Обещания и гранаты бесплатное чтение

Sav R. Miller

Promises and Pomegranates (Monsters & Muses Book 1)

Copyright © by Sav R. Miller. All rights reserved

В оформлении макета использованы материалы по лицензии

© shutterstock.com

© Сиськович А., перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Примечание автора

История Кэла и Елены – это мрачный современный роман, частично основанный на сюжете и персонажах мифа об Аиде и Персефоне.

Учтите, что это не фэнтези, не исторический роман и не прямой пересказ легенды.

Это темный любовный роман, а значит, в книге много сцен насилия, откровенных сексуальных сцен и т. д.

Если вам не нравится подобный жанр, не советую читать эту книгу.

«Обещания и гранаты» – это самостоятельный роман, однако в сюжете будут моменты, которые не раскрываются в книге, но упоминаются в других романах серии.

И хотя это отдельный роман, возможно, вам будет интересно прочитать приквел (хотя это вовсе не обязательно).

Надеюсь, вам понравится романтическая история Кэла и Елены.

Не рекомендуется к прочтению детям и людям с неустойчивой психикой.

Пролог. Кэл

Еще ребенком я привык к тишине.

Такой, которая царит в больничных палатах, скрывающаяся за унылым, ритмичным пиканьем электронных мониторов и монотонными капельницами.

Если же эта тишина нарушалась – когда приходили медсестры, чтобы взять кровь на анализ, или заглядывали члены семьи со своей фальшивой моральной поддержкой, – все мое существо начинало скучать по ней.

Я влюбился в ее бесконечную безмятежность, умиротворение, которое она дарит, секреты, которые можно утаить в ее глубинах.

Я научился находить ее в полном хаосе, питаться ее энергией.

В конце концов, тишина стала необходимостью.

Самой тяжелой зависимостью, которую сложно контролировать.

Наваждением.

Болезнью…

Сверстники в колледже, а позднее и коллеги, называли это психическим расстройством. Говорили, что в моем мозге происходило короткое замыкание при определенном возбудителе. Причем иногда об этом возбудителе было достаточно просто подумать.

Я понимал, что это делало меня уязвимым.

Ни на что не годным.

Поэтому мне была необходима какая-то отдушина. Место, куда я мог бы прийти и не потеряться в нехватке отсутствия звуков. Место, где жестокость, зашитая в моей ДНК, могла быть удовлетворена, а те части моей души, что жаждут смерти и разрушения, – насытились.

Работа на Рафаэля Риччи, главу бостонской – в свое время – главной криминальной семьи, должна была быть временной. Он подобрал меня с улицы и пообещал роскошную жизнь, если взамен я соглашусь немного замарать руки.

Но, как и многое остальное, все вышло из-под контроля.

Я научился наслаждаться привкусом жестокости на языке.

Люблю, как она расцветает, словно цветок, пробивающийся из-под земли, разжигающий непреодолимое желание, как ничто другое.

Отчаяние облегчалось, только когда я чувствовал биение чужого сердца под кончиками пальцев – такой изысканный и такой глубоко человеческий трепет, который прекращается и умирает по моей воле.

Это желание могли утолить только окровавленные руки и искалеченные ими тела – моими руками, теми, которые поклялись исцелять.

Я позволил самым темным желаниям жить внутри меня. Проявляться через мои обязательства перед организацией, к которой я присоединился, не успев ничего понять. И я прощал себе это, потому что моя основная работа вполне прилична.

Этого должно было быть достаточно.

Я никогда не задумывался о потакании собственным слабостям, пока они не начали кровоточить так сильно, что разница между ними стала очевидна.

Пока не встретил Елену.

Самый запретный из всех плодов.

Персефона для моего Аида, как говорили некоторые. Весенняя пора в мире, где царит смерть и разрушение.

Девушка, которую я презирал, пока не понял, что ослеплен новым наваждением.

Пока не вкусил освежающий аромат ее бархатистой кожи, сладость ее возбуждения, поблескивавшего на кончиках ее собственных пальцев, солоноватость ее слез, когда я вдребезги разбивал остатки ее невинности.

Знает она это или нет, но она подарила мне себя той ночью.

Отдала свою душу под прикрытием выбора.

И хотя я ушел, как это обычно делает Смерть, – безмолвно и до рассвета, – у меня и мысли не было исчезнуть навсегда и отказаться от нее насовсем.

Глава 1. Кэл

Ш-ш-р.

Ш-ш-р.

Ш-ш-р.

Сжимая зубы до боли в челюсти, я прожигаю взглядом своего босса, пока он пьет горячий чай из кружки и смотрит видео на своем компьютере.

Его прихлебывание действует мне на нервы, как визг тупого ножа по тарелке. К тому времени, как он придвинул в мою сторону лист бумаги, поставил кружку на стол и снял очки, я уже представил все возможные способы, которыми мог бы его прикончить.

Самым простым и эффективным была бы передозировка инсулином, особенно учитывая тот факт, что он хранит глюкометр и шприцы в верхнем выдвижном ящике своего стола, совсем без защиты.

Хотя, полагаю, большинство людей в нашем мире не стали бы тратить время на изучение изощренных методов убийства. Им подавай быстрые решения да сброшенные в реку тела; им плевать, смогут ли отследить их преступление, потому что они все равно подкупили местную полицию.

Им главное – удержать свою власть.

Свой авторитет.

И передозировка – это слишком скучно.

Это не то же самое, что вонзить нож в грудь, пробить и сломать грудную клетку, вырезать еще бьющееся сердце, пока жизнь кровью сочится из глаз твоей жертвы.

Есть что-то магическое в том, что чья-то жизнь находится в твоих руках. Эдакая симметрия, встречающаяся в природе, когда у тебя есть выбор – зверски лишить жизни живое существо или исцелить его.

Они полностью в твоей власти.

Власти, которую люди, подобные Рафаэлю Риччи, даже не могут себе представить. Поэтому у него есть я.

Наконец, потерев ладонью гладковыбритый подборок, Раф снимает очки с носа, откидывается в своем кожаном кресле и поднимает на меня взгляд. Он пристально меня изучает, а его темные глаза пусты. Ни намека на то, что творится в его голове.

Закинув ногу на ногу, я сжимаю колено рукой в перчатке и жду. После почти двадцати лет совместной работы, уверен, он понимает, что я не просто болезнь, которая может выйти с потом.

Если он хочет сидеть в тишине, пока один из нас ее не нарушит, я подыграю.

На кону всего лишь жизнь его дочери.

Раф щелчком пальцев приказывает двум здоровым охранникам выйти из кабинета, массивное золотое кольцо на его большом пальце поблескивает на свету. Он открывает ящик стола, достает бутыль с фамильным гербом Риччи и два хрустальных бокала.

Молча разливает алкоголь по бокалам, затем двигает один в мою сторону, прежде чем поднести второй ко рту и сделать щедрый глоток. Несколько капель падают на воротник его белой рубашки, но он, кажется, этого не замечает.

Я беру свой бокал, ставлю его на колено, но не пью.

Он со вздохом вскидывает бровь.

– Грубо отказываться выпить со своим боссом.

– Только не тогда, когда мой босс знает, что я здесь не ради халявной выпивки.

Осушив бокал, он со стуком ставит его на деревянный стол и вытирает рот рукавом.

– А для чего ты здесь, Андерсон? Ты до сих пор ничего не сказал.

– Видео говорит само за себя, разве нет?

– Я вижу, как ты трахаешь мою старшую дочь в моем же доме, хотя она помолвлена с другим с момента своего зачатия.

В моих венах вскипает кровь при мысли о том, как кто-то другой лапает ее нежную бархатную плоть, его губы ласкают ее, его ДНК там, где первой оказалась моя. Я крепко сжимаю бокал в пальцах, пока они не занемеют, чтобы сохранить хладнокровие.

Нельзя терять контроль над собой.

– Что ж, мы все знаем, что верность не самая сильная черта семьи Риччи.

На его челюсти вздувается желвак, но он не проглатывает наживку. Возможно, потому что не уверен, о чьих именно изменах я говорю – его собственных или его жены. Или, быть может, потому что это и неважно, ведь даже если я уточню, мои слова не перестанут от этого быть правдой.

– Елена не такая, как остальные, – говорит он и бросает взгляд на фотографию в рамке, стоящую на краю стола. На фотографии она лежит на поляне в окружении цветов, одетая в шапочку выпускника и мантию, а на фоне – академия Фонтбонн[1].

Фотография, на которой запечатлен академический успех, хотя Елена, скорее всего, уже тогда знала, что ее мечты о высшем образовании и карьере проживут недолго.

Трудно гнаться за собственными интересами, когда твое благополучие зависит от того, будешь ли ты выполнять определенные обязанности.

Хотя это не помешало ей гнаться за мной.

Пожимая плечами, я наклоняюсь вперед и ставлю бокал на деревянную поверхность стола, затем запускаю руку в карман своего плаща за спрятанным в нем письмом. Выудив конверт, я расправляю его на колене и демонстрирую Рафу.

– Неважно, что она хуже. Это письмо оказалось в доме, который я арендую на другом конце города, – говорю я. – Его не отправили по почте и не принесли в бесплатную клинику, где я раньше работал. Его просунули в отверстие для писем во входной двери, а это значит…

– Что, кто бы его ни принес, он хотел быть уверенным, что письмо дойдет до адресата. – Раф потирает подбородок основанием ладони, глядя на конверт. – Не надо мне объяснять, как работает чертов шантаж, Кэл.

Я кладу письмо на стол и подталкиваю в его сторону.

– Отлично. Тогда мне также не нужно объяснять, что, если они не побоялись прийти ко мне, они определенно не станут колебаться, чтобы докучать Елене.

– Мне нравится полагать, что мое имя имеет куда больше веса в Бостоне, чем твое, – говорит он.

– Это не так. – Лицо Рафа краснеет, раздражение вспыхивает в нем с каждым словом, что срывается с моих уст. – Когда-то так и было, безусловно. Но затем ты стал слишком сентиментальным, и теперь главный источник твоей власти – это связи.

– Следи за языком, Андерсон. – Грозя пальцем в мою сторону, он выдвигается вперед, от гнева на его шее ершатся метафорические перья. – Ты идешь по тонкой грани между правдой и неуважением, сынок.

Внутренне морщась от этого обращения, я снова пожимаю плечами, не обращая внимания на его тактику запугивания.

Нельзя одолеть того, кто тебя не боится, а у нас всегда было наоборот.

– Суть вот в чем, – продолжаю я, игнорируя его слова. – Автор письма предельно ясно дает понять, чего они хотят и что будет, если они этого не получат. Ты готов к тому, что весь твой план пойдет коту под хвост?

– Ради бога. Федералы не станут ничего разнюхивать, если местная полиция не даст им повода, а с ними у нас проблем не будет. Они обычно готовы к сотрудничеству.

– Я говорю не о копах. Но так как другие семьи, с которыми ты ведешь бизнес, предположительно с восьмидесятых придерживаются строгой политики относительно наркотиков, сомневаюсь, что им понравится, когда они услышат, чем ты занимаешься в Мэне с Монталтосами.

Раф сглатывает, его лицо слегка краснеет, и он снова бросает взгляд на монитор компьютера.

– Я не могу отдать им Елену.

Постучав костяшками пальцев по его столу, я киваю.

– Дело твое.

Встав на ноги, я поправляю костюм и застегиваю на пуговицы плащ. Затем вытаскиваю флешку из компьютера, прячу в карман и разворачиваюсь на каблуках, чтобы уйти.

Я разочарован, но не удивлен. Существует не так много вещей, которые заботят бывшего короля бостонского подземного царства, кроме собственного имиджа. Очевидно, безопасность дочери в них не входит, и от этого мой желудок сводит, когда я подхожу к двери.

Я надеялся, что все будет проще, и весь мой план, моя свобода основывались на его желании защитить семью. Теперь мне нужно заново продумывать следующий шаг.

Открываю дверь, переступаю через порог, и в этот момент Раф откашливается за моей спиной, заставляя меня остановиться. Я не оглядываюсь, жду, намеренно ли он издал этот звук. Моя рука все еще на изысканной дубовой ручке.

– Что… – Он замолкает, и я поворачиваю голову в сторону, смотрю на стену, где находится огромная копия Давида Микеланджело, в которой сочетается религия Рафа с тем, что он больше всего презирает, – с искусством.

Вот что посеяло бунтарские гены в его дочери.

Вот что привело ее ко мне.

– Не трать мое время, Риччи, – предупреждаю я, теряя терпение из-за молчания, последовавшего за его незаконченным предложением. Я перешел все границы, но знаю, что он ничего не сделает.

Как можно контролировать Смерть, когда она знает обо всех твоих слабостях?

Судорожно выдохнув, он снова открывает рот:

– Ты мог бы защитить ее.

Я моргаю, мои внутренности закручиваются, как тропический шторм. Делаю шаг назад, закрываю дверь и медленно поворачиваюсь к нему. Бросаю взгляд на фотографию на его столе, теряюсь на секунду во взгляде ее кофейных глаз, прежде чем кивнуть.

– Мог бы.

Он постукивает пальцами по подбородку, затем опускает руки на стол, принимается вертеть кольцо на большом пальце, пока говорит:

– Что мы будем делать с Матео? Он не отдаст ее без борьбы.

Удовлетворение прокатывается по моему позвоночнику, вызывая головокружение. Я доволен. Практически окрылен.

– Я о нем позабочусь.

Раф прищуривается, внимательно смотрит на меня и со свистом втягивает воздух скозь зубы. Этот звук – шок для моего мозга, триггер, к которому я не готов, тревога волной разливается по моим венам, прежде чем я успеваю взять себя в руки.

Реакция незамедлительна, паника нарастает, пока он продолжает языком чистить свои виниры. Мои плечи напрягаются, мышцы каменеют, ярость от потребности остановить звук захлестывает меня, затуманивает мой взор.

На мгновение я вижу, как Раф обмякает в своем кресле с зияющей дырой от пули во лбу. Вижу себя забрызганным его кровью, пока вырезаю хрящи и кожу с его ушей, собирая их, как фермер урожай.

Его голос возвращает меня обратно, я моргаю, отгоняя прочь наваждение, пока мое тело пытается привыкнуть к реальности.

– Знаю, ты ничего не делаешь для меня бесплатно, – говорит Раф. – Что тебе нужно?

Глубоко вдыхая, пропитываясь ароматом старых сигар и дорогого алкоголя, я прячу широкую улыбку. Мой пульс разгоняется, ярость уходит.

В моем мозге всплывает стихотворение, которое я однажды оставил Елене, – обещание и угроза, собранные воедино.

Просто тогда я этого не знал.

«Дис за одно мгновение увидел ее, полюбил и украл – это истинная любовь».

Похищение Прозерпины.

Не любовь, но нечто гораздо более зловещее и смертоносное в моем случае.

Я думаю о фотографии, прожигающей дыру в моем бумажнике, – карие глаза, точь-в-точь как мои, длинные черные французские косы. Боль разрастается в моей груди при мысли о ней, заново убеждая меня в правильности решения, когда я вспоминаю о том, кто за этим стоит.

Если есть хоть один шанс на отношения с моей давно потерянной сестрой, это единственный путь.

Встретившись с Рафом взглядом, я вскидываю брови.

– Душа Елены.

Глава 2. Елена

Большинство девочек, которых я знала в детстве, представляли свадьбу своей мечты.

Моя младшая сестра Ариана мечтала о свадьбе в мягких пастельных тонах и девственно-белом цвете, несмотря на то что сама являлась полной противоположностью. Годы занятий балетом означали, что она знала конкретную песню и танец, который танцевала бы с нашим папочкой; и выглядела бы при этом невероятно.

Даже Стелла – младшая и самая умная из дочерей Риччи – нацарапала свадебное меню на клочке бумаги, который потом использовала в качестве закладки для учебников.

Я же планировала свои похороны.

До сегодняшнего дня мраморный гроб и букеты из георгин и лилий казались большим, чем просто мечта. Иллюзия, которую я придумала, чтобы избавиться от унылой реальности.

Однако теперь, когда я смотрю на свое отражение в зеркале, пока мать пытается застегнуть мое платье, я понимаю, что, возможно, эти два события синонимичны.

Моя свадьба с самым завидным женихом Бостона, Матео де Лука, означала конец привычной жизни.

– Dio mio![2] Втяни живот, Елена, – бросает мама, упираясь локтем в мое бедро, затягивая шнуровку. – Последняя примерка была всего две недели назад, когда ты успела располнеть?

Жар приливает к щекам после ее вопроса, стыд пронзает кожу подобно тупому лезвию.

– Всего несколько фунтов, – говорю я и, пытаясь подчиниться ее просьбе, делаю самый глубокий вдох, на какой способна.

– Наверное, всему виной стресс или вода, – говорит тетя Анотелла. Она сидит на краю кровати и жует клубнику в шоколаде, которую мы заказали на обед. – Или все то время, что она проводит, уткнувшись в книгу.

– Или она просто сдалась. Дети в наши дни больше не проходят через конфетно-букетный период. – Нонна, бабушка по линии отца, снова заходит в комнату со светло-голубой подарочной коробкой в руке.

– Поясни, Фрэнки.

Нонна пожимает плечами.

– В моей молодости девушки ждали как минимум несколько лет, прежде чем запустить себя. Теперь они считают, что держать себя в форме необязательно, а потом удивляются, что полстраны разводится.

Мыча что-то себе под нос, мама затягивает платье потуже, выдавливая воздух из моих легких. Делая шаг назад, она убирает прядь черных волос с лица и победно выдыхает.

– Все. Хорошо, что мы выбрали платье со шнуровкой, а не на молнии.

Лицо горит, я смотрю на себя в платье с длинными рукавами – ткань плавно обтягивает мой плоский живот. Открытое декольте, на котором настояла Ариана, скрыто под этим консервативным платьем.

– Матео впервые увидит тебя голой, – сказала она, лучезарно глядя на меня из секции с нижним бельем в свадебном салоне. – Пусть помучается.

По правде говоря, единственный человек, у которого я хотела бы вызвать такие чувства, скорее всего, даже не появится на церемонии.

Хотя ему все равно не довелось бы увидеть то, что под платьем. Не в очередной раз.

Скрестив руки на груди, я отворачиваюсь от своего отражения в зеркале, чувство стыда закручивает мой желудок в узел. Пот струится по спине и лбу, и я пытаюсь занять себя проверкой плана посадки гостей, убеждаясь, что позаботились о каждом.

Нонна подходит ко мне, облизывает подушечку большого пальца и принимается тереть мне щеку.

– Анотелла, принеси свою косметичку. Нужно будет держать ее под рукой, если она и дальше будет продолжать так потеть.

Тетя торопливо покидает комнату, через открытую дверь на долю секунды передо мной открывается вид на холл дома семьи де Лука. Обслуживающий персонал суетится, когда дверь закрывается, я чувствую аромат лобстера и маринары, и у меня начинает урчать в животе.

Я не ела ничего со вчерашнего вечера, но теперь, когда мой вес стал темой всеобщей обеспокоенности, уверена, что, если я попытаюсь стащить себе что-то на перекус, мама снесет мне голову.

Не приведи господь, чтобы на моей свадьбе было что-то не так, если только не она сама это устроила.

Хотя имидж всегда был самым главным приоритетом для моей семьи, особенно в последние годы, когда сократилось количество организованной преступности. Она все еще существует, но в очень ограниченных масштабах – за кулисами, спрятанная в тени. Папе и его людям вместе с другими семьями в стране приходится вести свой бизнес более осторожно.

– Главное – контролировать, что о тебе говорят, – всегда твердит папа. – Тогда и все остальное будет под контролем.

Если люди не считают тебя членом жестокой бандитской группировки, у них не будет повода заявлять на тебя в полицию.

Поэтому меня выдают замуж за наследника ведущих бостонских медиакомпаний, несмотря на то, что единственное чувство, которое я питаю к своему будущему мужу, – это пренебрежение.

Разумеется, мои чувства ничего не значат. Не в этом мире.

Все, что нужно la famiglia[3], – это чтобы я вела себя тихо, как мышка, и выполняла свои обязанности.

Мама со вздохом подпирает руками бока и, прищурив глаза, оглядывает меня с головы до ног. Из трех дочерей Риччи я единственная, кто похож на прекрасную бывшую дебютантку Кармен, – у нас одинаковые длинные черные волосы и золотисто-карие глаза, в то время как мои сестры более светлые, как папа.

Знаю, наше сходство влияет на ее отношение ко мне. Из-за него она критикует меня по малейшему, самому незначительному поводу, потому что исправить эти мелочи в себе уже слишком поздно.

Хотелось бы, чтобы понимание этого помогало мне легче переносить ее нотации… но это не так.

– Итак, дамы, пора выдвигаться. Мы должны быть в церкви через полчаса, – говорит Нонна по пути к углу комнаты, где стоит поднос с обедом. Она берет оливку с серебряного блюда и отправляет ее в рот, запачкав кончики пальцев ярко-розовой помадой.

– Ой-й, – доносится стон из холла. Вдруг на пороге появляется стройная фигура Арианы, огненно-оранжевое вечернее платье обятивает тело балерины.

Зависть разрывает мою грудь при виде ее – высокой, грациозной и красивой, – пока я стою здесь в своем свадебном платье и чувствую себя гадким утенком. Я молчу, пытаясь прогнать мамины комментарии, которые снова и снова крутятся в моей голове.

– Вот опять, – бормочет мама, заправляя выбившуюся прядь волос мне за ухо.

Нонна закатывает глаза.

– Ариана, ты можешь когда-нибудь перестать жаловаться?

– Нет. – Сестра моргает, ее оленьи глаза расширяются, когда она видит меня. – Господи, Е, выглядишь потрясающе.

Я благодарно ей улыбаюсь, чувство вины пожирает меня изнутри. От чего именно, сама не понимаю.

– Чувствую себя фарфоровой куклой.

– Привыкнешь, – говорит мама, отмахнувшись.

Хмурясь, сестра скрещивает руки на груди.

– Зачем нам ехать так рано? Гости приедут только через два часа.

– Потому, nipotina[4], что на нас лежит ответственность за организацию церемонии. Как будто я могу доверить кому-то другому в этом городе свадьбу моей внучки. – Нонна подмигивает, подходит к моей сестре и, приобняв за талию, выводит из комнаты.

– Ты почти готова, carina[5]. Мы для тебя кое-что приготовили, что-то синее… – Поджав губы, мама оглядывает комнату, ее взгляд останавливается на подарочной коробке, которую Нонна принесла ранее.

Она подходит к ней, снимает крышку и вынимает из нее тиару с фатой. Я поворачиваюсь к матери спиной и смотрю через зеркало, как она приближается ко мне. Ее пальцы скользят по моему виску, когда она надевает тиару мне на голову и закрепляет шпильками, которые достает из кармана.

Расправив фату так, чтобы она падала мне на плечи, закрывая мои волосы, она удовлетворенно пищит и обнимает меня.

– Идеально, – говорит она, сжимая меня. – Матео будет в шоке, когда увидит тебя у алтаря.

Страх заполняет мои внутренности, затвердевает, подобно цементу, причиняя боль от груза нерешительности.

– У тебя было так же? – тихо спрашиваю я, зная, что мы похожи не только внешне.

– Что ты имеешь в виду?

Я в неуверенности прикусываю щеку.

– Тебе тоже казалось, что тебя ведут на смерть?

Она опускает взгляд на свои пальцы, украшенные многочисленными кольцами. Мама задумчиво наклоняет голову набок, глаза в расфокусе, словно на мгновение вернулась в прошлое.

– Ты найдешь способ смириться с этим, – говорит она наконец и целует меня в лоб. Выпустив меня из объятий, она улыбается, но улыбка неискренняя и кривая. Такая хрупкая, что она легко может разбиться, а ее осколки разлетятся по всему полу.

Откашлявшись, мама всплескивает руками и делает шаг назад.

– Ну вот, figlia mia[6]. Ты готова стать чьей-то невестой.

Я бросаю взгляд на свое отражение и вижу пленницу в элегантном белом платье, но все равно киваю.

– Нам уже пора?

Мама кивает.

– Думаю, мы…

– Мисс Риччи!

Одна из официанток вламывается в спальню, ее розовые щеки залиты краской и стали почти такими же яркими, как ее волосы. Она наклоняется и сжимает руками колени, пытаясь отдышаться, затем поднимает руку, чтобы что-то сказать.

– Мистер де Лука просит вас подойти.

Я сжимаю зубы, раздражение пронзает мою кожу изнутри.

– Нам нельзя видеться до свадьбы, это дурной знак.

К тому же я не хочу проводить с ним больше времени, чем необходимо.

– Пожалуйста, мисс. Ему нехорошо, но он не хочет говорить ни с кем, кроме вас.

Я со вздохом смотрю на маму, та пожимает плечами.

– Мы сами строим свою судьбу, верно? – Поцеловав меня в обе щеки, она перекидывает сумку через плечо и направляется к двери. – Разберись с этим, и встретимся в церкви как можно скорее!

Я смотрю на бейджик официантки – Марселин, написано большими печатными буквами – несколько коротких секунд, гадая, не будет ли это очередная попытка Матео вывести меня из себя или еще что похуже. И все же я не хочу, чтобы он устраивал сцену или откладывал неизбежное, поэтому следую за этой девушкой по коридору в спальню Матео.

Оказавшись внутри, я замираю, отметив, что его комната ничем не отличается от той, из которой я только что ушла; никакого намека на личные вещи, захламляющие стены или комод. Кажется, что эта комната принадлежит привидению.

Или, понимаю я, заметив Матео, сидящего на краю кровати, человеку, который скоро им станет.

– Какого черта? – выдыхаю я, бросаясь к нему.

Он стискивает живот, наклоняется вперед и обильно блюет в пластиковое ведро.

– Господи, Матео, что случилось?

Он судорожно с хрипом вдыхает, смотрит на меня стеклянными глазами – в его карих зрачках читается паника. Его кожа приобретает темно-красный оттенок, а рука неуклюже хватается за воздух, пока из него вырывается еще один залп рвоты.

– Я слышал, пищевое отравление, – раздается голос позади меня, – проявляется по-другому.

Голос, который я знаю лучше собственного.

Он ласкает мою кожу, я чувствую его тепло на своей шее, это говорит о том, что его владелец совсем близко.

– А ты что думаешь, крошка?

По лбу Матео сбегают крупные капли пота, ведро падает из его рук на пол, сам он заваливается на бок и бьется в конвульсиях.

У меня сводит желудок, к горлу подступает тошнота, когда голос материализуется сбоку от меня, как физическое появление фантома, от которого я пыталась избавиться несколько недель после моего двадцатого дня рождения.

После нашей последней встречи.

Я молчу, страх впился когтями в мое нутро и сжимает его, пока я абсолютно беспомощно наблюдаю за тем, как мой жених корчится на кровати в конвульсиях и пускает слюни без перерыва.

Хотя человек, стоящий рядом со мной, – врач.

Однако его присутствие говорит о том, что здесь и сейчас он решала моего отца.

Что это было убийство.

Пока тело Матео обмякает, а жизнь покидает его тело, я боковым зрением смотрю на Кэла Андерсона и пытаюсь увидеть в нем парня, которого любила.

Парня, который лишил меня девственности восемь недель назад и ушел еще до рассвета, оставив мне не один шрам.

Взъерошенные угольно-черные волосы спадают на лоб, словно он нарочно их так уложил. Его скулы – такие острые, что ими можно резать стекло, и покрытые тонким слоем щетины – делают его похожим на Адониса, а темные глаза говорят о его жестокости больше, чем слухи о ней.

Он выше всех, кого я когда-либо знала; черная ткань его дорогого костюма идеально подогнана под каждый мускул и изгиб стройного накачанного тела.

Его рука в перчатке держит телефон, камера которого направлена в мою сторону, и я понимаю, что он делает. Понимаю, зачем меня сюда вызвали.

– Давай поговорим.

Глава 3. Кэл

Мой член твердеет, когда Елена облизывает свои пухлые губы, ее глаза прикованы к телу, лежащему перед нами. Я пытаюсь сосредоточиться и перевести взгляд на что-то другое, но невольно вспоминаю ощущения, испытанные, когда эти губы ласкали меня, когда она заглатывала так, словно от этого зависела ее жизнь.

– Ты вернулся, – шепчет она.

Елена моргает, снова и снова, будто не может поверить собственным глазам.

– Он…

– Мертв? – спрашиваю я, останавливая видео на телефоне. Сунув его в карман пальто, я киваю, наконец отрываю взгляд от ее губ и смотрю в безжизненные глаза Матео. – Вполне, уж поверь мне.

На несколько мгновений виснет тишина, я вижу, как поднимается и опускается ее грудь, затянутая в белую кружевную ткань платья. Она одета скромнее, чем я когда-либо видел, платье прилипло к ней, как вторая кожа, но почему-то она никогда не выглядела более соблазнительной.

Возможно, все дело в контексте: Елена, в свадебном платье, стоит над трупом своего жениха. При этом отреагировала она только на мое присутствие, словно его смерть не имеет для нее никакого значения.

Наклонившись, она щупает пульс Матео, и мои плечи напрягаются. Мысль о том, что ее ДНК находится так близко к нему, заставляет меня нервничать. Не потому, что боюсь, что ее могут обвинить в убийстве – через несколько часов все это будет неважно, все равно, – но потому, что я просто не хочу, чтобы она его касалась.

Тиара в ее волосах сдвигается набок, тушь растекается под веками, и от этого Елена выглядит мрачной и побежденной, хотя я знаю, что на самом деле она совсем другая.

Я приглядывал за ней с тех пор, как ей исполнилось восемнадцать, выполняя долг перед ее отцом, прежде чем позволить своей порочности взять верх и согласиться, когда она сама попросила меня погубить ее.

Посему я знаю все о девушке, стоящей передо мной: ее любимые поэмы – «Маскарад анархии» Шелли и «Моя последняя герцогиня» Браунинга, – что она предпочитает на завтрак – тосты из цельнозернового хлеба с арахисовым маслом и свежими фруктами, – а также то, что ей нравится учиться.

Если бы она могла выбирать сама, она бы изучала литературу, а не то, как ее преподавать.

Знаю о маленькой татуировке в виде граната, выбитой у нее под грудью, я лично обводил каждую линию языком. Она даже на вкус как этот фрукт, взрывная и чарующая, такая сочная, что хочется вонзить в нее зубы.

И я это сделал, черт возьми.

Ее кровь такая же сладкая.

Я знаю, что ее привлекает темнота. Не раз я видел, как она купалась в приглушенном свете звезд, пока сияние луны разливалось по ее бледной коже.

Я смотрю на нее сейчас, в состоянии смятения, и знаю, что смерть жениха ее не расстроила.

Это мираж, такой же, каким могла бы стать их свадьба. Показуха для прессы, которая выставила бы ее отца в лучшем свете, уничтожив при этом остатки души, которую я разрушил несколько недель назад.

Елена всхлипывает, и на мгновение мне кажется, что она вот-вот разрыдается; я подаюсь чуть вперед, приготовившись увести ее прочь, пока ее не накрыла истерика, но затем она скользит руками по груди Матео, запускает одну под отворот его смокинга.

Когда она отодвигает ткань, демонстрируя кровавую рубашку под ней, я понимаю, что она не всхлипывала, а принюхивалась к нему.

По моей спине пробегает дрожь, словно по моим костям пробежала молния. Возможно, Елена не такая уж и жертва.

Возможно, моя маленькая Персефона готова принять свою судьбу.

Она смотрит на рану, изогнутая рукоять моего ножа все еще торчит из нее, Елена едва заметно качает головой.

– Страховка.

– Что?

Вернув отворот смокинга на место, она слегка пожимает плечами.

– Это страховка, верно? Колотая рана? На случай, если первый способ, каким бы он там ни был, не сработает.

Я открываю рот, чтобы опровергнуть это обвинение, чувствуя необходимость дистанцироваться от истинной причины убийства, но я этого не делаю. Нет смысла, раз она уже и так все поняла.

Часть меня – больная, искалеченная часть, которую я обычно прячу на самых задворках сознания, – хочет, чтобы она знала об этом.

Хочу, чтобы она видела, на что я способен, что происходит с теми, кто бросает мне вызов.

Решение Матео сыграть свадьбу, несмотря на то, что я сказал ему найти способ отказаться от нее, стало тем самым вызовом. И так как я не мог позволить ему разрушить мой план, мне пришлось исключить его из этого уравнения.

Обычно я не так безвкусен и неаккуратен в своем деле; мне нравится узнавать человека получше, узнавать, что не дает ему спать по ночам. Но существование Матео представляло угрозу, поэтому от него нужно было избавиться быстро.

Я сожалею только о том, что не позволил Елене стать частью отравления.

Тяжело выдохнув, Елена поднимает голову и поворачивается ко мне. В отличие от большинства людей, которых я встречал, она никогда не испытывала проблем со зрительным контактом. Она смотрит мне прямо в глаза, словно точно знает, чего я хочу, и старается дать мне это.

Остается надеяться, что она будет такой же покладистой через несколько секунд.

Она смотрит на меня, словно на расплавленную магму, спрятанную под холодным прогнившим фасадом. Я подаюсь вперед, мое тело будто угодило в ее магнитное поле и растворилось в ее тепле.

Золотые ирисы блестят, как растаявшая роскошь, моя рука сама по себе касается ее шоколадных волос.

– Зачем? – спрашивает она, короткое слово, лишенное даже намека на эмоцию.

Я замираю, пальцы скользят по ее волосам, и рука безвольно опускается вниз.

– Почему нет?

– Звучит слишком эгоистично.

Мои брови в изумлении ползут наверх.

– А с чего ты взяла, что я не эгоист?

Она хмурится и скрещивает руки на груди, спрятав ладони под мышки.

– Необоснованный оптимизм, я полагаю.

Позади нас дверь в спальню Матео медленно открывается, и я вижу в проеме светло-рыжую голову своей ассистентки. Марселин окидывает происходящее взглядом своих больших голубых глаз, затем проскальзывает внутрь со спортивной сумкой, перекинутой через плечо, и закрывает ее, подойдя к нам.

Взгляд Елены прикован к фигуре моей помощницы. Пока та передает мне сумку, ее глаза сверкают несдержимаемым гневом, хотя Марселин не может видеть этого из-за моего плеча. Она наблюдает, как пальцы Марселин касаются моих, гнев исходит от нее волнами, приятно опьяняя.

Ревность не то качество, которое я обычно ищу в девушках, но ее присутствие в богине, стоящей передо мной, подобно свежей почве, в которой я готов пустить корни.

Это основа порочности, этой зеленой эмоции, и я планирую использовать ее, чтобы возродить нас из руин.

– Марселин, – медленно произношу я, когда моя помощница делает шаг назад.

Она замирает, хмурит брови, скорее всего, размышляя, не собираюсь ли я дать ей очередное задание, выходящее за рамки ее компетенции. Мысленно делаю себе заметку начислить ей премию и предоставить отпуск, потому что я и так ее уже во многое втянул.

Но преданность, как я выяснил с опытом, – небольшая цена, которую приходится платить некоторым людям.

Так я и попал в эту передрягу.

Расстегнув сумку, я вынимаю инвентарь для уборки и расставляю его на прикроватной тумбочке Матео. Первым делом берусь за нож в его груди, вынимаю медленно, чтобы не забрызгать все вокруг кровью, которая все еще струится из его груди. Она останавливается, но последним залпом проливается из раны на мраморный пол. Я проклинаю себя за то, что не подстелил брезент.

Вытираю лезвие платком, затем небрежно машу рукой в сторону Елены.

– Ты уже знакома с моей будущей женой? – спрашиваю я Марселин, упиваясь резкой тишиной, которая следует за этими словами.

Обожаю такие моменты, они режут воздух, как хлыст.

Наклонившись, вытираю кровь очистителем, который используют в больницах, и одноразовыми полотенцами, затем выбрасываю их в мусорную корзину. Одним пальцем закрываю Матео глаза, затем накрываю его одеялом до подбородка, подоткнув по краям.

Если не знать и не чувствовать запаха очистителя, перебивающего вонь в комнате, никогда и не поймешь, что он мертв.

– Прости. – Елена первая оправилась от моего заверения. – Твоей кем?

Как по команде, дверь в спальню снова открывается, и входит Рафаэль с лысым священником.

Я смотрю на Марселин.

– Нам есть во что ее переодеть?

Она, нахмурившись, качает головой.

– Нет, сэр.

Со вздохом я провожу рукой по волосам и встаю на ноги, попутно сбрасывая кожаные перчатки. Не хотелось бы, чтобы Елена была одета в платье, предназначенное для кого-то другого, но, полагаю, выбора особо нет.

Сняв пальто, я кидаю его на кровать рядом с телом Матео и расправляю отвороты своего пиджака. Святой отец лопочет что-то на итальянском, улыбка на его румяном лице говорит, что он понятия не имеет о происходящем.

Наверное, думает, что его вызвали провести церемонию венчания.

Елена смотрит на своего отца, затем на священника, прежде чем ее утомленный взгляд падает на меня. Ее глаза превращаются в две узкие щелки, ноздри раздуваются, словно она пытается испепелить меня.

– Что происходит? – спрашивает она, сжав кулаки.

Все молчат, вероятно, ожидая, что я сам все объясню. Словно почувствовав, что я собираюсь сделать, Елена вздрагивает, как только я начинаю двигаться в ее направлении. Она бросается к двери, но я делаю выпад одновременно с ней, предвидя попытку бегства, и хватаю ее обеими руками за талию.

Прижав Елену к себе, чувствую, как ее зад трется о мой член, я разворачиваю нас так, что мы оказываемся прямо перед священником. Тот теперь изумленно смотрит на нас во все глаза.

Он шипит что-то Рафаэлю, тот качает головой и отвечает мягким успокаивающим тоном. Мои губы приближаются к уху Елены, пока она пытается вырваться из моей хватки, очевидно, не понимая, что именно ее боевой дух и привлек меня к ней с самого начала.

Чем больше она пытается освободиться, продолжая тереться об меня, тем тверже становится мой член.

– Осторожнее, крошка.

Чуть подавшись вперед, я скольжу рукой вниз по ее животу и прижимаю к себе сильнее кончиками пальцев. Она делает короткий вдох, почувствовав доказательство моей реакции, и мгновенно замирает.

Зрители не мешают нашему возбуждению; скорее, наоборот, увеличивают его, вкупе с осознанием того, что она полностью в моей власти. Одно неверное движение, и я унижу ее на глазах ее собственного отца куда сильнее, чем уже это сделал.

Махнув священнику свободной рукой, я продолжаю прижимать ее к себе второй.

– Какого хрена ты делаешь? – шипит она, дернув плечом, к которому я прижимаюсь подбородком. – Я не собираюсь выходить за тебя замуж.

– Боюсь, у тебя нет выбора.

– Папа, – выдыхает она, глядя на него с мольбой в глазах. – Ты ведь видишь, что он сделал с Матео, верно? Почему ты его не остановишь?

– Даже если бы и хотел, уверяю тебя, он ничего не может сделать. – Бросив на священника грязный взгляд, я щелкаю пальцами, приказывая ему приступить к делу.

– Мой отец – самый влиятельный человек в этом городе, – говорит Елена поверх голоса священника, когда он начинает свою речь.

Я хмыкаю.

– Вовсе нет.

Раф напрягается, но я не обращаю внимания. Это для него точно не новость.

– Мы собрались здесь сегодня, чтобы отпраздновать один из самых радостных моментов в жизни, соединение двух сердец перед лицом Господа. Здесь, в этой… комнате, мы свидетельствуем брачный союз доктора Кэллума Андерсона и мисс Елены Риччи.

Пауза. Священник колеблется в замешательстве.

– О господи, – вздыхает Елена, снова начиная сопротивляться. – Какого хрена? Прекрати! Отпусти меня!

Зажав ей рот рукой, я киваю священнику.

– Пожалуйста, продолжайте.

Он облизывает пересохшие губы, затем снова подносит Библию к глазам.

– Если кто-то из присутствующих против данного союза, говорите сейчас или молчите вовек.

Пронзительные крики Елены отдаются в моем черепе, вибрация ее горла волной идет по моему предплечью. Я прижимаю руку к ее рту чуть крепче и двигаю указательный палец так, чтобы он слегка закрывал ей нос; она кричит и кричит, звук приглушенный и прерывистый, пока она не осознает, что больше не получает кислорода.

Плач прерывается, она замолкает, лицо краснеет. Я вскидываю бровь и изгибаю шею, чтобы посмотреть ей в глаза. Они дикие, в них пляшут огненные кольца, и часть меня сожалеет, что я втянул ее во все это.

Втянул ее в свой мир, зная, что она этого не заслуживает.

Но она в опасности, и мой план – единственный выход, так что на самом деле у нас обоих нет выбора.

– Клянешься ли ты, Кэллум, уважать Елену и заботиться о ней? Любить ее в горе и в радости, болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас? – безжизненно спрашивает священник.

– Клянусь, – отвечаю я. Что-то колет в груди, когда я произношу это слово, ложь горчит на корне языка. Он повторяет ту же клятву для нее, и Елена качает головой, слезы льются из ее глаз, рот все еще закрыт. – Когда уберу руку, я хочу, чтобы ты сказала это. Чтобы поклялась.

Ее взгляд становится жестким, слезы испаряются.

– Я помогаю тебе. Скажи, что согласна, – шепчу я так, чтобы только она меня слышала, – или я начну убивать всех, кто тебе дорог, одного за другим. Матео был только началом, крошка. Следующим будет твой отец, если не сделаешь, как я скажу.

Она стонет, отчего мой член становится еще тверже, и выдыхает. Я медленно опускаю руку вниз по ее подбородку, готовый вернуть ее на место, если она снова закричит.

Но она молчит, вместо этого неотрывно смотрит мне в глаза.

– Зачем? – шепчет Елена, и я думаю о том, как она спросила то же самое о Матео, как она не осуждала, а просто хотела узнать причину. Словно каждое действие, даже самое омерзительное, можно объяснить, если постараться.

Я беру ее за подбородок и поднимаю ее лицо к себе, признание уже на кончике моего языка. Мои секреты умоляют, чтобы их раскрыли, пролили кровью на пол перед ней, но я знаю, что не могу рисковать.

По крайней мере, пока. До того, как она станет моей.

Поэтому я качаю головой и слегка ухмыляюсь.

– Почему нет?

Глава 4. Елена

В школе у меня была учительница, которая говорила, что наше сознание обладает бесконечной властью над нашими жизнями. Она была уверена в том, что время – это социальная конструкция и что люди способны создавать свои собственные реальности.

Она говорила, что люди состоят из энергии и что эта энергия, будто магнит, притягивает и то, чего мы боимся, и то, чего страстно желаем. И только от нашего запроса к Вселенной зависит, какой вариант реализуется.

Конечно, не самые подходящие взгляды для учителя в католической школе.

И все же, стоя на пороге вечности, глядя в бездушные глаза человека, который снился мне на протяжении двух месяцев, я невольно задумываюсь: может, сестра Маргарет была права?

С тех пор как Кэл оставил меня одну в моей спальне, я, должно быть, дюжину раз видела сон, как он возвращается, чтобы украсть меня у Матео, но все это так и оставалось лишь сном.

Может ли быть, что мои кошмары трансформировались в реальность?

Я бросаю короткий взгляд на отца, который, кажется, смотрит куда угодно, только не на меня, пока священник продолжает свой треп о любви, цитируя послание к Коринфянам, как будто не очевидно, что все это просто балаган. Ради бога, одна рука Кэла все еще сжимает мою талию, а вторая держит за горло, но мы все делаем вид, будто так и должно быть.

Будто он не угрожал убить всю мою семью, если я не сделаю так, как он скажет.

Предательство обжигает горло, жидкий огонь разливается в моей груди, и я снова пытаюсь вырваться из его хватки. Стараясь не обращать внимания на его твердый член, упирающийся в мой зад, и то, как из-за него сжимаются мои бедра, я пытаюсь высвободить руку.

Кэл сдавливает меня сильнее, чуть не ломая тазовую кость, и я морщусь. Вернув руку назад, я обхватываю его бедро и вонзаю в него ногти, пока пальцы не начинают неметь.

Я получаю единственное подтверждение того, что Кэл хоть как-то заметил мою атаку, когда он заставляет меня слегка податься вперед и сильнее упирает в меня свой член; он такой твердый, я чувствую его эрекцию, жаркую и пьянящую, и слоев одежды между нами точно недостаточно, чтобы ее скрыть.

Его рука на секунду отпускает мое горло, оставив странное пустое ощущение после себя. Он отцепляет мои пальцы от своей ноги и прижимает мою руку к туловищу, прежде чем взять меня за подбородок и повернуть к себе.

– Сделай так еще раз, – выдыхает он в мое ухо, в его голосе слышится легкое напряжение, – и я трахну тебя на глазах у всех.

Я фыркаю.

– Ты этого не сделаешь. – Мой голос звучит тихо из-за его руки на моем горле.

Должна ведь быть какая-то черта, которую даже Кэл Андерсон не станет пересекать. Что-то мне подсказывает, что трахать дочь босса – тем более главы мафии – у него же на глазах является высочайшей формой неуважения.

– Сделаю, и ты будешь наслаждаться каждой чертовой секундой.

Ладно, понятно.

Он задирает мне голову еще выше и смотрит прямо в глаза; они такие темные, бесконечно лишенные цвета, словно смотришь в две черные дыры и пытаешься устоять на ногах.

– Я тебе не враг, крошка.

– Но и не друг.

Мускул дергается под его левым глазом, затем взгляд Кэла опускается на мои губы.

– Нет, – соглашается он и проводит большим пальцем по моим губам, дернув нижнюю, как струну гитары. – Я твой муж.

Прежде чем я успеваю возразить – хотя и сказать-то нечего, я ведь все-таки согласилась, – его рука скользит по моей голове, запутывается в моих волосах, и его губы страстно припадают к моим.

Нападение застает меня врасплох, так что вначале я не реагирую. Кэл не любит целоваться. Даже в ту ночь, когда он лишил меня девственности, как мне казалось, во всех возможных позах, его губы ни разу не притронулись к моим.

Конечно, они скользили по каждому дюйму кожи, ласкали мою плоть в самых чувствительных местах и говорили напрямую с моей душой, но он ни разу меня не поцеловал.

Теперь я даже не понимаю, что именно испытываю.

Поцелуй нежный, почти сладостный, Кэл медленно дает мне привыкнуть и направляет меня, прежде чем я могу полностью расслабиться и тоже принять участие. Он накручивает мои волосы на кулак и поворачивает голову к себе, пока ласкает и дразнит, а мои руки взмывают к его груди.

Я отталкиваю его, рефлекторно пытаясь высвободиться, но он прижимается еще крепче ко мне, с жаром заглатывая меня, целуя с еще большей страстью. У меня перехватывает дыхание, когда его язык проникает в рот, переплетаясь с моим.

Он скользит по внутренней части моих зубов, моему небу, кончик его языка вызывает во мне дрожь.

Рука вокруг талии вдавливает меня в него, наши бедра прижаты друг к другу, и остатки моей непоколебимости крошатся, пока я таю в его руках.

Таю в его объятиях.

Наши зубы клацают и царапают друг о друга, глухой стон примитивной страсти вызывает жар внизу моего живота. Крошечный калейдоскоп в ярких неоновых цветах вспыхивает в моих закрытых глазах, пока мы боремся за доминирование, наши губы ведут бой, который разум не в состоянии понять.

Он почти болезненный, этот поцелуй. Болезненный, как и все остальные встречи с Кэлом до сих пор, – острая, внезапная боль, как будто тебя вскрыли и разорвали надвое, но твоему телу это нравится.

Словно тебе это необходимо, чтобы выжить.

Низкий гортанный стон вырывается из его горла, пронизывая меня до дрожи. Тепло заполняет мой живот, словно неукротимый лесной пожар, сжигающий все на своем пути, и я практически взбираюсь на его худощавую фигуру, пытаясь заставить его снова издать этот звук.

Кто-то рядом с нами хлопает в ладоши, возвращая меня к реальности; глаза мгновенно открываются в поисках нашей аудитории. Священник улыбается, повторяя на итальянском что-то непереводимое, папа смотрит на нас, а Марселин изучает собственные белые кроссовки.

Чувство неловкости вспыхивает в моей груди, когда я отрываюсь от Кэла, пытаясь выпутаться из его рук. Он сопротивляется, еще раз обжигает мои губы коротким поцелуем, прежде чем отпустить, так внезапно, что у меня подкашиваются колени.

Я хватаю его за рукав, чтобы удержаться на ногах, и судорожно вздыхаю. Мои губы распухли и болят, я провожу по ним пальцем, стараясь сохранить в памяти этот момент, поскольку этот поцелуй будет последним.

– Кольца, – говорит священник, указывая на наши руки. – Вы слишком торопитесь, мистер Андерсон.

– Например, не стал ухаживать за мной, делать предложение и вообще не удосужился узнать, согласна ли я, – бормочу я, наблюдая за тем, как Кэл выуживает из кармана своего пиджака холщовый мешочек и сбрасывает свои перчатки.

– Ты бы согласилась?

Я нахмуриваюсь.

– Что?

– Если бы спросил. – Он вынимает одно кольцо, обычное, черного цвета, и напяливает себе на палец, затем тянется за моим. – Ты бы сказала да?

– Я…

По правде говоря, я хочу сказать да. Увлеченность этим известным киллером заставила бы меня согласиться на все, о чем бы он меня ни попросил. Но мама с раннего детства вбила мне в голову, что подобный поступок был бы равносилен смерти, поэтому я просто качаю головой.

– Нет.

Стянув кольцо с пальца Матео, Кэл бросает его на пол и заменяет перстнем с крупным бриллиантом.

Его челюсть сжимается.

– Нет?

Отпрянув от него, я скрещиваю руки на груди.

– Нет, Кэллум, я бы не согласилась. Я была помолвлена…

– Что не помешало умолять меня тебя трахнуть.

– Тогда все было по-другому. Тогда…

– Благословляю этот союз во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, – перебивает меня священник, выйдя вперед и сжав нас за плечи. – Силой, данной мне, объявляю вас мужем и женой.

Он колеблется, переводя взгляд с Кэла на меня и обратно.

– Гм… что ж, полагаю, можете снова поцеловать ее, но, если вы собираетесь это сделать, дайте мне немного времени, чтобы уйти.

Кэл поднимает обе руки в воздух и качает головой.

– В этом нет необходимости, святой отец. Мы уходим.

Марселин выводит священника из комнаты, хлопая дверью на выходе. Кэл ежится, когда она с громким стуком встает на место, затем сглатывает, подходит обратно к кровати. Он наклоняется, собирает свои вещи, не обращая на меня больше никакого внимания.

– Э-э? – Я вскидываю брови. – У меня есть право голоса? Я все еще понятия не имею, что происходит. – Повернувшись к отцу, я указываю большим пальцем на Кэла. – Почему ты его не остановил? Разве он не разрушил только что твой контракт с «Болленте Медиа»?

– Нет, это сделала ты, когда решила переспать с этим парнем. – Лицо отца каменеет, разочарование разливается в его глазах. – А так как ты была не особо осмотрительна, кто-то смог записать это на камеру и теперь использует видео, чтобы шантажировать la famiglia.

Мое горло словно сдавили, кровь приливает к лицу, пока я перевариваю его слова.

– Кто-то следил за нами?

Отец в отвращении кривит рот, его губы изгибаются в усмешке.

– Кто-то всегда следит, figlia mia. И теперь мы все должны расплачиваться за твою ошибку.

Бросив через плечо короткий взгляд на тело Матео, он качает головой.

– Разве мы не можем… рассказать старейшинам или сделать что-то еще? Наверняка должен быть другой выход.

– У тех, кто нас шантажирует, есть специфичный набор правил, которым мы должны следовать, иначе они приведут свою угрозу в исполнение. А так как мы понятия не имеем, кто они такие, они в прямом смысле схватили нас за яйца. – Папа наклоняет голову на бок. – К тому же, если я расскажу обо всем старейшинам, они все равно тебя убьют.

Слова Кэла эхом повторяются в моей голове. «Я пытаюсь тебе помочь».

Я сглатываю комок в горле, когда слезы подступают к глазам, пытаюсь сдержать их, несмотря на то что весь мой мир перевернулся с ног на голову.

– Я думал, что выбрать тебя для этого контракта было разумным решением. Я всю свою жизнь старался уберечь тебя от проблем, был уверен, что, если выдам тебя замуж, все остальное сложится хорошо само по себе. – Он вздыхает и снова окидывает меня коротким взглядом. – Думал, что могу рассчитывать на тебя, Елена.

Грусть опутывает мой позвоночник подобно плющу, сдавливая его так крепко, что, кажется, он вот-вот разломится пополам. Руки по своей воле тянутся к отцу, чтобы успокоить или принести извинения – а может быть, и то и другое.

Что угодно, только бы стереть отчаяние из его взгляда, пока оно не въелось в мою душу так глубоко, что я никогда не смогу избавиться от него.

– Папа, я…

– Вот. – Кэл сует мне в руки лист бумаги, перебивая меня. Я опускаю взгляд, мой желудок скручивается в еще более тугой узел.

«Свидетельство о браке, штат Массачусетс».

Почему-то до этой самой минуты я не осознавала реальности происходящего.

Руки трясутся, свидетельство выскальзывает из них, пока тревога разливается в груди, закупоривая артерии.

– Я не могу его подписать.

Тяжело вздохнув, Кэл ловит листок, подводит меня к кровати и располагает свидетельство на груди Матео. Он сует ручку мне в руку, затем обвивает ее своими пальцами и выводит подпись моей рукой.

Свирепое презрение вспыхивает во мне, пока я наблюдаю, как он без труда пишет мое имя, словно делал это тысячу раз.

Я стараюсь не смотреть на безжизненное тело Матео, мой желудок на грани того, чтобы отказаться от того, что осталось в нем после вчерашнего ужина. Когда Кэл отпускает меня, я отворачиваюсь от него, смахивая рукой слезы.

Если бы я знала, что ночь с ним обернется лишением любого подобия свободы, которое у меня было, я никогда бы на это не пошла.

Ведь правда?

Когда живешь, зная об уготованной тебе судьбе, когда смиришься с неизбежным, даже крошечная перемена похожа на конец света.

И хотя это правда, я не хотела выходить замуж за Матео, точно так же, как и за Кэла, но я хотя бы знала, чего от него ожидать. Мы когда-то были друзьями, в конце концов. Задолго до того, как он стал жаждать власти и жестокости и решил использовать ее против меня, когда не мог получить то, чего хотел.

Но с ним я могла справиться.

За последние несколько лет я научилась бороться, использовать его жестокость себе во благо, встречать его кулаки своими разбитыми костяшками. Все это было терпимо.

Свадьба с Кэлом же не была запланирована. Я никогда не видела его с другой женщиной, хотя полагаю, что у него их было много за тридцать два года.

Даже представить не могу, как он на все это согласился, учитывая, что в последний раз, когда я его видела, он жестко трахнул меня и ушел еще до рассвета.

Остались лишь стихотворение, нацарапанное на клочке бумаги, и черная роза, надолго заставившие меня думать, что все произошедшее было лишь сном.

Если прощальные слова, заимствованные у Китса[7], вообще что-то значили, то только то, что Кэл больше не хотел видеть меня. И все же вот он здесь, только что заставил меня выйти за него замуж, делая вид, что другого выбора нет.

Когда папа уходит на поиски матери, я наблюдаю за тем, как Кэл продолжает упаковывать вещи. В мой желудок словно падает кирпич, когда я вспоминаю, что еще он сказал тогда, два месяца назад.

– Я не такой, как парни из твоих частных школ. Я погублю тебя и даже бровью не поведу.

– Тогда погуби меня, – сказала я, уверенная в своем умении противостоять трудностям.

Теперь я задумалась, во что же я себя, черт побери, втянула.

Глава 5. Кэл

– Что ж, это действительно интересный поворот событий.

Закинув ногу на ногу, я подстраиваю секундную стрелку на наручных часах, чтобы она тикала в такт настенным, висящим в противоположной части фойе. Я прекрасно знаю о том, что младшие дочери Риччи наблюдают за мной, стоя наверху лестницы, словно я какое-то животное в зоопарке, но мне сложно обратить свое внимание на что-то, кроме часов, тикающих не в такт.

Как правило, я делаю все, чтобы избежать общения с людьми, особенно с подростками, но здесь я ничего не могу поделать.

Я не исключаю вероятности, что Елена может попытаться сбежать. Она чувствует себя загнанной в ловушку, словно раненая птица в золотой клетке, которая неотрывно смотрит на замок своей дверцы на случай, если появится шанс вырваться на свободу.

Я не могу рисковать, поэтому мне пришлось вернуться вместе с ней в дом семьи Риччи и убедиться, что у нее подрезаны крылья.

По крайней мере, пока.

Всю дорогу сюда она теребила новое кольцо на пальце и украдкой искоса поглядывала на меня, словно думала, что я не чувствую на себе тяжести ее взгляда.

В этом моя проблема, которая касается этой маленькой богини; я чрезмерно сфокусирован на каждом ее движении, все мое существо так привыкло следить за ней через экран монитора, что наше открытое общение теперь немного тревожит.

Конечно, это не объясняет, почему при ее появлении я мгновенно возбуждаюсь, но это совершенно другая история.

Не хочу сейчас думать об этом, особенно после нашего жесткого поцелуя.

Я должен дождаться нужного момента, если хочу, чтобы все сработало, как нужно.

– Может, лучше сфотографируете, девочки, – говорю я, встретившись с ними взглядом, снимая часы с запястья.

Младшая, Стелла, наклоняет голову, играя с кончиком своей косички. Ее карие глаза расширяются за квадратными линзами очков, и она толкает локтем старшую сестру, пыхтя, словно пытаясь сдвинуть ее с места.

Ариана, старшая по возрасту и почти такая же красивая, как Елена, фыркает, облокачивается на перила и подается вперед. Она не отводит взгляд в сторону и не изгибает спину, ехидная улыбка расползается по лицу, темные зрачки ее глаз сверкают.

– Мы бы с радостью, но вампиры не проявляются на фотографиях.

– Умно. – Я стряхиваю грязь со штанов. – Разумеется, ты не захочешь дружить со своим новым зятем, особенно если он вампир?

Она пожимает плечами и протискивается мимо Стеллы, чтобы спуститься вниз по лестнице. Ее движения грациозны, как у газели, годы занятий балетом заметны даже в самых будничных жестах.

Остановившись на нижней ступеньке, она, прищурившись, оглядывает меня, обвив руку вокруг перила.

– Что произошло с Матео?

– Понятия не имею, о чем ты.

– О том, – говорит она, свирепо сверкнув глазами, – почему ты сейчас не в церкви, где он женится на Елене? Почему ты здесь уже полчаса, а он даже не появился, чтобы отвоевать ее?

Волоски у меня на загривке встают дыбом, каждый нерв напрягается, хотя для этого нет никакого повода.

– Уверен, он все понимает.

Она снова фыркает, скрещивает руки на груди, лицо повторяет оттенок ее платья цвета легкой ржавчины. Волосы собраны в аккуратный пучок, губы накрашены ярко-красным блеском, я невольно подмечаю различие в сестрах.

Очевидно, что Ариане не нужно стараться быть элегантной; для нее это так же естественно, как спать или дышать, и я невольно задумываюсь, от кого она унаследовала свою стать.

Определенно не от матери.

По крайней мере, не от той Кармен, которую я знал раньше.

Утонченность Елены, напротив, кажется результатом осознанного усилия; ей приходилось развивать свой интерес к искусству и прочим вещам, пока они не стали частью ее натуры, как рефлекс собаки Павлова на жизнь, которой она была вынуждена жить.

Легкая вуаль мрака покоится под ее тщательно отделанным фасадом, такая, из-за которой появляются синяки на костяшках и разбитые губы.

Она скрывает этот мрак, хоронит его в глубине, чтобы осчастливить семью и выполнить свои обязанности, но он там, умоляет, чтобы его выпустили на волю.

В глубине души мне любопытно, что для этого нужно.

– Моя сестра угодила в какие-то неприятности? – спрашивает Ариана, очевидно, все еще намереваясь добраться до дна этого союза. А я считал младшую главным инквизитором.

Стелла подходит к краю перил, замешкавшись у верхней ступеньки.

– Ари, – громким шепотом зовет она, жестом призывая сестру подняться обратно. – Оставь его в покое.

Взгляд ее темных глаз перемещается на меня, встречаясь с моим на миллисекунду, прежде чем быстро ускользнуть в сторону. Она неистово краснеет, и я усмехаюсь, хотя не знаю, почему меня забавит ее реакция.

Возможно, это мне кого-то напоминает.

Со вздохом ерзаю на скамье, поправляя лацканы своего пиджака. Тиканье моих часов снова отстает от настенных, как сердечная аритмия, и я стискиваю зубы, пытаясь не обращать внимания на звук.

– Просто мне кажется, что происходит что-то странное, – говорит Ариана. – Ты можешь представить, чтобы Елена вышла замуж за… него?

– Не знаю, – бурчит Стелла. – Она и за Матео выходить не хотела.

– Да, но это хотя бы имело смысл. Они были вместе целую вечность.

– Ты серьезно? То есть она ему, конечно, нравилась, но мне всегда казалось, что Елена шла на все это без особых эмоций. – Стелла замолкает, явно о чем-то думая. – Мне кажется это более логичным, чем свадьба с Матео.

Из горла Арианы вырывается странный звук.

– Но он любил ее…

– Достаточно, дамы.

Мой голос низкий и тихий; от их перепалки и едва уловимого тиканья часов мои нервы напрягаются так, что, кажется, вот-вот лопнут. Сжимая пальцами край скамьи, я чувствую, как в кожу впивается заноза, гнев разливается во мне огненной волной.

– Я ценю вашу заботу, потому что знаю, что вы хотите лучшего для сестры, – говорю я, стараясь выровнять дыхание. – Но никогда не говорите о моей жене и ее бывшем женихе, только если не в том контексте, что мы с ней выглядим куда более лучшей парой в сравнении. Не хочу, чтобы его имя снова звучало рядом с ее.

Ариана открывает рот, язык рвется что-то сказать, и я знаю, что она хочет вывести меня из себя. В ее глазах огонь, пренебрежение переполняет ее стройное тело, и я уверен, что воспламенить его будет несложно.

Похоже, она больше похожа на свою сестру, чем я думал.

Телефон вибрирует в моем кармане, привлекая внимание; я вынимаю его и смотрю на экран, медленно выдыхаю, когда читаю имя. Встав, я киваю сестрам, понимая, что моя угроза останется недосказанной, если я уйду, не сказав больше ни слова.

А этого моей репутации сейчас не нужно.

И, вместо того чтобы попытаться убедить их словами, я беру свои ролексы, бросаю на пол и позволяю раздражению воспламениться от их тиканья; как и любой другой триггер, звук нарастает, пока не начинает водопадом струиться между моих ушей, потопляя все остальные звуки вокруг.

Подобные моменты удушают всепоглощающим гневом, который они вызывают. Он заставляет вибрировать мой позвоночник, скручивается узлами в груди, пока не извергнется, подобно вулкану. Обычно я избегаю всплесков жестокости, которые провоцируют мои мысли, но в этот раз я вынимаю из-за пояса пистолет и целюсь прямо в циферблат.

Пуля вырывается из магазина, впечатывая кусочки стекла, картечи и кожи в пол, который трескается от выстрела.

Однако тиканье остается, подобно фантомной боли.

Грудь вздымается, электричество струится по венам, плечи напряжены, я смотрю на дыру и снова проигрываю выстрел в голове.

Я не могу пошевелиться, пока тиканье не прекратится.

Наконец, тишина, повисшая в воздухе, прогоняет дымку с моего затуманенного разума, и я чувствую, что снова могу дышать. Краем глаза я вижу, как девочки морщатся, откашливаюсь и возвращаю пистолет на место.

Когда я выхожу из комнаты и отвечаю на входящий звонок, временное облегчение захлестывает меня, а тело с трудом пытается вернуться к своему нормальному состоянию.

Полное замешательство моего помощника по поводу состоявшейся женитьбы начинает выводить меня из себя, пока он тарахтит о том, как «не может в это поверить, черт возьми».

Я нахожусь в холле рядом с дверью в детскую спальню Елены, расхаживаю взад-вперед с прижатым к уху мобильным и сожалею, что дал Джонасу Уолфу свой номер.

– Смотрю, ты решил пойти на крайние меры, Андерсон, – говорит он, его британский акцент становится все заметнее с каждым словом. – Уверен, что она того стоит?

– Есть только один способ проверить.

Он хмыкает, и я отчетливо слышу звук молнии, застегиваемой на спортивной сумке. В мой желудок падает кирпич разочарования. Обычно я сам за собой прибираю, но так как мне нужно было сопроводить свою новую супругу, у меня не было времени.

И все же я надеялся, что буду последним на этой планете, кого увидят мертвые глаза Матео, прежде чем его сбросят на дно реки Чарльз[8].

– Значит, ты установил контакт со своей целью? Рассказал ей, что к чему?

Из-за закрытой двери Елены слышатся разгоряченные голоса, и я замираю, мой взгляд падает на дверь. Кто там может быть?

Я не видел, чтобы кто-то входил или выходил, а я слежу последние десять минут. Покинув фойе внизу, я обосновался здесь, готовый ворваться внутрь в любую секунду, если мне покажется, что она планирует сбежать.

До сих пор было тихо, и мне не нравится, как внезапное вторжение заставляет напрячься жилы на моей шее.

Подкравшись к двери, я отвечаю на вопрос Джонаса коротким «нет», понимая, что, если промолчу, он снова начнет меня доканывать.

Когда мы познакомились десять лет назад на острове Аплана – место, куда матушка тащила меня, когда разживалась лишними деньжатами, – я знал о нем только то, что ему запрещено появляться рядом с особняком Примроуз, где живет семья владельца острова.

Я понятия не имел, во что втянул себя, когда вытащил его из тюрьмы и предложил работать на себя. Но он один из немногочисленных старых друзей, которые у меня есть, поэтому я стараюсь смириться с ним, несмотря на его беспрерывную болтовню.

– Значит, у тебя вообще ничего не продумано, – говорит он.

– Всему свое время, Уолф, – огрызаюсь я, стараясь говорить очень тихо, чтобы не привлечь внимание к своему присутствию тех, кто был в комнате. – Я не могу просто бросить ее в гущу событий и надеяться, что она легко все воспримет.

– Но… свадьба? Ты ничего не говорил про свадьбу, когда уезжал в Бостон.

– Планы меняются. Это самый простой и быстрый способ добиться того, чего я хочу.

Деньги. Власть.

Семья.

Джонас вздыхает.

– Ладно, ладно. Уверен, ты знаешь, что делаешь. – Пауза, я чувствую через телефон, как он колеблется, прежде чем задать еще один вопрос. – Не думаешь, что от нее будут проблемы?

Моя рука нащупывает дверную ручку и медленно поворачивает ее, мое сердце бешено колотится, когда я начинаю открывать дверь. Когда я вижу сцену передо мной, меня разбирает смех, щекоча горло.

Хотя смешного ничего нет, вместо этого лишь предательство, такое горячее, что из меня вышибает дух.

Повесив трубку и убрав телефон в карман, не дав Джонсу ответа, я захожу внутрь и стискиваю зубы, когда встречаюсь взглядом с матерью Елены.

Даже когда я просто нахожусь с ней в одной комнате, мне кажется, что мои легкие охвачены огнем и я пытаюсь дышать сквозь раскаленные камни.

Брови Кармен плотно соединяются, когда она меня видит, смуглая кожа вокруг них остается идеально гладкой.

– Какого черты ты наделал, Кэллум? – шипит она, и мои руки пытаются уцепиться за воздух. – Почему моя дочь не выходит сейчас замуж за Матео де Лука?

– Елена решила выйти замуж за меня.

– Ты трахнул ее, верно? – Кармен поджимает губы. – Ты знал, что если испортишь ее, то всем нам придет конец. Ты просто ждал подходящего случая.

– Она решила выйти за меня замуж по собственной воле.

– О, и я уверена, Матео с радостью ее тебе уступил.

В случае с Кармен дело всегда было в реакции. Она знает, на что надавить и как сильно, чтобы вывести меня из себя.

Когда-то это практически было нашей игрой: она залезала мне под кожу своими колкостями и резкими словами, своей завистью и злобой, а я, как чертова овечка, послушно следовал за ней на скотобойню.

Я ухмыляюсь и пропускаю ее слова мимо ушей, окидываю комнату взглядом и замечаю приоткрытую балконную дверь прямо позади нее.

Обстановка этой комнаты плотно впечатана в мою память, ее белые стены знакомы мне лучше, чем стены собственного дома, книги на полках – все те, что я упоминал в течение многих лет.

Их наличие здесь настораживает меня, Елена не могла уйти, не забрав хотя бы «Романтиков», и тем не менее сборники поэзии стоят на своих привычных местах, нетронутые и забытые.

Мое нутро напрягается, взгляд возвращается к Кармен. Она свирепо смотрит на меня в ответ, уперев руки в свои широкие бедра.

– Где она? – спрашиваю я, стараясь, чтобы тон звучал ровно, хотя мое тело хочет броситься вперед и прижать ее к стене.

Та пожимает плечами.

– Она с радостью приняла мою помощь в побеге. Немного странно для свежеиспеченной невесты, ты так не считаешь?

– Не знаю, Кармен, – говорю я, двигаясь к балкону, пока тень пляшет за его дверью, – это не помешало вам попытаться, верно?

Она закрывает рот и пытается преградить мне путь. Моя кожа щетинится, когда она подносит руки к моей груди, отвращение выворачивает внутренности, затуманивая взор.

– Я не позволю тебе испортить свою дочь, – говорит она, в ее больших карих глазах блестят слезы.

Когда-то ее боль могла бы сработать; давно, когда я был молод и достаточно наивен, чтобы полагать, что Кармен Риччи способна думать о ком-то, кроме самой себя. Даже сейчас я чувствую легкую дрожь в теле, когда слезы скатываются по ее щекам.

Но затем она снова открывает рот, разрушая иллюзию.

– Ты используешь ее, чтобы отомстить мне.

Кусая внутреннюю сторону щеки, пока этот сладкий металлический вкус не притупляет чувства, я усмехаюсь низким голосом и наклоняюсь вперед так, что мои губы касаются ее уха. Кармен дрожит, отчего меня начинает подташнивать.

– Я не собираюсь портить ее, – говорю я и беру руку Кармен в свою. – Я погублю ее, и каждый раз, когда она будет истекать для меня кровью, я буду думать о том, как ей нравится все то, что не нравилось тебе.

Одно резкое движение, и я слышу отчетливый хруст ломающихся костей, а она громко взвывает. Я отталкиваю ее в сторону, Кармен прижимает сломанные пальцы к груди, ее тело сотрясается от рыданий, но я не обращаю внимания на ее боль так же, как она когда-то не обращала внимания на мою.

Я не планирую трогать Елену, пока.

Но Кармен этого не знает. Прямо сейчас она думает, что брак свершился по обоюдному согласию, а именно это мне и нужно.

Месть по большому счету была на последнем месте в моих дальнейших планах, но я никогда не упущу возможности заставить Кармен страдать.

Распахнув дверь на балкон, я вижу Елену. Она все еще в свадебном платье, через плечо перекинут небольшой розовый рюкзак, к груди прижата книга.

На голове беспорядок, тушь растеклась под ее золотисто-карими глазами, она облокотилась на перила со скучающим выражением лица, безразличная к стенаниям матери.

Увидев меня, она вздыхает.

– Долго ты.

Она даже не удивлена, что я пришел за ней.

Даже больше, когда я достаю из кармана штанов шприц и снимаю колпачок с иголки, она наклоняет голову набок и откидывает волосы в сторону, как бы приглашая меня взять ее.

Игла плавно проникает под ее кожу, я, не в силах удержаться, наклоняюсь и провожу языком по месту укола. Через мгновение Елена обмякает, я закидываю ее себе на плечо, забрав из ее руки книгу, стараясь не обращать внимания на заглавие.

«Метаморфозы» Овидия.

Оставив Кармен рыдать на полу, я несу бессознательное тело Елены к машине, что ждет снаружи, и вспоминаю вопрос Джонаса.

Я не думаю, что от нее будут проблемы. Они уже есть.

Глава 6. Елена

Первое, что я замечаю, когда прихожу в себя, – это сухость во рту. Язык буквально прилип к небу, и я все еще чувствую вкус мятной газированной воды, которую пила по пути в дом родителей.

Второе, что я замечаю, – это незнакомая комната; она тесная, но роскошная, с обшитыми полированными деревянными панелями стенами и изящным камином напротив кровати, в которой я лежу. Тупая боль вспыхивает у основания шеи, там, где ключица соединяется с плечом, и я сажусь, затем вытягиваю руки над головой, чтобы отогнать ощущение.

Третье, что я замечаю, когда шелковая простыня сползает с моей груди и подставляет соски прохладному воздуху, – это то, что я топлес.

Сунув руку под белые простыни, я провожу ей между бедер и резко вздыхаю.

Не просто топлес – голая.

Сжимая бедра и прикрывая грудь руками, я оглядываюсь вокруг в поиске своих вещей. Мой рюкзак стоит расстегнутый на прикроватном столике, пустой.

В стене рядом с моей головой лишь одно круглое окно, я тянусь к нему и поднимаю шторку, чтобы выглянуть наружу, убеждаясь в том, что в глубине души уже и так знала.

Я в самолете.

Сердце колотится на уровне горла, мешая кислороду пробираться через мой и так пересохший рот; я с трудом делаю вдох, перед глазами постоянно стоит изображение стремительного падения вниз, пока я смотрю на белые облака, мешающие разглядеть землю внизу.

Обмотавшись простыней, я встаю с кровати и мгновение жду, пока тело придет в себя. Колени подкашиваются, все мое существо протестует против полета, но ничего не может поделать.

Используя матрас как якорь, я шаркаю к прикроватному столику и открываю выдвижные ящики, надеясь найти внутри хоть что-то свое.

Все ящики пусты.

Зачем он сказал мне собирать вещи, если сам все у меня забрал?

Отчаяние разливается по венам, жар приливает к щекам, пока я хожу кругами, пытаясь придумать, что делать дальше. В ванной безукоризненно чистая душевая из гранита и компактная раковина в углу, но вещей нигде нет.

По крайней мере, моих вещей нигде нет.

Одинокая пара черных боксеров и черная футболка висят на дверце душевой, стекло мокрое от конденсата. У меня сводит желудок при мысли, что Кэл раздевался здесь догола и принимал душ всего в паре футов от моего бессознательного тела.

Он не раздевался полностью во время той нашей совместной ночи, словно пытался сохранить какие-то свои тайны нетронутыми. Мне всегда было интересно, что он, по своему мнению, скрывал.

Во мне проделали огромную дыру, в прямом смысле слова, пока он был собранным, как всегда, заставляя мое тело изгибаться под ним так, как я и не подозревала, что оно способно.

Покраснев от воспоминаний, я иду так, что внутренние части бедер трутся друг о друга, чувствительная изувеченная плоть касается гладкой кожи.

Нужно было бежать, как только Кэл поднес ко мне нож и меня коснулось лезвие, но он тут же прогнал легкую боль прикосновением своего языка, не дав крови испачкать постельное белье.

Всю свою жизнь я гналась за синяками на щеках и разбитыми кулаками, постоянно дралась, потому что думала, что это обрадует отца. Что он будет видеть во мне свою маленькую принцессу мафии, и, быть может, позволит мне жить так, как я сама того хотела.

До прошлого Рождества я и не знала об удовольствии, когда кто-то другой причиняет тебе боль.

Проглотив комок желания, застрявший в горле, я разворачиваюсь, чтобы выйти из ванной, но натыкаюсь на знакомую твердую грудь.

Сердце принимается бешено колотиться о ребра, не дающие ему выскочить наружу.

– Кэллум, – выдыхаю я; и встречаюсь с ним взглядом, хотя знаю, что не должна осмеливаться на подобное. Только не после всего, что он вытворил. И все же, подобно мотыльку, летящему на огонь, я следую за ним.

Его глаза цвета красного дерева темнеют, затуманенные похотью, и неотрывно смотрят на меня, пока он подносит к губам зеленое яблоко.

Когда он кусает, сок брызгает в разные стороны; я чувствую всем телом, как он жует. Звук эхом отдается в моих ушах, я опускаю глаза, когда он убирает яблоко в сторону, чтобы прожевать; его губы влажные.

Пульс бьется между моих ног, опасное выражение на его лице кружит мне голову.

Он проглатывает кусок и делает шаг ближе, хотя мы и так стоим почти вплотную друг к другу. Кровь шумит в ушах, временно заглушая часть моего мозга, которая хочет мыслить логически, заставляя меня забыть о всех поводах к волнению.

– Черт, – говорит он, его голос не громче хриплого шепота, – мое имя звучит чертовски хорошо в твоих устах, крошка.

– Где… где моя одежда? – запинаюсь я, впечатленная своей возможностью составить членораздельное предложение, когда мой мозг не может думать ни о чем, кроме как о его губах, которые ласкают мои.

– Распакованы и висят в шкафу в холле. Не думал, что ты проснешься до посадки.

Он делает еще один шаг, толкая меня через порог в ванную.

– Мое платье?

Его скулы напрягаются, отчего на левой щеке появляется ямочка.

– Сожжено. Позаботился об этом, прежде чем мы покинули аэропорт.

Я открываю рот от шока.

– Ты сжег мое свадебное платье?

– Мне не понравилось, что ты выходила за меня замуж в платье, которое валялось бы сегодня на полу в спальне Матео.

Я хмурюсь.

– По правде говоря, я не собиралась спать с Матео. Вообще никогда, если получится.

Он делает еще один шаг вперед, прижимая меня к раковине. Я отставляю одну руку позади себя, чтобы не упасть, другой придерживаю простыню, а он наклоняется вперед и упирается рукой в раковину, рядом с моим бедром.

– Нет? – спрашивает он, теплое дыхание щекочет мое лицо. – Значит, это эротичное нижнее белье ты надела не для него? И даже не стала брить свою маленькую сладкую киску на случай, если новый муженек захочет ее попробовать?

Облизнув губы, он берет в руки узел на простыне, который удерживает ее на мне, я качаю головой. Дыхание сбивается, когда Кэл придвигается еще ближе. Теперь он настолько близко, что я вовсе не уверена, что мы все еще два разных существа.

Грудь напряжена, я смотрю на него из-под ресниц, пытаясь дышать ровно, осторожно проверяя воду в бассейне страсти, плещущемся между нами.

– Может, я хотела, чтобы платье валялось на твоем полу сегодня.

Зрачки Кэла темнеют еще сильнее, вздох срывается с его губ.

– Ты собиралась думать обо мне, пока он бы тебя трахал?

Не дожидаясь ответа, он дергает за ткань, затем отцепляет мои пальцы от простыни, а свободной рукой подносит яблоко ко рту и откусывает еще один кусок. Непристойное причмокивание, с которым он жует, убрав фрукт в сторону, пускает по моему телу дрожь, и я стискиваю бедра, когда в месте их встречи образуется влажный бассейн, согревающий меня изнутри.

Одно движение его руки, и простыня соскальзывает с моего тела, останавливаясь на талии, где она прижата к раковине вместе со мной. Кэл судорожно выдыхает, пока жует, жадно окидывает меня с ног до головы голодным взглядом.

– Такая же грешная, как я помню, – бормочет он, положив яблоко на раковину позади меня, затем липкими пальцами проводит по татуировке в виде граната под моей грудью – я сделала ее, когда он начал называть меня своей «маленькой Персефоной», словно могла удержать его этим символом.

Его прикосновение ледяное, оно лишено тепла, которым богаты его глаза, но оно все равно обжигает меня.

Что со мной не так?

Всего несколько часов назад этот парень заставил меня выйти за него замуж. Угрожал лишить жизни всех, кого люблю, лишь бы сделать меня послушной пешкой в своей странной игре, смысла которой я до сих пор не понимаю.

Не знаю, верю ли я в историю о том, что его самого шантажируют, – человек, которого все, кто с ним знаком, называют Доктором Смертью, не станет легко подчиняться воле других, так что тот факт, что он так быстро принял все условия своих шантажистов, меня смущает.

Но других идей у меня нет, и я знаю, что он не бросает пустых угроз, а значит, у меня не было другого выбора.

Это не означает, что я должна радоваться нашему союзу, и все же чем дольше он смотрит на меня, тем быстрее тает моя уверенность.

Моя рука до боли крепко сжимает край раковины, чтобы не позволить себе коснуться его в ответ.

Его большой палец скользит по моей татуировке, заставляя меня дрожать, словно лист на ветру, и он, ухмыляясь, опускается ниже. Проходит по моему бедру, задерживается на лобке, прежде чем нырнуть глубже, чтобы ласкать мой клитор.

Легкий вздох срывается с моих уст, его ухмылка становится шире, линии по уголкам его губ становятся отчетливее.

– Ты для него не брилась, но я не припоминаю, чтобы ты делала это и для меня, – говорит он, его голос вибрацией отдается в моей груди. – Значит, ты трахалась с кем-то в мое отсутствие?

Обводя мой цветок, он повторяет одно и то же движение, каждый раз проводя по клитору на пути вниз. Мое горло сжимается, пока не становится больно, тогда я с шумом втягиваю воздух, стараясь не взорваться.

Одно его легкое прикосновение, и я уже готова.

– Н-ни с кем, – выдавливаю я между стаккато из вздохов, глотая стон, обжигающий горло.

Он открывает меня, цокая языком.

– Ради твоего же блага, надеюсь, это правда.

– Правда, клянусь. – У меня больше никого не было. Я открываю рот, чтобы задать ему тот же вопрос, но слова не идут, мой разум опустел, растворившись в удовольствии.

– Хорошо, – шепчет он. Одно слово наполняет мои внутренности жидким огнем, заставляя мою киску беспричинно сжаться. – То, что мы не будем скреплять сегодня наш брак, не означает, что ты можешь делать это с кем-то другим.

Я моргаю, дымка возбуждения вокруг меня испаряется.

– Что?

– Когда мы прибудем в пункт назначения, мне придется ненадолго уйти, чтобы решить кое-какие вопросы. А у меня на тебя такие планы, крошка… – Его взгляд медленно скользит по моему телу, заставляя меня дрожать. – К сожалению, как бы сильно твоя киска меня ни хотела, мой член к ней сегодня не притронется.

Вскинув черную бровь, он возобновляет свои старания у меня между ног, раздвинув их, чтобы уместилась вся рука. Два пальца ласкают вход, слегка надавливая, словно прощупывая почву; он коварно ухмыляется, когда чувствует, как там влажно, затем запускает пальцы внутрь.

– Мои же пальцы, с другой стороны…

Внезапное вторжение выбивает воздух из легких, и когда он двигается вперед, скользя основанием ладони по моему клитору, ритмично входя и выходя, прижимая внутри пальцы к стенкам, я почти мгновенно кончаю.

Он грубо стонет, пока мои мышцы сокращаются вокруг него, затем ныряет свободной рукой мне за спину.

– Какая хорошая женушка.

Мои губы приоткрываются от стона, он берет яблоко с края раковины и сует его мне в зубы. Наклонившись, он смотрит мне прямо в глаза, продолжая трахать меня пальцами и откусывая с противоположного конца фрукта.

Булькающий звук доносится из моего горла, пока наши носы трутся друг о друга, моя киска сжимает его, когда молния облизывает мой позвоночник, по пути разжигая крошечные огоньки.

Отстранившись, Кэл забирает яблоко с собой; я откусываю кусок, жую и наслаждаюсь сладостью на языке, зная, что он специально дразнит меня, понимая, что этого будет мало.

Все мое тело дрожит после оргазма, и, выйдя из меня, он выбрасывает яблоко в ближайшее мусорное ведро, затем подносит пальцы к губам и облизывает мой сок.

Ухмыляясь, как хищник, который только что поймал свою добычу, он делает шаг назад и оказывается в спальне, затем через плечо указывает на дверь.

До сих пор я не осознавала, что она была открыта, и когда я выглядываю в короткий холл, мои щеки заливаются краской.

Рыжеволосая стюардесса стоит в конце холла к нам спиной и готовит напитки в мини-баре.

– Не забудь одеться, прежде чем выйдешь к нам, – говорит Кэл, подмигивая. Обида захлестывает меня, я наклоняюсь и подбираю простыню, чтобы прикрыться. – Мы приземлимся через пятнадцать минут.

Глава 7. Кэл

Елена не выходит из спальни до самой посадки. Я сижу в кабине, закинув ногу на ногу, баюкая в руке бокал скотча, который мне дала Марселин, и жду, пока появится Елена и скажет мне пару ласковых, но этот момент все не наступает.

Тупая боль пронизывает мой живот, шипы спиралью поднимаются вверх и вонзаются в орган, бьющийся в моей груди. Что-то напоминающее чувство вины слегка укалывает меня, хотя и не задерживается надолго.

Многие годы я не испытывал чувства вины за свои поступки, отчасти потому, что часто работаю в бесплатных клиниках, чтобы искупить грехи.

Не то чтобы это помогало мне крепче спать по ночам, но хотя бы моя мать не переворачивается в могиле.

И все же теперь мысль о том, что я втянул Елену во все это, и то, что оставил ее наполовину неудовлетворенной, закрадывается в мой разум, обволакивая меня своими гнусными тенями.

Осушив бокал одним глотком, я сосредотачиваюсь на том, как алкоголь обжигает горло, прогоняя прочь это чувство, пока оно не успело разрастись.

Дверь в спальню открывается, когда пилот сообщает, что мы приземлились в аэропорту Аплана, Елена выходит наружу, на ней черные легинсы и легкая белая блузка.

Легинсы прикрывают букву К, которую я вырезал на внутренней стороне ее бедра, и мой член привстает от воспоминания о том, как я делал это.

Как она извивалась, пока лезвие скользило по ее чувствительной плоти, спина изгибалась, киска содрогалась от очередного оргазма. Вкус ее крови, пока она струилась по ее бледной коже. И как я жадно глотал ее стальной нектар, словно умирал от жажды.

Хотя так и было.

Я умирал от жажды, жажды выпить ее, поглотить юную девственницу. Это желание возникло в первую же ночь, когда она попросила меня стать у нее первым.

Тогда я решил, что та ночь будет последней. Я и не знал, что мы окажемся настолько… близки.

Я уже нарушил свое негласное правило не торопить события, когда засунул свои пальцы в ее узкую жаркую щелку, поддавшись взгляду, которым она смотрела на меня, пока я ел то чертово яблоко.

Я впивался в мягкий фрукт с большим энтузиазмом, чем было необходимо, пытаясь показать, что я хотел бы сделать с ее киской.

Впиться в нее, покорить ее, уничтожить ее.

У нее был такой вид, словно она умрет, если я этого не сделаю.

Мне понадобилось сосредоточить все силы, чтобы не расстегнуть ширинку штанов, вытащить свой член и взять ее прямо там, но все должно произойти в свое время, чтобы план сработал.

Брачный долг подождет.

Марселин подходит и открывает дверь самолета, выходит, не сказав ни слова, вероятно, отчаянно желая вернуться к своим привычным обязанностям.

Погрузившись в кожаное кресло напротив меня, Елена откидывает голову назад и смотрит на идеальный потолок, обшитый деревом. Я бесцельно переворачиваю страницы журнала «Дом и сад» на коленях и жду, пока она что-то скажет.

Зажмурив глаза, она выдыхает.

– У тебя частный самолет.

Глядя на старый, но все еще роскошный интерьер, я киваю.

– Верно.

Она фыркает и качает головой.

– Понятно.

Я купил этот самолет – винтажный «Макдоннелл Дуглас МД-87» – на аукционе несколько лет назад, но так как я редко посещаю остров, у меня не было достаточно поводов его использовать.

Большую часть времени он стоит в частном ангаре, аренду которого я оплачиваю, пока сам пользуюсь общественным транспортом, чтобы добираться от одного места выполнения работы к другому. За исключением коротких тестовых перелетов, это первый настоящий полет на этом самолете.

Вполне символично, я полагаю, использовать его, чтобы поменять старую жизнь на новую.

Вскинув бровь, я складываю журнал и кладу его на конференц-стол между нами.

– У тебя проблемы с частными самолетами, Елена?

– Кроме того, что они вредят окружающей среде? Не особо. Просто не ожидала, что человек вроде тебя может владеть самолетом.

– Что, ради бога, это должно означать?

Один золотисто-карий глаз открывается, медленно изучает меня, прежде чем снова закрыться.

– Это вещь, которая привлекает внимание, а разве люди моего отца не стараются обычно избегать подобного?

– Я же не какой-нибудь бродяга. У меня есть материальные блага. Даже дом, как я уже говорил.

– Кто-то еще о нем знает?

Мои брови встречаются на переносице, пока я пристально смотрю на ее неподвижное тело. Что-то с ней не так, что-то сломалось, появилась какая-то робость, которой не было некоторое время назад. Ее руки сжимают подлокотники, костяшки побелели от крепкой хватки, она делает осторожные глубокие вдохи и судорожно выдыхает.

Я чую страх за километр. Феромоны, которые выпускает человек, чувствуя угрозу, минимальны, но, когда проводишь достаточно времени, изучая страх, начинаешь с легкостью замечать мельчайшие изменения в запахе и поведении.

Он становится затхлым и сырым. Страх насыщает наш пот, сочится из пор, влияет на химический состав мозга. Заставляет нас делать и говорить сумасшедшие, непредсказуемые вещи.

И прямо сейчас Елена чего-то боится.

– Елена, – медленно зову я, осторожно произнося каждый слог. – Ты в порядке?

Она остается неподвижной.

– Не люблю самолеты.

– Не любишь?

Покачав головой, она усмехается.

– Знаю, Риччи должны быть бесстрашными. По крайней мере, такими папа пытался нас воспитать. Поэтому и отправил на уроки самообороны, когда мы с сестрами были еще детьми. Видел бы ты, как загорелись его глаза, когда я впервые применила полученные знания на практике.

Я вспоминаю о разбитых кулаках и окровавленных губах, которые она, казалось, зарабатывала каждый раз, когда я появлялся в городе, на протяжении всех лет, как синяки казались неизменной чертой ее внешности. Никогда не понимал аппетита к насилию у такой милой умной девушки.

Хотя, полагаю, когда растешь в мире, изобилующем им, сделаешь что угодно ради толики внимания.

– Так или иначе, – продолжает она. – Кулаки никак не смогут защитить меня от свободного падения в небе, поэтому я обычно избегаю перелетов.

Уверен, ей только на руку, что Рафаэль редко позволяет своей семье покидать Бостон.

– Знаешь, согласно статистике, у тебя куда больше шансов погибнуть в автокатастрофе, чем при крушении самолета.

– Скажи это Бадди Холли, Джону Кеннеди-младшему и Ричи Валенсу.

– Стоит упомянуть, что двое из этих людей погибли в одном и том же самолете. – Я указываю на нее пальцем. – Так что это не совсем верное сравнение. К тому же ты слишком юна, чтобы помнить об этом.

Елена тихо напевает под нос, выпрямляется и открывает глаза. Взгляд скользит по мне, словно запоминая каждый видимый дюйм моего тела. Склонив голову набок, она поджимает губы.

– Ты убил Матео, – медленно произносит она.

– Мне пришлось. Он доставлял мне проблемы, и есть вероятность, что он как-то поспособствовал прорехе в охранной системе твоего дома.

– Вот на чем базируется твоя работа? – Она вскидывает бровь. – Вероятность?

Глубоко вздохнув, я кладу руки на колени и пронзаю ее мрачным взглядом.

– Нет, крошка. На самом деле каждое принятое мной решение было тщательно отработано после долгих размышлений. Я не рискую, если не уверен в исходе.

– А свадьба тогда что? Флеш-рояль?

Вместо того, чтобы мгновенно ответить, я откидываюсь в кресле и тянусь к полке справа от меня, затем на ощупь нахожу потрепанный корешок книги, которую когда-то постоянно носил с собой.

Раньше я всегда записывал стихотворения из книги, затем вырывал их из своего журнала и оставлял на ее балконе несколько раз в год, когда приезжал в Бостон.

Конечно, я не знал, что это был балкон Елены; я думал, это балкон ее матери, и делал это в надежде, что Кармен попадется и ей придется расплатиться за свои многочисленные измены.

На самом деле, только когда Елене исполнилось восемнадцать и она подошла ко мне на благотворительной вечеринке, я узнал, что это она подбирала мои записки и иногда оставляла собственные взамен.

В ту ночь она попросила меня взять ее. Подарить ей право выбора, вместе с надеждой на возможность противостоять миру ее отца.

Она сказала, что узнала мой почерк и захотела сделать нашу связь более прочной.

Я отказался, криво процитировав «Потерянный рай», и следующий месяц пытался стереть из головы изображение юной Елены Риччи, лежащей передо мной, подобно лакомому куску.

Она была достаточно взрослая и сама этого хотела. По правде говоря, я даже не замечал ее до той ночи, хотя она была ребенком двух людей, которые безвозвратно изменили мою жизнь.

Затем два года спустя Рафаэль попросил меня присматривать за ней, и поэзия стала единственным способом общения с Еленой.

Только так я хотел с ней общаться.

Взяв в руки потрепанную книгу, я открываю ее на странице с загнутым уголком, мой палец мгновенно находит нужную строчку, хотя я знаю большинство стихотворений Блейка наизусть.

– «И тогда злодей, бросив тропы легкие, перешел на тропу опасную, и прогнал с той тропы проповедника вдаль, в пустынную сторону».

Я не моргая читаю строки, и она хмурится.

– «Бракосочетание Рая и Ада».

– Бракосочетание противоположностей. Добра и зла. Теоретически говоря, наш брак не обязательно обречен на успех, – говорю я, захлопываю книгу и подталкиваю по столу в ее сторону. – Но учитывая ситуацию, у нас нет права на ошибку. У меня нет выбора так же, как и у тебя; таким образом, к лучшему это или к худшему, твой приговор пожизненный, жена.

Она тяжело вздыхает и принимается стучать пальцами по колену, очевидно запутавшись в мыслях.

– Каковы шансы, что меня ты тоже убьешь?

– Нулевые.

Она вскидывает брови.

– Для человека, который только что убил моего жениха и выкрал меня из родительского дома, ты говоришь с отвратительной уверенностью. Откуда мне знать, что ты не вывезешь меня куда-нибудь в лес и там не убьешь?

Ее тон вызывает едва скрываемое раздражение внутри меня, и я вскидываюсь, рука взлетает, чтобы расстегнуть верхнюю пуговицу пиджака. Елена горящими глазами следит за движением, ее острый язычок облизывает нижнюю губу.

Мой член жадно пульсирует под ширинкой, до боли желая вырваться на свободу. Неотрывно глядя ей прямо в глаза, я кладу руку на свою эрекцию, ее жар обжигает основание моей ладони, когда я переминаюсь в кресле.

Мне не следует с ней играть – я и так с трудом удерживаюсь от соблазна. Но по какой-то неизвестной чертовой причине это слишком тяжело.

– Мне нет никакой пользы от твоей смерти, крошка, – говорю я, слегка сжимая – недостаточно сильно, чтобы что-то изменить, но достаточно для того, чтобы почувствовать бусину смазки, выступившей на головке и просочившейся в ткань моих боксеров.

– Но ты не собираешься спать со мной?

Грязная сучка. Я смотрю, как она краснеет и покусывает нижнюю губу, и начинаю задумываться, понимаю ли я сам, во что себя втянул.

– Пока нет.

– Тогда… какой смысл? Чего ты ждешь? – спрашивает она, ежась в своем кресле. Сжимая бедра, она ерзает на месте, словно пытаясь отогнать желание, разрастающееся между ног. – Я… я больше тебе не интересна в этом плане?

Ее щеки багровеют, стыдливая краска растекается по шее, придавая ей невинный и хрупкий вид.

Дело не в том, что мне неинтересно, дело в том, что мне слишком интересно.

Стоит нам начать, и я знаю, что не смогу остановиться.

– Не волнуйся, моя маленькая Персефона, – говорю я, отпуская себя и делая глубокий вдох, прежде чем встать на ноги. – Я тебя трахну. Просто не прямо сейчас.

Мой член опадает только после того, как она отводит взгляд в сторону, ее лицо краснеет еще сильнее.

Расправив костюм, я протягиваю Елене руку и терпеливо жду, пока она возьмет ее. Если она действительно боится летать, не думаю, что спуститься по трапу будет легко; удивительно, что она вообще смогла выйти из спальни, потому как от изменения высоты неприятные ощущения испытывают даже опытные летуны.

Она смотрит на мою руку, затем снова на меня.

Я возвышаюсь над ней, даже когда она стоит в полный рост, хотя сам немного выше среднего, но когда я стою над ней, пока ее глаза на уровне моего члена, меня накрывает волной совершенно новых ощущений, усиливающих желание, на которое я стараюсь не обращать внимания.

– Я не хотела выходить за тебя замуж, – говорит она, ее голос звучит мягко, совершенно не так, каким я слышал его раньше.

В горле застревает комок, из-за которого становится тяжело дышать. Такое чертовски знакомое чувство.

– Я это уже слышал.

– А чего ты ждал? – спрашивает Елена, поднимаясь со своего места; она шатается, на полсекунды потеряв равновесие, затем собирается, скрещивает руки на груди.

Я чувствую резкий сладкий аромат ее шампуня с гранатом и уже наполовину готов прижать ее к себе и показать, чего я жду от нее как от своей новоиспеченной жены.

Как я бы боготворил ее упругое идеальное тело, появись у меня такая возможность. Как затащил бы ее в глубины Ада, но убедил бы в том, что она попала в Рай, как я писал бы языком поэзию без слов на ее чувственной, разгоряченной плоти.

Как я заботился бы о ней, если бы мог.

Если бы на кону не было так много.

Если бы я думал, что смогу по-настоящему ее любить, а не просто использовать как пешку в своей сумасшедшей игре.

Вместо этого я выбираю безопасный путь, потому что сейчас это самое главное.

– Можем обсудить детали позднее, – говорю я, поворачиваясь в сторону и указывая на выход, в надежде, что она не заметит, как раздуваются мои ноздри, когда она рядом.

Она подходит ближе, и мне внезапно кажется, что меня отравили самым сладким, самым смертоносным ядом.

– Сначала я хочу тебе кое-что показать.

Глава 8. Елена

«Я больше тебе не интересна в этом плане?»

Вонзив ногти в бедра, я мысленно готовлюсь к тому, чтобы позволить вопросу сорваться с моих губ.

Мой разум был слишком затуманен, частично из-за оргазма, который я испытала менее получаса назад, частично из-за того, что салон самолета становился похожим на гроб. Поэтому вопрос внезапно сорвался с языка и полетел в его направлении.

Будто секс с Кэлом Андерсоном был самым важным делом во вселенной.

Конечно, я мало думала о чем-то другом в течение последних нескольких недель, с тех пор как он украл мою невинность, но все же. Учитывая полный хаос, произошедший за последние двадцать четыре часа, переворот с ног на голову жизни, какой я ее знала, секс должен быть последним из моих беспокойств.

Я должна радоваться, что ему от меня ничего не нужно. Это должно придать мне уверенности, словно он позволяет мне сохранить единственный козырь, который у меня когда-либо был.

И все же, пока я исподтишка поглядываю на него со своего края черного седана, в который нас посадили сразу, как только мы вышли из самолета, знакомая боль разрастается в районе киски, она бежит по моим венам, словно там ей самое место.

А я не чувствую себя желанной.

Он буквально приклеен к своей двери, его пиджак лежит сложенный на сиденье между нами. Рукава его черной рубашки подвернуты на три четверти, обнажая стальные мышцы и куда больше бронзовой кожи, чем я когда-либо видела.

Листая что-то в телефоне подушечкой большого пальца, он почесывает покрытый щетиной подбородок. Экран мелькает так быстро, что мне сложно представить, как он вообще воспринимает информацию с него.

Поджав губы, я наклоняюсь вперед и на ощупь ищу свой телефон в рюкзаке, но ничего нет. Я поворачиваю голову, убираю волосы с лица, мой рот открывается, чтобы спросить, куда он дел его.

– Буду должен, – говорит он, не глядя на меня, прежде чем я успеваю произнести хоть слово. – Когда будем дома, я куплю тебе новый.

Дома. Скользя руками по мягкому материалу, из которого сшиты мои легинсы, я смотрю сквозь затонированное окно на зелено-голубой пейзаж, проплывающий мимо. Океан простирается далеко за края горизонта, хотя я не уверена, значит ли это, что мы на материке.

– Где именно этот дом? – спрашиваю я.

– Остров Аплана, хотя местные зовут его просто Аплана. Он рядом с Бостонской бухтой.

– Никогда о нем не слышала, – говорю я, мой палец нажимает на кнопку, немного приоткрывая окно.

Оно поскрипывает, открываясь, нарушая тишину в машине, принося мне спокойствие, которого я не испытывала с тех пор, как вошла в спальню Матео. Вверх и вниз, я повторяю движение, восхищаясь сама собой.

Краем глаза, я замечаю, как Кэл ерзает на сиденье, перекрещивает ноги, затем снова садится прямо, словно не может устроиться поудобнее. Его левая рука лежит чуть повыше колена, сжимая ногу так, что выступают вены, он сглатывает снова и снова.

Я гадаю, не передумал ли он насчет всего этого: свадьбы со мной, секса со мной, отъезда вместе со мной из Бостона. Возможно ли, что плохой доктор не знал, во что ввязался, когда вмешался в мою жизнь, словно рыцарь в не таких уж и сияющих доспехах?

Прежде чем я успеваю спросить, не слишком ли поздно повернуть все вспять, рука Кэла хватает мою, так же быстро, как соленый ветер, обдувающий мне лицо. Он убирает мой палец с кнопки, закрывает окно, его грудь тяжело вздымается с каждым вздохом.

Слегка задрав подбородок, я замечаю, что он хмурится, а его зрачки сужены. Кэл выглядит рассерженным, словно монстр, жаждущий своей порции плоти, отчего на короткие секунды из моих легких исчезает воздух.

Не потому, что мне страшно.

Потому что мне это нравится.

Хаос в его глазах затягивает меня, как подводное течение, унося глубже в опасные воды.

На мгновение я думаю, что лучше утонуть в них, чем вылезти на берег.

Комок застревает в горле, и я пытаюсь проглотить его. Сердце бешено колотится в груди, аромат виски и корицы, который я неделями пыталась забыть, ударяет в нос, когда он наклоняется надо мной. Взгляд Кэла скользит по мне, ярость освещает напряженные черты его лица.

Вцепившись в ручку двери, он тяжело выдыхает, затем его грудь резко вздымается. Быстро поморгав, он, кажется, возвращается в свое нормальное состояние, темно-карие глаза встречаются с моими, когда зрачки приходят в норму.

– Ты в порядке? – спрашиваю я, мой голос едва слышен, потому что я не знаю, что произошло, и не хочу снова вывести его из себя.

– Да, просто… не опускай больше стекло.

Когда Кэл отстраняется от меня и приклеивается обратно к своему месту, словно кусок металла к магниту, я хмурюсь.

– А то что, кто-то похуже тебя схватит меня или еще что?

Поправляя воротник своей рубашки, Кэл смотрит на меня испытующим взглядом. Таким, который пронизывает меня насквозь.

– Есть много всего хуже меня, крошка. Вопрос не в том, придут ли они, вопрос в том, когда. – Голос его тверд и спокоен, что бы ни произошло секунду назад, забыто, и его маска собранности возвращается на место. – Я женился на тебе не для того, чтобы ты дурачилась и подставлялась, поэтому, когда я говорю тебе что-то сделать, я ожидаю, что ты будешь слушаться. Не заставляй меня сожалеть о том, что я пытаюсь защитить тебя.

– Еще ты сказал, что используешь меня, – замечаю я, скрестив лодыжки, когда водитель замедляется, а затем останавливает автомобиль. – Что тебе нет пользы от меня мертвой. Тогда в чем дело? Ты женился на мне, чтобы спасти или чтобы использовать как оружие?

Водитель паркуется, отчего нас слегка дергает вперед. Через мгновение дверь со стороны Кэла распахивается; перед ней стоит седовласый мужчина в униформе, на его морщинистом лице застыло серьезное выражение. Наклонившись, Кэл отстегивает мой ремень, затем выходит из машины, оставляя меня без ответа.

Возведя глаза к небу, я следую за ним. Мою кожу тут же обжигает палящее солнце, когда я выхожу из машины, захватив с собой рюкзак. Мы припарковались в конце извилистой подъездной дороги. Я увлеченно разглядываю массивные кованые ворота, чтобы заметить пальцы Кэла, которые вцепляются в мое предплечье и тянут назад, когда я собираюсь войти.

– Ты не оружие, – говорит он, его прикосновение обжигает меня изнутри. – Ты пешка. Кольцо на твоем пальце делает тебя моей пешкой. Помни об этом.

Презрение разрастается в моей груди, неповиновение трясет гривой, подобно разъяренному льву.

– Иначе что, Кэллум? Что еще ты собираешься со мной сделать? Запрешь в своем доме и выбросишь ключ?

Его ноздри раздуваются, взгляд прикован ко мне, словно он не может оторвать его, но затем Кэл идет вперед и тянет меня за собой.

Ворота открываются автоматически, представляя идеально подстриженную лужайку, огороженную высокой живой изгородью, дальний конец которой выходит на океан. Гигантский дом с серым фасадом, огромным полукруглым крыльцом, в центре участка стоят три кирпичные трубы, единственные отдельностоящие конструкции, которые мы видим, пройдя через ворота.

– Господи, – выдыхаю я, оглядывая строение широко распахнутыми глазами. – Ты здесь живешь?

– Технически да. Хотя должен признать, я провожу здесь мало времени.

– Хм-м. Весьма просторно для одного человека.

– «Асфодель» раньше был отелем. Я приобрел его несколько лет назад и переделал в жилую недвижимость.

«Асфодель». Звучит подходяще.

Я невольно задумываюсь, улавливает ли он иронию в том, что его дом назван в честь греческого подземного царства.

Кэл бросает на меня взгляд, когда мы останавливаемся у парадной двери, прядь черных волос спадает на его лоб, когда он коротко кивает. Мои пальцы вздрагивают от желания убрать волосы с его лба; все мое тело дрожит, когда я сдерживаюсь, благодаря саму себя.

Желание мужа не должно вызывать столь глубокого отвращения в моей душе – при нормальных обстоятельствах уж точно.

И все же, когда он молча смотрит на меня несколько мгновений, я снова вспоминаю, что все это ненормально. Особенно моя реакция на то, как он заставил выйти за него замуж, угрожая причинить боль тем, кого я люблю.

Я должна была больше переживать, пока наблюдала, как жизнь покидала тело моего жениха.

Я должна была отчаяннее сражаться, когда его убийца попросил – нет, взял – мою руку.

Нужно было царапаться и пинаться, как меня учил отец.

Как это сделал бы Кэл, если бы был на моем месте.

Откашлявшись, я отвожу взгляд в сторону, и он мгновенно отпускает мою руку. Затем выуживает из кармана брюк набор ключей, сует один в медную ручку двери и несколько раз поворачивает.

Легкий восторг поднимается во мне, когда его рука обвивает меня за талию, каким-то образом я чувствую его ледяную кожу через ткань блузки, отчего все мои внутренности тают. Я пытаюсь подавить это чувство, сосредотачивая все свое внимание на холле, в котором мы оказываемся.

Императорские лестницы ведут на второй этаж, под ними дверной проем в виде арки, за которым виден длинный коридор. Полы из вишни наполированы до такой степени, что можно смотреться в них как в зеркало, а мебель выглядит так, словно была заказана напрямую из каталога «Поттери барн»[9].

На потолке висит элегантная хрустальная люстра, стены кремового цвета практически пусты, за исключением редких, гостиничного уровня картин в позолоченных рамах.

Дальше по коридору я вижу белую кухню с мраморными поверхностями. За окном над раковиной видны кусок газона с живой изгородью и морской пейзаж.

Все еще держа ладонь на моей спине, Кэл ведет меня к левой лестнице, жестом приглашая подняться. Сжимая перила так, что болят пальцы, я иду на несколько ступенек впереди, пытаясь не обращать внимания на то, как меня одурманивает его прикосновение.

Серьезно, Елена, возьми себя в руки.

Мы поднимаемся наверх, и его рука обнимает меня за плечи и поворачивает влево. Пройдя мимо дюжины закрытых дверей с каждой стороны коридора, мы наконец останавливаемся перед последней, и он отстраняется от меня.

– Это… наша спальня, – говорит он и толкает дверь рукой.

– Наша?

В отличие от всего остального дома, спальня определенно выглядит в стиле Кэллума – никакого намека на то, кто в ней живет, только черная мебель, стратегически расставленная по комнате, и длинные шторы, не оставляющие ни малейшего шанса солнечным лучам пробиться внутрь.

– Да. Ты думала, я специально для тебя буду обустраивать еще одну комнату?

Пожав плечами, я упираю руки в бока и перекатываюсь с носков на пятки.

– Не знаю, как работают фальшивые браки. Полагаю, я просто предположила, что мы будет жить раздельно.

Морщинки вокруг его глаз углубляются, он бросает на меня яростный взгляд. Кэл делает шаг вперед, в глазах сверкает огненный блеск, я отступаю на несколько шагов назад, пока не натыкаюсь задницей на туалетный столик, загнанная в угол.

– Ты уже не первый раз намекаешь на нелигитимность нашего союза, – рычит он, останавливаясь, когда носки нашей обуви соприкасаются, его тело меньше чем в дюйме от моего. – Какого черта, ты думаешь, тут происходит?

Я сглатываю, мои ноздри раздуваются, пока я жадно вдыхаю его аромат.

– Я не знаю. Ты ничего мне не рассказал.

– Позволь кое-что прояснить, крошка. – Его рука сжимает мой зад, затем скользит наверх. Его пальцы сдавливают шею, так что воздух покидает легкие, он наклоняется и проводит своим носом по моему. – Мы женаты. Мы стали мужем и женой пред лицом самого Господа. Этот союз такой же настоящий, каким был бы твой брак с Матео, возможно, даже более настоящий, учитывая, насколько близко мы знаем друг друга.

Встав на цыпочки, я пытаюсь освободиться, пока нехватка кислорода обжигает горло. Желание разрастается внизу моего живота от его грубых рук на моем теле, и хотя мне страшно, сосредоточена я на другом.

– Помнишь, каково ощущать меня в себе? – спрашивает Кэл, затем поднимает мой подбородок повыше и кусает его. Зубы впиваются в мою кожу, искра боли отправляет огненно-красную дозу похоти вниз по моему позвоночнику. – Как я разорвал тебя своим членом и заставил молить причинить тебе боль?

Отпустив подбородок, он скользит вниз по моей шее и вонзает зубы в ее основание. Я резко вздыхаю, кровь затуманивает мой взор, когда плоть поддается ему.

– А ты помнишь? – выдавливаю я, медленно вращая бедрами, мурашки бегут по рукам, когда я чувствую его возбуждение.

– Это предмет моего каждого чертового кошмара, – выдыхает он, упираясь твердым членом мне в живот, скользя языком по месту укуса на моей шее.

Его свободная рука находит мою левую грудь, легкими движениями поглаживает сосок; моя спина изгибается от волны удовольствия, хлынувшей по венам.

– Каждый раз, когда закрываю глаза, я вижу тебя. Ты лежишь подо мной окровавленная, твоя сладкая узкая киска жаждет, чтобы ее трахнули. – Он щиплет мой сосок, рычит, когда я нежно стону.

Я пялюсь на точечные светильники в многоуровневом потолке, пытаясь прийти в себя, когда они начинают плыть перед глазами, но прикосновения Кэла требуют всего моего внимания.

Выпрямившись, он оставляет мою грудь и скользит пальцем к месту укуса на шее, в его взгляде читается полное удовлетворение.

– Это докажет тебе, что наш брак настоящий? – спрашивает он, его большой палец скользит вперед-назад по моей раненой плоти. – Если я возьму тебя снова? Одного разрушения тебе было недостаточно? Ты все еще жаждешь моего мрака, крошка?

Похоть перекрывает доступ кислороду, даже когда он отпускает меня и делает шаг назад. Моя рука поднимается к месту укуса и потирает его, Кэл лишь усмехается сам себе и поправляет воротник рубашки.

Стыд обжигает мои щеки одновременно и оттого, что я не более чем пластилин для этого парня, и оттого, что он, кажется, тоже знает об этом.

Как бы я ни была уверена в своей возможности к сопротивлению, вся эта уверенность испаряется, стоит ему коснуться меня, отчего в моем желудке возникает странное ощущение, как плохое предзнаменование, предупреждающее о том, что может случиться.

Откашлявшись, он идет к двери, рука, которая только что сжимала мое горло, берется за ручку.

– Ужин в восемь. Я попрошу Марселин принести тебе новый телефон, а пока можешь исследовать дом. – Кэл замирает на долю секунды, и мне становится интересно, о чем он думает.

Хочет ли он меня так же сильно, как я его, или же это все для него просто игра? Средство, ведущее к цели, какой я была для Матео.

Знаю, он сказал, что его шантажировали и он был вынужден жениться, так же как и я, но я не могу избавиться от ощущения, что здесь что-то не так.

Мой взгляд скользит к огромным окнам в противоположном конце комнаты, оценивая вероятность побега. Я задумываюсь, высоко ли отсюда до земли, если я смогу сбежать от этого брака, пока он меня не уничтожил.

Голос мамы эхом отдается в ушах, приказывая бежать, пока есть возможность. Как она запихивала вещи в мои чемоданы, пыталась столкнуть меня с балкона, когда узнала, за кого я вышла замуж вместо Матео.

Я знала, что времени мало, но это не помешало ей попытаться. Не помешало посеять идею побега в моей голове.

– Если сбежишь, – говорит Кэл, словно прочитав мои мысли, холодная нотка в его голосе сильно отличается от голоса парня, который только что прикасался ко мне, – я тебя найду. И ты об этом пожалеешь.

Он закрывает за собой дверь, а я опускаюсь на туалетный столик и пытаюсь прийти в себя в этом новом незнакомом месте.

Глава 9. Кэл

– Ты со всеми гостями в своем доме обращаешься как с проститутками или только с теми, от кого тебе что-то нужно?

Когда моя рука отпускает ручку двери, я оборачиваюсь и вижу Джонаса. Он стоит, прислонившись к стене, в противоположном конце коридора.

Его темно-каштановые волосы отросли с момента нашей последней встречи, кончики завиваются вокруг мочек ушей, касаются его покрытых щетиной скул. Яркие васильковые глаза смотрят на меня, необычного цвета зрачки сквозят неодобрением.

Одетый в черную кожаную куртку с логотипом своего бара – огнедышащим Минотавром на колеснице – и темные джинсы, разодранные на коленях, он сильно выделяется на фоне современного, бесполезного декора, захламляющего мой дом.

Когда мы с моей матерью посещали остров Аплана, мы останавливались в «Асфоделе» на южной, более безлюдной границе; полоса пляжа за отелем была более каменистой, и там не было нормального причала, поэтому туристы обычно избегали этого места.

Год за годом мать откладывала каждый лишний цент, который получала за работу воспитательницей в садике Бостона. В детский сад она ходила пешком из нашей тесной квартирки в Гайд-парке, отказывалась от ужина, чтобы я мог сытно поесть, и сама шила вещи на машинке, которую нашла в переулке, когда я еще был совсем маленьким.

Честно говоря, я бы предпочел поесть что-то кроме блюда, состоящего из бобов, хотя бы раз, вместо того чтобы ехать на неделю в отпуск в разгар зимы – единственное время, когда она могла взять выходные на работе, – но для Дейдры Андерсон было важно, чтобы ее единственный сын узнал, какой бывает жизнь за пределами Бостона.

За пределами бедности, в которую нас вогнал мой донор спермы, бедности, из-за которой у матери в последствии развился рак.

Когда я впервые вернулся на остров, годы спустя после смерти матери, имя Джонаса Уолфа знала каждая собака; один из немногих постоянных резидентов Аплана, его родители переехали из Лондона, когда он был еще ребенком, и он вырос на севере острова, где процветал бизнес и все, казалось, жили припеваючи.

Как-то летом Джонаса заприметило модельное агентство, мгновенно сделав его знаменитым еще до того, как он достиг подросткового возраста.

Учитывая, что остров в основном известен экспортом крабов и дикой мяты, слава Джонаса стала куда большим преимуществом, чем Национальная зона отдыха бухты, и долгое время они делали все, что могли, чтобы привлечь туристов в то самое место, где жил главный Любимец Америки.

Все закончилось в его двадцать первый день рождения, когда Джонаса арестовали и обвинили в покушении на убийство владельца острова, Тома Примроуза. После короткой отсидки, во время которой он признался, что был связан с какой-то тайной организацией, жители Аплана стали его сторониться, а охранный ордер не разрешал ему на пушечный выстрел приближаться к особняку Примроуз.

Я узнал в нем себя, когда услышал новости о его аресте, поэтому нанял адвоката, добился смягчения приговора и встретил Джонаса из тюрьмы, когда его выпустили.

Во время его заточения я приобрел «Огненную колесницу», его дайв-бар, который явно был лишь прикрытием для деятельности банды или общества, с которым он был связан, затем предложил партнерство в обмен на его услуги.

Как оказалось, его попытка покушения провалилась, потому что кто-то слил информацию.

В криминальном мире восточного побережья Джонас Уолф известен быстрыми, не оставляющими следов убийствами, и я постарался оказаться очень важным для него. Уже тогда я понимал, что моей работе на Риччи придет конец, просто не знал, как скоро это произойдет.

Как и Елена, Джонас играет важную роль в успехе моего плана, хоть я не ожидал, что он без приглашения заявится ко мне домой. Его присутствие запускает волну тревоги вниз по моему позвоночнику, обвивая его подобно удаву, сдавливая, пока мой взор не затуманивается.

Прислонившись к двери спальни, я засовываю руки в карманы, стараясь сохранить непринужденный вид.

– Хочешь проверить на себе?

Он усмехается.

– Просто такой способ общения с собственной женой кажется мне странным, вот и все. Ты пытаешься сделать так, чтобы она тебя возненавидела?

Да. С ее ненавистью будет намного проще справиться, чем с жидким огнем, который пылает в ее взгляде каждый чертовый раз, когда она смотрит на меня. Наверное, было бы еще лучше, если я бы так сильно не хотел прижать ее к стене при каждой возможности.

– С ней все будет хорошо.

– Окна там все еще наглухо закрыты? – спрашивает он.

Я пожимаю плечами, отталкиваюсь от двери и иду вниз по левой лестнице в свой кабинет в дальней части правого крыла дома. Мы проходим мимо Марселин, пока та смахивает пыль с холодильника на кухне, и она мгновенно отводит взгляд в сторону; вероятно, все еще не оправилась от того, что я заставил ее делать вчера.

Джонас следует за мной по пятам, его присутствие все еще меня тревожит.

– Ты пришел сюда, чтобы поучить меня жить, или у тебя что-то для меня есть?

– Какие мы чертовски жадные, не так ли? – Он качает головой, проходит мимо меня к бару за столом, достает два бокала и ингредиенты для коктейля.

Я усаживаюсь за стол, открываю камеры слежения за домом и мгновенно нахожу ту, которую установил в главной спальне. Когда я кликаю на картинку, меня накрывает волной дежавю, напоминая о последнем разе, когда я видел Елену вот так на экране монитора.

Как у нее появились несколько синяков, в которых – я знал это – был виноват ее жених, и как я вышел из себя, пришел к ней и начал требовать, чтобы она рассказала, что произошло.

Как мы потрахались вместо этого.

Мой член твердеет под брюками, и я провожу ладонью по ширинке, наблюдая за тем, как она садится на край двуспальной кровати и проводит рукой по черному обитому тканью изголовью.

Боже, больше всего на свете я хочу подняться обратно наверх, бросить ее на матрас, привязать к стойкам кровати и повторить все то, что мы делали тогда на Рождество.

На этот раз я бы остался. Когда она бы проснулась утром, в крови и ссадинах от моего члена, пальцев и ножа, я бы обработал ее, пока она не попросила бы еще одного раунда. Пока не стала бы умолять снова причинить ей боль.

И тогда я бы сделал это, черт возьми.

– Е-мое, – говорит Джонас, обходя стол с двумя темно-розовыми напитками и глядя чуть повыше моей головы. – Если тебе нужно побыть с ней наедине, только скажи, я просто заберу свою информацию и свалю.

Закатив глаза, я двигаюсь на кресле так, чтобы мои колени оставались под столом, затем беру бокал, что он протягивает мне. Напиток освежающий и терпкий, когда я подношу его к губам и делаю глоток, ожидая, пока он продолжит.

Джонас осушает свою водку с клюквой за пять быстрых глотков, закончив, проводит тыльной стороной ладони по губам.

– Сразу к делу. Зачем я здесь. Мы уже три дня пытаемся отследить личность человека, который прислал тебе ту запись. И мы не ближе к разгадке, чем были семьдесят два часа назад, а в «Айверсе» говорят, что конца не видно. Кто бы ни записал видео на флешку, он не хотел, чтобы его нашли.

– «Айверс Интернешнл» должна быть лучшей фирмой по чертовой безопасности, а ты говоришь мне, что они не могут найти исходный файл или компьютер?

– Они прогоняют флешку через выжималку – слова Бойда Келли, не мои, – но, очевидно, это процесс не быстрый. Он просто хотел сообщить тебе, что им понадобится больше времени.

Сведя руки вместе, я выдыхаю, раздражение щекочет кожу изнутри.

– Хорошо. Но если мне придется самому идти в King’s Trace[10], то, когда я выйду оттуда, «Айверс Интернешнл» исчезнет с лица земли. Передай ему мои слова.

Последний раз, когда я там бы, я играл в господ бога, возвращая младшую сестру Бойда Келли к жизни. Я не задержался, чтобы узнать, благодарна она за это или нет.

Джонас вскидывает брови, в его васильковых глазах сквозит любопытство.

– Разве эта компания не принадлежит семье твоего протеже?

Действительно, Киран Айверс сменил меня, когда я отправился в Мэн выполнять удаленные указания Риччи; двадцатисемилетний отшельник пристрастился к решению проблем так же, как я к Елене Риччи, – легко и непринужденно.

Хотя его едва ли можно назвать моим протеже. Я научил его всему, что знал, потому что понимал, что он был способен на это, и мне нужно было, чтобы он вступил в игру, а не потому, что хотел стать его наставником.

Еще одна шестеренка в моем механизме.

Я отмахиваюсь от Джонаса, жестом предлагая ему продолжить, пока делаю очередной глоток своего напитка. Он достает небольшой блокнот из внутреннего кармана куртки, отрывает страницу посередине.

Он колеблется, затем выдыхает.

– Вайолет все еще отклоняет твои платежи.

На моей скуле вздувается желвак, но я все же киваю.

– Этого следовало ожидать. Я и не думал, что она проникнется идеей до того, как познакомится с Еленой.

Джонас хмурится.

– У принцессы мафии какой-то особенно убедительный язычок?

Его вопрос пускает сквозь меня волну желания, и я ухмыляюсь.

– По крайней мере она не сможет использовать его с моей сестрой. Я подумал, может, если Вайолет увидит во мне часть семьи, а не случайного бродягу, который пытается познакомиться с ней и оплатить долги, возможно, тогда она больше проникнется идеей.

– Ладно. – Он постукивает большим пальцем по краю блокнота и поджимает губы. – Касательно всей этой… части семьи.

Поставив бокал на стол, я пронзаю его испытующим взглядом.

– Если ты опять насчет того, что мне не стоило на ней жениться, лучше промолчать. Что сделано, то сделано, я не собираюсь ничего менять. Ей нужна моя защита от того, кто бы ни пытался шантажировать Риччи, и мне нужна…

– Жена, – заканчивает Джонас, положив свой блокнот на стол. Я просто смотрю на него, мои мысли спутались; он пожимает плечами. – Я знаю, какие условия у твоего доверия. Твой адвокат много болтает, когда выпьет.

Я делаю мысленную пометку найти Майлза Паркера в следующий раз, когда окажусь в Бостоне, и перерезать ему горло.

Взгляд Джонаса перебегает на компьютер, где Елена откинулась на кровати в своей комнате, вытянув руки над головой. Ее майка задирается, обнажая плоский живот, и я снова чувствую напряжение между ног.

Я цепляюсь за край стола, пытаясь справиться с примитивной реакцией моего организма на нее.

– В общем, дело не в этом. – Джонас достает телефон из кармана джинсов, разблокировывает экран и показывает его мне.

Мое имя введено в поисковую строку браузера, в выдаче дюжина новостных статей, некоторые с постоянными обновлениями под скудной биографией тех времен, когда я учился в Университете Бостона. Раздражение крадется вниз по моему позвоночнику, пока я быстро скольжу взглядом по заголовкам, моя рука уже тянется за собственным телефоном и набирает номер Рафа, прежде чем я успеваю моргнуть глазом.

«Бывший врач похищает светскую львицу американо-итальянского происхождения; Ее жених, владелец крупного медиахолдинга, пропал без вести».

Гнев бурлит во мне, раскаленная лава облизывает мою грудь, пробивая себе дорогу вниз. Когда звонок сбрасывается, алый цвет заливает мои глаза, гудки заставляют меня дрожать от гнева, я так резко опускаю телефон на стол, что трескается экран.

Я резко встаю на ноги, поправляю костюм, делаю глубокий вдох, затем несколько коротких, стараясь сохранить контроль над собой.

Ему нужно было лишь сдержать свое чертово слово, хотя бы один-единственный раз. Стоило этого ожидать – теперь Рафаэля все знают как крысу, которая кусается, когда ее загоняют в угол.