Багровый – цвет мостовых бесплатное чтение

Часть

1

Скитания

Маленький

бродяга

Слезы душили, словно веревка на шее повешенного. Хотя он еще был слишком мал, чтобы понять такое сравнение.

С трудом вдыхая морозный и колкий воздух, он стоял под окном незнакомого дома и перепачканными руками натирал опухшие глаза. Однако это не помогало: слезы текли с новой силой. Мальчишка оставил попытки успокоиться и опустился на землю, уткнувшись лбом в колени.

Его изношенная одежда была слишком тонка для ранней сырой весны. Холод давно уже окутал тело ребенка и беспощадно жалил порозовевшую кожу.

Влажная земля ничем не отталкивала малыша, он был слишком истощен и юн, чтоб думать об удобстве или здоровье. Сидел он практически неподвижно. Если бы не судорожно вздымающиеся бока, можно было подумать, что мальчик уснул. Он даже не издавал звуков. Не рыдал, не всхлипывал, не стонал. Ведь у этого плача не было адресата, не было цели привлечь внимание. Ему не к кому было обратиться. Маленькие дети редко думают наперед, поэтому ужаснейший факт еще ждал его, потирая руки. Факт того, что в столь раннем возрасте мальчик остался один.

С его головы соскользнула шляпа и, печально примятая, поникла у ног хозяина.

Туман становился все гуще и мрачнее, и силуэты в нем растворялись и разбухали, как сухари в бульоне. Люди разбредались по домам, мечтая поскорее оказаться у теплого камина и отогнать мерзкую сырость. Крошечная чернеющая фигура под окном не заботила ни единого из них, но в этом не было их вины. Невозможно помочь каждому, чье-то горе всегда остается упущенным.

Когда совсем стемнело, в окне замерцал свет свечи, и его отблески покрыли близлежащую землю. Над головой мальчишки раздался скрипучий женский голос.

– Ты жив вообще? Чего ты тут высиживаешь?

Ребенок резко поднял голову. Видимо, он впал в забытье. Осоловевшими глазами он уставился на старую служанку, выглянувшую из окна.

– Да ты говорить-то умеешь? – продолжала она с неким укором. – Подбери свою шапку и иди домой. Иди, а не смотри на меня.

Не произнося ни слова, мальчик поднял с земли шляпу и пошел прочь, слыша за спиной замечания старухи по поводу его босых ног.

Он брел между домами, в которых уже мирно спали люди. Страх не трогал мальчишку, когда он шел по темным узким улочкам, попросту не зная об убийцах и прочих разбойниках; до этого ему была знакома только любовь. В его формирующийся мир еще не протиснулись черные краски.

Его щуплый силуэт замер у фонаря. Глаза следили за незнакомцем в отрепьях. Отчего-то тот взрослый скиталец обогнул стоящего у следующего фонаря человека, чья большая каска вызвала у ребенка восхищение и неосознанное напряжение. Сильное недоверие внушала дубинка, вырисовывавшаяся из-под пальто строгой и статной фигуры.

Быть может, не зря бродяга не пожелал столкнуться с этим типом. Подобая ему, мальчишка ринулся во тьму и скрылся за углом.

Спустя какое-то время он, смертельно уставший, увидел человека, лежавшего на отсыревших досках. Подумав, что в этом месте точно можно спать, ребенок тихо прошел мимо дремлющего бродяги и присел на край доски. Чуткий сон незнакомца был прерван, он недоуменно прищурился.

– Что за… – потрусив одурманенной хмелем головой буркнул он. – Черт возьми, парень, я ведь не услыхал ничего… Тихий ты какой. Ишь…

Ребенок еле заметно отсел подальше; от незнакомца дурно пахло.

– Извините, я думал, тут можно спать, – пролепетал малыш.

Мужчина усмехнулся, обдав маленького путника запахом тухлого рта и алкоголя.

– Спи сколько влезет. Не заболей только, – окинув мутным взглядом одеяние мальчика, он фыркнул. – А одежка у тебя хоть куда. На вот.

Желтые руки накинули на худые плечи ребенка дырявый жилет.

– Лет-то тебе сколько? – кряхтел бродяга, освободив большую часть доски. – На вид, года три. Где же твоя мамка, а? Видно, рожают уже на улице, как кошки, а там… Обрастает страна юными попрошайками, ничего не скажешь, – отвернувшись от собеседника, незнакомец положил голову на сложенный плащ. – Ладно, тебя винить не в чем. Спи уже.

Вскоре послышалось сопение уснувшего. Ребенок еще долгое время бодрствовал, однако к утру его одолел тревожный сон. Ему виделись разные картины недавнего прошлого, они заставили его снова волноваться.

Обеспокоенный голос старого бродяги прокрался в его сновидения, когда солнце только начало возвышаться над горизонтом.

– Не лихорадка ли у тебя? Ох, уж если лихорадка, – плохи твои дела. Ну и свалился же этот черт на мою голову, – сетовал нищий, прикасаясь костлявой рукой к красным и горячим щекам мальчишки.

Окутанный крепким сном, тот не думал пробуждаться. Опасения старика были верны: маленького скитальца била дрожь.

– И что мне делать с тобой? От тебя жаром так и веет. Переохладился, видать.

Собираясь с мыслями, бродяга свел брови и вздохнул.

– Оставаться тут тебе нельзя, слышь, приятель? – бормотал себе под нос он, поднимая с земли легкое тело мальчика.

Шатающейся походкой шел старый босяк, неся на дряхлых руках крохотного сироту. Он неуклюже двигался вдоль серых, поглощенных туманным маревом домов.

– Точно дьявол тебя ко мне привел. Пошел бы ты на соседнюю улицу, помер бы там спокойно. Но нет, тебе нужно было будить меня, заболевать при мне, заставлять меня спасать твою жизнь. Да кто ты такой, малыш? – часто поглядывая на мальчика взволнованными глазами, говорил незнакомец; он бы ни за что не признался даже себе, что в этот момент ему было искренне жаль ребенка.

Следя за вздымающимися и опадающими боками больного, старик приближался к несуразному трактиру.

– Теперь поздно отправляться на тот свет, дружище. Будешь доживать в этом.

Бродяга ударил ногой по двери небольшого ветхого здания, и через несколько минут настойчивого стука ему отворил хозяин трактира.

– Что за шутки? – негодовал разбуженный человек. Протерев глаза и увидев ребенка, он оторопел.

Пользуясь заминкой, незваный гость вторгся в трактир, положил свою ношу на единственный пуф, чей вид оставлял желать лучшего, и снова вышел на свежий воздух.

– Зачем мне это счастье? – нахмурился хозяин, удерживая бродягу за плечо. – Забери его обратно, змей!

– Я не могу! Посмотри, он же не выживет!

– Да вижу, что помрет! – совсем рассвирепел трактирщик. – Поэтому убирайся вместе с ним живо!

Хмель давно покинул разум изрядно уставшего старика, так что его взгляд был исполнен стойкости.

– Послушай, – серьезно проговорил он, вручая исступленному собеседнику шиллинг. – Ему всего-то нужно тепло и немного еды. Глядишь, поправится.

Подумав, трактирщик спрятал шиллинг в карман, но рука его еще сжимала бродяжьи отрепья.

– А что мне делать с ним, когда придут гости? – холодно спросил хозяин, на что щетинистое желтое лицо старика исказилось в беззубой улыбке.

– Ты и сам знаешь: про твою лачугу помню только я и еще парочка таких же горемык. Думаю, если они заглянут, то вряд ли обратят внимание на что-либо.

Выкрутившись из крепкой хватки, нищий поспешил удалиться и оставить бедного трактирщика наедине с мыслями. В свою очередь тот некоторое время постоял на улице, все еще удивляясь произошедшему, но вскоре вернулся в помещение и запер дверь.

Стоя у порога, он издали окинул взглядом скорчившегося на пуфе малыша, но подходить не стал. Кратко вздохнув, мужчина прошел к себе в комнату и снова лег спать, забывшись безмятежным сном.

Тем временем мальчик почти перестал дрожать. Его мышцы лишь изредка сокращались в незначительных судорогах, но, вероятно, это происходило из-за кошмаров.

Проснулся он ближе к вечеру. Боль запульсировала в голове, едва он открыл глаза. Малыш попробовал сменить положение и перевернуться на бок, но спина тоже недобро дала о себе знать. Тогда он совершенно случайно издал еле слышный стон, возвестив господина хозяина о своем пробуждении.

– Боже, он еще живой, – донесся до мальчишки суровый низкий бас.

Собрав остатки сил, ребенок привстал на локтях и опасливо огляделся, после чего не сводил взора с незнакомого господина – единственного, кто находился с ним в помещении. Теперь воспоминания о минувшей ночи и о старом бродяге стали зыбкими для него.

– Ходить можешь? – резкий голос господина снова прорезал тишину.

Мальчик поспешно кивнул, не желая злить сердитого незнакомца. Однако, когда он сполз с пуфа на пол, его ослабшие ноги подкосились, и он едва не упал. Удостоив презрительным взглядом столь жалкую картину, трактирщик приказал юному гостю сесть за стол.

Не успев полностью прийти в себя, ребенок неуклюже добрался до стола. Голова его болела и вдобавок кружилась; в глазах периодически темнело. Забравшись на стул, как альпинисты вскарабкиваются на горы, малыш выдохнул с усталостью.

– Чего бы ты хотел? – равнодушно спросил господин.

Щеки мальчика вспыхнули, но не от жара.

– У меня нет денег, – признался он стыдливо.

– Тебе не нужно платить, за тебя уже внесли плату, – пояснил мужчина. – Так что ты будешь есть?

Смущенный вниманием, ребенок опустил блуждающий взгляд. Внутри его съедала тревога, ведь он не понимал, как оказался в этом месте, что ему можно делать, а что нельзя.

– Я просто голоден, – пробормотал он.

– Ясное дело, что голоден, – хозяин закатил глаза. – Скажи мне, чего бы ты хотел поесть? Не знаю ж я, что ты любишь.

– Я люблю все.

Господин вздернул бровь и направился в соседнюю комнату. У порога он остановился и обернулся.

– Пить будешь?

Малыш кивнул:

– Пожалуйста, принесите воды.

В скором времени еда была готова. Трактирщик застал гостя опустившим голову на стол и дремлющим.

– Поспишь потом, а сейчас ешь, пока еда не остыла.

Маленький путник вздрогнул и очнулся. Вид и запах еды возвратили его к жизни. Перед ним стояла миска с супом, тарелка с картофелем и яйцом и стакан воды. Оголодавший поглощал пищу быстро, едва пережевывая; какая-то часть ума подозревала, что все это может быть отнято в любую секунду, поэтому в нем проснулась жадность.

– Умерь свой пыл, – проговорил хозяин, изредка наблюдая за посетителем.

В какой-то момент любопытность в трактирщике взяла верх, и он решил задать интересующие его вопросы, когда ребенок уже завершал трапезу.

– Как давно ты ел?

Малыш озадаченно склонил голову и едва заметно пожал плечами.

– Давно, – после недолгой паузы он прибавил поникшим голосом. – Еще с мамой.

– Так у тебя есть мать. И где же она?

Пытливый и грубый тон господина отпугивал мальчишку. Его взгляд снова заблуждал по помещению, появился ком в горле.

– Нет, – пролепетал юный гость, страшась дать волю слезам и тем самым разгневать хозяина таверны. – У меня ее нет.

Долгие пару минут господин молчал, скрестив руки на груди и облокотившись на стену. Приняв какое-то решение, он прошествовал к выходу, снял с крючка поношенный сюртук и отпер дверь.

– Куда вы, сэр? – переполненный волнением, встрепенулся ребенок.

– В полицейский участок.

– Зачем? – не понимая незнакомых слов, еще больше перепугался он.

– Затем, что мне не нужны проблемы с законом. Да и держать тебя у себя мне не выгодно, – хозяин повернул голову и оценил взором пустые тарелки. – Отпустить не могу, следовательно, тебя нужно передать в надежные руки.

– Зачем? – снова прошептал малыш.

– Чтоб ты не бродяжил, а жил, допустим, в работном доме2. Там тебя будут кормить.

После этих слов трактирщик вышел и запер дверь.

Почувствовав неумолимый ужас, мальчик побежал следом. Страх придал ему сил. Он толкнул дверь, но она не поддавалась. Недоверие к незнакомцу, несмотря на сытное угощение, разрасталось в душе ребенка с каждым мгновением.

Он еще раз огляделся и заметил окна. Приблизившись к ним, он обнаружил, что они тоже плотно закрыты. Вспомнив про отдельную комнату, в которую заходил господин, мальчик поспешил туда, и сразу его взору предстало окно. Вероятно, хозяин его открыл, чтоб проветрить помещение после готовки. Воспользовавшись этим, малыш приставил к стене стул, залез на него и выбрался наружу.

Не теряя времени, он, одурманенный страхом, припустил бегом насколько ему позволяли силы.

Редкие и мелкие камушки царапали порозовевшую кожу его босых ног. Ветер нахально перебирал волосы, что ухудшало видимость пути. Коснувшись затылка, юный беглец понял, что неизвестно где потерял шляпу, однако не слишком огорчился.

Устав от бега, он перешел на шаг, а после и вовсе решил остановиться и передохнуть.

Широкая улица, на которой очутился мальчик, была засажена деревьями; они уже начали цвести. Дома здесь были редки, но и те немногие являлись по праву украшением сего чудного места.

Люди тут тоже были другими: разодетые джентльмены в строгих фраках, сюртуках, цилиндрах, отутюженных брюках; дамы в пышных кринолиновых платьях и элегантных шляпках. Все они были не похожи на угрюмых громил с дубинками в руках и в железных касках, на бродяг в обносках. Народ с этой улицы являл собой население из другого государства.

Устыдившись своего внешнего вида, ребенок продолжил движение поодаль от прохожих, чтоб не мешать им и не попадаться на глаза.

Когда он перешел через дорогу, его взору открылось поле невероятных размеров, огороженное невысоким забором. Посередине прекрасного поля росли несколько стройных молодых деревьев, под ними стояли прилично одетые молодые люди и заинтересованно вели беседу. Недалеко от них располагалось масштабное и грандиозное здание в несколько этажей, приковавшее внимание юного скитальца. Он видел, как большие двери этого дома распахнулись, и в рассыпную, будто муравьи, наружу вывалились и дети, и довольно взрослые люди. Некоторые стремительно покидали территорию, выходили за ограду и шли восвояси, другие задерживались, собираясь группами и разговаривая с товарищами.

Восхищенно взирая на каждого из них, малыш простоял на одном месте, не заметив сгущения сумерек. Рассеялась последняя группка друзей, но ребенок все еще с восторгом осматривал огромное поле и величественное здание.

Его слух неожиданно потревожили шаги. За крошечным наблюдателем тоже наблюдали. Малыш обернулся на звук и насторожился, точно кот, застигнутый врасплох.

К нему приблизился юноша в темно-малиновом плаще и приветливо кивнул.

– Юный сэр, вы желаете здесь учиться? – учтивым голосом проговорил молодой человек, обращаясь к ребенку.

Тот, оторопев, что с ним разговаривает, вероятно, очень знатный господин, был в полной растерянности.

– Извините… Что? – пробормотал мальчишка, опуская глаза; однако, зря он считал, что взгляд, которым смотрит на него юноша, был высокомерным или гордым. Если бы он поднял голову, то наткнулся только на ласку и некоторое сочувствие.

– Вы желаете здесь учиться? – более внятно, но так же дружелюбно, сказал собеседник.

Быть может, юноша принял долгие раздумья над ответом за полное непонимание его вопроса, и это породило улыбку на его открытом и светлом лице.

– Такие моменты, как сейчас, заставляют меня усомниться в моем английском, – жалобно засмеялся молодой человек. – Извини, уж если кажусь тебе странным. Это здание – колледж, и ты столь долго изучал его взглядом, что я начал думать, ты хотел бы здесь учиться.

Малыш покачал головой:

– Нет, сэр. Тут просто очень красивые люди.

Подняв брови от такого приятного заявления, молодой человек снова улыбнулся.

– Неужели? Весьма необычный комментарий! Юный сэр, вы очень забавны, в самом хорошем смысле данного слова!

Заметив приятное выражение лица незнакомца, мальчишка тоже улыбнулся.

– Вот! А мне говорили, что британцы – сущая мрачность, – оповестил юноша. – Благодаря вам, я разобрался, что это миф! – помолчав и слегка посерьезнев, он спросил. – Почему же вы гуляете так поздно, сэр? И совсем один.

– А мне и не с кем больше гулять…

– Допустим, – протянул джентльмен. – Но для чего ваши поздние прогулки?

Не торопясь с ответом, малыш робко пробормотал, сам того не желая:

– Это не прогулка. У меня нет дома.

– Нет дома… – задумчиво повторил юноша, не шутя более.

Даже в вечернем свете можно было заметить перемену во взгляде молодого человека: от веселости и легкости не осталось и следа, их заменило беспокойство.

– Знаете, юный сэр, – обдумывая каждое слово, начал джентльмен. – Вы можете считать меня кем угодно, но, скорее всего, в душе я филантроп. Я предлагаю вам свое жилье, раз у вас нет собственного, я рекомендую свою персону вам в компаньоны, раз у вас такового не имеется.

Настороженность вновь овладела ребенком, когда он понял намерения юноши; опасение сорвалось с его уст:

– Вы захотите отправить меня в работный дом, – страшное слово плотно засело в его детском уме.

– Простите, я не знаю, что вы имеете в виду, – сконфуженно признался собеседник. – Но догадываюсь, что это место вам не по нраву. Даю слово чести, что ваша нога никогда не ступит туда, – с этими словами он приложил правую руку к груди.

Неожиданно для себя малыш открыл, что вид молодого незнакомца, его миролюбивое и смешливое поведение, – абсолютно все симпатизировало ему! Он не просто поверил в эту разыгранную клятву, он желал в нее верить. Душа откликается, чувствуя ласку, и продолжает слепо верить, даже если эта доброта фальшивая. К счастью, милосердие юноши являло в себе лишь искренность.

Джентльмен снял перчатку и протянул мальчику руку, боясь, что тот испугается. Но малыш вцепился в его ладонь сразу двумя руками. Он почувствовал защиту впервые за долгие часы одиночества.

– Мое имя Гаэль, – улыбнувшись, сказал растроганный молодой человек. – А тебя как зовут?

– Том, – зеркально отображая мимику нового знакомого, ответил малыш.

– Прекрасно, ты не против, если я буду называть тебя Тома́? Мне кажется, это имя лучше звучит на французский манер.

Ведя разговор на разные темы, Гаэль не спеша пошел прочь от здания колледжа, крепко держа в своей руке перепачканную рученку маленького скитальца.

Братья

Гаэль снимал флигель маленького дома в деревушке, находившейся неподалеку от школы. Сам флигель был вполовину меньше основного здания; при первом же взгляде на пристройку становилось ясно, что внутри не больше одной комнаты.

Однако обстановка обители студента создавала некую иллюзию, будто сие скромное жилище отражение души хозяина.

Отворив дверь флигеля, вошедший погружался в крошечный холл, откуда можно было направиться только в комнату, совмещавшую и спальню, и кабинет Гаэля.

Комнату наполнял свет, струившийся из единственного, но большого окна над письменным столом. На том столе в безукоризненном порядке лежали стопки книг. На узком подоконнике расположилась карта, свернутая трубой внушительного размера. Слева от окна находился диван, по вечерам становившийся кроватью; на его подлокотник облокотился строгий футляр альта. Также у противоположного подлокотника стояла широкая тумба с множеством ящиков, где жилец хранил несметное количество своих записей, рисунков, чертежей, поэтических дерзаний, нот и много чего другого. Справа от окна стена была занята только платяным шкафом.

Такая уютная комнатка сразу же завоевала симпатию маленького Тома. Мальчик обожал проводить время, изучая огромную и слегка пожелтевшую от старости карту мира. Вечерами Гаэль, по возвращении из колледжа, зажигал керасиновую лампу, ставил ее на стул, а на полу разворачивал карту, края ее придавливались книгами. Вместе с нетерпеливым Тома он садился на пол в турецкую позу и не только отвечал на все вопросы юного друга, но и рассказывал об исторических событиях, показывая на карте самое необходимое и интересное.

– Это Англия, – сказал он в один из таких размеренных вечеров, показывая карандашом границы государства на карте. – Сейчас мы находимся здесь, а именно… Приблизительно в этой точке, – Гаэль ткнул в Юго-Восточную часть страны. Хитро улыбнувшись, он покосился на заинтересованного мальчишку. – Проверка на память: помнишь столицу Англии?

Тома оторвал взгляд больших глаз от карты и выпалил:

– Лондон!

– А Италии?

– Рим.

– Франция?

– Париж, – хвастливо и победоносно заявил малыш.

– На французском? – в свою очередь еще шире заулыбался студент.

Выдержав паузу и поразмыслив, мальчик с особой старательностью проговорил «Paris», чем вызвал искренний восторг Гаэля.

– Браво, Тома, браво! Как же ты быстро все запоминаешь! Глядишь, обгонишь в знаниях своего учителя, – смеясь проговорил он, ласково гладя ученика по голове.

Гаэль любил улыбаться. Видя его улыбку, Тома не мог сдержать свою. Слыша его смех, мальчик тоже начинал смеяться. Два чужих по крови человека, найдя друг друга, уже не могли расстаться, даже разлука в пол дня была мукой для них. Оба они достаточно быстро привязались друг к другу, и эта уникальная связь проявлялась во многом, например, в копировании настроения. Если один погружался в задумчивость, другой следовал его примеру.

– Следующее, следующее! – однажды весело потребовал Тома, опять склоняясь над картой.

– Хорошо, – попытался успокоить его Гаэль, но не смог скрыть озорства в своих глазах. – Франция. Ты уже должно быть запомнил эти границы наизусть.

Без лишних слов ребенок пальцем провел по карте, выделяя контур страны.

– Превосходно! – последовала похвала. – Про что бы тебе рассказать? Хочешь послушать про Июльскую революцию? Она была в тысяче восемьсот тридцатом году, малыш. Прошло уже ровно пятнадцать лет, можешь представить? Итак, усаживайся поудобнее.

Передавая исторические и географические знания, которыми он владел, Гаэль также затрагивал философские темы, лингвистику, и некоторые науки. Все это было безумно интересно его юному другу, ребенок слушал его с исключительным вниманием, ловя каждое его слово.

Вскоре воображение мальчика увлекли книги, только он их пока не читал, а поражался интересу, горевшему в глазах студента, когда тот брал в руки очередной учебник, а лучше – роман.

Однажды вечером, когда по привычке Гаэль раскрутил карту и поставил свечу на стул, Тома переставил свечу на письменный стол, где уже лежала выбранная им книга.

– Я хочу читать, – заявил ребенок. – Научишь меня, пожалуйста?

Карта сама свернулась в трубку и осталась лежать на полу. Студент пододвинул второй стул поближе, и они оба склонились над книгой.

– Этот роман на французском языке, – пояснил старший, но Тома не отрекся от желаемого.

– Значит, я буду читать на французском, как ты, – просиял мальчик.

– Твое стремление к знаниям похвально, мой дорогой друг, – с братской нежностью изрек молодой человек. – Однако на гору взбираются постепенно, шаг за шагом. В данную минуту, к сожалению, ты не сможешь прочесть эту книгу, но чтобы это было тебе по силам в ближайшем будущем, я могу помочь тебе выучить алфавит. Затем мы перейдем к всевозможным правилам чтения, и только после этого к книгам.

План действий не напугал малыша; он отодвинул роман и согласился начать учить буквы. Через час Тома уже знал алфавит наизусть.

– Это было слишком легко, Гаэль, – сказал он, зевая. – Давай сразу и правила выучим?

Юноша, улыбаясь, покачал головой.

– Ну уж нет! Мне надо какими-нибудь силами приковывать твой интерес, – рассмеялся он. – Иначе ты уйдешь от меня, когда мне ничего не останется рассказать.

– Я никогда так не поступлю! – возмутился мальчишка, уставившись на собеседника взглядом, в котором безграничная преданность смешивалась с укором.

Поспешив загладить свою вину за сказанное, Гаэль уверил:

– Я знаю, знаю. Мне вздумалось пошутить. На самом деле, уже поздно. Я жажду забыться сном, да и ты, право, тоже изрядно устал.

Условившись перейти к правилам завтра, они погасили свечу и легли спать.

На следующий вечер, возвратясь из колледжа, студент не забыл о данном обещании.

Когда за окном уже совсем стемнело, Тома отложил лист, где прописывал и читал различные сочетания букв и маленькие слова, и тяжело вздохнул.

– Странно, – буркнул мальчик. – больше это не кажется мне веселым.

– Почему же? Здесь нет ничего странного! – отозвался Гаэль с другого конца комнаты; он сидел на полу и перебирал ноты. – Теория всегда сложна и смертельно скучна. Но это не повод сдаваться в плен своей лени! – он подошел к ученику, держа в руках разлинованную бумажку. – Смотри, это ноты. Кажется, всего лишь какие-то хаотичные точки, верно? И их положение, как ты понимаешь, должно быть просчитано точно. Для этого нужно учить теорию, а затем следуют долгие и мучительные дни практики. И что ты получаешь в конце? Вот что!

Гаэль взял альт, лежавший на столе, и в комнату нахлынули мелодичные звуки, лившиеся из-под смычка.

– Сыграй еще что-нибудь, – попросил Тома, когда последние отголоски песни утихли. – Я допишу и дочитаю все завтра.

– Как прикажете, – учтиво кивнул старший и начал другую пьесу.

Спустя месяц тренировок, малыш мог гордиться тем, что освоил правила чтения и приступил к тому самому роману. Однако, чтобы понять смысл текста, ему потребовалось пополнить словарный запас и выучить грамматику. В трудные часы ребенок в отчаянии думал бросить все, но после, замечая знакомое слово в какой-либо книге, или понимая случайно брошенные Гаэлем фразы на французском, Тома ободрялся и с укрепленными надеждами приступал к учебе. Для своего возраста он был чрезвычайно серьезен; одолев роман и добившись своей цели, он не остановился.

Спустя пару недель после прочтения первой книги, мальчик принялся искать новое чтиво среди того, что имел его старший друг. Выбрав небольшую пьесу, Тома раскрыл ее на середине и ужаснулся: он не понимал ни слова.

Тут же в дверях появился Гаэль; он выглядел измотанным и опечаленным. Задумав приободрить его, ребенок не без волнения решился вести с ним диалог на французском.

– Почему ты грустишь? – робко спросил Тома, боясь допустить ошибки.

Гаэль лег на диван, поэтому малыш не мог заметить его на миг появившейся улыбки.

– Я не грущу, – отвечал ему старший на своем родном наречии. – Это всего лишь усталость.

Тома бросил сочувственный взгляд на друга, а затем снова посмотрел на книгу, которую держал в руках.

– Гаэль? Что это за… – малыш задумался, припоминая иностранное слово, однако сдался и произнес его на английском: – …язык?

Он передал ему пьесу, и студент, едва увидев обложку, с готовностью сообщил:

– Итальянский.

– Ты и его знаешь? – удивился мальчик.

– Да, – без хвастовства сказал юноша. – Мой отец – корсиканец, переехавший в Реймс. Мать – француженка. Мы, конечно, чаще использовали французский, но и итальянский тоже не редко звучал в нашей семье. Он как второй родной язык для меня.

Новый факт еще больше поразил Тома.

– Сколько языков ты знаешь? – расспрашивал он на английском, однако Гаэль, видимо, бросил ему вызов, продолжая говорить на французском.

– Французский, итальянский, английский. Также учу латынь и планирую в скором времени приняться за греческий.

Мальчик присел на край дивана и сочувственно вздохнул:

– У тебя, верно, голова трещит от таких знаний.

Студент засмеялся, привстал на локтях, и затем сел рядом с юным другом.

– Нет, – покачал светлой головой он. – Мне это приносит радость. Ты и сам понимаешь.

Несколько минут они оба молчали. Слышен был лишь марш часовых стрелок. Лицо молодого человека снова омрачила тоска.

– Ты был прав, Тома, – тихо признался Гаэль. – Я и впрямь опечален.

Мальчик с тревогой посмотрел на друга, ничего не говоря и дожидаясь, когда тот продолжит.

– Сейчас, как ты знаешь, июнь. Я окончил колледж несколько недель назад и тянул время, хоть у меня заканчивались деньги. Что я имею в виду?..

Снова молчание. Война меж мыслями является причиной запинок и долгих пауз.

– Мне нужно уезжать, – сокрушенно доложил Гаэль, не в силах смотреть на собеседника; однако если бы он перевел взгляд, то наткнулся бы на преданную, исполненную решительности улыбку.

Когда-нибудь люди научатся смотреть в глаза.

– Все еще не понимаю из-за чего ты грустишь, – просто заявил Тома. – Я ведь поеду с тобой.

Студент живо обернулся, не веря своим ушам; на его лице застыла неловкая милая улыбка. Крепко обняв ставшего столь дорогим мальчика, он пробормотал:

– А я опасался, что ты захочешь остаться…

– Ни за что! Ни за что! – выпалил Тома, округляя глаза. – Я никогда с тобой не расстанусь! Никогда. Если кто-то нас разлучит, я сбегу от него и найду тебя все равно!

Тронутый такой бескорыстной верностью, Гаэль поднялся с дивана и стал напротив мальчика, с наигранной торжественностью произнося слова:

– Властью, данной мне мною, – эта фраза вызвала хохот у ребенка; юноша же, сохраняя артистизм, был якобы серьезен. – Объявляю Тома, пяти лет от роду, моим братом, и обещаю верой и правдой служить ему, помогая в трудную минуту.

Стоя на диване, Тома был практически на одном уровне с Гаэлем.

– Я принимаю эту честь с благодарностью, – ребенок подражал тону старшего; во взоре его не прослеживалось и намека на фальшь. Он у обоих излучал искренность. – Я буду предан тебе вечно!

Если бы кто-нибудь посторонний наблюдал эту сцену, он бы назвал ее слишком театральной. Однако, так как в комнате не нашлось ни единого, кто мог судить, души двух людей верили и четко знали, что произнесенная речь не пуста.

Этим же прекрасным вечером Гаэль и Тома вместе пошли в город и купили два билета на поезд до Плимута и на пароход, отчаливавший вечером следующего дня. Придя домой, они собрали вещи, и молодой человек отплатил хозяину дома за аренду.

Часа в четыре утра жильцы оставили комнату, а в шесть – завтракали, слушая стук колес поезда. Прибыв в Плимут, путники отобедали и разместились на пароходе.

Ночью не появлялось желание спать. Тома, выйдя на палубу, завороженно смотрел на удаляющуюся землю, а когда и ее очертания поглотил мрак, мальчик поднял голову и долго смотрел на небо.

Путь

домой

На утро пароход прибыл в Кале.

Помогая Гаэлю нести его вещи, Тома был слегка рассеян; его расширенные глаза пробегали по каждому пассажиру, любому прохожему; здания и природа в виде одиноких деревьев также не оставались обделенными его вниманием.

– Тома, будь внимательнее! – остерег малыша Гаэль, когда они вместе сошли с судна.

Мальчик обернулся, но от неожиданности не сразу разобрал по-французски. Новый для него язык теперь звучал везде. Он не являлся напечатанным текстом на пожелтевших страницах, он был свеж, дышал, жил, доносился из уст окружавших мальчишку горожан, звучал в разных тембрах и с множеством интонаций. Чувствуя разгорающееся волнение, Тома не отходил от своего названого брата дальше, чем на метр. Голова его кружилась от потока голосов. Задрав голову, он посмотрел на Гаэля; взгляд того был ясен и полон нежности.

– Куда мы идем? – по привычке малыш говорил с ним на английском, собеседник это заметил, однако он такой привычки не имел.

– Сейчас позавтракаем, а затем будем искать карету, чтобы поехать в Реймс, – отвечал Гаэль. – Мне нужно навестить отца. Он не знает о нашем приезде, так что для него это обернется сюрпризом.

Улица л'Этап, по которой ступали путники, вливалась в многоголосую Оружейную площадь, где развернулась ярмарка; веселая толпа наполняла окрестности гулом и рокотом. Поверх их голов высилась Сторожевая башня с гигантской разверзшейся пастью, словно кричащий зверь, тонущий в потоке людских тел.

Карету удалось найти лишь после обеда, ближе к вечеру; мало кто соглашался мучить лошадей долгой дорогой. Все же уговорив извозчика, путники загрузили свои вещи, уселись поудобнее и отдали приказ ехать.

– Уверен, тебе понравится старый добрый Реймс, – негромко проговорил Гаэль, когда мальчик устало положил голову на один из чемоданов. – Мой отец примет тебя, будто родного сына, ты можешь не беспокоится, он справедлив и добр.

– Прямо как ты, – заметил Тома, взирая на брата из-под полуопущенных век.

Карета была наглухо закрыта со всех сторон, а полумрак внутри нагонял сон на ребенка.

– Возможно, но он все еще мой недосягаемый идеал, – серьезно изрек юноша; в какой-то момент он просиял улыбнувшись. – У нас прекрасный дом! Я помню, окно моей комнаты выходило на восток, и я любил просыпаться рано и следить за тем, как светлеет небо. Подвигал стул, залезал на подоконник и сидел, наслаждаясь сладковатым ночным воздухом. Рядом с окном рос аккуратный клен, чья крона была естественна и кругла; он успокаивающе шептал мне колыбельные при малейшем порыве ветра. У нас есть дивный сад, я обожал там гулять, особенно, если нужно побыть наедине с мыслями. Со всех сторон тебя окружают подстриженные кусты, миловидные деревца… Как только мы приедем, я познакомлю тебя с нашими дорогими слугами, у нас их не много, но они не просто рабочие, они – члены семьи. Их совсем не много. Самый близкий наш друг – садовник, синьор Моретти, знавший меня с рождения. Право, эти люди дороги нам с отцом. Еще у нас есть небольшая конюшня, нашей лошади уже двадцать шесть лет. Представляешь, Тома, она старше меня на четыре года! Ее зовут Тереза, она кочевала с моим отцом, когда тот покидал Корсику, и до сих пор она с ним. Какое же кроткое существо наша Тереза! Если захочешь, ты можешь прокатиться верхом, Тома, это совершенно безопасно. В этих черных глазах теплится столько ума и любви, что заглянув в них, ты не сможешь не отразить эту любовь и признательность в своих глазах и на своем лице…

Тома, борясь с усталостью и сном, старался внимательно слушать. Хоть во взоре можно было по ошибке прочесть безучастие, его сердце трепетало от теплоты, звучавшей в голосе Гаэля.

– Извини, что утомляю тебя разговорами, – сконфуженно сказал он, очнувшись от воспоминаний. – Поспи, дорога длинная.

Малыша не стоило уговаривать. Глаза его сомкнулись, и спустя каких-то несколько секунд пришел крепкий сон.

Тома пробудился, когда карета остановилась.

– Мы приехали? – зевнул мальчик, потягиваясь и разминая затекшую спину.

– Нет, – в недоумении нахмурился Гаэль и поспешил выйти. – Жди тут, – скомандовал он и закрыл дверцу.

До слуха мальчишки донесся разговор, из которого он понял, что возница дальше не поедет даже за дополнительную плату: лошадь вымотана. Словно в подтверждение, дверца кареты снова отворилась, и Гаэль с озадаченным видом попросил Тома выйти, а сам начал доставать чемоданы наружу. Дождавшись полной разгрузки транспорта, возница сел на козлы; лошадь двинулась тихим шагом.

Вечер обретал густую окраску. Путники, нагруженные вещами, направились искать другой экипаж.

По правую сторону от Тома расположилось огромное здание с двумя рядами окон с голубыми деревянными ставнями; над полукруглыми воротами, выкрашенными в такой же цвет, значилась надпись «Hôpital Général», обрамленная искусными завитками. Слева, на фоне просыпающихся звезд, высился грозный шпиль белесой церкви.

– В каком мы городе? – поинтересовался ребенок.

– Это Сент-Омер, замечательнейшее место! – сообщил юноша. – Я тут был несколько дней до отъезда в Англию.

И здесь отыскать карету представлялось практически невозможным, особенно на ночь глядя. Извозчики разводили руками и качали головами, слыша предложение о поездке до Реймса или хотя бы до Лана. «Переждите ночь, на утро легче будет найти желающих,» – советовали они, однако молодой человек дорожил временем и наотрез отказывался ночевать. Огромного труда стоило выловить в сети улочек фиакр и упросить кучера за повышенную плату доехать до Арраса. Гаэль погрузил багаж, помог Тома забраться и устроился сам. Их снова ждал долгий путь, единственное утешение – он был легче, благодаря лунной и тихой ночи, навевавшей дремоту и позволявшей забыться.

Одной рукой обнимая спящего маленького брата, Гаэль тоже уснул незаметно для себя.

За

плеском

волн

не

слышно

шума

перемен

Через день путники добрались до Реймса. Дорога их, отнюдь не легкая, пролегла через Аррас, Сен-Кантен и Лан, где они едва ли делали передышки, стараясь сразу поймать следующий транспорт; последние два извозчика, по настоянию юноши, подгоняли лошадей, и те переходили на размашистую рысь.

Распрощавшись с кучером, они решили позавтракать в таверне, а после продолжили дорогу пешком: некоторые улочки не годились даже для двуколок.

– Я вижу, мой дорогой Тома, путь тебя измотал, – заметил Гаэль. – Наше путешествие скоро подойдет к концу, и ты сможешь отдохнуть.

Путники свернули с улицы Ларж на де ля Кутюр; после этого от юноши так и веяло нетерпением: он вглядывался в знакомые дома, видно было, как дыхание его часто сбивается.

– Много чего изменилось! – воскликнул он, оглядываясь с восторгом.

Забыв про усталость, Гаэль быстрым шагом направился к воротам прекрасного двухэтажного дома. Тома еле поспевал, отдавая все свои последние силы, чтобы его скорость соответствовала скорости провожатого.

Небрежно сбросив с себя чемоданы, молодой человек несколько раз постучал в ворота, заглядывая во двор через резные щели в заборе. Не прошло и пяти секунд, как его стук снова разнесся над окрестностями.

– И дом поменялся… Все поменялось… – взволнованно прошептал юноша. – Видно, дела отца идут в гору. Прежде это был скромный уголок!

Едва его слова утихли, роскошная калитка отворилась и показался привратник.

– Добрый день, месье! – кивнул ему Гаэль.

– Добрый день, – ответила бесстрастная фигура.

– Мы с вами не знакомы, но я сын синьора Равелло, живущего в этом поместье, – подавляя приступы счастья, сообщил путник. – Пожалуйста, не говорите ему ничего о моем прибытии! Я хочу сам прийти, неожиданно! Пропустите меня, месье.

– Я не могу вас пропустить, – бросил привратник, оценив ледяным взглядом пыльную одежду юноши, никак не сочетавшуюся с превосходным видом дома, которого он называл своим.

– Почему же? – возмутился Гаэль.

– Я не имею понятия про какого синьора вы мне только что рассказали.

– Как же! Вы не знаете, кому вы служите?! – студент недоверчиво свел брови; лицо слуги оставалось непроницаемым, точно камень.

– Я служу графу де Кюри, – каждое слово привратника омрачало лицо его молодого собеседника и повергало его разум в недоумение. – Это поместье принадлежит только графу де Кюри. Он отбыл в Париж и вернется не скоро, так что я не имею права вас впустить.

Гаэль отшатнулся, ему казалось, что под ногами разверзлась пропасть; голова загудела от неожиданного известия. Маленький Тома не сводил с него глаз, полных смятения.

– Подождите… – шептал юноша, силясь прийти в себя. – Подождите. Но здесь живет мой отец…

– Это поместье – сад, дом, все пространство, огороженное забором, – всецело принадлежит графу де Кюри, – безжалостно повторил слуга.

– Но как же! Вы не знаете при каких обстоятельствах было продано поместье? – впиваясь взором в человека и теряя контроль, допытывался Гаэль.

– Я не располагаю сей информацией.

– Что сталось с прошлым владельцем? Он жив? Где он живет? Или же он…

– Я не знаю, месье, – качнул головой привратник; терзания незнакомца растопили на его лице некое сочувствие.

Юноша долго неподвижно стоял, вперив ошеломленные и опустошенные мысли вглубь сада. Затем, шатаясь, он подошел к Тома и поднял свой багаж с земли.

Голос слуги долетел до него, будто отзвук далекого эха:

– Мне передать графу де Кюри о вас?

Ничего не ответив, Гаэль пошел прочь от поместья, ведя малыша за собой.

Впервые поселившиеся между ними молчание являлось столь угнетающим. Мальчик не до конца осознавал, что происходит и почему их не впустили, а ужасающий вид всегда радостного друга только усиливал его треволнения.

– Гаэль, – робко пискнул он. – Что случилось?

Брат ответил не сразу, малыш боялся повторять вопрос.

– Я не понимаю… Не понимаю… – пробормотал студент не своим голосом.

Больше мальчишка не решался с ним заговорить.

Ломая голову над тем, идут ли они бесцельно, или нет, ребенок заметил, как шаг Гаэля замедлился. Вскоре путешественники остановились у небольшого дома.

Стук призвал дворецкого.

– Здравствуйте, месье, – поприветствовал он.

– Добрый день, – проговорил гость бесцветным голосом. – Здесь еще живет мадам Бертлен?

– Да, это ее владения.

«Владениями» служака называл аккуратный маленький домик с пристройкой и крошечный цветущий садик с прудом, полным золотых рыб.

– Мадам сейчас дома? – получив положительный ответ, молодой человек продолжил. – Доложите, пожалуйста, мадам Бертлен, что к ней пришел Гаэль Вюйермоз, ее старинный друг.

Приняв от гостя визитную карточку, дворецкий не успел удалиться, как на пороге домика появилась дама. Она всплеснула руками и заторопилась навстречу путникам; дворецкий посторонился, уступая ей дорогу.

– Я не в силах поверить! – восторгалась она, обнимая юношу по-приятельски, с деревенской сердечностью. – Месье Вюйермоз нас не забыл! Ах, как славно, что вы приехали! Давно ли вы во Франции?

– Нет, – незваный гость качнул головой.

– Это что же, ваш маленький слуга? – умильно улыбнулась женщина. – Хорошенький.

– Вовсе нет! – Гаэль мигом вернулся к действительности, густо краснея и надеясь, что малыш ничего не разобрал. – Это мой названый брат, его зовут Тома. Он плохо говорит по-французски, но очень старается.

– И впрямь чудный ребенок! – воскликнула мадам Бертлен и опомнилась. – Зачем мы стоим на улице? Пройдемте же скорее в дом, выпьем кофе, вы мне расскажете о своих приключениях за пределами родины, месье Вюйермоз. Право, я очень соскучилась по вашему обществу! Пройдемте.

Однако Гаэль не сдвинулся с места.

– Погодите.

Дама обратила внимание на его подавленное состояние.

– Что с вами… – мигом осознание озарило ее, и она издала сочувственный вздох.

– Что с моим отцом? – негромко произнес юноша, приготовившись ко всему.

Мадам Бертлен внимательно посмотрела на старого друга и изрекла:

– И данный вопрос – первый… Это многое говорит, месье, вы могли бы сетовать насчет поместья, но…

– Прошу, ответьте мне! – в негодовании воскликнул Гаэль, что заставило женщину вздрогнуть.

– Ваш отец переехал в Провен…

– Так он жив! – выдохнул молодой человек, щеки его снова обрели живой цвет. – Какое же это счастье! Говорите, говорите! Где он? Вы знаете его точный адрес? – расспрашивал обезумевший сын, доставая маленькую записную книжку из внутреннего кармана жилета.

– Да, конечно! Насколько я помню, он живет на улице Марго. Запишите! – она продиктовала гостю все, что знала. – Странно, разве синьор Равелло сам не должен был вам рассказать? – тихо проронила хозяйка.

Спрятав блокнот обратно в карман, Гаэль виновато поморщился.

– Я не пользовался почтой все четыре года пребывания в Англии, – сокрушенно признался он. – Представляю, отец сильно переживал…

– Признаюсь, мне не ловко, месье Вюйермоз, заставлять гостей стоять у порога, – мягко сказала мадам Бертлен. – Еще раз умоляю вас пройти в дом. Ваш спутник выглядит изнеможенным.

Гаэль обернулся и рассеянно посмотрел на маленького Тома; тот, если и был уставшим, не подавал вида, перенося трудности с гордостью и терпением. Старший брат слабо дернул уголками губ, но неискренняя улыбка лишь разогрела сочувствие во взгляде малыша.

– Прошу меня простить, мадам Бертлен, – вздохнул молодой человек, склоняя светловолосую голову. – Но я хочу увидеть отца как можно скорее. Мне нужно ехать в Провен. Еще раз извините.

– Но постойте! Я хочу быть вам полезной, месье Вюйермоз. Отправляйтесь в путь в моем экипаже, наши кони молоды и резвы, – удерживая гостей, она окликнула кучера и велела подготовить экипаж для поездки.

Гаэль сердечно пожал руку мадам, не веря такой удаче.

– Спасибо вам, мой дорогой друг! Как мне вас отблагодарить? Мне не жалко для вас никаких наград.

– Моя награда в том, что вы называете меня другом, месье, – с улыбкой молвила женщина, следя за выполнением ее приказа.

Экипаж был полностью готов. На козлах сидел кучер, державший тонкую плеть над двумя бурыми жеребцами.

Осыпая великодушную женщину благодарностями, Гаэль усадил в транспорт маленького брата. Когда после всех прощальных лобызаний можно было ехать, кучер подстегнул плетью коней, и карета заторопилась оставить хозяйский дом позади.

Сирень

,

позабытая

из

-

за

чая

Над высокими обросшими зеленью холмами восходило бледноликое солнце. Его любознательные лучи пробирались во все укромные места, протискивались в любые темные углы и непременно озаряли утренним светом. Купаясь в этом теплом свечении, певчие птицы взмывали в небеса, будто проталкивая солнце и помогая ему подняться, чувствуя его преклонный возраст.

В восемь часов утра карета минула церковь Сен-Круа, и через минуту у скромного двора кучер остановил лошадей, несшихся во весь опор. Из экипажа чуть ли не на ходу выпрыгнул молодой человек, он помог слезть со ступенек ребенку и взвалил на себя чемоданы. Но даже ноша не умерила его пыла. Позабыв распрощаться с возницей, юноша ринулся к невысоким воротам и принялся настойчиво стучать.

Дверь приоткрылась, за ней виднелась смуглая и морщинистая физиономия слуги.

– Месье Гаэль Вюйермоз? – издал сдавленное восклицание тот, полностью отворяя дверь.

– Синьор Моретти! – не помня себя от радости юноша бросился в объятия к старому невысокому человечку.

Слуга что-то невнятно пробормотал, и, к сожалению, Тома остался совсем за гранью понимания диалога, так как тот велся на итальянском.

– Ну что же вы, что же! – между тем отстранился от слуги Гаэль, однако держа ладони на его тощих плечах и с невыразимой нежностью заглядывая во влажные глаза старого друга. – Мой любезный Моретти, не стоит проливать слез! Я вернулся, и даже не один! – он указал движением руки на крошечного спутника. – Бедный сирота стал моим любимым братом!

Заметив обращенные на него взгляды, Тома слегка поклонился.

– Право, вы неизменно добры! Какое же счастье, что время не переменило ваши нравы, месье Вюйермоз! – с улыбкой сказал Моретти.

– Послушайте, но где же отец? – взволнованно спросил юноша. – Он здоров?

– Еще бы! Вы заявились в тот момент, когда синьор Равелло и я пересаживали сирень. Он все еще ждет меня и, вероятно, бранит за долгую отлучку, – слуга лукаво усмехнулся.

– Я сам к нему приду! – выпалил молодой человек. – Не предупреждайте его, милый Моретти, прошу!

Слуга лишь сделал жест рукой, пропуская вперед господина и маленького гостя, а сам взял весь багаж и пошел следом.

Гаэль, забыв обо всех, побежал по единственной тропинке, ведущей, очевидно, в сад.

Он замер, увидев среди зелени и цветов старика. Тот был одет в простую одежду, в ней юноша узнал старый жилет, которому уже было более двадцати лет, и широкие штаны из толстого сукна, также не отличавшиеся новизной. Старик стоял спиной к гостю и окапывал куст, не прерывая недовольное бормотание.

– Ну и где он? – доносилось до ушей пришедшего молодого человека. – Вот же лентяй, только и придумывает поводы, чтоб от работы отлынивать…

– Не стоит наговаривать на доброго Моретти, отец, – бесшумно подойдя ближе, бросил Гаэль. – Он поистине предан вам.

Старик вздрогнул и обернулся, лопата выпала из его рук, которые он словно сложил в молитве.

– Гаэль! – прошептал он, глядя на сына широкими и ясными глазами, полными шока и бесконечной любви. – Гаэль!

Юноша бросился к нему в объятья.

– Простите меня, отец, – видя слезы на смуглых щеках старца, виновато произнес сын. – Я знаю, вы мне посылали письма, но я не пользовался почтой, у меня едва хватало денег… Мне ужасно стыдно!

– Ах, понимаю, понимаю, – горько отвечал ему седовласый синьор Равелло. – Тебе не за что себя корить. Однако, что и говорить, я провел сотни ночей не смыкая глаз, думая о тебе…

Гаэль ни на миг не сомневался в этом заявлении, он стал винить себя еще больше, только уже молча. Отпрянув, старик посмотрел на юношу с восхищением, смешанным с долей досады.

– А я, балда, ожидал увидеть все того же парнишку восемнадцати лет, – смеясь и стараясь не лить слезы, выдавил синьор Равелло.

– Что же вы…

– Четыре года прошло ведь…

– Ну, отец! Право, перестаньте! – мягко возмутился Гаэль. – Вы живы и здоровы, я жив и здоров! К тому же, я нашел вас, мы вместе. Все замечательно, а вы тем временем печалитесь и гневите судьбу. Так нельзя, прекращайте!

– Прав ты, прав, – бормотал старик, быстро кивая; он был чрезвычайно суеверен. – Но как же ты меня нашел? Я думал, что это невозможно…

– Нисколько! Это оказалось очень даже просто.

– Просто?! Как же, Гаэль?

– Я вам все объясню, – обещал сын. – Но не здесь. Мы очень устали в пути и хотели бы отдохнуть.

Старик Равелло непонимающе воззрился на молодого человека и насторожился.

– Мы? Ты сказал "мы".

Гаэль улыбнулся и уверенно кивнул:

– Я не ошибся, а ты не ослышался. Да, я сказал "мы", потому что в Англии я не мог расстаться с моим вернейшим другом – мальчиком-сиротой. Его зовут Тома, и я попрошу считать его моим братом.

Сохраняя непонимающий вид и обдумывая каждое слово, отец выглядел слегка напряженным.

– Сколько же ему лет? – спросил он.

– С недавних пор – пять, – ответил Гаэль, и нетерпеливо повернулся в сторону дома. – Пойдемте же! Я вас познакомлю!.. Вы только поглядите… вон, в окне! Синьор Моретти уже разливает чай по кружкам и любезно переговаривается с Тома! Присоединимся к ним, отец!

Семья

Гаэль не ошибся, его маленький брат удобно устроился за круглым столом, накрытом белой скатертью в честь столь радостного события. Миловидные простые тарелки красовались рядом с керамическими кружками, над которыми клубился пар от горячего душистого чая.

Моретти поставил дивный чайник в центр стола и посмотрел на часы.

– Превосходно! – воскликнул он, и Тома, отвлекшись от своих дум, посмотрел на него. – Месье, вы голодны? – учтиво спросил слуга.

Мальчик решительно кивнул, наконец хоть что-то поняв.

– Мясной пирог уже готов, – сказал Моретти, в то время как дверь распахнулась, и на пороге появились счастливые отец и сын.

– Мясной пирог! – подхватил вошедший Гаэль. – Неужели нам предоставится такая честь испробовать ваш пирог, Моретти? Я ведь до сих пор помню, как восхитительно вы готовите!

Польщенный слуга поклонился. Он подошел к печи и вынул дымящееся чудо, мгновенно распространившее аппетитный аромат по всей комнате.

Пирог поставили напротив чайника и разрезали на равные доли. Как ранее сказал Гаэль, синьор Моретти был не просто слугой, но преданным старым другом, пережившим вместе с хозяевами и удачи и несчастья; поэтому ему разрешалось есть за хозяйским столом рядом со своим господином. Так же он поступил и сейчас, заняв место по левую руку от синьора Равелло.

Тома все это время либо изучающе озирался, либо бросал робкие взгляды, короткие, как вспышки молний, на людей, неожиданно ставших для него семьей. Пока Гаэль, зайдя в дом, отдавал дань великолепию пирога, малыш изучал незнакомого человека, приветливо ему улыбнувшегося и протянувшего смуглую руку.

– Добро пожаловать, сын мой, – произнес хозяин по-английски. – Меня зовут Фабио. Надеюсь, тебе полюбится наша скромная обитель.

– А меня зовут Тома, – смущенный и благодарный за теплый прием, он едва мог воплощать мысли в речь.

Услышав сей краткий диалог, Гаэль отвлекся от созерцания пирога.

– Ну отец! Не ведитесь на удивленный взор этого юнца, он понимает и на французском, однако стесняется в этом признаться.

После еды господин и хозяин совершенно позабыли о недавнем занятии – пересадке сирени. Старый Моретти отправился в свою коморку, чтоб насладится полуденным сном и отдохнуть, ведь солнце в зените, по его словам, плохо влияло на его организм.

Маленький Тома, все еще сидя за столом, наблюдал за переменившимися настроениями отца и сына; он косился на старшего брата и чувствовал исходящее от него смятение, хоть тот и старался держать себя в руках. Отец, стараясь не смотреть в глаза сыну, тоже выглядел растерянным.

– Прошу, покажите мне ваш новый дом, – прервал тишину Гаэль, поднимаясь; Тома тоже поспешил встать из-за стола.

Еле заметная дрожь пронзила старика. Он несколько раз кивнул и что-то пробормотал.

Ныне синьор Равелло располагал миловидным крошечным двухэтажным домиком. Как узнали прибывшие путники, на первом этаже находились прихожая, кухня и комната Моретти. Поднявшись на второй этаж, они очутились в небольшом зале, практически необставленном мебелью; оттуда левая дверь вела в комнату синьора Равелло, а правая – в его библиотеку.

– Можно мы пойдем туда? – спросил Тома, указывая на правую дверь.

– Ну конечно! – ответил старик, обрадованный вызванным интересом, и отпер. – Единственное, о чем попрошу: простите мне сей ужасный беспорядок.

Малыш и не заметил бы ничего, а вот Гаэль все глубже погружался в думы, делавшие его пасмурнее осеннего дня.

Оставив сопровождавших, Тома размеренным шагом прошествовал вдоль старого книжного шкафа, единственного в помещении. Поднявшись на носки, он узрел дивную книгу в алом переплете и с разрешения вынул ее из общей массы. Надпись на обложке оказалась на английском и гласила: «Мифы древней Греции».

Припоминая рассказы старшего брата о Греции, ее истории и мифах, мальчик в предвкушении перевернул первые страницы и погрузился в чтение, не замечая бормотания взрослых. Когда он перелистывал десятую страницу, ему на плечо опустилась рука старика; Тома, не заметив, что к нему приблизились, вздрогнул и резко поднял голову.

– Извини, что напугал, – проговорил синьор Равелло; уголки его губ слегка подрагивали. – Я вижу, тебе интересно, да?

Только сейчас ребенок заметил, что Гаэля нет в комнате. Потому-то и не следовало замечаний по поводу языка.

– Весьма, – ответил Тома и провел пальцами по шершавой обложке, в глубине души чувствуя трепет. – Я уже слышал много таких историй от Гаэля, но здесь, видимо, их намного больше.

– Ты прав, в этой книге собраны практически все известные мифы, – кивнул старик.

На этом разговор испустил предсмертный вздох, грозя умереть и выплеснуть в свет неловкость.

– Гаэль тебя многому научил, – продолжал он, с напускным вниманием разглядывая корешки книг.

Всмотревшись в лицо собеседника, Тома не заметил лукавства и с облегчением перевел дух.

– Я люблю его слушать, – просто признался малыш. – Он рассказывает интересно и вовсе не сложно. Ведь он и школу окончил, и книг столько разных прочел…

– Не строг ли он с тобой? – серьезно спросил седой отец. – Он иногда может переборщить, такой уж он человек.

Ребенок непонимающе склонил голову. Строг? Про одного и того же человека они говорили?

– Он никогда не был строг ко мне, месье! – поспешил заверить Тома. – Наоборот, он ласков и мил. Гаэль любит меня, и я тоже его люблю.

После этой фразы в комнате воцарилось молчание; мальчик углубился в чтение, в то время как старик подошел к круглому окну.

На лестнице послышались шаги, вскоре в библиотеку вернулся Гаэль.

– Тома, – улыбнулся он. – Хочешь, я могу найти такую же книгу, только на французском? Как я помню, тут их два издания, – задумчиво сказал юноша, изучая содержимое каждой полки. – Правда, отец?

Последовал утвердительный ответ.

– Ах, вот же! – его взгляд задержался на одной из книг, идентичной первой.

– Спасибо, но мне удобнее на английском… – запротестовал малыш, но Гаэль, все же, вручил ему свою находку.

– Так что же? – издал он лукавый смешок и обернулся к отцу, предоставив маленького брата редкому и не горькому одиночеству.

Капля

смуты

в

юную

душу

После ужина, когда Моретти удалился к себе, а Тома встречал сны в погруженной во мрак спальне, на кухне зажглась керосиновая лампа, и на стене отразились два силуэта.

Гаэль придвинул кресло поближе к креслу отца. Во тьме их лица были печально-серые; оба собеседника предчувствовали разговор лишенный радостных переживаний.

– Я знаю о чем ты спросишь, – нарушил тишину старик, склоняя голову. – Это естественно. Спасибо, что ни о чем не говорил ранее; будет лучше, если этот разговор коснется только наших ушей.

Словно не услышав данную фразу, юноша пробормотал:

– Не понимаю с чего начать… Вы продали дом, переехали… Что произошло после моего отъезда, отец?

Послышался ожидаемый тяжелый вздох, после чего некоторое время ни единый шорох не тревожил покоя темной комнаты; изредка лишь блестели синие слабовидящие глаза старика, в которых отражался тусклый огонек лампы.

– Много чего произошло, – пробормотал отец.

– Я буду слушать, даже если разговор затянется до восхода.

– Да, да… Произошел кризис, неурожай, голод. Сорок четвертый год казался ужасным; настал сорок пятый, он был убийственным. Неужели это только начало? – прошептал Равелло, проводя дрожащими пальцами по лбу. – Когда ты уезжал, я и подумать не мог, у меня не было даже предположений о таком безжалостном будущем. Спустя три месяца после твоего отъезда мой доход становился скуднее и скуднее. Может быть, это не являлось следствием кризиса. Право, не знаю. Я выдал зарплату слугам и распустил их; пожелал остаться только Моретти, он верен мне. Пожалуй, благодаря ему я не кончил существование, раскачиваясь на веревке или сжимая револьвер в руках, сведенных судорогой. Судьба повернулась ко мне лицом, искаженным в приступе истерического смеха. Ни на что не хватало денег, работа уже не кормила, а отбирала остатки сил. Тогда я решил продавать; продавать, как мне казалось, самое ненужное. Затем я начал постепенно расставаться с семейными ценностями, с памятью. Ушли драгоценности твоей матери, картины, которые хоть чего-то стоили, затем мебель… Дом буквально опустел. Пол года – и я уже сдаю половину дома и сада в аренду, продаю Терезу, – подругу, сломленную возрастом. Год – мой работодатель разорился, я потерял работу, но искал, искал новую! Руки, готовые трудиться за любую плату… нас таких было много. Ночами я, хоть и чувствовал изнеможение, вперив глаза в потолок мечтал о том, чтобы ты не испытывал нужды так, как ее познал я, чтобы ты никогда не возвращался и не видел правящих в нашем доме гостей – голода и нищеты. Ты бы не вынес этого, – отец бросил взгляд на соседнее кресло, где сидел Гаэль, и заметил лишь бледные напряженные пальцы, впившиеся в подлокотники и четко выделяющиеся в темноте. – Мне предлагали уехать, я отказывался. Нет, не из-за патриотизма, никогда меня не поражала эта болячка. Я боялся, что ты, мой добрый сын, до сих пор помнишь своего старика, что ты вернешься… Да, боялся. Ведь тогда нам пришлось бы страдать вместе; пока ты был вдали от моих неудач, во мне тлела надежда, что счастье нашло тебя.

– О отец… – белыми губами произнес юноша, качая головой; он не мог больше молвить ни слова, но в его пламенном взгляде роились мириады мыслей.

– Я не покидал дом до тех пор, пока пребывание там не стало невозможным. У меня совсем не осталось денег, а арендаторам и самим требовалась помощь. Меня не покидали мысли об унизительном попрошайничестве, однако и они отступили перед жаждой покоя, – старик смутился, перебирая воспоминания. – Меня спас Моретти. Ему досталось скромное наследство, изрядную часть которого он потратил на меня. Он принял здравое решение – переехать, и отложил деньги на дорогу, но я был слишком слаб для этого, слово «передвигаться» уже олицетворяло мучения. Но мой великодушный друг не бросил меня на попечение голодной смерти, он заботился обо мне, а когда мои силы частично вернулись, я продал оставшуюся часть дома. Мы с Моретти снова были двумя кочевниками, только не тридцатилетними и полными надежд, а одряхлевшими и гонимыми бедствиями. Потом я купил это убежище от горя за деньги, что получил, продав родной уголок. И, как видишь, я не сильно отдалился от милого мне края. Как не жертвенна человеческая душа, эгоизм все равно имеет большой вес; в последние годы я так хотел увидеть мое последнее утешение – тебя.

В завершении фразы зазвенела бесконечная боль, заставившая сжаться сердце Гаэля. Однако он оставался недвижим. Словно не замечая окончание речи, он сидел, склонив голову и со страшной силой сжав кулаки. Белокурые волосы падали на его лоб и бросали густую тень на глаза. Обратив внимание на бледное, точно известь, лицо сына, старик вздрогнул и приоткрыл рот, силясь позвать его по имени; страх заставил его молчать. Этот страх обратился в ужас, когда юноша пробудился от дум, и из-под его челки мелькнула пара искр.

Когда в душе сгущается буря, взгляд отражает молнии; неистовый всепожирающий шторм, ощущаемый Гаэлем, был несомненно опасен. В шуме мыслей, как сквозь вой ветра, до него донеслось бормотание, мольба. Этой мольбой являлось лишь его имя.

Юноша перевел взор на отца и заметил блеск его слез. Горе на время укротило бурю, она рухнула, а на ее месте расцвела жалость.

Гаэль поднялся с места и тут же рухнул на колени перед стариком.

– Я не молю о прощении и не собираюсь оправдываться, так как не имею таких привилегий. Обязанный вернуться, всеми средствами помочь умирающему отцу, я оставался в чужой стране, довольствовался, радовался, смеялся. Тем временем вы плакали, мучились, голодали. Я экономил деньги, не пользуясь почтой. Получается, я экономил деньги, став безучастным к страданиям отца!

– Нет, Гаэль!

– Несчастные фартинги я получал за неведение о горе! По доброй воле, моей воле, я получал деньги за то, чтобы не знать вас? – в гневе, смешанным с рыданиями, заявлял безутешный. – Вы называете меня добрым сыном, но скажите мне, где моя доброта? Я низок, ничтожен, что же я творил! Моим единственным долгом было помочь вам, и я оказался предателем!.. О нет, в мою голову лезут неверные мысли – плохой знак. Да, я не знал о несчастье отца, но я сам отказался от права быть в курсе.

– Гаэль, послушай! – взывал старик, кладя руки на плечи юноши.

– Не желаю слушать то, что меня переубедит! Я виноват, отец, не спорьте. Я ставлю вас перед фактом, не требующим дополнений: ваш сын вам не помог в нужде, не спас от бедности, не страдал с вами, не молился за вас. Примите это, даже если вам больно.

– Послушай!

– Нет, это вы послушайте! Моя вина мне ясна, но виноват не я один. Да, я обязан был вас спасти. А кто вынудил вас погрязнуть в нужде? Кто причина голода? Кто повинен в потерях, которые вы понесли, отец?.. Мой необдуманный поступок омрачил вашу жизнь, быть может, загубил. Поэтому моя жизнь – единственное, чем я могу и хочу расплатиться.

Сильный толчок заставил Гаэля вздернуть голову.

– Безумец! – воскликнул седовласый отец. – Не нужно ни чем платить! Ты не виноват, не говори столь ужасных вещей, слышишь? Никто не виновен в беде, обрушившейся на страну, не одному мне было худо.

– Вы – обобщение людских мук.

– Замолчи, одумайся!

– Повторюсь: не желаю! Память о пережитом вами я буду хранить и лелеять до часа мести.

Старик вздрогнул.

– Мести! Какой мести?

– Всех причастных к вашему страданию… Страданиям других бедных и честных людей.

– Люди сами к этому причастны, сын мой. Глобальные ошибки порой совершаются руками всего народа в целом, а не из-за нескольких людей. Уверен, и им было не лучше. Да и в начале моих несчастий был виноват лишь рок.

Гаэль поднялся и выпрямился. Он уж не слушал, укоренившись во мнении, что виноватый рок носил маску конкретного слоя населения. Его тень на стене слегка подрагивала из-за движения огонька лампы.

– Ваша исповедь услышана. Поднимайтесь наверх, добрых снов. Прошу, оставьте меня одного.

Синьор Равелло нехотя повиновался просьбе сына и покинул комнату.

В эту ночь сон не смутил умы отца и сына. Последний упер в окно строгий, полный мыслей взгляд и, не заметив погасшую лампу, начавшее светлеть небо и тускнеющие звезды, просидел в кресле до самого утра.

Старое

обещание

Рассчитывая провести с отцом больше месяца, Гаэль распланировал каждую неделю лета еще зимой, находясь в Англии. Сейчас же он понял, что отстает от графика из-за позднего отъезда и потраченного в пути времени. Приближался август, а юноша еще не прибыл в Париж, как намеревался, не нашел работу, и мысль о заработке все больше тревожила его.

Одним из жарких вечеров он все же решился сообщить о том, что ему пора двигаться дальше, и начал собирать вещи.

– И когда же нужно ехать? – с тоской спросил старик, глядя на полные чемоданы.

– Завтра утром, – складывая альт в футляр, ответил Гаэль.

Покончив с вещами, молодой человек вышел во двор. Кучерявые деревца нежились в теплых лучах и отбрасывали длинные тени на зеленый сад. Студент некоторое время недвижимо стоял, очарованный призрачной шалью ласкового вечера; в его глазах отражались грозовые тучи, в то время как небо, на которое он смотрел, было чище и прозрачнее кожи океаниды. Когда поэтическое оцепенение пропало, Гаэль, задумчиво понурив голову, зашагал по каменистой дорожке. Она заворачивала за дом и резко обрывалась. В сомнении юноша потоптался на месте; будто бы решившись, он круто развернулся на пятках и направился обратно ко входной двери.

Скоро покой старого слуги потревожил настойчивый стук. Не успел Моретти подойти и открыть гостю, как тот сам отворил дверь.

– Добрый вечер, мой друг, – поклонился Гаэль. Мне нужно поговорить с вами.

– Здравствуйте, месье Вюйермоз, – слегка удивленно сказал слуга, хлопая сонными черными глазами. – Проходите, проходите!

– Мне нужно поговорить… – едва внятно пробормотал гость, неосознанно повторяясь.

Синьор Моретти терпеливо ждал, предлагая ему стул и холодную воду.

– Да, спасибо, – признательно выдохнул молодой человек, взяв графин.

– К чему спешить с разговорами, если они не ладятся ежесекундно? – вкрадчиво произнес Моретти, тепло улыбаясь. – Не спешите, месье, если вам угодно.

Вода прояснила взор и мысли Гаэля; он опустился на предложенный стул и тут же стремительно поднялся, глядя прямо в глаза верного слуги.

– Как же я вам благодарен, – молвил юноша и заключил в объятия старого друга. – Как же я вас люблю!

Растроганный старик что-то забормотал и смутился. Оправившись от порыва чувств, Гаэль переменил встревоженность на серьезность.

– Я знаю обо всем. О тех трудных годах, о том, что вы были единственным помощником моего отца. Прошу… – он запнулся, пытаясь найти слова. – Расскажите мне больше. Мне необходимо это знать.

В тишине прозвучали мерные удары секундной стрелки; еще пару таких биений слуга и молодой господин смотрели друг на друга.

– Вспоминать не легко, – отводя взгляд, сказал Моретти.

– Мой добрый друг!.. – взмолился гость.

Переменившись в настроении, слуга поплелся к небольшой тумбе и молча извлек из нее желтоватый конверт с нетронутой сургучной печатью.

– Вы нарушали обещания? – спросил он перед тем, как вручить письмо.

Гаэль недоуменно качнул головой, вперив глаза в неизвестную вещь.

– А я делаю это сейчас, – протянув конверт молодому господину, изрек Моретти. – Можете ли вы не говорить синьору Равелло, что это письмо у вас? Я был бы вам благодарен.

С удивлением и трепетом рассматривая отданный клочок памяти, Гаэль едва услышал просьбу старого друга, однако кивнул.

– Про что здесь написано? – понизив голос, спросил он.

– Это письмо вам, – прозвучал ответ.

– Мне? От кого?

– От синьора Равелло.

В полном изумлении юноша нахмурился и некоторое время молчал. Затем, перешагнув через потрясение, он спрятал конверт во внутренний карман пиджака.

– Спасибо огромное, дорогой Моретти! – поблагодарил незваный гость.

Старый слуга, не поднимая головы, кротко кивнул; сжатый и подавленный, – таким его запомнил Гаэль, уходя.

Отъезд

Утром Тома разбудили голоса, звучавшие под окном. Один из них принадлежал Гаэлю, только то, что он говорил, мальчик разобрать не мог. Потянувшись, он бросил мутный взгляд на саквояжи и вспомнил про отъезд. Гаэль вчера вечером предупредил маленького брата, и теперь малыш ждал этого не меньше.

Тома протяжно зевнул.

Покинув теплую постель, он выглянул в окно. Его старший брат, облаченный в дорожную одежду, разговаривал с синьором Равелло. Неожиданно прервав беседу, Гаэль поспешил к дому и скоро показался в дверном проеме, за спиной Тома.

– О, ты уже проснулся! – сказал он, входя. – Я не хотел тебя будить, ты спал так крепко.

Мальчишка обернулся и нетерпеливо воскликнул:

– Но я уже готов ехать!

– Прекрасно, однако стоит поесть перед дорогой, – остудил его пыл Гаэль.

Он распахнул дверцы платяного шкафа и снял с вешалки одежду своего спутника. Придирчиво глядя на поношенную рубашку и стертые на коленях брюки, студент заявил, что в Париже он обязательно подберет для Тома новый костюм.

Юноша удалился, и малыш, спешно переодевшись, вслед за ним спустился на первый этаж.

Позавтракав тостами с медом и молоком, путники сердечно распрощались с синьором Равелло и Моретти и покинули милый двор. Ближе к центру города они нашли карету и на ней направились в Париж.

В полдень карета завернула на улицу Гренель.

Тома не мог усидеть на месте, постоянно вертя головой в разные стороны, всматриваясь в лица прохожих, в окна зданий и витрины магазинов. С его губ неустанно срывались краткие восторженные восклицания. Иногда обращая внимание на Гаэля, мальчик подмечал его угрюмость, ему не свойственную, и тоже погружался в трясину серьезности; но неизведанные звуки и новые голоса, слышимые всюду, завладевали им и восполняли озорство.

Путники сошли на улице Бельшас.

Затекшие за время поездки, ноги Тома слегка подрагивали. Он списывал все на волнение, и это было правдой; мальчик крепко сжимал клочок рукава старшего брата. К слову, Гаэль тоже переживал, что малыш замешкается и потеряется, но руки его были заняты саквояжами.

– Мы уже пришли, – сообщил юноша, останавливаясь у трехэтажного здания.

Квартира Гаэля располагалась на втором этаже. Прихожая, единственная просторная комната, совмещала в себе функции гостиной и зала. Огромное преимущество вносило расположение жилища; солнце било в окно, потопляя все пространство приятным светом. Под этим же окном распластался дешевый коврик, потрепанные углы которого уходили под клетчатые кресла. Слева от входной двери находились крючки предназначенные для одежды, обычно одиноко пустые.

– Это место красивое, – выразил искренние мысли Тома, обойдя всю комнату и выглянув в окно.

Гаэль разгрузил один саквояж и подошел к футляру с альтом.

– Хорошо, что ты так считаешь, – хмыкнул он, а затем серьезно прибавил: – Конечно, тут уютно. Я снимал эту квартиру раньше, до отъезда в Лондон, и до сих пор она мне нравится.

Небрежно отыграв короткую польку, юноша положил инструмент на подоконник и обернулся к маленькому брату.

– Как я обещал, мы пойдем за новой одеждой! – бодро сказал Гаэль; перемена в его настроении зеркально отразилась на лице Тома.

Вдвоем они покинули квартиру и, держась за руки, пошли вниз по Бельшас, к Гренель, а затем к улице Бак.

День близился к вечеру, когда на улице Университета, в сторону Латинского квартала, весело переговариваясь, шагали фигуры ребенка и взрослого. Конечно, ими были Тома, наряженный в новые брюки и белую сорочку, отливающую голубизной, и Гаэль в легком темно-синем костюме с воротником и белоснежным шейным платком. Не обращая внимания на прохожих, они неторопливо шли, занятные только своей беседой.

На углу улицы Пуатвен они затронули в своем разговоре тему истории, заговорили о крестовых походах и странах востока. Совершенно не вникая в слова, как подобает всем вежливым незнакомцам, люди огибали их и шли восвояси; однако, когда речь зашла о Византии, из массовки выделилась фигура и остановилась, преградив дорогу путникам. Заметив сие препятствие ранее, они планировали его обойти, но фигура, по-видимому, не желала такого поворота событий и настойчиво заслоняла путь. Не отдавая должного внимания персоне, двое не прекращали оживленную беседу. Все же суждено было им приблизиться к незнакомцу; тогда Гаэль, не глядя, буркнул:

– Позвольте пройти.

– Не позволю, – нагло ответил незнакомый господин, и Гаэль вздернул голову, чтоб посмотреть в глаза этому нахалу.

И обомлел, отступив на шаг. Тома с опаской прижался к старшему, тоже всматриваясь в человека. Нежданный радостный смех Гаэля поверг ребенка в удивление.

– Жозеф! Бог ты мой! – воскликнул юноша в восторге простирая руки к незнакомцу.

– Благодарю, что узнал, – слегка обижено, но все же с улыбкой проговорил тот. – И как давно ты в Париже? Почему мы встретились сейчас, в конце июля, а не в начале июня?.. Черт, столько вопросов!

– И на все я отвечу! – пообещал Гаэль. – А пока пойдем с нами в «Зонт», как раньше!

– Только что оттуда, – признался Жозеф, однако отказывать не думал.

Втроем они продолжили путь. Тома, совершенно ничего не понимая и не требуя объяснений, внимательно слушал переполненные эмоциями голоса двух своих провожатых и неустанно, но тайком, вглядывался в объявившегося друга Гаэля.

Жозеф – высокий и широкоплечий, двадцати двух лет, с розовыми, точно на морозе, щеками, по-детски открытым и по-разбойничьи хитрым взглядом. Одет он был просто, не по моде, но не без вкуса. Тома поражался его раскатистому баритону и первое время испытывал огромное недоверие, что, к чести сего молодого человека, не имело никаких оснований.

– Как долго ты здесь? – расспрашивал Жозеф, порой бросая недоуменные взгляды на ребенка.

– Только сегодня приехали. В обед.

– Так почему ты не навестил меня? Живем на соседних улицах, практически соседи!

– У меня были необходимые дела, – пояснил Гаэль. – Я бы навестил тебя позже.

– Врешь, – заявил собеседник. – Тебя надо ловить, как рыбу.

– Оставим это, – фыркнул со смеху юноша, качая головой. – Ты, вероятно, задаешься вопросом, кто же это милейшее создание.

– Невероятная чуткость, месье!

– Это Тома, – представил Гаэль. – Мой названый маленький брат. Мой дорогой Тома, вы имеете честь видеть пред собой великого философа современности, Жозефа Бранша.

Жозеф послал ребенку веселый взгляд и добавил:

– Не верь этому шалопаю, если он будет худо говорить обо мне. Все, что звучит плохо – бред, клевета и бесстыдная ложь!

Приняв слова серьезно, малыш непонимающе захлопал глазами.

Тем временем они дошли до поворота; на углу улицы Пуатвен располагалось здание, первый этаж которого служил кафе. К слову, в одной из квартир на втором этаже жил сам хозяин сего заведения. Оно не пестрило яркими красками. И снаружи, и внутри, как позволяла видеть скромная витрина из шести квадратиков стекол, все было либо из дерева, либо имело бурый оттенок. Единственный остро выделяющийся предмет – красная локтевая маркиза, отбрасывающая тень на мастерски выструганную доску над дверью и витриной. На этой доске значилась со старанием выжженная надпись «Кафе “Рваный зонт”», постояльцы обзывают его «Зонт», ведь так быстрее.

Пожаловав в кафе, трое молодых людей нашли его положительно пустым. Лишь хозяин и пара скучающих официантов за одним из круглых столиков. Они поднялись со своих мест при виде вошедших и безмолвно уставились на мастера.

– Гаэль! – искренне обрадовался тот, выходя из-за стойки. – Как давно мы не виделись…

– Привет, Мар! – с такой же теплотой улыбнулся гость и пожал ему руку. – И впрямь, четыре года прошло!

– А вот его я видел десять минут назад, – смешливо сказал Мар, указывая на Жозефа.

– Я тоже скучал, – вставил он.

– Заметно, знаешь ли! – лукаво шепнул Гаэль хозяину кафе. – Ты его раскормил.

– Да и по тебе не скажешь, что ты в Англии ремни от голода варил, – беззлобно пробурчал Жозеф, садясь за столик.

– Аккуратнее, – продолжал Мар, обращаясь к Гаэлю и в душе не до конца веря, что это именно он перед ним. – Не задень его за живое.

Вымотанный долгой прогулкой, Тома опустился в кресло рядом с Жозефом, не сводя глаз со старшего брата.

– Не представляешь, как я рад тебе, Гаэль! – выплеснул свое счастье Мар. – Присаживайся. Как в старые времена! Что ты будешь?

Следуя совету, юноша сел за столик с друзьями.

– Но только ты будешь есть с нами! – попросил он, чем вызвал умильную улыбку на круглом лице мастера.

– Для начала я буду вашим верным слугой, а после превращусь в старого друга, – согласился Мар. – Чего изволите? Считаю, что тридцатилетнее вино вправе показаться на вашем столе, оно ждало своего часа, как я – своего друга.

– Нет, – сконфуженно качнул головой Гаэль, когда с губ Жозефа уже готово было сорваться «да». – Прости, с нами ребенок. Познакомься, это мой брат, Тома.

Мальчик пожал протянутую руку, пробормотав «здравствуйте».

Гаэль заказал себе и маленькому брату сытный ужин, Жозеф долго не мог определиться между кофе и лимонадом, но, все же, выбрал лимонад.

Глядя в след удаляющемуся хозяину, Тома с содроганием вспоминал об ужасном трактирщике в Англии. Однако Мар ничем не был похож на него; даже внешне они оставались противоположностями, – низенький и совершенно чуть-чуть полноватый Мар с копной белокурых волос и удивительно мягкими руками, нет, от него веяло исключительно добром и ароматными соусами.

Хозяин вернулся довольно быстро. За ним следовали официанты и несли подносы с едой и напитками.

Подождав, пока Тома и Гаэль покончат с ужином, Мар поведал историю о том, как год назад кто-то разбил ему витрину и украл все свежеиспеченные гужеры. Тем не менее человеколюбивый хозяин не стал обращаться в полицию.

– Что же двигало человеком, если он пошел на такое? Ужасный голод, ведь была украдена только еда… Всего-то десяток гужеров, – заключил мастер.

– Сложные года, – согласился Гаэль, отстраняя тарелку.

– И они миновали не все.

Ненадолго тишина взяла верх. Ее решил перерубить Тома; он, подобно старшему, отставил пустую тарелку.

– Спасибо большое, – робко обратился он к хозяину кафе. – Было очень вкусно.

– Всегда пожалуйста, малыш! – польщенно ответил Мар и дал знак официантам убрать лишнюю посуду. – Ты желаешь еще чего-нибудь? Я принес чай, наверно, он уже остыл. И эклеры. Ты любишь эклеры?

Мальчик пожал плечами.

– Думаю, да, – протянул он, глядя на аппетитные пирожные.

– Я слышу сомнение! – наигранно возмутился мастер и всучил одно из них в руки Тома. – Этот с ванилью.

Удовлетворено улыбнувшись, Мар обратился к Гаэлю:

– Сколько дней ты в Париже?

– Приехал только сегодня. Поэтому именно сегодня я у тебя.

– Неправда, – вмешался Жозеф, поглощающий эклер за эклером наперегонки с Тома. – Это я его поймал. Он бы пешком в Сен-Дэни ушел, если бы не я.

Рассмеявшись, Гаэль опроверг такое заявление, а затем проговорил:

– Еда великолепна, Мар. Но как твои дела? Почему у тебя совсем нет клиентов?

– Вы просто рано пришли, – пожал плечами тот. – Рабочий день не закончился еще. Вот ближе к ночи здесь будет кишеть, как в муравейнике. А днем мы работаем то ли для приличия, то ли для Жозефа.

– Погоди, – насторожился Гаэль, сведя брови. – А Франц? Разве он не заходит? Где он?

На секунду Мар задумался.

– По правде, я его уже не видел неделю. Но он не столь часто навещает меня с тех пор как ты уехал.

– Франц учится на юриста, – с некой гордостью доложил Жозеф. – Признаться, его выловить из пучины работы-учебы еще сложнее, чем тебя.

– С ним все хорошо? – Гаэль спросил слегка обеспокоенно.

– Да, я же говорю: учится, – повторил старый друг, запивая пирожное лимонадом. – Но в душе тот еще ребенок!

– Я рад, несказанно рад это слышать! – признался юноша. – Обещаю, Мар, скоро мы соберемся у тебя старой компанией, словно я и не уезжал.

С этими словами Гаэль взял кружку чая и сделал глоток.

– Старой компанией не получится, – изрек Жозеф. – Франц завел дружбу с таким же юристом, как и он сам. Бравый парень, должен сказать! Завтра я вас познакомлю.

– Я не против. Как его зовут?

– Леон Меттивье. Приезжий, из деревушки. Однако, беседуя с ним, это я чувствую себя деревенским.

– Да, – с готовностью согласился Мар. – На первый взгляд безмерно суров, но на самом деле не так уж и безмерно.

Интересный образ сложился в головах путешественников. Тома в нем что-то отторгало, а Гаэля, наоборот, притягивало.

– С радостью с ним познакомлюсь! – сказал он. – Франц живет в своей старой квартире?

– Нет, переехал, насколько мне известно, – произнес хозяин, допив чай.

– На Сен-Жак, – подтвердил Жозеф. – Он снимает квартиру вместе с Леоном.

Малыш Тома отвлекся от разговора и повернулся в сторону окна. Вечер крался, незаметно подменяя золотистый закат на сумерки.

– Что еще изменилось, пока меня не было? – донеслось до его слуха. – Кстати! Как же Рене? Она была так дружна с Францем!

Не поняв, о ком идет речь, Мар пожал плечами, а Жозеф выдал невеселый смешок и поджал губы.

– Как она? – повторил Гаэль

В это время входная дверь отворилась, и пожаловал первый посетитель; он, угрюмо глядя в пол, интуитивно прошествовал к барной стойке. Мар извинился перед друзьями и поспешил к гостю. Следом за одним, у входа показались и другие люди.

Решив освободить места для них, трое молодых людей поднялись.

– Спасибо за все, Мар! – поблагодарил Гаэль. – До свидания!

При виде уходящих друзей хозяин слегка раздосадовался и, махнув рукой, отозвался:

– До скорого!

Дверь за ними затворилась.

Под навесом кафе горел маленький желтый фонарь, оставлявший круг света, в котором роились и воевали силуэты мошек. Путники повернули и, переговариваясь, неспешно зашагали вдоль улицы Пуатвен.

Страждущее

сердце

Сумерки поглотили крыши домов на улице Ла Файет. В просторах одного из них пара канделябров слабо освещала залу. Посередине стоял круглый лакированный стол в окружении обшитых тканью мягких стульев. Рядом с окном, на половину занавешенным плотными рубиновыми шторами, на диване сидела женщина и под дрожащим светом перелистывала журнал «La Mode». Поодаль от нее, в кресле вырисовывался силуэт мужчины, вперившего строгий и неподвижный взор в окно. Он оставался недосягаем для света канделябра; сгустившийся вокруг него мрак оттачивал черты его лица, делая их еще острее и суровее. Тень напускала серости на и без того бескровное лицо, испещренное морщинами, и хладные глаза из под нависших век искрами прорезали воздух.

Слышалось лишь шуршание журнала и редкий вой ветра на улице. Безмолвие прочно обосновалось в доме.

Неожиданно мужчина поднялся с кресла и медленно прошагал до середины зала, сцепив руки за спиной и хмуря седые брови, а затем снова вернулся на место. Женщина бросила на него едва уличимый взгляд, исполненный безразличия, и перелистнула страницу.

Шаги и суета в прихожей заставили их встрепенуться. Первым отреагировав, мужчина вскочил и метровыми шагами пересек комнату. За ним последовала дама, сбросив маску равнодушия.

У входа они едва не столкнулись с девушкой.

– Рене! – рявкнул мужчина, взирая на вошедшую.

Столь неожиданная встреча навеяла некий испуг на юное очаровательное лицо, однако девушка сумела скрыть волнение, заменив его ледяной надменностью.

– Такое поведение непозволительно! – в гневе возмущался седовласый человек. – Ты уходишь чуть свет, а возвращаешься ночью! Бестолочь, думаешь ли ты о своей безопасности? Вот как ты сейчас добралась до дома? Пешком. Одна? Очевидно. А откуда, позвольте уточнить? С Латинского квартала! Уверен, множество раз твоя жизнь была на волоске, но удача любит дураков. Понимаешь ли ты, что это опасно? Как и ночью, так и днем тоже! – мужчина срывал голос, испепеляя яростными глазами свою жертву; та стояла, не проявляя эмоций. – Ты уходишь туда на целый день, даже если знаешь, что нас навестят важные гости!

Девушка дернула черной бровью и ровно произнесла:

– Нестор важный гость только для вас. Не для меня.

Заявление только распалило гнев старика, и он собрал все силы, не желая поднимать руку на девушку. В разговор вступила женщина, сохранившая внешнее спокойствие; хладнокровие делало мать и дочь необычайно схожими.

– Для тебя он так же важен, – сказала она. – Можешь это отрицать сколько угодно твоей душе, Рене, но это так.

– Спасибо, что у меня еще есть право отрицать, – ответила ей Рене и вздернула подбородок. – Япродолжу.

– Что ты продолжишь? – процедил сквозь зубы мужчина. – Прогулки по сомнительным закоулкам с не менее сомнительными людьми?

– Сомнительным мне кажетесь вы, месье.

– Она смеет дерзить!

– Как и вы смеете оскорблять моих друзей.

– Замолчи! – прорычал он и с трудом подавил желание побольнее оскорбить ее. – Предупреждаю, мадемуазель, завтра на обед к нам пожалует барон Нестор д'Арно, который был очень опечален вашим отсутствием сегодня и три прошлых дня подряд. Извольте явиться во всем своем великолепии.

– Мое решение мне, да и вам, уже ясно, – бросила девушка, гордо проходя мимо собеседников и направляясь к лестнице.

Старик стиснул зубы. Повелительный голос дамы снова зазвучал в зале, словно приговор сурового судьи:

– Ты будешь завтра дома.

Рене обернулась на первых ступенях и встретилась с ней взглядом. Одна молния пыталась поразить другую.

– Нет.

– Обязана. Я лично проверю твой гардероб и то, как ты готова, перед обедом.

Девушка, все еще не двигаясь, сжимала перила бледными руками.

– Ступай, – продолжала женщина. – Хороший сон будет тебе на пользу.

Повинуясь ее приказу, Рене резко отвернулась и, быстро поднявшись на второй этаж, скрылась в своей комнате.

Заперев дверь на замок, она долго не могла выпустить ручку из подрагивающих пальцев. Лицо ее было уже не так сурово, как прежде; губы слегка приоткрыты, а в глазах – замешательство.

Единственным источником света в комнате являлась с жалостью смотревшая в окно луна. В сумраке Рене подошла к кровати и обессиленно упала.

Спустя некоторое время тучи плотно окутали небо. Звуки дождя донеслись до слуха девушки, вкрадываясь в ее мысли. Она уткнулась головой в подушку, желая скорее уснуть.

Скрипнула вторая дверь, ведущая в комнату служанки. Пожилая дама, вглядываясь во тьму, с трудом различила силуэт юной госпожи и с тревогой вздохнула. Чувствуя ее присутствие, Рене вздернула голову и приподнялась на локтях.

– О Полетт! – воскликнула она, и нежданные слезы потекли по ее розовым щекам; девушка снова поникла.

Служанка приблизилась и присела на стул у изголовья кровати. Она ласково коснулась рукой волос госпожи, и та затряслась от рыданий.

– Дорогая Рене, – тоскливо шепнула старушка. – Мое сердце разрывается каждый раз, когда я вижу вас в печали.

– Завтра!.. – она обратила заплаканное лицо к милому другу. – Завтра я должна… Я хочу быть там, с ним! Боже, разве это слишком много? Я не прошу ни мира, ни жизни! Лишь его! Лишь его…

Взрыв глухих рыданий снова пробился из ее груди. Рене протянула ослабевшую руку служанке.

– Не нужны мне бароны! – всхлипывала юная госпожа. – И свадьба, и деньги тоже, ничего не хочу! Пусть лучше буду одинока в своей любви, но буду иметь возможность навещать его… О боже мой, я должна быть там завтра! Но они запретили мне, Полетт! Утром не смогу уйти, подготовка к обеду слишком долгая. И все это затянется до вечера! Целый день!

Крепко сжимая ее ладонь, старушка сочувственно смотрела и внимательно слушала.

– Всего лишь день, – успокаивающе проговорила она. – А после вы снова будете видеться с ним.

Рене грустно качнула головой.

– Они не остановятся, пока не выдадут меня замуж, – огромными глазами, вместившими в себе всю черноту мира, девушка посмотрела на служанку и горько пробормотала: – Если бы он меня мог любить. Хоть немного. Он бы мог меня спасти. Мы бы убежали. Куда угодно! Далеко…

Понурив голову, Рене зажмурилась от душевной боли. Слезы часто-часто закапали на белоснежное одеяло.

– О, мой милый Франц!

Обитель

молодых

умов

Медовое солнце скользнуло между штор в маленькую меблированную квартиру.

В прихожей, приблизительно в трех метрах от входной двери, располагался хромоногий газетный столик. Стершийся малиновый коврик растянулся от порога до медно-коричневого дивана с одинокой декоративной подушкой; вторая, видимо, была утеряна или украдена. За парой кресел, не похожих на диван узором и обивкой, находилась дверь; в другой части комнаты, прямо напротив, была точно такая же. Ручка ее издала щелчок, и на пороге показался молодой человек.

Сонливость уже покинула его; по виду человека становилось ясно, что он проснулся давно. Причесанные бледно-золотистые волосы слегка завивались на концах, противясь аккуратности и порядку. Он подошел к зеркалу и внимательно всмотрелся в свое лицо; румяные щеки и отнюдь не бледная кожа, однако синие глаза блестели от усталости и точно молили о лишнем часе сна. Юноша поправил кофейный жилет, надетый поверх блузы, и внимательно осмотрел светло-серые брюки. Убедившись, что все в полном порядке, молодой человек подошел к запертой двери и постучал.

– Леон? – негромко позвал он. – Ты спишь?

Из недр комнаты послышались шаги; дверь отворилась.

– Доброе утро, – сказал призванный обитатель. – Как видишь, нет.

– Думаю, можно позволить себе позавтракать, – предложил юноша, вопросительно глядя на друга. – Мар был бы рад нас видеть.

Леон сомнительно покачал головой.

– Иди без меня, если хочешь, – посоветовал он. – Я перебираю учебники, вспоминаю забытое. Это займет много времени.

– Но можно же все это сделать после завтрака!

– Я хочу скорее покончить с этим и пойти в библиотеку,– не желая расстраивать товарища, он добавил: – Мы можем пойти в «Зонт» вместе после обеда. Все равно людей будет не много.

Юноша виновато поджал губы и почесал золотистый затылок.

– Прости, не получится после обеда, – вздохнул он.

– Ладно, ничего страшного! – ободряюще заключил Леон. – Иди без меня. До вечера?

Погрустневший собеседник кивнул и направился к выходу.

– Да, до вечера.

Когда он добрел до порога, его вновь окликнул друг:

– Франц! Ты еще здесь?

– Да, – последовал ответ.

– Ты случаем не помнишь автора «Шести книг о государстве»?

На секунду Франц задумался, сведя светлые брови.

– Жан Боден, по-моему, – сказал он и покинул квартиру.

Кафе

на

Пуатвен

«Зонт» доступен для всех и каждого. Сие крохотное кафе начинало работу рано утром, а заканчивало за полночь, служа местом забытья различного рода рабочих и студентов, также для гуляк и нищих. Добрая половина посетителей не отличалась высоким положением в обществе; большинство из них навещали «Зонт» в поисках дешевого алкоголя и находили его. Все же маленькое кафе не имело сходств с непристойными заведениями исключительно для попоек, оно сохранило в себе уют и атмосферу дома, где можно выбрать разнообразную еду на любой вкус. Множество вариаций завтраков, обедов и ужинов – плод стараний Мара, влюбленного в свою работу. Он отдавал последние силы, чтоб удержать достоинство и комфорт «Зонта». Он стремился угодить гостям, тем самым беднякам, которых он называл задушевными людьми. Кафе находилось не в лучшей точке города, и только репутация Мара, как великодушного хозяина, отводила плутов от ограблений; они знали: стоит им зайти, они станут желанными гостями. К чему рушить стены, в которых вам рады?

Однако в светлое время суток посетителей можно было пересчитать по пальцам одной руки. Сейчас за одним из круглых столиков сидели Жозеф, Гаэль и Тома, в ожидании хозяина с завтраком. Уже скоро Мар в сопровождении официанта прошествовал к друзьям. На подносе красовались бретонские галеты с жареной колбасой, сидр, несколько ломтиков свежего хлеба, масло, персиковый джем, вареные яйца, картошка в соусе и пара кружек дымящегося кофе и чая.

– Bon appétit! – улыбнулся мастер, расставив еду на стол, и присел на предложенное место.

Жозеф взял бутылку с сидром и принялся за гречневые галеты.

– Какие ты любишь яйца? – обратился Мар к Тома, передав ему стакан чая. – В крутую или всмятку?

– А какие вкуснее? – в свою очередь уточнил малыш.

– Здесь все вкусно, – с набитым ртом ответил Жозеф.

– Что всмятку – те самые свежие, их сегодня привезли, – хозяин протянул руку и взял одно из еще горячих яиц. – Ты обращаешь внимание на цвет желтка, Тома? А я обращаю. Отчего-то оранжевый цвет видеть приятнее. Держи!

Мар вручил почищенное яйцо мальчику, а сам потянулся за картошкой.

Гаэль не ронял ни единого слова, умиротворенно наслаждаясь хлебом с маслом и джемом, запивая его крепким кофе.

Зал буквально сиял золотым светом. Слышалась отдаленная перекличка птиц, приветствующих утро. В витринных стеклах изредка мелькали силуэты людей, идущих, вернее всего, на работу.

Из-за угла появился очередной прохожий и слился с бредущими фигурами. Медленный шаг отражал его душевную задумчивость; он остановился прямо напротив кафе, однако совершенно не изъявляя желания туда пойти, склонил голову.

Допивая сидр, Жозеф устремил скучающие глаза в окно и едва не поперхнулся.

– Что случилось? – всполошился Гаэль, похлопывая друга по спине.

– Франц! – воскликнул он, указывая рукой. – Пойду приведу его.

– Странно, что он не желает сам зайти, – сказал Мар с сожалением. – Выглядит он неважно.

Жозеф хотел выйти из-за стола, как его опередил Гаэль, сорвавшийся с места, точно легавая на охоте. Он выбежал из кафе и ринулся через дорогу, наперерез спокойно едущей двуколке.

– Бестия! – злобно прикрикнул на него кучер.

– Франц! – заглушая его, радостно позвал Гаэль.

Молодой человек удивленно вскинул голову и ахнул, когда на него налетел старый друг и заключил в объятия.

– Не может быть! – вырвалось у него. – Как же… Я боялся, ты совсем не приедешь!.. Гаэль, я так счастлив видеть тебя!

– А я-то как счастлив!

– Почему ты не приходил раньше, раз ты был в городе?

– Я думал прийти сегодня, после завтрака.

– Ты завтракал в «Зонте»? – понял Франц, поворачиваясь к втрине и видя машущего рукой Жозефа. – Я тоже туда шел.

– Но передумал?

– Да, – сознался юноша. – Решил, что лучше навещу маму.

Гаэль улыбнулся и хлопнул друга по плечу.

– Если хочешь, мы все вместе навестим ее, – предложил он. – Позже!

– Позже уже не получится. Раз так, пойду к ней завтра вечером.

– Ладно, – не в силах нарадоваться встрече, Гаэль смотрел на собеседника и сиял. – А сейчас пойдем к Мару. Прям как раньше!

Вдвоем они переступили порог кафе и прошли столику, за которым их ожидали товарищи.

– Привет, Франц! – протянул ему руку хозяин, с отцовской тревогой глядя на молодого человека. – Ты как? Выглядишь очень уставшим.

– Это так, – охотно согласился он, присаживаясь рядом. – Учеба отнимает время, а работа – силы. Сейчас я только работаю, но за две недели это мой первый выходной.

– Ужас! Тебе нужен отдых! – вставил Жозеф и протянул ему галеты. – Угощайся.

Франц не отказался и с аппетитом приступил к еде. Мар приказал официанту принести еще сидра и снова посмотрел на нового гостя.

– Если говорить серьезно, дружище, откажись от работы пока. Хотя бы на неделю. Ты слишком вымотан.

Тот решительно качнул головой и, прожевав, сказал:

– К осени у меня должно быть достаточно денег для учебы. Выхода нет, – заключил он и попытался улыбнуться. – Но хватит обо мне! Гаэль, кто этот мальчик?

Все взоры устремились на малыша, и его щеки вспыхнули.

– Меня зовут Тома, – пролепетал он, с робостью протягивая руку; Франц с учтивостью ее пожал и представился в свою очередь.

После этого Гаэль вкратце поведал всем историю о своем знакомстве с ребенком.

Официант принес сидр, и Франц его сердечно поблагодарил.

– А где Леон? – поинтересовался Жозеф, доедая картошку и макая в соус хлебом.

– Мне бы хотелось увидеться с ним! – заверил Гаэль. – Познакомишь нас?

Франц кивнул, спустя секунды раздумья.

– Правда, он немного занят сейчас. Я очень надеюсь, что мы застанем его дома.

– Он занят? Тоже без выходных? – поднял брови Мар.

– Нет-нет, – сказал юноша, ставя на стол уже наполовину пустую бутылку сидра. – Он хотел пойти в библиотеку, и я не знаю, ушел ли он уже.

– Пойдем и проверим?

– Дай ему поесть, Жозеф! – нахмурился хозяин, подав бедному студенту хлеб и джем, однако тот отказался. – Но почему же?

– Благодарю, Мар, я наелся. Великолепные галеты весьма сытны!

Хозяин с недоверием сощурился, но не стал насильно удерживать гостей. Друзья поднялись с мест. Посыпались хвалы завтрака; они порождали огненную гордость в сердце Мара, которая окрашивала его щеки в пунцовый. Первые посетители покинули кафе, дверь за ними печально захлопнулась.

Разбросанные

книги

,

породившие

неких

барашков

Франц отпер дверь квартиры на Сен-Жак, и четверо товарищей погрузились в скромный зал, тот самый, с диваном медного оттенка с одной подушкой и двумя разными креслами.

Дверь в комнату Леона была открыта; благодаря этому из прихожей виднелись разбросанные на полу книги и листы бумаги. Посреди беспорядка, этаким королем, восседал молодой человек и быстро писал карандашом на блокнотном листе. Он поднял непонимающий взор, когда скрипнула дверь и на пороге показались гости.

– Если ты устал, малыш, диван в твоем распоряжении! – сказал Франц ребенку и обратился к подошедшему Леону. – Познакомься, это Гаэль, я о нем тебе много рассказывал. Гаэль, вот Леон – мой верный друг.

Новые знакомые пожали руки.

– Могу ли я поинтересоваться, что за книги вы разложили на полу? – спросил Гаэль, осторожно выглядывая из-за его плеча.

– Вам интересно? – удивился тот и сделал пригласительный жест рукой. – Проходите, конечно. Извините за хаос.

Двое молодых людей оставили друзей и прошли в комнату. Книг валялось так много, что они могли бы служить ковром. Гаэль поднял одну из них.

– «Кандид, или Оптимизм»! – улыбнулся он. – Помню, я очень любил Вольтера! Вам нравится?

Леон взял с письменного стола разлинованный листик и черкнул карандашом.

– Вольтер? Может быть, – молвил он после. – А «Кандид» забавная пародия на авантюрный роман.

– Вольтеру он не нравился, однако.

Студент оперся руками на стол и нахмурил брови, сверля тяжелым взглядом список. Его угольные волосы взлохматились на затылке. Он пробормотал, не поднимая головы:

– Если вы найдете мне «Новую Элоизу», я буду вам благодарен.

Гаэль посмотрел под ноги, думая, что недавно видел что-то подобное, и подобрал книгу. Леон одобрительно кивнул и вычеркнул строку из списка.

– И выкиньте ее в окно, – добавил молодой человек серьезным голосом.

– Вам она настолько противна? – поразился собеседник, разглядывая обложку.

– Терпеть не могу.

– Вот как? Я не читал, но слышал только положительные комментарии к сей работе Руссо.

– Язык его аффектированный, мертвый, герои постоянно в обморочном состоянии и городят нелепую чушь, – проворчал Леон. – Что здесь может притягивать? Он впихнул туда все! Философия, критика, политика – это мне еще понятно, но Руссо сводит их к любви! Это уж притянуто за уши, в этом и есть недостаток художественной литературы, за это я ее и недолюбливаю.

– Неужели? – горячо подхватил Гаэль. – Я не знаток литературы, но, мне кажется, она просветляет. Никакой трактат не научит вас милосердию, даже если вы выучите его наизусть; возьмите в руки роман – и вы станете другим человеком. Именно в художественной литературе мы видим модели поведения, образы, и с помощью воображения они становятся осязаемыми. Так читатель быстрее запоминает, как можно поступать…

– А как нельзя? – перебил его новый знакомый. – Интересно, какое общество вы хотите видеть? Баранов, следующих указателям? Разные ситуации жизни порождают либо множество выходов, либо один, вероятно, опаснейший. Что же будут делать бедные барашки, видя пред собой не «можно-нельзя», а мозголомку, к которой им придется подбирать решение?

Не сдержавшись, Гаэль улыбнулся, чем вызвал недоумение у собеседника.

– Как же рьяно вы философствуете, – изрек гость примирительно. – Напи́шите что-нибудь про барашков? – не удостоив его ответа, Леон лишь хмыкнул и черкнул карандашом. – Я возьму почитать «Новую Элоизу»?

– Можете не возвращать. Вам нравится Лейбниц?

– Не помню, читал ли я такого автора, – протянул Гаэль. – Вы хотели спросить о каком-то произведении?

– Нет, в целом об авторе, – он наклонился и взял с пола том в темно-синем переплете. – Если захотите прочесть кое-что глубокомысленное, выбросьте то, что у вас в руках, – с этими словами студент легким движением руки вышвырнул «Новую Элоизу» в прихожую. – И возьмите это. Политические и юридические сочинения Лейбница.

Вернувшись к списку, Леон долго вчитывался в каждую строчку, а после победоносно сложил его в четверо.

– Готово. Осталось прибраться, но вы можете идти, я не держу вас.

Гаэль отказался уходить, решив помочь с уборкой. Книги складывались в коробки и отправлялись под кровать, все из-за тесноты комнаты. Пока пол освобождался от гнета бумаги, новые знакомые заинтересовано переговаривались на темы политики и философии, порой с жаром перебивая друг друга, порой опровергая мнения, порой – в нетерпении выразить тотальное согласие.

Тем временем в зале, сидя на диване, Франц и Жозеф склонились над газетой «Вор». Восклицания иногда срывались с их уст, и друзья переглядывались, бросая пару слов о прочитанном. Маленький Тома оставался единственным, кто не роняя ни слова, увлекся чтением «Новой Элоизы», ранее прилетевшей прямо к его ногам.

Неожиданно Франц встрепенулся, оторвавшись от газеты.

– Сколько времени? – вырвалось у него.

– Уже одиннадцать, – ответил Жозеф, ему были виднее часы у входа.

– Мне пора идти, – юноша подошел к зеркалу и поправил одежду.

В непонимании сведя брови, Жозеф поинтересовался:

– Куда?

– Я обещал Рене, что проведу день с ней. Право, мы столь мало общаемся! – взяв гребешок, Франц причесал волосы. – Хотя, несмотря на все трудности… Как я ценю ее внимание и заботу! Она мой вернейший друг!

Газета незаметно опустилась, и глаза Жозефа внимательно изучили друга; тот говорил абсолютно искренне, без тайных смыслов и треволнений. Франц распрощался с друзьями и поспешил на встречу.

– Сколько времени, Полетт? – сдавленно спросила Рене.

– Одиннадцать часов, мадемуазель, – завязывая шелковый бант на талии госпожи, ответила служанка. – Прошу, повернитесь.

Молодая барышня исполнила просьбу и обернулась к ней. Девушка выглядела очаровательно в длинном платье с мягкими складками; узкие у плеча рукава, невесомые словно пух, опускались до самых кистей. Персиковый плиссированный воротник был наглухо закрыт по просьбе госпожи.

– Вы неотобразимо прекрасны! – воскликнула Полетт и сцепила руки словно в мольбе, не в силах налюбоваться юной красавицей.

Дернув уголком губ, Рене подняла голову к потолку, чтоб не проронить слезы. Когда глаза снова стали сухими, девушка вздохнула и мило улыбнулась преданному другу.

– Я обожаю тебя, дорогая Полетт, – тепло произнесла она.

Служанка накинула ей на плечи бежевую шаль.

– Вам очень идут оттенки оранжевого, мадемуазель, – сказала она. – Быть может, нужно подрумянить щеки?

– Нет, не нужно, – отстранилась Рене. – Ничего не нужно.

Барон

Нестор д'Арно провел практически всю свою жизнь за пределами Франции. Юность его прошла в Италии, Греции и Англии, в клубке мимолетных знакомств, зыбкой влюбленности, путешествиях и безрассудствах. К тридцати семи годам барон взял себя в руки и словно стал иным человеком. Ребяческое сумасбродство осело на дно его существа. Он вернулся в Париж и занял почетную должность, приносящую стабильный доход. Преобразовался из шалопая в размеренного остепенившегося человека. Через месяц пребывания в Париже он познакомился с месье Эрвье, дедом Рене, тот позвал его на ужин, на котором барон без памяти влюбился в юную девушку. Однако Рене никогда не смягчала своего колкого нрава, с гостем она была исключительно холодна. Неожиданно ее семья заговорила о свадьбе, и барон был идеальной парой: из знатного рода, с титулом, с достатком и, о удача, любящий! Официальных бумаг пока не было, все ждали действий со стороны барона и надеялись на свадьбу. Все, кроме Рене.

В полдень у ворот дома на улице Ла Файет остановилась карета, запряженная тройкой белых резвых жеребцов. Лакей отворил дверцу, и из кареты вышел мужчина в темно-синем фраке с золотыми пуговицами, с цилиндром, пышным шейным платком, в узких черных брюках по британской моде. Слуги в доме заторопились сообщить господам о прибытии гостя; вскоре он был принят со всеми почестями, встречаемый не только дворецким, но и самим хозяином дома.

На обед подали супы, запеченное сладкое мясо, испанский паштет и десерты. Увлекшись разговорами об экономике с бароном, месье Эрвье уговорил его остаться до ужина.

За трапезой последовала беседа, поначалу непринужденная. Рене не принимала в ней никакого участия, находясь поодаль от всех и лишь изредка отвечая на вопросы краткими «да» или «нет». Она сидела в кресле и делала вид, что полностью заинтересована чтением романа, принесенного ей ранее служанкой. Однако мысли ее уносились далеко, не принадлежа ни родным, ни дому, ни книге, да и не ей самой; они взволнованно вились рядом со златокудрым юношей с Латинского квартала. Глаза девушки впивались в буквы, растворяющиеся, словно в тумане, разговор давно не тревожил ее ушей. Совершенно неожиданно она услышала по правую сторону от себя голос.

– Мадемуазель Эрвье, – терпеливо и негромко позвали ее еще раз. – Что вы читаете?

Узнав барона, она даже не подняла взгляда, но осознала, что дедушка покинул зал, и они остались одни.

– Какое вам дело? – Рене перевернула страницу.

– Литература поистине мне интересна! – заверил Нестор д'Арно. – В Греции я пробовал себя в писательстве. Как вы относитесь к комедии?

– Равнодушна.

– Идентично, – тут же выпалил барон. – Предпочитаю трагедию.

– Ненавижу трагедию.

Сконфузившийся гость умолк, недоумевая, чем он мог вызвать злобу девушки.

– Я уважаю ваш вкус, мадемуазель, – робея, проговорил он с осторожностью. – Видимо, вы не желаете говорить о литературе. Могу ли я узнать ваши музыкальные предпочтения?

– Я не увлекаюсь музыкой, – хладно изрекла Рене.

– Как же? – всерьез изумился барон. – Совсем? Мне думалось, что этот рояль принадлежит вам, – он бросил взгляд на огромный черный инструмент, украшающий торжественную комнату. – Тешил себя надеждами услышать вашу прекрасную игру.

– Прошу прощения за растоптанные надежды, – без капли сожаления сказала барышня. – Вы можете послушать игру моей матери. Я не умею играть.

Она врала не краснея. Музыка появилась в ее жизни в четыре года; Рене превосходно играла на рояле и обожала практиковаться в лютне и гитаре, столь непопулярными в светском обществе.

– Если уж вы не умеете, я мог бы вас научить, мадемуазель!

Барон д'Арно протянул ей руку, однако Рене качнула головой.

– Спасибо, не стоит себя утруждать.

– Право, мне не сложно!

– Я ужасно глупа, меня невозможно чему-либо научить.

– Я терпелив.

Девушка лишь опустила взор на желтые книжные страницы.

– Как изволите, – вздохнул раздосадованный Нестор.

Он отошел от кресла и посмотрел в окно. Темнело. Рене посмотрела на него исподлобья; жалость украдкой кольнула ее, но безразличие сию секунду залечило укол.

Люстра хорошо освещала страницы книги, наскучившие девушке. Ее тоскливый взгляд приковался к веткам деревца за стеклом, а воображение уводило прочь, на другой берег Сены.

«Несносно!» – пронеслось у нее в голове.

Гонимая ветром, с ветки сорвалась стайка воробьев. Свобода распахнула объятия для своих маленьких любимцев.

Тихий вздох вырвался у Рене. Но тут же блеклая надежда обратила к ней свое лицо и вселила идею. Чего же она ждет, когда следует бежать!

Девушка захлопнула книгу и стремительно поднялась. Заслышав шорох, барон обернулся.

– Прошу меня простить, – обратилась к нему юная барышня. – Уже поздно. Я предпочитаю ложиться спать рано.

– Но как же ужин? – удивился гость.

– Я не ужинаю.

– Мы не увидимся более сегодня? – едва слышимо проговорил Нестор д'Арно.

– Вы правы, – присев в реверансе подтвердила она. – Прощайте.

Барон унылыми глазами дога проводил Рене, с уверенностью прошедшую к двери около лестницы. Секунда – ее поглотил мрак узкого коридора.

– До свидания, – проронил Нестор, и его слова врезались в закрывшуюся дверцу.

Девушка, очевидно, не намеревалась идти спать. Коридор, в котором она очутилась, вел в семь крошечных комнат, и все они принадлежали слугам. Рене тенью скользнула к одной из дверей и осторожно постучала. Ей отворил дворецкий, недавно простудившийся и на время отставленный от обязанностей.

– Мадемуазель Эрвье? – сорвалось с его уст.

Рене предупредительно шикнула и вошла в комнату.

– Любезный Валентин, – умоляюще начала госпожа, вцепившись в сухие ладони старика. – Позвольте мне пробраться в сад через ваше окно.

Вконец обескураженный слуга не успел вымолвить и слова, как гибкая фигура девушки взобралась на подоконник и через мгновение очутилась на улице.

– Никому не говорите! – попросила она и бегом устремилась к выходу.

В легком платье и домашних туфлях Рене остановила двуколку и покинула Ла Файет.

Genius3

Лошадь остановилась на площади Пантеон, и, чуть не забыв расплатится с кучером, девушка выпорхнула и осмотрелась. Глупая надежда, что Франц еще ждет ее, вела ее вглубь погруженной в предночную темноту улице. В голове, занятой одним лишь обожанием, нет места страху. В ту минуту ей могли бы позавидовать немногие, ведь поздние прогулки в одиночестве не сулят добра.

Поиски друга не оправдали себя. Сокрушаясь, Рене поспешила догнать его или наведаться в гости и извиниться. Ее мысли перебивали одна другую, девушка пыталась придумать, что же ей сказать Францу, как оправдаться? И, понимая неважность всех слов, она с теплотой мечтала о скорой встрече.

Однако спустя десять минут блужданий, Рене пришлось сознаться себе. Она потерялась. Как дойти до квартиры друга от Пантеона она не имела понятия. Постоянно прислушиваясь и вглядываясь в черноту, девушка не могла найти ни единого транспорта, ни единой души, способной ей помочь.

Завернув за очередной угол, беглянка все же почувствовала тревогу. Держась ближе к стенам зданий и практически сливаясь с мраком, Рене продолжала путь. Оглядывалась она часто. Но даже тогда в ее глазах не потухали искры решимости. В них мелькнул страх только единожды: когда до ее ушей долетели шаги. Шаркающие, неверные.

Путница зашагала быстрее. Звуки стихли. Подумав, что ей послышалось, она позволила себе вздохнуть с облегчением.

Узкая дорога направляла девушку вперед, в гущу липких сетей бедных улиц.

Рене остановилась и осмотрелась. Вдали, как ей показалось, мерцал желтый свет. Юная барышня устремилась к нему, точно заплутавший мотылек. Осознание, что это место ей знакомо, грело ее душу и возвращало спокойствие. Она была права, угол улицы освещался висящим под окном второго этажа фонарем.

Шорохи шагов возобновились, однако столь поздно бедная Рене заметила их! Грубая рука холодом пронзила ее предплечье. Подпрыгнув, словно на пружинах, девушка вскрикнула и обернулась.

Все это время ее сопровождал оборванец, совсем еще мальчишка. С лицом, усеянным ссадинами и синяками, выступающими скулами и цепкими неподвижными зрачками, глядящими строго на жертву. Парень хоть и был на пол головы ниже дамы, но широта плеч и сухость натруженных работой рук говорили об исключительной силе и внушали ужас.

– Кто вы такой? – угрожающе рявкнула Рене, пятясь назад и с трудом подавляя страх.

Фраза незнакомки развеселила мальчика, и он хмыкнул, неумолимо приближаясь.

– А разве нужно кем-то быть?

Разбойник попытался схватить девушку за руку, но та с прытью белки выскользнула, желая добраться до ореола света. Вцепившись ей в плечо железной хваткой, босяк одним рывком остановил ее от такого невыгодного ему поступка.

– Герцог Орлеанский, если уж угодно, – шепнул он в ухо обомлевшей Рене, обдав ее противным запахом.

Она что есть силы закричала. Шершавая рука отвесила девушке тяжелую пощечину и зажала рот. В прилившем гневе Рене укусила эту руку и ногтями впилась в лицо бандита. Тот заверепел, точно облитый водою кот; девушка почувствовала кровь и вырванные волосы на кончиках своих пальцев. Однако и ее саму тоже пронзила боль в шее. Жертва снова постаралась сбежать, и еще жестче ей досталось за такие попытки. Запястья ныли от жуткой боли, напряженные ноги грозили предательски подогнуться.

Когда Рене показалось, что она теряет сознание, возле нее раздался суровый голос.

– А ну прочь!

Чувствуя возможность сделать вдох, девушка мутными глазами покосилась в сторону. Рядом с ней, будто спустившийся ангел в простолюдинской одежде, стоял мужчина и держал револьвер у лба застывшего оборванца. Когти выпустили Рене. К ней вернулись силы, и она с яростью ударила обидчика; теперь в близком свете фонаря она видела его исцарапанные щеки и надорванную бровь.

– Прочь, – ровно повторил мужчина, не отводя оружия.

Мальчишка поспешил скрыться. Страх смерти заставлял его ежесекундно озираться. После того как бродяга исчез за поворотом, спаситель перевел взгляд на девушку.

– Разве ты не знаешь, что это место не самое лучшее для прогулок? – пряча револьвер, как можно вежливее спросил он. – Ладно. Тебе нужна помощь, а не нравоучения. У тебя кровь на шее.

Рене дотронулась до ранее болевшего места и опять ощутила боль.

– Мне нужно было… – она пролепетала сквозь дрожащие губы. – Я хотела найти одного человека.

– Надеюсь, это был не он? – иронично произнес незнакомец, однако девушка не оценила шутки и всхлипнула. – Ну ладно, пойдем. К счастью, я услышал твой крик, и все хорошо. Вот, рядом мое кафе, я найду бинты и лед, идем, – он с жалостью посмотрел на путницу и добавил: – И ты расскажешь мне, кого же ты искала.

Безропотно доверяя ему, Рене последовала за своим спасителем. Он добродушно и ненавязчиво предложил ей руку.

Вдвоем они вошли в переполненное посетителями кафе. Рене устремила уставшие и потухшие глаза в пол, осознавая прошедшие минуты, когда сама смерть в лице хулигана дышала ей в лицо. Проходя между столиков за своим провожатым, она услышала дорогой голос.

– Мар!.. Рене!

Барышня мгновенно нашла взглядом говорившего и застыла. Франц проталкивался к ним; со всех сторон к нему летели возгласы недовольства потревоженных гостей.

– Бог мой… – приблизившись, он нежно обхватил ладонями голову подруги и тревожно забормотал: – Рене! Что произошло? У тебя кровь! Где ты была?..

Не успел он закончить фразу, как с бесслезными рыданиями девушка его обняла.

– Друг мой, свет мой, – прошептал юноша. – Скажи хоть слово.

Не менее ошарашенный Мар рассудил объяснить все сам и шепотом пересказал Францу, что видел и слышал. Брови молодого человека поползли вверх, и он еще крепче прижал к себе дорогого друга.

– Рене, слышишь? Прости, прости меня, умоляю! Я ушел два часа назад, а должен был ждать до последнего, до восхода… Рене, извини!..

– Ей нужно приложить лед, – отнимая руки Франца, сказал Мар.

– Я пойду с ней! – он выпалил. – Идем, Рене.

Три фигуры, держась близко друг к другу, пересекли зал и нырнули в тусклую каморку, в углу которой взвивалась крутая лестница. Мар плотно затворил дверь, в то время как молодые люди осторожно взошли на второй этаж.

– Интересное строение, – проронил Франц, придерживая локоть подруги.

– К тому же удобное, – подтвердил хозяин, приноровившись к их медленной поступи. – Одно мгновение ты дома, а второе – уже на работе.

– Ступени, однако, старые.

– Конечно старые! Они поживучей некоторых монархов будут.

Поднявшись, они очутились в комнате с выцветшими, что было заметно даже во тьме, обоями в худую полоску. Угрюмым одиночкой в углу выделялось кресло; заметив его, молодой человек повел Рене в ту сторону, рассеянно перебирая успокаивающие слова.

Девушка покорно следовала за провожатым. Обстановка квартиры ее не смущала, не трогала. Мысли покинули голову; пусть временно, но даже так, опустошенность – одно из ужаснейших чувств. Изредка, словно из другого, неведомого ей мира, она слышала голос друга и повиновалась ему слепо, ведь глаза с трудом привыкали к мраку.

– Присаживайся, – мягко велел ей шепот, и Рене опустилась в кресло, подобно марионетке с внезапно оборвавшимися нитями.

Замерцал огонек керосиновой лампы, играя с густыми тенями. Хозяин быстрым шагом вышел и скрылся в коридоре.

Франц присел на корточки возле подлокотника, не выпуская из рук ладонь бедной путницы. Онемев, он всматривался в ссадины и слегка запекшуюся кровь на коже Рене, на чуть надорванный воротник нежного оттенка с багровыми вкраплениями. Уста отказывались шевелиться, а разум – находить верные слова среди тех, что ласточками роились в уме. Как же молодой человек корил себя за безмолвие! Столь сильно он желал высказать свое негодование и сожаление, столь мил, утешителен был бы для него звук ее голоса.

И Рене не роняла ни звука. Она лишь сидела сгорбившись, вперив взгляд в незримую точку и чувствуя тепло кончиков пальцев Франца на своем запястье.

Вместе с ветром, вздыбившим штору, в комнату вошел Мар. Из тканевой сумки, принесенной им, он извлек вату. Рене заметила также принесенную рюмку, и в ее взоре мелькнул вопрос.

– Ничего не поделаешь, – перехватив ее взгляд, изрек Мар. – Уверен, польская водка не хуже врачебных штучек справляется с инфекцией.

Девушка не издала ни звука; происходящее едва задевало ее сознание.

– Всего несколько царапин, – говорил хозяин, окуная кусочек ваты в рюмку. – Глубоких, правда, – Одной рукой подставив лампу поближе, дабы свет падал на гостью, мужчина продолжал: – Ты устроила ему знатную выволочку, увечья с ним надолго! – он склонился над путницей и приложил мокрую вату к ее шее. – Смел…

Рене вздернула голову и сквозь стиснутые зубы зашипела. Наморщенный лоб покрылся испариной. Вырвав ладонь из рук Франца, бедняжка впилась ногтями в обивку кресла.

Сильные боли не сопровождали ее долго. С мастерской аккуратностью Мар перебинтовал раны девушки за считанные минуты, время от времени пытаясь ее приободрить. Франц же в конец растерял все необходимые слова и безмолвно, но не безмучительно, наблюдал за ней.

– У тебя прекрасные духи! – искренне заявил хозяин, завязывая последний бинт на предплечье Рене. – Не будь в обиде, я лишь разнообразил палитру запаха. Что? Я читаю в твоих глазах недовольство. Неужели тебе не нравится? Брось, это восхитительно.

Мар выпрямился, взяв опустошенную рюмку; его теплая улыбка ясно виднелась во мраке.

– Готово.

Он вышел в коридор и очень скоро вернулся, не дав злобным мыслям пробраться в думы гостей. Мар принес две новые рюмки и протянул молодым людям.

– Прочь тревога, прочь тоска! Посмотрите на них. Вы заставляете приведений завидовать, но напрасно, у меня из бледных только вы. Вернитесь к жизни, напуганные воробьи.

Голова девушки приподнялась; Рене без раздумий приняла напиток хозяина кафе и поморщилась. Юноша последовал ее примеру.

– Коньяк? – кашлянул Франц.

Часы в коридоре пробили двенадцать ударов. Первые из них застали гостей покидающими скромную квартиру, а последние вознеслись над пустотой. Мар убедился, что в кафе без него ничего не произошло и решил проводить молодых людей до угла улицы Пуатвен. Они отблагодарили его за помощь и попрощались, однако зоркие глаза смотрели вслед уходящим, пока их фигуры не смешались с ночью.

– Не переживай, я провожу тебя до дома, – мягко сказал Франц.

Сие заявление оживило девушку.

– Нет-нет! – запротестовала она. – Только не это. Неужели мои поиски были напрасны? И этот побег… Ради возвращения?

– Хорошо, что ты предлагаешь? – недоумевающе спросил друг, заботливо придерживая ее плечо.

Рене помедлила с ответом. Она ясно осознавала неверность в направлении на Ла Файет. Заявить прямо о своих намерениях ей стоило огромного труда.

– Можно я пойду к тебе?

– Ко мне? – брови Франца подпрыгнули от удивления; осмыслив ее слова, он хмыкнул: – Точно желаешь посетить уголок бедности? Уверен, наши дома разные, тебе будет некомфортно.

Девушка убежденно мотнула головой.

– Не веришь мне, – продолжал студент. – А я тебе скажу: там жутко тесно!

– Я могу спать на полу, – легко отозвалась Рене.

– Такие жертвы? Однако нет, я бы не допустил такого, – молодой человек некоторое время помолчал, а затем вздохнул: – Прости, мне ведь завтра на работу. Как я тебя провожу до дома завтра, если уж ты хочешь ночевать у меня?

– Не иди на работу!

Смешок вырвался у Франца, и он с беззлобной иронией покосился на подругу.

– Я не могу так, извини.

– Можешь, – упорно протестовала девушка. – Я принесу тебе сколько хочешь денег.

– Не стоит, Рене, я справлюсь!

Безмолвие окутало их уста, как чернота – крыши зданий. Звезды не сияли. Их перекрыли густые тучи, прогоняемые упрямым ветром.

Две фигуры замерли на перекрестке. В этот миг они были похожи на затерявшихся птенцов, однако их наполненные мыслями взгляды являлись слишком тяжелыми для свободных птиц.

Девушка с тоской повернулась к юноше.

– Останься со мной, – лишь молвила она, и руки ее сами собой опустились.

Легкий холодный порыв, словно морской бриз, пробудил дрожь.

– Хорошо, – сдаваясь, расплылся в улыбке Франц.

Силуэты продолжили путь в умиротворенной тишине, столь приятной тишине согласия и счастья.

Быстротечность

радости

Свет встретил обитель студентов весьма хмуро. Ночь незаметно для сновидений перетекла в пасмурное утро, закутавшееся в облака, словно замерзшая дама в заячий тулуп. Размытая точка блеклого солнца восходила над горизонтом.

Лежа на диване ржавого цвета с одинокой подушкой, Франц глядел в потолок туманно-голубыми глазами. Он давно не спал, вернее, совсем не спал. Бессонница сжимала его в безжалостных тисках до восхода. Юноша устало воззрился на часы.

«Семь. Пора бы на работу».

Осознав полноту тоскливости и драмы его мыслей, сон снизошел до молодого человека. Повернувшись спиной к окну, Франц задремал.

Остальных жильцов квартиры не трогали волнения. Леон, полусидя, покоился на прижатой к стене подушке; голова его была забавно откинута, и мерное сопение едва тревожило покой комнаты. На коленях студента лежала случайно закрывшаяся книга. Серые лучи падали на обложку и проясняли надпись «Жан-Поль Марат», более крупные, почти стершиеся буквы составляли название «О человеке».

В другой комнате крепко спала Рене, руками обхватив подушку, как самое ценное в ее жизни. Девушка лежала в том же легком домашнем платье. Из-под небрежно накинутого одеяла виднелись плечи, покрытые мелкими ссадинами.

Раскат нежданного грома вторгся в ее сновидения, и она приподняла черноволосую голову. Едва уловимые грезы баюкали ее; сонливость брала свое, заставляя девушку то пробуждаться, то засыпать. Тихий стук вконец рассеял дрему.

– Ты спишь, Рене? – шепнул знакомый голос.

Гостья мгновенно отозвалась, наскоро поправив платье.

– Уже почти девять, – сообщил Франц тем же тоном; он не входил в комнату, разговаривая сквозь приоткрытую дверь. – Полагаю, твои родители волнуются.

– Не беспокойся о времени! – уверила Рене и, убедившись, что все в порядке с внешним видом, вышла из комнаты навстречу другу.

Юноша озадаченно свел брови, не из-за нежелания верить ей, но из-за понимания, что беглянке грозит суровое наказание. Он со вздохом покачал головой.

– Ты знаешь, я всегда поддерживаю твои сумасбродства, – ласково сказал молодой человек, в попытках быть услышанным. – Но сейчас, пойми, я не могу не беспокоиться.

Лицо путницы озарила чудесная улыбка.

– Твой дед тиран, уж мне известно, – продолжал Франц. – Я объясню ему все сам, что-нибудь придумаю. Правду я не скажу, не бойся.

Окинув подругу взором и заметив признаки счастья, студент тоже изменился в лице.

– Ты голодна?

– Давай навестим того доброго человека из кафе? – с жаром предложила Рене. – Я очень хочу выразить ему благодарность!.. Но сперва, – она изучила гостиную беглым взглядом. – Есть ли у тебя расческа?

Юноша предложил ей не только расческу, но и помощь в плетении прически, объясняя свои умения детскими воспоминаниями и двумя сестрами, которым он заплетал косы.

Вскоре молодые люди показались на улице – сырой, предупреждающей о дожде. Они вели спокойный диалог и неторопливо шагали под небесной пепельностью, держа курс на кафе «Рваный зонт».