Куда изгибается лоза бесплатное чтение

«Есть многое на свете, друг Гораций,

Что и не снилось нашим мудрецам»

«Гамлет», Вильям Шекспир

«…Когда же, с треском рухнет Занавеска,

увидим все, как заблуждались мы…»

Омар Хайям

Глава 1. Вето

«Я хочу улыбаться,

Чтобы не разминуться…»

«Кошка», Веня Д'ркин

Едва различимые звуки растревожили ночную тишину. Атмосфера на площади неуловимо изменилась, наполнившись тревогой и отчаянием. Воздух сжался, помертвел. Дышать стало почти невозможно.

Наконец-то!

Они!

Хищно оскалившись, я слегка переменил положение тела, чуть наклонившись вперед. Четыре часа ожидания. Не так плохо, всё могло затянуться на несколько суток. Точнее, напряженных ночей. Прибыли ровно в три часа ночи. И как не верить после этого в магию точных ритмов?

Фигуры выступали из темноты, приобретая пока ещё нечёткие очертания. Всего трое. Я думал, их будет по крайней мере десять. Время настало. Покинув своё укрытие в нише стоящего на площади пьедестала памятника Возвышающемуся, я шагнул вперёд, не обращая внимания на бешено застучавшее сердце.

– Приветствую, Всадники! – низко, но не без гордости я склонил голову и снова поднял, жадно разглядывая прибывших.

Троица остановилась, приняв нарочито расслабленные позы, но Всадники не спешили отвечать на почтительное приветствие. Меня не могла обмануть это мнимая несобранность. Сила и мощь угадывались в обликах пришедших: каждая клеточка тела таила угрозу. Я не сомневался, что небрежного движения пальца любого из Всадников будет достаточно, чтобы от меня осталось мокрое пятно. Но я прекрасно знал, кого ожидаю. И поставил на кон всё, что имел, включая собственную жизнь.

Никаких коней у троицы не было, я назвал их Всадниками, ибо именно так именовали их городские легенды. Но все эти передаваемые из уст в уста предания не намечали даже поверхностные контуры природы незнакомцев. Молва утверждала, что хоть раз повстречавшие Всадников навеки канули в Молчащее Незыблемое. Мы встретим их не раньше, чем сами скроемся за туманным горизонтом. Но если это так, откуда взялись эти слухи?

Молчание затягивалось. Долго пялиться на Всадников было и опасно, и непочтительно. Тем более я понимал, для представших предо мною темнота не помеха. Они видели меня насквозь. Я снова смиренно опустил голову, продолжая наблюдение сквозь опущенные ресницы.

Незнакомцы действительно поражали воображение.

Самый представительных из троих, широкоплечий Всадник, с изувеченным шрамами лицом, высился небольшой глыбой почти вровень с памятником Возвышающемуся. Я не мог оторвать взгляд от его истерзанного лица. Одна из бровей Всадника рассечена посередине, от славного удара остался большой уродливый шрам. Рубцы поменьше составляли причудливый рисунок, который завораживал и манил, одновременно ужасая. Моя буйная фантазия моментально подсунула мне несколько картинок, которые могли бы объяснить происхождение страшных шрамов.

Разгорячённые огненной водой, дико хохочущие, бессердечные тюремщики, вволю глумящиеся над поверженным Всадником в темнице. Привязанный к кресту обнажённый великан, лицо и тело которого немилосердно терзают налетевшие хищные птицы. Пообещавшая необыкновенное наслаждение коварная любовница, вместо этого сковавшая мужчину и рисующая ножом на лице Всадника рисунок своих обид. Я моргнул, и наваждение пропало. Осторожно продолжил рассматривать великана. Его широкие брови нависали над пронзительно карими, почти чёрными глазами. Сама ночь, густая и дерзкая, тонула в их глубине. Казалось, что темнота на площади потихонечку втягивается в мрачную пустоту его зрачков, а когда они затянут в себя весь мрак, наконец-то настанет рассвет. Тонкие губы плотно сжаты в одну неукоснительно прямую линию.

Рядом с великаном мелким холмиком затаился горбатый карлик, с огромными волосатыми руками, почти достающими до земли, короткими ногами и тщедушным тельцем, непонятно как удерживающим непропорционально большой горб. Морщинистое, злое и крайне недружелюбное, обезьянье лицо карлика заставило меня внутренне содрогнуться. Видимо, таких наглецов, как я, именно он отправлял в Молчащее Незыблемое. И, судя по всему, делал это не без удовольствия.

Третьей Всадницей оказалась молодая стройная девушка, на первый взгляд совершенно неуместная в этой компании. Закутанная в теплый серебристый плащ до земли, с накинутым на голову капюшоном, само воплощение таинственности и мягкости, Всадница производила впечатление самой снисходительной и безобидной из всех, а потому именно на неё в конце концов я и устремил молящий взгляд. В ответ на него девушка откинула капюшон, и я счёл это добрым знаком, также как красоту и очевидную юность Всадницы. Длинные серебристые волосы до пояса тут же выскользнули наружу. Подобно тому, как глаза Всадника-великана впитывали ночную тьму, волосы девушки слегка светились, распространяя вокруг приглушенно сверкающую бриллиантовую дымку. Мне пришлось приложить немалое усилие, чтобы перестать нетактично пялиться на волшебное виденье.

Поскольку гости славного города Болео выжидающе молчали, продолжил:

– Меня зовут Эллари, я прочёл Знаки, – здесь мне показался органичным лёгкий поклон, – и предсказал ваше появление.

Ожидая ответ от высокого Всадника, который больше всего походил на предводителя, теперь я смотрел преимущественно на него и почти пропустил момент, когда девушка, не спрашивая никого даже взглядом, выступила вперёд:

– Да хранит тебя Незыблемое, Эллари! – у неё был приятный, мелодичный голос, стальные нотки которого маскировала лёгкая улыбка, заскользившая по её губам, как только она обратилась ко мне. – Что ищешь ты? Зачем прервал наш путь?

– Позвольте примкнуть к вам, господа Всадники, – робко, но твёрдо произнёс я дерзкую, неслыханную просьбу. – Готов служить вам. Ибо я единственный из всех прочёл Знаки и предвидел ваше появление.

Карлик нетерпеливо топнул ногой, поднимая ко мне огромные сжатые кулаки, но девушка, не оборачиваясь, лишь слегка махнула рукой в его сторону, и низкорослый послушно отступил, понуро потупившись.

– Какие Знаки ты прочёл, прозорливый Эллари? – как мне показалось, насмешливо спросила-пропела красавица.

– Герб на Ратуше, – торопливо кинулся перечислять я, – Лоза раньше изгибалась вправо, теперь – влево. Статуя Единорога на площади Семи Лучей. Он рыл землю правым копытом, теперь опирается на левое. Жрецы стали читать проповеди по субботам, а не по воскресеньям, как раньше, и утверждают, что так было всегда. Знаменитая речь Возвышающегося про Незыблемое…

– Достаточно, – скривился карлик.

На этот раз девушка повернулась к нему и произнесла несколько гортанных звуков. Я впервые слышал такой язык. Низкорослый ощерился, но промолчал и отвернулся. Красавица снова обратилась ко мне:

– Эллари, нам не нужны слуги, – девушка произнесла это мягко, без насмешки и угрозы. – Ты сейчас пойдёшь домой и забудешь всё, что узнал за последнее время, включая наше появление. Герб, Единорога, проповеди, речь. Всё, что смутило твою неокрепшую душу. Всё будет хорошо, я обещаю, – она снова улыбнулась и сделала шаг вперёд.

Я оцепенел от этого вкрадчивого голоса. Мне хотелось слушать её бесконечно, растворяясь в оттенках её плавной речи. Тело стало необыкновенно лёгким. Вот оно, счастье, настоящее счастье. Но хотя, как казалось, тело моё ничего не весило, в тоже время я не мог сдвинуться с места. Всё вокруг меня начало понемногу погружаться в туман, исчез постамент Возвышающегося, карлик, высокий Всадник, осталась только лёгкая улыбка самой красивой девушки на свете… Незыблемый меня сохрани, неужели я раньше находил совершенной другую?

Неожиданно туман рассеялся, и изувеченный Всадник, которого я, как оказалось, не зря принял за предводителя, шагнул вперёд. Хватило лёгкого кивка головы, чтобы девушка немедленно отступила назад, снова накинула на голову капюшон и замерла неподвижным изваянием. Чары моментально спали, мне стало неинтересно смотреть на Всадницу, теперь всё моё внимание привлекал только высокий Всадник.

– Я ещё ничего не решил, – медленно проговорил он глубоким спокойным голосом.

Я вздрогнул, окончательно приходя в себя, поражаясь, настолько голос Всадника не соответствовал его страшной внешности. Шрамы в моём сознании ассоциировались с громким, командным голосом, хриплым, низким и зловещим. Голос великана больше подходил для проникновенного прочтения Священной Торы Незыблемого.

– Нам нужны кровавые жертвы, с ними изменения проходят легче, – словно что-то подсчитывая в уме, буднично добавил он и ещё сильнее нахмурился, хотя это казалось невозможным. – Не менее дюжины. Правда, Великая?

Низкорослый оглушительно расхохотался. Великан скосил на него глаза, но даже не улыбнулся.

В ту же минуту карлик оказался прямо передо мной. Его губы расплылись в мерзкой ухмылке. Я заметил в его левой руке что-то вроде огромной кувалды, она почему-то блестела, как будто её поверхность отполировали и натёрли до блеска. Мерзкий уродец отвёл руку назад, с наслаждением замахиваясь, а я снова не смог пошевелиться, на этот раз отчётливо осознавая происходящее, не смягчённое ни чарами, ни красотой, ни нежностью девичьего голоса.

– Вето! Я налагаю вето, – тишину прервал неожиданно громкий и сильный голос девушки.

В нём больше не было мягкости. Я с трудом оторвал глаза от угрожавшей мне кувалды и перевёл взгляд на властную красотку. Теперь девушка стояла рядом со мной лицом к своим спутникам, вновь откинув капюшон и простирая к низкорослому Всаднику тонкие, но мускулистые руки. Глаза её сверкали так ярко и яростно, что казалось, сейчас из них начнут бить молнии. Откуда-то я знал, что решение скоропалительно и спонтанно, что она сама ему не рада, но взять обратно опрометчивые слова уже не получится.

Карлик разочарованно зарычал, но кувалду опустил.

– Вето? Ты уверена, Великая? – удивлённо, но без злости спросил высокий Всадник, – Ты же помнишь, какую цену тебе придётся заплатить? Право вето не применялось без малого тысячу лет. Тебе стоило просто попросить. Мы же вроде обо всём условились?

Я заметил, что при этих словах Всадника девушка едва уловимо поморщилась. Это длилось всего долю мгновения. Но чувства обострились до предела, ничто не могло укрыться от моего внимания. Мне стало понятно: Великой почему-то очень важно, чтобы мужчина не разглядел её досаду и разочарование.

– Что в нём, – Всадник с неудовольствием покосился на меня, а затем снова поражённо воззрился на свою спутницу, повышая голос, – такого особенного?

– Уверена, Великий! – девушка твёрдо вернула ему взгляд. – Призываю в свидетели Суровое Незыблемое! По праву, данному мне Рождением, Трилистником и Сущим Изменением, я налагаю вето на ваше решение относительно Эллари, заступившего нам путь.

– Зачем так официально? – было заметно, как смутился Великий.

Происходило что-то странное. По сравнению с тем, что я испытал за последние минуты, огромные качели на площади Семи Лучей, на которых можно взмыть вверх едва ли не выше ворот Дворца Возвышающегося, унылы и тоскливы. Кажется, красавица заступилась за меня, и я останусь жив. Но к чему эти ненужные расшаркивания? Что особенного в том, что кто-то наложил вето, если имеет право? Да, Всадница произнесла официальные слова, но она же не вскрыла вены и не вылила половину своей крови на мостовую в подтверждение.

Все знают, что без пролитой крови, хотя бы капли, всё пустое. Об этом поведали маги, когда ещё магия не была под полным запретом и не каралась так сурово. В те не такие уж далёкие времена лучшие из лучших изредка раскрывали пред тёмным народом свои тайны. Они говорили в полный голос, за что лично я до сих пор им благодарен.

Великий намекал на цену, которую придётся заплатить, но разве Всадники не владеют всеми богатствами и силами нашего мира? Что для них ничтожная плата?

– Мы бы и так не стали тебе перечить, – повторил Всадник, на этот раз отводя глаза.

– Кончено! – торжественно произнесла моя великолепная спасительница, но я заметил, что слова давались ей тяжело. – Теперь судьбу Эллари решаю я.

Всадники отступили назад, карлик больше не рычал, его физиономия из раздражённой стала растерянной и жалкой. Он смотрел себе под ноги, видимо, тоже не понимая, почему Великая приняла такое решение, но не смел комментировать, только уныло шевелил бровями да что-то бормотал себе под нос. Лицо же высокого Всадника вновь приняло бесстрастное выражение.

– Повелевай, Великая, – на этот раз глухо, с непонятной мне скорбью произнёс он, – человек, заступивший нам путь – твой.

При этих словах великан и карлик сделали шаг назад, а девушка, напротив, шагнула вперёд. Она медлила, не торопясь навести на меня свои чары.

Я тоскливо подумал о том, что стоило городить этот непонятный огород, для того чтобы стереть мне память и отправить обратно домой. Нельзя сказать, что я не боялся смерти. Она страшила меня, как любое мыслящее, разумное, осознающее себя существо. Был благодарен Всаднице за вмешательство, но в тоже время испытывал такое раздирающее меня на части разочарование, что практически не чувствовал облегчения. Ещё мгновение, и я погружусь в темноту невежества. Дело всей моей жизни сотрётся, улетучится, обратится в прах. Если я мог надеяться, что после смерти обо мне будут горевать близкие и родные, искренне вздохнут знакомые, то всё, что я узнал, собрал, о чём догадался только мой пытливый ненасытный ум, канет в небытие безвозвратно. Никто не проронит ни слезинки. Даже я. Просто не вспомню. Намного ли это лучше смерти?

Всю жизнь я ждал чего-то особенного. Разыскивал городские легенды, расспрашивал странников, внимательно слушал менестрелей, собирая воедино крупицы неосторожно рассыпанной кем-то мудрости. У моей жизни была цель, стирая её, Всадники уничтожали большую часть меня. Мне было противно, что под чарами Великой я забуду свою любовь, прельщусь наваждением. Осознавая, что не смогу избежать этой участи, моя лёгкая благодарность к Всаднице сменилась раздражением. Торжество моей прозорливости, позволившее столь точно вычислить появление Всадников, бесследно улетучилось от тщетности попытки. Остались лишь досада и пустота. Бежать бесполезно, я всё равно приму свою участь, но получу дополнительно щедрую порцию унижений.

– Эллари, – перебил мои мысли мелодичный голос, – прозорливый Эллари, узревший Знаки и сумевший их прочесть и верно истолковать. Бесстрашный Эллари, прекрасно осознающий опасность, но дерзнувший встать на нашем пути! Повелеваю тебе служить мне до скончания времён. Да хранит нас всех Суровое Незыблемое!

Если бы мостовая разверзлась пред моими ногами, я не удивился бы так, как от этих неожиданных слов. Но почему, почему она передумала? Ведь она сразу собиралась стереть мне память, пояснив, что Всадникам слуги не нужны. Если в ней неожиданно проснулось милосердие, о чём, казалось, она сейчас пожалела, то, вырвав мою жизнь из кровожадных лап карлика, ей было достаточно просто меня отпустить.

Неужели дело в вето? Быть может, цена его на самом деле так высока, что взамен Великая решила получить бесплатного раба? С паршивой овцы хоть шерсти клок? Что же такого ужасного в произнесённом вето, вызвавшем столь странную реакцию её спутников?

Я продолжал ошеломлённо таращиться на Всадницу, пока она повелительно не качнула головой. Наконец-то догадавшись опуститься на колени, поцеловал край её плаща, который словно бы случайно заколыхался у моего лица. Подняв голову, увидел пред собою пустую площадь, силуэты Всадников едва угадывались вдали.

Не медля более ни секунды, помчался вслед за ними.

Глава 2. Всадники, храни их Незыблемое

Через неделю мгновенных перемещений по возлюбленной Амаге – владениям Возвышающегося, меня наконец-то перестало сгибать пополам, услужливо освобождая от принятой пищи. Всего лишь адски болела и кружилась голова, постоянно тошнило, тело ломило, как будто я неделю не спал и сутками таскал глыбы для очередного памятника Возвышающемуся. Для Всадников же перемещения в пространстве не доставляли ни малейших неудобств. И это несмотря на то, что наша Амаге намного превосходит по своей площади все остальные государства, а Всадникам, как видно, доставляло удовольствие носиться из одного конца в другой, с юга на север, с запада на восток.

Физические ощущения оставались настолько невыносимыми, что я не мог толком наблюдать, а главное, анализировать работу своих высокородных спутников. Пока удалось понять только то, что Всадники уничтожали или изменяли свидетельства и документы, в которых отражалась прежняя реальность. «Неправедная» – так говорили о ней таинственные пришельцы. Под нож шли изображения памятника Единорога, священные книги, где упоминались обязательные воскресные проповеди, бумаги со старым гербом, свитки с речами Возвышающегося и многое другое.

Тщетно я пытался понять, как именно работают Всадники.

Великая занималась физическим уничтожением свидетельств, оставшихся от неправедной реальности. Для этого она использовала все стихии, с равным мастерством пользуясь Огнём, Водой, Землёй и Воздухом. Конечно, с равным – только на мой дилетантский взгляд.

Человек может мастерски владеть и правой, и левой рукой, но ведущая – только одна, и определить её для внимательного наблюдателя не составит труда. Примерно так обстоит дело у магов со стихиями. Но если ведущую руку человека определяет его Величество природа, то в выборе стихии маг свободен.

Одна из них становится самой привычной, родной и любимой, а затем и вовсе частью мага. Продолжением тела, ещё одной его частью – невидимой, нематериальной, но не менее важной, чем все остальные. Ведущая стихия как кровь, текущая по венам, как кислород, наполняющий лёгкие, как спинной мозг в позвоночном столбе. Она как рисунок на подушечках пальцев, со своим неповторяющимся отпечатком, который если и походит на другие, то только для людей несведущих. Любимая стихия горит в глазах, отражается в походке, звучит в интонации. Она как привычное ругательство, что невольно срывается с уст, когда в ногу невзначай вонзается кинжал или на руку льётся раскалённая лава. Некстати разбуженный маг непроизвольно продемонстрирует вам свою стихию во всей устрашающей красе. Родная стихия будет его последним доводом в битве, признанием в истинной любви, заветом наследнику.

Но Всадники – не просто маги. С основной стихией высокородных всё могло оказаться куда сложнее. Я надеялся со временем приблизиться к их тайнам, постигнуть истинную суть, разобраться с таинством происхождения. Кто они? Высшая раса? Пришельцы из иного Мира? Посланники Незыблемого? Его материальные воплощения, явившиеся к нам во плоти? Но разве, когда жрецы рассказывали о проявлениях Незыблемого, они описывали Всадников? Я не находил ничего общего.

Пытался я прикрыть завесу и над другими загадками Всадников.

Не они ли, так легко и изящно использующие магию, добились запрета магии в нашем мире? Не из-за них ли каждую пятницу с главного балкона Ратуши глашатай зачитывает список подозреваемых в колдовстве, чтобы затем со вкусом, толком и расстановкой стражники казнили уличённых магов в субботу? Вместо тех, кого пока не поймали, казнили набитые соломой мешки. Как показала практика, удобнее и быстрее всего их получалось вешать. Под несколько унылые рукоплескания толпы, предпочитающей смотреть на живые страдания.

Несмотря на то, что в ту памятную ночь на площади я присягнул служить только Всаднице, помыкала мной вся троица, причём мужчины куда чаще и охотнее. Я почти привык быть у всех на побегушках, выполняя мелкие поручения великана и надуманные прихоти карлика. Однажды вечером разгорячённый огненной водой низкорослый горбун небрежно приказал мне станцевать перед ним голым. Но в тот же момент в комнате, где до этого не было никого, кроме нас двоих, с громким хлопком из ниоткуда появилась Великая, задумчиво окинула карлика пронзительным взглядом. Я бы не хотел, чтобы на меня когда-нибудь хоть кто-то посмотрел таким взглядом, даже пробегающая под окном крыса.

Захмелевший мерзавец икнул, подхалимски осклабился в сторону девушки, досадливо махнул рукой на дверь, подавая мне знак убраться подобру-поздорову, и начал медленно раздеваться. Прикрывая за собой дверь, я краем глаза увидел, как он пляшет перед Великой без одежды. После этого эпизода приказы карлика стали носить более сдержанный характер.

Стоит ли говорить, что Всадница утруждала меня меньше всех. Иногда мне казалось, что она слишком нарочито меня избегает.

В иерархии Всадников разобраться толком тоже не удалось. Первое время я считал главным великана, затем девушку, потом снова решил, что они равны, а карлик им подчиняется. Не зря же только к ним обращались почтительно: «Великие». Но в тот же вечер услышал, как высокий Всадник обратился так к низкорослому. Правда, следом последовала жестокая шутка, и все рассмеялись. Было ли сарказмом обращение «Великий» к карлику, я так и не понял.

Вскоре я рассудил, что каждый из Всадников ведает своей областью, но подтверждения гипотезе найти не удалось.

Меня достойным доверия явно не считали. Ни разу при мне высокородные не обратились друг к другу по именам. Да, истинное имя не стоит разглашать кому попало. Узнав его, умелый маг может навести порчу, причинить страдания, подчинить своей воле, а то и вовсе умертвить. Но что мог сделать Всадникам я, ничтожнейший из ничтожных? Изредка троица переходила на свой непонятный гортанный язык, а каждый вечер всенепременно запиралась на тайные совещания. Происходящее наполняло меня досадой и унынием, но я не уставал напоминать себе, что и так удостоился величайшей чести находиться при Всадниках.

Они не убили меня, не стёрли память, кормили, поили, особенно не утруждали и относились вполне сносно.

Но так уж устроен человек, что как бы высоко и незаслуженно не поднимало нас провидение, через какое-то время мы начинаем считать своё положение само собой разумеющимся, а также следствием исключительно своих достоинств и заслуг.

Мы свысока поглядываем на тех, кого фортуна поставила ниже нас, считая их недостаточно усердными, умными, талантливыми и расторопными. Ставим себе новые цели и расстраиваемся, что путь к ним тернист, а порой и опасен, забывая о том, сколько мы уже преодолели. Иногда полезно обернуться назад. И точно не будет лишним не только возносить свои заслуги до небес, но быть благодарным тем, кто помогал нам, а также высшим силам, которые надоумили нас появиться в нужном месте в нужное время.

Я твердил эту нехитрую мудрость себе утром и вечером, засыпая и просыпаясь, пытаясь преисполниться благодарности и терпения. Но, увы, досада и плохое настроение если ненадолго и отступали, то только для того, чтобы собраться с силами и триумфально вернуться, подползти ко мне ещё ближе, терзая своими острыми зубами моё понурое эго.

Изменениями, гораздо более редкими, чем банальные уничтожения, ведали карлик и великан. Как оказалось, изменить что-либо куда труднее, чем просто уничтожить.

Низкорослый всегда использовал кровь. Не обязательно человеческую, хотя несколько раз горбатый приносил в жертву осуждённых на смерть преступников. Всякий раз, когда раздавался стук в дверь и стража заводила в подвал закованных в кандалы несчастных, меня сотрясала крупная дрожь. Меня ужасало, что в эти моменты карлик становился особенно радостным и оживлённым.

Я относился к Всадникам если не как к самому Незыблемому, то точно как к высшим существам, наделённых высшей магической силой, и даже помыслить не мог, что они используют такие приземлённые методы. Много ли нужно магической энергии, чтобы немного подправить герб на свитках? Неужели для этого нужно пробуждать саму Первородную?

Великан работал скрытно, меня к себе близко не подпускал. Когда я робко предлагал свою помощь, он молча и зловеще поигрывал мускулами, либо благодарил так угрюмо, что я быстро усвоил: навязываться не стоит.

Зачем нужны магия стихий и Первородная для изменений, а тем более уничтожений свидетельств, я понял не сразу. Всадники могли легко перемещаться в пространстве (и даже перемещать меня вместе с собой), потому я поначалу предположил, что для Великих переместить любой предмет к себе, уничтожить или изменить и вернуть на место яйца выеденного не стоит. Но магия высокородных работала иначе. Они вольны были перемещать лишь себя и тех, кто полностью находился в их власти, к примеру, меня, принадлежащего Великой, или переданных Всадникам заключённых, приговорённых к смертной казни.

Поэтому Всадники действовали иначе. Создавали образ предмета, работали над ним, и только после этого предмет обновлялся или исчезал. Вот для этого и нужна была магия стихий, а порой и Первородная. Как известно, слабый маг, приносящий кровавую жертву, с большей вероятностью добьётся успеха, чем сильный маг, жертв гуманно избегающий.

«Физическое» уничтожение предмета происходило только после магической работы.

Всё выглядело более чем правдоподобно. Например, в хранилище монастыря начинался пожар, и большая часть свитков сгорала. Небольшие изменения происходили в реальности как бы «сами по себе», а потому требовали при магической работе гораздо больше усилий.

Нередко вечерами меня звали в комнаты, в которых весь день «работали» Всадники-мужчины. Пол, а часто и стены оказывались залиты жертвенной кровью, и иногда мне приходилось до утра отмывать первородную, чтобы утром Всадники вновь приносили свои жертвы в чистоте и уюте.

Зачем при этом Всадники так часто и далеко перемещаются, оставалось для меня загадкой.

Однажды мы перенеслись в древний монастырь Святого Трилистника. Горбун и великан долго наблюдали за писарем, который ночами, крадучись, пробирался в монастырскую мастерскую и при неверном свете свечных огарков марал огромные свитки поспешной писаниной.

– Он не из этих двух, – наконец вынес вердикт высокий.

По счастливой случайности я присутствовал при разговоре, поскольку Всадница велела отнести мужчинам лёгкую закуску. Из слов великана я ничего не понял, но жадно прислушивался, стараясь сохранить в памяти каждое слово, чтобы затем спокойно поразмышлять на досуге.

– Пойдёт мне на жертву, – расплылся в ухмылке карлик, потирая огромные волосатые ладони.

Постоянно грязные и сальные, распухшие пальцы горбуна вызывали во мне отвращение.

Великан поморщился и нехотя предложил:

– Можем попробовать поменять местами, отправить обратно.

Низкорослый аж подпрыгнул от возмущения:

– Потратить столько сил на перенос? Не стал ли ты слишком трепетно относиться к людям? Они лишь на фигурки на шахматной доске, забыл?

Высокий гневно топнул ногой:

– Придержи язык.

После чего покосился на меня (я усиленно притворялся монастырской мебелью) и вдруг впервые за долгое время обратился ко мне вежливо и даже дружески:

– Эллари, не хочешь побеседовать с писарем?

– Как прикажете, господин, – тут же перестав делать вид, что я одно целое со стеной, с поклоном ответил я. – Что мне следует сказать?

– Повтори тоже, что сказал при встрече нам. Поделись наблюдениями, спроси, не замечал ли он подобного, – благодушно продолжил Великий.

– И передать ответ вам? – спросил я и тут же понял, что сморозил глупость.

Всадники не удостоили меня ответом. Они почти круглосуточно следили за писарем и, посылая меня к нему с разговором, будут наблюдать за нами ещё пристальнее, так что мой пересказ не понадобится. Я мог бы сообразить и сам.

Я привык к тому, что горожане – жители моего досточтимого родного города Болео, столицы Амаге, даже уважаемые всеми Старцы, признавали мой острый ум. Ко мне шли за советами в трудных ситуациях, получив крупицу моей мудрости, долго низко кланялись и благодарили. Никого не смущал мой юный возраст и потрёпанная одежда. Поиски Знаков и попытки разгадать скрытые тайны отнимали большую часть моего времени, поэтому работа подмастерьем позволяла разве что не умереть с голоду и не носить совсем уж обноски.

Только несколько раз в жизни я так умаялся на работе, чтобы купить подарки Лиете, что не смог даже размышлять о Сущем. Тогда дал себе зарок больше так не поступать. Мне часто предлагали денег за советы, которые подчас помогали просителям сэкономить немало средств. Но даже когда я остро нуждался в деньгах, всегда отказывался.

Моя мудрость не должна была стать разменной монетой. Я не уличный шут, что сыпет премудростями за подачки. Моя цена куда выше. Я знал, что когда-то мне полностью воздастся по заслугам. В обносках и порванной обуви я ходил с высоко поднятой головой, привык уважать себя и гордиться острым умом и наблюдательностью.

Но разговаривая с Всадниками, я всё время ощущал себя недотепой, малолетним дурачком. По неведомой причине выдавал глупость за глупостью, которые помимо воли вырывались у меня изо рта. Я не стал глупее, но разница в наших статусах с Великими придавливала меня неподъёмной плитой. Это бесконечно раздражало и угнетало. Я злился, но снова и снова сам же ставил себя в нелепое положение.

Но долго сокрушаться не пришлось. Горло моё сдавило, и из лёгких выдавило воздух. Перед глазами пронеслась разноцветная рябь. Мне почудилось, что тысячи ярких серебряных искр с волос Всадницы, которая неслышно вошла в келью, полетели мне на встречу, и каждая искорка обожгла моё тело, как маленький горячий уголёк. Кожа немилосердно нагрелась и нестерпимо заныла. Мне хотелось броситься на пол и кататься по нему в тщетной надежде унять кошмарные ощущения. Но карлик поднял кулаки вверх и покачал головой, мерзко ухмыляясь. Затем начало происходить нечто странное. Всё вокруг меня стало увеличиваться в размерах, как будто на городской ярмарке я смотрел на мир через колдовское стеклышко шамана.

Внезапно мне пришло в голову, что это не мир увеличился, а я уменьшился. Стал уже меньше грубо сколоченной лавки, возле которой недавно стоял, небрежно опираясь на неё коленом. Рядом со мной высилась дурно пахнущая горка, и я внезапно понял, что это крысиный помёт. Неужели меня решили наказать за дерзость и всё-таки убрать за никчемностью и ненадобностью? Сейчас карлик наступит своим грубым башмаком, и мокрое пятнышко от меня не придётся даже вытирать, настолько оно будет мало и ничтожно.

Я закрыл глаза, покоряясь своей участи и в тоже время пытаясь охватить разумом то, что удалось понять за это время. Приходилось признать, что от разгадки бытия Всадников я всё также бесконечно далёк. Покину этот мир, так и не разобравшись с тайнами изменений. Но тело, которое было остыло, снова начало нагреваться. Неведомая сила оторвала меня от пола. Я поспешно открыл глаза и понял, что стремительно лечу по направлению к Всадникам. Карлик дико захохотал и широко открыл свой рот, из которого незамедлительно потянуло гнилью. Неужели я лечу в него? Неужели буду переварен желудком несносного горбуна? Но вскоре понял, что меня несёт в один из зрачков великана. В один из тех самых зрачков, что втягивали в себя тьму перед рассветом. В неведомую чёрную дыру: ужасающую, отвратительную и тем не менее манящую. Я попытался закричать, но из моего рта не вылетело ни звука. Достигнув зрачка, легко преодолел это препятствие и погрузился в кромешную тьму.

Неожиданно обнаружил себя в келье с высокими потолками. Тело продолжало чесаться и болеть, но мне было уже не до того.

На коленях, спиной ко мне, молился писарь пред ликом Незыблемого. Келью освещали пять небольших свечей, пламя которых боязливо затрепетало при моей робкой попытке приблизиться к монаху, чем выдало меня с головой. Писарь перестал бить земные поклоны, внимательно посмотрел на свечи и медленно повернулся назад, глядя прямо на меня огромными чёрными глазами. Роба из грубой ткани болталась на его худом теле. Длинные редкие волосы спутанной копной падали на лицо. Острые черты лица придавали бы облику писаря вид монастырской крысы, случайно превращённой в человека, если бы не глаза. В них плескалась неземная мудрость, не проходящая горечь и странно контрастирующее с этим смирение.

«Они послали меня к сумасшедшему», – промелькнула шальная мысль и тут же скрылась под напором других, более важных. «Мне впервые дали серьёзное поручение. Кем бы он ни был, не важно! Я должен сделать то, для чего меня сюда послали».

– Да хранит тебя Незыблемое, незнакомец, – глубоким, хорошо поставленным голосом обратился ко мне писарь, не поднимаясь с колен. – Присоединишься к моей молитве?

Странно, ему бы проповеди читать таким голосом. Свитки переписывать могли и те, кто не обладали таким врождённым очарованием. Куда смотрит настоятель?

– Во веки веков! Храни Незыблемое всех нас! – я поспешил ответить, как умел.

Никогда мне не удавалось достойно, а главное, правильно, в соответствии с канонами произнести все эти религиозные формулировки. Постоянно путаясь, что и в какой последовательности следует говорить, как и на что отвечать, я предпочитал обходиться обычным светским приветствием. Благо, горожане на соблюдение формальностей смотрели сквозь пальцы. Но сейчас я в монастыре, и к молитве меня приглашал писарь-монах. Он сразу распознает во мне пришлого чужака.

– Почту за честь, – совсем стушевавшись под пристальным взглядом хозяина кельи, ляпнул я.

И тут же проклял свой дурацкий язык. Я же не на приёме во дворце!

Но писарь словно не заметил моего промаха. Небрежно оправил свою робу и немного подвинулся, приглашая меня присоединиться. Понимая, что выхода нет, я опустился на колени рядом. Нарисованный тёмными широкими мазками лик Незыблемого, умело освещенный стоящими по бокам свечами, с этого места представал ещё более величественным, неземным и недоступным. Я невольно поёжился, и в то же мгновение мне показалось, что достаточно схематично изображенное по всем каноном суровое лицо исказила усмешка.

Моя надежда на то, что монах будет бормотать молитву, а я смирно постою рядом, попросту шевеля губами, провалилась. Писарь пал ниц пред ликом и надолго затих. Когда по моим ощущениям прошло добрых полчаса, ноги немилосердно затекли, а спина взорвалась нещадной болью, я, чувствуя себя очень глупо, переменил положение и тоже бухнулся вперёд, прислонившись лбом к холодному полу. Перемена позы пошла на пользу спине, но не ногам. Тогда я осторожно повернул голову в сторону моего собрата по молитве и с ужасом обнаружил, что тот не дышит. Выпрямившись, слегка тронул писаря за плечо. Ничего! Тогда я вскочил на ноги и затряс монаха уже изо всех сил. Только трупа мне ещё не хватало!

Хозяин кельи как ни в чём не бывало открыл глаза и, в свою очередь, разогнулся. С удовольствием потянулся, шумно прохрустев позвонками.

– Благодарю тебя, брат! – с поклоном прошептал мужчина. – Чувствую, что совместная молитва была во сто крат сильнее моей одиночной. Это важно. Незыблемый должен узнать, – пробормотал он совсем тихо, но я услышал, всем своим существом сосредоточившись на странном разговоре.

Я жалел об удивительной способности, которая возникла у меня в ту ночь на площади: мгновенно подмечать мельчайшие изменения. Дар исчез также быстро, как появился. Даже помнил момент исчезновения: как только присягнул Великой. Но я не собрал бы Знаки, не предугадал бы появления Всадников на площади, если бы не обладал наблюдательностью, терпением и способностью полностью сфокусироваться на интересующем меня предмете или существе.

Во всём мире не нашлось бы ничего, что смогло бы отвлечь моё внимание от писаря. Великолепнейшим куртизанкам, появись у них сейчас нелепая мысль соблазнить меня, пришлось бы с позором отступить. Самым удивительным и несметным сокровищам мира не удалось бы привлечь моё внимание. Я бы даже не взглянул в их сторону. Даже так давно манящие меня тайные манускрипты, готовые поведать мне все тайны нашего бренного мира, остались бы нетронутыми.

Между тем я поклонился в ответ, но монах, казалось, этого не заметил. Опасаясь, что он снова погрузится в долгий глубокий транс, я торопливо произнёс:

– Брат мой! Поделись со мной своей мудростью. Драгоценным опытом. Во имя Незыблемого.

– Мои молитвы простые и известные. Я повторяю их несчетное количество раз, пока они не начинают звучать сами, независимо от меня и происходящего вокруг, – с улыбкой отвечал писарь.

Но как ни старался монах смиренно опустить глаза долу, я заметил огонь, блеснувший и тут же погасший в них. А также то, что в улыбке писаря было куда больше лукавства, чем благодушия.

– О, я не об этом! – тело ломило, вдобавок от чада свечей и духоты начала совершенно некстати раскалываться от боли голова, что мешало подбирать слова с осторожностью.

«Помогли бы, Великие!» – мысленно взмолился я, но ни мысленного ответа, ни избавления от боли не получил. Впрочем, всерьёз на помощь Всадников я и не рассчитывал.

– А о чём же? – удивился монах, удобно скрестивший ноги и, казалось, не испытывающий никаких телесных неудобств.

– Я видел Знаки, – прямо выпалил я и в ужасе прикрыл глаза.

Головная боль головной болью, но нельзя же так тупо провалить первое порученное задание! При чём тут совместная молитва и увиденные мной Знаки? Неужели нельзя было подобраться к теме поизящнее? Мне даже показалось, что слова вылетели из моего рта не по моей воли. Но, видимо, это моё подсознание хотело меня как-то утешить, потому что я откуда-то точно знал, что Всадники не вмешивались в наше общение с писарем, почему-то для них это было важно.

Писарь вздрогнул всем телом.

– Какие? – требовательно спросил он, пристально взглянув мне в глаза.

В памяти всплыл разговор на площади со Всадниками, обдав меня неприятной волной непоправимости происходящего. Откуда-то я знал, что совершаю ошибку. Но какую, не понимал, потому что вроде бы цель достигнута: монах разговор поддержал. Мне ничего не оставалось, как довести дело до конца и честно ответить на вопрос.

– Герб на Ратуше, – послушно начал перечислять я, – Лоза раньше изгибалась вправо, теперь – влево. Статуя Единорога на площади Семи Лучей. Он рыл землю правым копытом, теперь опирается на левое. Жрецы стали читать проповеди в субботу, а не в воскресенье, как раньше, и утверждают, что так было всегда. Знаменитая речь Возвышающегося про Незыблемое…

– Как зовут тебя, друг?

– Эллари.

– Эллари, я – Плиний. Так ты помнишь старый герб с лозой, изгибающейся вправо?

– Да, я же сказал.

– Понимаешь, брат, я тоже помню старый герб. Без лозы. И без единорога. Со змеёй, обвившейся вокруг разящей стрелы, – тихо закончил он.

Глава 3. Всё пропало

Мне показалось, что при словах писаря свечи полыхнули алым. В келье заметно посвежело, а когда я изумлённо выдохнул, изо рта вылетело облачко пара. Монах придвинулся ко мне, судорожно стиснул мою руку и шикнул:

– Тихо. Слушай!

Меня не надо было уговаривать, я и так каждой клеточкой тела впитывал происходящее. Через несколько секунд, которые показались мне вечностью, в ушах зазвенело. Решив, что это из-за внезапно наступившей тишины, я досадливо потёр уши, но ничего не изменилось. Писарь раздражённо покосился на меня и больно пихнул локтем в бок. И тут раздался тихий свист, который внезапно перерос в натужный хрип. А затем словно раскат дьявольского хохота пронёсся по келье.

Я не отрывал взгляд от Плиния. Монах побагровел, вытянул шею и застыл немым изваянием, сжимая в руке фигурку единорога, которая до этого висела у него на шее.

– Вот и всё, – прошептал он потухшим голосом.

В келье снова стало жарко и душно, свечи горели ровно и спокойно, а тишину прерывало только наше неровное дыхание.

– Что это было, Плиний? – отважился спросить я.

– Привет от старого мира.

Голос писаря дрогнул. Он снова бухнулся на колени и замер, на этот раз не приглашая меня присоединиться. Но у меня не было времени ждать. Это были какие-то другие Знаки. Что же происходит?

– Покажи мне свои свитки, – требовательно произнёс я, отбросив всякую осторожность.

Монах медленно поднялся:

– Откуда ты про них знаешь, Эллари?

– Знаю. Время шуток закончилось. Нужно разобраться, что происходит.

Плиний горько, снисходительно и в тоже время покровительственно и мягко улыбнулся, словно умирающий старик ребёнку, который просит его повременить с уходом.

–Я уже не надеюсь разобраться. Успеть бы запечатлеть.

– Но зачем? Ты не надеешься понять, что к чему, но в тоже время не хочешь передать свитки мне, чтобы твоё дело продолжил я. В этом нет логики.

– Не обижайся, Эллари. Ты полон энтузиазма, – мягко начал писарь, и мне очень не понравился его тон, – но ты не сможешь. Ты не из них.

«Значит, он в курсе про Всадников? Ну ещё бы. Его знаки иные. Может, он даже знает имена Великих и хочет иметь дело с ними, а не с их недостойным слугой», – с досадой подумал я. Обидчивость сыграла мне на руку, потому что пока я молча дулся, Плиний истово продолжил:

– Двое придут. Незыблемый сохранит меня для них.

Я замер в замешательстве. Стоило ли признаться писарю, что Всадники уже здесь? И не двое, а трое? Что они внимательно наблюдают за ним, а я, всего лишь ничтожный слуга, послан ими же? Разрешения на это мне не давали, но именем Всадников я, пожалуй, вполне мог отобрать так интересующие их свитки.

– Плиний, они… – начал было я.

Но тут меня словно бы подхватили под мышки невидимые руки, и я обнаружил себя стоящим перед глубоко задумавшимися Всадниками. Обратный переход оказался более лёгким и безболезненным, и это не могло не радовать. Но я заподозрил, что меня поспешно выдернули из кельи для того, чтобы не ляпнул лишнего. Значит, перемещение могло быть заурядным и незатейливым. Неужели всю эту театральную постановку с изменением размеров и полётом через зрачок великана разыграли специально для меня? Не много ли чести? Или это развлечение для самих Всадников, которым захотелось немного повеселиться? Или экзамен: подобно тому как цыганские дети на площади играют с мелкими рысятами вроде бы на потеху толпе, а на самом деле родители внимательно наблюдают, как отпрыски реагируют, как развивается их характер?

Всадники стояли кучкой и с похвальным единодушием буравили взглядом стену, которая по их величайшей магической прихоти становилась окном в мир, который они желали лицезреть. Сейчас троица внимательно наблюдала за писарем, который, казалось, не заметил моего исчезновения. Он снова молился, бухнувшись на колени пред ликом Незыблемого.

Всадница рассеянно кивнула мне:

– Спасибо, Эллари, можешь идти.

На лицах моих повелителей в кои-то веки не было агрессии и злобы, а потому я набрался наглости и спросил:

– Но что это было? Что за Знаки узрел Плиний? Что за старый мир? Я мог бы забрать у него свитки силой или вашим именем.

С первых же моих слов карлик злобно ощерился в мою сторону, а после того как я закончил говорить, угрожающе двинулся ко мне, поднимая руку для удара. Но Великая лишь сверкнула на горбуна глазами, повернулась ко мне и не без высокомерия произнесла:

– Никто не обещал тебе, Эллари, ответов на вопросы. Ты взят в услужение, по просьбе твоей. Не забывай же о милости, тебе оказанной, будь благодарен и смиренен.

В любой другой день и час я бы молча склонил голову и, скрипнув от бессилия зубами, удалился прочь. Но сейчас меня ещё трясло от пережитого волнения и возбуждения, кожа помнила ожоги, а тело – ужасающий полёт. Но главное, я открыл для себя, что писарь не так прост, он знает о Знаках, о других Знаках, о существовании которых я даже не подозревал. Я и сам соприкоснулся с чем-то, что Плиний назвал «приветом от Старого мира». Мне стало плевать на ставшую уже привычной агрессию карлика и высокомерие Всадницы. Меня понесло.

– Готов служить, о Великая, – дерзнул я ответить, почувствовав, что момент настал (сейчас или никогда!), – но, льщу себя надеждой, что могу принести куда больше пользы, если буду понимать, что к чему. Вы даже не сочли должным сообщить мне ваши имена. Я не обладаю магическими способностями, но смог не просто прочитать Знаки, а просчитать момент вашего появления. Мне есть что предложить! Я могу помочь!

– Да что за надоедливая муха, – прорычал высокий Всадник, но был также остановлен простертой к нему рукой Всадницы.

– Эллари мой, – холодно напомнила девушка.

Мужчины, ворча, отступили.

– Ты во многом прав, Эллари, – мягко заговорила Великая, и я снова изумился тому, как быстро она переменила мнение, – но и во многом ошибаешься. Прежде всего, способности к магии у тебя есть, иначе ты не смог бы нас даже увидеть. Магом человека делает Сила, а не знание заклинаний. Сила течёт в твоих венах. А благодаря нашей связке она будет усиливаться.

– Великая, не стоит! – торопливо вмешался высокий.

Всадница даже не обернулась.

– Он и сам поймёт, – досадливо махнула она рукой. – Хотите вы или нет, но это уже происходит. Эллари, мы скажем тебе наши имена. Точнее, одни из наших имен, ведь мы многолики. Я – Оулини, это – Эгон Дайк, – девушка повернула голову в сторону недовольного великана, а затем указала на карлика, – и Глед.

У меня возникло страшное подозрение, что милости Великой я удостоился не из-за своих пламенных речей, убедительных аргументов и расторопной службы, а из-за её врождённого чувства противоречия. Похоже, Всаднице доставляло удовольствие действовать наперекор желанию Всадников-мужчин. Неужели этой же причине я обязан своему чудесному спасению?

Но, как ни странно, мужчины тоже сменили гнев на милость. Низкорослый горбун как ни в чём не бывало шутливо поклонился. Эгон Дайк слегка склонил голову, отчего я едва не потерял сознание и поспешил отвесить обоим Всадникам низкий поклон, что вызвало их насмешливое фырканье.

– Вопросы твои сформулированы верно, – продолжала Оулини, – но ответить на них не так просто. Пока тебе не ясна сама наша природа. Она эфемерна.

– Осторожно! – тихо, но очень зло прорычал Глед.

Но больше всего меня удивил Эгон Дайк. Великан, который наблюдал всю эту сцену с непередаваемым выражением лица, неожиданно сделал шаг вперёд и вкрадчиво произнёс:

– Ну что же ты, Великая? Сказала «а», говори и «б»!

Видимо, все Всадники меняли своё мнение так же стремительно, а не только девушка, которую хотя бы извиняла её принадлежность к слабому полу, как известно, не отличающемуся постоянством. Только что великан пытался остановить Оулини, чтобы та не сболтнула лишнего. И вот уже призывает её высказаться яснее. Но зачем?

Между тем девушка в ярости топнула ногой:

– Эгон! Перестань.

Но Всадник уже наступал на неё, яростно выплёвывая слова:

– Ты считаешь, что можешь вот так раскрыть наши имена первому встречному, по нелепой прихоти, сумасбродству и дурацкому противостоянию с нами, взятому под твоё крыло? Внушать ему, что он силён? Раскрывать наши секреты? Так давай расскажем всё. Нет, ну если ты так ему доверяешь! Если сплела связку с проходимцем! Ты всё не можешь забыть своё поражение в нашем споре, Великая?

Оулини побледнела и отступила на шаг:

– Прекрати.

– Отчего же? Мы можем всё сейчас же исправить, отправив Эллари обратно. Да, связок тебе не создать теперь пару тысячелетий. В любом случае! Но они тебе и не нужны. Или давай, оправдывай высокое доверие. Ну же! – продолжал бушевать Эгон Дайк.

Я перестал понимать, что происходит, но каждой клеточкой ощущал грозящую мне опасность. Спрятаться было негде. Постарался вжаться в стену кельи, мне даже показалось, что та сочувственно приобняла меня за плечи.

– Он не поймёт! – почти простонала Оулини.

– Ой ли? Он, поджидающий нас на площади? Прочитать Знаки – ладно, возможно. Но предсказать наше появление?! Знать, где нас ждать! Ты уверена?

С каждым словом Эгон всё повышал и повышал голос, понемногу приближаясь к Оулини. Девушка побелела как полотно, её глаза метали молнии. Глед откровенно наслаждался ситуацией, пожирая глазами разбушевавшегося Всадника и загнанную в угол Великую. Я мечтал провалиться сквозь землю, стена кельи по моим ощущениям сочувственно отодвинулась назад на пару сантиметров, но я понимал, что и они меня не спасут.

– Так что ты решила? – внезапно совершенно спокойным голосом произнёс высокий Всадник.

Оулини сжала кулаки так, что побелели костяшки, бросила на меня затравленный взгляд, отчего мне захотелось уменьшиться в несколько раз, а лучше стать маленькой горошинкой и закатиться в ближайшую щель кельи. Да хотя бы тем самым крысиным помётом, неважно. Лишь бы не стоять здесь и не смотреть на сцену, которая началась из-за моих неосторожных слов. Шея девушки напряглась, лицо исказилось, и я подумал, что мне несдобровать. Как вдруг Великая ещё раз стрельнула в мою сторону глазами, обмякла и прошептала:

– Пусть всё останется как есть!

Великан смерил её тяжёлым взглядом с высоты своего роста, едва заметно улыбнулся и спокойно и ровно произнёс:

– Быть посему.

Карлик хихикнул и шумно почесал левый бок.

– Эллари, друг мой, – Эгон Дайк шагнул ко мне и положил свою мощную руку мне на плечо, отчего я содрогнулся. – Ты уже понял, почему лоза на гербе теперь изгибается в другую сторону? Почему жрецы читают проповеди в субботу, а не в воскресенье?

Голос Всадника звучал дружелюбно. Даже в прищуре карлика не было угрозы. Оулини же смотрела прямо перед собой, мимо меня, словно происходящее её нисколько не касалось.

– Происходят изменения Сущего, – осторожно ответил я, – это предвещало ваш приход. Пророчества предупреждали об этом.

– Ты путаешь причину и следствие. Не мир меняется перед нашим приходом. Мы появляемся, когда меняется Сущее. Но понял ли ты, почему?

В моей голове словно ударила молния. Мне не приходило в голову таким образом посмотреть на события. Но ведь это означает… Означает… Храни нас Незыблемый!

Но тут карлик вскочил на ноги и завопил что-то несвязное:

– Плиний! Мы ошиблись! Быстрее! Почти раскололась!

Раздалось три хлопка. Я остался один. Всадники растворились в воздухе. В келью хлынула темнота. Сначала потемнело в углах, а затем тьма накрыла меня со всех сторон.

Предел моему удивлению и ужасу остался где-то в зрачках Эгона Дайка.

Сердце колотилось, но я просто стоял на месте, ожидая, что будет дальше. Метаться по узкой келье бессмысленно. Да я уже не был уверен, что всё ещё там нахожусь.

Возможно, Всадники в спешке забыли взять меня с собой, но кто-то из них вспомнил обо мне и небрежно швырнул во мрак перемещений. Если это так, то вскоре я окажусь в самом неожиданном месте. А может, в монастыре произошла катастрофа. В таком случае постарались сами Всадники, одним изящным решением избавляясь и от писаря, и от его драгоценных свитков, и от всех, с кем он успел пообщаться. Значит, погибну и я. Бежать поздно и некуда. Мне в голову пришло ещё несколько вариантов. Среди них самый страшный: раскололась сама реальность, мир, который мы знали. Он давно пошёл трещинами, а Всадники, призванные его спасти, не смогли или не успели предотвратить непоправимое. В этом случае гибель грозит не только мне, но и всему человечеству. Родителям, приятелям и Лиете. Я почти не вспоминал её всё это время, проведённое среди Всадников, но сейчас при мысли о её возможной смерти у меня защемило сердце. Одно дело навсегда отказаться от своей любви, но знать, что с Лиетой всё в порядке, совсем другое – осознавать, что любимой грозит опасность.

Помертвев от тревоги за Лиету, я пропустил момент, когда чьи-то красные глаза, горящие злобой, стали надвигаться на меня в кромешном мраке, в котором мне так и не удалось начать видеть яснее, что обычно происходит, когда зрачки привыкают к смене освещения. Заметив неистовый недобрый огонь в глазах неведомого существа, полностью скрытого тьмой, я невольно отодвинулся к стене, но было поздно.

Огромная мохнатая лапа с когтями крепко схватила и сжала моё плечо, а потом внезапно крутанула на месте, так что я, сделав полтора не слишком изящных оборота, со всей дури плюхнулся на ледяной пол. Пахнуло смрадом. Тотчас просвистел кнут, пронзая тьму и вонзаясь в моё беспомощное тело. Мне показалось, что кожа на спине лопнула, а позвоночник треснул пополам. Этого я не вынес и заорал так, что меня должны были услышать все обитатели монастыря, включая загадочного Плиния, как сквозь землю провалившихся Всадников и ни о чём не подозревающую Лиету. Но мои вопли потонули в диком хохоте, внезапно раздавшемся со всех сторон. На мою спину обрушился новый удар. Теряя сознание, я прошептал женское имя.

И это имя было не Лиета.

Глава 4. Диковины

В лицо ударил шаловливый солнечный луч. Я часто заморгал и с усилием открыл глаза. Солнечный свет обильно заливал комнату через широкое резное окно в пол, перед моими глазами рябили разноцветные всполохи, а потому толком разглядеть ничего не удавалось. Внезапно я вспомнил кнут, алые глаза в темноте, мохнатую лапу и чудовищную боль в спине. Но ничего не болело. Замирая от страха, перевернулся на живот и осторожно исследовал спину. Спина как спина. Руки не нащупали ни повязок, ни ран, ни даже оставшихся шрамов. Что же это было? Сон? Видение? Но если это так, то откуда эта невероятная слабость и ощущение, что я провёл в постели долгое время?

Скрипнула дверь, и я увидел приближающуюся ко мне Оулини. Распущенные длинные волосы сверкали на солнце и отливали золотом, а не серебром, как раньше. Простое льняное тонкой выделки платье в пол не скрывало соблазнительные изгибы фигуры. В руках Всадница держала поднос, на котором стояли серебряный кувшин и простая глубокая глиняная миска. Я моргнул и решил, что всё-таки сплю: это объяснило бы и отсутствие ран на спине, и странный вид Оулини. Девушка заметила мои открытые глаза и просияла от радости, что опять же, могло быть только в сновидении.

– Милый Эллари, ты очнулся! – Оулини поставила поднос на небольшой столик и поспешно присела на кровать рядом со мной.

Я решил сполна воспользоваться столь реалистичным сном и протянул руки с твердым намерением заключить простоволосую Всадницу в полупрозрачном платье в свои объятия. Но едва мои пальцы даже не дотронулись, а приблизились к талии Всадницы на непочтительно близкое расстояние, в меня словно ударила небольшая молния. Из глаз полетели искры, а тело забилось в судорогах. Словно много маленьких, но невероятно дерзких боевых ежей прыгнули на меня с разбега, вонзая свои иголки в самые укромные и нежные места.

Я ошалело замотал головой, а Оулини весело рассмеялась. От её смеха все неприятные ощущения тут же испарились. Всадница продолжала покатываться со смеху, что опять же никак не вязалось с её прежним поведением. Делала она это так заразительно, что я присоединился к ней, хотя с досадой понимал, что хохочу сам над собой. Вдоволь насмеявшись, Оулини лукаво произнесла:

– Бьюсь об заклад, Эллари, ты решил, что это сон. Или ты ещё под воздействием хмельного нуонорфия, которым я протирала твоё лицо и грудь долгие три недели, пока ты спал богатырским сном.

Я во все глаза смотрел на Великую, которая потянулась к столику, отчего лёгкое платье соблазнительно облепило её тонкий стан, а я судорожно сглотнул; ловко подхватила кувшин и от души плеснула в миску прозрачной жидкости, отдающей изумрудным блеском. В комнате запахло мятой, полынью и ещё какой-то завораживающей горечью. Оулини погрузила в миску кусок тряпицы из чистого полотна, хорошенько смочила, выжала и протянула мне:

– Будет лучше, Эллари, если сегодня ты оботрёшь лицо и грудь сам.

Я уже давно привстал и теперь сидел на кровати, как тупой пень, непонимающе глядя на влажный кусок ткани, который протягивала мне Оулини. Тогда Всадница рассмеялась ещё задорнее и веселее, и слегка толкнула меня в грудь, отчего я понятливо упал обратно на мягкую подушку, самую мягкую, какая только была в моей жизни. Девушка живо склонилась надо мной и начала умело, нежно и аккуратно протирать моё лицо. Странный запах, в котором в равных пропорциях смешались горечь и сладость, усилился и заставил меня непочтительно чихнуть.

Чувствуя, как кровь прилила к моим щекам, я сбивчиво попросил прощения, на что Оулини только улыбнулась. Замерев, я боялся пошевелиться. Всадница внимательно посмотрела на меня и начала расстегивать белоснежную чужую рубашку, в которой я почему-то спал. И вот девушка уже протирала мою грудь, не забывая окунать тряпицу в миску.

– Это нуонорфий, – насмешливо объяснила Великая, кидая кусок полотна на поднос и вставая. – В вашем мире это средство усмиряет боль и дарует красочные видения. Те, кому однажды довелось им насладиться, подсаживаются на хмельное чудо. Обычно хватает щепотки порошка, нанесенной на слизистую носа. Но самые отчаянные и настырные разводят нуонорфий, чтобы вколоть в вену. Эффект превосходит ожидания. Средство редкое и дорогое. В попытках достать дозу люди отдают всё, чем владеют. А когда предложить уже нечего, бросают на алтарь свою жизнь. Для всех, кто дерзнул открыть для себя мир нуонорфия, обратной дороги нет. Он не отпускает своих жертв, досуха выпивая их жизненные соки, оставляя после себя ничтожную труху, что рассыпается в прах. Но ты не должен беспокоиться, Эллари. Тебя это не коснётся. В моих руках нуонорфий творит совсем другие чудеса. Теперь ты полностью здоров, Эллари.

– Благодарю, Великая, – я почтительно склонил голову, поспешно застегивая пуговицы на рубашке под насмешливым взглядом Оулини. – Но что со мной произошло? Последнее, что я помню: громкие хлопки, ваше исчезновение, а затем появилось лохматое существо с красными глазами, которое исхлестало меня кнутом до полусмерти.

– Всё так, – теперь Всадница смотрела на меня внимательно и серьёзно.

– Но спина моя вроде бы здорова, я не нащупываю даже рубцы.

– Нуонорфий, Эллари, нуонорфий. В моих руках он творит ещё не такие чудеса. Но твоему телу пришлось три недели восстанавливать себя под моим неусыпным контролем.

– О, Великая, вы лично, своими руками протирали мою спину нуонорфием? И давали принимать внутрь?

– Ты невнимателен, Эллари. Я только что сказала, что протирала тебе лицо и грудь.

– На моей спине не было ран?

– Были. И ещё какие, Эллари, ещё какие. Не хочу тебя пугать, но твой хребет был переломан.

Я вскочил с кровати и бросился на колени перед Оулини, целуя край её платья:

– Вы спасли меня, о, Великая, и с этих пор я вдвойне ваш раб. Буду смиренно ждать момента, когда смогу отдать за вас свою жизнь. Но я ничего не понимаю. С тех пор, как у вас в услужении, понимаю всё меньше и меньше. Дозвольте испить хотя бы каплю эликсира истины своему ничтожному рабу, пока он не издох от жажды.

– Да ты поэт, Эллари, – снова насмешливо пропела Оулини. – Вставай же скорее, ты ещё слишком слаб. Ну же, в постель. Уж не хочешь ли ты, чтобы мои труды пропали даром?

– Я не посмею, Великая. Позвольте же мне узреть истину…

– Эллари! Быстро в постель. И смени свой высокопарный тон на человеческий, хорошо?

Глаза Всадницы заметали молнии, а потому я понятливо поднялся с колен, с сожалением отпустил край платья, который Оулини у меня не отнимала, и юркнул обратно в кровать. Великая тут же сменила гнев на милость и снова присела рядом со мной. Она протянула руку и взлохматила мои отросшие кудри.

– Сколько лет тебе, настойчивый Эллари?

– Двадцать три, Великая.

Оулини нахмурилась:

– Говори правду, юный отрок.

– В сентябре исполнится семнадцать.

Это тоже не было правдой, но вроде бы устроило Всадницу. На вид ей самой было не больше шестнадцати, но Оулини обычно вела себя так, словно годилась мне в матери или… повелительницы. Впрочем, так и было: Всадница была моей хозяйкой. Сегодняшнюю перемену во внешнем виде и поведении Великой я объяснил себе тем, что она не ожидала найти меня в сознании. Ухаживая за мной лично три недели, Оулини расслабилась. Лично, но почему же лично?

Между тем девушка откинулась назад так, словно хотела рассмотреть меня получше. Затем внезапно подалась вперёд, потянулась ко мне, очень медленно и нежно провела рукой по лбу, носу, губам, подбородку. Трепетными пальцами пробежалась по шее вниз до яремной ямки. Моя бедная голова пошла кругом, сердце бешено застучало в груди, а когда Оулини вновь провела тонким пальчиком по моим обветренным губам, едва не потерял сознание.

Не может быть, чтобы Великая так запросто дотрагивалась до своего ничтожного слуги. Быть может, ей не подходит мой возраст? Сейчас она насильно раскроет мой рот и заставит проглотить яд. Что ж, даже не буду сопротивляться. Сквозь платье Оулини просвечивала упругая грудь, я мог поклясться, что чувствовал свежее дыхание девушки рядом со своим лицом, особенный, сладкий запах юного тела. Если бы сейчас передо мной поставили Лиету и Оулини, то… Незыблемый меня храни, о чём я думаю. Оулини – моя бессмертная госпожа. Лиета – мечта. В изнеможении закрыл глаза, начиная подозревать, что всё происходящее – продолжение пытки кнутом, только более изощрённое.

– Эллари, милый Эллари, как ты молод, – прошептала задумчиво Всадница, – как восхитительно красив. Наверняка все девицы, которым посчастливилось тебя узнать, втайне вздыхают о тебе, а теперь и вовсе места себе не находят от волнения, ломая голову, куда ты пропал. Линия твоего носа так аккуратна и тонка, словно ты из рода Возвышающегося. Подобные профили я видела только у мраморных статуй в Безымянном саду Молчания. А глаза… Идеальная форма, волнующий разрез. Редкого изумрудного цвета. Умные, смелые, дерзкие. Я уже молчу о твоих губах. Какие они всё-таки… Кстати, Эллари. Ты можешь звать меня просто Оулини, когда мы наедине.

Незыблемый меня храни, она мстит мне за то, что я посмел потянуться к ней, принимая реальность за сон, наконец-то догадался я. Болван. Дурак. Идиот!

– Не смею, госпожа.

Оулини нахмурилась:

– Кажется, я не давала разрешения оспаривать мои приказы. Повтори: «Оулини».

– Оулини, – послушно повторил я, внутренне сжимаясь.

Сейчас откуда-нибудь выскочит карлик и прикончит меня своей кувалдой.

– Хорошо, Эллари, хорошо. Теперь скажи: «Милая Оулини».

– Госпожа!

– Дерзкий Эллари, ты смеешь мне возражать?

– Милая Оулини, – прошептал я помертвевшими губами, прощаясь с жизнью.

Но ничего не произошло. Всадница немного помолчала, потом встала и прохладно произнесла:

– Хорошо, Эллари. Впредь мне не перечь. Достаточно будет звать меня по имени… пока я не прикажу иначе. И помни: только когда мы наедине. А теперь спи. Завтра приду снова. Ты должен мне многое рассказать.

– Но я не устал, – возразил я и тут же ощутил, что усталость обрушилась на меня, словно жрецы на ведающих магов, не успевших бежать из Амаги в заморские страны.

– Снова споришь? – усмехнулась Великая.

– Не смею, госпожа.

– Оулини!

– Не смею спорить с вами, Оулини.

– С тобой!

– Не смею спорить с тобой, Оулини. Но что же я могу рассказать?

– Ты должен объяснить, как узнал дату, время и место нашего появления.

С этими словами Великая подхватила поднос и была такова. Глаза мои закрылись, словно по волшебству, и я провалился в сон.

Мягкий лунный свет серебрил немногочисленные предметы в комнате, несмело скользил по одеялу, обволакивал руки, которые со сна показались мне чужими. Почудилось, что схожу с ума, будто очнулся в чужом теле в незнакомом месте. Стоило только допустить эту странную мысль, как полный диск Луны неистово закачался из стороны в сторону, стал пугающе увеличиваться в размере, а затем и вовсе сорвался с небесного свода и помчался прямо в открытое по случаю духоты окно. Вскипающий Лунный свет пожирал предметы, и совсем скоро всё заполонил собой его неестественно белый свет, в котором уже ничего нельзя было не различить. Как заворожённый, я протянул к нему руки, и он стал затягивать меня в бушующую лунную воронку. Внезапно понял, что снова лечу в зрачок Эгона Дайка, резко поменявшего цвет с чёрного на белый.

Я вздрогнул и проснулся окончательно. Высоко в небе болезненно и одиноко светила полная Луна. Выровняв дыхание, с усмешкой помахал ей, и тотчас Лунный диск мигнул, отвечая мне тем же. Моментально покрывшись холодным потом, я поспешно слез с кровати и прикрыл окно. Интересно, который час? Что разбудило меня? Молодой выздоравливающий организм отоспался за три недели? Закончилось действие нуонорфия? Или спали чары недавно посетившей меня «милой Оулини», что вела себя предельно странно? Почему-то мне казалось, что у моего пробуждения должна быть причина. Впрочем, за время моей службы Всадникам я стал искать причины любых, даже самых мелких событий.

Лунный диск небрежно плыл по ночному небу, укоризненно посматривая в сторону закрытого мной окна. Но меня уже перестала интересовать метафизика. Есть более насущные вопросы. Где я сейчас нахожусь? Что произошло? Что за существо напало на меня? Как можно вылечить перебитый хребет, протирая лицо и грудь нуонорфием? Куда исчезли Всадники? Почему они не взяли меня с собой, не защитили? Где сейчас Эгон Дайк и Глед? Что за странную игру затеяла Оулини?

Время действовать. Прежде всего проверил дверь: она оказалось заперта. Этому я не удивился и особенно не расстроился. Что ж, исследуем то, что возможно. Комната моя была на первый взгляд около пятнадцати квадратных метров, кроме кровати и небольшого столика в ней находился огромный сундук. Открыть его также не удалось. Тогда я подскочил к широкому резному окну в пол и выглянул наружу. Оказалось, что подобно сказочной принцессе я заперт на одном из верхних этажей высокого замка. На этом сходство с волшебной сказкой заканчивалось: сторожевые драконы во дворе не летали, злая мачеха вверх не посматривала.

Коварная Луна, как нарочно, свинтила с неба, капризно укутавшись в проплывающие мимо тучки, что не дало мне как следует рассмотреть замок и двор. Но даже в темноте было понятно, что все остальные окна замка, находящиеся в других башнях в зоне видимости, представляли собой достаточно узкие прорези в стене. Признаться, я никогда не видел таких широких окон, как в моей комнате, ни в одном из замков.

Привычный, знакомый мне с детства мир напоказ сбоил в мелочах. Если бы он был разумен, я бы ни минуты не сомневался, что надо мной издеваются. Реальность ещё не развалилась на куски, но вовсю потешалась, поворачиваясь ко мне необъяснимыми сторонами. Мир как бы вопрошал: «Что на это скажешь, Эллари?» Знаки, которые я собирал раньше, оказались цветочками.

Я застыл у окна, всё-таки пытаясь найти рациональное объяснение. Меня поместили в особенную комнату замка? По прихоти архитектора сделали несколько комнат с огромными широкими окнами в пол? Не стали уродовать их внешними решётками, как все остальные? Кстати, никогда не понимал, зачем нужны решётки на окнах верхних этажей замка. Но даже мне было ясно, что комнату с большими окнами в нашем климате не отопить должным образом, к тому же держать оборону будет куда сложнее.

За спиной раздалось невнятное шебуршание. Луна всё ещё дулась в облаках, а потому комната продолжала тонуть в полумраке, но мои глаза мало-помалу привыкли к темноте. Повернувшись, я заметил недалеко от себя на полу мелкое существо, похожее на красивую морскую звезду, но с большими разумными глазами. О прекрасных морских звездах мне рассказывал отец, возвратившись из боевого похода во славу Возвышающегося и благословенной Амаге. В той славной морской битве сошлись сотни кораблей, и немногие из воинов вернулись домой. Отец не любил говорить о самом сражении, но об увиденных заморских красотах рассказывал с удовольствием и даже рисовал прутиком на земле те диковины, что его поразили.

От моего пристального внимания звезда сжалась, став в три раза меньше. Зато бледно розовый оттенок сменился ярко фиолетовым. Я задержал дыхание и не шевелился, чтобы не спугнуть нежданного ночного гостя. Как видно успокоившись, звезда приняла прежний размер: около двадцати пяти сантиметров в диаметре, но осталась фиолетовой. Она чуть заметно дрожала. Наконец спустя минут пять звезда подняла вверх один из своих лучей, моргнула чёрными бусинами глаз и хрипло произнесла:

– Спи, несносный Эллари.

Из какого именно отверстия звезды раздавался звук, я не понял, но спросил в ответ:

– Кто ты, мой милый гость?

Звезда задрожала ещё сильнее и вдруг прытко понеслась на меня, а достигнув моих ног, бойко ткнула сразу двумя лучами в лодыжку. Вершины лучей внезапно оказались острыми. Голова моя затуманилась, я потерял интерес к архитектурным хитростям замка, высокомерной Луне, не желающей почтить меня своим присутствием, к странным заморским диковинам, запросто шастающим по моей комнате. Мне хотелось одного: спать. В то же самое время мой мозг нашёл здравое оправдание этой внезапной перемене.

«Что же ты, друг Эллари, – подумал я, – ведь ты ещё слаб, тебе надо больше отдыхать». Кое-как доковыляв до кровати, рухнул на неё и провалился в глубокий сон.

Глава 5. Яблоня или вишня?