Вы не авторизовались

Там, где ты спрятан бесплатное чтение

Скачать книгу

Редактор Ирина Денисова

Дизайнер обложки Ирина Денисова

Дизайнер обложки Антонина Яхина

ISBN 978-5-0064-2886-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА 1

В 2006-ом я начала набирать свои чувства на клавиатуре компьютера.

До «компьютерной эры» моя любовная лирика жила в разлинованных школьных тетрадках и блокнотах. В них я создавала тайное пространство, где пряталась от жестоких цунами реальности в нежные волны творчества.

Неразделённые чувства, проявленные в рифмованных строчках, на время переставали грызть изнутри. А когда возвращались вновь, я брала лист и карандаш. Карандаш, в отличие от ручки, позволял стереть неверное слово, разрешал исправлять ошибки.

Благодаря компьютеру я обнаружила, что набранный текст можно редактировать ещё быстрее. Так бумажный океан обрёл электронную бесконечность, а стихотворения обрели вес, исчисляемый мегабайтами.

Признаюсь, я не считала строфы и не ждала, что их родится много. Как не ждала и того, что несчастливый опыт сверхэмоциональных отношений (его ещё принято называть «первой любовью») превратится в вечную пластинку, которая будет играть мучительную мелодию снова и снова.

Так или иначе, но появилась целая книга, наполненная ритмом чувств, надрывной мелодией отчаянного сердца.

Первая глава книги является отражением моего неосознанного «Я». Стихотворения этого периода больные, злые, жертвенные, непременно задевающие тему смерти, как образ подсознательного желания переродиться в качественно новое существо, закончить мучения, придуманные самой же собой. Вместе с тем, здесь есть искренность и наивность. Читаю эти стихи сейчас и смеюсь над своей глупой верой в иллюзорные чувства, существовавшие исключительно во мне – романтичной, инфантильной девочке, выросшей без отца.

В 2006-ом я писала много, взахлёб, порой по несколько стихотворений в день. Поэтический язык стал надёжным другом, помогающим выразить глубину личных переживаний.

Надеюсь, читатель, ты услышишь в моих стихах биение своего сердца, узнаешь свою наивность и найдёшь ответы на вопросы, которые задаёт себе каждый безнадёжно влюблённый.

Ночное

На моём окне от большой луны —
брешь.
Выжрали на сердце мысли о тебе —
плешь.
Мои раны, издеваясь,
бьют туш…
Посмеёмся вместе
безответности
чужих душ?

«О любви молить – так низко!..»

О любви молить – так низко!
Она должна прийти сама.
Иначе жёваной ириской
застрянет намертво в зубах.

Иначе – это не подарок,
не дар судьбы в твоих руках,
а просто маленький кристаллик
в твоих заплаканных глазах.

Не надо за судьбою гнаться,
о не-судьбе напрасно выть…
Попробуй чаще улыбаться
или попробуй просто жить.

В бессилии

Белые слёзы – в чёрный песок,
красное сердце – громко – в висок,
нежный кулак – грубо – об стену,
с розовых губ – белая пена.

Музыку громче, мысли – в клочья!
Имя твоё – в безумстве – сочно!
Руки – плети, день – вечность,
вечер – убийство – дань встрече.

Нож – ярость, глаза – капкан,
сон – смелость, рядом – обман.
Ты – в жилах – медленный такт…
Смех одиночества – жёсткий факт.

«Я не буду скулить…»

Я не буду скулить,
в глазах твоих жалость выпрашивая.
О любви молить,
напрасно мечту вынашивая.

В одиночестве задохнуться,
принимая по капле яд —
всё же лучше, чем нам вернуться —
выпить бездну и снова в ад…

«Мои верные волки в лютой злобе…»

Мои верные волки в лютой злобе
грызли сбруи весеннего ветра —
слюни бешенства на снегу,
буром от окровавленных дёсен.
Мы глазами у неба спросим,
вспоминая смерть на бегу…

Мы заткнём чёрным мхом наши раны,
перевяжем верёвками вены —
так острее чувствует сердце,
выпуская душу на волю…
Так быстрей привыкаешь к боли,
как в Китае – к острому перцу.

Иглы-когти в лапы запрятав,
мягким шагом по кронам счастья.
Задержаться в радуге прошлого,
поджигая ночь с мёртвым диском,
высекая памяти искры,
очищая её от дотошного…

Перекрою клапаны воздуха —
медленно – до десяти…
Сбруи сброшены, звуки замерли.
За свободу мою крылатую
волки отдали жизнь патлатую,
а меня – в два выстрела – ра-
ни-
ли…

«Острый снег разъедает кожу…»

Острый снег разъедает кожу,
уничтожив солнце над городом.
Чем-то я на него похожа:
красотой мимолётной и холодом.

Белый порох с небес – стеной,
в безграничье вороны кружат.
Они чем-то схожи с тобой:
тоже гордости своей служат.

Тонем медленно в сером пепле,
наблюдая круженье слёз.
Не поднять наши крылья ветру —
мы лишились последних грёз…

Нескромное

А меня собрали из слёз,
чёрным порохом части скрепляя.
Заложили десяток поз
и теперь говорят, я – другая.

Говорят, на других не похожа.
Утверждают, что стерва слегка.
И характер – безжалостно сложный…
Саркастична, свободна, одна.

и пробуждён.
Понимаешь, всё дело в этом злосчастном, коротком
«если».

«Я – манящий, колючий подарок…»

Я – манящий, колючий подарок,
очень редкий, живой экземпляр.
Каждый принц предо мной глуп и жалок,
чувства каждого – только товар…

«Рассыпался золотом день…»

Рассыпался золотом день.
По крышам зима плавится.
А я ищу сердцем тень
того, кто хотел понравиться…

Безжалостный ветер-сон
забери меня, потеряй…
Снеси мне не нужный дом,
следы – дождём разбросай…

На дне небесном – глубоком —
раскроши мою душу снегом,
А память мою не трогай!
Сама уничтожу светом!

Сама успокою слёзы —
сильная… Обещай
принести мне две белых розы,
когда сделаю шаг за край…

«Ногти – в кожу – до крови…»

Ногти – в кожу – до крови.
Так бывает, когда грустишь.
Только ты не чувствуешь боли,
кошкой резаной не кричишь,

и не плачешь… Немая ссора.
За кулисами тишины
прячем, каждый по-своему, вора
нашей мёртво-живой любви.

Убедилась: нет смысла верить.
Угасает моя весна.
Что стоять у открытой двери?
Наша память – твоя стена…

«Я за тобою тенью ходила…»

Я за тобою тенью ходила.
Ждала, молила о встрече глаз…
Знаешь, я тебя полюбила,
как ты хотел, вспоминая нас…

Который день – бестелесный призрак.
Я не сломаюсь – сильней тебя.
И каждый час с ядовитым визгом
по сердцу бритвой память моя.

Нас время лечит, но убивает.
Жестока правда, душа нема.
А тень устала и не летает.
Она не плачет. Она мертва.

Купля-продажа

Она думала, что живёт:
каждый день покупала солнце,
вместо птиц отправлялась в полёт
и заглядывала в оконца.

За аренду своей души
покупала ночное небо.
А потом в зелёной глуши
укрывалась цветочным пледом.

Отдавала слёзы дождю,
а глубокую боль – ветру.
Покупала улыбку свою,
отрекаясь взамен от веры.

Забывала врагов-друзей,
покупая пол-литра крови.
И за каждый подобный день,
погрустив, платила любовью…

«Гадкий, пахнущий гнилью февраль…»

Гадкий, пахнущий гнилью февраль,
так почитаемый вами,
забрал тебя… И душа-печаль
сложена в оригами.

На холодной планете грущу,
облачаясь в стальные скобы…
Веришь ли, я тебя отпущу —
слишком слаб для вторичной пробы…

Солнце новой весны попрошу
уничтожить тебя, как сырость.
Я тебя любить не хочу,
чтобы так одиноко вылось,

чтобы плакать в мыслях с тобой
и стирать своё сердце в кровь.
Ты ушёл? Ну и чёрт с тобой!..
Будет время – воскресну вновь!

«В серую клетку города…»

В серую клетку города
ветер опять пришёл.
Ты продал меня за недорого.
Сказал: «Изменился». Ушёл.

Оставил меня, как прохожую,
забыв следы на снегу.
Но я ещё чувствую кожей,
как ветер бьёт по лицу.

Пока ещё слышу сердцем
стон одинокой души…
Ты ещё можешь вернуться,
только прошу – спеши!..

«Белый ветер мне рисует слёзы…»

Белый ветер мне рисует слёзы,
небо, морщась, впитывает боль,
жёлтой страстью по земле розы,
а на раны – щедрой горстью соль.

В тишине, как пытка, капли крови
отбивают в теле четкий ритм.
Я творю, когда живу в боли.
Представляешь? Ею стал ты.

«Чёрный зев пропасти…»

«Чёрный зев пропасти.
Подойди и почувствуй край.
У меня для тебя новости!
Интересно? Тогда ныряй!

Не бойся! Я жду на дне.
Тут грустно, но можно жить.
Чем так бродить по земле,
уж лучше в пропасти гнить.

Сверху – полоска неба,
ветер заходит в гости,
шепчет о том, где был он,
сушит старые кости…

А что ещё тебе надо?
Лица твоих людей?
Постой душой с ними рядом —
ничего не бывает больней!

Они – калеки – калечат.
Ты долго будешь терпеть?
Меня вот время не лечит…
Мечтаешь себя стереть?

Так прыгай!
Достанем краски
и нарисуем себе
какие угодно маски
наперекор судьбе…»

Так умоляла слабость,
умащала печаль ложью.
Но я наверху осталась —
сильным остаться можно.

«Перед публикой жестокой…»

Перед публикой жестокой
на коленях плакал дождь.
Он просил меня не трогать,
вытащить из сердца нож.

Он хотел вернуть мне крылья,
оградить меня от зла,
укрывал холодной пылью,
чтобы убежать смогла…

Я стояла в мокром платье
и не верила суду.
Я ждала твоих объятий,
как живое ждёт весну.

Твой суровый взгляд… Насмешки…
Улюлюканье толпы…
Все мы в этой жизни пешки
чьей-то скомканной любви…

«Выливаю боль на бумагу …»

Выливаю боль на бумагу —
покрывается волнами лист.
Завершая грустную сагу,
замыкаю на ключ мысли.

Моя боль стала нежнее:
тупым молотом по вискам.
Я внутри измазана клеем —
и прилипла – ты знаешь сам…

Сжалась в чёрный клубок невесомости —
и, кажется, стало легче.
Ты – часть одинокой повести,
поэтому держишь крепче.

А слёзы устали падать
и встали комом в душе.
Пропитаны вены страхом
растаять бесследно в тебе.

Пропитана я прошлым:
живу, вспоминая осень…
И мир становится больше,
и грубой правдой заносит…

«Над головой грязно-белое небо…»

Над головой грязно-белое небо.
Не молочное, не свободное —
грязно-белое.
По земле беснуется ветер,
снегом колется, будто север он.

Оторви ладони от поручня
и поддайся его игре!
Всё равно существуем порознь,
привыкая к чужой судьбе.

Брось мечты свои в омут жалости
и забудь, как тяжёлый сон.
Ты случайно в живых осталась,
злонамеренно сгинул он…

«Под больным одеялом забот…»

Под больным одеялом забот
существую четвёртые сутки.
Кто же вылечит? Кто спасёт?
Земли прокажённой спутник?

Быть может, южная ночь?
Апельсиновый луч заката?
Я жаркого лета дочь
с душой многоликого марта.

И так же, как в марте, во мне
как будто бы всё оживает,
но ветер, привыкший к зиме,
холодом заметает.

Но солнце стесняется греть,
днём – лужи, а ночью – лёд…
Сними с меня боли сеть,
и в город тепло придёт.

Не могу удержать нежность

То ли весна жестокая,
то ли душа усталая,
то ли я, одинокая,
не туда сбежала.

Или сердце сорвано,
или гордость втоптана,
ожиданием скована
и мечтами топлыми.

Отпустите ангелы,
прогоните демоны.
Если б только знала я —
ничего бы не было!

И тогда б ответила:
«Проходите мимо!»
Не попала б в сети я,
не звала – любимый,

не кричала б раненой
обречённой птицей!
Так позволь в отместку
мне тебе присниться.

«Тени приглашают танцем смерти…»

Тени приглашают танцем смерти
раствориться в облаке пыли…
В чёрном воздухе свистят плети —
узнаёшь, какие мы были?

Забываешь солнце на небе,
вырываешь с корнями плоть.
Для меня ты таким не был…
Для меня таким стал вновь.

Для чего извлекала искры
из холодного сгустка крови?
Разжигала костёр мыслей,
погружаясь в него до боли?

Для чего разбудила нежность?
Укротила железный нрав?..
Расстояние – неизбежность…
Я ошиблась. И ты не прав!

Умираю – вернуться сильной.
Уничтожить сердце. Поверь —
посижу немного в прихожей
и закрою больную дверь…

«Разве боль бывает бесконечной…»

Разве боль бывает бесконечной,
если каждому определён свой срок?
Даже солнце яркое не вечно,
и когда-нибудь закончится листок.

И душа сбежит за маску смеха.
Растворятся чувства, словно снег…
Разум был существенной помехой…
Странно: прошёл месяц – сердца нет…

«Хорошо, что не принял меня…»

Хорошо, что не принял меня,
не узнал моей боли ноты.
Успокоилась. Замерла.
Мне раскрыли глаза, кто ты.

Отпустила больное чудо,
потеряла ключи от счастья.
Ничего. Я такой буду:
самой лучшей гнедой масти.

По земле ходить тоже можно,
если вырвать крылья по пёрышку…
Интересно смотреть в небо,
различая тебя на донышке.

Сбросить кожу печальных слёз,
спину выпрямить, гордо – голову.
Чёрной боли достаточно доз…
Растопили сердце, как олово,

завязали нервы узлами,
лицемерием напоили.
А потом сокрушались сами,
понимая, ЧТО натворили.

Боль, трон, чемоданы

Отчего возвращается боль
и взрывает кровавый пульс?..
Опустел деревянный трон,
прокричала любовь: «Не вернусь!».

Уходила и боль. Но вновь
приходила она, как гостья —
накидает стальных оков
и сидит на диване, смеётся…

А сегодня – стоит на пороге,
чемоданы взяла с собой.
Сердце бьётся в немой тревоге —
«Я навечно останусь с тобой…»

Так на маленьком пустом троне
распласталась большая боль.
И душа не кричит, а стонет…
Только рядом ты. Не со мной.

«Облака разводами…»

Облака разводами
над землёй печальной.
Даже не попробовал
разорвать отчаяние.

Я надену чёрное —
солнце грязью сплавит.
И ботинок чей-то
яркий след оставит.

Шанса не оставил мне
и разбил на приступе.
Встретимся на небе мы
шаровыми мыслями.

Отраженьем в лужице
имена останутся…
Танцем ветра кружится
наша жизнь. Расстанемся?

Правда

Уходи.
Оставь мою память.
Мне больно знать твою душу.
Отпусти —
объясни словами.
Перестань своей злостью мучить.

Весна.
Она знает правду:
от меня ничего не осталось.
Пустота,
как гиена, рядом
голодом улыбалась.

Тишина,
как награда смерти,
закаляла больное тело.
Не твоя
соль дружила с ветром
и рассеяться не успела.

Не твоё
одиночество волком
подвывало убитому счастью.
Время
выжгло кровью наколку
на моём холодном запястье…

Умоляю!
Прогнать не в силах.
В километрах чувствую Осень.
Невиновна,
что полюбила…
Виновата, что слишком поздно…

«Вот и всё: себя забываю…»

Вот и всё: себя забываю.
Оставил мне только голос.
Теперь я без слёз скучаю…
Жизнь, как воронка – конус,

затянет на дно без спроса
и высосет мою память,
завяжет стальные тросы
на горле уснувшей лани.

Потом передаст подруге
по выжженному тоннелю —
сжимая от страха руки,
в судьбу начинаю верить,

о чём-то молить у неба,
желать оставшимся силы…
И тихо вопрос: «Где был он,
когда я его любила?»

Так

Чуть легче дышу.
Улыбаюсь чаще.
Как будто живу —
кодирую – слаще.

Как будто привыкла.
Смирилась: так надо.
Я долго хныкала,
утратив награду.

Стояла сутки —
ждала – вернёшься.
Но мёрзнут руки,
нос прячут кошки,

на солнце – плёнка,
исчезли люди.
А воздух тонкий
лёгкие будит,

и ветер крыльями
обнимает.
Но ведь убитые
не летают…

А мы УБИЛИ друг друга…

«Синий чулок мизантропии…»

Синий чулок мизантропии
по коктейльным ступеням кафе
ищет счастье тобой утопленное,
чтобы боль отпустить в забытье.

Затушили костёр слезами
(горькими и глубокими)…
Мы при встрече молчим, глазами
ожидая ответы. Скомканы

наши дни: по секундам выжаты.
Наши мысли распались надвое.
Душу кормим холодными книжками,
загоняя жизнь в рамки «надо бы…».

Раскрывая сундук жестокости
тем, кто мину прошёл стороной,
отпускаем стальные колкости —
исповедуемся потом.

От бессилия тихо бесимся,
ненавидим свою свободу.
Возрождаемся с каждым месяцем,
умирая с последующим годом…

По коктейльным ступеням кафе
бродит синий чулок мизантропии…
Всё, что сложное – о тебе.
Всё простое – тобой утоплено.

«Я – пластиковый пакет…»

Я – пластиковый пакет.
Нелепо. Даже бессмысленно.
Сквозь шаткую сетку лет
кто-то узнает истину,

кто-то растает прахом
и будет летать обрывками,
кто-то вдруг станет папой
и купит аквариум с рыбками,

кто-то забудет время,
кто-то его прицепит,
кто-то заляжет тенью —
маску из глины слепит…

Кто-то останется кем-то,
свою выбирая нить.
Смятому ветром пакету —
без цели по улице плыть.

Казнь

Повисла на тонких нитях
маленькая душа.
Её заставили выпить
боли бокал до дна.

Сначала она кричала,
но мир оказался глух.
Просила подняться в небо,
но ветер весенний – сух.

Народу казались смешными
стенания волчьей души.
Мучительно вены стыли —
остатками счастья бичи

обсыпали лёгкое тело,
вспарывали святое.
Она ещё что-то хрипела,
пытаясь не слиться с толпою.

Ещё сохраняла чувства,
и сколько могла – стояла.
Палач растоптал надежду…
И после она замолчала.

«Мелкая морось снега …»

Мелкая морось снега —
таким к ней пришёл апрель.
Слепая вера в победу,
но приз достаётся не ей.
Тихие слёзы обиды,
просьбы в пустое небо,
Напоминаньем – книги —
кем для неё он не был.
Добрая – всё простила.
Сильная – переживёт.
Ошибочно полюбила.
Со временем всё поймет.
Кто-то заполнит горе,
она нарочно поверит,
боль свою прошлую скроет,
потеряет ключи от двери,
растворится в ком-то напрасно
и попробует как-то жить.
Теперь она знает – опасно
чью-то душу вдруг полюбить.

«Стёрла номера…»

Стёрла номера,
не знает адреса.
Помнит все слова,
что были сказаны.
Знает те слова,
что громко падали,
за губами
плотно
сжатыми.
И держала нити
очень долго,
и смотрела снизу,
виновато.
Ты безжалостно обрезал
всё возможное,
затоптал её другою —
неизбежною.
И остановилось сердце —
будто вырвано.
И закрылось жестью
что-то вешнее.
И исчезла прежняя,
счастливая,
появилась равнодушным облаком.
Стали дни
пустыми и постылыми.
Вечера – отмотанными сроками.
Стали все другие —
одинаковы,
а улыбки —
накладными, невесёлыми.
Что-то важное ты скомкал —
грубо, нагло.
И теперь
свободным
ходишь с «сёлами»…

«Солнце – по коже – хлопьями…»

Солнце – по коже – хлопьями,
с ветром сливается тело
лёгкое, словно пёрышко…
Я за тобой по топкому,
терновым была околышком…

Дни – цветками в моём венке,
слёзы – на нитку жемчуга,
на ваниль похожего…
Оставайся моим вдалеке,
я останусь твоей прохожею.

Пусть небо – тайной над нами,
а звёзды – недостижимы,
дарят надежду душам.
К такому финалу – сами —
кого-то зачем-то послушав…

«Человека счастливее нет…»

Человека счастливее нет,
если с телом своим расставаясь,
скажет громко, судьбе улыбаясь:
«Я любил! И любим был в ответ!»

Вырванное

Четыре месяца…
Четыре ступени…
С забытой пепельницей
бродила тенью…

К слезам привыкшая,
часы считающая,
плечами сникшая,
тебя не знающая,

себя забывшая,
придумав роли,
судьбу просившая
слезами – кровью,

за ней следившая,
других манящая,
тебя простившая,
жила пропащею,

пустотой дышала,
на куски распалась,
но назло собравшись,
людям улыбалась,

а внутри лишь боль
безутешно бесится:
я с ней породнилась
за четыре месяца…

«Безумная! Она искала счастья!..»

Безумная! Она искала счастья!
По улицам до вечера бродила.
А ночью рассыпалась вся на части
и звёзды показать ей путь просила.

А утром – с новой верой – вновь в дорогу,
ботинки старые, потрёпанная шляпа.
От бесконечных километров сбиты ноги.
Судьба не опускает свои трапы,

зажилила, запрятала, сбивает,
кидая под ноги отравленные тропы.
Грифоны реют ненасытной тёмной стаей,
слагая шелест крыльев в смерти ноты…

Состарившись, заглядывает в пасти
небесным куполом зовущих бездн.
– Безумная! Зачем искала счастья?
– Чтоб не терять живительное «без»!

«Сонными мыслями погружение…»

Сонными мыслями погружение
на дно души, на один глоток воздуха.
Здравствуй, моё притяжение.
Не сжимай свои крепкие тросы.

Я по доброй воле сюда спустилась,
истязаю память холодной страстью.
Эта странная боль слишком долго длилась —
превратилась в бумажного аиста

и кому-то приносит счастье.
По тоннелям скупой вселенной
осязаю твой чистый образ,
а ещё – ледяные стены…

Заглушила толпа дыханием
мой огонь одинокий и хрупкий.
Засосала серая мгла.
Забери моё волчье сердце!
Положи его в свои руки!

И смотри, как оно, живое,
будет биться минуты две!
И затихнет…

Волчица

…Волчица стоит на грани
между двумя мирами.
Скалит белые зубы,
в крови засохшей губы,
влажный по ветру нос,
в стороны мечется хвост.
Лапы – к прыжку готовы.
За ней последнее слово.
Шерсть стоит на загривке дыбом,
кожей жертву насквозь видит.
Уши прижаты. Не шелохнётся.
Насытив плоть, крови напьётся,
но это потом… Ближе, ближе…
Тела тёплого запах слышит,
сердца чужого биение чует,
секунда – зубами её полосует
по тонкому горлу, впечатав в землю.
Животный голод минуту дремлет…
Кромсает. Жадно. Быстро.
Сейчас – инстинкты. Потом – мысли.
В красной луже обрывки мяса.
Сильные челюсти громко клацают…

Серой богиней стоит над смертью,
глазами синими в небе тонет.
Скребётся сытость дурманной плетью,
луна о завтрашнем солнце стонет.
Нервы повисли, спокоен хвост,
гладкая шерсть, испачканный нос,
ватные лапы, безвольная слабость…
Это наша животная радость.

Вдоль реки с розовым берегом
серым призраком скользит тихо.
Логова тёплого с детства не было,
дикая жизнь запретила хныкать,
камнем брошена в волчью стаю,
за свободу с позором изгнана.
Очень медленно память тает,
обжигая кипящими брызгами,
закаляя больную душу,
обрубая крылья серые,
изнутри, не жалея, душит
оголяя клыки белые.
От того выживает, как может,
приняла законы суровые.
А по небу тоска гложет,
расставляя капканы новые,
заставляя искать дороги…
Разбивая о камни лапы,
не жалеет себя волчица.
Не умеет. Да и не надо.

Не забудет глаза карие
человека с ружьём опущенным,
что без выстрела сердце ранили,
подарив ненадолго душу.
Что жалели сначала грубую,
привыкая к безумству зверя,
обнимали шею упругую
и просили ему поверить.
По загривку трепал рукою,
целовал её влажный нос.
Как звала она его воем,
чтоб он счастья немного принёс!
Он кормил её с рук широких,
что-то в уши шептал, улыбался.
Отдавал ей последние крохи…
Но однажды он потерялся.

Она долго туда ходила,
от рассвета ждала до заката.
И, охрипнув, уже не выла,
с ожиданием лежала рядом.
А когда поняла, что хватит —
человек позабыл про зверя —
сожалела, что не осталась
и оплакивала потерю.
Голод звал её на дорогу,
а надежда просила ждать.
Стали слабыми волчьи ноги,
и она начала убивать.
По началу – наесться мяса,
а потом – уничтожить прошлое.
И наполнились слёзы красным,
стали дни её мёртво-сочные.
И сама она стала бешеной,
к одиночеству привыкая.
По душе разбежались трещины,
тень от сердца её заражая…

Но на охоте следующей
услышала лай собачий,
тонкий такой, трепещущий,
и голос его манящий.
Переминалась с лапы на лапу,
помнит её или нет?
Она не боялась его собаки —
она не знала ответ.
Сердце стукало молотком,
от радости – не дышала.
Никто не узнал, что будет потом —
собака к нему подбежала.
И словно её, волчицу,
трепал существо по загривку,
из миски давал напиться
и прижимал к накидке.
В ответ та лизала губы,
виляла коротким хвостом.
Волчица не скалила зубы —
она отомстит потом.
Сейчас она заворожённой
стояла в кустах обглоданных.
И слёзы, гостями непрошенными,
бежали по морде содранной.
А он ничего не чувствовал.
Ласкал домашнюю «падаль»…
Она без единого хруста
бежала за ними рядом.

За несколько дней походов,
она изучила их график,
повадки собаки и тропы,
привычки и силу лапы,
оскал и длину прыжка,
настроение, страх и смелость,
время и крепость сна.
На вкус её взять хотелось.
Но волчица умеет ждать,
она знает свои законы:
где, когда и как убивать,
чтобы жертвы не слышать стоны,
чтоб не видеть просящих глаз,
чтоб поймать её жалкий страх,
чтобы взять в свои лапы власть,
разодрать её тело в прах…

Он так близко тогда подошёл,
потерял осторожность и вот:
смерть от серой иглы нашёл,
в горло взяв пару белых клыков…

Та собака скулила долго
и издохла потом рядом с ним.
А убийца осталась волком:
дикой смертью любовных льдин.

И бредёт она по дороге,
разбивая о камни лапы.
Не жалеет себя волчица.
Не умеет. Да и не надо.

«Чёрным маревом огненной желчи…»

Чёрным маревом огненной желчи
разбегаются строки по полю белому.
Всем известно, что люди не вечны.
Оттого всё по-своему делала.

Собирала пряди оставшихся
и плела из них косы прошлого,
что хвостами за мною тащатся,
борозду оставляя точную.

Чтоб по ней все грехи свершённые
подбирались к душе растаявшей
и травили Сегодня скромное
дерзкой памятью, громко лающей.

Я уже не злюсь на привычное,
отпуская желания-дротики
в сердце вынутое, остывшее,
и глотая слёзы-наркотики.

Если верить космосу мёртвому,
в этой жизни к нам всё возвращается,
выживают – сильнейшего сорта,
а у слабых не получается.

До сих пор я играю в прятки
от самой себя, одичавшей в месяцы.
Разлагаюсь на дне осадком,
убирая гнилые лестницы.

Не смотрите глазами мутными —
всё равно меня не увидите.
Ваша радость в ладонях – дутая,
горе – брошенное сквозь сито.

Мы придумали сами гордость,
чтобы жить интересней стало.
И побочный эффект – слёзы —
в нашей жизни нам счастья мало.

Сотворили себе проблемы,
чтобы время тратить на выход.
Но иначе мы не умеем.
Но иначе было бы тихо.

Любовь

Чёрной тушью глаза намазаны,
руки скрещены на груди.
Очень много друг другу не сказано…
Только ей тебя не найти.

Она стала сгустком печали,
и её не трогает дождь.
Оправданьем, что мы не знали,
её душу ты не тревожь.

Гладит ветер свободный локон,
крутит кольца унылых месяцев.
Завернулась мыслями в кокон,
что на ниточке жизни крепится.

Я смотрю из окна – удивляюсь:
всё стоит она под дождём.
Я уже неделю пытаюсь
разобраться, где её дом!

А она сухими губами
тихим голосом про своё:
«Так всегда поступают с нами,
если тело любви лишено,

если разум от дней-дублёров
неожиданно сходит с ума…
Я была твоей в жилах кровью.
Ну а ты меня прогнала…

Отказалась, сказав, так легче,
и стараешься спрятать грусть…
Нас спасти может только встреча.
И тогда я к тебе вернусь».

Но я знаю, что эти речи
отравляют сердце мечтой.
Я заочно сожгла эту встречу,
чтоб она не вернулась домой…

Мне. Заповедь в минуты помутнения рассудка

Имей силы сказать: «Прощай!»,
обрезать нити судьбы.
Нарочно смейся, но не рыдай —
бывает: распалось «мы».

Имей смелость сказать: «Прости!»
и душу забрать свою,
сквозь долгие месяцы вдруг найти
и прямо сказать: «Люблю!»

Имей волю не сожалеть
и память не делать мечтой,
назло с другими в миг не сгореть
и оставаться собой.

Имей сердце, чтоб отпустить.
Не доверяй судьбе…
Ты знаешь, всё-таки трудно жить
без неба на грустной земле…

«Нервы напичканы глицерином…»

Нервы напичканы глицерином.
Не подходи – подожгу фитиль!
Липнет жёлтая паутина,
превращая потери в пыль.

Я растаю прозрачной каплей
на измученной жаждой земле.
И повиснет засаленной паклей
моё светлое о тебе.

И, влюблённый в снег, за окном
плачет кружевом белый пух…
Никогда им не быть вдвоём.
Не найти расцепленных рук…

Сто двадцать три дня

Серые крылья
плавными взмахами
поднимают тело живое
с сердцем израненным.
Разрезают воздух
тугими струнами,
разбивая ветер
серыми копьями.
Закрывают пространство лунами,
очищают небесную копоть.
В бездну холода
Всемогущего,
в глубину тишины
Всезнающей,
плотным саваном
чёрные тучи
за спиной лежат
утопающей.
Сотня взмахов
крылами печальными,
двадцать мыслей вверху парит,
один вдох, две слезы на прощание,
миг – и камнем к земле летит…

Я хочу видеть тебя

I
Я хочу видеть тебя.
Не требую. Не прошу.
Хотя бы издалека
фигуру твою нащупать.

Следить за твоей рукой
сигаретой ко рту прильнувшей,
за шеей и головой,
невольно её согнувшей.

За теми, кто на тебя
железные точат зубы…
Хотя бы издалека,
а всё же я рядом буду.

II
Я хочу видеть тебя.
Твёрдо напротив стоять,
чтобы в твоих глазах
Вечностью утопать.

Чтоб губ твоих обожжённых
касаться дыханием мысли,
чтоб слышать удары сердца,
в тугой тишине повисшие.

Чтоб чувствовать эти нити
меж нами струной натянутые,
не пробовать разорвать их,
связующих тонкую память.

III
Я хочу видеть тебя.
Не говорить – молчать.
И нежно срывать по частям
слепой пустоты печать.

Душою твою обнять
и отпустить в небеса.
Но прошлое не вспоминать!
Не думать о чудесах.

А просто – стоять в тебе,
не зная, что будет после.
Ты всё решишь сам, а я
приму, как собака – кости.

«Не страсть, не боль, не обида…»

Не страсть, не боль, не обида,
не скука и не тоска.
Так медленно, очень медленно
сползает любовь до нуля.

Она ещё странная, тёплая.
Но вряд ли её разжечь…
Душа зарастает стёклами,
касаясь порезами плеч.

Я не хочу, чтоб в памяти!..
На грани, шатаясь, стою.
Пульс – пустота перетянет.
Нежным холодом «ты» храню.

«Ветер танцует на кронах…»

Ветер танцует на кронах,
меняя линию горизонта.
Тюль нарушает такт.
Кем стал ты, пройдя сквозь сердце,
немного подпортив крови,
сжимая душу в кулак?

Я вновь погружаюсь в холод,
что замедляет ритмы.
Во мне пред тобой черта.
Тебя не зову – устала.
И время берёт своё.
Теперь я уже не та.

Как много прожито в мыслях!
С тобой. О тебе. Для тебя.
Стонут фальцетом птицы.
Мне страшно, что ты растаешь
в прошлое нежной грустью,
что просто мечтою снится.

Кружат одинокие отклики
расстрелянной суеты.
Так долго в боли жила!
Вновь возвращаются краски
потерянные с тобой.
Рисую любовь одна.

Спокойная кровь

Застыла по контуру губ
нежность лёгкой улыбки.
Слепое движение рук
повисло в пространстве зыбком.
Глаза не бьют по судьбе
в поиске нужных нитей.
Ветер танцует листву —
она это ясно видит.
Небеса, словно платье невесты,
сыплют счастье с немой высоты.
Да, мы не были с тобой вместе,
но зато со мною был ты.

«По разным сферам ночной вселенной…»

По разным сферам ночной вселенной
брели, обречённые на тоску.
Не я – последней, не ты был первым…
Но сон нам поровну разделю!

«Раскиданы. Разные…»

Раскиданы. Разные.
Рассыпаны стразами
по лицам глумливым.
Опасными фразами
жжём лучины
в других мужчинах,
в других подругах,
одни по кругу,
одни. Друг без друга.

В карманы – слёзы,
в кулак – проигрыш.

Выберусь. Выстрою
линии истины.
Тихо на цыпочках
выбегу мыслями
на улицу грешную,
сыграю партию
раскрывшись пешкою,
прикрывшись наглою,
побрившись наголо.

В карманы – слёзы,
в кулак – проигрыш.

Потуже пояс:
забытый голос
срывает скобы —
стальные полосы,
лишает памяти,
вбивая ложное.
Нашлись простыми,
расстались сложными,
оставив «Может быть…»

В карманы – слёзы,
в кулак – проигрыш.

Серые копья

Что мы ищем в дыму,
бросаясь на серые копья?
Не тебе одному!
Нам вдвоём бродить в этих топях!

Нам вдвоём решать
за других неверных!
Нам с тобой летать,
и плевать, кто первый!

Только нам дано
жить на гранях бездны,
забывать пароль,
притворяться честными,

ждать других путей,
из кровавых будней —
тех же новостей,
и – на кухне – «Будем!»

Только слёз мешок —
прошлое на поясе,
сдавленный смешок
за железным голосом,

светлые глаза
с темнотой заученной,
тупо – промолчали,
оказавшись лучшими.

Только ты и я —
через «и» поставленные.
Разная судьба
на двоих – неравная.

На двоих – жестокая,
на двоих – печальная.
И на серых копьях
каждого отчаяние…

Сказ о вечном

– Что на твоих ладонях?
– Слёзы остывшей крови.
– Что на твоих ступнях?
– Ржавые цепи в ряд.
– Что это, в твоём голосе?
– Холода грустного полосы.
– Что в глазах твоих, бывших светлыми?
– Серость тусклая, без ответов.

Улыбнулась старуха радостно,
протянула руку трухлявую:
– Подписалась под тем, что сказано?
Я кивнула, поспешно вставая.
– Подожди! Заплачу за данное!
Не всегда так везёт на чистое
сердце красное, пусть и с ранами…
Не жалеешь, отдав так быстро?
Это ведь не ломбард, родимая, —
не вернёшь, если встретишь вновь…
Не отказывайся от денег!
Их достаточно за любовь!..
Что ж, не хочешь? Тогда послушай:
если память затопит яму,
адрес знаешь. Ведь мы и души
у несчастных людей покупаем!
А твою – за двойную цену…
За тройную могу, коль придёшь!
Только долго мы ждать не умеем…
И уйми свою мелкую дрожь!..
А за сердце «в подарок» спасибо!
Но не жаль тебя, честно скажу…
Ну, иди… И до скорой встречи!
Возвращайся! Я тебя жду!

– Что на твоих ладонях?
– Пепел засохшей крови.
– Что на твоих ступнях?
– Когти небесных птах.
– Что это, в твоём голосе?
– Тени осенней мороси.
– Что в глазах твоих, бывших светлыми?
– Встречи счастья, без сердца – редкого.

Улыбнулась старуха радостно,
протянула руку трухлявую:
– Подписалась под тем, что сказано?!
Я кивнула, тихо вздыхая.
– Не печалься! Теперь не больно.
Я кивнула – она права:
у меня внутри всё спокойно.
Ничего. Пустота. Тишина.
– Вот. Тройная. Как обещала. —
По столу зазвенели монеты.
– Не берёшь?! Впрочем, так и знала…
Ну, тогда помогу советом.
Ведь тебе не долго осталось.
Понимаешь? И хорошо! —
Она снова заулыбалась:
– За углом сестрица живёт!
Она щедрая и не страшная,
дарит вечный, здоровый сон.
Только с нею шутить опасно!..
Да ты видела чёрный дом!
В общем, крикни – я всё устрою!
И, внимание, вот совет:
вызывай меня только ночью!
Она нервная, когда свет…

– Это кто? – Указала пальцем
на меня, как на мокрую мышь.
– Не бушуй! Это лучший донор!
– Отчего же, донор, молчишь?
Испугалась, иль не готова?!
– Я готова и не боюсь.
– Просто с жизнью прощаться не хочешь?
– Не хочу. Но сейчас решусь.
– Отчего же не хочешь прощаться? —
Удивилась всерьёз она,
сжав сухие серые пальцы. —
– Ты же всё уже продала!
– Отдала. Подарила старухам! —
Закатилась вторая сестра.
– Отдала? Ну и глупая дура!..
– Да, глупышка! – Ты! Не она!
В тишине растянулась пауза,
тремя струнами в острый круг.
И разбил напряжённые стёкла
изнутри меня сердца стук,
заскулила, скрутила болью
вновь обрётшая дом душа.
– Извини, сестра, я не дура!
По работе её спасла!
– Ну не даром пасьянс раскладывала!
Так и знала, что дашь ей шанс!..
Не скажу, что меня порадовала…
Ну, давай! Вводи её в транс!
Чтоб дорогу ко мне забыла,
не узнала твоё лицо.
Всё же, как ты в себя влюбила?
Разомкнула стальное кольцо?
– Помогла ей одним советом…
Кстати, скоро рассвет. Выбирай! —
– Закрутилась в руках планета. —
– Что, опять Красноярский край?
– Да ты глянь! Интересный случай!
Ставлю двадцать! И сразу в рай!
– По рукам! Принимаю вызов!
Добавляю сверху рояль!..

Так играют в торги от скуки
Смерть и Жизнь, выбирая цель.
Кто-то сложит крестиком руки,
для кого-то счастливый хмель.
Удивительно, что победа
напрямую зависит от нас:
ведь мы все говорили с ними,
только с разным набором фраз.

«В стылых комнатах одиночества…»

В стылых комнатах одиночества
всплески вспышек людских молитв:
лица бледные сердца чёрствого
не ломают гранитных глыб.
Знаю, встретимся пыльным облаком
под ногами чужих копыт,
что звучат равномерным топотом,
разбивая зеркало плит.
Тонкой нитью по жилам бешеным
кровью выложу твоё имя…
Слишком нежными, слишком тесными
души были. Теперь остыли…

«Нет, она не предавала ветер…»

Нет, она не предавала ветер,
не лгала осеннему дождю,
не скрывалась от дневного света,
не бросалась лживыми «Люблю!»,
не ласкала рук чужих, холодных,
не звала горячих и пустых,
не считала птиц своих голодных,
не читала символов немых.
Нет, она была другая,
и тонула в одиночестве другом.
Только мыслей ветреная стая.
Только лёгкость капель за окном.

«Ветви жмутся к стылой земле…»

Ветви жмутся к стылой земле.
Будто тут им теплее, голым,
будто там, в слепой вышине,
слишком много людского горя.

Будто улицы, что пусты,
вдруг нежнее станут к упавшим,
будто матери враз найдут
сыновей, на войне пропавших.

Будто силы, что выше нас,
соизволят высушить слёзы…
И деревья, почувствовав страх,
заплели деревянные косы.

«Скоро снег закроет раны красные…»

Скоро снег закроет раны красные,
повернув меня на новый круг.
Стали мысли о тебе гостями частыми
одиночества рассеянных минут.

Я была тобою восхищённая.
Ты был верным компасом в руках.
Песнями души порабощённая.
Распознавшая потери страх…

Кем осталась для тебя
в прогнившей памяти?
Сколько будет ИХ меж нами стыть?
Люди для чего-то ходят парами.
Нам раздельно незачем ходить.

Сожаления

Когда печальная ностальгия
становится гостьей моих ночей,
я вспоминаю Деву Марию,
и понимаю, что ты ничей.

Я плачу по молодости уснувшей
и по ошибкам в смешной судьбе.
Тарелка мыслей моих протухших
стоит, забытая на столе.

Мой милый, нежный, такой далёкий,
какие нити прошлого вплёл?
Зачем? Зачем оказался жестоким?
Зачем ты скомкал тот разговор?..

«Зима пришла в наш город незаметно…»

Зима пришла в наш город незаметно,
укутав в тёплый саван тень земли.
Опавшая листва дрожит по лету,
а снег стирает прошлого следы.

И воздух наполняется прохладой,
вдыхая новые надежды в путь.
Спасительное бьётся «значит надо»,
иначе раскрывая ту же суть.

«Такие тонкие грани…»

Такие тонкие грани.
На ножках хрустальных
стол стеклянный.

На паркете тёплом
острые стёкла,
следы крови.

Белыми тканями
пространство впечатано.
Острая крошка кашицей чавкает…

Стон стих.
Темнота бережно накрыла одеялом.
Вычеркните!

Из списка живых вычеркните!
Пятна памяти выскребите!
Руки грязные вымойте!
Под покровом ночи вынесите!..

И забудьте…

Смертельное

Одинокими выстрелами
вылетают мысли,
сливаясь в дробь,
выпуская кровь,
заливая пол.
Остывает ствол.
Вниз перчатки —
никто не узнает, чьи отпечатки.
Открытка на память
на месте оставлена.
Кривым почерком,
торопливой строчкою
синими чернилами
надпись: «Я любила».

«Розовый дым столбом…»

Розовый дым столбом
плотной пеленой облака укутывает,
нити одиночества, чёрным напророченного,
не спеша запутывает.

«Муравьи» в домах из кирпича
злобой заболоченной кишат,
грустью закрывают место, что осталось
от души, затравленно молчат.

И глаза под накипью забот,
правдой жизни, скомканной обиды
превращают всё лицо в змеиный рот,
где раздвоенный язык – зрачки.

«Пушинками рассвета бессердечного…»

Пушинками рассвета бессердечного
растают сны живые, непригодные.
Они напоминают нам, не вечным,
что мы, как ночь, останемся холодными,

что мы, как день, гореть за солнцем будем,
что слабыми, безвольными повиснем,
что будем помнить, а потом забудем,
сжигая адреса и пряча письма.

И в памяти Вселенной мы останемся
пушинками существ очеловеченных.
Мы снимся только век, а после – старимся,
рождая новых для Вселенной подопечных.

Мой ход

Какие мысли! Какие чувства!
С тобою рядом мне было пусто.

Без тебя – паруса гордые
выливали холодную боль,
я ловила, была полною.
Переполнилась – стала другой.
На порог – сильнее и выше,
на порог – хладнокровной луной,
децибелами голос тише,
километрами путь другой.
Я звала. Я сжигала свечи
волчьих глаз в темноте немой.
Я ждала. Я готовила речи.
Я надеялась на покой.

Стопкой писем и связкой книг
затопила комнату нежно.
Моё сердце с твоим стучит
одиноко и безнадежно.

Чудо? Скомкайте это слово!
И отправьте по ветру стыть.
Без тебя быть – давно не ново.
Выбираю козырной крыть.

«Гнилыми зубами резко…»

Гнилыми зубами резко
в голую плоть по сердце
впивались слепые мысли,
оглушая противным визгом.

Я ждала тебя! Кровь шипела,
разлагая больное тело,
иссушала его в порошок,
развевала по ветру. В мешок

я сложила свою любовь.
Положила в тяжёлый гроб.
Опустила на дно земли.
Посадила сухие цветы.

Мы летали: я – камнем в небо,
оголяя тонкие рёбра,
ты – одиноким вороном,
что не спит никогда. Всё поровну,

не так ли?!
Тугими струнами
пилили нежное,
потом иссякли.
Жевали вафли,
приторно-сладкие.
Сгорели.
Каждый в своём коконе.
Каждый в своём вареве,
со своей приправой.
Но не отпуская память,
глаз не закрывая.
Острым наконечником
для познания вечности
вспарывали шрамы
на засохших ранах.
С треском, плеском,
ржавым блеском
шипы выкручивали,
боясь ползучих.
Мы ждали случай.

«Прикрываешься щитом из объяснений…»

Прикрываешься щитом из объяснений,
будто от стрелы, несущей смерть.
Столько неоправданных волнений!
Медленных, бессмысленных потерь.

Я не воин! Сбрось стальные латы!
Не убийца – слабая внутри.
Жёсткая, суровая когда-то,
тоже хочет нежности, пойми!

Не гони меня! Такая гордая,
в цепи завязав и зубы сжав,
может отпустить и стать свободною,
позабыть про хватку, не держать.

Только сердце, что беспечно вырвано,
не простит, не сможет – нет его.
Не хочу бескровным помнить «было»!
Но прошу вернуть взамен твоё!

Короткое зимнее счастье

Нет нитей. Только следы,
дымящиеся исчезновением.
Мы были. Не я, а ты
не захотел отношений.

Не я, а ты по зимнему холоду
расстилал покрывало памяти.
Я его украшала цветами,
что во льду навсегда умирали.

Я сама виновата. Надеждами
обрекала на смерть прошлое.
Мы пришли другими, не прежними.
Я мечтала о невозможном.

Всё люблю, несмотря на выстрел
в моё сердце рукой безжалостной.
Две недели летели так быстро!
Быстро, грубо и всё-таки сладостно.

ГЛАВА 2

Если в 2006-ом году я ухнула в пропасть, то в 2007-ом я в этой пропасти уже освоилась. Лейтмотив неразделённой любви остаётся прежним, однако на его фоне появляются вкрапления каких-то новых лиц, мимолетных чувств. Стихотворения этого периода больше похожи на маятник мечтаний, чем на истинный покой. Ритм становится жёстким, настрой – твёрдым. Проявляется какой-то болезненный оптимизм.

Я всё ещё смотрю вовне. Но попадающие в поле моего зрения люди, предметы, события – случайны, внимание на них не задерживается. Поиск, как действие, уже обозначен, однако цель его не ясна.

Создаётся впечатление, что на мир смотрю сквозь детскую игрушку «Калейдоскоп»: блестящий узор складывается и тут же рассыпается, перетекая в другой, который повторяет историю первого. Пожалуй, я играла тогда – в свою привязанность к прошлому, в желание быть радостной и счастливой. С каждым стихотворением во мне крепла иллюзорная уверенность в том, что для счастья достаточно только взаимной любви. Я жаждала получить её извне, не понимая, что любви, кроме как внутри меня, больше нигде и нет.

Там, в пропасти, я не смотрела по сторонам. Более того – не замечала себя. Всё моё существо являлось проводником слов, совпадающих друг с другом звучанием, веселя меня по пути.

«Берегла в бумажном платочке…»

Берегла в бумажном платочке
слёзы горькие по мечтам,
заплетала в горячие строчки,
прижимала надежду к рукам.

И бесшумно скрипели ступени
(я не слышала – я спала),
заполняли комнату тени,
исчезала в тучах луна.

Так мучительно и печально
уходили иллюзии прочь.
А за ними ушли и отчаяние,
и безумная сладкая дрожь.

Сон покинул. Остались мысли
без иллюзий, надежды, мечты.
Я просчитываю все числа,
все минуты, в которых был ты.

Я не жду – я привыкла к обману
своих призраков о любви.
Я спокойна и как-то странно
отпускаю твои шаги.

Тишина поглощает память,
время жрёт мою сочную мякоть,
будни скалятся вечерами,
и, представь, не могу заплакать!

Мы теперь друг для друга прохожие!
Без обид и без лишних фраз.
Вот теперь мы стали похожими!
Только памяти пыльный пласт…

«Крылья тумана…»

Крылья тумана
накрыли город дурманом,
забрали чёрные слёзы.
Твои следы на песке
затёрли пеплом из капель.
Сожрали мысли, как падаль.
Купили серую краску
и растеклись по земле.

Занавес мокрый
вскрывает скользкие окна,
взрывает мёртвые души.
и затухает пульс…
Бросаю сердце без крови —
за всё платила любовью…
Отдай ключи моей боли
и я к тебе не вернусь.

Колдовство

«В большом чане,
в лесу дремучем,
свои печали
потуже, в кучу
сухого хвороста,
из сердца грустного
искру горести
огню до хруста!

Пылает пламя
дно чана лижет,
кипит водица
и паром дышит!
В безумном ритме
огромной палкой
луплю по чану
и мне не жалко!

Бушуйте страсти!
Гоните слёзы!
По силе власти
кидаю розы,
мечты, надежды,
смущенье, слабость,
пути, одежды,
слепую радость!

Кипит варево
красными брызгами!
Кричит варево
сочными визгами!
В сладкой ярости
рву прошлое,
нас не осталось!
Ни капли хорошего!

Сжимает вечер
в монетку солнце.
Бросаю встречи
и добровольцев!
Пусть всё смешается!
Зимой – сметелится
«не получается»,
потом «не верится»!

Пусть будет память
в зелье плавиться!
Мне было мало
грубого «нравиться»!
Мне было много
дано одиночества!
Я ждала долго!
Искала пророчества!

Теперь – ожидание,
стихи, рассказы:
пусть всё горит!
Всё вместе! Сразу!
И боль туда же —
пусть не тревожит!
Кусок души,
что забыть не может!

Две трети сердца,
что не разлюбит.
Ту часть вдобавок,
что не полюбит.
А остальное —
за малой частью.
Зачем мне сердце
без гири счастья?!»

В большом чане,
в лесу дремучем,
земля кричала,
сводила тучи!
Она стояла
с пустым телом.
Она молчала.
Вода хрипела.

Сожгла ведьма
любовь свою – яд.
Всё стало пеплом,
и нет назад
ни тропы, ни дороги.
Теперь свободна,
и без тревоги
вперёд гордо!

Лучи света
и шелест трав,
ночное небо
помогут встать.
И встретит крылья!
И сердце новое
в два счёта вырастит!
Потом. Багровое.

«Круги от камня, брошенного в воду…»

Круги от камня, брошенного в воду
в далёком, невесомом декабре,
ещё летят на сердце без тревоги,
ещё зовут, купаясь в сентябре.

Печалятся лучи в морозном небе,
ютятся в узкой раме от окна.
А я запомнила, где был ты и где не был,
а я запомнила, что я с тобой была.

Без слёз, без сожаления, без боли
картинки памяти в тумане просмотрю.
Последний раз гуляла я с тобою,
последний раз сказала, что люблю.

А я была готова на прощенье,
а я терпела, верила, ждала.
Но ты был не готов для отношений.
И я простила всё. И я ушла.

«Слёзы наточат мои кинжалы…»

Слёзы наточат мои кинжалы,
ядом солёным на лезвиях высохнут.
Я – как оса – раскалённым жалом
на нервах твоих зрачков повисну!

Я подарю тебе изумруды —
в зиму сквозь них веселее жить.
Я разложу своё сердце на блюде,
крови стакан, чтобы запить.

Я разрисую твои окна
в яркие краски жизни своей.
Я не позволю тебе сдохнуть!
Только не так! Согрей

на плите кухонной чайник —
я подойду. Открой!
Вырву с корнем твои печали!
Я заберу твою боль!

Я навсегда одного оставлю.
Даже в памяти сделаюсь клеткой!
Только любовь в существо твоё вплавлю!
С ней ты умрёшь быстрее ветра…

В предвкушении весны

Когда зима сжимается в комочек
и ветер распускает крылья,
по-нежному весенние и тёплые,
мы ищем на деревьях почки.

Мы набираем номера на циферблатах,
переворачивая время вспять.
Идём по старому и мокрому асфальту
под каплями хрустальных водопадов.

Мы верим в новое. Мы новыми ведомы.
Мы помним старое. Мы старое храним.
По указателям шагаем невесомым,
и солнце жжёт мой кокон синтепона.

Когда зима сжимается в комочек,
плохое всё сжимается за ней.
И нам легко. И мы летим.
Поставив точку.

«Зимний холод кусает руки…»

Зимний холод кусает руки,
говорит, что ещё январь.
Мы с тобой навсегда в разлуке.
Это правда. Ты знаешь, жаль:

никогда не проснёмся вместе.
Никогда не заснём вдвоём.
Я не буду твоей невестой.
Не увижу тебя женихом.

Нас растратит по каплям время.
Мы останемся лишь внутри.
Но не бойся – в тебя не верю,
как в меня не поверил ты.

Но не прячься – я знаю душу.
Я тебя отпустила легко.
Обещание не нарушу:
буду помнить.
Я буду помнить…

«Гора с плеч …»

Гора с плеч —
твоё молчание,
моё вдохновение.
Огнём печь
жуёт печали,
стихотворения.

Клином дробь
сверлит цель
непрерывную.
Вяжет сноп
мыслей хмель
беспричинные.

Гремит гром,
слепой свет
ведёт играючи.
Шипит кровь,
стрелы медь
в сердце плачущем.

Зовёт звон
тиши ночной
лаской верною.
Стоит трон,
грустит пустой.
Не-из-мен-но.

Сломанный фонарь

Сегодня снег – впервые за январь.
Скрывает грязь ковром из хрусталя.
А ты во мне, как сломанный фонарь,
тихонько тлеешь, душу бередя.

Сегодня диск оранжевым пятном
не греет и не сушит слёзы неба.
Зимы жестокой призрачный фантом
гремит плащом, укутывая беды.

Сегодня вторник. На исходе жизни
стоит, качаясь, слабенький январь.
Зима всё сыпет, сыпет снега брызги…
А ты во мне, как сломанный фонарь.

«Что мои печали?..»

Что мои печали?
Ютятся на ладонях.
Я другою стала,
перемолола боли.
Заколотила щели
от северного ветра.
И мне тепло, уютно.
И я не жду ответа.

Что значит год?
Моих скитаний славных,
отчаянных походов за тобой?
Всего лишь вечность.
Триста дней на грани.
В двенадцать месяцев обретшая покой.

Что значит мой звонок весёлый?
Что я простила, помню, сберегу…
Ты мне вернул меня! Я – вольная!
За это я тебя благодарю.

Настолько сильная
и от людей свободная!
Слезами о тебе промыла путь!
Крылатая, счастливая и гордая,
себе я не позволю вдруг свернуть!

Теперь в кулак зажала нити жизни!
Теперь моя судьба не убежит!
Теперь дышу! А значит, снова мыслю!
И сердце новое в моей груди стучит.

Теряю навык

Эй, подруга луна!
Подари мне новую жизнь!
Чтобы радость рекой текла,
без больных для души сюрпризов…

Дай согреться в лучах твоих!
В них теплее, чем здесь, под лампой.
Одиночества шёпот стих,
но труднее слова печатать,

ведь стихия воздуха – боль.
Ну, а я теперь не болею!
Скоро стану совсем другой…
Удивительно – не жалею!

На минуты

Исчезает в минутах огонь.
Мне не холодно без тебя.
Умоляю! Мечты не тронь!
Это всё, в чём счастлива я.

Это всё, чем дышу по ночам,
опускаясь до дна рассвета.
Ты преследуешь меня там.
Но в реальности тебя нет.

Знаю, это моя беда,
что забыть не могу так быстро,
что придумала для себя
твои чувства, поступки, мысли…

Мне не холодно. В темноте
я способна на слабость – плакать.
Я играю тебя в тишине,
размывая красками слякоть.

Мне нетрудно тебя забыть.
Мне болезненно не мечтать.
В этих углях и мне остыть.
На минуты себя отдать.

Золотые капли

Золотыми каплями
на ладони-призраки
время тихо падало
вперемешку с мыслями.

Улетали голуби
в облака безумные.
Оставались голыми
люди неразумные.

Замерзало озеро
на лучах искусственных.
Веселились позами,
облачаясь в бусы.

Для Земли окраины
жизнь небрежно вяжет.
Ветром души спаяны
на желаниях наших.

Небо тихо думает
в тучах, словно в тряпках.
На ладони-призраки
золотые капли…

В пижаме

Предвестник снега – зыбкая вуаль
наброшена на небо жёлтым цветом.
И тихо землю укрывает шаль,
давая белой красотой на всё ответы.

Фонарь, ближайший вестник затемнения,
вниз бережно проводит конус свой.
Деревья замерли в блаженном песнопении,
В уснувшем ветре вновь обретшие покой.

И редко сыплют нежные снежинки,
боясь прогнуть своим напором шар.
А я на цыпочках стою, как на пружинках,
смотрю из форточки и выпускаю пар.

А ты скучаешь по небу?..

«Взлетай со мной!
К небу из пластилина!
Не бойся упасть!
На земле – вата.
Я сама её постелила…
Полетели! Так надо.

Взлетай со мной!
Я скучаю по небу!
Там свободно, знаешь…
Там очень свободно.
Ты будешь там, где никто ещё не был…
Полетели со мной! Сегодня!»

И он полетел,
как она просила.
И он не упал,
утопая в её глазах.
Она смеялась.
Она его очень любила.
А он молчал —
ему нечего было сказать.

Она понимала.
Она всё понимала.
Но он должен был знать её крылья!
Она простила.
Она летала!
Сделав мечты свои былью!

Оставшись знакомыми на ветру,
они приземлились
без боли, без гнева.
И лишь через годы,
на старом пруду,
спросил:
«А ты скучаешь по небу?»

«Что это во мне? Память?..»

Что это во мне? Память?
Нет! У неё другие ножи
и она не умеет ранить…
Тогда что это?! Подскажи!

Что молчишь? Ты не знаешь ответа?
Я так маюсь уже целый год!
Подбираю себе браслеты
бесполезных и глупых забот!

В большой сумке несу акварель —
разукрасить следы от слёз!
Чтобы встретить другой апрель,
отыскать миллионы роз.

Что ты, милый! Не надо грусти!
Я сумею себя побороть!
В моём сердце немного пусто,
но и это скоро пройдёт!

Ты останешься – просто – другом…
Я останусь нежной в стихах.
Наши жизни идут по кругу…
Наши души стоят в глазах.

«Запретите мне дышать!..»

Запретите мне дышать!
Разорвите моё сердце!
Всё равно буду писать,
присыпая раны перцем.

Мне – не больно. Я смолола,
выжала весь сок из шрамов.
Я сломала все колонны,
на которых боль стояла.

Я люблю себя помучить,
чтоб до слёз! До крови в мыслях!
И потом мне будет лучше…
На один несчастный пиксель!

Только в выдуманном мире
глотку можно надорвать.
Раскрошите мою душу!
Запретите мне дышать!

«Пропасть не перекрыть…»

Пропасть не перекрыть,
как ни пытайся кричать!
Мост нам не постелить,
время – не раскачать.

Так и стоим – я здесь,
ты – тихо куришь там.
Бог, справедливость есть?!
Или всегда – пополам?!

Умные – мы не прыгнем:
знаем, что упадём.
Мы принимаем игры.
Порознь. Но – вдвоём.

«Что-то ещё осталось…»

Что-то ещё осталось.
Нелепое это «что-то»
мочит ресницы малость,
кажется, раз в сотый.

Что-то ещё скребётся,
а думала – всё прошло.
Дождь на сугробы льётся…
Хватит с меня «Мерло»!

«Одиночество выпячиваю…»

Одиночество выпячиваю
острым полукругом колеса.
Не паниковать! Всё схвачено!
Даже ледяная пустота.

Разорву всех
своим диким хохотом!
Перетру все косточки врагам!
Не цедите воздух нервным шёпотом!
Я покоя никому не дам!

Я, себя измучив, вас измучаю!
Не во имя истины своей…
Просто на сегодня выпал случай
выжженных слезами серых дней!

Я теперь – не просто боль ходячая,
псих на ножках, потненький урод!
Я есть ваше злое настоящее,
мстящее за пролитую кровь!..

Ему

Вдоль дороги серые букеты
разбросали ветви на ветру.
В моих жилах умирает трепет,
тот, который берегла ему…

Мои мысли вязнут на зубах,
губы кривятся от кислого табу.
На руках остался только прах
той мечты, что берегла ему…

День на прибавление идёт,
начиная новую игру.
От меня остался только лёд,
тот, что я отдам ему…

Я обещаю

Горели закатом
острые скулы, что рвали кожу.
В будущем марте
я буду весенней, похожей

на солнечный блик.
Одену сердце в одежду полегче,
оставлю от прошлого миг.
Приготовлю место для встречи.

Грустите вóроны,
я не умерла! Не исчезаю!
Я стану новою!
Я обещаю.

«Я ухожу. А ты не скучай…»

Под впечатлением от повести Владислава Крапивина «Лето кончится не скоро» цикла «Сказки и были Безлюдных пространств».

Я ухожу. А ты не скучай.
Мне будет там хорошо.
Там на лугах стоит Иван-чай,
розовеет мое плечо!

Там облака, как на ниточках змей,
вьются столбами ввысь.
Солнечный жар сквозь пучки лучей
нежно стекает вниз.

Там тишина тугою струной
рвёт межпространство звоном.
Место зовётся Моей Страной.
Детской Мечтой. Домом.

Скажите…

Скажите, судьба права,
если разводит руки?
В памяти пустота,
на автомате, без звука.

Скажите, я оживу?
Поймают ли крылья ветер?
Не знаю зачем, но жду
на остановках ответа…

Скажите, мне долго стыть?
Сердце с боков подмораживать?
Я не умею любить.
Но знаю, запомню каждого…

«Шаг в невесомость…»

Шаг в невесомость.
А там на колени.
Мы упадём. Упадём.
В сторону робость.
В судьбу не верим.
Только вдвоём. Вдвоём.

По небу тени —
наши крылья,
брошенные дробить высоту.
Листву деревьев —
в ладонях пылью —
сдую в синюю пустоту…

Сжигая страхи,
берём за память
улыбок вихрь и тела дрожь.
Руками сделай
два верных взмаха.
Забудь про воздух. Потом вернёшь.

«– Ты вредная…»

– Ты вредная.
– Да.
Она пожимала плечами.
Ей было плевать.
Он не знал о её печали.

– Капризная.
– Что ж!
Она разводила руками.
И слабая дрожь
не сердца, а просто камня.

– Я друг.
– Бывает.
Кивала она головою.
Он друг, а не знал,
как грустно бывает одною.

– Увидимся?
– Может.
Она растворялась во тьме.
И память, как брошка,
кололась булавкой в руке.

«Холодный ветер нанизывал на иглы…»

Холодный ветер нанизывал на иглы
замёрзшие тела прохожих по пути.
Меня не встретил на этапе глупых игр.
А мне – забыть тебя и мимо не пройти.

Смеётся лёд под скользкою подошвой,
и руки в стороны, как в лихорадке бьют.
Ты – ветер злой, а я спешу прохожей
найти спокойный от мечты приют…

«Ты…. Столько испортил крови…»

Ты…. Столько испортил крови.
Подарил мои ночи без сна.
Тротуары от луж мокрые.
В этот город пришла весна.

Где мне взять к равнодушию силы?
Понимаю – так до́лжно быть.
Светлых ангелов попросила
дать мне помощь: тебя забыть.

Кто ты? Выдуман, нарисован
воспалённой душой моей?
Ты останешься невесомым,
тихой грустью спокойных дней.

Я не знаю при встрече новой,
что скажу. Да и надо ли, «друг»?
Обозначен молчанием сонным
на двоих раздробившийся путь.

«Наверное, это конец…»

Наверное, это конец.
Но не конец начала.
Я – девушка, ты – юнец.
Я раньше не понимала.

Да и сейчас (что скрывать!)
мне в это не хочется верить.
Я буду тебя вспоминать,
дрожа у закрытой двери.

Я буду с тобой дружить,
звонить, иногда встречать.
Я буду и дальше жить,
стихи о тебе писать…

Но ты всегда будешь там,
за гранью моих надежд.
Себя раздавать делам,
учить по пути невежд.

Но ты всегда будешь там.
А я – в лабиринте строк.
Покорны судьбы колтунам,
мотаем отмеренный срок…

Шёпотом

Пожалуйста! Обними меня.
Давай постоим вот так.
Там в небе моя звезда
к твоей пробивает тракт.

Без слов. Обволакивая тебя
руками и тёплым телом,
прощаюсь. И закрываю глаза.
Мы падаем снегом белым.

Пожалуйста! Не отпускай!
Не отпускай меня…
Ещё чуть-чуть и простое «прощай»
я разверну в слова…

«Спиралями гремело время…»

Спиралями гремело время,
на новый круг вбирало тело,
круша забытые потери,
обиды – в нитки так умело!

Слагаю строчки чувств, как новых,
по старым буквам методично.
И старый город будто сонный,
над ним парю в полёте птичьем…

Я улетаю! Остывайте
мои печали, беды, боли!
Я обошла вас по спирали!
Я отпускаю вас на волю.

Я никому из вас не верю.
Мне нет до вас отныне дела!
Спиралями гремело время,
на новый круг вбирая тело…

«С во́ронами…»

С во́ронами
возвращаюсь в дом.
Сломанная
память в нём.

Радостная
песня вслух.
Лакомство мне —
новый «друг».

«Ты другой. Ты не мой идеал…»

Ты другой. Ты не мой идеал.
Ты живой – так кричит твоя жизнь.
Не тревожусь – моим не стал,
для меня ты не главный приз.

Ты – весёлый, внутри – больной
одиночеством в грубых мыслях.
Мы немного схожи душой.
Как осеннего дня листья

мы кружим на устах людей,
рассыпаемся на улыбки.
Мы боимся общих путей,
осуждающих, злобных криков.

Я не думала о тебе.
Но сегодня твои объятия
нашептали моей судьбе,
что мы время впустую тратим.

Я смеюсь и не вижу НАС,
приглушая в сердце иголку.
Для других я пускаюсь в пляс.
НАМ играть всё равно без толку…

«Скажи, ты играешь?..»

Скажи, ты играешь?
По чувствам слабым.
Мысли швыряешь
безумным стадом.

Тебе весело?
Изводить души.
Новый месяц —
ты мне не нужен.

Что можешь дать мне?
Какой опыт?
И слёзы горькие
в пол штопором…

А самое страшное —
ничего не надо!
Просто – смотреть
и идти рядом.

«Мои мысли о тебе…»

Мои мысли о тебе
стали повседневными,
как умывание по утрам,
как заправление постели…

Мои чувства для тебя
превратились в нужные,
как улыбки для других
в дни пустые, вьюжные…

И я не жду тебя.
Как на сломанной станции
гудят духи-поезда…
Сердце глухо мается.

«Дымится снежной лавиной…»

Дымится снежной лавиной
пейзаж одиноких гор,
затянутых паутиной,
с небом ведущих спор.

Хрустальными каплями солнце
спадает с усталых плеч.
В гранёном стакане спокойно —
в калачик, зажмурившись, лечь.

Висит, рассыпаясь нотами,
флюгер на голой стене.
Гремят хвостами кометы,
к моей приближаясь земле.

Пространство холодными звёздами
пучит свои глаза.
Пустые ошибки прошлого
для будущего учла.

Волны руками в движении…
В танце я спасена.
Не больно при поражении.
Лишь бы осталась луна…

«Я берегу тебя…»

Я берегу тебя.
В своей голове глупой
поступками.
Ты будешь всегда таким,
каким я придумала.
Сутками

плавятся свечи
в зрачках глубоких.
Музыка.
Я боюсь даже думать,
что ты вернёшься.
Узники

собственных
накачанных слезами
слов.
Что со мной?!
Почему ещё рвусь к тебе?!
Вновь?..

«Поздний вечер давит на виски…»

Поздний вечер давит на виски.
Просмотрела день на телефон.
Разрывались мысли на куски
и дробили по минутам дом.

Моя ваза ждёт твоих цветов,
не подаренных тобою никогда.
И меняются гримасы снов,
и шумят весенние ветра…

Вновь стою на гранях тишины,
я ищу миры свои, планеты,
на которых только радостное «мы!»,
беззаботное, летящее по лету…

«Стоят слёзы в глазах тротуара …»

Стоят слёзы в глазах тротуара —
грязные лужи талого снега.
Бредут люди – пустые тары,
едят воздух, глядят на небо.

Скрипит ветер, сухие ветви
дерут гриву его седую.
Я нахожусь в черте «дети»,
но, как старуха, сижу – тоскую.

«Горький чай…»

Горький чай.
Цвет лица испорчен.
Намечай
на душе отточенной,

как снайпер,
штрихи-жизни.

Получай
дуру безумную!
Вырезай
дыру лунную,

как звездочёт
в телескопе.

Не скучай!
Пригласи клоунов.
Вылей чай
в глотку сонную,

как я,
в ожидании.

«Что может быть прекрасней…»

Что может быть прекрасней
стеклянной пустоты весны?
Её жестокого молчания?
Её холодной тишины?

Её растянутости суток
и блеска редких фонарей?
Глядящих фарами маршруток?
Бредущих занятых людей?

Что может быть больнее
её несправедливых пар?
Кто возраст даст душе моей?
Мир молод и смертельно стар…

«Пишу, как дура, новые стихи…»

Пишу, как дура, новые стихи.
Кляну себя за мой обман усталый.
Я ненавижу эти белые листы!
Всё – одиночество. Так долго закаляла

свои эмоции и слёзы по мечтам.
Сегодня – прорвало. И плечи
осунулись. И мысли по рукам
стекают в этот долгий вечер.

Простите, красные опухшие глаза!
Пустому телу сотрясаться
в рыданиях до боли тяжело. Моя душа
к безмолвию не хочет прикасаться.

«Удушающий кокон мыслей…»

Удушающий кокон мыслей
слепит глаза паутиной.
В рвотных позывах душа.
С миром я не едина.

И содрогается тело,
колени под животом.
Помню, когда-то пела
светлое о живом.

Гибкая психика, время —
лучшие доктора.
В сердце сплошные потери.
Вера в любовь умерла.

«Устала от обещаний!..»

Устала от обещаний!
Какое-то издевательство:
прошлого злые прощания
обратно монетой катятся!

Теперь Я печалью изъедена,
Я стою на краю незнания.
Глупая девочка-вредина
не верит ничьим обещаниям.

«Прости меня, моя мечта!..»

Прости меня, моя мечта!
На берегу летящей жизни
я отказалась от тебя,
своих безумных нежных мыслей…

Да и кому нужна любовь
без плоти? Только вихрь точек,
связующих вагоны слов
в сухие караваны строчек…

Да ты сама, мечта, без тела!
Висишь туманом в голове.
А я осталась в меру смелой
и в меру верною тебе…

А я осталась на земле…

На «а»

Может быть это глупо:
ждать от него звонка?
В сердце вплавлять минуты —
что за смешная тоска?

Он не спасёт. Он – занят:
вечные гири-дела.
А ожидание давит,
кругом идёт голова.

Хоть бы часок разговора!
Чтением жгу вечера.
Время идёт за словом…
Время сжигает меня.

«Если только исчезнет луна…»

Если только исчезнет луна,
чёрным пеплом задушит ночь,
я посмею забыть тебя
и уйти в одиночестве прочь…

«Какой холодный ветер!..»

Какой холодный ветер!
А на твоих губах утро —
это моё счастье
видится в будущем мутном.

Иссохшее серое сердце.
Из трещин струится пар.
Ты видел тысячи женщин!
И только одну проспал.

И только одна осталась
занозой в твоей судьбе.
Обманывай их хоть сколько!
Но только не ври себе.

«Вино горькое…»

Вино горькое,
скатерть белая —
мои поминки
тому, что сделала.
Мои мысли
кружатся хвоей
в старом лесу,
со смертью сдвоенном.

Моя сущность
по телу мается
слепой грустью,
лёгким румянцем.
Она ищет.
С собой борется.
И ветер свищет —
с ней ссорится.

Сухие ветви
весной сказочной.
в руках – пепел
мечты – осадочный.
И дождь рвёт
серое небо.
И каплям этим
долететь бы,

упасть на лицо
и дать сил.
Возьми кольцо —
ты его не носил.
Отдай фату —
я её не надену.
В тебе не найду,
кого так хотела…

Сердце

В этом лесу,
где с ветвей роса —
гирляндами вниз,
где судьба —
золотыми лучами под ноги,
сердце я несу
на ладонях ввысь,
на полёт голодная.

Там, достигнув
неба картонного
в белых дырах —
как будто звёздного,
задеваю им
хрупкий небосвод,
утомлённая,
грозная.

И ни слова вслух!
Сердце не стучит,
замерло в руках,
обречённое.
Невозможность двух —
когда лишь один
навсегда «моим»
наречённый.

«Рыцари – скупы, а принцы – похотливы…»

Рыцари – скупы, а принцы – похотливы.
Между ними я ищу свой идеал.
Расшибаются о берега приливы,
разбиваются об острый камень скал.

Я не плачу – моё сердце ноет.
Для надежды не хватает сил.
Этот день мне не принёс героя.
Этот ветер меня просто задушил.

Разговорчик

– Здравствуй, – взглядом насквозь.
– Здравствуй, ну как дела?
– Знаешь… Зачем мы врозь?
– Так захотела судьба.

– Если не верю в судьбу?
– Что же! Меняй богов…
– Я без тебя не смогу!
Милый, довольно слов!

Голову плавно в сторону,
локоны по плечам:
– Знаешь… Страдали поровну.
каждому в сердце шрам.

Может, ты остановишься?
Я же решила, смогла!..
– Скольким богам ты молишься?
– Время. Я занята.

Долго стоял в темноте.
Запоминал шаги.
С каждым заходом – не те.
С каждым восходом – мы.

«И эта жизнь…. Какой она была бы?..»

И эта жизнь…. Какой она была бы?
Среди остатка бешеных обид,
стараясь влиться в «денежное» стадо
гламурных мальчиков, качающих под бит;

ложиться третьей, подгнивая снизу;
дурманом накачаться до пьяна;
всегда идти по ржавому карнизу;
сгибая спину, нежно лгать в глаза…

Но дух сильнее тоненького тела,
он словно воин держит эту бронь.
Пересмотреть и изменить успела
свои желания, реальность. Как огонь

гореть мне предназначено не телом!
Душою упиваться и тонуть
в глазах, что поднимаешь ты несмело,
боясь меня нечаянно спугнуть.

Сейчас иду по очень тонкой нити,
не успевая раскачать свой шаг,
но не прошу у неба «Помогите!» —
пусть без вмешательств мы сыграем акт.

«А потом будет ночь…»

А потом будет ночь,
блестящий чёрный асфальт,
мокрые листья ветвей
и мои нервы – сталь.

Будет привычно ночь
рядом лежать со мной,
тихо вздыхать, скрипеть,
мысли вести войной.

Будет шипеть одеяло —
я неспокойно сплю.
Может, немного устала?
Может. Давно не люблю.

«Фонари, комары – романтика!..»

Фонари, комары – романтика!
Поджигая остатки надежд,
блики радости в светлые фантики,
«Антимоль» – для проевших плешь.

На атласные ленты-бантики
извела свой девчачий успех,
назвала очень нежно – «кантики»
и запрятала ото всех!

Книга, кресло, торшер – экзотика!
В летний вечер мотаю ватт.
Их внимание, как наркотик,
для стихов, растянувшихся в ряд.

«Прятала глаза…»

Прятала глаза.
Но в потоке лиц
не смогла узнать,
не смогла найти.

А теперь – плевать!
Пусть плывут тела!
Не смогла сказать!
Не нашла тебя!

«В глазах – блеск…»

В глазах – блеск.
Отчаянная.
Мысль – всплеск.
Отчалила
за ночью в день.
Ищет знак.
С ресниц – тень
смывает мрак.
Вдох – ритм.
Вёсла в воду.
За битом бит —
её мода.
Шипит гладь —
ножи-вёсла.
Не надо гнать.
Уже поздно.
Тсс!

Не тревожь её.
Знает дорогу.
Подними лицо.
Половина года…
Тсс!

«Тебе спасибо…»

Тебе спасибо.
Теперь я знаю:
умею писать стихи.
Вот только без боли они, как штампы,
без чувств – словно парусник на мели.

Молчит чернилами синий стержень,
рука упрямо вдоль тела висит,
кусается прошлое, словно шершень,
и тень – на белом листе – паразит.

Я крикну внутрь – от стенок эхо.
Там ничего давно уже нет.
Так что же? Мне без любви поэтом
не стать?
Почему ты молчишь? Ответь!

Взмах

Скрипит натруженный механизм —
мне на бумажных крыльях
сколько не бейся: ни вверх, ни вниз,
цепи покрылись пылью.

Как ни проси – на своих плечах
ношу нести земную.
Взглядам из прорезей в колпаках
я безразлична всуе.

Грубая правда – мой эшафот —
доски лежат без тёса.
От возбуждения глупый народ
глушит словами хлёстко.

Босыми ногами ловлю тепло
досок, нагревшихся за день.
Люди затихли, а вот и бревно —
плаха-цилиндр рядом.

Нет приговора! Память моя
тянет меня в начало.
Шаг, на колени, наклон, голова,
окружена палачами.
Взмах…

«Каждый сам выбирает, где падать!..»

Каждый сам выбирает, где падать!
Что писать, а о чём – молчать.
Нам при новых да точно знать бы:
стоит заново начинать?

Нам при новых да сердце в клетку,
скотчем раны, в альбомы – прошлое.
Уклониться от выстрела меткого,
в кулаке зажать плод иссохший.

Каждый носит с собой солому —
подстелить под колени синие.
Я ведь тоже для новых новая.
Вместе ищем себя красивых.

Скачать книгу