грозя, что та придет и заберет их в свое логово, а потом сожрет одного за другим. Страшилка, как это часто бывает с детьми, действовала не дольше минуты. Друсс впервые увидел самку заминов, когда ему исполнилось двенадцать лет, и эта встреча едва не закончилась плачевно.

Пережевывая последний кусок, Друсс вдруг осознал, что это случилось недалеко от того места, где они теперь ели шашлыки. Он поднялся, закинул шпажку в воду и кинул взгляд в сторону порта – туда, где Главный канал соединялся с озером Леко.

– Что? – спросил Хемель, медленно и методично выковыривая шпажкой из зубов остатки мяса, словно специально еще больше раздражая Тенана.

– Видишь вон ту улочку? Ту маленькую. Параллельно проспекту Предетуса.

– Что с ней не так?

– Много лет назад, когда я был еще ребенком, я видел там водяную матку.

Хемель серьезно посмотрел на него.

– Я не могу говорить об этом.

– И не надо. Ты спросил, а я ответил.

– Да, я знаю, прости. Для нас это довольно тяжело. Они, они такие…

– Большие? – предположил Тенан, который обрел душевное равновесие, когда человек и замин закончили трапезу.

Хемель басовито буркнул и, окинув тяжелым взглядом перуса, закончил фразу:

– …прекрасные.

Друсс завороженно смотрел на них. В такие моменты он еще раз убеждался, что ощущение чуждости, въевшееся ему в кожу, когда он находился в их компании, никогда не исчезнет, потому что он и правда не сможет познать никого из них, даже если проживет в Линвеногре тысячу лет.

Друсс сел и вернулся в памяти к тому дню, когда двенадцатилетним мальчишкой возвращался из мастерской Менура. Вдруг затряслась мощеная улочка. Раздался мощный грохот, и стена одного из домов взорвалась кирпичами и облаком пыли. Взрыв опрокинул Друсса на мостовую. Он был ошеломлен и напуган. Он не знал, что происходит, и ему хотелось плакать. Встав на дрожащие ноги, он увидел нечто, выходящее из облака пыли.

Этот образ навсегда врезался ему в память.

Существо напоминало замина, но было огромным, как дом, чудовищным, мокрым. Гора мышц, обтянутая дряблой, обвисшей кожей и увенчанная конической головой, растущей прямо из туловища, без шеи. Чудище выпрямилось, устремило над крышами домов взгляд своих огромных, как прожекторы, глаз, открыло необъятную пасть и рыкнуло. Друсс потерял слух. Он слышал только тихий писк. Больше ничего.

В этой пищащей тишине он ощутил тепло горячей мочи, стекающей по ногам, и увидел толпу заминов, нахлынувших океанской волной, в один миг окруживших гигантское существо и накинувших на него веревки. Гигантская матка сопротивлялась, расшвыривала их по сторонам, словно детские игрушки, но мелких самцов было так много, что в конце концов она сдалась и была втянута вглубь разрушенного здания. Друсс стоял как окаменевший. Он даже перестал дрожать. Не помнил, как вернулся домой. Только через два дня у него восстановился слух, и он нашел в себе слова, чтобы рассказать испуганным родителям, что с ним случилось. Он старался не возвращаться к этому воспоминанию слишком часто, иначе оно напоминало ему о том, что кроется в недрах глубоких пещер, над которыми построены почти все дома заминов.

– Что случилось? О чем ты думаешь? – спросил Тенан.

– О том, как мне повезло, что я могу работать с вами, – соврал Друсс.

Эктоплазматический вырост начал раскачиваться, как трава на ветру.

– Я знаю, что это шутка, но я ее не понимаю.

«Я тоже», – отметил про себя Друсс, но промолчал.

Перусы не менее странные, чем замины. Это невероятно любопытные паукообразные существа, Они напоминают пауков, любопытны и чрезвычайно привержены ритуалам. Живут колониями в трубодомах, которые действительно напоминают широкие дымоходы, поросшие изнутри огромными наростами грибниц, в мякоти которых перусы вырезают свои жилые отсеки. Трубодома не имеют крыш, естественный свет проникает внутрь, освещая сады, устроенные на дне этих сооружений. В этих садах перусы выращивают свои биотрические лианы и откладывают яйца, из которых выводятся следующие поколения перусов. Эти существа – любознательные исследователи, способные вступать в симбиотические отношения с растениями. Они упорно систематизируют мир, поэтому среди них можно встретить приверженцев самых различных теорий, объясняющих устройство реальности, зачастую противоречащих друг другу. Однако не в этом причина непостижимости их существования. Непреодолимым барьером является принципиально иное строение их организмов, а следовательно, несколько иной способ взаимодействия с миром.

Они не питаются так, как люди или замины. Перусы поглощают пищу через кожу. Они буквально сидят на еде, имеющей консистенцию текучей суспензии или жидкой кашицы. Конечно, это сопровождается сложным ритуалом, который никто, кроме них самих, не понимает. Еще более загадочным является церемониал удаления экскрементов, которые выходят из их организма через эктоплазматический вырост. Этот процесс связан с серьезными запретами и табу, но, как утверждает Менур, это наиважнейшая религиозная практика в жизни каждого перуса. Больше он ничего не согласился выдать. Можно предположить, что это имеет какое-то отношение к спинным железам перусов, вырабатывающим крепкие волокна, похожие на паутинные нити, но способные выполнять функции дополнительных органов чувств и внешних резервуаров памяти.

Может показаться, что органически Друсс находится намного ближе к заминам, нежели к перусам, но это лишь кажущаяся близость. Обманчивая. Он был, есть и всегда будет здесь совершенно чужим существом. Друсс вздохнул и взглянул на небо, где солнце медленно приближалось к зениту, и произнес:

– Мой отец преодолел долгий путь, чтобы добраться до Линвеногра, хотя даже понятия не имел, что такой город существует. Я рассказывал вам об этом?

– Нет, – ответил Тенан, а Хемель подтвердил кивком головы.

– Вместе с нашей будущей матерью, моей и Басала, он покинул анклав Тумсо, в котором жила свободная человеческая община из нескольких десятков человек. Он не желал больше там оставаться. Он видел больше, чем другие. Ощущал подземные волны живого холода и мечтал о Пространстве Конструкта, хотя вначале и не подозревал, что существует нечто подобное и это можно наблюдать с помощью таблотесора. Отец ощущал странные импульсы, пучки энергии неизвестного происхождения, которые всегда были направлены в одну и ту же сторону. Ему хотелось узнать, почему он это чувствует, что это за импульсы и куда они устремлены. Но отец понимал, что вдвоем они не справятся, и дождался, пока к анклаву приблизится один из огромных торговых караванов заминов, которые колесят по всей Усиме. И когда это произошло, ему улыбнулась удача. Когда караван остановился рядом с анклавом, неожиданно образовался пузырь уплотненного воздуха и угодившая в него повозка начала мерцать.

– Перипатетическая петля, – пробормотал Хемель.

– Верно, но мой отец не знал, что это и как называется. Ему еще не был известен жаргон искателей ксуло. Он даже не знал, что такие искатели вообще существуют. Однако почувствовал, что под землей находятся некие небольшие предметы, образующие круг, внутрь которого и попал фургон. Искатель, путешествовавший с караваном, незадолго до этого погиб в лапах дикого гавуса, и оказалось, что лишь мой будущий отец способен обнаружить эти предметы. Он понятия не имел, что нужно делать, но не собирался сидеть сложа руки. Попросил лопату, осторожно выкопал один из предметов, тем самым нарушив петлю, и повозка перестала перескакивать во времени.

– Скорее всего, Дробо, – заключил Тенан.

– Возможно, но отец не рассказывал мне, что это было. Важно, что благодаря тому случаю его талант оценили и ему разрешили присоединиться к каравану. Вместе с матерью он много лет путешествовал. Исколесил пол-Усимы. Познакомился с перусами, которые научили его работе искателя ксуло и посвятили в тонкости этой профессии. Говорят, побывал и в Ак-Бе, где ему пришлось бежать от гомолов, пытавшихся силой затянуть его в ряды Коллектива Разири. Кажется, удалось ему повидать и Пахлакраве, город вхралей, слепленный из видоизмененной горной гряды. Я не знаю. Может, так оно и было. Ясно одно. В какой-то момент он узнал, что есть такое место, единственное во всей Усиме, где вспышки из Квалла возникают не спорадически, а почти ежедневно. Это место – Линвеногр – город, построенный на берегу озера Леко. Отец решил, что только там сможет узнать ответы на мучившие его вопросы. Однако проблема в том, что он их так и не узнал. Он прожил здесь много лет, был хорошим искателем, даже превосходным, и заслужил признание Совета, но за это время ни на йоту не приблизился к пониманию истинной природы вспышек и артефактов. А потом стало еще хуже.

– Он исчез, – сказал Тенан.

– В конечном итоге. Да. Но еще раньше, после того, как Инабулус Кнальб при его участии построил Аполлабий, это здание стало его одержимостью. Отец стал утверждать, будто именно оно является ключом к тайне Квалла и ксуло, вспышкам и их необычной частоте.

– Скорее всего, он исходил из того, что здание видно в Пространстве Конструкта, – предположил Хемель.

– В те времена многие исследователи утверждали, что благодаря этому факту мы наконец-то поймем корреляции между нашей плоскостью реальности и Пространством Конструкта и произойдет прорыв в исследованиях.

– Ничего подобного, однако, не произошло, – добавил Тенан.

– Вы правы, – подтвердил Друсс. – Но мой отец пребывал в таком отчаянии, что, вопреки всему, решил совершить нечто радикальное, способное объяснить всем реальный смысл существования Аполлабия и открыть стабильный проход в Квалл.

– В каком смысле? – спросил Хемель.

– В буквальном, – ответил Друсс.

– Как он мог это сделать? – заинтересовался Тенан.

– Вот этого я и не знаю, – тихо признался Друсс.

– А Менур? Что он тебе сказал? – буркнул Тенан.

– Он знал, что отец планирует спуск в Квалл. Он также знает, когда это произошло. В некотором смысле он помог ему, предоставив свою обсерваторию, но понятия не имеет, какую технику использовал мой отец. Он утверждает, что его переход оставил уникальный энергетический след. Поистине уникальный в своем роде.

– Хорошо, – пробормотал Хемель. – Я могу понять, что ты стремишься узнать тайну исчезновения твоего отца, но это никак не связано с нашим расследованием. Мы ищем зацепку по совершенно другому делу. Время уходит. Мы должны сосредоточиться на…

– Погоди! – вмешался Тенан. – Разве ты не понимаешь?! – Его вырост напрягся и повернулся в сторону замина, как полупрозрачный ствол ружья. – Именно это он нам и объясняет!

– Что? – растерянно спросил Хемель.

– Все, что он знает. По порядку. Его отец, спуск в Квалл и этот уникальный след. Я уверен, что своими очертаниями он напоминает смертоносный Импульс.

Друсс улыбнулся Тенану и сказал:

– Ты всегда был удивительно сообразительным.

– Подождите, а то я не успеваю, – проворчал Хемель. – Более тридцати лет назад отец Друсса использовал какую-то неизвестную технику, чтобы спуститься в Квалл, и оставил позади себя энергетический след, который удивительно похож на Импульс. Так?

– Верно, – подтвердил Друсс.

– Откуда у тебя образец того спуска?

– От Менура.

– Он тоже вызвал смертоносный Импульс?

– Нет.

– Почему?

– Не знаю.

– А Менур знает?

– Тоже нет.

Хемель почесал коническую голову.

– Поправьте меня, если я ошибаюсь, но мне кажется, что это тупик. Нам нужно больше.

– Согласен, – признался Тенан.

Друсс сглотнул слюну и тихо сказал:

– Есть кое-что…

Хемель пристально посмотрел на него, и Тенан неподвижно застыл.

– …Менур утверждает, что моему отцу нужно было еще научиться у кого-то этой технике спуска и он не смог бы это сделать за несколько дней. Обучение должно было занять не менее года.

– И что это нам дает? Это было так давно, – простонал Тенан. – Как мы теперь найдем этого наставника? Даже если он еще жив.

– Это проще, чем кажется.

– Как это? – удивился Хемель.

– Помню, задолго до исчезновения отца мать вдруг начала с ним спорить. Она кричала и плакала. Она боялась за него. Хотела, чтобы он перестал куда-то ходить. Я долго не мог понять, в чем дело. Мама упоминала не то какой-то дождь, не то изморось, и это мне казалось более чем странным, потому что кричала она на отца и в солнечные дни. Только потом, когда я подрос, я наконец понял, куда ходил отец. Правда, в то время его здесь уже не было и не было никого, кто мог бы объяснить мне, почему он это делал. Теперь ответ напрашивается сам собой.

– Ну, конечно! – ахнул Хемель. – Поле Мороси! Он ходил на Поле Мороси!

Эктоплазматический вырост мгновенно спрятался в шарообразном теле перуса, издав при этом протяжный жалобный свист, что было явным признаком того, что Тенан испугался.

– Я знаю, о чем ты думаешь, но ты не можешь этого сделать, – сказал Хемель.

– Наоборот.

– Это чистое безумие! Ты можешь погибнуть.

– Я всегда хотел увидеть это место, но мне не хватало смелости. А теперь мне просто необходимо. Это многое упрощает. Подвезешь меня?

– У меня нет выбора, да? Но только до Цистерны. Ни за что на свете я не полезу на Поле Мороси. Тенан, ты едешь?

Перус, не сказав ни слова, сел в многоколесник и свернулся на заднем сиденье.

* * *

Главный канал заканчивался большим круглым бассейном, окруженным густым лесом трубодомов, между которыми извивались узкие улочки. Так выглядел центр района Практо, в котором безраздельно правили перусы. Они были повсюду, даже на вертикальных стенах своих трубодомов. Хемель выехал из воды и стал медленно маневрировать в толпе трущихся друг о друга перусов. Надо было набраться терпения, потому что они неохотно уступали дорогу, а кроме того, вытягивали в сторону авто эктоплазматические выросты, словно хотели хорошенько рассмотреть нарушителей их покоя.

Друсс кинул взгляд на заднее сиденье, на котором свернулся Тенан.

– Поздоровайся со своими друзьями, – сказал он. – Может, они быстрее уйдут с нашего пути.

Тенан соскользнул с кресла на пол.

– Думаешь, меня заметили? – пискнул он.

Друсс неодобрительно покачал головой и посмотрел на Хемеля.

– Не обращай внимания, – пробормотал замин, не сводя глаз с многолюдной улочки.

Вскоре толпа поредела, и многоколесник поехал быстрее. Трубодомов тоже стало меньше. Появилось больше деревьев и колючих кустов Практо. Именно от них район получил свое название. Наконец Друсс с помощниками добрались до Цистерны – Главной водопроводной станции Линвеногра – угловатого здания из крепкого красного кирпича с огромными водонапорными башнями. Хемель объехал Цистерну и притормозил. Сразу за ней открывалась широкая, поросшая травой равнина, совершенно свободная от построек и простирающаяся до дальних лесистых холмов. Трава блестела в лучах солнца, будто мокрая, словно здесь только что прошел дождь. Но на Поле Мороси так было всегда. Плывут ли над Линвеногром дождевые облака, или же простирается чистое голубое небо – в воздухе здесь постоянно висит мелкая блестящая изморось – дар или проклятие того, кто здесь живет.

Друсс вышел из многоколесника.

– Мы подождем, – сказал Хемель.

– Лучше не надо. Неизвестно, что произойдет. Если я выживу, то вернусь в квартиру в Аполлабии, там и встретимся. А если нет, то можете пользоваться моей документацией и коллекцией ксуло. Я уверен, что они вам пригодятся, когда вы начнете самостоятельно заниматься поиском. Ну, идите уже.

– Как хочешь, – кивнул Хемель, а потом развернулся и уехал.

Стало тихо. Легкие перистые облака неторопливо скользили по небу. Друсс двинулся вперед, в сторону холмов. Вдруг он почувствовал на лице влажное прикосновение мелкого дождя, несущего с собой странный запах, который ассоциировался с чем-то холодным, инородным, чуждым этой траве и небу.

Совет никому ничего не объясняет, но и так понятно, что именно он привел сюда Друсса. В известной степени. Так же получилось и с тульпами – летающими спрутами, которые в районе Энез, над рухнувшими крышами заброшенных домов, плетут воздушную паутину мыслерядов. Много лет назад Совет решил отправить своих наблюдателей в разные регионы Усимы, чтобы следить за перемещениями самых опасных и непредсказуемых существ, живущих на этой планете. Так, на всякий случай. Парадоксально, но несмотря на то что наблюдатели действовали очень осторожно, одного их присутствия оказалось достаточно, чтобы привлечь к себе внимание тех, кого Совет боялся больше всего. Внезапно незваные гости появились в Линвеногре и остались здесь навсегда.

Друсс не мог этого помнить. Это произошло задолго до прибытия отца в город. Говорят, тогда здесь прокатилась волна беспорядков, в ходе которых наиболее пострадал район Энез, разрушенный и сожженный воинственными заминами и поддержавшими их перусами, решившими выгнать чужаков из города. Погибло много местных жителей, но ни одного пришельца, что быстро охладило пыл протестующих и привело к тому, что Совет разрешил пребывание незваных гостей в Линвеногре. Такое решение было принято, главным образом, для того, чтобы предотвратить волнения среди граждан, потому что самим пришельцам никакие разрешения не требовались. С тех пор тульпы свободно летают над городом, занимаясь своими непонятными делами, и постепенно жители Линвеногра смирились с их постоянным присутствием и тем, что они вообще не участвуют в жизни города. Пришлось им смириться и с тем, что травянистая равнина на окраине города стала территорией, принадлежащей вхралям. Точнее, вхралю. Потому что с самого начала он был только один.

Они назвали его Аворро, что на языке перусов означает «белый», и рассказывали о нем вещи, в которые трудно поверить.

Однажды Хемель повторил Друссу удивительную историю. Он услышал ее от члена своей семьи – замина, пережившего нападение на гнездо вхраля. Замины развернули против него дюжину боевых многоколесников и вместе с многотысячной добровольной армией выдвинулись на травянистую равнину, которая впоследствии была названа Полем Мороси. Когда они добрались до места, из гнезда появился вхраль, и внезапно мир перевернулся вверх дном. Земля, поросшая травой, превратилась в зеленый свод, нависший над необъятной бездной неба. Замины с криком попадали вниз и исчезли в синеве. Выжили только те, кто успел вцепиться когтями в дерн и продержался до возвращения к норме. Тот, кто рассказывал об этом Хемелю, утверждал, что хуже всего было то, что никто не верил словам спасшихся, ведь подобный эффект переворачивания нигде больше не наблюдался. Только здесь. На Поле Мороси. Именно сюда пришел Друсс на встречу с существом, от которого все держатся подальше, потому что многие любопытные, подобно тем заминам, исчезли здесь без следа.

Внезапно Друсс вздрогнул. Остановился. Еще несколько шагов, и он упал бы в широкий каменный колодец. Это здесь. Он сглотнул слюну. До сих пор он не задумывался, что будет делать, когда доберется до места. Может, ему стоит крикнуть? Позвать его? Друсс собрался с духом, но вместо крика из горла вырвался изумленный вздох. Потому что он уже здесь. Выходит.

Гигантская членистая фигура цилиндрической формы, фосфоресцирующая мутным белым светом и перемещающаяся на сотнях длинных конечностей, тонких и легких, как паутина. Друсс почувствовал себя карликом рядом с этим существом и пошатнулся, ошеломленный его поразительной чуждостью.

Вхраль поднял одну из своих тонких ножек и пронзил ею Друсса насквозь. Нет. Произошло кое-что другое. Не было больно. Мир распался на отдельные элементы, оказавшиеся буквами странного алфавита. Друсс услышал тихий шепот и оглянулся. Голос травы улетал к городу, над которым что-то парило, но на этом нельзя было сфокусировать взгляд. Волосы на затылке встали дыбом. В текстуре неба, в силуэте далеких трубодомов, в повторяющемся узоре кирпичей на фасаде Цистерны прятались слова, и смотрелись они так, будто всегда были там начертаны. Друсс прочел их без труда.

кто умеет смотреть
видит Ун-Ку
висящее над городом
смотрящее в каждого отдельно
что хочешь
получишь
пока все не изменится
чтобы быть таким же
как всегда

И вдруг всё кончилось. Слова исчезли. Друсс остался один. Он ничего не понимал, и ему хотелось посмеяться над собственной наивностью. Неужели он и в самом деле думал, что придет сюда просто так и поговорит с вхралем? Он действительно полагал, что сможет задать ему какой-нибудь вопрос?

Друсс покачал головой. Странная легкость ощущалась в его теле. В задумчивости он двинулся к Цистерне, прокручивая в голове, как вернется в свою квартиру. Оказавшись в тени монументальной водопроводной станции, Друсс почувствовал, что он не один, но осмотреться не успел. Что-то повалило его на землю и толкнуло в темноту.

Телкро-оквал-зехка-липто

– Где уборщица? Она должна была помочь нам.

– Она перестала приходить на работу.

– Я почему-то не удивлен. Но всё же нам пригодилась бы дополнительная пара рук. Я нигде не могу найти последний ящик профессора Якура. С большим красным символом…

– В форме спирали?

– Да. Ты видел его?

– Когда его привезли два месяца назад.

– А сейчас?

– Ты проверял на складе?

– Дважды.

– А в лаборатории?

– И там.

– Тогда я не знаю.

– Может, уборщица что-то знает? Она каждый угол должна знать. Посмотрю, есть ли ее телефон в картотеке.

– Да оставь ты уже эту уборщицу. Секретариат давно перевели в новое здание. Ты ничего не найдешь. Я бы на твоем месте обыскал казематы.

– Откуда ему взяться в подвале?

– Ты прав, наверное, его забрали.

– Не обязательно, наши безделушки все еще ждут своей очереди.

– Тогда тебе надо спуститься.

– Я не пойду один.

– Ты все еще боишься?

– Говори, что хочешь. Мы идем?

– Ну, ладно. Я и так здесь почти закончил.

* * *

– А там?

– Пусто.

– Черт, где он может быть? Только его я не включил в список.

– Может, проверим это тесное помещение рядом с котельной?

– Никто не держит экспонаты во влаге. Это было бы глупо.

– Если только никто об этом не знает.

– Что ты имеешь в виду?

– Где именно ты нашел тело Яшки?

– В конце коридора, рядом с входом в… котельную.

– Вот именно. Почему я не думал об этом раньше. Иди! В этом месте?

– Да.

– А дверь в котельную была открыта или закрыта?

– Кажется, закрыта.

– Ты уверен?

– Думаю, что да.

– А в кладовку?

– Тоже. Не помню, чтобы что-то закрывало обзор, а коридор довольно узкий.

– Тело лежало на животе и головой в ту сторону?

– Да. Я подошел со стороны головы, и мне пришлось повернуть его, чтобы посмотреть, кто это.

– Значит, он не мог перевернуться после выхода из котельной, потому что тогда эта стальная дверь осталась бы открытой. Яшка заблокировал бы ее своим телом.

– Он проходил по этому коридору несколько раз в день. Приносил образцы в холодильную камеру. У него не было причин заходить в…

– Это правда, но я не верю в совпадения. Давай заглянем в эту кладовку.

– Да пожалуйста. Там одни картонные коробки.

– Раздвинь их немного.

– Зачем? Ведь сразу же видно, что… о, черт!

– Вот твой ящик.

– Что он здесь делает?

– Хороший вопрос.

– Кто-то его спрятал?

– Возможно, но не в этом дело.

– Что это значит?

– Подожди, дай подумать… Знаешь, что в этом ящике?

– Понятия не имею. С тех пор, как он приехал, не было времени заглянуть к него. Всегда находились более важные дела, а потом еще этот ремонт.

– Наверное, именно тогда его перенесли сюда. Либо перед, либо сразу после ремонта. Смотри, на всех картонных коробках видны следы штукатурки и краски. Думаешь, рабочие будут спрашивать у кого-то разрешения?

– Пожалуй, нет.

– Вот именно… Сами мы его отсюда не вытащим, но всегда можем заглянуть.

– Ну, не знаю. Наверное, он запечатан. Наверное, не стоит…

– Мы скажем, что печать повредили при транспортировке. Дай фонарик.

– Ну и что там?

– Кто-то нас опередил. Крышка сломана. Сам посмотри.

– В ней есть что-нибудь, кроме опилок?

– Я проверю здесь, а ты покопайся с другой стороны.

– У меня ничего.

– А у меня есть глиняная статуэтка и лист бумаги, на котором кто-то записал слитно четыре слова: «Телкро-оквал-зехка-липто».

– Странно. Что это за язык?

– Понятия не имею. По-моему, это какая-то тарабарщина.

– А фигурка? Покажи. Что это?

– Машина? Символ? Или бесформенное пятиногое животное?

– Шутки шутками, но такой большой сундук на одну маленькую фигурку и исписанный каракулями листок? Это не смешно.

– Я согласен. Чего-то не хватает.

– Надо проверить, может Якур приложил какое-то письмо.

– Сомневаюсь. Этот псих прислал нам из Монголии восемь таких ящиков, и ни в одном не было письма. В них были только не описанные геологические образцы и жалкие окаменелости – в общем, бесполезный хлам. Этот сундук был последним, и всем казалось, что внутри в нем то же самое, что и в предыдущих. Поэтому никто не спешил проверять.

– Думаешь, Яшка заглянул?

– Возможно, так и было, но вряд ли это связано с его смертью. Он умер от сердечного приступа.

– Так говорят.

– Ой, прекрати… Я знаю, ты любишь теории заговоров, но, во-первых, у нас нет оснований подозревать, что кто-то убил Яшку, а во-вторых, если что-то действительно находилось в этом ящике, то оно, вероятно, было довольно большим. Один человек тайно не вынесет этого. Ну, как? Сговор? И только мы ничего не знаем? Или я что-то знаю и не хочу тебе говорить? Ну и параноик же ты.

– Но ты согласен со мной, что здесь что-то не так?

– Определенно! Почти два месяца назад в Институт приехала последняя коробка Якура. Вскоре после этого начался ремонт. Через неделю после того, как рабочие вышли из здания, нашли тело Яшки, и это перед дверью склада, в который занесли ящик. Кажется, вскрытие убедительно доказало, что его убил инфаркт, но через несколько дней мы все заболели чем-то вроде очень заразного гриппа, после чего здание было помещено в карантин. Однако исследования не выявили ничего определенного, никаких известных патогенов. Волей-неволей пришлось вернуться к работе, и, хотя никто уже не болел, дирекция прислушалась к нашему совету и решила, что Институт переедет в новое помещение. Да. Это раздражает! Мы явно что-то упускаем. Что-то ключевое. Как думаешь, что?

– Не знаю, дорогой Шерлок.

– Мы видим последствия, но причина отсутствует, дорогой Ватсон.

– Пустое место в ящике?

– Что бы там ни было.

– Ясно… Хватит глупостей. Мы немного увлеклись, тебе не кажется? Мы попались на шутку Якура, который нас разыграл, вот и всё. Остальное – ряд странных, но вероятных совпадений.

– Да, наверное, ты прав, но это мы узнаем, когда Якур вернется из своих монгольских вояжей. Хотя на самом деле это уже не имеет значения. Как видишь, сейчас здесь нет даже тараканов, и никакие слова не изменят этого. Пошли отсюда. Работа ждет.

– Хорошая идея. От этого места у меня мурашки по коже.

– Надо сказать ребятам из логистики, чтобы его завтра забрали.

– Может, лучше ящик оставить?

– Болван.

– Я? А кто положил на место записку и глиняную фигурку?

* * *

Густав Якур чувствовал, что его здесь не должно быть. Он обернулся и посмотрел на древнюю плотину, закрывавшую почти половину горизонта. Ее присутствие напоминало настойчивый взгляд – постоянно щекочущий шею, давящий между лопаток. Едва солнце начало подниматься по безоблачному небу, Густаву уже приходилось спешить. В противном случае он не успел бы вернуться в лагерь до наступления темноты, а впереди у него был долгий путь, ведущий через лабиринт каменных трещин, глубоких каньонов и гравийных осыпей, среди которых трудно найти тень. Он взял с собой всего несколько вещей, чтобы ничто не задерживало марш и подъем. С усилием оторвал взгляд от плотины и двинулся вниз по каменистой тропинке.

Что привело его сюда? Что он искал?

Как сквозь туман он помнил, что когда-то вел другую жизнь. Изучал камни, писал научные труды, искал минералы и находил руды металлов по заказу научных институтов и частных предпринимателей. Это продолжалось до тех пор, пока он не уехал в Монголию и на пригородном рынке не встретил старика в маске из странного камня.

Старик оказался на удивление разговорчив. Он свободно говорил по-русски, поэтому проблем с общением не было, и к тому же охотно отвечал на вопросы. Он объяснил Густаву, что относится к вымирающему племени липтосов, самозваных хранителей долины Амра, которую с одной стороны окружает цепь невысоких, но отвесных гор, а с другой – закрывает гигантская плотина, сооруженная много тысяч лет назад древними предками его народа. Она была возведена в те времена, когда там было еще много воды, однако строители вовсе не собирались задерживать ее в долине. Наоборот. Они хотели осушить это место, потому что вода может разрушить святость, которая там заключена.

Старик не стал объяснять Густаву, что такое эта святость, но предложил отправиться вместе с ним в долину и изведать на себе ее благословение. Густава не пришлось уговаривать, и они сразу двинулись в путь. Пыльная дорога сменилась каменистым бездорожьем, а затем неприглядной пустошью, продуваемой всеми ветрами. Они брели от деревни к деревне, от гостиницы к гостинице, а места`, которые они проходили, становились все более примитивными, все более далекими от цивилизации, и у Густава возникло ощущение, будто он движется назад в прошлое. Наконец на горизонте вырос характерный зубчатый массив плотины, и с наступлением сумерек они зашли в пустынное поселение липтосов.

Его жители молча брели, погруженные в себя, как будто в состоянии транса. Старик, так и не назвавший своего имени, прошел через весь поселок и ни с кем не поздоровался. Здесь всё казалось покрытым тонким слоем серой пыли. Путешественники провели в поселке всего одну ночь и на следующий день отправились дальше в путь. Через несколько часов они оказались на стоянке, разбитой у подножия гигантской плотины. Это было одно из тех мест, откуда липтосы начинают свой путь вглубь долины Амра. Вблизи плотины из-за ее невообразимой величины Густав начал непроизвольно сутулиться, всё время прятал голову в плечи, а ночью спал прерывистым, беспокойным сном.

В долину можно было попасть только через щели в потрескавшемся монолите. Протискиваться по закопченным туннелям, судя по виду, готовым обрушиться в любой момент, было не слишком приятно. Но это ничто по сравнению с тем чувством, которое охватило Густава по другую сторону. Огромная плотина и прекрасный вид на лабиринт Скалистых каньонов, галечных холмов и дюн серой пыли разбудили что-то в основании черепа. Тревожно знакомое чувство, которое зудит и дергает мозг, как холодная игла, чтобы, достигнув более освоенных областей сознания, всплыть на поверхность явных эмоций и принять форму иррационального ощущения опасности. Это походило на предупреждающий сигнал или органическую тревогу, которая включилась, потому что Густав оказался в том месте, где никогда не должен был находиться.

Старик сказал ему, что на территории долины можно передвигаться только по обозначенным тропинкам и ни в коем случае нельзя отклоняться от них, но не объяснил, почему здесь действуют такие правила. Густав колебался. Он уже не был так уверен, что хочет узнать о святости, заключенной в долине, но, несмотря на сомнения, все время следовал за стариком. Дорога была трудной. Им приходилось протискиваться через узкие проходы, карабкаться по развалинам и пробираться сквозь густую пыль. Наконец, спустя несколько изнурительных часов, они добрались до места назначения. Старик завел Густава в чрево огромной пещеры. Ее наклонные стены двигались в мерцающем свете факелов. Когда Густав понял, что не огонь заставляет их двигаться, было уже слишком поздно. Густая тьма проявилась, как сложный иероглиф.

Он пришел в себя в лагере у подножия плотины. Он был слаб, волочил ноги и нигде не мог найти своего спутника. Другие липтосы, с которыми он пробовал общаться, говорили на непонятном лающем языке, и никто не носил каменной маски. Через несколько дней Густав окончательно пришел в себя и решил бежать, но это оказалось невозможным. Тем не менее он не сдавался и упрямо повторял попытки, но эффект каждый раз был один и тот же – как бы далеко ему ни удавалось уйти, как только он засыпал, его тело возвращалось в долину.

Однажды, когда он в очередной раз отправился в деревню липтосов искать старика в каменной маске, он заметил темную полосу густого дыма, поднимавшуюся над горизонтом. Благодаря этому обнаружил лагерь исследователей из монгольского университета в Улан-Баторе. Там были биологи, геодезисты, инженеры и геологи. Густав рассказал им, что с ним случилось, но его высмеяли. Никто не собирался проверять, есть ли в его словах хоть капля правды. Ученые сказали, что история проклятой долины – одна из древнейших и самых популярных монгольских легенд, поэтому ему придется получше постараться. У Густава не было никаких доказательств, подтверждающих его слова, поэтому он решил их получить. Он приносил из долины камни и окаменелости, которые, по его мнению, подходили друг другу, как части машин, но оказалось, что только он видит в них что-то необычное.

Спустя некоторое время этих «доводов» накопилось так много, что руководитель монгольской экспедиции из жалости предложил помочь перевезти находки в родной институт Густава. Коллеги пытались помешать этой затее. Они говорили, что не следует утверждать сумасшедшего в его иллюзиях, но делали это не слишком убедительно, ведь дополнительные расходы мало кого волновали – экспедиция монгольских исследователей располагала почти неограниченным бюджетом, так как по заказу военных занималась в основном поисками месторождений урана. Густав лично заполнил восемь ящиков, написал адрес и пометил красной спиралью. Он не описывал содержимое, потому что, вопреки всему, ему все равно казалось, что ценность находок очевидна и сундуки вызовут сенсацию сразу после их демонстрации. Однако Густав решил приобрести еще один образец – то, что развеет любые сомнения. Ему больше нечего было терять. Он отправился на поиски пещеры, куда его привел старик в каменной маске. Методично обыскал долину и через несколько дней нашел это место.

Густав знал, что у него остались всего сутки, потому что затем группа монгольских ученых двинется дальше на восток и окажется уже вне его досягаемости. Столь долгий путь ему не удастся пройти без сна, поэтому пришлось войти в пещеру немедленно. Он должен был достать этот образец, положить в девятый ящик и точно описать – прежде всего, ему следовало объяснить, почему его нужно держать подальше от влаги.

Густав Якур протискивался между валунами, лежащими на дне глубокого каньона, и сосредоточенно делал каждый шаг. Это занимало внимание, обманывало страх. На полпути к пещере он начал думать, что его план может сработать, но это была уже не его мысль.

Липто

Пронзительный влажный холод привел его в чувство. Друсс попытался пошевелиться, но левая сторона тела оказалась полностью обездвижена. Он открыл глаза и понял, что лежит на боку, частично погруженный в топкую, грязную почву. Опираясь на свободную руку, он с хлюпаньем вытянул туловище из вязкой жижи и сел. Он промок до нитки и дрожал от холода. Прямо над головой огромные листья абадо создавали сплошной полог, под которым стояли полумрак и резкий запах гнили.

Друсс ощущал слабость, головную боль и тошноту. Но знал, что ему необходимо собрать силы, чтобы встать, начать двигаться и как можно скорее снять с себя мокрую одежду. Он поднялся со стоном и раздвинул в стороны листья абадо. В глаза ударил яркий свет полуденного солнца. Его лучи хлынули сквозь просвет и потекли по мохнатым пузырям – наростам грибниц, опутавших вертикальные стены сооружения, похожего на гигантский колодец, на дне которого рос заброшенный сад. Трудно спутать это зрелище с другими. Друсс покачнулся, но сумел устоять на ногах. Он осторожно приблизился к стене. И речи быть не могло, чтобы пытаться взобраться по мицелию. Друсс не собирался даже пробовать. Он мечтал только найти клочок сухого грунта, на котором можно было бы раздеться, высушить одежду и согреться в лучах солнца, пока то не скрылось за кромкой этого заброшенного трубодома.

К счастью, в нескольких шагах от него, у самой стены, лежал поваленный ствол карликового экмара. Друсс с трудом стянул с себя блузу и брюки, выжал их и перекинул через ствол. Затем снял ботинки и поставил на шершавую кору экмара. Голый уселся рядом, как птица на ветке, подставив спину солнцу. Озноб медленно отступал, но чем дольше Друсс смотрел на свою грязную одежду, тем сильнее его охватывала злость. Действительно, он должен был разозлиться из-за похищения, изоляции и украденного времени, которого у него оставалось не так уж много, но, к собственному удивлению, более всего его раздражала испорченная одежда. Друсс не мог с собой ничего поделать, хотя понимал, что это глупость, а обитая в городе, где преобладают существа, в принципе не пользующиеся одеждой, нельзя рассчитывать на понимание. С детства ему приходилось терпеть насмешки и издевательства заминской и перусской детворы. Хорошо, что у него был брат. Благодаря Басалу Друсс всё это выдержал и дожил до того времени, когда стал настолько зрелым и выносливым, что подобные оскорбления перестали его задевать.

Бедный Басал… Друсс скорчился на стволе и почувствовал себя как никогда одиноким. Он вспомнил образ брата, матери и отца, а потом начал представлять себе, что бы было, если бы они жили среди людей, среди одетых существ. Как бы сложилась их жизнь? Были бы они счастливее? И были бы до сих пор вместе?

Друссу вспомнились странные рассказы о Маленьких Человечках Короля Орфы, которые, кажется, очень похожи на людей и тоже носят одежду. Только они намного меньше. Друсс задумался, не может ли быть так, чтобы люди придумали Маленьких Человечков, чтобы не чувствовать себя единственной расой на Усиме, которая по непонятным причинам носит одежду. Погруженный в свои мысли, он кинул взгляд в сторону и заметил, что его брюки немного сползли со ствола карликового экмара. Он протянул руку, чтобы поправить их, как вдруг краем глаза заметил какое-то движение. Он мгновенно повернул голову и у противоположной стены трубодома увидел голого, скорчившегося человека. Друсс встал. Тот тоже поднялся. Друсс махнул ему рукой. Тот повторил его жест, и Друсс понял, что смотрит на свое отражение, возникшее на зеркальной поверхности круглых листьев призрачной лианы, вьющейся по стене подобно струйке сизого тумана. Именно в такое состояние переходят растения, когда их окутывает влажное дыхание существа, выпускаемого перусами во время Фестиваля Роста.

Друсс пригляделся к себе. У него были короткие тощие ноги, узкие плечи, худые руки и вздутый, торчащий живот, под которым скрывался маленький скрюченный член. Осунувшееся лицо покрывала седая растительность – усы и борода, которые он лишь изредка подстригал ножницами. Сквозь редкие рыжие волосы просвечивала веснушчатая лысина. Его брат очень на него походил, хотя ростом был чуть выше. Но теперь, когда не стало Басала, Друсс стал человеческой особью, единственным представителем своего вида в этом городе. В отрыве от других людей он не уродлив, не красив, не высок, не низок, не умен, не глуп. Он – неудобная диковина, которую следует удалить из Линвеногра или бросить в месте, подобном этому, где он в одиночестве умрет с голоду.

Друсса охватило гнетущее чувство уверенности в том, что он никогда не узнает ни тайну Импульса, ни то, чего в действительности добивался его отец и почему ради этого ему пришлось спуститься в Квалл. Друссу казалось, будто внутри него пустое неподвижное пространство, сосредоточенное вокруг явственного ощущения, что его жизнь закончится именно здесь, что он исчезнет из Линвеногра так же, как когда-то исчез его отец, и что это, собственно, уже произошло.

Друсс сел и утопил лицо в ладонях. Он подумал, что с помощью таблотесора можно было бы вызвать Тенана и Хемеля, но тут же понял, что это мало что даст, ведь он не знает, где находится. Город большой, и даже если помощники сразу кинутся его искать, даже если им очень повезет, то без конкретных ориентиров им потребуется несколько дней. Слишком много. А время уходит. Это, наверное, тот самый момент, когда стоит сказать себе: «Всё, хватит, дальше я не пойду!» И эта мысль принесла ему успокоение. Он поднял голову, чтобы еще раз взглянуть на свое отражение, – и замер. Его зеркальный двойник не сидел, как он, а стоял, улыбался и указывал пальцем вверх.

– Что? – спонтанно вырвалось у Друсса, который видел в своей жизни множество зеркальных лиан, но ни в одной из них не проявлялось отражение, наделенное собственной волей.

В ответ двойник Друсса развел руками и еще раз с улыбкой направил палец вверх. Друсс машинально поднял глаза, но не заметил ничего полезного или заслуживающего внимания. Голубой круг безоблачного неба и солнце, уже коснувшееся кромки трубодома.

– Это какое-то безумие, – пробормотал Друсс.

Двойник пожал плечами, не переставая улыбаться, и было в этом что-то обезоруживающее, удивительным образом наполняющее живой энергией и побуждающее к действию.

Друсс преодолел внутреннее сопротивление, собрался и открыл таблотесор, но почему-то не мог на нем сосредоточиться и воспринимал как нечто бесформенное, мерцающее и размытое, скопление бегающих белых муравьев. Это было странно, но наводило на размышления. Друсс закрыл таблотесор и взглянул на своего зеркального двойника, который теперь покорно повторял его движения. Он растерянно размышлял, что все это значит, и в то же время пытался уловить нечто уже всплывающее из глубин воспоминаний. Он внимательно наблюдал. Терпеливо ждал, когда образ обретет плотность, резкость и наполнится призрачной материей памяти.

Дождался.

Друсс вспомнил, что несколько лет назад Менур возбужденно рассказывал ему об экспериментах перусов и их успешной, но малоэффективной разработке, позволявшей глушить таблотесоры. Метод работал исключительно на небольших расстояниях, а один перус мог воздействовать лишь на один чужой таблотесор. Кажется, несмотря на многочисленные попытки, повысить эффективность этого метода не удалось и дальнейшая работа была приостановлена. Да, именно так, Менур еще утверждал, что мощный разрушительный импульс может ненадолго отключить личностные функции сознания. А это значит, что перусы по-прежнему втайне совершенствуют методы внешнего воздействия на механику таблотесоров, и им почему-то очень важно, чтобы последний человек в Линвеногре бесследно исчез.

Не дождетесь!

Друсс забрался на ствол карликового экмара и крикнул:

– Эй ты, паукообразный, покажись! Я знаю, что ты там!

Долго ждать не пришлось. Через некоторое время из-за края трубодома осторожно высунулся эктоплазматический вырост.

– Да, я с тобой говорю! Скажи своему Магистру, что он ошибся! Понимаешь?!

Вырост сжался, потом нервно вытянулся, как будто перус не мог решить, что делать, и вдруг без предупреждения исчез из виду. Друсс удовлетворенно улыбнулся: сильная приверженность иерархическим отношениям – их самое слабое место. Какие бы ранее приказы ни получил этот перус, создававший помехи, теперь ему придется посоветоваться с Магистром, которому он подчиняется. И Друсс может этим воспользоваться.

Он быстро открыл таблотесор – как и ожидалось, у него не возникло проблем с его обслуживанием – и вызвал Тенана. На панели засветилось серое окошко, в котором материализовался длинный ланцетный лист.

Система общения в таблотесоре была капризной и полной неожиданностей. По непонятной причине никто не выглядел в коммуникаторе так же, как в реальности. Информация, проходящая через глубинные структуры разума, с которыми связан каждый таблотесор, обрабатывалась по непонятным, хотя и стандартным алгоритмам. Благодаря этому Тенан всегда изображался как ланцетный лист, Хемель – как игрушечный многоколесник, вырезанный из дерева, а Друсс появлялся как книга, на обложке которой вместо названия красовался схематичный рисунок Дробо. В этом, на первый взгляд, была некоторая закономерность. В конце концов, одним из любимых занятий Тенана было выращивание праксли – биотрических кустарников, покрытых длинными ланцетными листьями. Известна была и страсть Хемеля к многоколесникам, и его навыки автомеханика. Да и жизнь Друсса вращалась вокруг отслеживания импульсов из Квалла и поисков артефактов ксуло. Однако эта простота была обманчивой. Ведь без особого труда можно было бы найти и другие стороны их существования, столь же, а может и более важные, только гораздо более скрытые, так почему же именно эти, а не иные жизненные увлечения ложились в основу образов таблотесора? Что здесь было определяющим? Возможно, ключевым здесь является то, что за ними кроется и что невозможно заметить с уровня, на котором ум обычно познает себя? Лучшие умы, не в пример Друссу, посвящали жизнь поиску ответов на подобные вопросы.

Ланцетный лист смешно изогнулся и начал радостно подпрыгивать.

– Это Друсс! Это Друсс! Он жив! – попискивал он. – Что случилось? Где ты?

– Слушай внимательно, потому что у нас всего минута! – сказал Друсс. – Меня похитили перусы и заточили в заброшенном трубодоме, но я не знаю, в какой части города. При мне таблотесор со сбитыми настройками, и я потерял счет времени. Как долго…

– Полтора дня…

– Слава Таботту! Еще не все потеряно. Вы должны меня найти! Я подозреваю, что они держат меня на окраине района Унтус. Я не уверен, но это было бы удобное место. Далеко от центра, много заброшенных трубодомов и недалеко от Компостной станции.

Лист закружился.

– Немедленно выдвигаемся! Это неслыханно! Зачем кому-то похищать тебя? Не могу поверить, что это…

Ланцетный лист исчез в окошке, а панель снова покрылась белыми муравьями. Друсс закрыл таблотесор и посмотрел вверх. На наростах грибниц стояли два перуса. Маленький и большой. Первый – рядом с краем, а второй на половине высоты трубодома. Друсс был почти уверен, что этих двоих он видит впервые в жизни.

– Вы меня разочаровали, – басовито хмыкнул перус. Его вырост имел форму кучевого облака, предвещающего скорый дождь, и на фоне безоблачного неба смутно напоминал настоящую тучу. Это, безусловно, был один из Магистров.

– Вы меня тоже, – парировал Друсс.

– И чем же? – искренне удивился перус.

– Вы испортили мою одежду. Вы знаете, как трудно найти в этом городе кого-нибудь, кто может сшить брюки, блузу или пальто?

Перус смущенно молчал. Его эктоплазматический вырост попеременно то удлинялся, то укорачивался.

– Вы понятия не имеете, верно? – продолжал Друсс. – Но уверяю вас, это трудно. Очень трудно. У меня такое чувство, что в других делах вы тоже плохо разбираетесь. Думаю, вы не заметили, что я свободный житель Линвеногра, который действует по приказу Совета, и, похитив меня, вы рискуете получить серьезные неприятности. Однако я допускаю, что произошедшее является результатом ужасной ошибки и в действительности вы искали кого-то другого…

– Я прекрасно знаю, кто вы, господин Друсс, – перебил его перус. – Думаю, я никогда не пойму, в чем ваша проблема с этими полотняными чехлами, которыми вы покрываете тело. Посмотрите на себя, без них вы выглядите нормальнее. Однако это не означает, что я настолько умственно отсталый, чтобы по ошибке захватить последнего человека в Линвеногре. Не оскорбляйте меня.

– Тогда я действительно не понимаю…

– Довольно этих игр! С кем вы общались? Что вы им сказали? Вы отдаете себе отчет, что вы безответственно рискуете жизнями других? Если потребуется, мы убьем не только вас, но и тех, с кем вы поделились своими знаниями. Мы вынуждены защищаться!

Друсс почувствовал холодок, пробежавший по позвоночнику.

– Я не понимаю, о чем вы говорите. Действительно не понимаю.

– Не отрицайте. Это просто смешно. Я давно за вами наблюдаю. До сих пор вы не представляли для нас никакой угрозы, но теперь все изменилось. Вы хороший искатель ксуло, любознательный, полезный для города, и вам бы стоило им оставаться. Вы должны были сидеть в своей уютной клетке в Аполлабии и заниматься своими делами, а не лезть в те сферы, которые вас не касаются. По-видимому, из-за смерти вашего брата вы позабыли основные правила. Вы забыли, чей это город и кому принадлежат его тайны. Зря вы взялись за расследование Импульса и зря отправились к Аворро. Если вы вернулись от него целым и невредимым, то у меня есть основания полагать, что вы уже все знаете. И я не могу допустить, чтобы ваши знания вышли за пределы стен этого трубодома. С кем вы разговаривали?

Друсс тяжело вздохнул. Он не собирался выдавать Тенана, хотя понимал, что рано или поздно этот беспринципный перус доберется и до его помощников. Он лихорадочно соображал, что делать, чтобы оттянуть этот момент. Друсс мог бы рассказать перусу, что на самом деле произошло при встрече с Аворро, но боялся, что это его совершенно не интересует. Он просто устраняет всех, кто потенциально угрожает его планам, а знают они что-либо или нет, не имеет для него ни малейшего значения. Этот холодный расчет был понятен Друссу, хотя он и не знал, что именно перус пытается защитить. Однако ввиду параноидальной предосторожности Магистра Друссу оставалось только молчать. Он медленно опустил взгляд и помассировал шею, которая начала болеть из-за постоянного взгляда вверх.

– Как хочешь, человечишко, – заявил перус. – Я силой из тебя это вытащу…

Грянул выстрел. Друсс испуганно сжался, упал со ствола карликового экмара и рухнул на грязную почву, смыв листья абадо. Что-то тяжелое с хлюпаньем шлепнулось на влажную землю рядом с перепуганным Друссом, пока тот пытался встать на разъезжающиеся в разные стороны ноги. Друсс без сожаления отказался от вертикального положения и на четвереньках быстро подполз к экмару, чтобы забиться под ствол. Второго выстрела не последовало, и звуки стычки стихли так же внезапно, как и появились. Однако любопытство оказалось сильнее страха, и вскоре Друсс высунул голову, чтобы осмотреться. Прямо перед ним стояли трое заминов в длинных боевых перчатках с бронированными накладками и стальными шипами. Сжимая в руках четырехствольные мушкеты, они склонились над размозженными телами двух перусов. Самый крупный замин повернулся к Друссу. Это был Ракам, начальник городской гвардии.

– Одевайся, – сказал он. – Нам надо исчезнуть, пока остальные не поняли, что тут что-то происходит.

Друсс с трудом втиснулся в мокрые штаны и содрогнулся, ощутив мокрую ткань блузы на спине. Пока он завязывал ботинки, один из заминов в один миг взобрался по стене трубодома, встал наверху, огляделся и помахал рукой.

– Готов? – спросил Ракам.

– Да, – ответил Друсс, не вполне понимая, к чему ему следовало быть готовым.

Могучий замин не стал тратить время на объяснения – схватил Друсса и подкинул его вертикально вверх. Друсс устремился к небу. Он вылетел из трубодома, на мгновение завис в воздухе, и в тот момент, когда началось падение, второй замин перехватил его на лету и усадил на широкий край трубодома. Друсс побелел от страха и с трудом дышал, но при этом сохранял ясность сознания. Он с удовлетворением отметил, что был прав. Его подозрения оказались верны. Это действительно был район Унтус – за лесом заброшенных и полуразрушенных трубодомов высилась пирамида Компостной станции, окруженная угловатыми зданиями заводских комплексов и ажурными монолитами агрегатов биотрики.

Это было всё, что он успел увидеть, пока Ракам без предупреждения не сбросил его вниз, прямо в руки замина, стоящего на крыше бронированного многоколесника. Друсс старался быть смелым. Он не кричал.

* * *

Друсс сидел, зажатый между двумя заминами, и молчал. Никто ни о чем не говорил, а у него не хватало смелости спрашивать. Ракам присел на корточки в конце салона, открыл свой таблот и подключился к внешним сенсориям автомобиля. Он полностью сосредоточился на мигающих картинках. Многоколесник взвизгнул, подпрыгнул на ухабе, а потом плавно скользнул в воду. Наклонив голову под неудобным углом, можно было различить мелькающие за узкими окнами размытые очертания зданий, но этого было недостаточно, чтобы понять, куда едет транспорт. Наконец стемнело, и машина остановилась. Двое заминов без слов вышли из кабины. Внутри остались только Друсс и Ракам, который по-прежнему спокойно возился со своим таблотесором. Друсс не собирался ему мешать. Вскоре Ракам медленно свернул панель и посмотрел на человека. Друсс решил, что сейчас самое время что-то сказать.

– Спасибо. Если бы не…

Замин презрительно фыркнул.

– Забудь. Объясни лучше, как ты умудрился прожить столько лет в этом мире?

– Кажется, я неплохо разбираюсь в том, что делаю, и подозреваю, что…

– Нет! Хочешь, я надеру тебе задницу, чтобы ты научился быстрее сопоставлять факты?!

Друсс посмотрел на его руки и почувствовал болезненную сухость в горле.

– Я… я всегда делал свою работу, выполнял приказы Совета…

– То есть?!

– Я не понимаю, о чем ты. Я действительно…

– Ты идиот, да?

– Если ты так думаешь…

Ракам тяжело вздохнул, обдав Друсса болотным дыханием.

– Эх вы, люди, из-за вас одни проблемы. Твой отец был таким же. Долго ничего, никакой самостоятельной инициативы, а потом вдруг он везде, и половина города за ним гоняется.

– Я ничего не понимаю. Можешь говорить яснее? – попросил Друсс.

– Видишь ли, Друсс, дело в том, что все считали тебя умнее. Совет был убежден, что твое предложение изучить Импульс – это разумный способ с честью покинуть Линвеногр. Никто не думал, что ты окажешься настолько неразумным, что действительно начнешь копаться в этом.

– А что, по их мнению, я должен был сделать? Спрятаться в Аполлабии и ждать, пока будет принято решение об изгнании. О нет! Я так просто не сдамся! Импульс убил моего брата! И не его одного. Погибло много жителей Линвеногра, и, думаю, всем интересно выяснить, почему это произошло. Совет создал три независимые исследовательские группы.

– А ты знаешь, кто вошел в эти группы?

– Нет. Они отпустили меня до того, как были приняты окончательные решения.

– Стандартная процедура. Нет никаких исследователей, и все в этом городе понимают, что это так. Кроме тебя.

– Как это? Они не ищут причину? Почему?

– Есть и те, кто ищет. Тайно и оберегая свои секреты. Линвеногр так функционировал с самого начала. И мы, гвардейцы, обязаны следить за этим динамичным военным балансом сил.

– Я всегда ощущал это ваше параноидальное соперничество, но…

– …кажется, ты так и не понял, чем оно является на самом деле. Это наш город, он движим нашей борьбой, и здесь нет места таким, как ты. Ты должен уйти.

– Примерно то же говорил тот перус, что похитил меня.

– Это был Магистр Сене, член секты Липто, тех самых селекционеров.

– Но ведь этой секты не существует! Она была уничтожена задолго до моего рождения.

– Ты ничего не знаешь о Линвеногре, так как сделал всё, чтобы ничего не знать. Ты смотрел на нас своими глазами, и тебе казалось, будто ты что-то понимаешь, но только сейчас начинаешь прикасаться к истине, которую никогда не сможешь оценить со своей человеческой точки зрения.

– Может, и так, но меня уже давно преследует мысль, что я здесь всего лишь гость и никак не могу вписаться.

– Это хорошо. Хотя бы это.

– Чего он хотел? Этот Магистр Сене?

– Он намеревался заставить тебя замолчать, и то же самое захотят сделать все, кто узнал или еще узнает, что ты работаешь над разгадкой тайны Импульса и отправился в гости к Аворро.

– Но это не имеет отношения…

– Нет, имеет. Ты просто не замечаешь этого. Липтосы годами селекционируют и модифицируют свои тела, чтобы превратить их в биотрические агрегаты, высвобождающие энергию материи собственных организмов. Иными словами, они превращают себя в аморфные энергоформы, способные свободно проникать в Пространство Конструкта. Они также могут спускаться в Квалл. Хотя трудно сказать, удается ли им переходить на ту сторону. Часть их бесследно исчезает, а остальные отскакивают от фосфоресцирующей равнины Конструкта и возвращается в Линвеногр. Чаще всего в виде артефактов ксуло. Знаешь, тех, что похожи на каменные механизмы. А иногда в виде змеевидных разрядов, которые скрежещут в глубинах озера, несколько дней танцуют, извиваются, мерцают, пока не сгорят дотла и не исчезнут.

– Я понятия не имел, что некоторые ксуло – это модифицированные Липто.

– Это не единственная твоя проблема. И Липто, и все, кто каким-либо образом исследует Пространство Конструкта, имеют основание подозревать, что именно их способ вмешательства в Пространство вызвал смертоносный Импульс. Однако им не хватает уверенности, поэтому они осторожны, присматриваются друг к другу, и никто не высовывается. И тут вдруг выясняется, что кто-то осмелился начать официальное расследование этого дела, отправился ради этого к самому Аворро и вернулся. Как ты думаешь, что произойдет с этим кем-то?

– Его либо ликвидируют, либо будут пожизненно держать в каком-нибудь уединенном месте. В любом случае он исчезнет.

– Я бы не сформулировал лучше.

– Тогда зачем ты спас меня? Не для того же, чтобы сейчас…

– Если бы это зависело от меня, я бы оставил тебя в том трубодоме, но я всего лишь орудие Совета, и потому все, что я делаю, – его воля.

– Это Совет меня спас? – с недоверием спросил Друсс.

– Совет решил, что в сложившейся ситуации ты можешь быть полезен.

– Я начинаю жалеть, что ты не оставил меня с Магистром Сене.

– Никого не интересует твое мнение. У тебя здесь больше нет прав. Либо ты выполняешь приказы, либо я отпускаю тебя на все четыре стороны, и на этот раз никто не вытащит тебя из беды. Если тебе удастся угодить Совету, то, возможно, ты сможешь спокойно покинуть город, а если нет, то…

– …ты убьешь меня, как Магистра Сене?

– Его время в Линвеногре и так уже истекло. Несколько дней назад Совет вынес ему приговор. Похитив тебя, он только ускорил его исполнение.

– А ты решил две проблемы одним махом.

– Теперь ты знаешь, почему я лучший в своем деле.

Друсс отрешенно пожал плечами. Он устал и хотел спать.

– Так что нужно Совету от меня?

– Ты слышал о Неизменниках, живых артефактах ксуло?

– Все искатели слышали. Это чушь. Многолетний профессиональный опыт говорит мне, что ничего подобного не существует.

– Забавно, потому что мой опыт говорит мне об обратном.

– Ты хочешь сказать, что…

– Да. И он тут не один. Но самый могущественный скрывается где-то в районе Энез. Выследишь его и найдешь способ от него избавиться.

Друсс был потрясен. Ксуло, обладающее сознанием, – это просто в голове не укладывалось.

– В Энезе? – переспросил он. – Среди разрушенных и подтопленных зданий?

– Да. Именно там. И чтобы ты не сомневался. Это не тульпы выгнали нас из того района, и не они разрушили всю территорию. Каждый замин знает об этом, но Хемель, наверное, никогда не упоминал об этом, верно? Как ты думаешь почему? Потому что ему нельзя об этом говорить. Никому не разрешается. Так решил Совет. К сожалению, наше молчание не решает проблему и он все еще там. Я знаю, потому что время от времени я посылаю вооруженные патрули вглубь района, и угадай, что происходит? Ты не поверишь. Никто не возвращается.

Накмар

Помощник главного бухгалтера в индийской фактории Батиста Анабанди не мог рассчитывать на выкуп, хотя кто-то мог подумать иначе. Слишком легко можно было заменить человека на этой должности, а его скупая семья, многими поколениями растившая свой капитал, никогда не любила расставаться с деньгами. Поэтому с того момента, как пираты оказались на борту «Гарпии», Северус уже знал, что участь его предрешена, а золотые кольца, изысканные наряды и мешок, набитый шкурами молодых крокодилов, лишь отсрочат неизбежное.

Пропал груз пряностей, чая и шелка-сырца, экипаж безжалостно вырезали, а пассажиров разделили на две группы: тех, кого в ближайшем будущем обменяют на золото, и бедняков, способных, в лучшем случае, развлечь пиратов. Крики тех, кого били и насиловали, вперемешку с хриплым ором и хохотом пиратов сопровождали заложников на протяжении двух необычайно долгих суток, после чего пиратский бриг зашел в небольшую гавань на безымянном острове, где стояла огромная разрушенная крепость.

Заложников разделили. Каждый попал в отдельное помещение. В камере Северуса единственным источником света было небольшое окно под потолком, напоминавшее узкую щель. Узник попытался дотянуться до него, но не смог, и тогда начал кружить и искать место, откуда можно увидеть хотя бы крохотный клочок неба. Безуспешно. До него по-прежнему долетал лишь бледный отсвет дня.

Еду и кувшин с водой приносили один раз в день, поэтому Северус быстро понял, что ему не стоит есть все сразу. Вечером его настигнет жгучий голод, который не даст уснуть. Если же разумно распределить порцию на весь день, то можно его немного обмануть. Северус всегда был хорош в таких расчетах. В таких маленьких победах.

Ночью камеру заполняла абсолютная тьма. Северус никогда еще не испытывал ничего подобного. Темнота была настолько осязаемой, что он начинал сомневаться в реальности собственного тела. Его организм и непрекращающийся дрейф мысли казались лишь тонкой оболочкой особого комка материи, на котором как-то удерживается образ Северуса и все то, что делает его тем, кто он есть. В темноте он проводил пальцами по каменным стенам и шершавым доскам нар, но и они производили впечатление рыхлых, мимолетных проявлений чего-то иного – поверхностного натяжения того, что грезилось видящим этот мир во сне. Северус забыл о бухгалтерских книгах, инвентаризации и списках товаров. Всё, чем он жил до сих пор, растворилось во мраке и стало напоминать дрожащий мираж, который он некогда наблюдал в пустыне, – он до сих пор помнит этот мерцающий в зное город, которого в действительности не было вовсе. Такой же представлялась и его жизнь – в воздухе висела размытая форма, удерживаемая лишь усилием воли, но в действительности ее там никогда не было.

Северус потерял счет времени, и с каждым днем его охватывала все возрастающая апатия. Он смирился с мыслью, что умрет, как только пираты поймут, что за него никто не заплатит. Он был готов к этому. Он простился с миром и скучной прошлой жизнью, но на поверхности его сознания по-прежнему держались воспоминания о моментах, проведенных с дочерью. Последний раз он видел Лауру, когда ей было восемь лет. Она рисовала на террасе. Он на цыпочках подошел к ней. Это была их любимая игра «Кто кого напугает». На этот раз он проиграл.

– Я знаю, что это ты, папа.

– Как это случилось? Я ступал, как мышь!

– Скорее, как хромой слон!

– Что ты рисуешь?

– Чудовище.

– Покажи. Это морской змей, да?

– Нет. Дракон.

– Морской дракон? Никогда о таком не слышал. Он же не может дышать огнем, да?

– Не обязательно, водяные драконы живут в бездонных глубинах. Они затаскивают туда своих жертв. Никто не выживает.

– Солнышко, почему ты говоришь такие ужасные вещи? Нарисуй что-нибудь красивое, лошадку, домик или маму, не надо больше этих чудовищ.

– Но папа, они действительно существуют. Я видела одного.

– Когда?

– Пару дней тому назад я встала ночью, пописала в горшок и выглянула в окно. Светила прекрасная луна, папочка. В бухте было светло как днем. Я видела весь порт и стоящие у причала корабли. А дальше, ближе к рейду, что-то искрило в лунном свете, плясало прямо под поверхностью воды. Извивалось как змея, быстрое, как пламя свечи, мерцающее на ветру, и больше, чем все корабли в порту.

– Тебе, должно быть, приснилось, милая. Ничего такого не бывает.

– Ты мне не веришь, папочка?

– Я верю, дорогая! Конечно, ты что-то видела, но это всегда можно как-то объяснить. Может быть, это просто волны или заблудившийся косяк рыб. Почему сразу чудовище?

– Я чувствовала, что он знает.

– Что?

– Что я смотрю на него.

– Не сердись, но я думаю, это действительно мог быть просто плохой сон. Чудовищ не бывает.

– Но они же выходят из бездонных глубин.

– Солнышко, посмотри на меня и послушай. В морях живут разные странные существа, и мы, конечно, многих из них еще не знаем. Может быть, некоторые из них похожи на чудовищ, уродливых, больших, с зубами и когтями, но это просто животные, которые не так умны, как люди. Ты боишься мышей?

– Да.

– Плохой пример. А собак? Не все они симпатичны. Некоторые большие и страшные.

– Немного. Но считается, что меня они не обидят.

– Вот именно! А ты боишься, что какая-нибудь собака заберется в наш дом, когда дверь заперта на ключ?

– Нет.

– Почему?

– Потому что собаки глупые. Они сами не могут открыть дверь.

– Верно. Все животные такие. Они не могут думать как люди. Те, что в море, тоже. Бояться нечего. Достаточно соблюдать осторожность. Их всегда можно перехитрить, потому что никто из них не знает, о чем ты думаешь. Даже те, которые выглядят как чудовища. Запомни. Есть только животные и иллюзии – зрительные галлюцинации, когда нам кажется, что мы что-то видим, а этого нет. И уж тем более нет бездонных глубин. Море бывает глубоким, но там всегда есть дно.

– Откуда ты знаешь, папочка? Ты видел?

– Нет, но это ведь очевидно. Смотри, здесь, рядом с берегом, повсюду дно, которое затем опускается все глубже и глубже, но оно продолжает там существовать. Если бы дна не было, море вытекло бы куда-то вниз, как вода из лохани.

– Это просто слова, папочка. Ты ничего не видел.

– Поверь мне, я старше тебя и знаю о вещах, о которых ты пока не знаешь.

– И что с того? Очередные слова, которые кто-то сказал тебе.

– Это вовсе не значит, что это не мудрые слова и не дают нам истинного знания о мире.

– Слова есть слова, папочка.

Северус не смог убедить ее. В упорстве Лауры он видел ростки сложного характера ее хищной и неприятной в общении матери, которая после пятнадцати лет брака была способна испортить ему жизнь не хуже деспотичного Батиста Анабанди. Поэтому большую часть дня он предпочитал проводить на работе, а дома просиживал в основном с дочерью.

Судя по длине усов и бороды, пираты вытащили его из камеры через два, а может быть, и через три месяца после заключения. Однако они вовсе не собирались его убивать. Во всяком случае, не сразу. Затуманенный тьмой и одиночеством, он не понимал, что говорят ему. Они потащили его вниз по извилистой лестнице и узким коридорам, а затем распахнули решетку в полу и бросили в частично затопленное помещение. Хлопнула задвижка, послышались смешки. Северус вынырнул из воды. Та доходила ему до груди. Несколькими метрами выше виднелся зарешеченный проем. Оттуда шел бледный рассеянный свет, заполнявший небольшой грот. Его стены были покрыты водорослями и морскими желудями. Что это за место? Через несколько часов Северус узнал ответ.

Сначала воды становилось все меньше – в какой-то момент остались только лужи, в которых кишели мидии и крабы. Но потом она начала прибывать. Она дошла до его пояса и выше, а затем стала поднимать его к потолку. В самой высокой точке он мог почти дотянуться до массивной решетки, но ни разу не сумел этого сделать. Наконец вода снова начала спадать, и он понял, что они заперли его в камере, которую заливает прилив, и что это место убьет его.

Отливы давали ему немного передышки, однако Северус чувствовал, что все больше выбивается из сил. Каждый день в деревянном ведре ему спускали сверху черствый хлеб и пресную воду. Северус слышал их тихие смешки и был уверен, что они спорят между собой, сколько он протянет. Он мог бы сделать одного из них счастливым. Он мог бы нырнуть во время прилива, ухватиться за какую-нибудь щель, выдержать несколько минут и набрать воды в легкие. Это можно было бы сделать. И все бы закончилось. Наконец. Но он не смог. Это был не его путь. Северус научился неподвижно держаться на поверхности воды и часами вслушивался в отдаленное журчание волн, бьющих о берег острова. Он терял ощущение тела и невидящим взглядом всматривался в изумрудные глубины. Он проплывал мимо косяков трески. Следовал за мигрирующими тунцами. Участвовал в крабовых мистериях. Вместе с неподвижным кашалотом наблюдал границу, которую не способен преодолеть солнечный свет, вглядывался в клубящуюся внизу темноту. Он сопровождал орков, когда те брели на север, чтобы прочесть свое будущее по форме того единственного айсберга, что кружит по океанам, но не тает, потому что внутри него спит древний эмбрион, окутанный слоями живого мороза.

Подводные странствия очистили Северуса от страха, который до сих пор заслонял ему путь, и однажды он наконец-то нащупал его.

Этот путь все это время был там.

Он ждал Северуса.

И Северус не колебался.

Он двинулся вдоль забытых морских течений, медленно змеящихся у дна, а затем добрался до гигантской расщелины.

Он знал, что это здесь.

Он остановился над дрожащей бездонной глубиной и почувствовал на себе взгляд Накмара.

В этот день разразился сильный шторм. Огромные волны почти смыли крепость в море, но к утру все успокоилось. Затем пришел отлив и забрал воду из камеры Северуса.

Она была пуста.

* * *

– Знаешь, мама, мне нравится смотреть на море.

– Мне тоже. Это меня успокаивает. А ты почему?

– Оно мне что-то напоминает.

– Что?

– Я не знаю. Что-то приятное.

Ивви

Район Энез окружала стена, которая в те времена, когда отец Друсса прибыл в Линвеногр, уже была старой. За ней располагалась довольно большая территория, прилегавшая к порту, потому ее потеря оказалась тяжела для города, однако никто не осмеливался подвергать сомнению решения Совета, даже если они казались лишенными смысла. Впрочем, на фоне последних событий Друсс невольно стал допускать возможность того, что многое видится бессмысленным только ему одному, тогда как для заминов и перусов смысл настолько очевиден, что дополнительных объяснений не требуется.

В район можно было попасть через одни из трех ворот, которые день и ночь охраняли гвардейцы. Друсс с детства был уверен, что вооруженные замины поставлены там для того, чтобы никто не проник внутрь, и только сейчас понял, что все наоборот – чтобы никто не вышел наружу. Периодически кто-то пересекал границу замурованного квартала. Иногда это были отважные перусы, которые, с благословения Совета, в течение многих лет безуспешно пытались наладить диалог с тульпами. Или же это были техники, занимавшиеся обслуживанием трансформаторов, – район пересекала одна из главных биотрических линий, снабжающих энергией порт. Изредка здесь бывали и патрули гвардейцев, о чем упоминал Ракам. И пожалуй, впервые в истории Линвеногра, в закрытый район Энез вошел человек.

Ракам остановился у ворот и протянул Друссу пакет сухарей, завернутых в лист абадо.

– Воды здесь полно, – сказал он. – Но у тебя могут возникнуть проблемы с нахождением еды. Сухари помогут тебе выжить. Я буду связываться с тобой по таблотесору. Раз в день, на закате.

Друсс посмотрел на Ракама с сомнением. Такие разговоры требовали предварительной синхронизации коммуникаторов. На практике означало, что следует открыть свой таблотесор и коснуться им таблотесора того, с кем предполагалось поддерживать связь на расстоянии. Только так устанавливалась прочная связь и обе стороны узнавали таблотесорные образы друг друга. Иначе связь была совершенно невозможна.

– Мы никогда так не общались, может, нам нужно…

– Не нужно, господин Книга о Дробо, я и без этого обойдусь.

Друсс понял, что Ракам использует любую возможность, чтобы дать ему понять, как мало он знает об истинных возможностях жителей города, посеять в нем страх и неуверенность, гася последние искры отваги. Такой несомненно действенный прием ослабления воли имел целью превратить его во внушаемое и послушное орудие Совета, однако Друсс начинал понимать этот механизм и чувствовал, что, несмотря ни на что, способен сопротивляться.

– У тебя есть для меня какие-нибудь советы или указания? – спросил он Ракама. – Где лучше всего начать поиски?

– Если б я знал, то не нуждался бы в тебе. За дело. Ага, вот что! Не дай себя убить. Во всяком случае, не сразу.

Ракам басовито хихикнул, довольный собственной шуткой. Охранники смеялись вместе с ним, когда закрывали ворота. Стальные створки с грохотом захлопнулись, и тяжелый засов сдвинулся с металлическим скрежетом на свое место.

Друсс приложил ухо к воротам и услышал, как Ракам спрашивает охранников:

– Сколько?

– Пятнадцать на то, что не доживет до вечера, – ответил один из них.

– Ставлю еще десять, – добавил второй.

Друсс отскочил назад как ошпаренный. Не это он хотел услышать. Страх смешался с бессильной злобой. Они хотят развлечься за его счет, и он никоим образом не может помешать им в этом. Друсс стиснул зубы, повернулся и беспомощно посмотрел на разрушенный квартал. На рухнувшие дома, поросшие мхом и травой, медленно тонущие в мутной воде, вышедшей из берегов заиленных каналов. И на ближайший заболоченный парк с подтопленными деревьями, зарослями плавающих лиан и разросшимися кустами практо, торчащими над водой благодаря высоким надземным корням. А потом перевел взгляд на нависший над всем этим полупрозрачный пласт, состоящий из множества заходящих друг на друга мыслеформ, созданных тульпами. Существа кружили, оплетая себя лентами мыслематерии, постоянно перестраивали структуру пласта и вместе с ним переливались в лучах полуденного солнца, словно облитые жидким невесомым золотом.

Друсс порой встречал тульп в других частях города, но знал, что чаще всего они пребывают именно здесь и что никому не известно, чем на самом деле они занимаются. Они вроде бы знают языки, на которых говорят в Линвеногре, и умеют ими пользоваться, но делают это крайне редко, а те, кто их слышал, утверждают, что речь тульп лишена всякого смысла. Ходят слухи, что они иногда подлетают к случайным прохожим и просят что-нибудь абсурдное: цветной камень, кусок расколотой черепицы, очищенную от коры ветку или зуб; когда же кто-нибудь пытается дать им этот предмет, тульпы ничего не берут. Как будто слова для них имеют иное значение и на самом деле они имеют в виду совсем другое. Друсс знал тульп с детства, но так и не сумел привыкнуть к их присутствию и внешнему виду. Мало утешала мысль, что замины и перусы, скорее всего, разделяют его чувства. Тульпы жили в этом городе, но так, будто, кроме них, в нем больше никого не было. Они ни на что не обращали внимания. Друсс никогда не слышал, чтобы в Линвеногре нашли мертвого тульпу. Они летали, строили свои мыслеформы – так заумно Магистры называли их воздушные творения – и суетились, делая свою непостижимую работу. Они напоминали огромные костяные колокола, из которых сверху торчали длинные шипы с утолщениями, подобными нанизанным бусинкам, а снизу росли двенадцать сегментарных и покрытых панцирем щупалец. Довольно часто тульпы взмывали в небо, создавали вокруг своих тел шар стекловидной энергии, мгновенно набирали огромную скорость и исчезали из виду. Точно так же они внезапно появлялись в поле зрения, резко сбавляли скорость и, рассеивая стекловидный покров, падали на город. Куда они улетали? Откуда возвращались? Возможно, посещали свою легендарную висячую крепость Унакро?

Друсс дрожал от страха. Он смотрел на тульп, танцующих среди своих мыслеформ, и не мог пошевелиться. Его переполнял хаотический вихрь вопросов.

И что теперь? Что он должен сделать? Почему Ракам сказал, что он такой же, как отец? Существует ли на самом деле Неизменник? Если да, то как его найти? И как выжить?

Однако Друсс не верил, что ответ на любой из этих вопросов чем-либо ему поможет. Надежда, которую пробудили в нем гвардейцы, освободив из плена, бесследно исчезла. Остался лишь горький привкус тревоги и растерянности. Эти чувства, конечно, можно было бы подавить, но Друсс не собирался этого делать, потому что у мертвых не бывает целей. Вдруг в разгар очередного приступа смятения появилось нечто неподвижное, внушающее доверие, что-то вроде твердого лучика инея, с которого начинает замерзать покрытый волнами пруд. Было в этом нечто знакомое и в то же время странное, необычное, излучающее неведомую силу. Кто-то чужой вызывал его с помощью коммуникатора, и Друсс не мог противиться успокаивающей силе этого зова.

Друсс открыл таблотесор. В окошке коммуникатора он увидел большую каплю воды. Восхитительно круглую. Потрясающую своим совершенством. Она падала и в то же время неподвижно висела в воздухе. Друсс начал неподвижно падать вместе с ней. У него закружилась голова.

– Кто ты? – спросил он изумленно.

Капля сморщилась, словно Друсс дунул на ее гладкую поверхность, и мелкая рябь сложились в слова:

КТО ТЫ?

– Я? – рефлекторно спросил Друсс, и капля исчезла, оставив его с этим вопросом.

Он закрыл таблотесор, и в тот же миг внутреннее смятение потеряло свой накал. Чутье искателя ксуло, до сих пор притупленное страхом и растерянностью, пронзило Друсса как молния.

Он на всё взглянул по-другому.

Без сожаления он оставил квартиру в Аполлабии, мертвого брата, навязчивую тень отца, Менура, Тенана и Хемеля, которых считал друзьями, хотя, вероятно, они никогда ими не были, заговоры и интриги Совета, Ракама с его пари и вообще всю жизнь в Линвеногре, городе, которого не понимал, потому что всегда держался только проторенных дорожек. Возможно, это был единственный способ выжить здесь, но пришло время сойти с безопасной колеи.

Он двинулся вперед, взглянув на район Энез обостренным чутьем искателя, и восхитился красотой увиденного. Материализация артефактов ксуло в этой части города случалась не реже, чем в других районах, но в течение многих лет их никто не убирал, так как здесь они никому не угрожали, а кроме того, это было бы слишком опасно. Друсс воспринимал их как бесчисленные скопления световых объектов, либо отдельные фигуры, переливающиеся разными цветами – созвездия раскаленных частиц, слегка мерцающих неглубоко под землей, в стенах зданий или образующих сложные узоры в иле на дне канала. Друсс свернул налево, по широкой дуге обогнул болотный парк, частично охваченный двумя пересекающимися временными сферами, образованными свернутой в спираль группой ксуло, и оказался на затопленной улочке. Он обследовал окружающую его местность и, пробираясь по колено в воде, медленно двинулся вперед. Нужно было найти хороший наблюдательный пункт. Желательно, чтобы это было высокое и в меру прочное здание, которое не обрушится ему на голову, когда он туда войдет.

Много раз ему приходилось возвращаться, петлять и протискиваться сквозь узкие проходы или переплывать через затопленные помещения, потому что путь преграждали колышущиеся стены затвердевшего воздуха, столь острые, как зубы осенаки, что способны разрезать тело на куски при легчайшем порыве ветра. Но шаг за шагом, хлюпая по теплой изумрудной воде с цветущими водорослями и зеленоватыми медузами экма, Друсс приближался к тому, что казалось многообещающим. К угловатому сооружению, возвышавшемуся над руинами. С близкого расстояния оно оказалось старой приземистой башней, квадратной в сечении, сложенной из крупных точно подогнанных камней. Башня внушала доверие, хотя внутри была пуста. Лишь вдоль ее стены поднималась вверх замшелая винтовая лестница. Друсс осторожно поднялся по ней. Лестница вела к проему в потолке, открывавшему проход на плоскую крышу, заросшую высокой травой. Друсс подошел к краю и прислонился к разрушенным ветром и осыпающимся зубцам.

Башня была не особо высокой, этажа на четыре, но в этом пейзаже, среди развалин, напоминала ствол чахлого дерева, торчащий среди заболоченных трав. Она нависла над широкой заводью, некогда, должно быть, являвшейся перекрестком двух каналов. Впереди, за несколькими затопленными кварталами, Друсс заметил стену, окружавшую район, а за ней высокие портовые краны, широкие крыши складов, мачты и трубы самых больших кораблей. Он повернулся, чтобы окинуть взглядом путь, который ему пришлось преодолеть, чтобы добраться до башни. Тот вышел короче, чем казалось. Друсс также увидел болотистый парк, примыкающий к стене Энеза, за которой возвышался лес трубодомов района Практо, частично заслоненный внушительной громадой Аполлабия. Окна квартиры Друсса выходили на Салос, поэтому у него никогда не было возможности наблюдать Энез сверху, а жаль, потому что это был бы хороший наблюдательный пункт, а расположение района навсегда врезалось бы в память, что сейчас было бы нелишним. Друсс кинул взгляд в сторону Салоса и прячущегося за ним Унтуса, присутствие которого выдавала только темная пирамида Компостной станции, превосходящая по высоте все здания в той части города, и поискал взглядом золотой купол Аполлабия, парящий в небе. Он висел далеко, над посевными полями томора, а потому его непрестанный следящий взгляд ощущался намного слабее, чем обычно.

С трудом перебираясь через руины, Друсс согрелся и ненадолго забыл о промокшей одежде. К счастью, он уже успел немного просохнуть, но знал, что его еще ждет холодная ночь. Друсс достал сухари, которые получил от Ракама и спрятал под блузой, на животе, чтобы они не занимали рук. Достал один и начал хрустеть. Сухари был вкусными, питательными и так ловко испеченными, что очень медленно впитывали воду, потому можно было не беспокоиться о том, что они намокнут. В то же время они были настолько твердыми, что приходилось беречь зубы и неторопливо размалывать массу во рту. Хрустя сухарем, Друсс стоял в лучах заходящего солнца, подставив себя под сильные порывы теплого ветра, дующего с озера, и с все большим интересом разглядывал тульп.

До сих пор ему казалось, что зыбкий слой мыслеформ парит над всем Энезом. И только сейчас он заметил, что все не так. В воздухе висели четыре больших скопления тульп и мыслематерии и десяток поменьше, разбросанных над районом. Они не перемещались, постоянно занимали одни и те же позиции. У Друсса не было причин искать смысл в действиях созданий, существование которых ускользает от любых попыток его понять, но инстинкт и опыт подсказывали, что в этом что-то кроется. Друсс закрыл глаза, совершил нехитрый ритуал, чтобы очистить разум, максимально обострил чутье искателя ксуло и охватил Энез лучом усиленного восприятия.

Мурашки пробежали по спине – тульпы и пласты мыслематерии точно накладывались на мерцание созвездия ксуло. Почему-то тульпы плели свои мыслеформы точно над материализованными вспышками из Квалла, но еще более странным было то, что у этого правила было одно исключение. Самая большая и плотная группа тульп висела над местом, где не было ни одного ксуло. Заинтригованный, он быстро сузил луч восприятия и сосредоточил его на этом небытии. Бездонном, ошеломляющем небытии…

Там что-то было. То, чего Друсс не мог разглядеть.

Друсс отключил чутье искателя и задумчиво почесал затылок. Если это Неизменник, то его слишком легко найти. Обладающее сознанием ксуло, которое заставило заминов покинуть Энез и до сих пор внушает им такой страх, что они боятся сюда вернуться, должно быть спрятано получше. И тут до Друсса дошло. Он понял смысл топорной шутки Ракама. Замин знал, что Друсс без труда найдет это ксуло, которое даже не прячется. В этом нет необходимости. В конце концов, именно его все боятся, на что, вероятно, есть веские причины. Очевидно, что и перусы, и замины хорошо знают местонахождение Неизменника, но от этого им не легче, так как сделать с ним они ничего не могут. Неизменник такой же неприкасаемый, как и Аворро. В свою очередь, отправить Друсса в Энез – это отличный способ избавиться от последнего человека в городе и между делом проверить, как ксуло отреагирует на его присутствие. Совет хорошо всё спланировал, а Друсс послушно принял эту игру, так как ему не оставили выбора. И всё же он ни о чем не сожалел. Теперь, когда появилась тень вероятности, что Неизменник реально существует, Друсса охватило острое желание добраться до него, увидеть и понять, что он есть на самом деле. И Друсс дал волю своему безудержному любопытству, которое не могла остановить даже вероятность того, что это может быть последним поступком в его жизни. Не обращая внимания на приближающиеся сумерки, он спрятал сухари под блузой и спустился по замшелым ступеням башни. Друсс вновь оказался на затопленных улицах. Обогнул башню, переплыл заводь и двинулся к порту.

Самое большое скопление тульп и мыслематерии висело над комплексом типовых заминских зданий. От большинства из них остались лишь потрескавшиеся стены, окружавшие груды поросших травой обломков. Друсс миновал зигзагообразную линию подземных ксуло, которые так сильно искривляли пространство, что даже мельчайшее из них было способно вывернуть его наизнанку, а затем забрался на ближайшую руину. Бездонное небытие находилось рядом. Друсс ощущал его, но не знал, как к нему подобраться.

Чуть выше из стены торчал обломок оторвавшейся лестницы. Сохранилось всего несколько ступеней, но если бы удалось подняться на них, то оттуда можно было бы добраться до пролома в стене, который вел вглубь развалин. Друсс подпрыгнул и, перебирая ногами, с трудом подтянулся вверх. Он не верил, что ему это удастся, но явно недооценил свою решимость. Кряхтя и пыхтя, он поднялся по лестнице, а потом долго лежал на спине. Вглядываясь в темнеющее небо, пытался успокоить дыхание. Наконец Друсс встал на нетвердые ноги и заглянул в проем. К своему удивлению, он увидел обширное помещение с хорошо сохранившимся полом и неповрежденным потолком, покрытым пятнами грибка. Он неуверенно шагнул внутрь. С каждой минутой становилось все темнее – Друсс понимал, что без жарофонаря или грибницы ему не следует продвигаться дальше, однако не мог остановиться. Пульс стучал у него в ушах, когда он нервно искал спуск вниз и не находил. Быстрым шагом он пересек комнату и в сгущающемся мраке стал ощупывать стены. Безрезультатно. Там ничего не было. Только грубая стена, с которой лоскутами отслаивалась влажная штукатурка. Друсс решил выйти из помещения, обойти здание и попытаться проникнуть в него с другой стороны. Это показалось ему разумным и улучшило настроение. Довольный собой, он повернулся и двинулся к пролому, через который вошел сюда, но успел сделать всего несколько шагов, потому что пол с треском рухнул и Друсс упал во влажную темноту.

Раздался грохот, и Друсс оказался под водой. Он потерял ориентацию и в ужасе не знал, с какой стороны надо выныривать. В панике стал двигать ногами, пока голова не оказалась над поверхностью воды. Друсс спазматически кашлял, до боли в легких. Темнота отвечала громким эхом. Когда всё стихло, прямо перед Друссом с хлюпаньем всплыл бледный молочный свет. В тот же миг он почувствовал, что вода становится все гуще, как сироп или застывающее желе. Ошеломленный, он боролся с ее растущим сопротивлением, пытаясь удержаться на плаву. Бледный свет приблизился, и что-то уцепилось за Друсса. Выхватило его из мгновенно затвердевшей воды и тут же осторожно поставило на совершенно твердую поверхность. Молочное сияние усилилось.

Друсс застонал и присел на корточки на воде, которая превратилась в стекло.

Почти половину просторного помещения с арочными перекрытиями занимала мощная заминская матка, сияющая изнутри бледным светом, игравшим под кожей молочным мерцанием. Ее глаза, напоминавшие однородные белые шары без зрачков, источали яркий свет, но источником холодного свечения был большой угловатый предмет, четко вырисовывающийся в глубине ее широкой груди.

Ядро бездонного небытия. Неизменник.

– Наконец-то, – басовито пробормотала матка. Друсс почувствовал, как под воздействием ее голоса у него дрожат кости. – Не двигайся.

Друсса пронзила жгучая боль, которая исчезла так же быстро, как и появилась.

– Так гораздо лучше, – заявила она, хотя Друсс понятия не имел, что она хотела этим сказать.

– Что ты со мной сделала?

– Я выжгла наблюдение Ракама. Эта обезьяна думает, что умнее меня. Но ты разговаривай не с оболочкой, которую я использую, а со мной. Таких, как я, называют Неизменниками, потому что…

– …они появляются в фиксированной, неизменной форме, имеют собственную волю, и по мере их движения мир застывает на месте, вода затвердевает и время останавливается. Я слышал о вас, но всю жизнь думал, что это просто детские сказки.

– Тогда ты такой же тупой, как эти земноводные обезьяны и пауки-переростки.

Друсс не обиделся. Откровенно говоря, он был о себе даже худшего мнения.

– Ты говоришь о заминах и перусах?

– Ну, раз они так себя называют…

– Я думаю, что они превосходят меня во всех отношениях.

– Ерунда. Ты же человек. Они не могут конкурировать с тобой.

– Правда?

– Я вижу, ты мало о себе знаешь. Это здорово! Просто замечательно!

– Я не понимаю…

– Я тебе все объясню. Как тебя зовут?

– Друсс.

– Приветствую тебя, Друсс, можешь звать меня Ивви. Подожди, ты тот самый известный искатель ксуло?

– Не буду этого скрывать.

– Ты знаешь, что твоя деятельность вредна?

– Не для жителей города.

– Которого?

Друсс потрясенно замолчал.

– Линвеногра? – спросил он наконец тихо, словно сам уже не был уверен, где прожил более пятидесяти лет своей жизни.

– А как же остальные?! Их судьба тебя не волнует?! – прогремел Ивви.

– Их здесь больше?

– Десятки, но все они проистекают из шагающего порта Квалл, а вы сдерживаете его поступь, блокируя пласты реальности и замедляя миграцию сознания.

– Ты говоришь загадками, я думал…

– Лучше перестань это делать, потому что у тебя ничего путного не получается. Квалл перемещается на ногах импульсов, которые материализуются в разных мирах, закрепляются в них и обеспечивают ему непрекращающийся дрейф. Нейтрализуя ксуло, вы устраняете зацепы и замедляете его движение. Это создает вредные сцепления, приводит к отскокам и всплескам энергии. Совсем недавно один из них убил многих жителей этого города.

Друсс оцепенел. Это было слишком. Он должен был убедиться.

– Ты говоришь о том мощном Импульсе, который несколько дней назад случился в Линвеногре? – спросил он с недоверием.

– Да, – подтвердил Ивви. – Это ваша работа – твоя и твоих коллег, которые добросовестно снимают зацепы ксуло.

Потрясение лишило Друсса речи. Его жизнь оказалась подвешенной в воздухе. В ней не было ничего реального, а ложь, в которую он верил, обладала убийственной силой. Он сломался. Как он будет жить дальше, зная, что стал причиной смерти собственного брата?

– Прекрати! – рявкнул Ивви. – Оставь эти сантименты, у тебя нет на это времени. Ты ему больше не поможешь, но ты можешь помочь мне и всем городам, проистекающим из Квалла.

Друсс с усилием поднял голову и взглянул в белые глаза матки.

– Я?

– Ты, Друсс, ты. Если бы ты был пауком или обезьяной, ты бы не прожил в Энезе слишком долго. Большинство из них я убиваю сразу после того, как они пересекают ворота. Я могу свободно манипулировать ксуло и, скажем так, умею творчески использовать их убийственные свойства. Я оставляю в покое только тех, кто пытается поговорить с тульпами, потому что меня забавляют их усилия, а также техников, обслуживающих биотрическую сеть.

– Почему?

– Я ее использую. Я подключился и подслушиваю разговоры по таблотесорам.

– Это возможно?

– Разумеется. И очень просто. Когда-нибудь я покажу тебе, как это делается, но сейчас есть более важные вещи. Я обрадовался, увидев, что они впустили сюда человека, потому что не знал, что в этом городе есть еще люди. Наблюдая за Линвеногром на уровне таблотесоров, трудно это понять.

– Уже нет. Я последний.

– Но хорошо, что ты вообще есть. Обезьяны и пауки не видят в этом проблемы. Они не хотят понимать, что сами привели к тому, что их жизнь оказалась под угрозой. Им не виден ущерб, нанесенный другим городам, проистекающим из порта Квалл. Хотя это совсем не мешает им развлекаться во время карнавалов Таботта. Однако дела обстоят все хуже. По краям этой реальности накапливаются такие мощные заряды, что недавний Импульс покажется безобидной биотрической искоркой, а в Линвеногр прибывает все больше наблюдателей из других эманаций Квалла.

– А мне какое до этого дело? Пусть хоть полностью сотрут этот город с поверхности Усимы, – пробормотал Друсс.

– Если бы это было так просто…

– А разве нет?

– Это ничего не даст. Слишком много зацепов пропало. Ты должен чувствовать это так же ясно, как и я, потому что ты человек и твое сознание существует на многих уровнях. Вот почему я хотел, чтобы ты добрался до меня, я подталкивал тебя и нейтрализовал все ловушки, с которыми ты столкнулся в Энезе.

Друсс раздраженно фыркнул.

– Эта капля воды в таблотесоре – это был ты, да?

– О, нет! Я действовал гораздо тоньше. Это было что-то другое. Мощное послание, но я не знаю, кто его послал.

– Неважно. Я все равно не понимаю, о чем ты говоришь, и не буду тебе помогать. Пусть передохнет весь Линвеногр.

Голова матки склонилась над Друссом, словно Ивви хотел получше рассмотреть его. Неизменник пробормотал что-то непонятное, а потом сказал:

– Я подозреваю, что твое восприятие сильно искажено и ты воспринимаешь все неправильно. Отсюда и происходит большинство твоих проблем. Но это можно исправить.

– Как? – неуверенно спросил Друсс.

– Стань моим учеником.

– Зачем?

– Я научу тебя смотреть и понимать.

– Сам справлюсь.

– Я так не думаю. Ты даже не заметил, что Ракам поставил наблюдение за тобой. Мы изменим это, и ты сделаешь нечто полезное в рамках упражнений.

– Могу я отказаться?

– Можешь, но я не думаю, что у тебя есть выбор.

Друсс тяжело вздохнул. Он знал, что Ивви прав. Его жизнь полностью разрушена, так что теперь ему оставалось всего два выхода. Он мог оставить все как есть и позволить кому-то вроде Ракама завершить его страдания или принять предложение того, кто поможет ему собрать отколотые части воедино. Собрать в новое, иное целое. Даже если Ивви солгал, чтобы использовать его в своих целях, Друсс должен был попробовать эту вторую возможность, так как чувствовал, что, несмотря ни на что, все еще хочет жить.

Танкуни

Они заблудились. Дорогу поглотили джунгли. Они остановились, и их настигли сумерки.

* * *

– Надо было идти вдоль ручья.

– Нашелся умник! Ты видел эти скалистые берега?

– Они лучше, чем те заросли. Нам надо вернуться.

– А я сам бы не догадался!

– Прекратите! Мы разобьем лагерь и дождемся утра.

– Здесь?

– А где? Мы же не будем искать дорогу в темноте. К тому же мы никуда не спешим, верно?

– Ты специально так говоришь, чтобы никто к тебе не цеплялся.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты забыл, кто отпустил проводника?

– Этот кретин ничего не знал и с самого начала водил нас за нос. Кормил сказками о старых храмах, спрятанных в джунглях, а сам плутал и разводил руками. Нам без него лучше.

– Конечно. Это заметно.

– Если верить карте, дорога ведет к вершине холма, а затем вглубь долины, лежащей на другой стороне, но если она полностью заросла джунглями, то нам придется пробиваться метр за метром. Начнем рано утром.

– Все-таки это немного странно.

– Что ты имеешь в виду?

– Как это может быть, что до этого места дорога проезжая, а потом вдруг непроходимые джунгли? Посмотрите, как колеи исчезают между деревьями. Как будто вся эта зелень выросла в одно мгновение.

– Такого не может быть.

– Да, я знаю. Но как ты это объяснишь?

– Я даже не буду пытаться.

– Послушайте, вот что мы сделаем. Вы подождете здесь, а я надену налобный фонарь, войду в джунгли и проверю, нет ли там просветов.

– Нам надо разбить лагерь. Еще немного, и нас накроет ночь.

– Спокойно. Если Саймон ничего не найдет, мы займемся палатками. С тем же успехом мы можем сделать это в темноте. Эй, Саймон, подожди! Обвяжись веревкой. Здесь полно расщелин.

– Ты прав, к тому же так легче возвращаться. Да и вы сможете последовать за мной. Лучше все наденьте фонари.

– Зачем? Ты же скоро вернешься.

– Тебе кто-нибудь говорил, что ты ужасный зануда?

– Ладно, хватит. Делай, что надо.

– Как там, Саймон, ты меня слышишь?!

– Слышу. Не ори так.

– Ты что-нибудь видишь?

– Почти ничего. Здесь густо. Если что-нибудь найду, позову. О, черт!

– Что?! Что случилось?!

– Давайте вытащим его оттуда!

– Спокойно! Заткнитесь! Саймон?! Если это шутка…

– Я в порядке. Идите сюда. Вы должны это увидеть.

– Все, хватит. Возвращайся. Мы разбиваем лагерь.

– Забудь. Вы действительно должны это увидеть.

– Пошли?

– Нет. Он дурака валяет. Хочет, чтобы мы выглядели идиотами.

– Наплевать. Я иду.

– Погоди. Давайте не будем разделяться. Если мы куда-то идем, то только вместе. Держимся за веревку.

– Погоди, я зацепился за что-то. А, всё в порядке.

– Сюда. Еще немного, и вы дойдете до этого места.

– То есть куда? Ага…

– О чем ты думаешь, Саймон? Я устал от твоих глупых шуток… И пусть меня… Что это?

– Лестница.

– Да, но ступени, наверное, метра три в высоту!

– У тебя есть что-нибудь подобное на карте?

– Что ты! Там ничего нет.

– Это интересно. Полезли?

– Ну, не знаю. Думаю, лучше подождать до утра.

– Опять он за свое. Ну, пошли! Наконец-то я чувствую себя первооткрывателем.

– Он прав, идем!

– Мне это не нравится.

– О чем ты говоришь? Мы хотели приключений или нет?

– В принципе, да…

– Похоже, мы наконец-то дождались. Думаю, будет лучше, если мы будем ходить по двое.

– Я так понимаю, вы с Саймоном идете впереди?

– Конечно, дедушка.

– Хорошо, пусть так, но давайте держаться вместе.

– Я всегда знал, что ты трус.

– Это не трусость, а здравый смысл.

– Ну конечно! Может быть, твоя жена верит в это.

– Не впутывай ее в это!

– Слишком поздно.

– Да пошел ты, Саймон!

– Оставь его в покое и сосредоточься.

– На чем?

– Ты замедляешь подъем.

– Это тоже никакой не вызов. Я мог бы залезть сюда с закрытыми глазами. Это вы тащитесь.

– Черт, надеюсь, наверху можно будет разбить лагерь, а то не хотелось бы здесь спускаться в темноте.

– Думаю, сейчас мы это проверим.

– А что? Мы уже близко?

– У меня такое впечатление. Смотрите выше. Туда, где тьма немного проясняется.

– Действительно. Еще две или три ступеньки. Быстрее!

– Я тебя подсажу.

– Не надо. Я сам справлюсь. Просто дай мне рюкзак.

– Держи.

– Есть. Отпусти веревку и дай руку. Ну, давай.

– Что там?

– Сейчас увидите.

– Ты не можешь сказать?

– Ровная каменная поверхность. Я не вижу, как далеко она уходит.

– Давайте потушим фонари.

– Ты с ума сошел?!

– Нет, он прав. Сейчас полнолуние.

– Ладно, гасим.

– Вот теперь действительно темно.

– Подождите минутку.

– То есть сколько?

– Какой же ты нетерпеливый!

– Удивительно. Вы тоже это видите?

– Да.

– Возможно, никто не знает о существовании этого места?

– Как будто кто-то ровненько срезал половину горы.

– Вы когда-нибудь слышали о чем-то подобном?

– Никогда. У меня мурашки по спине.

– У меня тоже, но по другой причине. Я вижу костер.

– Где?

– Там, слева. Его легко пропустить. Он, должно быть, очень далеко, выглядит как маленький светлячок.

– Там действительно что-то есть.

– Подойдем ближе.

– Ни в коем случае. Мы не знаем, кто это может быть.

– Наверняка туземцы. Они нам никогда ничего плохого не делали. Извините, господа, что вам придется расстаться с азартом первооткрывателей, но самое время спросить дорогу.

– В принципе, да.

– Согласен.

У костра сидел голый старик. Его не удивил вид четырех путешественников. На каждый вопрос он отвечал сдавленным хихиканьем, потом вставал, подскакивал на худых ногах, указывал на луну и снова замирал у огня. Мужчины посовещались шепотом и стали искать место для ночлега. Как можно дальше от голого безумца. Далеко они не ушли.

Вдруг старик вскочил, пинками раскидал горящие ветки и начал плясать. Он спазматически выгибался, топал, валялся в раскаленной золе и все время вопил, бормотал, рычал. В какой-то момент он бросился вперед и упал на голову. Что-то треснуло. Старик неподвижно застыл. Вокруг тела быстро образовалась черная маслянистая лужа, в которой отражалась луна. Мужчины потрясенно посмотрели друг на друга, но прежде чем кто-либо успел что-то сказать, раздались громкие шлепки босых ног.

Они обернулись.

– Боже мой, что это?

– Похоже, обезьяна.

– Ты когда-нибудь видел такую большую обезьяну?

– Да, в кино.

– Давай выбираться отсюда.

– Что она делает?

– Танцует. Кажется.

– Пошли отсюда.

– У нее что-то в руке.

– Может, это фонарь?

– Нет. Она крутит им во все стороны, но он по-прежнему светится равномерным холодным светом.

– Как полная луна.

– Именно. Очень похоже на луну, даже пятна такие же, но…

– Но что?

– Она исчезла! Ее нет!

– Чего нет?

– Луны! Она же была. А теперь на небе только звезды.

– Невозможно.

– Что здесь происходит?

– Какого хрена мы еще ждем?! Сматываемся!

– Тихо! Я его не слышу.

– Кого?

– Старика.

– Ты с ума сошел? Он же мертв.

– Он что-то говорит.

– Я не хочу это слышать. Это какое-то безумие. Может, дым от костра вызывает галлюцинации? Нам надо немедленно покинуть это место.

– А я хочу знать, что он говорит. Скажи.

– «Танкуни, танкуни – луна играет с обезьяной».

– Мне нужно проснуться.

– Мне тоже, но я не могу пошевелиться.

– Я тоже.

– И я.

– Погодите, я, кажется, могу…

* * *

Саймон дернулся и упал. Он посмотрел вверх на массивную необъятность луны и в ужасе закрыл глаза. Скала бесшумно опустилась на скалу.

Манакум

Халцедоновый корабль вовсе не был кораблем, и Друссу вообще не следовало приближаться к нему. Однако у Ивви было иное мнение. Он научил Друсса вызывать колебания в молекулах воды и извлекать из них тепло, а когда счел, что тот в достаточной степени овладел этим чрезвычайно полезным навыком, сразу же отправил ученика в порт и велел ему найти вход в халцедоновый корабль.

Какой вход? Какой корабль?

Ведь каждый житель этого проклятого города знает, что это всего лишь огромный бурый кристалл, растущий со дна озера. Он длинный и широкий, напоминает недостроенный мол и успешно справляется с ролью портового волнореза. А на его плоской поверхности, выступающей из воды на высоту заминского роста, много поколений назад вырос лабиринт прилавков, ларьков и маленьких покосившихся домиков. Это Рыбный рынок, живое сердце портовой торговли. Миниатюрный город в городе. Место, которое никогда не спит и просто кишит всевозможными торговцами, пронырливыми агентами купеческих гильдий, рыбаками, моряками, ищущими работу, попрошайками, мошенниками и, конечно же, гвардейцами. Последних здесь всегда особенно много, потому что ни одно другое место в Линвеногре не дает им такой возможности воспользоваться кулаками, зубами или когтями. Хотя, судя по всему, не только это их сюда привлекает. Друсс не знал, насколько это правда, но по городу упорно ходил слух, будто здесь можно нелегально купить молодых заминских головастиков, считающихся у взрослых особей самым большим и мрачным деликатесом, которым не прочь тайно полакомиться даже члены Совета. Возможно, это всего лишь клевета, сочиненная перусами, но достаточно на мгновение погрузиться в гомон, гвалт, смрад и хаотическую суматоху Рыбного рынка, чтобы сразу в нее поверить.

Все, что раньше казалось глупым и неправдоподобным, быстро становится здесь пугающей вероятностью.

Друсс уже забыл, каково здесь. Нет. Не забыл. Не хотел вспоминать. Последний раз он появлялся на Рыбном рынке года четыре или пять лет назад. Ему нужно было нейтрализовать летающее ксуло, которое сновало между ларьками и оживляло мертвую рыбу. Оно носилось между перепуганными торговцами, и даже очищенное от костей рыбное филе прыгало в соли и рвалось в воду. После долгой и изнурительной погони Друсс остановил ксуло, но поймать не сумел, так как оно внезапно нырнуло в халцедоновый грунт, непроницаемый для чувства искателя. Ксуло исчезло и Друссу больше никогда не попадалось, однако остался неприятный осадок, что все пошло не так, а вся эта операция стала одним большим провалом. И теперь Друсс вернулся на борт халцедонового корабля, чтобы потерпеть еще одно поражение. Ему предстояло незаметно пробраться в конец Рыбного рынка и найти то, чего там наверняка нет, – это просто не могло получиться.

Сначала Друсс не хотел этого делать, но Ивви умел быть очень убедительным. По-прежнему считая затею чистым безумием, Друсс послушно отыскал затопленный главный коллектор, на который указал ему Неизменник, проплыл под стеной Энеза и оказался в гавани. Ровно настолько ему хватило смелости. Когда же он оказался на Рыбном рынке, решимость, внушенная ему Ивви, мгновенно исчезла и уступила место панике. Друсс невольно застонал, как если бы проснулся от глубокого сна и обнаружил, что кошмар вовсе не закончился. От ужаса он сгорбился. Ему хотелось погрузиться в литой халцедон, как то ксуло, за которым он здесь когда-то носился. Друсс промчался мимо носильщиков и втиснулся в узкий проход между ларьками.

Была поздняя ночь или очень раннее утро. В это время на извилистых и грязных улочках Рыбного рынка, освещенных мерцающим светом жарофонарей, безраздельно правил клан поставщиков, которые, толкая перед собой двухколесные тележки, развозили бочки, заполненные рыбой или крабами, горы выращенных водорослей, расфасованных в пучки и перевязанных цветными веревочками, банки, источавшие кислый запах солений и маринадов, клетки с живыми паторами или отвратительными аттами, подпрыгивающими на одной мускулистой ноге. Друсс увидел и замина, который лежал без сознания на боку, погруженный в наркотический дурман, и ежеминутно изрыгал струйки зеленой пенистой слизи. Сразу за ним стояли два других замина. Они вообще не обращали внимания на лежащего и горячо спорили: один считал, что поставщик грибов камрет – хитрый мошенник, а другой – что просто ленивый дурак, который ошибается при каждом заказе. И хотя казалось, что в этот момент поблизости нет ни одного гвардейца, Друсс понимал, что удача может отвернуться в любой момент. Необходимо было действовать. И немедленно.

Друсс нырнул в узкий проход за прилавками, где были свалены товары и куда в тусклом свете переносных жарофонарей истекающие водой замины спешно сгружали бочки и ящики. Стараясь не обращать внимания на их цепкие взгляды, он протискивался между грузчиками и торговцами, перепрыгивал через груды овощей, скользил по крабьим костям и вонючим кишкам. Друсс быстро продвигался в другой конец Рыбного рынка – к носу халцедонового корабля, как здесь называли самую удаленную часть квартала. Именно там, на самом краю, прямо у воды, из ровной кристаллической платформы торчал низкий халцедоновый обелиск, похожий на уродливый треснувший гриб. Друссу нужен был именно он, так как Ивви сказал, что именно здесь находится вход и найти его не составит проблем. Но, к сожалению, наставник не объяснил, что следует делать, если там окажется Ракам. Друсс наткнулся на него на полном бегу и застыл, тяжело дыша. Замин не выглядел удивленным. Он сидел, прислонившись к обелиску – даже в таком положении он был выше Друсса, – и облизывал толстые перепончатые пальцы, словно только что закончил трапезу.

– Господин Друсс, – буркнул он тоном удовлетворенного опытного охотника. – Не ожидал, что мы еще встретимся, и к тому же так скоро. И все же, заперев тебя в Энезе, я на всякий случай приказал своим гвардейцам затаиться у всех щелей, каналов и проемов, через которые можно оттуда выбраться. Да, да, мой маленький человечек. Все так, как ты думаешь. Я слежу за тобой с того момента, как ты заплыл в главный коллектор.

Друсс молчал, лихорадочно размышляя, почему еще жив.

– Вообще-то, я должен поблагодарить тебя. Ты помог мне выиграть много туралей. Стражники считали, что ты скоро отдашь концы, но я не разделял их уверенности. Правда, я потерял с тобой контакт и не смог восстановить связь, но, прежде чем она оборвалась, мне удалось заметить вспышку, пронзительную искру холодного света. Я начал подозревать, что он не убил тебя. Наоборот. Он договорился с тобой. Это было бы в его стиле. Я прав? Именно это и случилось?

Друсс решил, что врать бесполезно.

– Да, – признал он.

– Неужели ты не понимаешь, что он хочет уничтожить Линвеногр? Тот убийственный Импульс, что убил твоего брата, – это его работа. Неизменник – мощное и разрушительное существо, которое не успокоится, пока не сровняет этот город с землей. Мы годами искали способ избавиться от него, но это нам не по силам.

Друсс криво посмотрел на Ракама и спросил:

– А зачем ему уничтожать Линвеногр?

– Он готовит это место к прибытию таких, как он. Это кровавая машина разрушения, что-то вроде армии в одном лице с огромным боевым потенциалом. Многочисленные ксуло – это на самом деле орудия его завоевания. Признай, что, будучи профессиональным искателем, где-то там, в глубине души, ты всегда подозревал, что так оно и есть.

Друсс перестал слушать. Он знал, к чему клонит замин. Даже короткого контакта с Ивви ему хватило, чтобы начать понимать смысл слов, показанных Аворро. Слов, вписанных в этот город, утверждающих, что не важно, кто говорит правду, потому что каждый следует своей собственной проекции. Друсс не совсем понимал, каковы будут последствия, но даже те минимальные знания, которыми он уже обладал, успешно отделили его от навязчивых видений заминов и перусов. Ракам говорил, а он направил чутье искателя на халцедоновый обелиск и обнаружил, что на самом верху, прямо под поверхностью, мерцает крохотное ксуло.

Ракам встал.

– Что ты делаешь? – буркнул он. – Почему не слушаешь? Неизменник использует тебя в своих собственных целях, а потом наведет на твой след Охотника за людьми.

– Кого? – спросил Друсс, сосредоточенно осматривая обелиск.

Ракам двинулся в его сторону. Друсс отскочил вбок.

– Он приближается. Его заметили наши наблюдатели. Он вышел из моря и движется к Линвеногру. Совет встревожен. Без сомнения, это происки Неизменника, это ксуло не остановится ни перед чем. А ты, человечишка, приманка. Никто и ничто не может сдержать Охотника, поэтому, боюсь, есть только один способ заставить его отказаться от прихода в наш город. Его визит должен потерять смысл, – говорил Ракам, неумолимо приближаясь к Друссу. – Хорошо, что ты так быстро попал в мои руки. Не сопротивляйся. Это не больно. Ты должен сказать мне спасибо, потому что так я избавлю тебя от гораздо более ужасной участи. Поверь мне, ты не захочешь знать, что Охотник делает с такими, как ты.

Друсс кинулся к халцедоновому обелиску и прижал ладонь к тому месту, где ощущалось ксуло. Ничего не случилось. Ракам ощерил широкую пасть.

– Я не понимаю, зачем ты сюда пришел. Ты можешь мне это объяснить? Или нет. Наплевать. Жалко времени. Надо было…

Он забавлялся с Друссом, как хищник с беззащитной жертвой, и собирался что-то еще добавить, но вдруг умолк и замер. Его взгляд устремился вниз. Друсс взглянул туда же и с изумлением заметил, что из верхней части обелиска высунулась призрачная человеческая рука. Несколько раз она махнула вслепую, словно что-то искала, и тут Друсс понял, в чем дело, и потому протянул ей свою ладонь. Ракам взревел и прыгнул, но призрачная рука оказалась более проворной. Она молниеносно втащила Друсса под палубу халцедонового корабля. Рыбный рынок завертелся и исчез.

Внезапно Друсс оказался в просторном помещении, из которого в разные стороны уходили многочисленные коридоры. Внутри темных халцедоновых стен пульсировали сияющие прожилки, излучая приятный рассеянный свет. Друсса охватило чувство, будто он уже был здесь когда-то. Он словно узнал это место, которое странным образом давало понять, что тоже узнало его. Расположение коридоров и комнат казалось невероятно знакомым. Друссу хотелось проверить, действительно ли это так, но он не мог заняться этим немедленно, так как перед ним стоял призрачный, полупрозрачный человек, еще более восхитительный, чем то место, куда он попал. Этот человек отличался от Друсса. Он был прекрасен. У него были тонкие черты лица, нежная кожа без растительности, длинные темно-русые волосы. Он был худой, а его руки, только до половины прикрытые полупрозрачным одеянием, доходившим до босых ног, казались филигранными. Друсс вспомнил, что так выглядела его мать, и в тот же миг понял, что призрачный человек – женщина. Человеческая самка. Он завороженно смотрел на нее, пока ее голос не вырвал его из задумчивости. Она что-то говорила ему. Говорила уже довольно долго.

– Что с тобой происходит? – спрашивала она. Ее голос тоже был прекрасен. – Ты что, оглох? Открой, наконец, этот таблотесор, и давай сделаем это правильно.

– Я? Что?

– Таблотесор! Открой! Понимаешь?!

– Ах да! Сейчас. Конечно…

Смущенный Друсс быстро выполнил команду женщины и с удивлением заметил, что окошко коммуникатора открыто. Хотя это казалось невозможным, кто-то запустил гаджет без его ведома, а кроме того, в окошке была такая же женщина, как и та, что стояла перед ним. Она отличалась только тем, что ее тело было не полупрозрачным, а убедительно материальным. Друсс вопросительно посмотрел на ту, что в таблотесоре.

– Хорошо, – сказала она. – А теперь сосредоточься на мне, на моем присутствии, и медленно закрой таблотесор.

– Но… – хотел возразить Друсс.

– Просто делай то, что я говорю. Без обсуждения, – прервала она его протесты.

Друсс закусил губу, сосредоточился на женщине в окошке коммуникатора и стал закрывать таблотесор.

– Не так быстро! – предупредила она. – Смотри на меня! Не теряй связи!

Вскоре экран исчез, а перед ним стояли две женщины, похожие, как близнецы. Полупрозрачная и материальная. Друсс моргнул, и осталась только одна.

– Ну, наконец, – сказала она с улыбкой. – Так гораздо лучше.

– Кто ты? – спросил Друсс.

– Зови меня Рума. Я одна из эманаций Ивви.

– Его образ в коммуникаторе?

– В том числе. Но не только и не единственный.

– Их больше?

– Конечно.

– Значит, я сейчас с ним разговариваю? – недоуменно спросил Друсс.

– Отчасти. И хотя его эманации образуют в общей сложности одну личность, на самом деле они существуют синхронно, независимо заполняя разные пласты реальности, поэтому ты разговариваешь прежде всего со мной. С ним тоже, но как бы во вторую очередь.

– Кажется, я ничего не понимаю.

– Это не имеет значения. Давай сосредоточимся на том, что важно.

– Например, об этом трюке с переносом изображения из коммуникатора в мир осязаемых объектов?

– В том числе… Прости, что без предупреждения воспользовалась твоим таблотесором, но я должна была тебе помочь.

Друсс вспомнил разъяренного Ракама.

– Я мог погибнуть там! – воскликнул он.

– Необязательно. Я все это время следила за тобой, и знаю множество неприятных трюков, с помощью которых могла бы вытащить тебя из передряги, если бы возникла такая необходимость. К тому же ты понимал, что риск неизбежен. Ты должен был попасть сюда физически. Нужно было выбраться из Энеза и добраться до люка на борту Халцедонового корабля. Не было другого способа.

– Те тоже следили за мной, – ворчливо пробормотал Друсс.

– Не переживай из-за обезьян. У нас намного больше поводов для переживаний и всё меньше времени. К счастью, ты уже здесь, и мы можем начать действовать. Ты готов?

– Да, но я хотел бы знать…

– Вопросы оставь на потом. Ты согласился стать моим учеником, так что позволь пока мне решать, что и в каком порядке мне следует объяснить.

– Ну, хорошо.

– Ты мне доверяешь? – неожиданно спросила Рума.

– Нет, да, не знаю… – искренне ответил Друсс.

– Отличный ответ. Пойдем со мной.

Рума схватила его за руку и потащила вглубь ближайшего коридора, который имел круглое сечение и спиралью спускался вниз. Внезапно она свернула в боковое ответвление, потом притормозила и медленно, с улыбкой, ввела Друсса в огромный квадратный зал. Одна из его стен была прозрачной. За ней открывался невероятный вид на серо-голубые глубины озера Леко. Друсс вздрогнул. Его снова пронзило ощущение, будто он уже был здесь когда-то, и этот пустой зал с видом на подводный пейзаж был для него самым важным. Рума повернулась к нему и посмотрела в глаза.

– Сооружение, в котором мы находимся и которое называют Халцедоновым кораблем, было создано очень давно, – тихо сказала она, словно размышляя о чем-то важном и болезненном. – Задолго до прибытия земноводных обезьян и пауков-переростков магистр Инабулус Кнальб сотворил его вместе с этим озером с весьма определенной целью.

– Какой?

– Терпение. Прежде всего, ты должен знать, что весь этот участок, место, в котором стоит Линвеногр, – это пространство, где соприкасаются разные миры, которые являются наложенными друг на друга эманациями порта Квалл – главной точки отсчета в этом слое реальности.

– Сколько этих слоев?

– Трудно сказать. Сотни? Тысячи? Миллионы? Это бесчисленные цепочки взаимосвязанных миров, сосуществующих на многих более или менее тонких уровнях. Миры, которые вырастают один из другого и сцепляются, как винтики в невероятно сложном механизме. Сознание перемещается между этими мирами, поддерживая тем самым жизнь в цепочках и способствуя рождению новых реальностей. Но дело в том, что этот механизм только тогда работает правильно, когда все элементы работают исправно и находятся в постоянном движении.

– Я правильно понимаю, что благодаря этому шагающий порт Квалл все время разрастается очередными эманациями, да?

– Верно.

– Но искатели ксуло замедлили этот процесс, и нет никакого способа заменить удаленные зацепы новыми?

– Увы, нет…

– И последующие, все более мощные импульсы будут убивать жителей Линвеногра, пока кто-то не вынудит тебя перестать их вызывать.

Рума тепло улыбнулась.

– Ты сам знаешь, что за правда кроется в словах Ракама. Мы уже говорили об этом. Аворро показал ее тебе. Коллекторы Ун-Ку заключают всех в петли собственных иллюзий, обладающих силой личной правды. Благодаря им жители этого города открывают то, что хотят открыть, находят то, что хотят найти, но тем самым лишь укрепляют свои иллюзорные проекции, вязнут в них и еще больше замедляют поток сознания через эту реальность.

– Откуда здесь взялись эти Ун-Ку?

– Они прибыли из Квалла.

– Это абсурдно! Они только ухудшают ситуацию.

Рума расстроилась.

– Не понимаешь? Никто не собирается спасать этот город и этот мир. Коллекторы Ун-Ку должны радикально усилить напряжение на краях реальности и в итоге привести к ее коллапсу и разрушению. Это восстановит нормальный дрейф порта Квалл и движение сознания.

Друсс побледнел.

– Не верю, – простонал он.

– А ты замечал что-нибудь странное в последнее время?

– Все, что происходит со мной сейчас, более чем странно.

– Возможно, но я бы хотела, чтобы ты ответил, как подобает профессиональному искателю ксуло.

– Подожди, я не совсем…

Внезапно Друсс понял, что имеет в виду Рума, и испугался, потому что все услышанное было похоже на правду. На абсолютную истину – ту, что разрушает миры. Он сглотнул слюну и произнес:

– Со времени импульса в Линвеногре не было замечено ни одной вспышки из Квалла.

– И больше они не появятся. Они скапливаются на краях этой реальности, чтобы вылиться в очередной разрушительный разряд. Но и он станет лишь предвестником чего-то гораздо большего…

– О Таботт! А наблюдатели из других городов прибывают сюда, чтобы следить за ходом коллапса?!

– Да, только для этого.

– Всё это печально. Мы можем что-то сделать?

– Я рада, что ты говоришь «мы», потому что я сама, несмотря на то, что существую в нескольких реальностях одновременно, имею некоторые ограничения, которые сковывают мою свободу действий. Я в основном занимаюсь тем, что в этом мире пытаюсь спасти как можно больше активных ксуло, а в других – вербую союзников, не желающих разрушения этой реальности, а также собираю всякие легенды и истории, повествующие о Крек'х-па.

– А что это?

– Не знаю, но вместе мы обязательно узнаем.

– Тогда почему тебя это интересует?

– Потому что, вероятно, только она еще может спасти реальность Линвеногра. Конечно, при условии, что Крек'х-па действительно существует. Ты поможешь мне?

– Мы заключили сделку, и ничего не изменилось. Что я должен сделать?

– Запустить Манакум и с его помощью найти Крек'х-пу.

– Ты можешь изъясняться яснее?

Рума обвела рукой круг и сказала:

– Как я уже говорила, Халцедоновый корабль и озеро Леко – это творение магистра Инабулуса Кнальба. Он создал их для того, чтобы в месте соприкосновения различных реальностей поместить некое устройство, с помощью которого можно свободно перемещаться между мирами. Это и есть Манакум. Однако проблема заключается в том, что только человек может его увидеть и использовать.

– Тогда откуда ты знаешь, что он вообще здесь есть?

– Благодаря Аполлабию, который также построен Кнальбом. Я наблюдала, как он растет и тонкими нитями энергии соединяется с Халцедоновым кораблем, а затем с чем-то неуловимым в глубинах озера; с чем-то, что покачивается у края невидимого причала. Эта картина оставила в моем сознании полупрозрачный остаточный образ, который я не понимала. Несколько лет я безуспешно изучала это место. Анализировала формы энергетических узлов, которые вычерчивают стойкую линию на поверхности Конструкта, объединяя Корабль и Аполлабий в один объект. Я заглядывала во все закутки этого сооружения и проверяла собранные здесь ксуло, так как Халцедоновый корабль, по-видимому, естественным образом притягивает к себе артефакты и легко интегрирует их в свою загадочную структуру. К сожалению, это ничего не дало. Я не могла понять это место. Я также не могла видеть, что находится в конце причала, но чувствовала, что оно важно, поэтому отказалась от неэффективных методов и начала регулярно проводить ритуал призыва Магистра, рожденного из Белого камня. Я терпеливо медитировала над образом мудрого света, исходящего из скалы. Не знаю, как долго это продолжалось, потому что я потеряла счет времени, но однажды я получила дар, видение, благодаря которому и обнаружила благословение, скрытое Инабулусом Кнальбом в глубине озера. Я обнаружила Манакум. С тех пор я вижу его очень четко. Я сразу поняла, что должна сделать. Стала искать человека, который мог бы мне помочь, но это оказалось очень трудно. Я нашла кое-кого многообещающего. Именно через него Кнальб предложил Совету создать Аполлабий.

Друсс смотрел на Руму широко открытыми глазами, но эмоции болезненно сдавили ему горло, и он не мог ничего сказать.

– Я хотела привести его сюда и даже смогла с ним связаться, но он никому не доверял. Он был одержим Аполлабием. Считал, что это огромное ксуло, которое может открыть постоянный проход в Квалл, только нужно найти способ его активировать. Он утверждал, что лучше всего это сделать из самого Квалла. Я пыталась отговорить его от этой идеи, но ты сам знаешь, как работают коллекторы Ун-Ку. Его одержимость привела к тому, что он начал регулярно посещать Аворро, и тот в итоге выдал ему какую-то специфическую технику спуска, которая работает так же, как и любая другая, и, конечно, не спасает от мощного внутреннего взрыва, который преображает каждого, кто соприкасается с плоскостью Конструкта. Пока работают коллекторы Ун-Ку, никто в этом городе не поймет, что таким образом невозможно попасть в другие эманации Квалла. Я, впрочем, тоже угодила в петлю навязчивого зацикливания. На основании таблотесорных разговоров, которые я подслушала, пытаясь отыскать других людей, я сделала вывод, что тот человек был последним. Это заставило меня прекратить поиски…

– Это я последний, а тот человек был моим отцом, – глухо сказал Друсс.

– Мне очень жаль…

– Ничего. Некоторое время я думал, что он вернулся в Линвеногр, потому что форма смертоносного Импульса совпадает с формой энергетического следа, оставленного моим отцом, но теперь знаю, хотя это горькая правда, что я находился под влиянием Ун-Ку и следовал за собственными иллюзиями. Страшно подумать, что ждало меня в конце этого пути. Мы устойчивы к их воздействию?

– Да. Ты – благодаря тому, что получил живое знание от Аворро, которое я затем подсмотрела в твоем сознании, а я – благодаря видению Кнальба, которое со временем становилось все более явственным, пока окончательно не укрепилось в твоем присутствии.

Друсс впервые с того дня, как возник Импульс, ощутил то, что можно было бы назвать чувством собственного достоинства.

– Ты не сказала, в чем твоя выгода от моего обучения.

– Это всегда так работает. После этого можно познать настоящую науку.

Они улыбнулись друг другу. Внезапно между ними возникло чувство близости, удивившей Друсса и придавшей ему сил. Рума обняла его. Она была теплой, приятной на ощупь, пахла чем-то мягким. Друсс закрыл глаза. С плеч спала огромная тяжесть, которая давила его к земле, душила, лишала ясности восприятия. Он вздохнул с облегчением, и свободное дыхание подстегнуло его мысли, которые закружили в задорном танце.

– Как только я оказался внутри, мне показалось, будто я уже бывал здесь, хотя это невозможно, – признался он. – Теперь же понимаю, вижу ясно, Кнальб создал это сооружение для людей. Здесь каждый человек будет чувствовать себя так, будто вернулся туда, где некогда провел лучшие минуты своей жизни. Именно благодаря Кораблю ты, эманация Ивви, выглядишь человеком. На борту Халцедонового корабля ты не смогла бы выглядеть иначе. Либо это я могу видеть тебя здесь только такой, что, в общем, одно и то же. Но почему… – Друсс осторожно высвободился из объятий Румы, подошел к прозрачной стене и посмотрел вглубь озера.-…я не вижу Манакум?

Рума встала у него за спиной.

– Я помогу тебе, – прошептала она. – Это не так сложно. Чтобы увидеть, нужно определить его местоположение.

– Как?

– Ты уже это сделал.

– Я бы, наверное, об этом знал.

– Почему бы нам не спросить кого-нибудь, кто лучше тебя разбирается?

– Кого именно?

– Твоего архивариуса.

Друсс обернулся к Руме.

– Что… откуда ты… как?

Рума замолчала, приложив палец к губам.

– Вспомни, как ты перенес мой образ, и сделай то же самое с Лестичем.

Друсс отстранил ее от себя.

– Это возможно? Ведь он всего лишь…

– Проекция одного из аспектов твоей личности, которая обладает сознанием и пока слишком автономна. Что толку, что эта проекция имеет личность и способна анализировать информацию сама, если у тебя слишком ограниченный доступ к ее выводам, если вы не спорите друг с другом и не обмениваетесь мнениями. Лестич – часть тебя, но, как ни парадоксально, он знает больше, чем ты сам, и я не удивлюсь, если окажется, что он знает тебя лучше, чем ты его. Вы должны познакомиться поближе. Без него у тебя ничего не получится.

Друсс почесал голову.

– Ну, хорошо, – буркнул он. – Я попробую.

Он открыл таблотесор и заглянул в крипту, занимаемую архивом Лестича. Тот оказался между полок, прогибавшихся под тяжестью сохраненных в памяти вспышек из Квалла, которые напоминали эксцентричную коллекцию странных, похожих на цветы, электрических разрядов, застывших во времени.

– Лестич! – воскликнул Друсс. – Ты можешь подойти сюда?!

Прямо перед Друссом материализовался невысокий старик с короткой седой бородой. Он всегда был элегантно одет, но прежде его внешность не производила такого впечатления, как сегодня. Друсс помнил, что иногда, по особым случаям, отец одевался так же. Кажется, это одеяние называлось костюмом и отец вроде привез его с собой из анклава Тумсо. Тот, что был на Лестиче, имел черный цвет. Под верхнюю часть одежды, застегнутую на четыре пуговицы, он надел белую рубашку в полоску, а на шее завязал что-то вроде серебристого куска ткани. На Лестиче также были коричневые ботинки и интригующая шляпа с небольшими полями и полукруглым дном. В тонкой руке он держал деревянную трость с рукоятью в виде серебряного шара. Опершись на нее, он спросил:

– Мы идем?

Друсс онемел от удивления.

– Э-э, да, сейчас… – выдавил он с трудом.

Друсс медленно вышел из архива и, поглядывая на старика, опирающегося на трость, стал закрывать таблотесор. Однако почему-то ему не удавалось долго удерживать внимание, и Лестич постоянно ускользал. Друсс начал нервничать. Архивариус посмотрел на него с разочарованием, сделал шаг к Друссу и встал рядом с ним.

– Собственно, вот, – подытожил он.

Рума хихикнула.

– Это не так просто, – сказал Друсс, безуспешно пытаясь подавить идиотское желание объясниться.

– Напротив, – возразил Лестич. – Ты слишком стараешься и невольно сопротивляешься. Ты неловок. Множество сенсорных импульсов направлено к тебе, но в своем большинстве они остаются незамеченными.

– Неужели? – усмехнулся Друсс.

– Вижу, вы уже полюбили друг друга, – заметила Рума.

Друсс и Лестич смерили ее взглядом.

– Ладно, ладно, я ничего не говорила, – быстро добавила она.

Друсс вздохнул. Он с трудом сдержал уязвленную гордость и сказал архивариусу:

– Ты мне не поможешь?

– Забавно, тебе удается оскорбить самого себя, но ты не можешь разглядеть Манакум, находящийся в поле твоего зрения.

– Ты мне поможешь или будешь меня обижать?

– И то и другое.

Лестич ехидно улыбнулся, повернулся и постучал посохом по стене, за которой, в глубине озера, висел сплющенный металлический шар с торчащими из него толстыми и тупыми шипами. Он был покрыт патиной и почернел, как древнее серебро, и окружен пузырем воздуха. Манакум. Несомненно.

– Как я мог его не заметить? – спросил Друсс.

– Ты смотрел не туда, куда надо, – ответил Лестич.

– Иди, – сказала Рума. – Используй его. Лестич поможет тебе найти моего резидента в Герсе, и оттуда мы двинемся дальше.

– И как мне это сделать? Я не знаю, как его запустить, к тому же нужно еще найти способ добраться до него. Он кажется таким большим…

Рума вздохнула.

– Большим? Накмар или Танкуни могли бы тебе показать, что нет ничего большого или маленького, но у нас нет на это времени. Господин Лестич, не могли бы вы продемонстрировать?

– Естественно, – вежливо ответил архивариус.

Лестич протянул руку вглубь прозрачной стены. Как только он это сделал, пропорции всех форм, которые видел Друсс, мгновенно преобразились. Внезапно Манакум превратился в маленький сферический объект, помещающийся в ладони. Лестич осторожно вынул его из стены и протянул Друссу. Шар был теплым и очень тяжелым. Через некоторое время он тихо щелкнул и распался на сотни мелких металлических чешуек, которые с молниеносной скоростью начали строить вокруг Друсса сплошную броню. Они покрыли его руки, туловище, ноги и, наконец, голову. Заперли его в герметичном и твердом саркофаге. Друсс был совершенно обездвижен. Он испуганно дернулся.

– Спокойно, – услышал он далекий голос Лестича. – Пойдем. Достаточно нескольких шагов.

– Но я не могу! – буркнул Друсс, чувствуя свое горячее дыхание в тесном замкнутом пространстве.

– Не дергайся! – осадил его Лестич. – Подходи одним сознанием.

– Я не знаю как.

– Представь, что ты в темной комнате и следуешь за моим голосом.

– Хорошо, – прохрипел Друсс, уже мокрый от пота. Он с трудом расслабил тело и обмяк внутри брони.

– Можешь подойти? – мягко спросил Лестич.

Друсс представил, что ищет Лестича в его архиве, медленно идет между полками… Внезапно мелкие чешуйки, образовавшие броню, рассыпались во все стороны. Друсс снова был свободен, хотя все еще находился под палубой Халцедонового корабля.

Рума и Лестич молча смотрели на него. Друсс пожал плечами.

– Ну, что? Я же сказал, что не знаю, что с этим делать!

– К счастью, Манакум знает, что с тобой делать, – заключила Рума. Ее слова растянулись, наполнились бледным подводным сиянием и стали совершенно непонятными. Друсс понял, что видит лишь угасающий образ реальности, которую он только что покинул.

Атрифа

Своего отца я, собственно, не знаю. Наши отношения всегда были прохладными, и долгие годы я не поддерживал с ним отношений. Кажется, он знаменитый психолог, который может похвастаться несколькими значимыми публикациями, и частый гость на международных научных симпозиумах, но с детства в его обществе я ощущал себя кем-то вроде лабораторной крысы, запущенной в узкие коридоры чрезвычайно сложного и требовательного лабиринта, который в просторечии именуется семьей. Под его холодным аналитическим взглядом у меня то и дело пробегал мороз по коже.

Возможно, отец и правда меня любит, но так и не смог мне это показать. Или не захотел. Он не вынуждал меня идти по его стопам, но когда узнал, что я не собираюсь поступать в колледж, не смог скрыть досады и разочарования. Ему было известно, что с ранней юности я связал свою жизнь с фотографией, и на первый взгляд казалось, что он принимает и поддерживает мою страсть. Однако в глубине души он долгое время тешил себя надеждой, что это всего лишь безобидное хобби, преходящее увлечение, из которого рано или поздно я вырасту, заинтересовавшись чем-нибудь более серьезным, желательно тем же, чем и он. Его надеждам не суждено было сбыться, а моя молчаливая и безучастная мать, погруженная в домашние дела и удивительно счастливая на своей кухне, предпочла не занимать ни одну из сторон. Она не убеждала отца в том, что мне следует идти своим путем, и не обсуждала со мной вопрос об учебе. Выслушала мою декларацию о независимости и пошла готовить – по привычке спряталась в своем убежище от всех проблем, включая болезненную принципиальность отца, который не мог приготовить даже простейшее блюдо.

Когда мне исполнилось восемнадцать, я одолжил немного денег и снял помещение под студию. Первое время было очень трудно, у меня не было клиентов и знакомых, но я не боялся тяжелой работы. Зарабатывал на жизнь в магазине фотоматериалов, по выходным фотографировал на свадьбах, а по ночам корпел в темной комнате над отпечатками. Дело развивалось и пошло в гору, вскоре появились более серьезные заказы и солидные деньги. Я гордился собой, верил, что смогу использовать свой талант и не умру с голоду. Уже тогда я очень редко заглядывал в родной дом. И когда раз в полгода заставлял себя туда зайти, почти всегда оказывалось, что отец на работе или в командировке, а мать здесь, на кухне, перемывает чистую посуду и принимает меня за соседку, которая иногда заходит к ней поболтать. После этих визитов я часто задавался вопросом: как случилось, что два таких разных человека привели меня в этот мир? Но я знал, что это один из тех горьких вопросов, на которые нет сладких ответов.

Последним доказательством того, что мои родители обитали в двух разных мирах, вообще не связанных друг с другом, был тот факт, что отец не появился на похоронах моей матери, хотя, как говорили, именно он нашел ее мертвой на кухне. Вместо этого он отправился на дежурство в больницу. Не верю, что никто не смог его подменить. Не верю. В тот день я перестал с ним общаться. Впрочем, это не имело для него никакого значения, потому что почти двадцать лет он даже не пытался связаться со мной. До вчерашнего дня.

Взяв трубку, я не узнал отца по голосу. Лишь через некоторое время до меня дошло, где я слышал этот претенциозный тон. Он умолял меня прийти. Он долго рыдал в трубку, пока я не уступил. На свою беду.

* * *

– Чего ты хочешь, папа? Разве нельзя было всё решить по телефону?

– Сядь, пожалуйста.

– Не сяду, сначала объясни.

– Садись, это довольно длинная история. Хочешь чего-нибудь выпить?

– Не веди себя так, будто все в порядке. Господи, не плачь! Все хорошо, я сяду на минутку. Я никогда не видел тебя таким. Раньше ты умел держать себя в руках.

– Все меняется. Мир рушится, сынок.

– О чем ты говоришь, папа?

– Я был уверен, всю жизнь был уверен, что делаю правильно; что я отказываюсь от одних дел в пользу других. Это было разумно, это создавало в жизни порядок. Я лечил людей, изучал физиологию нервной системы. Всё было таким простым. Уместным. Согласованным со всем остальным. Ты веришь, сын? Ты во что-то веришь?

– Ну… Я не знаю. В церковь я не хожу, если ты об этом.

– Нет. Ты же знаешь, что я имею в виду. Веришь в какого-нибудь Бога, богов, в Абсолют, Материю, Пустоту. Во что-нибудь. Так, по-настоящему. Во что-то личное. В то, что внутри твоего естества.

– Я никогда не задумывался об этом. Я фотографирую. Просто. И порой, часами просиживая в темной комнате, испытываю приятное ощущение, что нахожусь там, где нужно. В нужном месте и в нужное время. Мне больше ничего не надо.

– А если окажется, что это бессмысленно?

– Я уже понял, к чему ты клонишь. Позволь мне…

– Нет, нет, погоди. Я не это имел в виду. Я не хотел сказать, что твоя работа бессмысленна. Я просто хочу, чтобы ты задумался, чисто гипотетически, что бы было, если бы ты однажды нашел доказательство того, что фотография не имеет смысла?

– Я не знаю, что сказать. Наверное, тогда у меня ничего не осталось бы. Я бы чувствовал себя потерянным. Не думаю, что я могу представить себе такую ситуацию.

– Я бы тоже не смог. Мир скрепляет Вера. Правда! Ты веришь в какую-то версию реальности, воспринимаешь факты, которые соответствуют этой модели, отвергаешь те, которые ей не соответствуют, и живешь этой верой. Только порой случается нечто, что в мгновение ока разрушает этот ухоженный карточный домик. И когда ты теряешь веру, мир становится страшным местом, где происходят странные, непонятные вещи.

– Папа, ты можешь наконец сказать, в чем дело?

– Ты видел новое здание Института психиатрии?

– Да, я иногда проезжаю мимо него на машине.

– Помнишь, когда его построили?

– Пару лет назад.

– Ровно четыре. До этого там стояла ветхая психиатрическая больница, такая приземистая, из красного кирпича.

– Я знаю, ты водил меня туда много раз. Я ненавидел это место.

– Почему ты мне не сказал?

– А ты как думаешь? Ты никогда не считался с моим мнением. Я научился послушно ходить из угла в угол.

– Может, ты и прав, но это уже давняя история.

– Я рад, что ты так думаешь.

– Я не буду перед тобой извиняться. Это был осознанный выбор.

– Осознанный выбор? Папа?! Осознанный?! Что ты говоришь?! Ты хочешь еще больше меня обидеть?! Если да, то ты на правильном пути!

– Это не так. Неловко получилось. Я не смог по-другому. Я без задней мысли. Я хотел по-хорошему.

– Не для меня.

– Я понимаю твое раздражение, но ты взрослый человек и можешь взглянуть на все это холодным взглядом. Без эмоций…

– Черт побери. Зря я пришел. Говори, в чем дело, и давай закончим этот цирк.

– Я удивлен, что ты не можешь понять…

– Ой, хватит нести чушь. Я не понимаю, потому что я не ты и у меня в голове не укладывается, как можно было так обращаться с собственным сыном. К делу!

– Ну, хорошо, хорошо. Когда было принято решение о сносе старой больницы, я уже был директором Института и принимал участие в отборе заявленных на тендер проектов, сборе необходимой документации, а также в организации переезда пациентов в другое здание. Год заняла подготовка, а потом работа закипела. Мы перевели больницу в три здания на окраине города и пригласили строительную бригаду, которая сровняла здание с землей и принялась разбирать завалы. Через месяц подрядчики приостановили все работы и вызвали нас на строительную площадку – меня и двух членов правления. Я неохотно отложил свою текущую работу, ведь в строительстве совершенно не разбираюсь, а в Институте было чем заняться. Однако инженер, руководивший стройкой, заявил, что работы возобновят только после нашего визита. При этом он сообщил только, что нам необходимо что-то увидеть и принять решение. Мы поехали. На месте оказалось, что старой больницы уже нет. Вся территория очищена, кроме угловой части здания, имевшей форму башни. Парень повел нас прямо туда, заставил надеть каски и раздал фонарики. Мы начали спускаться по винтовой лестнице. Я не знал, что там находился спуск, раньше он был замурован. Через пару минут мы добрались до пустой круглой комнаты. Инженер объяснил, что, по его оценкам, эта часть здания находилась ниже фундамента, поэтому они решили к ней присмотреться. Они пробили пол в подвале и обнаружили под ним какое-то большое помещение, похожее на старый каменный бункер глубиной около десяти метров. Мы стояли на его крыше. Я был раздражен и спросил инженера, не наткнулись ли мы на какой-нибудь исторический объект, так как боялся, что это может задержать или даже помешать дальнейшим работам. Инженер подтвердил, но тут же добавил, что имеется проблема посерьезнее. Я смотрел на него как на идиота. Я понятия не имел, что такое вообще может быть. И тогда парень сказал, что мы сами должны это увидеть, и сдвинул тяжелый деревянный настил, закрывавший пробитое в полу отверстие. Я заглянул внутрь и посветил фонариком. Бункер имел цилиндрическую форму. Луч яркого света выхватил из темноты каменные стены и не очень глубокое дно. Там валялись остатки разбитой мебели, какие-то стулья, разбитый шкаф. Я вдруг почувствовал себя странно.

– В каком смысле?

– Знаешь такое ощущение, будто на тебя кто-то смотрит, но ты не видишь этого человека…

– Со мной такое случалось пару раз.

– Вот как я себя почувствовал. Я стал водить фонариком по дну бункера. Я даже не знал, что ищу. И вдруг увидел ее.

– Что? Кого?

– Женщину. Красивую темноволосую женщину в полупрозрачном платье на бретельках, она стояла на дне камеры, задирала голову и смотрела на меня холодным, пронизывающим взглядом. Я светил ей в лицо, а она даже не моргнула. Я не выдержал ее взгляда. Отошел, чтобы другие тоже могли это увидеть. Потом они посмотрели на меня, а я на них. Мы были близки к панике. Такие вещи не случаются. Такого просто не бывает. Я хотел что-нибудь сказать, разрядить обстановку, но не смог. И тут мы услышали ее голос.

– Она что-нибудь сказала?

– Да. Одно слово. И таким характерным тоном, какой бывает, когда ищут ребенка, который обиделся и спрятался от гнева родителей. Надеюсь, я больше никогда его не услышу. Она повторила это слово два раза. Мне никогда в жизни не было так страшно.

– Ты можешь его повторить?

– Да, хотя я бы многое отдал, чтобы забыть. Она сказала: «Атрифа?!», «Атрифа?!». Мы сбежали оттуда в ужасе.

– Ты же не думаешь, что я поверю в это, папа?

– Зачем мне лгать?

– Вероятно, для чего-то нужно. Я не знаю, в чем дело, но подозреваю, ты что-то задумал. Во всяком случае, с меня хватит! Избавь меня от своих проблем. Мне не хочется выслушивать историю спасения этой женщины.

– Ее никто не спасал.

– Как это?! Ведь она, видимо, попала туда случайно. Наверное, из любопытства проникла на стройплощадку, а потом спустилась по лестнице в подвал, не заметила проема и провалилась. Ты же не думаешь, что это призрак?

– Ты ничего не понимаешь, сынок. Когда рабочие проделали отверстие, она уже была там и не выглядела призраком. Этому зданию было более полувека, его возвели в конце сороковых годов на развалинах военного госпиталя, построенного еще в восемнадцатом веке. Неизвестно, насколько старый этот бункер, но можно предположить, что он был замурован не позднее, чем была построена предыдущая больница. Ты понимаешь, что я говорю? Больше пятидесяти лет взаперти, в темноте, без воды и еды, а она жива. При виде ее мы чуть не обосрались от страха!

– Не может быть.

– Хотел бы я иметь твою уверенность, но я знаю, что видел.

– И что вы сделали?

– Рабочие замуровали яму и залили подвал бетоном. Однако у меня нет никаких сомнений в том, что она все еще там и, если захочет уйти, ей ничто не помешает.

– Может, там есть подземные ходы? Склады? Источник воды?

– Нет. Территорию обследовали геологическим зондом. Тебе нужно еще кое-что знать. Все, кто видел эту женщину, умерли. Кроме меня. Но это ненадолго. Иногда по ночам я чувствую затхлый запах мокрых тряпок. Я сплю при включенном свете, но это не помогает. Я переписал на тебя все, что у меня есть.

– Прекрати, папа! Ты впал в паранойю. Может, тебе стоит побеседовать со своими коллегами?

– Это не поможет. Я знаю, что произойдет. Я знаю, что меня ждет. Я испытываю все то же, что и те, кто был там со мной. Я умру, сынок, и это ничего не изменит. Я умру в мучениях. Уже скоро. Совсем скоро. Мне просто нужно, чтобы кто-то выслушал меня. И я хотел увидеть тебя еще раз.

– Это безумие, папа.

– Наоборот, это решение. С тех пор, как я ее увидел, я не могу жить и работать, все кажется пустым, банальным, бессмысленным. Я потерял веру. Я не могу восстановить свой карточный домик. Иди, сынок.

– Но…

– Иди!

* * *

Он выгнал меня из квартиры. Я долго бродил по городу. Не смог себя заставить вернуться домой и отправился в бар. Я пил пиво, кружку за кружкой, но не мог напиться. Я задыхался от страха. Неужели он действительно хотел выговориться или ему было важно что-то другое?

Когда-нибудь я тоже почувствую затхлый запах мокрых тряпок?

Герс

Он тикал, стучал, подпрыгивал, вращался, двигался возвратно-поступательно, качался размеренно, а потом скручивался и раскручивался – его сознание было сложным часовым механизмом, который не имел границ. Непрекращающееся движение зубчатых колес, толкателей, пружин, захватов, цепей и передач складывалось в непрерывный ход мыслей, а разум состоял из множества мелких перемещений, несметного количества крохотных идей. И одновременно он был резонансом, возникающим на стыке параллельных потоков сознания и сенсорных импульсов.

Он знал, что где-то совсем рядом присутствует множество иных разумов, и понимал, что в какой-то степени существует независимо от них, но в то же время они его база, а значит, он сам представляет собой их расширение, надстройку, следствие, еще одно звено механизма, поддерживающего циркуляцию волн осознанного существования. Повсюду, как снизу, так и сверху, вплоть до предела возможностей восприятия, он наблюдал движущуюся механику сознания. Она окружала и наполняла его, потому что была одновременно и реальностью, воспринимаемой им, и сознанием, с помощью которого он эту реальность воспринимал. Что-то, однако, не соответствовало этому представлению и мешало плавному круговороту сознания. И потому сознание пыталось изменить действие механизмов таким образом, чтобы обойти эту чужеродность и свести на нет ее существование. Системы защиты – предохранительные клапаны и клапаны понижения давления – не могли справиться с нею. Эта сущность, несомненно, была здесь лишней. Эта чуждая эманация никак не хотела встроиться в окружавшую ее механику мышления, но и не позволяла себя отрицать или игнорировать. При этом она опасно замедляла работу механизмов и фокусировала на себе внимание. Она имела четкий контур. Ее форма обладала четырьмя конечностями и круглым наростом, на котором симметрично были расположены отверстия и выступы, – в ней было нечто поразительно знакомое.

Он сильно сопротивлялся, но всё же не мог больше не обращать внимания на это чуждое проникновение. Чувствовал, как замедляются шестерни и резко возрастает сопротивление в шарнирах вращающихся валов. Ощущал, как его сознание сгущается и неминуемо сосредотачивается вокруг присутствия этой странной сущности. Он не хотел этого, но не мог противостоять той сдерживающей, притягательной силе, которая захватывала его, винтик за винтиком.

– Друсс, – сообщила ему сущность наэлектризованным тоном. – Сосредоточься!

Слова-импульсы наполнили его разум вибрацией, объединяющей в единое целое, и изменили конфигурацию сознания, которое благодаря этому восстановило функционал разума Друсса и вспомнило, кем было в другом мире.

– У тебя неплохо получается, – заключил Лестич, который прочно утвердился в своем присутствии. – Но будь осторожен, тебе нельзя полностью останавливать дрейф сознания, иначе окажешься вытолкнут за пределы монады и у нас будут неприятности.

– Что… что это за место? – спросил Друсс, посылая в сторону Лестича слова, имевшие форму длинных энергичных волн.

– Герс, город-монада, неотъемлемая часть биомеханической структуры, созданной кроа.

– Откуда ты это знаешь?

– Не я знаю, а ты. Видеть – значит знать, а знать – значит видеть. Мы займемся этим позже, потому что нам нужно быстро покинуть слой живоосознающих и переместиться ниже, к мертвоосознающим. Мысли кроа, сосредоточенные на особенностях и дискретности механической мыслематерии, циркулируют гораздо медленнее, чем у тех, кто постоянно гоняется за потоками информации. В тех районах защитные механизмы гораздо менее рестриктивны, и именно там нам следует искать резидента Ивви.

– О чем ты говоришь?

– Тебе нужно спуститься вниз.

– Куда? – растерянно спросил Друсс, поскольку сейчас для него не существовало понятия верха или низа.

Однако он смутно помнил, что означали эти термины в Линвеногре, и попытался наложить это знание на реальность Герса, но это только усугубляло его растерянность.

– Не так! – осадил его Лестич. – Здесь другой верх и другой низ. Расслабь восприятие и дай сформироваться его импульсам, но при этом сохраняй постоянную скорость дрейфа сознания.

Друсс хотел выполнить приказ Лестича, но никак не мог этого сделать. Когда он пытался сосредоточиться, сознание заметно замедлялось, а когда вслушивался в импульс восприятия, начинал расплываться в непрекращающемся движении механики мышления.

– Не могу, – простонал он.

– В таком случае мы сделаем по-другому. Я покажу тебе, в какую сторону ты должен направить сознание, а ты заберешься так далеко, насколько сможешь. Понимаешь?

– Да.

Лестич, чуждая форма в механическом нутре Герса, стоя на корпусе вращающегося вала, указал пальцем на пространство между своими ступнями. Вдруг Друсс понял, что именно там находится низ, и начал скользить туда вдоль кронштейнов, по контурам зубчатых колес, вдоль пазов направляющих и по прочим поверхностям движущегося механизма Герса. Он мчался все быстрее и быстрее, словно в свободном падении сквозь механические облака, которые выглядели прочными, но не давали никакой опоры. Он не знал, как замедлить этот стремительный полет, но прежде чем успел по-настоящему испугаться, что-то ударило его в бок и закрутило вокруг системы вращающихся втулок. Он резко затормозил на границе пустого, бездонного пространства, свободного от механики мышления.

– Это должно быть где-то здесь, – сообщил Лестич, стоя на лебедке и глядя вниз, на неровную стену механизмов, исчезающую в бездне. – Только ниже. Давай поторопимся. За нами следят.

Прямо над ними в стучащий ритм вклинилось шумное ускорение, которое словно приближалось. Друсс не хотел с ним встречаться. Он ринулся вниз. На этот раз старался сознательно выбирать путь, но скорость мешала размышлять. Поэтому он отказался от попыток анализа сенсорных импульсов и отдал себя в их власть. Только тогда Друсс почувствовал доходящие до него сигналы, которые тянули его в определенное место. Он отчетливо видел цель, хотя она была еще слишком далека, чтобы ее можно было разглядеть. В тот же миг разум Друсса настроился на механику Герса, ускорился, стал вспышкой, биотической искрой, мчащейся кратчайшим путем к месту, которое его привлекало, – к длинной спиральной решетке, выступающей из вертикальной стены соединенных механизмов, уходящих далеко вглубь пустого пространства. Стержнем конструкции оказался ажурный тоннель, по которому тянулся монорельсовый путь, выстроенный из массивных трубок, уложенных одна за другой. Вместе они создавали мощное магнитное поле, которое втянуло сознание Друсса и втолкнуло его в цилиндрический вагончик, похожий на продолговатый стеклянный вал, зависший над рельсами. За прозрачными стенками работал хрупкий медный механизм, погруженный в темную маслянистую жидкость, которая беспрестанно циркулировала между вращающимися детальками. Друсс проникся его успокаивающим, умиротворяющим движением. Это позволило ему найти, определить и очертить форму своего тела. К Друссу вернулось ощущение тяжести и знакомое чувство пространства, открывшегося вокруг. Вспыхнул темно-желтый свет, и уши наполнились тихим, низким гулом. Друсс огляделся, чтобы обнаружить источник этого звука.

Он сидел в большом и мягком кресле посреди продолговатого помещения, напоминавшего уютный сундук, заполненный странной мебелью и загадочными агрегатами, вокруг которых вились толстые кабели. На нем были узкие брюки до колен, остроносые сапоги и белая просторная рубашка с отложным воротником. В руке он держал бокал из толстого стекла, в котором переливалась темная жидкость. Друсс понюхал содержимое. От него терпко пахло ферментированными фруктами.

– Это просто вино. Ничего не случится, если ты его попробуешь.

Друсс вскочил с кресла и нервно огляделся. Чуть не облился вином, поэтому осторожно поставил бокал на низкий столик и медленно двинулся вглубь комнаты. Он прошел мимо гудящих агрегатов, переступил через толстые пучки кабелей и заглянул во все углы, но не заметил там ничего, что могло бы с ним говорить.

– Еще несколько шагов, – вновь раздался тот же бестелесный голос. – А потом вниз по лестнице.

Действительно, Друсс обогнул пузатую машину, из которой торчали цилиндры с тупыми коническими выступами, светящиеся тусклым красноватым светом, и обнаружил узкую винтовую лестницу, ведущую на нижний ярус. Он спустился по ступенькам и оказался в другом продолговатом помещении, которое было намного выше предыдущего, но и гораздо больше заставлено машинами. Отличалось оно и тем, что в его стены были встроены небольшие круглые окна. Друсс медленно, без страха, подошел к одному из них. Снаружи проходила плотная сетка решетки, за которой простиралась серая бездна, лишь с одной стороны ограниченная стеной движущейся механики мышления Герса. Но вагончик всё отдалялся от нее.

– Впечатляет, правда? – спросил бестелесный голос, но на этот раз чуть ближе у Друссу.

Он повернулся и столкнулся лицом к лицу с механическим человеком, стальным скелетом, заполненным голой, ничем не защищенной механикой, работающей на высоких оборотах. В его глубоких глазницах горели темно-желтые лампы.

– Конечно, – холодно ответил Друсс. – Мне интересно, почему активность твоих эманаций не останавливает время.

– Чем дальше от источника, тем слабее эффект. Знаешь, Друсс, это похоже на волны, расходящиеся по воде.

– Как мне тебя называть?

– Я Скальц, и на самом деле я вовсе не похож на человека, но я хотел, чтобы ты встретил здесь что-то знакомое – то, что поможет тебе вписаться в модель реальности, которую я поддерживаю в этом вагончике.

Друсс был сбит с толку и раздражен частыми изменениями сосредоточенности сознания, которые сопутствовали переправе через Герс, а также тем, что он все еще не знал, почему оказался здесь, поэтому у него не было желания тратить время на куртуазные разговоры. Он жаждал конкретики.

– Я ценю твои старания, правда, – сказал он. – Но прежде всего хочу, чтобы ты объяснил мне, что я здесь делаю?

– Ну да, – согласился Скальц. – Не помешали бы какие-нибудь факты, но их-то у меня не так много. В основном теории и предположения.

– Как это?

– На самом деле я не могу объяснить тебе, что и как нужно делать, потому что сам не знаю. В сущности, я привел тебя сюда, чтобы показать тебе дыру, в которую тебе предстоит прыгнуть.

– Дыру?!

– Ну, это просто сравнение. Просто на первый взгляд почти все аномалии выглядят как…

– Хорошо, я понимаю! – крикнул раздраженно Друсс. – Ты можешь перейти к этим своим теориям и предположениям?!

Скальц, как и подобает машине, словно не замечал бурных эмоций Друсса. Или же просто пытался произвести такое впечатление.

– Естественно, – невозмутимо ответил он. – Я построил эту мобильную обсерваторию, чтобы заняться исследованием одной из самых больших аномалий в Герсе. Поверь, их здесь действительно очень много, но эта самая интересная. И дело вовсе не в ее размерах, а в профиле и глубине. Во-первых, она единственная, что пробивает двадцать три реальности. А во-вторых, углубленный анализ энергетического профиля подтверждает, что ее создало нечто, оторвавшееся от одного из самых молодых миров. Это делает ее поистине уникальной, потому что большинство здешних аномалий образовалось в результате воздействия ментальных артефактов, которые вышли из-под контроля охотников, швартующихся в движущемся порту Квалла. А остальные – это результат вмешательства могущественных существ, которые время от времени выныривают из бескрайнего океана камней под названием Торот, вытягивают свои конечности, преобразующие пространственно-временной континуум, и оставляют прочные рубцы во всех реальностях, до которых смогут дотянуться.

– Ты знаешь, что могло вызвать эту аномалию? – спросил Друсс.

– Понятия не имею, но у меня есть одна теория. Мы с моими эманациями-близнецами изучили траекторию этой аномалии. Разумеется, насколько это было возможно. Нам не удалось выяснить, в какой реальности находится то, что ее вызвало, потому что след обрывается и невозможно сказать с уверенностью. Однако мы нашли интересную закономерность. В каждом мире, через который пробивалась эта штука, появляются рассказы о Крек'х-пе. Эти истории отличаются друг от друга. В одних говорится о зерне жизни или живительной искре, падающей с неба. В других – о божественном механизме или звездном луче, обеспечивающем бессмертие. Некоторые легенды упоминают об огромном шаре плотной воды, который, вынырнув из морских глубин, не смешивался с обычной водой и, проплывая, оставлял за собой совершенно новые, ранее неизвестные организмы, а другие повествуют о священных звездах – предвестниках пришествия богов во плоти. Но, независимо от содержания этих историй, в каждой из них появляется точно такое же название – Крек'х-па. И ни в коем случае не приходится здесь говорить о случайности. Большинство эманаций Ивви считает, что это абсолютно невозможное совпадение доказывает, что вещь, пробившаяся сквозь все эти реальности и создавшая аномалию, все еще активна и постоянно поддерживает и стабилизирует свое существование. И при этом каждая из этих реальностей наделяет ее своей энергией, частицей своей жизни. Это должно быть нечто невообразимо мощное, что-то, способное проникнуть в более молодые миры или активировать новые зацепы ксуло, стимулировать циркуляцию сознания на Усиме и восстановить ее связи с Кваллом.

– Действительно, одни теории и предположения, – подытожил Друсс.

– Как я и говорил, – подтвердил Скальц. – Хотя, по нашему мнению, существует простой способ их проверить.

– В чем он состоит? – заинтересовался Друсс, но, едва сформулировав этот вопрос, уже знал на него ответ.

– Нужно встроиться в аномалию, опуститься на ее дно и найти то, что ее создало, – то, что во всех преданиях именуется Крек'х-па.

– Почему до сих пор никто из вас этого не сделал?

– Прыгать вглубь аномалии слишком рискованно. Мы недостаточно сильны, чтобы противостоять трансформирующим турбулентностям и вихрям, а потеря хотя бы одной эманации может означать для Ивви опасную дестабилизацию сознания.

Друсс посмотрел с сомнением.

– Если вы не можете справиться, то я ничем не могу помочь.

– Верно, ты один не можешь, но ты, Лестич и Манакум образуете мощную структуру, которая имеет шанс найти Крек'х-пу, определить ее природу и, может, даже использовать с пользой для Усимы.

– Лестич? Ты его видел? Я потерял его по дороге…

– Да нет же. Он прибыл сюда первым и сейчас калибрует шлюз.

Друсс не смог скрыть удивления.

– Первым? Мы же спускались вместе…

– Да, но он проложил путь доступа, можно сказать, что сам был этим путем, а теперь готовит вход в аномалию.

– Эй, а мне самому здесь позволено будет что-нибудь сказать?! – запротестовал Друсс.

– Конечно, но, насколько я знаю, ты уже дал свое согласие там, в Линвеногре.

Друсс вспомнил о договоре с Ивви.

– Ну да, – признался он. – Так где же этот Лестич?

Скальц повел Друсса по узкому проходу, петляющему между высокими гудящими машинами, и вскоре они оказались в передней кабине вагончика. Большую часть пространства здесь занимало огромное круглое отверстие, закрытое дюжиной бронированных пластин, которые перекрывали друг друга концентрически и образовывали звездообразный узор. Это, вероятно, был шлюз, о котором говорил Скальц, поскольку возле него возился Лестич, сосредоточенно манипулируя тонкими втулками и прислушиваясь к звуку перескакивающих затворов.

– Мне это не нравится, – признался Друсс.

– Почему? – спросил Лестич, обернувшись к нему.

– Это безумие, я могу умереть.

– В таком случае мне тоже следует бояться, и вряд ли бы я стал настаивать, чтобы ты совершил прыжок, верно?

– Верно, – признался Друсс.

– Но я не боюсь.

– Почему?

– Благодаря Манакуму нам не угрожает ничто, хоть как-то похожее на смерть.

– Если ты так уверен, то скажи, что произойдет, когда мы прыгнем?

Лестич обезоруживающе улыбнулся.

– Несомненно, что-то интересное. Если Ивви и его эманации правы, мы приблизимся к открытию и постижению Крек'х-пы, а если не правы, то аномалия, скорее всего, забросит нас в одну из пробитых реальностей и нам придется отыскать какой-нибудь способ, чтобы вернуться оттуда в Герс или в Линвеногр.

– А что будет, если мы застрянем в каком-нибудь чужом, непонятном мире? Ведь даже здесь я с трудом спас свое прежнее сознание.

– Ты изменишься, Друсс. Ты изменишься, чтобы понять, что, в сущности, ты не можешь измениться.

– Опять ты начинаешь…

– Калибровка готова, – перебил его Лестич, обращаясь к Скальцу. – Когда мы окажемся в назначенном месте?

– Еще мгновение, – ответил механический человек, который не был механическим человеком. – Мы уже там.

– Останови и открой, – скомандовал Лестич.

Друсс почувствовал, как вагончик замедляет движение, а затем останавливается. Бронированные плиты бесшумно разошлись в стороны, коснувшись спиральной решетки. Нос вагона висел над серой бездонной пустотой. Друсс осторожно подошел к краю, встал рядом с Лестичем и посмотрел вниз. Там что-то было. В глубине бездны что-то колыхалось гипнотическим, подводным движением. Оно напоминало тоненький лучик света.

– Что это? – спросил Друсс.

– Стержень аномалии, танцующая энергия, мы упадем прямо в ее объятия, – ответил Лестич.

– Ты меня не успокоил.

Друсс знал, что пути назад уже нет. Мир, его мир, единственный, который он знал до недавнего времени, безвозвратно ускользал из-под ног вместе со всем, что придавало ему смысл. Он боялся, но был готов к прыжку, потому что сейчас это имело для него значение. Внезапно Друсс вспомнил о Скальце. Обернувшись, он увидел, что у них за спиной никого нет. Вопросительно посмотрел на Лестича. Архивариус пожал плечами.

– Он выполнил свою задачу, и ему больше не нужно притворяться человеком.

– Что это была за эманация? Сам вагон, нечто, создавшее вокруг себя этот вагон, или, может быть, биомеханическое сознание, типичное для Герса?

– Не знаю. Наверное, всё понемногу. Прыгаем?

Друсс вздохнул.

– Я боюсь. Хотел бы я быть уверенным, что меня поймают.

– Может, и так будет…

Друсс почувствовал, что наступил подходящий момент. Страх отступил. Открылась серая пустота, и лента извивающегося света устремилась к нему.

* * *

Тенан не мог смириться с тем, что Магистры рода наказали его с такой строгостью, словно это он виноват в том, что последний человек в Линвеногре бесследно исчез. Он считал это несправедливым и ни в коем случае не признавал за собой вину, но, тем не менее, тщательно скрывал нарастающее раздражение и старался добросовестно выполнять скучные, отупляющие работы. Тенан верил, что наказание не будет продолжаться слишком долго, и если он примет его с достоинством, то ему быстро удастся вернуть расположение старейшин. Но сегодня он понял, что этого не произойдет и его падение на дно родовой иерархии, скорее всего, было окончательным и необратимым.

Тенан осознал это в тот момент, когда Сотер, ассистент Магистра Мерсе, привел его в архив и объяснил, в чем будет заключаться новая работа. Работа, которую обычно поручают неопытным юнцам, включающимся в жизнь трубодомных общин. Ничто из того, что ему приходилось делать до сих пор, не было столь унизительным и обещающим паршивое будущее, как прокрутка паутинных архивов – кропотливое, однообразное и утомительное занятие, которому нет конца и края.

Регулярное разматывание паутин и накручивание их на новые веретена обеспечивает им приток свежего воздуха, который препятствует развитию коварной грибницы, разрушающей свернутые нити вместе с записанной на них информацией, а следовательно, позволяет многие годы хранить накопленные знания. Но дело в том, что это нужно делать очень часто. В маленьких архивах подобное не вызывает трудности и не выглядит обременительной обязанностью, но в больших хранилищах ежедневно приходится перематывать по несколько десятков, а то и сотен веретен. Ежедневно. А подземный архив рода Тенана принадлежал к числу крупнейших в Линвеногре.

Тенан знал это место, работал здесь в молодости, а позже, когда начал подниматься по лестнице родовой иерархии, часто пользовался его ресурсами. Но теперь вернулся в архив на тех же правах, что и молодые перусы, которые еще ничего не сделали и ничего не значат в общине трубодома. Еще недавно он злился на то, что ему приходится готовить пищевую мякоть для самых уважаемых Магистров или начищать ритуальную посуду, используемую во время Чемеса или выделительного Коро. Тогда ему еще казалось, что старейшины хотят только унизить его, преподать урок, напомнить, что он не может самостоятельно принимать решения. Как он ошибался… В архиве до Тенана дошло, что слежка за Друссом была его шансом обрести пожизненное уважение в семье, но он не смог им воспользоваться. Поэтому он был списан, и теперь до конца своей никчемной жизни он будет перематывать паутину. Таким образом старейшины показали ему, где его место и насколько мала его полезность для рода.

Старый Рине, который по неизвестным причинам так и не дослужился до Магистра и с незапамятных времен заведовал архивами, забрал Тенана у Сотера и отвел к стеллажу с веретенами, с которых он должен был начать перемотку. Рине хорошо знал, что Тенану не нужно объяснять, как обращаться с паутиной, потому без слов оставил его в одиночестве и вернулся присматривать за юнцами.

Тенан вытянул эктоплазматический вырост и огляделся по сторонам. Стеллаж, у которого он стоял, был такой длинный, что, когда он наконец разберется со всеми веретенами и дойдет до конца, ему непременно придется вернуться к началу и начать перематывать заново. Стеллаж был прикреплен к полу и располагался в темном углу помещения, а значит, явно содержал малозначительную, вторичную информацию, ведь все более ценные записи для лучшей циркуляции воздуха обычно хранят ближе к потолку.

Тенан ушел в себя, это двойное унижение отняло у него остатки достоинства и воли. Он придвинул к себе ручную прялку, используемую для перемотки паутинных нитей, изменил форму выроста и потянулся за первым веретеном.

К вечеру архив стал пустеть, и Тенан тоже решил вернуться в свой отсек. Он попрощался с Рине и покинул комнату по боковому коридору. Он вышел прямо в густой сад, росший на дне трубодома. Уже стемнело, но между деревьями были протянуты фосфоресцирующие лианы, источающие мягкий, приятный свет, облегчающие поиск аллей. Тенан перебрался на противоположную сторону трубодома и запрыгнул на вертикальную стену, доверху поросшую грибными наростами, в которых перусы выдалбливали свои жилые отсеки. Один из них принадлежал Тенану. Он добрался до своей каморки – даже в полной темноте он узнал бы ее по запаху – и осторожно проскользнул внутрь через маленькое круглое отверстие. Прижал конечности к шарообразному телу, втянул эктоплазматический вырост и устроился в плотно подогнанном замкнутом пространстве. Нижнюю часть туловища приклеил к влажному дну отсека, наполненному кашицей из измельченных плодов и трав, смешанной с кусочками коры дерева термока, замедляющего процесс ферментации и придающего массе кисловатый привкус. Когда его организм начал поглощать бодрящие соки, Тенан почувствовал приятный, насыщающий холодок, проникающий под кожу, и едва ощутимый пульс воды, наполняющей грибковые капилляры его отсека. Он медленно стал погружаться в дремоту. Поскольку вырост Тенана был спрятан, он не видел деревья, которые ночью напоминают темно-зеленые фонарики, освещенные изнутри фосфоресцирующими лианами. Однако эта картина навсегда врезалась в его память, а потому не нужно было использовать вырост, чтобы подтвердить ее существование. Собственно, с некоторых пор Тенану достаточно было одного воспоминания, казавшегося более реальным, нежели то, что действительно растет на дне трубодома.

Он догадывался, почему это так – он терял связь со своим родом, семейным трубодомом и его древними законами, потому что перешел границу и больше не мог действовать по тем же принципам, что и другие перусы. Уже сам факт того, что он может ставить под сомнение решения старейшин, доказывал, что для него нет возврата к прежней жизни. Кто однажды начал самостоятельно думать, принимать решения и искать ответы, тот уже никогда не прекратит этого делать. Что ему остается? До Тенана доходили слухи о перусах, которые добровольно покидают свои роды и выбирают жизнь отшельников, но он лично знал только одного независимого перуса – Менура, который ловко нашел себе место в нейтральной зоне, ровно на стыке сообществ перусов и заминов. Тенан сомневался, что ему удастся повторить его подвиг.

Перус балансировал на пределе сна и всматривался в проплывающие мысли. Они приходили и уходили, а он их не останавливал. Вдруг он услышал тихий, успокаивающий шум. Это был его любимый звук – шелест дождя на листьях. Тенан высунул эктоплазматический вырост, посмотрел на мокрые фонари освещенных деревьев и почувствовал уколы падающих капель, в которых уже не было тепла, потому что они предвещали наступление холодного сезона муссонов. Перус задрожал. Но не от холода. В нем поднимался страх. Он боялся, так как на самом деле знал, что ему следует делать. Это давно стало очевидным для него, но ему по-прежнему не хватало смелости начать действовать. Едва такая мысль возникала в нем, он говорил себе, что примет решение завтра, и тут же забывал о деле. Однако сегодня, после целого дня, проведенного в архиве, он готов был пойти на любой риск. Ниже уже нельзя падать. У него было всё готово. Он решил. Мгновенно открыв таблотесор, Тенан поместил в окошко коммуникатора воспоминание о полузатопленном доме в районе Салоса, отправил его и закрыл устройство.

Перус медленно выпустил воздух. Он был уверен, что сейчас за ним придут, ведь нельзя безнаказанно нарушать запреты старейшин. Он ждал. Дождь отмерял время. Он ждал, но ничего не происходило. Стоявшая дыбом шерсть прилегла к телу. Напряжение ослабло. Тенан прождал всю ночь, а утром неуверенно поплелся в архив. Он пытался сосредоточиться на перемотке паутины, но не мог, потому что каждый раз, когда мимо проходил какой-нибудь перус, он нервно сжимался. Однако никто не обращал на него внимания. К вечеру он уже немного успокоился и снова послал воспоминание о полузатопленном доме в квартале Салос. До него начинало доходить, что за ним никто не придет, потому что никто и не должен приходить. Растущая независимость неумолимо отрывала его от сообщества перусов, и он шаг за шагом исключал себя сам.

Когда через двенадцать дней в коммуникаторе появилось отправленное воспоминание полузатопленного дома в районе Салос и пришло время осуществить более сложную часть плана, Тенан перестал бояться задачи, которая перед ним стояла. Он стал мудрее на одну истину, которую только сейчас постиг: поведение, выходящее за рамки норм, которые навязывает сообщество, для большинства перусов невидимо. Поэтому вечером, после работы в архиве, он без разрешения выскользнул из трубодома и двинулся в сторону района Салос. Он не прятался. Спокойно шел по аллеям, тянувшимся вдоль каналов, останавливался на мостах и задумчиво проходил мимо сотен заминов и перусов. Ему казалось, что это сон, и он ни за что не хотел просыпаться. Наконец Тенан добрался до Салоса и нашел тот полупустой дом, который мало изменился с тех пор, как Тенан видел его в последний раз.

Перус поднялся по наклонной стене, пройдя вдоль его верхнего края, добрался до противоположной стороны и скатился в то место, где покосившаяся стена была погружена прямо в канал. Он отыскал небольшой прямоугольный проем, расположенный почти на уровне воды, и протиснулся внутрь. Тенан оказался в длинной узкой комнате. В ней отсутствовала большая часть пола – на его месте зыбилась темная поверхность воды. Ему нравилось это место. С ним были связаны хорошие воспоминания. Именно здесь он нейтрализовал первое ксуло для Друсса. Но тогда он был не один.

Захлюпало. Тенан высунул эктоплазматический вырост и направил его в сторону темной воды, из которой медленно вынырнула коническая голова замина.

– Чего ты хочешь? – спросил Хемель.

– Если бы ты не знал, ты бы не пришел на встречу.

Хемель презрительно фыркнул.

– Успокойся. Человек уже вне нашей досягаемости, и мы ничего не можем сделать.

– Но нам надо попытаться… – неуверенно сказал Тенан. – Во всяком случае, мне придется, потому что я не собираюсь всю жизнь перематывать паутинные архивы.

Хемель некоторое время молчал. Его глаза блестели во мраке. Наконец он сказал:

– Меня отправили на Компостную станцию. Я мешаю слизь…

– Сам видишь. Нам больше нечего терять. Нам надо действовать. Нам необходимо его найти.

– А если он мертв?

– Найдем хотя бы труп, выясним, кто нас перехитрил, и покончим с ним. Только так мы еще можем вернуть себе уважение и положение.

– Я не уверен. Вокруг человека происходит что-то странное. Он притягивает беду, все за ним охотятся, и к тому же он сумасшедший. Ведь он верил, что Лепе, которого он создал в детстве, действительно его брат.

– Такое случается.

– Разве что у перусов, потому что матка сожрет любого, кто стал бы относиться к своему Лепе, как к родному брату.

– Он был здесь совсем один, единственный представитель своего вида. Неудивительно, что он вызывал такой интерес и вынужден был создать себе нечто вроде ментальной опоры.

– Если ты так говоришь… – примирительно ответил Хемель, совсем растерянно, и тяжело вздохнул. – Хорошо, предположим, что мы это сделаем, предположим, что мы станем искать его. Ты понимаешь, что таким образом мы подпишем себе приговор?

– Необязательно.

– Продолжай…

– Нам нужно найти союзника, того, кто поможет нам и окажет поддержку, дающую защиту и свободу действий.

– Без шансов. С нашим прошлым мы в этом городе никто. Ни одна секта нас не примет, а гвардейцы и другие органы Совета только и ждут случая избавиться от нас.

– Это правда, но есть один перус, который действует независимо от сект и органов Совета, а кроме того, он по-прежнему в долгу перед Друссом. Достаточно напомнить ему об этом.

Хемель удивленно посмотрел на него и прошептал:

– Менур… да, это может сработать…

Н. Одомер

Хуже всего были дни, когда школа заканчивалась так поздно, что Магда возвращалась домой после наступления темноты. Они с матерью жили в старом одноэтажном доме, стоящем на краю городка, сразу за небольшим парком, через который ей приходилось ходить не менее двух раз в день. Она всегда боялась этой дороги, но особенно когда было темно.

Иногда мать разрешала Магде ночевать у подруги в поселке, и тогда с утра все ей было в радость. Даже уроки физкультуры казались сносными, хотя она ненавидела переодеваться в присутствии одноклассниц, так как стыдилась своих тощих ног и плоских веснушчатых грудей. Осознание того, что не придется возвращаться через темный парк, придавало ей силу, которая помогала легче преодолевать стыд. Она раздевалась, стиснув зубы и уставившись в стену, глухая к злобным колкостям. К сожалению, такие дни случались крайне редко, потому что у Магды была только одна подруга, Эдита, которая к тому же часто болела. Бывало, она не виделась с ней неделю или две. Так, как сейчас.

Зимние сумерки наступают довольно быстро, но Магда старалась не думать об этом. Она внимательно слушала учителей и старательно писала в тетрадь мелким ровным почерком. Однако страх способен ускорить ход времени. Внезапно до нее дошло, что кончился последний урок и все стали готовиться к выходу. Она тут же вскочила с места и собрала свои вещи. Медлить было нельзя. Она знала, что это ничего не даст, и чем дольше она будет оттягивать этот момент, тем сильнее будет ужас. Она переоделась в раздевалке и вышла из школы.

Проходя через поселок, Магда на мгновение остановилась перед домом Эдиты, замешкалась, но пошла дальше. Нет, сегодня она ее не навестит. Быстрым шагом она пересекла небольшую рыночную площадь, миновала ратушу и стоящие в ряд кирпичные здания, а затем свернула к частным домам, вдоль которых тянулась длинная дорога, освещенная высокими фонарями. В ее конце, за широкой площадью автобусного кольца, поджидала темнота. А дальше парк. Магда не замедлила шага, чтобы не утратить остатки смелости. Она миновала кольцо и вышла на тропинку, петляющую между деревьями. До нее долетал слабый отсвет уличных фонарей, позволявший обходить замерзшие лужи. Чуть дальше дорожка пересекала запущенную аллейку, покрытую блестящим слоем потрескавшегося асфальта. Магда старалась как можно скорее миновать этот отрезок, потому что ей всегда казалось, что за ней следят, но на этот раз ее ботинки заскрипели на шершавом асфальте, и она остановилась посреди аллеи. Холодная искра пробежала по позвоночнику. Все было не так, как обычно. Она огляделась. Луна выглянула из-за быстро плывущих облаков. Бледный и мутный свет выхватывал из темноты деревья без листвы. Издалека долетал звук тарахтящего автобусного дизеля. Магда хотела двинуться дальше, но не смогла. Вдруг где-то высоко затрещали ветки. Девушка подняла глаза и увидела великана. Деревья доходили ему до пояса. На его квадратном лице гипнотически горели глаза. Магда почувствовала тошноту, и мир закружился, но она не упала. Тело не слушалось. Ботинки прилипли к асфальту, как приклеенные. Великан проводил ее взглядом, потом поднял голову и, вдыхая с оглушительным свистом густые клубы тумана, стал вглядываться в пасмурное небо. Потом он вздрогнул и исчез. Качались деревья. Магда опустилась на колени. Она вернула себе власть над своим телом и в ужасе побежала домой.

Магде очень хотелось рассказать матери об увиденном, но она была уверена, что не стоит этого делать, потому что у нее могут возникнуть неприятности. Ей не хотелось, чтобы кто-то заставлял ее посещать психолога. Никто нормальный не хотел бы этого, а Магда чувствовала себя нормальной. Правда, ее тело начало меняться, волосы росли в странных местах, порой она не могла с собой совладать, все ее раздражало и в то же время смущало. Однако у нее не было ощущения, будто с ней происходит нечто ненормальное, и пугала мысль, что всемогущие взрослые могут решить, что это не так.

Она поужинала и легла спать. Прижавшись к подушке, она беззвучно шевелила губами, молясь Н. Одомеру. С тех пор, как она обнаружила позади большого распятья, что стоит в церкви, крошечную медную табличку с надписью N. Odomer, Магда верит, что именно так звучит имя истинного Бога. Именно он создал мир, людей и те вещи, которые помогают в молитве, но сам предпочитает оставаться в тени. Тем не менее он оставил намеки, с помощью которых любознательные могут обнаружить его личность. Пока Магде удалось узнать только имя создателя, но она все равно гордится собой и при каждом удобном случае тихо, горячо просит его о поддержке и защите.

На следующий день Магда позавтракала с матерью и осторожно прошла через парк. Только в школе она поняла, что ее страх ослаб и больше не имеет над ней такой власти, как раньше. Несмотря на это, ей не удавалось сосредоточиться на уроках. Голоса учителей в голове звучали, как назойливое жужжание раздражающих насекомых, которых невозможно отогнать. Магде казалось, что они пытаются отвлечь ее внимание от действительно важных вещей. Вместо того чтобы делать заметки, Магда что-то рисовала на полях и после долгих раздумий пришла к выводу, что встретила великана между шестнадцатью и шестнадцатью тридцатью, и если хочет увидеть его еще раз, то должна оказаться в парке в то же самое время. Однако проблема была в том, что в этот день у нее было на один урок больше. Что делать?

Последней была математика с классной руководительницей, пани Гребус. Магда собралась с духом, подошла к ней и солгала, что у нее болит живот. Все прошло легче, чем она думала. Никаких угрызений совести она не испытывала, хотя никогда прежде ничего подобного не делала. Когда Магда выбегала из школы, ее щеки пылали от волнения. Она оказалась на асфальтированной аллее незадолго до шестнадцати. Темный парк тонул в тишине. Она оглядывалась, переминаясь с ноги на ногу, и молилась Н. Одомеру, чтобы великан снова пришел к ней. Так прошло пятнадцать минут, но ничего не происходило. У Магды появились сомнения. Ее воодушевление таяло с каждой минутой. Еще через десять минут на потрескавшийся асфальт полились горькие слезы разочарования. Наконец, сдавшись, Магда двинулась к дому. Она успела сделать не более четырех шагов, когда что-то остановило ее на месте. Девушка недоуменно огляделась и снова увидела его. Он не смотрел на нее, а вглядывался в небо, словно чего-то ожидал. Прошло несколько секунд, великан замерцал в воздухе и исчез. Невидимая хватка ослабла, и девушка, счастливая, вернулась домой.

Мать подозрительно смотрела на нее.

– Что это ты такая довольная?

– Тебе не нравится, как я улыбаюсь, мама?

– Нравится, но я, кажется, отвыкла.

– И не говори.

– Смотрите, как она огрызается. Что было в школе? Ты голодна?

– Да, мама.

– Ты не слушаешь, что ли?

– Я же говорю, что да, хорошо было в школе, и да, я голодна.

– Чему они вас там учат? Ты что, не можешь отвечать нормально, полными предложениями?

– Могу.

– Да, я вижу.

– Слышу, наверное.

– Что?

– Почему так говорят?

– Как? Я не понимаю, о чем ты.

– «Я вижу». Это же глупо. Не видно произнесенных слов. Наверное, надо говорить: «Я слышу». Согласна?

– Если ты не перестанешь умничать, отправишься спать без ужина.

– Ну, мама, я же дурачусь.

– Ты думаешь, что я нет?

Магда с любовью обняла мать, и та поцеловала ее в лоб. Да.

Н. Одомер – единственный истинный Бог и способен творить чудеса.

* * *

На следующий день Магда не пошла в школу, потому что была суббота. Мать отправилась в город за покупками и оставила ее одну. Магда вымыла посуду, а потом посмотрела сериалы. Ничего из них она не помнила, потому что все время думала о том, что сегодня в шестнадцать снова пойдет в парк. Она выключила телевизор и прошла в свою комнату. Достала тетради и начала делать уроки, но взгляд ее все время обращался к нижнему ящику письменного стола. Наконец она не выдержала, закусила губу, потянулась к ящику и достала фотографию своего отца, с которым у нее не было возможности познакомиться, потому что он погиб в автокатастрофе перед ее рождением. Она положила снимок на учебник польского языка и время от времени бросала на него взгляд. Однажды мать дала ей эту фотографию, чтобы она знала, как выглядел человек, который очень любил ее, хотя никогда не видел. Теплый комок подкатил к горлу девушки, она зарыдала. Магда держала снимок отца в ящике, потому что он не вызывал в ней никаких эмоций. Словно портрет чужого человека.

До сегодняшнего дня.

Магда вытерла лицо и закрыла тетради. Она заварила чай, посмотрела на часы и стала спокойно ждать, пока стрелки дойдут до шестнадцати. Мать все еще не возвращалась, но она часто уходила на целый день. Ей нравилось навещать своих подруг. С некоторыми она даже играла в карты. Когда пришло время, Магда оделась и отправилась в парк. Ее наполняла непоколебимая уверенность. Она остановилась на аллее и помолилась Н. Одомеру. Он появился как по команде. Она снова почувствовала незримую хватку, которая обездвижила ее ноги. Посмотрела на великана, и тот сделал нечто неожиданное. Он перешагнул ее и встал над аллеей. Магда только сейчас заметила, что его кожа покрыта красивыми разноцветными чешуйками. По ним скользил лунный свет. Колосс посмотрел на нее, потом поднял голову. Что-то мелькнуло наверху, как янтарная искра. Падающая звезда? В ту же секунду Магда поняла, что эта яркая вспышка летит прямо на нее. По спине пробежал холодный озноб, но девушка не успела испугаться, потому что великан протянул могучую четырехпалую ладонь, поймал горящую искру, зажал ее в горсти и исчез.

Н. Одомер спас ее.

Магда вернулась домой легкая, как перышко. Она посмотрела на себя в зеркало. Почему она так редко распускает волосы? Она стянула резинку с косы, распустила ее и встряхнула головой. Так лучше. Завтра она пойдет с матерью на могилу отца. Она всегда избегала этого, но теперь чувствует, что действительно хочет. И скажет этой чертовой Зоське, чтобы перестала обзываться, а то Магда пожалуется воспитательнице, что Зоська на большой перемене курит сигареты в туалете. Может быть, она даже осмелится наконец показать учительнице польского свои стихи? Что может пойти не так? Ведь ее защищает Н. Одомер.

Трав'нар

Энзабар ничем не напоминает Трав'нар. Энзабар – это горизонтальный город, который растет вверх и плавно меняет формы, а Трав'нар – вертикальный город, который очень медленно разрастается в стороны, но его форма остается неизменной.

Энзабар – огромный остров, выступающий из Океана Туманных Древ. Он плотно застроен механическими минаретами и вращающимися площадями, по которым перекатываются шаровые одивалы, поросшие мягкой корой и мхом, отчего их движение практически бесшумно. Уходящие вверх телескопические контрфорсы удерживают шелестящие аэробашни, сделанные из оловянной фольги, и наблюдательные платформы, напоминающие медуз со щупальцами из живого света. Большинство из них пришвартовано у извилистых аллей, длинных лестниц, узких улочек и ребристых пандусов, по которым непрерывно перемещаются странные существа: хрустальные скульптуры, машины, хитиновые тени, сферические сгустки света, шагающие на латунных конечностях, высокие двуногие палочники, закованные в сверкающие панцири, и даже полупрозрачные рачки, вышедшие из волнистой энергетической мембраны. И все они – большие и маленькие – образуют единую толпу, которая постоянно суетится, катится, ползет, летит, топчется и перемещается во всех возможных направлениях. Невозможно их всех объять взором или сосчитать. И независимо от цели, с которой они прибыли в Энзабар, чаще всего первым делом они направляются к шестиугольным площадям, расположенным на окраине города, у самого берега Океана Туманных Древ. Площади вымощены яркими мозаиками, на которых непрерывно, в медленном гипнотическом танце, кружатся абстрактные фигуры, которые никто не может распознать. Однако это не главная достопримечательность этого места.

Любопытных сюда тянет кое-что другое. То, что производит одинаковое впечатление на всех.

Мало кто, добравшись до шестиугольных площадей, обращает внимание на живую мозаику, передвижные таверны, мастерские и антикварные лавки, встроенные в яркие раковины огромных улиток, которые кружат среди прохожих. Нет, прибывшие заметят их позже. В тот момент, когда они выходят из-за поворотов или выбираются из туннелей и видят открытое пространство, они уже слепы ко всему остальному. Они пересекают площадь и останавливаются у ажурной балюстрады, когда уже только она отделяет их от медленных волн густого изумрудного тумана. Потом они только смотрят и долго не могут насытиться видом Океана Туманных Древ – мглистой зыбкой равнины, на которой до горизонта высится лес туманных, невероятно высоких стволов, увенчанных сферами, переливающимися всеми цветами радуги, внутри которых непрерывно мерцают холодные магнитные свечения.

И если им повезет, они увидят кое-что еще.

Время от времени кому-нибудь удается запустить один из древних ковчегов, которые с незапамятных времен парят в воздухе, на причале у коралловых террас. Они зависли рядом, борт в борт, и ни один из этих кораблей не похож на другой. Одни напоминают здания, опутанные паутиной проводов, переносящих неведомые виды энергии. Другие похожи на чудовищных окаменелых рыб или хрупкие пузыри из стекла, внутри которых переливается светящаяся жидкость. Каждый ковчег работает по своему принципу. И всё же некоторым смельчакам удается обнаружить такие, чья механика представляется довольно понятной, чтобы его сдвинуть с места и направить к Океану Туманных Древ.

Это редкое и необычное зрелище. Но еще реже можно встретить ковчег, который возвращается в Энзабар. Он медленно появляется из океана мглы, величественно пролетает над шестиугольной площадью, точно входит в проем между минаретами, а потом не спеша проплывает рядом с пилонами бесчисленных мостов, над крышами и крутыми лестницами, под арочными воротами и наконец достигает коралловых террас, причаливает и неподвижно замирает.

Обычно никто не покидает борт ковчега. Обычно он возвращается пустым. Только иногда на нем кто-то есть. Кто-то прячется внутри и не выходит наружу. Слышны странные шумы – громкий треск и мерный низкий гул. Корабль дрожит. Внезапно его поверхность покрывается сеткой электрических разрядов, или же с него катятся капли света. Неизвестно, что происходит, но никто не решается зайти внутрь и проверить.

Тейу помнит возвращение ковчега, имевшего вид массивного куба, покрытого переливающимися цветными чешуйками. На его поверхности не было ни одного отверстия. Причалив к террасам, он издал оглушительный стон, мучительный визг отчаяния, парализовавший на короткое мгновение всех, кто находился в Энзабаре. Тейу всегда нравилось воскрешать в памяти эту картину, но теперь, когда он уже готов примириться с мыслью, что навсегда застрял в Трав'наре и больше никогда не испытает ничего подобного, это воспоминание стало для него особенно ценным. Казалось, в нем сосредоточено все утраченное богатство Энзабара.

Это было ненормально, никто не слышал, чтобы такое случалось с кем-либо еще, и эта уникальность Тейу была ему не в радость. Каждый знакомый ему камрон и все другие камроны, о которых можно прочесть в мыслерядах, записанных феромонами на стенах главных туннелей, одну часть своего жизнецикла проводят в коридорах Трав'нара, а в остальное время они, погрузившись в бессознательное состояние в своих уютных гнездах, переносятся в блистательный Энзабар. Все так очевидно и естественно. Этому не нужно учиться. Камроны рождались с даром двойной жизни. Однако Тейу утратил этот дар.

Это случилось внезапно. Ничто не предвещало несчастья. Однажды, забравшись в свое гнездо, Тейу обнаружил, что не может найти себе удобного положения. И хотя его ложе было выстлано мягким лишайником, а толстое покрывало сплетено из бархатистых листьев сенео, все стало казаться Тейу грубым, твердым и раздражающим. В конце концов он всё же сумел занять относительно удобное положение и неподвижно замер. Ничего не происходило. Тейу долго смотрел на стену своего гнезда, мерцающую в темноте легкими искорками феромонного письма. Он ждал наступления отупляющей тьмы, которая заберет его в Энзабар. Но не дождался.

Сначала Тейу убеждал себя, что со всеми камронами время от времени случается нечто подобное, просто никто в этом не признается. Но когда после нескольких жизнециклов так и не смог перенестись в Энзабар, ему всё же пришлось признать, что происходит нечто странное. Тейу понимал, что ему нужна помощь. Однако мало того, что ни один камрон не знал, как решить такую проблему, так еще и мгновенно разлетевшиеся слухи о его беде доставили массу неприятностей. Сначала Тейу стали избегать родные. Затем ему запретили ходить на аудиенции к Королеве, как будто он страдал какой-то заразной болезнью. Ему по-прежнему разрешали работать, но при этом отстранили от возделывания грибов. Он мог только выполнять в одиночестве грязную работу, например чистить вентиляционные каналы или выкидывать отходы в пустоту. Впрочем, Тейу не возражал, ведь кто-то должен и это делать, но чем больше времени проходило с момента последнего визита в Энзабар, тем больше его удручала скучная, однообразная неизменность колючего Трав'нара.

Потому что Трав'нар – это густой лес ороговевших шипов, которые горизонтально растут из кожи огромного, непостижимого существа. Камроны из поколения в поколение создавали среди них сложную сеть коридоров и ячеек, где жили своей двойной жизнью. Тейу был частью этой жизни, но теперь, когда он спешит по рыхлой тропинке, останавливается на краю шипа и смотрит вниз на бесконечный лес нескончаемых терний, устремленных в потрясающую, равномерно освещенную звездами пустоту, что раскинулась над темными, отливающими всеми цветами кучевыми облаками, он чувствует, как рвется связь с этим чуждым, враждебным местом. И хотя это абсурдно, он утверждается в мысли, что его здесь не должно быть.

Тейу посмотрел вверх. Холодная дрожь пробежала у него под панцирем. Говорят, где-то там, высоко под звездами, заканчивается Трав'нар. Вероятно.

Внезапно его овеяло дуновение феромонной речи.

– Что ты делаешь, рабочий?

Тейу обернулся. Позади него остановились два камрона. У них были продолговатые сегментарные тела, покрытые серебристым панцирем. Они передвигались на десятках коротких черных ножек, а спереди, под гладкой овальной головой, испещренной узелками рецепторов и усиками распылителей феромонов, торчала шарнирная конечность с распрыскивателем кислоты, означавшая, что это стражники. Тейу выглядел почти так же, как и они, с той лишь разницей, что его конечность, как и у любого другого рабочего, имела на конце цепкую четырехпалую ладонь.

– Я иду к верхнему вентиляционному отверстию, – ответил Тейу.

Феромоны гневно закружили вокруг стражников.

– Ты стоишь, рабочий, стоишь. Ты тратишь свой жизнецикл впустую и к тому же подвергаешь себя опасности. Ты не слышал предупреждений?! Разве ты не знаешь, что была замечена тень двунога?! Возвращайся в коридоры, пока он не скинул тебя в пустоту!

Тейу сжался в комок. Его окутал запах страха и смирения.

– Так точно, я забыл, извините, – распылил он. – Я уже прячусь.

Тейу развернулся и помчался к входу в канал, черневшему у основания шипа, но не нырнул в него, а спрятался рядом, в узкой щели. В последнее время он часто скрывался в этом мягком и прелом внутри убежище. Охранники сюда не заглядывали, а камроны, с которыми он работал, по-видимому, даже не знали о существовании щели. Тейу не мог открыто противостоять стражникам, так как это означало бы неподчинение воле самой Королевы, а за такую крамолу его сбросили бы в пустоту. Но в одиночестве, наедине со своими мыслями, он смело оспаривал ее приказы. Он не верил ни единому слову стражников. Конечно, не было никаких двуногих, зубастых асаев или летучих многоруков. Тейу считал, что подобной ложью стражники пытаются запугать камронов, чтобы они постоянно прятались в коридорах. Впрочем, большинству это совсем не мешало, ведь во время каждого жизнецикла они могли отправиться в необычный Энзабар и обрести там свободу. Но Тейу утратил эту возможность и потому стал замечать то, чего не хотели видеть другие. Ему стало душно в Трав'наре. Он знал, что не может здесь оставаться.

Несколько жизнециклов назад он обнаружил старый неиспользуемый коридор, который вел вверх города, огибая при этом наиболее обитаемые шипы. Этот канал полностью зарос сухим лишайником. Впрочем, заросли оказались не настолько густыми, чтобы Тейу не мог протиснуться сквозь них. Он уже трижды пытался добраться до конца туннеля, но всякий раз страх заставлял его возвращаться. Тейу много раз слышал рассказы о сумасшедших опасных отщепенцах, которые отреклись от Королевы, прячутся в заброшенных туннелях и нападают на лояльных камронов. Возможно, это была очередная ложь стражников, но странные звуки, раздававшиеся в коридоре, так сильно действовали на его воображение, что он не мог побороть страх. Тем не менее он понимал, что должен это сделать. Хотя бы сейчас.

Тейу выглянул из щели. Стражников нигде не было видно. Он быстро рванул к нижней части шипа, перебрался на другой шип и нашел тот самый приметный комок лишайника, который частично закрывал один из узких вентиляционных каналов. Тейу втиснулся в него и вскоре оказался в пустынном коридоре. Это было легко. Теперь его ждала более сложная задача. Туннель резко сворачивал, а потом вел вертикально вверх. Тейу медленно поднимался, разгребая конечностью сухой лишайник. Он уже ходил этим путем, потому заросли были сильно прорежены. Его беспокоили голые стены, на которых не ощущались даже остатки феромонных мыслерядов, но он старался об этом не думать. Тейу упрямо продвигался вверх, пока не добрался до того места, где развернулся в прошлый раз. Он миновал это место и пошел дальше, пробираясь сквозь гораздо более плотный лишайник. Его окружали странные, настойчивые звуки, похожие на скрежет, который могли издавать огромные когти, царапающие стены коридора. Они и раньше сопровождали Тейу, но чем дальше он углублялся в туннель, тем громче становился шум. Он неумолимо набирал силу, словно где-то впереди затаился какой-то огромный хищник. Тейу боялся. Казалось, от страха сгущается воздух. Тейу с трудом пробивался сквозь плотную воздушную материю, но это не останавливало его.

Внезапно он почувствовал перед собой большое открытое пространство. Тейу осторожно раздвинул лишайники и высунулся из коридора. Перед ним открывалась огромная сферическая камера. Ее стены заросли одичавшими грибами-шачниками с перистыми, потрепанными шляпками. Через грибные заросли проходили широкие тропинки, покрытые извилистыми строчками мыслерядов. Тейу робко вошел в камеру. Его коготки заскрежетали по краю прохода. Громкое эхо многократно повторило этот звук, на мгновение заполнив им всю камеру. Тейу понял, что было источником странных звуков, и это придало ему смелости. Он двинулся вперед, но почти в тот же миг встревоженно остановился. Тропинка, на которой он стоял, расходилась в три стороны к трем разным коридорам. Тейу не знал, какую дорожку выбрать. Под его ногами мерцали замысловатые мыслеряды, содержавшие нечто чуждое, непонятное, нечто отталкивающее от прочтения. Тейу беспомощно огляделся по сторонам и вдруг увидел, как из среднего коридора прямо на него вереницей движутся длинноногие паукообразные парари, покачивая слепыми головами на вытянутых шеях. Их было более десятка. Рассеявшись по зарослям шачника, они стали неторопливо пастись. Сразу за парари из коридора появилсяя камрон. На его панцире переливались странные феромонные символы, похожие на буквы неизвестного алфавита. Конечность этого камрона заканчивалась ладонью. Незнакомец стоял на тропинке и следил, чтобы стадо парари не ушло обратно в коридор и не разбежалось по камере.

Тейу подошел к нему, испуская чувство растерянности.

– Просто повернись и войди в ближайший коридор, – распылил незнакомец, не глядя в его сторону. – Ты без труда найдешь дорогу назад. Никуда не сворачивай, иди прямо вниз.

– Знаю, но я иду вверх, – ответил Тейу.

Это заставило незнакомца обернуться.

– Ты бросаешь Королеву?

– У меня нет выбора.

– Почему?

Тейу почему-то почувствовал, что может довериться незнакомцу.

– Я потерял Энзабар, – признался он.

– Для многих это благо.

– Я не понимаю.

– Хранители и фанатичные последователи Королевы запрещают говорить об этом, скрывают правду, но это случается довольно часто. Так всегда было.

– Я думал, что я единственный…

– Нет, нас сотни.

– Нас?

– Да, я тоже потерял Энзабар. И очень этому рад. Я полностью открылся этому миру и понял, что под властью Королевы мы живем во лжи. Что бы ни говорили нам стражники, мы можем в любой момент изменить нашу жизнь. Создается множество общин, состоящих из таких, как мы. Они обитают рядом с владениями Королевы, буквально шип в шип.

– Она разрешает?

– Это не в ее власти, потому что это вечный, естественный процесс. Именно так распространяются камроны. Они отделяются от главной, доминирующей общины, а затем основывают свои собственные, живущие по другим законам. Когда же и эти общины становятся крепкими и обретают закосневшую структуру, от них также начинают отрываться мятежные личности. Стражникам остается лишь следить, чтобы как можно меньше камронов узнали об этом, потому они пугают, лгут и манипулируют информацией. Однако достаточно покинуть подвластные Королеве шипы, чтобы увидеть, как на самом деле устроен Трав'нар. Но этот шаг ты уже сделал. Теперь тебе нужно подумать о том, как ты хочешь жить. Это поможет тебе найти общину, которая будет отвечать твоим потребностям.

– Ну, что ж…

– Я знаю, это трудное решение, но ты можешь попробовать разные варианты. Не обязательно где-то оставаться навсегда. Видишь, я постоянно странствую со своими парари от пастбища к пастбищу, от общин Амвера до пещер отшельников, живущих на краю плит.

Мир перевернулся в сознании Тейу. Прошлые домыслы и догадки неожиданно нашли обоснование и стали аксиомами, отвергающими истины, до сих пор казавшиеся неопровержимыми. И хотя окружающая реальность совсем не изменилась, формы вещей и форма собственной жизни Тейу приобрели дополнительную глубину, дополнительное измерение. Измерение неизведанных возможностей.

– Так это все правда? – спросил он ошеломленно.

– Скоро сам увидишь. Ближе всего находится община Евноа, они всем делятся, живут в одной большой камере и разводят личинок…

– А среди них есть те, кто пытается вернуть Энзабар?

Незнакомец испустил запах удивления и неуверенности.

– Нет. Таких там нет.

– А где они есть? – настаивал Тейу.

– Эти уходят. Перемещаются вверх. В древнюю яму, образовавшуюся в том месте, где отскочил падающий Крек'х-па. Говорят, только там можно восстановить утраченную связь, но я не знаю, правда ли это. Я никогда не видел это место. Только слышал о нем. Говорят, это очень далеко, прямо под головой существа, на котором мы живем, ведет туда долгая и опасная дорога. С нее никто не возвращается…

Тейу вздрогнул. Он мало что понял из сказанного незнакомцем, но чувствовал, что, несмотря ни на что, ему нужно идти вверх, так как он не хочет оставаться здесь, не хочет оставаться в Трав'наре. Он не собирался искать уютное гнездо в одной из многочисленных общин отщепенцев, потому что это ничего не изменило бы. Куда бы он ни попал и что бы там ни нашел, он все равно будет пленником шипастого, неизменного Трав'нара, а он мечтал вернуться на движущиеся улочки Энзабара и снова увидеть Океан Туманных Древ.

– Как тебя зовут? – спросил он незнакомца.

– Никлумб.

– А я – Тейу. Скажи мне, Никлумб, куда идут эти странники?

– Ты правда хочешь знать?

– Для меня это единственный путь.

– Ну, раз так… Лично я не смогу тебе помочь. Я просто повторяю старые легенды. Но могу познакомить тебя с тем, кто мне их рассказал и хорошо знал, о чем говорил. Я дам тебе зацепку, которая приведет тебя к нему. Тебе придется проделать лишний путь, ведь ты пойдешь по моим следам, через пастбища и шипастые проломы, но ты должен добраться до него без проблем. Его зовут Урес. Он знает. Он покажет тебе дорогу.

Никлумб повернул голову и прыснул конденсированной смесью феромонов. Тейу впитал ее и усвоил. Вскоре он начал замечать зеленые фосфоресцирующие мыслеряды, оставленные Никлумбом.

– Иди по ним. Они начнут путаться лишь тогда, когда ты достигнешь края Трав'нара. К тому времени ты будешь видеть свою цель.

– А как он выглядит?

– Его ни с чем другим не спутаешь.

Тейу понял, что Никлумб больше ничего не скажет.

– Спасибо, – распылил он. – Может, когда-нибудь я смогу отблагодарить тебя.

Он попрощался и двинулся к центральному коридору, потому что туда вели зеленые линии.

Когда Тейу исчез из виду, Никлумб утратил цвет, впитал и растворил в себе все запахи, а затем его тело стало прозрачным. В следующий миг он стал большой каплей воды. Парари тоже превратились в воду. Капли притянулись друг к другу, как ртуть, соединились и впитались в тропу.

* * *

Кривой канал заканчивался старой ветхой плотиной, покрытой влажными островками мха. Стоячую воду здесь накрывал толстый слой серой пены, плавающего мусора и зловонных стоков, но Хемеля не смущало то, что было на виду. Его больше беспокоило то, что могло скрываться под поверхностью. В таких местах часто сбрасывали строительный мусор или топили металлолом, потому Хемель боялся, что его многоколесник наткнется на мусор и повредит подвеску, колеса или борта. Однако у замина не было выбора, приходилось рисковать. Он развернул машину задом к плотине, погрузился в пену и заглушил двигатель, после чего взглянул на съежившегося Тенана. Оба молчали. Вскоре над каналом разнесся гул приближающегося многоколесника. Авто проехало мимо того места, где они прятались, и умчалось дальше. Наступила тишина.

– Кажется, они нас не заметили, – пробормотал Хемель, продолжая напряженно вслушиваться.

– Думаешь, патруль был только один? – тихо спросил Тенан.

– Я не знаю, сколько их здесь. Надо быть осторожными.

– Но ведь мы под защитой договоренности с Менуром.

– Не сейчас, когда никто не видит. За дело! Давайте найдем его, пока гвардейцы не нашли нас.

Хемель и Тенан поднялись на плотину, а затем на вершину ближайшего трубодома. Они находились почти в самом центре района Униус, полного заброшенных и разрушенных трубодомов. Вдалеке маячили угловатые строения фабричных комплексов, ажурные монолиты агрегатов биотрики и темная пирамида Компостной станции. Тенан открыл таблотесор и сравнил вид с картиной, которую передал ему Менур.

– Это недалеко, – сказал он и приподнял вырост. – Точка повышенной активности, должно быть, расположена в двадцати – двадцати пяти трубодомах в сторону Цистерны. Но это не обязательно он. С тем же успехом это может быть и какая-то секта, обладающая мощным ксуло, запечатанным ментальной скрепой.

– По крайней мере, мы будем знать, стоит ли искать дальше. Я предлагаю спуститься с этой стороны и воспользоваться тропкой, которая поворачивает в сторону Практо. Мы не пойдем по прямой, это более длинная дорога, но я вижу там густые кусты и развалины рухнувшего трубодома, в которых можно спрятаться.

– Согласен, – признался Тенан. – Пока просто проверим, что там. Лучше так, чтобы нас никто не заметил. Пошли.

Они спустились вниз, а затем двинулись по извилистой тропинке, вьющейся между вертикальными стенами трубодомов, пышными кустами и грудами превратившихся в труху развалин, поросших колючими лианами. Тенан то и дело заглядывал в таблотесор и проверял направление. Местность казалась совершенно пустынной. Только ветер тихо завывал по краям трубодомов. И все же Тенан и Хемель все время соблюдали осторожность. Наконец они добрались до того места, где тропинка пересекала узкую мощеную улочку. Хемель высунулся, чтобы осмотреться, и заметил в нескольких десятках шагов бронированный многоколесник гвардейцев, но их самих нигде не было видно. Хемель отступил, чтобы посовещаться с Тенаном, как вдруг услышал громкий взрыв смеха и приближающиеся голоса. Он быстро выглянул еще раз и увидел трех заминов, спускавшихся из трубодома прямо на крышу многоколесника. Гвардейцы открыли люк и влезли внутрь. Они что-то говорили, но находились слишком далеко, чтобы Хемель мог разобрать слова. Двигатель затарахтел, и машина отъехала. Хемель повернулся к Тенану.

– Не нравится мне это, – признался замин. – Я видел трех гвардейцев. Они отъезжали на патрульной машине, а это может означать две вещи. Либо только что сменилась стража, и тогда, что бы ни находилось в этом трубодоме, находится под охраной нескольких заминов, либо мы просто теряем время, так как это столь маловажно, что они просто заглядывают сюда.

– Если мы заглянем, то узнаем.

– Если нас увидят, будет жарко.

– Я знаю, но у нас нет выбора.

– Конечно, поэтому ты пойдешь первым, – буркнул Хемель.

Вырост Тенана укоротился вдвое.

– Почему? – простонал он.

– Ты лазаешь лучше меня. Подберешься к самому краю и заглянешь внутрь.

– Я не уверен…

– В чем?! – рявкнул Хемель. – Ты сам меня на это уговорил, так что не увиливай! Ты должен войти, потому что у меня не получится сделать это так тихо, как у тебя. Вперед!

Тенан некоторое время колебался, но все же вышел на улочку.

– Который? – спросил он неуверенно.

– Не этот ближайший, а следующий, тот, с зазубренным ободком, – ответил Хемель. – Если увидишь стражников, немедленно отступай.

– А если нет?

– Помаши выростом и оставайся наверху. Я присоединюсь к тебе.

Тенан побежал по улочке, прыгнул на стену трубодома и ловко взобрался наверх. Он остановился прямо у края, вытянул вырост во всю длину и, осторожно скользя по стене, заглянул на другую сторону. Он неподвижно застыл. Отступил. Снова заглянул. Хемель напряженно наблюдал за перусом, не понимая, что происходит. Наконец замин не выдержал и, хотя Тенан так и не подал ему никакого сигнала, поднялся наверх и завис рядом с перусом.

– Что ты делаешь?! – прошептал Хемель. – Сколько их?

Тенан убрал вырост и направил его на приятеля.

– Ни одного, – бесстрастно ответил он. Перус выглядел каким-то отсутствующим и ошеломленным.

– А Друсс?

– Вряд ли…

– Тогда что там?

– Не знаю. В первый раз вижу что-то подобное.

– Думаешь, мне тоже можно заглянуть?

– Наверное. Стражников там нет.

Хемель понимал, что это рискованно, но соблазн был слишком велик. Ему необходимо было узнать. Он подтянулся к краю и посмотрел вниз. Что-то лежало на дне трубодома. Нечто огромное и покрытое черными блестящими чешуйками, которые мерно колыхались. Оно дышало. Только спустя некоторое время, когда прошло первое потрясение, Хемель заметил, что это нечто похоже на короткую, толстую змею, свернутую в тугую спираль.

– О Таботт… – выдавил он, пораженный. – Что это?

– Ты правда хочешь знать? – иронически спросил Тенан. – Потому что я – нет. Давай оставим это. Нам лучше сосредоточиться на нашей задаче. Помнишь? Нам надо найти Друсса.

Это будет нелегко.

– Я знаю, это была наша главная зацепка.

– Что? – удивился Хемель. – Я ничего не говорил.

– Как это нет, о чем ты…

Потом оба услышали это. Тихий, но отчетливый голос. Слова, подобные легким дуновениям ветра.

Я могу вам помочь.

– Кто говорит?! – нервно спросил Хемель.

Я.

Они заметили движение на дне трубодома. Тупая голова огромного змеиного существа приподнялась. Она была гладкой, без каких-либо отверстий или выступов, но Тенан и Хемель чувствовали, что она смотрит на них.

Не бойтесь.

Я вас не знаю, но знаю, что вы ищете.

Навсегда запечатлелась в вас

Близость человека.

И вам явно не хватает его присутствия.

Хемель боролся с собой. Он хотел одновременно убежать и остаться, но не смог принять решение. Поборов себя, подтянул тело к узкому краю трубодома и сел. Тенан встал рядом с ним. Он качался из стороны в сторону и переминался с ноги на ногу.

– Бежим, – сказал он в ужасе. Хемель сурово посмотрел на него.

– А если эта тварь знает, как его найти?

– Мы понятия не имеем, что это такое. Мы не можем рисковать…

– Ты ошибаешься, Тенан, риск – это единственное, что у нас осталось. Мы обречены на него. Если ты боишься, жди меня в многоколеснике, потому что я собираюсь поговорить с этим существом, нравится тебе это или нет.

Тенан присел на согнутых ногах.

– Я никуда не уйду, – обиженно буркнул он.

– Как хочешь, – ответил Хемель и посмотрел вниз.

– Кто ты? – спросил он.

Я Панаплиан,

Но то, что вы видите,

Это не я, а мой скафандр.

Без него я не прожил бы здесь ни минуты.

Ваша реальность слишком плотна для меня.

Но благодаря скафандру я могу свободно нырять

В низшие миры.

– Что ты здесь делаешь? Зачем ты прибыл в Линвеногр?

Я кое-что ищу.

Так же, как и вы.

Я пытался найти это сам,

Но слишком слабо закрепился в этом мире.

Я долго изучал этот город,

Я наблюдал за существами, которые живут здесь,

И мне было интересно,

Как решить эту проблему.

Наконец я понял,

Что мне нужна помощь,

Или, скорее, соучастие кого-то,

Кто объединяет реальность на многих уровнях.

Желательно человека.

Я уже давно ощущал его присутствие.

Я знал, что во всем городе есть только один человек.

Но когда решил пойти по его следу

И установить с ним контакт,

Внезапно выяснилось, что я нигде не могу его найти.

Я бродил по стенам этой вашей высокой башни,

Я рылся в канализации.

И ничего.

Наконец здесь, в этом месте,

Я обнаружил слабый след, который обрывается.

– Он был здесь? – спросил Хемель.

Несомненно.

– Тогда где он сейчас?

Я не знаю.

Но я чувствую, что он не покинул город.

– Ты будешь его искать?

Они думают,

Что я мог бы это сделать.

Я пролежал здесь несколько дней.

И рассматриваю различные возможности,

Но вас я не ожидал.

Вы – фактор, который я не учел,

Хотя, кажется, его присутствие

Должно быть очевидным.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь… – признался Хемель.

Все, кто провел много времени

В обществе человека,

Вынуждены были естественным образом

Принять в себя небольшую часть его

Интегративного присутствия.

Даже не осознавая этого.

Вы несете его частицу в себе.

Не столь мощную, как у него,

Но достаточную, чтобы помочь мне.

– Я уже знаю, к чему ты клонишь, – догадался Хемель. – Ты найдешь его, если мы тебе поможем.

Да.

И ничто от меня не скроется.

Рано или поздно я обязательно выслежу его,

Но это требует времени,

Которого у меня все меньше.

Мой скафандр требует

Огромного количества энергии,

Чтобы постоянно

Синхронизироваться с этой реальностью.

Если он исчерпает свои ресурсы,

Я перестану вас понимать,

Я перестану распознавать формы вашего мира

И меня вытолкнет наверх.

Я вынырну в одном из высших миров.

Может быть, даже в моем.

И я не знаю, когда мне снова удастся вернуться сюда.

Скафандр говорит, что это может произойти

Через двадцать, возможно, через двадцать три дня.

Не хватает времени, чтобы найти

И добыть то, что я ищу,

А тем более выследить человека.

Однако, если мы будем действовать вместе,

Мы должны справиться с этим за несколько дней.

Хемель посмотрел на Тенана.

– Давай оставим его здесь. Это может быть ловушка или какая-то хитроумная уловка… – сказал перус.

– Да, действительно, это может быть что угодно, – спокойно согласился Хемель. – Но это ничего не меняет, согласен?

– Верно, – признался Тенан.

Оба уже давно забыли о страхе.

– Панаплиан, что ты, собственно, ищешь в Линвеногре? – спросил Тенан.

Это трудно объяснить.

– Попробуй, – попросил Хемель.

Давным-давно

Здесь кое-что упало.

Эта штука

Не похожа ни на что.

Бретус

Его звали Бретус, и все его боялись, а потому у Макса не было выбора – он должен был заняться им. Это казалось несложным. Мужчина был старым и безногим, но почему-то все, кто жил или работал в Доме ветеранов, держались от него подальше. Макс понятия не имел, почему это так, но ему было все равно. Его беспокоило только то, что приятели начнут что-то подозревать, а значит, ему нужно было найти способ произвести на них впечатление и отвлечь их внимание.

Никто не рвался ухаживать за мистером Бретусом, поэтому каждое утро доктор Сперк самолично назначал жертву, которая до конца смены будет сопровождать его. Каждый раз медперсонал выстраивался перед доктором, как перед расстрельным взводом, хотя их было много, а он только один. Но на этот раз все было по-другому. Макс вызвался сам, и все посмотрели на него, как на идиота.

Доктор Сперк тоже.

* * *

– Чего?!

– Доброе утро, мистер Бретус.

– Новая жертва Сперка?

– Нет, сэр. Я сам вызвался.

– Крутой, да? За что ты сидишь?

– Лучше я вам помогу…

– Не трогай меня, мудила.

– Как?! Как вы это сделали?! Секунду назад вы были в постели!

– А теперь я в коляске. Мы едем. А по дороге ты объяснишь мне, что ты натворил.

– Вы не можете ехать в пижаме.

– Какой пижаме?

– О, твою ж мать… простите, я знаю, что не должен был ругаться…

– Забудем об этом. Ты действительно крут. В этот момент большинство твоих коллег взяли бы паузу, чтобы сменить штаны. Ну-ну, день обещает быть интересным.

* * *

– Куда вас отвезти? К фонтану?

– Ты же знаешь.

– Конечно, я только…

– Чего мы ждем?

– Мы уже едем, мистер Бретус.

– Называй меня просто Бретус. Ты мне нравишься.

– Может быть, сюда? Или лучше в тень?

– Так хорошо.

– Сока или чаю?

– Позже. А теперь сядь и расскажи, наконец, за что ты попал в тюрьму?

– Я бы с удовольствием, но мне нужно вернуться к работе.

– Так просто не отделаешься, приятель. Ты забыл, что ты со мной? Нам никто не помешает. Говори!

– Ты сам этого захотел.

– Не пугай, сынок, не пугай.

– Ну, хорошо. Шесть лет за скупку, соучастие в ограблении и избиение.

– И сколько ты уже отсидел?

– Пока три, но я примерно себя вел и получил шанс на досрочное освобождение.

– И твои приятели тоже?

– Откуда ты знаешь?!

– Ведь ты добровольно вызвался. Ты не настолько хитер, как думаешь. Что вы собираетесь делать?

– Ничего, я просто…

– Не ври, засранец, а то пожалеешь!

– А пошел ты, старый мудак…

Макс падал.

Он орал и с огромной скоростью приближался к земле. Небоскребы и улицы, полные крошечных машин, росли на глазах. Когда он с оглушительным грохотом миновал крыши самых высоких зданий, он в мгновение ока вернулся к Бретусу.

– Господи, что это было?

– Ты упал, сынок.

– Я ухожу отсюда, на хрен.

– Ничего не выйдет, мальчик. Нет такого места в мире, где ты мог бы спрятаться от меня. Ты остаешься. Не смотри на меня так. Ты даже не можешь представить, сколько раз я видел этот взгляд, и он давно перестал впечатлять меня. Какой у вас план?

– Мистер…

– Просто Бретус.

– Я не… то есть мы не… ну ничего, потому что… как это сказать?

– Нормально. Словами.

– Когда я был в тюрьме, мои родители отвернулись от меня. Отец, добрый человек, сукин сын хренов, сказал по телефону, что они не желают меня знать. И хрен с ними. Но на прощание он успел еще крикнуть, что я подвел и своего сына. Я обалдел. Я понятия не имел, что у меня есть сын. Однако старик не соврал. Мальчику меньше четырех лет, и он очень нуждается во мне. Я очень хочу его увидеть. Я не люблю его мать, но должен как-то помочь ему. Возможно, я смогу защитить его от ее друзей и всего этого дерьма. Только я не могу сделать это из тюрьмы.

– Вот почему ты записался в программу реабилитации в Доме ветеранов. А что скажут твои приятели?

– Они идиоты. Я сказал им, что отсюда легче уйти, и они тоже вызвались. Теперь они ждут возможности.

– Вы ждете.

– Нет. Они ждут. Я никуда не собираюсь. Эти идиоты думают, что я – мозг операции, и даже не подозревают, что я вовсе не хочу возвращаться в тюрьму и жить старой жизнью. Уже нет.

– Ты пришел ко мне добровольно, что может быть доказательством твоей глупости или решимости. Я все-таки ставлю на последнее. Я уже пожил довольно в этом мире и редко ошибаюсь в оценке людей. Несомненно, ты внушаешь доверие. Я не удивлен, что твои друзья слушают тебя. В тебе что-то есть. Я чувствую за твоими словами сияние твердой, непоколебимой уверенности. Я мог бы проверить тебя своими методами, но тебе это не понравится. Давай сделаем по-другому. Теперь я знаю, что ты сказал правду, так что давай проверим твои намерения. Не шуми. Она не должна проснуться, но постарайтесь быть осторожным.

– Я не понима…

Макс не договорил. Он внезапно очутился в маленькой и захламленной квартире Элизы. Почти ничего не изменилось с момента его последнего визита. Даже спала она точно так же, как и тогда, когда он уходил от нее, – на раскладном диване, свернувшись калачиком под одеялом. Хотя нет, одна деталь была другой. Рядом с ней в детской кроватке спал светловолосый мальчик. Макс наклонился над ним, но не смог рассмотреть его, потому что перед глазами все поплыло. Он вытер слезы тыльной стороной ладони и вдруг снова оказался перед Бретусом. У него стоял комок в горле, и он не мог вымолвить ни слова.

– Теперь я верю тебе, мальчик.

– Кто… кто вы?

– Я Бретус. Ты забыл?

– Как ты это делаешь?

– Ты не рад?

– Наоборот, это что-то невероятное. Ведь это был он, мой сынок. Спасибо, что позволил мне увидеть его, но эти прыжки… Почему о тебе не пишут в газетах?

– Я не ошибся насчет тебя. Ты боишься, но не убегаешь, хотя уже зассал. Таких людей мало. Но таких, как я, еще меньше. Не суди по внешнему виду. Правда, у меня нет ног, но я могу исчезнуть в любой момент. Я здесь, потому что хочу. О моем существовании узнают только те, кому я это позволю.

– А пациенты, врачи и остальной персонал? Они боятся тебя. Странно, что военные терпят тебя в таком месте.

– У них нет выбора. Ни один из них не может навредить мне. Кроме того, они должны мне.

– Кто?

– Многие люди.

– Ты пытаешься произвести на меня впечатление?

– Мне это делать необязательно.

– Правда. Могу я кое о чем спросить?

– Не обещаю, что отвечу.

– Но я попробую. Ты родился с такими способностями?

– Нет, большую часть жизни я был обычным человеком. Меня изменило то, что я пережил во время Второй мировой войны.

– Ты расскажешь мне об этом?

– После стольких лет мне даже трудно поверить, что это действительно произошло. И все же сейчас я такой, какой есть. Это факт. Мне не нравится вспоминать об этом, но, возможно, тебе стоит выслушать мою историю. Да, это может быть интересно. Я рад, что ты спросил. Я бы сам не предложил. Ненавижу старых бабушек и дедушек, которые докучают другим своими историями. И прежде чем я начну, принеси мне, пожалуйста, что-нибудь попить.

– А ты не можешь перепрыгнуть?

– Могу, но мне иногда нравится чувствовать себя обычным человеком.

* * *

– В тысяча девятьсот сорок пятом году я был уже не юнцом. Мне исполнилось сорок два года, и я находился в отличной форме, но, кроме хорошего здоровья, ничем особенным не выделялся. Я вел простую и скучную жизнь. Моя беда была в том, что я родился лишенным амбиций, меня ничто не интересовало и я ничего не мог достичь. Я с трудом окончил профессиональное училище, двадцать лет проработал в хозяйственном магазине, все еще жил с родителями и не мог подцепить ни одной классной девчонки.

Девушки сторонились меня. Думаю, они неосознанно ощущали, что имеют дело с неудачником, с которым абсолютно бессмысленно планировать будущее. Я знал, что надо что-то изменить в жизни. Просто у меня не было идеи, что и как следует делать. Пару раз в голове мелькнула мысль, что хорошо бы записаться в армию, однако идея гражданского долга никогда не прельщала меня. Я не собирался умирать за других. Однако пришлось рискнуть, потому что иной возможности я не нашел. Я утешал себя тем, что война уже вступила в решающую фазу и в Европе намного безопаснее, чем год назад. Я был наивным идиотом. На перевалочных базах насмотрелся на штабеля гробов и трещащие по швам лазареты, пахнущие гноем и кровью, поэтому, когда наконец попал в лагерь снабжения союзников в центральной части Франции, я был бледен от страха. По прибытии на место я узнал, что мне нужно дождаться самолета, который доставит меня на фронт. Это ожидание продолжалось несколько недель. Я выдохнул, успокоился, помогал на кухне и все время держал у уха маленькое портативное радио. Понимаешь?

– Не очень…

– Эх, молодежь. Ты вообще ходил в школу?

– Конечно. И у меня был высокий средний балл.

– И тебе ничего не приходит в голову? Неважно. Дело в том, что с каждым днем фронт смещался на восток, и при хорошем ветре мне вообще не пришлось бы воевать. К сожалению, мой самолет прилетел еще до окончания войны. Он забрал новобранцев и груз медикаментов. Я точно не помню, сколько нас там было, человек сорок. Большинству парней не было и двадцати пяти лет, и они странно на меня смотрели. Ведь я был намного старше их. Мы взлетели в сумерках, но это мало нам помогло. Ночью нас сбили над Альпами.

– Ты заливаешь. Как тебе удалось выжить?

– Самолет не взорвался в огненном шаре. Нас подбили в хвост и левый двигатель, пожар распространился быстро, но все успели эвакуироваться. Мы спрыгнули на парашютах.

– И каково это?

– Ужасно. Было темно, и я не видел, куда падаю. Холодный ветер трепал меня во все стороны. Наконец я налетел на дерево и сполз по ветвям прямо в каменистый ручей. Ледяная вода проникла под одежду. Я запутался в стропах, попытался встать, но упал, потому что, кажется, вывихнул лодыжку и не смог стоять на правой ноге. Я отчаянно боролся с сильным течением. К счастью, глубоко там не было, поэтому, переползая по острым камням, я добрался до берега. Измученный, я прильнул лицом к влажному мху, у меня не было сил пошевелиться. Однако через некоторое время взял себя в руки, стиснул зубы и попытался встать. Перед глазами замелькали разбегающиеся огоньки, и я потерял сознание.

– От боли?

– Скорее от удара по голове.

– Как это?

– Это были фонарики немцев.

– Всех выловили?

– Не знаю. С этого момента я мало в чем уверен. Я очутился в маленькой камере без окон. Под лампочкой стояли два ведра, одно было пустым, а другое наполнено чистой водой. В остальном голые стены. Снаружи доносились тихие отзвуки далеких криков. Я был в ужасе. Выл и плакал, как ребенок. Кусал себя за руки от бессилия. В конце концов я остановился и, поскольку никто не приходил за мной, начал размышлять. Оказалось, они не слишком тщательно обыскали меня, потому что оставили перочинный нож, который я прикрепил к поясу. С его помощью я добрался до петель.

– Не до замка?

– Я бы не смог, но винты на петлях были с моей стороны, и я мог без проблем до них добраться. Я сразу же приступил к работе. Все время прислушивался и, как только мне казалось, что кто-то проходит за дверью, отступал вглубь камеры. Наконец мне удалось выйти. За дверью был длинный полукруглый коридор. Он походил на штольню. Я понял, что нахожусь под землей. Внезапно я услышал странный звук. Не обращая внимания на боль в лодыжке, быстро спрятался в вентиляционном отверстии. Через мгновение я увидел нечто невероятное. Четверо немецких солдат катили огромный золотой шар. В том месте, где он касался каменного основания, появлялась небольшая воронка – вогнутость, которая выпрямлялась после прохождения шара. Казалось, немцы катят его в углублении, скользившем вместе с ними.

– Невозможно!

– Нет такого слова. Никогда не было. Я понял это в тот день. Я был так потрясен увиденным, что на мгновение забыл о страхе и поковылял за ними. По коридору добрался до производственного цеха, где собирали V2. Повсюду валялись части для этих ракет, но никто не работал. Под краном стояла толпа людей. Немцы в форме, рабочие в грязных комбинезонах и несколько наших. Все вместе, как загипнотизированные, уставились на золотой купол, возвышавшийся посреди зала. На моих глазах четверо солдат дотянулись до него странным шаром, и обе эти формы слились друг с другом, как капли золотой ртути. На мгновенье купол стал верхушкой огромного шара и рухнул в бетонный пол, придав ему форму глубокой воронки. Наклон не произвел на собравшихся никакого впечатления. Они продолжали стоять неподвижно, по стойке смирно, ни один не упал. Я услышал громкий гул, и все обернулись в мою сторону. В тот же миг я понял, что они не смотрят на меня. Я хотел оглянуться, но упал и почувствовал, как тяжелый холод пробежал по моим ногам. Как будто что-то прошлось по мне. Боли я не чувствовал, только удивлялся, что не могу встать. Я перевернулся на бок и увидел это. Оно было огромным. Фосфоресцирующая цилиндрическая форма поднималась высоко вверх на бесчисленных, воздушных, тоненьких ножках. Она приблизилась к шару мягким движением подводного растения и просочилась внутрь. Какое-то время ничего не происходило, а потом шар начал меняться. Он растянулся, уменьшился в объеме, стал вращаться и превратился в нечто похожее на толстый медный провод, который молниеносно перекинулся через кронштейны и выскользнул через маленькое окошко под потолком. Пол в цеху мгновенно обрел прежнюю форму, но солдаты, рабочие и пленные стояли неподвижно, словно шар все еще был там. Меня охватила паника. Я хотел бежать, но не смог, потому что у меня не было ног. Я смотрел на два гладких, красиво поблескивающих обрубка, которые торчали из клочьев брюк, и у меня в голове была пустота. Не только это изменилось. Я чувствовал себя очень странно. Рванулся вперед и вдруг оказался в лесу. Я был полностью дезориентирован. Голова кружилась, пахло чистым бельем. Меня ослепил яркий свет. Когда я привык к нему, оказалось, что я каким-то образом переместился в родной дом. Мать сказала мне, что несколько недель назад они услышали грохот, доносящийся из моей комнаты, и нашли меня без сознания, свернувшимся калачиком на полу. У них я вернул свои силы.

– Тебя никто не искал?

– Армия решила, что я погиб. Через два месяца родители получили официальное письмо с соболезнованиями. Мать показала мне его. Я никогда не забуду ее лицо, но в каком-то смысле это письмо говорило правду. Я больше не был тем же человеком. Это существо отняло у меня ноги, но мне они были не нужны. Я преобразился. Мои культи – это не остатки ног. Это естественное дополнение к новым навыкам восприятия и управления реальностью, которые я вскоре открыл и научился использовать. Но это совсем другая история. Ну и что? Что ты на это скажешь?

– Не знаю…

– Это хорошо. На самом деле, я рад, что смог рассказать это кому-то. Я все еще здесь, в этом мире, потому что жду, когда кто-то, с кем я чувствую связь, уйдет. Но это не займет много времени.

– Это из-за той рыжей старушки?

– Заметил…

– Почему бы тебе не поговорить с ней?

– Она слишком молода для меня. К тому же мне не стоит беспокоить ее. Особенно сейчас, когда у нее осталось так мало времени.

– В каком смысле?

– Как будто ты не знаешь.

– Ты ничего не можешь сделать?

– К сожалению.

– Возможно, вы встретитесь на другой стороне.

– Не получится. Религии заблуждаются. Все, что переходит с одной стороны на другую, претерпевает полную трансформацию. Ты не закончишь там то, что начал здесь.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю. Завтра или послезавтра нам придется распрощаться.

– Мне очень жаль.

– Зря, я не умираю, а отправляюсь в долгий путь. Если бы ты мог видеть мир моими глазами, ты бы понял, что дорога, по которой я иду, велит мне отказаться от своей нынешней формы и отпустить энергию этого тела.

– Куда ты отправишься?

– Не знаю, тропа проходит по многим мирам. Почему ты так смотришь? Думаешь, я сошел с ума?

– После того, что ты мне показал? Нет, просто я себя как-то по-другому ощущаю…

– Вот почему все инстинктивно держатся от меня подальше. Пребывание в моем обществе влияет на восприятие. Меняет его. Не слишком, но достаточно, чтобы сделать из тебя другого человека. Не бойся этих перемен, как ты не боялся меня. Я оставлю тебе кое-что, оно поможет.

– Мне нельзя принимать никаких подарков.

– Этого никто при тебе не найдет.

* * *

Через три дня, на следующий день после смерти Рэйчел, все высыпали на лужайку перед Домом ветеранов. Было раннее утро, и все же сквозь синеву безоблачного неба просвечивали звезды. Это было потрясающее зрелище. Но только Макс знал, что это означает, потому что одна из этих звезд находилась при нем. Всякий раз, когда он закрывал глаза, он видел ее во всей красе. Он не знал, как она ему способна помочь, но это не имело значения, потому что она была прекрасна.

Он никогда в жизни не видел ничего прекраснее.

Урес

Фосфоресцирующий след зеленых мыслерядов Никлумба вел через грибные пастбища, пустые коридоры, узкие проходы, извивающиеся между толстыми пластами хитиновых наростов, через мертвые бреши с торчащими острыми щепками и бесчисленные камеры, населенные общинами отщепенцев. Первая община, которую узнал Тейу, состояла из десятков камронов, которые погрузили себя в умную феромоновую жидкость, благодаря чему их личности слились в единый разум, убежденный, будто он двуногое и двурукое существо. Это существо, по их утверждению, считает себя старухой, которая совершает паломничество на гору Кайлась. Тейу понятия не имел, что это может означать, и, пожалуй, не хотел знать. Он поспешно покинул это странное сообщество и двинулся дальше. Он не ожидал, что следующие камроны, которых он встретит на своем пути, окажутся намного страннее предыдущих.

Скачать книгу