Фиалки цветут зимой бесплатное чтение

Дельфина Пессан
Фиалки цветут зимой

Моей бабушке Жоржетт, которую я нежно люблю.

Вот бы крохой

Размером с фиалку

Родиться мне.

Нацумэ Сосэки^[1]

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения издательства «Тинбук».

Originally published under the title Deux fleurs en hiver by Delphine Pessin

© Didier Jeunesse, Paris, 2020

© Перевод на русский язык, издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Тинбук», 2024

Глава 1. Синие волосы

Я не привыкла вставать в такую рань. На улицах никого, иду по тротуару, шаги отзываются эхом. Странно, но меня это не смущает, а, наоборот, успокаивает. Мне нравится запах ночи, нравится холодный воздух, обжигающий легкие, и даже мелкий дождик – тоже нравится.

Дом престарелых – в здании бывшего монастыря. По-моему, это дико смешно: древние старики в древних стенах. Только вот когда я подошла к воротам, чтобы позвонить в домофон, меня постигло разочарование. Здание оказалось совершенно обыкновенным, недавно оштукатуренным и безликим: два больших прямоугольника, соединенных в букву L. Так себе местечко для того, чтобы завершить свои дни.

– Это Маргерит из лицея Жана Мермоза, на практику, – сказала я, и двухметровые ворота с жалобным скрипом раздвинулись.

Потом потребовалось нажать на кнопку домофона еще и перед дверью – и опять назвать свое имя.

«Что-то у них тут прям как в тюрьме», – подумала я.

Интересно, они весь этот сыр-бор затеяли, чтобы не впускать непрошеных гостей или чтобы не выпускать наружу стариков?

В регистратуре никого не было, поэтому я свернула направо и оказалась в пустой комнате отдыха. Запах моющего средства смешивался с запахом затхлости, было ужасно жарко, и я начала потеть. Бабульки на фотографиях играли в лото или занимались незатейливой гимнастикой. Целый информационный стенд был посвящен Рождеству: елка, явно бутафорские подарки, завернутые в красивую бумагу, всё в гирляндах. Нарядные дети с кислыми минами позируют рядом с инвалидными креслами, а родители старательно улыбаются на камеру.

Я двинулась дальше, и меня накрыло абсолютной тишиной. На линолеумном полу подошвы не производили вообще никаких звуков, было даже как-то жутковато.

Ну и обстановочка.

Наконец я добрела до столовой. Некоторые столы были уже накрыты, и я вспомнила сказку про трех медведей, мама мне ее читала, когда я была маленькой. Я представила себе, как пробую содержимое тарелок: «слишком горячо», «слишком холодно», «несладко». Ну а вообще-то нет, Златовласка^[2] из меня получится неубедительная, ведь у меня волосы вон какого цвета.

– Могу я поинтересоваться, что вы тут делаете?

От неожиданности я подскочила и даже ойкнула, а потом промямлила:

– Извините, мне открыли, но в регистратуре никого не было.

Женщина смотрела на меня во все глаза. «Мартинсы» и огромная куртка с капюшоном – это еще куда ни шло, но волосы цвета синий электрик из-под ушанки на всех так действуют.

Я сделала голос потверже, чтобы произнести свою вступительную речь:

– Меня зовут Маргерит, я из лицея Жана Мермоза, и сегодня у меня начинается практика.

Она прищурилась, примиряясь с моей внешностью. Одни люди надо мной откровенно посмеиваются, другие стараются сдержать улыбку, а третьи вообще ведут себя враждебно. Она не сделала ни первого, ни второго, ни третьего. Просто пошла куда-то со словами:

– Пойдем, покажу раздевалку.

Коротко и ясно.

Я последовала за ней, думая, что, может, было бы лучше, если бы она надо мной посмеялась. От нее несло таким холодом, что можно околеть, у меня даже мурашки побежали.

Комнатка оказалась тесной, все стены сплошь заставлены стеллажами.

– Так, раздевайся и надевай форму. Ты ее хоть принесла?

А, ну понятно, считает меня двинутой. Я порылась в сумке и потрясла в воздухе формой, как трофеем.

– Хорошо, даю тебе пять минут и жду в столовой, поможешь накрыть на столы.

Я торопливо переоделась в белый халат. Желтая кайма на карманах совершенно не сочеталась с париком, но я не пожалела, что выбрала именно его. В такой день мне непременно нужно было чувствовать себя сильной и энергичной, и синий подходил идеально.

На груди у меня красовалась нашивка, которая сообщала всякому, кто поинтересуется: «Маргерит Б., практикант СУОЧ». Расшифровывается как «Сопровождение, уход и обслуживание человека». Я училась в последнем классе и этой двухмесячной практики ждала с самого начала школьного года. Предыдущую попытку – с детишками – я провалила, так что здесь все должно окончательно проясниться. Теперь-то я точно пойму, не безнадежно ли лажанулась с выбором направления. И если все-таки лажанулась, то у меня нет ни малейшего представления о том, что делать со своей жизнью дальше.

Радует то, что, в отличие от большинства одноклассников, меня совершенно не пугает работа с «людьми преклонного возраста». Это такой политкорректный термин. По-моему, чушь полная. Еще говорят «пожилые» и «пенсионеры», но я больше всего люблю слово «старики». По-моему, нет ничего оскорбительного в том, чтобы называть их старыми, ведь они действительно старые, чего уж. Если вдуматься, в этом есть даже какая-то красота: размотать вот так нить всей своей жизни и стоять теперь у самого ее завершения.

Если ты стал стариком, значит, жил, любил, страдал. Был отважным, боялся, вел себя глупо, влюблялся. Ошибался, выбирал – и почему бы теперь откровенно во всем этом не признаться?

Как бы мне хотелось, чтобы мама стала старой.

Я одарила улыбкой зеркало, и оно улыбнулось в ответ. А потом пошла в столовую, где меня дожидалась Снежная королева.

Глава 2. Обман

Нас вышла поприветствовать директриса, мадам Дербрук. Я уже виделась с ней, когда мы с сыном впервые приезжали познакомиться с этим заведением. Она мне тогда показалась милой, ну разве что немного высокомерной.

– Добро пожаловать в «Бель-Эйр», – объявила она с таким гонором, будто распахивала перед нами двери курортного отеля.

Я поморщилась: помещение пропиталось запахом моющего средства, в котором не было ровным счетом ничего приятного.

Тоже мне, «Бель-Эйр»^[3]… Со свежим воздухом у них тут явно какая-то недоработка.

Мы проследовали за директрисой в столовую, было как раз время полдника.

– Естественно, вы можете, если угодно, принимать пищу у себя в комнате, но еда в столовой – это прекрасная возможность приятно провести время в компании других резидентов.

Я обежала глазами пенсионеров, вяло обмякших на стульях, и мне не показалось, будто они приятно проводят время. Одни угрюмо пялились на меня, не переставая пережевывать фруктовое пюре, другие улыбались во весь зубной протез, а кое-кто шептал что-то на ухо соседке.

Я была главной сенсацией дня.

Я заметила, что в столовой собрались в основном женщины. Один из немногочисленных мужчин, худой и сухой как деревяшка, развернул кверху ладонь и послал мне воздушный поцелуй. Прекрасно: мало того что придется терпеть всех этих полуживых горемык, так еще и отбивайся от заигрываний старого извращенца!

Директриса представила нам дежурную бригаду.

– Вот эти люди будут о вас заботиться, – просюсюкала она на прощание и поспешно вышла. У директрисы в таком заведении наверняка забот хватает.

Сиделка по имени Лили предложила мне фруктовое пюре и печенье. Я мотнула головой в знак отказа.

– Что-то ты все молчишь, – заметил сын.

С тех пор как мы выехали из моего милого дома, я действительно не проронила ни слова. Антуан преодолел более четырехсот восьмидесяти километров лишь для того, чтобы сопровождать меня сюда, и вечером ему предстояла обратная дорога. Я дала себе слово его не тревожить.

Слова застряли глубоко в горле.

Лили проводила нас до комнаты. Мой новый дом площадью двенадцать квадратных метров. Помещение светлое, но тесное. Я окинула взглядом мебель, которая здесь едва помещалась, линолеумный пол и стены, выкрашенные в бежевый цвет, и выдохнула:

– Ах, как тут симпатично!

Медицинская кровать, стоявшая у стены, занимала бо´льшую часть пространства. Она напомнила мне о том, почему я здесь очутилась. Я больше не была Бабулей, женой и матерью, не была мадам Флоран, школьной учительницей, вышедшей на пенсию, не была даже Виолетт, на общественных началах работавшей в местной библиотеке. Я была теперь лишь одной из обитательниц дома престарелых, скрюченной старухой, неспособной передвигаться без помощи ходунков.

Женщиной, которая больше не может жить в собственном доме из соображений безопасности.

Это одна из любимых тем моего сына – безопасность.

«Тебе нельзя больше оставаться в доме одной, – сказал он мне. – Это вопрос безопасности».

А все из-за одного дурацкого несчастного случая. Я хотела нагнуться и опрокинулась набок. Ударилась головой о край раковины, на секунду потеряла сознание, а потом никак не могла подняться. Когда открыла глаза, почувствовала, что лежу в луже ледяной мочи. Ночная рубашка облепила тело, как старая кожа, которую я приготовилась сбросить. Было холодно, стыдно и страшно. Неужели вот так я и окончу свои дни – на полу в кухне, описанная с головы до ног? Обнаружила меня Женевьев, соседка, которая пришла прибраться. Несмотря на мои протесты, она вызвала скорую и сообщила Антуану. Он устроил из этого настоящий переполох, его было не остановить. Необходимо срочно найти «решение», нельзя «рисковать». Он всегда таким был, мой сынок. С самого раннего детства. Серьезный и внимательный к другим, он заодно опасался всех катастроф, которые в любой момент могли свалиться на голову и ему самому.

Вот почему я на него не сержусь. Вот почему согласилась приехать сюда. Он из-за всего беспокоится, а я не хочу ни для кого становиться причиной для беспокойства.

Над кроватью в стене – встроенный шкаф, на нижних полках – книги. Напротив – гардероб из «Икеи» (мой толстяк нормандец ни за что не втиснулся бы в такую крошечную комнатенку) и мой комод, на который поставили новенький телевизор с плоским экраном.

– Нравится? – спросил сын таким дрожащим голосом, будто в него добавили желатина.

Телевизор был сюрпризом, его доставили в то же утро. Сын суетился, открывал чемоданы, вынимал мои безделушки.

– Ты видела, я развесил твои фотографии.

Целая стена была занята снимками, большинство – изображения его самого в разные периоды жизни. Его дочь Леан. Мои правнуки. Сама я была только на двух фото: на одном – с моим дорогим Леоном, а на другом – с котом Репейником на коленях. Обычно я стою по другую сторону объектива.

Антуан сгреб все фотографии, которые нашел у меня дома, и обклеил здесь ими каждый свободный миллиметр стены. Как будто хотел законопатить все щели, чтобы моя жизнь полностью сосредоточилась в этом тесном пространстве.

– Антуан, – сказала я, преодолев спазм в горле. – Посмотри на меня.

Он наконец остановился и, будто спотыкаясь, произнес:

– Мамочка, я понимаю, как это тяжело…

Глаза его стали необыкновенно большими. Он решил, что мне будет здесь лучше, потому что очень за меня беспокоился, а теперь он беспокоился из-за того, что мне может здесь не понравиться.

И вот я сделала то, что делает любая мать, когда хочет успокоить испугавшегося ребенка. Я его обманула.

– Ничего тяжелого в этом нет. Просто новый этап, который нужно пройти. Мне будет здесь очень хорошо.

Глава 3. Улыбки-бумеранги

Первые дни я только наблюдала за другими и старалась никому не мешать.

– Пока ты должна просто смотреть, – сказала Снежная королева. – Смотреть и учиться.

Сиделку, которая встретила меня в первый день, на самом деле зовут Патрисия. Она тогда окинула меня оценивающим взглядом и, похоже, не сочла заслуживающей доверия.

Чтобы заставить ее изменить мнение, я постаралась стать совсем маленькой и незаметной, а это задача не из легких, когда ты выше большинства людей на целую голову. Патрисия поручала мне разные увлекательные задания – как, например, мытье полов и выбрасывание отходов с тележек. Благодаря этому я узнала, что, прежде чем открыть большой мусорный бак, надо набрать в легкие воздуха и задержать дыхание, иначе получишь поток вони прямо в лицо. А еще, если вам интересно, когда разбираешь тележку после ухода за больным, там подгузники и использованные влажные салфетки, так что аромат тоже не божественный.

Я наводила порядок в комнатах, выставляла еду на подносы, накрывала на стол и убирала со стола, застилала каталки. К счастью, мы с моим синим париком были настроены гиперрешительно, так что я ни разу ни на что не пожаловалась.

Что мне действительно давалось тяжело, так это смотреть на стариков и не иметь возможности с ними разговаривать. Патрисия строго-настрого приказала ни во что не вмешиваться. Я «осваивалась». Я обошла все учреждение, увидела большинство резидентов, но возможности сказать им хоть слово у меня не было. Я просто стояла в своих желтых кроксах и молча прислушивалась к тому, как мельница в голове безостановочно мелет слова. Я чувствовала себя гвардейцем у Букингемского дворца. Ну ладно, это я, конечно, загнула. Я все-таки не совсем столбом стояла, мне можно было говорить «Здравствуйте, мадам» и «До свидания, месье», и к тому же я улыбалась.

У меня, кстати, по этому поводу есть одна теория. Я уверена, что улыбка – это как бы такой бумеранг: когда отправляешь ее кому-то, она к тебе возвращается. И хотя это не всегда работает, мне все равно приятно так думать. В общем, я стояла и пачками рассылала всем эти свои улыбки, и многие даже бросали мне их обратно.

Когда заходишь в очередную комнату, ритуал каждый раз один и тот же.

– Это практикантка, она здесь на учебе, – с порога объявляет Патрисия, не дав мне представиться.

А потом спрашивает:

– Ничего, если она посмотрит?

Ответа она, впрочем, не дожидается.

В большинстве случае старушки сами тоже на меня таращатся, так что все честно. Некоторые смотрят удивленно, а кто-то даже встревоженно. Думаю, это волосы производят на них такое впечатление. Другие, более любопытные, разглядывают меня потихоньку, чтобы я не заметила. Многие тут же обо мне забывают, не обращают внимания, как будто я невидимая. Они печально смотрят куда-то в пустоту все время, пока их моют или помогают им поесть. Интересно, они делают как я – мысленно придумывают разные истории – или по-настоящему не понимают, что происходит, потому что слишком глубоко погрузились в себя?

На четвертый день произошла смена бригад, и я познакомилась с Лили.

– Привет, – сказала она, протягивая руку. – Теперь тобой я буду руководить.

Она меня старше лет на десять, не больше, могла бы быть моей сестрой. Невысокая, с короткой стрижкой и очками в зеленой пластиковой оправе. Она уже выходила из раздевалки и вдруг бросила:

– Классный цвет волос.

Я сразу поняла, что мы сработаемся. Поскорее натянула халат и, не говоря ни слова, последовала за Лили. Она постучалась в дверь к одной из подопечных и тут же направилась к окну.

– Здравствуйте, мадам Боссон! Скоро завтрак. Я пришла с Маргерит, это наша новая практикантка, сегодня она будет весь день меня сопровождать.

Я шепотом поздоровалась и забилась в угол – стояла там все время, пока Лили поднимала жалюзи.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Ну, эм-м… Смотрю.

Она нахмурила лоб, и тут ее лицо прояснилось:

– А! Ты раньше была в паре с Патрисией, да?

– Да…

Лили рассмеялась, и комнату залило светом – одновременно с солнечными лучами, которые она впустила в окно.

– Подойди-ка, поможешь мне отвести мадам Боссон в ванную. А потом мы сменим ей постельное белье и проводим в столовую.

Полетт Боссон была огромна. Она восседала на кровати подобно статуе Будды. Лили взяла старушку за руку и поискала глазами ее взгляд.

– Мадам Боссон, если не возражаете, мы сейчас покажем Маргерит, как это делается, чтобы потом она могла управляться сама.

– Вперед! – воскликнула бабуля, улыбнувшись ртом без единого зуба.

– Итак, сначала поднимаешь подопечного повыше, он может тебе помочь, ухватившись вот за эту перекладину. Потом одну свою руку заводишь за спину пациента и крепко давишь ладонью на противоположное плечо.

Затем Лили ухватила мадам Боссон за колено и перевернула. И вот бабушка уже сидит на краю постели – с таким триумфальным видом, как будто только что сквозь снежный буран взошла на Эверест.

– Вот видишь, – сказала Лили. – Ничего сложного. Только обязательно сама ноги сгибай в коленях, чтобы поберечь спину, а то к концу дня она начнет отваливаться, если сразу не выработать правильных привычек.

Пока Лили мыла мадам Боссон, та не переставая шутила, и я себя почувствовала почти в своей тарелке. Глаз я не отводила, но все-таки меня очень тревожил вопрос, смогу ли я это делать сама.

Первая половина дня промчалась со скоростью света. Лили привлекала меня к выполнению всех задач и показывала гораздо больше, чем просто механическую последовательность действий. Она сразу дала понять, что доверяет мне. Конечно, я все делала медленно и неуклюже, но знала, что с каждой новой попыткой буду справляться лучше. Домой я в тот вечер вернулась в ужасно странном состоянии. Выжатая как лимон, но при этом исполненная какой-то незнакомой решимости. Я повалилась на кровать, взяла мамину фотографию и прижала ее к груди. Впервые после Аварии я не чувствовала себя пустой ракушкой, которая бессмысленно болтается туда-сюда по волнам.

Я чувствовала себя полезной, на своем месте.

Глава 4. Цветочные имена

Я отвернулась к окну, настроение пасмурное. Взгляд теряется где-то там, за воротами, и даже дальше – за рельсами железной дороги. Сегодня поездов почти нет, да и те, что есть, – товарные.

Я представляю, какой была моя жизнь до.

Конечно, я больше не вспоминаю ту энергичную женщину, какой была раньше, ее нет уже очень давно. Я думаю всего лишь о последних годах, о ритме дней, медленном и надежном. Вызываю в памяти образы того ушедшего времени. Перед глазами проносятся картинки, мимолетные и многочисленные, будто хайку, японские стихи, которые я так люблю.

Утренний кофе и кот, сидящий рядом в ожидании, пока я его накормлю.

Рев старого пылесоса Женевьев.

Как она болтает, разогревая мне обед.

Газета, над которой я засыпаю, пока Репейник лежит, свернувшись у меня на коленях.

Сад, я совсем перестала за ним ухаживать; запахи земли.

Птицы, что щебечут в бамбуке, подступившем к самому дому.

Высокая слива, под которой я люблю сидеть и думать о том, какое хорошее варенье получится в этом году.

А здесь время течет по-другому. Я постоянно чувствую усталость и много сплю. Мир выглядит иначе: такое ощущение, будто я наблюдаю за ним откуда-то снаружи.

Другие суетятся, с деловитым видом входят и выходят из своих комнат. У них каждая минута на счету. А я все время тут. Я жду.

Я как будто сошла с карусели, а она продолжает вертеться без меня.

Сегодня, как и каждое утро, в дверь постучали ровно в семь тридцать.

– Здравствуйте, мадам Флоран, пора просыпаться.

Это была не та суровая женщина, которая командовала тут всю неделю. На кармане халата написано «Лили», и я вспомнила, что виделась с этой сиделкой в самый первый день. Девчонка, длинноногая, как фламинго, подняла жалюзи. Халат едва доходил ей до коленей, но в глаза бросалось не это, а два цветных пятна. Ярко-желтые сабо, украшенные ромашкой, и синие волосы.

«Молодежь уже не знает, что бы еще придумать, чтобы их заметили», – подумала я.

Бледной кожей и челкой, скрывающей лоб до самых бровей, девочка напомнила мне персонажей из японских альбомов, которые любила читать моя внучка, когда приезжала погостить. Я все никак не могла понять, что такого она в них находит; по-моему, начинать эти книжки полагалось с конца.

– Хорошо выспались, мадам Флоран?

Сиделка разговаривала со мной как с трехлеткой, поэтому я в ответ буркнула что-то невнятное. Она как ни в чем не бывало продолжила безмятежно болтать. Малышка, которую звали Маргерит, помогла мне встать. Ужасно не хочется признаваться, но без подмоги мне это уже не осилить.

Едва я встала с постели, как тут же проснулась боль в спине. Покатилась от шеи к ногам, отдаваясь в каждом нервном окончании. Я поморщилась и направилась в уборную.

– Может, вам помочь, мадам Флоран? – спросила девочка.

Я сердито мотнула головой. Не знаю, что меня разозлило сильнее – то, что она смеет мне такое предлагать, или то, что помощь мне и в самом деле не помешала бы.

– Уж наверное поссать я как-нибудь смогу сама!

Слова вырвались внезапно, я не успела их удержать, – твердые, как пули. Щеки у молоденькой девушки вмиг покраснели, она стиснула губы. Я закрыла за собой дверь уборной и с трудом уселась, вцепившись в поручень, который тут специально прикручен.

Подумала о том, что становлюсь злой.

Когда я вышла, сиделки сменили белье на кровати и вовсю болтали. Маргерит украдкой посмотрела на меня, робко улыбнулась. Я разглядела там, под синими волосами, совсем еще маленькую девочку, и мне стало за себя стыдно.

– Проводить вас в ванную? – предложила она, но на самом деле это был никакой не вопрос.

Мне хотелось опять послать ее куда подальше. Но я прикусила язык и позволила ей постоять рядом, пока я моюсь.

– Очень хорошо! – похвалила она меня, протягивая полотенце.

Подумаешь, подвиг!

Вообще-то я тоже всегда считала, что доброта – это очень важно. Когда поправляла ученика, обязательно находила, за что его похвалить, вместо того чтобы указывать на одни только ошибки. Поэтому я взяла себя в руки и ничего не сказала. Она старалась как могла, а я усложняла ей задачу. Просто уж очень это унизительно – прибегать к чьей-то помощи в таком интимном деле, как туалет. Я не злилась: я сгорала от стыда. И она тут была ни при чем.

Лили разложила на кровати одежду, которую я выбрала.

– Дальше вы справитесь без нас. Мы пойдем, а вы спокойно одевайтесь, хорошо?

Я молча кивнула, а она заглянула в карточку.

– Вижу, вы предпочитаете завтракать в комнате. Если вдруг передумаете и захотите спуститься в столовую, нажмите на звонок.

Я ничего не ответила. Снова отвернулась к окну и смотрела на рельсы. Если они считают, что я еще в состоянии самостоятельно одеться, значит, я, наверное, и позавтракать могу в тишине и покое.

– Увидимся, мадам Флоран, – бросила Лили, направившись к двери.

Младшая не сдвинулась с места. Она вглядывалась в меня своими темными глазами, будто безмолвно спрашивая: «Что такое? Что-нибудь не так?»

А она упрямая, эта малышка. Возможно, со временем из нее получится прекрасная сиделка. Пока же мне совсем не хотелось разговаривать. Да и к чему? Я застряла в этой тюрьме на веки вечные, и никому нет до меня дела.

Даже моему коту.

– Маргерит! – позвали из коридора.

Она не сводила с меня глаз и всё не решалась уйти. Наконец нагнулась ко мне и сделала вид, будто поправляет букет на тумбочке.

– Виолетт, – прошептала она. – Вы заметили, что нас обеих зовут именами цветов?^[4] Забавно, правда?

И она вышла из комнаты, оставив после себя аромат ванили.

Глава 5. Соблюдать дистанцию

Я начинаю входить в ритм, но по утрам это просто жесть. Из кровати себя вытаскиваю в пять утра, чтобы успеть на автобус в пять сорок пять, а потом всю дорогу в автобусе еле держусь, чтобы не уснуть. Вчера пришлось зевнуть раз сто, глаза закрывались. А от автовокзала до «Бель-Эйр» еще минут десять пешком. Замотаюсь в шарф почти с головы до ног и иду на автопилоте.

Синий парик сменила на светло-каштановый. Каре до подбородка, просто и практично. Я заметила, что старичков этот цвет меньше шокирует. Даю им время ко мне попривыкнуть, приручаю.

В шесть тридцать начинается смена, и нужно быть в полной боевой готовности. Сначала – прием дежурства: те, кто ишачил всю ночь, передают пост следующим. И дальше уже ни минуты отдыха. Побудка, умывание, помощь с туалетом лежачим, завтрак, обход всех комнат, вниз в столовую, обед (помочь тем, кто сам есть не может), обратно в комнаты – укладывать всех на послеобеденный сон, сдача дежурства.

И так без конца по кругу.

Я пыталась вспомнить разочарование, которое испытывала в первые дни, когда ничего не делала, а только смотрела. Как же давно это было! Теперь-то у меня ноги чуть ли не дымились от того, с какой скоростью приходилось носиться туда-сюда всю смену.

В то утро я помогала Патрисии с ее пятнадцатью подопечными, из которых десять – лежачие. Я решила проявить инициативу и – была не была! – спросила у нее, можно ли мне самой помыть одного лежачего господина. Месье Пупляра, 94 года по счетчику, весом не больше пятидесяти килограммов. Она кивнула, и я приготовила тележку для мытья, положила туда все необходимое. И повторяла себе под нос, как мантру: «Нежность и эффективность».

– Не забывай предупреждать его обо всем, что собираешься делать, – напомнила Патрисия. – И не забывай про стыдливость.

Стыдливость.

Интересно, чью – этого тощего старика со сморщенной кожей или мою собственную?

На мгновение меня прямо парализовало. Абсолютная паника. Я подумала: «Нет, ни за что не смогу!» – и через секунду: «Какого черта я здесь вообще делаю?» Но резкий голос сиделки привел меня в чувство:

– Маргерит! Ты что, заснула?

И тогда я сказала себе, что, если не смогу принять эту реальность, мне здесь действительно не место. Сделала глубокий вдох и принялась объяснять дедуле, что сейчас буду его мыть. Если вода вдруг слишком холодная, или слишком горячая, или если где-то больно, пускай обязательно мне скажет.

Он никак не отреагировал.

Медленными и мягкими движениями я накрыла его до пояса простыней и намочила варежку-мочалку. Стала нежно протирать ему лицо, а он тем временем не мигая смотрел в потолок. Будто замкнулся внутри себя, окопался и спрятался в убежище, куда не добивали никакие ощущения.

Омывая высохшее тело, я думала о том, что ведь это мог бы быть мой дедушка, который давно умер. Под совершенно белой кожей пульсировали вздувшиеся вены, а взгляд поблек: ни за что не догадаешься, что там за ним скрывается.

– Давай скорее! – поторопила Патрисия. – Нам еще четверых полностью помыть и двоих частично.

Я не ответила, но увидела, что ее замечание не осталось незамеченным. Старик перевел взгляд на меня, в потускневших глазах блеснула веселая искорка.

– Вообще-то юная барышня занята – не отвлекайте ее от общения со стариком-развалюхой.

Патрисия не нашлась что ответить.

– Не такая уж и юная, – поправила я его. – Скоро восемнадцать.

– А, ну тогда совсем другое дело!

Он не скрывая насмехался надо мной, но зато меня вроде отпустило.

Я промокнула кожу-да-кости полотенцем, и Патрисия помогла мне дедулю одеть. Он потянулся к тумбочке и знаком попросил меня выдвинуть ящик.

– Там блокнотик, подайте-ка.

Я вытащила блокнот, потертый от долгого использования, с крошечным карандашиком, прикрепленным сбоку резинкой.

– Не будете ли вы так любезны назвать мне дату своего рождения? – попросил он, открывая блокнот на чистой странице.

– Весной, – ответила я. – Пятого мая.

Он неровным почерком записал мое имя и дату рождения. Патрисия вздохнула – достаточно громко, чтобы услышали и я, и месье Пупляр. Я расчесала его поредевшие волосы и пошла в ванную. Я еще раньше заметила там рядом с раковиной флакон одеколона. Патрисия уже толкала тележку к выходу, и тут я подхватила флакон.

– Мы не уйдем без заключительного штриха! – воскликнула я, пшикнула из флакона себе на ладонь и от души похлопала месье Пупляра по шее.

В чистом свитере, слегка помятом, и с волосами, расчесанными на боковой пробор, он стал похож на мальчишку, только с морщинами. Патрисия ждала меня с недовольным видом. Я поскорее вышла, но перед тем, как закрыть за собой дверь, подмигнула дедуле, и тот тихонько рассмеялся. Он попытался подмигнуть мне в ответ, но вышло так себе. Ничего, главное – намерение.

После этого Патрисия стала еще холоднее, чем обычно. Даже немного меня проработала. Нельзя терять время зря, каждая минута дорога, и теперь по моей вине мы выбились из графика.

– Неужели непонятно, как важна в нашей работе эффективность? Мы не можем себе позволить часами болтать с подопечными – как мы тогда все успеем? К тому же… – Она понизила голос. – Надо соблюдать дистанцию. Вот увидишь, это самый ценный совет из всех, что я могу тебе дать.

Она остановилась посреди коридора и посмотрела на меня со значением:

– Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я пробормотала, что понимаю, но это было неправдой. Я не понимала. Почему у нас нет времени на то, чтобы поговорить с подопечными? А этот бред про дистанцию… Мы же, в конце концов, не роботы! Разве можно совершать настолько интимную процедуру, как мытье, и не установить с человеком дружеского контакта? Я проглотила свои мысли и решила, что завтра надену парик блонд. Превращусь в кудрявую медовую блондинку с небрежной косой до середины спины.

Мед – чтобы быть ласковой, а кудри – чтобы не забывать делать все только так, как я хочу.

Глава 6. Черный кот – к несчастью

Аппетит пропал напрочь. Комок, вставший в горле, проскользнул вниз – в желудок. А какая уж тут еда, когда желудок заполнен комом?

Вчера вечером, как всегда по воскресеньям, звонил Антуан.

– Как ты? Все хорошо?

Его голос показался мне невозможно далеким, не знаю, дело в большом расстоянии или во мне – в том, что я уже где-то не здесь.

– Да, все хорошо.

Но он хотел знать наверняка:

– Точно хорошо?

У меня не было сил сочинять, как проходят здесь мои дни. Медсестра, которая вчера приходила измерить давление, отчитала меня, как ребенка. «Мадам Флоран, вам нужно есть, нельзя себя так распускать!» Я дождалась, пока буря уляжется: знай она, скольких учеников я за свою жизнь сама отругала, поняла бы, что меня так просто не проймешь. Пообещала ей, что постараюсь. Сказала то, что она хотела услышать.

В конце концов я все-таки задала Антуану вопрос, который меня беспокоил. Кляла себя за то, что не спросила раньше.

– Новостей нет? Он не вернулся?

Смешно, наверное, так переживать из-за кота. Голос Антуана стал как будто еще бесцветнее.

– Нет, – ответил он и сделал выразительную паузу. – Мама, он, может быть, вообще не вернется.

Я не стала спорить. Я знаю, о чем он думает. О том, что в каком-то смысле именно из-за кота я тогда упала. Поскользнулась на ровном месте, когда нагнулась, чтобы поставить на пол его миску.

Но Антуан ошибается.

Он не знает, что за последний год я уже несколько раз так заваливалась. Вот вроде только что стояла и все было нормально, а через секунду лежу на полу. Ну и ничего страшного. Надо просто подождать, пока контуры предметов снова станут четче, и можно потихоньку подниматься. Синяки на руках прятала под длинными рукавами, так что никто и не догадывался. Старушки ведь вечно мерзнут.

Репейник сбежал в день переезда. Антуан приехал, чтобы помочь мне определиться с тем, что брать с собой в «Бель-Эйр». У меня от одного только взгляда на вещи, упакованные в коробки, сердце переворачивалось. Вся моя жизнь – в нескольких картонных коробках. Остальное – мебель, книги, цветы в горшках – я взять с собой не могла. Мало места. Ну а тут еще и кот пропал – чтобы уж все сразу.

Антуан пытался меня утешить. Соседка Женевьев обещала позаботиться о коте, как только он объявится. Она вот уже несколько лет вела в моем доме хозяйство. Немного болтливая, но зато сердце доброе, и я знала, что она сдержит слово.

Когда я уезжала, дом стал почти нежилым. Репейник так и не вернулся. Я сказала себе: «Ну что ж, его, по крайней мере, никто не отправляет в хоспис».

Но все равно очень жаль, что я не смогла с ним попрощаться.

Мне вспомнился тот день, когда я его подобрала. Я тогда пошла вынести мусор, предназначенный для переработки, и вдруг услышала плач младенца. Так мне сначала показалось – будто младенец плачет. Я порылась в желтом мусорном баке, из которого доносился звук, и тут увидела его – в обувной коробке. Маленький дрожащий комочек, нежный как шелк. Не представляю, кто мог такое сделать. Я где-то читала, что от черных котов часто избавляются. Якобы они приносят несчастье. Но я не суеверна. Ни секунды не раздумывая, взяла коробку и внесла в дом. По-моему, все несчастья – как раз от тех, кто способен выбросить животное на помойку.

Потом я сунула коробку в велосипедную корзину, котенок лежал там, завернутый в одеяло. Я крутила педали и думала, что долго он не продержится, а я просто выжившая из ума старуха, раз так ради него стараюсь. Ветеринар сказал, что это мальчик, весит восемьсот граммов и до утра, скорее всего, не доживет. Посоветовал кормить его из шприца молочной смесью, и я ушла с коробкой под мышкой, со средствами от блох и от глистов и с кошельком, который стал гораздо легче, чем прежде. Несколько недель я вскармливала котенка, как новорожденного младенца. Скоро он окреп и теперь повсюду ходил за мною словно тень. Я говорила: «Ну надо же, прилип как репей!» – да так имя к нему и прицепилось. И месяца не прошло, как он уже носился по всему дому и драл когтями большое кресло – то, что перед камином. Вечером, стоило мне прилечь, чтобы почитать, он тут же усаживался прямо на раскрытую книгу. Я его тогда гладила, и он устраивался за подушкой рядом с моей головой и урчал там, пока я не усну.

Это было у нас что-то вроде ритуала.

С тех пор как я переехала сюда, мне очень трудно засыпать. Скучаю по его урчанию, и место за подушкой кажется слишком пустым.

Я каждый день звоню Женевьев и спрашиваю, не вернулся ли Репейник. Она пытается меня успокоить. Она его не видела, но мисочка с кормом, которую она оставляет за домом, каждое утро оказывается пустой. «Виолетт, не волнуйтесь, он вернется», – обещает она и сразу же меняет тему разговора. У нее ведь всегда так много новостей.

Но вот уже неделя, как мисочка с кормом стоит нетронутой.

– Тебе надо свыкнуться с мыслью, что он больше не придет, – осторожно проговорил Антуан.

Интересно, что означает эта перифраза, скругляющая слова, будто реальность чересчур уродлива или жестока, чтобы озвучивать ее как есть?

«Он больше не придет».

Это означает, что он мертв? Довел себя до голодной смерти? Попал под машину или просто ушел, потому что я оставила его одного в доме со всей этой громоздкой мебелью?

Антуан сменил тему. На работе у него сейчас все непросто, но команда вроде мотивированная, так что он надеется довольно быстро добиться результатов. Он инженер и часто уезжает за границу. Лично мне кажется, что из-за этого у них брак и распался. Я сама теперь его почти не вижу. Ну ладно, в конце концов, мы же не для себя детей рожаем. Думаю, он счастлив, и мне этого достаточно.

Я слушала, как он говорит о работе, о своих внуках (я стала прабабушкой уже три раза), и думала, что у него все в порядке. Жизнь идет себе потихоньку своим чередом, без меня. Когда я положила трубку, она показалась мне ужасно тяжелой. Я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, скудные и горькие, и в гневе их утерла. Не может быть и речи о том, чтобы заплакать. Я никогда не плачу.

Когда сиделка вкатила тележку с едой, я увидела, что это та, малышка. Я ее узнала, хотя она и была с другими волосами. Чудно´, если вдуматься, носить парик в таком возрасте. Впрочем, новая прическа мне больше нравится, так лицо помягче. Она была бы даже хорошенькой, если бы не была настолько тощей. Вообще-то Маргерит напоминает мне скорее не маргаритку, а стрелицию. Это очень яркий цветок на длинном стебле. Его еще называют «райской птицей», такой он красивый.

Малышка поставила поднос на прикроватный столик и пожелала мне приятного аппетита. Я буркнула под нос «спасибо» и тут же попрощалась, но она не сдвинулась с места. Посоветовала мне есть осторожно, суп горячий, и я поняла, что она не уходит, потому что хочет убедиться, что я стану есть. Я поднесла ложку ко рту, суп действительно был горячий и к тому же безвкусный, я невольно поморщилась.

– Пресно? Согласна, без соли отстой, – сказала она и, пробежав глазами мою карточку, сообщила: – Противопоказаний нет.

После чего порылась в недрах тележки и протянула мне пакетик соли – с таким видом, как будто вручает билет на гастрономический ужин.

– Я люблю, когда еще и с перцем, – проговорила я.

Не хотелось капризничать, но я всегда предпочитала острые блюда. Пряности и все, от чего щиплет в горле. Маргерит дала мне другой пакетик, и я почувствовала, что теперь обязана проглотить хотя бы несколько ложек. Малышка вроде осталась довольна. Возможно, она из тех, кто считает, что сытый желудок избавляет от печали.

– Вам не хочется спуститься в столовую к остальным?

Я положила ложку. Ей мало того, что я силой заталкиваю в себя пищу?

– Мне больше нравится одной, – буркнула я.

Она молча посмотрела на меня, как будто дожидаясь продолжения.

– О чем мне с ними разговаривать? – попыталась я придумать оправдание.

– Но ведь вы их даже не знаете!

– Директриса меня им представила – еще в первый день. Там один мужчина послал мне воздушный поцелуй.

Малышка прыснула, прикрыв рот рукой.

– Вы ему понравились, как круто!

Я надула губы. Можно было взглянуть на вещи и под таким углом. Девочка задумчиво разглядывала фотографию Репейника.

– Какой красивый у вас кот.

Она медленно прочитала вслух стихотворение, которое я переписала и повесила под фотографией.

– Это хайку, – пояснила я.

Вид у Маргерит был мечтательный, и она, будто насквозь пропитавшись стихотворением, направила тележку к выходу.

«А она необычная, эта девочка, – подумала я. – И к тому же очень добрая, ведь он далеко не красавец, мой Репейник».

Жирный суп тяжестью лег в желудок.

– Он пропал.

Слова сорвались с моих губ прежде, чем мозг успел отдать приказ молчать.

«Не забывай, старуха, – напомнила я себе, – жаловаться нельзя».

Малышка развернула тележку и через секунду уже сидела на краю кровати, совершенно не беспокоясь о том, не оскорбит ли меня такая фамильярность.

– Расскажите, – попросила она и перекинула косу на плечо, устраиваясь поудобнее.

И поскольку эта почти незнакомая девочка, которая не прожила еще и четверти моих лет, была тут и слушала меня, я взяла и выложила перед ней всю свою тревогу, как сваливают со спины на землю тяжелую сумку.

Глава 7. Златовласка

Я двигалась по маршруту, проложенному в телефоне, и прошла уже больше девятисот метров.

Сен-Мишель-де-Воланжи. Я даже названия этой глухомани раньше не слышала, а теперь вот ввела в телефон, и оказалось, что это не так уж и далеко от моего дома. Погода была такая, в какую хороший человек собаку на улицу не выгонит, и я все спрашивала себя, какого черта здесь делаю. Было ясно как день, что кошара сбежал окончательно и я только бессмысленно проезжу туда-обратно.

«Пф, подумаешь, каких-то пятнадцать минут автобусом», – приободряла я себя. Вот только холод стоял прямо полярный, и, несмотря на две пары носков, ноги у меня напрочь заледенели.

В голове все звучал голос Патрисии: «Ты должна сохранять дистанцию и ни к кому не привязываться».

Я делала все с точностью до наоборот.

Когда я впервые увидела мадам Флоран, она только-только приехала в «Бель-Эйр». Она тогда была похожа на заключенную, которая не может понять, что же такого натворила, чтобы здесь очутиться. Иногда она ворчала, но не очень часто. Все время сидела одна у себя в комнате и смотрела в окно, и глаза такие, как будто она конца света ждет или вроде того. Ну и, в общем, когда она вдруг решила мне довериться, я не могла поступить по-другому.

Я дрожала под толстой курткой и думала: «Да ладно, это ведь быстро. Просто заеду и посмотрю, как обещала, не бродит ли эта скотина где-нибудь поблизости».

Вдруг брякнул айфон.

Жюстин: Че как?

Я: Иду ловить призраков.

Жюстин: Опять с бабулями?

Я не ответила. Жюстин классная, но тут она просто не врубается.

Я познакомилась с Жюстин через несколько месяцев после Аварии, в первый день учебы, когда мы только перешли в лицей. Я сидела одна на предпоследнем ряду. Слушала, как учитель рассказывает, что нам придется усиленно работать, чтобы успешно закончить этот год, – обычная проповедь. Через пять минут я слушать перестала. Жюстин явилась с опозданием, вся из себя в черной кожаной куртке, с пирсингом, извиняться и не подумала. Уж такой она человек – ни в чем не видит проблем: ни в парнях, ни в родителях, ни вообще в жизни. «Зачем грузиться тем, что будет завтра? Важно только то, что сегодня», – вот ее философия.

В тот день она села со мной и решила, что мы будем подругами. Спустя какое-то время я ее спросила почему. Она пожала плечами и сказала: «Место было свободное». Лично я уверена, что дело в моем парике. Я тогда была в синем, он у меня талисман, если куда-то прихожу в первый раз. Из-за парика она наверняка решила, что мы с ней похожи. Я такая в стиле «отвалите от меня», она – в готическом прикиде. Но она, конечно, промахнулась по полной программе. Она, когда чувствует угрозу, смеется и отвешивает какую-нибудь мерзкую шутку. А я – кусаюсь. Жюстин говорит, я – натуральный питбуль.

Весь первый семестр мы прогуливали. Ходили на пустырь за городской стадион. Садились по-турецки, пили пиво, купленное в «Монопри»^[6], и чувствовали себя ужасно взрослыми. Замечательно пинали балду.

Родителя моего вызвали в школу: надо было переводиться на другую программу^[7].

– Что ты хочешь делать? – спросил он меня.

– Не знаю, – сказала я со вздохом. – Мне по барабану.

Это было правдой. От меня осталась лишь оболочка, пустая кожа, не способная испытывать эмоции. Внутри – ничего.

Папа потащил меня на ярмарку профессий. Изо всех сил старался, чтобы я определилась, останавливался перед каждым стендом, задавал вопросы. Мне хотелось исчезнуть.

И тут я увидела плакат о профессии сиделки. Девушки в белых халатах суетились в чистых светлых комнатах, у больных был очень довольный вид. Сиделка с идеально уложенными волосами стояла, опустив руку на плечо дедули, и тот улыбался – прямо как в кино. Меня эта фотография жутко взбесила. Ясно же было, что он несчастен, этот старикан.

– Вот что я хочу делать, – сказала я, кивнув на плакат.

И стала делать именно это.

С Жюстин нам пришлось разделиться. Она тоже сменила направление, выбрала технический профиль. У нее в классе только две девочки, но ей все равно. А я оказалась с кучей счастливых девиц, которые мечтают работать с детишками, но с учетом моей прошлогодней трагедии я тут, конечно, выбиваюсь из коллектива. А с Жюстин мы все равно остались подругами. Возможно, все дело в том, что наши различия идеально друг друга дополняют.

Короче говоря, мне неохота было ей объяснять, почему я болтаюсь полдня неизвестно где вместо того, чтобы тусоваться с ней. Я быстро набрала в телефоне: «Важное дело. Потом напишу», – и выключила звук, чтобы больше не отвлекаться.

Навигатор сообщил: «Вы прибыли в пункт назначения», но я уже и сама узнала домик. Мадам Флоран показывала мне фотографию, правда, сейчас ставни были закрыты. Крыльцо заросло сорняками, и, когда я потянула ржавую калитку, та заскрипела. Вытянутым в высоту фасадом, похожим на обиженное лицо, дом напоминал свою хозяйку. Я пошла через двор, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что никто не примет меня за взломщика. Впрочем, я зря беспокоилась: на улице не было ни души. Казалось, в этой дыре вообще никто не живет. Может, здесь все давно умерли, очень уж было похоже на декорации для фильма ужасов.

Я завернула за дом и увидела перед закрытой кошачьей дверкой миску для корма. Она была полная. Репейник явно удрал, и я только зря проездила. От досады мне захотелось как можно скорее отсюда свалить, но тут перед глазами возник образ моей старушки. Ладно, раз я все равно здесь, можно и в дом войти.

Я вставила ключ в замок и немного надавила на ручку, как учила мадам Флоран. Внутри пахло затхлостью и немного плесенью, так что, несмотря на холод, я приоткрыла окно. В доме стояла мертвая тишина, но страшно мне не было. Наоборот, показалось, что это очень круто – оказаться в таком тихом месте, где нет соседских квартир: никто не хлопает дверью, не спускает воду в унитазе и не включает музыку на полную мощь.

Я медленно обошла комнаты: все здесь будто замерло в ожидании возвращения Виолетт Флоран.

– Мы забрали то, что я смогла увезти, то есть почти ничего, – рассказывала она мне. – От остального сын избавится, как только дом будет продан.

Я молчала, но она все равно бросилась защищать сына.

– Антуан вообще-то хотел немного подождать… с продажей дома. Это я его уговорила не затягивать и выставлять дом сразу. Если удастся продать по хорошей цене, я не буду для него обузой. И потом… какой смысл его сохранять? Ведь всем известно, что те, кто попадает сюда, уже не возвращаются.

Она не мигая смотрела вдаль перед собой, как будто видела там что-то такое, чего я разглядеть не могла.

– И зачем я все это рассказываю? Очень вам нужно тратить время на старую развалину!

Я помотала головой:

– Во-первых, как хочу, так время и трачу. А во‐вторых, дайте мне адрес, я поеду и сама посмотрю, что там.

Я почувствовала на руке ее холодную ладонь – и вот я уже связана обещанием.

– Если увижу его, скажу вам. А если его действительно нигде нет, мы расклеим объявления, разместим информацию в соцсетях – есть куча способов его найти! В общем, перестанем мотать себе нервы и начнем действовать.

Вот что привело меня в этот мрачный дом и заставило морозить себе задницу.

Я вернулась в кухню и отперла кошачью дверку. Стол был покрыт клеенкой. В одном месте цветочный узор почти полностью вытерся – и я представила себе, как моя старушка протирает тряпкой свой уголок стола, единственный, которым пользовалась, потому что ела она одна и напротив нее никто не сидел. Я пробормотала: «Я тут с ума сойду», – и пошла немного посидеть в гостиной. Старомодный диван был придвинут вплотную к большому креслу, наполовину скрытому под пушистым пледом. Куда лучше сесть? Я выбрала кресло и съежилась под пледом, потому что теперь, без движения, стало уже совсем холодно. «Вот опять ты вляпалась черт знает во что!» – подумала я, но с места не сдвинулась. Полчаса, даю себе только полчаса. Если он за это время не явится, ухожу.

Я закрыла глаза, оглушенная тяжелой тишиной, которая укрыла меня еще надежнее, чем пушистый плед. Я и не заметила, как задремала прямо в кресле, в котором до меня дремали, наверное, бесчисленное количество раз.

Глава 8. Незваный гость

Когда я проснулась, за окном было темно. С каждым выдохом изо рта вырывалось облачко пара. Чувствуя, что промерзла насквозь, я достала телефон – взглянуть на время. Час, я проспала целый час! Скоро вернется папа – представляю, что он устроит, если обнаружит, что меня до сих пор нет. Я вскочила с кресла, сбросив с себя плед. Плед тихонько пискнул. Я осторожно приподняла край и обнаружила под ним костлявого и грязного кота, совсем не похожего на откормленного котяру, чья фотография висит на стене у мадам Флоран.

И все-таки это был он, и он взирал на меня с негодованием.

– Репейник! Иди сюда, Репей, не бойся!

Надо было его поймать – решить эту проблему и поскорее вернуться домой.

Сейчас кот совершенно не соответствовал своему прозвищу. Весь взъерошенный и с прижатыми ушами, он забился в угол под креслом, сверлил меня зелеными глазами, и из его приоткрытой пасти вырывалось еле слышное рычание.

Я решила пойти на хитрость. Не пытаясь к нему приблизиться, продолжала звать кота по имени и при этом коварно пятилась к шкафу в прихожей. По дороге я играла в Мальчика-с-пальчика и разбрасывала кошачий корм, который с самого начала отыскала в буфете на кухне.

«Сначала думать, потом действовать», – всегда говорил мой папа.

Кот приподнял голову, навострил уши. Бока его двигались в такт дыханию, он очень давно не ел. Больше не обращая на него внимания, я порылась в шкафу в прихожей и нашла то, что искала, – пластиковую переноску с решеткой. «Он к этой штуке не очень-то приучен, – предупреждала меня мадам Флоран. – Я с ним почти никуда не выезжала – разве что к ветеринару».

Репейник настороженно умолк и дальше уже не двинулся. Я вздохнула.

– Ну ничего, попробуем еще раз.

Понадобилось не меньше получаса, чтобы наконец его поймать. Всю дорогу обратно я чертыхалась, потому что ручка от переноски больно впивалась в ладонь. Хоть этот котяра и был тощий как смерть, весил он целую тонну! Но хотя бы дергаться перестал. Оказавшись в ловушке, он сначала отчаянно мяукал, а потом зарылся под платок, который я сунула в переноску. Я его теперь и не видела – только комок бесформенный. Платок я нашла в гардеробе в прихожей, большой атласный квадрат, расписанный подсолнухами, – бабуля, похоже, всегда уважала цветы.

Ветер обжег мне щеки, я надвинула ушанку поглубже. И направилась к соседке. Мадам Флоран уверяла, что та непременно позаботится о коте. Ну конечно! Дверь Женевьев оказалась безнадежно заперта. Сколько бы я ни стучалась – сначала тихонько, а потом кулаком, – мне никто не открыл. Я подождала какое-то время, а нервы-то уже были на пределе! И что мне делать? Ведь я все-таки поймала наконец эту скотину кота и теперь ни за что его не выпущу! Мысль о том, чтобы оставить переноску у соседки на крыльце, была крайне соблазнительной, но я быстро от нее отказалась. А что, если никто не придет? Я же совсем ничего не знаю об этой Женевьев, а вдруг она, например, в круизе?

Не паниковать.

Я закрыла глаза и машинально провела рукой по парику. Шелковистые кудри проскользнули между пальцами, и внутри стало потихоньку расти спокойствие. Просто нужно принять решение. Я стала думать и прямо-таки физически ощутила, как в голове закрутились шестеренки.

О том, чтобы бросить кота на произвол судьбы, не могло быть и речи. Если переноску оставить на крыльце, на таком холоде чертов кот скоро околеет. Выход оставался один – везти его к себе.

Я поспешила на автобус. Но можно было не бежать – он, конечно, опоздал. На сегодняшнее приключение у меня ушло чуть ли не полдня, и, когда я явилась домой, папа уже был там. Именно в эту минуту скотина кот решил заорать, и я затаилась на лестничной площадке. Мои абсолютно логичные доводы вдруг перестали мне казаться такими уж безупречными.

Папа крикнул из кухни:

– Маргерит, это ты?

Конечно, это была я, тут, кроме нас двоих, вообще-то никто не живет. Я просипела: «Да-да, сейчас!» – и помчалась к себе в комнату в конце коридора. Сбросила куртку прямо на пол и открыла переноску. Сверток с подсолнухами не шевелился. Я шепнула: «Скоро вернусь, старик!» – бросила на пол горсть корма и бесстрашно отправилась на встречу с родителем.

– Что случилось? Почему ты так поздно? Какие-то проблемы?

Ну все, папочка включил нервный режим. Как только я нарушаю правила, он начинает стрессовать. С тех пор, как произошла Авария, он вечно на нервах. Изводит меня рекомендациями и бесконечными вопросами, смотрит искоса – пытается проанализировать. И я, ясное дело, постоянно чувствую себя так, как будто меня засунули в сканер.

Сначала мне было на всё плевать. Я отклоняла приглашения, отказывалась выходить, никого не хотела видеть. Вечно находила какое-нибудь дурацкое оправдание, чтобы не высовываться из комнаты. Хотелось до конца времен просидеть одной взаперти и в темноте.

А потом начался учебный год, и я познакомилась с Жюстин. Эта нахальная девчонка с невероятной внешностью и презрительной улыбкой вытянула меня из ямы. Мамина смерть зашвырнула меня в пропасть, а подружка сбросила веревку, чтобы вытащить меня на свет божий. И я потихоньку поднималась.

Когда я снова начала выходить из дома, папа, с одной стороны, был ужасно рад, но с другой – впал в панику. Советовал пойти прогуляться, а потом присылал по пятнадцать СМС в час, чтобы убедиться, что все в порядке.

Сегодня мне ни за что не вынести тяжести его взгляда. Я все думаю о том, чтó он сделал.

Приклеила на лицо улыбку.

– Две сиделки заболели, и я предложила немного задержаться.

Папа тут же купился на эту ложь. Ему только одно важно – чтобы я была дома, в целости и сохранности. А на то, что важно для меня, ему плевать.

Но он для порядка еще поворчал.

– Ты, конечно, молодец, но они как-то перегибают палку. Все-таки тебе всего семнадцать…

– Скоро восемнадцать, – возразила я.

– Неважно, все равно они не имеют права заставлять тебя работать сверхурочно.

– Но ведь ты сам вчера говорил, что они «заслуживают восхищения», потому что посвятили себя этой профессии.

Ну и опять пошло-поехало. Стоит ему сказать «белое», как я сразу говорю «черное». Я с ним теперь все время спорю, по-другому не бывает.

Как только я наконец определилась с учебным направлением, он тут же запротестовал:

– Почему бы тогда уж сразу в дворники не пойти? – Как будто профессии хуже просто не придумаешь! – Ты представляешь себе, какая у сиделок тяжелая работа? И к тому же очень грязная.

Он день за днем пытался меня отговорить. Каждый его новый аргумент становился кирпичом в стене, которая росла между нами. Я отвечала, что он ничего не понимает, что мы разговариваем на разных языках, а может, вообще живем на разных планетах! Мне так важно было почувствовать себя полезной, я хотела помогать другим, хотела что-нибудь для кого-то значить. А он видел только неудобный график и неблагодарный труд.

В тот вечер, когда нашелся Репейник, я предоставила папе возможность говорить одному, пока сама торопливо заглатывала макароны. Он глубоко вздохнул и пошел в гостиную – включать телевизор. На мгновение – совсем короткое – я подумала встать и пойти за ним. Представила себе, как мы сидим вдвоем на диване, я разливаю чай по чашкам, а он притворяется, будто не может решить, какой пакетик выбрать.

Как раньше.

Но жизнь так не работает. Я сунула грязную тарелку в раковину и вернулась к себе в комнату. Представляю себе, как бы папа озверел, если бы узнал, что у меня там прячется незваный гость.

Тоненький голосок в голове проговорил, что, возможно, отчасти именно для этого я и притащила сюда несчастного котяру.

Глава 9. Капитуляция

Малышка нашла Репейника, и я снова начала есть. Уговор дороже денег.

Маргерит объявила мне эту прекрасную новость сегодня утром, когда принесла поднос с едой. У нее опять новый парик. Нежно-розовый, волосы собраны в аккуратный хвост.

– Мадам Флоран, вы должны проглотить этот чудесный завтрак, иначе придется тыкать вам в руку иголки.

Накануне очаровательная Патрисия уже предупредила меня о том, что, если я и дальше буду отказываться от еды, меня придется подкармливать внутривенно. Я на это проворчала, что никого ни о чем не просила. Я чувствовала, что силы меня покидают. Ком в желудке заменила болезненная пустота, которая скручивала все внутренности. Ладно, неважно. Я не объявляла голодовку, никакого обдуманного плана у меня не было. Просто хотелось позволить себе потихоньку соскальзывать к точке невозврата.

Но малышка решила по-другому. Она подняла жалюзи и впустила в комнату беспардонный солнечный свет. Я зажмурилась – никогда не привыкну к этим утренним побудкам. Ночи мои уже давно кромсала бессонница, а теперь стало еще хуже. Когда на рассвете мне удается наконец задремать, тут же наступает время подъема. Я ответила слабым голосом – рот высох, будто картонный:

– Спасибо, что принесли мне этот чудесный завтрак, но я не голодна.

Маргерит состроила такую физиономию, будто не расслышала, и, нагнувшись поближе, пристально на меня посмотрела. Я почувствовала запах мыла на ее коже.

– Я его нашла.

Она не уточнила, о ком речь, в этом не было необходимости. Во мне будто что-то развязалось. По телу побежала дрожь, и я напрочь забыла о том, что умираю. Я попыталась сесть.

– Подождите, я вам помогу, – вызвалась она.

Маргерит подняла изголовье кровати, и я слегка подтянулась, держась за свисающую сверху перекладину.

– Где он? С ним все в порядке?

Вопросы завертелись у меня в голове, они перемешивались, наталкивались друг на друга. Я уже свыклась с мыслью о том, что кот исчез навсегда, и теперь невольно отнеслась к известию с недоверием. А что, если она меня обманула, просто чтобы утешить?

Малышка подняла обе ладони вверх – точь-в-точь как делала я, когда хотела успокоить чересчур разволновавшегося ученика.

– Послушайте, у меня сейчас времени в обрез, но ужасно хотелось поскорее вам рассказать. У него все хорошо, честное слово, я не вру! Он у меня. Я привезла его к себе домой в переноске. И даже не буду вам рассказывать, сколько времени я его ловила!

Она говорила так быстро, ну просто ураган, я едва поспевала за ее словами. Но хотя я и не все поняла, ясно было, что она говорит правду. Я видела это по ее глазам.

Я не успела никак отреагировать, а она поспешила к выходу. Мне хотелось крикнуть, задержать ее, попросить рассказать все заново, говорить помедленнее, но ей пора было бежать.

– Мне надо развозить еду, вернусь, как только смогу!

Она уже закрывала за собой дверь, но вдруг просунула в комнату голову и добавила:

– Обещаю!

И я опять ей поверила.

А потом исполнила свое обещание: взяла нож и намазала тост маслом.

Через два часа и двадцать три минуты она вернулась и обо всем рассказала в подробностях. Даже показала мне фотографии Репейника: свернулся клубочком на кровати. Он ужасно исхудал, но это точно он, я уверена. Малышка листала фотографии у себя в телефоне. Удобная все-таки вещь эти их устройства.

– Он забрался под стол у меня в комнате и весь вечер там просидел. В какой-то момент я уже не знала, что делать, и погасила свет. А когда легла спать, он вылез из-под стола и запрыгнул ко мне на подушку. Не хочу никого обидеть, но урчит он как газонокосилка!

Я улыбнулась, и это была моя первая искренняя улыбка с тех пор, как я сюда приехала.

А я-то думала, со мной этого больше никогда не произойдет.

– Он очень ласковый, но к незнакомым относится с недоверием.

Я вообще удивлена, как быстро он ей доверился. Наверное, почувствовал ее особую ауру, внутреннюю доброту, которая делает малышку настолько неотразимой. Я это и сама в ней чувствую.

– Я должна что-то придумать, у себя я его оставить не могу. Вчера постелила газету, чтобы он делал на нее свои дела, но это, конечно, не лучший вариант.

Она наморщила нос.

– Сегодня схожу и куплю все необходимое – лоток и пакет корма, но все-таки надо, чтобы вы позвонили соседке.

– Да, разумеется, я этим займусь. Скажите, Маргерит… вы не могли бы мне помочь встать с кровати?

Она так и засияла:

– Yes! Круто, что вам захотелось встать! Разве это жизнь – целыми днями валяться?

Встав, я вцепилась в чертовы ходунки и доковыляла до шкафа. С трудом достала с полки кошелек и протянула ей деньги.

– Что вы делаете? – изумленно спросила она.

И перевела взгляд на купюру. Я, похоже, сделала что-то не то.

– Это на покупки. И немного сверху, чтобы вас отблагодарить.

– Да нет же, мадам Флоран, я не возьму!

Она нахмурила брови и, кажется, даже разозлилась. Замотала головой, хотя розовые волосы и не пошевелились. Я застыла на месте с этой своей бумажкой в пятьдесят евро, понимая, что обидела ее, и не зная, как теперь быть. Все у меня не слава богу.

Но тут ее черты смягчились.

– Я как-нибудь справлюсь, – спокойно сказала Маргерит. – Ваши деньги мне не нужны. Я не ради денег за ним ездила. Вы… – Она помялась. – Вы мне нравитесь, и было очень тяжело смотреть на то, как вы грустите.

Сердце заколотилось где-то в горле. Пожалуй, можно было бы и разозлиться на ее сочувствие. Насколько жалкое я, должно быть, произвожу впечатление, раз она так отреагировала. Но против правды не попрешь. Она угадала: я действительно грустила. Грустила ужасно. И она меня не пожалела, нет, просто была со мной искренней, вот и все.

Ноги подкосились, и я вынуждена была опуститься в большое кресло рядом с кроватью.

– Но зато теперь вы знаете, что у Репейника все в порядке. Он в безопасности. И я здесь, с вами. Вы не одиноки.

Малышка присела передо мной на колени и заглянула мне в глаза.

– Вы совсем не одиноки, ведь здесь столько народу! И вам совсем не обязательно все время сидеть взаперти. Если хотите, спускайтесь сегодня пообедать в столовой.

Об этом меня просить было бессмысленно, мне совершенно не хотелось спускаться.

– Сделайте это для…

Многоточие повисло в воздухе так ощутимо, как будто на самом деле она все-таки договорила фразу.

Сделайте это для меня, ведь я вам помогаю, хотя вы меня даже ни о чем не просили.

Получается, у меня и выбора-то не было. Разве можно сказать «нет» девочке с розовыми волосами?

– Ладно, – капитулировала я. – Попробую. Пообедаю сегодня внизу… но при одном условии.

Она встревоженно насторожилась.

– Вы больше не будете называть меня «мадам Флоран». Меня зовут Виолетт.

Глава 10. С чистого листа

Субботу я провела с Жюстин. Мы вместе поехали к Женевьев, соседке мадам Флоран – точнее, Виолетт: она попросила, чтобы я называла ее по имени.

Воздух был морозный, камешки потрескивали под подошвами, и солнце светило так весело, что, казалось, путешествие предстоит ужасно приятное. А вот ничего подобного. Репейник, запертый в переноске, всю дорогу орал так, что у меня уши в трубочку сворачивались. Он как будто понял, что я собираюсь его отдать. Похоже, у животных нюх на подобные штуки – скот, например, отправляясь на бойню, всегда чует, что его посылают на гибель.

– Ну и шуму от него! Не представляю, как ты выдержала почти неделю! – проворчала Жюстин.

На самом деле это было несложно. Репейник сжирал все, что ни дадут, днем пропадал в саду, а по вечерам, возвращаясь из дома престарелых, я обнаруживала его лежащим на подоконнике. Казалось, он поставил крест на прежней жизни и решил начать с чистого листа.

Когда в первую ночь он устроился у моей подушки, я не возражала.

– Ты хоть представляешь, насколько ты страшный? – спросила я, почесывая его облезлую башку.

Мы будто заключили на эти несколько дней что-то вроде договора: я его кормлю, а он приходит и устраивается рядышком по ночам, когда тьма сгущается и понемногу застилает все вокруг.

И вот теперь я собралась договор расторгнуть. Слушала, как он орет, и задавалась вопросом: он умоляет меня его не отдавать или желает мне отправиться в ад – подлой обманщице, которая сначала вернула ему веру в жизнь, а потом снова засадила в переноску?

Соседка приоткрыла дверь и выставила в щель недоверчивый глаз. Внимательно изучила нас с ног до головы, не снимая с двери цепочки. Девушки вроде нас ей, наверное, нечасто встречались. К счастью, как только я ей объяснила, зачем мы приехали, она распахнула дверь настежь. Рассказала, что ездила в гости к внучке, которая недавно родила. И тут же согласилась забрать Репейника, хотя по рычанию, раздающемуся из переноски, можно было подумать, что мы привезли с собой тигра или льва.

– Кажется, он не очень доволен, – заметила она, скрестив руки на груди.

– Ну, это понятно! – воскликнула я. – Он не любит, когда его сажают в переноску, ему там страшно.

Честно говоря, мне и самой было не по себе. Я чувствовала, что поступаю жестоко, привезя кота туда, где все напоминает ему о том, что он потерял. Женевьев ничего не ответила, но я прекрасно слышала, как она настороженно цокала языком, забирая у меня переноску.

– Я уж думала, он сдох, проклятый. Ничего не ел, только слонялся по пустому дому. Я не хотела расстраивать Виолетт и говорила, что с ним все в порядке. Но на него достаточно было разок взглянуть, чтобы понять, что долго он не протянет. А однажды утром я его не нашла – ну и решила, что все, конец. Забился куда-нибудь в уголок и больше оттуда не выйдет. Они ведь от тоски могут помереть, звери эти. Я поэтому никогда не хотела их заводить, слишком тяжело, когда умирают.

У меня просто сердце разрывалось. Послушать соседку, так выходило, лучше бы бедный кот умер сразу же, как только уехала его хозяйка.

В переноске вдруг стало тихо. Сложил оружие? Или ждет, чтобы его выпустили, и тогда уже удерет как следует – чтоб никто не нашел?

– Вы ведь о нем позаботитесь? – спросила я.

Женевьев посмотрела на меня с глубоко оскорбленным видом.

– Послушайте, вы за кого меня принимаете? Конечно, позабочусь! Я обещала Виолетт, а я свое слово держу.

В карих глазах мелькнула печаль, и она произнесла помягче:

– Я вижу, что вы беспокоитесь, и это естественно. Бедняга кот совершенно не выносит разлуки, уж очень он к ней привязался, к своей Виолетт! С тех пор, как она уехала, тут очень пусто.

Она сжала губы, и я вдруг поняла, что, пожалуй, не один только кот здесь скучает по Виолетт. У Женевьев не осталось подруги – и не с кем было теперь посплетничать по утрам за чашечкой кофе. Странно, но на душе стало спокойнее, когда я увидела, как Женевьев расчувствовалась.

– Вы знаете, – сказала я, – а ведь мадам Флоран не так уж и далеко. Вы можете в любое время съездить ее навестить.

Соседка отшатнулась. Похоже, мысль о том, чтобы поехать в «Бель-Эйр», ей не очень нравилась.

– Это не так-то просто, – сказала она. – Нужно ехать на автобусе, целое путешествие. И к тому же это совсем не то…

– Вы правы, это другое. Но я уверена, что Виолетт была бы счастлива вас увидеть. Подумайте над этим.

Может, она боялась, что однажды тоже окончит свой век в доме престарелых? Сама я никогда не задумывалась над тем, каково бы мне было в один прекрасный день все бросить и последние годы жизни провести в таком месте. Мне нравилось работать со стариками, потому что меня до глубины души трогала их слабость и хрупкость. Здесь я чувствовала себя полезной, и для меня это было очень важно. Ничего общего с тем, каково мне пришлось год назад на практике в детском саду.

Дети не могли усидеть на месте, они шумели, кричали. Большую часть времени я занималась тем, что упрашивала их успокоиться, хотя на самом деле мечтала об одном: самой заорать на них так, чтобы они наконец заткнулись. Этот опыт потряс меня до глубины души. Я тогда решила, что я, наверное, ненормальная. Почти все девочки из нашего класса обожали работать с детьми. «Малыши такие миленькие!» – говорили они.

Может, дело в том, что у меня не было братьев и сестер? О причинах своей неудачи я могла лишь догадываться, но в одном была твердо уверена: брюзжание стариков нравилось мне гораздо больше, чем детсадовский хаос.

– Ладно, нам, пожалуй, пора! – поторопила меня Жюстин.

Она вся извелась – я видела, как она нетерпеливо постукивает по экрану телефона. Сеанс причитаний со старушкой начинал действовать ей на нервы.

– Да-да, иду.

Она была права, я что-то заболталась.

– Поезжайте спокойно, – заверила меня Женевьев. – Дам ему немножко побегать по дому, чтобы освоился. Все будет хорошо.

После всего, что она сказала до этого, последние слова доверия не внушали.

«Все будет хорошо». Так обычно говорят перед тем, как уколоть иглой, чтобы перестало болеть. Но ведь когда не болит, это еще не значит, что все теперь хорошо. Боль лишь усыпляют на время, и, проснувшись, ты обнаруживаешь, что она опять тут как тут.

Я в последний раз оглянулась на старую даму, пока она закрывала за нами дверь. Жюстин потянула меня за рукав.

– Ну вот, а теперь пойдем и оторвемся по полной! Кино и чипсы! А потом посплетничаем, будет круто!

Я улыбнулась, только совсем чуть-чуть. Она взяла меня под руку и прибавила:

– Слушай, Марго, добрый поступок на этой неделе ты уже совершила, так что перестань корчить такое лицо! Твой блохастый кот в порядке. Он в безопасности. Ты сделала все, что могла, чтобы ему помочь, и он теперь не твоя проблема.

В словах Жюстин был здравый смысл. Я все сделала именно так, как следовало.

Сунув руки в карманы, я пошла за подругой, заталкивая как можно глубже комок беспокойства, поселившийся внутри.

Кот теперь не моя проблема.

Глава 11. Круглый стол

Днем я спустилась в обеденный зал. Так торжественно тут называют большую комнату, в которой мы собираемся для совместных приемов пищи. Каждый день в один и тот же час, как в тюрьме. Я все-таки выбралась сюда, потому что обещала малышке, но я и представить себе не могла, насколько это окажется тяжело.

Во-первых, пришлось воспользоваться ходунками. Раньше я успешно от них отбивалась. «Я пока не инвалид!» – сказала я Антуану, когда он предложил купить мне эту штуку.

И вот – пожалуйста.

Старость – ее как-то совсем не ждешь, хотя прекрасно о ней знаешь. Изменения происходят исподволь, незаметно. Утром вдруг замечаешь набухшую вену, которой раньше не было. Кости начинают болеть, а потом еще что-то замыкает внутри, как в давно не смазанном механизме. Возраст подкрадывается потихоньку. Просто однажды понимаешь, что твой сын стал взрослым мужчиной, и только тогда осознаёшь, что сама-то ты уже старуха.

Сегодня это свершившийся факт. Я почти ничего не могу делать сама, у меня больше нет дома, и я приехала доживать свои дни в этом насквозь продезинфицированном месте. Плакать из-за этого – банально. Моя жизнь съежилась до размеров тесной комнатки, а здешние обитатели меня пугают, потому что я боюсь: вдруг я такая же, как они?

Мне указали на место за круглым столом. Было ровно шесть часов вечера, стол накрыли, и большинство пациентов расселись по своим стульям. Один даже повязал на шею салфетку. Неужели ему в самом деле не терпелось съесть то, что нам сейчас предложат?

– Добрый день, меня зовут Полетт Боссон, – обратилась ко мне огромная женщина, сидящая справа.

Поскольку я ничего не сказала, она продолжала:

– А вот Элизабет и Дениз Гроло. Они близнецы, – уточнила она, как будто я сама не в состоянии была это увидеть. – Жорж Пупляр и Альбан Шарбонье – наш младшенький, ему всего семьдесят шесть.

«Младшенький» не обратил на меня внимания. Он сидел в кресле немного сгорбившись и с отсутствующим видом смотрел в пустую тарелку.

– Инсульт, – шепнула Полетт, очевидно, возложившая на себя обязанность предоставить мне как можно более точные сведения обо всех.

Я заговорить пока не решалась. Не хотелось показаться невоспитанной, но слова опять застряли в горле. Над столом повисла кладбищенская тишина. Все ждали от меня какой-нибудь реакции, поэтому я наконец произнесла сдавленным голосом: «Я – Виолетт Флоран», – и положила руки на стол. Что еще я могла добавить? Пересказывать им свою жизнь я не собиралась.

– Вы очаровательны, – заметил Жорж Пупляр, задержав на мне взгляд.

Это был тот самый старик, который подмигнул мне в первый день. Он смотрел на меня оценивающе. Возможно, мне показалось, но, по-моему, он решил за мной приударить! Я раскраснелась, как девочка-подросток, которой впервые сделали комплимент. Он улыбался мне во всю ширину вставной челюсти, и я с трудом удержалась, чтобы не улыбнуться в ответ.

– Не будете ли вы так любезны назвать мне дату своего рождения? – попросил он.

Подобная дерзость могла бы повергнуть меня в шок, но он смотрел на меня с таким искренним интересом, что я не стала посылать его к черту. Полетт сочла необходимым прийти мне на помощь:

– Жорж, вы не находите, что это в высшей степени неприлично – спрашивать даму о ее возрасте? Где ваши манеры, Жорж?!

Но он уже достал блокнот и не собирался отступать.

– Это у него такое хобби, – со вздохом пояснила Полетт. – Он знает дни рождения каждого из нас. Лучше ответьте ему, а то он очень расстроится. – Понизив голос, она добавила: – Необязательно говорить правду, можете и соврать.

На этих ее словах я почувствовала, как внутри у меня будто отодвинулся какой-то засов. Дурное настроение и решимость не обращать ни на кого внимания дали задний ход. Я вдруг увидела себя со стороны – капризный ребенок, который упивается собственной обидой, – и нашла это смешным. На мгновение мне показалось, что я вот-вот решусь ему ответить, но тут появилась сиделка, и все внимание переключилось на нее.

– На первое – суп из зеленых овощей, а дальше – пюре с куриным рагу, фруктовый йогурт и тарт с заварным кремом, – перечисляла она, как будто мы были в настоящем ресторане.

Меню состояло исключительно из тех продуктов, которые легко жевать. Но Полетт тем не менее спросила, нельзя ли попросить двойную порцию десерта.

Я ошибалась: это место было похоже не на тюрьму, а скорее на столовую в детском саду.

Продолжение ужина протекало все в той же детсадовской атмосфере. Близнецы договаривали друг за друга фразы, но без конца ссорились. Жорж трогательно заботился об Альбане. Пока Лили кормила того йогуртом, Жорж развлекал старика беседой, хотя бедняга и не мог отвечать. Полетт взялась посвятить меня во все местные традиции и привычки – думаю, просто чтобы помочь мне освоиться и успокоиться.

Я за весь ужин не произнесла почти ни слова. Только когда все поели, шутливым тоном объявила:

– Месье Пупляр, да будет вам известно, что я родилась двадцать пятого февраля тысяча девятьсот тридцать третьего года. Мне достанет такта не задать того же вопроса вам… Полагаю, вы намного старее меня.

Сидящие за столом расхохотались, и только сам Жорж Пупляр продолжал сидеть с самым невозмутимым видом. Тем не менее он открыл блокнот и аккуратно записал мою дату рождения, и глаза его при этом искрились, как шампанское. Просто невероятно: такое сияние среди всех этих морщин.

Я вернулась к себе в комнату в совершеннейшем ошеломлении. Я-то думала, что в мои годы меня уже ничем не удивишь. Но я ошибалась. Потому что, к великому моему изумлению, сегодня за ужином я не испытала ни скуки, ни тоски, ни даже неловкости.

Пожалуй, мне было немного приятно.

Глава 12. Состояние: безнадёга

Уже два дня в доме престарелых творится черт знает что. Одна сиделка и одна медсестра заболели, а им на замену никого не прислали. Ни минуты покоя. Лили прямо с утра отозвала меня в сторону, чтобы ввести в курс дела.

– Я понимаю, у тебя школьная практика, но ситуация очень напряженная. Я пока не смогу уделять тебе время, и нам даже придется просить тебя о помощи.

У нее был ужасно измученный вид и мешки под глазами. Она поправила сползшие на нос очки и ждала моей реакции. Я бросила ей одну из своих улыбок-бумерангов:

– Рада буду помочь!

Лили вернула мне улыбку и выдохнула с облегчением.

– Большое тебе спасибо, а то мы буквально с ног валимся. Ждем подкрепления. Должны прислать стажера с первого курса соцмеда^[8], надеюсь, он быстро освоится. В любом случае на дополнительных сотрудников у нас нет средств. В общем, если все дружно возьмемся, может, справимся.

Я последовала за ней на второй этаж – развозить завтраки. Затем помогла с утренним туалетом шестерым подопечным, на каждого – не больше пятнадцати минут. Прием душа пришлось на несколько дней отложить.

– Надеюсь, к выходным девушки выйдут с больничного, – шепнула мне Лили. – Иначе придется нам мыть первым делом тех, кто ждет гостей.

Я просто онемела. Решила, что ослышалась. Что? Мы будем мыть под душем только тех старичков, которые выставлены на витрину? А остальные – те, что надежно запрятаны в своих комнатах, – пускай покрываются плесенью?

Но вот начался этот день, и я до самого вечера носилась как угорелая и постепенно все больше понимала, что Лили просто хотела объяснить мне, как обстоят дела.

Какова она – реальность этого места.

Иногда здесь приходилось выкручиваться и обходиться тем, что имеешь.

Персонала меньше, а работы – столько же.

Я испытала это на собственной шкуре. В то утро мне показалось, что мадам Боссон немного бледная. Она, как обычно, болтала, но видно было, что ей нехорошо. Помогая ей одеться, я спросила, как она себя чувствует.

– В полном порядке! – пошутила она и в доказательство похлопала себя по полному животу.

Только торта мне на этот раз не предложила, и это было странно. В прошлый раз я не решилась ей отказать, и она была рада возможности меня побаловать. Сунув в рот склизкое тесто, я в тот же миг об этом пожалела. Ну ничего, не умру, подумала я и, как сумела, изобразила благодарность. И все-таки торт определенно был просрочен, потому что у меня до самого обеденного перерыва во рту сохранялся привкус мыла. Теперь каждый раз, когда старички предлагают мне «сладенькое», я говорю: «Спасибо!» – и сую угощение в карман.

Но в тот день торта не было. Я торопливо ее умыла – надо было спешить в следующую комнату, – хотя не могла избавиться от ощущения, будто что-то не так. Ощущение жужжало над ухом как назойливая муха, а потом я о нем забыла. Весь день бегала взад-вперед, некогда было даже перекинуться парой слов с месье Пупляром, некогда послушать, как сестры Гроло ругаются на весь дом престарелых в целом и на меня в частности. Голова была до того забита делами и заботами, что места на разговоры в ней совершенно не осталось.

К вечеру моя норма рабочих часов была сильно превышена, но я не решилась ничего сказать. Когда пришла следующая смена, мы еле держались на ногах. Дежурная бригада работала уже десять часов, но согласилась остаться еще – ну как мне тут было жаловаться?

Дома я с папой почти не разговаривала.

– Ты поздно, – заметил он, глядя на меня встревоженными глазами.

– А, ничего.

Не хотелось признаваться ему в том, что я умираю от усталости. Он бы тут же затянул свою шарманку про то, что он меня предупреждал, и я бы опять взбесилась.

И все же сегодня, впервые с начала практики, во мне шевельнулась мысль, что, возможно, папа прав. В постель я рухнула совершенно без сил, но долго не могла уснуть: мышцы ног гудели, измученные стопы горели. Выдержу ли я такую гонку? Я представила себе, что мама здесь и я рассказываю ей, как прошел день. Уж она бы нашла слова, чтобы меня утешить, а может, просто обняла бы меня и я прижалась бы к ней, как в детстве…

Захотелось плакать.

Если бы со мной был хоть этот несчастный кот, он бы мне оглушительно поурчал в ухо. И я бы не чувствовала себя такой одинокой.

Я подумала, что надо бы позвонить соседке Виолетт и спросить, как там дела, и именно в эту секунду вырубилась и проспала до утра. Даже ничего не приснилось.

Следующие дни оказались такие же тяжелые. Я больше не ходила – только бегала. Заглянув в комнату к Виолетт, обнаружила, что она сама встала с кровати. Когда она вышла из ванной, мне показалось, что со дня нашего знакомства она еще никогда не была в такой хорошей форме.

– Какой у вас красивый наряд!

На ней была юбка в крупные цветы и сиреневый кардиган в тон.

– Ну а что… Нельзя распускаться! Раз я старая, это ведь не значит, что надо махнуть на себя рукой?

Виолетт улыбнулась, отчего морщин у нее на лице прибавилось, и коснулась пальцами ожерелья.

Ужасно она мне нравилась, эта бабуля. После эпизода с котом между нами возникла особая связь. Она тоже переживала непростой период, но смелости ей было не занимать, это точно. Я чувствовала в ней какую-то неведомую внутреннюю силу, которую она черпала уж не знаю откуда. Жизнь не скупилась и всё подкидывала ей страданий, но старушка не опускала руки.

Мне захотелось ее подколоть.

– Да ладно, признавайтесь, это ведь для Жоржа вы так нарядились?!

– Для Жоржа? Жоржа Пупляра? Деточка, вы шутите!

Она напустила на себя оскорбленный вид и залилась краской. Вот смех! Я продолжила, снимая простыню с кровати:

– Да вы что, Виолетт, не видите, как он на вас смотрит? Вы ему нравитесь, спорим?

– Только этого не хватало… Он же старее, чем я!

– А по-моему, красавец мужчина!

Виолетт захихикала.

– Ну… – протянула она. – Вообще-то, надо признать, он действительно довольно красив. Когда улыбается, можно даже подумать, будто у него свои зубы!

Мы обе закатились безумным хохотом. Я попыталась взять себя в руки и подхватила с тележки чистую простыню. Надо было торопиться, у меня была куча дел.

– В этом парике вы какая-то уж очень серьезная, – сказала Виолетт, когда приступ смеха прошел. – Он вас старит.

В тот день я выбрала парик брюнетки. Строгий пучок, без завитков и без челки. Продолжая перестилать постель, я объяснила:

– Это мой взрослый образ.

Я видела, что она ждет пояснения. Напряженно смотрит на меня. Я подумала, что, будь у меня побольше времени, я бы с радостью поболтала с ней по душам. Возможно, даже доверила бы ей такие вещи, о которых никогда и никому не говорила.

Слова будто балансировали у меня внутри, готовые вырваться на выдохе, но в конце концов я так ничего и не сказала. В последний раз разгладила простыню и с тяжелым сердцем направилась к выходу.

– Еще забегу! – бросила я, стараясь не думать о том, что говорю неправду.

График был такой плотный, что заглянуть к ней второй раз за день я вряд ли смогла бы. Виолетт прикрыла веки в знак согласия и повернулась к окну, устремив взгляд на железнодорожные рельсы, – за этим занятием я ее и оставила.

В тот день за старшую была Патрисия, и я за ней едва поспевала. Она трудилась без устали – ну прямо боевая машина. Я чувствовала, что мозг работает на пределе возможностей, меня распирало от вопросов. Неужели ей кажется нормальным то, что мы вечно куда-то несемся? Почему мы не можем остановиться и поговорить с подопечными? Они вообще живые люди или просто номера на дверях своих комнат? И не ошиблась ли я, когда решила, что мое место здесь, в этой профессии?

Патрисия ни о чем таком наверняка не задумывалась. Она шла напролом: быстро, сосредоточенно, эффективно.

– Скорее, ты слишком копаешься! – снова и снова повторяла она.

Я не задавала вопросов. Она не поймет, ей подобные сомнения неведомы. Я просто продолжала делать как она и к концу дня впала в состояние безнадеги.

Полнейшей депрессии.

Парик брюнетки ни капли не помог – я не чувствовала себя ни старше, ни мудрее. Пожалуй, завтра опять надену синий.

И вот именно в этот момент, когда я преисполнилась жалости к себе, я встретила Ромена. Точнее, именно в этот момент я на него налетела. Я торопилась в служебную комнату, потому что пора было сдавать дежурство, а он стоял как раз под дверью. Я со всего маху ее распахнула и оказалась в его объятиях.

– Поосторожнее нельзя?! – прошипела мне в спину Патрисия.

Медперсонал, находившийся в комнате, взорвался хохотом. Наверное, у меня вид был и в самом деле идиотский: уставилась на новенького как на инопланетянина. Но я действительно обалдела. При своих метре восьмидесяти я привыкла, что все парни в классе примерно того же роста, а некоторые даже ниже меня на несколько сантиметров. Но тут я уткнулась носом в мягкий торс и вынуждена была запрокинуть голову, чтобы где-то на следующем этаже увидеть лицо.

Этот тип был ростом не меньше двух метров, а телосложение у него было как у игрока в регби, который себя немного запустил. Халат был ему слишком тесен, ткань натянулась так туго, что пуговицы ее еле удерживали.

– Ты не ушиблась?

Он взъерошил рукой свои волосы, и без того торчащие во все стороны. Выглядел он так растерянно, как будто сам был виноват в том, что я в него врезалась.

Я и сама ужасно смутилась и только смогла презрительно произнести:

– Все нормально, но вообще-то мог бы и не стоять на дороге.

Он покраснел как мальчишка и поспешил отойти в сторону. Я тут же почувствовала себя ужасно из-за того, что нагрубила ему, и в то же время рассердилась, что он не стал защищаться. Когда я оказываюсь в неловкой ситуации, вечно думаю одно, а вслух говорю совсем другое.

Как шутит Жюстин, я девушка сложная и нужен декодер, чтобы меня расшифровать.

Глава 13. Катастрофы

На пятый день безумной гонки я поняла, что больше не могу. Одна из заболевших сиделок вышла, зато другая ушла в отпуск. Я чувствовала себя Флэшем Гордоном^[9], выполняющим невыполнимое задание, – с той разницей, что во мне не было ничего супергеройского. Я бежала со скоростью сто километров в час за ускользающим временем и каждый вечер падала в кровать как подкошенная.

А на следующее утро как ни в чем не бывало начинала все заново.

Отныне я принимала полноценное участие в выполнении всех штатных задач.

– Терпение и труд все перетрут! – подбодрила меня Патрисия, когда я без сил рухнула на скамейку в раздевалке, чтобы помассировать натруженные в хлам ноги.

Вот умеет человек утешить в трудную минуту, ничего не скажешь.

К счастью, улыбки пока никто не отменял. Я раздаю их направо и налево, даже когда нет сил, – особенно когда нет сил. Это единственное, что можно делать для других, не выбиваясь из графика.

Мне очень не хватает разговоров со старичками, и я совсем перестала видеться с Виолетт. Она уже не сидит взаперти у себя в комнате. Теперь она обедает с подружками. Я заметила, что она стала еще внимательнее относиться к нарядам и прическе. Вступила в ряды бабуль-красотуль. По средам приезжает парикмахерша – моет головы, стрижет и укладывает. Старушки в очереди болтают как сороки. Я ужасно рада, что Виолетт стало повеселее.

С тех пор, как я начала работать по-взрослому, я многому учусь. Например, сегодня меня впервые оскорбили.

Старушка, которую я должна была разбудить, часто бывает агрессивна, Лили меня предупреждала. Я постучалась, чтобы предупредить ее о своем приходе, и включила свет. Пока – все как обычно. Но в тот момент, когда я подняла жалюзи и произнесла: «Доброе утро, мадам Бернье», – она рявкнула на меня – будто кулаком в глаз:

– А ты что здесь делаешь, сука?

Я не нашлась что ответить. Нокаут, на ковре, бабуля вырубила с одного удара. Это было настолько эпично, что, вместо того чтобы дать отпор, как сделала бы я в любом другом случае, я рассмеялась. По-дурацки, как ребенок, который услышал грубое слово из уст взрослого человека.

А старушка входила в раж. Да ей на меня начхать, да кем я себя возомнила, да я грязная шлюха, и она мне сейчас хорошенько вмажет, если я не заткнусь.

Поток ругани наконец привел меня в чувство. Смеяться я перестала, смех застрял в горле. На крики явилась встревоженная Лили. Она сразу поняла, что происходит.

– Ну же, мадам Бернье, нехорошо так разговаривать с нашей новенькой практиканткой. Посмотрите только, как вы ее напугали!

Бабулька притихла и уставилась на меня сверкающими глазками. Хоть я и понимала, что она не в своем уме, я готова была поклясться: она вдруг улыбнулась.

– Давай-ка, Маргерит, ты поработаешь шваброй, а я пока займусь нашей ораторшей.

Дважды упрашивать меня не пришлось. Никогда бы не подумала, что могу так обрадоваться просьбе вымыть пол.

Когда мы вышли, Лили сказала мне:

– Не обращай внимания, такое тут случается. Никогда не принимай это на свой счет. Здесь нет ничего личного. Видишь, старость разрушает не только тела…

Я размышляла над этим все дежурство. Неужели и я тоже в старости стану злой? А потом вспомнила фразу «А я предупреждал!», которой папа наверняка не упустит случая воспользоваться, если я расскажу ему о случившемся. Ну что ж, я закинула за спину волосы и решила, что в следующий раз, когда кто-то из старичков начнет говорить мне гадости, отвечу пуленепробиваемой улыбкой. Осталось только отточить технику.

А однажды утром, в самом начале дежурства, разразилась катастрофа. Это было почти как врезаться в стену на полном ходу.

Я только вошла в комнату к мадам Боссон. Лили просила меня ее разбудить. Я включила свет и шагнула к окну – и тут увидела ее.

Бесформенная масса на полу.

Мадам Боссон упала и теперь лежала и не двигалась.

– Полетт! Полетт, вы меня слышите?

Я в панике коснулась рукой ее бледной кожи. Она была совершенно ледяная, но на шее прощупывался пульс. Мною внезапно овладело сосредоточенное спокойствие, разом пришло на ум все, что мы проходили на тему первой помощи. Дотянувшись до кнопки звонка, я не переставала с ней разговаривать:

– Полетт, я рядом, откройте, пожалуйста, глаза!

Потом перевернула ее на бок и укрыла одеялом.

– Полетт, я здесь. Не беспокойтесь. Полетт, просыпаемся!

Веки ее дрогнули, и я подумала, что она сейчас придет в сознание, но нет. Вошла Патрисия и с одного взгляда оценила ситуацию. Пощупала пульс и отправила меня за медсестрой.

– Скажи, чтобы захватили носилки!

Я выбежала в коридор, и после этого все стало происходить ужасно быстро. Приехала скорая, и мадам Боссон увезли в больницу.

А мне пришлось вернуться к обычным утренним заботам.

Только теперь все было по-другому.

Каких-то двадцать минут назад я неслась как угорелая, стремясь поскорее преодолеть финишную прямую. Теперь же двигалась как на замедленном воспроизведении, сама не своя. Я сошла с рельсов, но никому не было до этого дела.

Мы обходили комнаты вместе с Патрисией. Единственное, что она сказала после случившегося:

– Странно, бортик кровати был опущен.

– Наверное, она его сняла, чтобы пойти в туалет, – предположила я.

– Да, наверное.

Но по голосу слышно было, что она так не думает.

Виолетт спросила, какие новости.

– Никаких, – сказала Патрисия. – Надо дождаться, пока проведут обследования. А торопить их там ни к чему…

Она говорила голосом без эмоций – таким делают объявления на вокзалах. Казалось, произошедшее ее ничуть не трогает, она даже не беспокоится. У меня из головы никак не шла мысль о том, что Полетт ведь может больше не вернуться. Неужели когда-нибудь и для меня тоже потеря подопечных станет настолько обычным делом, что я не буду испытывать по этому поводу никаких чувств?

Виолетт показалась мне такой маленькой в своей огромной кровати! К завтраку она даже не притронулась.

– Все будет хорошо, – заверила я ее, надеясь успокоить.

Какой бред. Я продолжала заниматься делами и одновременно размышлять над тем, как же я продвинулась в искусстве вранья. Ведь после того, как ты увидел на полу неподвижное тело человека, вряд ли все будет хорошо.

Виолетт опустила взгляд в тарелку.

– Не волнуйтесь, детка, – сказала она с отважной улыбкой. – Полетт выкарабкается. Мы все здесь куда крепче, чем кажемся.

Ну вот – в итоге она меня утешает, а не я ее.

– Обязательно, – согласилась я. – Полетт – боец!

Если притворяться, будто во что-то веришь, это может стать правдой?

Я ушла со странным вязким привкусом во рту. Хотелось блевать. Фраза Виолетт «Она выкарабкается» разбудила в памяти то, о чем мне бы очень хотелось забыть.

——

Это произошло после Аварии. Я почти двое суток пролежала в коме. На то, чтобы приподнять веки, понадобилось такое огромное усилие, что я в ту же секунду опустила их обратно.

Папа сразу поднял тревогу. Вокруг меня забегали медицинские работники – было похоже на иностранный фильм без перевода: звуки я слышала, но смысл слов до меня не доходил. Позже, гораздо позже я проснулась уже по-настоящему. Горло раздирала мучительная жажда, и я издала жалобный стон. Папа, спящий рядом в кресле, мигом вскочил.

Я взглядом указала на стакан с водой, стоящий на тумбочке, и папа поднес к моим губам соломинку. В горло потекла освежающая жидкость. Никогда еще глоток воды не доставлял мне такого наслаждения.

Я снова опустила голову на подушку, голова болела просто адски, и тут, одним махом, я все вспомнила.

Ссора в машине.

Мамины крики.

Папино непроницаемое лицо.

И удар.

Я осознала, что мамы с нами в палате нет. Может, она вышла за кофе?

– Мама? – выговорила я так тихо, как будто просто выдохнула.

Папа, отведя глаза, прошептал:

– Она…

Его губы дрогнули, но из них не вырвалось больше ни звука. Он не находил слов, чтобы произнести непроизносимое. У меня вырвался стон, перешедший в крик, который разорвал тишину:

– Нет. Нет. НЕТ!

Неправда. Такое не может происходить на самом деле. Сердце сорвалось с места. Врачи врут, будто это всего лишь мышца, я ведь прекрасно почувствовала, как оно рассыпалось на кусочки, по-настоящему разбилось. Боль пронзила череп, раскалила его добела, и я потеряла сознание.

Когда я очнулась, папа по-прежнему сидел рядом. Он всматривался мне в лицо, заглядывал в глаза, будто хотел вытащить из бездны, в которую я провалилась, хотел вернуть меня обратно.

Он взял меня за руку и прошептал: «Не волнуйся, доченька, я здесь. Мы выкарабкаемся».

Мысли вертелись, путаясь и наталкиваясь друг на друга. Я была в состоянии шока. Раздавлена горем. Мир, который распахнулся передо мной, мир без мамы, – такой мир был мне не нужен. И к тому же в мозг проникла одна отвратительная мысль, ядовитее любой отравы.

Это папа спровоцировал ссору. Он обвинял маму, из-за него она разнервничалась, их голоса грохотали на весь салон, и он гнал на слишком высокой скорости.

Он был виноват в Аварии.

Когда я спросила у него, что произошло, он придумал, будто машину занесло на луже масла, пролившегося из грузовика. Но я-то знала правду. Если бы он был внимательнее, если бы не устроил ссору, тогда и управление не потерял бы.

И тогда мама бы не погибла.

Эта мысль превратилась в уверенность, и все мое тело охватила ярость, обжигающая, будто лава.

Я повернула голову к окну и отняла у папы руку. Сказала приглушенным голосом:

– Ты мне делаешь больно.

Глава 14. Карнавал чудовищ

Полетт вернулась вчера вечером. Она рассказала мне, как несколько часов лежала на каталке в приемном покое больницы под одной тонкой простынкой и дрожала от холода. Я навестила ее сегодня утром, рука и часть лица у нее всех цветов радуги. От красного к синему и фиолетовому – зрелище не из приятных. На лбу выросла огромная шишка, размером с перепелиное яйцо, я такого не видела с тех пор, как Антуан был маленьким.

Я села в кресло.

– Ну и угораздило же тебя!

– А чего ты хотела, я ведь каскадерша!

Она рассмеялась из-под распухшей губы и поморщилась – смех причинял боль.

– Хотела встать и сходить в туалет… И покатилась по полу, как картофелина из мешка.

Я сделала вид, что шутка меня насмешила, но что же забавного, если человек не может сам сходить пописать?

– Я тоже уже несколько раз получала по физиономии, – призналась я.

Я еще никому об этом не рассказывала. Как будто в неспособности держаться на ногах есть что-то постыдное.

Мы обменялись взглядами, и я подумала, что с тех пор, как я сюда приехала, мы успели стать кем-то вроде подружек. А ведь вначале, видит Бог, ее вечно приподнятое настроение меня ужасно раздражало. Но потом, понемногу (тут все дни протекают очень медленно), я начала с нетерпением ждать походов в столовую. Ждать минуты, когда снова увижу ее, снова увижу их всех.

И вот сейчас я смотрю на нее, на эту бедную старушку, и думаю о том, что ведь на ее месте могла быть я. Да и кто угодно из нас.

Она вырвала меня из задумчивости, скомандовав:

– Ладно, иди поешь с нашими трухлявыми пнями!

И я ушла, пообещав скоро вернуться.

Мысль, острая как шип, впилась так, что не выдернуть: она могла умереть. Мне от этого стало по-настоящему страшно.

Когда я спустилась в столовую, атмосфера там оказалась довольно мрачной. Стулья немного сдвинули, чтобы замаскировать пустое место, образовавшееся из-за отсутствия Полетт, но ведь она – душа компании. Без нее шутки Жоржа кажутся плоскими и ссоры близнецов никого не забавляют.

Мы поговорили о напряженной обстановке, которая царит в «Бель-Эйр» на этой неделе. Персонал из кожи вон лезет, чтобы все работало как обычно, в надежде, что резиденты ничего не заметят.

Сегодня объявили, что приближается Марди` гра^[10], последний день перед Великим постом, и мы должны состряпать себе костюмы, чтобы прошествовать в колонне вместе с детьми из соседней школы. Какая нелепая фантазия! Я набросилась с расспросами на Маргерит, которой поручили это увеселительное мероприятие.

– Что за странная мысль – перемешивать старых и малых?

– Чтобы создать связь между поколениями, – объяснила она мне самым серьезным тоном.

Еще этой затеей занимается новый санитар, кажется, его зовут Ромен. Парень высоченный, полноватый и, похоже, способен сохранять спокойствие в любых обстоятельствах.

Сначала я участвовать отказалась. В комнате отдыха повесили огромную афишу, рядом с рождественскими фотографиями, которые, по правде говоря, уже начинают слегка протухать.

УСТРОИМ КАРНАВАЛ ВМЕСТЕ!

Приглашаются все таланты: портные и портнихи, вязальщики и вязальщицы и вообще все любители и любительницы мастерить.

Место встречи: столовая, с 16:00 до 17:30 с понедельника по пятницу.

Скука и ерунда. Я вообразила себе эту картину: компания старых куриц за безумной болтовней вяжет дырявые свитера. Вот уж увольте.

Маргерит за завтраком обходила столы – ей, очевидно, поручили приободрить войска.

– Будет классно! Я уверена, мы здорово повеселимся. И потом, никто не заставляет вас участвовать в шествии. Можно просто шить костюмы.

Я смотрела на нее молча: мне казалось, она слегка перегибает палку. У Элизабет сделалось мечтательное выражение лица – ей эта идея, похоже, понравилась.

– Возможно, будет приятно…

– Приятно! – фыркнула Дениз. – Детишки, которые орут тебе в слуховой аппарат, – это так заманчиво!

Я поддержала ее, молча кивнув. Но малышку было не остановить.

– Ну вы же не сдадитесь вот так сразу! Виолетт, вы ведь, кажется, раньше были учительницей или кем-то вроде того? Не говорите мне, что испугались нескольких несчастных детишек!

Коварная девчонка. Решила перетянуть меня на свою сторону.

– Представляю себе, какой у нас получится карнавал чудовищ, – проворчала я.

Она посмотрела на меня, подперев бока кулаками, и я подумала, что сейчас она станет со мной спорить. Но она вдруг воскликнула:

– Слушайте, Виолетт, а это мысль! Пускай это будет наша тема для костюмов – чудовища!

Все пришли в восторг.

– Некоторым и костюм не понадобится, – произнес Жорж Пупляр своим знаменитым тоном – непонятно, шутит или говорит серьезно.

С этого момента все только и обсуждали карнавал. Большинство резидентов записались в мастерскую. Даже Альбана, безвольно сидящего в кресле, – и того записали.

– Те, кто не очень силен в работе руками, пускай тоже приходят, – настаивала Маргерит. – Будут морально поддерживать остальных!

Ее предложение вызвало неописуемый восторг – ну просто событие года, не иначе! Вот так и я оказалась замешана в эту историю.

Глава 15. Май 1968‐го

Старики просто на ушах стоят! Когда директриса попросила меня организовать карнавальную мастерскую, я подумала: «Ну хоть отдохну, два часа посижу на стуле в свое удовольствие».

Ага, как бы не так!

На первую встречу мастерской я притащила материалы (пряжу, ткань, папиросную бумагу, картон) и раздобыла каталоги карнавальных костюмов, чтобы подопечным было откуда черпать идеи. Бабульки, листая страницы, впали в полнейший восторг и стали выбирать костюмы, которые понравятся детям. Дедушки высказывались по каждому поводу и ни с чем не соглашались. Стоял жуткий шум, и неразбериха творилась хуже, чем у мелкоты в детском саду. Если бы не Ромен, они бы так до сих пор и не решили, кто во что нарядится.

Но вот когда я узнала, что подготовкой карнавала буду заниматься с ним в паре, то страшно разозлилась!

Он слишком высокий, слишком толстый, слишком добрый.

Всё – слишком.

К тому же после Аварии мне вообще тяжело общаться с людьми. Когда я впервые привела домой Жюстин, папа ляпнул что-то вроде: «О, как я рад с тобой познакомиться, Маргерит к нам никого не приводила с тех пор, как…» – ну и умолк. Ясное дело, я никого не приводила, ведь у меня теперь и друзей-то толком нет. Кроме разве что друзей в соцсетях, но они не считаются. Как и те, с которыми просто здороваешься и прощаешься, когда встречаешь в лицее. Я только один раз попыталась подружиться с девочкой, но обломалась.

Мы с ней пошли в парк рядом с библиотекой, и через пять минут она у меня спросила, как бы между прочим, зачем я ношу парик.

«Это просто для стиля или есть какая-то более стремная причина?»

Лицо у нее при этом было такое, как будто она заранее наслаждается тем, что я ей сейчас расскажу.

Вот мерзость.

С тех пор я не очень-то доверяю людям. Только со старичками могу немного расслабиться. Они ни о чем не спрашивают. То ли из вежливости, то ли догадываются, что мне не слишком приятно говорить на эту тему. А может, им просто плевать. Так или иначе, ни один из них ни разу не спросил у меня про волосы.

Ну а от Ромена я все-таки решила держаться на безопасном расстоянии. Только в этом особенно и надобности не было, потому что он меня вообще не замечал. Ему достаточно было просто явиться – с этим его лицом невозмутимого великана, – и старушки уже пищали от восторга. В тот раз ему хватило тридцати секунд, чтобы разрулить ситуацию.

– Так, все идеи записываем вот на эту доску, – объявил он, взмахивая фломастером, как рыцарь взмахнул бы шпагой.

– Чур, я вяжу шарф Гарри Поттера! – одновременно выкрикнули близняшки.

Они посмотрели друг на друга, и Элизабет нахмурила подведенные брови.

– Гарри Поттером буду я, а ты можешь быть Роном или Гермионой.

– Ну нет! – возмутилась Дениз. – Почему всегда ты должна быть главной?

– Значит, так! – перебил их Ромен. – Никакой проблемы нет: пускай будут два Гарри!

И написал на доске: «Гарри Поттер».

– Мы обожаем эту книгу… – начала Элизабет, и не думая больше спорить.

– …нам внук про нее рассказал, – миролюбиво закончила Дениз.

– Кто займется плащом?

Взметнулись руки, и четыре бабульки сказали, что они непревзойденные швеи.

– Всем найдем работу, – пообещал им Ромен.

Наконец список был готов. Старушки забросили тему чудовищ, потому что у них появилось много других идей.

Вот что было на доске:

•  новогодняя елка;

•  овца;

•  Бэтмен;

•  бретонский крестьянин (интересно, как выглядит бретонский крестьянин?);

•  гроздь винограда;

•  Дед Мороз;

•  Снегурочка.

Все шло хорошо, пока две старушки не поспорили из-за разницы во взглядах на манеру шитья.

Случился конфликт.

– Сначала надо построить выкройку, – говорила одна.

– Можно просто взять за образец платье той, кому шьешь костюм, – говорила другая.

– Мадам, я, между прочим, была профессиональной портнихой!

– И что с того? Ведь с моим методом дело пойдет гораздо быстрее!

– Старая кошелка!

– Вот так, значит, себя ведут «профессиональные портнихи»?!

В какой-то момент стало понятно, что бабульки сейчас начнут сражение на вязальных спицах, но смертоубийство предотвратил твердый голос:

– ТАЙМ-АУТ!

Ромену даже тон повышать не пришлось, все равно голос прозвучал ужасно внушительно, я и не подозревала за ним такого таланта. Ну и все остальные уставились на него в изумлении, не только я.

– Не надо нервничать, – сказал он. – Предлагаю каждой из вас сшить по костюму. Тем способом, который вы предпочитаете. Я уверен, что оба выйдут отлично.

Бабульки сразу успокоились. Заключили перемирие, и все наладилось. Старушки, которые не хотели наряжаться в карна-вальные костюмы, взялись помогать в их создании, и работа распределилась более-менее поровну.

– Возможно, я ошибаюсь, – прошептала мне Виолетт, – с первого взгляда и не скажешь, но, похоже, парень знает, как повести за собой войско!

Ну да. Он неплохо выкрутился. Но меня не так-то легко впечатлить. Я еще не была готова менять о нем мнение.

В последующие дни все усердно трудились. Обстановка стала поспокойнее. Большинство старушек, довольные тем, что у них появилась цель, со всей серьезностью принялись за дело. А остальные просто с удовольствием сидели с ними рядом, болтали и давали советы.

– Она решила ничего не делать и явиться на все готовенькое! – сказала Виолетт о мадам Боссон, которая медленно восстанавливалась после падения.

Можно было подумать, будто Виолетт ворчит, но я прекрасно видела, как она рада, что Полетт чувствует себя лучше. Что же до Альбана, то он по-прежнему сидел в своем кресле с потухшими глазами.

– Пусть побудет среди людей, ему полезно, – заявил Жорж, устраивая кресло в углу.

– Совершенно с вами согласен, – поддержал старичка Ромен, усаживаясь на табурет, который жалобно заскрипел под его огромным телом.

Я бросила на него скептический взгляд, он же ограничился тем, что посмотрел на меня ничего не выражающими глазами. Невозможно догадаться, о чем он думает. Он наверняка классно играет в покер. Я повернулась к нему спиной, плевать я хотела на этого типа.

Если исключить необходимость постоянно терпеть его присутствие, руководить мастерской мне нравилось. Глоток свежего воздуха среди безумных рабочих будней. Патрисия в последнее время придиралась ко мне еще больше, чем обычно. Почти постоянно в чем-нибудь упрекала, вечно я все делаю слишком медленно и недостаточно хорошо…

– Патрисия слегка на взводе, да? – спросила меня Виолетт.

Моя бабулечка – настоящий телепат, это же надо! Я попыталась увернуться и сменить тему разговора.

– У меня не получается! – сказала я, протягивая ей лоскут фетра.

Своими немного скрюченными пальцами Виолетт показала, как закрепить лоскут с помощью клея для ткани.

– Пришивать необязательно, я всегда делала как быстрее.

– В вашей глуши что, тоже устраивали карнавалы?

Я прикусила язык, но было поздно. Надо мне следить за словами. К счастью, она совсем не обиделась и объяснила:

– Я каждый год готовила карнавал с учениками, так что костюмов за свою жизнь переделала целое море.

Благодаря инструкциям Виолетт очень скоро плоская шапка у меня в руках приобрела объем. Я мастерила фиолетовый головной убор для костюма грозди винограда. Мне вспомнились все отвратительные задания по труду, которые приходилось выполнять в колле`же^[11]. Вот бы наша училка сейчас обалдела!

Но Виолетт вернулась к прежней теме:

– Персоналу, похоже, приходится нелегко.

Я опустила фетровый пирожок на стол:

– А вы, я смотрю, умеете настоять на своем.

Она подняла на меня свои голубые, почти прозрачные глаза. Когда встречаешься с ней взглядом, кажется, будто погрузился в глубокий колодец, наполненный мудростью. Из которого так просто не вынырнешь.

– Я здесь уже больше месяца, я не глухая и не слепая. Я прекрасно вижу, что дела в «Бель-Эйр» идут не очень. Ведь это заведение далеко не низшего пошиба, и все же ощущение такое, будто тут не хватает персонала.

Несколько секунд я боролась с искушением все ей откровенно рассказать. Мне бы очень хотелось признаться, в каком адском ритме нас вынуждают работать. Поделиться тем, как мне обидно, что на каждого подопечного катастрофически не хватает времени. Высказать вслух все свои сомнения и страх, от которого скручивает живот, – страх, что я все-таки с самого начала ошиблась с выбором.

Но я промолчала.

Да, мы стали очень близки, и да, я чувствовала, что она готова выслушать все, что я захочу ей рассказать, но, как ни крути, она была пациенткой, и я не имела права с ней откровенничать.

Она немного подождала, наблюдая за мной своими прозрачно-голубыми глазами. И снова принялась за рукоделие.

– Если что, о своем недовольстве всегда можно заявить, – сказала она.

– Как будто кто-нибудь станет нас слушать! – вырвалось у меня. – Вы, может, и в Деда Мороза верите?

Она как ни в чем не бывало улыбнулась и сказала:

– Можно устроить манифестацию. Я, если хотите знать, участвовала в Мае шестьдесят восьмого^[12].

И она сосредоточилась на работе, будто не заметив, что за нашим разговором с интересом следят все собравшиеся.

Глава 16. Революция

Слова Виолетт поплыли по воздуху, легкие и покалывающие, точно пузырьки шампанского. Они растворились в пространстве столовой и разбудили в собравшихся жажду бунта.

А моя дорогая бабуля ни о чем и не догадывалась. Мне даже показалось, что, упомянув Май 1968‐го, она перенеслась куда-то далеко-далеко. Будто мысли о том времени утащили ее обратно в прошлое. Вид у нее был печальный – как у всякого, кто погружается в давние воспоминания. Я пообещала себе зайти проведать ее в конце смены.

Но на это, конечно, не хватило времени.

На следующий день пузырьки распространились уже повсеместно: «Бель-Эйр» бурлил и клокотал. Повсюду говорили об одном – о революционном карнавале. Во всех комнатах и коридорах шепотом произносились слова «транспаранты», «манифестация» и «хватит, надоело!». Резиденты дома престарелых хотели, чтобы им уделяли больше внимания, сиделки восклицали: «Так продолжаться не может!», и медсестры были с ними солидарны.

«Воскресенье – день посещений, – думала я. – Надеюсь, все как-то поутихнет».

Но и к воскресенью ничего не поутихло.

Языки развязывались, старики делились с родными сначала мелкими проблемами, а потом и самыми серьезными. Дочь Полетт спросила у меня, верны ли слухи и в самом ли деле готовится забастовка, потому что ей все-таки хотелось бы знать о подобных планах. Мужчина в футболке, забрызганной краской, перед уходом задержался и сказал, что готов присоединиться к митингу.

– Я рабочий, как и мой отец. Когда я был маленьким, он носил меня на плечах на каждую первомайскую демонстрацию. Мы ни одной не пропустили. Ну а теперь моя очередь толкать его коляску. Я знаю, чего он хочет, пусть он и не в состоянии это сказать словами.

Так я поняла, что его отец – Альбан.

Вечером в раздевалке обстановочка была жаркая. Судя по всему, я вошла в самый разгар спора. Патрисия и Клодин, медсестра лет сорока, стояли друг перед другом, как собаки, приготовившиеся к схватке. Из-за их спин на меня искоса поглядывали три другие сотрудницы. Супердружелюбная атмосфера. Не успела я открыть шкафчик, как наступление началось.

– И ей еще хватает наглости вести себя так, будто она к этому не имеет отношения!

Палец Клодин был направлен на меня. Тревожные складки в уголках рта, кожа с красными прожилками, мешки под глазами – вид совершенно измученный.

– Оставь ее в покое, – приказала Патрисия.

– А чего ты ее защищаешь? Вся эта чушь про манифестацию не на ровном месте появилась! Кому пришло в голову превратить карнавал в революцию? Весь этот цирк – из-за нее!

Патрисия надела куртку и аккуратно застегнула все кнопки до самого верха.

– Не говори ерунды.

Но медсестра выпятила нижнюю челюсть и схватила меня за плечо:

– Это ты во всем виновата!

Я попыталась отбиться:

– Честное слово, я тут ни при чем!

Ее лицо, искаженное злобой, было просто чудовищно, я перепугалась до смерти. Стояла, вдавившись в шкафчик, и отступать было некуда. Я даже всерьез подумала, что сейчас она мне врежет. Но тут Патрисия, не теряя самообладания, встала между нами и толкнула Клодин так сильно, что та рухнула на скамейку.

– Хватит! – рявкнула Патрисия хриплым голосом. – Маргерит не виновата. Недовольство росло так давно, что ты уже даже не в состоянии понять: то, что происходит, должно было произойти.

– Правда, Клодин, вообще-то нам давно надо было как-то отреагировать, – подхватила сиделка, с которой я никогда не работала. – Резиденты предложили протестовать, чтобы помочь нам. Им тоже это надоело… Ведь мы все в одной лодке.

Медсестра опустила глаза и уставилась на свои руки, шершавые от непрекращающегося мытья и уборок. После этого она торопливым шагом вышла, бросив через плечо:

– Если вы думаете, что все исправится просто потому, что мы начнем жаловаться, то вы – кучка несчастных дурочек!

Дверь за Клодин с грохотом захлопнулась, и ее гнев повис в воздухе подобно облачку пара.

Я опустилась на скамейку, потрясенная до глубины души. Не знаю, что поразило меня больше: то, что Клодин обвинила в назревающем восстании меня, или то, что Патрисия, которую я считала холодной, суровой и неприступной, вдруг встала на мою защиту.

Я вышла на улицу, в полную темень. Тяжелые ворота расступились, морозный воздух наполнил легкие, оживляя меня и встряхивая. Я быстро зашагала к автобусной остановке. Зима забралась мне под куртку, и это было здорово после раскаленной жары «Бель-Эйр». Я притопывала ногами, чтобы согреться, и вдруг в голос расхохоталась при мысли о моих дорогих старушках, которые замышляют революцию вместо того, чтобы спокойно жевать фруктовое пюре, сидя перед телевизором за просмотром «Любовного огня».

– И часто ты так хохочешь одна в темноте?

Сердце дрогнуло, и я в буквальном смысле подпрыгнула. В темном углу остановки стоял Ромен и смотрел на меня своим непроницаемым взглядом.

– Черт, ну ты меня и напугал! Чуть сердце не разорвалось! Мог бы сказать, что ты здесь.

Губы его растянулись в насмешливой улыбке – конечно, насмехался он надо мной.

Приехал автобус.

– Главное – не прекращай смеяться! – обернувшись, бросил мне Ромен.

Двери за ним закрылись, а я так и не придумала, что крикнуть в ответ.

Глава 17. Медленный яд

Не знаю, почему я вдруг вспомнила Май 1968‐го. Об этом периоде своей жизни я обычно не говорю.

Точнее, никогда не говорю.

Видимо, потеряла бдительность среди всех этих горемык, которые только и знают, что галдеть, – ну чисто дети. Но стоило сказать, что я в этом участвовала, и начались расспросы. Всем стало интересно, как там все происходило и почему. Мне кажется, это было так давно, и все-таки… Когда в памяти возникло то время, когда в памяти возник он, вспышка оказалась такой яркой, что я едва не ослепла. Слышала отголоски разговоров вокруг, но сама была не здесь.

Я испытала боль, которой совсем не ожидала. Я-то искренне полагала, что давным-давно похоронила прошлое. А ведь оно повлекло за собой столько последствий! И не тот ли самый момент из прошлого привел меня в итоге сюда?

На следующий вечер Маргерит заглянула со мной поздороваться. Вид у нее был встревоженный: как будто почувствовала, что я глубоко погрузилась в воспоминания и теперь не сразу смогу всплыть обратно на поверхность. Она застыла на пороге.

– Я уже ухожу и вот зашла посмотреть, все ли у вас в порядке.

Я была в ночной рубашке и вдруг почувствовала себя хрупкой и беспомощной на своей медицинской кровати. И разозлилась за это на девочку-сиделку.

– Да-да, все в порядке. Как видите, я все еще способна переодеться самостоятельно!

Я говорила сухим тоном, намекая на то, что она может идти себе дальше. В конце концов, имею я право спокойно предаться воспоминаниям, чтобы никто меня не отвлекал? Но она в ответ улыбнулась той особенной улыбкой, которая означает: «Можете говорить что хотите, меня так просто за дверь не выставишь!», и внезапно я поняла, что мне больше не хочется, чтобы она уходила. Я попросила ее войти.

– Только ненадолго, – сказала она, шагнув через порог. – У меня закончилась смена, и я просто труп!

Я не стала с ней спорить, выглядела она и в самом деле не очень. Под глазами серые круги, и все лицо как-то осунулось.

– Они вас слишком сильно нагружают. Если вы и дальше будете так вкалывать, то скоро сломаетесь.

Она рухнула на единственный в комнате стул.

– По идее, на следующей неделе должно стать поспокойнее, все сотрудники будут на месте.

– Думаете, тогда все наладится?

Лично я в этом сомневалась. Когда оказываешься здесь взаперти, как я, можно сколько угодно смотреть по сторонам и наблюдать. И то, что я здесь вижу, не вызывает ощущения, будто все к лучшему в этом лучшем из миров. Но я промолчала.

– Я зашла к вам еще и потому, что вчера вы показались мне очень… грустной. – Маргерит не сразу подобрала нужное слово. – Ну, помните, когда заговорили про Май шестьдесят восьмого.

А она проницательна. В голове закружились обрывки образов, и я подумала: а что, если…

– Вам было бы интересно об этом узнать?

Она хлопнула ресницами в знак согласия, и я сказала себе: ну а что такого? Возможно, если хоть немного рассказать о том, что тогда происходило, ко мне вернется сон?

И я принялась разматывать свою историю: тянула за нить в надежде добраться до середины запутанного клубка.

– Май шестьдесят восьмого… Это было так давно. Мне тогда только исполнилось тридцать пять. Я уже лет пятнадцать преподавала и вела вполне благопристойную семейную жизнь. Муж мой тоже был учителем, работал в маленькой коммуне. Я была родом из рабочей семьи, поэтому очень быстро оказалась в гуще событий. Правда, от настоящего эпицентра, который бурлил в Париже, мы находились далеко. В Париже были люди, которые хотели воспользоваться всеобщим недовольством, чтобы добиться того, чего им не удалось добиться прежде. Повышения мизерных зарплат, социальной справедливости… Леон, мой муж, дежурил во время захвата педагогического института, чтобы не позволить хулиганам там все разнести, а я осталась в штабе союза мастерить транспаранты и готовить еду для бастующих. Когда я думаю об этом сейчас, то понимаю, что мы тогда боролись за равенство, но в итоге бутерброды революционерам делали мы, женщины.

Я натянула одеяло, меня вдруг пробрал озноб.

– Я хотела изменить мир, я в это правда верила.

– Но… неужели вам не было страшно там, на демонстрациях?

– Ну, вообще-то мы в основном разговаривали. Конечно, на улицы тоже выходили, но не так грандиозно, как в столице. Пели, выкрикивали лозунги, но беспорядков не устраивали. К вечеру я была совсем без голоса. Помню, как мы беспрерывно следили за развитием событий, приклеившись к приемникам. Это была настоящая лихорадка, мы были охвачены этой энергией и в то же время ощущали ее защиту. В молодости мы думаем, что с нами ничего плохого не случится!

Маргерит вдруг замотала головой, не соглашаясь:

– Нет, это не так. В молодости как раз очень хорошо понимаешь, что с тобой в любой момент может произойти что-нибудь ужасное!

Она коснулась рукой парика – прямого синего каре, и я подумала, какого, интересно, цвета ее настоящие волосы.

Конечно, она была права. Но событие, которое перевернуло мою жизнь, свалилось мне на голову, когда я его совершенно не ждала. Было ли оно ужасным? Разматывая нить своей истории, я так до сих пор и не упомянула о встрече с Андре. Нераспутанный узелок.

– Я провела четыре ночи под замком в здании завода, и это были самые безумные мгновения всей моей жизни.

Да, безумные – лучшее определение для тех дней. Безумные и чудесные одновременно. Я тогда совершенно потеряла голову. Красавец оратор, прибывший из Парижа, сразил меня наповал. А когда я пришла в сознание, он уже уехал, а я была беременна, хотя прежде нам с Леоном все никак не удавалось завести ребенка.

Я на секунду остановилась, но в этой тишине не ощущалось неловкости.

– Спустя девять месяцев родился мой сын Антуан.

Маргерит удивленно вытаращила глаза.

– Но ведь вы говорили, что ваш муж был тогда далеко.

А она умеет читать между строк, эта девочка. Ну что ж, я продолжала распутывать свой клубок.

– Муж был счастлив, когда у нас родился сын. Он стал для него прекрасным отцом.

Это правда. Мы действительно были счастливы. Но Маргерит спросила:

– А Антуан знает правду?

Я умолкла. На этот узел я натыкаюсь уже девять лет. Его никак не распутать.

– Когда Леона положили в больницу, ему потребовалось переливание крови. Антуан предложил сдать свою и тогда узнал, что не является биологическим сыном Леона.

Сердце в моей груди превращается в слизкий мох, вроде того, каким бывают покрыты могилы.

– Поверьте моему опыту: не следует хранить тайны. Это медленный яд, чья разрушительная сила со временем только возрастает. Вред от правды несопоставим с тем вредом, который будет причинен, если правду долго скрывать.

Темные глаза Маргерит смотрели на меня не мигая. Во взгляде ее сверкнуло понимание. Понимание и боль. Похоже, мои слова отозвались эхом в ее собственной истории. Она прошептала: «Да, вы правы», – и, прежде чем выйти из комнаты, коснулась губами моей щеки.

Глава 18. Нас много!

В общем, что тут скажешь: Виолетт стала виновницей бунта. Маленькие зерна, которые она посеяла, упомянув Май 1968‐го, дали ростки. В доме престарелых все поголовно хотят устроить в день карнавала демонстрацию. Сейчас в мастерской часть резидентов вяжет и шьет костюмы, пока остальные рисуют, пишут и клеят плакаты.

Иногда хорошие идеи разрастаются подобно сорнякам.

Мы оглянуться не успели, как настал день карнавала. Моя команда пенсионеров собралась в вестибюле, нарядная и готовая к приключениям. Дети из младшей школы должны были зайти за нами в десять утра, но они немного опаздывали. Старички места себе не находили от нетерпения. Не знаю, кто в этот день волновался больше – старые или малые.

Сначала супермены и принцессы Эльзы держались на почтительном расстоянии от стариков, но очень быстро оба лагеря перемешались. Надо отметить, что наша мастерская отлично поработала, и костюмы у дедушек и бабушек были великолепные, если, конечно, вы ничего не имеете против стиля «сделай сам».

– Какая у тебя хорошенькая елка!

Мальчик, одетый рыцарем, задрав голову, рассматривал Жоржа, с ног до головы укрытого зеленым плащом, расшитым разноцветными шарами. Елка к тому же обмоталась светящейся гирляндой, которая работала от батарейки, спрятанной под одним из шаров. Костюм получился просто супер, он весь так и сверкал.

– Ты тоже неплохо нарядился, – скромно отозвался Жорж. – А как тебе мой друг – красавец, правда?

Он указал на Альбана, на которого надели огромный подарочный пакет с дырками для рук и головы. Мальчик энергично кивнул и взял Жоржа за руку; тот от волнения даже заморгал.

Процессия медленно пустилась в путь.

Воздух был холодный, но сухой. Мы укутали стариков в пальто, отчего слоев одежды на них стало еще больше. Костюмы были надеты поверх всего, что придавало обитателям дома престарелых странный и поэтический вид. Напоминало полотна Боте`ро^[13], только в сюрреалистической манере.

Разговоры потекли рекой – шагали старики намного медленнее, чем говорили. Через несколько минут наш отряд привлек внимание зевак. Люди с веселым любопытством останавливались и провожали нас взглядами.

Сестры Гарри Поттер развернули транспарант, на котором было написано:

МЕДСЕСТРА УСТАЛА – БОЛЬНОГО НЕ СТАЛО

Часть персонала тоже присутствовала на демонстрации: сиделки, санитары и медсестры. Все они приклеили на халаты воззвание:

НЕХВАТКА ПЕРСОНАЛА:

даешь каждому работнику по три пары рук и ног!

Многие родственники старичков тоже пришли на митинг, и дети пенсионеров смешались в толпе с родителями школьников. Сын Альбана сдержал обещание и толкал инвалидное кресло отца. Сам он нарядился человеком-бутербродом, но вместо рекламы на его картонках было написано:

ЗДОРОВЬЮ КАК-ТО НЕЗДОРОВИТСЯ!

Лили достала мегафон и начала скандировать:

– Больше рук – надежней помощь!

Лозунг подхватили манифестанты, и фраза распространилась по толпе подобно лесному пожару. Дети повторяли ее хором, при этом они орали как сумасшедшие, соревнуясь, кто кого перекричит.

В хвосте процессии шли мы с Виолетт, одетой в костюм овцы. Она сотворила настоящее чудо с помощью обыкновенных комочков ваты, наклеенных на белый свитер.

– Все нормально, вы справляетесь? – спросила я.

В отличие от многих других, она отказалась ехать в инвалидной коляске. «Я пока еще в состоянии держаться на своих двоих», – заявила она, натягивая на голову белую шапочку. Я ею восхищалась. Я понимала, что для нее это очень важно – стоять на ногах. Она вцепилась в ходунки – единственная уступка, на которую она согласилась, – и мы медленно, шажок за шажком продвигались вперед.

Наконец добрались до мэрии. Наша процессия шагала от силы пятнадцать минут, но за время пути обросла целой толпой народа. На площади уже тоже была куча людей. Нас поджидали журналисты с камерами в руках, потрескивали вспышки. Внезапно шумная колонна притихла.

– Кто им сообщил?

Я улыбнулась Виолетт, сидевшей на складном стульчике, который ей передал кто-то из участников демонстрации. Пригласить прессу – какая блестящая идея! И почему она мне самой не пришла в голову?

– Я позвонил одному своему другу, попросил написать статью, – сказал Ромен. – Он заинтересовался. К тому же он знает одного парня с регионального телевидения, ну и вот так, от знакомого к знакомому…

Он натянул незастегнутый халат поверх флисовой толстовки, которая, казалось, вот-вот треснет по швам. И тем не менее впервые с тех пор, как мы познакомились, мне казалось, что он ничего.

Один из журналистов прокричал в микрофон:

– Чего вы ждете от этой акции протеста?

Манифестанты переглянулись. Никто не решался взять слово. Не так-то просто выступать на публике. Тут Лили распрямила плечи и сделала шаг вперед.

Она произнесла это вслух: усталость и выгорание.

Произнесла: бешеный темп работы и вечная нехватка времени.

Произнесла: чувство вины из-за того, что перестаешь относиться к подопечным как к живым людям.

И вот уже фразы били из нее фонтаном, как будто она сломала плотину, решившись высказать все, что сдерживалось так долго.

– Мы не укладываем стариков в постель, мы их туда швыряем! – выкрикнул кто-то.

– По утрам нас поднимают, хотим мы этого или нет, – сказал один старик. – И надо сразу очень быстро умываться, одеваться и принимать лекарства.

Одна из сиделок вздохнула:

– Иногда приходится выбирать, что´ сделать – вымыть подопечному голову или почистить ему зубы. И то и другое – слишком долго.

– На каждого резидента у нас максимум по десять минут, – продолжила вторая сиделка. – Это даже с душем. А на курсах мы изучали последовательность действий ухода за пациентом, и эта последовательность занимала не десять минут, а сорок! И мы с ними хоть иногда беседуем? Никогда.

– Ведь это же дом престарелых, а не завод! – заговорила надтреснутым голосом третья сиделка. – Иногда так хочется просто сесть, взять их за руку и поговорить, но мы успеваем только помыть, поменять постель – и пора переходить в следующую комнату!

Семьи переглядывались, потрясенные услышанным. Родители, сдерживая слезы, сжимали руки детей. Как мы могли дойти до такого?

——

Прибыл микроавтобус, который должен был доставить нас обратно. Старички попрощались с детьми, слышны были фразы: «Ну, увидимся, да? Договорились?» Родственники, сопровождавшие процессию, дождались, пока машина тронется с места, и только после этого стали расходиться. Все махали друг другу, все заранее друг по другу скучали.

Я помогла старичкам устроиться. Виолетт в автобусном кресле показалась мне совсем крошечной. Но тут она широко, во все лицо, улыбнулась, и на секунду мне почудилось, что передо мной та Виолетт, какой она была лет пятьдесят назад.

Глава 19. Взрывная волна

На доску объявлений при входе повесили вырезку из региональной газеты. Там на первой полосе напечатали статью с фотографией.

Честно говоря, фотка просто супер.

В центре восседает в своем кресле Альбан в костюме подарка, и над ним, как и положено, возвышается новогодняя елка – Жорж. Элизабет и Дениз, замотанные в желто-бордовые шарфы и нацепившие очки Гарри Поттера, размахивают прогибающимся на ветру транспарантом. На переднем плане стоит Лили в окружении медперсонала, слева – старушка, вся в фиолетовых шариках и с фетровым пирожком на голове (предполагается, что она олицетворяет огромную гроздь винограда). Детишки в костюмах супергероев и сказочных принцесс во все горло выкрикивают воззвания. Справа на раскладных стульчиках сидят Виолетт и другие старики. В глубине виднеется кусочек моих оранжевых волос и высоко над толпой – голова Ромена.

Статья написана коротко и ясно. В ней говорится о том, как обыкновенный парад-карнавал превратился в мирную манифестацию.

Понедельник 12 февраля 2020

ЯРКАЯ ДЕМОНСТРАЦИЯ

Сегодня утром ученики центральной школы приняли участие в карнавальном шествии. Вместе с ними в колонне прошли младшие медицинские работники дома престарелых «Бель-Эйр», а также их подопечные со своими семьями. Красочные ряды медленно продвигались вперед, размахивая транспарантами. Под окнами мэрии собралась толпа, и участники парада заявили о недопустимой нехватке рабочего персонала и средств в их социальном учреждении. В самом деле, Программа солидарности с пожилыми людьми, обещавшая улучшение показателей заботы о резидентах домов престарелых, ожиданий не оправдала. Напротив, планируется реформа, в рамках которой частное финансирование будет постепенно приравниваться к государственному, что приведет к массовым сокращениям, – эти планы вызывают у широкой общественности единодушный протест. Ситуация продолжает ухудшаться как для обслуживающего персонала социальной сферы, так и для их подопечных. И те и другие не нашли иного выхода, кроме как выйти на демонстрацию, чтобы их голоса услышали.

Директриса притащилась сегодня утром, вся из себя в крутом брючном костюме и на восьмисантиметровых каблуках, и, конечно, с порога увидела статью на доске. Она чуть в обморок не рухнула. Вся побелела и прямо скривилась от отвращения – как будто слизня проглотила. Не сказала ни слова, сорвала листок с доски и заперлась у себя в кабинете.

Мы решили взять дело в свои руки. Весь день занимались обычной работой, но иногда прерывались на несколько минут, чтобы поговорить с подопечными. Очень хотелось попробовать.

Смена, конечно, получилась длиннее, но зато мы показали, что можно работать и по-другому.

Если организация, в которой все разлиновано четко, как на нотной бумаге, вдруг начала производить фальшивые ноты, мы в этом не виноваты.

Я воспользовалась возможностью немного поболтать с Виолетт. Тихо постучалась и вошла.

– Ну, что скажете? – спросила я, поднимая жалюзи. – Не удалось нам повторить Май шестьдесят восьмого?

Я замерла и посмотрела на нее. Она стонала, прикрываясь рукой от света.

– Боюсь, революции – это уже не для меня. Кажется, в голове вместо мозга шар для кегельбана и он вот-вот взорвется!

Я помогла ей сесть и дала попить. Она отказывалась, но я все-таки позвала медсестру, и та выдала ей обезболивающее. Виолетт продолжила говорить, но таким слабым голосом, что мне стало не по себе.

– Ужасно, – покачала она головой. – Вчера я чувствовала себя Че Геварой, а сегодня меня впору соскребать с пола чайной ложечкой.

Я выпрямилась.

– Может, вы и не Че Гевара, но партизанов подняли, честное слово! Вы бы знали, что тут сегодня с самого утра творится! Вы подожгли фитиль, и теперь – БА-БАХ!

Она растянула губы, криво улыбнулась.

– Я помогу вам в ванной? – предложила я.

Она не отказалась. Впервые с тех пор, как я ее знаю. Мне снова стало не по себе.

В ванной я провела намыленной перчаткой по ее тонкой коже.

– Мне снился Репейник, – заговорила она и со вздохом облегчения погрузилась в теплую воду. – Казалось бы, столько всего вчера произошло… Столько воспоминаний во мне всколыхнулось, это был полный восторг! И что же я делаю после этого? Ложусь спать и вижу во сне глупого кота!

Я вела намыленной перчаткой вдоль вен, выступивших на шее, на истощенной груди и высохших предплечьях.

– И что он делал в этом вашем сне?

– Скребся в дверь, и я ему открыла. Конечно, там я легко скакала на ножках двадцатилетней девушки. Мы с ним устроились вдвоем в нашем кресле, прихватив с собой книжку. Я читала вслух, а он слушал и урчал, чтобы я подумала, будто ему нравится поэзия.

Я промакивала легкое как перышко тело большим полотенцем, а она продолжала:

– Я ведь тебе говорила, что мне нравятся хайку? Помнишь то стихотворение под фотографией? Я их много знаю. Послушай-ка вот это, я его очень люблю. Его написал Кобаяси Исса, один из мастеров хайку:

– Слушайте, ну это слишком грустно! – возмутилась я. – От этого с ума можно сойти!

Она запротестовала. В глазах опять зажегся живой огонек, и она показалась мне очень красивой.

– Вовсе нет! Вот послушай:

Ну ведь правда же это чудесно? Поэт сумел поймать мгновение, я почти что ощущаю запах свежескошенной травы. Или вот еще:

Ты тоже видишь, как и я, эту птичку, которая сразу же улетает, как только подойдешь слишком близко?

– Да-да, вижу как живую.

По правде говоря, ее голос баюкал меня, и я не сопротивлялась. Она продолжала.

Я занималась ее туалетом, а она читала мне эти свои стишки. Было здорово.

Когда мы закончили, Виолетт была чистой и свежей и снова стала похожа на себя. Я проводила ее вниз, в столовую, где она присоединилась к своей команде шумных старичков. Все заговорили одновременно.

– Я пошла, а вы тут ведите себя хорошо, детишки! – сказала я, ни к кому конкретно не обращаясь, и они попадали со смеху.

Я направилась к выходу и только сейчас осознала, что Виолетт сегодня обращалась ко мне на «ты» и меня это совершенно не удивило. Я знаю, это непрофессионально, и мне, наверное, следовало ее поправить. Но между нами возникла какая-то особая связь, ничего похожего на то, что с остальными.

Сегодня в доме престарелых как никогда сильно ощущалась взрывная волна манифестации. Наш парад будто стал взрывом, выбросившим на поверхность то, о чем раньше молчали. Тяжелые условия труда медицинских работников, гнев и горечь стариков, которым кажется, будто с ними обращаются как с предметами. Все это наконец-то открылось взорам, и теперь даже речи не могло пойти о том, чтобы мы снова заткнулись.

Я шагала к выходу из столовой, на сердце было легко. Ромен, сидя рядом с Альбаном, помахал мне рукой, и я, к своему удивлению, ему ответила. Вечером, уходя, я увидела, что газетная статья снова висит на доске при входе. Хоть директриса ее и сорвала, кто-то взял на себя труд повесить новую. Хватит, больше мы молчать не будем.

Я подумала, что, если уж обитатели «Бель-Эйр» на это способны, может, и мне пора проснуться? Проснуться и задать вопрос папе. Как бы трудно ему ни было, надо, чтобы он мне ответил.

Глава 20. Наступление

В «Бель-Эйр» идет война.

В других домах престарелых тоже состоялись марши протеста: революция – это заразно. Лили вызвали в кабинет директрисы. Судя по ее рассказу, скандал вышел грандиозный!

– Совершенно не обязательно было информировать прессу о вашем состоянии души! – набросилась на Лили мадам Дербрук.

Но Лили не испугалась.

– Я сказала вслух то, о чем все думают молча.

– Вы могли прийти с этой проблемой ко мне лично.

– И что бы это дало?

– Вы подписывали соглашение о неразглашении. – Директриса начала выходить из себя. – Подобный поступок может стать причиной для увольнения!

– Вы мне угрожаете? – Тут Лили замахнулась смертоносным оружием. – Я не одна. И мы все уже на пределе. Если вы выставите меня за дверь, готовьтесь к забастовке.

«Забастовка». Вот оно и прозвучало – это слово. Мадам Дербрук, кажется, жутко перепугалась, потому что после этого она стала сама приветливость.

Ну и хорошо, давно пора было сдвинуть дело с мертвой точки, в таком ритме мы бы долго не продержались.

Вечером Жюстин должна была ждать меня на выходе из «Бель-Эйр». Мы договорились вместе посмотреть какой-нибудь фильм. Честно говоря, я бы с бо´льшим удовольствием легла спать. Денек выдался адский, да еще Виолетт почти не вставала. Жаловалась на мигрень, и на завтра к ней вызвали врача. Хорошо бы ничего серьезного.

Я вышла из ворот еле переставляя ноги – ну точь-в-точь как старушки, о которых заботилась. Жюстин ждала меня на автобусной остановке с сигаретой во рту.

– Давай скорее, холод собачий! – крикнула она, притопывая, чтобы согреться.

Я наконец добрела до нее, и мы поцеловались.

– Ого, ну у тебя и рожа сегодня! – заметила она, внимательно меня рассмотрев.

Уж такой это человек, Жюстин, сама тактичность.

– Я просто труп, – согласилась я, зябко кутаясь в куртку.

Начала рассказывать, как прошел день, и тут увидела, что к остановке подходит Ромен. Он сел на скамейку, и я тайком на него посматривала. В тесном пространстве он казался еще выше и толще, чем обычно. Он достал книжку и совершенно меня не замечал – почему-то меня это взбесило. Да кем он себя возомнил, этот тип в разноцветной перуанской шапке?

Подошел автобус, мы с Жюстин в него забрались. Я села у окна и, не удержавшись, оглянулась на Ромена. Он оторвался от книги, и наши взгляды встретились. Ну вот. Теперь он понимает, что я на него смотрела. Я почувствовала, как вспыхнули щеки.

– Ты его знаешь? – спросила Жюстин.

– Да нет, ты что.

Автобус тронулся, и Ромен мне улыбнулся. Жюстин подскочила:

– Да-а? Странно, а он тебя, кажется, знает! Может, он к тебе клеится, а?

Я сердито буркнула, что нет, он ко мне не клеится, просто мы вместе работаем, вот и все.

– А, ну тем лучше. Потому что, по-моему, он стремный. И потом, ты видела его прикид? Нет, ну серьезно, кто в наше время носит такие жуткие шапки?

Она была права, шапка совершенно идиотская. Я провела рукой по своему синему парику, и мы заговорили о чем-то другом.

Дома я предложила Жюстин обойтись без фильма.

– Давай просто спокойно поедим, – сказала я, с грохотом сбрасывая в коридоре ботинки.

Папа уже пришел. Он готовил ризотто, свое фирменное блюдо. И, как обычно, был рад видеть Жюстин. Удивительно, но, несмотря на ее развязную речь и готичные шмотки, она ему очень нравится.

– Ты не против пармезана? – спросил он, помешивая свое варево.

– Да, нормально, – ответила Жюстин, забираясь на стул у барной стойки, отделяющей кухню от гостиной.

Они начали болтать, как старые приятели. О том и о сем, о выпускном классе и об учителе математики Жюстин, ужасно скучном, и о папиной работе, которая отнимает много времени и он больше ничего не успевает. И так далее, и тому подобное, треп без остановки.

И вдруг мне это надоело.

Надоело, что они ведут себя, точно меня здесь нет. Надоело, что так сильно пахнет едой из-под крышки, надоело убаюкивающее тепло, надоел их такой нормальный разговор. Надоело, что мы делаем вид, будто все в порядке, и некоторые темы обходим стороной, а ведь я – может быть, впервые с тех пор, как наша жизнь изменилась, – хотела поговорить. Разве же я не обещала себе, что вытащу на поверхность то, о чем до сих пор молчали?

– Пап, мы ведь так ни разу и не обсудили Аварию.

Если бы я врезала ему в глаз, он бы меньше удивился. У него исказилось лицо, и деревянная ложка, которой он мешал ризотто, выпала из рук. На мгновение воцарилась тишина, она даже ощущалась в воздухе, вибрировала.

– Думаю, сейчас не самый подходящий момент.

Я выдержала его взгляд, хотелось пронзить его мозг и найти там ответ, увидеть все ответы в его глазах.

Я сказала:

– Думаю, момент сейчас как никогда более подходящий.

Он прикрыл веки:

– Маргерит…

Он произнес это своим особым усталым голосом, который мне так хорошо знаком. Я подумала, что он опять промолчит, и захотелось сделать ему больно. Во мне вскипала ярость, мощная, как цунами. Я не в силах была остановить эту волну, она накрывала меня с головой.

Я ринулась в бой.

– Я жду!

Он покачал головой, отвел глаза, и я как с цепи сорвалась:

– Ну конечно! Ты отказываешься об этом говорить! А знаешь, почему мы никогда это не обсуждаем? Потому что ты понимаешь, что виноват! Ты знаешь, что Авария случилась из-за тебя. Вы там в машине ругались. Ты кричал на маму, кричал так громко, что напугал меня. И вот она умерла, а я…

Голос подвел меня, и я остановилась.

Папа смотрел на меня расширившимися от ужаса глазами. Жюстин наблюдала сцену, вертя головой из стороны в сторону, как на теннисном матче. Тут она воскликнула: «Черт!» – и бросилась к ризотто, которое по-прежнему стояло на огне. Папино фирменное блюдо горело, и кухню начал наполнять едкий дым. Запах гари был такой сильный, что непонятно, как мы могли до сих пор его не почувствовать. Папа по-прежнему не желал на меня смотреть. Бледный и с застывшим лицом, он снял фартук и вышел из кухни. Я услышала, как на ходу с его губ сорвались, будто перезрелые фрукты, несколько слов:

– Ты не всё знаешь.

Глава 21. Желчь и гнев

Жюстин лежала на моей кровати и пыталась уговорить меня куда-нибудь пойти.

– Слушай, ну давай! Ты пашешь как лошадь, надо хоть иногда отдыхать!

Идти на танцы мне хотелось примерно так же сильно, как мириться с папой. Мы вот уже три дня не разговаривали. Я старалась с ним вообще не пересекаться.

– Не знаю, – попыталась я отбиться от Жюстин. – Мне надо писать отчет о практике.

Она покосилась на открытый ноутбук у меня на коленях. Честно говоря, половину я уже сделала и могла с чистой совестью позволить себе свободный вечер.

– Ты серьезно? Ты правда хочешь потратить субботу на эту интеллектуальную дичь? Мы с тобой в клубе уже сто лет не были!

Она посмотрела на меня умоляющими глазами кота из «Шрека», и я не удержалась – чуть-чуть все-таки улыбнулась. Тогда она прямо на кровати встала на колени и сложила перед собой ладони.

– Пжалст, пжалст, пжа-а-алста!

Было ясно, что она не отстанет. Я посмотрела на мигающий курсор на экране и обратно на Жюстин, бешено хлопающую ресницами. Она права. С тех пор как у меня началась практика, моя жизнь замкнулась на доме престарелых. Я даже на новогодний праздник, который устраивал лицей, и то не пошла. Может, я становлюсь асоциальной?

– Ладно, сдаюсь. Давай сходим, только, если мне станет скучно, я пойду домой!

Она воскликнула «да!» и соскочила с кровати. Я толком не успела понять, как это произошло, но вот мы уже двигались в сторону «Сумерек». Там нас ждали ребята из технического класса Жюстин. Папа был не в курсе, ему я сказала, что иду к ней ночевать. Представляю, какое у него было бы лицо, если бы он узнал! Мы шагали, подпрыгивая от волнения, две девчонки, одни на темной улице. Жюстин – в суперкороткой юбке и с красной помадой на губах, а я – в белом парике и с подведенными глазами. Папа упал бы в обморок от одной только мысли о том, что с нами могло произойти.

Вышибала пропустил нас без проблем. Музыка играла на полную мощность, и я пошла за Жюстин к группе ребят, сидящих за низким столиком. Она со всеми поцеловалась, и я сделала то же самое – так полагалось, хотя я этого терпеть не могу. На столике стояли бокалы, дожидаясь, пока их снова наполнят, и мы уселись на полукруглый диван, рядом с обнимающейся парочкой. Девушка посмотрела на нас взглядом собственницы, будто предупреждая, чтобы на ее парня не засматривались. Мы с Жюстин переглянулись и фыркнули от смеха.

– Я вам возьму по бокалу? – предложил один из парней.

У него была смуглая кожа и очень белые зубы, неплохо. Мы согласились, но ничего не было слышно и, чтобы что-то сказать, приходилось орать. Я заказала виски-колу, потом еще одну и еще. Крепкая сладкая жидкость стекала в желудок потоком раскаленной лавы. Меня окутало легким туманом. Было хорошо.

– Потанцуем? – предложил смуглый брюнет.

Я кивнула, мы встали и пошли на танцпол. Играл древний хит из девяностых, довольно бездарный, но двигаться под него было здорово. Жюстин отплясывала, вскинув руки над головой, мои белые волосы светились флюоресцентным синим, я закрыла глаза. В голове назойливо звучали папины слова, кружились без передышки, как механическая балерина: «Ты не всё знаешь». Мне хотелось эту назойливую мысль растоптать. Вырвать проводки, чтобы она наконец умолкла. На смену попсовой песне пришло техно, я следовала ритму, из-под парика катился пот и стекал по позвоночнику. Меня окутало влажное тепло, я растворялась в музыке. Я правильно сделала, что пошла.

Через некоторое время я заметила, что Жюстин рядом нет. Поискала ее глазами и увидела, что она стоит прислонившись к барной стойке и к ней подкатил какой-то парень с прической афро, довольно здоровенный.

«В ее стиле», – подумала я, глядя, как он обнимает ее за талию.

– Может, выйдем немного проветриться? – предложил мой новый знакомый.

– Почему бы и нет, – отозвалась я.

Он стал пробираться сквозь толпу, и я, немного отставая, вышла за ним на крыльцо. Мы прислонились к перилам. Было холодно. Внизу мерцала в лунном свете мостовая, отчего казалось, что мы попали в какое-то заброшенное место. Он закурил и предложил мне тоже. Я затянулась, сильно, горло обожгло.

– Меня зовут Абдель, – сказал он. – А ты Маргерит, да?

Я кивнула.

– Ты на СУОЧ в Мермоза?

– Ага.

Если он уже и так знает все ответы, зачем спрашивает? Но он неутомимо продолжал:

– Жюстин говорит, ты работаешь в доме престарелых. Не охренела еще подтирать стариков?

Я бросила окурок и яростно принялась его давить, как будто убивала насекомое.

– Нет!

– Ну ладно тебе, не злись! Я просто так сказал, чтобы разговор поддержать.

Я поборола в себе желание уйти, повернулась к перилам и оперлась на них локтями.

– Просто меня бесит, что люди вечно сводят мою работу к этому. Старики – не младенцы, которым надо только менять подгузники.

– Конечно, нет, – сказал он, подходя совсем близко.

– Они прожили невероятную жизнь, а теперь, оказавшись в доме престарелых, вдруг стали совершеннейшими изгоями.

Я уставилась на свои обгрызенные ногти. В нескольких шагах от нас смеялся какой-то пьяный тип, звенели бокалы, кто-то праздновал с друзьями день рождения.

– Я, в отличие от многих, когда утром прихожу на работу, не начинаю немедленно ждать, когда же день закончится. Мне эта работа нравится. У некоторых стариков есть родные, они их проведывают, звонят, приносят по воскресеньям шоколад. А у некоторых никого нет. Они смертельно одиноки, и я тоже совсем одна, как и они.

Абдель посмотрел на меня с понимающей улыбкой, сказал: «Перестань, ты не одна!» – и нагнулся ко мне. Его губы стали искать мои, но я успела оттолкнуть его прежде, чем он меня коснулся.

– Ну ты и дурак!

Я хотела с ним поделиться мыслями, раскрыла перед ним душу – перед этим незнакомцем, которого никогда больше не увижу. А он не придумал ничего лучше, как полезть целоваться!

– Они меня понимают! – процедила я сквозь сжатые зубы, чувствуя, что меня сейчас стошнит.

И бросилась в туалет.

Меня рвало очень долго. Немного желчи, очень много злости. Усевшись в тесной кабинке, где воняло мочой, я пыталась собрать себя в кучу. В дверь громко постучали.

– Марго, ты тут?

Жюстин наверняка всюду меня искала, она за меня волновалась.

– Отстань, все норм, ты мне не отец! – хрипло прорычала я.

– Да уж, к счастью! Если бы я была твоим отцом, я бы тебе запретила возвращаться домой в ближайшие десять лет!

Я отодвинула задвижку и впустила Жюстин. Она помогла мне встать, и я пошла полоскать рот, стараясь не смотреться в зеркало. Платье, мокрое от пота, приклеилось к телу. Мы отправились в гардероб за куртками.

– А как же твой парень? – спросила я, когда мы вышли на улицу.

– Ноам? Не волнуйся, он поймет.

От холода я быстро протрезвела, но чувствовала себя вялой, очень хотелось спать.

– Мне так стыдно.

Жюстин взяла меня под руку.

– Почему? Ты вечно держишь себя под контролем, может же человек хоть иногда расслабиться!

– Но из этого вон что выходит…

Она прижалась ко мне покрепче.

– Тоже мне, нашлась алкоголичка! Перестань страдать, тушь по всему лицу размазалась!

Глава 22. Признания

Сегодня Маргерит пришла с таким лицом, как будто ее из могилы вырыли. Ясно было, что она чувствует себя не слишком хорошо, да я и сама была не в лучшей форме. Опять разболелась голова. Принимаю обезболивающее, не помогает. Терапевт сказал, у меня высокое давление, отправил на МРТ в конце недели и прописал целую гору таблеток. У меня они теперь всех цветов и размеров. Медсестра собирает нужные вместе, и я получаю свой ежедневный коктейль. Вид этих разноцветных кружочков напоминает мне об Антуане, когда он был маленьким. Из пакета леденцов он всегда выбирал красные. По вкусу они ничем не отличались от других, но он стоял на своем и требовал красные – только так и никак иначе. По утрам, когда я получаю свой стаканчик с лекарствами, иногда меня так и подмывает сказать: «Сегодня я принимаю только красные». Но я, конечно, ничего такого не говорю и проглатываю все как миленькая. Это никакие не сладости, и я уже давно не ребенок.

Маргерит приступила к работе. Мне бы хотелось тоже найти себе какое-нибудь занятие, как дома, когда Женевьев занималась уборкой. Я могла бы чистить серебро, чинить одежду, резать овощи. А вместо этого просто сижу сложа руки.

Маргерит спросила, как мое самочувствие, и я притворилась, что лучше.

– Есть новости от сына?

– Он скоро возвращается, закончил очередной крупный проект.

Подумав о нем, я улыбнулась немного грустно.

– Вы по нему скучаете, – проговорила малышка.

Это был не вопрос. Она угадала, я действительно по нему скучаю, но не из-за того, что он далеко. К этому я уже давно привыкла. А вот чего мне по-настоящему не хватает, так это доверия в его взгляде. Он не может простить меня за то, что я скрывала правду о его рождении, и я не знаю теперь, как залечить эту рану.

Маргерит молчала. Обыкновенно веселая как зяблик, сейчас она, казалось, глубоко погрузилась в свои мысли. Сегодня на ней был парик средней длины, кудрявый – я такого у нее еще не видела, – очень красивого каштанового цвета. Теплый оттенок странно контрастировал с усталым осунувшимся лицом. Я спросила:

– Что-нибудь случилось? Судя по всему, ты сегодня плохо спала.

Она мотнула головой, швырнула простыню в корзину для белья и развернула новую.

– Нет – ты хорошо спала? Или нет – ничего не случилось?

Малышка на секунду замерла, и я уже было подумала, что она не ответит, и тут она тихо заговорила:

– Вы на днях рассказывали о сыне и о том, что нельзя молчать, потому что потом станет только хуже. Я много над этим думала. У меня с папой… Не знаю, как сказать. Моя мама погибла в автомобильной аварии, и я считала, что эта тема закрыта, но в последнее время без конца верчу это в голове… Похоже, он мне не все рассказал.

– Может, не стоит слушать старую ворчунью вроде меня?

– Нет! То есть да… Ну, то есть, я думаю, вы правы. На прошлой неделе я опять попросила его поговорить со мной об аварии, но он не захотел, ничего не сказал. Вообще-то…

Она вертела пальцами край простыни.

– Вообще-то я думаю, что очень плохо себя повела. Буквально напала на него. Не знаю почему, просто меня такая ярость охватила, я на него даже накричала.

Я потянулась и взяла малышку за руку.

– Перестань теребить несчастную простынку, она ни в чем не виновата. Если я правильно поняла, твоя мать погибла в аварии и ты задаешь себе вопросы. И злишься на папу, потому что он молчит.

– Да, злюсь. Когда это произошло, я тоже была в машине. Они сильно поссорились, и из-за этого он не справился с управлением. Почему же ему так важно было начать с ней ссору прямо в дороге?! Почему он не мог дождаться, пока мы доедем до дома?

Я задумалась. Получается, Маргерит полагает, что отец частично виновен в смерти ее матери…

Я заговорила шепотом, чтобы на нее не давить:

– Моя бедная девочка. Как же это, должно быть, больно – потерять маму.

У нее блеснули глаза, и она сердито утерла лицо тыльной стороной ладони.

Я продолжала, хоть и знала: ей не понравится то, что я собираюсь сказать.

– А ты никогда не думала, что папа отказывается с тобой разговаривать по той же причине, которая заставила меня скрывать правду от Антуана?

– Чтобы меня защитить? – Она, похоже, не одобряла эту мысль. – Папа меня действительно слишком сильно опекает – из-за того, что чувствует себя виноватым в аварии. И если он отказывается говорить на эту тему, то просто потому, что не хочет признавать свою ответственность!

Я вздохнула. Она была слишком молода и еще не знала: не бывает такого, чтобы все смотрели на произошедшее с одной точки зрения. Правд всегда столько же, сколько и участников события.

Она откинула волосы за спину.

– Жюстин, моя лучшая подруга, говорит, что мне нужно порыться в папиных вещах и выяснить, чтó он от меня скрывает.

– Я понимаю, тебе нужны ответы, но сомневаюсь, что Жюстин хорошо придумала. Поверь моему опыту: твое открытие может обернуться бедой. Лучше поговори с папой и попытайся все уладить. Всегда лучше выложить правду, даже если разговор получится неприятный.

– А, ну конечно! – буркнула она, отнимая у меня руку. – Поговорить – как вы с вашим сыном? Вы советуете мне делать то, на что сами не способны!

Мне будто пощечину влепили. Я попыталась сохранить лицо и изобразила подобие улыбки. Видимо, получилось не очень. Маргерит бросилась меня обнимать.

– Простите, простите, простите, – твердила она. – Я снова повела себя как питбуль – это тоже Жюстин говорит.

Я подавила подступившую тошноту.

– Думаю, тебе следует меня с ней познакомить, с этой Жюстин. Судя по всему, она очень к тебе привязана и наверняка очень хорошая подруга.

Она рассмеялась, на лице снова засияло солнце.

– Вы тоже подружка ничего.

Глава 23. Только вперед

Сегодня я работаю после обеда – это намного спокойнее, чем утренняя смена: большинство подопечных спят, а те, кто не спит, смотрят в гостиной телевизор или играют в карты. Со вчерашнего дня ходят слухи, будто бы дирекция планирует выделить дополнительную ставку сиделки. Конечно, намного легче при таком перегрузе нам от этого не станет, но с чего-то ведь надо начинать.

– Это пока только разговоры, – сказала Патрисия со своим обычным оптимизмом.

– Мы всего лишь просим дать нам возможность хорошо выполнять свою работу, – напомнила Лили. – Дополнительное рабочее место, которое нам обещают, всех проблем не решит. До улучшения условий труда еще далеко. Останавливаться нельзя, иначе дело кончится плохо.

– Никто и не собирается останавливаться, – возразила Патрисия. – О нас заговорили в прессе, и это всех слегка встряхнуло. Но будем реалистами. Через неделю или через месяц страсти утихнут, и люди заговорят о другом. Кому есть дело до стариков, кроме самих стариков? И куда им жаловаться?

– Ну да, ты права. Это проблемы пожилых. Мы могли бы жить дальше, как будто это не наше дело. Вот только мы и сами однажды состаримся. Что, если система и тогда останется прежней? Ведь если мы смиримся с ней сегодня, то спустя годы, когда настанет наша очередь ею воспользоваться, жаловаться будет поздно.

Пришла Клодин и тоже включилась в разговор:

– Нам нужно больше рук. Если дают дополнительный персонал, нужно соглашаться. А если от всего отказываться, в итоге не получим вообще ничего.

Лили не стала с ней спорить и только шумно вздохнула. Она отошла в сторону – вроде как готовиться к посещению пациента, но я заметила, что она глубоко возмущена. Она принялась раскладывать на тележке необходимые принадлежности, приговаривая:

– Хуже всего то, что Патрисия права. Да, она цинична, но говорит дело. Люди быстро забывают одно и переключаются на другое.

Я тряхнула бледно-розовыми волосами, стараясь сдержаться и никак это не прокомментировать. Новый парик я откопала в секонд-хенде, куда мы ходили вместе с Жюстин. Я его только увидела и сразу поняла: это точно для меня. Мне сейчас очень нужен был розовый цвет и немного нежности. Жюстин клялась, что я выгляжу в нем ужасно круто – ну прямо героиня манги. Про мангу не знаю, но с такими волосами я чувствовала себя одновременно нежной и сильной.

– От мадам Флоран новостей нет?

Я слышала, что после посещения врача Виолетт прошла дополнительные обследования. Лили пристально на меня посмотрела:

– Похоже, ты сильно к ней привязалась.

Я кивнула и заметила, что на мой вопрос она так и не ответила.

– Это нормально – испытывать привязанность к подопечным, – продолжала она. – Но ты должна научиться разделять. Есть родные, семья… и есть люди, которых ты сопровождаешь по долгу службы. Это совершенно разные вещи.

Предостерегла меня от излишней привязанности, но на вопрос по-прежнему не ответила. Неужели у Виолетт что-то �

Глава 1. Синие волосы

Я не привыкла вставать в такую рань. На улицах никого, иду по тротуару, шаги отзываются эхом. Странно, но меня это не смущает, а, наоборот, успокаивает. Мне нравится запах ночи, нравится холодный воздух, обжигающий легкие, и даже мелкий дождик – тоже нравится.

Дом престарелых – в здании бывшего монастыря. По-моему, это дико смешно: древние старики в древних стенах. Только вот когда я подошла к воротам, чтобы позвонить в домофон, меня постигло разочарование. Здание оказалось совершенно обыкновенным, недавно оштукатуренным и безликим: два больших прямоугольника, соединенных в букву L. Так себе местечко для того, чтобы завершить свои дни.

– Это Маргерит из лицея Жана Мермоза, на практику, – сказала я, и двухметровые ворота с жалобным скрипом раздвинулись.

Потом потребовалось нажать на кнопку домофона еще и перед дверью – и опять назвать свое имя.

«Что-то у них тут прям как в тюрьме», – подумала я.

Интересно, они весь этот сыр-бор затеяли, чтобы не впускать непрошеных гостей или чтобы не выпускать наружу стариков?

В регистратуре никого не было, поэтому я свернула направо и оказалась в пустой комнате отдыха. Запах моющего средства смешивался с запахом затхлости, было ужасно жарко, и я начала потеть. Бабульки на фотографиях играли в лото или занимались незатейливой гимнастикой. Целый информационный стенд был посвящен Рождеству: елка, явно бутафорские подарки, завернутые в красивую бумагу, всё в гирляндах. Нарядные дети с кислыми минами позируют рядом с инвалидными креслами, а родители старательно улыбаются на камеру.

Я двинулась дальше, и меня накрыло абсолютной тишиной. На линолеумном полу подошвы не производили вообще никаких звуков, было даже как-то жутковато.

Ну и обстановочка.

Наконец я добрела до столовой. Некоторые столы были уже накрыты, и я вспомнила сказку про трех медведей, мама мне ее читала, когда я была маленькой. Я представила себе, как пробую содержимое тарелок: «слишком горячо», «слишком холодно», «несладко». Ну а вообще-то нет, Златовласка[2] из меня получится неубедительная, ведь у меня волосы вон какого цвета.

– Могу я поинтересоваться, что вы тут делаете?

От неожиданности я подскочила и даже ойкнула, а потом промямлила:

– Извините, мне открыли, но в регистратуре никого не было.

Женщина смотрела на меня во все глаза. «Мартинсы» и огромная куртка с капюшоном – это еще куда ни шло, но волосы цвета синий электрик из-под ушанки на всех так действуют.

Я сделала голос потверже, чтобы произнести свою вступительную речь:

– Меня зовут Маргерит, я из лицея Жана Мермоза, и сегодня у меня начинается практика.

Она прищурилась, примиряясь с моей внешностью. Одни люди надо мной откровенно посмеиваются, другие стараются сдержать улыбку, а третьи вообще ведут себя враждебно. Она не сделала ни первого, ни второго, ни третьего. Просто пошла куда-то со словами:

– Пойдем, покажу раздевалку.

Коротко и ясно.

Я последовала за ней, думая, что, может, было бы лучше, если бы она надо мной посмеялась. От нее несло таким холодом, что можно околеть, у меня даже мурашки побежали.

Комнатка оказалась тесной, все стены сплошь заставлены стеллажами.

– Так, раздевайся и надевай форму. Ты ее хоть принесла?

А, ну понятно, считает меня двинутой. Я порылась в сумке и потрясла в воздухе формой, как трофеем.

– Хорошо, даю тебе пять минут и жду в столовой, поможешь накрыть на столы.

Я торопливо переоделась в белый халат. Желтая кайма на карманах совершенно не сочеталась с париком, но я не пожалела, что выбрала именно его. В такой день мне непременно нужно было чувствовать себя сильной и энергичной, и синий подходил идеально.

На груди у меня красовалась нашивка, которая сообщала всякому, кто поинтересуется: «Маргерит Б., практикант СУОЧ». Расшифровывается как «Сопровождение, уход и обслуживание человека». Я училась в последнем классе и этой двухмесячной практики ждала с самого начала школьного года. Предыдущую попытку – с детишками – я провалила, так что здесь все должно окончательно проясниться. Теперь-то я точно пойму, не безнадежно ли лажанулась с выбором направления. И если все-таки лажанулась, то у меня нет ни малейшего представления о том, что делать со своей жизнью дальше.

Радует то, что, в отличие от большинства одноклассников, меня совершенно не пугает работа с «людьми преклонного возраста». Это такой политкорректный термин. По-моему, чушь полная. Еще говорят «пожилые» и «пенсионеры», но я больше всего люблю слово «старики». По-моему, нет ничего оскорбительного в том, чтобы называть их старыми, ведь они действительно старые, чего уж. Если вдуматься, в этом есть даже какая-то красота: размотать вот так нить всей своей жизни и стоять теперь у самого ее завершения.

Если ты стал стариком, значит, жил, любил, страдал. Был отважным, боялся, вел себя глупо, влюблялся. Ошибался, выбирал – и почему бы теперь откровенно во всем этом не признаться?

Как бы мне хотелось, чтобы мама стала старой.

Я одарила улыбкой зеркало, и оно улыбнулось в ответ. А потом пошла в столовую, где меня дожидалась Снежная королева.

Глава 2. Обман

Нас вышла поприветствовать директриса, мадам Дербрук. Я уже виделась с ней, когда мы с сыном впервые приезжали познакомиться с этим заведением. Она мне тогда показалась милой, ну разве что немного высокомерной.

– Добро пожаловать в «Бель-Эйр», – объявила она с таким гонором, будто распахивала перед нами двери курортного отеля.

Я поморщилась: помещение пропиталось запахом моющего средства, в котором не было ровным счетом ничего приятного.

Тоже мне, «Бель-Эйр»[3]… Со свежим воздухом у них тут явно какая-то недоработка.

Мы проследовали за директрисой в столовую, было как раз время полдника.

– Естественно, вы можете, если угодно, принимать пищу у себя в комнате, но еда в столовой – это прекрасная возможность приятно провести время в компании других резидентов.

Я обежала глазами пенсионеров, вяло обмякших на стульях, и мне не показалось, будто они приятно проводят время. Одни угрюмо пялились на меня, не переставая пережевывать фруктовое пюре, другие улыбались во весь зубной протез, а кое-кто шептал что-то на ухо соседке.

Я была главной сенсацией дня.

Я заметила, что в столовой собрались в основном женщины. Один из немногочисленных мужчин, худой и сухой как деревяшка, развернул кверху ладонь и послал мне воздушный поцелуй. Прекрасно: мало того что придется терпеть всех этих полуживых горемык, так еще и отбивайся от заигрываний старого извращенца!

Директриса представила нам дежурную бригаду.

– Вот эти люди будут о вас заботиться, – просюсюкала она на прощание и поспешно вышла. У директрисы в таком заведении наверняка забот хватает.

Сиделка по имени Лили предложила мне фруктовое пюре и печенье. Я мотнула головой в знак отказа.

– Что-то ты все молчишь, – заметил сын.

С тех пор как мы выехали из моего милого дома, я действительно не проронила ни слова. Антуан преодолел более четырехсот восьмидесяти километров лишь для того, чтобы сопровождать меня сюда, и вечером ему предстояла обратная дорога. Я дала себе слово его не тревожить.

Слова застряли глубоко в горле.

Лили проводила нас до комнаты. Мой новый дом площадью двенадцать квадратных метров. Помещение светлое, но тесное. Я окинула взглядом мебель, которая здесь едва помещалась, линолеумный пол и стены, выкрашенные в бежевый цвет, и выдохнула:

– Ах, как тут симпатично!

Медицинская кровать, стоявшая у стены, занимала бо´льшую часть пространства. Она напомнила мне о том, почему я здесь очутилась. Я больше не была Бабулей, женой и матерью, не была мадам Флоран, школьной учительницей, вышедшей на пенсию, не была даже Виолетт, на общественных началах работавшей в местной библиотеке. Я была теперь лишь одной из обитательниц дома престарелых, скрюченной старухой, неспособной передвигаться без помощи ходунков.

Женщиной, которая больше не может жить в собственном доме из соображений безопасности.

Это одна из любимых тем моего сына – безопасность.

«Тебе нельзя больше оставаться в доме одной, – сказал он мне. – Это вопрос безопасности».

А все из-за одного дурацкого несчастного случая. Я хотела нагнуться и опрокинулась набок. Ударилась головой о край раковины, на секунду потеряла сознание, а потом никак не могла подняться. Когда открыла глаза, почувствовала, что лежу в луже ледяной мочи. Ночная рубашка облепила тело, как старая кожа, которую я приготовилась сбросить. Было холодно, стыдно и страшно. Неужели вот так я и окончу свои дни – на полу в кухне, описанная с головы до ног? Обнаружила меня Женевьев, соседка, которая пришла прибраться. Несмотря на мои протесты, она вызвала скорую и сообщила Антуану. Он устроил из этого настоящий переполох, его было не остановить. Необходимо срочно найти «решение», нельзя «рисковать». Он всегда таким был, мой сынок. С самого раннего детства. Серьезный и внимательный к другим, он заодно опасался всех катастроф, которые в любой момент могли свалиться на голову и ему самому.

Вот почему я на него не сержусь. Вот почему согласилась приехать сюда. Он из-за всего беспокоится, а я не хочу ни для кого становиться причиной для беспокойства.

Над кроватью в стене – встроенный шкаф, на нижних полках – книги. Напротив – гардероб из «Икеи» (мой толстяк нормандец ни за что не втиснулся бы в такую крошечную комнатенку) и мой комод, на который поставили новенький телевизор с плоским экраном.

– Нравится? – спросил сын таким дрожащим голосом, будто в него добавили желатина.

Телевизор был сюрпризом, его доставили в то же утро. Сын суетился, открывал чемоданы, вынимал мои безделушки.

– Ты видела, я развесил твои фотографии.

Целая стена была занята снимками, большинство – изображения его самого в разные периоды жизни. Его дочь Леан. Мои правнуки. Сама я была только на двух фото: на одном – с моим дорогим Леоном, а на другом – с котом Репейником на коленях. Обычно я стою по другую сторону объектива.

Антуан сгреб все фотографии, которые нашел у меня дома, и обклеил здесь ими каждый свободный миллиметр стены. Как будто хотел законопатить все щели, чтобы моя жизнь полностью сосредоточилась в этом тесном пространстве.

– Антуан, – сказала я, преодолев спазм в горле. – Посмотри на меня.

Он наконец остановился и, будто спотыкаясь, произнес:

– Мамочка, я понимаю, как это тяжело…

Глаза его стали необыкновенно большими. Он решил, что мне будет здесь лучше, потому что очень за меня беспокоился, а теперь он беспокоился из-за того, что мне может здесь не понравиться.

И вот я сделала то, что делает любая мать, когда хочет успокоить испугавшегося ребенка. Я его обманула.

– Ничего тяжелого в этом нет. Просто новый этап, который нужно пройти. Мне будет здесь очень хорошо.

Глава 3. Улыбки-бумеранги

Первые дни я только наблюдала за другими и старалась никому не мешать.

– Пока ты должна просто смотреть, – сказала Снежная королева. – Смотреть и учиться.

Сиделку, которая встретила меня в первый день, на самом деле зовут Патрисия. Она тогда окинула меня оценивающим взглядом и, похоже, не сочла заслуживающей доверия.

Чтобы заставить ее изменить мнение, я постаралась стать совсем маленькой и незаметной, а это задача не из легких, когда ты выше большинства людей на целую голову. Патрисия поручала мне разные увлекательные задания – как, например, мытье полов и выбрасывание отходов с тележек. Благодаря этому я узнала, что, прежде чем открыть большой мусорный бак, надо набрать в легкие воздуха и задержать дыхание, иначе получишь поток вони прямо в лицо. А еще, если вам интересно, когда разбираешь тележку после ухода за больным, там подгузники и использованные влажные салфетки, так что аромат тоже не божественный.

Я наводила порядок в комнатах, выставляла еду на подносы, накрывала на стол и убирала со стола, застилала каталки. К счастью, мы с моим синим париком были настроены гиперрешительно, так что я ни разу ни на что не пожаловалась.

Что мне действительно давалось тяжело, так это смотреть на стариков и не иметь возможности с ними разговаривать. Патрисия строго-настрого приказала ни во что не вмешиваться. Я «осваивалась». Я обошла все учреждение, увидела большинство резидентов, но возможности сказать им хоть слово у меня не было. Я просто стояла в своих желтых кроксах и молча прислушивалась к тому, как мельница в голове безостановочно мелет слова. Я чувствовала себя гвардейцем у Букингемского дворца. Ну ладно, это я, конечно, загнула. Я все-таки не совсем столбом стояла, мне можно было говорить «Здравствуйте, мадам» и «До свидания, месье», и к тому же я улыбалась.

У меня, кстати, по этому поводу есть одна теория. Я уверена, что улыбка – это как бы такой бумеранг: когда отправляешь ее кому-то, она к тебе возвращается. И хотя это не всегда работает, мне все равно приятно так думать. В общем, я стояла и пачками рассылала всем эти свои улыбки, и многие даже бросали мне их обратно.

Когда заходишь в очередную комнату, ритуал каждый раз один и тот же.

– Это практикантка, она здесь на учебе, – с порога объявляет Патрисия, не дав мне представиться.

А потом спрашивает:

– Ничего, если она посмотрит?

Ответа она, впрочем, не дожидается.

В большинстве случае старушки сами тоже на меня таращатся, так что все честно. Некоторые смотрят удивленно, а кто-то даже встревоженно. Думаю, это волосы производят на них такое впечатление. Другие, более любопытные, разглядывают меня потихоньку, чтобы я не заметила. Многие тут же обо мне забывают, не обращают внимания, как будто я невидимая. Они печально смотрят куда-то в пустоту все время, пока их моют или помогают им поесть. Интересно, они делают как я – мысленно придумывают разные истории – или по-настоящему не понимают, что происходит, потому что слишком глубоко погрузились в себя?

На четвертый день произошла смена бригад, и я познакомилась с Лили.

– Привет, – сказала она, протягивая руку. – Теперь тобой я буду руководить.

Она меня старше лет на десять, не больше, могла бы быть моей сестрой. Невысокая, с короткой стрижкой и очками в зеленой пластиковой оправе. Она уже выходила из раздевалки и вдруг бросила:

– Классный цвет волос.

Я сразу поняла, что мы сработаемся. Поскорее натянула халат и, не говоря ни слова, последовала за Лили. Она постучалась в дверь к одной из подопечных и тут же направилась к окну.

– Здравствуйте, мадам Боссон! Скоро завтрак. Я пришла с Маргерит, это наша новая практикантка, сегодня она будет весь день меня сопровождать.

Я шепотом поздоровалась и забилась в угол – стояла там все время, пока Лили поднимала жалюзи.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Ну, эм-м… Смотрю.

Она нахмурила лоб, и тут ее лицо прояснилось:

– А! Ты раньше была в паре с Патрисией, да?

– Да…

Лили рассмеялась, и комнату залило светом – одновременно с солнечными лучами, которые она впустила в окно.

– Подойди-ка, поможешь мне отвести мадам Боссон в ванную. А потом мы сменим ей постельное белье и проводим в столовую.

Полетт Боссон была огромна. Она восседала на кровати подобно статуе Будды. Лили взяла старушку за руку и поискала глазами ее взгляд.

– Мадам Боссон, если не возражаете, мы сейчас покажем Маргерит, как это делается, чтобы потом она могла управляться сама.

– Вперед! – воскликнула бабуля, улыбнувшись ртом без единого зуба.

– Итак, сначала поднимаешь подопечного повыше, он может тебе помочь, ухватившись вот за эту перекладину. Потом одну свою руку заводишь за спину пациента и крепко давишь ладонью на противоположное плечо.

Затем Лили ухватила мадам Боссон за колено и перевернула. И вот бабушка уже сидит на краю постели – с таким триумфальным видом, как будто только что сквозь снежный буран взошла на Эверест.

– Вот видишь, – сказала Лили. – Ничего сложного. Только обязательно сама ноги сгибай в коленях, чтобы поберечь спину, а то к концу дня она начнет отваливаться, если сразу не выработать правильных привычек.

Пока Лили мыла мадам Боссон, та не переставая шутила, и я себя почувствовала почти в своей тарелке. Глаз я не отводила, но все-таки меня очень тревожил вопрос, смогу ли я это делать сама.

Первая половина дня промчалась со скоростью света. Лили привлекала меня к выполнению всех задач и показывала гораздо больше, чем просто механическую последовательность действий. Она сразу дала понять, что доверяет мне. Конечно, я все делала медленно и неуклюже, но знала, что с каждой новой попыткой буду справляться лучше. Домой я в тот вечер вернулась в ужасно странном состоянии. Выжатая как лимон, но при этом исполненная какой-то незнакомой решимости. Я повалилась на кровать, взяла мамину фотографию и прижала ее к груди. Впервые после Аварии я не чувствовала себя пустой ракушкой, которая бессмысленно болтается туда-сюда по волнам.

Я чувствовала себя полезной, на своем месте.

Глава 4. Цветочные имена

Я отвернулась к окну, настроение пасмурное. Взгляд теряется где-то там, за воротами, и даже дальше – за рельсами железной дороги. Сегодня поездов почти нет, да и те, что есть, – товарные.

Я представляю, какой была моя жизнь до.

Конечно, я больше не вспоминаю ту энергичную женщину, какой была раньше, ее нет уже очень давно. Я думаю всего лишь о последних годах, о ритме дней, медленном и надежном. Вызываю в памяти образы того ушедшего времени. Перед глазами проносятся картинки, мимолетные и многочисленные, будто хайку, японские стихи, которые я так люблю.

Утренний кофе и кот, сидящий рядом в ожидании, пока я его накормлю.

Рев старого пылесоса Женевьев.

Как она болтает, разогревая мне обед.

Газета, над которой я засыпаю, пока Репейник лежит, свернувшись у меня на коленях.

Сад, я совсем перестала за ним ухаживать; запахи земли.

Птицы, что щебечут в бамбуке, подступившем к самому дому.

Высокая слива, под которой я люблю сидеть и думать о том, какое хорошее варенье получится в этом году.

А здесь время течет по-другому. Я постоянно чувствую усталость и много сплю. Мир выглядит иначе: такое ощущение, будто я наблюдаю за ним откуда-то снаружи.

Другие суетятся, с деловитым видом входят и выходят из своих комнат. У них каждая минута на счету. А я все время тут. Я жду.

Я как будто сошла с карусели, а она продолжает вертеться без меня.

Сегодня, как и каждое утро, в дверь постучали ровно в семь тридцать.

– Здравствуйте, мадам Флоран, пора просыпаться.

Это была не та суровая женщина, которая командовала тут всю неделю. На кармане халата написано «Лили», и я вспомнила, что виделась с этой сиделкой в самый первый день. Девчонка, длинноногая, как фламинго, подняла жалюзи. Халат едва доходил ей до коленей, но в глаза бросалось не это, а два цветных пятна. Ярко-желтые сабо, украшенные ромашкой, и синие волосы.

«Молодежь уже не знает, что бы еще придумать, чтобы их заметили», – подумала я.

Бледной кожей и челкой, скрывающей лоб до самых бровей, девочка напомнила мне персонажей из японских альбомов, которые любила читать моя внучка, когда приезжала погостить. Я все никак не могла понять, что такого она в них находит; по-моему, начинать эти книжки полагалось с конца.

– Хорошо выспались, мадам Флоран?

Сиделка разговаривала со мной как с трехлеткой, поэтому я в ответ буркнула что-то невнятное. Она как ни в чем не бывало продолжила безмятежно болтать. Малышка, которую звали Маргерит, помогла мне встать. Ужасно не хочется признаваться, но без подмоги мне это уже не осилить.

Едва я встала с постели, как тут же проснулась боль в спине. Покатилась от шеи к ногам, отдаваясь в каждом нервном окончании. Я поморщилась и направилась в уборную.

– Может, вам помочь, мадам Флоран? – спросила девочка.

Я сердито мотнула головой. Не знаю, что меня разозлило сильнее – то, что она смеет мне такое предлагать, или то, что помощь мне и в самом деле не помешала бы.

– Уж наверное поссать я как-нибудь смогу сама!

Слова вырвались внезапно, я не успела их удержать, – твердые, как пули. Щеки у молоденькой девушки вмиг покраснели, она стиснула губы. Я закрыла за собой дверь уборной и с трудом уселась, вцепившись в поручень, который тут специально прикручен.

Подумала о том, что становлюсь злой.

Когда я вышла, сиделки сменили белье на кровати и вовсю болтали. Маргерит украдкой посмотрела на меня, робко улыбнулась. Я разглядела там, под синими волосами, совсем еще маленькую девочку, и мне стало за себя стыдно.

– Проводить вас в ванную? – предложила она, но на самом деле это был никакой не вопрос.

Мне хотелось опять послать ее куда подальше. Но я прикусила язык и позволила ей постоять рядом, пока я моюсь.

– Очень хорошо! – похвалила она меня, протягивая полотенце.

Подумаешь, подвиг!

Вообще-то я тоже всегда считала, что доброта – это очень важно. Когда поправляла ученика, обязательно находила, за что его похвалить, вместо того чтобы указывать на одни только ошибки. Поэтому я взяла себя в руки и ничего не сказала. Она старалась как могла, а я усложняла ей задачу. Просто уж очень это унизительно – прибегать к чьей-то помощи в таком интимном деле, как туалет. Я не злилась: я сгорала от стыда. И она тут была ни при чем.

Лили разложила на кровати одежду, которую я выбрала.

– Дальше вы справитесь без нас. Мы пойдем, а вы спокойно одевайтесь, хорошо?

Я молча кивнула, а она заглянула в карточку.

– Вижу, вы предпочитаете завтракать в комнате. Если вдруг передумаете и захотите спуститься в столовую, нажмите на звонок.

Я ничего не ответила. Снова отвернулась к окну и смотрела на рельсы. Если они считают, что я еще в состоянии самостоятельно одеться, значит, я, наверное, и позавтракать могу в тишине и покое.

– Увидимся, мадам Флоран, – бросила Лили, направившись к двери.

Младшая не сдвинулась с места. Она вглядывалась в меня своими темными глазами, будто безмолвно спрашивая: «Что такое? Что-нибудь не так?»

А она упрямая, эта малышка. Возможно, со временем из нее получится прекрасная сиделка. Пока же мне совсем не хотелось разговаривать. Да и к чему? Я застряла в этой тюрьме на веки вечные, и никому нет до меня дела.

Даже моему коту.

– Маргерит! – позвали из коридора.

Она не сводила с меня глаз и всё не решалась уйти. Наконец нагнулась ко мне и сделала вид, будто поправляет букет на тумбочке.

– Виолетт, – прошептала она. – Вы заметили, что нас обеих зовут именами цветов?[4] Забавно, правда?

И она вышла из комнаты, оставив после себя аромат ванили.

Глава 5. Соблюдать дистанцию

Я начинаю входить в ритм, но по утрам это просто жесть. Из кровати себя вытаскиваю в пять утра, чтобы успеть на автобус в пять сорок пять, а потом всю дорогу в автобусе еле держусь, чтобы не уснуть. Вчера пришлось зевнуть раз сто, глаза закрывались. А от автовокзала до «Бель-Эйр» еще минут десять пешком. Замотаюсь в шарф почти с головы до ног и иду на автопилоте.

Синий парик сменила на светло-каштановый. Каре до подбородка, просто и практично. Я заметила, что старичков этот цвет меньше шокирует. Даю им время ко мне попривыкнуть, приручаю.

В шесть тридцать начинается смена, и нужно быть в полной боевой готовности. Сначала – прием дежурства: те, кто ишачил всю ночь, передают пост следующим. И дальше уже ни минуты отдыха. Побудка, умывание, помощь с туалетом лежачим, завтрак, обход всех комнат, вниз в столовую, обед (помочь тем, кто сам есть не может), обратно в комнаты – укладывать всех на послеобеденный сон, сдача дежурства.

И так без конца по кругу.

Я пыталась вспомнить разочарование, которое испытывала в первые дни, когда ничего не делала, а только смотрела. Как же давно это было! Теперь-то у меня ноги чуть ли не дымились от того, с какой скоростью приходилось носиться туда-сюда всю смену.

В то утро я помогала Патрисии с ее пятнадцатью подопечными, из которых десять – лежачие. Я решила проявить инициативу и – была не была! – спросила у нее, можно ли мне самой помыть одного лежачего господина. Месье Пупляра, 94 года по счетчику, весом не больше пятидесяти килограммов. Она кивнула, и я приготовила тележку для мытья, положила туда все необходимое. И повторяла себе под нос, как мантру: «Нежность и эффективность».

– Не забывай предупреждать его обо всем, что собираешься делать, – напомнила Патрисия. – И не забывай про стыдливость.

Стыдливость.

Интересно, чью – этого тощего старика со сморщенной кожей или мою собственную?

На мгновение меня прямо парализовало. Абсолютная паника. Я подумала: «Нет, ни за что не смогу!» – и через секунду: «Какого черта я здесь вообще делаю?» Но резкий голос сиделки привел меня в чувство:

– Маргерит! Ты что, заснула?

И тогда я сказала себе, что, если не смогу принять эту реальность, мне здесь действительно не место. Сделала глубокий вдох и принялась объяснять дедуле, что сейчас буду его мыть. Если вода вдруг слишком холодная, или слишком горячая, или если где-то больно, пускай обязательно мне скажет.

Он никак не отреагировал.

Медленными и мягкими движениями я накрыла его до пояса простыней и намочила варежку-мочалку. Стала нежно протирать ему лицо, а он тем временем не мигая смотрел в потолок. Будто замкнулся внутри себя, окопался и спрятался в убежище, куда не добивали никакие ощущения.

Омывая высохшее тело, я думала о том, что ведь это мог бы быть мой дедушка, который давно умер. Под совершенно белой кожей пульсировали вздувшиеся вены, а взгляд поблек: ни за что не догадаешься, что там за ним скрывается.

– Давай скорее! – поторопила Патрисия. – Нам еще четверых полностью помыть и двоих частично.

Я не ответила, но увидела, что ее замечание не осталось незамеченным. Старик перевел взгляд на меня, в потускневших глазах блеснула веселая искорка.

– Вообще-то юная барышня занята – не отвлекайте ее от общения со стариком-развалюхой.

Патрисия не нашлась что ответить.

– Не такая уж и юная, – поправила я его. – Скоро восемнадцать.

– А, ну тогда совсем другое дело!

Он не скрывая насмехался надо мной, но зато меня вроде отпустило.

Я промокнула кожу-да-кости полотенцем, и Патрисия помогла мне дедулю одеть. Он потянулся к тумбочке и знаком попросил меня выдвинуть ящик.

– Там блокнотик, подайте-ка.

Я вытащила блокнот, потертый от долгого использования, с крошечным карандашиком, прикрепленным сбоку резинкой.

– Не будете ли вы так любезны назвать мне дату своего рождения? – попросил он, открывая блокнот на чистой странице.

– Весной, – ответила я. – Пятого мая.

Он неровным почерком записал мое имя и дату рождения. Патрисия вздохнула – достаточно громко, чтобы услышали и я, и месье Пупляр. Я расчесала его поредевшие волосы и пошла в ванную. Я еще раньше заметила там рядом с раковиной флакон одеколона. Патрисия уже толкала тележку к выходу, и тут я подхватила флакон.

– Мы не уйдем без заключительного штриха! – воскликнула я, пшикнула из флакона себе на ладонь и от души похлопала месье Пупляра по шее.

В чистом свитере, слегка помятом, и с волосами, расчесанными на боковой пробор, он стал похож на мальчишку, только с морщинами. Патрисия ждала меня с недовольным видом. Я поскорее вышла, но перед тем, как закрыть за собой дверь, подмигнула дедуле, и тот тихонько рассмеялся. Он попытался подмигнуть мне в ответ, но вышло так себе. Ничего, главное – намерение.

После этого Патрисия стала еще холоднее, чем обычно. Даже немного меня проработала. Нельзя терять время зря, каждая минута дорога, и теперь по моей вине мы выбились из графика.

– Неужели непонятно, как важна в нашей работе эффективность? Мы не можем себе позволить часами болтать с подопечными – как мы тогда все успеем? К тому же… – Она понизила голос. – Надо соблюдать дистанцию. Вот увидишь, это самый ценный совет из всех, что я могу тебе дать.

Она остановилась посреди коридора и посмотрела на меня со значением:

– Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я пробормотала, что понимаю, но это было неправдой. Я не понимала. Почему у нас нет времени на то, чтобы поговорить с подопечными? А этот бред про дистанцию… Мы же, в конце концов, не роботы! Разве можно совершать настолько интимную процедуру, как мытье, и не установить с человеком дружеского контакта? Я проглотила свои мысли и решила, что завтра надену парик блонд. Превращусь в кудрявую медовую блондинку с небрежной косой до середины спины.

Мед – чтобы быть ласковой, а кудри – чтобы не забывать делать все только так, как я хочу.

Глава 6. Черный кот – к несчастью

Аппетит пропал напрочь. Комок, вставший в горле, проскользнул вниз – в желудок. А какая уж тут еда, когда желудок заполнен комом?

Вчера вечером, как всегда по воскресеньям, звонил Антуан.

– Как ты? Все хорошо?

Его голос показался мне невозможно далеким, не знаю, дело в большом расстоянии или во мне – в том, что я уже где-то не здесь.

– Да, все хорошо.

Но он хотел знать наверняка:

– Точно хорошо?

У меня не было сил сочинять, как проходят здесь мои дни. Медсестра, которая вчера приходила измерить давление, отчитала меня, как ребенка. «Мадам Флоран, вам нужно есть, нельзя себя так распускать!» Я дождалась, пока буря уляжется: знай она, скольких учеников я за свою жизнь сама отругала, поняла бы, что меня так просто не проймешь. Пообещала ей, что постараюсь. Сказала то, что она хотела услышать.

В конце концов я все-таки задала Антуану вопрос, который меня беспокоил. Кляла себя за то, что не спросила раньше.

– Новостей нет? Он не вернулся?

Смешно, наверное, так переживать из-за кота. Голос Антуана стал как будто еще бесцветнее.

– Нет, – ответил он и сделал выразительную паузу. – Мама, он, может быть, вообще не вернется.

Я не стала спорить. Я знаю, о чем он думает. О том, что в каком-то смысле именно из-за кота я тогда упала. Поскользнулась на ровном месте, когда нагнулась, чтобы поставить на пол его миску.

Но Антуан ошибается.

Он не знает, что за последний год я уже несколько раз так заваливалась. Вот вроде только что стояла и все было нормально, а через секунду лежу на полу. Ну и ничего страшного. Надо просто подождать, пока контуры предметов снова станут четче, и можно потихоньку подниматься. Синяки на руках прятала под длинными рукавами, так что никто и не догадывался. Старушки ведь вечно мерзнут.

Репейник сбежал в день переезда. Антуан приехал, чтобы помочь мне определиться с тем, что брать с собой в «Бель-Эйр». У меня от одного только взгляда на вещи, упакованные в коробки, сердце переворачивалось. Вся моя жизнь – в нескольких картонных коробках. Остальное – мебель, книги, цветы в горшках – я взять с собой не могла. Мало места. Ну а тут еще и кот пропал – чтобы уж все сразу.

Антуан пытался меня утешить. Соседка Женевьев обещала позаботиться о коте, как только он объявится. Она вот уже несколько лет вела в моем доме хозяйство. Немного болтливая, но зато сердце доброе, и я знала, что она сдержит слово.

Когда я уезжала, дом стал почти нежилым. Репейник так и не вернулся. Я сказала себе: «Ну что ж, его, по крайней мере, никто не отправляет в хоспис».

Но все равно очень жаль, что я не смогла с ним попрощаться.

Мне вспомнился тот день, когда я его подобрала. Я тогда пошла вынести мусор, предназначенный для переработки, и вдруг услышала плач младенца. Так мне сначала показалось – будто младенец плачет. Я порылась в желтом мусорном баке, из которого доносился звук, и тут увидела его – в обувной коробке. Маленький дрожащий комочек, нежный как шелк. Не представляю, кто мог такое сделать. Я где-то читала, что от черных котов часто избавляются. Якобы они приносят несчастье. Но я не суеверна. Ни секунды не раздумывая, взяла коробку и внесла в дом. По-моему, все несчастья – как раз от тех, кто способен выбросить животное на помойку.

Потом я сунула коробку в велосипедную корзину, котенок лежал там, завернутый в одеяло. Я крутила педали и думала, что долго он не продержится, а я просто выжившая из ума старуха, раз так ради него стараюсь. Ветеринар сказал, что это мальчик, весит восемьсот граммов и до утра, скорее всего, не доживет. Посоветовал кормить его из шприца молочной смесью, и я ушла с коробкой под мышкой, со средствами от блох и от глистов и с кошельком, который стал гораздо легче, чем прежде. Несколько недель я вскармливала котенка, как новорожденного младенца. Скоро он окреп и теперь повсюду ходил за мною словно тень. Я говорила: «Ну надо же, прилип как репей!» – да так имя к нему и прицепилось. И месяца не прошло, как он уже носился по всему дому и драл когтями большое кресло – то, что перед камином. Вечером, стоило мне прилечь, чтобы почитать, он тут же усаживался прямо на раскрытую книгу. Я его тогда гладила, и он устраивался за подушкой рядом с моей головой и урчал там, пока я не усну.

Это было у нас что-то вроде ритуала.

С тех пор как я переехала сюда, мне очень трудно засыпать. Скучаю по его урчанию, и место за подушкой кажется слишком пустым.

Я каждый день звоню Женевьев и спрашиваю, не вернулся ли Репейник. Она пытается меня успокоить. Она его не видела, но мисочка с кормом, которую она оставляет за домом, каждое утро оказывается пустой. «Виолетт, не волнуйтесь, он вернется», – обещает она и сразу же меняет тему разговора. У нее ведь всегда так много новостей.

Но вот уже неделя, как мисочка с кормом стоит нетронутой.

– Тебе надо свыкнуться с мыслью, что он больше не придет, – осторожно проговорил Антуан.

Интересно, что означает эта перифраза, скругляющая слова, будто реальность чересчур уродлива или жестока, чтобы озвучивать ее как есть?

«Он больше не придет».

Это означает, что он мертв? Довел себя до голодной смерти? Попал под машину или просто ушел, потому что я оставила его одного в доме со всей этой громоздкой мебелью?

Антуан сменил тему. На работе у него сейчас все непросто, но команда вроде мотивированная, так что он надеется довольно быстро добиться результатов. Он инженер и часто уезжает за границу. Лично мне кажется, что из-за этого у них брак и распался. Я сама теперь его почти не вижу. Ну ладно, в конце концов, мы же не для себя детей рожаем. Думаю, он счастлив, и мне этого достаточно.

Я слушала, как он говорит о работе, о своих внуках (я стала прабабушкой уже три раза), и думала, что у него все в порядке. Жизнь идет себе потихоньку своим чередом, без меня. Когда я положила трубку, она показалась мне ужасно тяжелой. Я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, скудные и горькие, и в гневе их утерла. Не может быть и речи о том, чтобы заплакать. Я никогда не плачу.

Когда сиделка вкатила тележку с едой, я увидела, что это та, малышка. Я ее узнала, хотя она и была с другими волосами. Чудно´, если вдуматься, носить парик в таком возрасте. Впрочем, новая прическа мне больше нравится, так лицо помягче. Она была бы даже хорошенькой, если бы не была настолько тощей. Вообще-то Маргерит напоминает мне скорее не маргаритку, а стрелицию. Это очень яркий цветок на длинном стебле. Его еще называют «райской птицей», такой он красивый.

Малышка поставила поднос на прикроватный столик и пожелала мне приятного аппетита. Я буркнула под нос «спасибо» и тут же попрощалась, но она не сдвинулась с места. Посоветовала мне есть осторожно, суп горячий, и я поняла, что она не уходит, потому что хочет убедиться, что я стану есть. Я поднесла ложку ко рту, суп действительно был горячий и к тому же безвкусный, я невольно поморщилась.

– Пресно? Согласна, без соли отстой, – сказала она и, пробежав глазами мою карточку, сообщила: – Противопоказаний нет.

После чего порылась в недрах тележки и протянула мне пакетик соли – с таким видом, как будто вручает билет на гастрономический ужин.

– Я люблю, когда еще и с перцем, – проговорила я.

Не хотелось капризничать, но я всегда предпочитала острые блюда. Пряности и все, от чего щиплет в горле. Маргерит дала мне другой пакетик, и я почувствовала, что теперь обязана проглотить хотя бы несколько ложек. Малышка вроде осталась довольна. Возможно, она из тех, кто считает, что сытый желудок избавляет от печали.

– Вам не хочется спуститься в столовую к остальным?

Я положила ложку. Ей мало того, что я силой заталкиваю в себя пищу?

– Мне больше нравится одной, – буркнула я.

Она молча посмотрела на меня, как будто дожидаясь продолжения.

– О чем мне с ними разговаривать? – попыталась я придумать оправдание.

– Но ведь вы их даже не знаете!

– Директриса меня им представила – еще в первый день. Там один мужчина послал мне воздушный поцелуй.

Малышка прыснула, прикрыв рот рукой.

– Вы ему понравились, как круто!

Я надула губы. Можно было взглянуть на вещи и под таким углом. Девочка задумчиво разглядывала фотографию Репейника.

– Какой красивый у вас кот.

Она медленно прочитала вслух стихотворение, которое я переписала и повесила под фотографией.

• Кончается год.
• Уютно свернулась кошка
• У меня на коленях…[5]

– Это хайку, – пояснила я.

Вид у Маргерит был мечтательный, и она, будто насквозь пропитавшись стихотворением, направила тележку к выходу.

«А она необычная, эта девочка, – подумала я. – И к тому же очень добрая, ведь он далеко не красавец, мой Репейник».

Жирный суп тяжестью лег в желудок.

– Он пропал.

Слова сорвались с моих губ прежде, чем мозг успел отдать приказ молчать.

«Не забывай, старуха, – напомнила я себе, – жаловаться нельзя».

Малышка развернула тележку и через секунду уже сидела на краю кровати, совершенно не беспокоясь о том, не оскорбит ли меня такая фамильярность.

– Расскажите, – попросила она и перекинула косу на плечо, устраиваясь поудобнее.

И поскольку эта почти незнакомая девочка, которая не прожила еще и четверти моих лет, была тут и слушала меня, я взяла и выложила перед ней всю свою тревогу, как сваливают со спины на землю тяжелую сумку.

Глава 7. Златовласка

Я двигалась по маршруту, проложенному в телефоне, и прошла уже больше девятисот метров.

Сен-Мишель-де-Воланжи. Я даже названия этой глухомани раньше не слышала, а теперь вот ввела в телефон, и оказалось, что это не так уж и далеко от моего дома. Погода была такая, в какую хороший человек собаку на улицу не выгонит, и я все спрашивала себя, какого черта здесь делаю. Было ясно как день, что кошара сбежал окончательно и я только бессмысленно проезжу туда-обратно.

«Пф, подумаешь, каких-то пятнадцать минут автобусом», – приободряла я себя. Вот только холод стоял прямо полярный, и, несмотря на две пары носков, ноги у меня напрочь заледенели.

В голове все звучал голос Патрисии: «Ты должна сохранять дистанцию и ни к кому не привязываться».

Я делала все с точностью до наоборот.

Когда я впервые увидела мадам Флоран, она только-только приехала в «Бель-Эйр». Она тогда была похожа на заключенную, которая не может понять, что же такого натворила, чтобы здесь очутиться. Иногда она ворчала, но не очень часто. Все время сидела одна у себя в комнате и смотрела в окно, и глаза такие, как будто она конца света ждет или вроде того. Ну и, в общем, когда она вдруг решила мне довериться, я не могла поступить по-другому.

Я дрожала под толстой курткой и думала: «Да ладно, это ведь быстро. Просто заеду и посмотрю, как обещала, не бродит ли эта скотина где-нибудь поблизости».

Вдруг брякнул айфон.

Жюстин: Че как?

Я: Иду ловить призраков.

Жюстин: Опять с бабулями?

Я не ответила. Жюстин классная, но тут она просто не врубается.

Я познакомилась с Жюстин через несколько месяцев после Аварии, в первый день учебы, когда мы только перешли в лицей. Я сидела одна на предпоследнем ряду. Слушала, как учитель рассказывает, что нам придется усиленно работать, чтобы успешно закончить этот год, – обычная проповедь. Через пять минут я слушать перестала. Жюстин явилась с опозданием, вся из себя в черной кожаной куртке, с пирсингом, извиняться и не подумала. Уж такой она человек – ни в чем не видит проблем: ни в парнях, ни в родителях, ни вообще в жизни. «Зачем грузиться тем, что будет завтра? Важно только то, что сегодня», – вот ее философия.

В тот день она села со мной и решила, что мы будем подругами. Спустя какое-то время я ее спросила почему. Она пожала плечами и сказала: «Место было свободное». Лично я уверена, что дело в моем парике. Я тогда была в синем, он у меня талисман, если куда-то прихожу в первый раз. Из-за парика она наверняка решила, что мы с ней похожи. Я такая в стиле «отвалите от меня», она – в готическом прикиде. Но она, конечно, промахнулась по полной программе. Она, когда чувствует угрозу, смеется и отвешивает какую-нибудь мерзкую шутку. А я – кусаюсь. Жюстин говорит, я – натуральный питбуль.

Весь первый семестр мы прогуливали. Ходили на пустырь за городской стадион. Садились по-турецки, пили пиво, купленное в «Монопри»[6], и чувствовали себя ужасно взрослыми. Замечательно пинали балду.

Родителя моего вызвали в школу: надо было переводиться на другую программу[7].

– Что ты хочешь делать? – спросил он меня.

– Не знаю, – сказала я со вздохом. – Мне по барабану.

Это было правдой. От меня осталась лишь оболочка, пустая кожа, не способная испытывать эмоции. Внутри – ничего.

Папа потащил меня на ярмарку профессий. Изо всех сил старался, чтобы я определилась, останавливался перед каждым стендом, задавал вопросы. Мне хотелось исчезнуть.

И тут я увидела плакат о профессии сиделки. Девушки в белых халатах суетились в чистых светлых комнатах, у больных был очень довольный вид. Сиделка с идеально уложенными волосами стояла, опустив руку на плечо дедули, и тот улыбался – прямо как в кино. Меня эта фотография жутко взбесила. Ясно же было, что он несчастен, этот старикан.

– Вот что я хочу делать, – сказала я, кивнув на плакат.

И стала делать именно это.

С Жюстин нам пришлось разделиться. Она тоже сменила направление, выбрала технический профиль. У нее в классе только две девочки, но ей все равно. А я оказалась с кучей счастливых девиц, которые мечтают работать с детишками, но с учетом моей прошлогодней трагедии я тут, конечно, выбиваюсь из коллектива. А с Жюстин мы все равно остались подругами. Возможно, все дело в том, что наши различия идеально друг друга дополняют.

Короче говоря, мне неохота было ей объяснять, почему я болтаюсь полдня неизвестно где вместо того, чтобы тусоваться с ней. Я быстро набрала в телефоне: «Важное дело. Потом напишу», – и выключила звук, чтобы больше не отвлекаться.

Навигатор сообщил: «Вы прибыли в пункт назначения», но я уже и сама узнала домик. Мадам Флоран показывала мне фотографию, правда, сейчас ставни были закрыты. Крыльцо заросло сорняками, и, когда я потянула ржавую калитку, та заскрипела. Вытянутым в высоту фасадом, похожим на обиженное лицо, дом напоминал свою хозяйку. Я пошла через двор, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что никто не примет меня за взломщика. Впрочем, я зря беспокоилась: на улице не было ни души. Казалось, в этой дыре вообще никто не живет. Может, здесь все давно умерли, очень уж было похоже на декорации для фильма ужасов.

Я завернула за дом и увидела перед закрытой кошачьей дверкой миску для корма. Она была полная. Репейник явно удрал, и я только зря проездила. От досады мне захотелось как можно скорее отсюда свалить, но тут перед глазами возник образ моей старушки. Ладно, раз я все равно здесь, можно и в дом войти.

Я вставила ключ в замок и немного надавила на ручку, как учила мадам Флоран. Внутри пахло затхлостью и немного плесенью, так что, несмотря на холод, я приоткрыла окно. В доме стояла мертвая тишина, но страшно мне не было. Наоборот, показалось, что это очень круто – оказаться в таком тихом месте, где нет соседских квартир: никто не хлопает дверью, не спускает воду в унитазе и не включает музыку на полную мощь.

Я медленно обошла комнаты: все здесь будто замерло в ожидании возвращения Виолетт Флоран.

– Мы забрали то, что я смогла увезти, то есть почти ничего, – рассказывала она мне. – От остального сын избавится, как только дом будет продан.

Я молчала, но она все равно бросилась защищать сына.

– Антуан вообще-то хотел немного подождать… с продажей дома. Это я его уговорила не затягивать и выставлять дом сразу. Если удастся продать по хорошей цене, я не буду для него обузой. И потом… какой смысл его сохранять? Ведь всем известно, что те, кто попадает сюда, уже не возвращаются.

Она не мигая смотрела вдаль перед собой, как будто видела там что-то такое, чего я разглядеть не могла.

– И зачем я все это рассказываю? Очень вам нужно тратить время на старую развалину!

Я помотала головой:

– Во-первых, как хочу, так время и трачу. А во‐вторых, дайте мне адрес, я поеду и сама посмотрю, что там.

Я почувствовала на руке ее холодную ладонь – и вот я уже связана обещанием.

– Если увижу его, скажу вам. А если его действительно нигде нет, мы расклеим объявления, разместим информацию в соцсетях – есть куча способов его найти! В общем, перестанем мотать себе нервы и начнем действовать.

Вот что привело меня в этот мрачный дом и заставило морозить себе задницу.

Я вернулась в кухню и отперла кошачью дверку. Стол был покрыт клеенкой. В одном месте цветочный узор почти полностью вытерся – и я представила себе, как моя старушка протирает тряпкой свой уголок стола, единственный, которым пользовалась, потому что ела она одна и напротив нее никто не сидел. Я пробормотала: «Я тут с ума сойду», – и пошла немного посидеть в гостиной. Старомодный диван был придвинут вплотную к большому креслу, наполовину скрытому под пушистым пледом. Куда лучше сесть? Я выбрала кресло и съежилась под пледом, потому что теперь, без движения, стало уже совсем холодно. «Вот опять ты вляпалась черт знает во что!» – подумала я, но с места не сдвинулась. Полчаса, даю себе только полчаса. Если он за это время не явится, ухожу.

Я закрыла глаза, оглушенная тяжелой тишиной, которая укрыла меня еще надежнее, чем пушистый плед. Я и не заметила, как задремала прямо в кресле, в котором до меня дремали, наверное, бесчисленное количество раз.

Глава 8. Незваный гость

Когда я проснулась, за окном было темно. С каждым выдохом изо рта вырывалось облачко пара. Чувствуя, что промерзла насквозь, я достала телефон – взглянуть на время. Час, я проспала целый час! Скоро вернется папа – представляю, что он устроит, если обнаружит, что меня до сих пор нет. Я вскочила с кресла, сбросив с себя плед. Плед тихонько пискнул. Я осторожно приподняла край и обнаружила под ним костлявого и грязного кота, совсем не похожего на откормленного котяру, чья фотография висит на стене у мадам Флоран.

И все-таки это был он, и он взирал на меня с негодованием.

– Репейник! Иди сюда, Репей, не бойся!

Надо было его поймать – решить эту проблему и поскорее вернуться домой.

Сейчас кот совершенно не соответствовал своему прозвищу. Весь взъерошенный и с прижатыми ушами, он забился в угол под креслом, сверлил меня зелеными глазами, и из его приоткрытой пасти вырывалось еле слышное рычание.

Я решила пойти на хитрость. Не пытаясь к нему приблизиться, продолжала звать кота по имени и при этом коварно пятилась к шкафу в прихожей. По дороге я играла в Мальчика-с-пальчика и разбрасывала кошачий корм, который с самого начала отыскала в буфете на кухне.

«Сначала думать, потом действовать», – всегда говорил мой папа.

Кот приподнял голову, навострил уши. Бока его двигались в такт дыханию, он очень давно не ел. Больше не обращая на него внимания, я порылась в шкафу в прихожей и нашла то, что искала, – пластиковую переноску с решеткой. «Он к этой штуке не очень-то приучен, – предупреждала меня мадам Флоран. – Я с ним почти никуда не выезжала – разве что к ветеринару».

Репейник настороженно умолк и дальше уже не двинулся. Я вздохнула.

– Ну ничего, попробуем еще раз.

Понадобилось не меньше получаса, чтобы наконец его поймать. Всю дорогу обратно я чертыхалась, потому что ручка от переноски больно впивалась в ладонь. Хоть этот котяра и был тощий как смерть, весил он целую тонну! Но хотя бы дергаться перестал. Оказавшись в ловушке, он сначала отчаянно мяукал, а потом зарылся под платок, который я сунула в переноску. Я его теперь и не видела – только комок бесформенный. Платок я нашла в гардеробе в прихожей, большой атласный квадрат, расписанный подсолнухами, – бабуля, похоже, всегда уважала цветы.

Ветер обжег мне щеки, я надвинула ушанку поглубже. И направилась к соседке. Мадам Флоран уверяла, что та непременно позаботится о коте. Ну конечно! Дверь Женевьев оказалась безнадежно заперта. Сколько бы я ни стучалась – сначала тихонько, а потом кулаком, – мне никто не открыл. Я подождала какое-то время, а нервы-то уже были на пределе! И что мне делать? Ведь я все-таки поймала наконец эту скотину кота и теперь ни за что его не выпущу! Мысль о том, чтобы оставить переноску у соседки на крыльце, была крайне соблазнительной, но я быстро от нее отказалась. А что, если никто не придет? Я же совсем ничего не знаю об этой Женевьев, а вдруг она, например, в круизе?

Не паниковать.

Я закрыла глаза и машинально провела рукой по парику. Шелковистые кудри проскользнули между пальцами, и внутри стало потихоньку расти спокойствие. Просто нужно принять решение. Я стала думать и прямо-таки физически ощутила, как в голове закрутились шестеренки.

О том, чтобы бросить кота на произвол судьбы, не могло быть и речи. Если переноску оставить на крыльце, на таком холоде чертов кот скоро околеет. Выход оставался один – везти его к себе.

Я поспешила на автобус. Но можно было не бежать – он, конечно, опоздал. На сегодняшнее приключение у меня ушло чуть ли не полдня, и, когда я явилась домой, папа уже был там. Именно в эту минуту скотина кот решил заорать, и я затаилась на лестничной площадке. Мои абсолютно логичные доводы вдруг перестали мне казаться такими уж безупречными.

Папа крикнул из кухни:

– Маргерит, это ты?

Конечно, это была я, тут, кроме нас двоих, вообще-то никто не живет. Я просипела: «Да-да, сейчас!» – и помчалась к себе в комнату в конце коридора. Сбросила куртку прямо на пол и открыла переноску. Сверток с подсолнухами не шевелился. Я шепнула: «Скоро вернусь, старик!» – бросила на пол горсть корма и бесстрашно отправилась на встречу с родителем.

– Что случилось? Почему ты так поздно? Какие-то проблемы?

Ну все, папочка включил нервный режим. Как только я нарушаю правила, он начинает стрессовать. С тех пор, как произошла Авария, он вечно на нервах. Изводит меня рекомендациями и бесконечными вопросами, смотрит искоса – пытается проанализировать. И я, ясное дело, постоянно чувствую себя так, как будто меня засунули в сканер.

Сначала мне было на всё плевать. Я отклоняла приглашения, отказывалась выходить, никого не хотела видеть. Вечно находила какое-нибудь дурацкое оправдание, чтобы не высовываться из комнаты. Хотелось до конца времен просидеть одной взаперти и в темноте.

А потом начался учебный год, и я познакомилась с Жюстин. Эта нахальная девчонка с невероятной внешностью и презрительной улыбкой вытянула меня из ямы. Мамина смерть зашвырнула меня в пропасть, а подружка сбросила веревку, чтобы вытащить меня на свет божий. И я потихоньку поднималась.

Когда я снова начала выходить из дома, папа, с одной стороны, был ужасно рад, но с другой – впал в панику. Советовал пойти прогуляться, а потом присылал по пятнадцать СМС в час, чтобы убедиться, что все в порядке.

Сегодня мне ни за что не вынести тяжести его взгляда. Я все думаю о том, чтó он сделал.

Приклеила на лицо улыбку.

– Две сиделки заболели, и я предложила немного задержаться.

Папа тут же купился на эту ложь. Ему только одно важно – чтобы я была дома, в целости и сохранности. А на то, что важно для меня, ему плевать.

Но он для порядка еще поворчал.

– Ты, конечно, молодец, но они как-то перегибают палку. Все-таки тебе всего семнадцать…

– Скоро восемнадцать, – возразила я.

– Неважно, все равно они не имеют права заставлять тебя работать сверхурочно.

– Но ведь ты сам вчера говорил, что они «заслуживают восхищения», потому что посвятили себя этой профессии.

Ну и опять пошло-поехало. Стоит ему сказать «белое», как я сразу говорю «черное». Я с ним теперь все время спорю, по-другому не бывает.

Как только я наконец определилась с учебным направлением, он тут же запротестовал:

– Почему бы тогда уж сразу в дворники не пойти? – Как будто профессии хуже просто не придумаешь! – Ты представляешь себе, какая у сиделок тяжелая работа? И к тому же очень грязная.

Он день за днем пытался меня отговорить. Каждый его новый аргумент становился кирпичом в стене, которая росла между нами. Я отвечала, что он ничего не понимает, что мы разговариваем на разных языках, а может, вообще живем на разных планетах! Мне так важно было почувствовать себя полезной, я хотела помогать другим, хотела что-нибудь для кого-то значить. А он видел только неудобный график и неблагодарный труд.

В тот вечер, когда нашелся Репейник, я предоставила папе возможность говорить одному, пока сама торопливо заглатывала макароны. Он глубоко вздохнул и пошел в гостиную – включать телевизор. На мгновение – совсем короткое – я подумала встать и пойти за ним. Представила себе, как мы сидим вдвоем на диване, я разливаю чай по чашкам, а он притворяется, будто не может решить, какой пакетик выбрать.

Как раньше.

Но жизнь так не работает. Я сунула грязную тарелку в раковину и вернулась к себе в комнату. Представляю себе, как бы папа озверел, если бы узнал, что у меня там прячется незваный гость.

Тоненький голосок в голове проговорил, что, возможно, отчасти именно для этого я и притащила сюда несчастного котяру.

Глава 9. Капитуляция

Малышка нашла Репейника, и я снова начала есть. Уговор дороже денег.

Маргерит объявила мне эту прекрасную новость сегодня утром, когда принесла поднос с едой. У нее опять новый парик. Нежно-розовый, волосы собраны в аккуратный хвост.

– Мадам Флоран, вы должны проглотить этот чудесный завтрак, иначе придется тыкать вам в руку иголки.

Накануне очаровательная Патрисия уже предупредила меня о том, что, если я и дальше буду отказываться от еды, меня придется подкармливать внутривенно. Я на это проворчала, что никого ни о чем не просила. Я чувствовала, что силы меня покидают. Ком в желудке заменила болезненная пустота, которая скручивала все внутренности. Ладно, неважно. Я не объявляла голодовку, никакого обдуманного плана у меня не было. Просто хотелось позволить себе потихоньку соскальзывать к точке невозврата.

Но малышка решила по-другому. Она подняла жалюзи и впустила в комнату беспардонный солнечный свет. Я зажмурилась – никогда не привыкну к этим утренним побудкам. Ночи мои уже давно кромсала бессонница, а теперь стало еще хуже. Когда на рассвете мне удается наконец задремать, тут же наступает время подъема. Я ответила слабым голосом – рот высох, будто картонный:

– Спасибо, что принесли мне этот чудесный завтрак, но я не голодна.

Маргерит состроила такую физиономию, будто не расслышала, и, нагнувшись поближе, пристально на меня посмотрела. Я почувствовала запах мыла на ее коже.

– Я его нашла.

Она не уточнила, о ком речь, в этом не было необходимости. Во мне будто что-то развязалось. По телу побежала дрожь, и я напрочь забыла о том, что умираю. Я попыталась сесть.

– Подождите, я вам помогу, – вызвалась она.

Маргерит подняла изголовье кровати, и я слегка подтянулась, держась за свисающую сверху перекладину.

– Где он? С ним все в порядке?

Вопросы завертелись у меня в голове, они перемешивались, наталкивались друг на друга. Я уже свыклась с мыслью о том, что кот исчез навсегда, и теперь невольно отнеслась к известию с недоверием. А что, если она меня обманула, просто чтобы утешить?

Малышка подняла обе ладони вверх – точь-в-точь как делала я, когда хотела успокоить чересчур разволновавшегося ученика.

– Послушайте, у меня сейчас времени в обрез, но ужасно хотелось поскорее вам рассказать. У него все хорошо, честное слово, я не вру! Он у меня. Я привезла его к себе домой в переноске. И даже не буду вам рассказывать, сколько времени я его ловила!

Она говорила так быстро, ну просто ураган, я едва поспевала за ее словами. Но хотя я и не все поняла, ясно было, что она говорит правду. Я видела это по ее глазам.

Я не успела никак отреагировать, а она поспешила к выходу. Мне хотелось крикнуть, задержать ее, попросить рассказать все заново, говорить помедленнее, но ей пора было бежать.

– Мне надо развозить еду, вернусь, как только смогу!

Она уже закрывала за собой дверь, но вдруг просунула в комнату голову и добавила:

– Обещаю!

И я опять ей поверила.

А потом исполнила свое обещание: взяла нож и намазала тост маслом.

Через два часа и двадцать три минуты она вернулась и обо всем рассказала в подробностях. Даже показала мне фотографии Репейника: свернулся клубочком на кровати. Он ужасно исхудал, но это точно он, я уверена. Малышка листала фотографии у себя в телефоне. Удобная все-таки вещь эти их устройства.

– Он забрался под стол у меня в комнате и весь вечер там просидел. В какой-то момент я уже не знала, что делать, и погасила свет. А когда легла спать, он вылез из-под стола и запрыгнул ко мне на подушку. Не хочу никого обидеть, но урчит он как газонокосилка!

Я улыбнулась, и это была моя первая искренняя улыбка с тех пор, как я сюда приехала.

А я-то думала, со мной этого больше никогда не произойдет.

– Он очень ласковый, но к незнакомым относится с недоверием.

Я вообще удивлена, как быстро он ей доверился. Наверное, почувствовал ее особую ауру, внутреннюю доброту, которая делает малышку настолько неотразимой. Я это и сама в ней чувствую.

– Я должна что-то придумать, у себя я его оставить не могу. Вчера постелила газету, чтобы он делал на нее свои дела, но это, конечно, не лучший вариант.

Она наморщила нос.

– Сегодня схожу и куплю все необходимое – лоток и пакет корма, но все-таки надо, чтобы вы позвонили соседке.

– Да, разумеется, я этим займусь. Скажите, Маргерит… вы не могли бы мне помочь встать с кровати?

Она так и засияла:

– Yes! Круто, что вам захотелось встать! Разве это жизнь – целыми днями валяться?

Встав, я вцепилась в чертовы ходунки и доковыляла до шкафа. С трудом достала с полки кошелек и протянула ей деньги.

– Что вы делаете? – изумленно спросила она.

И перевела взгляд на купюру. Я, похоже, сделала что-то не то.

– Это на покупки. И немного сверху, чтобы вас отблагодарить.

– Да нет же, мадам Флоран, я не возьму!

Она нахмурила брови и, кажется, даже разозлилась. Замотала головой, хотя розовые волосы и не пошевелились. Я застыла на месте с этой своей бумажкой в пятьдесят евро, понимая, что обидела ее, и не зная, как теперь быть. Все у меня не слава богу.

Но тут ее черты смягчились.

– Я как-нибудь справлюсь, – спокойно сказала Маргерит. – Ваши деньги мне не нужны. Я не ради денег за ним ездила. Вы… – Она помялась. – Вы мне нравитесь, и было очень тяжело смотреть на то, как вы грустите.

Сердце заколотилось где-то в горле. Пожалуй, можно было бы и разозлиться на ее сочувствие. Насколько жалкое я, должно быть, произвожу впечатление, раз она так отреагировала. Но против правды не попрешь. Она угадала: я действительно грустила. Грустила ужасно. И она меня не пожалела, нет, просто была со мной искренней, вот и все.

Ноги подкосились, и я вынуждена была опуститься в большое кресло рядом с кроватью.

– Но зато теперь вы знаете, что у Репейника все в порядке. Он в безопасности. И я здесь, с вами. Вы не одиноки.

Малышка присела передо мной на колени и заглянула мне в глаза.

– Вы совсем не одиноки, ведь здесь столько народу! И вам совсем не обязательно все время сидеть взаперти. Если хотите, спускайтесь сегодня пообедать в столовой.

Об этом меня просить было бессмысленно, мне совершенно не хотелось спускаться.

– Сделайте это для…

Многоточие повисло в воздухе так ощутимо, как будто на самом деле она все-таки договорила фразу.

Сделайте это для меня, ведь я вам помогаю, хотя вы меня даже ни о чем не просили.

Получается, у меня и выбора-то не было. Разве можно сказать «нет» девочке с розовыми волосами?

– Ладно, – капитулировала я. – Попробую. Пообедаю сегодня внизу… но при одном условии.

Она встревоженно насторожилась.

– Вы больше не будете называть меня «мадам Флоран». Меня зовут Виолетт.

Глава 10. С чистого листа

Субботу я провела с Жюстин. Мы вместе поехали к Женевьев, соседке мадам Флоран – точнее, Виолетт: она попросила, чтобы я называла ее по имени.

Воздух был морозный, камешки потрескивали под подошвами, и солнце светило так весело, что, казалось, путешествие предстоит ужасно приятное. А вот ничего подобного. Репейник, запертый в переноске, всю дорогу орал так, что у меня уши в трубочку сворачивались. Он как будто понял, что я собираюсь его отдать. Похоже, у животных нюх на подобные штуки – скот, например, отправляясь на бойню, всегда чует, что его посылают на гибель.

– Ну и шуму от него! Не представляю, как ты выдержала почти неделю! – проворчала Жюстин.

На самом деле это было несложно. Репейник сжирал все, что ни дадут, днем пропадал в саду, а по вечерам, возвращаясь из дома престарелых, я обнаруживала его лежащим на подоконнике. Казалось, он поставил крест на прежней жизни и решил начать с чистого листа.

Когда в первую ночь он устроился у моей подушки, я не возражала.

– Ты хоть представляешь, насколько ты страшный? – спросила я, почесывая его облезлую башку.

Мы будто заключили на эти несколько дней что-то вроде договора: я его кормлю, а он приходит и устраивается рядышком по ночам, когда тьма сгущается и понемногу застилает все вокруг.

И вот теперь я собралась договор расторгнуть. Слушала, как он орет, и задавалась вопросом: он умоляет меня его не отдавать или желает мне отправиться в ад – подлой обманщице, которая сначала вернула ему веру в жизнь, а потом снова засадила в переноску?

Соседка приоткрыла дверь и выставила в щель недоверчивый глаз. Внимательно изучила нас с ног до головы, не снимая с двери цепочки. Девушки вроде нас ей, наверное, нечасто встречались. К счастью, как только я ей объяснила, зачем мы приехали, она распахнула дверь настежь. Рассказала, что ездила в гости к внучке, которая недавно родила. И тут же согласилась забрать Репейника, хотя по рычанию, раздающемуся из переноски, можно было подумать, что мы привезли с собой тигра или льва.

– Кажется, он не очень доволен, – заметила она, скрестив руки на груди.

– Ну, это понятно! – воскликнула я. – Он не любит, когда его сажают в переноску, ему там страшно.

Честно говоря, мне и самой было не по себе. Я чувствовала, что поступаю жестоко, привезя кота туда, где все напоминает ему о том, что он потерял. Женевьев ничего не ответила, но я прекрасно слышала, как она настороженно цокала языком, забирая у меня переноску.