Рихард Феникс. Том 1. Книга 1. Горы бесплатное чтение

Глава 1. Инициация

Мы есть знания и суть проявления всего сущего. Мы слишком сложны для вас. Мы говорим через вас. И даруем вам силу, наблюдаем, как вы её применяете. Мы можем дать, можем отнять. Мы не добро и не зло.

Вы приходите неразумными в наш мир, слишком тяжёлые и громкие. И уходите такими же.

Вы причиняете себе боль. И говорите, что это ради нас. Но это ради вас. Это не позволяет забыть, что вы не одни.

А вы так боитесь одиночества.

– Режь тоньше, смелее, одним движением. Не сомневайся. Боги всё видят, всё знают. Не бойся. Посмотри на меня. – Мужчина взял тощего мальчика за плечи, встряхнул, заглядывая в расширенные от ступора глаза. – Рихард, посмотри на меня!

– Папа, боги точно примут меня? – стуча зубами, повторил тот в который раз. Горечь в горле, скулящий после пятидневного поста живот и духота изматывали всё сильнее.

Из-под низкой соломенной крыши дома, вырубленного в известняковой скале, показался край серого плаща. Он прошуршал по границе темноты и замер. Старик, который его носил, с кряхтеньем уселся в плетёное кресло в тёмной нише. Привычно управляясь одной рукой, он раскурил от спички трубку, висящую через шею на золотой цепочке. Глаза старика весело блестели, тонкие губы выпускали дымные колечки.

– Рихард, – тихо позвал старик, – ты сможешь.

Мальчик быстро закивал, склонился, чтобы видеть из-под навеса морщинистое лицо.

– Ты сильный и умный. И у тебя есть цель. – Старик тоже чуть пригнулся, подмигнул мальчику. – Ты сможешь избежать моей участи. Боги не отнимут твою руку, и ты сможешь жить под солнцем. Я предал богов, за то они забрали мою силу и мою тень. Я был слаб, Рихард. Но ты-то у нас сильный.

– Послушай деда, – кивнул мужчина, не убирая рук с плеч мальчика. – Верь в свою цель!

– Папа, я понял. – Рихард сделал шаг назад, освобождаясь от отцовских прикосновений, подошёл к границе между светом и тенью низкого навеса, присел на корточки, заглянул и спросил: – Деда, а если нет, у тебя там поместится вторая кровать?

– Поместится, – кивнул старик и показал внуку кулак. – Режь плавно, будто руку в ручей опустил, и вода её колеблет.

Рихард посмотрел на старика, который с момента проклятья богами ни разу не был под солнцем, покачался с пяток на носки, собираясь с силами, и встал.

– Папа… Я, кажется, готов, – со смущением произнёс мальчик.

– Вот и хорошо. Держи. – Отец снял с руки широкий толстый браслет из чередующихся кусочков кожи, дерева, кости и металла, отстегнул изнутри загнутое, короткое, в пол-ладони, лезвие и передал сыну. Рихард замешкался, глядя на руку отца. От кончиков пальцев до плеча её покрывал старый вырезанный узор из перьев – особый символ племени Феникса. Кожа под браслетом была белая, а вокруг – загорелая, как кора столетнего дерева.

– Так сколько мне там… быть? – Рихард осторожно взял лезвие, отметил его тонкость и лёгкость.

– Боги скажут, когда ты можешь уйти.

Отец обнял сына, развернул к двум скалам-близнецам, отстоявшим друг от друга в метре. В середине этих утёсов, будто пробитые насквозь колоссальным копьём, были короткие пещеры, как дырки в бусинах. Между ними застрял плоский камень, на котором Рихард должен был развести костёр. В пещерах, по поверьям, жили Фениксы.

Мальчик выдохнул, пробежался взглядом по редким, выбитым в правой скале ступеням, отмечая, как лучше поставить ногу, когда будет лезть, ощупал сумку через плечо, слегка коснулся острого лезвия, поющего в ладони, и почувствовал прилив сил.

– Возвращайся Фениксом, – напутствовал отец. И вторили ему жители деревни, чьи левые руки были покрыты изящными узорами из перьев.

Рихард закрыл глаза, в последний раз прошептал детскую молитву и упрямо пошёл вперёд, к краю поселенья, где стояли эти утёсы. Все свои двенадцать вёсен мальчик мечтал покорить каменных великанов. И вот время настало.

Шаг за шагом: схватился рукой за уступ, подтянулся, чуть передвинул ногу… Сколько же детей из его племени так же карабкались в своё время?.. Перетянул лямку, чтобы сумка перевесилась на спину, перелез через выдающийся корень ползучего дерева, забрался чуть выше. Тень упала на лицо – это край кострового камня. Он уже близко.

Поселение отсюда – маленькое, людей на улицах не видно: все разбрелись по делам, да и не принято было наблюдать за чужой инициацией. Он и сам раньше никогда не смотрел, потому что отец не велел, но обещал: «Вырастешь и сам всё узнаешь». Вырос.

Рихард в последний раз зацепился за какой-то кустик, нашарил край проёма, напрягся и втащил себя в прохладу. Восторг и усталость сменились разочарованием: короткое сквозное отверстие в три шага от входа до входа, и в другой скале точно такое же. Ничего интересного. Никаких позабытых вещиц, только несколько белых ляпок помёта.

Скинув сумку, мальчик достал спички и лёгкий кирпичик сухой стружки. Разломил чуть скрипнувший брикет пополам, выложил в почерневшее углубление кострового камня и поджёг. Бледные волокна занялись быстро. Ветра не было, темнело. Лепестки пламени танцевали между двух скал.

Рихард облизал сухие губы – в последний день поста воду нельзя было пить. Руки дрожали, даже ощущение лезвия, переходящего в их семье по наследству, больше не придавало сил. Мальчик уселся, закатал широкий рукав, выдохнул и сделал первый волнистый неглубокий надрез на левом предплечье. Больно.

После каждого десятка вырезанных перьев Рихард бросал в огонь щепоть то соли и благовоний, то еловой коры и янтарного порошка. И каждый раз танец пламени становился безумным на краткий миг. Мальчик зализывал раны и резал, резал, резал.

Он пропустил момент, когда в пещере напротив появился неясный образ. Уже и под снятой рубашкой под краем левой ключицы темнели узоры из перьев, уже почти оскудели запасы костровой подкормки, как кто-то всё же пожаловал. Рихард сидел, скрестив ноги, чуть наклонившись вперёд, борясь со сном и голодом, позволяя жару опалять лицо и шею. Разрезы на руке зудели и чесались.

Тот, напротив, сидел в такой же позе, чуть улыбаясь, на кончиках его пальцев плясало пламя, глаза сияли. И Рихард, вглядевшись, внезапно узнал в незваном госте себя.

– Ты сделал достаточно, чтобы пробудить силу! – не раскрывая рта, прямо в голове остолбеневшего Рихарда, произнёс звонким мальчишеским голосом – его голосом – древний бог Феникс, явившийся в образе нового последователя. – Я принимаю твою жертву и дарую тебе свою силу!

Рихард покачнулся, лезвие стукнулось о колени и отскочило в костёр, огонь вспыхнул, опалив брови, и мир погрузился во тьму. Рихард Феникс спал и видел первый сон в своей взрослой жизни.

Глава 2. Предназначение

Вы боитесь одиночества и сбиваетесь в стаи, становясь всё громче и плотнее. Если вы что-то решили, то уже не отступитесь. Плечо рядом не позволит упасть. Вы вдохновляете и вдохновляетесь.

Вы отражаетесь друг в друге. И боретесь со своими отражениями. А, победив, вы любите друг друга. Вы считаете любовь высшим проявлением благодетели.

Мы не добро и не зло. Но через вас наша сила служит одному во имя другого. И это прекрасно. Это дарует жизнь.

Вы враждуете – и это прекрасно. Вы любите – и это прекрасно. Вы заботитесь о слабых, чтобы дать им силу и победить её. Вырасти над собой через другого. И это, безусловно, достойно восхищения.

Вы делаете так много ради нас. Но нам этого не нужно. Мы наблюдаем и направляем. Существуем, пока существуете вы. Ведь вы – наше отражение в неспокойной глади воды.

Он спал и видел сине-белый стяг в россыпи звёзд. Он даже помнил его, но не узнавал.

Он видел себя, но другого, взрослого и отважного. И чувство отваги было на границе с отчаянием. И видел людей, идущих за ним. И люди эти были ему верны. И были они разные. Но сильные. И все – его. И между ними, проходя то вокруг, то насквозь, и находясь будто всё время напротив, был тоже он, но как сейчас – маленький и тщедушный. Ещё боящийся всего, но желающий стать храбрым и оставаться честным. Как минимум честным с собой.

– Сила моя – теперь твоя, – заговорил тот, другой, обращаясь к блудному сновидцу, – Тебе уготовано вершить добрые дела. И для них тебе потребуются помощники. Но не все они изначально чисты, как ты. Не все они праведны и мудры. Не всем досталось любви родных и близких. Не у всех было такое хорошее детство, как у тебя. Найди их. Найди свою сотню чёрных угольков, на которых огонь по праву обретённой силы станет ещё жарче. Защити то, что дорого. Найди то, чему жаждешь служить. Не предавай своих убеждений, последователей и рода.

Тот, другой, замолчал. Мальчик не сводил с него глаз. А взрослый Рихард на вороном коне направлял идущих за ним людей наперерез чему-то неведомому, страшному, искрящему молниями, шипящему и злому.

– Кто это? – мальчик отступил, чтобы лучше видеть несущийся ужас, ясно осознавая, что всё это сон.

– Ты узнаешь в своё время. Оно изменит лик, но не суть, что есть разрушение и смерть. И если вы не победите, от ярости и жадности его треснут небеса. И грозный бог всенощный откроет второй глаз. И тогда одному из нас, забрав своих потомков, придётся сгинуть, ведь некому будет продолжить род и передать свои силы…

Лязг оружий заглушил последние слова бога Феникса. Головы людей, что следовали за своим предводителем, отделялись от тел и обращались горящими головёшками. Одна из них подкатилась к ногам мальчика. Зелёные глаза, полные удивления, совсем молодое лицо, алые волосы, которые пожирало пламя. Шипение и вонь обгорелой кожи.

Рихард отпрянул и тут же упал на землю… Нет, на холодный пол пещеры в скале. Костёр искрил. Пламя, ещё не погасшее, разлеталось во все стороны. Нет, его разносили на крыльях налетевшие птицы. Они не кричали, не щебетали. Они были молчаливы и страшны. Дымно-прозрачны. И их чёрные глаза жутко сверкали в алых сполохах.

И только звон металла о камень, да гром далёкой грозы напоминали о реальности… Нет. Ещё невыносимо болела рука.

Спросонья откинувшись назад и оперевшись на локти, Рихард и думать забыл об инициации. Но натянутая и разрезанная кожа жгла посильнее отлетевшего в лицо уголька.

А дикие птицы – почему-то Рихард назвал их про себя мёртвыми – пролетали насквозь оба отверстия в скалах, едва не задевая мальчика крыльями. Они всё бросали и бросали что-то в костёр, а за ним, сколько юный Феникс не вглядывался, не мог увидеть того, другого себя – воплощения бога.

Мальчик лёг на спину, выпрямив ноющую руку, почувствовал разом и холод, и голод, и жажду. И пожелал, чтобы всё это поскорее закончилось. Там, внизу, отец наверняка что-то приготовил для него, ведь, как было заведено, два дня после инициации принявший силу Феникса может есть всё, что угодно, и никто не в праве ему отказать.

Что-то твёрдое ударило в пустой живот, отпрыгнуло и шлёпнулась справа. Мальчик пошарил и нащупал шероховатый плод с мягким бочком. Пальцы, почувствовав слабину, нажали. Погрузились в ароматную мякоть. Запах дурманил. Рихард поднял плод надо ртом, сжал, смакуя терпкую сладость и задаваясь вопросом, откуда птицы в это время года взяли персик. А, может, это сила бога? Его распоряжение, чтобы не дать новообращённому последователю погибнуть от голода и жажды?!

Рихард не знал ответ. Да и не хотел знать, он приник к разрыву в тёплой кожице и высосал ещё сока. А потом впился в нежную мякоть. Он подавился, закашлялся и сел, привалившись спиной к стене, чтобы не мешать вихрю мёртвых птиц. Быстро и жадно сгрыз персик, старательно слизал с пальцев пряный сок. Косточку же сунул в нагрудный карман, чтобы позже сделать из неё талисман. Это казалось отличной идеей – ещё одним доказательством произошедшего.

А птиц становилось всё меньше. Несколько последних всё же задели мальчика крыльями – будто хлестнул холодный ветер, – и растворились в ночи. Костёр потух. А потом туман, поднявшийся с гор, поглотил всё: и скалы инициации, и последние искры, и недавний сон-провидение. И мальчик окружённый невесомыми облаками, впал в забытьё.

Глава 3. Первый полёт юного Феникса

Иногда лучший выбор – не идти по пути своего предназначения. Измените судьбу, если на то есть желание. Если у вас достанет силы и смелости. Будьте готовы дать слово и сдержать его.

Мы – боги – замолкаем. Теперь дело за вами. Мы будем лишь наблюдать.

– Сны – твои знаки, проводники и подсказки. Они – вневременные нити, связывающее всё сущее, крепко оплетающие историю, где нет ни будущего, ни прошлого, а всё оно происходит прямо сейчас. Твоё предназначение – измени его, если сможешь. Если ты уверен, что оно не по тебе. Но помни, что я вверил в твои руки судьбы иных народов. Время неумолимо приближается. И ты – песок в часах, что не может не течь. – настойчивый голос шелестел над ухом. Или не голос вовсе… Шорох? Капли? Да, что-то мерно капало. Дождь.

Мальчик открыл глаза. Он лежал, свернувшись калачиком, подложив под голову пустую сумку, а снаружи звенел первый весенний дождь. Стылый туман заволок всё вокруг, клубился у самого входа в сквозное отверстие в скале, будто незваный гость, но внутрь не стремился входить.

Рихард сел, размял ноющие плечи, потянулся к размытому костровищу и зачерпнул пригоршню воды. Пальцы коснулись холодного металла, раскатанные широкие рукава рубашки сразу намокли. Мальчик вылил влагу в рот, ещё плохо соображая спросонок. Потом медленно огляделся. Ритуального ножа нигде не было. В неверном свете оглядел руку и с удивлением заметил, что почти весь узор зарубцевался – магия Феникса, не иначе.

Подтянул колени к груди, положил на них ещё тёплую сумку и из-под прикрытых век смотрел, как капли разбивались о костровой камень, не попадая в скальный проход, будто стоял невидимый барьер – маленькое нежданное чудо, забота бога, от которой на душе становилось тепло.

Потихоньку дождь стих. Первый густой солнечный луч пробился сквозь низкие тучи, разогнал туман. Второй и третий, и уже умытые скалы засияли при свете нового дня, возвышаясь среди тёмных макушек деревьев.

Рихард подполз к краю, провёл рукой по ровной полосе между пещерой, куда не проник дождь, и влажным костровым камнем, и тут же на сухой пол стекли несколько струек. Дух Феникса ясно говорил, что инициация завершена.

Мальчик вгляделся в лужицу, где ночью плясал огонь. Вчера ли это было или несколько дней назад – будто целая вечность минула. Там, в углублении, лежал ритуальный нож, но его форма была странной: к рукояти наплавились кусочки металла – и сразу вспомнились чёрные птицы, и звон оружия, и сон…

– Проводники и подсказки… Как же там дальше… – прошептал мальчик, споласкивая нож в лужице от пепла и кусочков растопки.

Он стиснул металл в руке, примеряясь, взвесил. Да, теперь тот лежал в ладони гораздо удобней, хотя и стал чуть шире, чем хотелось бы.

– Ну ничего… – Рихард подбросил нож в воздухе, тот закрутился, блеснув искривлённым ребром и легко лёг в подставленную ладонь. – Теперь ты будешь моим талисманом и оружием.

Феникс стянул рубашку, замотал в неё нож и сунул в сумку, перевесил её через плечо. Пора было спускаться. Мальчик выглянул вниз и нахмурился – редкие выдолбленные ступени с этого места виделись скользкими и ненадёжными, полнились водой. Оплетающая скалу чахлая растительность, проросшая сквозь подушки яркого мха, едва держалась, чтобы не сползти вниз, а узловатый корень дерева и вовсе казался коварной подножкой.

Мальчик почесал щёку и скривился – волдырь от попавшего уголька саднил. Зато боль помогла проснуться окончательно. Вспомнилось напутствие людей из деревни: «Возвращайся Фениксом». Точно. Он и сам несколько раз подглядел, как инициированные спускались на огненных крыльях. Раз смогли они, сможет и он – так решил юный Феникс.

Встав на краю пещеры, попытался представить, что планирует на крыльях, как птица, но силы не пробуждались.

– Эй, рука! – Рихард возмущённо посмотрел на вырезанные перья на тыльной стороне ладони, сжал кулак, разжал, разгоняя кровь, – Как ты работаешь, сила Феникса? Ну-ка расскажи!

Никакого ответа. Мальчик провёл пятернёй по растрёпанным отросшим волосам, заправил волнистые пряди за уши. Прошёлся туда-обратно по пещере, вспоминая, а давал ли кто-нибудь ему советы о пользовании силой. Всё, что он видел, было урывками – Фениксы пользовались огнём в уединении. Советов не припомнилось, и Рихард решил рискнуть.

Хоть ему и говорили, что до огня на костровой камень ступать нельзя, но про то, что после, слов-то не было. Пригнувшись в проёме, мальчик выбрался на каменный мостик между скал, походил по нему, отыскивая место, где будет спокойно. И внезапно нашёл. Прямо в ямке, откуда вынул изменившийся нож.

Мальчик представил себя, сидящим в пещере, делающим надрезы на руке, а себя настоящего – едва разгоревшимся костерком. Вот фантазия протянула руку к лежащей рядом сумке, извлекла щепоть соли и бросила к ногам. Сердце толкнулось сильнее, аж дух перехватило. Рихард смотрел во все глаза. Ещё с десяток вырезанных перьев – и новая порция заговоренной подкормки, что сразу исчезла, как соль. Кровь побежала горячее, и вспыхнули узоры на левой руке. Мальчик мысленно пожелал ускорить процесс. Сосредоточенный двойник стал быстрее кидать в костёр припасы, а перья так и выскакивали из-под лезвия ещё короткого ножа.

И только сталь коснулась кожи на ладонь ниже ключицы, завершая узор, как жаркая волна, поднявшаяся по ногам, разогрела нутро, вскипела в горле, оплела руки, и ярое пламя ударило из них назад широкими плоскими крыльями.

Рихард шагнул вперёд. Без страха. С азартом в глазах. Взмахнул руками, ловя поток воздуха. Земля полетела к нему, но будто оттолкнула – мальчик взмыл вверх, оставив внизу и скалы, и деревню, и весь привычный уклад.

Он видел своё тело, обычное, тощее. Но также – и сияние перьев на широкой грудке, и птичьи лапы, мохнатые, с кожистыми, когтистыми, длинными пальцами. Чувствовал, как ветер ерошит перья, щекочет основание гребня на голове, как расправляет пышный узорчатый хвост из ало-золотистого пламени. Рихард сделал круг над деревней, углядел мощёную дорогу меж скал, яркий блеск витражей и мозаики и решил, что следует подняться туда впервые за долгое время, сообщить о своём посвящении в Феникса.

Но усталость и голод не дали ему продолжить полёт и кружение. Он понёсся вниз, зачёрпывая крыльями ветер и едва успел выставить ноги, не птичьи, свои, чтобы приземлиться посреди улицы, откуда до дома было рукой подать. И крылья исчезли. Рубцы быстро угасли. И мальчик, подпрыгивая от восторга и возбуждения, побежал к раскинувшему руки отцу, едва не сбив с ног вышедших поздравить людей.

А дома ждали накрытый стол и мягкая постель. Но Рихард, давясь ватрушкой и супом, едва начав рассказывать об инициации, заснул прямо над едой, так и не сняв одного сапога, не скинув сумку.

– Добро пожаловать домой, Рихард Феникс, – только и услышал мальчик сквозь сон.

Глава 4. Дом Матерей

Когда пришло время для посещений, Рихард с отцом поднялись по широкой, вымощенной деревянной брусчаткой дороге к плато, где разводили зимний виноград. Плато дальней своей частью примыкало к горному утёсу, на котором шапкой ещё лежал снег. Рядом с виноградником возвышался добротный, облицованный сверкающей мозаикой трёхэтажный дом, окружённый палисадником и низким заборчиком из ползучей ивы. Это место называлось Домом Матерей.

Воздух был свежим и сладким. Рихард с удовольствием вдыхал щекочущий ноздри запах первоцветов и нежного мха, щурился на блестящее здание, на сияющий снег, на грозди чёрного молодого винограда, который старательно укрывали и взращивали всю зиму, чтобы после посевной отвезти в раскинувшийся у подножья гор город и там продать.

Территория за заборчиком была священна и недоступна для мужчин. Поэтому, отсчитав нужное окно на втором этаже, отец подобрал с обочины мелкий камешек и бросил, попав по резному подоконнику. Окно, блеснув пёстрым витражом, почти сразу отворилось. И оттуда показалась молодая женщина с такими же ясными синими глазами и ямочками на щеках, как у Рихарда.

– Приветствую! – замахал ей мужчина.

– Здравствуй, Нолан! Здравствуй, Рихард! – улыбнулась женщина, высунувшись по пояс в окно. Красная рубашка, застёгнутая под горло, и белый фартук на ней оттеняли светлые волосы и были униформой травниц, чтобы их издалека видели в горах. – Как всё прошло?

– Я – Феникс! – Рихард гордо вскинул левую руку, широкий рукав скользнул вниз, обнажая узорные рубцы.

– Поздравляю! Наконец-то ты стал мужчиной! – женщина захлопала в ладоши. И в доме отворилось ещё несколько окон, откуда махали и улыбались другие его жительницы.

– Олли, мы идём в город. Тебе что-нибудь нужно? Или другим почтенным дамам? – Нолан с восторгом оглядел всех, приветствовавших их.

– Да, пожалуй, – женщина вздёрнула бровь, задумалась, – подожди немного, – и скрылась в комнате.

Тут же другие дамы принялись по очереди перечислять:

– Костяные булавки! Только возьми в пятом ряду у Бобетты, а не как в прошлый раз!

– Немного голубой глины. Там же, рядом!

– Бумагу простую и устричную!

– Утиных перьев пару-тройку вязанок!

– Можно мне пирожных?.. Парочку…

– Парочку парочек!

– Да что уж там? Бери на всех!

– Полсотни пирожных с шоколадным кремом и персиков дюжину!

– Персики разве уже продают? – дёрнул Рихард отца за рукав.

– Торговый караван прибыл на днях в город. Ты был занят подготовкой к инициации, поэтому мы тебе не говорили, чтобы не сбить настрой, – пожал плечами Нолан.

Вокруг сыпались ещё просьбы. Мужчина рассмеялся, выставив ладони перед собой:

– Дамы-дамы, не все сразу, я же так не запомню, да и не донесу!

– Ах, мужчины, вечно с вами одни мученья! – фыркнула женщина с тугими рыжими косами и в зелёном чепце виноградаря.

– А я ему возьму и помогу, – раздался голос позади Рихарда.

К ним вразвалочку приближался Гарг – сосед через улицу в деревне.

– Только не ты, да не в обиду будет сказано Хлое! – Из приоткрытой двери вышла высокая пожилая дама с крупными чертами лица, одетая во всё тёмное – Магда, старшая смотрительница Дома Матерей. При её словах одно из крайних окон со звоном захлопнулось. – Гарг, дорогуша, Хлоя тебя рожала не для того, чтобы ты пил, играл в карты и всячески позорил нашего бога, да отнимет Феникс твои руку и тень!

– Ты знаешь, старая сука, что я пью с горя! – Гарг рванулся вперёд, оттолкнув Рихарда, перепрыгнул через заборчик. Запах от мужчины шёл резкий – алкоголь, пот, испражнения. – Дай мне денег на выпивку, ты, жадная корова!

– Побойся Феникса, – прищурилась смотрительница, скрестив руки на пышной груди.

Из плеч почтенной дамы выхлестнулись огненные плети, Гарг бросился обратно, не успел. Опасные жгуты схватили его за ноги, подняли, размахнулись и так трахнули о дорогу, что брусчатка пошла ходуном. Пропойца не отключился, он лежал, опутанный огненными, но не обжигающими плетьми, бешено вращал красными глазами, скрипел зубами, скулил.

Отец обнял Рихарда за плечи, прижал к себе, ободряюще улыбнулся. «А ты у меня молодец, не испугался», – будто услышал мальчик невысказанные слова.

– Гарг, мы все скорбим по твоему сыну и сожалеем, что ему не достало отваги закончить инициацию, и что он спрыгнул с обрядовой скалы, сломав себе шею, – голос смотрительницы был холодным и жестоким. – Но это не значит, что ты должен губить себя и тратить деньги деревни на ерунду. Ты убиваешь себя этим. Как ты не поймёшь, глупый мальчишка?!

– Я всё понима-аю-у!..– в голос завыл Гарг, перевернулся на живот, упёршись любом в землю. Тощая спина под тающими плетьми тряслась от всхлипов.

Окна потихоньку закрывались. Не замеченная никем, из-за плеча смотрительницы показалась Олли, протянула старшей с лёгким поклоном исписанный лист бумаги. Та взяла его, пробежалась глазами, достала из поясной сумки карандаш, всегда остро заточенный, что-то вычеркнула, что-то приписала, присовокупила кошель с деньгами и кивком подозвала отца Рихарда. Тот, осторожно обогнув Гарга, подошёл к заборчику. Мальчик остался на месте, покачал головой на удивлённо вскинутые брови Олли, когда та взглядом указала сначала на страдающего мужчину, а потом на него, будто спрашивала, не испугался ли такого зрелища.

Смотрительница потрепала Нолана по тёмным с проседью волосам, вручила кошель и список.

– Как там мой старый дурак, жив ещё хоть? – вполголоса спросила она, поглаживая смущённого Нолана по плечу.

– Да, папа всё сидит в тенёчке, курит. И вроде, помирать пока не собирается. Недавно заказал новую рамку для вашей общей фотографии из того города.

Смотрительница бросила взгляд на Рихарда, потом на Олли, стоявшую в дверях, поджала на мгновенье губы.

– Эх, всё страдает… Вот будет тёмная ночь, приду, украду его, пусть до рассвета меня по горам водит, байки рассказывает, как в молодости, – она подмигнула Нолану, – так и передай моему… А этого, – кивнула на медленно садящегося Гарга, – я беру под стражу, попробуем с девочками привести его в вид человеческий. Олли! – позвала, не оборачиваясь.

Молодая травница отвлеклась от перемигивания с Рихардом и сделала шаг вперёд, но с крыльца не сходила – не принято было без разрешения покидать Дом Матерей при мужчинах.

– Олли, девочка моя, принеси настойку из ясноцвета и порошок шип-травы, будем лечить нашего страдальца, – смотрительница упёрла руки в бока, – Так, Олли, и завязывай рожи корчить! Если так хочешь, подзови сына, да обними, один раз можно, раз он только стал Фениксом.

– Ба, да не стоит… Табу же, – Рихард покраснел, опустил голову, силясь сдержать улыбку.

Почтенная дама бросила на него испепеляющий взгляд, но фыркнула и рассмеялась. Огненный щуп из её груди резко вытянулся и застыл у мальчика перед носом в форме кулака.

– Ещё раз назовёшь меня «Ба», птенчик желторотый, я тебя отправлю в горы собирать лунные ягоды. И, если они тебя покусают, я тебя лечить не буду и Олли не позволю.

– Хорошо, хорошо, смотрительница, не буду. – Ямочки на щеках мальчика стали ещё заметней, глаза сузились в весёлые щёлочки.

– Быстро обнял мать, пока разрешаю, дальше-то точно табу! Мне её энергия нужна чистая и ровная. А с вами, мужиками, разве успокоишься?

– А может, мы тоже обнимемся? – скорчил дурашливую рожицу Нолан.

– Ну уж нет, – протяжно выдохнула женщина… И сгребла мужчину в охапку, едва не перетянув его на свою сторону заборчика. – Передай от меня привет старому ворчуну. Скажи, что я соскучилась.

– Обязательно. – Нолан ненадолго прикрыл глаза, уткнувшись лбом в плечо своей матери.

В этот момент Олли выпорхнула на дорогу, обняла Рихарда, чмокнула в нос, потёрлась щекой об опалённые брови и шепнула:

– Я ни капельки не жалею, что моё посвящение в Феникса прошло не через ритуал с вырезанием перьев, а через рождение такого прекрасного тебя. Люблю тебя, малыш, очень-очень сильно! И поздравляю!

Рихард смутился, неловко похлопал мать по спине и отошёл. Отец встал рядом с ним. Смотрительница поднесла ладонь к глазам, замерла, но тут же крикнула:

– Хлоя, дорогуша, мне нужны твои оплетающие чары для одного непослушного мальчишки. Спустись и помоги мне. Сию секунду!

То самое, ранее захлопнувшееся уж явно не по воле ветра окно чуть приоткрылось и снова закрылось. Мать Гарга явно не торопилась выходить.

Рихард и отец спускались по широкой дороге, вымощенной деревянной брусчаткой. Солнце, уже идущее к закату, отражалось от мозаики и витражей Дома, бросая вслед яркие искры. Поворот к деревне, почти не заметный среди кустов и деревьев, остался справа, и почти сразу ухоженная дорога к Дому Матерей сменилась тёсаными камнями, а по бокам возвысились тёмные сосны. Отсюда уже был виден раскинувшийся в долине город с его шпилями и башнями, проспектами и садами, учёными кварталами и рынками. Рихард уже бывал там. Но сколько ещё городов есть на свете, которые мальчик так хотел посетить.

Глава 4.5. Пророк

По достижению двенадцати лет люди из нашего племени или клана, как сейчас принято говорить, впускают в своё тело силу бога, который присматривает за нами. И имя ему – Феникс.

Он даёт нам возможность управлять огнём, залечивать раны и не мёрзнуть даже в самый лютый мороз. Иногда бог говорит с нами, своими детьми: даёт советы, предостерегает. От него узнаём и то, что не должны делать: убивать своих детей и родителей, словом или делом подставлять других, сжигать пламенем Феникса жилища людей.

Со мной Феникс говорил дважды: когда приветствовал и когда прощался. И сейчас поведаю вам историю, что случилась со мной в молодости.

* * *

Быть лучшим, значит нести большую ответственность. Быть первым, значит учить на своих ошибках других. Быть старательным и хоть немного талантливым, значит работать не покладая рук.

Я учился в медицинском университете и был лучшим на курсе. Я мог с помощью силы Феникса лечить людей. И потому преподаватели часто говорили, что у меня золотые руки. А я всего лишь вливал по капле своей силы в каждый разрыв тканей пациентов. А их, страдающих, израненных, начали приводить ко мне уже на втором курсе.

Едва кончились десять лет моего обучения, как город, по давней традиции, снарядил отряд врачей для полевой практики на юг. Это было почётно, к тому же обещали хорошо заплатить. Омрачали предвкушение лишь слухи, дурные вести о волнениях людей и неведомой хвори. Но нас заверили, что мы не столкнёмся с этой бедой, ведь путь был намечен восточнее, в сторону великой реки Разлучинки, где множеству земледельцев в это время года требовалась лекарская помощь.

Перед отъездом у меня разболелась левая рука – это был дурной знак. Именно на левых руках люди нашего племени вырезали перья, как некое жертвоприношение богу Фениксу, тем самым впуская его в себя. И даже не смотря на способность заживлять раны, разглаживать шрамы, узор из перьев оставался с нами на всю жизнь. Я же, посвятивший всего себя врачеванию, даже и вспомнить не мог, когда в последний раз чувствовал боль: все недуги были подавлены силой божественного пламени моего бога. «Счастливец», – завистливо вздыхали на курсе. «Я не имею права предаваться недомоганиям, когда вокруг столько людей, которых нужно спасти!» – не без внутренней гордости всегда отвечал я. И тут – эта боль. До звона в ушах, до скрюченных пальцев, до паники от непонимания, как теперь быть.Это была не та боль, которую я мог излечить, ведь сила действовала лишь на повреждённые ткани. И было лишь одно подходящее предположение: что-то происходит именно с Фениксовой силой внутри меня. Все попытки поговорить с богом провалились: он молчал. Хотя чего удивляться, если все восемнадцать лет после инициации я не слышал его голоса. Но всё же было очень обидно: я всегда оказывал помощь другим, а сам не мог её получить, когда потребовалось в один-единственный раз.

Несколько дней меня навещали самые именитые лекари города Лагенфорда, в основном Чародеи, но и они разводили руками, извинялись и уходили. Как же это было прискорбно! Ради этого даже передвинули время нашей экспедиции. Ну что ж, ждать больше не имело смысла, и мы, вынужденные взять из-за задержки вместо обычных лошадей быстроногих коней, которых разводило племя Теней, отправились в путь. И с каждым днём удаления от города рука болела всё меньше – удивительно и страшно то было, ведь никогда не знаешь, когда проявит себя затаившаяся боль, с которой невозможно совладать. И ожидание этого очень изматывало.

Наши крытые повозки ехали по тракту на юг, где уже наступило лето. Но воздух почему-то был не свежим, а затхлым. Так пахла близкая беда. От предчувствия её меня стало мутить. Опасаясь задержаться ещё больше и пользуясь выносливостью коней, мы двигались почти без остановок, и меня укачивало так сильно, что пришлось воздержаться от воды и пищи, и даже ото сна.

Но всё же через шесть дней мы остановись на ночь в придорожной гостинице, и там впервые меня отчитала женщина. Магда закончила обучение на год раньше, и ей доверили выбирать маршрут. Я попытался настоять на безопасном пути, предлагал свернуть поскорее на ближайшем перекрёстке, откуда не так тянуло ужасом и смрадом, но Магда была непреклонна. Она во всеуслышание объявила меня предателем звания врача. Ведь если чувствуется боль, то надо устремить все силы к ней, а не бежать. Да, Магда тоже была из Фениксов и она ощутила, как и я, этот гнилостный запах. Потому и велела сменить маршрут ещё на второй день пути, поставив в известность лишь кучеров.

– Земледельцы подождут! Здесь есть место, где мы действительно можем быть полезны! – заявила она, а наши спутники, не Фениксова племени, не чующие подступающего ужаса, лишь поддержали: платили-то за каждый день.

Как я не бился, не пытался отговорить, доказать свою правоту – бесполезно! И, чтобы не заклеймить себя окончательно трусом, сдался. Не могу сказать, сильно ли я потерял доверие и уважение со стороны остальных членов отряда, но был крайне уязвлён словами Магды. Тогда я покинул это общество, выкурил натощак трубку, меня вытошнило, и напросился к конюшему при гостинице переночевать.

Старик принял меня радушно, провёл в комнату без окон, три на три моих шага. Стоять там приходилось скрюченным, чтобы не задевать потолок. И потому я сразу сел на домотканое покрывало поверх низкого и широкого соломенного лежака. На деревянном ящике у входа горел трёхвилочный светец. Острое пламя на конце лучин вспыхивало ярче, когда пепел опадал в чашу с водой. Я лёг у дальней стены и почти сразу уснул.

Пробуждение в полной темноте было непрошеным и грубым. За стеной прямо передо мной находилась конюшня. Вход в неё располагался с обратной стороны здания. И я отчётливо слышал, как прибывают повозки, ржут измученные лошади, скрипят телеги, звенит снимаемая упряжь, ругаются и о чем-то спорят люди.

Вновь вернулся дурной запах, что ощущался в дороге. Вдобавок левая рука отяжелела, будто стала чужой. Я не покинул своего ночлега, не желая выяснять подробностей. Но когда прибывшие разошлись, а лошади начали хрустеть сеном и хлебать воду, конюший, освещая всё вокруг рогатым канделябром, привёл в мою комнатушку кого-то низкорослого в плаще с глубоким капюшоном, скрывающим нечто пугающих форм.

– Господин, вы не спите? Нет?! Умоляю, присмотрите за этой несчастной девочкой! Вы же врач?! Постоялый двор переполнен, даже на сеновале все места заняты, а малютка совсем одна. Никто не хочет её брать себе.

– Поспишь тут с таким шумом и гамом… Отведите её на моё место в гостиницу!

Я скинул покрывало, которое натянул на себя во сне, и левую руку вновь начала выкручивать изнутри боль. И уже знакомый ужасный запах – ощущение беды, нет, даже близкой смерти – шёл именно от этой девочки.

– Господин, – конюший поставил светильник на ящик и вздохнул так тяжело и протяжно, будто принял на свои худые старческие плечи вес небосвода со всеми его звёздами и лунами, – нет больше свободных мест. Даже ваши спутники перебрались в едальню при входе, уступили свои места тем приехавшим бедолагам. Прямо сейчас господа врачеватели помогают нуждающимся.

Вот так удар под дых! Получается, я сбежал от служения своему предназначению?! Права была Магда! Стыд и позор мне!

– Я иду к ним! Я – врач! Моё место рядом с больными! – едва сдерживая закипающий гнев, выпалил я, поднимаясь.

– Но больной прямо перед вами, – старик понурил голову, положил руки на плечи девочки и чуть подтолкнул её ко мне.

Резко встав с ложа, забыв о высоте потолка, я врезался макушкой в деревянную балку и мигом осел. В глазах потемнело. И сила Феникса вновь не пришла мне на помощь. Вот если бы я раскроил себе череп… Нет, нельзя такое желать!

Когда мрак перед глазами рассеялся, я увидел, что конюшего нет, а низкая фигурка стоит рядом, едва не касаясь моих коленей. Хотел было отодвинуться, но не смог. Врач я в конце концов или нет?!

– Девочка, что у тебя болит? – Я оттянул веки пальцами к вискам, настраиваясь на работу. Вспомнил про нашу повозку, где среди других вещей так глупо забыл свой врачебный чемоданчик.

– Тут, – девочка медленно подняла руки к голове или к тому огромному, выступающему, что скрывал капюшон.

Канделябр, оставленный конюшим вместо светца на ящике, давал чуть дрожащий, но яркий свет. Я с неприязнью увидел, что тонкие запястья маленькой пациентки связаны золотой цепочкой. Порвать, снять её казалось проще простого, но отчего-то девочка этого не сделала.

– Я видела плохое. И сказала это. А потом меня… – она замолчала. Не уверен, что хотел знать ответ полностью. Девочка мотнула головой назад, но глубокий капюшон не упал. Но на краткий миг я увидел под ним нечто пугающее.

– Помочь снять его? – скрипнул зубами я, поёрзал на месте, вытер вдруг вспотевшие ладони о штаны.

– Да. Только не бойся. Он тоже снимается.

Что за «он», я узнал, когда аккуратно откинул капюшон с головы малышки, и едва сдержал вскрик. На голову девочки был надет огромный змеиный череп без нижней челюсти. Он перевесился на сторону, и сквозь пустую глазницу на меня с надеждой взирали детские глазёнки.

– Как тебя зовут? – я постарался, чтобы голос звучал доброжелательно, хотя больше всего хотелось кричать и ругаться: кто такое сделал с бедной девочкой, у кого вообще хватило ума надеть давно мёртвое на едва живое?!

– Соломея. А тебя – Педро… – тихо сказала она, пока я выпутывал застрявшие слипшиеся пряди грязных волос из трещин внизу черепа.

– Откуда ты знаешь моё имя? – замер я.

Странное дело – либо запах стал развеиваться, либо я уже привык, но теперь меня почти перестало мутить, да и рука больше не болела.

– Я вижу будущее. На чуть-чуть. Я пришла в тот город рассказать, что они заболеют, потому что прокляты богом Солнце. А они мне не поверили. И заболели. И сказали, что я виновата. А я не виновата! – она топнула ножкой и захныкала, когда цепочка на руках от резкого движения сильнее впилась в кожу.

– Ты и меня увидела? – я уже насчитал дюжину синяков на руках и шее Соломеи. Она кивнула.

– Тот город, люди, они разозлили своего бога Солнце. Он был там всегда, – шумно сглотнув, отчётливо заговорила она, стиснула обеими руками моё колено. – Люди завидовали другим городам. Сказали, что их бог им не помогает. И они сожгли его храм. Солнце обиделся и начал жечь их. Другие боги не остановят его, пока тут так плохо. Они боятся его. Они перед ним малы.

Да, боги и в самом деле иногда чудили. Но чтобы так?! Один из главных богов – Солнце – слишком гневлив. Хотя его можно понять: люди вечно недовольны когда его много и когда мало, а золотой середины для всех сразу нет.

Я подавил раздражение и ярость – они мне точно не помогут. Когда череп был снят, взору при жёлтом свете свечей предстало маленькое осунувшееся лицо без бровей и с глазами чуть на выкате. Хоть оно и было непозволительно юным, отчего-то казалось мне старушечьим. Хотя одна особенность и вовсе отрицала принадлежность девочки к людям: веки и виски покрывал блестящий налёт. Я чуть повернул голову Соломеи, различил контуры мелких чешуек. Всё верно: передо мной была одна из племени Боа-Пересмешников. С ними ещё дел иметь не доводилось. Череп, положенный рядом на тюфяк, будто за мной наблюдал, и я не мог не наблюдать за ним.

Видимо, испугавшись моего взгляда, девочка постаралась заслонить череп рукой, но вновь цепочка, натянувшись, причинила ей боль. Я осторожно ощупал путы, обнаружил двойную застёжку и, попросив малютку потерпеть, подтянул концы и расцепил крючки. Когда цепочка скользнула мне в руку, я машинально отметил, что на таких носят на шее таблички для быстрых записей, очки или курительные трубки, хотя плетение выглядело незнакомым и сложным.

Сунув безделушку в карман, я оставил девочку в комнате и стремглав побежал к нашей повозке за врачебным чемоданчиком. И снова удар – сотоварищи уже разобрали свои, мой же валялся в самом углу рядом с сундуком выходного платья и мешком провизии. Но я мысленно возблагодарил свою предусмотрительность, что перелил все микстуры и снадобья из стеклянных флаконов в узкие металлические трубки с плотными крышками.

Когда я вернулся в комнату, Соломея сидела на краю лежака, прижимаясь к черепу змеи и поглаживая его тонкими пальчиками с грязными, неровно обгрызенными ногтями.

– Где твои родители? – Молчание в ответ.

– Кто сковал тебя этой цепочкой? – Тишина

– Сколько тебе лет? – На ответ я не надеялся, но постарался по-доброму улыбнуться девочке, одновременно поставил чемоданчик на пол, открыл, раздвигая полки и отсеки. Чуть придвинул ящик с канделябром, ведь свет никогда не бывает лишним.

– Не знаю, – пожала малышка плечами. – Много. Всё перепуталось. Видения приходят ко мне. Хорошие не помню. А плохие – да. И всегда хочу предупредить… – она не смотрела на меня, голос стал слабее. Чешуйки на лице отчётливо виднелись, делая её похожей на змею или птицу, кои сплелись, если верить древней легенде, в боге рода Боа-Пересмешников.

Я смешал на серебряной пластине несколько микстур из разных флаконов. Потом взял руку Соломеи и вгляделся в ссадины и разрывы кожи так пристально, что буквально начал чувствовать их на себе. И тогда сила пришла. Рубцы в виде перьев на моей левой руке изнутри заполнились пламенем, и по телу разлилось приятное тепло. Да, именно такое тепло исцеления и было нужно. Я направил огонь с кончиков пальцев к пластине с мазью, жидкость разогрелась, цвет изменился. И я быстро, пока не угасло свечение, принялся покрывать ею повреждения девочки на руках и шее.

– Где-нибудь ещё надо помазать? Это излечит тебя, – я поймал рассеянный взгляд малышки, но она качнула головой.

Остатками обработал её ладони. Густые разводы немного посияли и угасли, когда лекарство впиталось в кожу. Сразу стало заметно, как повреждения сходили на нет.

– Я спала и просыпалась, видела будущее. Страшное. Я засыпала обратно. Люди вокруг старели. Они боялись меня, – Соломея будто по капле выжимала свои терзания, голос дрожал, но глаза оставались сухими. – И я убежала. Но потом увидела хорошее будущее. И в нем был ты и твои потомки. Я пошла искать тебя. Ведь хорошо бывает, только если перетерпеть плохое?! – Она наконец посмотрела мне в глаза. И я почувствовал, понял, сколько ей пришлось пережить.

– Так зачем ты искала меня? – Стоя перед ней на коленях, лицом к лицу, я был не готов услышать ответ, но знал, что это неизбежно.

– Все наши боги давно были едины. Они и сейчас поддерживают связь. Боги моего племени – Боа-Пересмешник и Ангуис – говорили с Фениксом о тебе. И я могу дать тебе силу видеть будущее, потому что мы теперь связаны. – Она подняла руки, осмотрела затягивающиеся на глазах ранки.

– Ладно. – Не то чтобы мне это нравилось, но было лестно, хоть и немного боязно.

– Это череп моего отца. Он свяжет нас с тобой.

Соломея подняла змеиный череп, и я склонил голову, поддержал, помогая его надеть на себя. И когда посмотрел на девочку сквозь глазницы змеи, вдохнул внутренний костяной старый запах, то прозрел. Передо мной раскинулось будущее: город, из которого бежали люди, весь поглотила болезнь. Она, питаемая лучами солнца, пошла через зверей и птиц по полям и рекам в другие места, всё начало тлеть. Я видел, как от тел ещё живых людей отслаивались куски кожи, как высыпались оголённые кости, как сам мир погибал.

Мои кулаки были крепко сжаты. И сердце сдавило болью и отчаянием. Мы стояли у истоков катастрофы и могли всё изменить. Нет. Мог я. Потому что давать пример остальным – дело первого.

И тогда я решился не допустить гибели мира. Да и Соломея сказала, что видела моих потомков. Мы не могли уничтожить Солнце, но вот справиться с этой болезнью – да. Если наказать обидчиков, бог успокоится и снимет проклятье. Это я знал наверняка.

И тут же передо мной открылись три других исхода. Все они были ужасны. Между позором, потерей сил и смертью я выбрал самый, как уверен до сих пор, правильный вариант.

Когда Соломея сняла с меня череп, я коснулся губами её лба, собрал свой чемоданчик и покинул комнату и эту девочку навсегда. Я вбежал в гостиницу и в общей едальне, где лежали вповалку перевязанные и спящие люди, увидел свой отряд. Все они были измотаны. Разглядев Магду, которая с посеревшим от усталости лицом втирала мазь в плечи пациента, я бросился перед ней на колени, умоляя ехать в заражённый город.

– Нет! Нет! Не смей! Ты хочешь умереть? – вскричала она, и люди оборачивались на нас.

– Магда, я видел будущее. Отдалить неизбежное мы сможем, но лишь на краткий миг. Ты ведь и сама изменила маршрут к центру хвори – так почему бы его не придерживаться? – быстро, не давая и слова ей вставить, говорил я. – Болезнь пожрёт всё, что нам дорого. Нам нужно кардинальное лечение этого мира! – Я был преисполнен такой же гордой решимости, какую ощутил, взяв первого пациента в начале своего обучения.

– Ты безумен, Педро!

Магда встала, подняла меня и выволокла на улицу. А там прижалась ко мне всем телом, затрепетала. Мой чемоданчик грохнулся о крыльцо, а руки сами обвили стан женщины.

– Я должен туда идти. Ты меня не остановишь, – шепнул и прижал Магду к себе так крепко, что перестал различать, где бьётся её сердце, а где моё.

– Не хочу, чтобы ты погиб.

– Я не… – но она запечатала мои губы поцелуем.

Да, свойство пламени – разгораться в мгновение ока.

– Ты ведь знаешь, что у женщин нашего племени два пути обрести Феникса внутри себя? – с жаром зашептала Магда. – Мы можем вырезать на себе перья в двенадцать лет или родить ребёнка в любое время. И я ждала все эти годы с твоей инициации, когда ты обратишь на меня внимание. И я очень хочу быть с тобой семьёй, Педро! Не перебивай! Я пойду с тобой туда, в этот город Виллему. И ты выживешь, чтобы исполнить мою мечту. Иначе я убью тебя прямо там, чтобы ты не достался никакой другой женщине.

– Ты меня пугаешь, Магда!

Мне хотелось смеяться – так легко стало на сердце, – но я выбрал поцелуй, долгий и нежный. Поцелуй-обещание. И я увидел будущее, в котором Магда протягивает мне младенца и вместе с ней, с моей женой из видения, я вслух сказал:

– Имя нашего малыша – Нолан, что означает «рождённый из клятвы».

– Да, – кивнула она.

Менее часа прошло, как мы и четверо из нашего отряда верхом на быстроногих конях Теней выдвинулись в проклятый город Виллему. Именно оттуда шёл запах смерти. К вечеру остановились у главных ворот, и избранный летописец запечатлел на фото меня и Магду для отчёта.

Ещё несколько часов потребовалось, чтобы вывести из города горстку незаражённых людей. А после этого я направился на центральную площадь один.

Я ступал по ошмёткам тел, и живые трупы тянули ко мне руки в надежде на спасение. И оно пришло. Этот город стал моей личной болью, моим рубцом на душе и сердце. И исцеляющий огонь заполнил всего меня и контуры перьев, вырвался наружу, за мгновение охватив дома и тела.

Огонь бил и пульсировал, исторгаясь из меня. Кончики пальцев начали тлеть, затем ладонь, предплечье, плечо левой руки. Но я не видел этого, я смотрел в будущее на то, как растёт и крепнет наш с Магдой маленький сын. И тогда я услышал Феникса в себе во второй и последний раз:

– Спасибо, что спас нас всех. Живи долго и счастливо, дитя.

Не помню, как вышел из пепелища к повозкам, но тихий успокаивающий голос Магды был моим маяком. Я запечатал в себе проклятье бога, что не передаётся по наследству и не заражает других, пока Солнце не видит меня. Отныне мой удел – тень и редкое прозревание будущего.

Феникс больше не имел надо мной власти, поэтому я солгал в назидание потомкам: «Боги отняли мои руку и тень, и теперь солнце спалит меня, едва увидев». Пусть все продолжают думать, что я потерял силу за нарушение табу Феникса. Таково призвание лучшего. Первого. И, я надеюсь, единственного.

Глава 5. Город Лагенфорд

– Папа, а почему разрезы на руке зарубцевались, а брови так и остались сгоревшими, и на щеке вот это – уголёк отскочил? Я же Феникс! Я должен себя лечить. Точнее, моя сила… М, почему так?

– Рихард, ты только обратился в птенца Феникса, а уже хочешь всё и сразу? Если бы рука не затянулась, ты бы мог умереть от потери крови. А сила Феникса выбрала то, что важнее для её носителя. Со временем ты научишься лечить всё на себе.

Нарушив благодушное молчание, отец с сыном прошли развилку, где их дорога примыкала к широкому тракту, соединяющему в кольцо, как рассказывали мальчику, два десятка городов и четыре порта. Ещё через несколько минут оказались у городских ворот, за которыми в каменной высокой стене темнела длинная арка со светлым пятном улицы на конце.

Учебные заведения и мануфактуры были рассеяны по дальним от этого входа частям города, здесь же концентрировались торговые ряды, магазины и мелкие услуги. Перекрестья широких улиц образовывали площади, которые занимали заезжие караваны и уличные артисты.

Рихарду с отцом у ворот встретился и поклонился пастух, ведущий отару сонных кругленьких овечек с загородных лугов обратно в город. Пропустили выезжающую крытую телегу: пожилая чета на козлах спорила, не продешевили ли они за масло. Под длинным потолком прохладной тёмной арки шелестели и попискивали летучие мыши. Почти у выхода двое малышей исподтишка разрисовывали стену; испугавшись пристального взгляда Нолана, убежали, расплескав ведро с краской. Мужчина остановился у рисунка – неумело наляпанный гриб с кругами внизу, – поцокал языком и, вызвав лёгкое пламя на кончиках пальцев, сжёг рисунок.

– Балуемся али добро творим? – один из стражей ворот, что почти никогда не показывались, приблизился, посмотрел на лужу краски и выругался.

– Мимо идём, – улыбнулся Нолан.

– Ну так и идите. Нечего тут мне это… На открытие цеха идёте? – вдруг спросил стражник, при каждом шаге опираясь, как на посох, на своё копьё.

– Сталеплавильный? А его уже открыли? Быстро они.

Нолан взял Рихарда за руку, призывая идти быстрее, но мальчик и без того, почти не слушая взрослых, едва не сбивался на бег – так сильно ему хотелось в город.

– Один сброд туда работать загнали. Говорят, на первое время, – ворчал стражник, на удивление, держа темп. – Все котлы перепортят, а нам потом исправлять. Опять мэр глупостей наворотил. Ну что за беда с ним…

– И в самом деле, – Нолан и Рихард зажмурились, когда арка и густая тень от неё закончились, и впереди оказалась широкая торговая улица, залитая солнцем.

– Так вы зайдите, посмотрите на городскую обновку. Расскажите потом, что там да как. А то скучно тут, на отшибе, – каким-то отчаянным голосом крикнул вслед стражник, отставая.

Рихард обернулся. Замерший на границе света и тени человек с копьём медленно растворялся. Да, недаром в стражи берут людей в основном из клана Теней, оттого и в городе не случалось слишком громких происшествий: тени есть везде.

Нолан сразу нырнул в боковой проход, одной рукой удерживая сына, другой разворачивая список. Рихард крутил головой, краснел, натыкаясь взглядом на подмигивающих ему торговок, прижимавших к грудям под цветастыми блузами то свежий хлеб в промасленной бумаге, то сразу пару дынь, то огромную, но ещё с зеленцой, первую в этом году клубнику. Отец с сыном остановились у запертой лавки. Нолан стукнул несколько раз, и маленькое окошко в двери открылось. Пахнуло теплом и специями. Мужчина отпустил мальчика, указал на приписанные смотрительницей слова. Рихард заскучал, огляделся. Он уже увидел заказанные дамами Дома Матерей товары на соседних прилавках, прикинул, как мало нужно времени, чтобы их купить и огорчился: так скоро возвращаться в деревню совсем не хотелось.

С боковой улочки на главную вышла группа высоких людей в расписных плащах и украшенных масках. Подкованные каблуки зацокали по мостовой.

– Актрисульки, – вздохнула торговка за ближайшим прилавком. Она, как и все, смотрела на чудно одетых людей, вытянув шеи.

Фигурка в пёстром плаще и белой маске с чёрными перьями поверху, держа за руку впереди идущего, приотстала и повернулась к Рихарду. Он не видел глаз сквозь узкие разрезы маски, но чувствовал на себе взгляд. Любопытный, изучающий, располагающий. Тот, кто держал её за руку – Рихард решил, что это девочка, а не мальчик, – тоже оглянулся, а потом втянул отстающую в группу. Процокав до другого переулка, пёстрые скрылись под навесом между двух домов.

Торговцы вокруг зашушукались, Нолан подошёл к растерянному сыну, сжал плечо, приводя в себя. Мальчик сделал несколько шагов по направлению к следующей лавке и остановился. Что-то впереди блеснуло под ногами нечастых прохожих.

– Это театр в город приехал, афиши ходят развешивают. Обещают с десяток представлений. Хочешь сходить? – говоря это, отец Рихарда уже выбирал с лотка следующее из списка и складывал покупки в сумку через плечо.

– Не знаю, наверное.

Мальчик вдруг подумал, что хотел бы тоже примерить такую маску. И плащ. И тоже быть уведённым к тем, кто долго не задерживается на одном месте, а колесит по разным городам, встречает новых людей, постоянно видит вокруг непохожие друг на друга места.

– Дед сказал с тебя сегодня глаз не спускать, – Нолан попытался поймать взгляд сына, но тот, заметив это, отвернулся.

– Ты веришь, что деда видит будущее? – Рихард вдруг разозлился. Как бы он ни любил отца и деда, ему всё чаще казалось, что они ему мешают, будто держат при себе на коротком поводке.

– Сын, так оно и есть! – Нолан отступил и нахмурился.

– Да враки это всё!

Рихард увидел, что блестяшки тянутся там, где прошли артисты. Он прищурился, скользнул чуть в сторону, уступая дорогу двум мужикам, несущим скатанный в рулон ковёр, и, пригибаясь, побежал по следу. Мальчик был уверен, что тропа из блестяшек оставлена для него.

– Рихард! – только и услышал он в спину.

Мелкие прозрачные бусины были просыпаны тонкой кривой полосой через улицу в проулок под навес – множество закрытых дверей и окон. Рваный след вывел на большой перекрёсток. Дальше куда? Рихард пригнулся, коснулся рукой тёплой пыльной брусчатки. Блеснула ведущая нить – наискось, налево, через площадь с фонтаном, вглубь города.

Вытянув шею, пригибаясь к земле, как одурманенный пёс, Рихард рвался по следу. Он налетал на людей, толкался, извинялся, протискивался между телег, едва не угодил под копыта лошадей. Куда? Куда? Он подпрыгивал и залазил на бортики фонтанов, на штабеля ящиков и досок, чтобы разглядеть маски и цветные плащи, но никого, только блестящие бусинки под ногами вели его. Но внезапно они оборвались.

Впереди стояла небольшая толпа. Рихард попытался оббежать, но тщетно, бросился вперёд на полусогнутых ногах, чтобы не засветили локтем в лоб, и вывалился в пыль, ободрав ладони и колени. Впереди, едва не зацепив его, подпрыгивали, рвали друг другу когтями гребешки, голосили и били крыльями два бойцовых петуха.

– Эй, малец-малец, не мешай, – кто-то схватил Рихарда за левую руку, помогая подняться.

Мальчик вскрикнул от боли, вывернулся и бросился напрямик в переулок, наподдав одному из петухов. Вслед полетели проклятья и камни.

Рихард, тяжело дыша, привалился спиной к какой-то лавчонке, аккуратно, не глядя, сунул правую руку под кофту, ощупал чудом зарубцевавшиеся контуры перьев. Вроде, целы. Мальчик взглянул на небо, огляделся, едва переведя дух, и вдруг хлопнул себя по лбу, и рассмеялся: ну что за глупость – принять просыпанные кем-то случайно бусинки за… что? За приглашение? За тайный сговор без этих скучных правильных взрослых? За что? Рихард и сам не мог на это ответить. Но внезапно вспомнил про отца, оставленного им где-то там, на окраине города. Сам же мальчик, судя по толпе, шуму и беспрерывному движению, оказался где-то ближе к центру.

Он пытался понять, где находится, раз или два спросил дорогу к главным воротам, но каким-то образом возвращался на эту же площадь. Здесь стояли высокие узкие шатры и наспех сколоченные палатки торговцев, разморённые мулы дремали в тенёчке, собирая на себя жирных слепней. С одного прилавка потянуло чем-то сладким, знакомым. Рихард сглотнул, приблизился. Там, в большой корзине, пушились румяными бочками персики. Мальчик вспомнил пещеру и слова отца про караван.

– Бери, молодой господин, вкусные персики, не пожалеешь, – человек неопределённого пола и возраста, одетый, как капуста, во множество накидок, буравил Рихарда взглядом, возвышаясь над товарами изнутри лавчонки.

– У меня нет денег с собой. – Рихард облизал пересохшие губы, не сводя взгляда с лакомства.

– Сколько стоит? – От ледяного голоса из-за спины по мальчику пробежали мурашки, волосы встали дыбом, кровь отлила от лица.

– Три палыша за штуку, мой господин, – захихикал торговец.

Тяжёлая, обжигающая рука легла на плечо Рихарда, стиснула. Мальчик готов был поклясться, что внутренности его горят и переворачиваются.

– Я тобою очень недоволен, сын, – отчеканил Нолан, наклоняясь. А потом громче – торговцу:

– Двадцать персиков будьте добры.

– Я хотел вернуться, но заблудился, – залепетал Рихард, вперившись взглядом в стык между корзиной и прилавком, где трудился маленький паучок. – Как ты меня нашёл?

– Подрастёшь, узнаешь, – Нолан взъерошил волосы сына, – Феникс указал мне путь.

Отец принял тяжёлый свёрток сочных плодов, сложил его в сумку, отдал монеты и повёл сына прочь из города.

– Обещай, что больше не убежишь!

Нолан легонько сжал ухо Рихарда, тот стыдливо отвёл глаза, но выдохнул и выпалил:

– Обещаю, что буду рядом и не убегу!

– Хорошо. Спасибо. – Нолан протянул сыну руку, и тот без колебаний взял её, ощущая, как осторожно отец водит пальцем по контурам перьев.

Отец с сыном прошли несколько площадей и улиц, посмотрели на представление голубятника, разъели напополам большую лепёшку с мясом и вялеными томатами. Свежий, но резкий запах встретил их на очередном торговом перекрёстке.

– Рыбов! Кому рыбов?! Словил только с утречка, да пораньше. Свежа ещё, да хороша, прямиком из лёдника! Господам любезным к столу, да к ужину. Не стесняйтесь, люди добрые! Вкусну, жирну выберу. Потрошёну, коли захочите, да почищенну, чтобы рученьки не марать.

– Сильных рук, да ясного неба, Клаус, – махнул Нолан, останавливаясь с сыном у рыбного прилавка. – Выбери мне что получше, только всё лишнее можно и тут оставить.

– Ох, да как скажете, господин любезный горец, – подмигнул продавец. – Как дела в деревне? Когда там уже виноград пойдёт бродить? – говоря это, он протёр ещё не слишком грязной тряпкой доску, выложил рядом топорик.

– Спасибо, всё в своё время, да не раньше, чем земля позволит семена сеять, – ответил Нолан и отдал Рихарду тяжёлую сумку с покупками, а тот для надёжности перевесил её через голову. Длинный вышитый ремень сразу врезался в плечо, и левую руку закололо. Отец вытащил из кармана складной пакет из вощёной ткани, который мог удерживать воду; в него Нолан собирался сложить рыбу.

Продавец, закатал рукава куртки, повёл мясистыми плечами, нагнулся за прилавком и с протяжным «Уэ-эхх!» выдернул на широченную изрезанную доску здоровенную рыбину. Ещё живую. Она шлёпнула хвостом, открыла и закрыла рот.

– Не смотри, – шепнул отец мальчику. Но тот смотрел.

Продавец перехватил рыбу за бьющийся хвост и долбанул об доску так сильно, что мелкие мидии в корзине рядом подпрыгнули. Рыбак схватил красной лапищей короткий топорик и отрубил рыбине голову. Рихард дёрнулся всем телом в сторону, зажмурился.

Ему вспомнились Гарг и огненный хлыст смотрительницы. А потом давнишние слова отца: «С женщинами вообще шутки плохи. Они не размениваются на частые изматывающие удары, как мы. Они сразу лупят со всей дури. Однократно и действенно. Поэтому никогда даже не думай вступать с женщиной в схватку. Даже решившись на это, ты проиграешь и будешь опозорен до конца своих дней».

И тут кто-то дёрнул сумку. Рихард не ожидал этого. Он запутался в ногах, зацепился сапогом за прилавок, накренился вправо, одна из широких корзин перевернулась, ещё живые раки полетели во все стороны. Кто-то врезал ему в челюсть, ремень сумки треснул над ухом, будто срезанный, и тяжелая ноша разом исчезла. Мальчик закачался, махнул руками и шлёпнулся. Едва затянувшиеся ладони и колени вновь засаднили.

– Осторожнее! Смотрите под ноги! Сивый! Попрошайка! Держите вора! – раздалось вокруг.

– Рихард?! – с удивлением вскрикнул Нолан. А мальчик уже вскочил и побежал, расценив, что вернуть сумку важнее, чем сдержать обещание.

Глава 5.5. Воришка

День клонился к закату и ночь обещала быть тёплой. Но вот сытой ли? Пошарив в одном из потайных карманов истрёпанной куртки, Алек извлёк на свет старую игральную кость с вырезанными на ней символами. Не зная истинных значений, мальчишка придумал их сам. Пламя, а точнее лесной пожар, которым Алек себя представлял, – большой куш. Солнце – к удаче, а вот месяц в щербинках звёзд – к несчастью. Капля, что могла затушить огонь, – это беда. Крестик – к ожиданию, необходимости быть внимательным. А пустая сторона – затаиться и ждать.

Алек подбросил кубик. Крестик. Пустой живот заурчал. Лежащий в тени шатра мул, к тёплому боку которого привалился мальчишка, покосился и фыркнул.

– Жуй, жуй, животина, – Алек ногой подпихнул к нему пучок соломы и поморщился – ломающийся голос вновь дал петуха.

Не выпуская кубик из жёстких проворных пальцев, мальчишка выгреб тряпицу из другого кармана, мокрую от жевательного табака, отломил маленький кусочек и сунул в рот. Это делало голос грубее, взрослее, именно таким представлялся гул лесного пожарища. С тех пор, как Алек открыл для себя такую пользу табака, у прохожих частенько начали пропадать портсигары и кисеты.

– Я – всепожирающее пламя. Я – стихия. Вам меня не укротить, – тихонько прорычал свою мантру мальчишка, катая во рту табак. Мул ударил себя хвостом, прогоняя слепней. Алек отодвинулся, чтобы не попало ему.

Сев на пятки, снова решил бросить кубик. Пора было что-то предпринять. Алек не любил ночь, темноту и приходящие вместе с ними голод и холод. Нашитый карман на штанах призывно оттягивали две бритвы, соединённые крепким болтом наподобие ножниц. Ими было очень удобно срезать сумки и кошельки у прохожих.

– Сейчас-сейчас…

Мальчишка снял свою куртку с капюшоном, вывернул бурой драной подкладкой наружу, затем сунул руку за пазуху, скривился от боли, достал тонкий, но плотный серый шарф и повязал на голову аж до самых бровей, скрывая приметные рдяные волосы.

– Три палыша за штуку, – послышался голос продавца из фруктовой лавки.

Алек сглотнул и вытянул шею, кадык дёрнулся, голова закружилась. Мальчишка так долго старался не смотреть на прилавок со спелыми ароматными плодами, что даже забыл о них. Но теперь какой-то тип, просто, но добротно одетый, вместе с мелким пацаном нагребали целую кучу восхитительных персиков в огромную сумку.

Алек медленно натянул куртку, закрыл капюшоном голову и подбросил кубик. Пламя. Да! Отлично! Вот они – те, кто накормит его сегодня. Именно персиками. Этими благоухающими сладкими фруктами. Их сок будет течь по лицу и пальцам, их пушок на спелой шкурке будет щекотать нёбо… Мальчишка охнул. Замечтавшись, он чуть не упустил удалявшуюся добычу.

Пригнувшись, Алек последовал за ними. Бритвы постукивали по бедру. Пальцы мальчишки сжали кубик, с силой провели по символу огня, будто впитывая им самим придуманную удачу, и отправили обратно в карман. Там ещё лежали «ведьмин камень», отпугивающий любую заразу, и единственный неразменный палыш, за который можно было получить две кружки горячего пива или дрянной ночлег и миску супа на окраине города.

– Живут же люди, жируют, – со злобой прошептал Алек, не сводя взгляда с сумки с персиками, плывущей сквозь толпу на спине мужика, остановился у ближайшего фонтана, прополоскал рот, сплюнул в сторону и попил. Вода хоть немного притупляла голод. Ближе к вечеру толпа становилась хоть и более рассеянной, но очень жестокой. Уж если и делать дело, то аккуратно и не попадаясь. Иначе его таки казнят.

Алек пригнул голову, поморщился от давешней боли, которую хорошо запомнил ещё с первого раза. Всем, пойманным на воровстве, под ключицами выжигали клеймо. Если их набиралось пять, то всё – допрыгался – при следующей поимке публичная казнь. Пятое клеймо ещё саднило, проглядывая сквозь горловину истрёпанной кофты.

Парочка с персиками поблуждала по улицам, сожрала что-то вкусное, мясное, – Алек, выжидая, старался на них не смотреть, посасывая найденный неподалёку сухарь. Затем они остановились у рыбной лавки, где папаша отдал мелкому сумку. Алек облизнулся, аккуратно и медленно достал бритвы, раскрыл и весь напружинился, выгадывая лучший момент. С удовольствием заметил, как дёрнулся и отшатнулся чернявый пацан, когда продавец отрубил рыбе башку.

– Трус и слабак, – оскалился воришка.

Алек представил себя искрой, которая вдруг от лёгкого ветерка обратилась ревущим пламенем, и прыгнул вперёд через улицу. А глупый пацан, будто ничего не видя, зацепился ремешком сумки за рогатину с пустыми сетями, стоящую напротив лавки, задёргался, как припадочный, перевернул корзину с раками, врезался башкой в прохожего, несущего охапку сухих кукурузных початков, и чуть было не запорол Алеку всё дело, когда толпа расступилась вокруг этого дурачка с сумкой и незадачливого вора.

– Неужели кость судьбы мне солгала?.. – не задумываясь, прошептал Алек, пригнулся за спиной пацана и щёлкнул бритвами, рассекая ремешок сумки. Схватив её обеими руками, воришка бросился сквозь толпу, чутьём опытного проныры выбирая менее опасный путь.

На бегу связав концы ремешка, стянув узел зубами, Алек перекинул сумку через голову, выхватил и сжал первый попавшийся персик, отгрыз кусок, ещё один. Сок забрызгал лицо и руки. Какое же блаженство! Теперь есть еда. Теперь не страшны погоня и ночь.

Глава 6. Погоня за вором

– Рихард?! – крикнул Нолан сорвавшемуся с места сыну.

Защёлкали клешнями рассыпанные раки. Взволнованная толпа поглотила беглеца.

– Срезали сумку, гляди-ка, – проговорил продавец, стерев с подбородка тёмные капли, и бросил отделённую рыбью голову в таз рядом.

Толпа расступалась и снова сходилась. А потом брызгала в стороны и медленно стягивалась обратно. Ропот, волнения, вскрики – Рихард нёсся за вором.

Нолан привстал на цыпочки, переступил. Под ногами захрустели раки. Сила Феникса, но не разрушающее пламя, а тонкая линия, видимая лишь её создателю, протянулась от отца к сыну, следуя за ним. Пока узы крови сильны, пока Рихард рядом, он всегда может его почувствовать и найти.

Клаус быстро и ловко выпотрошил рыбину, завернул в два больших листа молочного дерева, и протянул вглядывающемуся в толпу Нолану.

– Бегите, господин любезный горец, а то где ж вы мальца отыщете потом?!

– Благодарю. Но раки… – Нолан затолкал рыбину в вощёный пакет, перекинул продавцу монету.

– Бутыль вина вашего за них принесёте – на том и сочтёмся. – Клаус, не сводя с толпы внимательных глаз, поймал монету на лету, поторопил покупателя: – Да что же вы стоите, как петух на заборе?! Убёгнет же!

Нолан кивнул, и, как рыба, заглотившая крючок, вонзился в толпу, потянувшись за сыном. Воришку нужно было нагнать: уж слишком много куплено для Дома Матерей. А в голове крутился вчерашний разговор.

Пока Рихард два дня отсыпался после инициации, Нолан побывал у своего отца, который жил в вырубленной в скале хижине на окраине деревни. Некоторые молодые и неокрепшие называли тот район «Улицей изгоев», но, как прижимало, сразу бежали к однорукому лекарю, который безлунными ночами топал себе по козьим тропкам в горах, да выискивал полезные травы, чтобы сделать из них лекарства. Да, всегда можно было попросить помощи в Доме Матерей, но многие побаивались смотрительницы, её крутого нрава. А сила Феникса, залечивающая внешние раны, не могла справиться ни с простудой, ни с больными животами. Потому в межсезонье у старика Педро не было отбоя от посетителей.

Вот и тогда, как бывало на закате, однорукий Педро, отпустив последнего пациента, сидел на пороге своего дома в тени, попыхивая трубкой. Увидев Нолана, старик кивнул на табуретку рядом, прищурился.

– Ну как, – Нолан опустился на жёсткое деревянное сиденье, вытянул ноги, – были у тебя ещё виденья, отец?

– Кроме того – нет. Вижу всё время Рихарда: он бежит от тебя и теряется. А потом его окружает толпа. То ли дети-ровесники, то ли какие-то чудища из старых легенд и сказок. Третий месяц ничего нового. Да, благо, всё реже и реже.

– Убегает… Он ведь так хочет увидеть мир. Думаешь, не вернётся?

– Не знаю, – старый Педро вытряхнул прогоревший табак в каменную чашу рядом. – Я слабею, старею, и видения становятся нечёткими. Из того, что видел раньше, почти всё сбылось. Ты присматривай за ним. Рано ему ещё. Только-только взял силу. Кровь молодая – горячая. Где ж его сыскать потом, коль убежит.

– Отец, ты меня прости, конечно, – Нолан сцепил руки, упёрся локтями в колени, – но чудится мне, что ты недоговариваешь. Так ли это?

– Сбылось почти всё, – голос Педро чуть уловимо дрогнул, – а остальное либо ещё нет, либо время прошло. Не пытай меня, прошу! Что будет, то будет – его не миновать. Некоторые вещи лучше не пытаться изменить.

– Тебе всё равно, что случится с твоим внуком? – не разжимая зубов, процедил Нолан.

– Нет, но я уже не раз убеждался, что… Э-эх, пустое это всё. Иди, не мучь старика. Видения приходят чаще ночью снами. А сны же не всегда вещие, – Педро поднялся, пошатнулся, схватился за вырубленный в стене поручень. Нолан было вскочил поддержать отца, но тот только поморщился, отогнул край толстого одеяла, занавешивающего вход, и скрылся в темноте своей обители.

– Вот же упрямец! – Нолан в сердцах стукнул себя по бедру и тут же пожалел: он уже не молод, чтобы так относиться к своему телу. Да и сила Феникса потихоньку убывала. Ближе к пятидесяти годам многие успевали исчерпать свой лимит. Вот и он, видимо, тоже.

Рихард следовал за вором. Дважды казалось, что упустил, но то отшатнувшаяся толпа, то вскрик «Мой кошелёк!» указывали верное направление. Темнело и двери закрывали, лавки убирали, вокруг шатров на перекрёстках ставили охрану. Но народа всё равно было много.

Мальчик вдруг отчётливо увидел вора перед собой. Тот забежал в подворотню, едва не растянулся, проскользив по луже из разлитого масла. Рихард щёлкнул пальцами, будто поторапливая себя. И внезапно почувствовал огонь. Левая рука стала горячей и тяжёлой, наливаясь силой Феникса. И мальчик представил себе огненный хлыст, как у смотрительницы, которым он мог бы достать беглеца. Но сила не послушалась. Рукав по низу вспыхнул, зашипел от пламени, но, благо, сразу погас.

Бом-м! Бом-м-м! Бом-м! Ударили в колокол где-то в стороне. Воришка завертел головой, видимо выискивая направление звука, заметил погоню, обернувшись на Рихарда, запнулся, когда под ногами шмыгнул кот, за ним из переулка с лаем вылетели два тощих пса. Мальчишка вскрикнул, развернулся и полетел спиной вперёд, заслоняя лицо руками от рычащих на него собак. Кто-то из окна второго этажа выплеснул воду, что облила их и воришку. Тот упал на груду гнилых досок, сумка шлёпнулась рядом. Животные взвизгнули и растворились во мраке подворотни.

Преследователь тут же налетел на незадачливого вора, засадил ногой в живот. Не целясь, со всего размаху ударил кулаком в лицо, но смазано, по-детски.

– Отдавай сумку!

Рихард прижал коленом вора к земле. Тот, едва сильно старше самого новообращённого Феникса, глядел во все глаза. Зелёные, яркие. Такие знакомые, что мальчик отшатнулся. Побелевшее лицо под серым шарфом пошло пятнами, кадык задёргался, липкие пальцы перехватили руку Рихарда, но сразу отпустили.

– Забир… – вор не договорил, он втянул голову в плечи, ужом выскользнул из-под ноги преследователя и выгнул спину дугой, стоя на карачках, как животное, пока его желудок отторгал куски сожранных на бегу персиков.

Рихард растерянно смотрел на своего несостоявшегося соперника, потом встал и сдёрнул с его шеи сумку, отметив крепкий узел на разрезанном ремешке. Мальчишка зло глянул, но тут же схватился за живот – его затошнило вновь. Отчего-то лицо и эти глаза казались знакомыми – это вводило в ступор, заставляло искать, где же виделись раньше, но на ум ничего не приходило. Что-то выпало из кармана воришки, пока тот старался не попасть вязкой слюной себе на руки. Рихард, не задумываясь, присвоил вещицу себе, решил рассмотреть дома.

Шаги и громкий голос выдернули мальчика из созерцания корчей вора. А колокол всё бил и бил.

– Рихард! – отец подбежал к сыну, взял его за плечи, заглянул в глаза, похлопал сумку, поморщился, явно ощущая её непрошенную лёгкость. – Ты в порядке? Надо возвращаться. Тут что-то произошло. Нам лучше отправиться домой.

– Что случилось, пап?

Рихард внезапно почувствовал сильную усталость. Ему стало всё равно, что происходит с вором, просто хотелось спать. Но ответил ему не отец. Из переулка, чуть поскрипывая высокими сапогами, вышел человек и заговорил трескучим голосом:

– Серьёзное происшествие в городе. Честь имею. Горцы, не так ли? Фениксы?! Покиньте Лагенфорд. Я закрою глаза на попытку использовать огонь в черте города. Но это в первый и в последний раз…

– Рихард?! – Нолан дёрнул за опалённый рукав, побледнел, радужка засияла жёлтым. – Ты?! Использовал?! Огонь?! Ты с ума сошёл?

– Папа, не ругайся. Смотри-ка, убегает, – показал мальчик на воришку, который не то чтобы убегал, но быстро ковылял прочь, хватаясь за стены. Концы серого шарфа, повязанного на голову, едва не волочились по земле.

– Преступник в городе. Как не кстати. – Стражник скользнул в густую тень и исчез. И тут же появился напротив воришки, двинул ему в челюсть тупым концом короткого копья, подхватил и снова растворился, чтобы оказаться напротив Рихарда и Нолана, держа за шкирку перепуганного мальчишку.

Бом-бом-бом-м – надрывался колокол.

– Не стоит дёргаться и шуметь в мою смену, – прошипел страж и прижал воришку за шею к стене, концом копья оттянул вниз замаранный ворот кофты. Странные неприятные символы прямо под ключицами, один из которых влажно сочился бурым, резанули Рихарду взгляд.

– Это наш знакомый. Всё в порядке! – внезапно и требовательно сказал Нолан и сдавил Рихарду плечо. – У нас нет к нему претензий. Мальчики просто играли. Отпустите его немедленно!

– Уверены? – осклабился страж, пересчитывая лёгкими тычками копья одинаковые рубцы-печати под ключицами бледного вора.

– Да, уверены! – твёрдо сказал Нолан.

– Пять меток – это уже приговор, между прочим, – стражник резко обернулся к тёмному переулку. Там, будто бежал всю дорогу, появился другой страж. Первый недовольно выпустил горло мальчишки, и тот стёк по стене, сипло дыша и закатив глаза.

– Ну что там такое? Кто?

– Вы нашлись, слава Тени и Мраку!

Второй страж, совсем молодой, быстро оглядел всех, но уставился на старшего и быстро затараторил:

– Один из заключённых, которых послали работать на сталеплавильных печах, упал в котёл с большой высоты. Насмерть. Некоторые говорят, что его столкнули. Вроде как видели убегающего, но пока никого не нашли. Нам нужны вы, господин начальник смены, чтобы засвидетельствовать происшествие.

– Идём. Так кто же это был? – первый страж потерял интерес к вору и Фениксам, шагнул в тень. И, когда оба блюстителя порядка почти исчезли, донеслось имя: «Доживан Павишич».

– Почему ты его остановил? Что происходит? – возмущённо вскрикнул Рихард, но, не получив ответа, как и отец, посмотрел на воришку.

– Эй, ты! – Нолан отпустил сына, будто забыл про него, приблизился к полулежащему на земле мальчишке. – Эти метки настоящие?

– Какая разница? – простонал тот, с трудом поднимаясь. – Не трогайте меня! Не подходите!

– Тебе помочь? – Нолан шагнул ещё ближе, но Рихард дёрнул отца назад, на что тот только криво улыбнулся.

– Ничего мне от вас не надо! – голос сорвался на визг. – Не лезьте, куда не просят! Доживан Павишич – мой отец. – Мальчишка поднялся и, хромая, побежал на звук колокола.

Глава 7. Правила силы, правила города

Сумерки в городе настали внезапно. Стоило солнцу провалиться между высоченных гор, как пришли тьма и холод. Луна бледным пятном лежала на облачных перьях, ещё несколько дней и она будет полной. Фениксы, и не только, считали, что загаданные в полнолунья желания обязательно сбудутся и всегда с нетерпением ждали очередного. А пока, не войдя в полную силу своего сияния, луна очерчивала белёсым тонкие шпили и флюгеры, крыши домов и чаши фонтанов.

Фениксы стояли в переулке, глядя туда, куда убежал воришка. Колокол стих, и вся тревога унеслась с порывом тёплого весеннего ветра. Из-за неплотно прикрытых ставень сочился свет, желтоватой полосой ложась через плечо сына, обрубаясь вытянутой тенью и утопая в полумраке улицы. После заката не выносили огня из домов по новому указу Теней, обходились святлячковыми фонарями.

Рихард обернулся к Нолану. Правый глаз попал в полосу света, Фениксов огонь чуть вспыхнул в резко сузившемся зрачке и пропал. Мальчик сделал шаг в сторону, сжал руками плечи, словно замёрз, повёл носом, привстал на цыпочки, будто стараясь рассмотреть белые снежные шапки над своей деревней. Нолан медленно дышал. Он чувствовал, что пора поговорить с сыном о правилах проявления силы, научить его уму-разуму.

– Пойдём, – тихо сказал Нолан, когда мальчик, вновь взглянул на него.

– Знаешь, куда идти? Кажется, мы заблудились, – Рихард зевнул и потёр глаза.

– Конечно, знаю.

Нолан забрал у сына тяжёлую сумку, проверил содержимое: пяти персиков не хватало – ну что тут поделать, зато бедный ребёнок поел. Мужчина вспомнил клейма под ключицами юного воришки – одно было совсем свежим – и скрипнул зубами. «В этом городе ничего не меняется, даже если меняется всё. Куда смотрят власти, почему доводят детей до такого?.. Друг, а ты куда смотришь? Неужели тебе всё равно?» – в давно позабытом отчаянии думал Феникс, воспоминания пытались вновь его затянуть, но было не время и не место им предаваться.

Сложив куль с рыбой в сумку, Нолан порадовался, что в погоне за Рихардом успел купить всё остальное, а поисковая нить – особый вид силы Феникса – и прекрасное знание города помогли не потерять сына в рыночной суматохе. Узел, в который оказался связан разрезанный ремень сумки, неприятно вдавился в тело сквозь куртку, и мужчина решил, что это ему наказанье: не углядел, не послушал отца. Но дальше он такого не допустит – сам обучит сына всему, и пусть только попробует убежать! Мужчина протянул руку, мальчик замешкался, но взял.

– Ты ведь больше не мёрзнешь?

– Нет, – качнул головой сын, чуть сильнее сжал ладонь отца, заслышав в переулке тяжёлое дыхание, но тут же расслабился, когда в полосу света вывалился запыхавшийся пёс. Тот сунул морду в лужу выплеснутой воды, принялся шумно лакать.

Стараясь не потревожить дворнягу, Фениксы выбрались из переулка на улицу. Несколько компаний, держа перед собой светлячковые фонари, мерцающие голубым, проследовали мимо. Ещё недавно город был шумным, а теперь будто накрытым колпаком тишины.

Азарт погони и злость схлынули, потому Рихарду приходилось стараться, чтобы поспевать за отцом. Нолан искоса наблюдал, как мальчик то засыпал на ходу, то бодрился, вздрагивая и хлопая глазами. Видимо, обдумав вопрос про холод, сын спросил:

– Это из-за силы Феникса мне всегда теперь тепло будет?

– Да, почти. – Нолан незаметно, когда сын отвернулся, поднял воротник своей куртки, застегнул верхнюю пуговицу. Свободная рука зябла, и мужчина спрятал её в карман. – Рихард, ты же знаешь, что сила Феникса не бесконечна?

– Ну, наверное, – мальчик передёрнул плечами. Он частенько прогуливал занятия, которые давали старейшины в деревне, убегал к дедушке поиграть в настольные игры. Это Нолан знал точно, но смотрел на такое сквозь пальцы. Однако теперь, когда сила поселилась в жаждущем приключения растущем теле, искала выход, требовалось всё объяснить.

– Все старожилы нашего племени потихоньку утрачивают огонь внутри. Он выбирает из них жизнь и угасает. Кто меньше им пользуется, тот дольше живёт и владеет им.

– И у тебя так?

– И у меня… Мы выбрали самое долгое пребывание с силой. Есть другое племя Фениксов, они постоянно кочуют. И я не знаю, остался ли кто-нибудь из них ещё. Они не вбирают силу в молодые годы, как мы, а перед важным сраженьем вырезают своё сердце, впуская вместо него огонь…

– Папа, это ведь шутка? Я читал у деда такую сказку. Такого быть просто не может! – обиженно сказал Рихард, видимо, сочтя отца лжецом, хотел вытащить руку, но тот не позволил, уверено ведя сына сквозь город к воротам.

– Раньше это точно не было шуткой. Их племя называли Пламенными Берсерками. Ведь их тела только на одной силе Феникса да без сердца, могли прожить не больше суток, а потом сгорали заживо.

– Ужасно и грустно, – Рихард выдернул руку, насупился. – Если их нет, зачем ты мне рассказываешь об этом?

– Может, и нет. А может, и есть. Говорю я тебе это, сын, для того, чтобы ты оценивал свою силу и не разменивался по пустякам. У тебя есть лет сорок, чтобы насладиться внутренним огнём, пока он не начнёт угасать.

– А мама? Олли, – поправился Рихард.

– У женщин в Доме Матерей другой ритм жизни. Они мудро используют свою силу и могут пробыть с нею вдвое больше нашего… Гляди, а вон и выход из города!

Отец с сыном вышли к большому фонтану, дорога направо от него, широкая, залитая лунным светом, упиралась вдалеке в арку, которую Фениксы минули сегодня днём. Тёмный широкий проём почти терялся за голубым сиянием фонарей. А над ним зубчатой грядой возвышались Красные горы. Где-то там – дом.

– Повезло им… Женщинам… – Рихард снова зевнул.

– Да. Поэтому после инициации тебе следует звать свою мать по имени, чтобы родственными словами не сбивать настрой её силы…

– Да знаю я! Ну, пап, ну сколько можно?

– Умничка, – Нолан хотел было взъерошить волосы Рихарда, но тот отклонился.

Мужчина протянул сияющую путевую нить к мальчику, она была крепкая и яркая, что очень радовало. Значит, их семейные связи не угаснут так просто. Да, придёт время, и он обучит этому сына. А пока…

– Ты же знаешь, что те, кто живут в деревне, долгое время работали здесь, в городе. Фактически с нашего племени этот город и начался.

– Руда?

– Да. Руда и шахты. Мы добывали руду и уголь, плавили, снабжали соседние города, отстроили этот. А потом в ночь великого затмения, которое совпало с окончанием полярной ночи на севере, к нам спустилось племя Теней. Нет, они нам не враги. Мы долгое время существовали вместе. Они оберегали наши копи и печи, проводили торговые караваны по ночам через леса, в которых до сих пор живут опасные создания. Мы были почти племенами-побратимами. Но они – наши природные противоположности. Они боятся света, что живёт внутри нас. И тогда одним из первых мэров города был издан указ, запрещающий Фениксам использовать огонь внутри стен города. Только лишь у печей. Только нам было подвластно растопить руду, чтобы ковать из неё железо.

– И что? – Рихард широко зевнул, в полуприкрытых глазах блеснула влага.

Он взглянул на отца, взял за руку, коснулся её лбом, как часто делал в детстве, когда хотел спать. И Нолан улыбнулся, растрогавшись.

– А потом к нам с юга привезли новую технологию постройки печей, и с ней наша сила стала без надобности. Раз за разом мастера делали печи всё лучше и лучше. И вот, почти за тридцать лет, наконец создали этот цех. И мы остались не у дел. Тогда же наш новый мэр ужесточил указ. Теперь каждый Феникс, применивший силу в городе, будет казнён на месте. Мы тут больше не нужны. Хотя, у нас есть виноград и травы, которыми занимаются женщины из Дома Матерей. И там им нужна чистая сила. Пойми, Рихард, именно благодаря им, мы ещё можем быть тут.

– Это какие-то глупые законы! Почему этим Теням всё можно, а нам нельзя? Мы же первые пришли!

– Мы для них опасны. И для Теней, и для обычных людей. Ведь никто не знает, что можно ожидать от того, кто управляет стихией.

Мальчик фыркнул, понюхал опалённый рукав и спросил, а в голосе чувствовалась хитринка:

– Папа, но ты же пользовался в арке силой, чтобы стереть тот рисунок?!

– Именно в самом городе этот закон имеет силу. Арка – нейтральная территория. Ты понимаешь, к чему я веду?

– Ну, чтобы я в городе не делал ничего огненного?! – ответил мальчик, видимо разочарованный, что не удалось подловить отца.

– Верно. Не подвергай себя, пожалуйста, опасности, как чуть не сделал это сегодня, – попросил Нолан и шёпотом добавил: – И не убегай от меня.

– Ладно. Но это нечестно.

Рихард опустил голову, начал запинаться, и Нолан прикинул, хватит ли у него сил донести сына на руках до дома, а ещё и сумка оттягивала плечо. Мальчик казался слишком вымотанным, чтобы понимать нравоучения отца сейчас, но требовалось досказать.

– Подожди, послущай самое главное! То, что человек упал и разбился там сегодня, может быть расценено властями, как попытка Фениксов отомстить городу за то, что нас отлучили от работы. Ещё и поэтому я тебя прошу быть осторожным. Слышишь? – Нолан встряхнул вялую руку Рихарда.

– Пап… слышу. Скоро мы уже придём? – Мальчик поднял голову, посмотрел на ворота. До них оставалось недалеко.

По бокам от входа в арку голубоватым светом пульсировали два больших фонаря, внутри бились светляки, захватывая всё внимание путников, отвлекая взгляд от снежных серых шапок на фоне тёмного неба. Луна, вконец обленившись, пряталась в набежавших облаках. Тень перегородила один из фонарей, пропала, выросла ближе, и уже рядом с Фениксами появился страж, пристукнул копьём в знак приветствия.

– Ну как, видели цеха новые? – приноравливаясь к шагам Нолана, спросил он.

– Нет. Мы были в торговом районе, когда услышали колокол и поспешили вернуться домой, – Нолан почувствовал, что сын стиснул его руку.

– А чего так? Неужели неинтересно? – на сером лице стража не было явных эмоций.

– Успеем ещё. Зато видели артистов ваших заезжих, – сменил тему Феникс.

– У-ух, завидую. – Каблуки стража и копьё, на которое тот опирался, цокали, но звук будто терялся в пыли. – И как они вам? Говорят, красиво пляшут.

– Да мы издалека их заметили. Они куда-то шли. Будут ли ещё представления?

– А то! Пока они тут, каждый день в обед на Тысячеликой площади, говорят, фокусы свои показывают. – Страж проводил до ворот, остановился. – Ну вы и на цеха-то смотреть приходите.

– Обязательно, – Нолан кивнул, заводя Рихарда в арку. – Спасибо, за вашу заботу.

– Будьте осторожны, Фениксы. По ночам в последнее время волки за стенами бродят. Нам-то до них дела нет, но наружная охрана тревожится, – напутствовал страж и, как и днём, замер, стукнул копьём и растаял.

Арку и тракт до поворота минули молча. Судя по крепкому хвату, Рихард передумал засыпать. Когда дорога пошла круто вверх, мелкая щебёнка под ногами сменилась тёсанными камнями, и над головами зашептали тёмные сосны, источая тонкий, сладковатый запах молодых побегов, мальчик взглянул на отца и серьёзно сказал:

– Это всё очень плохо, папа. Они совсем нехорошие!

– Такова их работа.

– Неправда. Папа… – Рихард упрямо посмотрел в глаза. – Почему ты его защитил? Почему не отдал Теням?

– Того бедного мальчика, который стянул сумку? – переспросил Нолан, а он уже обрадовался, что сын забыл и не спросит. Наблюдая, как лицо мальчика становилось то обиженным, то удивлённо-непонимающим, ответил: – Некоторые люди творят нехорошие вещи не по своей воле, а по нужде. Они загнаны в угол, выживают, как могут. И мы, не зная всего, должны быть снисходительны. Знаешь, Ри, ни ты, ни я, ни те стражи Тени не знаем, что привело этого несчастного ребёнка к такой жизни. А он ведь едва старше тебя! Ты сам прекрасно слышал, что ему светит казнь. И я просто не смог сдержаться, чтобы не продлить его жизнь хотя бы на немного. Ты поймёшь. Ты всё однажды поймёшь в своё время, сынок.

Он замолчал. Рихард потупился. Холодало.

– Такой ответ устраивает тебя, Ри?

Вместо ответа мальчик взял его за руку и потянул домой.

Он очнулся от дробного стука собственных зубов. Застонал, с трудом разлепляя веки. Ноги свело судорогой, пальцы рук, лежащих на коленях, скрутило болью. Рук? Педро резко открыл глаза, уставился на правую, искорёженную артритом. Как давно к нему не приходили фантомные боли левой. Пустой рукав, заправленный под жилетку, не давал забыть мук от того единственного верного выбора.

Педро потянулся за трубкой – курение всегда успокаивало его в такие моменты. Цепочка запуталась в завязках капюшона, душила, будто старалась стать с ним единой. Старик сжал чубук в форме шляпки жёлудя так крепко, что в костяшках затрещало. Потянул, дёрнул, и затёртая от времени цепочка порвалась. Трубка упала на свет за каменный бордюр.

Но Педро будто и не заметил. Он шарил по рвано вздымавшейся груди, хватался за сердце. Его губы беззвучно шевелились. Сандалии выстукивали по камню, будто в мыслях Педро бежал. Убегал снова и снова от своих кошмаров, они, то как сон, то как виденье, настигали его каждый раз.

Как бы дурно не поступил человек, в глубине души он будет раскаиваться, надеяться и верить, что другие учтут его проступок, и не станут себе врагами. И Педро полагал, что может стать хорошим примером своему племени. Но вот уже несколько месяцев он видел внутренним взором, как Рихард – его любимый и единственный внук, – но уже очень взрослый и на чужой стороне, убивает плоть от плоти своей, нарушает табу. Такой сон, в отличие от другого, про побег, Нолану Педро сказать не мог и верил – как же он верил! – что всё это бред. Но страшнее всего было то, что всю эту дикую сцену заливал свет не одной луны, и даже не двух, как в пророчестве, а трёх – безумно, необъяснимо, чудовищно! И Рихард был таким взрослым в видениях, что Педро, подпуская в мысли чужой равнодушный голос, молился, чтобы внук до того не дожил.

– Соломея-Соломея, забери свои чары! Я не хочу больше видеть будущее, если оно будет таковым, – вот что услышал бы тот, кто подставил бы ухо к почерневшим губам и не побоялся безумного взгляда, вперившегося в лежащую в пыли трубку. Но никого рядом не было: спали Красные горы и дети их – Фениксы.

И Педро остался в кресле даже тогда, когда дрожь и смятение покинули его, сменившись усталостью и покоем. А цепочка – физическое напоминание о Соломее – перестала сковывать пальцы и скользнула на холодные камни.

И, кажется, что-то ушло. Педро боялся засыпать, чтобы проверить. Но всё же сон сморил стариковское тело, и впервые за долгое время не явилась в страшные грёзы девочка в огромном черепе змеи, не заговорила с ним, не показала будущее. Соломея уже забрала свой дар.

Глава 8. Сладко-странные сны

Чёрное и будто стылое по краям, расступалось перед ним ничто, оно трескалось снизу, и из трещин, наполняя всё мерцанием и цветом, поднимались искры, сначала немного, а потом, сплетаясь в толстые стремительные жгуты, целыми мириадами. И не было больше трещин, только мягкое свечение травы под ногами, приятная тяжесть собственного тела и неукротимое желание двигаться вперёд. Из света и тени соткался силуэт: белая, чуть вытянутая и сплюснутая сверху голова с тёмными провалами глаз и широкий низ, трепещущий, волнующийся, как мягкие пёрышки на птичьей грудке, когда проводишь пальцем снизу вверх. И казалось, фигура эта вот-вот расправит крылья, обнимет ими или взлетит. Улетит. Бросит… «Нет, пожалуйста, только не это! Не сейчас, не надо… Фениксом молю», – прошептал Рихард и открыл глаза.

Снаружи дома раздавались голоса. В щёлочке между тёмным полотном и дверным откосом пульсировал неяркий свет. Рихард приподнялся на локте и обессиленно рухнул на постель. Полежал, успокаивая кружение мира перед глазами, цепляясь за образы сна, прислушался к себе. Хотелось пить. Он по привычке сунул руку под подушку, где всегда лежала небольшая фляга, но сначала попался какой-то мелкий предмет. Мальчик поднёс его к глазам, но разочарованно сунул обратно – это был всего лишь желтоватый кубик от дедушкиной настольной игры.

Пальцы коснулись шероховатого бока фляги. Рихард перекатился на живот, скрутил крышку, отпил. Всполохи снаружи продолжались, но голосов больше не было слышно. Тело после напряжённого дня ещё болело, да и глаза начали вновь слипаться. Мальчик решил, что если б случилось что-то важное, отец бы пришёл к нему, разбудил. А если нет, то можно спать дальше.

Вернул закрытую флягу на место, поёрзал, перевернул подушку прохладной стороной вверх, с какими-то теплом и нежностью заметил в изголовье кровати ритуальный нож и косточку от персика – шрамы по всей левой руке приятно защекотало. Рихард лёг набок, закутался в одеяло, обняв колени, и уснул, забыв о чёрно-белой фигуре. Но та будто ждала его в том же искрящемся полусне-полувидении. Теперь перед ней кто-то сидел. Как Рихард не пытался его разглядеть, всё было смазано, лишь ощущение, что он его знает. Явственно затрепетали перья. Тихий голос отчётливо произнёс: «Да будет так. Я забираю свой дар, раз это тебе угодно. Неведение спокойней всего. Я благодарю тебя, что столько лет разделял со мной эти грёзы. Что спас меня и выбрал именно этот путь. Прощай».

И белая верхняя часть очень медленно повернулась к Рихарду. Два тёмных провала глаз, ряды клыков. Взметнулся ворох чёрных перьев и опал, но уже цветными, пёстрыми листьями. Рихард хотел было отмахнуться, но правой рукой он сжимал ритуальный нож, который торчал у него из груди, а левой не было вовсе. Белое пятно то ли головы, то ли черепа расплылось, закрутилось спиралью, истекло восковыми каплями и собралось в белую маску. И листья вокруг вспенились в искрящийся плащ.

Тонкие девичьи руки из широких рукавов, скользнувших к локтям, поднялись, потянулись к маске, снимая. «Примерь», – другой голос, звонкий и чистый. Маска приблизилась. Рихард хотел заглянуть за неё, но там снова падали чёрные перья, а через прямоугольные прорези глазниц что-то синело, будто уходя за горизонт. Он позволил надеть её на себя, и всё стало черным-черно.

Что-то большое, многокрылое кружилось, как вода, льющаяся в воронку. И был в центре его болезненно-алый глаз. И перья, и крылья – отовсюду и будто бы изнутри, они прорывались весенними ростками, но так быстро и резко, что в груди закололо. Рихард отступил, желая вернуть ту, первую, в длинной маске, но её уже не было, как и сидящей фигуры. И чёрное, крылатое, вдруг вспыхнуло с одного краю и сгорело по кругу. Мигнул и исчез глаз. И на этом же месте вдруг появился такой же образ, но притягивающий, с сияющим золотисто-оранжевым переливом. И он тоже горел по краю, но огонь, проходя несколько трепещущих перьев, давал вырасти новым. Всё кружилось, укачивало, убаюкивало. Рихард чувствовал, как его засасывает в центр этой уютной воронки, тело будто стало податливым, гибким, совершенно чужим.

Вдруг он понял, что летит туда не один. Но не только это. На лице его – маска, та самая, белая, в глазницах которой плескалась синева. Кто-то нежно обнимал его за пояс, держал за руку. И от этих прикосновений прохлада сменялась теплом. И двое летели, но почему-то к звёздам, не глядели на друг друга, но будто бы знали всегда.

Вдоль позвоночника прошёл жар, звёзды мигнули и исчезли. Маска сменилась, и руки, держащие его, сменились тоже. «Ты – мой!» – такой сладкий шёпот, что чувствовался на губах. Мальчик понял, что он взрослее, чем есть: руки и ноги казалась непривычно длинными, крепкими, а тело – мускулистым, большим. Рихард рассмеялся. Та, что держала его, смеялась тоже. Он хотел ответить ей в тон, вернуть её же слова, но понял, что всё ясно без них. Он выпустил девичью ладонь, хотел снять маску, и тут же почувствовал прикосновение к своей груди, к животу, ниже. Он втиснул маску в лицо, стараясь не дышать, чтобы не спугнуть… Он вскрикнул и открыл глаза.

Сердце бешено стучало. Он лежал на животе, впечатавшись лицом в скомканную подушку. Одеяло сбито в ноги. Перекрученная простыня неприятно липла к телу. «Опять…» – подумал он, кусая губы. Нега последних моментов сна мигом улетучилась, оставляя лишь смущение. Такое было не в первый раз, но обычно не многоцветно и осязаемо. Как будто всё случилось на самом деле. От этого бросало в дрожь, но такую приятную, что лицо залило краской.

Сделав волевое усилие, мальчик поднялся, стянул испачканное постельное, наспех привёл себя в порядок. Затем тихо, чтобы даже самому не слышать, накинул старую отцовскую рубаху, закрывающую колени, застегнул пуговицы, закатал мягкие широкие рукава. Он хотел вспомнить сон, но обрывки таяли, только внимательный алый глаз перекатывался в сознании, и это было совершенно не то, что хотелось бы помнить.

Рихард постоял, покачиваясь, посреди комнаты, не зная, что делать с охапкой постельного белья. Завернул всё в ком и вынес на улицу, где в маленьком закутке висела на крюке корзина с вещами для стирки.

Светало. Отец и несколько людей племени Феникса стояли на перекрёстке и что-то обсуждали. Мальчик хотел незаметно вернуться в тепло дома из туманной прохлады, но Нолан заметил его, помахал. Он обменялся с соплеменниками ещё парой фраз и подошёл.

– Ты чего так рано проснулся?

Мужчина пригладил растрёпанные волосы сына. Рихард хотел уклониться, но обнял отца, и заметил, что тот всё ещё в одежде, в которой ходил в город.

– Так получилось, – чуть хрипловато ответил мальчик. – А ты почему не ложился?

– Я отнёс покупки в Дом Матерей, а потом услышал, что на деревню внизу напали волки. Их жители прибежали к нам, попросили помочь. Смотрительница и твой дед недавно закончили лечить раненых. Хочешь сходить к дедушке? Он пока ещё не спит.

– Да, только обуюсь, – кивнул Рихард, отлепился от отца, всунул ноги в широкие, разношенные мягкие сапожки и пошлёпал следом за Ноланом к краю деревни, где жил старик Педро.

– О как, обронил что ли? – отец нагнулся у террасы дедова дома и поднял из пыли трубку с чубуком в форме жёлудя, неизменную спутницу старого Педро.

Они отодвинули толстое одеяло, закрывающее вход. Внутри было тепло и тесно. Пахло травами, благовониями и старостью. В мерцающем голубоватом свете единственная комната казалась ещё меньше, чем была на самом деле. Сразу – маленькая печка и откидной стол, за ними, отделяя спальню, высился сквозной стеллаж, забитый книгами. В углу напротив кровати – широкий сундук. Светляки в маленьком фонарике, висящем под потолком, лениво ударялись в стёкла, не догадываясь выползти из верхнего отверстия. Дедушка лежал на кровати, подложив под спину ворох подушек, и отпивал из высокой кружки, судя по запаху, горячий чай с настойкой.

Нолан присел в ногах своего отца, что-то спросил. Но Рихард не слушал. Он смотрел во все глаза на сундук, на недоигранную партию, где посреди разрисованной карты с ходами-клеточками, стояли две костяные фигурки, а между ними были разбросаны четыре кубика. Красных. В эту игру и играли четырьмя красными. Тогда откуда взялся тот жёлтый под его подушкой?

– Деда, – перебив отца на полуслове, Рихард указал на игру, – а бывают жёлтые кубики? Ну, такие… Не очень жёлтые. Как белые, только жёлтые?

Старик сначала отхлебнул, прикрыл глаза и кивнул. Потом медленно, будто мыслями находился совсем не здесь, ответил:

– Бывают. Но только в большой игре. Её ещё называют Королевской. Там поле огромное. И была всего лишь одна карта, сделанная специально для короля далёкой южной страны. А кубики там жёлтые, точнее, белые, потому что вырезаны из костей жены короля, которая и придумала эту игру. Откуда ты про них узнал?

– Приснилось.

Рихард пожал плечами и вышел, направился к скалам инициации. Ровнёхонько между ними вставало солнце – это всегда казалось чудом и дарило ничем не объяснимую радость. Мальчик выдохнул, глядя на светило из-под полуопущенных ресниц, и широко улыбнулся. Новый день мог принести новые открытия. А непонятное будет понято в своё время – так его всегда учил дед, когда в игре выпадала странная комбинация и, чтобы увидеть, что она принесёт, надо было только сделать ход.

Глава 8.5. Легенда о сотворении Детей Богов

Поименованная Вечностью Эньчцках, в своих ладонях я держала жизнь. Я та, кто настигает и согревает. Я – день. Я – свет. Мне было привольно в моём прекрасном мире среди этих изменяющихся форм. Они были малы и незначительны, потом стали больше, сменили воду на сушу, познали возможность моего существования. Они предавались праздности, получая всё нужное от мира. Но они вечно грезили о том, что было для меня недостижимо, о ночи. И я отправилась её искать.

Поименованный Вечностью Кэньчцкху, в своих ладонях я держал жизнь. Я тот, кто превращает холод в устремление. Я – ночь. Я – смерть. Мой край – пустые небеса и тёмные тверди льда. Но тут в моём краю явились создания. Они медленно и неукротимо развивались. Они не останавливались, иначе засыпали навсегда. Они деятельны и храбры. Они прозрели моё существование и прокляли меня, возжелали дня. И я отправился его искать.

Они блуждали друг за другом, не находя, не сталкиваясь. И нёс один за собою тьму, что чернее глубин морских. А другая шла в ореоле света, что слепил и грел. И в час, когда жизнь на плодородном камушке вновь угасла, встретились ищущие друг друга Эньчцках и Кэньчцкху.

Они приближались и отдалялись, оглядывали друг друга, находя в каждом черты, недостающие себе. И тогда они сошлись, возжелав возродить жизнь. Но новую, по образу и подобию своему. Пока они танцевали, мешая свет с тьмой, возрождали и умерщвляли растительность, жизнь уже шла по их следам, завоёвывая всё новые территории.

Эньчцках и Кэньчцкху снизошли к жизни и осознали, что совсем она для них новая и непонятная. И приняли решение соединить её с природой, расселив по миру своих будущих детей.

– Они приручили зверей и птиц, но не всех, – сказала Эньчцках, поймала двух диких птиц и нарекла их первоптицами, дав своего света и сходства с уже имеющимся разумным видом: – Быть тебе покровителем свободных, неприручённых птиц. Живи под именем Феникс. А тебе имя – Сойка-Пересмешница. Ты будешь той, кто согревает души песнями, но не даётся в руки.

– Тогда я возьму птиц, что живут над водами, и нареку своим вторым именем, – молвил Кэньчцкху.

Он выследил большую белую птицу, что ныряла, ловила изогнутым клювом рыбу, подбрасывала и ела. Но когда темноликий поймал её, птица замертво упала в воду, лишь силуэт остался на поверхности. И это тёмное пятно Кэньчцкху поднял и отнёс на сушу, вдохнул жизнь и сказал:

– Ты будешь Тенью, живи в тенях в память о жизни, что была загублена ради твоего формирования.

Тень поклонилась своему господину и пропала, завидев на горизонте светлоликую.

– Мне жаль, что твой первенец начал столь печально, – покачала головой Эньчцках. – А я вот нашла вид, что создания наши также совсем не понимают, – и она показала на двух змей. – Эту, большую и хищную, я назову Ангуис. И быть ей покровительницей сильного племени, оберегающего воды и низины. А этого, слабого, назову Боа. Пусть защищает леса от истребления, – выпустила она двоих в мир, но они не спешили отдаляться, а нежились в живительном тепле.

– Тогда я дам жизнь ещё одному роду, – Кэньчцкху сгрёб льдину, дрейфующую в океане, на которой боролись медведь, олень и волк, сжал её, смешивая всё воедино, и выпустил в мир большое и крепкое создание, которому были не страшны мороз и тьма, и который ценил честность и силу превыше всего. – Я нарекаю тебя Энба. Будь милосердным и справедливым, ведь ты один из сильнейших.

Как бы ни было то удивительным, но именно Энба смог растопить ледяное сердце Ангуис, что жаждала лишь физического тепла и света. Но было ей с ним слишком холодно, а ему с ней слишком жарко, оттого, даже разойдясь по разным частям мира, они с нежностью вспоминали друг о друге.

Но пока все были заняты, хитрый Боа, от которого никто этого не ожидал, поймал Сойку, зажал её, задушил и пожрал, чем навлёк на себя гнев Эньчцках.

– Так будь же ты Боа-Пересмешником! – в сердцах воскликнула она, прогоняя своё теплолюбивое чадо.

– Не гневайся на него, – Кэньчцкху закружил Эньчцках в танце. – Забудь. Давай создадим нечто общее, что впитает все их силы: огонь птиц, воду змей, воздух теней и землю зверей. И пусть это новое научит жаждущих знаниям и таинствам мира. Пусть оно сможет заклинать стихии и создавать подвластные материи. И имя ему будет…

– Тщщщ, – Эньчцках прижалась губами к губам Кэньчцкху, – прошу, в этот раз без имён. Пусть же создание само выберет себе имя и племя.

– Пусть.

И в мир вышагнула фигура, что всё время менялась. И чтобы как-то укротить свою изменчивость, она создала безликую маску, кивнула на прощанье и исчезла.

– А я, пожалуй, – молвил Феникс, – останусь здесь, рядом с вами обоими, прародители. Я и так часть света, поэтому потеряюсь в нём. А в темноте меня хорошо видно, но я тогда ослеплю там всех. Моё место на границе.

– Даже не мечтай! – Тень вернулась и попыталась приблизиться к заносчивому Фениксу, но от света его стала таять. – Знай, – прошипела Тень, – я пойду по твоим стопам, Феникс! И настанет момент, когда я выживу тебя из своего мира.

– Ха, попробуй! – Феникс раскинул огненные крылья и взлетел.

– Они слишком вольные, – покачала головой Эньчцках. – Но пока что я устала. Оставляю этому миру свой свет, а сама вздремну до поры, до времени, – и она воспарила в черноту космоса, укрылась небытиём, пряча от всех свой свет, обретая понемногу массу и форму.

– Я буду следить за верным следованием дня и ночи, – пообещал Кэньчцкху, распадаясь на тёмные звёзды, отражающие свет Солнца.

Глава 9. Жители деревни Феникса

Отец не выходил из домика деда ещё долго. А когда наконец появился, выглядел очень сонным и рассеянным. Время приближалось к полудню. Рихард, задремавший было под скалами инициации, вскочил, едва услышал шаги. Мальчику не терпелось, как и обещано, вернуться в город, чтобы успеть к дневному представлению заезжего театра. Но, увидев состояние Нолана, он выдохнул и сказал себе: «Они ещё тут задержатся. Я успею посмотреть».

Он проводил отца, убедился, что тот лёг, и отправился на главную улицу, где находилась просторная столовая – единственное здание, выстроенное из дерева. В ней взрослые каждый день готовили по очереди на всю деревню, ели там же или разбирали порции по домам. Только у деда и у нескольких одиноких стариков, лишившихся сил Феникса, были свои маленькие печки, которые топили палой корой.

В столовой постоянно кто-то находился, чтобы следить за порядком и кормить голодных. В этот раз дежурить выпало Райке – высокой и сухой женщине, ещё совсем молодой, но с ярко-белой сединой на висках. Остальные волосы были тёмно-рыжими, заплетёнными в высокий гребень. Одетая, как и почти все в деревне, в жилетку, штаны со множеством карманов и высокие сапоги, женщина плавно переходила от стола к столу, собирала грязную посуду, задвигала стулья, протирала столешницы тряпкой.

– Голодный? – Райка стряхнула пепел с тонкой сигареты в блюдце и снова затянулась. При этом по контуру вырезанных на левой руке женщины перьев пошли искры, и глаза на мгновенье вспыхнули золотом.

– Не знаю. Наверное.

Рихард пожал плечами и опустился за чистый стол, но тут же вскочил и бросился помогать с уборкой. Он не чувствовал голода. Эйфория после инициации ещё не прошла, а предшествующий пост не позволял сейчас запихивать в себя много еды. Хотя и без того мальчик ел очень мало, что выводило Нолана из себя.

Райка хмыкнула, оставляя зал на гостя, а сама в доготовочной зоне принялась мыть в тазу посуду, расставляя чистую на расстеленных полотенцах. Мальчик заметил, что женщина зевает и трёт глаза. «Наверное, тоже гоняла всю ночь волков по лесу», – предположил он.

– Ты не спала, да? – спросил он, поправив последний стул. В столовой по-традиции ко всем обращались на «ты», кроме главы и старейшин.

– Ага-а-а, – женщина широко зевнула. – Ловили этих выкормышей Энбы.

– Ко-ого? Я думал, там волки.

– Ну да, их. А кого ж ещё? Только сбежали они из угодий Энба-волков. Зима-то была холодная, и на севере мало чего уродилось в том году. Вот им жрать и нечего – до нас доползли. Подожди, – Райка обернулась, нахмурив брови, – ты что, прогуливал занятия по истории? То-то я тебя на них не припомню!

– А что такое? – Рихард пристыженно замер с мокрой тряпкой над столом.

Как учитель Райка была очень суровой, потому зачастую юный Феникс сбегал с её уроков без зазрения совести, а вместо этого или просил старика Педро рассказать что-нибудь интересное, или отправлялся в библиотеку ниже по склону, где часами глядел на старинные карты, едва дыша касался гравюр в толстенных фолиантах. Некоторые даже перерисовывал, раз за разом добиваясь сходства.

– Ты, значит, не знаешь об одном из древнейших племён, как и мы, Фениксы, Энба – перводети богов?! – с возмущением спросила Райка.

– Боги… это которые с именами такими?.. Я сейчас их не произнесу, – Рихард почувствовал, что краснеет.

– Ой, ну прям засмущался! Они самые! Эньчцках и Кэньчцкху. Так вот, их дитя, Энба, дал жизнь трём племенам. А тут, на севере, ближе к морю, живут Энба-волки. И все окрестные волки находятся под их покровительством. И эти самые голодные твари сбежали к нам поживиться. Мы даже одного поймали, чтобы кто-нибудь из их благодетелей пришёл и забрал его. А то ведь жалко животину.

– То есть вы их не убивали ночью? – с каким-то облегчением уточнил Рихард.

– Феникс с тобой, птенчик, нет, конечно! Это же священные животные наших дальних родичей. Как они не трогают птиц, так и мы – волков, – Райка смотрела с негодованием, но отчего-то Рихарду казалось, что дай её только волю, она бы всех покрошила в суп.

– А где его держат?

– Да где обычно: в Каменном углу, куда всех сажают на исправление. А ты не видел? Сходи посмотри.

Рихард перегнулся через перила террасы – сухое дерево, разогретое на солнце, чуть скрипнуло под пальцами. Пахнуло смолой, сладковато-пыльными весенними первоцветами и молодой хвоей. Отсюда не было видно, но в памяти возникло место, куда мальчик раньше иногда ходил с дядей. Невысокие ёлочки обступали узкую тропку, что отделялась от дороги к Дому Матерей, и, поворачивая за высоким уступом, упиралась в природой сотворённый угол между двух скал. Там Фениксы оборудовали что-то вроде камер заключения, но так их никто не называл, считая это слишком грубым, человеческим. По идее, туда поместили и Гарга. Рихард почувствовал страх, смешанный с любопытством: никогда ещё в Каменном углу не доводилось видеть соплеменника, да и вообще хоть кого-то, кроме забежавшей поиграть детворы.

– Что, интересно? – раздалось над ухом и аромат крепкого фруктового табака защекотал ноздри.

Мальчик чихнул и повернулся к Райке. Она стояла почти вплотную.

– Наверное. Только, думаю, надо поесть перед тем, как пойти посмотреть, – осторожно ответил он и втянул голову в плечи, вспомнив, что по слухам женщина иногда выкручивала уши нерадивым ученикам. Мальчик скользнул в сторону, к столу, стоящему возле колонны, будто хотел спрятаться за ней, чтобы не нарваться на взбучку, чувствуя между лопаток цепкий взгляд.

Райка молча прошла мимо, сняла с полотенца тарелку, вытерла другим, поставила на стол. Отодвинула заслонку печи, достала, не боясь обжечься, подкопчённую железную кастрюлю. Дно её скрежетнуло по бортику столешницы, и женщина, поморщившись, обернулась к ряду черпаков, шумовок и хваталок, висящих на длинной доске. Было не принято спрашивать, что приготовили: все ели то, что давали. Но Рихард пообещал себе: «Если там суп, уйду сразу! Вот буду ходить голодным и всё тут! Суп – это ведь для детей, а я уже взрослый, раз прошёл инициацию! Вот так!». Но Райка широкими деревянными щипцами выудила несколько маленьких пирожков, пару отварных картофелин и запечённое в капустном листе яйцо.

– Питайся, птенчик, набирайся сил, – глядя поверх головы мальчика, произнесла она.

Полная тарелка опустилась на стол, рядом – кружка с чуть тёплым морсом из зимних ягод. Он переливался багрянцем – это что-то напомнило мальчику, зыбкое, неуловимое, пугающее и интересное одновременно, но вот что именно осталось загадкой. Рихард поёрзал на стуле, с силой потёр лоб и принялся за еду, отбросив лишние мысли. Райка села на перила террасы, отхлёбывая из глиняной чашки, повернувшись в сторону тропы к Каменному углу.

– Можно вопрос?

– А чего нельзя? – Женщина скрестила длинные ноги, обернулась через плечо.

– Ты никогда не хотела детей? Не жалеешь, что прошла обычную инициацию?

Лукавое пламя потухло за прикрытыми веками. Райка медленно и глубоко задышала, отвернулась. Правая рука с чашкой медленно опустилась вдоль подрагивающей левой, узор из перьев на которой был крупным и неравномерным, но не лишённым особой красоты.

– Странный вопрос для маленького птенчика… Может быть, иногда, – голос Райки был сухим и спокойным. – Ты же знаешь, что моя сестра в Доме Матерей, а я и её муж Альх воспитываем их сына? Знаешь, птенчик, я бы, наверное, не променяла свободу передвижения на размеренную и закрытую жизнь под крылом смотрительницы. Но иногда я вижу сны, где Альмер – мой сын, а не сестры, – и что мы с ним отправляемся в путешествие на своих крыльях. А ему ведь инициация только предстоит. И он станет хорошим Фениксом, если не убоится, как сынок Гарга. Бедный птенчик… – Райка прокашлялась, достала жестяную коробочку, из неё сигарету, покатала в пальцах и со вздохом положила обратно.

– Прости… – Рихард был растерян, не знал, что сказать.

Он уже пожалел, что спросил. Ох уж эти неуловимые мысли и болтливый язык! Стоило вспомнить про Каменный угол, как заговорили про Дом Матерей и Гарга, и сразу на ум пришли слова Олли, что она не променяла бы способ овладения своей силой ни на какой другой. Пирожок с ягодами встал комом в горле. Мальчик торопливо запил и закашлялся, запрокинул голову, когда морс пошёл носом. Райка, чуть повысив голос, заговорила:

– Да ну, птенчик, не стоит извиняться. Просто у нас стало меньше работы из-за постройки сталеплавильных печей в городе, огонь в которых не надо поддерживать только нашими силами. А от этого вынужденного безделья появляется слишком много свободного времени на раздумья, на грызню с собой и другими… Не уверена, что ты можешь понять… Возможно, вскоре нам придётся уйти из этих мест, оставив только минимум людей для сообщения Дома Матерей и города. Всё-таки виноградники их кормят деревню, а остальные будто и не нужны, – Райка скрипнула зубами, с тихой злостью добавила: – Фениксы потихоньку собираются покинуть насиженные гнёзда. Ты не знал? – она обернулась.

Рихард от её внезапного обжигающего взгляда вновь закашлялся. Разговор стал колючим и неприятным. Захотелось сбежать. Из носа на стол брызнул морс, красная капля попала на капустный лист, потекла по прожилкам, и в памяти вдруг возник вчерашний несчастный воришка, который исторгал из себя куски еды. И отец – как он мог! – заступился за негодяя, откупился непонятными объяснениями по дороге домой. Кубик – точно! Рихард вспомнил, что тот жёлтый кубик он подобрал там же. От предчувствия чего-то неизвестного и страшного началась икота, зашевелились волосы на затылке. Вцепившись в край стола, мальчик уставился в тарелку. Всё в голове смешалось. Райка хмыкнула и прошла к тазу с водой, опустила в него свою чашку. Мальчик проводил её взглядом. От перескочивших мыслей он потерял нить разговора.

– Ты, если поел, может, пойдёшь? Я очень устала, хоть вздремну немного. И, будь добр, ни слова Нолану и остальным. Пусть этот разговор останется нашей маленькой тайной, – женщина не смотрела на него, до скрипа намывая посуду.

– Да, конечно, – Рихард залпом допил морс, схватил картофелину и бросился к выходу.

– Птенчик, – окликнула его на ступенях Райка, – и оденься нормально, как пойдёшь в Каменный угол, а то тебя не поймут, если увидят в этом.

Рихард фыркнул и торопливо зашлёпал подошвами разношенных сапожек в сторону дома, где было всё понятно, безопасно, без странных вопросов и ответов. Теперь у мальчика, кажется, появилась ещё одна причина вернуться в Лагенфорд: посмотреть, на что променял город древнее племя.

Деревня была непривычно пуста. Видимо, жители отсыпались после ночного рейда. Только на тропе, ведущей к источнику, несколько женщин с детьми о чём-то негромко переговаривались. Да неподалёку на крыльце общественной бани сидел парень, прошедший инициацию три года назад, который всё набивался в ученики к дяде Рихарда. Банщик дремал, скрестив на груди руки, поджав под себя ноги и опустив на глаза поля вязаной панамы. Будто почуяв взгляд мальчика, он приподнял голову, просипел:

– Баня будет вечером. Тогда и приходи. Безумная ночка. – И уснул обратно, поёрзав спиной по деревянной двери строения.

Рихард только качнул головой, заглотил картошку, слизал крошки с пальцев, вытер руки о длинную рубашку, и пошёл дальше. Он не любил воду. Отец рассказывал, что раньше загнать сына в баню было целым представлением, но после одного случая стало легче. Тогда безуспешные попытки подружиться с одним мальчиком кончились дракой, и Рихарду пришлось долго смывать с себя землю и кровь под взволнованным взглядом Нолана.

Впереди послышались грубые громкие голоса и смех. Из-за дома в конце улицы вышли трое. В центре – глава деревни, Гурджег – пожилой, но бодрый и крепкий мужчина с белой бородой до ремня штанов, заплетённой во множество косичек. По бокам – двое его сыновей: высокий, широкоплечий Маджер и низкий, рыхлый, с плутоватым взглядом Симон. На руках у всех троих были краги из толстой кожи в ремешках и клёпках; вместо обычных коротких жилетов главенствующая семья деревни носила белоснежные рубашки без рукавов и с высоко поднятыми воротниками. Говорили, так сейчас принято у знати в городе. Поверх рубашек – длинные, до колен, жилеты с капюшонами и крупными пуговицами с выжженными на них узорами огня. Только штаны и сапоги ничем не отличались от тех, что носили простые Фениксы.

Рихард сделал шаг в сторону, уступая дорогу. Троица стремительно приближалась.

– Как дела, птенчик? – Гурджег заметил Рихарда, усмехнулся, оглядев мальчика с головы до ног.

– Спасибо, не жалуюсь, – тот кивнул, надеясь, что никто не заметит стыдливо вспыхнувших щёк. Всё-таки было дурацкой идеей бродить по деревне в отцовой рубахе, особенно теперь, когда можно одеваться как все, прошедшие инициацию.

– Вчера к Олли ходил?! – неприветливо спросил глава деревни, – Как там моя дочурка поживает под крылом этой старой грымзы?

– Спасибо, всё хорошо, – стараясь удержать тон ровным, пробубнил Рихард и отступил ещё дальше с дороги.

Мальчик, хоть и знал, но признавать не желал, что Гуджег его дед. Такой же, как и Педро. Но если второго Рихард обожал, то главу деревни – нет, и даже побаивался. Совершенно чужой человек, смотрящий свысока, никогда не снисходящий до простых домашних бесед.

Рихард опустил взгляд к пыльной дороге, мысленно взывая к Фениксу, чтобы главенствующая тройка наконец-то пошла по своим делам. Но древний бог будто смеялся над ним.

– Малец, тебе если помощь нужна, тренировки там или ещё чего, заходи, не стесняйся, – Маджер сбавил шаг, глядя сверху вниз на племянника.

Солнце отсвечивало от лысой головы, капюшон спускался по плечам, открывая едва сходящийся на мускулистой шее воротник рубашки. Дядю Маджера, который раньше часто играл с Рихардом, тот уважал, а вот его брата, дядю Симона, недолюбливал, хотя причины назвать не мог.

– Спа… – начал Рихард.

– Не спасибкай мне тут! Вы идите, я догоню, – рыкнул здоровяк вслед удаляющимся главе и брату, сел на корточки, всё равно оказавшись чуть выше Рихарда, заглянул в глаза.

Ресниц и бровей у Маджера не было. Взглянув мельком, мальчик уставился на мощные руки дяди. Перья на видимом участке, вырезанные крупно и грубо, отражали характер мужчины. Того считали одним из самых одарённых Фениксов деревни, уважали и боялись его. Но говорили, что он очень жесток, хотя Рихард старался слухам не верить, ведь с ним дядя всегда обходился хорошо.

– Вот что, малец, – продолжил Маджер, – я слышал, что в городе, пока вы там вчера были с Ноланом, произошёл несчастный случай. Погиб человек на нашей бывшей территории, – и дядя, как и Райка, скрипнул зубами, видимо, отстранение Фениксов от помощи городу было гораздо серьёзней, чем Рихард мог предположить. – Я не знаю, были вы там рядом или нет. И не хочу знать. Я верю Нолану. Сестра бы не выбрала себе в мужья вруна и идиота, который мог бы поставить под удар всю деревню. Но запомни, малец: чтоб духу вашего не было рядом с печами и котлами! Нас хотят подставить. И любой Феникс, кто окажется там, может быть обвинён, если инцидент повторится. Мы сейчас пытаемся в этом разобраться, но, сам понимаешь, руки наши связаны проклятыми Тенями… хотя, может, и не понимаешь. Мал ты ещё.

– А нам… просто в город нельзя? Рынок там, театр? – пробубнил Рихард и заглянул в стальную синеву глаз Маджера.

– А самому подумать хоть раз слабо? Или пробки из ушей вынуть? Я тебе что сейчас сказал?

Рихард молчал. Он моргнул и опустил голову. Сильные пальцы взяли его за подбородок, подняли лицо. Дядя чуть наклонился к племяннику, обдав запахом травяного полоскания для рта, и тихо, очень тихо, но внятно произнёс:

– Рихард, Феникс тебя сожги, учись думать и вникать! Пригодится в будущем. Так что я тебе сказал?

Он разжал пальцы. Отводя руку, слегка задел подбородок мальчика краем краги.

– Что к печам не подходить…

Рихард почувствовал, что к глазам подступают слёзы. Время, когда Маджер бегал с ним на плечах по горам и деревне, играя в «высоко-высоко Феникс летит, далеко-далеко Феникс глядит» давно прошло. И тоска по этим беззаботным денькам вдруг нахлынула с новой силой.

– Правильно, малец, – голос Маджера стал мягче, – к печам и котлам – нельзя, в город – можно. Ты усвоил урок? Я могу тебе доверять?

– Да.

– Мой мальчик, – Маджер улыбнулся, потрепал Рихарда по волосам, взял его левую руку, что казалась тонким прутиком в его лапище, закатал рукав, оглядел рубцы перьев. Одобрительно хмыкнул: – Смотри, как красиво.

И Рихард смотрел. Будто не он вырезал их, а кто-то другой. Смотрел как на законченное творение, которому ни добавить, ни убавить, ведь так решил мастер. Перо к перу – длинные, узкие с наружной стороны руки, и мелкие, округлые с внутренней – до самых кончиков пальцев.

Маджер провёл по затянувшимся рубцам, улыбнулся, сжал руку племянника.

– Ты теперь по праву один из нас. Я видел твой полёт. И это было прекрасно. Ты станешь великим, Рихард Феникс. Только старайся не делать ошибок. Слушай, смотри, запоминай. И думай, думай, прежде чем что-то сделать и с кем-то заговорить. Мир неспокоен. А детство закончилось. Я верю в тебя, Рихард. Ты можешь мне доверять.

Мальчик кивнул. Слеза скатилась по щеке. Маджер встал и сразу стал подобен неприступной горе.

– И приходи ко мне тренироваться. Обучу, как пользоваться силой. Может, и папашу твоего позовём, если сила ещё при нём.

– Папу? – Рихард вспомнил разговор на пути из города.

– Да. Пока огонь горит, его надо распалять – надо учиться за себя постоять. Нолан никогда не был бойцом, у него иное направление силы. Он, скорее, мудрец и дипломат. А я – боец. Я – сила. Я – истинный огонь Феникса. И я научу тебя всему, что знаю. Ты только приходи.

И, не требуя ответа, Маджер широким шагом направился вслед за отцом и братом. Женщины, спустившиеся от родника, завидев старшего сына главы, поправляли волосы, хихикали и переглядывались. Рихард смотрел не на них или дядю, а на мелких ребятишек, которые крепко цеплялись за штаны приёмных матерей, ведь их настоящие родительницы служили Фениксу там, в уединении, под крылом смотрительницы. Это был понятный привычный уклад жизни, но после слов Райки о её сне всё обыденное будто обрело второй смысл.

Мир расступался перед мальчиком. Собственные детские воспоминания утекали сквозь пальцы, скользя по рубцам перьев. Будущее казалось неопределённым и пугающим. Впервые он пожалел о всех прогулянных уроках, о пропущенных шансах узнать о мире больше, чем мог спросить. Рихард почувствовал себя глупым и жалким, особенно в этой рубашке и в растоптанных сапожках. Пора! Пора облачиться, как и все взрослые, в жилетку, особенные штаны и крепкую обувь. И уже не пододевать кофту с длинным рукавом, а показывать всем и каждому левую руку. Он – Феникс! И он не подведёт.

Глава 10. Энба-волки

Рихард вернулся домой. В первую очередь, сняв сапожки, на цыпочках прокрался в комнату отца, убедиться, что тот ещё спит. Нолан тихо посапывал, прижимая к груди скомканную подушку.

Мальчик снял с крюка фонарь с почти потухшими светлячками и вынес на улицу. Там, под рукомойником, стоял закрытый толстостенный горшок. Скрутив крышку, Рихард сунул в него руку, в лицо ударил сильный запах перегноя, внутри, в жирной земле, копошились личинки. Первая пойманная, толстая и скользкая, извивалась, пыталась оттолкнуться от пальцев, но была ловко переброшена в фонарь, где её уже поджидали голодные светлячки. Они, стукаясь крепкими панцирями, сгрудились вокруг угощения. Следом отправился ещё десяток.

Одни насекомые ели других – это было в порядке вещей. Спорхнувшая с дерева галка нацелилась на горшок, но заметила яркую добычу за стеклом фонаря и цокнулась клювом о преграду. Мальчик не отгонял, смотрел. Во время утренних кормлений всегда прилетали птицы, надеясь поживиться. Но были и другие пернатые, которым мало было обычных насекомых, и они, дождавшись, пока стая соберётся на дармовое лакомство, нападали на дальних сородичей. Чтобы этого не произошло, следовало лишь не прикармливать галок и мелких лесных пеструшек.

Рихард смотрел на птицу. Та, поворачиваясь к фонарю то одним глазом, то другим, наблюдала за светлячками, которые пировали в своей цитадели, ни на что не обращая внимания. Хорошо хоть не дрались. Напротив дома по дороге скользнула тень с длинными загнутыми крыльями, она становилась всё темнее, пока клёкот и щёлканье загнутого клюва не стали отчётливо слышны. Галка встряхнулась и выпорхнула за дом. Тень скрылась там же, треснула ветка. Юный Феникс обернулся, подумал: «Насекомые едят насекомых. Птицы – птиц. А люди или Дети богов?.. Может быть, да, но не в буквальном же смысле?».

Закрыв крышку горшка, мальчик тщательно вымыл руки в чаше с душистой водой, припасённой специально для таких утренних ритуалов. Затем на входе повесил фонарь, немного полюбовался светлячками, чьи попки набирались солнечного света, а панцири, разделяясь, приподнимались, на мгновение показывая хрупкие узорчатые крылья.

– Кушайте, кушайте, – пробормотал Рихард и подумал о Райке, оставшейся в одиночестве в столовой.

Вдалеке прошла группа Фениксов в сторону выхода из деревни, да так деловито и собранно, будто предстояла охота: нога в ногу, без лишних движений. От такого единства становилось не по себе.

Не желая пропустить всё самое интересное, мальчик юркнул в комнату, приподнял подушку, покатал в пальцах жёлтый кубик и принялся переодеваться в обычную одежду, как у всех, – в жилетку и штаны. Их перед инициацией подарил отец, как символ вступления во взрослую жизнь. Этот и ещё один такой же комплект были пропитаны несгораемым раствором. Мальчик клятвенно заверил, что остальные вещи обработает сам, но всё как-то руки не доходили.

Одежда оказалась чуть на вырост, но очень приятной и удобной. Рихард с восторгом смотрел на гладкую вышивку и на пуговицы с выжженными лепестками пламени. Они были не такими крупными, как у главной тройки деревни, но его, личные, честно заслуженные! Вспомнив о дяде, мальчик набросил короткий плащ, закрывающий руки. Он увидел со стороны себя, такого маленького и слабого, рядом с мускулистым огромным Маджером – эта разница давила. Вернулось чувство вины за прогулянные уроки и появилось саднящее ощущение, что с возрастом не прибавятся ни силы, ни рост. Из желудка поднялся ком к горлу, перехватило дыхание, уголки рта поползли вниз, а брови болезненно сдвинулись. Рихард зажмурился и дал себе пощёчину. За стеной всхрапнул отец.

Не медля, мальчик вытащил из-под кровати новые высокие сапоги, плотно, до боли в икрах, зашнуровал их и размашистым шагом отправился вслед за другими Фениксами, которые, казалось, сговорились всей деревней встретиться в одном месте. Впереди маячило множество фигур, стоило догнать остальных, почувствовать сопричастность, единство с настоящими взрослыми. Рихард ускорил шаг, но внезапно услышал голоса: незнакомый, отрывистый, девчачий и Тавира – не самого приятного мальчишки в деревне, который прошёл инициацию в прошлом году. «А мы ведь могли стать друзьями», – грустно промелькнуло на границе сознания. Рихард подошёл ближе, вслушиваясь в спор.

– Чужакам тут не место! Убирайся, Энба! – звенел фальцет Тавира.

– Прочь, гэрнабака! Дай мне пройти! – в голосе девочки чудилось рычание.

– Эй, Тавир, тебя ищет Симон по срочному поручению! – Рихард уставился в спину тощему высокому Фениксу, нависающему над маленькой фигуркой, зажатой в углу между двух домов.

– О, благодарю! – обрадовался мальчишка, будто и в самом деле ожидал, что его позовут.

Лицо Тавира, неприятное, крысиное, пошло пятнами от возмущения, когда он увидел Рихарда, и вероятно от удовольствия, когда повернулся в сторону дома главы деревни. Рот ощерился в жадной улыбке, или безумной – Рихард не мог угадать. Теперь всё не так, как в детстве, совсем не так. И Тавир сильно изменился. Сколько же раз дядя Симон уже посылал проныру по личным делам, шептался с ним о чём-то и заваливал подарками? Не счесть. Да и не особо хотелось. Рихард склонил голову, пытаясь рассмотреть девочку за неопрятной, нескладной фигурой соплеменника. А тот, видимо не желая уходить просто так, велел:

– Проследи, чтобы эта вшивая Энба свалила из деревни, а то старшие порвут её в клочья.

– Это ещё кто кого! – рыкнула, плюнула ему в спину пигалица. Но Тавир уже бежал со всех ног к выходу из деревни, будто преданный зверь.

Оставшись наедине, Рихард не стремился приближаться. Девчонка оттолкнулась от стены и вышла на солнце. Капюшон светло-серого плаща сдуло порывом ветра, позволяя рассмотреть незнакомку. На круглом смуглом лице горели негодованием широко посаженные, огромные жёлтые глаза. Короткие, будто рваные волосы лезли девчонке в рот, но она только морщила приплюснутый нос и отфыркивалась.

– Что уставился? Тоже хочешь проявить свою силу?

– Нет, не хочу, – Рихард чуть улыбнулся. – А он применял? – кивнул вслед Тавиру.

– Ха, значит, у вас тут через раз на чужаков кидаются! Имя твоё?

– Рихард… – опешив, ответил малик. – А тебя как зовут?

– Моё имя – Ирнис. Я – уэнбэ ЛиЭнба Азару. Что, не понимаешь по-нашему? – в презрительной ухмылке блеснули клыки. – Это означает: дочь князя Энба-волков Азару. Ты наверняка слышал о моём таба – отце?!

– Может быть. Это ваши волки подняли на уши всё предгорье? – Рихард, услышав так много незнакомых слов подряд, сразу забыл их, оставив лишь имя девочки, звучащее, как хруст искрящегося снега.

– Наши! И что с того? – с вызовом рыкнула Ирнис и расправила тонкими ручонками капюшон плаща по плечам. Она вдруг надулась и выдохнула: – Я пошла вперёд ЛиЭнба, думала вызволить серенького. Ветер переменился и сбил меня с пути. А тут этот…

– Ветер переменился? От города одна прямая дорога к месту, где держат вашего волка, а ты зашла с обратного конца деревни. Шла по горам? Чего ради?

Ответа Рихард не получил, но заметил ещё нескольких Фениксов, идущих за остальными. Он поманил девчонку и двинулся за соплеменниками. Ирнис держалась сбоку на расстоянии вытянутой руки. Мальчик искоса наблюдал за новой знакомой и не мог понять, сколько ей лет, но она, не смотря на то, что была ему чуть выше плеча, держалась важно и казалась взрослой, как женщины в Доме Матерей.

– Я хотела повидать одного хорошего человека, – после нескольких минут молчания произнесла Ирнис. – Это врач, однорукий Педро. Хотела выразить ему свою благодарность.

– За что?

– Это не твоё дело!

– Если скажешь, я тебя отведу к нему.

– Я тебе не верю!

– Это мой дедушка. Поэтому можешь мне поверить.

Бесшумно девочка оказалась с Рихардом лицом к лицу, вцепилась ему в предплечья. Медленно, изучающе осмотрела, то прищуриваясь, то широко распахивая глаза с неестественно длинными, редкими и прямыми ресницами. Белыми, как и волосы. Она втянула воздух, приподняв верхнюю губу, и маленький нос смешно зашевелился. Мальчик едва не рассмеялся.

– Ладно, верю. Что-то есть. Обещаешь?

– Да, я же сказал!

– Четырнадцать вёсен назад, в третье полнолуние после зимнего солнцестояния, Педро помог моей матери разрешиться мной, не дал ей умереть. И я обещала при встрече его отблагодарить.

Рихард присвистнул, осторожно освободился из цепких рук девочки, таких маленьких, что она не походила на названный возраст, ответил, глядя в сторону дома старика Педро:

– Дедушка сейчас спит. Между прочим, по вине ваших волков. Он сильно устал, залечивая раны людей прошедшей ночью.

– Неудобно вышло, – без тени смущения ответила девочка и встала рядом с Рихардом. – Тогда загляну к нему позже. Я найду тебя. И ты меня проводишь. Ты пообещал.

Они отправились дальше. Когда проходили мимо бани, парень, ещё недавно дремавший на крыльце, говорил с одним из старейшин. Заметив детей, банщик приподнял край вязаной панамы, прищурился, провожая их взглядом, и что-то сказал, отчего собеседник хрипло рассмеялся. Рихард чуть приотстал, чтобы оказаться между ними и Ирнис, обернулся. Он хотел сказать какую-нибудь гадость, спросить, что их насмешило, но слова не шли. Девочка дёрнула его за рукав, глянула на оставшихся позади Фениксов, пожала плечами. Мальчик, не понимая, почему так сделал, поплёлся дальше и заметил впереди, рядом со столовой, множество людей. Они будто окружали кого-то. «Как светляки личинку», – поморщился Рихард и торопливо спросил, пока не забыл:

– А как ты узнаешь, когда меня найти?

– Ты меня призовёшь, – Ирнис посмотрела на толпу, поймала недоумённый взгляд мальчика.

– А как? – он остановился в нескольких метрах от собравшихся, загораживая Ирнис.

– Ну ты же Феникс?! Или притворяешься? – в голосе её вновь появилось рычащее недовольство.

Девочка поднималась на цыпочки, выглядывая кого-то в толпе, но с места не двигалась.

– Ну, Феникс! – не остался в долгу Рихард, подпустив нотки раздражения. Девчонка ему нравилась, но её резкость казалась совсем неуместной.

– Ну и вот, – кивнула она и плечом отодвинула налипшие к губам белые пряди. – Хочешь, я научу тебя призывать к себе того, кто даст на это разрешение? Друга, там, или родича.

– Это магия какая-то?

– Это первомагия! – Ирнис закатила глаза, будто объясняла дурачку очевидные вещи. – В ней всё гораздо сложней. Меня м-м-м… мама научила.

Все знания Рихарда о магии ограничивались тем, что удалось вычитать в сказках и легендах – не слишком достоверные источники, но как есть. Однако что в этой магии и как устроено его совершенно не интересовало. Дар к пламени, унаследованный от первоФеникса был естественным и за магию не считался. Ведь разве можно считать чем-то чудесным способность дышать или говорить? – так рассуждал мальчик.

Ирнис отступила на шаг, вновь оглядывая своего провожатого, но как-то иначе: с хитрецой и любопытством. За спиной, в толпе, кто-то громыхал очень низким голосом: «… а потом один из егерей сказал, что после встречи с нашими руку мыть не будет до конца своих дней и показал мне культю. Мыть не будет – шутник!». Фениксы рассмеялись, но словно не от смешной истории, а из вежливости. Кто-то за спиной Рихарда зашептался, так захотелось на них оглянуться, но жёлтые глаза девчонки гипнотизировали, а толпа тем временем потихоньку продвигалась дальше под новую байку: «Посадили в одну камеру Энба, Чародея и Тень. Воняет, – сказал Энба…».

Мальчик пытался не терять нить разговора с Ирнис, но и дослушать рассказчика хотелось. А девочка сверлила взглядом, скрестив на груди тоненькие ручки. Рихард выдохнул – интерес к собеседнице победил.

– Ну давай эту твою магию. Не знаю только, получится ли у меня.

– Попробуешь и узнаешь. Мне тоже очень интересно, как оно выйдет. Где у тебя соул-тангар?

– Что? Это ты сейчас чихнула? – фыркнул мальчик, он всё же не смог и дальше игнорировать незнакомые слова.

– Бесишь! – Ирнис сердито топнула. – Соул-тангар обозначает: «место на теле, где живёт бог».

– Обозначает? Так почему бы не сказать об этом прямо и не выдумывать лишнего? – не удержался от колкости Рихард, хоть и почувствовал почти сразу, как уши и шея вспыхнули стыдом.

– Невежда! Обозначает – я имею ввиду, что переводится с нашего языка на тот, которым пользуются здесь, – Ирнис потрясала кулачками, почти переходя на крик. – О, великие Кэньчцкху и первоЭнба, дайте мне терпения не прибить этого гэрнабака прямо здесь и сейчас!

– И опять незнакомое слово. Это тоже на каком-то другом языке? – Рихард вспомнил, что так девочка называла Тавира.

– Это наш язык! Ты что, глупый? А наш язык один из множества. Конечно же в мире существует много разных языков!

– Сколько?

– Много! Даже у вашего племени есть своя тэгба… – она клацнула зубами. Выдохнула и прошипела, будто обращалась к неразумному котёнку, который шалит без устали: – На местном «тэгба» обозначает «язык», точнее, «речь». Но вы не говорите на своей тэгба! Вы подластились под руку, что вас кормит. Тэгба нира суол! То есть речь без истинного бога внутри. Даже у этих мерзких Курук-ка, что охраняют город, есть своя тэгба. Ну Курук-ка – ну Тени это! – она скорчила гримасу, замахнулась на Рихарда, который не поспевал за её мыслью, и сжала кулачками свои виски. – Моя голова становится тяжёлой от разговора с таким глупым человеком, как ты. Таба, давай заберем на перевоспитание этого гэрнабака! Его здесь ничему не учат.

Рихард подпрыгнул, когда на него упала чужая тень. Кто-то подошёл сзади так незаметно, что у мальчика перехватило дыхание. Он шагнул в сторону и обернулся. Широкоплечий мужчина, сложив на груди руки, сверлил его тяжёлым взглядом жёлтых глаз.

– Ирнис, осторожнее со словами. Ты можешь посеять вражду между нашими племенами, – громыхнул незнакомец. Похоже, он и был её отцом, заодно и князем Энба-волков. – И нельзя путать понятия, ведь он не нашего рода, а значит не щенок, а птенец – анитцак. Простите юную княжну, – кивнул он, но не Рихарду, а возникшему рядом главе Фениксов, Гурджегу, – она немного… правдива. Но она права: у вас больше не говорят на родной тэгба. Значит, он был последним.

– Был? Он? Кто? – одновременно налетели вернувшиеся Фениксы.

– Да он наверняка ещё жив! Я его за два шага солнца учуяла. Это было не сложно! – Ирнис задрала голову, но её тонкий голос почти потерялся среди других.

– Вы говорите о… – Гурджег подмигнул девочке, она отвела глаза.

– О Смердящем Рыцаре – ком же ещё?! Единственный наследник первоФеникса, несущий его тэгба и истинный соул-тангар. Из их племени, кроме него, уж и не осталось никого. Или попрятались по норам, не высовываются, – князь Азару обернулся к внезапно утихнувшей толпе.

– Всё возможно, хотя мы знаем, что жить, как он, нельзя. Почти сотню лет так. И ради чего… – глава Фениксов нахмурился, оглаживая длинную бороду.

– Да как обычно – ради бабы. Мы имели честь столкнуться с ним в прошлогоднее летнее солнцестояние. А с тех пор ничего громкого слышно не было. Смердящий Рыцарь – не простая фигура, чтобы сгинуть в безвестии. Поэтому предполагаем, что он до сих пор жив, но мы точно не знаем, – развёл руками Азару и направился сквозь расступившуюся толпу.

С крыльца столовой спустилась Райка, кивнула Рихарду и смешалась с остальными. Почему-то это сняло напряжение, которое вызывал в мальчике один только вид желтоглазого князя. Тот обернулся к Гурджегу, прогромыхал:

– Мы забираем своего и уходим. Нужно созвать всю стаю и объяснить им границы охотничьих угодий. Веди нас, Гурджег! Ирнис, ко мне!

Девочка даже не взглянула на Рихарда, но, потупившись, пошла следом за отцом. От пружинящей лёгкости в её походке не осталось и следа.

Глава 11. Каменный угол

Всей гурьбой они пересекли дорогу, соединяющую Дом Матерей и раскинувшийся в долине город Лагенфорд. Невысокие сине-зелёные ёлочки по бокам тропы казались особенно яркими под нависающими над ними красными скалами, которые со всех сторон остро подпирали дымно-синий клочок неба. После поворота за крутым уступом путь пошёл наверх и каменные исполины раздвинулись, образовав широкую поляну, дальний край которой сходился под прямым углом.

Податливость породы позволила прошлым поколениям Фениксов высечь по обе стороны от места схождения скал две просторные камеры, и они тёмными провалами таращились на людей сквозь решётки. По такому же принципу были созданы и дома жителей деревни, кое-где дополненные деревянными пристройками – террасами или комнатами, если отдельно стоящих горных колонн не хватало для обустройства одного жилища. Дома никогда не запирали, а входы занавешивали толстыми стёгаными одеялами. Именно поэтому, что Дом Матерей, что баня, что Каменный угол были исключительными строениями, вызывающими у племени трепет, подобный священному.

Оттого сейчас, будто исполняя церемонию, Фениксы по двое доходили по тропе, прямой, как стрела, до конца поляны, до камер, разделялись и возвращались вдоль отвесных стен к началу, замирали шеренга за шеренгой, высоко подняв головы, а над плечами распахивались огненные крылья. И когда последние жители Красных гор заняли свои места, пламя погасло. В наступивших тишине и полутьме пустую тропу почти торжественно пересёк чужак – князь Энба-волков Азару. Княжна держалась позади шагах в десяти, Рихард, не успевший примкнуть к своим, следовал за ней и потому оказался в центре свободного пространства, недалеко от клеток. Он увидел, что в правой, обхватив колени руками, шевеля губами и глядя перед собой, сидел провинившийся накануне пьянчужка Гарг. В темноте левой, почти сливаясь цветом шерсти с камнем, жался в дальний угол волк. Завидев Азару, зверь пополз к нему на брюхе, скуля, прижав уши и метя землю куцым хвостом. «Маленький и совсем не страшный», – подумал мальчик, стараясь не замечать взглядов соплеменников.

– Ну-ну, серенький, сейчас я тебя заберу, и мы пойдём домой, – ласково прогудел князь, трогая замок на двери с решётками, а затем сказал через плечо Гурджегу: – Он слишком напуган, чтобы выпускать немедля. Дайте десять минут, чтобы его успокоить.

Ирнис, оставшись за спиной отца, одна в окружении чужого племени, обернулась, встретилась с Рихардом взглядом и кивнула на левое крыло расступившихся Фениксов. Некоторые это заметили, раздались смешки, шепотки.

– Ишь, невесту себе нашёл, – хмыкнул Гурджег, стоявший неподалёку справа и перебирая связку ключей.

Рихард хотел сбежать и спрятаться от пересудов и взглядов, но пересилил себя и обошёл толпу у клеток, Ирнис скользнула за ним. Фениксы будто этого и ждали – сомкнули плотно ряды, наблюдая за тем, как через решётку гладит Азару зверя, сидя на корточках ко всем спиной. Глава деревни звенел ключами и громко хмыкал. «Выкормыш Энбы», – слова Райки неприятно резанули память мальчика, который не понимал, как такие мелкие и скулящие создания могли за одну ночь причинить столько проблем. Ирнис подкралась сзади, потянула за полу плаща, увлекая под тень скалы.

– Сейчас я расскажу тебе о призыве. Слушай внимательно! Смотри на меня. – Настойчивость юной княжны смущала, хотя и была приятна.

– Может, лучше сходим к дедушке, когда вы волка своего заберёте? – опасаясь неизвестного, предложил мальчик.

– Нет же! – Ирнис клацнула зубами. – Мы забираем волчка и уходим! У меня нет сегодня времени возвращаться в ваше убежище. Надо ещё стаю собрать, если остальные их уже не нашли.

– Слушай, а чего этот волк такой маленький?

– Серенький не маленький! – возмутилась Ирнис. – Это таба большой. А когда волчков много, их мало кто остановит.

– А мы смогли! – показал мальчик кончик языка, княжна оскалилась.

– Хватит болтать! Ты либо учишься, либо остаёшься невежественным анитцаком!

– Птенцом? – припомнил Рихард слова Азару. Неприятные слова.

– Ха! Обнаружены зачатки разума – а ты не такой безнадёжный, как прикидываешься. Так, – пресекла Ирнис рвущуюся у мальчика ответную колкость, – покажи мне свой соул-тангар. Где на твоём теле живёт Феникс?

– Может, это? – Рихард заметил, что на изрезанные перьями левые руки других Фениксов Ирнис не обращала внимания. Но вздохнул и задрал к плечу край короткого плаща без рукавов, обнажая перьевидный узор.

– Ох! – княжна вздрогнула и оглянулась на остальных. – Так вот оно что! Это и есть ваша жертва ради получения силы?

Рихард кивнул. Девочка закусила губу, осматривая вытянутую руку, не касаясь.

– Вы – сумасшедшие… – прошептала Ирнис. – Жертвенные анитцак – так себя резать.

– Откуда знаешь, что сами? – удивился Рихард.

– У меня есть глаза! Я вижу, что шрамы со стороны спины у всех заворачиваются вперёд и к телу, а не идут прямо, как со стороны живота. Значит, резали сами. Не отвлекай!

Она коснулась его руки, перевернула ладонью вверх, провела по контуру пера, вырезанного у основания большого пальца. Прикосновение оказалось прохладным, приятным и щекотливым. Рихард на секунду зажмурился от удовольствия.

– Это место будет моим! – Ирнис прижалась к перу на его ладони губами. А мальчик едва не упал, так резко жар и кровь бросились в голову, а потом внезапно отхлынули.

– Что?.. Это обязательно? – промямлил он, почти молясь, чтобы никто не оглянулся на них.

– Заткнись и повторяй за мной! – Княжна фыркнула, отодвинулась, но руку не отпустила. – Это место на моём теле я завещаю Ирнис. Повторяй и смотри на меня!

Рихард повторил, хотя язык ворочался с трудом, а что-то внутри него, странное, но очень приятное, туманило мысли.

– И каждый раз, как я её позову, она должна будет явиться, – Ирнис дождалась, пока он проговорит вторую часть фразы и тихо, прикрыв глаза, предупредила: – Если будешь призывать меня слишком часто или по пустякам, я оторву тебе голову и скормлю волчкам.

– Я понял.

Она отпустила, а Рихарду от этого стало немного грустно, да и не почувствовал он ничего магического, только горел влажный поцелуй, да чуть покалывало внутри контура пера. «И теперь руку не мыть до конца жизни», – вспомнил мальчик байку Азару. Княжна, щуря жёлтые глаза, добавила:

– Когда захочешь призвать меня, накрой это место другой ладонью и скажи: «Ирнис, ты мне нужна», – и я приду. Так же ты можешь других призывать, только привязывай их на свободные участки кожи на этой руке.

– К другим перьям? По одному человеку на каждое перо? – заинтересовался Рихард.

– Вы это называете перьями? – Ирнис скользнула пальцем по шраму-контуру от плеча до «своего места», а мальчик постарался дышать ровно. – Сколько их у тебя?

– Ровно сотня! – горделиво сказал он.

– Ну вот, привяжешь к себе нужных, и будешь «Рихард Феникс и сотня друзей».

– Чёрная сотня…

В горле у Феникса вдруг пересохло, шрамы ожгло ярым огнём, а внутри головы будто что-то взорвалось. Сон-видение или что это было там, на скале инициации, где он говорил с собой и прозревал…

Он падал во тьму. Бесконечную тьму страха и боли…

– Ты! Эй!

Хлёсткая пощёчина.

Голова откинулась вбок и назад, макушка упёрлась в стылый камень – Рихард сползал по стене, не чувствуя ног. Земля приняла его, твёрдо, надёжно, холодом возвращая в реальность из яростных грёз. И думать о них сейчас было не время. Открыв глаза, мальчик увидел овал синеющего неба в обрамлении скал и жизнелюбивых деревьев на их отвесных склонах. Наваждение пропало, но фрагменты его зацепились за память

Ирнис сидела рядом, бледная, как и её волосы, глаза широко распахнуты, руки, упёршиеся в бедро мальчика, мелко тряслись. Кто-то обернулся на детей, толкнул локтем соседа, указал. Двое направились к ним. Княжна заслонила собой Рихарда, зарычала, оскалилась. И Фениксы вернулись на места. Шёпотки пробежали по толпе, но больше никто не приближался.

– Встать сможешь? Эй, анитцак! – Ирнис чуть потрясла его.

Мальчик ухватился за камни и поднялся. Его шатнуло, мотнуло, но удалось-таки поймать равновесие. «Рихард Феникс и чёрная сотня», – пробормотал он и провёл подбородком по плечу, чтобы прийти в себя.

– Зачем ты внезапно падаешь? – Ирнис поднялась, лицо её вновь стало нормального цвета, но в глазах под сведёнными бровями застыла тревога.

– Теперь всё хорошо. Спасибо тебе.

– За что? – Она взяла его за руку, сжала, попыталась перехватить блуждающий взгляд, скользящий по ней и толпе, по скалам и ввысь, к небу…

– Знаешь, твои глаза похожи на солнце, – тихо произнёс Рихард, посмотрев на княжну. Он пришёл в себя, но в голосе чувствовал перемену – какие-то взрослые нотки, которых раньше не было точно.

– А твои – на небо, – прошептала Ирнис, вспыхнула до самых корней волос и вцепилась в его ладонь обеими руками.

Они замолчали, толпа стихла тоже, лишь слышался перезвон ключей на связке главы. Рихард огляделся, заметил сбоку уступ, мягко высвободился из рук девочки, подхватил её, тонко пискнувшую, подмышки и поставил на камень, откуда было лучше видно поляну над головами рослого племени. Ирнис недоверчиво покосилась на мальчика снизу вверх и прижалась к нему плечом.

Дети смотрели, как князь Азару поднялся, а Гурджег неторопливо направился в сторону клеток. Не дойдя, глава развернулся и пошёл вдоль шеренги Фениксов. Толпа вокруг волновалась. Те, к кому приблизился глава, кивали и что-то говорили. Отец Ирнис недовольно и молча на это взирал.

И вдруг на тропе появилась чужачка, огромная и стремительная, пыхтящая, как загнанный мул.

– Пропустите! Немедленно пропустите меня! – высокий её голос распилил тишину.

Женщина топала и хрипела, подобрав подол толстыми пальцами, над красным мокрым лицом прыгали пегие кудри; взгляд новоприбывшей почти что метал молнии в сторону клеток и князя.

Фениксы единым порыв заслонили проход, но женщина протаранила толпу, тяжело дыша и сопя. Строй окончательно распался и былой порядок исчез. Некоторые пытались схватить чужачку, но внушительные формы под пыльно-коричневым платьем не давали приблизиться, особенно со спины. «Вот это задница!» – смеялись в толпе, кто-то сделал выпад, будто опёрся на эту монументальную часть, как на стол, но рык, низкий, вибрирующий, подобный дрожанию земли, охладил шутника. Следом на тропе показались двое одного роста. Толстый паренёк и мохнатый светлый пёс с высоко посаженными ушами с кисточками. Глаз его не было видно из-за шерсти, зато клыки длиною в палец мог лицезреть каждый. Фениксы расступились. Многие сжимали левые руки, пробуждая силу, то тут, то там пробегали язычки пламени по перьевидным узорам. Всполохи в глазах усиливались с каждым шагом чудовищно огромного пса.

Женщина распихала с пути не дающих пройти и оказалась напротив Азару, с размаху ударила его в грудь, впечатала в угол меж клеток. Но князь, на две головы выше смутьянки, лишь поднял брови. Чужачка начала говорить, но задохнулась, согнулась, упёрла ладони в колени, хватая ртом воздух, закашлялась. Все ждали. Фениксы широкими дугами обступали мальчика с псом. Рихард и Ирнис переглянулись, спрыгнули с камня и, стараясь никого не зацепить, юркнули сквозь толпу вперёд. Они чуть не выскочили на пустое место, оставленное для пришлых, но вовремя остановились. Все знали, что для ближнего боя, если вдруг начнётся, нужно свободное место. Хотя какой в этом смысл сейчас?

Толстый паренёк поравнялся с Рихардом и чуть улыбнулся, покраснел. Медового цвета волосы смешно обрамляли веснушчатое лицо. Ирнис повела носом, фыркнула, подошла к чужаку и протянула маленькую ладошку.

– Привет. Я – Ирнис. И тоже не местная. Давай дружить.

Пёс перестал рычать, дёрнул ухом в сторону княжны, но морда была повёрнута к огромной хозяйке, которая медленно разгибалась. Шёпотки Фениксов прервали гнетущее молчание.

– А смела девчонка! Нравятся мне такие бабы, – хохотнул глава Гурджег, оглаживая белую бороду, и опасный огонь в глазах соплеменников тут же погас.

– Я – Бэн. Эстебан, точнее, – пробубнил пришлый паренёк, потупился, чуть коснулся руки Ирнис мясистой, потной ладонью. Рихард не был уверен, что ему бы хотелось тоже её пожать, но вежливо представился.

Женщина протяжно вздохнула и выпрямилась, упёрла одну руку в бедро, а пальцем другой принялась тыкать Азару в грудь, чеканя каждое слово:

– Я! Требую! Компенсацию! Твои волки загрызли трёх моих овец! Ты немедленно заплатишь мне за них!

– Обойдёшься! – князь широко улыбнулся, весело глядя на женщину.

– Ах ты, сукин сын! Ты должен взять ответственность за поступки своей стаи! – та ударила его кулаком в живот, но Азару стоял скалой.

– Чего бы ради? Звери хотели есть – звери взяли своё! – хохотнул он.

Рихард увидел, что Ирнис будто бы окаменела, лицо посерело, глаза недобро сощурились. Толстый паренёк, Бэн, потупился, губы и щёки его тряслись. Женщина запрокинула голову, хрипло булькнула горлом и плюнула князю в лицо.

– Тогда я убью того волка, которого поймала! Так же, как он рвал моих овец!

– Ты не посмеешь, дерзкая сука! – процедил Азару, смахнул плевок.

– Посмею, – женщина зло усмехнулась, развернулась и пошла, раскачивая огромным задом.

Она остановилась рядом с Бэном, посмотрела на Ирнис сверху вниз и внезапно тепло улыбнулась.

– Что пялишься? – тихо прошипела княжна.

– Всегда хотела дочку.

Женщина положила руку на загривок пса, который смотрел на князя, и добавила:

– А папка твой дюже несговорчив, деточка. Тэбби, уходим! Сагайрад, взять его! – Она хлопнула пса по шее, и тот рванулся к Азару.

Пёс пробежал несколько метров, прижался к земле и прыгнул. Фениксы шарахнулись назад, глава остался стоять, Рихард не успел отойти и замер в центре круга.

– Не надо! Таба! – Ирнис бросилась в обход женщины, но та поймала её, впилась короткими толстыми пальцами в узкие плечи.

– Каждый платит по счетам, – голос чужачки утонул в рычанье и лае.

Пёс бил князя лапами, клацал зубами, отскакивал и налетал вновь. Но Азару, прижатый к клеткам, не защищался и смотрел на него со странным выражением на лице: без страха, но с удивлением и неверием. Рихард мотнул головой, чтобы вернуться к тому, что ближе, и громко сказал:

– Отпустите её!

Женщина улыбнулась, подняла руки, но Ирнис не побежала к отцу, будто в землю вросла. Чужачка крикнула:

– Сагайрад, ладно, хватит играться, пойдём!

– Откуда это имя? – сдавленно спросила княжна.

– Он представился, когда пришёл.

– Но ведь так не бывает!

– Бывает, деточка, всё бывает. Пять лет назад, поздней осенью, он пришёл ко мне умирать и остался жить. Тэбби, сынок, не стой столбом, пойдём.

– Да что здесь происходит? – Глава деревни, громко топая, приблизился, бросил на Рихарда неприязненный взгляд, скривился, оглядев Бэна и Ирнис.

– Не к тебе пришла, Гурджег, – не лезь! И спасибо за помощь этой ночью. Вы спасли от волков много славных ребятишек, – выдохнула женщина.

– Элеонора, убери собаку! – Глава начал кипеть от злости.

Внезапно голос князя, но тихий, почти робкий, донёсся до них сквозь рык зверя и гомон толпы:

– Никому не вмешиваться! Это моё дело. Я возмещу всё, что должен, и даже сверх того.

– Не пропусти указатель: «Дом пастушки Элли». Я буду ждать тебя там, – крикнула ему чужачка.

Огромный пёс перестал прыгать, отступил. Они с князем смотрели друг на друга, волк в клетке тихонько завыл.

– Я думал, ты ушёл умирать, брат, – выдохнул Азару.

Он протянул руки ладонями кверху, дождался, пока мокрый нос не ткнулся в них, а потом обнял зверя, зарылся лицом в густую шерсть. Пушистый длинный хвост замёл по земле. Ирнис кинулась к ним, прижалась к мохнатому боку, а пёс облизывал её лицо и волосы широким розовым языком.

– Видишь, Гурджег, всё хорошо, – Элеонора похлопала главу Фениксов по плечу. – Давай на днях выпьем в нашем обычном месте. Сагайрад, мы ждём тебя дома.

Женщина взяла сына за руку и потащила прочь. А тот всё оглядывался на пса и Ирнис, будто хотел остаться.

– Ну, что встал?! – Гурджег дёрнул себя за бороду, вперившись взглядом в Рихарда, а потом крикнул: – Разошлись, разошлись! Тут больше не на что смотреть.

Фениксы нехотя потянулись прочь, без торжества, церемоний. Рихард хотел двинуться следом, но княжна его подозвала.

– Это мой дядя, – прошептала она с восторгом.

Азару чесал зверя за ушами, шептал что-то нежное, просящее, не обращая внимание ни на кого. Ирнис взяла руку Рихарда, положила на спину животного – гладь! – и негромко сказала:

– Мы под конец жизни обращаемся в волков и уходим умирать. Дядя Сагайрад получил в бою тяжёлые раны и тоже обратился. Мы не стали искать.

– Мы не ищем. Каждый должен быть один в своей смерти, – добавил князь и раздвинул шерсть на морде пса. Тот дёрнул ушами, отвернулся в сторону Рихарда, позволяя увидеть, что вместо одного глаза темнел крестообразный шрам, зато другой был таким же большим и жёлтым, как у Ирнис с Азару, и глядел совсем по-человечески.

Рихард осторожно гладил зверя, не пса – волка, совсем не такого мелкого, как сидящий в клетке, – и думал: «Они перед смертью… Нет, в конце жизни, принимают такую форму. А у нас всё иначе. Энба-волки удивительные! Неужели Ирнис тоже станет такой?».

Когда остальные Фениксы разошлись, глава подошёл, бренча связкой ключей, проворчал:

– Устроили мне тут представление. Азару, забирай этих всех, и проваливайте. Надеюсь, будешь за ними лучше следить. Фу, псиной несёт! Ненавижу собак!

– Гурджег, не стоит разбрасываться такими словами. Наш мирный договор ещё в силе. Пока в силе. Всё может измениться.

Князь Энба встал перед главой Фениксов. Солнце палило сверху, но на поляне на миг стало холодно и темно.

– Кто бы говорил, – Гурджек оттёр Азару плечом, вставил ключ в замок и распахнул клетку.

Волк, забившийся в угол, не желал выходить, прижав к животу куцый хвост.

– Пойдём, пойдём, серенький, – попросила Ирнис и шмыгнула в клетку, Азару помедлил и тоже вошёл.

Гурджег подкинул ключи на ладони, тронул открытую решётчатую дверь, будто хотел захлопнуть и запереть, но уже всех троих. Рихард, не дыша, наблюдал за ним, пригнувшись с другой стороны пса-волка. Глава плюнул на землю, растёр носком сапога, вразвалочку подошёл к Сагайраду и щёлкнул его по уху, тот заворчал и ощерился.

– А хорошо я тебя тогда отделал, щ-щенок, – процедил старший Феникс сквозь зубы. И тут его взгляд упал на Рихарда, сидящего с другой стороны огромного зверя. – Пикнешь – убью. – В глазах главы вспыхнул огонь, чёрный и жуткий. И, насвистывая песню призыва в бой, Гурджег направился прочь.

Глава 12. Вперёд, на представление!

Весь вечер Рихард бродил по округе, не находя себе места. Он всё боялся помыть ладонь, будто это могло смыть поцелуй Ирнис. «Энба-волчица северных берегов…» – думал, смущённо касаясь её пера. К девочкам из деревни он старался не подходить – зачем? – они ведь свои! А тут – чужая и интересная. Смущало лишь то, что княжна старше на два года, но выглядела она коротышкой. «Размечтался!» – посмеялся мальчик над собой и поплескал руки в роднике на склоне за домом, где уже начинался густой лес.

Деревья пахли одуряюще вкусно, шелестели молодые листочки, сверкали голубоватые иголочки елей, белые перья облаков рассекали пронзительно синее небо, спали под снежными шапками чёрно-серые вдали, красные вблизи древние горы. Красиво. Мир дышал жизнью и свежестью. События ночи и дня потихоньку выветривались из головы, оставляя зарубки в памяти. Контуры перьев чесались – сила Феникса рвалась наружу.

Рихард выбрался за границы деревни на маленький уступ над пропастью, который когда-то показал дедушка. С этого места лучше всего были видны рассветы, закаты и тропы неспешной луны. Но лучше всего – город.

Лагенфорд, окружённый высокой стеной, упирался западным боком в скалы, восточным – в предгорья с широкими сочными лугами и несколькими деревеньками на них, а на севере терялся в дымке, уходя за горизонт. Серые черепичные крыши отражали небо и солнце, блестели, как начищенная монета. Тут и там развевались крошечные флажки на шпилях. Белели высокие стены университета почти на границе видимости.

Рихард завистливо вздохнул. В университет брали либо самых одарённых, либо из знатных родов, либо за большие деньги, а лучше всё и сразу. Даже если удача заметит юного Феникса, он, не обладая ничем из этого, вряд ли бы мог туда поступить. Он до сих пор не знал, чего он хочет, что может, чем будет полезен обществу. Да, сложно понять себя, даже если и прошёл инициацию. Хотя одно мальчик знал наверняка: больше всего он мечтал посетить разные уголки мира, увидеть как можно больше людей, полюбоваться на все доступные архитектурные строения и насладиться всеми погодными явлениями. Да кто ж ему это даст.

Темнело. Забрезжили первые звёзды. Голодный живот просил ужин, но вот разум желал пробыть на скале подольше, впитать в себя все краски доступного кусочка мира, запечатлеть их в памяти, будто в последний раз. В домах начали светлеть окошки – жители зажигали масляные фонари, пока можно, пока не пришла ночь. А окна самых послушных блестели бело-голубоватым. Именно фонари со светлячками разрешали держать даже ночью, чтобы не тревожить стражу – Теней, так сильно не любивших живой огонь.

Мальчик сгрёб горсть мелких камешков, болтая в воздухе ногами, принялся по одному бросать кругляши в пропасть перед собой, считая, сколько пройдёт до стука. Но с города глаз не сводил. Он пытался угадать, в каком следующем окошке вспыхнет свет. Сегодня удалось целых два раза, но до этого почти никогда.

– Интересно, люди в этих домах счастливы? – проговорил он и улыбнулся, когда в намеченном им окошке мелькнул белый фонарь.

– А ты – счастлив?

Рихард так и подскочил, едва не сверзившись в пропасть. Отец стоял в нескольких шагах от него. На щеке виднелся красноватый след от подушки, волосы растрёпаны, длинная рубашка поверх обычной фениксовой жилетки из несгораемой ткани застёгнута не на те пуговицы.

– Так что же, сынок, счастлив ли ты? – Нолан присел, скрестив ноги, закрыл глаза, поднял голову и сделал глубокий вдох. Улыбка осветила худое, немолодое лицо, помятое со сна.

– Да, папа, – тихо ответил мальчик, зачерпнул ещё горсть мелких камешков, сыпанул их все разом.

Трик-трак-крык-шур-рх – покатились они по скале, скрывшись в зарослях цветущего кустарника. Рихард перегнулся посмотреть, хотя уже было слишком темно, но почувствовал, что отец за ним наблюдает, будто оценивает, достаточно ли его сын взрослый, и не перестать ли ему забавляться по-детски. А, может, Рихард всё это вообразил? Сам решил, что пора перестать дурачиться? Что настал черёд взрослых дел, умных решений и, страшно подумать, ответственности! Может, отец и в самом деле подумал сейчас совершенно иное?

– Пап, а как ты меня нашёл?

– Это поисковая способность Фениксов, которая возможна только между близкими родственниками. – Нолан подмигнул сыну. – Хочешь, научу?

– Хочу, – с жаром закивал Рихард. Но его согласие заглушил скулёж пустого живота.

– Вот так, да? Стоило мне проспать до вечера, а сын голодным ходит? Непорядок! – Нолан протянул Рихарду руку и встал. – Пойдём поедим и спать. Завтра с утра двинем в город, чтобы попасть на представление заезжего театра. А вот как с него вернёмся, я тебе всё расскажу про силу Феникса!

Нолан даже не успел отряхнуть налипший к штанам мох, как Рихард уже вскочил и бросился в деревню. Всё-таки смотреть на что-то интересное ему нравилось больше, чем учиться, хотя обещанные занятия сулили нечто новое.

В столовой они застали спящую Райку, которая, едва подняв голову и пробормотав «Сами разбирайтесь», уснула снова. Нолан приложил палец к губам, чтобы сын сильно не шумел, и зашёл в доготовочную зону, где висел большой светлячковый фонарь. Пряно пахли тушёные овощи в картофельных лодочках и шарики клейкого солёного сыра, запечённые в яйце. Они лежали в широком блюде под полотенцем возле стопок недавно вымытой посуды. Лакомств осталось совсем немного, и Рихард стянул один ещё тёплый комочек. Нолан усмехнулся, взглянув на сына, покрутился, будто что-то искал, затем натянул на ладони рукава рубашки, и вытащил на стол из печи большой котелок.

Рихард сел за ближайший стол, вспомнил, как утром Райка достала кастрюлю голыми руками, и сник. Слова отца о краткости силы Фениксов не шли из головы. Сколько же ему осталось? Не опасно ли будет учиться у отца?

– Приятного ужина, сын, – Нолан беззвучно опустил перед ним тарелку, до краёв наполненную кашей с изюмом и тыквой, сверху лежала разрезанная вдоль лепёшка с двумя половинками сырного шарика внутри.

– И тебе, – кивнул Рихард и слегка улыбнулся.

Мир был прямо перед ним, а время шло. Оно уходило с каждым смыканием челюстей на кусочке еды, оно проглатывалось вместе с остывшим чаем, оно брезжило и манило своей бесконечностью, но было так скоротечно… Рихард понял, что ему нужна помощь дяди Маджера. Чтобы насладиться своей силой, он должен её познать. И, скорее всего, чем больше будет силы, тем больше представится возможностей осуществить мечту – повидать мир. Но и сила отца ему нужна, но мальчик испугался, что вдруг Нолан всё истратит на него, ничего себе не оставив. Это будет хуже, чем грустно и несправедливо. Это будет чудовищно. А Рихард не хотел быть чудовищем в глазах отца, лишать его силы… Мысли зациклились, сбились. Быть взрослым оказалось труднее, чем представлял себе юный Феникс.

Стараясь не стучать ложкой о тарелку, мальчик глотал один ароматный ломтик за другим, почти не различая вкуса. Нолан сходил за добавкой для себя, взял немного для дедушки. Мальчик же не осилил и половину порции. Заверив отца, что вскоре придёт домой, остался вымыть посуду, поглядывая на инструменты для готовки, лежащие возле таза с водой: ножи, лопаточки, странные деревянные ложки с дырочками, рамка, с натянутой на неё сеткой, и, казалось, бесконечное число тарелок и чашек, мисок и кружек, которые высились тут же, перевёрнутые кверху донышками, и на дальней части стола. Вид предметов успокаивал, ведь мыли посуду и убирались все, а готовили только взрослые. Может быть, он не такой уж и большой, и ещё есть время на дурачества и капризы? «Размечтался…» – одёрнул себя Рихард и огляделся.

На одной из глиняных тарелок заметил круглую выпуклую печать. Медленно, старательно разбирая буквы в голубоватом светлячковом мерцании, прочитал: «Мануфактура в оазисе святой Беллатриче». Перевернул соседние. Где-то красовались такие же печати, где-то иные, но большая часть обходилась без имён и названий. А остальные и вовсе были деревянными, выжженные символы на них выглядели случайными. «Оазис святой Беллатриче – вот и ещё одно место, где я хочу побывать!» – сделал себе мысленную пометку Рихард. Это уже была более конкретная цель, чем весь мир, и она вселяла надежду. Хотя всё же оставалась несбыточной мечтой.

Мальчик вытер руки полотенцем, тронул за плечо спящую Райку, склонился к её уху и прошептал:

– Спасибо, всё было очень вкусно.

– Альмер, ты можешь называть меня мамой, – улыбнулась, не просыпаясь, женщина, ей явно снился сын её сестры, с которым она желала упорхнуть из родной деревни.

«Все о чём-то мечтают, – думал Рихард по пути домой, – маленькие мечты, большие – без разницы. Ведь пока жива мечта, жив и тот, кто её мечтает. Интересно, а какая мечта у папы?» Мысли хороводили в голове, сталкивались, наслаивались друг на друга, пока мечта, сила и жизнь плотно не переплелись в них. Рихард не очень всё это понимал. И мир, и себя, и других. Но внезапно осознал, что все по сути своей одинаковы, все важны. И даже Тени, которых так не любили Фениксы, тоже о чём-то мечтают, а значит, живут.

Сон принял мальчика в свои объятия, расставил мягкие лапы уютным одеялом, укачал, убаюкал, не дав ярких сновидений, нашёптывал, являл приятные образы, много раз виденные, обычные и такие незыблемые. Вот деревня Фениксов и дорога. Вот уступ и город. Вот поля и скалы. И, казалось, весь мир раскинулся на этом клочке, и больше ничего нет. А, может, и не надо?

– Надо! – уверенно сказал Рихард во сне и перевернулся на другой бок.

* * *

– Па-ап, ну па-ап, – канючил он всю дорогу до города, – ты же всё равно найдёшь меня с помощью поисковой способности Фениксов? Так можно я побегу вперёд?

– Угадай, что я отвечу? – Нолан улыбался, хотя левый глаз у него уже дёргался, как-никак сын задавал один и тот же вопрос на протяжении часа, получая одинаковый ответ.