Самый лучший пионер бесплатное чтение

Глава 1

– И перекат! И еще один! И вот так! И… – Управляемый мной персонаж на экране позорно сдох.

Откинувшись в кресле, посмотрел на плакат Конаты Изуми из аниме «Лаки Стар». Кона-тян так позорно бы не налажала! Отложив геймпад, провел пальцами по струнам стоящей рядом с креслом гитары – не сегодня! – поднялся на ноги, подошел к груше и пару раз смачно по ней пробил, вымещая стресс. Да она и так не простаивает. Внезапно раскаленная по случаю разгара зимы батарея забулькала. Наклонившись к ней, с улыбкой спросил:

– Эй, ты же не собираешься взорваться мне прямо в ли…

Раздался грохот, и меня поглотило небытие.

Очнулся с жуткой головной болью, жаждой и ломотой во всем теле. Мутная пелена в глазах мешала разобрать хоть что-то. Руки не слушались, а еще – раздражающе громко тикали часы.

– Во… – попытавшись попросить попить, зашелся в жутко болезненном приступе кашля.

– Сережа! – раздался испуганный женский голос, шаги, скрип двери и крики: – Сестра, сестра!

Звучит как больница. Но разве после такого выживают? Я же отчетливо помню, как, словно в замедленной съемке, мне в лицо летела мощная железяка. С трудом оторвав руку от лежбища, уронил ладонь на лицо. На первый взгляд – на месте, и даже не забинтовано.

Сухой, растрескавшийся язык вяло потыкался в зубы – тоже на месте! Повезло – жить человеком без лица как-то не очень перспектива.

Снова шаги, и я вновь попытался открыть глаза – все еще мгла. В губы ткнулась стеклянная кромка, включились рефлексы, и я отпил глоток теплой воды. Снова кашель.

– Еще? – участливо спросил женский голос, губы ощутили стакан.

Попил еще – уже удачно и до последней капли.

– Прости, но больше пока нельзя, – расстроила меня Повелительница Воды, и сознание облегченно отрубилось.

В следующий раз глаза начали видеть, но лучше от этого не стало – я лежал на жесткой кровати, застеленной серым от постоянных стирок, украшенным казенными печатями бельем. Вокруг – полное уныние: давно не беленные, заляпанные стены, вздувшаяся краска на чугунной батарее под большим окном – сейчас, по случаю лета, оно приоткрыто. Рама деревянная, тоже требующая перекраски, а показывает эта прелесть кусочек синего безоблачного неба. С потолка время от времени отваливаются кусочки побелки, частично оседая на пыльных плафонах – лампочки обычные, накаливания. «Ходики» на стене внушают своей монументальностью – сразу видно советское изделие. Советское? Да, потому что едва ли мой зафиксированный на койке пожилой лысый очкастый сосед – у него сломаны обе ноги – стал бы просто так, из любви к необычному досугу, читать газету «Правда» за 5 июля 1968 года. А тем более этим не стали бы заниматься и пятеро других соседей – все с травмами разной степени тяжести, – вон тот чувак с корсетом на шее читает вслух для «человека-мумии». Жуть!

– Итоги восемнадцатого Берлинского международного кинофестиваля… – под бубнеж корсетного я прикрыл глаза и попытался подавить приступ паники.

Я – в СССР! Таких реалистичных снов не бывает. И галлюцинаций – тоже. Я сдох и по какой-то причине попал сюда – в древний шестьдесят восьмой год! Это… Это… Это офигенно! Там мне ловить было нечего – работаешь 5/2, жены нету, друзей – полтора человека, а контакты с родственниками давно утрачены из-за несходства характеров. Огромная часть досуга у меня уходила на чтение попаданческих книг – и теперь мне все это пригодится! Так, а что я помню?

Через пару секунд я чуть не завыл от восторга – помнил я абсолютно все, что читал, видел и слышал в прошлой жизни, – вплоть до много лет назад мельком проскролленных страничек «википедии». Я – читер! Кроме того, я умею играть на гитаре и фортепиано, знаю ноты, в целом, как ни странно, коммуникабелен… Стоп, я же не на собеседовании – других попаданцев здесь все равно нет, равно как и зрителей. Ведь нет же? Ладно, потом. Все, теперь дело за малым – выздороветь (интересно, что со мной?), освоиться и начинать долгий увлекательный путь к самым вершинам мира с неизбежным сокрушением главного врага каждого склонного к справедливости человека – Соединенных Штатов Америки.

Почувствовав, что проваливаюсь в сон, испуганно открыл глаза – а ну как обратно закинет? Нет уж, я хочу остаться! И год мне идеально подходит – достаточно много времени в запасе перед первой большой проблемой – Афганской войной. Так, тело… Руки-ноги на месте, отлично! Но туловище туго перебинтовано. Ребра, что ли?

– А, очнулся! – обрадовался сосед, отложив газетку. – Голова не кружится? – участливо спросил он.

– Да че ему, молодому! – кашлянув, успокоил его севший в кровати мужик с загипсованными до самых плеч руками.

А как он…

– А все по очереди мне жопу вытирают! – видимо прочитав что-то в моих глазах, ухмыльнулся он. – И сейчас – как раз твой черед. Пошли!

Народ радостно загоготал. Нервно хохотнул и я – очень зря, потому что правую сторону груди прострелило болью.

– Ой, юморист, б*я! – вытер слезинку мой сосед и представился: – Меня Семен зовут. Дядя Семен, получается.

– А мне сколько лет? – прохрипел я, вяло пожимая протянутую руку.

– Точно головой ударился! – веско заметил «корсетный».

– Кажись, пятнадцать? – спросил пространство Семен.

Пространство не очень уверенно ответило, что да – пятнадцать.

– Мамка твоя вечером придет, у нее и спросишь, если память не прояснится, – выдал план действий сосед.

– Опять выть будет, – вздохнул чувак со сломанными руками.

Этого «дядей» звать не стану – ему лет двадцать пять.

– Мы брата хоронили – под «ЗИЛ» попал, – сделал ему неловко «корсетный» – а вот этому от тридцати до сорока, рожа интеллигентно-еврейская.

– Меня вроде меньше помяло, – хрипло прервал я повисшее молчание.

Народ облегченно хохотнул – даже интеллигент! – и дядя Семен заверил:

– Да, считай, и не помяло – что тебе сотрясение и два сломанных ребра? Пару дней отлежишься, и домой – хоккей смотреть по телевизору!

Так себе перспектива – хоккей мне как-то не очень. Но «дома» всяко будет лучше, чем здесь. Ощутив позывы, попробовал встать и скривился – больно, блин, и голова кружится!

– Давай помогу! – воспользовался шансом «безрукий» и поднырнул мне под мышку.

Аккуратно поднялись – ему придется идти на полусогнутых, на полторы головы выше, – и я напряженно посмотрел на него.

– Да не боись, – хохотнул он. – Мне по-маленькому.

Это меня устроило, и мы медленно и печально выбрались в коридор.

– Петрухин! – раздался сердитый женский голос. – Куда его потащил?

– Ссать! – честно ответил мой провожатый.

– А утка на что? А меня позвать? – вкатилась в поле зрения полненькая, лет тридцати кудрявая медсестра.

– Да че он, не мужик? Сам не дойдет? – привел Петрухин разумные аргументы.

Медсестра посмотрела на меня, получила подтверждающий застенчивый кивок, вздохнула и посторонилась. В туалете безрукий отвернулся, пока я делал дела, – размер члена полностью устроил, учитывая, что я еще подрасту, – потом я стянул с коллеги по мочеиспусканию больничные штаны, он оправился, я натянул штаны обратно, и мы двинулись в обратный путь.

– Меня Андрей зовут, – видимо воспылав ко мне симпатией после такого трогательного ритуала, представился он.

– А я… – Проблема!

– Сергей! – хмыкнул он. – Крепко же тебя приложило.

– Крепко, – согласился я. – А как тут вода работает?

Наклониться, чтобы попить из-под крана, я не решился – больно же!

– Меня просить нужно! – снова заспавнилась рядом с нами медсестра и выдала мне стакан с водой.

Напившись, поблагодарил и спросил:

– Простите, не помню, как вас зовут.

– Антонина Петровна, – улыбнулась она, явив пару золотых коронок. – Ты иди, отдыхай, – мягко пожелала мне. – А ты его не колобродь! – это уже строго и Андрею.

Входили мы в палату под бормотание вернувшегося к чтению газеты «корсетного»:

– …Самолет Douglas DC-8 Super 63CF авиакомпании Seaboard World Airlines, США, нарушил воздушную границу СССР. На борту самолета находились 214 военных, направлявшихся на войну в Южный Вьетнам, и 24 члена экипажа. Самолет был перехвачен советскими летчиками в 8:20 утра и принужден к посадке на 2,5-километровой бетонной полосе аэропорта Буревестник на о. Итуруп в 8:39 утра. Самолет и члены экипажа находились на территории СССР двое суток, после чего были отпущены. Капитан самолета Джозеф Тосолини принес извинения за нарушение воздушной границы СССР.

– Вот суки! – отпустил меткий политический комментарий «человек-мумия».

– Иваныч – сам летчик, – пояснил мне Семен. – Вот, сел неудачно.

– Хоть не угробил никого, – оправдался летчик.

– Это – главное! – веско подытожил «корсетный».

Андрей помог мне улечься на койку, и я моментально уснул.

Открыв глаза в следующий раз – состояние ощутимо улучшилось, головокружения почти нет, – услышал облегченный женский вздох:

– Сереженька! – И мне по лицу аккуратно провела ладонью худенькая женщина «чуть за тридцать» с красивым, почти лишенным морщин лицом в обрамлении каштановых кудряшек. Глаза – с зеленой радужкой, но красными от слез белками.

Тело словно само отреагировало на материнскую (а кто это еще может быть?) ласку, и я чуть не замурлыкал от удовольствия.

– Слава богу, очнулся! – со светлой улыбкой на лице начала она плакать. – А то напугали меня тут – ни себя, говорит, не помнит, ни других.

– Не помню, – сглотнув ком в горле – прости, женщина, но твоего сына я каким-то образом вытеснил и виноватым себя чувствовать не собираюсь – меня тоже не спрашивали! – ответил я. – При виде тебя я чувствую тепло, заботу и спокойствие. Ты – моя мама?

Женщина испуганно пискнула и прикрыла рот руками. Нужно просто потерпеть – со временем мы с ней обязательно поладим. Не можем не поладить – никто подмены и не заметит. У меня жутко удобная травма и поразительно хорошее для переродившегося настроение – от открывающихся перспектив захватывает дух, а от осознания своего пребывания в «золотом веке СССР» сердце сладко сжимается от странной для никогда не жившего в СССР человека ностальгии – молод я был, относительно молодым и умер и СССР люблю, так сказать, как сеттинг и отечественный Древний Рим.

– Позову-ка медсестру! – вышел в коридор мой давешний безрукий товарищ.

– Все будет хорошо, вот увидишь, – попытался я успокоить мать.

– Это я должна тебе говорить, сыночек, – жалобно протянула она.

Соседи по палате старательно тупили глаза кто во что, и я их понимаю.

В компании Андрея появилась медсестра с тарелкой в руке:

– Ужин ты проспал, но голодным тебя не оставим! – улыбнулась она мне.

Мама отобрала тарелку и начала пичкать меня перловкой с мясом. Вкусно! Это с голодухи или привычки? Когда тарелка опустела, меня начало клонить в сон, и мама пообещала заглянуть завтра пораньше – будет суббота, а она уже больше года как выходной.

Выписали меня, как и пророчествовал Семен – корреспондент «Комсомолки» по профессии, пострадал на производстве – во время визита в колхоз провалился в прикрытую лужей глубокую яму, получив сложный перелом, – через три дня. Во время маминых визитов общался с ней, во времена остальные – с соседями по палате. Политические темы – в абсолютном меньшинстве, и с гораздо большей охотой все обсуждали проблемы общечеловеческие – кто, когда, где, с кем, почем и что из этого выйдет, но Чехословакию и «социализм с человеческим лицом», в соответствии с линией партии, немного поругали, ошибочно предположив, что до ввода войск не дойдет. Я свои пророчества, само собой, оставил при себе.

В субботу вместе с мамой пришел толстый пришибленный плешивый мужик в костюме на размер больше нужного – на вырост брал, видимо.

– Это – Елистрат Венедиктович, – поджав губы, с явной неприязнью представила визитера мама. – Он тебя и сбил.

– Простите, бога ради! – явно не первый раз покаялся жирный и поставил на тумбочку рядом с моей кроватью авоську с парой яблочек и почему-то помидорами.

Витамин «цэ», так сказать.

– Здравствуйте! – пожал протянутую мне пухлую ладошку. – Спасибо за фрукты. Если вам это важно – я на вас совсем не сержусь, потому что ничего не помню. Да и живой остался, так что все не так уж и плохо.

– Двое суток на ногах! – вздохнул он. – Жена рожала, мчал как мог – водитель у меня запил, пришлось самому, вот тебя и не заметил.

– Родила? – заинтересовался я.

– Девочку, 3300, – похвастался «молодой» отец и спросил мою мать: – Давайте я вам все-таки помогу чем-нибудь.

– Нам подачек не надо, у нас все есть! – гордо отвергла она взятку.

Вздохнув, мужичок осторожно потрогал меня за плечо – вместо хлопка – и свалил.

– Надо было цветной телевизор с него стребовать, – подал голос «корсетный».

– Или холодильник! – внес корректировку «безрукий».

– Или стиральную машинку! – добавил вариант Семен.

Довольный совок стартер-пак прямо!

– А чего сразу не квартиру? – фыркнула мама. – Сама заработаю, и на холодильник, и на телевизор. Ишь че удумал – «заберите заявление, Наталья Николаевна, а я вашему мальчику путевку в „Артек“!», – вполне похоже спародировала она, судя по всему, важного человека – раз из него можно вытрясти холодильник, телевизор, стиральную машинку и путевку в «Артек».

– При Сталине такой х*йни не было! – веско заметил «человек-мумия».

Перед выпиской меня, само собой, хорошенько осмотрел ряд врачей – включая психиатра. Мне поставили удобный диагноз «шоковое состояние» и вызванную им не менее удобную посттравматическую амнезию. Было очень легко – никому и в голову не пришло меня пытать, гипнотизировать и «прогонять» через полиграф. Врач в круглых очках много улыбался мне и маме, успокаивал и изо всех сил излучал оптимизм. Кроме того, все эти дни мама Наташа активно рассказывала мне обо мне и себе. Снова удача – Сережа был отличник, спортсмен (футболист) и вообще образцовый пионер. Единственный и любимый сын двадцатидевятилетней швеи-мотористки с одной из многочисленных московских фабрик – мы живем в столице, да! Так-то вроде удобно, но через регионы, где дым пожиже да труба пониже, «подниматься», на мой дилетантский взгляд, легче – особенно если ты, например, с Кавказа. Ладно, берем что дают – благо что дают полные горсти.

Живут Наталья Николаевна Ткачева и Сергей Владимирович Андропов (Такая вот у нас ситуация с фамилиями, у мамы она девичья. А я – нет, не сын и не внук, и даже не знакомы, просто совпало.) вдвоем недалеко от «Сокольников» – парка и одноименного метро. Очень хороший район с дорогущей «недвигой» в моем времени, а здесь – просто хорошее место, откуда маме удобно добираться на работу, а мне – в школу.

– У всех каникулы, а ты болеешь, – сочувственно вздохнула она, когда речь зашла о школе.

Лет Сереже не пятнадцать и даже не четырнадцать, а двенадцать – просто выглядит несколько старше в силу хорошей формы. Тринадцать исполнится в конце августа. Отец реципиента, как водится, «пропавший без вести летчик-испытатель». За таких испытателей государство пенсию не начисляет, поэтому живем мы на мамину зарплату в сто пятнадцать рублей плюс обязательная тринадцатая зарплата в конце года. Иногда перепадают и заказы на дом – шьет и кроит всякое для знакомых.

Еще из родни у нас есть двоюродная мамина сестра в городе Астрахани и двоюродные дедушки-бабушки там же. С родственниками прямыми не повезло – померли все. Жалко Наталью – совсем одна осталась, даже сын теперь поддельный. Ерунда – поладим, поженим, в отдельную квартиру переселим.

В «отдельную» – потому что на вызванном мамой такси (машина марки «ГАЗ» с шашечками) мы доехали до трехэтажного старинного кирпичного дома – даже не «сталинка», а гораздо более древний экземпляр, – по пахнущей плесенью и котиками лестнице обшарпанного подъезда поднялись на второй этаж, и родительница открыла обитую потрескавшимся дерматином дверь, рядом с которой располагалось четыре электрических звонка. Коммуналка! И хорошо, что здесь – не два десятка «хозяев»! Вот мне задача-максимум: к Новому году переехать в отдельное жилье.

Пол коридора застелен недавно крашенными досками, стены – покрыты синей масляной краской, создавая «казенное» ощущение. В конце коридора сквозь приоткрытую выкрашенную белым дверь немного видно кухню – там сейчас кто-то бренчит посудой. От развешанного на просушку постельного белья вкусно пахнет хозяйственным мылом, на двери ванной – потешная табличка с карапузом на горшке.

– Опять Надька на улице белье сушить не хочет! – вздохнула мама и спросила меня: – Вспомнил?

«Вспомнил?» и «Помнишь?» вообще звучат постоянно, но, увы, ответ неизменен:

– Не помню.

– Ничего, вспомнишь! – уже привычно утешила саму себя Наталья, мы миновали первую пару дверей, и она открыла незапертую с левой стороны: – Вот мы и дома!

От «дома» я ожидал худшего, но комната оказалась довольно просторной – «квадратов» пятнадцать, если на глазок, и содержала в себе «стенку» с посудой, красно-золотистой расцветки ковер на полу, обитый зеленой тканью диван и односпальную пружинную кровать, застеленную покрывалом с оленями. В проеме «стенки» – новенький телевизор. На подоконнике, рядом с горшком герани – радиоприемник. У кровати – прислоненная к стене сложенная ширма. Создавать личное пространство, так сказать. Помимо всего этого – два стола, на одном – швейная машинка, а второй, похоже, мой, потому что на нем учебники, тетрадки и прочая канцелярия. Еще есть два шкафа – один с одеждой, второй – с книгами, которыми частично «заражена» и «стенка». Словом – вполне уютно! Из окна виден двор – гуляют ребята, вон какой-то рыжий «солнышко» на турнике крутит. Они мне махали, кстати, когда я из такси выгружался, – друзья, наверное.

– Ничего, вспомнишь, – мягко напомнила залипшему в окно мне мама.

– А если и нет – познакомлюсь заново и буду дружить! – с улыбкой заверил я ее.

– Так и будет! – кивнула она. – Но лучше все-таки вспомнить!

Глава 2

Следующую неделю обживал коммуналку и знакомился с жильцами – из интересных оказалась только та самая Надежда – симпатичная мамина ровесница и, как оказалось, подруга. Работает медсестрой, поэтому график скользящий – это позволяет присматривать за мной в некоторые дни. Нет, по-прежнему ничего не помню – рассказали. Разведена, воспитывает трехлетнюю дочку Свету – потешная, пузыри носом умеет надувать. Из соплей, да. Помимо них, в квартире проживают двое пенсионеров – муж-фронтовик Алексей Егорович и его жена – ветеран тыла Зинаида Матвеевна. Алексей Егорович тоже считает, что «при Сталине такой х*йни не было». Третий жилец – бобыль Федор, сорок лет, высок, статен, красив, модно-усат, передовик токарного дела и постоянный экспонат заводской доски почета. На Федора заглядываются все имеющие честь быть с ним знакомыми дамы, но большая часть даже не пытается – репутация «ходока» надежно к нему прилипла. Именно Федору мы обязаны идеально работающей сантехникой, проводкой и смазанными дверьми – мужик, даром что ходок, совсем не против помогать соседям улучшать быт. Судя по лицам мамы и Надежды, обе Федю знали несколько лучше, чем им бы того хотелось. Этого в отцы не берем, но маме не мешаем – для здоровья полезно же.

Вывод пока такой – никакой «блат» мне не светит, если не считать таковым телефонный номер корреспондента «Комсомолки» Семена, который до сих пор лечится. Придется идти обычным путем – это когда начинаешь с классного руководителя. Кое-что отнести я ему уже могу – вон лежит целая исписанная тетрадка на девяносто шесть листов с аккуратно выведенным маминой рукой на обложке (еще доктора обратили внимание, что мой почерк полностью изменился, причем совсем не в лучшую сторону – а что поделать, если руками писать в той жизни мне почти не приходилось уже много лет?) названием «Миша Добрин и философский камень, роман-сказка, тетрадь первая». Читали всей коммуналкой – слегка адаптированный «Гарри Поттер» понравился всем, кроме Федора, который дома не ночевал, и маленькой Светы – она ничего не поняла, но «сказку» слушала прилежно. Но пока не понесу – ждем вторую тетрадку и моего выздоровления до уровня, когда я смогу пройти пару кварталов – там класрук и живет.

Вторая тетрадка активно мной заполняется прямо сейчас, в положении полулежа на диване – сидеть еще больно. В открытую форточку врывался веселый летний шум, принося с собой теплые запахи тополей и расположенного в доме напротив хлебозавода. Тело пыталось травить душу хандрой – сходи, мол, пробздись, – но я не поддавался. Друзья Сергея пару раз заходили, сочувствовали, пытались знакомиться заново, но пока коммуникация не наладилась – я в основном молчу и наблюдаю, пытаясь перенимать манеру поведения хроноаборигенов.

С едой, вопреки опасениям, никаких проблем не оказалось – дефицит пока не набрал обороты, и, как минимум в Москве, купить можно если не все что хочешь, то многое. Мама кормила меня котлетами, супами, картошкой, рыбой (в том числе – красной), яблоками, овощами, а однажды даже принесла гранат. Помимо этого, хватало и сладостей – в частности, мое возвращение домой отмечали покупным тортом. Обычные продукты, на мой взгляд, ничем не отличались от аналогов из моего времени, а вот сладости прямо хорошо зашли! Увы – во рту у Сережи обнаружилось целых три пломбы, несмотря на ранний возраст, поэтому придется держать себя в руках – не очень я верю в советскую стоматологию.

– Ну хоть любовь к конфетам ты не забыл! – ласково потрепала меня мама по волосам, когда я жевал очередного «Мишку на Севере».

Вынырнув из воспоминаний, отложил служащий мне планшетом томик Ленина (седьмой из неполного собрания сочинений, нашедшегося у нас) и аккуратно поднялся. Столь же аккуратно направился к двери – проголодался, а мама вчера сварила просто замечательные щи, которые я сейчас и разогрею!

С кухни доносился мягкий гитарный перебор. Это кто у нас музыкант? Вариантов немного – сегодня вторник, и дома только пенсионеры да отсыпающаяся Надежда, чья дочь сейчас у бабушки – через два дома от нас живет, одинокая, поэтому понянчить внучку всегда рада. Увы, у нее тоже комната в коммуналке, так что переехать в более комфортные условия Надя не может.

Так и есть – за накрытым сильно покоцанной выцветшей клеенкой столом на табуретке сидел одетый в растянутые синие штаны и майку Алексей Егорович с инструментом в руках.

– Привет, Сережка! – сквозь дымящуюся во рту «Беломорину» поздоровался он со мной.

– Здравствуйте, деда Леша, – поздоровался я в ответ так, как научили. – А я и забыл, что вы играть умеете.

– Да ты вообще все забыл! – хмыкнул он, прекратил музицировать и предложил: – Помочь тебе?

– Сидите, дед Леш, я сам, – успокоил я его и залез в общий холодильник – тарахтящее, даже сейчас древнее ублюдище. Холодит, впрочем, как надо и, уверен, еще и меня переживет.

Вот она – наша желтенькая эмалированная кастрюля. А вот и миска – столь же желтая и эмалированная. Зачерпнув загустевшую массу, щедро наделил ею миску, которую поставил на конфорку новенькой газовой плиты – дом газифицировали совсем недавно и плиту поставили тогда же. Чиркнув спичкой, повернул рукоятку, и под миской заплясало жизнерадостное синее пламя. В Советском Союзе даже газ смотрит в будущее с оптимизмом!

– Тяжко поди – каникулы, а ты дома сидишь, – ритуально посочувствовал дед.

Отметив татуировку Сталина на усеянной седым волосом дедовской груди, аккуратно опустился напротив него с не менее ритуальным ответом:

– Да нормально, какие мои годы – набегаюсь еще.

– Знатно тебя приложило, конечно, – перешел он к любимой в последнее время теме нашего двора. – Даже мамку – и то забыл.

– Стыдно перед ней, – признался я.

– И правильно – нельзя, чтобы человек мать забывал, – веско заметил фронтовик. – Вот у нас однажды парнишку контузило…

Истории хватило ровно на выхлебать тарелку супа, закусывая его вкусным бородинским хлебом и сочной, сладкой луковицей. Порадовавшись за вернувшего память парнишку из военного рассказа, вымыл за собой посуду, протер стол и попросил:

– Дед Леш, а вы меня на гитаре играть немножко не научите?

Нельзя же демонстрировать окружающим взятые из ниоткуда навыки? Все придется легендировать – Сережка мальчик начитанный и умный, но мячик ему пинать нравилось больше, чем играть музыку или учить языки. В школе с сентября мне придется ходить на немецкий, а вот инглиш «постигать» придется в кружке ближайшего Дома культуры. Английский у меня очень хороший, а вот немецкий – полный швах. А мне ведь переаттестацию в конце августа проходить – будут смотреть, что из школьной программы я забыл. Не отправят же меня обратно в начальную школу? Ерунда, проблема только с немецким и существует – все учебники вместе с остальной инфой из прошлой жизни моей новой абсолютной памяти доступны в любой момент. Позднесоветские по большей части – в 90-х по ним детей еще вовсю учили, и я из их числа. Неужели не пойдут навстречу больному ребенку?

– Во-о-от, а я тебе еще когда предлагал? – довольно протянул старик. – Девки музыкантов любят, Сережка!

– Вот и я так подумал, – улыбнулся я.

– Научим! – пообещал Алексей Егорович. – Прямо щас и начнем.

– А давайте у нас, – предложил я.

Там можно сесть на диван, и будет почти не больно.

– А давай! – согласился он.

Сменили место пребывания, и до самого маминого возвращения фронтовик «учил» меня играть на гитаре. Притворяюсь дубом, да – а что поделать?

– Ой, здравствуйте! – поздоровалась с гостем немного раскрасневшаяся от жары, одетая в клетчатое бело-зеленое платье мама.

– Здравствуй, Наташ, – поздоровался он в ответ и с явным одобрением понаблюдал, как я принимаю у мамы полную всякого авоську – первое время она на такое ругалась, а теперь смирилась – и отношу ее на кухню. Вот такой я плохой человек – приручаю чужую мать, давя на жалость и образцово-сыновье поведение. Тем временем дед Леша продолжал:

– А твоего, вишь, на прекрасное потянуло – говорит «научи на гитаре играть, все девки во дворе мои будут».

Ехидно покосился на меня – я хохотнул, и дед расстроился – не получилось школяра в краску вогнать.

– От скуки все, – нашла причину мама.

– А хоть бы и так, – не расстроился Алексей Егорович и указал на гитару: – А с ней и в гостях, и в окопе жить веселее.

– Лишь бы без окопов, – поджала губки мама и попросила: – Ну, покажи, чему научился!

Я показал, нарочито неуклюже наиграв выданную мне дедом Лешей для освоения гамму.

– Ну молоде-е-ец! – умиленно протянула мама. – Попьете с нами чаю, Алексей Егорович?

– Да не, к себе пойду – хоккей начинается, – покачал головой дед, посмотрел на инструмент… – Дарю! – принял он для себя решение. – Только чтобы каждый день учился, понял? – строго нахмурил на меня седые брови.

– Спасибо, дед Леш, как стоять перестанет – верну!

– Постараюсь дожить, – хохотнул фронтовик. – Молодец! – выдал он заключение о моих личностных качествах и ушел к себе.

Мама неодобрительно покачала на меня головой, зашла за ширму, переоделась в домашний выцветший халатик, вдела ноги в коричневые тапки, и мы отправились ужинать.

– Опять посуду помыл, – укоризненно-одобрительно заметила родительница на кухне.

– Не тебе же оставлять – ты работаешь, а я дома сижу, – привычно оправдался я.

– Совсем ты поменялся, Сережка, – грустно вздохнула она, вынимая из авоськи кулек с картошкой. – Раньше никакой помощи, поговорить – только «да», «нет» и «нормально», а тут… – сгрузив овощи в раковину, развела она руками.

– Поправлюсь и буду помогать больше, – с улыбкой пообещал я ей.

– Ты уж лучше головой выздоравливай, а помочь я себе и сама могу, – попросила мама и принялась чистить картошку. – С салом пожарю сейчас, а завтра у тебя и суп будет, и картошка, – сформировала мне меню родительница. – А еще я там чай купила вкусный.

Сквозь нити авоськи была видна пачка чая с замечательным названием «Чай № 36».

– Как пишется? – Выкинув очистки в ведро, мама начала мыть картоху и ставить на плиту черную чугунную сковородку.

– Нормально, шесть страничек, – отчитался о проделанной работе. – А потом вот деда Леша от скуки спасал.

– Ты у него всему учись, – наказала мама, для весомости покачав на меня вынутым из морозилки куском сала. – Он – настоящий, не как дядя Федя.

– Уже понял, – улыбнулся я ей. – Обидел тебя наш сосед? Хочешь, отомстим?

– Какие там обиды? – cовершенно по-девичьи хихикнула мама. – Я от него ничего и не ждала. Федя хороший, просто таким, как он, быть не нужно.

– Не стану, – пообещал я, скрестив пальцы за спиной – на всякий случай.

– Обижается он на тебя, – слила инсайд родительница.

– Это почему? Я же с ним как со всеми? – удивился я.

– Потому и обижается – раньше-то хвостиком бегал: «дядь Федь то, дядь Федь это», а теперь только здравствуйте и до свидания, – не без оттенка застарелой вины в глазах пояснила она.

Почему безотцовщина бегает за всеми, кто минимально похож на отца? Вопрос сугубо риторический.

– А вот представь, – попытался я ее немножко утешить. – Был бы у меня отец – мне бы и перед ним было за потерянную память стыдно. Так что я даже рад.

Мама изобразила вымученную улыбку – не помогло, увы – и принялась кромсать картошку, складывая ее в скворчащую салом сковороду.

Повисла неловкая тишина – за последние дни ее вообще было много. А что я могу? Здесь поможет только время.

– А почему я во взрослой больнице лежал? – нашел я нестыковку в процессе перерождения.

– Это тот жирный постарался, – неприязненно поморщилась родительница, помешала картоху, накрыла сковороду крышкой и уселась напротив, положив подбородок на ладони. – В Горисполкоме работает, людей не видит! Но хоть больница хорошая, – грустно вздохнула.

– Надо было с него печатную машинку стребовать, – запоздало пожалел я.

– У меня на книжке пятьсот рублей осталось… – мягко начала мама.

– Нет уж, теперь – только с гонорара! – с улыбкой одернул я ее. – Сейчас подживут ребра, и начнем покорять писательский Олимп!

– Я ребятам во дворе рассказала, – усмехнулась мама. – Готовься – завтра слушать придут.

– Это хорошо! – одобрил я услуги фокус-группы.

– А то я-то тебя люблю, – вытянув руку, она убрала с моей выцветшей, когда-то черной футболки невидимую соринку. – И оценить как следует твое произведение не могу, как лицо заинтересованное.

– Это правильно, – кивнул я. – Коллективный читатель всегда важнее индивидуального.

– Заговорил-то как! – умилилась мама.

– Нас же партия учит, что общее превыше частного, – продемонстрировал я азы идеологической подготовки.

– В телевизоре сказали? – спросила мама.

– Нет, это я помню, – с улыбкой покачал я головой.

– Мать не помнит, а партию помнит, – вздохнула она.

– Это потому, что крепка советская власть! – раздался из коридора сонный голос Надежды.

Одетая в такой же, как у мамы, полинявший халатик, растрепанная и зевающая, она появилась на кухне.

– Доброе утро, – пожелали мы ей, несмотря на садящееся за крыши «хрущевок» солнце за окном.

Удивительно быстро адаптируюсь. Причина проста – не было шока. Не успел осознать смерть, не успел отрефлексировать перерождение – болячка отожрала все ресурсы организма, – да даже ходить и думать одновременно трудно было! И потом – первое время я тупо спал. «Чик-чик», – сказала реальность, переключившись на другое время и место. А я и не против – там я уже все понял и потерял интерес. А здесь, да еще с читами – хо-хо! Главное – КГБ не злить, я же совсем не Джейсон Борн – расколют как нефиг делать и запрут в подвале. Нет, если Родине нужно, я согласен и на подвал, но лучше до этого не доводить. А еще – по совершенно непонятной причине страшно выходить на улицу. И печальное – когда нет ценных социальных связей, гораздо проще обрести новые.

– Сережка теперь еще и композитором стать решил, – порадовала мама соседку новостью.

– Ни пуха, – пожелала та, поставила чайник на плиту и отказалась от поспевшей картошечки.

Поужинав, я отвоевал право помыть посуду, и мы с мамой вернулись в комнату – ритуально смотреть программу «Время», которая появилась на свет только в нынешнем январе.

– Я и не знала, что ты такой талантливый, – с мечтательной дымкой в глазах сделала вывод аж шестнадцатилетняя Оля, обладательница длинных, собранных в «конский хвост» каштановых волос, голубых глаз, маленького, чуть курносого носа и красиво очерченного ротика, положив подбородок на ладони опертых на голые коленки – на ней синий сарафан, из-под которого торчат предательски белые лямки лифчика, – рук.

– Сказка как сказка, – ощутив ревность, фыркнул ее штатный бойфренд Артем – он такого же возраста, а еще – боксер пугающих для своего возраста габаритов, затянутых в клетчатую рубаху с коротким рукавом и синие шорты.

Буду стараться смотреть на Олю пореже.

– Я бы хотел в Московскую академию волшебства, – вздохнул рыжий, засеянный веснушками по самое не могу двенадцатилетний – почти ровесник – тощий Вовка.

Мама позвала тупо всех, кого нашла во дворе, и никто не отказался – а в СССР много интересного досуга? – этим объясняется столь разновозрастная компания.

Еще «сказку» слушал семилетний Славик – брат Артема, «мамка за*бала, присмотри да присмотри», – пояснил он после рукопожатия. Слева от него – девятилетняя Василина, милейший светловолосый ребенок в бежевом платьице. За ними, на полу, независимо привалившись спиной к шкафу, тринадцатилетняя Таня, сейчас упершая лоб в колени, свесив длинные распущенные черные волосы. Чисто девочка-призрак из японских ужастиков, и белое летнее платье с подолом чуть ниже колена только усиливает впечатление. А вот бретелька сиреневого лифчика – наоборот, портит.

Еще был одиннадцатилетний чумазый Мефодий, но его почти сразу после процедуры приветствия за ухо утащила откуда-то взявшаяся разгневанная бабушка.

Татьяна шмыгнула носиком. Книжка работает! А вот Славику ожидаемо пофиг – вот были бы картинки, тогда – да.

– Чаю попьем, может? – приземленно предложил Артем.

– Сам налей – чайник на кухне, общий, – предложил я, не желая подчиняться альфачу.

Вот если он меня сначала от*издит, тогда – да.

Боксер не стал придираться к больному и пошел на кухню.

– Таня, ты плачешь? – опустилась со стула на пол поближе к подруге Оля и приобняла ее за плечи.

– Да не реви ты, – фыркнул Вова: – У меня тоже батя бухает, но я-то не реву!

Таня заревела в голос, подскочила и выбежала в коридор, едва не врезавшись в посторонившегося Артема. Через пару секунд раздался звук открываемой и закрываемой двери.

– Дурак! – заклеймила Оля рыжего.

– Во, видел? – показал ему альфач профилактический кулак.

– Видел, – грустно подтвердил Вовка.

– Жалко, – вздохнул я.

– Да че ей будет? – проявил черствость Артем. – Есть конфеты?

– Есть, – гостеприимно признался я и повел «выживших» на кухню.

– А, Сережка, друзей привел? – выглянула в коридор пожилая, немного согнутая женщина в цветастом платочке на голове и выцветшем халатике – Зинаида Матвеевна.

– Здравствуйте! – почти хором поздоровались вежливые мы, и я ответил:

– Чай идем пить. Давайте с нами?

Улыбки ребят несколько померкли – оно, конечно, уважение к пожилому человеку, но чай пить…

– Да ну, куда я с вами, с молодыми? – с улыбкой отмахнулась она и вернулась в комнату.

Дальше по коридору – мое слабое место: зеркало, ни в одно из которых я так до сих пор и не отважился заглянуть. А ну как урод? Но теперь, когда перед глазами маячат Олины ножки, я должен знать, на что могу рассчитывать.

Не… плохо? Даже скорее с уклоном в «хорошо». Действительно – с тем самым Андроповым совершенно никакого сходства, и слава богу. Средней высоты лоб, «модельно» подстриженные черные волосы, не ушастый – это немаловажно! Следы аварии все еще при мне: зеленые впавшие глаза лихорадочно блестят – это очень выгодно подчеркивают синяки под ними. Пошлепал бледно-розовыми тонкими губами, подвигал челюстью туда-сюда. Даже если бы дали выбор, ничего другого я бы и не взял!

– Ты на нее, что ли? – отреагировал на шлепанье Артем, кивнув на Олю.

– У меня сотрясение, дергает, – оправдался я.

– А, ладно, – с явным облегчением на лице – не больно-то ему хочется жертву аварии в ее же доме угнетать – он хлопнул меня по плечу.

Больно, блин!

Вошли, расселись, я достал конфеты – мама велела не жадничать, чайник закипел, и Оля взяла на себя функции хозяйки, заварив нам «тридцать шестого». Прожевав конфету, попросил ребят рассказать о себе – мы же толком не знакомились, так, по именам.

– Да че я, я как все, – пожал плечами Артем.

– У меня батя бухает, – выдал Вовка уже известный факт.

– А у меня родители – учителя! – гордо заявила Оля. – Мама – химик, а папа – математик!

Может, и сходим – нужно же как-то омепразол «слить»? Почему бы не через маму-химика? С другой стороны – слабоваты связи, поэтому пока не торопимся.

– А мой папа – автомеханик! – подала голосок девятилетняя Света. – А мама – библиотекарь! А ты почитаешь нам книжку, когда напишешь еще?

– Почитаю, – охотно пообещал я.

– Лучше бы про космос написал, – буркнул боксер.

– У него батя – товаровед, – сдал боксера с потрохами Вовка. – Торгаш!

– В нашей стране любой труд является почетным, – встал я на защиту отпрыска будущего самого важного человека на районе – вот наберет дефицит обороты, и все сразу это поймут.

Артем, к моему удивлению, благодарно на меня посмотрел. Да он же комплексует!

Кстати…

– А к вам на бокс записаться можно? Когда ребра заживут.

– У нас всех отличников берут, – кивнул Артем и подозрительно спросил, покосившись на Олю: – А тебе зачем?

– Если на меня в следующий раз машина нестись будет, я ей ка-а-ак втащу!

Ребята заржали, мне такая реакция понравилась, и остаток чаепития я, к огромной их радости, травил анекдоты. Напоследок они пообещали навещать меня чаще и пошли на улицу. Ну что, надо воровать книжку дальше!

Глава 3

После ухода ребят я наконец-то додумался залезть в документы – как-то и в голову не пришло, что в СССР их уже освоили. Зарывшись в шкаф, откопал свое свидетельство о рождении.

Все так: Андропов Сергей Владимирович, дата рождения – тридцатое августа 1955 года. День рождения не за горами!

Мать – Ткачева Наталья Николаевна, 02.01.1940 г. р.

Отец – Андропов Владимир Юрьевич, 01.01.1940 г. р.

Один день разницы и «залет» в четырнадцать маминых лет. А еще – запрет абортов в тот исторический период. Повезло моему реципиенту – мог и не появиться на этот свет. Маму о влиянии запрета на ее судьбу, конечно же, спрашивать не буду – плохая тема для разговора.

Однако яснее не стало – «скриншот» «википедии» из головы говорит про рождение Владимира в сороковом году, но, увы, автор странички не осилил указать точную дату. Что ж, едва ли мы бы жили в коммуналке со всемогущим дедушкой, значит, и вправду однофамильцы. А было бы жутко прикольно! Получается, я ранний ребенок, но на «ошибку молодости» совсем не похож – мама буквально на цыпочках вокруг меня бегает.

Вечером она пришла расстроенная – пыталась скрывать, конечно, но я же вижу.

– Случилось что-то?

– Нет, все хорошо, – попыталась она отмазаться.

– Но я же вижу, что ты грустная, – не сдался я.

– Да козлы! – раздраженно махнула она рукой и пошла за ширму переодеваться. – «Нет на август путевок!» – передразнила кого-то. – Сволочи профсоюзные, сами-то с санаториев не вылезают, а здесь ребенок… – осеклась и грустно вздохнула.

В лагерь меня отправить хотела, подлечиться.

– Там, поди, на два года вперед все расписано, – предположил я.

– Как бы не на пятилетку, – согласилась мама, появляясь из-за ширмы.

Задумчиво на меня посмотрела и решительно кивнула:

– Мы с тобой на следующее лето в Крым поедем! Дикарями!

– В палатке будем жить? Из котелка питаться? – сымитировал я сыновний энтузиазм.

– И ночью в море плавать! – с улыбкой добавила мама Наташа, и мы отправились ужинать.

– Как ребятам твоя книжка? – спросила она, проглотив ложку борща – сегодня у нас именно он.

– Очень понравилась, – без ложной скромности признался я.

– Давай я сама первую тетрадку Антонине Петровне отнесу, – предложила мама.

– А как я ей первого сентября цветы дарить буду, не познакомившись? – придумал я вялую отмазку.

Страшно активизироваться вот так сразу. Мне бы в школу походить, друзей завести… Ну уж нет. Прокрастинации – бой!

– Еще успеешь, – грустно улыбнулась мама.

– Неси, – решился я. – Под лежачий камень вода не течет.

– Верно, – одобрила она.

Сразу после ужина она позвонила классной руководительнице и, не откладывая в долгий ящик, понесла тетрадку. Я же прилег дописывать вторую. Хорошая продуктивность объясняется просто – сидеть дома в эти времена просто жуть как скучно! Книги с полок я читал почти все – кроме Ленина и Маркса. Как-то вот не довелось. Но теперь, с учетом вновь открывшихся обстоятельств, надо будет скушать и частично зазубрить – у нас же здесь теократия, и без цитирования канонических текстов уважения мне не будет.

Антонина Петровна, которая сейчас в отпуске, пришла следующим же утром. Классная руководительница оказалась женщиной под пятьдесят, полуседые волосы собраны в «бублик», на глазах – очки в неудобной на вид оправе. Одета она была в закрытое летнее белое платье, расписанное цветочками.

– Здравствуйте! – поприветствовал я гостью.

– Здравствуй. Ты меня не помнишь, Сережа? – первым делом спросила она.

– Извините, – покачал я головой.

Она вошла в комнату, я закрыл дверь и предложил:

– Чаю?

– Спасибо, но не стоит, – отказалась она и посмотрела на диван.

– Присаживайтесь, – запоздало предложил я.

Она уселась, поставила на колени сумочку, я аккуратно опустился рядом.

– Тогда давай знакомиться! – жизнерадостно заявила она. – Меня зовут Антониной Петровной, я – классный руководитель бывшего шестого «бэ» и будущего седьмого.

Да я же семиклассник! Это потому, что в школу пошел в семь лет – повезло мне в августе родиться, а не в октябре, пришлось бы еще год ждать – а начальная школа в эти времена четыре года, вот и «натикало», так сказать. Если не принимать во внимание потенциальный экстернат, учиться мне еще минимум четыре года – десятилетка же обязательная.

– А я Сергей, если сдам экзамены в августе, буду учиться в вашем классе, – представился я в ответ.

– Повезло тебе тридцатого августа успеть родиться! – улыбнулась. – Родись ты после пятнадцатого сентября, пришлось бы в первый класс в восемь лет идти. – И спросила: – А ты школьную программу помнишь?

– Помню, но немецкий как корова языком слизнула, – развел я руками. – Мама принесла мне пару самоучителей, постараюсь освоить заново хотя бы на троечку.

– Моя подруга преподает немецкий на дому, – предложила репетиторские услуги классная руководительница.

– Мама говорила, но я сначала сам попробую, – отказался я. – Алфавит уже выучил! – похвастался достижениями.

А чего мне, с абсолютной памятью? Открыл, «сфотографировал», и все – уже в голове. Мне теперь секретные документы лучше даже мельком не показывать – «развидеть» уже не получится.

– Ну, если что, мой номер у вас есть, – проявила она понимание и достала из сумочки тетрадку. – Я тебе ее не отдам, – заявила она.

– Потому что понесете дальше? – с улыбкой предположил я.

– Именно! Я в районо пойду, но только ты обязательно продолжение пиши.

– А вот, дописал вторую вчера, – выдал классной руководительнице вторую тетрадь.

– Только, Сережа… – Она замялась. – Тебе точно мама не помогала?

– Совершенно точно! – покачал я головой. – Если хотите, прямо сейчас займусь третьей тетрадкой.

– Я тебе верю, но лучше проверить, – согласилась она.

Делать нечего – уселся за стол и начал возить карандашиком по бумаге. Карандашом удобнее, стер и исправил, если что не так. Прошло минут сорок, когда Антонина Петровна сочла эксперимент успешным. Ознакомившись с содержимым, убедилась, что это то же самое, и пообещала позвонить, когда у нее будут новости. Науськанный мамой, подарил ей на прощание шоколадку – за суету, так сказать.

Не желая проблем, честно засел за немецкий.

– …Ду… Ду хаст… – отложив «впитанные» самоучители, с гитарой валялся на диване.

– Шпрехен зи дойч? – весело спросила мама, входя в комнату.

– О, я! – подтвердил я.

– Я в школе тоже его учила, – по-немецки сообщила родительница.

– А я вроде вернул и еще добавил сверху, – выговорил я на том же языке.

Акцент придется долго вытравливать, но так даже лучше – добавляет хоть какого-то реализма.

– А что за песня? – спросила она.

– Да так, балуюсь, – отложил я инструмент. – Антонина Петровна…

– Отнесла книгу в районо, – кивнула она. – Знаю! Только ты теперь ни в коем случае не бросай.

– Не брошу, – заверил я ее.

Будто у меня занятий много!

– Ну-ка давай проверим наш немецкий, – подхватив самоучитель, мама приземлилась рядом.

Выйти из дома первый раз я решился первого августа. Ребра не беспокоили уже почти неделю, и я старательно откладывал этот момент как мог, но теперь нужно ехать делать рентген. Действо состоится в Детской городской поликлинике, к которой я «прикреплен». Идти совсем недалеко – буквально пяток кварталов. После облучения взявшая отгул мама поведет меня в пресловутое районо – пить чай с Антониной Петровной и важными тетеньками: «Миша Добрин» им понравился, поэтому будем решать, что делать дальше.

День обещает быть жарким, поэтому надел синюю футболку, зеленые шорты и отечественные, по ощущениям – деревянные сандалии. Мама нарядилась в светлое клетчатое платье и бежевые туфельки. На голову мне положена кепка, ей – белая шляпка с искусственным цветочком.

– Такая вся летняя и воздушная! – отвесил я родительнице комплимент.

– Вот спасибо! – хихикнула она, и мы вышли в подъезд.

Его я видел, поэтому неинтересно. На двор тоже насмотрелся – из окна. Между двух домов расположена детская площадка – песочница, металлические горка, турники, брусья и опоры для натянутых веревок – в числе прочих сушатся здесь и наши вещи. Никто не ворует, нет – а кому оно надо? Редкие обладатели джинсов драгоценные штаны сушат дома. У домов и на площадке – окрашенные синей краской скамейки. Тут и там растут развесистые тополя. Неподалеку от выезда со двора припаркован одинокий «Москвич».

Помахал рукой с невыносимой скукой на лице наблюдающему за болтающимся на турнике младшим братом Артему. Тот обрадовался и начал вставать, но за мной из подъезда появилась мама, и боксеру пришлось плюхнуться обратно. Не судьба!

Покинув двор, выбрались на улицу Короленко и пошли вдоль нее. Обилие зелени оживляло пейзаж, но в целом – серенько! Нет рекламы, нет ярких витрин. Да ничего нет – даже фонари висят редко. Мрачновато здесь по ночам. Буду стараться долго не гулять – ну его на фиг, зарежут еще начинающего попаданца.

Улица просто пронзительно пуста, и, кроме редко прогуливающихся пенсионеров и играющих во дворах детей, не встретилось совсем никого – рабочий день же. Автомобильный трафик отсутствовал как таковой – тупо пустая дорога, хоть в лапту играй. С машинами вообще беда – по пути к Стромынке (такая улица) насчитал всего пяток образчиков. Эта улица была уже оживленнее – даже трамвай проехал! Помимо него, время от времени проезжали грузовики разного тоннажа и совсем редко – легковушки.

Перешли дорогу, прогулялись по дворам и вошли в обшарпанную, пахнущую хлоркой – а чем еще? – поликлинику. Уши сразу наполнились детским плачем, шумом тихих разговоров и редкими окриками. Отстояв очередь в регистратуру, отстояли очередь к травматологу, который отправил нас стоять в очереди на рентген. Некоторые вещи в родной стране совсем не изменились.

Снимок отдавать сразу никто и не подумал – придется прийти сюда завтра, уже с тетей Надей в качестве сопровождающей – отгулы у мамы не резиновые. По пути в районо, не удержавшись, угостились мороженым. Вкусно, блин! Вот и районо – старая кирпичная двухэтажка с плотно засаженной елями территорией. Кусочек был отдан под парковку – два «Москвича» и один «Запорожец». Невелики шишки, получается, раз «Волгу» не выделили. Мама быстренько меня просветила:

– Главный сейчас в отпуске, поэтому нас примет его заместитель – Степанида Ивановна.

– Запомнил! – отрапортовал я, и мы по крылечку из выщербленного мрамора вошли в очередное казенное здание.

Да что ж у вас с ремонтом-то так плохо?

– Нам к Степаниде Ивановне, – доложила мама бабушке-вахтеру.

– А, маленький писатель! – сверкнула она очками. – Проходите в 203-й.

Поблагодарили и пошли.

– Может ли человек быть великим на первом этаже? – глубокомысленно заметил я на лестнице.

– Это ты хорошо придумал, – хихикнула мама.

Постучали – можно? – и вошли в кабинет.

Вот тут обстановка уже получше – даже обитый дерматином диван есть! Еще – настоящая пальма в кадке, канцелярские шкафы, печатная машинка на столе секретаря – отдельной площади ей, видимо, не полагается – и женщина со строгим лицом в очках в почему-то показавшейся импортной оправе, в белой блузке и черной юбке. Волосы заплетены в косу, немножко омолаживая эту даму «за сорок».

Кроме этих двоих, в помещении нашлись классная руководительница и симпатичная девочка – моя ровесница, одетая в юбку, гольфики, белую рубаху с длинным рукавом и пионерский галстук. Черные волосы собраны в две косички, рядом на столе лежит красная пилотка. На левом рукаве, над пионерским значком – матерчатая полоска с тремя маленькими пластиковыми красными звездочками. Мне почему-то стало неловко – на мне-то галстука нет!

– Здравствуйте, – поздоровались все со всеми, и нам с мамой предложили присесть.

– Я – Степанида Ивановна, – представилась и. о. начальника. – С Антониной Петровной вы знакомы. Это – Алла Викторовна, мой секретарь, а здесь у нас… – Указала на мою ровесницу: – Солнцева Екатерина, член районного пионерского штаба.

Ути боже, какие мы важные!

– Наталья Николаевна, – представилась мама. – Это Сережа.

– Наш начинающий писатель, – добавила хозяйка кабинета.

– Хорошую ты сказку написал, Андропов! – с улыбкой похвалила меня пионерка.

– Спасибо! – поблагодарил я.

– Так… – Степанида Ивановна залезла в стол и достала оттуда пять тетрадок – именно столько занял первый том. – Это я возвращаю, Аля копию напечатала.

– Спасибо! – поблагодарил я обеих, пока мама убирала драгоценные рукописи в сумочку.

– С этой копией я пойду в гороно, – поделилась планом начальница. – А уже они, если им понравится – а им обязательно понравится, – добавила она с улыбкой, – отправятся дальше, до самого «Детгиза».

– Спасибо вам огромное! – снова поблагодарил я, а мама выставила на стол конфеты – «чаю попить».

Оплату приняли как должное, и в дело вступила моя ровесница:

– Через неделю у нас в ДК мероприятие, посвященное безопасности дорожного движения. Я бы хотела попросить тебя прийти и рассказать про аварию.

Бесплатная известность нам нужна!

– Саму аварию я не помню, – признался я. – Но могу рассказать, как невесело после нее выздоравливать.

– Годится! – одобрила девушка и грустно вздохнула: – Ты и вправду все забыл.

– Мы в одном классе учимся? – предположил я.

– Да! Я – твоя староста, – раскрыла она свою личность.

– Извини, – покаялся я.

– Ничего, ты же просто болеешь, – со светлой улыбкой покачала она головой.

– А расскажи, пожалуйста, Сережа, как ты такую сказку придумал? – перешла к более актуальной теме Степанида Ивановна.

В ответ я толкнул десятиминутную речугу на тему «фашизм», «геноцид», «правящие элиты», «несправедливость капиталистической системы» и так далее. К ее концу глаза у всех присутствующих были размером с пятак.

– А может, ты с первого сентября будешь политинформацию проводить? – ловко воспользовалась моментом новообретенная староста.

– Могу попробовать, – не стал отказываться я.

Мне же в партию вступать, такой пункт в резюме лишним явно не будет. Кроме того – как отказать такой милахе? Жаль, мала, но я готов подождать пару лет.

– Что ж, – кашлянув в кулачок, вынесла вердикт и. о. – Теперь у меня не осталось никаких сомнений – ты действительно способен написать такое. Извините, – покаялась перед нами с мамой.

Заверили, что ничего страшного, и пионерка вызвалась проводить меня до дома. Посмотрел на маму, получил одобрительный кивок, попрощался, и мы покинули кабинет.

– А ты правда ничего не помнишь? – спросила спутница, сложив ручки за спиной и заглядывая мне в лицо.

Какое замечательное любопытство в голубых глазках!

– «Ничего» – это слишком сильно, – уточнил я. – Я помню все, что не касается меня и окружающих меня людей. Еще разговариваю странно и почерк сильно испортился, – добавил то, что слышал от других.

– Бедняжка! – сочувственно вздохнула она. – А школьные предметы?

– Экзамен точно сдам, – уверенно кивнул я.

– Ты всегда хорошо учился, – покивала девочка и попрощалась с вахтершей: – До свидания, теть Свет!

– До свидания! – попрощался и я.

Бабушка махнула нам рукой, и мы вышли в пахнущее тополями лето. Новая жизнь мне очень нравится!

– Чего это ты такой довольный? – заподозрила неладное Катя.

– Дома месяц сидел, – улыбнулся я. – А ведь каникулы! Радуюсь, что гулять можно. – И предложил: – Может, лучше я тебя провожу?

– Мне в ДК нужно, – заметила она.

– И хорошо – как раз покажешь, где он. Город-то я тоже забыл, – развел руками.

– А ты не заблудишься? – проявила она заботу.

– Не тайга же! – самоуверенно фыркнул я и спросил: – А в этом ДК английскому учат?

– В нашем ДК, – поправила меня Катя. – Там все есть – и английский, и французский, и немецкий, и испанский, и даже японский, но на него мало кто ходит – там эти, роглифы!

– Иероглифы, – поправил я.

Девушка покраснела и фыркнула:

– Просто оговорилась!

Гордо поправив косу, она ускорила шаг. Пришлось ускориться и мне.

– А как проводят политинформацию? – спросил я.

– Ты и это забыл? – вернулась она к прежнему любопытному режиму. – Но я подумала…

– Я мылю глобально! – широко развел я руками.

– «Мыслю»! – захихикала она, прикрыв рот ладошками.

– Оговорился, – улыбнулся я. – А вот некоторые социально-общественные знания и навыки утеряны. Возьмешь надо мной шефство?

– Возьму, – с улыбкой пообещала она. – Например, можно взять газету и рассказать о том, что в ней написано.

Чисто как комментаторы новостей в ютубе.

– Это я могу! А почему никто из класса меня не навещал?

Девушка осеклась и устремила взор на асфальт:

– Я только вчера вернулась из деревни, все лето там просидела. А ребята… – Шаркнула сандаликом. – Тоже, наверное, разъехались?

Добрая какая! Ладно, так и запишем – Сережа с одноклассниками не шибко ладит. Странно даже – вроде по советским меркам образцовый школьник.

– Ты мрачный был, – видимо проиграв схватку с совестью, вздохнула Катя. – Нелюдимый совсем. Смотрю на тебя и не узнаю – как подменили! – Просветлев, убедила саму себя: – Ничего, я слышала, что у творческих людей такое бывает. Как Ньютону яблоко на голову упало, только тебя – машиной задавило, – хихикнула она и осеклась.

– Смешно! – улыбнулся ей я, и Катя расслабилась.

Вот и клуб Русакова Союза Коммунальников, по совместительству – «Школа Коммунизма» и «Профсоюзы» – именно эти надписи были отлиты на выступающих архитектурных элементах здания.

– Прекрасный образчик конструктивизма, – заметил я.

– Архитектор – Константин Степанович Мельников, – добавила Катя, и мы вошли в прохладное после уличной духоты здание.

– Языки – на третьем этаже, – поведала спутница после обмена приветствиями с дежурной бабушкой. – Пойдем, я покажу!

К моему огромному удивлению, она схватила меня за руку и потащила вверх по лестнице. Ничего такого, само собой, но все равно приятно!

– Ну что, куда будешь записываться? – обернувшись, спросила она.

– На английский пока, а там видно будет, – честно признался я.

«Роглифы» я бы поучил – там много технически вкусных штук, может, и получится наладить обмен на ворованную интеллектуальную собственность из будущего. Но это уже потом – сначала делаем вид, что осваиваем инглиш.

Взяли меня без проблем, и теперь трижды в неделю буду ходить сюда, заниматься. Мне даже выдали учебник – щедра советская власть. Катя предложение тоже записаться отклонила, и мы с ней попрощались на лестничной площадке второго этажа:

– Мне – туда, – показала она рукой на проход.

– Тогда до встречи! – махнул я ей. – Спасибо, что показала, как тут и что.

– Пока! – махнула она в ответ.

Покинув ДК, хлопнул себя по лбу и вернулся. Спросив у бабули, где тут музыке учат, записался еще и на гитару: дед Леша – это замечательно, но лучше вот так. Вот теперь все, можно идти домой.

Глава 4

Добраться до дома не заблудившись у меня получилось. А как иначе? Это – те же самые города, просто рекламой не присыпали. По пути запомнил расположение двух магазинов (мама рассказывала, что ходит в них в разные дни недели – ассортимент, мол, отличается), пельменной (сюда долго не пойду – вчера с мамой целую кучу налепили, она на рынке была и оставила там аж двенадцать рублей), номерной столовой и кинотеатра. Зашел и проверил цены в последнем – мне сюда еще девочек водить, нужно знать таксу. Жесть – десять копеек детский дневной! Двадцать – если фильм двухсерийный. Честно – в два раза длиннее равно в два раза дороже.

Мороженое мы с мамой покупали по девять копеек, молочное, в бумажном стаканчике и с деревянной палочкой. Расплачивалась она «полтинником», а сдачу отдала мне – в кармане шорт звенят тридцать две копейки. Три билета, получается! С местными ценами вообще становится непонятным стремление попаданцев искать клады. Вон у мамы средний доход из зарплаты плюс швейного «калыма» около ста шестидесяти рублей, и мы с ней вдвоем живем не сказать чтобы плохо – сыты, одеты не хуже окружающих, и даже черно-белый телевизор есть, а на сдачу с мороженого я еще могу сходить с девочкой в кино. Ну на рынок мама не чаще раза в месяц ходит, это да, но я в той жизни в «Азбуку вкуса» так гонял, полакомиться оверпрайс-жратвой.

Клады… Да ну их, эти клады – абсолютно чисто и прозрачно поднимемся легальными методами. Вдруг «дедушка» в какой-то момент однофамильца заметит и рыть начнет? С другой стороны – можно образцово-показательно сдать драгоценную находку государству, которое, как известно вообще всем, остро нуждается в валюте. Следом за кладом совершенно закономерно в голову влезла тема следующая – маньяки и предатели.

Отстой! Вот во-о-обще не хочу! Делать нечего – назвался попаданцем, полезай в электричку до Ростова. Разомнусь на Чикатиле – я же хороший человек и себе подобных никогда раньше не резал. Этот – наиболее отвратителен, и совесть грызть должна поменьше. Мама очень удачно уезжает на всю последнюю неделю августа, а с Надей я договорюсь. На дорогу тридцати двух моих копеек не хватит, но время «намутить» побольше еще есть – например, мама будет отправлять меня за хлебом и «забывать» отобрать сдачу. Проблема вторая – как? Ладно, место работы известно – телефонная станция в населенном пункте Родионово-Несветайская, потусуюсь до конца рабочего дня, прослежу и пырну ножиком в темном переулке. Звучит парадоксально: клады нельзя, а мокруху можно?! Все именно так – кто обратит внимание на едущего в электричке школяра? Да какие тут электрички – тыща км, если по прямой, а по прямой никогда не бывает! Это полноценные двое суток поезда! Ладно, потом придумаю, как лучше поступить.

Артем с братом все еще сидели во дворе, куда вышел погулять и рыжий Вовка – это именно он у нас мастер крутить «солнышко». При виде меня все трое обрадовались, пришлось подойти, поручкаться и присесть рядом – а что мне дома делать?

– Как оно? – попытался с моей помощью развеять скуку боксер.

– Ништяк! – отрапортовал я. – Тетенькам из районо книга понравилась, понесут к людям поважнее. Глядишь, лет через пять и опубликуют.

– А че пять? За*бись же книжка! – наконец-то признал мой талант Артем.

– Вообще о*уенная! – добавил Вовка.

– Ну прикинь – где я и где, например, Некрасов? Или Шолохов? Или Стругацкие?

– Стругацких тоже ни*уя не печатают! – расстроенно поведал Артем. – А этих – вон, полные магазины и дома у каждого по три собрания сочинений. Зачем столько?

– Тоже не знаю, – пожал я плечами. – Но раз так делают, значит, так нужно, – выразил лояльность старшим товарищам из Кремля.

– Нужно-х*южно! – скаламбурил Артем и спросил: – У тебя деньги есть?

– Не-а! – от всей души соврал я.

– И у меня нет! – поспешил соврать он в ответ.

Не потому, что жадный, а из классовой солидарности – это прямо написано на его роже.

– Батя бутылки сам уже сдал, – вздохнул рыжий.

– Можем постритовать, – предложил я способ получения нетрудового дохода.

– Это как? – подозрительно прищурился Артем.

– Уличные музыканты с шапкой, – расшифровал я англицизм.

– А ты умеешь? – не стал он комплексовать.

– Дед Леша научил кое-чему, для Арбата сгодится, – скромно ответил я.

– Погнали, – одобрил он и начал вставать. – Пойду мамке позвоню, чтобы не орала.

– Ага! – махнул я ему и пошел в подъезд.

Пока нас не было, приходил почтальон: «Комсомолка» – ее выписывает мама, «Советский спорт» – это мне, подписку маму попросил не продлевать, на фиг он нужен, и журнал «Работница» – тоже для родительницы.

Поднявшись в квартиру, сгрузил прессу на стол, достал свидетельство о рождении – на всякий случай, если вдруг случится детская комната милиции, – и мамин проездной, она разрешила пользоваться. Аккуратно завернул гитару в простыню, соорудил из бечевки сбрую, чтобы носить за спиной. Чем не чехол? Переодевшись в шмотки постарше, набрал номер Артема:

– Оденься как бич! – отдал инструкции и повесил трубку.

Он умный пацан, поймет. Далее – кухня, впихнул в себя бутер с колбасой, а не с «продуктом мясным механической обвалки по технологии „колбаса“». Где-то я в шкафу видел кеды с дыркой…

Артема пришлось немного подождать. «Как бич» он одеваться не стал, но вид приобрел потертый. Вовка у нас в «апгрейде» не нуждается, а мелкий Славик, как и положено будущему первоклашке, чумазый и явно донашивает за старшим братом – даром что отец товаровед.

– Проездной? – спросил я у него.

– В наличии! – отрапортовал он.

А дети бесплатно в СССР ездят?

– На мелких у меня вот… – Боксер показал двадцать копеек и пояснил (а то «денег-то нет»): – На черный день берег, но чего уж теперь…

– Нормально, вернется и приумножится! – заверил я его, и мы почапали к метро.

По пути я снял с головы кепку и вручил ее в руки Вове вместе с инструкциями:

– Доход делим на три части: я – играю и пою, ты… – посмотрел на Артема. – …Силовое прикрытие, на случай если мы кому-то не понравимся.

– С милицией драться не буду! – сразу заявил он.

– И не надо! – одобрил я. – С милицией я договорюсь. Да и вообще – разве мы что-то незаконное делаем?

– Вроде нет, – не очень уверенно ответил Артем.

– Да там таких полно! – успокоил нас Вова и спросил, тряхнув перед собой шапкой: – А я, значит, побираюсь?

– Надо говорить «Месье, же не манж па сис жур», – гоготнул боксер, проявив знание классики.

Хохотнув вместе с ним – смешно же! – успокоил насупившегося рыжего:

– Мы не побираемся, мы – работаем! Просто тусуйся рядом, приплясывай и подставляй шапку тем, кого угораздило задержаться.

– Понял, – Вовка успокоился.

– А мне долю? – заиграли в маленьком Славике гены отца-товароведа.

– Мал еще! – надвинул ему кепку на глаза старший брат.

– А что там у Тани? – спросил я у ребят.

– Пи*дец полный, – многообещающе начал Вова и вздохнул: – Зря я тогда так – ей-то хуже! Мой чего? Выпил и дрыхнет, воняет только… – Поморщился. – А у нее – буйный, чертей гоняет.

Артем покивал, подтверждая слова младшего товарища.

– Мамку ее бьет, теть-Тоню, – продолжил Вова. – А она заявление не пишет – его подержат в вытрезвителе, выпустят, он неделю на завод походит и снова в запой.

– А «темную» не пробовали? – спросил я.

– Пробовали старшие, а х*ли толку? – сплюнул Артем на парящий от стоящей жары асфальт.

В метро было прохладно и красиво. В вопросах навигации я положился на старшего товарища, и вскоре мы оказались на Старом Арбате. Миновав пивную, палатку с мороженым и кулинарию, встали на углу с самым мощным трафиком.

– Вон туда со Славиком сядь и не отсвечивай, – попросил я Артема отойти – втягиваем тут первоклашку в попрошайничество.

Он не стал спорить и увел братика на стоящую неподалеку скамейку. Поднявшись на цыпочки, я осмотрелся – никакой милиции в зоне видимости! Эх, беззаботные времена!

«Распечатал» инструмент, повесил на шею. Железной волей смирив нервную дрожь в коленях, зашел сразу с козырей:

– Я начал жизнь в трущобах городских…[1]

Народ здесь тусовался разный, по случаю рабочего дня – в основном дети и пенсионеры. Вот на последних песенка сработала очень хорошо, и уже после первого куплета нас окружили сердобольные бабушки и дедушки, а в подставляемую Славиком кепку щедрой рекой посыпался «донат», прямо пропорционально своей массе увеличивая муки совести. Да к черту – последнее не отдают!

К концу песни у большей части слушателей глаза были на мокром месте. Нехорошо, не буду больше грустное играть!

– Выйду ночью в поле с конем… – продолжил окучивать пожилую аудиторию базовым попаданческим репертуаром.

Донат на время поступать перестал – уж больно внимательно слушали, – но по окончании трека хлынул с новой силой, а среди монеток начали появляться рублевые бумажки. Какой-то дедок протянул мне вынутую из авоськи под протестующий писк десятилетнего внука тетрадку и карандаш, попросил дать текст и ноты. Да на здоровье!

На третьей песенке из-за угла появилась парочка ППСников и направились к нам. Аккуратно раздвинув народ, они дождались конца песни – [2] и спросили, кивнув на шапку:

– Бродяжничаем? Побираемся?

Благодарная публика протестующе зароптала.

– Никак нет, дяденька милиционер! – улыбнулся я. – Музицируем, развлекаем граждан Советского Союза.

– За деньги! – заметил мент.

– Какие это деньги?! Фарцу иди тряси! – посоветовал дедок, который стребовал с меня запись «Коня».

– Милиция сама разберется! – протокольно ответил коп постарше и затребовал у меня документы.

Можно начать нагнетать и потребовать ксиву в ответ, но зачем? Достав из кармана свидетельство о рождении, предъявил сотрудникам.

– Андро… – полезли на лоб глаза старшего, он осекся, откашлялся, вернул мне документ и спросил: – Репертуар согласован?

– Не стану же я рядом с Вождем, – указал в сторону Мавзолея, – антисоветчину распевать! Я же пионер!

Народ одобрительно забурчал, и патрульные предприняли последнюю попытку:

– Ну-ка исполняй!

Исполнить я был не прочь:

– На спящий город опускается туман…[3]

Записав песню на подставленном довольными милиционерами планшете, получил от них отданную честь, по пятьдесят копеек в кепку от каждого, и они отправились патрулировать дальше. Концерт продолжился и неизбежно закончился. По его окончании записал желающим и остальные песни – мне не жалко, не забыв предупредить, что «музыка народная, слова народные», и мы откланялись.

Свернув в дворик потише, «подбили бабки».

– По пятнадцать на брата, о*уеть! – возрадовался Артем.

– Батя бы не отобрал, – грустно вздохнул Вова и, видимо, ощутив во мне надежду и опору, протянул мне набитые монетами горсти: – Пусть у тебя полежат, я потом попрошу, когда надо будет!

Ссыпав все в мои руки, он выковырял пару монеток – и одну отдал боксеру:

– За метро!

– Спасибо!

Может ли пионер на пятнадцать рублей скататься в Ростов, зарезать там Чикатило и вернуться обратно?

Вернувшись домой, застал там сидящую за швейной машинкой маму. Трудится!

– В ДК ходил? – оценила она гитару за спиной.

– В ДК тоже ходил, – подтвердил я. – На английский и музыку записался.

– Катя водила? – ехидно прищурилась мама.

– Она! – подтвердил я.

– А я тут вот… – Смущенно показала джинсы: – Подшить нужно. – Поерзала и добавила: – Хочешь, тебе такие купим?

– Щас бы штаны по цене телека носить! – хохотнул я. – Не, мне в отечественных шмотках нормально.

– Точно? – не поверила мама.

– Конечно! – ответил натаскавшийся этих джинсов в прошлой жизни по самое «не хочу» я. – Я же не папуас!

– Почему папуас? – удивилась она.

– В Тихом океане острова есть – Меланезия. Туда американцы после Отечественной войны много гуманитарной помощи самолетами завозили, – рассказывая, подошел к своему столу и машинально высыпал на него из карманов мелочь и пару одиноких бумажек – мы тянули жребий, кому отойдут только купюры, и выиграл Артем. Сделав вид, что так и задумано – не прятать же теперь! – продолжил: – А аборигены, не будь дураки…

– Ну-ка подожди с аборигенами! – строго прервала мама. – Это откуда? И сколько?

– С ребятами на Арбате песни пели. С Артемом и Вовкой, – честно ответил я. – Людям понравилось, насовали вот. Не буду же я отказываться? Тридцать рублей.

– Сколько?! – схватилась за голову мама.

– Это мои и Вовины – он боится, что отец найдет и отберет. Буду ответственно хранить!

– А милиция?

– А милиции показал свидетельство о рождении, – снова не соврал я.

– Никогда так больше не делай! – строго наказала родительница.

– Хорошо, – послушно вздохнул я и спросил: – А если попросят?

– А надо чтобы не просили! – властно повысила голос мама.

– Пусть дома лежит тогда, – убрал я причину конфликта в шкаф. – Проездной, – показал маме, – на место кладу.

Родительница озадаченно кивнула, явно ожидая другой реакции.

– Покормишь меня?

И погода в доме сменилась на привычно-солнечную.

– Я понимаю, что тебе хочется, к примеру, сводить девочку в кино… – трогательно воспитывала меня мама, пока я уничтожал пельмешки. – Но ты ведь всегда можешь попросить у меня.

– Дают – надо брать, – пожал я плечами. – Но больше так делать не буду, если ты против.

– Лучше не надо, – мягко улыбнулась она.

Легендарное «Как бы чего не вышло».

– А что там с аборигенами? – вернула она разговор к нормальной теме.

– А аборигены, не будь дураки, принимали гуманитарную помощь за подарки своих предков.

– Умно! – хихикнула мама.

– И когда американцам надоело, негры начали строить из веток и чего попало макеты взлетно-посадочных полос, самолетов, вышек и так далее. А на себе рисовать летную форму, типа приманивать «божественных птиц». Называется «карго-культ» – «культ грузов». И вот эти наши джинсы – тоже карго-культ, типа модный американец!

Родительница рассмеялась, я помыл посуду, и мы вернулись в комнату.

– Ой уморил, Сережка! – вытерла она выступившую слезинку. – Завтра на работе девчонкам расскажу, обхохочутся!

Включили телевизор, я приземлился на диван, а мама вернулась к работе. По ее окончании заметил, как мама Наташа задумчиво смотрит на обрезки.

– Тебе не нужно это возвращать? – предположил я.

– Не нужно, – кивнула она.

– Предлагаю эксперимент! – возвестил я.

– В кислоте буржуйские штаны растворять? – хихикнула мама.

– Это потом, когда лет через пять книжку в свет выпустят, – пообещал я.

– Ну, пять – не пять… – поерзала мама.

– Нужно рассчитывать на самое худшее, чтобы потом радоваться приятному сюрпризу, – пояснил я.

– Вот оно что! – засмеялась она. – Ну давай свой эксперимент.

Истратив пяток листочков из альбома для рисования, некоторое количество разноцветных тканей из маминых запасов и часть джинсовых обрезков, получили целый набор нашивок – в будущем молодежь будет обзывать их «патчами». С дизайном не заморачивались – оскалившийся питбуль, крокодил, серп и молот (мама придумала), череп, голова кота – это для особо модных девушек.

– Теперь нужно как можно дороже впарить их главным карго-культистам нашей страны! – предложил я следующий шаг.

– Это фарцовщикам? – правильно поняла мама.

– Им! – кивнул я. – Давай считать. Без учета уже отработанной джинсы́ какая получилась себестоимость?

– Копеек пять? – пожала плечами мама.

– Значит, просим пятнадцать рублей, в процессе торга согласившись на десять.

– Ты что, сдурел? – обомлела родительница. – Кто такие деньги за такое отдаст?

– Ты недооцениваешь вырабатываемую собственными руками прибавочную стоимость! – покачал я на нее пальцем, подошел к шкафу, вынул оттуда увесистый «Капитал» и уронил его поверх разложенных на столе патчей: – Вот, почитай!

Мама озадаченно посмотрела на книжку и громко рассмеялась.

Глава 5

Фарцовщика на улицах Москвы искать не пришлось – одному из них мама штаны и дорабатывала, и он скоро придет забрать заказ.

– Филькой зовут! Фил! – ехидно фыркнула родительница.

– Меньшего я и не ожидал! – хмыкнул я.

Ожил дверной звонок, и мама пошла открывать, через несколько секунд вернувшись с одетым в джинсы, джинсовку и футболку «Битлз» молодым человеком лет двадцати. Неплохо упакованный! На голове – лихой начес, во рту – жвачка.

– Здорова! – вопреки ожиданиям, поприветствовал он меня на родном языке и спросил: – Как дела?

– По кайфу! – честно ответил я.

– Как-как? – заинтересовался Фил. – «По кайфу»? Прикольно, я запомню! Держи!

И выдал мне одинокую пластинку жвачки.

Ну и жмот!

– Спасибо, – не стал я отказываться и убрал подарок в стол.

– Я померию, теть Наташ? – безграмотно спросил Фил, кивнув на лежащие на диване джинсы.

– Конечно, – разрешила она.

Проигнорировав ширму, фарца принялся примерять штаны прямо у нас на глазах. Подвигав бровями на трусы расцветки американского флага, мама решила:

– Пойду чайник поставлю.

– Козырно! – одобрил мамину работу Фил, похлопал ладошками по бедрам и приземлился на диван. – В них и пойду!

– Грац с обновкой! – поздравил его я.

– Как-как? – Понравилось ему и это. – «Грац»?

– Поздравляю, – расшифровал я. – От английского…

– Понял, не тупой! – самонадеянно заявил он и выдал мне еще пластинку жвачки.

– Спасибо! – убрал в загашник и этот подарок и достал взамен патч с питбулем, положил фарцовщику на ногу: – Смотри, какая штука есть.

– Козырно! – оценил он. – Подарок?

– Было бы мое – подарил бы, – скорбно вздохнул я. – Но это же мама вышивала, трудилась, глаза портила… – развел руками.

– Сколько? Он один у вас? – спросил Фил, рассматривая патч на вытянутых руках.

– Пятнадцать рублей штука, еще вот такие есть… – выложил ему на ноги остальное.

– Теть Наташ! – обратился фарцовщик к вернувшейся в комнату маме. – А может, Сережку к нам пристроить? Нам башковитые нужны.

– Ну уж нет! – не позволила она.

Пожав плечами с видом «не больно-то и хотелось», Фил начал торг:

– Пятнадцать – это несерьезно! Это же просто заплатка!

– Заплатка – это дыру в совковых шмотках затыкать! – поправил я его. – А это – атрибут стиля! Называется «патч».

– Патч? – задумчиво почесал фарца подбородок. – По пять!

– Прикинь, такого ни у кого нету! – добавил я аргумент. – А у тебя будет! Тупо самый модный чувак на районе! По четырнадцать!

– Я и так! – самодовольно фыркнул Фил и повысил ставки: – По семь!

– Работа мелкая, кропотливая! – показал на аккуратно вышитые клыки пса. – Ручная! Меньше тринадцати рублей не стоит!

– Да я теперь хоть сам таких наделать могу! – выкатил фарца последний аргумент и виновато посмотрел на маму, продемонстрировав остаточное воспитание: – Извините, теть Наташ, у вас очень здорово получилось!

– Давай тогда по десять, – предложила мама.

– Ай, идет! – махнул рукой Фил и рассчитался с мамой за джинсы и «заплатки». Еще за рубль она пришила ему на левую ногу череп, на правую – питбуля. Обувая кроссовки марки «Адидас», Фил спросил: – А если я вам неликвидных джинсов принесу – вы еще сделаете, теть Наташ? Только уже по девять.

– Неси, – кивнула довольная мама.

Когда дверь за гостем захлопнулась, мы дали друг другу пять.

– Надо гитару тебе новую купить, – решила мама. – А эту вернем деду Леше.

– Это будет правильно, – кивнул я.

– Сам сходишь, – решила мама и выдала мне аж пятидесятирублевую бумажку: – Вот, только хорошую бери! А на сдачу Катю в кино сводишь, – подмигнула. – А те не трать, копи на что-нибудь. Проигрыватель, например! – подсказала благородную цель и спросила: – Еще эксперименты будут?

– А у тебя есть каталоги с одеждой? – спросил я.

– Полно! – фыркнула она. – А ты что, забы… – Осеклась.

– Старого нет – будет новое, – успокоил я ее.

Каталоги оказались, конечно же, советскими. Нашел модель в белых брюках и красной клетчатой блузке.

– Штаны вот так… Блузка вот так… Здесь – клевый белый ремень.

– Я себе такое сошью, – моментально оценила мама моду грядущих семидесятых годов. – А еще что?

«Еще чего» было много, и по итогу мама решила завтра обойти всю фабрику – посоветоваться.

– Дешевле двухсот платье не отдам, – решительно кивнула она особо удачному эскизу и тут же принялась что-то кроить.

Я же сходил помылся в душе при помощи хозяйственного мыла (что поделать), почистил зубы зубным порошком и лег спать – уже десять вечера, солнце село!

С утра мы с тетей Надей сходили в поликлинику – здоров! – и она помогла мне отыскать универмаг, где за сорок рублей (мама же сказала брать хорошую) купил себе акустическую гитару производства фабрики музыкальных инструментов имени А. В. Луначарского и отказался от покупки футляра – это ж не чехол, а натурально деревянный сундук. Зато купил запасные струны – тоже дорого, блин. Может, подумать о кладах еще разок?

– Доволен? – спросила мамина подруга и зарядила в автомат с газировкой монетку. – Тебе с сиропом?

– Без него, – вспомнив о пломбах, попросил я и ответил: – Доволен! Свое всегда лучше чужого.

Вернувшись домой, пообедали нашими пельменями, и она пошла забирать дочь от бабушки, а я, глянув в окно, закинул в карман мелочи, пластинку жвачки и вышел во двор.

– Привет! – поздоровался с одетой в черную юбку чуть ниже колена и серую блузку мрачной Таней.

Она, конечно, мрачная, но мордашка очень симпатичная, а фигурка имеет хороший потенциал. Но это я без задней мысли – мне даже не особо-то и хочется, если честно, в силу возраста. Вот через годик-другой на стены буду лезть, но пока можно просто и беззаботно дружить со всеми милахами подряд.

– Привет! – Безнадегу на ее лице на краткий миг осветила улыбка.

Увы, исчезнув без следа.

– Почему ко мне не прилетает сова? – спросила она.

Сов я оставил – для советского менталитета вполне канают.

– Колдовать не умеешь, – честно ответил я.

– А ты? – спросила она.

– Алхимией немножко занимаюсь, – доверительно прошептал я.

– А какие зелья варить умеешь? – прошептала и она, наклонившись поближе и затрепетав ресничками.

– Не знаю, как оно называется, но, если покрошить котлету и перемешать с макаронами, получится вкуснее.

– Дурак! – захихикала девушка.

Вот так уже лучше!

– Ты не занята? Пошли в кино?

– У меня денег нет, – расстроенно ответила она.

– У меня есть, – не отстал я.

– Я тебе потом отдам, – пообещала девушка.

– Когда разбогатеешь, – выставил я рамки.

– А что там сегодня дают?

– Дают там фильм про Чапаева, – загнул палец.

Таня поморщилась.

– Фильм про Фрунзе, – загнул следующий.

Таня сморщилась еще сильнее.

– И фильм про любовь! – добавил я.

– Пойдем на него, – предложила она.

– До него еще полтора часа, – заявил хитрый я. – Придется идти в кафе-мороженое.

В кафе-мороженое Тане явно очень хотелось, но:

– У меня денег нет.

– У меня все еще есть, а ты все еще отдашь, когда разбогатеешь, – терпеливо объяснил я и поднялся со скамейки, пресекая дальнейшие диспуты: – Пошли?

– Пошли! – поднялась и она.

Вышли со двора, и я закрепил успех парочкой анекдотов. Вот такое настроение нам подходит! Теперь можно начинать расспрашивать обо всем, кроме положения дел в семье.

– А у тебя какой цвет любимый? – спросил я.

– Ты же, когда анкету мне заполнял, читал, – надулась она.

– Так я же ничего не помню, – развел я руками. – Прости, но в моих глазах мы разговариваем впервые в жизни.

– Точно! – хлопнула она ребром кулака по ладошке и смущенно засмеялась: – А я и забыла! – Успокоившись, ответила на вопрос: – Красный.

– Как кумач? – спросил я.

– Да, – не стала она играть в нонконформизм и спросила: – А у тебя?

– Зеленый, наверное? – пожал я плечами. – На зеленое приятно смотреть, успокаивает.

– Папашина рожа с перепоя совсем не успокаивает, – помрачнела она.

Зеленеет батя, похоже.

– А музыку какую любишь? – переключил я ее на конструктив.

– Мне Пьеха нравится, – удивила она. – И Зыкина, но это только потому, что маме она нравится, – с детской непосредственностью призналась она.

Потешно – на шестьдесят лет назад перелетел, а имена все те же!

– Муслим Магомаев еще, – добавила Таня.

Этого тоже помнят.

– И «Битлы», – этот пункт вышел каким-то неуверенным.

– Мне тоже они не нравятся! – прошептал я ей на ухо.

Ухо немного покраснело, а девушка обрадовалась:

– Ну слава богу!

И где теперь ваш научный атеизм?

– Я уж думала, я одна такая, бракованная! – светлела она прямо на глазах.

Нечаянно подлечил подростку комплексы!

– Слушай, может, не пойдем в кафе, а вон у тетеньки мороженого купим? – указала она на палатку на нашем пути.

Это потому, что в кафе дороже? Я у мамы спрашивал – вдвоем с Таней мы бы «прогуляли» что-то типа трояка, потому что стесняться я бы не стал и ей не позволил.

– Можно и так, – пожал я плечами.

Скромная девочка просветлела еще сильнее, и я купил пару «эскимо». Нашли скамейку в тени тополя, уселись.

– А правда вы с Артемом и Вовкой много денег заработали? – аккуратно откусив кусочек и прищурившись от удовольствия, спросила она.

– Было дело, – кивнул я.

– Я тоже могу шапку держать, – попросилась она на работу.

– Я маме обещал больше так не делать, – расстроенно признался я.

Тайное всегда становится явным, и если обещал – надо делать.

– Маме врать нельзя, – грустно вздохнув, не стала она обзывать меня «маменькиным сынком».

Нужно еще «схему» придумать, чтобы у вот этого грустного ребенка завелись карманные деньги. Она же девочка, ей всякое красивое нужно!

– А что ты умеешь? – спросил я.

Таня оживилась – еще не все потеряно! – и перечислила свои навыки:

– Я рисую хорошо, вязать умею, готовить, убираться… – Осеклась и хихикнула: – Но это тебе не нужно, верно?

– Рисование однажды, может, и понадобится, – пожал я плечами. – Что еще?

– Шить немножко умею.

– А вот и ключевой навык! – обрадовался я. – Пойдешь к нам в швейную артель?

– Артели же Хрущев запретил? – проявила политическую подготовку девушка.

– Шутка, – улыбнулся я. – Имею в виду – маме моей помогать на заплатках вышивать всякое.

– А зачем на заплатках что-то вышивать? – удивилась она.

– Чтобы получать рубль за штуку, – пояснил я.

– Целый рубль?! – Полезли зеленые глазки на лоб.

– Целый, – кивнул я. – Тебе какие рубли больше нравятся – железные или бумажные?

– А можно выбрать? – почему-то обрадовалась она.

– Не знаю, – честно признался я. – Это ты с мамой обсудишь.

– Поняла! – обрадовалась Таня. – Вышивать я могу, если тетя Наташа меня возьмет, не пожалеет!

С детским трудом в СССР сложно: он тут сугубо централизованный, а никакого «на лето в Макдак» не существует. За централизованный при этом платят совсем потешные деньги. Еще можно целебные травы в аптеку сдавать, но где мы их в Сокольниках рвать будем? С мамой, думаю, о вакансии помощницы договорюсь – она у меня хорошая. Хуже прежней, да, но лучше родной все равно никого никогда не найти.

Тут меня словно током ударило – родной матери сейчас пять лет. Удивительно! Потом обязательно надо будет посмотреть на взрослую – ух красивая она у меня была! И будет!

– Чего ты улыбаешься? – заподозрила неладное спутница, немного покраснев щечками.

– А чего мне? – откинулся я на скамейке. – Тепло, хорошо, мороженое вкусное!

– Я тебе тогда за кино и мороженое с первой получки отдам, – пообещала она.

– Я же говорил – когда разбогатеешь! – хохотнул я и попросил: – Только ты про работу ничего никому не говори, хорошо? – И, опередив ее вопрос: – Маме можно.

– Хорошо, я больше никому-никому не скажу, – пообещала она.

– А теперь давай зубы чистить, – предложил я, когда мороженое закончилось.

– Я щетку не взяла, – расстроилась милаха.

– Вот этим! – достал из кармана жвачку, развернул, разделил пополам.

– Ничего себе! – оценила девушка, приняла угощение: – Спасибо! – Поднесла к носу, понюхала: – Мятная! – сунула в рот и со счастливым видом начала разжевывать.

Отличное применение контрабанде!

Кино «Еще раз про любовь» мне не понравилось, но понравилось девочке Тане, поэтому домой мы оба возвращались в отличном настроении – такой вот парадокс.

– Я вечером тогда к вам зайду? – уточнила она.

– Ага, когда мама вернется, – кивнул я.

– И анкету мне заполнишь, потом ответы сравним! – выкатила интересную активность, помахала мне ручкой и скрылась в подъезде соседнего дома – напротив нас живут.

Дома застал Алексея Егоровича – он сидел на кухне и с отвращением на лице намазывал что-то на кусок бородинского.

– Здрасьте, дед Леш!

– Привет, Сережка. Гулял? – Радуясь паузе перед столкновением с бутербродом, он аккуратно положил его на блюдечко и посмотрел на меня.

– В кино ходил, – отчитался я, подошел и посмотрел на открытую консервную банку – «Паштет шпротный».

– При Сталине селедкой кормили, – доверительно поведал ветеран. – Но это еще ничего – Микоян молодец был, много сделал для того, чтобы народ сытый ходил. Да и рыба нормальная. А при Хрущеве – колбасой китовьей кормить начали, мать ее ити!

Судя по тому, как дедушку передернуло, колбаска была та еще.

– Не ки́това, а Никитова! – хмыкнул дед Леша, горько вздохнул и достал из морозилки бутылку «Русской» водки. – За*бали! – поделился наболевшим, открывая бутылку. – Да ты не стой, ты садись. На-ка вот… – Ветеран издевательски гоготнул и достал из холодильника банку «Напитка мандаринового». – Ишь, б*я, мандаринов нет, а напиток есть! – продолжил он выражать недовольство советской пищевой промышленностью.

– «Напиток сладкий сокосодержащий с ароматом „мандарин“», – внес я улучшение, садясь и принимая от деда стакан напитка.

– Во-во! – одобрил он, нацедил себе стопарик. – Давай, Сережка, за Сталина!

«За Сталина» я был не против, и мы выпили. Ветеран сморщился, подобрал с тарелки бутер, откусил, сморщился еще сильнее. Прожевав и проглотив, вернулся к основной теме:

– А теперь – вообще вон какой ху*ней пичкают. Это же не консерва, а наказание! – Хохотнув, ехидно меня обнадежил: – Рыбный день-то, поди, забыл? Ничего, в школе минтаем полакомишься!

И так он это произнес, что мне прямо поплохело.

– А вы откуда знаете, чем в школе кормят? – попытался я купировать зарождающуюся фобию.

– Так я же ветеран, нас по школам постоянно водят, – поделился он особенностями досуга, даванул взглядом бутерброд, горько вздохнул и нацедил себе еще стопарик со словами: – Не выбрасывать же.

Уже без тоста «намахнул» стопарик и в два мощных укуса уничтожил остатки бутерброда.

– А зачем вы такое покупаете, если вам не нравится? – поинтересовался я.

– Бабке моей нравится. – Аккуратно прикрыв паштет крышечкой, он убрал его в холодильник, достав взамен банку кильки в томатном соусе, продолжая объяснять: – А я вот каждый раз пробую – вдруг лучше стал? Х*й он лучше станет! – Издав этот полный безнадеги вздох, дед пробил крышку кильки ножом. – А вот это Брежнев хорошо придумал, вкусная консерва! Будешь? Ту не предлагаю, ты уж извини! – хохотнул.

– Буду! – разохотился я.

Дед Леша выдал мне ножик, которым я отрезал хлеба, и вилку, которой полагается делать все остальное.

– Бог троицу любит, – буркнул дед и накапал себе еще. – Ну и будет! – Завинтил крышечку и убрал бутылку на место. – Всегда меру знать нужно, – выдал мне ценный жизненный урок. – Так вот ты мне скажи, Сережка, что еще удумают? – кивнул он на холодильник.

– Сверчка! – приоткрыл я перед ним завесу будущего.

– Какого еще, б*ядь, сверчка? – удивился дед.

– Обычного, стрекочет который, – пожал плечами я. – Выращиваешь в специальном резервуаре – тонн по пять пускай будет…

– Пять тонн сверчка? – удивился он еще сильнее.

– А чего мелочиться? Народу же много! – пояснил я. – Ну и вот, потом раз – всех уморил, высушил, в муку смолол и добавляй хоть куда – чистый белок.

– Ты только нашим е*аным рационализаторам такое не рассказывай! – попросил он меня.

Перекусив, сходил в комнату и принес дедовскую гитару – днем-то вернуть не успел, поторопившись погулять с Танечкой-лапочкой.

– Что, стоять уже перестал? – гоготнул поддатый дедушка.

– Не, мама решила, что мне свой инструмент нужен, – покачал я головой. – Вот и возвращаю! Спасибо! Я еще и в ДК записался.

– Ну-ка показывай, чему научили, – приказал дед Леша.

Занятий еще не было, но это же охренеть как удобно – буду прибавлять с повышенной скоростью и говорить деду, что научили в ДК. А там, получается, наоборот. Сел на табуретку, показал.

– Ну молодец, не филонил, получается! – похвалил ветеран, вытер за собой крошки со стола, подхватил инструмент и хлопнул меня по плечу: – Хороший ты пацан, Серега!

Глава 6

– Вот я и в отпуске! – радостно возвестила мама, вечером вернувшись домой.

– Это хорошо! – порадовался я за нее. – Давай куда-нибудь сходим?

– А сегодня куда ходил? – заметила она стоящие в коридоре влажные кеды – протер тряпочкой.

– С Таней гулял, – не стал я скрывать и попросил: – Давай ей поможем?

– Ей вся советская милиция помочь не может, – сочувственно вздохнула родительница.

– А мы по-другому и немножко. Она шить умеет – возьми ее к себе помощницей на заплатки. Рубль – штука.

– Надо с Тоней поговорить, – прикинув, выдала промежуточное решение родительница и пошла звонить.

Другого от доброй мамы я и не ждал!

Через десять минут они пришли – волнующаяся Таня в зеленом (!) сарафанчике и ее грустная, худая, застенчиво прикрывшая сухими волосами подбитый левый глаз мать. Одета, как и положено, в халат – в этом мои знакомые советские дамы средних лет удивительно последовательны.

– Добрый вечер! – интеллигентно поздоровались все со всеми и пошли на кухню пить чай с покупными булочками – мама принесла.

– Чего это твой удумал? – спросила соседка, стеснительно принимая из маминых рук булку.

Таня свою уже грызет, как и я, впрочем.

Мама объяснила суть схемы.

– Тю-ю! – протянула тетя Тоня. – Харя-то не треснет, по рублю? – спросила она дочь.

Та залилась краской.

– Ну чего ты? – хрюкнула мама. – Нам Фил и так сильно переплачивает, и ему этих заплаток нужно будет много. Девчонкам с работы я говорить не хочу, – поджала губы.

– И правильно! – поддержала ее тетя Тоня.

– Так что помощница мне нужна, – подытожила родительница. – Сейчас чай допьем и покажешь, что умеешь? – спросила девушку.

– Хорошо, теть Наташ! – пообещала та.

Дамы перешли на реально важную тему – где и что в ближайшее время можно будет найти редкого или особо качественного.

– Сережке туфли нужны, – поделилась мечтами мама.

Форму она мне поправит ближе к сентябрю – я же с прошлого года подрос.

– Таньке тоже нужно, – кивнула соседка.

– Пойдем вместе? – тут же предложила мама.

Наверное, это чтобы занять как можно больше очередей сразу – уверен, с нами и тетя Надя пойдет.

Переместились в комнату, и Таня продемонстрировала свои навыки: медленно, аккуратно вырезала и пришила к остаткам джинсы́ кошачью мордаху.

– Ай, умелица! – похвалила ее мама. – Забирай, – выдала девушке подарок.

– Та куда ей, – попыталась отказаться тетя Тоня, потерпела поражение, и они с дочерью ушли домой – сырья-то еще нет, так что сегодня работы тоже не будет.

– Где-то у меня тут была… – Родительница залезла в шкаф и достала оттуда деревянный футляр.

Поставив на стол, сняла крышку, явив швейную машинку марки «Подольск». Обычно она пользуется электрической «Тулой». Надо будет полазить в шкафах, посмотреть, чего еще у нас есть, но мне почему-то стыдно – еще не совсем привык к «чужому» жилищу. «Тула», судя по всему, механизм сложный, и мама регулярно в ней что-то ковыряет, сверяясь с мануалом и тихонько ругая «какого-то козла, который за это премию получил».

Проверив старый аппарат на работоспособность, она удовлетворенно кивнула и подмигнула мне:

– Вот и средства производства!

– Настоящая маленькая артель!

– Подпольный цех! – «испуганно» округлила глаза и перешла на шепот мама.

Задребезжал звонок.

– Облава! – по инерции шутканул я.

Хихикнув, мама выдала классическое:

– Кого это там на ночь глядя принесло? – И пошла открывать.

По тону, которым она встречала гостя, сразу стало понятно – пришел государев человек. Из-за аварии, наверно.

– Ой, здравствуйте, Валерий Эдмундович. Да вы проходите, не стойте. Случилось чего?

– Случилось, Наталья Николаевна, – раздался в ответ вполне добродушный бас, и в комнату вошел милиционер в чине младшего лейтенанта. Само собой, никаких пистолетов, дубинок и наручников при нем не было. Тупо дядя Степа – косая сажень в плечах, в хрущевке ему бы пришлось пригибаться в дверных проемах.

– Здравствуйте, – поздоровался с ним я.

– Не вспомнил? – сразу же начал он выпытывать Самую Главную Тайну.

– Извините, – покачал головой.

– Да не извиняйся, ты же болеешь, – великодушно простил он. – Я ваш участковый, Валерий Эдмундович.

– Присаживайтесь, – предложила мама.

– Спасибо, – поблагодарил милиционер, снял фуражку, пригладил русые короткие волосы, пошевелил усами и достал из портфеля пару бумаг. Положив на стол, пододвинул маме и улыбнулся: – А если сын болеет, значит, нужно лечить! Вот вам путевки в Кисловодск, на целебные воды.

– Это с чего такая щедрость? – неприязненно поджала губы мама.

– Ну зачем вам эти суды, Наталья Николаевна? – грустно покачал головой оказавшийся засланцем жирного горисполкомовца участковый. – Вы же знаете, у Елистрата Венедиктовича тяжелая работа…

– Жопу на партсобраниях протирать? – предположила мама.

– Зачем вы так, Наталья Николаевна? – расстроился мусор (потому что «милиционер» – это почетно и полностью несовместимо с тем, что он тут исполняет). – Я же как лучше хочу. Ну отберут права у него – все равно с шофером ездит. Да он сам за руль и не сядет никогда больше – перепугался сильно…

– Он перепугался? – прошипела мама разъяренной химерой.

Мент поежился, кашлянул в кулак, принял беспристрастный вид и, профессионально глядя сквозь родительницу, применил кнут:

– А вы как сына воспитываете, гражданка Ткачева? Безобразничает, попрошайничает, песенки сомнительные распевает. И это – на Старом Арбате, где интуристы ходят. Страну позоришь, Андропов! – это уже глядя сквозь меня. – Еще и фамилией патрульных пугает!

– Ничего подобного, – покачал я головой. – Они сами документы попросили.

– В общем! – хлопнул мусор ладошкой по столу, заставив напуганную его монологом маму вздрогнуть. – Либо в Кисловодск, либо на учет за бродяжничество.

Пи*дец! Нормально стританул! Сам же себе говорил не высовываться и сам же без задней мысли высунулся. И это когда у нас тут кооператив сформировался – Фил-то конца ссылки ждать не станет, найдет других.

– И это – такая у нас советская справедливость? – потекли из глаз родительницы слезы. – Ребенка сбили, и он же еще и виноват?

– А вы не смешивайте! – поднялся падший участковый на ноги, надел фуражку, проверил ребром ладони козырек. – Путевки я оставляю. Поступите так, как будет лучше для сына, Наталья Николаевна.

И он прошествовал мимо бледной, плачущей, зажимающей рот ладошкой мамы. Сижу, молчу, терплю – а что я сделаю? Уже подставился, и крыть «дядю Степу» х*ями так себе идея.

– Да за что же мне это все? – простонала мама Наташа и рухнула на кровать лицом в подушку, зарыдав в полный голос.

Первый раз под молотки системы попала, да? Да ей лет-то меньше, чем мне было там. Что она вообще видела, кроме плюшевого, несмотря на все старательно насаждаемые китовьи колбасы, Советского Союза? Школа, залет, сын у бабушки, мама в училище, потом – на фабрике, потом комнату дали и перевели в фабричное ателье – от Измайловской прядильно-ткацкой фабрики. Сын послушный, на работе порядок – нередко на доске почета висит моя родительница! А тут бах, чисто мафиозный заход.

Сходив закрыть за мусором дверь – никак от этой дурной привычки не избавлюсь, все ругаются, – вернулся в комнату и аккуратно погладил маму по спине:

– Угнетать крестьян – старая традиция наших бояр.

Мама фыркнула в подушку.

– Когда я приду к власти, они оба отправятся на Колыму.

– Диктатор мой! – заплаканным голосом похвалила меня мама, сгребла в охапку и уложила рядом с собой: – Полежи со мной!

– Почему бы и не полежать? – Обнял вкусно пахнущую чем-то огуречным маму и улыбнулся грустной мокрой мордашке: – Давай знаешь что сделаем?

– Что? – шмыгнула она носом.

– Назло этим козлам хорошенько отдохнем на целебных водах!

Мама вытерла слезы наволочкой и улыбнулась в ответ:

– А давай!

В санаторий нам надлежит прибыть через три дня. Добираться будем самолетом, так что приперший вчера набитый заношенными и убитыми до полной неремонтопригодности джинсами пакет с логотипом «Кока-колы» Фил – на пару минут всего с участковым разминулся, повезло, неловкая была бы встреча – не ушел разочарованным: за два оставшихся дня мама с Таней наделают целую кучу заплаток. Вызвавшись немного проводить фарцу, в подъезде выкатил просьбу на далекую перспективу:

– Мне бы «изделий № 2» буржуйских.

– А ты не мал еще? – гоготнул он.

– Я же пионер – должен быть всегда готов! – развел я руками.

– Е*ать ты юморист! – заржал Фил, залез в карман и выдал мне картонный квадратик.

– Немецкие? – без труда опознал я язык надписей.

– ФРГ! Со смазкой, не как совковые. Одна штука, – просветил фарцовщик. – Так что не примеряй! – сопроводил совет еще одним приступом смеха.

– Сколько стоит? – спросил я.

– Тридцатник, но я с твоих «патчей» нормально наварю, – радушно похлопал меня по плечу. – И мне интересно, когда ты придешь за следующим.

– Дай жвачку еще, – попросил я.

– Ну ты не наглей! – расстроился он.

– Мама же спросит, зачем я с тобой ходил, – пояснил я.

– Башковитый! – похвалил меня фарца, выдал целую неоткрытую упаковку Juicy Fruit и подмигнул: – Глядишь, поможет! Давай, бывай.

Пожали руки, и я вернулся домой. Показал родительнице жвачку, она весело фыркнула и сразу же засела за работу, отказавшись от моей не особо-то и ценной помощи.

С утра, когда пришла Таня, выяснилось, что я – единственный незанятой человек, и париться по этому поводу не собираюсь! Вместо этого выдал Тане с мамой пластинку жвачки пополам, еще одну пластинку сунул в карман – угощу Катю, с которой мы сегодня идем на ВДНХ. Импортный презик, само собой, остается дома, надежно спрятанный за обивку дивана. Вчера, когда я вечером звонил пионерке, вернувшая душевный покой мама ехидно на меня прищурилась:

– Выбираешь?

– Просто дружу со всеми подряд, – покачал я головой. – Выбирать мне еще рано.

Из стенки выгреб мелочь – придется Вове хранить свою долю где-то еще, пока меня не будет. Сам он привычно тусуется во дворе, в гордом одиночестве.

– Здорова! – Поручкались. – Я уезжаю до осени, поэтому придется тебе хранить их где-то еще, – расстроил я рыжего, протянув ему завернутые в тряпицу четырнадцать с гаком рублей – он же за метро с Артемом из своих рассчитывался.

– И что мне с ними делать? – растерянно спросил он.

– А ты в Сокольниках закопай, – предложил я.

– Как пират? – полыхнул он глазами.

– Именно! – одобрил я. – Только карту не рисуй, никому не показывай и не говори, где закопал. И самое главное – следи, чтобы тебя никто не видел.

Володя кивнул – все понятно!

– И маскировка нужна, – добавил я, взял его за запястье и подтащил к газону: – Вот видишь, трава растет?

– Вижу, – пожал плечами Вова.

– А раз трава не тронута, значит, тут не копано, – объяснил я. – Ножик возьми, дерн срежь аккуратно и свой клад прикрой – будто там трава как росла, так и растет.

– Да понял я! – вырвал руку Вова, сунул мешочек в штаны и побежал к дому – за инвентарем.

Вот и хорошо, а мне пора!

Встречаемся с Катей мы у нашего метро. Ее еще нет – я пришел пораньше, – поэтому уселся на скамейку и принялся глазеть на окружающих. Вот она – цокает синими туфельками на маленьком каблучке по асфальту, на ней джинсы и оранжевая блузка. На шее – золотой кулончик на цепочке, кончики причесанных, свободно лежащих волос старательно подкручены. Нарядилась Катюшка! Это из-за меня, что ли? Ой как приятно!

– Тебе очень идет! – сразу же заявил я, поднимаясь ей навстречу.

– Спасибо! – улыбнулась переставшая быть похожей на красивую пионерку (теперь просто красивая) девушка.

А я? А я одет как подавляющее большинство и ничуть из-за этого не комплексую. Джинсы у нас нынче атрибут статуса, а значит, у нас тут советская «принцесса» из хорошей семьи.

– Мороженого хочешь? – спросил я.

Катя стесняться не стала:

– В кафе!

И смотрит на меня так испытующе.

– Пошли! – пожал плечами платежеспособный я, и мы пошли.

– А кто у тебя родители? – спросил я.

– Я думала, ты у своей мамы спросишь, – хихикнула она. – У меня папа – директор их фабрики.

Ни*уя себе!

– А мама – в архиве работает, – добавила она должность поскромнее и приняла жутко таинственный вид – давай, мол, спрашивай!

Я и спросил таинственным шепотом:

– В архивах КГБ?

– В архивах Министерства рыбного хозяйства СССР! – таким же шепотом ответила Катя.

Посмеялись.

– А братья-сестры? – продолжил я изучать спутницу.

– Старший брат в МГИМО учится, – гордо поведала она.

Вполне элитненько!

– А ты кем хочешь стать?

– По партийной линии пойду, – заявила она. – Через комсомол. – Немного покраснев, призналась: – Я людям помогать хочу.

Какая хорошая девочка тут у нас!

– Это благая цель, – одобрил я.

– А ты писателем будешь? – спросила она в ответ.

– Если повезет. Но в партию тоже вступить хочу – чувствую в себе силы послужить на благо Родины.

Спутница посмотрела на меня с уважением.

Святые, беззаботные времена!

Продолжив трепаться о пустяках, доехали до целевой станции. Красота начиналась сразу по выходе из вагона и только усилилась, когда мы выбрались на поверхность. Натурально дух захватывает – я и не представлял, что в эти времена здесь вот так.

– Точно! Ты же здесь первый раз! – прокомментировала Катя мою восторженную мордаху, решительно кивнула и взяла за руку: – Тогда иди за мной – я знаю здесь все интересное.

– Прямо все? – спросил я, глазея на триумфальную арку главного входа.

– А что нам, овечек смотреть? – поморщилась она.

– А я бы посмотрел – они же потешные, – расстроило меня такое отношение.

– Животных нужно смотреть в зоопарке! – нашла она отмазку. – А мы пойдем сразу к реактору!

– К реактору?!

– К реактору! – радостно кивнула она. – Вот, видишь? «Павильон № 62, охрана природы».

Надо будет потом сюда с кем-то другим прийти, посмотреть остальное – под рассказ Кати о прелестях мирного атома мы пропустили чудовищно много интересного.

Офигеть – сюда реально запихнули реактор! Вода в бассейне – охлаждает и защищает от радиации – светилась радиоактивным голубым светом. Интересно, если я сюда нырну, советская радиация дарует мне сверхспособности? Очень хороший экспонат, конечно. С другой стороны – вот так и расслабляет: сначала светящаяся водичка на ВДНХ, потом – эксперименты на работающей ЧАЭС. Ладно, второго уже никогда не случится, так что пофиг.

– Понравилось? – запросила обратную связь Катя по пути к кафе-мороженому, куда придется стоять очередь – много здесь гуляющих.

– Эпично! – честно ответил я.

– Это от «эпос»? – уточнила она.

– Да.

– «Эпично»… – попробовала она обновку в лексиконе на вкус. – Я запомню, – решила впитать навсегда.

Три рубля в минус, но не жалко – мороженое и коктейли очуметь какие вкусные.

– Пошли в «Космос и машиностроение»? – предложила Катя.

– Пошли! – охотно согласился я.

В будущем вот этот скафандр Гагарина кто-то впарит американскому богачу через аукцион «Сотбис», а саму ВДНХ 90-е полностью испортят. А еще тут однажды проведут рейв под названием «Гагарин-пати». ВДНХ потом отреставрируют, но статуи у фонтана «Дружба народов» золотыми уже не будут. А, нет, будут! И 90-е совсем другими станут! Ух, держись, народ, веселые времена наступят совсем скоро! В исторической перспективе скоро, само собой.

Посмотрели и космос, и машиностроение – тоже прикольно! Вот, казалось бы, что сложнее: ракета или жвачка? Однако в ракеты СССР может, а в жвачку – нет. Парадокс! Надо будет поспрашивать важных партийных шишек, почему так, когда стану важным и им придется отвечать нормально, – просто интересно, как будут выкручиваться.

Сходили посмотрели на золотой колос. Красота! Семя сильно! Урожай богат!

– А ты знала, что ВДНХ – главное оккультное место Москвы? – тихонько спросил я так и таскающую меня за руку Катю – любит верховодить, похоже, – когда мы проходили мимо щита с планом выставки.

– Почему? – В глазках мелькнуло любопытство.

– Смотри, – подтащил ее к плану. – Вот тут – в центре – Солнце.

– Допустим, – кивнула она.

– А павильонов изначально архитектором Олтаржевским планировалось девять! – со значением посмотрел на девушку.

– Как планет! – ахнула она.

– Правильно, – обрадовался я. – А само расположение всего хоть и немного передвинули, но все еще… – провел рукой по плану, как надо.

– Это же крест! – прикрыла рот ладошками шокированная образцовая пионерка Катя.

– Тсс! – одернул я ее. – Это – совершенно секретно.

– А ты откуда знаешь? – подозрительно прищурилась она.

– Это – тоже секретно! – ловко отмазался я и потянул ее от щита, продолжая забалтывать: – Ты что думаешь, битва с силами мирового империализма происходит только на материальном плане бытия? Как бы не так! У них хватает злых колдунов и индейских шаманов, которые…

– Это поэтому ты такую книгу написал? – завороженно перебила Катя. – Это – послание?

– Да! – кивнул я. – Народ должен знать правду!

– А почему нам ничего по телевизору про это не говорят? – спросила она.

– А чтобы не волновались лишний раз, – беззаботно пожал я плечами. – Кому надо – тот знает, а кому не надо… – развел руками. – Все равно мы надежно защищены.

– ВДНХ? – уточнила Катя и ковырнула туфелькой асфальт с таким вниманием, будто надеялась откопать минимум лепрекона.

– ВДНХ! – веско кивнул я. – От ГДР и до Урала его хватает.

– А дальше?

– А дальше – особо секретный отдел КГБ из шаманов малых народов Севера. Ух могущественные – даже тибетские монахи против них жалкие деревенские ведуньи!

– И все-таки, откуда ты все это знаешь? – почуяла она неладное. – Ты же другой Андропов, не тот?

– Не тот, – подтвердил я. – А я и не знаю, я – шучу!

Катя похлопала глазками, залилась краской, припечатала меня:

– Дурак!

И, вырвав свою руку, сжала ладошки в кулачки и быстро пошла к выходу.

Догоняем!

– Неуд тебе за противодействие мракобесию, Солнцева! – строго заявил я ей в затылок, пристроившись за спиной.

– Отстань! – дернула она плечиком.

– Ты же хотела политинформацию – вот тебе полезный урок того, как антинаучный бред проникает в мозг! Прививка, если угодно!

– Я все равно не поверила! – фыркнула она, гордо вскинув подбородок.

Сравнявшись с девушкой, достал секретное оружие:

– Будешь жвачку?

– С чем? – не стала она сразу принимать угощение.

– Не знаю, не пробовал еще, – признался я. – Juicy Fruit.

– Такая жвачка мне нравится! – одобрила Катя (она бы любую одобрила, но это – часть игры).

Аккуратно поделил пополам, и мир в нашей маленькой компании был восстановлен.

– Мне в санаторий уехать надо, – признался я. – До двадцать девятого августа.

– Мероприятие у нас тридцатого, – успокоила меня пионерка.

– Хорошо, а то не хотел подводить товарищей, – облегченно вздохнул я.

– Это правильно, товарищей подводить нельзя! – одобрила она.

Домой вернулся только вечером – по выставке бродили много и даже перекусили чебуреками – Катя захотела именно их.

Таня уже ушла, а мама гордо продемонстрировала мне итоги сегодняшнего дня – целых сорок три патча. Чудовищные триста восемьдесят семь рублей! А ведь сырье еще осталось!

– Я округлю, – поведала мне мама. – Триста нам и восемьдесят семь – Тоне отдам, за обувью как раз сходим. Ну и завтра сколько сделаем еще, – пообещала добавить еще.

– Это хорошо, – кивнул я.

– Лишь бы Фил заплатил, как договорились, – вздохнула мама и с улыбкой спросила: – Как погуляли?

– Весело! – признался я. – Реактор смотрели.

– Со мной ты тоже его смотрел, – грустно улыбнулась мама.

– И еще посмотрим – офигенно же, – пообещал я.

– Катя наряжалась? – любопытно прищурилась родительница.

– Наряжалась, – подтвердил я.

– Это хорошо, – довольно кивнула мама.

– Мне двенадцать лет, мам, – мягко остановил я ее сладкие фантазии, где сыночек женится на дочке директора родной фабрики. – Можно мне про такое пока не думать? Давай вернемся к этому всему, хотя бы когда я буду в старших классах.

– А чего такого я спросила-то? – засуетилась мама, которой стало неловко. – Голодный небось? Пойдем, сварю тебе пельменей – доедать надо, а то за месяц невкусные станут.

Глава 7

Всю первую половину дня дамы перерабатывали сырье в конечный уникальный продукт, и в обед за ним пришел Фил.

– Красота! – оценил он. – Сколько тут?

– Шестьдесят две! – похвасталась мама.

– Извините, теть Наташ, я пересчитаю? – усевшись на стул, фарцовщик начал пересчитывать заплатки.

– Порядок должен быть! – не расстроилась родительница.

Сидящая рядом со мной на диване Таня взволнованно поерзала – а ну как обманут?

– Все правильно! – одобрил фарцовщик и отсчитал маме пятьсот шестьдесят рублей. Приняв от нее два рубля сдачи, вручил покрасневшей от такого поворота Тане пластинку жвачки, меня потрепал по волосам и откланялся, пообещав, если будет потребность, заказать еще, но не факт, что «тема» дотерпит до осени, – народ же не слепой и простоту «патчей» неминуемо разглядит, обрушив рынок к чертовой бабушке.

– У тебя мама дома сейчас? – спросила мама у Тани.

– Дома! – кивнула та.

Суббота же.

– Позвони ей, пусть одевается и идет к нам – пойдем наши получки тратить! – подмигнула ей мама и выдала девочке сто шестьдесят рублей – доокруглила, так сказать.

– Я же меньше сделала! – пискнула честная Таня.

– Это премия тебе, за старания! – поведала мама, и соседка побежала звонить из коридора.

– Не хотелось бы такую монополию терять, – вздохнула родительница и улыбнулась мне: – Но ничего, всех денег все равно не заработаешь, верно?

– Верно! – согласился я и, сложив ладони рупором, громко прошептал: – Джинсовая юбка!

– Джинсовая… – мама подвисла, блеснула глазками. – Ну, Сережка! – с улыбкой погрозила мне пальцем.

– А кооперативная квартира сколько стоит? – спросил я.

– Нам нельзя, у нас, видишь ли, жилплощадь большая! – саркастично усмехнулась она, обведя комнату руками. – Аж два лишних квадратных метра!

– Богато живем! – хохотнул я.

– Получше многих! – гордо вскинула она подбородок.

– Это правда, – согласился я. – Ты у меня – огромная молодец!

– Я такая! – радостно подтвердила мама и добавила: – Нам – только обмен с доплатой.

Новый брак мама, видимо, в качестве варианта не рассматривает.

– А это – очень дорого, Сережка! – сделала мне «пип», хихикнула, приказала: – Поприличнее одевайся, в комиссионку пойдем! – И затолкала меня за ширму, потому что в комнату вернулась Таня.

Она у нас сегодня в черной юбочке и серой блузке, так что в переодевании не нуждается – выглядит пусть и бледненько, но вполне прилично.

– А ты Филиппа давно знаешь? – спросил я.

– Я с его матерью дружила, работали вместе, – немного потускнел мамин голос. – Фил – хороший, нянчить тебя помогал. Она умерла пять лет назад, от туберкулеза. А папаша у него дипломат, вот и разбаловал! – грустно вздохнула.

– Каждый сам себе дорогу выбирает, – попытался утешить ее я.

– Да, ты прав, – сделала она вид, что сработало.

– Фил крутой! – заявила успешно подкупленная Таня, чавкая подарком.

– Фила когда-нибудь в тюрьму посадят! – пояснила ей мама.

– За что? – удивилась соседка.

– Да не переживай, – жалеющая, что сказала слишком много, мама с улыбкой махнула рукой (мне в щель ширмы видно). – Нормально все с ним будет, но ты с фарцовщиками не дружи, хорошо?

Девушка кивнула, а я, поправив ворот рубахи с коротким рукавом, вышел из-за ширмы, уселся на диван рядом с ней и перевел тему:

– Давай мне подешевле купим? Какой смысл – все равно перерасту.

– Носи аккуратно, и сдадим обратно в комиссионку! – отвергла предложение мама.

Тетя Надя, судя по всему, с нами не идет, потому что, как только мама заметила в окно вышедшую во двор тетю Тоню, мы сразу же двинулись навстречу ей.

– Наташа, ты что, сдурела – куда такие деньги? – почти жалобно поприветствовала нас одетая в канареечного цвета клетчатое платье соседка.

– Таня честно заработала себе на осеннюю одежду! – с улыбкой покачала головой мама. – Такой халявы больше не будет, но, когда мы с Сережей вернемся, я бы хотела, чтобы Таня мне еще немного помогла – не в ущерб урокам, конечно.

– Помогу! – опередила девушка мать. – И на швею после школы пойду учиться!

– Тю-ю, да ты уже больше меня получаешь! – потрепала ее по голове тетя Тоня и поблагодарила маму: – Спасибо, Наташ! Я этого никогда не забуду!

– Ты что, плачешь? – спросила свою родительницу Таня.

– Я щи варила, только сейчас лук пронял! – взяла себя в руки тетя Тоня, и мы отправились к метро.

– А где твоя мама работает? – тихонько спросил я Таню, когда мы шли за вырвавшимися вперед дамами.

– Технологом на нашем хлебозаводе, – ответила девушка, кивнув на остающийся позади двор. – Удобно, из подъезда вышла – и, считай, на работе! – добавила она то, что явно не раз слышала от родительницы. – А папаша – на заводе, токарем. – Вздохнула: – Когда передовиком был, нам две комнаты в коммуналке и дали! А теперь – ничего не дают, а маму еще и на партсобраниях ругают за то, что на мужа повлиять не может. Козел!

– Твоя мама – клевая! – продолжила она. – Всегда лучше всех во дворе выглядит, – с мечтательным вздохом сделала в корне неверный вывод о самодельном происхождении маминых шмоток. – Отучусь и так же буду! – решительно добавила девочка Таня.

– А мама твоя не обидится, что ты по ее стопам не пойдешь? – спросил я.

– Нет, – с улыбкой покачала она головой. – Она сама говорит, что у нее работа собачья! – Немного подумав, девушка немного покраснела и заметила: – А ты со мной раньше даже не здоровался!

– Извиняться не буду! – сразу заявил я. – Потому что не помню, не виноват и вообще – загладил делами!

– Это верно! – одобрила Таня и призналась: – Такой ты лучше!

Закрепляя успех, порадовал девушку анекдотом про легендарного Вовочку – они в силу возраста ей заходят лучше всего – и прислушался к монологу, которым мама Наташа пичкала тетю Тоню.

– …Вот мы с Сережкой сами себе хозяева. Что хотим, то и делаем – ни перед кем не отчитываемся! Тебе, Тоня, Клару Цеткин почитать нужно, я тебе дам! «Экономически свободная женщина может быть сексуально свободной!» – нечаянно вогнала она Таню в краску цитатой. – А замуж… – вздохнула. – Поначалу жуть как хотелось, но теперь даже не представляю, что чужой человек с нами жить будет. А если он на Сережку орать будет? Или вообще руки распускать? Ну уж нет, сама родила, сама воспитала, сама в люди выведу! – гордо закончила она речь.

Вот она, мама Наташа – по-настоящему сильная и независимая!

– Страшно, – вздохнула тетя Тоня. – И комнату отберут, а он один черт в ней жить и останется! Ну смысл от такого развода, Наташа?

– Твоя жизнь, Тонь, – наделила ее мама правом выбора. – Но, если решишься, знай – я помогу, чем смогу!

Наживка заброшена, будем ждать поклевки.

По случаю субботы у комиссионки тусовалась очередь. Я расстроился – стоять нам здесь до самого вечера. К счастью, когда я после выписки решил, что никакого «блата» нам не светит, оказался не совсем прав, потому что мама целеустремленно провела нас за здание и постучала в черный ход.

– Я от Фила! – шепнула она открывшей дверь женщине в советском офисном наряде и что-то сунула той в руку.

«Что-то», ха!

– Проходите! Таким гостям мы всегда рады! – расплылась женщина и по темному коридору провела нас в «закрома», где пояснила: – Это все новое, в зал пока не выставили. Вовремя вы пришли!

«Новое», видимо, следовало понимать как «недавно принесли», потому что «секондовское» происхождение некоторых экземпляров прямо-таки читалось. Не лохмотья, конечно, – их в комиссионки не принимают, а нормальное, аккуратно носимое б/у.

– Нам бы ботиночки, – указала мама на нас с Таней.

– Есть! – обрадовала женщина. – Вот тут! – И она подвела нас к здоровенному ящику с обувью. – Все для школьников.

– Как тебе? – спросила мама, демонстрируя черные тупоносые туфли на шнурках. – Чехословацкие!

– Нормально вроде, – пожал плечами наслаждающийся давным-давно забытыми ощущениями формата «мама ведет тебя на рынок» я.

– Примерь-ка! – отдала команду родительница.

Примерил.

– На полгода должно хватить, – прикинул объем оставшегося свободного пространства.

– Я не то спрашивала! – с улыбкой пожурила меня мама. – Я спрашивала: как тебе?

– Ценник бы узнать сначала! – направил я ее на путь истинный.

– Сорок рублей! – огласила стоимость работница комиссионки.

– Не нравятся! – притворно цокнул я языком. – Вот тут, смотри… – снял ботинок и попытался согнуть его на девяносто градусов.

– Тридцать! – не выдержала такого надругательства продавщица.

– Теперь нравятся! – улыбнулся я маме.

– Берем! – решила та.

Параллельно Тане выбрали черные туфельки той же страны-производителя, но за двадцать пять – из-за маленькой царапинки на носке.

Далее мне подобрали две пары брюк – черные и серые, производства Болгарии. Цена за обе пары – пятьдесят восемь рублей. Потребуется немного их доработать, но маму это не пугает. Тане купили чехословацкую же юбку под школьную форму, две пары колготок, клетчатое пальто…

– Ну-ка иди сюда! – позвала тетя Тоня залипшую в проигрыватели дочь и показала ей фиолетовый комплект нижнего белья.

Быстро отвернувшись, сделал вид, что туплю на пишущую машинку марки «Москва», но успел заметить, как Таня густо залилась краской. Милаха! А бельишко хорошее, симпатичное, я бы через годика два такое с нее снял. Мое внимание к машинке мама сочла толстым намеком, поэтому, пересчитав деньги после покупки дамских босоножек за тридцать пять рублей и осенней куртки мне за двадцать пять – тоже немножко покоцанная, но мама поправит, – решительно кивнула на «Москву»:

– Хорошо работает?

– Да, можете проверить, – предложила продавщица, воткнув в машинку лист бумаги.

«ГОВОРИМ ЛЕНИН – ПОДРАЗУМЕВАЕМ ПАРТИЯ!» – набил я тестовый текст. Мама фыркнула и взяла дело в свои руки, отпечатав все литеры в двух видах – прописной и строчной.

– А почему тут буквы «Ё» нету? – спросил я.

– Потому что с буквой «ё» в три раза дороже, – нейтрально ответила продавщица.

– Каждый русский человек носит букву «ё» в своем сердце, значит, на клавиатуре иметь ее не обязательно! – сразу же заявил я маме.

– Если хочешь «ё», будет тебе «ё»! – щедро предложила она. – Лучше дома сиди, книжки сочиняй, чем не пойми где шляться!

Ох уж эти мамы – не сильно-то я и шляюсь.

– Не, эту покупаем! На курорт возьмем! – приподняв машинку – тяжеловата, но я осилю, – придумал план.

– Возьмем! – решила мама и рассчиталась.

К этому моменту семья соседей потратила все деньги, поэтому мы поблагодарили тетеньку-связную и, довольные, с обновками покинули советский ломбард. Я пер машинку – в деревянном футляре ее вес увеличился килограмм до семи, но нагружать маму прямо совестно. Обошлась, к моему удивлению, всего в полторы сотни рублей – я думал, машинки от косаря и выше стоят.

– Ну все, Сережка, ты теперь прямо настоящий писатель! – умилялась по пути к универмагу – нам нужно в канцтовары – тетя Тоня. – Только ты со сказками не торопись, ты лучше про войну напиши! Вот поговори с дедом Лешей и напиши, тебя сразу и напечатают!

А мысль-то неплохая! Дед Леша про войну рассказывает коротко, неохотно и, как я подозреваю, общеизвестные полуправдивые байки (потому что три четверти их я могу рассказать по памяти и сам), но оно мне и не надо – книг в голове немеряно! Вот в санатории и займусь. Там же найдется ветеран-другой? Зачем такой санаторий, если туда фронтовиков не возят?

– Это ты хорошо придумала! – похвалила соседку мама. – Про войну сколько ни пиши, все равно мало будет. Ты подумай, Сережка, глядишь, и сработает!

– Подумаю! – пообещал я. – Спасибо за дельный совет, теть Тонь!

– Книжка с автографом с тебя! – подмигнула она подбитым, старательно замазанным пудрой глазом.

В канцтоварах набрали копирки, папиросной бумаги и пару запасных лент для «Москвы». Все еще не ощущаю дефицита! Помимо этого, закупили на нас с Таней тетрадок, карандашей и перьевые авторучки (жутко неюзабельное дерьмо, как по мне, но придется привыкать, шариковых пока не завезли).

– Ой, Наташка, удружила так удружила! – благодарила маму соседка по пути домой. – Будет теперь моя куколкой ходить!

– Сама заработала, сама ходить и будет! – подмигнула мама девочке Тане.

Та покраснела и приняла гордый-прегордый вид.

В Кисловодск самолеты не летают, поэтому прибыли мы в курортный город Минеральные Воды. Добравшись до привокзальной площади, перекусили чебуреком. До места не добрались, но вид уже отличный – кругом покрытые деревьями горы, свежий даже по сравнению с нынешней Москвой воздух и теплое, но нежаркое августовское солнце.

Мимо занятого нами дощатого столика прошла компания смуглых аборигенов – они наградили наряженную в красное клетчатое платье, шейный платочек и шляпку маму коллективным «вах!»’ом. Родительница гордо не обратила внимания, но было видно, что ей приятно.

Подавив откуда-то вылезшую детскую ревность, отвесил маме комплимент:

– Ты у меня очень красивая и молодая!

Мама порозовела:

– Чего это ты?

– И, будучи красивой и молодой, имеешь право на личную жизнь. Если ты кого-нибудь встретишь, я не против ночевать в санатории один какое-то время.

– Этих «встречать», что ли? – фыркнула мама, кивнув на скрывающуюся за углом компашку.

– А если вдруг найдется хороший мужчина, я буду совсем не против, если ты выйдешь за него замуж, в дальнейшем подарив мне братика или сестренку.

– Я запомню! – улыбнулась мама.

А чего это так вымученно? И что это за тоска в глазках?

– Я у тебя – первый и останусь единственным? – прямо в лоб спросил я.

Мама выскочила из-за стола и кинулась меня обнимать:

– Ну и что, что единственный? Единственный – значит неповторимый! Я тебя никогда ни на какого мужика не променяю, Сережка!

Понимаю – все-таки очень рано меня родила. Жалко Наташу.

– Но погулять я все-таки схожу! – шепнула она мне на ухо.

– Обязательно сходи! – выдал ей сыновний наказ.

Доев чебуреки, погрузились в автобус и спустя полтора часа очень приятного вида за окном прибыли на Кисловодский автовокзал. Вечерело, поэтому на улицах прибавилось народу, и летящие в спину маме «вахи» и их разноэтнические аналоги начали поступать бесперебойно.

Путь наш лежит к санаторию имени Г. К. Орджоникидзе – его монументальный комплекс прямо над нами, на горе, и к нему из города ведет огромная лестница в античном стиле. Античности здесь вообще хватает – очень много колонн и мрамора. Красиво – жуть!

– Мне здесь нравится! – признался я маме, глядя на пеструю птаху, усевшуюся на ветку сосны.

– Красиво! – согласилась она.

В приемной произошла ржака – мы приехали по плоскостопию, которого у меня, разумеется, нет. Либо жирный горисполкомовец что-то напутал, либо других путевок не нашлось. Осматривавшая меня врач-ортопед выслушала наши сбивчивые объяснения, понимающе вздохнула – мы тут такие ни фига не первые – и направила нас к другой врачихе, которая выписала мне общеукрепляющую программу: массажи, ванны и вот это вот все.

– Ну и слава богу – а то начали бы лечить здорового ребенка, мало ли до чего долечили бы! – нашла плюс в ситуации мама, и я с ней был полностью согласен.

Палата у нас козырная, на двоих. В ней есть две односпальные металлические кровати, шкаф, тумбочки и письменный стол. А еще, из-за того что мы на втором этаже, есть выход на общий балкон, откуда открывается почти невыносимо прекрасный вид на Кавказ.

– Это элитный санаторий, да? – спросил я маму, спрятавшуюся за открытой дверью шкафа – переодевается из парадно-дорожного в парадное, нам ведь на общий ужин идти, значит, нельзя ударить в грязь лицом!

– Да, в другой ситуации мы бы сюда шиш попали! Но в гробу я видала такое «везение»! – ответила мама, прикрыла дверцу и продемонстрировала ярко-алое вечернее платье с подолом чуть выше колена. – Ну как? – Покружилась, раздув подол.

Прикрыв рот ладонями, «зашипел» милицейской рацией:

– Внимание-внимание, всем патрулям, в Кисловодск прибыла женщина неземной красоты, возможны массовые драки среди мужиков!

Мама Наташа радостно рассмеялась, потрепала меня по голове, велела надеть белую рубашку и брюки, и мы отправились причащаться к местной кулинарии.

Глава 8

За вкуснючим ужином (пюре с четвертью отварной курицы – щедра Родина! – и торт «Лермонтов»: кофейный с грецкими орехами), осмотрев набитую народом столовку (белые скатерти и цветы в вазе на каждом столе прилагаются), испытал смесь разочарования и облегчения: ни одной важной шишки!

«Ни одной» – это в смысле «я таких не знаю» по послезнанию и многочасовому просмотру советского телевидения уже после перерождения. Разочарование – все еще без блата. Облегчение – можно спокойно отдыхать, печатать книжку и продолжать адаптироваться к советским реалиям.