Дворянские записки бесплатное чтение

Богородицкий хутор

Из под тёмного абажура настольной лампы на письменный стол падал яркий свет, образуя на зелёном сукне небольшой освещённый круг, такой же круг освещал часть потолка небольшого рабочего кабинета. Кроме светлых пятен на столе и на потолке в остальной части кабинета был густой полумрак, несмотря на штукатуренные и побелённые стены, так как абажур лампы был тёмно-зелёного цвета, скудно пропускающий свет. Письменный стол, венское кресло, такой же небольшой диван и несколько стульев составляли всю мебель описываемой комнаты.

Единственное окно, выходящее в сад, было расписано причудливыми узорами декабрьского мороза.

Засунув руки в карманы, взад и вперёд, из конца в конец этой комнаты мерно и уверенно шагал мужчина. На вид ему было не больше 24 лет. Блондин, с небольшими усами, с правильными чертами лица, выше среднего роста, он был скорее худ, так как возраст его и та работа, какую он вёл, не располагала к ожирению. Надет на нём был синий костюм, а на ногах любимая его для деревни обувь – тонкие, плотно облегающие ногу шавровые сапоги.

Голубев была его фамилия. Всего два года как он окончил он специальное агрономическое училище в Москве, известное тем, что оно выпускало хорошо подготовленных для практической жизни квалифицированных агрономов.

По окончании училища, Голубев был отправлен для стажировки в крупное имение графов Б., находящееся в одной из центральных губерний России, куда он и прибыл к 15 августа 1808 г. Имение графов находится в той же губернии, где жили родители Голубева, а сам он родился и воспитывался до 10-тилетнего возраста, когда и был отвезён в Москву, где в последствии и закончил своё образование.

Прибыв в имение графов Б., совсем неожиданно для себя, он получил предложение от директора сахарного завода: поступить на завод на время производства сахара – сентябрь-октябрь месяцы в качестве дежурного по заводу в ночной смене, так как лицо, занимающее это место, неожиданно оставило тут службу.

Должность дежурного по заводу была очень ответственная, и Голубев, не решаясь дать сразу своё согласие, отложил решение вопроса до следующего дня, надеясь предварительно посоветоваться с работающим давно на заводе дежурным в дневной смене техником Ширшовым. Последний оказался очень симпатичным и общительным человеком. Узнав, что Голубев достаточно хорошо знаком теорией промышленного производства сахара, обещал до начала производства подробно ознакомить его со всеми особенностями завода, а в дальнейшем, если окажется нужным, помогать и своими советами, а согласие на предложение директора посоветовал дать немедленно. Голубев, будучи полон сил и энергии, не остановился перед риском не справиться с большой для него, как начинающего, сложной работой, и дал своё согласие на замещение должности по ночной смене. Его страшила не столько техника самого производства, как необходимость встретиться с массой рабочих различной квалификации, где ему нужно сразу суметь поставить себя достаточно авторитетно, так как ответственность за работу завода и всё, что случится на нём, лежит на заведующем сменой.

Подробно изучив при любезном содействии техника Ширшова все механизмы завода, взаимодействие их, а также, все особенности и способы устранения возможных аварий на заводе, Голубев почувствовал под собою твёрдую почву, и смело встретил предложение директора: с 7 часов утра 1-го сентября пустить работу завода. Правда, такое предложение для новичка было неожиданно, особенно, если учесть, что директор завода Жуковский отличался большой строгостью и малой общительностью даже с ближайшими своими помощниками.

Наконец наступил час, когда должно было отдаться первое распоряжение открыть люки закромов с буракоми, направив равномерный поток их сильной водяной струёй по специальному цементному жёлобу в мойку, и оттуда элеватором в резку для ???. Не прошло и часа, как большое здание завода наполнилось характерными звуками присущими механизмам, приводящими в движение в движение паровою силой. Как ни старался быть спокоен Голубев, но необычайная для него обстановка, чувство собственной ответственности и болезненное самолюбие невольно создавали нервное состояние, которое особенно, поддерживалось директором завода. Не вмешиваясь в распоряжения, тихо насвистывая какой-то мотив, мерно ходил по площадке центрального помещения, откуда были видны большинство особо ответственных механизмов, зорко наблюдая за всеми распоряжениями, отдаваемыми Голубевым. К началу дневной смены, которая начиналась в 12 часов дня, большая часть завода вела уже присущую ей работу.

Техник Ширшов, придя к 12 часам дня на свою смену, поздравил Голубева с успешным пуском завода, а Голубев со своей стороны поблагодарил его за практическую подготовку его к самостоятельной ответственной работе, которую он начал, как казалось ему, с большим для себя успехом.

Только выйдя с завода, и отправившись на отведённую ему при заводе квартиру, Голубев почувствовал насколько были перенапряжены его нервы за несколько часов пребывания на заводе. Однако, мысль о том, что в 12 часов ему надо вступать в первое ночное дежурство, где не придётся спать до следующих 12 часов дня, находясь в беспрерывном напряжённом состоянии, наблюдая за работой всех аппаратов, своевременной подвозкой свёклы в закрома и рядом других, новых для него новых работ, взял себя в руки, напился чая, съел несколько яиц всмятку и лёг спать до 8 часов вечера, когда к нему должны были принести обед от одного из служащих завода, жена которого брала нахлебников.

Первая полная смена для Голубева прошла в не менее нервном напряжении, чем пуск самого завода. На дежурном его смены лежит наблюдение не только за движением соков по аппаратам и манипуляция с ними в различных фазах его прохождения через них, но также за подвозкой свеклы в закрома из буртов, которая ведётся и в ночное время, но и анализ проб свеклы, поступающей в переработку, жома и соков, выходящих из аппаратов.

Отсутствие навыков и знакомства с ответственными работниками у аппаратов вызывали излишнюю торопливость, а это ещё более усиливало нервозность Голубева. Каждую минуту он ждал прихода на завод директора, что усиливало ещё больше его нервное напряжение. Так прошла ночь, в беготне с одного этажа на другой, от одного аппарата к другому, из машинного отделения в котельную, затем в лабораторию, и т.д. И только в 12 часов дня, после того, как прогудел заводской гудок, извещающий о конце ночной смены, и пришёл Ширшов, чтобы принять завод, Голубев вспомнил, что он за всю 12-тичасовую смену не пил чая и не закусывал, хотя сытный завтрак предусмотрительно был взят с собою. Больше всего удивило Голубева, да и Ширшова тоже, что за всю ночную смену директор Жуковский ни разу не заглянул на завод, только прошёл через неё за несколько минут до конца смены. Подойдя к Голубеву, он сказал: «Ну, кажется, Вы справились, это хорошо». Не сказав больше ни слова, он прошёл в лабораторию, просмотрел анализ соков и опять ушёл к себе на квартиру, которая была недалеко от завода в специальном для директора доме, окружённом столетними липами парка.

После первой смены, проведённой на заводе, у Голубева началась размеренная однообразная рабочая жизнь. Возвращаясь со смены половина первого – чай и завтрак, затем до 8-ми часов вечера сон, в восемь обед, в 11 часов вечера ужин и чай, в 11 с половиной часов опять на завод. Уж после третьей смены Голубев чувствовал себя на заводе настолько освоившимся окружающей рабочей обстановкой, что начал испытывать особое удовлетворение от работы, которую ему пришлось вести.

Ещё месяц тому назад, собираясь ехать на практику, его думы о предстоящей работе не шли дальше выполнения отдельных поручений управляющего того хозяйства, в которое он будет направлен. Действительность превзошла все его ожидания. К концу ноября переработка свеклы на заводе закончилась, сахар лежал на складах под замками ???10. Завод дал хороший выход сахара. Директор был доволен, он получал премию. Голубеву кроме 75 рублёвого жалования в месяц по окончании производства выдали месячный оклад премии и поблагодарили за хорошую работу. Таковы были результаты первых шагов в самостоятельной и практической жизни.

Всё же за рабочий сезон не обошлось без аварий и несчастных случаев. В ночной смене прорвалась труба, подающая на завод воду с водокачки, расположенной в ¾ км от завода на проточном пруду. Прорыв обнаружили в парке в ¼ км от завода. Заводу грозили большие бедствия от прекращения подачи воды в котлы и вакуум-аппараты. Но принятыми своевременно мерами подачу воды через 2 часа удалось наладить, а наличную на заводе в баках воду использовать для поддержания сниженного давления в котлах. Другой раз, смазчик трансмиссий, вопреки правилам и категорического запрещения Голубева, у него на глазах поднялся на лестницу и стал смазывать подшипник крупной трансмиссии, вал которой проходил в 12-ти вершках от каменной стены. Надетый на нём новый из грубого холста фартук намотался на трансмиссию, и находящиеся близко рабочие не успели опомниться, несчастного смазчика начало вертеть кругом вала с такой силой, что мозги с кровью крупными пятнами залепили стену. Машина была в другом зале, и её не удалось своевременно остановить. Но, если бы, даже её остановить, достаточно было бы инерции шкивов трансмиссии и вала, чтобы рабочий погиб.

Был и ещё один несчастный случай в дневной смене, окончившийся так же трагически. Рабочий при сатурационном котле (варка свекольного сока в открытом котле) при бурном кипении содержимого его, своевременно не бросил в жидкость технического сала, чтобы приостановить выбрасывание жидкости из котла, довёл кипение до предела, жидкость выкинуло из котла, и обдало рабочего от шеи до пяток. Рабочий работал без рубашки в одних штанах. Мясо со всей обваренной части тела – с груди, живота и бока моментально сползло и обнажились кости. Рабочий упал, но он был жив. Помощь была бесполезной, так как кишки не только выпали, но и сварились. Пока побежали за фельдшером, произошло что-то непонятное. Все рабочие, находящиеся поблизости, обваренные места несчастного начали поливать горячей мочёй, уверяя что это единственное и лучшее средство от подобных ожогов. Ни запрещение это делать, ни уговоры, ничто не могло остановить эту ужасную процедуру. Прекратилась эта вакханалия лишь после того, как пришёл фельдшер и больного унесли на носилках в больницу. На дороге в больницу он умер.

Закончив работу на производстве, Голубев получил предложение от главной конторы хозяйства отправиться на Богородицкий хутор в качестве практиканта в распоряжение управляющего Алексеева.

Перед поездкой на хутор представилось интересным ознакомиться с центральной усадьбой владельцев хозяйства. Усадьба непосредственно прилегала к территории завода. Это было чрезвычайно живописное место. Красивый старинный парк со столетними липами в несколько десятков гектар располагался по крутому берегу большого проточного пруда, на котором при сильном ветре поднимаются небольшие волны. Непосредственно к парку примыкало парниковое и тепличное хозяйство усадьбы, а также питомник элитных семян свёклы. Непосредственно в центре парка возвышалось большое здание в три этажа. Это здание называлось дворцом. С ним связана история. Построено оно было в царствование Екатерины Великой.

По маршруту поезда из Петрограда в Тавриду она должна была проезжать через эту местность. Для встречи её и намечаемой здесь ночёвки владельцами крепостного поместья в чрезвычайный срок было воздвигнуто это здание, насажен липовый парк, и сделана плотина, образовавшая описанный выше пруд. Внешняя архитектура простого трёхэтажного дома. Внутреннее же убранство бросается в глаза красивыми паркетными полами, особенно в двухцветной тронной зале, раскошной стильной, очень удобной для сидения мебелью, покрытой светлой шёлковой материей, и живописной расцветкой стен и потолка. Во дворце не живут, а владельцы его тщательно охраняют и отапливают, оберегая от сырости. Во дворце хранилась дорогая столовая посуда из серебра, которая, как уверяют хозяева дворца, употреблялась во время пиров Екатерины, задержавшейся в этом дворце на несколько дней.

Главным фасадом дворец обращён на пруд, непосредственно за которым расположен уездный город Богородицк со своими одноэтажными домами и пятью тысячами жителей. Через небольшую вымощенную площадка от дворца стоит довольно большой кирпичный дом с высоким нижним этажом и антресолями. Это дом – резиденция семьи владелицы хозяйства сахарного завода и угольный копей.

Старуха графиня вдова, очень чопорная великосветская женщина, терпящая Россию постольку, поскольку она её кормит. Постоянное место её пребывания было окрестности Венеции, где она имели собственную виллу и проживала все доходы от имения, завода и копий, ограничивая до крайности расходы своей многочисленной семьи, состоящей из 7 человек.

Старший сын графини, Алексей, жил постоянно в Москве и занимал какую-то должность при гардеропе Большого театра. Был женат. В семье его немного недолюбливали за его взбалмошный характер. В описанную усадьбу он не приезжал, а если и приезжал, то требовал к себе особого поклонения. Рассказывали, что по приезде в имение он садился верхом на заводскую лошадь, брал охотничий рог и ехал по хуторам, всю дорогу неистово трубя. Он требовал, чтобы администрация хуторов во главе с управляющим, услыша трубный звук, бросала всю работу и скакала на лошадях к нему навстречу докладывать о положении хозяйства. При отступлении от установленного им правила и не своевременной встрече он разражался бранью и угрозами разных козней. Жалобы управляющих хуторами графини на сумасшедшие выходки Алексея положили конец его посещениям усадьбы, так как графиня запретила ему въезд в имение.

Следующий сын, Владимир, отличался в семье большой начитанностью и богословским миропониманием. Он был выбран Председателем уездного земства, вёл большую и широкую дружбу со священниками. Создал в одном из больших сёл Никитском школу для подготовки учительниц для церковно-приходский школ. Контингент учащихся для его Никитской школы набираться исключительно из грамотных крестьянских девушек. Преподавателями в школе был он сам и группа приглашённых им священников. Графиня, будучи шокирована тем, что сын её, Владимир учительствует в какой-то крестьянской школе, желая отвлечь его от этой, как она говорила забавы, предложила ему быть главным управляющим всеми её владениями и поселиться на удалённом Александровском хуторе, и вести непосредственно хозяйство этого хутора. Однако, эти предупредительные меры не помешали графу Владимиру продолжать занятия в школе. Наоборот, школе он начал уделять ещё большее внимание , так как почувствовал любовное влечение к одной из девушек села Никитского, которая была ученица этой школы. Девушка эта Маша Гричухина не могла не обратить внимание на себя графа Владимира, так как резко выделялась из среды подруг по школе своей миловидностью, исключительной памятью, пытливым умом и даже до некоторой степени грацией, несмотря на то, что была членом простой крестьянской семьи.

Первоначальные увлечения графа Владимира Машей, как интересным самородком постепенно перешли в пылкую любовь. Занятия графа в школе участились, участились и интимные беседы с Машей. Всё это не могло не обратить внимания окружающих графа Владимира лиц, так как общественное положение его в уезде было значительно. Весть об его увлечении дошла до слуха графини матери, которая мирно проживала в своей вилле в Италии. Мысль о том, что на старости лет она графиня, жена бывшего министра, принимаемая в своё время при дворе, породнится с простой крестьянкой, которую, если не любить, то должна будет терпеть, привела в бешенство. На имя графа Владимира и членов семьи её дочерей была отправлены срочные телеграммы, которыми, сбитая с толку старуха графиня рассчитывала спасти своё положение. Не получив утешительный ответов на свои телеграммы, старуха решила сама поехать в имение в Россию.

Много лет графиня не была у себя в имении, ограничиваясь регулярным получением в год 40.000 рублей для личной жизни в Италии. Весть о приезде старой графини с быстротой молнии облетела все уголки имения. Зная властный характер старухи, эта весть обеспокоила не только управляющих хуторами и главной конторой, но и сыновей и дочерей её, которые на летние месяцы приехали из Москвы в имение на дачу. Наскоро была приведена в порядок карета, и подобрана четвёрка лошадей для встречи графини на станции, расположенной в двух километрах от усадьбы.

Встреченная с большой помпой, старуха графиня, не желая задерживаться долго в нелюбимой ею России, потребовала от главной конторы подготовить очередную сумму денег для личных нужд, и приступила к улаживанию дела сына Владимира.

Несмотря на то, что графу Владимиру было уже 20 лет, занимал он видную общественную должность по выбору Председателя Земской Управы, она ему категорически запретила посещать его Никитскую школу, объявили ему, если он не бросит свою Машу, на которой он хочет жениться, то она лишит его наследства и запретит переступать границу её имения. Поверхностно ознакомившись с положением в хозяйстве, о деле, которого она не имела ни малейшего понятия, и тяготясь пребыванием в кругу своей великовозрастной семьи, которая по существу для неё была чужда, так как уже много лет жила она отдельно от семьи, графиня торжественно отбыла вновь за границу.

Требование матери старухи, предъявленные графу Владимиру, ироническое отношение братьев и сестёр к увлечению графа крестьянкой не только не оскорбляли чувств его к Маше, и, наоборот, были толчком к решительному шагу. Боясь давления на Машу её родителей, запуганных полицией, и не имея сил потерять свою возлюбленную, граф Владимир решил тайком жениться не только от матери, но и от братьев и сестёр. Имея большое знакомство священниками, ему легко удалось найти в захолустье, в 50 км от усадьбы, такую церковь, в которой он мог беспрепятственно и без предварительного оглашения обвенчаться с Машей. Отправив по пути к намеченной церкви 2 подставных тройки с верными людьми, взятые на одном из хуторов, обеспечив себя на первое время достаточными средствами, в установленный его священником день граф Владимир по уговору с Машей, под прикрытием темноты, не замеченные родными той и другой стороны благополучно обвенчались. Из-под венца граф Владимир и жена его графиня Маша уехали в Москву в свадебную поездку.

Не прошло и суток, как весть о женитьбе графа уже стала достоянием не только его братьев и сестёр, но и всех знающих его. Весть об этом же дошла и до виллы старухи графини в Италии. Старуха была поражена, она не допускала мысли, что сын её ослушается, и она сделается родственницей простой крестьянки. Первое, за что она ухватилась, это кара за неповиновение её приказа сыну забыть Машу и помнить, что он граф. В главной конторе графиня запретила выдавать графу Владимиру средства на жизнь, аннулировала выданную ею доверенность на управление всем её имением, и категорически запретила приезд его в имение.

Такое изгнание своего сына продолжалось уже 2 месяца. Необходимость графу Владимиру вернуться к исполнению его обязанностей по должности Председателя Земской Управы, заставило его вернуться в свой уездный город и поселиться с молодой графиней на частной квартире менее чем в полукилометре от его родовой усадьбы.

Но время всё излечивает, так и удар, нанесённый старухе, её графским традициям, очевидно под влиянием венецианского климата ослаб настолько, что она сменила гнев на милость. Графу Владимиру было разрешено поселиться с его молодой женой на Александринском хуторе и быть его управляющим, а через некоторое время была и восстановлена доверенность на полное управление всеми владениями графини.

Кроме Алексея и Владимира у графини были ещё три сына: близнецы Пётр и Павел, и младший сын – студент Лев. Все дети графини Б. отличались крупным ростом, хорошим телосложением и довольно правильным чертами лица. Пётр и Павел, как их называли в семье Петя–Паля, были удивительно похожи друг на друга и лицом и фигурой. Оба были тёмные блондины, носили рыжие усы и бороду. Говорили, одинаково растягивая слова. При первом знакомстве с ними их было трудно различить. Образование получили домашнее. Лето жили на даче в усадьбе, а зиму в Москве. Не служили, а на пропитание получали установленную для них сумму денег. Пётр увлекался музыкой и довольно порядочно играл на рояле. Хозяйство не любили и участие в нём не принимали. Вспыхнувшая война буров с англичанами их заинтересовала и желая убить время от безделья, оба брата близнецы решили поехать добровольцами к бурам и стать в их ряды против англичан. Пройдя все формальности в комитете, набирающем добровольцев, братья выехали в Африку. При морском переезде, граф Павел делал попытки подниматься на мачту по верёвочным лестницам во время лёгкой морской качки, сорвался и, упавши, вывихнул себе ногу. Таким образом, поездка его к бурам закончилась в первом порту, куда зашёл пароход. Пролежав там в лечебнице больше месяца, он благополучно вернулся в Москву, откуда и наблюдал по газетам о сражении буров с англичанами.

Скучая от безделья, граф Павел, в кругу таких же как он «тружеников» втянулся в игру в карты и весёлое времяпрепровождение с прекрасным полом, умеющим завлекать и за это получать. Сначала дружеские займы, а затем и векселя не на шутку обеспокоили сестёр его, с которыми он жил. Осведомлённая о этом старуха мать, отдала распоряжение графу Владимиру, как главному управляющему всем её имуществом, прекратить высылку денег Павлу в Москву, предоставить ему место управляющего на одном маленьком хуторе и выплачивать небольшое жалование, пока он будет жить на хуторе. Не имея за собою никакого рабочего или научного стажа, графу Павлу пришлось подчиниться приказу матери и переехать на отдалённый от города Болохатынский хуторок. Совершенно не интересуясь хозяйством, над которым он был поставлен и, избегая одиночества, он не останавливался перед тем, чтобы разгар полевых работ уходить на охоту в сопровождении ближайших своих помощников. Вечера он проводил в кутежах с наиболее смазливыми и податливыми девушками, приходившими из соседних деревень на подённую работу. В результате такого управления хозяйством, посевы заросли сорняками, значительная часть урожая осталась не убранной, а молочные продукты на скотном дворе расхищались. Чтобы спасти хозяйство от окончательного разорения, граф Владимир предложил своему брату покинуть хутор и переехать в главную усадьбу. Уговорив Владимира дать ему на прожитие некоторые средства, граф Павел уехал вновь в Москву, где ему неожиданно повезло. Он женился на вдове помещице, имевшей небольшой наличный капитал. После свадьбы молодые переехали из Москвы в провинцию. Вдова получила титул графини, а граф Павел освободился от контроля старухи матери.

Граф же Пётр по окончании бурской войны вернулся в усадьбу. Рассказывая о своей поездке, он уверял, что дрался в первых рядах бурами против англичан. Слушатели, знавшие графа Петра как изнеженного и избалованного человека, относились к его рассказу, как простому бахвальству, что ни мало его не смущало. По дошедшим впоследствии слухам, граф Пётр в начале империалистической войны работал в одном из земский отрядов по снабжении армии, заболел тифом и умер.

Пятого и младшего сына графини звали Лёв. Он был студентом московского университета. Во время ???32-33(шательства), так как демонстрация произошла стихийно, без подготовки и жандармерия не успела своевременно принять предупредительные меры. Возбуждение и энтузиазм студентов охватил и графа Павла. Ему во что бы то ни стало захотелось, чтобы брат его студент то же принял участие в демонстрации. Вернувшись быстро домой и, узнав что Лёва не знает о происходящих событиях, стал убеждать его пойти с ним к университету и посмотреть, что там делается. Как не отказывался граф студент, в конце концов, всё же уступил просьбам Павла. Не успели они дойти до университета, как увидели, что вся площадь окружена конными жандармами и полицией. Прилегающие улицы также были оцеплены полицией. Братья Павел и Лёв оказались в кольце жандармов, которые , тесня толпы студентов, загоняли их в манеж. В образовавшейся свалке жандармы, считая всех в штатском костюме за случайных прохожих, без церемоний выталкивали их вон из окружения, напутствуя ударами нагаек. Этой участи подвергся и граф Павел. Лёв, затёртый в толпу демонстрантов со всей массой студентов, попал в манеж. После нескольких часов ареста и допроса был выпущен, и через несколько дней отправлен на 5 лет в отдалённые места Архангельской губернии.

Известие об этом старухой матери было принято очень болезненно. Её сын – граф, и вдруг замешан в крамоле. Немедленно были посланы письма в Петроград к её знакомым придворным с просьбой отменить высылку. Сам граф Лёв подал прошение на Высочайшее. Прошение его принято не было. Ссылку не отменили, но разрешили оставить его в Архангельске, не отправляя в захолустье, как сделали с остальными высланными в ту же губернию. С высылкой Льва и матери и всей семье пришлось смириться. Но страх за сына и брата перешли все границы.

У всех членов семьи графов Б. было представление об Архангельске, как городе, затерянном в вечных снегах, постоянными морозами, с бродящими по окраинам белым медведям, а, главное, все думали, что в Архангельске нечего есть, и там едят только то, что сами добывают. Спасая брата Льва от голодовки, так как он сам добывать ничего не сумеет, вдогонку за ним посланы в специальном товарном вагоне набор всевозможных продуктов, достаточных для питания нескольких лет не одного человека. Одного сахара было отправлено пять мешков, конфеты, варенье, консервы, всевозможные крупы и прочая снедь, которую можно купить в любом магазине г. Архангельска. Чтобы не было скучно в ссылке была отправлена целая библиотека в несколько сот томов беллетристических изданий. Не забыли отправить по ящику папирос и спичек, а также складную кровать с матрацем и другие хозяйственные принадлежности. Для ухода за графом в ссылке был направлен специальный человек, могущий быть и поваром и лакеем.

Говорят, в Архангельске даже в жандармском управлении смеялись над прибывшим крамольником. Хлопоты о возвращении крамольного графа в лоно семьи и после отъезда его в Архангельск продолжались. Через шесть месяцев крамольному графу разрешили вернуться в Москву и продолжать занятия в университете.

Как уже упоминалось, кроме перечисленных пяти сыновей у старухи графини были ещё две дочери – старшая Софья и вторая Юлия.

Софья – престарелая девица лет 27-28, высокого роста, полная с сильно развитым бюстом и бёдрами. Черты лица крупные, полнота лица способствовал мясистый двойной подбородок, опускающийся ниже, чем это обычно бывает. Чёрные волосы она жидко зачёсывала спереди, собирая их сзади узлом. Благодаря близорукости постоянно носила очки в золотой оправе. Графиня Софья, однако, несмотря на свою близорукость, была подвижная и энергичная женщина. Усадебное хозяйство главной конторы во время летнего пребывания в нём она держала в своих руках.

Тепличное и парниковое хозяйство, поддерживающее графский стол, и цветники было поставлено на широкую ногу и стоило больших денег. Для нужд графской семьи молочные продукты ежедневно доставлялись с маслодельного завода, перерабатывающего для продажи молоко, поступающее со всех хуторов имения. При усадьбе была специальная конюшня с 15 выездными лошадьми, обслуживающими нужды графской семьи. В числе выездных лошадей содержались пять заводских маток: две арабской породы и три английской. Для обслуживания заводских маток усадебной конюшни, а частично и приводимых с хуторов, графом Владимиром был приобретён за большую цену чистокровный английский скакун.

Общее руководство племенной конюшней Софья взяла на себя. Случка, как приводимых с хуторов к жеребцу маток, так и находящихся в усадебной конюшне, производилась при обязательном присутствии графини Софьи. В резиновом пальто, со стеком в руках, всей этой не женской процедурой, руководила лично, ничуть не смущаясь присутствием не только посторонних местных мужчин, но и гостившим в усадьбе приезжих из Москвы их знакомых и родственников. Как ни странно, было такое поведение графини, в конце концов находили все правильным и смотрели как на должное, только младшая сестра Юлия никак не могла помириться со странностями Софьи и на этой почве у них были столкновения. Софья была главная затейщица во всех деревенских экскурсиях. То в лес, на облавную охоту, всё это сопровождалось целым обозом с поваром и лакеем.

Во время зимних приездов в усадьбу любимым её удовольствием было катанье в обширных ковровых санях на тройке. Стоя в передке саней, в романовском полушубке, в шапке ушанке и меховых варежках, она энергично правила тройкой, как самый заправский ямщик, с присвистом и окриком на лошадей.

Живя в Москве, имела какое-то отношение к общине сестёр милосердия Красного Креста. Во время империалистической войны работала в одном из тыловых лазаретах.

Вторая дочь старой графини, Юлия, была так же уже засидевшаяся барышня. Высокого роста, тёмная шатенка, с правильным чертами лица, характером своим она резко отличалась от Софьи. Скромная, застенчивая, свободный досуг занимала чтением и игрой на рояле. Во всех семейных событиях держалась в стороне. В описываемый период ей было уже за 25 лет. В 1899 году она вышла замуж за князя Львова, впоследствии Председателя Совета Министров при кабинете Керенского. Однако счастье Юлии было недолговечным – жизнь её была прервана самым нелепым образом. На втором году свадьбы, желая избавиться от назойливой мозоли на ноге, надрезая её задела за живое место. В результате, заражение крови и через несколько дней смерть. При своевременной хирургической помощи можно было избежать такого конца, но желание скрыть причину болезненного состояния привела к худшему, что можно было ожидать.

Ознакомившись с хозяйством усадьбы и её ближайшими окрестностями, получив от главной конторы назначение в качестве практиканта на пригородный Богородицкий хутор, собрав немногочисленные пожитки, Голубев тронулся в путь. На хорошей усадебной лошади в удобном экипаже путь до хутора был очень коротким, так как он отстоял в 2½ километрах от завода.

Большая половина дороги шла широким трактом, соединяющим два уездных города. От поворота на хутор, по обеим сторонам дороги, росли старые ивы с толстыми стволами и кронами в виде крупного пучка ветвей, образовавшихся от ежегодного подрезания ветвей для кущения. Уже при въезде в ивовую аллею, можно было видеть постройки и насаждения на хуторе. Параллельно ивовой аллее, через небольшую полосу вспаханного поля по пологому склону, полосой метров в 200, тянулись посадки берёзы и лиственницы, чередующиеся между собой правильными рядами. Эти насаждения подходили вплотную к усадьбе хутора и ещё километра 2 были видны по другую сторону её. Жёлтые листья берёзы, такие же, но более светлые иглы у лиственницы, хотя уже наполовину опавшие, освещались ярким осенним солнцем, являя собою исключительную красоту.

Направо от дороги правильными рядами, на земляных фундаментах высились крупные стога клеверного сена, тщательно укрытые соломой, которую сдерживали от сдувания ветром перекинутые через стога связанные в концах слеги.

За стогами сена виднелось высокое деревянное здание, в воротах которого стояла паровая молотилка. В стороне от молотильного сарая было гумно с многочисленными скирдами ещё не обмолоченного хлеба. Через небольшую площадь начинались хозяйственные постройки хутора: конюшни и хлебные амбары. В стороне от них шла улица, обсаженная тополями, а по обеим сторонам её, на одинаковом расстоянии друг от друга, стояли двухквартирные одноэтажные дома для семейных рабочих. Сзади каждого такого дома был небольшой огородик, который рабочие обрабатывали для своих нужд.

Налево, за небольшой зарослью ивняка, виднелся пруд. Дорога к дому управляющего шла по плотине пруда. Сейчас же за плотиной налево стояли амбар и конюшня с помещением для экипажей управляющего, направо – двухквартирный дом, в котором жили бухгалтер и надсмотрщик.

Прямо против плотины образующуюся площадь замыкал дом управляющего и пристройка к нему с одной стороны конторы хутора, а с другой – школа и плотницкой мастерской. С противоположной стороны дома управляющего к нему примыкал небольшой парк и ягодники с кустами малины, крыжовника и смородины. За конюшней и экипажным сараем был яблоневый сад и огород. Продукты ягодников, фруктового сада и огорода шли исключительно для нужд управляющего.

Чем ближе подъезжал Голубев к хутору, тем радостнее становилось у него на душе. Его давнишняя мечта, жить в деревне, заниматься хозяйством, начала осуществляться. Хотя он ехал ещё только как практикант пополнять своё теоретическое образование практическими навыками. Однако, его уверенность в себе укреплялась тем небольшим практическим багажом, которым он овладел, проработав сезон на заводе. Он ведь не только с работой справился, но ещё получил благодарность и денежную награду. Эта работа дала ему многое в деле общения с рабочими, за работу которых он нёс ответственность. Этом опыт несомненно должен облегчить ему руководство и всякой другой работой, на предстоящем практическом пути.

Лай крупного чёрного пса, кинувшегося к экипажу, подъезжающему к дому, обратил внимание его обитателей. Дверь на крыльце отворилась и в ней показалась высокая фигура мужчины, на вид лет 30. В вышитой русской рубашке, больших сапогах, обстриженный под машинку он пытливо присматривался к путнику. Этот мужчина и был управляющим хутором, в распоряжение которого Голубев был направлен главной конторой.

???46-47

шенное затрачивать на это. Школьная комната находилась в пристройке к дому управляющего, но имела самостоятельный ход со двора. Единственное окно, выходящее на двор, при довольно большой площади пола и давно не беленным стенам, придавало мрачность всему помещению. Казарменному виду комнаты способствовала круглая, очень большая оправленная железом печь.

Простой белый стол, две табуретки и деревянная кровать с соломенным матрацем была вся обстановка комнаты, если не считать железного умывальника на стене и десятилинейной лампы под абажуром на столе. Но такая обстановка мало смущала Голубева, так как он знал, что стоит ему начать практическую работу, как комнатой придётся пользоваться ему только для сна, а всё остальное время он будет проводить в поле в хозяйстве. Он с нетерпением ждал разговора с управляющим о его будущей работе в хозяйстве и ознакомления с хозяйством и системой его ведения.

Последнее его особенно волновало, так как прежде чем приехать в имение графов Б., он неоднократно слышал от людей с сельскохозяйственным авторитетом, что хозяйство графов Б. не только самое образцовое в губернии, но и даже во всей центральной России. Уже в 7 часов вечера Голубцов сидел у управляющего в кабинете, который, по карте имения, висящей на стене, знакомил его с расположением всего именья графов и отдельных, имеющих самостоятельных управляющих хуторов.

Для начинающего практическую работу агронома сведения, почерпнутые из рассказа Ивана Наз., были особы и интересны.

Общая площадь всего имения графов считалась около 6500 десятин. Кроме земель, отведенных под главную усадьбу, сахарный завод и каменноугольные копи, остальная земля была разбита на четыре совершенно равные по количеству пахотных земель участка. На каждом таком участке были созданы совершенно однотипные хозяйства, которые назывались хуторами. Пахотная площадь каждого хутора равняется 1500 десятин. На каждом из хуторов однотипные постройки как жилые, так и хозяйственные. Каждый хутор имеет самостоятельный, но совершенно аналогичный с другими полевой севооборот. На каждом хуторе одинаковое количество дойного скота, рабочих лошадей, заводских кобыл и производителей, овец в овчарне и свиноматок. Хозяйственный план составлялся один для всех хуторов. На каждый такой хутор приглашён агроном с высшим образованием, который ведёт самостоятельно хозяйство хутора по доверенности от старой графини.

Рабочая сила каждого из хуторов состоит из постоянных семейных рабочих, полетчиков, нанимаемых на период с 15 марта по 1-ое октября, и подённых работниц. Постоянным семейным парам предоставляются квартиры с обеспеченным топливом и освещением. Нанимаемые на лето рабочие самостоятельно распределяются по семьям постоянных рабочих, жёны которых принимают себе нахлебников. Рабочим хозяйство хутора пищу не готовит, а выдаёт ежемесячно по 2 пуда муки, 20 ф. крупы, 1 фунт постного масла и 1 рублю на приварок. Все эти продукты и приварочный рубль полетчик отдавал хозяйке семьи, в которой он поселялся, а она его кормила. У каждой семьи постоянного рабочего при квартире есть огородик, который обеспечивает семью картофелем и зеленью.

Эта остроумная организация освобождает управление хозяйства хутора от ответственности за харчи для рабочих, перекладывая её на семьи годовых рабочих.

Обработка почвы ведётся усовершенствованными орудиями, посев и уборка хлеба полностью механизирована. Для молотьбы хлеба на каждом хуторе есть сложная 12-ти сильная паровая молотилка. Полевые рабочие разбиваются на бригады. Бригадиром или, как его в хозяйстве принято называть старшим рабочим, является каждый годовой рабочий. К нему прикрепляется девять рабочих полетчиков, двадцать рабочих лошадей с плужной и рабочей упряжью, а также десять парных на железном ходу фур и соответствующее количество плугов и борон, культиваторов и проч. Только жатки, сноповязалки, свекловичные и зерновые сеялки до начала на них работ предварительно не распределяются, а хранятся в специальных сараях.

Весь прикреплённый к старшим рабочим живой и мёртвый инвентарь числится за ними. Лошади в специально отведённых для них стойлах с помещением для хранения под замком их сбруи, а для мёртвого инвентаря, на площади против конюшни, отведены специальные участки, на которых в нерабочее время правильным рядами размещаются плуги, бороны, фуры и проч., каждой бригады отдельно.

Крупный рогатый скот, овцы и свиньи обслуживаются также специальным штатом постоянных рабочих во главе со старшими скотниками и доярками.

Управление хутора состоит из управляющего, в непосредственном распоряжении которого имеется конюшня с четырьмя выездными и верховыми лошадьми, специальным кучером. Экипажи для поездки в город и по работам. Для поддержания чистоты в усадьбе управляющего, отопления квартир усадьбы и конторы содержится специальный дворник.

Ночное окорауливание всей усадьбы хозяйства хутора осуществляется сторожем, снабжённым контрольным часами. В самых ответственных местах хозяйства на определённых местах прибиты специальные шкапчики, в которых на цепочках наглухо прикреплены ключи для контрольных часов.

Через каждый час, после захода солнца, сторож в руках с контрольными часами обходит в известном порядке все ящики с ключами, которыми в отверстие часов делает один поворот. На специальной ленте, натянутой на барабане внутри часов, ключ делает прокол с точным указанием времени прокола. Для того, чтобы обойти все ящики с контрольными ключами, сторож должен пройти по конюшням с рабочими лошадьми, с заводскими матками, племенными жеребятами, побывать на гумне, обойти хлебные амбары и вернуться к конторе. Утром часы сдаются в контору, использованная лента заменяется новой.

Ближайшим помощником управляющего является так называемый староста. В старосты выдвигаются обыкновенно грамотные наиболее выдающиеся хозяйственной сметкой и трудолюбием из годовых рабочих экономии. Староста живёт в специальном доме в две комнаты с кухней и имеет в своём распоряжении верховую лошадь. Являясь правой рукой управляющего, среди рабочих пользуется большим авторитетом. Старосты обычно дорожат своими местами, обычно служат по многу лет и прекрасно знают хозяйство своего хутора и его нужды.

Для постоянного наблюдения за работами непосредственно на поле содержатся два надсмотрщика, один для конных работ, верхом на лошади, а другой – пеший, для работ без конной тяги.

Вся материальная отчётность, учёт рабочей силы по объектам работ, кассовая отчётность, и все прочие конторские работы по хутору ведутся двумя лицами: бухгалтером и простым писарем. Бухгалтерия двойная, с учётом доходности по каждой отдельной культуре, по крупному рогатому скоту, овчарне, свинарнику, и пр.

Обязательная доходность для каждого хутора фиксирована и счисляется в 6% со стоимости земли под хутором. Цены же на землю для отдельных хуторов различные, в зависимости от качества земли (чернозём, суглинок, подзол и пр.), и удобства расположения земельных площадей по отношению рынков сбыта продукции. Таким образом, земельная рента для хуторов была различная. С дохода, полученного сверх установленной ренты 20%, выдавалась в виде премии всем постоянным служащим и годовым рабочим пропорционально, получаемого ими жалования.

Несмотря на то, что на долю каждого рабочего и служащего приходилась небольшая премиальная сумма, эта система являлась серьёзным стимулом для получения максимального дохода с хозяйства при рациональном его ведении.

Бригадиры, или как они назывались, старшие рабочие, своим примером понуждали прикреплённых к ним летних рабочих отдавать максимум своих усилий на работе, выполняя её так, как этого требовала техника для достижения лучших результатов.

Управляющие и ближайшие их помощники соревновались с другими соседними хуторами того же владельца в чёткости и своевременности выполнения работ, так как лучшие достижения в этом ставило их в первом ряду в конце отчётного года.

В целях сохранения на низком уровне оплаты рабочей силы полетчиков и подёнщиц, которых особенно много требовала культура сахарной свёклы, сельские районы, из которых обычно черпалась нужная рабочая сила для хуторов, были строго разграничены между отдельными хуторами и цены на рабочую силу для них были строго фиксированы. Работника или работницу, не из отведённого хутора района, предлагающих свой труд, даже при нужде в рабочей силе, управление хутора не имеет право нанять. Переизбыток рабочей силы в деревне и крайняя нужда малоземельных крестьян, несмотря на эту капиталистическую систему эксплуатации труда, вынудила с этим смириться.

Попытки забастовок при найме летних сезонных рабочих обычно не имели успеха, так как распоряжением главной управления хутор, в котором полетчики требовали увеличения сезонной платы привозил артели татар из вечно голодных районов Инсарского и Саранского уездов Пензенской губернии. Эта мера обычно срывала забастовки, и хозяйство вновь обеспечивалось дешёвой рабочей силой.

Кроме центральной усадьбы Богородицкого хутора, на которой сосредоточивалось главное управление, конюшни рабочих лошадей и заводских кобыл, заводского конского молодняка, полевого инвентаря всего хутора, материальных и хлебных амбаров у хутора было три фермы: Жданский, в 6 верстах на котором содержался весь продуктовый и молочный скот айрширской породы и овчарня романовских овец; Чекрыжный в 2-х верстах со свинарником племенных чёрных английских свиней завода «Сванек»; и так называемый «Старый хутор», на котором год назад приступлено к созданию образцовой большой пасеки.

Подробно ознакомив Голубева по плану с хозяйством хутора и системой его ведения Иван Назарович снабдил его небольшим планом хутора, помещающимся в записной книжке с обозначением всех полей и их мест в севообороте. Обещал дать в его распоряжение верховую лошадь и посоветовал на следующий же день приступить к подробному ознакомлению с хозяйством хутора и его полями.

Переговорив с Алексеевой относительно стола для себя и поужинав в их семье, Голубев пошёл в отведённое ему помещение. Не замечая убожества обстановки комнаты, в которой придётся провести ему не один месяц, неприятного запаха от печи, истоплённой каменным углём, он быстро зажёг настольную лампу и, охваченный роем мыслей от только что слышанного, начал ходить из угла в угол.

Да, здесь есть чему поучиться начинающему агроному, думал Голубев. Чем, как не счастьем, можно объяснить то, что он был направлен в это хозяйство на практику. Успешно проведённая работа на сахарном заводе давала веру в себя, и ему хотелось, чтобы наступающая ночь прошла скорее. Печалило его лишь то, что было уже начало ноября, когда всё полевые работы заканчиваются, и до весны не удастся с ними основательно ознакомиться. Тем не менее, надо, возможно, полно изучить в натуре поля и место их в севообороте до того, как снег покроет их, так думал Голубев.

Так думал он, стараясь привести в порядок свои мысли, которые внезапно нарушились стуком отставшей половицы, на которую он в забывчивости наступил.

Однако, как ни силён и бодр молодой организм, но столько пережитых впечатлений за один день утомили Голубева. Напутствуя себя поговоркой «утро вечера мудренее», он лёг спать. Ни жёсткий соломенный матрац на досках кровати, ни сильный запах мышей и писк крыс под полом, не помещали ему заснуть мёртвым сном.

Сон без сновидений и каких-либо других помех был прерван весёлым и приветливым голосом Ивана Назаровича, зовущего пить вместе чай и начать рабочий день. Конфузясь и досадуя на себя за то, что не сам встал, а тебя разбудили, Голубев вскочил как ужаленный, наскоро привёл туалет свой в порядок и, вместе с Иваном Назаровичем, пошёл пить чай и завтракать, так как до обеда, обычно, управляющему не удаётся попасть домой, чтобы закусить.

Позавтракав, одевшись и выйдя вместе с Иваном Назаровичем на крыльцо, Голубев увидел как 2 осёдланные лошади, выпущенные кучером из конюшни, рысью без проводника побежали к крыльцу, где стояли он и Иван Назарович. Подбежав к крыльцу, они обе доверчиво вытянули морды, ожидая привычной подачки. Получив от Алексеева по куску сахара, они спокойно стояли пока на одну изи них сел он, на другую Голубев.

Поехали на поле, где заканчивалась глубокая пахота под зябь, предназначенная для засева весной семенами сахарной свёклы. Поле это было не далее полутора километров от хутора. Дорога шла вдоль искусственных насаждений, расположенных по склону оврага. День был ясным. Воздух свежий и необычайно прозрачный. Сытые лошади весело шли под седлом. Несмотря на то, что весь ландшафт был осенний, у Голубева на душе была весна. От непривычки к быстрой и верховой езде захватывало дыхание, а английское седло, на котором он ехал, создавало неустойчивое равновесие, заставляя плотно обхватывать бока лошади ногами из боязни упасть.

Сейчас же за первым поворотом открылось поле, на котором шла рабочая жизнь. Полтора десятка тяжёлых плугов фирмы «Сакка» с четвёркой сытых полукровок арденской породы, запряжённых в каждом, двумя правильными рядами, тянулись по полю, оставляя после себя высокий гребень, чёрной взрыхлённой земли. Голубев впервые наблюдал такую глубокую пахоту, разрыхлённый слой после которой достигал 35-38 сантиметров, а вертикальный полевой обрез был 28 см.

Отдав конному надсмотрщику нужные указания по проведённой работе, Алексеев и Голубев поехали на фермы, по пути осматривая поля, и намечая работы на следующий день.

На ферме «Старый хутор» был осмотрен омшаник с установленными в нём на зиму ульями «Додана» и «Рута», в которых при лёгком стуке давали о себе знать жужжанием пчёлы. Пасекой заведует интеллигентный человек – бывший учитель. По его словам, сбор мёда истекшим летом был хороший. В среднем, с улья вынуто по 2 пуда товарного мёда для продажи. Но осенью, часть рамок с мёдом была испорчена, а много пчёл, улетевших за взяткой, не вернулись обратно. Тщательным наблюдением за возвращающимися со взяткой пчёлами, а также при осмотре заливаемых ими ячеек сотов, выяснилось, что пчёлы нашли путь на ближайшую конфетную фабрику в г. Богородицке, всего в ¾ километров от пасеки, откуда и носили в соты приготовленный для выделки конфет сахарный сироп разных цветов. При этом, значительная часть пчелы погибала в чанах с сиропом. Только после неприятных разговоров с владельцем фабрики и вставки в окна отделения, где готовится сироп, частой сетки, удалось прекратить гибель пчелы и порчу мёда.

Крупные ивовые насаждения, недалеко находящийся усадебный липовый парк, посевы в хозяйстве гречихи, и специальных медоносных трав: белого кле’вера, фацелии, ???71бораги, резеды и других позволяют опытную пасеку обратить в промышленную. В мастерской при пасеке уже приступлено к приготовлению ульев «Додана» и «Рута», а сам заведующий пасекой начал изготовление искусственной вощины на вальцах. Голубев был удивлён тому, с каким энтузиазмом пчеловод Осокин развивал свой план расширения пасеки и исчислял тот доход, который она будет давать. Можно было подумать, что с осуществлением проекта сам пчеловод будет богатым и счастливейшим человеком в мире. На самом же деле, он получал за свой труд лишь столько, чтобы с женой и детьми не ложиться голодным спать.

С пасеки Алексеев и Голубев, осматривая поля и намечая работу на завтрашний день поехали на Жданскую ферму. На ней сосредотачивалось всё молочное хозяйство и овцеводство хутора. Просторный, светлый скотный двор имел кирпичный цементированный проход во всю его длину с проложенными по нему рельсами для развозки по ним вагонеток с кормом и вывозки навоза. Стойла располагались с двух сторон прохода. Пол в стойлах деревянный, покатый, оканчивающийся у цементного стока жижи, проложенного по обеим сторонам прохода. Кормушки цельно-цементные, они же служат водопойными корытами. После кормёжки кормушки промываются водою, поступающей из специального нагнетательного бака. В одном из концов коровника специальная пристройка с запарником, складом концентратов и помещением для приёма после удоя молока и подготовки его для отправки на механическую маслодельню Кабловского хутора. Скот на хуторе чистокровной айрширской породы. Коровы среднего роста, тёмно-красно пёстрой породы с тонким костяком и красивыми чёрными глазами. Порода эта, хотя и не самая молочная, но она даёт очень жирное молоко, в среднем до 4%, что делает её ценной промышленного маслоделия.

Коровник рассчитан на 120 коров и 2 быков производителей. От каждой коровы удои взвешиваются, и ведётся ежедневная запись. Также регистрируются время отёла и случки. На каждом стойле прибита дощечка с кличкой коровы, в конце каждого года на ней выписывается краской – удой за истекший год. Каждые 20 коров обслуживаются дояркой, на обязанности которой лежит дойка, чистка, раздача корма, выкидывание в средний проход навоза из стойла и выпойка телят от своих коров. Подвозка кормов к скотному двору, подача их в коровник и вывозка навоза лежит на 2 рабочих кормачах.

За общим порядком наблюдает старший скотник, который работает и сам. Он же заведует содержанием молодняка разных возрастов, который на ферме выращивается в количестве, требуемом для ремонта стада, и оставляется только от самых молочных коров. Молодняк содержится в степи в специальном кирпичном помещении в загонах по возрастам. Основным кормом для молочного скота с конца сентября и по март служит плосованные свекловичные остатки, получаемые с завода, клеверное сено и запаренная мякина с отрубями. Силоса на корову даётся до 2 пудов в день. Помещение для скота тёплое, хорошо вентилируется и ночью освещается фонарями.

На этой же ферме есть небольшая племенная овчарня. Сто пятьдесят чистокровных романовских овец и несколько производителей. Приплод гнёздами: две ярочки и один баранчик в возрасте от 3 до 4 месяцев по заказам покупателей отправляется в специальных клетках с автоматическими кормушками багажом с пассажирскими поездами. Романовское овцеводство, это прихоть умершего графа. Оно ежегодно даёт убыток и графом Владимиром поставлен вопрос его реорганизации. За овцами и ягнятами ходит старший овчар с помощником подростком. Для работающих на ферме имеются специальные рабочие дома, где они устраиваются потому же принципу, как и на хуторской усадьбе.

Сейчас же за фермой, параллельно ей, двумя рядами тянутся хаты деревни Жданки. От фермы её отделяет глубокий овраг. Графские же земли почти вплотную подходят к крестьянским усадьбам. Как ни берегутся крестьяне, но всё же скот их часто заходит на хуторские посевы, что неизбежно влечёт за собой так называемые «пограничные конфликты», вызывающие справедливое возмущение крестьян. В последствие, Голубев будучи управляющим этим хутором советовал графу Владимиру уступить с рассрочкой платежей деревне Жданке достаточную полосу прилегающей к их усадьбам земли, чтобы ослабить напряжение в отношениях. Главное управление на отчуждение земли не пошло, но всё же она, в конце концов, вынуждено было отрезать под крестьянскими усадьбами полосу земли в арендное пользование, обязав крестьян, за этой полосой прорыть глубокую канаву в предупреждение захода их скота на хуторские посевы.

Был уже двенадцатый час, когда Алексеев и Голубев выехали с фермы. От фермы до усадьбы в километр. Считая дообеденный объезд оконченным, управляющий и практикант лёгким галопом поехали домой обедать. Непривычка к длительным поездкам верхом, да ещё на английском седле, требующем большого навыка для удержания равновесия, сильно сказалась на всём организме Голубева. Соскочив с лошади у крыльца дома управляющего, Голубев, с трудом мог следовать за Алексеевым, так как онемевшие мышцы ног связывали движения.

Скромная семейная обстановка, бодрое и жизнерадостное настроение всей семьи Алексеевых, придавала обеду особый уют. Обед состоял из здоровых кушаний, приготовленных из свежих деревенских продуктов. Общительность семьи Алексеевых, весёлый характер, подвижного и часто смеющегося Ивана Назаровича заставили Голубева забыть о том, что он проводит первый день в чужой и ранее не знакомой ему семье. Уже к концу обеда он чувствовал себя как дома.

Постоянная работа на воздухе, среди красот природы, интереснейшие наблюдения за развитием растений и животных, здоровый деревенский стол с обильными молочными блюдами, крепкий и покойный сон после дневных трудов, широкая возможность проявления личной инициативы, чего можно ещё желать, так думал Голубев, анализируя обстановку, в которую он попал. Ему, теперь, особенно непонятны стали те люди, которые городскую жизнь расценивают выше деревенской. Для них пыльные бульвары с шумной и пёстрой толпой болезненных лиц интересней деревенского ландшафта с лесными насаждениями, цветущими лугами, зреющими нивами и другими, часто неподдающимися описанию красотами.

После часового послеобеденного отдыха, Голубев с Алексеевым на удобных пружинных обтянутых кожей дрожках поехали на свиноферму хутора. Называлась она Чекрыжная, расположена в двух километрах от хутора в противоположную сторону от Жданской фермы.

На Чекрыжной ферме был племенной свинарник с чёрными мелкими йоркширскими свиньями английского завода «Сванек». Эта порода свиней имеет специфические особенности по сравнению с другими английскими породами. Заключаются они в следующем: к шести месяцам достигают 5-6 пудов живого веса, причём, даже при интенсивном откорме, не дают толстого хребтового жира, а образующийся жир равномерно распределяется среди мускульной ткани. Благодаря этой особенности, мясо в разрезе имеет вид розового мрамора, прорезываемого белыми жилками, а приготовленные из него кушанья необычайно вкусны и нежны. Эта особенность мяса в Англии расценивается на 25-30 %% дороже стоимости мяса других свиней. Совсем другую оценку качеству мяса этих свиней дал наш русский рынок. В России от свиньи требуется способность при откорме давать, возможно толстое хребтовое (шпиговое) сало и много внутреннего. Этому требованию удовлетворяет английская порода белых йоркширских свиней, которая за последние годы стала быстро вытеснять русскую беспородную свинью. Русские люди едят солёное хребтовое (чисто российское) сало, как самостоятельное блюдо, не считаясь с тем, что съеденный излишек его пропадает для организма напрасно, удовлетворяясь лишь вкусовыми от него ощущениями. Англичане же стараются строго нормировать поступление жира в свой организм с действительной в нём потребностью. Поэтому и мясо от свиней завода «Сванек» расценивается в Англии дороже, так как при правильном расходовании его для кушаний, оно будет наиболее целесообразно усваиваться организмом. Таким образом, выгода от разведения свиней завода «Сванек» в хозяйстве стала сомнительной. Но упорство владельцев внедрить в русском хозяйстве этот сорт свиней заставили управление хутором уделить им большое внимание.

Всего на свиноферме было 40 маток и два производителя. Свинарник кирпичный, светлый, с хорошей вентиляцией зимой отапливается. Внутреннее устройство очень удобно для размещения свиноматок и молодняка. Полы в окутах цементные с правильными потоками, но для спанья маток в них сделаны деревянные настилы, приподнятые на четверть аршина над землёй с насланными на них слоем соломы. Настил имеет двухвершковые борта, предусматривающие сползание с них соломы.

При таком устройстве ложе у свиней всегда сухое и чистое, так как свинья по природе своей очень чистоплотное животное. Она никогда не позволит себе замочить или запачкать подстилку на настиле, а всегда за своей надобностью сойдёт на цементный пол. Большая ошибка, думать, что свинья грязное животное, Если её содержать в чистоте, периодически мыть, чтобы не заводились паразиты, то выпущенная на свободу, она будет обходить грязь, а не ложиться в неё. В грязи старается вываляться свиньи, кожа которых зудит от паразитов. Извалявшись, таком случае в грязи, затем высохнув, свинья старается путём чесания об заборы, столбы и пр. удалить с себя грязь вместе с высохшими в неё паразитами.

Кормушки в свинарнике устроены так, что в них задавать корм и их мыть можно не входя в помещение свиньи, а свинья при еде не может залезть в неё ногами.

Запарник оборудован запарником и другими приспособлениями для заготовки корма. Кроме того, маток на ферме несколько возрастов свиней. Большое количество племенного молодняка гнёздами – две свинки и хрячок, рассылается по заказам частных хозяйств на основании реклам, помещаемых в сельскохозяйственных журналах. Молодняк с фермы разослан по заказам во все концы России и Сибири. Но, как после было установлено, покупатели не были довольны своим приобретением, так как отношение рынка к мясу этой породы свиней было отрицательное. Рынок всей России и Сибири требует свинью сальную, а не беконную, как английский.

Молодняк, остающийся после удовлетворения заказчиков племенным материалом, кастрируется, выращивается и ставится на откорм. В откормленном виде сбывается местным скупщикам свиней.

За свиньями ухаживают старший свинарь и его помощник подросток 17-18 лет. Хорошее состояние свинарника, и чистота в нём – результат любовного отношения и исключительной трудоспособности ухаживающего персонала.

Кроме свинарника на ферме есть довольно большое кирпичное помещение, в котором в зимний период содержатся лошади на, так называемом «поддерживающем корму», т.е. на таком, который лишь достаточен для того, чтобы животное жили. На поддерживающий корм ставятся, обычно, 60-70 рабочих лошадей, для которых по плану хозяйства нет зимой работы. Период этот исчисляется с 15 ноября по 15 марта. За полтора месяца до начала работ лошади постепенно переводятся на нормальный рабочий корм и ко времени выезда на работу вполне восстанавливают своё тело и силы. Такой порядок выделения на зиму на рабочих лошадей при указанном содержании, экономит наиболее дорогие корма, сено и концентраты, так как на поддерживающем корму они получают только овсяную солому, полову и соль.

Осмотрев свинарник и помещение для лошадей, сделав ряд хозяйственных указаний Алексеев обратил внимание Голубева на характер местности, прилегающей к ферме. В разных местах около фермы стояла группа столетних лип, многие из которых пострадали от разрушения временем. В разных местах можно было заметить признаки, когда-то давно бывших каменных строений. На значительных площадях был разбросан, покрывшихся зеленью и мхом остатки кирпичей и камни, густо заросшие крапивой и репейником.

В сотне шагов на запад от строений начиналась аллея очень старых ив, диаметр которых достигал аршина. Ежегодная подрезка верхних ветвей на определённом уровне способствовала образованию густой куполообразной кроны. Каждая такая ива была похожа на гигантский гриб. В конце своем аллея заключала плотину, с одной стороны которой тянулся глубокий заросший кустарником овраг, а с другой – простиралась зеркальна поверхность довольно большого пруда. Недалеко, по другую сторону пруда и оврага, белели оголённые березовые насаждения. Несомненно, что когда-то давно, на месте свинофермы, стояла помещичья усадьба, видевшая и пережившая немало драм крепостного права. Когда она была присоединена к владеньям графов, сведений не сохранилось.

Вернувшись на хутор, Алексеев познакомил Голубева с хуторным хозяйством – конюшнями рабочих лошадей, племенных маток, молодняка и племенных производителей. Правильное заводское дело в хозяйстве было поставлено лишь несколько лет. Маточным материалом служили рослые с хорошими статями обыкновенные рабочие лошади, за приобретением которых ездили на известные в то время Тамбовские ярмарки. Два производителя – чистокровных ордена приобретены за границей. Только первый год, когда своим полукровным материалом ремонтировалось стадо рабочих лошадей. Молодняк был уже трёх возрастов. Несмотря на то, что матки чрезвычайно разношёрстные, весь полученный приплод от них одномастный с цветом шерсти выписанных производителей и резко раздвоенным крупом. Это главные признаки константности производителей с прочно закреплёнными наследственными признаками. Среди молодняка одна кобылка «Машка» резко выделялась своим ростом и статями. Это любимица Алексеева. Ей было всего два года, а она уже была крупнее своей матери. Впоследствии она давала прекрасный приплод. Обойдя конюшни, рабочие сараи, амбары, где производилась сортировка и подготовка пшеницы и овса для продажи, вернулись домой, где остаток времени, до отдачи распоряжений по работам на следующий день, обменивались впечатлениями, полученными за день.

Голубев высказывал своё изумление той чёткостью работы, которую ему пришлось наблюдать за день, как на поле, так и на других секторах хозяйства. На полевых работах бросается в глаза прямизна борозд при пахоте, хотя эти борозды тянутся часто больше километра, отсутствие заросших травой-межой меж разделяющих между собою полевых клиньев. На скотных дворах, в конюшнях, в свинарнике сухо, чисто. Животные вычищены, что бросается в глаза, лежат на сухой подстилке. В работе не чувствуется торопливости, но везде чувствуется любовь к своему делу. То, на что Вы справедливо обратили внимание, – говорит Иван Назарович, – стоило нам управляющим не мало труда, но главное, этому причина лежит в другом. Покойных граф – муж старухи графини, по-видимому был незаурядным организатором. В основу организации всего хозяйства он положил принцип соревнования сверху донизу, и материальную заинтересованность основных кадров в наилучших достижениях. Полнейшая тождественность организации отдельных хуторов с самостоятельными управляющими вызвали бешенное соревнование между не только управляющими хуторов, но и всего штатного годового персонала. Рабочее самолюбие здесь играет существенную роль.

Недостаточно стало только хорошо обрабатывать почву, а уж обязательным для себя стали ставить и красивый вид обработанного поля. Прямизна линий, чистота пашни, чистота посевов и пр. стало уже обязательным требованием, которые предъявляли к себе администрация и рабочие. Особенно, соревнование ведётся в своевременности начала и окончания посевов, начало и окончание уборки. Старосты хуторов, как бы уставшими за день не были, непременно постараются по окончании работ проехать верхом по границе соседнего хутора и определить дневную его работу, всячески избегая встречи с таким же наблюдателем с другой стороны. Результаты такой рекогносцировки обсуждаются на вечернем наряде с управляющими, где принимаются решения о мобилизации всех рабочих ресурсов, чтобы догнать и перегнать торжествующего соседа. Личная заинтересованность годовых рабочих в премии при перевыполнении годового плана (обязательная рента), является серьёзным стимулом не только к поднятию личной производительности труда, но и к тому, чтобы производительность труда полетчиков, входящих в его бригаду, была максимальной.

Старшие скотники соседних хуторов заезжают на скотные дворы к соседу, как бы по личным делам, а на самом деле посмотреть и узнать, как у него идут дела с удоем, молодняком и пр.

Вот видите, дорогой Иван Иванович, так звали Голубева,– сказал Алексеев, эта хитрая организация заставляет максимум усилий рабочей силы в хозяйстве расходовать в интересах получения высокой ренты от хозяйства без грубого понукания, как это ведётся в других хозяйствах. Премии же за сверх ренту, это по существу гроши, не окупающие и доли перенапряжения сил, затрачиваемых на её получение.

Когда начало смеркаться, Голубев и Алексеев пошли в контору, дверь в которую вела непосредственно из кабинета управляющего.

Все обязательные присутствовать на наряде были уже в сборе. Староста, полевые надсмотрщики и старшие скотники. Последние только в том случае, если они были вызваны управляющим или им самим надо получить те или иные распоряжения. Староста даёт отчёт произведённым за день работам и передаёт бухгалтеру ведомость затраченных рабочих дней людей и лошадей, на каждый вид работ. К получению этих сведений бухгалтер относится очень ревностно, так как они являются основой для двойной бухгалтерии при установлении доходности по культурам.

Затем идёт обсуждение всего комплекса работ на завтра. Обычно, управляющим, работы эти уже намечены до выхода в контору. В них выносятся лишь некоторые изменения или дополнения в зависимости от выявленных при наряде новых обстоятельств. Основная задача наряда использовать максимум рабочей и тягловой силы. О всех, даже незначительных событиях в хозяйстве (жеребьёвка кобыл, отёл, ягнение, падёж, поломка и пр.) управляющий уведомляется во время наряда.

Как правило, порядок и все другие распоряжения делаются быстро, без посторонних разговоров. После дневной работы все присутствующие устали и их необходимо отпустить скорей домой.

Перед нарядом Иван Назарович познакомил всех присутствующих с Голубевым и сказа, что он будет его ближайшим помощником, и ему будут поручаться наблюдение за работами. Как заметил Голубев, его появление на хуторе не очень понравилось старосте и надсмотрщикам, очевидно, они боялись постороннего влияния на сложившуюся мерную жизнь на хуторе. Перекинувшись несколькими деловыми фразами с бухгалтером, Иван Назарович и Голубев оставили контору, чтобы поужинать и закончить этим рабочий день.

Ну, Иван Иванович, – сказал Алексеев,– Вы сегодня ознакомились со всем хозяйством хутора. Насколько я понял, Вы уже раньше были достаточно хорошо знакомы с практическим сельским хозяйством и здесь Вам придётся лишь усовершенствоваться. Вот, получите миниатюрный план хутора с указанием полей и культур на них в будущем году. Завтра с утра займитесь объездом по плану каждого поля отдельно и опишите вкратце, в каком состоянии готовности оно находится и какие необходимо провести на нём работы до наступления морозов. А в дальнейшем, каждый день мы будем с Вами советоваться, что и как нужно делать. А пока, желаю Вам основательно отдохнуть.

Только придя к себе в комнату, Голубев почувствовал, как он утомился за этот день. Непривычная длительная поездка верхом на английском седле причиняла серьёзные физические страдания. Каждое движение ощущалось болезненно в мышцах ног и поясницы. Пришлось отказаться от привычки продумать пережитое за день, шагая из угла в угол комнаты, а поскорее раздеться и лечь в кровать.

Голубев не мог раньше представить себе, что в таком сравнительно большом и разнообразном хозяйстве может быть такая слаженность в работе. Не видевши всего, трудно поверить, чтобы в интересах семьи графов, праздно проводивших время и бессмысленно расходовавших средства, весь рабочий персонал хутора, включая и старших рабочих так расходовали свою энергию и силы. Но это так. Организационная система, положенная в основу хозяйства: соревнование, надежда на премию и создание особых бытовых условий для ведущих рабочих, являются основой для образцового ведения хозяйства.

Каждый годовой рабочий, он же бригадир, имеет своём распоряжении самостоятельную квартиру, обеспеченную топливом и освещением. При квартире в его распоряжении огород, на котором, кроме картофеля, сеются по своему желанию и другие овощи. Для обработки своего огорода предоставляется право в праздничный день использовать экономических лошадей и инвентарь. Для птицы ежемесячно на каждую семью бесплатно отпускается 16 килограмм третьего сорта зерна. Такие рабочие обычно живут семьями, бросивши в своих деревнях свои скудные наделы, и пришедшие в упадок хозяйства.

Взрослые женщины члены семьи таких рабочих работают на хуторе на подённых работах. Детям годовых рабочих, не достигшим четырёхлетнего возраста, хозяйством отпускается бесплатно по одной бутылке молока. Медицинская помощь всей семье оказывается так же бесплатно. Вот эти бытовые условия, на которые по существу, хозяйством расходуется крайне незначительные средства, делают то, что каждый годовой рабочий дорожит своим местом и старается из подчинённой ему бригады полетчиков выжать, возможно, больше усилий, соревнуясь с другими рабочим бригадами.

В таком хозяйстве есть чему поучиться начинающему агроному, надо только не жалеть сил и энергии.

Убаюканный мыслями о завтрашнем дне, о доброжелательном отношении, с которым был встречен Алексеевым и его семьёй, Голубев заснул.

На следующий день, выйдя утром на крыльцо, Голубев увидел, как кучер вывел из крупного полукровка ордена с английским седлом и поводами, заброшенными на шею лошади.

Увидев Голубева на крыльце, «Гнедко» неуклюже махнул головой, рысью через весь двор, один помчался к крыльцу за обычной подачкой куском сахара. Так приученные верховые лошади, самостоятельно, с такой доверчивостью подходить к крыльцу, Голубеву особенно понравилось.

Дав «Гнедко», для первого знакомства вместо одного два куска сахара, Голубев, пересиливая боль в ногах, не без труда взобрался на седло.

До обеда он успел объехать и сделать нужные заметки только части полей, прилегающих к данной Жданской ферме.

Проезжая по искусственным насаждениям, с которых опала листва, от ручья, протекавшего в лощине, он спугнул сразу трёх вальдшнепов, которые пролетев же более полутораста шагов, расселись вновь.

Голубев был бесконечно рад такому открытию, так как в душе он был заядлый охотник, и даже на хутор привёз с собою ружьё. Видно всё же дни придётся работать. В праздники можно будет позволить и себе доставить удовольствие. Одно жалко, сезон охоты на вальдшнепов оканчивается, но зато позднее по снегу можно будет поохотиться на зайцев и лисиц, которых несомненно есть тут в изобилии.

С такими мыслями он подъехал к хутору с тем, чтобы пообедать, дать отдохнуть лошади и затем вновь поехать заканчивать начатую им работу.

Так потянулись дни Голубева. Ежедневно, выполняя разные хозяйственные поручения Ивана Назаровича, посещая все полевые работы, молотьбу, подготовку зерна на продажу, кузню и мастерскую по ремонту орудий и транспортных средств, а также скотные дворы, свинарники, пасеку и пр., Голубев уже к новому году освоился настолько с хозяйством, что управление им казалось, уж не такая хитрая вещь.

Однажды возвратившийся из поездки в губернский город Иван Назарович за обедом высказал предположение, что давнишняя его мечта, возможно, скоро осуществится.

Иван Назарович оказывается давно мечтает переменить службу у графов, как бесперспективную, на казённую службу. Последняя, по его мнению, более прочная, позволяет продвигаться вперёд и на старости обеспечивается пенсией. Служба же у графов зависит от случая и прихоти хозяев. Конечно, соображения правильны, но Голубева надо было кончать год практики. Менять Ивана Назаровича на другого руководителя ему было жалко, на что он и намекнул при разговоре. Мне предлагают место управляющего фермой при вновь открываемой у нас в езде сельскохозяйственной школе,– сказал Иван Назарович.

Должность управляющего на этот

???004-005

на месте приступления. Практические возражения о том, что ему надо окончить практику, сдать отчёт, получить диплом, что он ещё очень молод, не имели для Ивана Назаровича существенного значения. Ведь главному управляющему хозяйства нужен верный человек, знающий своё дело, а отчёт о практике можно послать, будучи уже управляющим. Управляющий Кабловского хутора Златим после нескольких бесед с Вами, Иван Иванович, отзывался о Вас особенно хорошо в разговоре с графом Владимиром. Граф слышал хорошие отзывы о Вас по работе и на заводе, так что почва для того, чтобы Вы были моим заместителем, если мне удастся уйти, уже подготовлена.

До июня еще далеко и за это время Вы в совершенстве изучите всё в хозяйстве, а пока давайте засядем за просмотр годового отчёта главному управляющему. Это целая процедура,– говорит Иван Назарович, – которая много крови портит всем управляющим хуторами. Обставляется она так: в определённый день, в главной усадьбе у графа Владимира съезжаются все управляющие хуторами со своими бухгалтерами и директора сахарного завода и угольных копей.

В большом двухцветном зале за большим столом главноуправляющий граф Владимир, часто в присутствии находящихся в это время в усадьбе братьев, заслушивает бухгалтерские отчёты хуторов и предприятий. Только здесь, на заседании выясняется, какой их хуторов какой дал доход, так как это строго строго бухгалтерами и управляющими держится в тайне до ссудного дня, как называют день отчета.

Все хутора тождественны, имеют одинаковый план и каждый управляющий агроном с высшим образованием. Нервы у всех натянуты. Кто сумел больше выжать из хозяйства, как велика эта сумма. Нервничают не только управляющие, нервничают и бухгалтера. Как каждому управляющему, так и каждому бухгалтеру хочется быть первым.

Оказывается, что такое же нервное состояние переживают и старосты, надсмотрщики и старшие рабочие на хуторах, которые так же заинтересованы, чтобы из хутор был первый, так как они все получают премии со сверхренты. И, если сверхренты нет, то и премии нет, а для них трёх-пяти рублёвая премия представляет большой интерес.

По окончании отчёта управляющие, на давшие хозяйству установленной для него ренты, дают подробные объяснения причины этому. Эти дни для многих управляющих останутся памятными на всю жизнь.

Заслушав и обсудив отчёты, управляющие и директора приглашаются графом к обеду. Если год хороший, хозяйство получило сверхприбыль, то и обед проходит с большим оживлением, с шампанским и тостами. В противном случае, делается всё, чтобы обед поскорее кончился и разъехаться по домам.

Когда Иван Назарович рассказывал об отчётной процедуре перед главным управлением, уже чувствовалось, какая трёпка нерв предстоит при очередном отчёте, несмотря на то, что по бухгалтерским данным хутором рента выработана и получена небольшая сверхприбыль.

Я спрошу разрешения у графа Владимира взять Вас, Иван Иванович, с собой на отчётное заседание,– сказал Иван Назарович. Для Вас это должно быть очень интересно, тем более, что Вы сможете спокойно со стороны наблюдать за трёпкой наших нервов, сделать для себя соответствующие выводы.

Просмотр отчётных цифр и дачи письменных объяснений по поводу некоторых из них, заняли всю вторую половину дня. Бухгалтерские данные уже третий год показывают явную убыточность содержания романовских пород овец. Спрос на племенной романовский молодняк незначительный, большую же часть ремонтного материала приходится сбывать на мясо. Вес же тушки романовской овцы незначительный, а себестоимость при искусственных пастбищах велика. Этот вопрос на отчётном заседании решено выдвинуть для обсуждения. Также принято решение ходатайствовать об увеличении ассигнований на расширение пасеки на ферме «Старый хутор». Весь секционный мёд пасеки, ввиду его особо ароматичного вкуса и красивого внешнего вида, закуплен лучшим Петроградским гастрономическим магазином по цене в два раза против рыночной.

Придя к себе в комнату, Голубев почувствовал начинающуюся мигрень. Это для него был верный признак нервного переутомления. Надо было немедленно лечь в кровать, завернуть голову пледом и лежать не двигаясь. Если своевременно ему не удавалось остановить приступ, то мигрень затягивалась надолго.

Как ни старался он заснуть, но этому мешала не только мигрень, но и то беспокойство, которое охватило его, когда он вспомнил о намерении Ивана Назаровича провести его управляющим хутором после его перехода на казённую ферму.

Ещё не так давно ему казалось, что он смог бы управлять хутором, но ведь это было тогда, когда вопрос это носил академический характер. А сейчас, он был поставлен перед ним реально. Пожелание Иван Назаровича могло осуществиться, ему нужно критически отнестись к его предложению, чтобы после не жалеть о том или ином принятом решении. Но как ни старался, он сосредоточить свои мысли на этом вопросе, мучительная боль от мигрени отвлекала его. После часового лежания с завёрнутой головой боль начала ослабевать, и Голубев заснул, не приняв никакого решения.

Работа на хуторе шла своим порядком. Молотьба, сортировка зерна для продажи закончена, очищалось лишь зерно на семена. В зимний период основное внимание управления сосредоточивается на скотном дворе, на свиноферме, овчарне и ремонтных мастерских.

В лёгких санках, на сытой лошади Голубев почти ежедневно посещал скотный двор, наблюдая за утренней раздачей кормов и поверяя удои. В овчарне принимал активное участие в составлении кормовых дач для поставленных на откорм валушков и выбракованных маток. Посещая фермы, Голубев считал своим долгом производить самый подробный осмотр всего фермерского хозяйства и побывать во всех её уголках, что не всегда нравилось старшим рабочим на фермах, так как они считали, что Голубев приехал на хутор учиться, а не совать свой нос куда не следует.

Голубев заметил, что ему не всегда охотно отвечают на вопросы, а на делаемые им практические указания даже обижаются. Нужно было иметь большую выдержку, чтобы не подать вида, что тобою недовольны.

В начале февраля был назначен годовой отчётный доклад в главной усадьбе. Голубев был приглашён присутствовать на заседании. Всё было совершенно так, как рассказывал Иван Назарович. Все собравшиеся разбиты на две группы: управляющие отдельно, бухгалтеры также отдельно. В разговора графа Б. чувствовалось какое-то недоверие друг другу, так как каждый хранил свою тайны, которая через короткий срок станет явью. Какой хутор будет первый, какой последний?– вот мысль, которая занимала каждого здесь присутствующего.

Доклады заслушаны, итоги выявлены. Один лишь хутор не выручил требуемую ренту, но и поэтому, как установлено, была объективная причина. Пшеница на одном из полей была не только избита градом, но буквально смешана с землёй. А в клину культуры сахарной свёклы, одно из полей было уничтожено личинкой полевицы. Принятые меры окопки поля и окуривания растений дымом костров существенных результатов не дали.

По размеру сверхприбыли Богородицкий хутор оказался на первом месте. Голубев познакомился со всеми присутствующими, так как кроме Златима – управляющего Кабловским хутором, он не знал никого.

Граф Владимир, здороваясь с Голубевым

???014-015

На хуторе жена Ивана Назаровича с нетерпением ожидала его возвращения. Она так тесно слилась с хозяйственной жизнью мужа, что все события, казалось, переживала не менее остро, чем он сам.

Ещё из передней Иван Назарович закричал ей: «Сейчас! Сейчас! Дам тебе полный отчёт о событиях за границей, только сниму с себя воротничок, который натёр мне шею!»

Размеренно шла жизнь Голубева. С утра он объезжал фермы, выполняя поручения Иван Назаровича, что особенно не нравилось старосте, так как по простоте своей, он в Голубеве видел возможного себе конкурента. Василий Семёнович, так звали старосту, был среднего роста мужчина с окладистой русой бородой, лет 45. Мужик деловитый, хозяйство и людей, с которыми работу он знал хорошо. Большой дипломат по-своему. Не заискивался перед управляющим, но всегда умел угодить. Свое дело знал прекрасно и пользовался большим авторитетом у рабочих В семейной жизни был несчастлив. Жена его, толстая дородная женщина, периодически люто запивала и запускала всё своё домашнее хозяйство. Девятилетней же дочери её в период запоя жёстко доставалось. Все попытки Василия Семёновича вылечить жену и при помощи врачей и знахарей не дали результата. Хотя он и позволял себе в праздничные дни выпить, но не доводил себя до потери сознания. Его жена славилась тем, варила исключительно вкусную брагу на меду и с хмелем.

Как-то староста в храмовый праздник прислал Голубеву целую четверть такой браги попробовать. Пригубив из стакана брагу, она очень понравилась ему своим пряным и горьковатым вкусом. Выпивши стакан, он уже потянулся налить второй, как невольно остановился и поставил стакан на стол. Казалось не прошло и десяти минут, как был выпит стакан браги, а в глазах уже пошли лёгкие круги, и стало явно ощущаться опьянение.

Вот чертовщина, – подумал Голубев, – когда пьёшь совершенно не чувствуешь спиртного в напитке; приятный запах мёда и хлебного кваса, а действие почти такое же как водка.

Долго у него тянулась присланная четверть браги, так как он позволял себе только перед обедом выпивать её по полстакана.

Особенное внимание уделялось подготовке инвентаря к весенним работам. Кузница и плотницкая мастерская работали полным ходом. Постоянный персонал их был подкреплён временными рабочими. Старик шорник, больше десяти лет работающий на хуторе, торопился привести всю сбрую в порядок, стараясь своей работе придать даже внешне красивый вид. Жатки и сенокосилки ремонтировались в заводской мастерской. Мастерская эта была механизирована и имела квалифицированных слесарей.

Солнце всё сильнее и сильнее начало греть. Снег осел, дороги почернели и как-то поднялись. На зяблевой вспашке гребни пластов оголились и поле казалось разлинованным. В воздухе ощущался какой-то особый запах, присущий только началу весны. Поездки на фермы затруднились, так как в оврагах у дорог скоплялась вода, а дороги не держали ни лошади, ни саней и проваливались. Приближение весны радовало Голубева. Он с нетерпением ждал начало полевых работ, когда с утра до вечера и можно и нужно будет проводить время в поле. Хотя и зимняя работ была интересна для него, но она однообразна и оставляла много время для себя. Ему всё хотелось работать и работать.

Все орудия и машины необходимые для весенних работ были отремонтированы, проверены и сданы бригадирам. Лошади поставлены на усиленный рацион, чтобы поправить их к началу работ.

Наконец поля оголились от снега. Только в низинах у посадок, где зимой были наметены сугробы на небольших площадях, держался ещё снег.

Целая кавалькада рабочих верхом на лошадях разминала этот снег, проезжая по нему взад и вперёд. После такой процедуры снег быстро сходил и всё поле одновременно поспевало к первой обработке.

Несколько фур, сопровождаемые старостой, были посланы в деревню за багажом полетчиков, которых он должен был нанять на летние работы.

Каждый день Голубев утром и вечером на своём Гнедко объезжал те поля, которые в первую очередь должны засеваться овсом. С каждым днём он ощущал прилив сил и энергии. Весенний воздух, щебетание птиц, молодая яркая зелень на солнечной стороне насаждений, набухающие почки берёзы и одуряющий запах от тополей, всё это пьянило его. Ему хотелось скакать против ветра, наполняя лёгкие одуряющим воздухом.

Как-то в конце марта, вернувшись после осмотра готовности для посева полей, Голубев, в возбуждённом состоянии, появился за обеденным столом у Алексеева. Иван Назарович только, что, вернувшийся с постройки казённой сельскохозяйственной школы, заметил приподнятое настроение Голубева и улыбнулся.

– Ну, Иван Иванович, судьба, кажется, складывается иначе, чем я предполагал. Приехавший из Петербурга представитель министерства настаивает, чтобы я уже с первого июня переехал на школьную ферму и приступил к её организации. На днях я буду об этом говорить с графом Владимиром и мне надо знать, как Вы решили насчёт замещения меня на хуторе?

– Я думаю, Вам нечего задумываться над этим вопросом. Я уверен, что Вы справитесь, да и основная работа, ещё мало знакомая Вам, это посев сахарной свекловицы будет проведён при мне. Да, вообще, к июню вся основная весенняя работа будет закончена. А в дальнейшем, Вы можете, не терять со мной связи, и если окажется нужным пользоваться моими советами. Вы знаете, что школьная ферма отсюда всего в четырёх верстах. Итак, решайте!

Александра Павловна горячо поддержала Ивана Назаровича, и даже сынишка их Павлик восьми лет, закричал: «А мы будем ездить к Вам в гости!»

Ну, – подумал Голубев,– что будет, то будет.

– Согласен. Но ведь ещё неизвестно, согласится ли граф?

– А это уже, предоставьте нам.

Обед прошёл для Голубева в возбуждённом состоянии. Шагая из угла в угол по своей комнате, он думал: прямо не верится, что это может осуществиться. Кажется, ещё так недавно ему пришлось оставить кадетский корпус. И он вспомнил, как одиннадцатилетнего мальчишку его отвезли в Москву и отдали в кадетский корпус. Родители думали сделать из него офицера. Но вышло не так. Уже через год пребывания в военном училище, оно ему стало ненавистным. Он часто нарушал дисциплину. Нередко приходилось проводить ночи в нетопленном без кровати карцере, на хлебе и воде. Всё это больше и больше его ожесточало. Иностранные языки, как обязательный предмет, ему не давались, и он получал за знание их плохие отметки.

Однажды, новый учитель немецкого языка позволил себе подтрунить над ним. Тогда он, находясь в нервном состоянии, обругал его «немецкой колбасой». Такой проступок в кадетском корпусе считался преступлением. Директор корпуса генерал Хамин распорядился сделать ему внушение перед строем роты, в которую он входил, а затем высечь его.

В тот же день вечером, ротный командир полковник Плешков выстроил роту и скомандовал: «Голубеву! Пять шагов вперёд! Шагом марш!» Но он не вышел. Это уже был дисциплинарный поступок. Полковник Плешков взбешенный, подскочил к нему, схватил за рукав и дёрнул с такой силой, что рукав распоролся. Тогда он, Голубев, обезумев от злобы, схватил за погон ротного, сильным рывком оторвал его и бросил на пол. Послышалась команда: «Дядьки! Берите его и немедленно выдрать как сидорову козу!» И вот, трое дядек, здоровых отставных солдат, кинулись на него. И он вспоминает, как он не дался им, а бросился бежать вниз по лестнице во второй этаж, пробежал зону второй роты, затем спустился в нижний этаж, и, не находя выхода наружу, кинулся обратно. Так гоняли его с лестницы на лестницу, с этажа на этаж. Наконец поймали, и как затравленного зверя потащили в помещение, где обычно производится экзекуция. Положили на узкую скамейку вниз лицом. Один сел на ноги, другой держал за руки. И вот четырнадцатилетнего мальчишку геркулесы дядьки начали молотить со всего плеча хлёсткими берёзовыми розгами, вымоченными в солёной соде под команду полковника: «Раз, два, раз, два, …» Он помнит, как сейчас, ка у него захватило дыхание и он потерял сознание. Очнулся только в лазарете поздно ночью окровавленный со сползшим с бёдер мясом.

Дальше. Телеграмма родителям: «Взять из корпуса немедленно». Так кончилось военное образование. Вспомнил тяжёлые дни, проведённые дома, после корпуса. Наконец, поездка вновь в Москву, поступление в сельскохозяйственное училище, семилетнее пребывание в ней. Различного рода эпизоды школьной жизни так ярко восстановились в памяти.

Вспомнил, как заболел на охоте воспалением лёгких и одновременно брюшным тифом, его в беспамятном состоянии отвезли во вторую Московскую городскую больницу. В ней лежало сорок человек больных, преимущественно нищих, подобранных на улице, алкоголиков, рабочих, получивших повреждения на производстве. В течение десяти дней тянулось беспамятство. Эти дни выбыли из его жизни совсем. Навещающему его школьному фельдшеру на седьмой день сестра милосердия сказала, что он безнадёжен и до утра едва ли доживёт. Чтобы избавить себя от беспокойства навещать больного, фельдшер сказал училищному начальству, что больной умер и его больница похоронит. Фамилию его из учебного журнала вычеркнули. В списках отметили умершим, а в ближайшее воскресение священник учитель отслужил по нему в училищной церкви панихиду. Ученики его любили за проявление инициативы в разного рода школьных протестах и демонстрациях, пожалели и, конечно, скоро забыли.

На десятый день он пришёл в сознание. Два месяца тянулось лечение. Недалеко от больницы жила его замужняя сестра. Он дал ей знать. Через два месяца врачи разрешили родителям взять его домой для продолжения лечения. И, вот, через четыре месяца после заболевания, поправившись, он вернулся в Москву в училище. В училище пришёл в часы занятий. Войдя в дежурную комнату, застал в ней всех преподавателей с законоучителем протоиреем во главе. Трудно описать то комичное состояние, которое представляло из себя собрание учёных.

Оживлённый разговор вмиг замолк, на лицах изумление, граничащее с ужасом. Священнослужитель, сидящий ближе к входу откачнулся, стараясь увеличить расстояние от вошедшего, правой рукой схватился за нательный крест, левую руку протянул вперёд и дрожащим голосом прошептал: «Свят, свят, свят». И только когда Голубев сказал, что он вовсе не умирал, присутствующие начали приходить в душевное равновесие. А в классе его встретили с радостью, смеялись, а друзья его даже прослезились.

И вот, теперь, прошло всего семь месяцев, как он покинул стены училища, ему предлагают дать согласие быть управляющим большого образцового хозяйства назло со старыми агрономами Петровской Академии, за плечами у которых многолетний стаж.

Он так ходил взад и вперёд, охваченный воспоминаниями, пока не вспомнил, что обещал Иван Назаровичу установить с бригадирами сеялки для посева овса. Наконец, на полях гребни пластов посерели. Можно приступить к обработке и посеву яровых. Начать посев было решено первого апреля. Накануне вечером, в присутствии старосты, десятников и старших рабочих, которые должны работать на сеялках, Иван Назарович распределил всех годных к работе лошадей под плуги, бороны и на подвозку семян. Порядок работ такой, когда последовательной обработкой загонами начатое поле боронится, пашется, вновь боронится и сейчас же засевается рядовой сеялкой. При исправных лошадях и инвентаре, такая конвейерная обработка имеет преимущество от разрозненных манипуляций тем ,что каждый рабочий в этой цепи старается не задержать нажимающих на него сзади. А кроме того, надзор концентрируется на одном поле, не распыляясь.

У Голубева было необычайно хорошее состояние. Вчера ещё мёртвое поле оживилось весёлыми бодрыми голосами рабочих, фырканьем сытых лошадей и неистовым криком грачей, собирающих личинки и червей в бороздах. Солнце сильно пригревало, от вспаханной почвы шёл лёгкий пар. В воздухе стоял особый запах чернозёма.

Вот это жизнь, вот это работа! Сколько можно проявить здесь инициативы! Как можно насладиться результатами своих трудов!

Так потекли день за днём.

Обработанные и засеянные поля принимали культурный вид. Приятно было на них смотреть. Ни одной сорной травинки на межах. Погода благоприяствовала всходам. Через шесть дней уже намечались красноватые линии всходов. Кончили посев трав ???032 клевера и тимофеевки. Посеяли кормовую вику и гречиху. Приступили к подготовке пашен под сахарную свекловицу. Особое внимание уделялось этой культуре. Она должна обеспечить сезонную работу завода и была основным источником дохода хуторов.

Обработка почвы под свеклу требовала больших усилий. Глубокая вспашка под зябь с осени. Первая борожба весною вдоль пластов, первая пахота, вторая борожба, культивация с суперфосфатом. Семена употреблялись только селекционные, со своего питомника, организованного при сахарном заводе. Перед посевом яровизировались.

Посев свеклы начали первого мая по старому стилю и к восьмому мая все посевные работы основных культур были закончены. Оставалось засеять небольшой медоносный участок фацелией, бораго, резедой, гречихой и белым ползучим клевером.

Теперь управлению хутора можно свободно вздохнуть. Напряжение первое ослабло. Очередные работы по улаживанию полей, вспашке паров велись в более спокойной обстановке.

Но такое спокойствие тянулось недолго. Объезжая засеянные поля, устанавливалась очерёдность их полки. Озимая пшеница, рожь, овёс, гречиха и, наконец, самая трудоёмкая работа на свекловичных полях. В отдалённые деревни посланы люди за наймом подённый работниц и надсмотрщиков за ними. При полке, матыжении, пробивке и продержке нужно большое количество работниц.

Культура свеклы требует производство этих работ в точно определённый срок. Количество одновременно работающих женщин на свекловичных полях достигало тысячи человек. Работа эта исключительно ответственная. За каждыми двадцатью работницами наблюдает специальный надсмотрщик, на обязанности которого следить, чтобы каждое растение было окучено, междурядья хорошо разрыхлены мотыгами, а сорные растения уничтожены.

Красивое зрелище представляет собою поле, на котором работает тысяча женщин в разноцветных одеждах. Линия работающих растягивается на километр. Все равняются обычно по работающим в средних рядах, куда обычно ставятся лучшие работницы и лучшие надсмотрщики.

Голубев никак не мог понять, как женщины подёнщицы, придя за десятки вёрст на хутор, в течение десяти и более дней подряд при изнуряющей работе в согнутом состоянии, могут существовать, употребляя в пищу исключительно зелёный лук и чёрных хлеб, который приносили с собой. И за двенадцатичасовой рабочий день получать только двадцать копеек. И ещё больше удивляло, что в казарме для подённых работниц до поздней ночи раздавались весёлые песни, а часто и смех.

Май подходил к концу. Однажды, придя к обеду, Голубев заметил, что Иван Назарович и Александра Павловна в каком-то возбуждённом состоянии. Голубев почувствовал себя неловко. Он знал, что Иван Назарович сегодня ездил к графу Владимиру в усадьбу, по его вызову, и что-то подозревал.

– Ну, Иван Иванович, читайте, – и Иван Назарович протянул к нему бумагу.

Голубеву бросился в глаза бланк главного управления имением. У него зарябило в глазах, и выступил на лбу холодный пот. В бумаге, адресованной Иван Назаровичу, а в копии и Голубеву, предлагалось Иван Назаровичу с первого июня 1899 года сдать управление хозяйством Голубеву Ивану Ивановичу на общих условиях управления хуторами. Доверенность на управление на имя Голубева будет ему передана по получении её от графини из Италии.

Голубев прочитал и не верил своим глазам. Он управляющий большим хозяйством. Ведь ему всего 23 года. Справится ли он? Он сконфуженно смотрел на Алексеевых. Они его поздравили, и видно было, что неподдельно радовались за него.

– Ничего, Иван Иванович, всё пойдёт как по маслу. Побольше спокойствия и уверенности в себя.

По случаю такого события на столе появилась наливка. Алексеевы были очень довольны переходом на казённую службу. Александра Павловна была рада, что её одиночеству на хуторе придёт конец. Казённая ферма при училище, в котором будут работать интеллигентные люди. У неё будет общество, без которого она стосковалась.

Осталось всего три дня до приёма управления хутором. Голубев решил за это время подробно осмотреть все поля, наметить очередность работ на них. Побывать на фермах и возможно детально выяснить состояние молочного стада, молодняка овчарни и свинарни. Заехал и на пчельник посмотреть, как идёт планировка площади под расширенную пасеку.

Идя на пасеку, он привязал своего «Гнедко» на въезде к кусту акации. Уходя с пасеки, он его не застал на месте, а ветка, к которой он был привязан, обломлена. Выйдя на дорогу, Голубев увидел Гнедко, валяющимся на поле и издающим какое-то дикое ржание. Голубев бросился бежать к нему, так как боялся, что он изломает совсем новое английское седло. Да и не понимал, что с ним случилось. Никогда он не убегал, когда даже не был привязан. «Гнедко» вскочил и галопом поскакал к нему навстречу, отчаянно махая головой и продолжая издавать какие-то звуки. Голубев его поймал. И что же оказалось! В чёлке около самого уха запуталась пчела и неистово жужжала. Пчела была удалена и, Гнедко успокоился. Маленькая пчелка привела в такой панический ужас такое крупное животное. У него даже шея вспотела. Кожа на седле всё же оказалась попорченной.

Весть о перемене на хуторе управления облетела все закоулки. Голубев стал испытывать на себе пытливые взгляды служащих и рабочих хутора. Чувствовалось какое-то недоверие к его возрасту. Да и трудно было примириться с тем, что человек, приехав на практику – учиться у них, и вдруг его ставят управляющим, хозяином и начальником над ними.

Голубев задумался над этим. Надо сразу будет сразу подчинить своему авторитету, – думал он, – иначе всё сразу расползётся. Теперь отступать поздно, надо взять себя в руки. С такими мыслями, он пришёл в контору ко времени наряда работ, когда Иван Назарович должен был объявить о передаче управления хутором Голубеву.

Все присутствующие в конторе сообщение выслушали молча. Даже Василий Семёнович – староста, ближайший помощник управляющего не сказал ни слова, а лишь мельком взглянул на Голубева. Заканчивая работу в конторе, Иван Иванович сказал; «Завтра уже Иван Иванович будет делить наряд работ по хозяйству, желаю Вам с ним также сработаться, как Вы сработались со мною».

Несмотря на такие пожелания, Голубев, придя к себе в комнату, начал озабоченно думать о завтрашнем дне. Он принял решение к концу следующего для объехать все поля, все поля, все работы с тем, чтобы до вечернего выхода в контору на наряд, наметить все работы и распределить по ним всю рабочую и тягловую силу. Работа на животноводческих фермах его не беспокоила, она шла без особых перемен.

Исключительно точное ведение учёта материалов, инвентаря живого и мёртвого и других ценностей, позволили по книжным записям составить акт передачи и приёма хозяйства от Алексеева Голубеву. Поверка кассовой наличности также время долго не заняла. К часу дня всё было закончено, и подписанные старым и новым управляющим акта, их повезли в главную усадьбу к графу Владимиру.

Граф встретил Голубева очень приветливо и выказал уверенность, что он вполне оправдает его надежды.

– Материальные условия Вашей службы, – сказал Владимир, – останутся те же, какими пользовался Иван Назарович и другие управляющие хуторами.

Простившись и поблагодарив графа за доверие Алексеев и Голубев, вернулись на хутор.

– Ну, первый этап пройден. Управление оформлено, – подумал Голубев.– Мог ли я предполагать, что за такой короткий срок, не окончивши даже года практики, мне придётся пережить столько событий. Работа на заводе. Назначение управляющим. Сто рублей жалованья, меблированная квартира в шесть комнат. Молока двадцать фунтов в день. Сливочного масла, сколько нужно для семьи, три откормленных свиньи в год без платы для личного потребления. Восемь пудов в месяц зерна третьего сорта для птицы, если вздумаю её держать для себя. Все продукты фруктового и ягодного сада, находящегося при доме управляющего. Ведь таким условиям может позавидовать человек, который уже прожил не один десяток лет и большую часть здоровья растратил на частной службе, и имеет большую семью. А ему, Голубеву, только в истекавшем мае исполнилось двадцать три года, он одинок, но часто чувствует в себе избыток энергии, которая неудержимо стремится вылиться в реальную форму.

Так думал он, вернувшись из главной усадьбы.

Как только прошло возбужденное состояние, он вспомнил, что хотел наметить заблаговременно наряд на работы следующего дня. Верхом на Гнедко он поскакал объезжать поля. Вся окружающая его природа казалась ему какой-то торжествующей. Зелень берёзовых и лиственничных насаждений, как-то особо была ярка, а прямизна стволов необычайно стройной и красивой. Особенно радовали его слегка волнующиеся поля выколосившихся, но ещё зелёных озимых и яровых хлебов.

Сделав нужные заметки в записной книге и наметив на следующий день работы, Голубев вернулся на хутор. Приближалось время, когда надо было идти в контору и давать распоряжения на следующий день. Иван Назарович сказал, что он на первый мой наряд не пойдёт, чтобы не смущать меня. Голубев в душе был ему благодарен. Он решил в обращении со старостой, десятниками и старшими на фермах держать себя также, как держал себя Иван Назарович, думая, что это придаёт обычности обстановки во время наряда.

Войдя в контору, он обратился к старосте так же, как это делал Иван Назарович.

– Ну, как Василь Семёнович, что завтра будем делать?

И на такое обращение староста обычно говорил, что такое-то поле они кончили, такие-то работы сделали. Теперь надо закончить то-то, туда-то послать столько людей и лошадей, туда столько-то. Иван Назарович вносил обычно некоторые поправки или изменения и наряд заканчивался.

Но не так реагировал Василий Семёнович на вопрос Голубева. Он поднял руку, почесал у себя в волосах и сказал: «Что прикажете господин управляющий». Голубев сразу почувствовал, что это делается ему экзамен, что его староста хочет поставить в неловкое положение. Это же было заметно и по лицам присутствующих, на которых чувствовалась скрываемая улыбка. Голубев тогда вновь сказал: «Ну, а всё же, Василь Семёнович, а Вы как думаете, сколько и куда отправить завтра лошадей и рабочих». На это он услышал вновь: «Куда прикажете, туда и направим». Вопрос был поставлен ребром. Голубев чувствовал, что затеянную игру старостой он должен, во что бы то ни стало выиграть, иначе восстановить свой авторитет будет трудно. Он подошёл к конторке и написал на листе бумаги все намеченные им распределение работ, людей, лошадей и инвентаря. Написанный наряд передал старосте и сказал: «Этот наряд приказываю Вам, Василий Семёнович, точно выполнить. А сейчас, можете идти домой, я Вас не задерживаю». Старшим с ферм он сказал, что завтра побывает у каждого и на месте отдаст распоряжения. После этого, он, стараясь быть спокойным, ушёл к себе.

По-видимому, придётся выбирать ему борьбу за установление своего авторитета. А достигнуть этого удастся, конечно, только разумными хозяйственными распоряжениями. Мой порок – это вспыльчивость. Во что бы то ни стало надо избавиться от него. Он ослабляет авторитет, а не укрепляет. Если староста будет держаться и в дальнейшем такой тактики, то он от этого не выиграет. Я ведь достаточно хорошо изучил хозяйство, большие промахи исключены, а его инициатива будет связана, с чем ему будет трудно сжиться. Так рассуждал Голубев, лёжа на кровати.

После такой нервной трёпки за день он спал, как убитый.

Уже в шесть часов утра, выпив молока с хлебом, он верхом выехал на работы. Переезжая плотину, он услышал удар в колокол, после которого изо всех дверей конюшни, как по команде, рабочие выводили своих лошадей. Одни, чтобы запрячь в плуги, другие – в бороны, третьи – в фуры и т.д. Голубеву приятно было видеть такую дисциплину. Не прошло и десяти минут, как уже двор опустел, и сотня лошадей, запряжённые, выехали на работу. По дороге и свекловичным полям, растянувшись на четверть километра, двигалась пёстрая в яркой расцветке толпа в несколько сот человек подённых женщин, которые шли полоть свёклу.

Проехав по фермам, отдав очередные распоряжения, только ко времени обеда, Голубев подъехал к полю, где находился староста. Осматривая проводившиеся работы, Голубев спокойным голосом, как будто вчерашнего дня не было, спросил старосту: «Ну, как идут дела, Василий Семёнович?»

– Да ничего, хорошо. Сегодня это поле кончим, а завтра, пожалуй, придётся начать то, что у Чекрыжной фермы. Вы, Иван Иванович, ещё не заезжали, где полют свеклу? Сегодня там то же должны бы кончить полоть. Завтра придётся переводить их на поле подработать.

Голубев сразу понял, что сопротивление сломано. Что больше экзамен ему делать не будут. Что все пойдёт по заведённому порядку.

Поговорив немного со старостой, он с особым чувством победителя, объехал свекловичные поля, заехал на пчельник и вернулся на хутор, где его ждали Алексеевы с обедом.

Алексеевы ещё не переехали на казённую ферму. Квартира для них будет готова только через две недели. Иван Назарович только что вернулся с работы на казённой ферме.

Обед прошёл в оживлённой беседе. Алексеевы очень смеялись на выходку Василия Семёновича на вчерашнем наряде. Алексеев рассказывал, что ему придётся заняться рыболовством. Для него – это новое дело. При школьной ферме запружен большой пруд, в котором намечено разведение карпов. Организовать рыбное хозяйство поручено ему.

– Теперь, Вам, Иван Иванович, надо жениться. Вам одному здесь будет скучно, особенно в зимние месяцы, когда большую часть дня придётся сидеть дома.

– Пока я, Александра Павловна, с женитьбой подожду, ведь я диплом из училища ещё не получил. Да, признаться, женщин интеллигентных из хороших семей, я боюсь. В их присутствии я теряюсь, и слова вымолвить не могу. Ведь мне не приходилось с ними общаться в обыденной жизни. Женитьба – вещь серьёзная, а ведь я ещё очень молод, и, пожалуй, наделаю глупостей, и жена от меня сбежит. Да в деревню ещё не всякая захочет ехать. Подождём ещё.

В первое воскресение после принятия управлением хутором Голубев велел запрячь себе пару в рессорный экипаж и с кучером на козлах поехал с визитом на Кабловский хутор к управляющему Златину. Кабловский хутор от Богородицкого отстоял всего в 8 верстах.

Златин с высшим сельхоз образованием уже восемь лет управляет хутором. С хутором он свыкся, как со своим собственным. Трое детей его родились на нём. Златин – человек лет сорока, среднего роста, со следами оспы на лице. Жена его на голову выше его, довольно полная женщина, очень приветливая и хлебосольная.

Голубев попал к обеду. Его усиленно угощали пельменями, которые у них готовятся особенно вкусно, так как они сами родом из Перми, а она славится своими пельменями.

Обед прошёл за оживлённой хозяйственной беседой. После обеда Златин познакомил Голубева с хуторным хозяйством, овчарней и свинарником.

Везде был образцовый порядок, не уступающий Богородицкому хутору.

Возвращаться домой Голубев думал о том, как организационно сумели владельцы имения создать такие условия, чтобы и управление и рабочие отдавали им максимум своих сил и здоровья.

Правда, для управляющих были созданы благоприятные условия, но рабочие? Они получали за свой труд лишь столько, чтобы не голодать и не быть раздетыми. Оплата труда полетчиков и подёнщиц говорили лишь о переизбытке рабочих рук в районе и согласии идти работать на любых условиях. Труд подёнщицы при двенадцати часовом рабочем дне, да на своих харчах, оплачивался двадцатью копейками. За восемь месяцев летней работы полетчик получал всего лишь тридцать два рубля деньгами и натурой и приварочным пайком три рубля в месяц.

Окружающие имение деревни отличались исключительным малоземельем. Сносно жили лишь те хозяйства, в семьях которых были квалифицированные работники, работающие на сахарном заводе или его механических мастерских.

Смотря на тощую растительность крестьянских полей, засоренности их и, сравнивая с тучными смежным полями хуторов, без единого сорного хуторов, без единого сорного растения, Голубев недоумевал. Ведь на хуторах работают те же крестьяне, почему они всю работу графскую делали более тщательно. Ведь они же создают ценности для графов, а свой клочок надела обрабатывают так небрежно, что он им не даёт того, что мог бы дать.

В разговоре на эту тему с хозяевами карликовых наделов, он отчасти получил ответ. Плохая почва, недостаток ???051, мелкая пахота сохой, вот те причины, на которые ссылаются крестьяне. Но для понимания остался не разрешён вопрос, а почему так засорены поля, когда деревня не находит работы на стороне для избытка свободных рук.

Подъезжая к хутору, у Голубева назрела мысль, попробовать провести культурную работу на деревне. Он решил купить два лёгких одноконных плуга и давать их бесплатно крестьянам деревни Жданки для вспашки их наделов. Он думал этой мерой доказать преимущества плужной обработки почвы против сошной, и тем самым дать толчок к дальнейшему улучшению обработки полей.

По приезде от Златина Голубев перенёс свои вещи в квартиру управляющего, где до отъезда Алексеевых, занял две комнаты: кабинет и гостиную

Жизнь у него текла размеренно, как заведённые часы. Вставал в половине пятого утра, пил чай с хлебом и маслом, съедал пару яиц всмятку и ровно в пять часов выезжал верхом на работу. Объехав все работы, побывав на некоторых фермах, к двенадцати часам возвращался домой. Обедал, отдыхал до двух часов и затем опять по хозяйству. Осмотр полей, установление очерёдности их для ???052 у других работ. Составление плана работ на ближайшие дни. Отдача наряда на завтра. Ужин, а затем крепкий здоровый сон.

Установившаяся во время колошения хлебов засуха, портила настроение. Особенно нужны были дожди для свёклы.

Погода не предвещала ничего хорошего. Объезжая поля, Голубев и староста невольно старались проехать по границе с соседним Кабловским хутором, чтобы посмотреть, как на полях этого хутора отражается засуха, и определить, какой урожай может быть снят с его полей и какой с полей своего хутора.

Дни текли. Хлебные поля пустели. Хлеб, свезённый на гумно, сложен в крупные скирды. Паровая двенадцати сильная молотилка «Клейтона» начала работать, не дожидаясь окончания всей уборки полей. Зерно нужно для посева озимых: пшеницы и ржи. Посев этот производится свежими семенами.

Молотьбу принято заканчивать до наступления морозов, пока ещё длинные дни. На зиму остаётся обмолот семенного клевера. Семена их во время мороза лёгко выветриваются из головок.

Он отдал распоряжение, чтобы его будили в любой час ночи, когда племенная жерёбая кобыла начинала жеребиться. Необходимо было сохранить весь приплод от чистокровного и дорогостоящего производителя.

В большинстве случаев жеребление происходило благополучно. Иногда же приходилось срочно посылать за четыре километра в город к ветеринарному врачу, так как помощь его была необходима.

Однажды Голубев, вызванный к начавшей жеребиться матке, заподозрил, что жеребление будет трудным, послал за ветврачом. Оказалось, что врач уехал в губернский город на съезд, а фельдшер вызван на дальний графский хутор.

Кобыла не могла ожеребиться. Плод не выходил, несмотря на сильные потуги. Бедная от напряжения и боли была вся мокрая. На шее и голове пот стоял крупными каплями. Надо было выяснить причину задержки плода. Голубев снял пиджак, засучил рукава, вымол руки, намазан их постным маслом и стал исследовать. Хотя он и видел, что плод идёт задними ногами вперёд, так как одна нога наполовину уже вышла, но он хотел выяснить нельзя ли и вторую ногу направить вперёд. Но, увы, оказалось, что другая нога стала поперёк таза, а голова повернулась вперёд на брюшко жеребёнка. Попытки придать правильное положение плода ни к чему не привели. Надо было спасать мать. И вот, Голубев, решается. Острым перочинным ножом он начал по частям извлекать крупный плод жеребёнка. Работал почти лёжа. Работа шла очень медленно. Он от усталости останавливался, а кобыла надрывала душу своими стонами. И вот, наконец, отделив повернувшуюся ногу, остаток плода удалось извлечь за другую ногу. Теперь новые опасения. Не погибла бы матка от заражения крови. Были сделаны промывание дезинфицирующими средствами.

Две недели болела кобыла после такой операции, но, всё же, была спасена. Ветеринарный врач, осмотрев кобылу сказал: «А знаете, я не решился бы на подобную операцию. Я предпочёл бы кобылу пристрелить. Это случай, что она оказалась живой».

Приближался сентябрь. Нужно было подготовиться к самой ответственной работе – уборке свёклы и сдачи её на завод. Успех этой работы зависел, преимущественно, от того, будет ли сентябрь дождливый и продержится ясная погода. Перемежающиеся дожди в конце августа хотя и значительно поправили свёклу и дали налиться, но в тоже время успели в достаточной мере напитать почву влагой. Несколько хороших дождей могут сильно осложнить уборку. Оно так и случилось. Первого сентября приcтупили к подъёму свёклы конными ???057(гроберами), и сотни женщин к ???(очисле) буроков и складка их в кучи, а второго, уже, прошёл сильный дождь. Вытащенную свёклу с налипшей на ней мокрой землёй, женщины ножами очищали от боковых мелких корней и, удалив зелень складывают в кучи, из которых их накладывают на подводы и везут на завод сдавать, пропуская через весы.

Если сухая погода, то очистка и вывозка свёклы идёт нормально, а завод при взвешивании возов не делает скидки.

Если же погода дождливая, то чистильщицы свёклы, очищая мокрую и грязную свёклу сами промокают, пачкаются в грязи, зябнут и вынуждены бросать работу. При вывозке же приходится накладывать неполные воза, так как колёса вязнут в размокшей глубокой пахоте и на них налипает земля, обращая их в жернова. На заводе же приёмщиками делается произвольная скидка с веса, конечно всегда в пользу завода, а не хутора.

Дождь, хотя и перестал, но земля была так напитана влагой, что на один день пришлось отложить работу по уборке свёклы. Остальную часть сентября погода была сносной. Хотя перепадали дождики, но они не были сильными и продолжительными. Уборка не прерывалась и к 10 октября последняя свёкла была сдана заводу. Сверх ожиданий урожай оказался приличный, с десятины снято около 100 заводских берковцев (берковец = 12 пуд.). А это значит, что свекла даст хутору хороший доход. Хлеб убран. Молотьба заканчивается, свекла сдана заводу. Остаётся немного закончить пахоту, под зябь и весь цикл летних полевых забот будет закончен.

Дни становились короче, деревья оголились, на дорогах стояли не высыхающие лужи. Все полевые работы закончены. Не теряя время и, не откладывая на более поздний срок, ещё до выпада снега, притупили к ремонту орудий и подготовку их для новой весенней работы. Сани были уже кованы и готовы к упряжке.

– Ну, теперь, я смогу сказать, – так думал Голубев, – я справился с работой. Уже прошёл год, как я живу здесь, и ни разу не позволил себе хоть на короткий срок забыться от хозяйственных забот и уделить немного время для себя.

– Завтра воскресенье. Возьму ружьё и пройдусь по посадкам к «Старому хутору», не удастся ли встретить где зайчишку? Мне пройтись необходимо, иначе я разучусь ходить. Ведь, на самом деле, всё лето я не слезал с лошади или с дрожек. Если и приходилось ходить, то по амбарам и скотным дворам, а это не ходьба.

На следующий день Голубев плотно позавтракав, надел на себя лёгкую куртку, взял ружьё и патронташ, и пошёл посадками по направлению к пасеке. Кстати, он вспомнил, что несколько дней тому назад, он разрешил крестьянам соседней деревни Упёртовки в это воскресение вывезти несколько кубиков песка на строившуюся земством дорогу, взяв песок в карьере «Старого хутора». Давая такое разрешение, Голубев поставил крестьянам обязательным условием, чтобы, беря песок, они не подрывались в нём шахтой, а сначала сняли верхний слой земли а песок брали на выброс из ямы. Такие условия были необходимы во избежание обвалов и несчастных случаев.

Голубев настолько втянулся в постоянную и беспрерывную хозяйственную работу, подчиняющую все его мысли и все его действия, что сейчас, идя с ружьём за плечами, он чувствовал себя как-то странно, как будто он заблудился. И нужно было внезапно вылететь запоздалому вальдшнепу от ручья, протекающему в посадках, чтобы вернуть его к действительности.

Вальдшнеп же испуганный выстрелом, пролетел сотни две шагов вперёд и вновь опустился к ручью.

Сняв сплеча ружьё, подняв урок, Голубев стал потихоньку подходить к тому месту, где сидел вальдшнеп. Но пока он подходил, вальдшнеп незаметно отбежал в сторону и поднялся там, где его не ожидали. Голубев не успел выстрелить, но вновь за вальдшнепом не пошёл, так как он улетел в обратную сторону.

Подходя к «Старому хутору» через посадки, не на выстрел, поскакал русак, который скрылся по направлению песчаных карьеров, куда и шёл Голубев. Поиск русака он оставил на обратный с карьера путь.

Подходя к карьеру, Голубев думал, выполняют ли крестьяне своё обязательство, данное ему – брать песок из ямы, не делая шахт под покрывающем его слоем земли? Подойдя к песчаным карьерам с противоположной стороны подъезда к ним, Голубев увидел целый обоз подвод, из которых одни уже были нагружены песком, а другие – ожидают погрузку. Подойдя ближе к месту погрузки, Голубев с ужасом заметил, что песок выкидывается из-под земли, куда сделаны проходы в песчаном грунте. То есть, делается именно то, что им было категорически запрещено. Увидав это, он немедленно велел прекратить работу и вылезти из шахты двум крестьянам, которые выкидывали из неё песок. То же сделал он, подходя и к другой шахте, но в тот момент, когда из шахты показались ноги работающего там молодого парня, метровый слой земли с крупной каменной плитой, находящейся в нём, рухнул, засыпав его так, что наружу остались видны только концы ног, обутые в лапти. На требование Голубева, обращённое к находящимся здесь крестьянам, как можно скорее откопать засыпанного и не дать ему задохнуться, Голубев, к своему изумлению, увидел полное равнодушие присутствующих к участи засыпанного. Не понимая причину такого отношения к несчастью своего же односельчанина и, видя это, надо принять какие-нибудь решительные меры.

Голубев, сняв ружьё и угрожая им, заставил двух крестьян начать откапывать засыпанного. Но начав откапывать, пришлось убедиться в бесполезности этой меры, так как при выброске обвалившейся земли с боков ямы, начал обваливаться песок, угрожая засыпать и спасающих. Раздумывать было некогда. Время прошло достаточно, чтобы засыпанный задохся. Оставалось одно средство, попытаться вытащить засыпанного за ноги, хотя это и грозило повреждением организму. С большим трудом, рискуя вырвать ноги из тазового соединения, парень был извлечён из-под земли без каких-либо признаков жизни. Уши, рот, нос были плотно забиты песком, сквозь который просачивалась кровь.

Не надеясь его оживить, Голубев всё же велел вынуть его из ямы и положить на ровное место. Сбросив с себя ружьё и куртку, он тщательно очистил уши, нос и рот от песка и, положив на спину задавленного, начал делать искусственное дыхание. Оказалось, что процедуру искусственного дыхания не так-то легко делать, когда хочешь привести в чувство уже почившего человека. Работая, нагнувшись над трупом, чрезвычайно быстро утомляешься, в конце концов, у тебя у самого скоро начинают онемевать руки, а спину сильно ломить. Из присутствующих здесь крестьян никто не решался подойти к покойнику и помочь. Голубев, так как, очевидно, они считали бесполезным занятием то, что он делал над телом, не подающим уже признака жизни. Голубев несколько раз останавливался передохнуть и опять, снова и снова, продолжал делать искусственное дыхание.

Он уже тоже потерял всякую надежду на успех и хотел прекратить свои усилия, как вдруг увидел, что в углу рта задавленного образовался из кровяной слюны пузырь, затем другой. После нескольких взмахов руками по покойнику можно было ясно заметить выходящий из его рта пар. Продолжение манипуляций руками и подгибание ног, вывали явное лёгкое движение груди, а через четыре-пять минут лёгкие начали, хотя слабо, но мерно работать.

Положив больного на подводу, Голубев отправил его в городскую больницу, которая находилась от места катастрофы в 3-х километрах. После он узнал, что пострадавший парень начал поправляться, хотя при вытаскивании его из обвала, у него было сломано три ребра.

Приостановив дальнейшую вывозку песка, Голубев другой стороной искусственных насаждений, отправился домой, не думая больше об охоте, так как пережитый им эпизод целиком занял его внимание.

После описанного случая на песчаном карьере прошло две недели. Голубева вызвали в контору. Войдя в контору, он увидал ожидающею его статную красивую крестьянку с судорожно сжатыми губами и признаками слёз на глазах. Во всей фигуре её чувствовалась какая-то злоба и решительность. Не успел Голубев спросить её, что ей нужно, как она со злобой закричала: «Что ты сделал, мой погубитель, кто заставил тебя спасать Васятку? Бог увидел мою молитву и прибрал его, а ты спас, будь ты проклят!» Ещё много она наговорила хороших слов. Голубев ничего не понимал, он видел только, что перед ним стоит женщина, которую постигло какое-то несчастие, а в этом несчастии он был виновен.

После её ухода бухгалтер объяснил Голубеву причину прихода этой женщины. Оказывается, Васятка, которого спасли, был хромой, придурковатый парень, но сын зажиточного крестьянина. А женщина эта была отдана замуж за него против её воли. Она же была влюблена в другого парня их же деревни, красивого и дельного. Связь у них тянулась уже второй год, и она не знала, как избавиться от ненавистного мужа, чтобы узаконить свою связь с любимым. И вот, вдруг, такое счастье, её нелюбимого мужа раздавило обвалом, мечта её могла бы осуществиться, а тут вдруг нарушили её мечту, его спасли.

Когда она узнала в больнице, что Васятка её поправляется, и скоро вернёмся к ней, ей ничего не оставалось больше делать, как с отчаяния пойти и высказать своё возмущение спасителю Васятки. Что она и сделала.

Незаметно проходили дни в хозяйственных заботах. Наступала зима. Деревья оголились совсем. Солнце всё чаще скрывалось за тучами, ветер гнал их совсем низко над землёй, разрывая на клочья, в промежутках которых появлялись просветы, вновь притягиваемые тёмной пеленой. Землю сковал мороз. Пашни и дороги покрылись белыми пятнами и полосами от наметённого позёмкой снега во все углубления и неровности. Воздух стал какой-то особенно прозрачный, лёгкий. При дыхании чувствовалось, что он проникает, как-то особенно глубоко в лёгкие, наполняя их живительной силой. Весь организм при этом испытывал какой-то избыток энергии. Хотелось работать, работать без конца, видеть результат своих трудов, своей инициативы.

Хозяйственный год можно считать почти закончился. Наступили длинные вечера. Избыток свободного времени Голубев использовал для составления отчёта о практике, который уже давно надо было предоставить в педагогический совет училища, чтобы получить диплом об окончании и звание агронома.

Голубев был уверен, что немногие его одноклассника располагают таким богатым материалом, как он. Он с интересом сел за составление отчёта, который отнял у него три недели усидчивого труда. Отчёт был закончен, послан в Москву. У Голубева не было сомнений, что отчёт будет одобрен, принят, а он получит диплом об окончании, тем более, что граф Владимир, как главноуправляющий дал о его деятельности прекрасный отзыв.

Одно смущало Голубева, что же делать дальше. Удовлетвориться дипломом сельскохозяйственного училища, которое давало права агронома, и остаться управляющим на хуторе. Или оставить службу, потупить в Петровско-Разумовскую академию, которая через четыре года утомительного учения даёт ему звание учёного агронома. Долго думал над этим вопросом Голубев. С одной стороны – ему хотелось получить звание учёного агронома, а с другой – ведь у него уже сейчас разрешена основная жизненная задача. Он уже сейчас имеет должность управляющего и материально обеспечен совершенно так же, как и соседние управляющие, которые за своей спиной имеют не только диплом Академии, но ещё и многолетний стаж практической работы. Нет спора, хорошо иметь звание учёного агронома, но для этого надо ещё четыре года учиться, обременяя семью непосильными для неё расходами, да так кто ещё знает, удастся ли найти такое хорошее место. Да, побыв уже самостоятельным управляющим, не охта опять садиться за книжную учёбу.

Три дня Голубев обдумывал этот вопрос, боясь принять то или иное решение. Наконец, он решил ограничиться дипломом сельскохозяйственного училища и остаться управляющим на Богородицком хуторе.

Наступила зима. Выпал снег. Побывав на фермах, в мастерских и кузне, где шёл ремонт орудий, машин, сбруи и проч., также закончив обычную работу в конторе, Голубев, имел много свободного времени для того, чтобы заняться чтением и углубиться в созерцание своего бытия. Как ни старался он занять длинные вечера возможно продуктивной работой, однако, чувство одиночества он не мог избежать. С каждым днём, оно всё больше и больше тяготило его. Летом и осенью, когда шла горячая полевая работа, ему некогда было об одиночестве, так как время не хватало на сон и на отдых. Некогда было читать, некогда было думать на отвлечённые темы.

С той поры, в шесть часов вечера уже закончены все хозяйственные распоряжения. На улице мороз. Сквозь замёрзшие стёкла в неосвещённые комнаты пробивается лунный свет, придавая всему какую-то таинственность. Мягкая мебель в комнатах выглядит сиротливо, ведь уже несколько месяцев ею никто не пользовался. Звук ???074 газетой квартире ещё больше подчёркивает одиночество. В это время чувствуется какая-то не удовлетворённость. Чего-то не хватает. Хочется с кем-нибудь обмолвиться словом. Поделиться впечатлениями.

Но, увы! В усадьбе нет лиц с которыми можно было бы поговорить откровенно, провести вечер. Делается как-то невыносимо скучно. Чтобы развлечься от тягостного состояние, Голубев одевает валенки, полушубок, шапку-ушанку. Поверх всего натягивает на себя белый халат с капюшоном, берёт ружьё и идёт к клеверным стогам караулить зайцев. Это отвлекает от преследующего его по вечерам чувства одиночества, но это не разрешает задачу, так как, не каждый день можно караулить зайцев, а вечерние досуги и регулярны и длительны.

Теперь вернёмся к началу нашей повести, в кабинет Голубева, где он, углубившись в свои думы, ходил взад и вперёд по комнате, стараясь разрешить трудную проблему покончить с одиночеством.

Невольно предстали перед ним картины вечеров, проведённых в семье Алексеевых.

– Как чувствуешь себя приятно, как чувствуешь себя уютно в семейной обстановке, тут некогда скучать. Вот разрешение проблемы – семья. Могу ли я жениться? Почему и нет? Я служу, имею хорошее жалованье, большую меблированную квартиру, молочные продукты, фрукты, овощи. Вообще всё, что надо, чтобы создать приличную безбедную жизнь для жены и семьи.

Так думал Голубев, шагая взад и вперёд по кабинету.

– Но всё это не так просто. Легко подумать: надо жениться, а как это сделать, когда до последнего времени всячески чуждался знакомства с барышнями из хороших интеллигентных семей. Ведь все женщины, с которыми приходилось иметь дело, а было их не мало, были лёгкого поведения – профессионалки, продающие любовь свою за деньги. Всё моё знакомство с интеллигентными барышнями сводится к нескольким лицам. И то это знакомство было при случайных встречах во время приездов к родителям в период зимних и летних каникул.

– Что же делать? Если предоставить разрешение вопроса о женитьбе времени, то вперёд можно сказать, что придётся очень долго ждать этого момента. Так как условия, в которых протекает моя работа в деревне, не способствуют желательным встречам и любовным ухаживаниям.

– Нет, мне придётся идти патриархальным путём. Надо обратиться к матери. Она – умудрённый опытом человек. Пускай поможет мне наметить суженную и попытаться сосватать. Правда, такой способ женитьбы отрицается в цивилизованном мире, порицается в печати. Но я с этим не согласен. Известны сотни примеров, когда путём сватовства создавались прочные семьи, а супруги связывались взаимной привязанностью и уважением. И наоборот, Многие и очень многие влюблённые скоро же после свадьбы делались несчастными на всю жизнь. И так и этак, женитьба – лотерея.

Приняв решение жениться, при помощи сватовства, Голубев перестал шагать по кабинету, сел за письменный стол, положил перед собою блокнот и, взяв ручку, начал составлять список известных ему барышень. Как ни напрягал свою память, всё же больше четырёх фамилий написать он не смог.

Что же делать?

Вот Ч. – она интеллигентная барышня, некрасивая, из семьи богатых помещиков. Ищет, как я слышал, себе богатого жениха. Я, по-видимому, буду для неё неподходящим.

С. – это дочь бедных родителей. Брюнетка со вздёрнутым немного носом. Довольно миловидная, вечно смеётся в разговоре. Каждого старается в себя влюбить. Даже помню, когда я был мальчишкой лет 16, а она девочкой, то присылала мне любовные записочки на свинцовой бумаге из-под шоколада. Писала тупым концом крючка для вязки кружев, положив свинцовую бумагу на что-нибудь не очень мягкое. С ней, пожалуй, можно изредка поболтать, посмеяться, но связывать себя на всю жизнь рискованно.

М. – это миловидная, довольно интересная, служит в частном пансионате преподавательницей иностранных языков и классной дамой. Очень кокетливая барышня, любит поклонение.

К. – это дочь товарища по службе отца. Отец у неё умер. Живёт с матерью, которая имеет несколько тысяч рублей капиталу и тридцатирублёвую пенсию после смерти мужа. Дочь её представляет для многих загадку. Очень скромная. Знает несколько иностранных языков: немецкий, французский, английский и итальянский. Окончила московскую консерваторию по классу рояля. Очень нелюдимая, замкнутая. Даёт уроки музыки, на что содержит себя и помогает матери. В свободное от уроков время читает, пишет масляными красками, пастелью и по фарфору. Занимается переводами с иностранных языков. Знакомств с мужчинами избегает, чем несказанно огорчает мать. Когда мать настаивает, чтобы она пошла с ней на бал, то, чтобы избежать этой процедуры, она накануне надевает мокрые чулки в туфли и идёт гулять. Последствие этого – насморк, головная боль и законный предлог не быть на балу. Для многих, знающих её мужчин, она считалась завидной невестой. Все попытки ухаживания терпели неудачу. За неё сватался адъютант Болгарского короля. Она решительно ему отказала, чем привела в крайнее недоумение свою мамашу.

Вспоминая о К., так как ему чаще всего приходилось с ней встречаться, Голубев, хотя включил её в список суженных, но в душе не считал сватовство за К. – это дело для него безнадёжное.

Во-первых, она его на три года старше его, а, во-вторых, он себя чувствовал перед ней просто мальчишкой. Адъютанту короля отказала, какая же тут может быть надежда.

Подперев руками голову и смотря на написанные четыре фамилии, Голубев просидел не менее часа, восстанавливая в памяти всё то, что ему было известно об этих барышнях.

Наконец он откинулся на спинку кресла и громко сказал: «Откладывать больше не буду, завтра ебу родителям и поговорю о женитьбе с матерью. Иного выхода у меня нет. Надо рисковать, а там, что будет, то будет». Приняв такое решение, ему стало как-то легко на душе. Он потянулся, встал и ушёл в спальню, где сейчас же лёг спать.

Была суббота. Отдав все очередные распоряжения по хутору, в пятом часу дня Голубев выехал на станцию к последнему поезду. До губернского города, в котором жили его родители, было всего езды около трёх часов с пересадкой на «Узловой» станции. В восемь часов он был уже у родителей, которых застал дома.

– А! Ваня, наконец-то ты собрался навестить нас стариков, а мы думали, что ты уж про нас и забыл! – такими словами встретила его мать.

Отец, услышав о приезде сына, тоже вышел его встретить: «Вот хорошо, что приехал. А мы с мамой сегодня говорили о тебе».

– Значит, я лёгок на поминки. А я прискакал к Вам за экстренной помощью. Находите невесту. Хочу жениться. У меня вся надежда на маму, – весело говорил Голубев.

– А мы с папой только сегодня говорили. Ваня прекрасно устроился на службе. Ему теперь только не достаёт хорошей жены.

– Ты что же серьёзно решил жениться, а где же у тебя невеста? У тебя и знакомых барышень нет? Может быть есть – мы не знаем.

– В этом всё и дело, что нет. В обычном порядке: знакомиться, ухаживать, объясняться в любви и тому подобное, мне по роду моей работы некогда. А одиночества я дальше переносить не могу. Вся надежда на сватовство. Я прежде обдумал этот вопрос и вот приехал посоветоваться с Вами.

– Задал ты задачу мне. Вот разве племянница Т. Он почтенный человек. Папа его хорошо знает. Лет десять служит начальником станции. Его жену я недавно видела. Она поминала о племяннице. Хвалила её. Спрашивала о тебе. Вот говорит и парочка была бы хорошая. Уж не познакомить ли тебя с ней. Понравится – и сосватаем.

– Ну что же мама. Надо с чего-нибудь начинать. «Под лежачий камень и вода не течёт». Мне нужно всё сделать поскорее. Ведь я не каждое воскресенье могу приезжать.

– Такие дела скоро не делаются. «Поспешишь – людей насмешишь», а тут ещё хуже может выйти. Вот не знаю, как папа скажет: «А я, признаться, в этих делах ничего не понимаю. Решайте вдвоём».

– Я со всем согласен, – говорит отец.

– Ну, тогда вот что: я завтра постараюсь повидаться, как бы случайно, с женой Т. В разговоре упомяну, что приехал Ваня. Завтра уезжает с ночным поездом, и что мы поедем его провожать. Наверно она догадается и пригласит нас до отхода поезда зайти, чайку к ним выпить, а Ваня и познакомится с их племянницей. А там будет видно, что делать. Это тебя, Ваня, ни к чему не обяжет.

– Ну ладно, так и сделаем.

– Ну, хорошо мама, а кроме этой племянницы, разве нет ещё барышень, за которыми не обязательно надо ухаживать, влюбляться, страдать.

Тут Голубев показал матери листок из блокнота, на котором были написаны имена и фамилии четырёх барышень. Мать прочитала, улыбнулась и сказала: «Во-первых, Ч. уже помолвлена, С. уехала в деревню учительствовать, её не скоро найдёшь, М. открыла свой пансион. Очень гордится этим, и в деревню по всей вероятности не поедет. Да и ухажёров за ней целый хвост ходит. Вот К., я вижу, губа у тебя не дура: чего захотел. Кто, кто за неё не сватался. Она всем отказывали. А если знала, что к ней приехали свататься, то и совсем не принимала. Даже адъютанту Болгарского Короля отказала. На что же ты рассчитываешь?»

– Ну, хорошо мама, если с этой племянницей ничего не выйдет, в следующую субботу я приеду, и мы все сходим к О.А.К. Ведь она, кажется, любит в винт поиграть. Ведь Л.П. то же в карты играет. Вот мы и поболтаем.

– Я уж прямо не знаю. Дело безнадёжное. Да ведь Л.П. на три года старше тебя. Это много значит. Сейчас разница эта и не заметна, а пройдёт десять – пятнадцать лет, уж это и скажется. Ну, хорошо. Если с племянницей Т. ничего не выйдет в следующую субботу ты приезжай, а сейчас поужинаем. да и на боковую.

Родители Голубева были почтенные люди. И.В. Голубеву было уже пятьдесят пять лет. Служил он в земстве по выборам. Занимал ответственный пост. На последнем земском собрании он был выбран единогласно уже на седьмое трёхлетие. Весь уходил в общественную работу. Не курил, не пил. Единственно, что позволял себе – это раз или два в неделю партию, другую сыграть в биллиард и тоне на деньги, а, как говорится, для моциона.

Жена его, Е.П. была солидная, полная женщина. Хорошая хозяйка, но очень нервная. Всякие перипетии по службе мужа переживала очень нервно. Старалась быть в курсе его дел и его советчиком, хотя он в этом совсем не нуждался и этим тяготился. Вообще, в губернском обществе её считали «грандом».

Дети у них были уже все взрослые. Кроме Ивана, было ещё два сына. Старший – Александр, и младший – Николай. Первый был юрист. Женат на своей двоюродной сестре. Служил юрисконсультом на железной дороге. Хорошо зарабатывал. Младший был землемер, холостой, большой балагур. Прекрасно танцевал. Любил покутить, поухаживать. Впоследствии, женился на очень интересной барышне из семьи артисток. Увлекаясь охотой и собаками, не заметил, как его жена в его же приятелем уехали в Америку. Отъезд жены он переживал очень тяжело. Но время всё излечивает. Через несколько лет женился на прекрасной барышне, племяннице К., за которую хочет свататься Голубев.

Кроме трёх помянутых сыновей у супругов Голубевых было две дочери. Самая старшая в семье – Наталья и другая – моложе на 5 лет Людмила. Наталья вышла замуж 17 лет за военного, а Людмила – за акцизного контролёра. Все жили самостоятельно в разных городах и редко встречались.

На следующий день после упомянутого разговора о сватовстве мать Голубева, как и говорила, повидалась «случайно» с женой Т., в разговоре намекнула о приезде сына Ивана и о его проводах на вокзал. Как и ожидали, Т. взяла с неё слово, что она, сын и И.В. приедут часа за два до отхода поезда на вокзал, зайдут к ним попить чайку поболтать. Ведь квартира их рядом с платформой, а билет для сына принесут прямо на квартиру.

Вообще, всё вышло так, как намечали. Только сейчас Голубев почувствовал, что он хочет совершить какой-то очень серьёзный шаг в жизни. Но дело начато, поздно раздумывать.

Пообедав с родителями, он пошёл пройтись по городу купить хороших папирос, да привести себя в порядок, зайдя в парикмахерскую. На обратном пути он купил большую коробку дорогих шоколадных конфет, так как считал неудобным ехать к барышне без подобного подарка. В восемь часов вечера, отец, мать и сын в собственных санях поехали на вокзал к Т. Квартира начальника станции была совсем рядом с ж.д. платформой. Парадное крыльцо выходило на вокзальную площадь. Вокруг дом были насаждения, обнесённые розовым забором.

Приезжающих встретили, как-то особенно радушно. Из передней была открыта дверь в столовую и видны накрытый чайный стол.

Ивану Ивановичу пришлось сначала представиться, так как раньше он не был ни с кем знаком. Посмотрев в столовую, его взяла оторопь, так как чайный стол был уставлен тортами трёх сортов. В корзине были дорогие печенья. Две высокие вазы заполнены чудными фруктами, чередующимися с крупными спелыми гроздьями винограда. На одном краю стола стояла закуска, две бутылки виноградного вина, портвейн и английская горькая, а на другом – чайный прибор, печенье и конфеты, торты.

Всё указывало на что-то чрезвычайное. Супруги Т. вероятно думали, что сватовство их племянницы дело уже решённое, можно не пожалеть на угощение.

Гости вошли в столовую. Навстречу им шла довольно высокая блондинка, чрезвычайно худая, с розовыми пятнышками на щеках. Черты лица неправильные, заострённые. Она приветливо подошла, поздоровалась.

За чаем Ивана Ивановича посадили рядом с ней. Беседа шла оживлённая, хотя чувствовалось, что она поддерживается искусственно.

Супруги Т. интересовались жизнью Голубева в имении гр. Б. Чтобы убить время, он рассказывал им различные эпизоды, которые были с ним во время его работы на сахарном заводе и на хуторе.

Племянница Т. была очень внимательна к рассказам Ивана Ивановича и очень старательно угощала его печеньем, тортами и фруктами. Наблюдая за супругами Т. во время чая, нельзя было не заметить некоторой приподнятости в их настроении. Процедура чаепития и закусывания подходили к концу. Хозяин дом угощая гостей вином, предлагал выпить за здоровье молодёжи. Старики чокались с племянницей и Иваном Ивановичем. Ослабляя подчёркнутость тоста стариков, Иван Иванович, в свою очередь предложил выпить за здоровье стариков.

Он уже ужасно жалел о том, что вообще состоялся этот чай, так как достаточно было первого знакомства и племянницей Т. , чтобы отрицательно решить вопрос о браке с ней. Для него выло ясно, что она никогда не выйдет замуж, а также, и то, почему она до сих пор не замужем. Помимо того, что она была некрасива, имела исключительно худую фигуру со впалою грудью и отсутствием сколько-нибудь выдающихся бёдер, красные пятна на щеках свидетельствовали о тяжком недуге, предрешающем её ближайшее будущее.

Желая, очевидно, чтобы молодёжь побыла одна с глазу на глаз, супруга Т., обращаясь к племяннице сказала: «Иван Иванович играет в шахматы, ты тоже, пригласила бы его к себе в комнату и сыграла бы партию».

А если он не захочет, покажи ему альбом видов. Попытка Ивана Ивановича сослаться на позднее время и необходимость поторопиться на вокзал, взять билет ни к чему не привели.

Т. вынул из кармана билет и, передавая его Ивану Ивановичу, сказал: «Я уже давно его взял для Вас, да и поезд без меня не уйдёт, сегодня я его отправляю. Вы ещё имеете в своём распоряжении около часа времени».

Против таких доводов возражать было нечего, оставалось только поблагодарить за чай и перейти в будуар к племяннице. Никак не думал Голубев, что ему будет так тягостно остаться с глазу на глаз с женщиной, которая ждёт, если не признаний, то намёков на возможное осуществление её мечты, которую она, судя по её возрасту имеет уже не один год.

Рассматривая альбом видов, и перебрасываясь ничего незначащими фразами с Юлией Сергеевной, так звали племянницу Т., Голубев думал, в какое глупое положение он стал. Особенно он это чувствовал, когда собеседница его, показывая виды в альбоме, наклоняясь, задевала его щеку своими локонами, а коленями «нечаянно» касалась его колен. Он не знал, было это действительно нечаянно или нарочно, но это указывало его решение покинуть эту гостеприимную семью, считая себя ничем не обязанным.

Поблагодарив хлебосольных хозяев за радушный приём, Голубев простился со всеми и поторопился уйти один на вокзал, не давая твёрдых обещаний на настойчивые просьбы супругов Т. посещать их почаще. Боясь, что всё же все придут его провожать, он ушёл в самый дальний конец слабоосвещённой ж.д. платформы, где и дождался подхода поезда.

По характеру своему Голубев был человек прямой. Кривить душой не любил. Правду предпочитал лжи. Если ему и приходилось иногда говорить неправду, то только лишь в тех случаях, когда он знал, что этим он приносить пользу другим, но не вред.

Весь процесс, называемый в простонародье «смотрины невесты», на него подействовал угнетающе, так как было ясно, что Т. от этих смотрин ожидали сатых положительных результатов.

Вернувшись на хутор и окунувшись в хозяйственные заботы, он мало-помалу пришёл в равновесие и с нетерпением стал ждать следующей субботы. И она пришла.

– Ну вот, я и опять приехал. Я скоро надоем Вам со своим сватовством, – сказал Иван Иванович, входя в квартиру родителей, – Ужасно неудобно было наше посещение семьи Т. Почему ты, мать, мне раньше сказала, что племянница их чахоточная и такая неинтересная. Да на вид, и старше меня лет на десять.

– Ну, Ваня, я её сама первый раз видела. Со слов её тётушки я заключила, что она очень интересная и вполне здоровая барышня. Ведь она служит в конторе железной дороги, где работает по семь-восемь часов. Нельзя было ожидать, что больной человек может такую работу выдержать. Ну что делать, «что с возу упало, то пропало». Жаль только, что они так израсходовались на наше угощение.

– Ну, а как пойдём в гости к К.? – спросил мать Голубев.

– Сейчас уже девятый час, если идти, то идти надо сейчас. Я встретила О.А.К. в магазине и сказала ей, что я с папой собираемся навестить её в субботу. А о том, что ты приедешь, я ничего не сказала. Ты придёшь с нами как бы случайно, это будет лучше.

– Вот это и прекрасно, так и собирайтесь.

О.А.К. и её дочь Л.П. жили в одноэтажном небольшом флигеле, где занимали три небольших комнаты. Одна, самая большая была разделена ширмой на две неравные части. Это комната служила спальней п рабочим кабинетом Л.П. В ней стояло пианино, будуарная мягкая мебель, покрытая серым шёлком, мольберт с доской для писания красками. На столе с краю стояли ящики в масляными красками, пастелью, акварелью и углём для эскизов.

С другой стороны стола, на толстом листе пропускной бумаги, был письменный прибор, а около ней два подсвечника и несколько вещей для украшения – стеклянная пирамидка с градусником, бронзовая собака на мраморной доске и пр. В углу комнаты около пианино этажерка была заполнена разными книгами на иностранных языках и нотами. С другой стороны ширм стояла кровать и около неё тумбочка.

Другая комната служила столовой и одновременно гостиной и особым убранством не отличалась. Все предметы, находившиеся в ней, сильно подержаны.

Третья, самая маленькая комната, была спальней О.А.К.

О.А. уже семь лет, как овдовела. Её муж в молодости служил в армии на Кавказе вместе с отцом Голубева. Они были большими друзьями. Через много лет, судьба столкнула их вновь в одном городе. Отец Голубева уже служил в Земстве, а П.А.К он помог занять должность заведующего губернской больницей. На этом посту он и умер.

Супруги Г. не жалели денег на образование своей единственной дочери Она окончила восемь классов гимназии. Изучила несколько иностранных языков. По немецкому и французскому говорила свободно. Итальянский и английский язык знала настолько, что довольно свободно читала сочинения на этих ярких языках, лишь изредка прибегая к словарю. Поступила в московскую консерваторию. Кончила её по классу рояля. Брала уроки письма масляными красками и акварелью. Вернувшись после смерти отца домой, давала уроки музыки. На личной заработок содержала себя и помогала матери.

Всё свободное время читали, играла на рояле и работала для своего удовольствия красками по полотну и фарфору. Выписывала наиболее известные прогрессивные журналы «Русское Богатство» и «Русскую мысль». Издателем первого был Михайловский, а второго – Короленко. Общества чуждалась. Балов и вечеров избегала. Всякие поползновения кавалеров на ухаживания резко пресекала. Часто присутствуя при игре её родителей в карты, со знакомыми, приходящими в гости, научилась играть в винт и иногда заменяла недостающего партнёра.

В обществе избегала говорить, стараясь не обращать на себя внимания. Красивой её было нельзя, но впечатление она производила очень симпатичное. Блондинка, с довольно острыми чертами лица, которые придавали ей вид сосредоточенности. Обладала очень приятным, каким-то особенным тембром голоса в разговоре.

Стряпню и кухню не выносила и в кухню не заглядывала, когда даже нужно было сделать что-нибудь для себя. Предпочитала в таких случаях довольствоваться чаем с хлебом и какой-либо закуской, которую можно купить в магазине.

Матери никогда не возражала, но всегда делала по-своему. Если заболевала, то старалась скрыть свои страдания, а когда это замечали, то уверяла, что ей вовсе не так плохо, как думают. Была очень скрытная и любила уединение. Для всех знающих её мужчин являлась загадкой.

Мать её, наоборот, отличалась общительностью, любила общество. Не прочь перемыть косточки знакомым с такими же, как сама кумушками. Любила денежные ???011 в надежде легко приумножить своё благосостояние. Небольшой капитал в несколько тысяч рублей, оставшийся от мужа, раздала под залог недвижимости, каким-то мелким дельцам: мельникам, просолам и т.п. В конечном результате не собрала и половины розданных денег. Жила на пенсию, получаемую после смерти мужа и деньги, которые зарабатывала дочь уроками. Очень огорчалась, и всем жаловалась, что дочь её не хочет выходить замуж, а могла бы составить себе очень хорошую партию.

Имела большую страсть к маленьким собачкам и кошкам. Ухаживала за старым больным мопсом, которого откормила так, что он уже не мог дышать, а только хрюкал. Был у неё ещё любимый серый кот. Присутствие его в квартире можно было чувствовать по специфическому запаху, придя со свежего воздуха.

Несмотря на ограниченные средства, старалась одеться по моде, для чего по нескольку раз переделывала платья и пускала их в перекраску.

Вместе с ними жила древняя старушка Просковья, как шутя её называли, «Просковья пятница». Ей было под восемьдесят лет. Она была няня у барыни с её рождения. Получала маленькое жалование. Помогала по хозяйству, сколько могла.

В передней семью Голубевых встретила О.А.К.

– Вот это приятно, наконец, собрались навестить нас. Сколько время не виделись. Ба! Да и Иван Иванович здесь, какими судьбами? Ведь мы Вас в последний раз видели, когда Вы ещё были в школьной блузе, а теперь Вас уж не узнать. Да, что же мы стоим? Походите в гостиную.

– Люка! Люка! Посмотри-ка, кто к нам пришёл!

В гостиную из своей комнаты быстро вошла Л.П. С приветливой улыбкой она встретила гостей. На ней было шерстяное оливкового цвета платье с белым воротничком и белыми манжетами. С шеи спускалась до пояса тонкая золотая цепочка с дамскими золотыми часиками, заткнутыми за пояс.

– Вот, Вас бы не узнала, Иван Иванович, если бы Вы пришли один. Ведь я Вас ещё мальчиком видела в последний раз. Мне говорили о Вас, что Вы уже на службе, но я Вас представляла совсем другим.

Как всегда О.А. начала хлопотать насчёт чая и закуски, а остальным предложила пока сыграть робера два в «винт». В описываемый период карточная игра в «винт» была очень распространена не только в клубах, но и во всех интеллигентных семьях. Для того, чтобы хорошо играть надо иметь большую практику да и сыгранность партнёров. В «закрытый винт» играют четыре человека, причём, двое сидящих друг против друга играют против двух других, также сидящих визави. Объявление игры следует после целого ряда уловных назначений между партнёрами, Ошибка в предварительных переговорах между партнёрами ведут обычно к ошибочным назначениям игры, а, следовательно, и к проигрышу. Если в «закрытый винт» играют хладнокровные игроки, да и по «маленькой», для времяпрепровождения, то и ошибки в игре сводятся или к шуткам или к лёгким спорам. Игра же по «крупной» игроков горячих не редко приводить к серьёзным недоразумениям и даже ссорам.

Голубевы и К. обычно играли по очень «маленькой» для времяпрепровождения, а играли они потому, что сама игра представляет большой интерес массой комбинаций.

Играть садятся по картам, которые перед игрой вынимают из колоды играющие.

Первый робер (круг) Иван Иванович играл со своей матерью против отца и Л.П. Так как, вообще, в карты все играли очень редко, то в предварительных показаниях были не тверды и ошибки делались часто. Спорили и много смеялись. Особенно часто ошибался Иван Иванович, так как мысли его были заняты не картами, и исканием способа разрешить ту проблему, которая привела его в гости в этот дом. Л.П. ему нравилась, но его пугала её серьёзность и сознание того, что она, как всесторонне образованный человек, стоит значительно выше его. Три года разницы в годах его не страшили, но он боялся, что его искание её руки будет высмеяно. Как подойти к этому разговору он прямо не знал.

Наконец первый робер кончился. Второй круг сели играть мать Голубева а О.А. против Л.П., которая играла с Иван Ивановичем. За игрой временами шли посторонние разговоры, так как все играли не серьёзно.

– Чтой-то, Вы, Иван Иванович, решились приехать в Т.? Как Иван Васильевич говорил, что Вы так увлечены своей работой, что и их совсем забыли, – с таким вопросом обратилась к Иван Ивановичу Л.П., сдавая карты.

– Я жениться решил Л.А., но вся моя беда в том, что ухаживать мне некогда, а свататься у меня знакомых барышень нет, а время терять мне нельзя, а помочь мне некому.

– Вот и прекрасно. У меня много знакомых барышень. Разрешите мне быть Вашей свахой, – сказав это, Л.П. пришла в весёлое настроение, что с ней, по-видимому, бывает нечасто.

Иван Иванович, пользуясь подходящим моментом, поторопился ответить.

– Ваше предложение прекрасно, но было бы ещё лучше, если бы мне сосватали саму сваху.

Как можно было заметить, последние слова смутили Л.П., но она попыталась обратить весь разговор в шутку, сказав: «А, я действительно, решила заняться профессией свахи, говорят, это выгодное занятие, а невест у меня много – заработок обеспечен». Голубев счёл благоразумным эту тему больше не заострять, сказав: «Вот и здесь мне не повезло, над Вашим предложением я подумаю».

Закончив игру в карты, все перешли в столовую, где и за оживлённой беседой Иван Иванович рассказал несколько эпизодов из жизни на хуторе, особенно, останавливаясь на наиболее привлекательных сторонах деревенской жизни. С удовлетворением он заметил, что Л.П. слушала его с большим интересом, расспрашивая в свою очередь о природе в окрестностях хутора.

Ужин кончился. Прощаясь с О.А. и Л.П., перед уходом, последняя высказала надежду, что Иван Иванович приедет в Т. раньше чем через два-три года и не забудет навестить своих старых знакомых.

Уходя от К., Голубев испытывал какое-то странное чувство. Ему-то казалось, что есть какая-то надежда осуществить свою мечту, то он просто страшился этой мысли, так как Л.П. показалась ему чрезвычайно серьёзной и недоступной. В то же время, он почувствовал к ней влечение и мысль выяснить окончательный ответ да, или нет, захватила его целиком.

Вернувшись домой, он настойчиво просил мать в ближайшие же дни сходить к О.А. и от его имени передать Л.П., что он просит её руки. Мать дала согласие, но сказала, что она очень и очень сомневается в успехе.

Не прошло и трёх дней по возращении Голубев на хутор, как он уже запросил мать письмом о результатах посещения О.А. Ехать же самому в О. он не хотел, пока не будет известен интересующий его ответ.

Никогда не тянулись так долго дни, ка сейчас. Голубев испытывал какие-то необычайное для него возбуждение. Стоит ему подумать о том, что предложение его будет Л.П. высмеяно, как его бросало в жар так, что даже на лбу выступали капли пота! Но всё же, его не оставляла временами, хотя маленькая, а надежда: «а может быть и будет дано согласие». И ему казалось, что это будет чудо, так как сейчас же назойливо вспоминалось сватовство богатого помещика Ч. и адъютанта Болгарского Короля, которые получили категорический отказ.

Наконец в ближайшее воскресенье пришло от матери письмо, в котором она сообщает, что поручение его она передала О.А., с которой и вела все переговоры. Через два дня ей О.А. сказала, что Л.П. сверх ожидания для неё не отклонила сразу предложение Голубева, как она делала обычно с другими претендентами, но и не дала положительного ответа, а сказала, что она через чур мало знает Ивана Ивановича для того, чтобы принять то, или иное решение. Тогда мать Голубева и О.А. уговорили Л.П. поехать в гости к Ивану Ивановичу и пожить у него на хуторе с недельку. Это позволит и ему и Л.П. поближе узнать друг друга, не обязывая стороны к принятию предварительного решения.

Письмо от матери с таки мудрым решением не на шутку обнадеживающе подействовало на Голубева. Пробежав по квартире и мысленно наметив размещение дорогих гостей, Голубев сейчас же написал ответ матери, с просьбой возможно ускорить приезд, а обо дне выезда уведомить, чтобы приготовиться к встрече. По-видимому и другая сторона не хотела приезд на хутор затягивать, так как Голубев получил от матери телеграмму с уведомлением , что они втроём: мама Голубева, О.А.К. И Л.П. выедут с дневным поездом в ближайшую пятницу.

Эта телеграмма окончательно вывела Голубева из равновесия. Ему впервые в жизни самостоятельно, как хозяину, принимать гостей, да ещё таких, о которых он меньше всего мог мечтать. Особенно его смущало то, что он был совершенно ???022 в кругу интеллигентных женщин и особенно барышень. Он обычно терялся, не находил тем для разговора, и часто на вопросы отвечая невпопад, совершенно запутывался, краснел и готов был провалиться сквозь землю. Если ему и приходилось вовремя учёбы иметь дело с большим количеством женщин, то это были женщины, продающие свою любовь. С такого сорта женщинами не обязательно думать о том, что говорить.

Успокоившись и, взяв себя в руки, Голубев, возможно организованно, начал готовиться к встрече гостей, которые должны приехать через два дня. Первая забота была приготовить комнаты для удобного размещения гостей. Поставив вторую кровать в свою спальню, он предназначил её для О.А. К и Л.П.

Мать решил поместить в гостиной, где стоял громадный старинный пружинный диван, а сам ночевать в кабинете на тахте.

На другой день съездил в город за покупками. Располагая свободными средствами, он не скупился, отбирая в гастрономическом магазине, колбасной и кондитерской лучшие закуски, кондитерские изделия и вина.

К вечеру уже было всё приготовлено, и Голубев испытывал такое же ощущение, какое испытывал в юношестве в ожидании Пасхального воскресенья, придя из церкви после исповеди и причастия.

Кучеру Василию было отдано распоряжение приготовить к следующему дню большие ковровые сани и лучшую тройку лошадей для поездки на станцию к приходу дневного поезда.

Обычно, крепкий и спокойный сон, на этот раз был нарушен нервным состоянием Голубева. «Неужели, пребывание здесь в гостях у меня послужит для Л.П. решением к отказу просимой мною её руки». Сознание того, что он неизмеримо менее развит её, его угнетало и пугало, оправдывая в то же время его предположение об отрицательном ответа.

???024-025

откуда должен прийти поезд. Наконец, показалось очертание идущего паровоза навстречу. Не прошло и пяти минут, как поезд подкатил к платформе, резко затормозил и остановился. Надо было торопиться, так как поезд на этой станции стоит всего три-четыре минуты. Подойдя быстро к вагону второго класса, Голубев, увидел в дверях, с лёгкими чемоданчиками в ругах, всех тех, кого он ожидал. Не успел он предложить свои услуги, как Л.А. сама легко спрыгнула на платформу, а ему помочь пришлось выйти О.А и своей матери, которые уже утратили юношескую лёгкость, по комплекции своей могли без преувеличения считаться grand dam.

Весёлое настроение Л.П. и простота обращения её к Голубеву с приветствием, сразу успокоили его и ввели в нормальное состояние. Большое удовольствие горожанам доставила поездка в широких удобных санях по хорошо накатанной деревенской дороге. Хорошая погода, красивый ландшафт сразу создали у всех хорошее настроение и все жалели, что путь от станции до хутора так короток.

На хуторе приезжих ждал накрытый для обеда стол с различными закусками, винами и горячими пирожками.

Приведя себя в порядок после дороги, гости сели за стол, где мать свою Голубев просил быть за хозяйку.

После обеда, осмотрев квартиру и расспросив Голубева, как он тут живёт, где бывает, и кто навещает его, гости решили немного отдохнуть, так как дорога, воздух и свежие впечатления их утомили. Голубев же пошёл в хлебный амбар, где шла подготовка зерна к посеву.

Первый вечер прошёл в совместной оживлённой беседе. Конечно, больше всего приходилось гостей занимать Голубеву рассказами о своей жизни не заводе и на хуторе и отвечать на интересующие их расспросы.

И Голубев и Л.П., как бы сговорившись, старались не оставаться с глазу на глаз. Правда, днём несколько раз за время недельного пребывания гостей на хуторе, Голубев и Л.П. ходили по хозяйству, преимущественно по конюшням заводских лошадей и молодняка. Один раз даже ездили прокатиться вдвоём на санках на соседнюю ферму. Но не разу, за всё время пребывания Ж.П. на хуторе, ни Голубев, ни Л.П. даже не намекали в разговоре о цели приезда их на хутор.

Прошла неделя так называемых «смотрин» и гости, поблагодарив радушного и хлебосольного хозяина, отбыли восвояси.

Перед отъездом гостей Голубев просил мать продолжать переговоры по начатому делу и о результатах их держать его в курсе.

Странное ощущение переживал Голубев после отъезда гостей. Несколько дней, проведённых вместе с Л.П., буквально обворожили его. Исключительно покойный тон в разговоре, простота обращений, как к равному себе и временами неподдельно весёлое настроение сделали то, что Л.П. стала для Голубева значительно больше, чем только знакомая. Просто она стала для него желанной, и он чувствовал, что, если судьба их соединит, то он, несомненно, полюбит её.

И вот, наступили томительные дни ожидания. К счастью, этих дней было немного, так как уже к субботе следующей недели он получил от матери уведомление, что Л.П. дала согласие быть его женой. С первым же отходящим поездом Голубев выехал в Т.

Переночевав у родителей и обсудив с ними своё дальнейшее поведение, в час дня воскресенья, Голубев уже один пошёл к К. О.А.К. не было дома. На звонок в передней его встретила Л.П. и, как будто ничего не случилось, очень мило и приветливо пригласила его войти к ней в комнату. Голубев, наоборот, совсем растерялся и не знал, что ему делать и с чего начать разговор. Поцеловав руку у Л.П., он начал обдумывать, чтобы ему сказать, как Л.П. вывела его из затруднительного положения: «Пожалуйста, садитесь, Иван Иванович, я очень рада, что Вы приехали. Ваша мама, вероятно, уже уведомила, что я дала своё согласие быть Вашей женой. Правда, мы мало ещё знаем друг друга, но мы ещё успеем поближе познакомиться, ведь Вы же будете теперь почаще бывать у нас».

Такое вступление окончательно ободрило Голубева, и он по прямоте своей сказал: «Правда, постараюсь почаще приезжать с хутора, но мне хотелось бы просить Вас, возможно, ускорить свадьбу, так как сейчас конец февраля, через месяц уж начнутся полевые работы и мои отлучки с хутора будут невозможны».

– Так скоро, как хотели бы Вы, едва ли это удастся, так как подготовка к такому дню у женщин занимает довольно много время. Я переговорю со своей и Вашей мамой, и мы совместно наметим день свадьбы. Но до свадьбы мне хотелось бы ещё несколько раз повидаться с Вами.

Рассказав о последних днях, проведённых на хуторе после отъезда гостей, Голубев простился и, обещав приехать в следующее воскресенье, ушёл.

Уходя, ему хотелось на правах жениха поцеловать Л.П., но на это он не решился, ограничившись поцелуем руки.

Предстоящее скорое начало полевых работ, случной период заводских маток и откормочные операции на свиноферме заставили Голубева отдать всё своё время фермерскому хозяйству. В ближайшее воскресенье ему не удалось повидать Л.П., так как на графской усадьбе было совещание всех управляющих по вопросу обеспечения хозяйства летней рабочей силой. Осталось одно воскресенье, в которое, по соображению Голубева, он сможет съездить в Т., чтобы повидаться с невестой и окончательно договориться о дне свадьбы, а родителям своим поручить приобрести для него необходимое оборудование квартиры для семейного человека.

У матери он узнал, что день свадьбы намечен на воскресенье 21 апреля 1900 года с тем, чтобы после свадьбы молодожёны могли уехать к себе на хутор, что и заменит обычное свадебное путешествие.

В этой приезд Голубев у К. был встречен, как свой человек. Позавтракав горячим пирогом и выпив стакан кофе, Голубев и Л.П. перешли в её комнату.

– Для меня большое огорчение, но я должен сказать, что этот приезд мой в Т. до свадьбы будет последним, так как оставлять хозяйство мне будет нельзя. Моё присутствие на хуторе даже в праздники сейчас обязательно. Не знаю, как Вы к этому отнесётесь?

– Мне очень жаль, но что же делать. В таком случае, мне хотелось бы просить Вас, Иван Иванович, пройтись сегодня со мной погулять. Мне нежно, прежде, чем мы будем связаны с Вами узами брака, кое о чём Вам сказать, чтобы впоследствие не было между нами недомолвок ни неожиданностей.

Одевшись и выйдя на улицу, Л.П. повела Голубева по самым глухим переулкам провинции, очевидно, избегая многолюдства и встречи знакомых.

Голубев, идя под руку с Л.П. и ощущая близость и тепло уже дорогого для него человека, испытывал необычайное для себя волнение. Ему временами казалось, что у него кружится даже голова, и он может пошатнуться и выдать себя.

Отойдя два квартала, Л.П. начала говорить.

– Прежде чем окончательно решить вопрос о нашей свадьбе, я должна Вас, Иван Иванович, предупредить, что я не только не хозяйка, но я не выношу кухню и всё, что связано с этим. В кухню я ходить не могу. Я лучше предпочту сидеть на хлебе и чае, но не пойду на кухню, если некому будет приготовить мне поесть. И я абсолютно не умею ничего стряпать, даже самых простых блюд. Я всегда отдам предпочтение музыке, литературе, писанию красками и даже прогулке, чем быть в кухне и возиться со стряпнёй. Этот мой недостаток Вы должны знать теперь, так как и Вы можете попасть в такое положение, что Вам придётся со мной голодать из-за такой моей особенности. И я не удивлюсь, если после моего признания Вы найдёте преждевременным назначать день нашей свадьбы.

– Напрасно Вы так думаете Л.П., меня Ваше признание не страшит. Пока мы будем жить на хуторе, мы будем располагать в изобилии свежими молочными продуктами, да и город в двух верстах, где можно в любое время достать нужные закуски. А в крайнем случае, благодаря своей матушке, у которой я научился стряпать, я сам неплохой кулинар и, если понадобится поджарить кусок мяса и делать суп, я всегда найду на это время. Сейчас у меня есть кухарка, а если временно таковой не будет, то всё разрешится так, как я только что сказал.

– Теперь я Вам, Иван Иванович, хочу сказать о более серьёзном, чем кулинарное искусство. Приняли ли Вы в соображение, прося моей руки, что я на три года старше Вас, а следовательно, и состарюсь я также прежде Вас?

– То, что Вы старше меня я знал давно, когда мы были ещё детьми и чаще виделись. Я не считаю это серьёзным препятствием для принятого решения.

– В таком случае, Иван Иванович, я прошу Вас выслушать следующее: Вы знаете, в жизни может всё случиться, да часто и случается; и Вы и я люди молодые, ни у Вас, ни у меня нет никакой гарантии в том, то мы, живя уже вместе, встретим такого человека, который заставит забыть всё: и то, что мы семейные и то, что мы связаны браком при взаимности, и может быть принято решение оставить семью. В этом случае, мы должны сейчас уже дать торжественно друг другу обещание, что ни я, не Вы не будем чинить друг другу каких-либо препятствий устроить свою жизнь по-новому. В том, или в другом случае, одна из сторон должна уступить своё место другой или другому и спокойно уйти. Я долго над этим думала и без такого обоюдного обязательства я не решусь пойти под венец. Так вот, я даю такое обязательство. и возьмите мою руку.

– И я, со своей стороны, также даю такое же обязательство.

Пожав друг другу руку, тот и другой почувствовали насколько они уже стали близки друг другу. Возвращаясь домой, жених и невеста чувствовали себя в приподнятом настроении и оживлённо обменивались соображениями о подготовке к предстоящей свадьбе.

Вернувшись на хутор, Голубев рассчитывал ещё раз или два съездить в г.Т. до свадьбы, чтобы повидаться с невестой, но рано наступившая весна и необходимость проведения дружной предпосевной и посевной компании приковали его к хутору.

Природная любовь к хозяйству и необходимость охватить большой круг разнообразных весенних работ настолько захватили Голубева, что он часто надолго забывал, что он жених и скоро предстоит его свадьба. Ни в первое, ни в последующее воскресные дни после последнего свидания Голубева с Л.П. ему не удалось оторваться от хозяйства, чтобы навестить её. На запрос родителей, когда он приедет в Т. он телеграфировал: «Приеду в ночь накануне дня свадьбы».

За три дня до свадьбы из Т. по железной дороге прибыли разные хозяйственные принадлежности, высланные родителями Голубева и часть вещей невесты. Оставалось их только наиболее удобно разместить в квартире. Две небольших, но очень светленьких и покрашенных масляной краской в голубой и белый цвет комнаты мезонина обычно были у него заперты и не топились, а теперь отпёрты и убраны. В одной из них рядом поставлены две пружинных кровати, тумбочки к ним, мраморный умывальник, небольшой стол и платяной шкаф с большим во всю дверку зеркалом. Другая же комната была оборудована под дамский будуар. В ней были размещены будуарный гарнитур мебели с круглым перед ней столом, несколько венских стульев и туалетный стол с необходимыми туалетными принадлежностями. По стенам всей квартиры были развешены картины, большинство из которых, писанные с самой невесты и присланные с другими вещами из Т. Свою бывшую спальню в нижнем этаже Голубев приспособил для матери невесты, так как она изъявила желание вместе со старушкой Просковьей летом переехать, если не жить, то погостить на хуторое у молодых.

Уже с утра двадцатого апреля Голубев начал волноваться. Он себе никак не мог представить, что уже в шесть часов вечера следующего дня он будет женатый человек, а женой его будет именно та, на которую он ещё так давно, меньше всего рассчитывал. Вернее сказать, даже совсем не рассчитывал, так как знал, что на все искания её руки других претендентов, она говорила решительно «нет».

Он себе плохо представлял, ка он будет чувствовать себя женатым человеком. Его сильно раздражало, что родственники невесты, вопреки даже её желания, решили свадьбу справить возможно пышно. В церкви должны гореть все люстры. Певчих решено пригласить из лучшего в городе синодального хора. Послесвадебный обед должен быть в квартире родителей Голубева. Сервировка стола обед и закуски сданы лучшему в городе ресторану. На свадьбу приглашены все родственники невесты даже из других городов. Всего присутствующих на свадьбе ожидалось до 40 человек. Большое затруднение представилось с наймом для молодых кареты, так как в г. Т. карета была одна, да и то та, в которой разъезжал архиерей по своей епархии. Презренный металл и здесь сделал своё дело: за двадцать тять рублей карета была уступлена для молодых. Голубев решил, что вполне будет прилично, если он под венец явится в сюртуке, в крахмальной манишке, с белым галстуком в белом пике-жилете.

Приехав поздно вечером к родителям и узнав у них о предстоящих церемониях, Голубев сейчас же лёг спать, чтобы успеть к утру отдохнуть, и в день свадьбы быть свежим и бодрым.

Но судьбе угодно было распорядиться иначе. Проснувшись утром, он почувствовал зубную боль. Так как боль была ещё терпима, то он надеялся, что она пройдёт и не будет ему помехой в предсвадебных заботах. А ему ещё предстояло побывать в парикмахерской, купить себе свадебную сорочку с белым галстуком и навестить двоюродного брата невесты Михаила Мих. К.

Он решил начать с раннего визита к М.М.К., который прислал к нему записку с просьбой побывать у него, когда он встанет. М.М.К., местный помещик, бывший улан с большими претензиями на почёт. Большой весельчак и всегда желанный гость у всех своих родных и знакомых. Кода служил, был мот и ухажёр. С родителями Голубева он в близких, если не в дружеских отношениях, и очень любил свою двоюродную сестру – невесту Голубева.

Не успел Голубев войти, как его уже в передней встретил Мих. Мих. следующими словами: «Ну, здравствуйте!»

– Поздравляю Вас, но только вот что, голубчик, мне Елизавета Петровна сказала, что Вы собираетесь под венец идти в сюртуке. Нет, уж Вы не срамите нас, голубчик, а достаньте себе для такого торжества фрак [1]и шапокляк[2].

– Во-первых, Михаил Михайлович, у меня нет ни фрака, ни шапокляка, а во-вторых, хорошо, я буду во фраке и с шапокляком, приехавши прямо с посева овса.

– Вот лучше посоветуйте, что мне делать с зубом, который у меня неистово разболелся – хоть от свадьбы отказывайся, терпенья нет.

– Зуб – это, дорогой Иван Иванович, дело пустое, а вот насчёт фрака, я Вас очень прошу от всей нашей фамилии К. Вы, и фрак и шапокляк можете достать на прокат у портного М.. Я прямо скажу, что для нас было бы очень обидно Вас видеть под венцом с Люкой не во фраке.

У Голубева так разболелся зуб, что он не мог продолжать свои возражения, тем более, что видел, что из возражений ничего не выйдет и ему всё равно придётся уступить, так как восстанавливать против себя М.М. ему было вовсе не интересно. Он дал согласие и, сказав, что ему надо торопиться, вышел, направляясь к портному М., магазин которого был на его пути. У него была одна надежда – избавиться от необычного для него наряда лишь в том случае, если у портного не окажется фрака и шапокляка. Но, к немалому его удивлению, ему в магазине предложили не один, а несколько фраков и очень мало держанных. Через десять минут Голубев выходил уже из магазина, направляясь к зубному врачу, заказав магазину фрак и шапокляк доставить на квартиру его родителей.

Зубной врач, осмотрев зуб, предложил зуб лечить, чтобы его можно было запломбировать, но Голубев, вспомнив о том, что до свадьбы остались считанные часы и ему ещё надо много кой-чего сделать, решительно настоял на том, чтобы зуб был вырван.

Несмотря на то, что зуб был заморожен, операция удаления прошла не без боли. Через двадцать минут Голубев уже бежал в бельевой магазин, ощущая во рту солёный вкус кровоточащей раны. «Ведь нужно же было разболеться зубу, как раз в день свадьбы, – досадовал Голубев, – хоть зуб и удалён, а ощущение от этой операции будет продолжаться и портить настроение ещё долго. Но всё же лучше, что с зубом покончено, теперь можно думать и о свадьбе».

Отнеся покупки домой, и закусив, так как до свадебного обеда было ещё долго, Голубев сходил в парикмахерскую и, приведя себя в порядок, пришёл в довольно весёлое настроение. Когда облачался в навязанный ему свадебный наряд, в зеркале он не узнал самого себя. Вместо управляющего хутором в русской вышитой рубашке, подпоясанной шёлковым поясом с кистями, и высоких шавровых сапогах перед зеркалом стоял джентльмен в хорошо пригнанном фраке с открытой белой грудью пике, белом галстуке, белом жилете и с шапокляк подмышкой. Голубеву пришлось долго осматривать себя в зеркале, чтобы хотя немного привыкнуть к новой своей внешности. «Со всем бы можно было согласиться,– думал Голубев,– но вот этот уродливый придаток: складной цилиндр, который надо держать подмышкой; ведь трудно придумать что-нибудь глупее. Правда, он уже изжил себя и теперь редко употребляется, только в самых торжественных случаях и то, лишь в семьях таких приверженцев древних мод и обычаев, как Михаил Михайлович К.. Ужасно неприятно чувствовать себя в павлиньих перьях, особенно, тогда, когда они служат украшением для прихоти других. Ну, да теперь недолго, уж скоро ехать в церковь».

С такими мыслями о своём костюме вышел Голубев в гостиную, где ждали его шаферы. В ???050 от болтовни с родственниками, приехавшими проводить его в церковь, выездом в церковь запоздали и Голубев приехал, когда экипаж невесты уже подъехал к паперти. Голубев еле успел выскочить из экипажа, чтобы встретить невесту, как это принято, под руку проводить к аналою, где должен состояться обряд венчания. Церковь была переполнена любителями чужого торжества и только по обеим сторонам аналоя, расположились приглашённые молодых, ожидавшие их прибытия в церковь. Пробираясь через толпу незнакомых им людей, шептавшихся между собою, жених и невеста чувствовали себя неприятно, думая лишь о том, чтобы вся эта комедия скорее кончилась.

Но, увы! И здесь судьбе оказалось нужным удлинить их испытание. Ставши у аналоя и приготовившись к началу процесса венчания, выяснилось, что шафер’а жениха позабыли дома венчальные свечи. Прошло добрых двадцать минут, пока привезли свечи, это время жених и невеста должны были испытывать на себе пронизывающие взгляды окружающей их толпы и чувствовать себя в крайне глупом положении, тем более, что ни тот ни другой не верили в святость предстоящего венчального обряда.

Наконец, обряд венчания начался. Хождение кругом аналоя с венцами над головами, по глотку вина из одного сосуда, обмен обручальными кольцами, торжественные клятвы и поцелуи под гармоничное венчальное пение синодального хора, всё прошло благополучно, если не считать того, что жених один раз наступил на шлейф невесты и чуть сам не упал и её не уронил.

Из церкви молодые в архиерейской карете, запряжённой парой сытых и белых лошадей, в сопровождении двух родственниц – барышень с образами для благословения, проследовали на квартиру к родителям Голубева, где были встречены родителями жениха, матерью невесты и частью гостей, успевших раньше приехать из церкви. По старинному обычаю родители молодых во время венчания в церкви не присутствуют.

Молодые в дом были приняты по древнерусскому обычаю: на пути от улицы до прихожей были расстелены шубы мехом вверх, посыпанные овсом. По шубам молодые вошли в дом, где преклонив колена, получили благословение образами своих и так называемых посажённых родителей.

Первая часть испытаний для молодых окончилась. Затем начались поздравления молодых и лёгкая предобеденная закуска с горячительными напитками для аппетита.

Все поздравляющие, во что бы то ни стало, старались заставить молодых с ними выпить и под возгласы «Горько! Горько!» понудить их поцеловаться.

Большого труда стоило молодым, отшучиваясь, отклонять назойливые требования гостей, чтобы не быть смешными.

Наконец все были приглашены к столу. На одном из узких концов стола были посажены молодые, остальные же были размещены так, чтобы каждая дальняя барышня имела около себя кавалера. Большинство мужчин, после предобеденной закуски, за обед село уже в приподнятом настроении, так что уже при подаче первого блюда, завязался шумный разговор между соседями, часто переходящий в общий, особенно, когда, кем-нибудь из присутствующих, обращение было направлено к молодым, или отмечался какой-либо из моментов венчального обряда. Много острили по поводу забытых шаферами венчальных свечей и запозданием жениха с приездом в церковь.

Перед рыбным блюдом было подано шампанское, и начались скучные импровизации тостов, обращённых к молодым. После таких тостов все вновь считали своим долгом кричать «Горько! Горько!», заставляя молодых целоваться. В это время все вставали и, подходя к молодым, чокались с ними бокалами с шампанским и высказывали всевозможные им пожелания.

Обед затянулся. Молодые чувствовали себя ужасно утомлёнными. Особенно тяжело было Л.П., которая привыкла к одиночеству и у которой от окружающего шума и духоты начала кружиться голова, хотя она стойко переносила все эти свадебные терзания.

За столом сидели до половины десятого вечера. Поезд, с которым молодые должны были уехать на Богородицкий хутор, отходил около двенадцати часов. Большинство гостей хотели проводить молодых на вокзал и затевали устроить на вокзале окончательные проводы с шампанским. Инициатива эта принадлежала М.М.К., который своим присутствием старался оживить настроение всего общества.

После обеда, немного отдохнув, молодые переоделись в дорожные костюмы. Иван Иванович у новый светло-серый костюм, а Л.П. в лёгкое шерстяное серое платье, отделанное белыми широкими кружевами.

В одиннадцать часов целый поезд экипажей тронулся на вокзал. Вперёд был послан посыльный, который должен был нанять во втором классе для молодых отдельное купе. На вокзал молодые ехали опять в архиерейской карете, но уже одни. Прохожие останавливались, думая, что в карете едет архиерей, так как карета была всем известна.

Для молодых и гостей в зале первого класса вокзала на одном из столов было приготовлено шампанское и дорогие шоколадные конфеты. Молодым и гостям были розданы бокалы с шампанским, затем пошли обычные поздравления и прощания с поцелуями и пожеланиями.

Для людей, привыкших к одиночеству и окружающей их тишине, весь этот свадебный шум должен был быть ужасной пыткой. Такую пытку испытывали и молодые, с нетерпением ожидая её конца.

После первого звонка они настойчиво стали продвигаться к вагону, видя в нём своё спасение. Ещё томительные полчаса бесконечных пожеланий и прощаний. Наконец, третий звонок и поезд тронулся.

Войдя в купе, молодые почувствовали себя отрезанными от того мира, в котором каждый из них жил обособленно. Необычайное чувство взаимности и дружбы охватило и х обоих. Новизна же положения, оставаясь с глазу на глаз, стесняла их в обращении друг с другом. Ведь ещё ни разу до настоящего момента, никто из них не обращался друг к другу на ты, не называл ни ласкательным, ни уменьшительным именем. Редкие встречи до свадьбы и крайне ограниченное время, проведённое вместе, не успели создать взаимной близости, освобождающей от излишней церемоний в подобном положении. Тут только Голубев почувствовал свою неуклюжесть и неопытность в присутствии интеллигентной и образованной женщины, хотя эта женщина и была уже его жена.

Потеряв из поля зрения последних провожающих, махающих платками и шляпами перед окном двигающегося вагона, Голубев обернулся к жене и сказал: «Ну, дорогая Люча, поздравляю тебя с окончанием тех мытарств, которые нам пришлось испытать за сегодняшний день». С этими словами он подошёл к жене, обнял и поцеловал её в первый раз с глазу на глаз, так как им до этого пришлось целоваться только под крики «Горько! Горько» на официальном свадебном обеде. Л.П. взяла его за руку, крепко пожала её и сказала: «Ну, Ваня, всё кончилось,теперь нам предстоит с тобой начать новую жизнь, пожелаем, чтобы она потекла счастливо для нас».

Поговорив ещё с четверть часа о пережитых впечатлениях дня, Голубев развязал дорожный сакк и, достав подушку, предложил Л.П. прилечь и отдохнуть, так как был уже первый час ночи, а поезд на станцию, на которой надо слезать, приходит в 4 часа 30 минут утром; сам же вышел из купе в коридор, где с необычайным для себя удовольствием закурил папиросу. Только тут он почувствовал, как напряжены у него нервы и как он переутомлён и физически нравственно.

Когда он вернулся в купе, Л.П. уже лежала на диване в кружевном чепчике и в дорожной ночной кофточке с накинутым на ноги пледом. Голубеву хотелось подойти, обнять и поцеловать её, но, сделав над собою усилие, он прилёг на другом диване купе и постарался заснуть. Стук в дверь купе разбудил их.

– Поезд подходит к станции Богородицк, приготовьте билеты, – это был голос кондуктора.

В купе уже проникал дневной свет. Солнце только всходило. Можно было ожидать ясный день. Голубев встал, встала и Л.П. Быстро были собраны вещи. Поезд остановился. Выйдя из вагона, сопутствуемые носильщиком с вещами, молодые прошли к ожидающим их лощадям. Увидав свою тройку, запряжённую в крытый рессорный тарантас, Голубев невольно рассмеялся, в то же время сконфузился.

Уезжая на свадьбу и заказывая кучеру подать к поезду лошадей, он не утерпел и по секрету ему сказал, что он едет жениться и приедет с женой, но чтобы он никому об этом не говорил, а вычистил получше лошадей и привёл в порядок тарантас. И теперь, выйдя из вокзала к подъезду, он увидел с шиком подъезжающую тройку, запряжённую в тарантас с поднятым верхом. Шерсть на лошадях блестела, так были хорошо они вычищены, копыта начернены сажей с салом и резко выделялись. Хвосты и гривы лошадей заплетены мелкими косичками и в них вплетены красные, синие и белые ленточки. На шее у коренника надеты ямщицкие бубенцы. Верх тарантаса и крылья густо намазаны также сажей, смешанной с салом. На козлах сидел кучер Василий в новой красной рубахе, в картузе, в котором спереди воткнуто цветистое петушиное перо и в лосевых грязных перчатках. Большого труда стоило уложить в тарантас вещи и посадить Л.П., чтобы не измазать всё сажей. Хоть и неудобно Голубеву было перед своей молодой женой за такое усердие кучера Василия, но пришлось с этим смириться и закончить процесс венчания поездкой на разукрашенной истинно русской тройке, сняв предварительно с коренника ошейник с бубенцами. В конечном итоге, изобретательность кучера Василия вызвала у молодых лишь веселое настроение, сам же Василий сиял от удовольствия, видя, что Голубев приехал не один, а с женой.

Кучер Василий – молодой парень, лет 23. Им Голубев очень дорожил, так как он отличался особой любовью к лошадям. Его можно было всегда в свободное от поездок время застать в конюшне, где он убирал стойла, приготавливал корм, чистил лошадей. Кнута не признавал и лошадей никогда не бил, а, наоборот, очень нежно их гладил и разговаривал с ними, как с животными, хорошо его понимающими.

Утро выдалось хорошее, ясное. Лошади весело бежали. Трудно пердать то чувство, какое испытывали молодые. Весна была в полном разгаре. Паботы на полях уже начались. Стаи грачей, перелетая с пашни на пашню неугомонно кричали. Не хотелось говорить, а хотелось дышать, дышать, дышать, чувствуя близость друг друга.

Только подъезжая к усадьбе, молодые обменялись несколькими фразами. Трока весело подъехала к дому управляющего.

У крыльца приехавших встретил молодой лет девятнадцати татарин Ахмет, официально занимающий должность дворника при доме управляющего, старый дворной пёс «Цыган» и ирландский сеттер Голубева «Пират». Ахмет был привезён Голубевым из Саранского уезда Пензенской губернии с артелью татар в 40 человек, набранных для летних работ на хуторе. Ахмет у себя на родине в течение года, или больше, был подмастерьем у повара во второразрядном ресторане. Нанимая его, Голубев имел в виду использовать его, если понадобится, в качестве работника, заменяющего домашнюю работницу.

Уезжая в г. Т. жениться, Голубев поручил кучеру Василию перед выездом на вокзал за ними сказать Ахмету, чтобы он приготовил к его приезду самовар и завтрак.

Войдя в дом, Голубев провёл свою жену в спальню и её будуар в антресолях. Ей очень понравились эти две небольшие уютные комнатки, из окон которых был прекрасный вид на ближние и дальние поля и на посадки лиственницы и берёзы, окаймляющие эти поля. Голубев, видя как Л.П. чувствует себя переутомлённой, посоветовал ей сейчас же лечь и заснуть, на что она с охотой и согласилась. Поцеловав её и пожелав хорошенько отдохнуть, он наскоро выпил молока, закусил и уехал в поле на посев овса.

Не прошло и полчаса по приезде молодых с вокзала, как уже все живущие и работающие на хуторе и его фермах, знали о женитьбе их управляющего и о приезде его жены. Объезжая верхом поля и работы, Голубеву казалось, что всё, что он видит кругом какое-то особенное, как будто всё пропитано весельем и радостью. Его несказанно волновало сознание того, что он теперь не одинок, что у него есть друг с которым он может делиться мыслями и которого, кажется, он уже успел полюбить. Временами ему казалось, что это сон. Ведь совсем ещё недавно его страшила мысль искать руки той, которая теперь его жена – здесь недалеко от него; может быть уже проснувшись, лежит и ждёт его приезда.

Несмотря, однако, на исключительный для него день, Голубев, как ни тяжело ему было, пробыл на работах до подъёма флага на обед. Дома его радостно встретила Л.П.. Она уже отдохнула, осмотрела своё новое хозяйство. Не привыкшая к роскоши и приёмам гостей, ей очень понравилась простота убранства комнат, а главное, окружающая её тишина, нарушаемая лишь беготнёй Ахмета, хлопочущего по приготовлению обеда и накрывающего в столовой стол. Сеттер Голубева «Пират» должно быть понял, что Л.П. является теперь и его хозяйкой, так всё время ласкался к ней и старался от неё не отходить.

Голубев, поцеловав жену, взял её за руки и они вновь пошли осматривать квартиру и советовались, не нужно ли что-нибудь изменить в расположении мебели по комнатам. Войдя в будуар жены, Голубев поставил к окну стул, сел на него и, посадив Л.П. себе на колени, стали смотреть вдаль. Лаская и обнимая жену, Голубев думал о том, какой он счастливый. Ему казалось, что нет счастливее его человека на свете. Ему даже стало страшно. Всего прошло потора года, как он окончил учебное заведение, а сейчас уже имеет женой ту, о которой ещё год тому назад не посмел бы подумать, как о женщине, у которой он сможет просить руки.

Ему ещё через месяц исполнится 24 года, а он уже занимает ответственную и самостоятельную должность, вполне обеспечивающую безбедное существование. Вероятно, долго просидели бы они, испытывая восторженное чувство от близости друг к другу, и смотрели безмолвно в окно, если бы не Ахмет, пришедший сказать, что стол к обеду накрыт и суп подан.

Так началась новая жизнь!

Ахмет оказался очень услужливый, разговорчивый и весёлый татарин. Чрезмерное старание его и угощение, веселило молодых. За обедом молодые выпили по рюмке наливки за здоровье друг друга, а в два часа дня Голубев уже вновь оставил жену, уехав верхом на работы до вечера.

Уезжая, Л.П. спросила его, по какой дороге он вернётся вечером домой. Он догадался, что она хочет встретить его. И действительно, подъезжая к хутору, он увидел Л.П., идущую посадками к нему навстречу. «Пират» сопровождал её. Подъехав, Голубев слез с лошади и, ведя её в поводу, пошёл рядом с Л.П., расспрашивая, как провела она без него время. Ему было досадно, что рабочий день ещё не кончен. Пока Ахмет накрывал стол для ужина, Голубев подошёл в контору делать наряд работ на следующий день.

В конторе Голубева встретили бухгалтер, староста и десятники. Все они поздравили его и пожелали счастья в семейной жизни. У всех на лицах была неподдельная радость. Голубев невольно подумал: «Неужели, женатый управляющий для них имеет больший вес, чем холостой?».

Вернувшись из конторы и поужинав, Голубев почувствовал себя очень тревожно. Ведь ему предстоит сейчас остаться на всю ночь с молодой женой с глазу на глаз. Ему было бы легче это сделать, если бы до этого он не знал женщин, продающих любовь. Встав из-за стола, он не знал, как ему поступить и что сказать жене, так как он к ней испытывал какое-то особое благовение. Но и тут она выручила его. Немного конфузясь, она сказала: «Ну, Ваня! Я сейчас пойду наверх, а ты, пожалуйста, не входи, пока я потушу огонь, нам нужно постепенно привыкнуть друг к другу». Голубев понял, что такому культурному человеку, как его жена, трудно будет сразу побороть свой девичий стыд, раздеваясь первый раз перед мужчиной. Через четверть часа Голубев вошёл в спальню, в которой хотя и была потушена свеча, всё же было достаточно светло от лунного света, проникающего в окна. Через пять минут он уже лежал на своей кровати, стоящей рядом с кроватью жены.

Уже со следующего дня жизнь супругов Голубевых вошла в нормальную колею. С пяти часов утра и до двенадцати дня и с двух часов до захода солнца Голубев был на сельхоз работах, или объезжал скотоводческие фермы. Л.П., если позволяла хорошая погода, располагалась где-нибудь в окрестностях хуторской усадьбы на складном стуле перед мольбертом и масляными красками, стараясь запечатлеть на полотне уголок ласкающего глаз пейзажа. По прибытии из губернского города её пианино, она стала уделять очень много времени музыке. Имея диплом Московской Консерватории, Л.П. прекрасно играла. Она играла исключительно классиков, не признавая совсем лёгкой эстрадной музыки. Во всей массе её нот нельзя было найти ни одного танца, ни одного эстрадного произведения. Зато, Бетховен, Шопен, Шуман, Бах, Лист были переплетены в толстые тома. Было также много избранных произведений Грига, Чайковского и других русских композиторов.

Летний день у Голубева кончался обыкновенно так: возвращаясь с работ, в большинстве случаев, Иван Иванович, встречал Л.П. где-нибудь недалеко от усадьбы. Нужно сказать, что, несмотря на то, что Иван Иванович и Л.П. обвенчались по сватовству, уже в первые же дни их совместной жизни они почувствовали взаимную привязанность, а к концу первого месяца их влечение друг к другу ничем не отличалось от чувства любви. Несомненно, причины этому были культурность его молодой жены.

Поужинав, Голубев обычно просил жену сыграть ему что-нибудь на пианино. Л.П. с большой охотой исполняла его просьбу. Расположившись в гостиной на старинном диване, Голубев старался внимательно вслушиваться в музыку, стремясь её понять. Л.П., зная, то Иван Иванович будет трудно усвоить классическую музыку, играла ему излюбленные её этюды Шопена, поясняла словами, что композитор хотел передать в звуках.

Голубев обычно очень внимательно слушал, но будучи переутомлён дневной работой, его внимание хватало всего на 40-50 минут, после чего он засыпал на диване. Л.П. на это не обижалась, так как она знала, как её Ваня устаёт за день. Она в этих случаях кончала играть, будила его, и они шли спать.

Несмотря на то, что молодые жили вместе, они с нетерпением ждали нерабочего дня, чтобы больше время провести с глазу на глаз и разнообразить его длительными прогулками верхом или пешком.

Им ужасно было обидно, что ближайшие два-три праздника придёмся использовать для визитов соседним управляющим Кобловским хутором, сахарным заводом, Таворковскими угольными копями и другими.

Особенно, это угнетало Л.П., которая предпочитала уединение обществу малоинтересных людей. Она не переносила сплетен и, вообще, пустых разговоров. У неё было мало надежды встретить здесь в глухой провинции таких людей, которые доставляли бы ей удовольствие общения с ними.

Первый визит был сделан на Кобловский хутор к семейному управляющему Златному. Хутор этот был расположен в 6 верстах по тракту, соединяющему город Богородицк с городом Епифанью. Погода была ясная, деревья уже покрылись густою листвой. Поля, расстилающиеся по обеим сторонам дороги, слепили глаза густой яркой зеленью яровых и озимых хлебов. Голубевы, сидя в рессорном экипаже, запряжённом тройкой сытых лошадей, прильнули друг к другу, любовались красотой природы. Сама поездка была настолько приятная, что Л.П. мирилась с необходимостью ехать с визитом. Златины встретили Голубевых очень радушно. Сам Златин агроном, окончивший Петровскую Академию, но, благодаря безвыездной жизни в деревне в течение уже восьми лет, приобрёл облик деревенского человека, что и заметно в его разговорах и суждениях. Жена его ничем не бросается в глаза. Это простая милая женщина, по-видимому хорошая хозяйка и мать троих детей. Настроение у Голубевых после совершённой приятной поездки было настолько хорошее, что и время, проведённое за чаем у Златиных, прошло незаметно и не натянуто, как это обычно бывает при первых знакомствах. Златины интересовались губернскими новостями, а сами рассказали несколько эпизодов из своей жизни на хуторе.

После чая гости прошли и осмотрели приусадебное хозяйство и большой паровой маслодельный завод, на который для переработки свозилось ежедневно молоко со всех хуторов графского имения. Мастером на заводе служил датчанин специально для этой цели выписанный из Дании. Как вода в водопроводе, так и молоко на заводе передавалось по трубам из одного пункта переработки в другой. На заводе особенно бросалась в глаза это чистота. Воздух был также очень свежий. Готовое сливочное масло отличалось приятным желтоватым цветом и нежным ореховым вкусом. Завод вырабатывал, так называемое «сладкое парижское масло», которое сбывалось в лучшие московские гастрономические магазины и продавалось всегда на 5-10 копеек дороже за фунт масла других фирм. Покупатели его знали под названием «масла Бобринских».

Осмотревши все процессы изготовления масла, гости и хозяева перешли в конюшню, где содержался конский племенной молодняк. Эта отрасль хозяйства ничем не отличалась от таковой же на других хуторах. Как на Кобловском хуторе, так и на других хуторах улучшение рабочей лошади ведётся чистокровной арденской породой. Примесь арденской крови к хорошей русской рабочей лошади даёт хорошие экземпляры полукровок, годных и для полевых работ и для возовой и легковой езды, значительно поднимая их производительность. На всех хуторах уже имеются экземпляры трёх четвертей арденской крови, по внешнему виду мало отличающиеся от своих отцов чистокровных арденов. Наличие улучшенной породы лошадей значительно облегчает обработку почвы тяжёлыми орудиями, а снятие урожая сложными машинами.

Из дома принесли большой кусок хлеба, густо посыпанный солью, разломав который дамы и дети Златиных давали хорошеньким жеребятам, доверчиво протягивающим к ним свои морды. Это занятие так понравилось Л.П., что пришлось принести для той же цели ещё кусок хлеба.

Вернувшись домой, гости простились с радушными хозяевами и отправились в обратный путь. Домой ехали очень быстро. Лошадям, очевидно, тоже надоело быть в гостях, и они торопились домой. От быстрого движения у кучера Василия рукава кумачовой рубахи надулись пузырём, а павлинья перья на кучерской шапочке, трепетали как осиновые листья во время бури.

– Знаешь, Ваня, – сказала Л.П. – мадам Златина, как видно очень славный человек, но я с ней не могла бы часто видеться. Все её интересы в домашнем хозяйстве и детях. А я, как раз, ни о том, ни о другом не имею ни малейшего понятия. Она говорит, а ты слушаешь её, ничего не понимаешь и молчишь. Такое положение самое тяжёлое для меня. Я была очень благодарна в душе Златину, когда он предложил пройдись по усадьбе. А вот в жеребят я просто влюбилась. Какие славные и доверчивые животные. Я, у нас, на хуторе буду каждый день ходить к ним.

Близость Л.П. и её особый мягкий и певучий голос волновали Голубева. Он обнял её за талию, притянул к себе и крепко поцеловал в щеку. Она взяла его руку, положила её к себе на колено и так они молча ехали до хутора, думая о том, как они счастливы и как всё весело кругом.

В следующее воскресенье они сделали визит к вновь приглашённому директору сахарного завода Троневскому и его супруге Ядвиге Петровне. Это была польская семья. Детей у них не было, хотя они уже лет 10 как были женаты. Встретили Голубевых они с присущим полякам радушием. Через пять минут между хозяевами и гостями завязался оживлённый разговор. Мадам Троневская любила музыку и сама немного пела. Имели хороший кабинетный ???083. Выписывали лучшие журналы с либеральным направлением. Интересовались политикой. Много говорили о музыке. Были неподдельно рады тому, что Л.П. хорошо играет на рояле, так как это им давало надежду часто слушать хорошую и серьёзную музыку. Ведь Богородицкий хутор был всего в двух верстах от графской усадьбы, где была квартира Троневских. Знакомство с Троневскими сулило Л.П. иметь интересных знакомых, хотя она и побаивалась, как бы не было частых её посещений, так как одиночество и общество мужа для неё было приятнее даже таких знакомых, как Троневские.

Исключительно радушное ???083-084 границы. Система угощения их сводилась к тому, что они не переставали предлагать гостям каждое кушанье, стоящее или поданное на стол, до тех пор, пока гость не возьмёт и не попробует его. Никакие уверения, что гость сыт и больше есть не может, не помогали пока всё, что ни стоит на столе, не будет испробовано. Когда бываешь у них, всегда вспоминаешь «Демьянову уху». Такая хлебосольность Троневских привела к тому, что Голубева буквально бросало в холод и в жар, когда он слышал от жены, что они приглашены на вечер к Троневским. В конце концов он не мог выдержать такого «насилия над личностью» и часто стал сказываться больным, на вечер не ехал, а Л.П. уговаривал съездить одну.

В числе постоянных знакомых, посещение которых не тяготило Л.П., был граф Пётр Алексеевич. Узнав, что Голубев женился, в первое же воскресенье о н приехал его поздравить и познакомиться с его женой. О графе Петре уже говорилось выше. Он был высокого роста, представительный блондин с рыжеватыми бородой и усами. Имея светские манеры, знал европейские языки и недурно играл на рояле.

Познакомившись в Л.П., они много говорили о музыке, а уезжая, он просил разрешение приезжать на хутор, чтобы помузицировать с Л.П. в четыре руки. Впоследствии, он несколько раз заезжал в будни и Л.П., слушал её игру и играли вместе в четыре руки.

Хозяйственные работы шли на хуторе своим порядком, С метеорологической точки зрения весна стояла исключительная. Почти каждый день до обеда шёл тёплый дождь, а затем прояснивало и грело солнце. Хлеба и свекла дружно взялись. Давно здесь не видели таких густых и высоких озимых хлебов. Урожай намечался обильный. Был период вывозки навоза и подъёма под зябь.

Но на хуторе было неблагополучно с рабочей силой. Привезённая из Пензенской губернии артель летних рабочих татар совершенно утратила дисциплину. Бросали работу задолго до захода солнца, ссылаясь на необходимость молиться богу. Часто можно было в поле на пахоте застать такую картину: в бороздах стоят лошади, запряжённые в плуги, а около, на расстеленных платках стоят на коленях татары, усердно прижимают себе ладони ко лбу и кланяются в землю. И это тогда, когда каждая минута дорога. После моленья они уже считали для себя грехом работать и уезжали с поля. Каждый день приходилось приглашать из города врача, так как всегда несколько человек из них не выходило на работу, объевшись моханью (кониной) и корчась от боли.

Приглядываясь к их поведению, чувствовалось, что они что-то затевают организованно. Ждать пришлось не долго. Однажды, приблизительно через пять недель по приезде их на их хутор, выезжая утром на работу верхом, Голубева встретила вся артель татар на плотине пруда, направляясь в контору. Голубев сразу понял, что что-то затевается. Остановивши лошадь перед двигающейся артелью татар, Голубев спросил их: «Куда вы идёте, вместо того чтобы работать?» Шедший впереди толпы старик татарин, с вывернутыми веками от хронической трахомы и по внешности, имеющей вызывающий вид, ответил: «Идём в контору за паспортами, по мамкам соскучились, домой пойдём».

– Как домой пойдёте, ведь Вы вперёд за всё лето жалованье забрали, Вы должны отработать его. За такой уход с работ по закону Вас в тюрьму посадят.

– Кому тюрьма, а нам везде хоромы, а вот паспорта прикажи выдать, а то сами возьмём.

Голубев был очень удивлён, увидав среди толпы татар и своего Ахмета.

– А ты, Ахмет, чего же уходишь, ведь ты говорил, что тебе здесь хорошо.

– Все идут и мне велели. Я тоже иду.

Большого труда Голубеву стоило удержать татар от осуществления их решения самим взять в конторе паспорта. После довольно длительных переговоров вся артель татар была направлена в город Богородицк к участковому земскому начальнику Полонскому, к которому одновременно поехал сам Голубев для передачи паспортов, уходящей артели и искового на них прошения.

Полонский слыл за либерального земского начальника, что в те времена было большой редкостью, а кроме того у него были какие-то счёты с графом Бобринским и он все дела хозяйства Бобринских с рабочими решал не в пользу графов. Приняв от Голубева прошение и паспорта, он официально заявил, что паспорта задерживать он не имеет права и тут же распорядился выдать их уже ожидающим на улице татарам, а о времени разбора искового к ним прошения он поставит Голубева в известность.

В результате оказалось, что татары всей артелью уже на следующий день работали на железной дороге, куда они и нанялись, по рассмотренному через 2 недели иска к ним были Голубеву выданы исполнительные листы. Как после выяснилось, все должники оказались несостоятельными. Конечно, от заключения их в «долговую яму» пришлось отказаться, так как для большинства из них это была бы не яма, а «хоромы», и к потерянным средствам в задатках, пришлось бы нести большие расходы на их содержание без какой-либо надежды на получение долга.

Привоз на хутор артели татар, это была затея главного управляющего имением Бобринской графа Владимира, в качестве воздействия на местных крестьян, обычно нанимающихся на летние работы. В этом году полетчики при найме их настаивали на увеличении обычного летнего заработка на 5 рублей, на прежнее же жалованье они не соглашались, а прибавить 5 рублей граф Владимир запретил, так как боялся, что и на других хуторах все рабочие потребуют прибавки.

[1] Фрак – это сюртук, у которого спереди нет фалд до половины пояса, а назад спускаются две клинообразные фалды, затупленные на конце.

[2] Шапокляк – это головной убор цилиндр, который складывается в плоский круг и носится подмышкой.

Уход с хутора татар не вызвал перебоя в работах, так как местные рабочие очень нуждались в заработках, а предъявив весной требование о прибавке не думали, что будут заменены татарами и останутся безработными. Оказалось, что они ожидали с нетерпением ухода татар и сами на это их подбивали. Уже к обеду, в день ухода татар, нужное количество местных полетчиков было нанято по прошлогодней цене, а после обеда они уже все были на работе. Голубев был крайне удивлён такой примирительной политикой со стороны полетчиков.

Работы настолько не терпели отлагательств, что потребуй они теперь прибавки, и им пришлось бы её дать. По-видимому, только крайняя нужда и отсутствие организованности заставило их отказаться от борьбы за прибавку.

Погода продолжала благоприятствовать произрастанию хлебов и трав. Пчёлы собирали хороший взяток и обильно роились. Организация площади под пасеку была закончена. Площадь пасеки расположена тремя равными уступами на западном склоне крутого заросшего крупными ивами и ольхой оврага. На террасах пасеки посажены яблони и под каждой из них стоял «Дадановский» или «Рутовский» улей. Голубев задался целью создать большое пасечное хозяйство и поставить его на коммерческую ногу. Имелось в виду, этой осенью мёд в продажу выпустить в оригинальной упаковке, чем и поднять его рыночную стоимость. Все магазины ульев были снабжены специальными секциями, по заполнении которых мёдом, они вынимались из ульев в виде стандартных фунтовых коробок. С обеих сторон такой четырехугольной секции накладывались стёкла, а бока обклеивались художественно выполненной этикеткой с указанием фирмы и адреса. Оригинал этикетки для типографии написан ???003 женою Голубева. Так оформленные секции имели очень красивый внешний вид и, как ожидалось, осенью были проданы лучшему гастрономическому магазину Соловьёва, имеющему шикарный магазин на Невском Проспекте в Петербурге. Интересно отметить, что оформление секций стёклами и этикеткой стоило пасеке 4 коп., а цена её поднялась с 25 коп. до 50 коп. Магазин же продавал каждую секцию (фунт) по 1 рублю, тогда когда обычный сотовый мёд, в розничной продаже стоил всего лишь 15 коп/фунт.

Объезжая поля, нельзя было не радоваться на густо стоящие хлеба. На некоторых полях рожь достигала 3 аршин, и под тяжестью крупных созревающих колосьев низко наклонилась в сторону господствующих ветров. Озимая пшеница от густоты и тяжести колосьев вся полегла настолько низко, что колосья её свисали почти до земли. Прекрасный урожай на соседних крестьянских полях невольно заставлял опасаться больших затруднений при вязке хлеба после скашивания его жатками. Одна сноповязалка, которая должна поступить на Богородицкий хутор от главной конторы, выписавшей им 4 штуки, по одной для каждого хуторского хозяйства, конечно и частично не разрешит вопроса о своевременной вязке всех хлебов. Хлеба на менее жирных почвах уже начали золотиться. Необходимо немедленно подготовиться к уборке. С такими мыслями Голубев возвращался на хутор.

Не позднее, как через неделю придётся уже приступить к жатве ржи. В конторе он узнал, что на адрес хутора прибыла сноповязалка, а также на адреса других хуторов прибыл такой же груз. Голубев был рад даже одной сноповязалке. Участвуя на последних сельскохозяйственных выставках на Бутырском хуторе в городе Москва в качестве помощника эксперта по сноповязалкам профессора Горячкина, он прекрасно освоил все системы сноповязалок, которые начали распространяться в России.

На следующий день прибывшая сноповязалка была доставлена на хутор и к вечеру была уже собрана самим Голубевым с помощью хуторского кузнеца. Сноповязалка системы «Маккормик», хотя и была на ходу более тяжёлая по сравнению с другими системами, тем не менее, она отличалась прочностью и надёжным вязальным аппаратом. Хлеба начали быстро зреть. Погода установилась тихая и жаркая. Уже недели три, как прекратились ежедневно выпадающие дожди. Необходимо максимально использовать хорошую погоду, чтобы жать, а сжатый хлеб свозить на гумно и успеть обмолотить для получения нового зерна для посева озимых.

В поле выехало семь жаток самосбросок и сноповязалка. Как и ожидалось, крестьяне также все торопились убрать редкий для них урожай хлебов. Пока не уберут свой хлеб, вязать графский хлеб не пойдут. Таким образом, создался риск порчи хлеба, сжатого, но не связанного, если погода изменится к худшему. С другой стороны, останавливать работу также нельзя, так как наличие их не успеет сжать вовремя весь хлеб. Посоветовавшись с Василием Семёновичем (староста), для вязки хлеба были мобилизованы все рабочие руки, которые так или иначе связаны работой или жизнью с хутором семьи годовых рабочих, все доярки в часы отдыха, а для подтаскивания снопов из-под сноповязалки к повозкам конюхи и скотники. Но всё же задача не была разрешена. Жатки работали быстрее, чем вязальщицы успевали вязать и стаскивать в крестцы уже сжатые хлеба.

Но тут хутору повезло. Вечером в конторе староста сообщил Голубеву, что на других хуторах сноповязалки не работают, что их не сумели собрать, хотя сами управляющие принимали в сборке участие. В конце концов, на сноповязалки махнули рукой, поставили их под навес и решили с ними больше не связываться. Оказалось, что фирма, которой были заказаны сноповязалки главной конторой, выслала их разных систем «Маккормик»: одну – «Адриан-Плат» одну, и «Осборн» две. Все эти системы были хорошо известны Голубеву. Управляющие же других хуторов, живя уже много лет безвыездно на хуторах, с новой техникой сельского хозяйства были слабо знакомы. Они уже слышали, что на Богородицком хуторе сноповязалка собрана, и пробная работа на поле дала хорошие результаты. Однако самолюбие не позволило им обратиться за помощью к Голубеву. Получив такую информацию, Голубеву сейчас же пришла мысль, нельзя ли все эти сноповязалки собрать себе на хутор и пустить в работу, тогда можно будет снять почти все жатки с поля, а большую часть хлеба убрать сноповязалками. Эта мысль была настолько соблазнительна, что он сейчас же подошёл к телефону (все хутора были связаны телефоном, который по просьбе графа Владимира был проведён Голубевым истекшей осенью) и связался с управляющим Златиным. Кривя душой, он сказал, до него дошли слухи, что присланная жатка на Кабловский хутор оказалась неисправная и её решили в работу не пускать, что, хотя он, Голубев, и не знаком с этой, но всё же мог бы попробовать её исправить и пустить у себя в работу. На эту просьбу Златин ответил: «Что же, Иван Иванович, я сам не здоров, лично приять участие в сборке машины не мог, а без меня сделать это не сумели, да говорят, что каких-то ещё частей не хватает. Пришлите за ней, если думаете её наладить». Голубев не ожидал, что ему так легко удастся получить сноповязалку у Златина. Окрылённый этой удачей, он сейчас же позвонил и другим управляющим, к которым обратился с аналогичной просьбой. Он буквально торжествовал. Все согласились отдать свои сноповязалки, только бы от них избавиться.

На следующий день к вечеру все три сноповязалки были привезены на хутор, а через день можно было видеть, на одном из полей хутора, дружно работающие все 4 машины. Чтобы поднять производительность машин, работающим на них, была установлена премия за каждую сжатую десятину хлеба. Все свободные лошади все рабочие хутора были использованы для быстрой подборки снопов от сноповязалок, перевозки их на гумно и складывания в скирды.

На второй день работы всех сноповязалок Голубев задержался вечером в поле. Возвращаясь домой через убранные клеверные поля верхом, он невольно обратил внимание на то, что из под копыт лошади поднимается густая пыль. Неужели нет росы, хотя солнце уже полчаса как скрылось за горизонтом. У него сейчас же мелькнула в голове организаторская мысль. Быстро спрыгнув с лошади, он начал водить рукой по траве, стараясь установить точно, есть роса или нет. Сомнений нет, трава сухая. Быстро вскакивает он в седло и с места в карьер несётся к рабочим, которые уже начали распрягать сноповязалки. Рабочих он просил продолжать ещё работу, а он пришлёт им смену и новых лошадей, которые будут работать всю ночь при факелах.

Прискакав на хутор, Голубев распорядился старосте немедленно дать новых лошадей и рабочих для сноповязалок и других верховых подростков, которые с факелами должны будут ездить со сноповязалками и освещать им поле. Решено было установить, что пока не будет росы, круглосуточную работу сноповязалок по 8 часов в смену. Пользуясь такой интенсивной работой сноповязалок и всё увеличивающимися трудностями, достать вязальщиц для жаток, количество последних было сокращено и жатки оставлены только для косьбы пшеницы, которая при громадном урожае вся полегла, и сноповязалками убрать её нельзя.

На соседних хуторах положение с уборкой хлеба принимало всё больше и больше катастрофический характер. Жатки подкашивали хлеб, и он весь оставался не связанный, так как вязальщицы не шли на работу, торопясь убирать свои поля. Управляющие волновались, но сделать ничего не могли. Самолюбие их было задето тем, что на Богородицком хуторе совсем модой управляющий, а у него уже много хлеба связано в скирды из под сноповязалок, и на днях даже хотят приступить к молотьбе.

Объезжая работы и подсчитывая, сколько десятин хлеба покошенных жатками осталось не связанными, он увидел старосту, который крупной рысью приближался к нему, держа в руках бумажку. Бумажка – это оказалось повестка от исправника, который просить прибыть к нему в управление к 10 часам по делам хутора.

Голубеву за всё время пребывания на хуторе ни разу не приходилось иметь дело с исправником, и повестка ему не понравилась. Было 9 часов утра, и Голубев прямо с поля отправился в город к исправнику. От места, где он был, до канцелярии исправника не было и 4 версты.

Войдя в канцелярию, Голубева провели прямо в кабинет исправника. Исправник – пожилой человек из военных полковников, сидел за столом и дымил папиросой. Это был грузный человек на вид довольно хорошо поживший, с лысиной, прикрытой начёсом с боку редких волос, с мешками под глазами, с мясистым носом и плохо выбритыми щеками.

– Присаживайтесь, Господин Голубев, очень приятно познакомиться. Вы, вероятно, догадываетесь, по какому поводу я Вас вызвал.

– Нет, для меня было большой неожиданностью Ваше приглашение, – сказал Голубев.

– До меня дошли слухи, что на полях управляемого Вами хутора производятся ночные работы с керосиновыми факелами. Вы сами должны понять, что этого я допустить не могу. Ведь стоит такая сушь, кругом всё как порох. Малейшая неосторожность факельщиков и может возникнуть пожар, который Вы, как сами понимаете, затушить будет трудно, а хлеба подходят вплотную к деревням, да что говорить, это ясно! Все соседи Ваши обеспокоены. Я вынужден предложить Вам прекратить ночные работы с огнём.

– Но, Вы, Господин Полковник, понимаете, что ночная работа вызвана отсутствием рабочей силы и угрозой оставить хлеб в поле неубранным.

В таком духе разговор исправника с Голубевым продолжался ещё некоторое время. В результате удалось добиться согласия исправника на продолжение ночных работ с факелами, но при обязательном условии, чтобы на поле, на котором будут проводиться работы, были постоянно пожарная машина и три сорокаведёрных бочки с водой и на колёсах. А сам Голубев должен всё время работы с огнём находиться безотлучно на поле при машинах.

Возвращаясь от исправника, Голубев уже догадывался, что вызов к исправнику был результатом жалобы Златина, которая, по всей вероятности, вызвана завистью. В то время, как Златина на полях Кобловского хутора не свезено ни одного снопа, на Богородицком хуторе почти уже вся озимая рожь заскирдована и готовятся приступить к молотьбе. Обиднее всего должно быть это то, что такой успех объясняется бесперебойной работой сноповязалок, которые Голубев собрал у них у старых управляющих.

Жара и безросые ночи простояли ещё целую неделю. Голубев каждую ночь верхом на лошади, и иногда и на дрожках, от зари до зари проводил в поле со сноповязалками, как обязался делать перед исправником. Все пожарные инструменты хутора и пожарными бочками были также всегда на поле. Сноповязалками были убраны все озимые и яровые хлеба, за исключением одного поля пшеницы в 30 десятин и около 100 десятин овса. 60 десятин овса и 30 десятин пшеницы удалось связать силами рабочих хутора.

Наконец погода резко ухудшилась. Засушливые солнечные дни сменились пасмурными, с ежедневно перепадающими дождями. С большим трудом удавалось подсушивать связанный хлеб и перевозить его на гумно. Тот же хлеб, который был скошен жатками и не был связан, дождями прибило к земле, и он прорастал корнями в землю. Уже через неделю, в которую шли дожди, не свезённые поля представляли собою печальную картину. Солома снопов почернела, а со стороны колосьев сноп давал кипу яркой густой зелени проросших зерен.

На Богородицком хуторе, несмотря на все усилия, которые принимались к уборке всех хлебов с поля, всё же 40 десятин овса на дальних полях осталось до заморозков не связанными. Полученное зерно от них могло быть использовано лишь для корма свиньям. На всех других хуторах весь хлеб остался не связанным на полях. А то, небольшое количество, которое удалось перевести розвязью, оказалось проросшим и для посева негодным. Такого неудачного года не запомнят старожилы местности. Хлеба уродились исключительные, и убрать их не удалось. Правда, такое несчастие коснулось только помещичьих хозяйств. Крестьянам же удалось свои хлеба убрать вовремя, так как они до конца уборки свои силы не отвлекали для заработков на помещичьих полях.

Дождливая погода простояла в течение месяца, захватив начало уборки свеклы. С 5-го же сентября установилась вновь ясная солнечная погода, позволившая успеть закончить копку, очистку и вывозку на завод свеклы, урожай которой в среднем дал 1109 пудов с десятины.

Катастрофическая уборка хлебов на хуторах всполошила Главную Контору. Срочно было созвано совещание управляющих хуторами под председательством главноуправляющего графа Владимира. На совещании установлено, что только Богородицкий хутор обеспечен своим зерном для посева озимых. Управляющему Голубеву было предложено форсировать обмолот хлебов и снабдить остальные хутора посевным материалом в потребном количестве посевных планов. Хотя Голубев внутренне и торжествовал, тем не менее, ему было очень тяжело видеть на совещании своих коллег, угнетённых действительностью. Ведь он также мог быть на их месте, если бы выписанные сноповязалки не были сконцентрированы у него на хуторе. Если не стоял бы длительный период безроссных ночей и, наконец, если бы ему по прежней своей деятельности не были знакомы разные системы сноповязалок и работа на них. Но это «если», главным управлением, расценивалось как предусмотрительность и исключительная энергия управляющего Богородицким хутором.

Несмотря, однако, на такой свой успех в глазах главного управления, Голубев покинул совещание сильно расстроенным, так как, прощаясь с коллегами управляющими, он чувствовал какой-то холодок в их отношениях к нему, как будто он был причиной катастрофической уборки хлеба и отсутствие у них собственного посевного материала.

Не хваля Голубева, можно смело отметить, что все работы на хуторе протекали очень гладко, если не считать инцидента с татарами. Голубеву прямо везло. Объезжая в первых числах сентября отдалённые границы хутора для того, чтобы быть в курсе о состоянии самых отдалённых полевых участков, он был буквально поражён, увидев на одном из клеверных полей, с которого было собрано и свезено клеверное сено, густой клеверный травостой отавы. Отава эта представляла сбою отцветший клевер с уже почерневшими головками, почти готовыми ля получения клеверных семян. Пустота головок свидетельствовала об обильном цветении клевера, а, следовательно, возможность получения хорошего урожая семян. Это поле клевера, по плану должно было после уборки с него сена отправлено скоту, в силу трудности прогона к нему скота и обилия более близких кормов, оставлено и забыто. Соскочив на землю, Голубев взял несколько наиболее спелых головок, перетёр их на ладони, и убедился в прекрасном качестве полноценных клеверных семян. Улыбка показалась на его лице: вот это будет номер, если удастся убрать этот клевер, – подумал он.

Годовые рабочие и сам староста, предчувствуя, что успешная реализация новоявленного семенного клевера, сулит им после годового отчёта некоторую денежную премию с прибылей, энергично принялись за уборку и успешно с ней справились, этому особенно способствовала хорошая погода. Но стоило дойти слухам об таком случае с семенным клевером на Богородицком хуторе до других управляющих хуторами, как отношение этих управляющих к Голубеву стало ещё более отрицательным.

Посев озимых хлебов закончился, свекла вся вывезена на завод. Паровая 12-ти сильная молотилка «Клейтона» ежедневно намолачивала до 1000 пудов зерна. Все идёт хорошо. Третью осень встречает Голубев на Богородицком хуторе. Но никогда себя он не чувствовал так хорошо, как эту осень.

Осеннее мрачное небо с низко двигающимися по нему разорванными клочьями облаков, оголяющиеся деревья и чирикание запоздалых перелётных птиц уж не навевают на него мрачных предчувствий длинной холодной зимы с тоской одиночества, как это было в прошлом 1899 году. Он теперь не один. Его дома встретит дорогой для него человек. И чем длинней теперь будут вечера, тем уютней будет окружающая его обстановка.

Но как ни счастливо сложилась жизнь у Голубевых после свадьбы, всё же есть «но», которое не могло не отравить те счастливые дни, которые он прожил вместе с женою. Прошёл медовый месяц после свадьбы, прошли ещё две недели и, казалось, нет силы, которая могла бы внести диссонанс в семейную жизнь Голубевых.

Но, увы! Это не так. Приехала на хутор долгожданная тёща Голубева, мать Л.П., Ольга Андреевна. Казалось бы, чего же лучше. Л.П. не будет ещё ???4-026. Все самые близкие здесь: и мать и муж. Приехала с О.А. и старушка Просковья, которая не только вынянчила Л.П., но и состарилась при ней. Души в ней не чаяла. От радости при встрече расплакалась. Ивана Ивановича она тоже полюбила. Старая хлопотунья настояла, чтобы ей позволили развести кур и уток; когда узнала, что управляющему полагается в месяц для этой цели по 8-10 пудов озадков (третий сорт зерна). И, действительно, к осени полный двор был птицы. Куры и утки считались не штуками, а десятками. Яиц тоже не нужно было покупать. Чтобы хоть немного уменьшить птицеводство Иван Иванович внушил старушке Просковье, что он очень любит куриное и утиное мясо. И о но стало появляться на столе каждую неделю.

Но вернёмся к приезду тёщи. Голубев встретил тёщу на крыльце, когда она приехала с вокзала, и Л.П., которая ездила встречать её и старушку Просковью. Голубев невольно подумал: «Ну, вот и хорошо, теперь его Люча не будет скучать, когда он долго задерживается на работе».

Ольга Андреевна любезно поздоровалась с Иван Ивановичем, поцеловала его в лоб, но как-то критически осмотрела его с головы до ног. Голубева это немного удивило, но об этом он сейчас же забыл, здоровояся и шутя с «Прасковеей Пятницей», как звал её Мих. Мих. К.

Одет был Голубев в обычный свой рабочий костюм. Серая кепка, вышитая рубашка, подпоясанная шёлковым поясом с кистями, и суконные брюки, заправленные в высокие хорошо вычищенные шавровые дорожные сапоги. Этот костюм он считал для себя очень удобным.

О.А. поселилась в специально для неё приготовленной комнате и была ей довольна. Жизнь потекла, казалось бы, своим чередом, но Иван Иванович не мог не заметить косые взгляды на него тёщи. Также не мог он не заметить и то, что Люча его, как будто чем-то озабочена, но к нему относится также любовно и внимательно, как и до приезда тёщи. Дни пошли за днями. Возвращаясь домой, Голубев также часто, как и раньше встречал свою Лючу, выходящую к нему навстречу в сопровождении «Пирата». Но никогда к нему навстречу не выходили мать и дочь вместе. На вопрос, обращённый к жене о том, а почему та не предложит пройти с собою О.А., она всегда отвечала уклончиво: «Сырости мать боится, ведь у неё ревматизм, но и она много гуляла и устала». Голубев чувствовал, что какая-то тень опустилась на его семейную жизнь с приездом тёщи. Но о причине её он никак не мог догадаться.

В одно из воскресных дней за утренним чаем, когда у стола собрались все: Иван Иванович, его жена, тёща, нельзя было не заметить, что О.А. как-то нервно настроена. С каким-то презрением она оглядывала Иван Ивановича, изредка бросала взгляды на свою дочь и быстро двигала губами, как будто жевала резину – это признак того, что она чем-то недовольна.

Желая нарушить молчание и выяснить причину плохого состояния О.А., Голубев, обратившись к ней, сказал: «У Вас утомлённый вид, Вы, должно быть плохо спали?»

– Да! Я всю ночь не спала и думала о том, как моя дочь решила выйти замуж за человека, который своим постоянным костюмом считает рубаху-косоворотку и смазные сапоги, которые обычно принято носить кучерами и дворникам, и тогда, когда она могла быть принята при болгарском дворе?

Голубев был так удивлён слышанным заявлением тёщи, что не сразу понял, шутка это, или действительные мысли её. Но когда он увидел, что его Люча смертельно побледнела, а в углах глаз блеснули слезинки, он понял, что тёща говорила тио, что думала.

– А я, мама, думаю, что не стоит заниматься нам дискуссией на эту тему, я рада, что Ваня носит тот костюм, который ему нравится, – сказала Л.П. и начала угощать чаем, желая переменить тему разговора.

Но это оказалось не так просто. Замечание дочери не образумило матери, а лишь подлили масла в огонь.

– я давно присматриваюсь и вижу, что Иван Иванович сделал большую ошибку. Ему нужно было брать в жёны не мою дочь, а деревенскую бабу, которая ходит в понёве и от которой пахнет козлом.

– Ну, мама, я просила тебя прекратить разговоры на эту тему и обо мне не заботиться. Я нахожу, что костюм у Вани самый подходящий для его работы и мне он нравится.

– Вот интересно было бы, если я свой рабочий костюм переменил на фрак, а вместо кепки взял шапокляк, – пошутил Голубев.

– И фрак и шапокляк это лишнее, а быть всегда в приличной тройке и в крахмальном воротничке – это долг каждого порядочного человека, взявшего себе жену из интеллигентной семьи, – сказала тёща.

– Довольно, я не хочу слушать эти разговоры, иначе я выйду из-за стола, – сказала Л.П.

Кончали пить чай все молча, также молча поднялись и разошлись по своим комнатам.

Такой инцидент произошёл в конце августа и после этого как будто кто ужалил тёщу: она при всяком удобном случае мелкими уколами старалась задеть Ивана Ивановича и намекнуть ему, что он не ровня его жене и её дочери.

По просьбе жены Голубев с большим терпением переносил все выходки тёщи и старался не замечать их. Но это ещё больше раздражало её. Однажды вечером, когда Л.П. обычно играла свои любимые Шопеновские этюды, а Голубев, успевший уже освоиться с классической музыкой и полюбить её, слушал, в зал сошла О.А. Стоило Л.П. остановиться играть, чтобы начать новую вещь, как О.А., не без ехидства, заметила: «Ты бы сыграла какой-нибудь танец или плясовую, это было бы более понятно Ивану Ивановичу». Но тут мера терпения перешла все границы. Голубев не выдержал и сказал: «Знаете ли, О.А., я заметил, что климат Богородицкого хутора у Вас разлил желчь, и я усиленно Вам рекомендовал бы его переменить на климат города Т., Вы мне скажите, когда понадобятся Вам лошади, и я отдам распоряжение». О.А. хотела что-то сказать в ответ, но Л.П. захлопнула пианино, потушила свечи и сказала: «Ваня, пойдём ко мне наверх. Мне хочется с тобой поговорить», и они вышли из гостиной, оставив О.А. одну.

– Вот то, Ваня, я вполне понимаю, как должно быть тяжело от незаслуженных упрёков мамы. Ведь ты великолепно понимаешь, что я ни в какой мере не разделяю её точку зрения. Мне, наоборот, очень обидно, что она вносит диссонанс в нашу жизнь. Я твёрдо решила с ней переговорить; и если она не захочет отказаться от своих нелепых замечаний, то, как мне не тяжело, а я посоветую ей, если не навсегда, то хоть на время уехать в Т. Я прошу тебя, предоставь мне одной переговорить с ней. Ведь ты хорошо знаешь, что моё отношение к тебе нисколько не изменилось от её вспышек болезненного самолюбия, – с такими словами обратилась Л.П. к мужу, обняв и поцеловав его.

Голубев чувствовал, как тяжело будет его Люче расстаться со своей матерью, но все же это будет лучше, чем неопределённость в недоговорённости между ми и женой.

Он сел на диван в её будуаре, посадил её себе на колени, притянул к себе, обнял и стал целовать в губы, щёки и глаза, думая о том, что нет в мире счастливее человека как он.

Вернувшись как-то к обеду, Голубев заметил, что в комнате, где жила тёща, кровать не накрыта, а на столе стоят только два прибора. Это было на третий день после разговора его с женой в её будуаре.

За обедом ни тот, ни другой не упомянули об О.А., но Голубев видел, что отъезд её сильно отразился на дочери, хотя она старается не показать вида. Голубев был тоже опечален печалью жены, но всё же он думал, что хорошо тёща сделала, что уехала. Жизнь его с женой не будет никем нарушаться. Голубев никак не мог понять того заблуждения, в котором пребывала О.А.К. Для него было несомненно, что она находилась, с одной стороны, под влиянием своего племянника Мих. Мих. , который считал, что, если Голубев не будет на свадьбе во фраке и с шапокляк, то этим будет как бы опозорена вся их семья К.; с другой стороны, она никак не могла отказаться от восторгающей её мысли, что дочь могла быть при Болгарском дворе, стоило лишь ей захотеть. Ради тщеславия она готова была жертвовать счастьем своей единственной дочери.

Полевые работы кончились. Хозяйственная жизнь хутора сосредоточилась главным образом в помещениях мастерских, кузне, амбарах, скотных дворах, конюшнях, омшанике и проч.

Выпал снег и кругом всё побелело. Вечера стали длинные и досугу стало больше. Голубев пристрастился к музыке, часами слушая игру своей Лючи. Будучи ещё в сельскохозяйственном училище он брал уроки музыки на скрипке. Два года учёбы позволили ему уже играть лёгкие пьески, хотя искусство играть на скрипке давалось ему нелегко. У него был слабо развит слух, о для хорошей игры на скрипке надо иметь тонкий слух.

Однажды на уроке музыки он спросил своего преподавателя: «А сколько лет надо учиться, чтобы уметь играть хорошо?»

– Раз, Вы, так ставите вопрос, то я должен быть с Вами откровенен: Вы, Иван Иванович никогда не будете играть хорошо на скрипке, так как у Вас очень слабый для этого слух. А скрипичная игра только тогда хороша, когда на ней играют очень хорошо, – ответил ему учитель.

Такой вывод так подействовал на Голубева, что что он не остался даже до конца урока, считая это бессмысленным, заплатил свой долг за уроки, простился и сказав учителю, что на этом уроке он прекращает ученье на скрипке, ушёл к себе домой и больше за скрипку не брался.

Теперь же, имея много свободного времени и, надеясь на то, что Люча поможет ему восстановить его игру на скрипке, а то и усовершенствоваться, он выписал из Т. от родителей свою скрипку и под аккомпанемент жены притупил к занятиям. Но, увы! Уже через неделю он убедился в искренности и правоте своего бывшего преподавателя. Для игры на скрипке недостаточно остроты того слуха, который имел он и, который позволял ему улавливать мотив любимых уже его Шопеновских вещей. Оказалось, воспринимать звуки – одно, создавать самому их – это другое. Скрипка была вновь оставлена и никогда больше в руках его она не появлялась.

Свободное время стало заполняться чтением выписываемых журналов и беседами по поводу прочитанных статей о политически событиях. В вопросах политики Голубев чувствовал себя полным профаном. Увлекаясь своей профессией агронома и поверхностно наблюдая за жизнью, он без анализа подходил к политическим событиям в стране, а воспринимал их так, как это подсказывала газета «Русское слово», которую он выписывал. Совместное с женой чтение политических отделов в журналах «Русское Богатство» и «Русская Мысль» развивало у него либеральное направление мысли, когда речь шла о политических событиях и нуждах страны. Такому направлению особенно способствовала его Люча, которая, по-видимому, давно восприняла для себя это направление, так как все её суждения, даже во всех жизненных повседневных вопросах, характеризовались либерализмом.

Установившаяся довольно однообразная тихая и спокойная жизнь молодожёнов изредка нарушалась посещением их супругами Троневских или Алексеевых, которые, скучая по хорошей музыке, приезжали послушать игру Л.П., а мадам Троневская и попеть под её аккомпанемент. В лунные тихие ночи Голубевы любили вдвоём, без кучера, в маленьких ездовых санках проехать по хорошей дороге, прижавшись друг к другу.

Приближалось Рождество. Голубеву было обидно за Лючу, ей это Рождество придётся провести без своей матери. Он был готов поступиться своим личным самолюбием и предложил Люче пригласить её мать на Рождество к ним. Но она сказала: «Нет, Ваня, это Рождество мы проведём одни, а там будет видно. Я думаю, после праздников мы вместе соберёмся на денёк в Т. и я с ней повидаюсь».

За неделю до Рождества граф Владимир из главной усадьбы позвонил к Голубеву по телефону.

– Иван Иванович, я Вас побеспокоил вот по какому делу: на праздники к нам приедет моя сестра с мужем Князем Львовым и ещё один мой приятель. Мне хотелось бы для них устроить охоту загоном по зайчишкам на второй день праздников. Я слышал, что Вы охотник и вот я прошу взять на себя все хлопоты по этой забаве. Я ещё пригласил учителя физики из сельскохозяйственного училища, да и брат Павел тоже собирается принять участие. Если у Вас есть кого пригласить, то приглашайте. Охоту придётся организовать в посадках и лесах Кабловского хутора с тем расчётом, чтобы последние загоны часам к 2 дня были вблизи самого хутора. На Кабловском хуторе у Златина мы устроим общий завтрак, для чего с утра пошлём туда повара, лакея и всё необходимое. Так я на Вас надеюсь. В каком пункте нам встретиться мы ещё договоримся.

– Вот это уже совсем неожиданно, – сказал Голубев, вернувшись из конторы и рассказав Люче разговор с графом Владимиром,– Знаешь, что Люча, я думаю надо воспользоваться этим случаем, чтобы пригласить к нам на первые дни праздников и на охоту наших родственников. Если я съезжу в г. Т. отворотом от поезда до поезда, что займёт меньше суток времени, то мне удастся лично многих из мужчин уговорить приехать. Эта прогулка для них доставит им большое удовольствие, да и мы проведём в своём родственном кругу первые два дня праздника. А, угостить у нас есть чем. Копчёные окорока есть. Мне полагается ещё одна откормленная свинья. Я велю её убить, и городская колбасная наделает нам колбас, сосисок и всякой другой снеди. Птица и яйца тоже свои. Молока, масла вдволь. Пироги обеспечены. Остаётся купить разных закусок, печенья и побольше вина и водки. Мне хотелось бы пригласить только мужчин, чтобы не было сдерживающего начала для весёлого времяпрепровождения.

Люча вполне одобрила затею Вани, хотя немного пожалела, что их покой будет нарушен.

Голубев позвал старосту Василия Семёновича, и они составили план организации облавы. Наметили число загонщиков, число повозок для переброски загонщиков и охотников и места первых загонов. В тот же день с дневным поездом Голубев выехал в г. Т. к родителям. В восемь часов вечера он уже был Т.. Оказалось, не так просто было уговорить всех, кого он наметил. Жены не хотели в сочельник отпустить своих мужей, чтобы не остаться на праздники в одиночестве. Однако, при потощи брата Николая, Голубеву удалось уговорить приехать на хутор в сочельник отца, мужа сестры, штабс-капитана Степана Петровича М. и сына Мих. Мих. К. студента, тоже Михаила Михайловича и брата Николая.

Все приглашённые были охотники. Таким образом, загон стрелками был обеспечен. Утром на следующий день Голубев был уже на хуторе, захватив с собой из Т. целую корзину с вином и фруктами.

Приглашённые приехали с вечерним поездом в сочельник. Голубевы вместе ездили встречать их на станцию на двух санях. Кроме отца Голубева все приезжие были люди молодые. В тихую и спокойную жизнь молодых хозяев с приездом гостей ворвались веселье и смех.

Сочельник был проведён за празднично накрытым столом с обильными ???4043свиными яствами и разнообразными винами и настойками. Веселью особенно способствовал брат Голубева Николай и Степан Петрович. Первый мог рассказать бесконечное количество пикантных приключений, якобы происшедших с ним, а второй был умопомрачительный анекдотист, причём он так сам смеялся, прижимая платочек к глазам, что неизбежно всех окружающие заражал смехом.

За столом молодёжь просидела до 5 часов утра. Только отец Голубева Иван Васильевич И Л.П. ушли спать в третьем часу.

Для приезжих в кабинете была устроена на полу, на сене общая кровать.

Следующий день прошёл также весело. Осматривали хуторскую усадьбу, заводскую конюшню маток и молодняка, много говорили о предстоящей графской охоте, в которой предстояло принять самим участие.

К вечеру граф Владимир сообщил по телефону, что к месту первого загона охотники и гости подъедут к девяти часам утра. Он также сообщил, что кроме охотников поедут ещё три дамы и просил, чтобы загоны стараться устраивать так, чтобы дамы, оставаясь в санях, могли наблюдать за охотой. Со своей стороны, Голубев осведомил графа о приезде к нему из Т. четверых охотников, родственников, в том числе, и его отца.

Граф Владимир знал отца Голубева и сказал, что для него доставит удовольствие повидаться с Иваном Васильевичем в такой необычной обстановке. Обычно они встречались в Земском Собрании и на заседаниях.

Голубев уже с вечера начал волноваться. Ведь ему впервые приходиться лично организовывать облаву: справится ли он с этой задачей? Уже в 6 часов утра в день охоты, он поднял всех приезжих на ноги и усадил за стол завтракать. Для молодёжи были поданы троечные сани с кучером Василием, сам же Голубев со своим отцом поехал без кучера в маленьких двуместных санях. Впереди, на трёх парных рабочих санях, ехали загонщики, предводительствуемые старостой Василием Семёновичем.

Место первой остановки было в 8 верстах от Богородицкого хутора и на две версты дальше Кобловского хутора. Дорога шла по тракту на г. Епифань. Подъезжая к Кобловскому хутору, их поезда нагнали двое графских саней, которые, не обгоняя, поехали сзади.

Охоту начали в искусственных насаждениях. В таком лесу было легко расставлять стрелков и загонщиков. Чтобы графским гостям можно было наблюдать охоту, стрелков Голубев расставлял по опушке леча, а загон вёлся изнутри посадок к опушке. Конечно, такое расположение загонов не сулило успеха. Но Голубеву пришлось считаться с желанием графа.

Гостей Голубева очень смущало ружьё, с которым приехал на загон учитель физики, приглашённый графом. На найдя для себя подходящего ружья, он приехал с двухстволкой, у которой конец правого ствола оторван, а края развернулись наружу. В довершение всего этот гость был какой-то странный. Всё время молчал, держался в стороне от остальных, и видно было, что он сильно близорукий, хотя и был в очках. Никто не хотел становиться рядом с ним в загоне. Голубев , узнав, что он на облавной охоте впервые, объяснил ему самые элементарные правила облавной охоты: во время гона не курить, стараться не шевелиться, не стрелять вдоль цепи стрелков и очень просил не стрелять из ствола с оторванным концом, так как видел, что он заложил патроны в оба ствола.

Загоны делать в насаждениях, что по рядам между деревьев видно на несколько сот шагов, оказалось совсем плохо. При наличии в каждом загоне нескольких зайцев, только случайные из них выходили на стрелков, а большинство на глазах охотников прорывались в бока от цепи.

В первом загоне на гостей графа Владимира вышли два зайца. Одного из них, пропустивши за цепь стрелков, очень красиво уложил князь Львов, причём заяц упал недалеко от саней с дамами. Другой заяц прошёл мимо графа Павла, который промазал но нему из двух стволов. Граф Владимир оставался в санях с дамами и участие в цепи стрелков не принимал.

Было сделано несколько загонов и убито несколько зайцев. Но всё же охота не прошла без инцидента. В одном из загонов Голубев, став в цепи с одной стороны физика, с другой поставил брата Николая. Заяц шёл по лесу в направлении между физиком и братом Николаем, ближе к первому. Физик взял его на прицел и вёл за ним ружьё по мере того, как он приближался к цепи. И в тот момент, когда заяц сравнялся с цепью, раздался выстрел. Заяц проскочил цепь и пошёл полем, брат же Голубева Николай, как-то неловко подскочил на месте, затем вскинул ружьё, взяв на прицел физика и закричал: «Берегись! Я стреляю!» Физик, увидав направленное на него ружьё, замахал руками и закричал: «Что Вы делаете? Что Вы делаете?» Оказывается, физик выстрелив по зайцу, попал несколькими дробинами по валенкам брата, а тот, желая его напугать, вскинул ружьё и закричал. Физик стрелял из разорванного ствола, благодаря этому, брат отделался легко. Могло быть хуже. Голубев весь инцидент постарался обратить в шутку. В одном из загонов подняли лисицу, но она ушла вбок от цепи охотников. Последний загон был сделан у Кобловского хутора.

Закончив охоту, все стрелки были приглашены графом Владимиром

????4050

Роль хозяйки за завтраком приняла на себя княгиня Юлия – жена князя Львова и сестра графа Владимира. Из Златиных на завтраке присутствовал только он сам. Жена его сказалась больной.

Наблюдая со стороны, бросалась в глаза раздвоенность общества. Семья графов и их знакомые составляли отдельную группу, а знакомые Голубева также, хотя и весело были настроены, держались отдельно. Интересы той и другой группы были настолько различны, что такая разрозненность была вполне естественна. Ни прекрасная закуска, ни вино, от которого не отказался физик, не вывели его из философского созерцания окружающего. Он и здесь старался держаться с стороне и ни с кем не разговаривать.

Брат Николай и Степан Петрович много шутили в своей компании над его ружьём и выстрелом из разорванного ствола. Скучнее всего было отцу Голубева, так как он представлял исключение из всех присутствующих. Он один не пил не только крепких напитков, но даже виноградного вина.

К сумеркам всё общество было уже в приподнятом весёлом настроении, но усталость взяла своё. Шесть часов, проведённых на воздухе, создавали в организме истому и клонили ко сну. На вопрос князя Львова: «Не пора ли нам и по домам?», – раздались голоса: «Пора, пора». Граф Владимир перед тем, как обществу покинуть Кобловский хутор, предложил традиционный тост за заставил всех выпить по бокалу шампанского.

Графы и князья на тройках породистых лошадей с оставленным весельем и смехом тронулись от крыльца. За ними вслед поскакала и тройка с гостями Голубева.

Сам же Голубев с отцом своим, не торопясь поехал лёгкой рысью сзади. Голубеву давно не удавалось остаться с глазу на глаз с отцом. Воспользовавшись таким случаем, они обменялись мнением по ряду интересующих их вопросам. Отец Голубева славился как большой хозяйственный и неутомимый работник. Земским Собранием он был единогласно избран Председателем Земской Управы и в дальнейшем на эту должность избирался в течение 11 трёхлетий. Будучи либералом и открыто проповедующий и проводивший эти идеи в жизнь, на двенадцатом трёхлетии должен был под давлением министерства внутренних дел уступить своё место в Земстве человеку более консервативных воззрений.

Успехи сопутствующие деятельности сына, он не считав результатом счастья или случайности, как это считал сам Голубев, а приписывал это личной энергии его, любви к делу, знаниям и предусмотрительности.

Вернувшись на хутор, Голубев застал всю компанию его костей на перебой рассказывающей его Люче о пережитых событиях дня. В центре рассказов был физик(химик), которого брат Николай изображал в лицах. Весь вечер поддерживалось шумное веселье. Несколько раз садились играть в карты. Чтобы быть в унисон с обществом Люча сыграла несколько наиболее шумных произведений композитора Листа. Делались даже попытки петь хором. Но от этой идеи затем пришлось немедленно отказаться, так как у всего наличного общества не нашлось даже одного человека, имеющего одновременно и голос и слух.

На следующий день с дневным поездом всё общество отбыло в Т., где их ждала головомойка за то, что они на первые дни праздника бросили свои семьи.

– Ну, Люча, давно тебе не доставалось так. Я думаю, ты и опомниться не можешь. И не раз, вероятно, думала: «Ну, Ваня, уж удружил, голова кругом ходит».

– Что я утомилась от шума – это верно, но я была очень рада смотреть, как веселятся люди. Ведь веселиться надо уметь, а я вот никогда этого не умела. Как-то, даже досадно, что чувствуешь себя какой-то ледяшкой, от которой кругом все замёрзнуть могут. Я очень завидую твоему брату Коле. Ведь он минуты не посидит покойно, минуты не помолчит. Всех занимает, всех веселит. Если он и жену найдёт себе под пару, у них в доме будет «дым коромыслом».

Голубев подошёл к жене, обнял её и поцеловал. Долго они ещё ходили обнявшись по комнатам, обмениваясь впечатлениями от пережитых дней. Спать пошли раньше обыкновенного.

Встречать Новый Год Голубевы были приглашены к Траневским, а на вечер первого января 1901 года на казённую ферму к Алексеевым.

Встреча Нового Года у Траневских была обставлена очень парадно. Приглашённые были и с хуторов и из города. Как хозяева не старались оживить общество, чувствовалось общая напряжённость. Объясняется это случайным подбором гостей, из которых большинство приглашено по деловым, а не семейным связям.

Вечер у Алексеевых прошёл более оживлённо. Тут веселье, если можно так выразиться «семейственное». Большая ёлка с массой презентов. Приглашённые все свои семейные люди из преподавателей состава сельскохозяйственного училища. Первая часть вчера уделялась ёлке и детям, а вторая часть – взрослым.

Перед поездкой к Алексеевым Иван Назарович звонил Л.П. по телефону и просил захватить с собой ноты. Среди гостей были большие любители музыки. Л.П. пришлось сыграть для них несколько вещей. Ужин прошёл весело и не натянуто. Пели хором не забытые студенческие песни. Домой Голубевы попали только к трём часам.

К себе Голубевы пригласили на вечер 6-го января. Приглашены были только четыре четы: Алексеевы, Траневские, Златины и директора сельскохозяйственного училища с женой Злобины.

Общество небольшое, но вечер прошёл довольно оживлённо. Особенно этому способствовал Иван Назарович Алексеев, который обычно бывает жизнерадостным и улыбка редко сходит с его лица. Много музицировали: Д.М. играла, Траневская пела, а Алексеева декламировала.

После праздников в ближайшее воскресенье Голубевы на два дня поехали в Т.. Последнее время Голубева стала мучить затяжная мигрень. Иногда больше суток держала боль его в постели. Никакие лекарства не помогали. Л.П. хотела сама сходить и ним к доктору. Она очень заботилась об его здоровье.

Вообще, надо сказать, что заботы Л.П. о муже далеко перешли границы привязанности. Но тут надо отметить проявление ею особой твёрдости в своём характере, когда дело идёт о невыполнении Голубевым данных жене обещаний.

Однажды, он дал жене обещания не курить больше 25 папирос в сутки, против 40-50 штук, которые он выкуривал раньше. Весь табак и гильзы Голубев предложил жене взять под свой контроль с тем, чтобы она ежедневно набивала ему по 25 папирос, так как сам он набивать не любил, да и во время полевых работ не имел для этого времени. Л.П. это обязательство взяла на себя охотно.

Однако, Голубев, привыкнувший курить папиросу за папиросой, установленную норму кончал выкуривать вскоре же после обеда. Находясь же постоянно верхом на полевых работах, понуждаемый жаждой покурить и пользуясь близостью полей хутора от города Богородицка, ездил туда и покупал себе готовых папирос, которые и выкуривал вне дома, уничтожая коробку, могущую его разоблачить. Такая контрабанда тянулась довольно долго, а Люча его в это время радовалась, что Ваня стал меньше курить.

Но! Опять это противное «но»! Однажды, он вместо одной коробки в 25 папирос, купил две по 10 штук. Одну из них по забывчивости оставил в кармане пиджака. Люча, набив очередные 25 папирос, хотела взять из кармана пустой портсигар, что обычно и делала, с тем, чтобы положить папиросы, вынула вместо портсигара коробку из-под папирос «Дюшес», в которой оставались ещё 2 папиросы. Не говоря ни слова, приготовленные 25 папирос, выбросила в ведро умывальника, а табак и гильзы вернула мужу и сказала, что не набьёт больше ему ни одной папиросы. Своё решение она твёрдо выполняла всю свою жизнь с мужем. Даже, когда заведомо знала, что он не успеет набить себе папиросы, решительно отказывалась помочь ему в этом, и он вынужден был уезжать на заседание или по делам без папирос. Она очень болезненно реагировала на этот первый обман её мужем.

Приехав в Т. Л.П. вместе с мужем пошла к знакомому врачу. Врач принял их одновременно. Осмотрев и подробно выслушав Голубева, он без стеснения в присутствии Л.П. сказал: «Я Вам пропишу лекарство от головной боли, но у Вас болезнь молодой жены, нужно сдерживающее начало».

Голубев никак не ожидал такого диагноза, да ещё в присутствии жены, хотя он и сам не раз думал также, Так как медовый месяц стал у него затяжным сезоном. Голубев после диагноза врача, покраснел и почувствовал, что у него начинается мигрень. Л.П. сделала вид, что не поняла намёков доктора, просила выслушать её, а мужа на это время выйти в приёмную.

Возвращаясь домой, Л.П. взяла своего Ваню под ругу и сказала: «Я рада Ваня, что мы вместе были у доктора. Я давно тебе говорила, что ты злоупотребляешь своими правами молодожёна. Теперь мы установим строгий режим, и я буду на этом настаивать». Голубев невольно подумал: «Ну, если Люча твёрдо решит ради его здоровья превратить его в монаха, то она стойко это выдержит, да и выдерживать это не будет большого труда при её темпераменте».

Обратившись к ней, он сказал: «Знаешь Люча, очень плохо, что мы вместе ходили к доктору. Я диагнозу доктора не верю, а ты, Люча, веришь, и новый режим надо будет устанавливать, учитывая и мою и твою веру в диагноз».

Вернувшись на хутор, Голубев стал регулярно принимать лекарства от мигрени, а в остальном: буднями днями ему пришлось поступиться, оставив за собою права только на праздники и дни особых событий. Нужно отдать полную справедливость Голубеву, что несмотря на испытываемые им лишения, он стойко их переносил, не позволяя себе нарушить режим так, как это он сделав с установленной нормой куренья.

Наступили беспокойные дни составления бухгалтерского годового отчёта, объяснительной записки к нему.

В течение двух недель Голубев большую часть дня проводил в конторе с бухгалтером, делая приятные для себя открытия в итоговых цифрах по отдельным отраслям хозяйства. Исключительный урожай и хорошо убранной озимой пшеницы, своевременно проданной на паровые мельницы Ефремова, дал превышение сметных поступлений, и внеплановый семенной клевер в несколько раз покрыли убыток от оставшихся в поле 40 десятин овса. В результате хутор не только покрыл годовую ренту, но дал несколько тысяч рублей прибыли.

Заслушание годовых отчётов предприятий и хуторов было назначено 1-ое февраля в главной усадьбе у графа Владимира.

Доклады заслушивались при мёртвой тишине. Все представители хуторов, за исключением приехавших с Богородицкого хутора, предпочли бы не сидеть за общим столом, накрытом зелёным сукном. Центральная контора давно не помнит года, когда хутора не покрыли бы годовую ренту с их земель. В текущем же году только Богородицкий управляющий дал годовой баланс, покрывающий ренту, и ещё несколько тысяч рублей сверх ренты. Хуже всего было то, что Голубев чувствовал себя каким-то виновным перед присутствующими коллегами, которые, как ни странно, изредка бросали на него недоброжелательные взгляды.

Традиционный обед у графа Владимира после отчётного заседания прошёл очень натянуто и отрицательно. И всему этому были неудачные метеорологические условия для уборки урожая и недостаточная механизация хозяйства. Фактически, никого нельзя было винить в том, что урожай остался в поле. Но факт остаётся фактом. Хутора дали убыток, владельцам имения предстоит экономить в личной жизни, и этого уже довольно, чтобы такой неуспех приписывать плохой работе управляющих.

Казалось бы, Голубеву, как герою дня, надо было чувствовать полное самоудовлетворение результатами заседания, а на самом деле он вернулся на хутор с головною болью.

Жизнь на хуторе шла довольно однообразно. В свободные часы Голубев с удовольствием слушал игру своей Лючи, которая при всяком удобном случае объясняла ему те мысли, которые композитор вкладывал в музыку. В конце концов у Голубева был уже ряд любимых им произведений Шопена, Бетховена, Грига и Листа.

В праздники супруги ходили на лыжах или катались на санках, запряжённых их любимой лошадью «Гнедко». В лунные ночи Голубев изредка ходил на засидки к клеверным стогам, которые посещались русаками. Чтобы быть менее заметным, сверх тёплой одежды надевался специальный белый халат с капюшоном.

Однажды, ложась спать, он подошёл к окну. На улице было необыкновенно светло. Луна стояла высоко. Ни одного облачка. Перед глазами на несколько километров простиралось поле, покрытое белой пеленой глубокого снега. С правой стороны поле окаймлялось искусственными насаждениями чередующихся берёз и лиственниц. Налево вдалеке виднелся лес. И вот, от этого леса, по направлению к посадкам шёл овраг, занесённый снегом, а по ту и другую сторону его двигались разрозненно тёмные небольшие тени, разглядеть которые простым глазом было трудно.

Голубев позвал жену, взяли бинокль и начали рассматривать. Оказалось, что двигающиеся тени были лисы, мышкующие на поле. Их видно было 4 штуки. Голубев вспомнил рассказ Алексеева о том, что его предшественник по управлению имением за два или три года отравил стрихнином столько лисиц, что из шкурок их сшил жене родонду и себе полушубок.

Он брал стрихнин, завёртывал его небольшими порциями в папиросную бумагу так, чтобы выходив шарик. Этот шарик последовательно несколько раз погружал в застывающее, но ещё тёплое топлёное масло. На шарике откладывалось несколько слоёв масла, которые и застывали. Таких шариков он заготавливал много. Затем стрелял галок, обжаривал их прямо в ????4064 в печке и рубил на небольшие куски. Затем, взявши хороший пучок хворостин от старой метлы, шарики со стрихнином и куски голчатины, ехал на дровнях без отводов целиною по полям кругом посадок и леса, где замечены лисы. Приблизительно, через 200-300 аршин, не сходя с саней, он клал в снег шарик с ядом и ставил вершках в четырёх от него прутик, а дальше по дороге бросал кусочки голчатины. Прутики ставились для того, чтобы, не съеденные лисами шарики можно было собрать. Лиса, попавши на след, обычно бежала и собирала куски голчатины, а по пути и шарики с ядом. Проглотив, или даже раскусив шарик, она тут же падала. На утро этим же следом отравленные лисы собирались.

Повторив этот рассказ своей жене, Голубев решил на следующий же день утром съездить в город к ветеринару и взять у него рецепт на стрихнин. Сначала он хотел попробовать подкрасться к ним с ружьём. Взял ружьё, даже вышел, но, пройдя с полкилометра, вернулся обратно, так как увидел, что подойти на выстрел незамеченным не удастся. Лучше не пугать, а завтра к вечеру положить отраву.

Достав на следующий день стрихнин, он застрелил несколько галок и, разобрав у каждой на груди перья, сделал ножом глубокий разрез. В разрез вставлял кусочек сантиметра два макароны, начинённые стрихнином. Отверстие макароны с двух сторон закупоривалось белым хлебом. Кожица на груди натягивалась на разрез, а перья разглаживались. Вся операция проделывалась в перчатках из предосторожности попадания стрихнина в царапины рук и не передачи запаха рук человека галке.

Отрава раскладывалась так: идя на лыжах шагах в двадцати вдоль канавы, заросшей кустарником и отделяющей посадки от поля, начинённая стрихнином галка с силой отбрасывалась в сторону с расчётом, чтобы она повисла на сучках густого кустарника, на канаве или упали бы под него. Этим имелось ввиду придать естественность её местонахождения. Так, вечером этого дня, было разбросано десять галок близь того района, где накануне были замечены лисы.

На следующий день утром, когда стало уже совсем светло, из окна спальни были совсем отчётливо видны на снегу около оврага две неподвижные чёрные точки. Взяв ружьё и погон для носки зайцев, Голубев, с плохо скрываемым волнением, пошёл быстро на лыжах подобрать трофеи. Точки оказались лисами. Лежали они всего лишь в 2-9 шагах от галок, которые были почти целые. При тщательном осмотре их можно было заметить, что грудки у них были только надкусаны, а кусочки макарон слегка раздроблены и из них немного высыпался стрихнин, большая же часть яла оставалась не тронутой. Около лежащих лисиц был принят небольшой круг снега, а изо рта сочилась сукровица. Общее впечатление – это стремительность действия яда. Достаточно нескольких ничтожных кристаллам яда попасть на язык, чтобы животное тут же погибло. Из двух подобных лисиц одна оказалась крупным самцом с очень красивой серебристо-жёлтой спиной.

Рассматривая следы, ещё можно было видеть, что не все лисы с доверием отнеслись к замаскированной отраве. К двум другим галкам были видны отчётливые лисьи следы, но не дойдя до них шагов 2-х, лисы по-своему же следу отошли назад. Очевидно, острота их чутья не позволило им обмануться. Если бы они были опалены, как это делал предшественник Алексеева, тогда запах человеческих рук был бы заглушен запахом палёного пера.

Взяв ещё и двух попорченных галок, Голубев пошёл домой, оставив остальных галок лежать на их прежних местах. То чувство, которое испытывал Голубев, возвращаясь впервые с такими трофеями, трудно описать, но его испытывают обычно все начинающие охотники после исключительно удачной для них охоты. Голубев уже начал мечтать о том, что он из лисьих шкурок своей охоты сошьёт себе поддёвку на лисьем меху.

Похвастав добычей перед женой, Голубев собственноручно снял шкурки, а лисьи тушки сжёг в печке. Как после выяснилось, сняв неправильно шкурки, он их обесценил. Шкурки надо снимать, как говорят чулком, а не разрезать по брюшку, как он сделал. В лисьей шкурке самая дорогая часть – брюшко. На другой день Голубев взял ещё одну отравленную лису, а за другой, которая унесла галку, шёл около километра по снегу, но не нашёл её, так как поднявшаяся позёмка замела совершенно следы. Летом во время косьбы клевера труп этой лисицы, разложившийся и высохший, попал под косу сенокосилки. Начавшаяся метель заставила Голубева собрать оставшихся галок из боязни их потерять, да и не травить зря лисиц, так как всё равно их после не найти. Длительные метели, а затем ежедневные степные позёмки заставили отказаться от дальнейших попыток продолжать травить лис. Таким образом, вместо лисьего меха на поддёвку было отдано выделать три лисьих шкурки, которые после многих лет лежания были проданы за ненадобностью.

Приближалась весна 1901 года. Голубев с прежней энергией начал подготавливать хутор к весенним работам. На Чекрыжной ферме хутора было поставлено на откорм 40 свиней. Откорм был проведён на научных основах.

Свиньи были разбиты на группы по живому весу. Для каждой группы составлены нормы кормовых раздач по «Кольнеру». Откорм был разбит на первый, второй и третий периоды. Голубева интересовал вопрос: соответствует ли оценка питательности немецких кормов Кольнером нашим кормам тех же наименований. Длительность каждого периода откорма определялся тремя неделями.

Но уже через шесть недель на хутор к управляющему приехал взволнованный заведующий свинарником. Он сообщил управляющему: «С откармливаемыми свиньями что-то сделалось. Они перестали ставать и есть, хрипят так, что вот-вот задохнутся. Приезжайте, пожалуйста, посмотрите». Прибыв на Чекрыжную ферму, Голубев сразу понял, что свиньи не только откормились, но даже перекормлены, хотя оставалось им откармливаться ещё неделю. Ожирение их настолько велико, что было опасно, что некоторые из них могут и совсем задохнуться. Такой результат опыта научного откорма по немецкой оценке кормов с несомненностью доказал, что русские концентраты одного и того же наименования с немецкими, более питательны последних. При новом применении «Кольнеровских» норм необходимо ввести существенные поправки на указанные им качества кормов.

Итак, свиней надо срочно реализовать. Срочно были извещены колбасники города, обычные покупатели свиней на хуторах. В губернский город предложение сделать было нельзя из-за риска запоздать с реализацией.

К вечеру все свиньи были проданы местным прасолам по существующей на рынке цене. Несомненно, можно было продать их несколько дороже на губернский рынок, но это было связано с риском гибели одной или двух свиней, что аннулировало бы всю выгоду от этого. К реализации этих свиней придётся в дальнейшем ещё раз вернуться, поэтому и пришлось на ней более подробно остановиться.

В марте Голубев чаще обыкновенного посещал Жданскую ферму, на которой содержался айрширский молочный скот, выращивался молодняк его и находилась овчарня романовских овец. Ввиду явной убыточности романовского овцеводства главной конторой имения было выписано из Англии два барана производителя «Хоствольдской» мясошерстной породы. Эти бараны были переданы на Жданскую ферму для метизации романовских овец. Заведующий овчарней неоднократно жаловался Голубеву на то, что он ни разу не замечал, чтобы выписанные бараны крыли романовских маток. Такое положение заставляло беспокоиться управлению хутора, как бы овцы не остались яловыми к весне. Прошло уже больше месяца, как заморские бараны необычайной по сравнению с романовскими матками величины, достигающие 2.5 – 3 пудов убойного веса, находились в стаде романовских овец.

Однажды, чабан, проходя мимо овчарни, заглянул в неё через щель у двери и был изумлён виденным. Оба «хоствальда» усиленно ухаживали за матками и крыли их. Но стоило чабану войти в овчарню, как они немедленно принимали спокойный вид, и никаких признаков ухаживания не проявляли. В дальнейшем, как ни странно, но совершенно точно было установлено, что заморские бараны ухаживали и крыли овец только тогда, когда в овчарне не было человека.

Большинство овец оказалось суячно. В марте началось ягнение. И вот тут-то и выяснилось, какое имеет значение такая разница в весе между производителями на благоприятный исход ягнения.

Романовские овцы, сохранив свою плодовитость (два – три ягнёнка за окот), дали метисов почти вдвое больше своего обычного веса во время окота.

Ягнение происходило необычайно трудно, больше половины суячных маток не могли разъягниться совсем. При помощи маткам разъягниться, в отдельных случаях отрывалась голова у ягнёнка, а туловище не проходило в таз и матку приходилось дорезывать. Приглашённый ветеринар не мог оказать помощи. Зато, полученные метисы, по внешнему виду ничем не отличались от отцов и не имели никаких признаков матери. Через три месяца они были уже больше матерей. Таким образом, этот пример метизации с очевидностью подтвердил, какое имеет влияние величина культурного производителя на величину приплода у мелкой породы малокультурного животного, в данном случае английского «Хоствальда» и романовской овцы. О необычайном окоте было доведено до сведения главноуправляющего имением графу Владимиру, который при посещении овчарни и сам пытался помочь одной матке разъягниться. В результате оторвана голова у ягнёнка, а матка прирезана.

Впоследствии, хоствальдские метисы дали прекрасные экземпляры мясошёрстных овец. В дальнейшем, было намечено метизацию продолжать, для чего, во избежание родственности были выписаны из Англии ещё два производителя.

С каждым днём солнце всё больше и больше топило снег. Мелкие ручьи собирались в крупные потоки, которые прорывали заснеженные овраги и неслись дальше, разливаясь в низких местах. На глубокой пахоте, подготовленной для свекловичных полей, гребни пластов оголились. Снег лежал лишь в бороздах, красиво разлиновывая, как бы тушью обширные полевые просторы. Обочины дорог почернели. Уплотнённый снег лишь сохранился над навозом на дороге, поднимаясь на ней неширокой грядой. Залежавшиеся сугробы и уплотнённые толщи снега на полях в низинах у посадок, разминались копытами лошадей, специально посланных для этого верховых рабочих. Это ускоряла его таяние. Ремонт инвентаря, подготовка лошадей и посевного материала были закончены.

Воздух, насыщенный озоном, опьянял. Чувствовалось какое-то торжество во всём окружающем в самом. Гуляя вдвоём с любимым тебе человеком, невольно тянуло прижаться к нему как можно плотнее, слиться с ним воедино. Голубев вспоминал первую весну, проведённую здесь на хуторе. Как разнится она по ощущениям от той, которая наступила сейчас. Как хороша жизнь! Для всех ли она так хороша, как для него?! Конечно, нет. Но не время сейчас над этим раздумывать. Не раз, в долгие зимние вечера, Голубев вместе со своей Лючей, читая «Политическое обозрение» в журналах «Русское Богатство» и «Русская Мысль», подолгу обменивались мнениями на эту тему, не находя ясных ответов на то: «А что и как надо сделать, чтобы жизнь для всех была хороша?»

Поля оголились, дороги подсохли. На полях и придорожных деревьях уже слышен гомон грачей. Обновлённые плуги и бороны, запряжённые сытыми лошадьми, уже бороздили поля вдоль и поперёк.

Каждый день вечером в конторе на наряде Голубев присчитывал к ранее засеянным несколько десятков новых десятин.

В большом хозяйстве, как ни старайся, но всегда будет какое-нибудь «но!», которое выбивает тебя из колеи и заставляет переживать несколько неприятных минут, а может быть и часов. Отдав накануне распоряжение выгнать молочный скот на подножный корм, Голубев после обеда, поехал посмотреть, как выполняется его распоряжение. Как было велико было его удивление, когда подъезжая к полю, на котором паслось стадо коров, он увидел, что, по крайней мере, половина коров лежит на земле, как бы разбросанные по всему полю. Он сразу почувствовал что-то недоброе. Подходя поочерёдно к коровам и, стараясь их поднять, он увидел, что коровы не поднимаются, так как у них у всех парализованы задние ноги.

Из разговоров с пастухами он установил, что уже через два часа как стадо было выгнано, но на пастбище, коровы начали сначала припадать на задние ноги, а затем ложились, и поднять их было уже нельзя. Приказав здоровых коров немедленно вернуть в стойла, Голубев поехал на ферму.

Здесь он установил, что коровам до последнего дня скармливали закисший свекловичный жом, который уже сильно пах спиртом. Зная, что в прежние годы свекловичный жом кончался за долго до выгона скота на пастбище, Голубеву пришла в голову мысль: «Не та ли причина болезни коров, что они до самого выгона получали жом?» Каждая корова ежедневно съедала по 2 пуда жома. В этом количестве она много поглощала спирта и могла привыкнуть к нему, как алкоголик. Внезапный перерыв и перевод коров на зелёный корм, несомненно, мог дать такую реакцию в организме, которая и парализовала задние ноги.

Голубев знал, что огласка случившегося с коровами может быть связана с неприятностями для него. От приглашения ветеринарного врача отказался, а сам принял следующее решение: в поле было вывезено хорошее клеверное сено и дано по хорошей порции каждой корове. Затем, также каждой корове было дано по пуду жома. Коровы были оставлены ночевать в поле. На следующий день кроме сена утром и вечером вновь дано по 15 фунтов жома.

Уже к вечеру первого дня некоторые коровы сами поднялись, а другие делали попытки подняться. На следующий день дача жома была ещё уменьшена, а на третий день уже удалось всех коров поставить вновь в стойло и, постепенно уменьшая дачу жома отучать их организм от алкоголя.

Только через десять дней удалось вновь выгнать коров в поле и то на короткое время. На третий день коровы были уже целый день на пастбище. Голубев был очень доволен, что всё сошло благополучно, а, главное, доволен тем, что он доискался сам причины паралича зада у коров.

Жене своей Голубев рассказал о случившемся тогда, когда опасность миновала. Хотя она никогда не вмешивалась в его управленческие дела, но её, несомненно, взволновала бы его неудача. Чем больше проходило время со дня свадьбы Голубевых, тем крепче становились узы, связывающие их в совместной жизни. Не только Голубев полюбил свою Лючу, но и она не менее полюбила своего Ваню.

Заканчивался посев свеклы, а с этим заканчивался и весь посевной период. Хорошие вышли из под снега озимые, хороши были и всходы яровых. Всё сулило хороший урожай. Какова-то будет уборка?

Удивительно приятное какое-то особенно щекочущее испытываешь ощущение, объезжая поля, покрытые сочной и густой зеленью. Ведь для получения её заботы начаты были зимой и чувствуешь, что всё это не напрасно. Так хорошо и легко дышишь в поле. Труд на земле – это лучший труд. Результаты твоей работы и твоих забот выявляются скоро. Живёшь всё время полной творческой жизнью, сливаясь с природой тебя окружающей. Как хорошо, что я вовремя переменил профессию военную на сельскохозяйственную. А как удивились родители, когда меня пришлось взять из кадетского корпуса. С такими мыслями Голубев, подъезжая к хутору, заметил жену, идущую к нему навстречу.

– Ну, дорогая, – сказал Голубев, соскочив с коня, – объехал, осмотрел: всё обстоит пока больше, чем благополучно. У меня такое настроение, что я не могу не поцеловать тебя в моё любимое местечко: вот здесь, за ушком.

– Я рада за тебя. Мне тоже очень хорошо. Я получила то, чего хотела. Пойдём потише, Ваня. Тебя так мало видишь каждый день.

Придя домой, Голубев получил уведомление Главной Конторы о том, что управляющий Александрийским хутором оставил службу по личному желанию, и что управление означенным хутором принимает на себя Главноуправляющий граф Владимир, который и переезжает на этом хутор для постоянного места жительства.

Голубев не придал этому особого значения Он подумал: вероятно, молодая графиня, его Маша, настояла на этом, так как, живя с ним в усадьбе, она не показывалась никому из посторонних, а родственники Владимира её чуждались. Ведь она крестьянка, а они графы и графини.

Но оказалось, что это объясняется не так просто. Переезд на Александрийский хутор четы ????4083 был началом его реорганизаторской деятельности в области управленческой.

Как после легко было установить, что скромница его «графеня» Маша, под влиянием своих родственников – «крепких мужичков» села Никитского, решила всех управляющих хуторами заменить своими людьми. Она доказывала графу бесполезность иметь учёных управляющих и платить им большое жалование. Что на место учёных управляющих можно поставить знающих хорошо дело грамотных крестьян (конечно, она подразумевала своих многочисленных родственников), и хозяйства будут вестись не хуже, но управление будет обходиться много дешевле. Восприятие графом Владимиром такой теории, особенно, способствовал истекший год, когда хутора дали убыток, а урожай остался в поле.

Вскоре Голубев узнал, что управляющие Кобловским хутором Златин и Ивлевским Скрябин тоже ушли от Бобринских. Оказывается, что граф Владимир, под влиянием своей Маши, направил на эти хутора по одному её родственнику (матёрые кулаки) с письмом от себя.

В письме граф каждого из направленных рекомендует как больших практиков в деле сельского хозяйства и предлагает управляющим зачислить их в штат на должность старост, т.е. ближайших их помощников. И это было сделано тогда, когда на обоих хуторах были старосты, служившие по многу лет и которыми управляющие были вполне довольны. А кроме этого, такое навязывание своих протеже, явилось прецедентом, управлению хуторами ранее не знакомым. И Златин и Скрябин сочли действие графа Владимира для себя оскорбительными, так как оно было не что иное, как недоверие к ним. Несомненно, что назначение этих крепких мужичков имело целью установление слежки за деятельностью управляющих. После отъезда с хуторов семей Златиных и Скрябиных присланные крепкие мужички были назначены управляющими этих хуторов, т.е. сделано то, что и хотела сделать «графеня» Маша.

Голубев, оставшись один управляющим с сельскохозяйственным цензом среди коллег – крепких мужичков, сразу почувствовал какое-то одиночество. Для него не было сомнений, что путём всякого рода интриг и его заставят уйти. Это необходимо для того, чтобы развязать руки родственной коалиции крепких мужичков обкрадывать графа.

Голубев был в нерешительности. Уйти ему тоже, не дожидаясь подобного же сюрприза от графа, или подождать. Обсудив этот вопрос с женой, Голубев решил продолжать работать и не обращать внимание на всякого рода сплетни. С новыми управляющими знакомство решил не поддерживать. Он знал, что его как управляющего ничем нельзя упрекнуть.

В скором времени, протеже от графа был прислан и к нему, но не на должность старосты, а десятника на свободную на хуторе вакансию. Голубев чувствовал, что с ним не хотят поступить также, как со Златиным и другими, но для него было несомненно, что за ним тоже устанавливается слежка.

В дальнейшем, оно так и оказалось. Центр всех интриг сосредотачивался у «крепкого мужичка» – управляющего Кобловским хутором. Каждое воскресенье новоявленный десятник просил у Голубева лошадь и ездил на Кобловский хутор. Как после Голубев узнал, туда же приезжал и «крепкий мужичок» с Ивлевского хутора. Все они были родственниками «графене» Маши.

Хлеб на хуторе колосился. Шла обработка посевов свёклы. Местами появилась личинка метляка, которая начала уничтожать посевы. Личинка появилась на свекловичных полях всех хуторов. Этот бич поднял на ноги всё управление. Каждый день большие площади посевов свеклы вчера ещё крепкие и зелёные чернели, и вместо них оставалась голая земля. Мириады бабочек полевицы носились над полями и откладывали яйца, создавая новые очаги заразы. В местах, где гусеницы переползали с съеденного ими участка на новый, они ползли друг через друга, создавая сплошной движущийся слой, местами достигая толщины до вершка. В канавах же слой их увеличивался до 4 вершков и больше.

Кругом свекловичных полей были разожжены костры, чтобы дымом отгонять мотылька полевицы. Заражённые места окапывались канавками, в которых наливалась нефть. Но скоро выяснилось, что эта мера негодна. Поверх нефти скоро образовывался сплошной слой из гусениц полевицы, по которому свободно ползли новые и новые их количества. По дорогам, отделяющим одно поле от другого, были пущены катки, которые ездили взад и вперёд, уничтожая массу гусениц. Но и эта мера не задерживала переползания масс их. Каток же переставал вращаться, а тащился по слякоти от раздавленных масс червей.

По распоряжению Главноуправляющего графа Владимира по окружающим сёлам были собраны у крестьян на время до 3000 уток. Граф полагал, что прожорливость уток поможет борьбе с полевицей. Но эта мера оказалась самая неудачная и дорогостоящая. Для уток в самом срочном порядке были сделаны загоны из досок на полях, загоны пришлось обеспечить корытами и людьми для ухода за утками. Организовать подвоз воды в бочках на большое расстояние. В конечном итоге утки, распределённые с большими трудностями по бороздам свеклы, на расстоянии одного аршина так набивали себе зоб гусеницами, что тут же садились в своей борозде и ждали, пока они переварятся. На это уходили часы, а лавина гусениц ползла по бороздам и, если утка сидела на их дороге, переползали через неё, она же не обращала уже на них никакого внимания, испытывая блаженство от наполненного зоба. Собирая уток перед каждым вечером в загоны, они заскакивали в несъеденные ещё участки и уничтожали свёклу, ломая её. Три дня бесполезной возни с утками обошлись экономии очень дорого.

Так как утки всех селений перемешались, то и не представилась возможным их развести по хозяевам их, а пришлось владельцам приходить за ними за 10-15-20 вёрст на хутор. Пришедшие за утками первые, ссылаясь на разные приметы их уток только им конечно известные, выбирали из общей массы самых лучших. Так была разобрана половина уток. Владельцы второй половины, не найдя своих уток среди оставшихся плохих, не хотели их брать, требуя уплату деньгами. Путём длительных и неприятных разговоров с приплатой и без приплат утки были розданы, а за пропавших совсем, которых оказалось больше сотни, была заплачена их стоимость. Так закончилась эпопея с утками.

После исчезновения гусеницы полевицы выяснилось, что из 200 десятин занятых свекловицей на хуторе, 70 десятин совсем уничтожены, а 15 повреждены частично. На других хуторах вред, причинённый гусеницей свёкле, был аналогичный. Новое управление в лице крепких мужичков в борьбе с полевицей чудес не показало.

Вскоре после борьбы с полевицей Голубев поехал на Александрийский хутор с докладом к графу Владимиру. Он давно собирался посмотреть графиню Машу из села Никитского. Много говорили про неё, когда она ещё была в Никитской школе. Особенно отмечались её успехи в науках. Преподаватели, в основном почти, восхищались её памятью и смекалкой.

Александрийский хутор от Богородицкого был в 17 верстах. Дорога шла исключительно посреди пахотных и засеянных полей. Лес начинался за хутором. Дом, в котором жила молодая чета был однотипичен с домом управляющего на Богородицком хуторе.

Голубев был встречен графом очень приветливо. День стоял жаркий, на небе не было ни облачка. Граф провёл Голубева на террасу, которая выходила в обширный и тенистый сад. Перед террасой было несколько клумб с цветами. Площадь между клумбами была посыпана песком. На террасе стоял складной обеденный стол. За него и сели Голубев и граф.

– Маша! Прикажи, чтобы нам подали самовар, да напои нас чаем, – сказал громко граф в расчёте, чтобы его было слышно в комнатах дома.

Пока велась беседа на разные хозяйственные темы, на стол была постлана скатерть, поставлено три прибора, варенье, печенье и принесён самовар. Граф вновь попросил жену напоить их чаем. На террасу вышла стройная женщина, роста немного выше среднего. Светлая блондинка. Волосы спереди гладко причёсаны, а небольшие косы сзади собраны в узел. Хорошо развитые бюст и бёдра. Довольно правильные черты лица и серые глаза. Грубые руки и отсутствие грации в движениях подчёркивали происхождение графини. Ошибиться было нельзя. Одета она была в простую белую блузку и чёрную юбку. Здороваясь, Голубев приложился к графской ручке, которую ему подали довольно неловка. Поздоровавшись, графиня разлила для всех чай. Угощая Голубева вареньем, к великому его изумлению, она наложила варенье ему прямо на то блюдечка, ка котором стоял стакан.

– Маша! Маша! Что ты делаешь, ты задумалась, ведь вот блюдечки для варенья. Налей, пожалуйста, Ивану Ивановичу другой стакан, – сказал граф, покраснев до ушей.

Пили чай и продолжали беседовать, но спокойная беседа была вновь нарушена. Через забор в сад проник петух с двумя курами и, не замеченные сразу, стали разрывать клумбы с цветами.

– Кыш! Кыш! Окаянные, – с таким возгласом графиня сорвалась со своего стула, соскочила с террасы и начала гоняться за курами, кидая в них комьями земли.

– Ну, Маша, опять ты сама гоняешься за курами. Разве некому выгнать кур кроме тебя?

Но Маша не послушала мужа, схватила хворостину и выгнала кур из сада. Лет через десяток, когда Голубев, будучи проездом в Петербурге, услышал, что графиня Бобринская бывает на балах во дворце, а салон её славится изысканностью и посещается власть имущими, он невольно вспомнил графиню Машу, угощающую его вареньем и бегающую с хворостиной за курами в саду.

Три года работы специалистов светского государства над Машей в Париже превзошли все ожидания. Говорили даже, что она свободно владела языками: французским, немецким и английским.

Разрешив ряд хозяйственных вопросов, Голубев простился в графом и графиней и поехал к себе домой. В разговорах с графом ни разу не были помянуты вновь приглашённые управляющие на Кобловский и Ивлевский хутор. Вообще, вопрос о реформе управления в разговоре тщательно обходился.

Хотя это посещение графа Владимира несколько и успокоило Голубева, тем не менее, он понимал, что так дальше долго оставаться не может. Он получает жалованье в два раза больше новоявленных. Он, как человек интеллигентный, не будет якшаться с ними за штофом водки, и плести паутину их интриг. Он чувствовал, что он бельмо на глазу.

Прошло не больше месяца, как предположения его о том, что против него будет вестись компания, вполне оправдались. Однажды, управляющие в воскресенье, сидя у себя в кабинете, Голубев услышал в канцелярии телефонный звонок. Телефон на хуторе был проходной. Подойдя к телефону, он заметил по рычажку, что разговор идёт между Кобловским и Александринским хутором. Он машинально взял трубку и неожиданно для себя услышал свою фамилию. Говорили граф и управляющий Кобловским хутором. Последний слащавым голосом доносчика говорил графу, что оно узнал, что Голубев имеет своих постоянных покупателей свиней, которых и продаёт им по дешёвке. Что, если свиней реализовать в губернском городе, можно за них выручить вдвое больше. Что на последней партии проданных свиней недополучено, по крайней мере по 10 рублей на свинью и т.д. Граф внимательно слушал эту кляузу. Хотя он и не высказывал своего мнения, но уже тот факт, то он не оборвал рассказчика, показывал недоверие графа к Голубеву. Когда же Голубев услыхал, что граф разрешил рассказчику приехать к нему сейчас на хутор, он принял для себя бесповоротное решение.

Отдав распоряжение запрячь в пролётку пару лошадей, он пошёл к жене и сказал ей: «Ну, Люча, кончилась наша жизнь здесь, я еду к графу, отказываться от должности. Уже завтра я не буду отдавать распоряжение по хутору».

Он рассказал жене о том, что он слышал по телефону и как на это реагировал граф.

– Что же Ваня, ты прав! Служить хозяину, который тебе не доверяет нельзя. Я тебя не отговариваю, только я очень тебя прошу, быть в разговоре с графом хладнокровным.

Поцеловав жену, Голубев поторопился выехать, чтобы приехать на Александрийский хутор раньше управляющего Кобловским хутором, которому к графу ехать на 6 вёрст дальше.

Задетое самолюбие Голубева внушало ему одну лишь мысль: уйти. В нём всё кипело. Все силы свои, всю любовь он отдавал хозяйству. Не спал ночами, часто разрешая хозяйственные планы. И вот тебе, благодарность. Как прав был Алексеев, переходя на казённую службу, хотя и менее оплачиваемую. Он говорил, уходя с хутора: «Здесь меня в любой момент могут графу выбросить из прихоти одной, а на казённой службе я только по своей вине могу лишиться места, а виною должно быть преступление, которое я никогда не сделаю».

Подъезжая к Александрийскому хутору, Голубев постарался взять себя в руки. Здороваясь с графом, нельзя было не заметить и изумление, и смущение его. Пройдя к графу в кабинет, Голубев, не садясь, обратился к графу со следующим заявление: «Граф, я должен сознаться в том, что я совсем случайно подслушал Ваш разговор с новым управляющим Кобловского хутора, которого Вы ждёте сюда. То, что Вы хладнокровно выслушивали сплетни на меня, не оборвали его, а наоборот, разрешили приехать ему и вот, я заключаю, что управляющий Богородицким хутором не пользуется Вашим доверием, и Вы имеете уже кандидата на место его. Я проехал просить Вас отдать распоряжение о приёме от меня хутора. Завтра с 12 часов я уже не буду давать распоряжение по хутору и считать себя управляющим».

– Во-первых, садитесь, Иван Иванович, и поверьте мне, что как я относился к Вам с полным доверием раньше, так я и отношусь теперь. Несмотря на Вашу молодость, я считал и считаю Вас самым энергичным и самым деятельным нашим управляющим. Слушая управляющего Кобловским хутором, я не думал Вас этим оскорбить, а просто дожидал, когда он кончит говорить, – сказал граф.

– Граф, – говорит Голубев, – моё решенье остаётся твёрдым. Я Вас благодарю за то, что Вы предоставили возможность мне поработать в Вашем хозяйстве и многому поучиться, но дальше оставаться я не могу, я великолепно сознаю, что я являюсь бельмом на глазу у управляющих из села Никитского, поэтому прошу Вас сказать, кому я должен сдать дела хутором.

– Я еще раз прошу Вас, Иван Иванович, взять свой отказ обратно. Я очень ценю Вас как управляющего.

Никакие просьбы графа не поколебали решения Голубева.

Голубев простился и пошёл садиться в экипаж. Граф проводил его до экипажа и сказал, что завтра он сам приедет на Богородицкий хутор. Когда кучер тронул лошадей, чтобы ехать домой, на дрожках к крыльцу подъехал управляющий Кобловского хутора. Как ни жалко Голубеву было расставаться с обсиженным местом, с которым связано столько воспоминаний и переживаний, тем не менее, его самолюбие было так глубоко уязвлено, что он приехав домой и передав жене разговор свой с графом, начал сейчас же складывать все свои вещи.

Обходя вечером комнаты, не без грусти смотрел Голубев на увязанные ящики и корзины с вещами. Обидно было броситься в неизвестность тогда, как здесь так прижился и сроднился с работой. Сколько выношенных проектов громоздилось в голове и все их из неё придётся выкинуть. Назад взять отказ невозможно, так думал Голубев.

Л.П. держала себя очень бодро, хотя чувствовалось, что и ей жалко уезжать отсюда, но и намёка давления с её стороны на мужа не было.

На следующий день в 10 часов утра к Голубеву приехал, как и обещал граф Владимир. Войдя в квартиру, он сразу обратился к Голубеву со следующими словами: «Я надеюсь, Иван Иванович, Вы не будете настаивать на своём решении. Я ещё раз должен Вам сказать, что я очень ценю Вас как хорошего управляющего, и мне будет обидно, если Вы уйдёте». Голубев вновь подтвердил своё решение. Тогда граф сказал: «А где Ваша супруга? Я пойду, попрошу её, чтобы она Вас уговорила». Л.П. сказала графу: «Я уже с ним говорила, но он твёрдо настаивает на своём». «Ну, тогда, делать нечего, дайте мне бумаги. Я всё же считаю себя обязанным дать хороший отзыв о работе Ивана Ивановича у нас в имении,» – сказал граф. Дав прекрасный письменный отзыв о работе Голубева на Богородицком хуторе, граф сказал, что завтра с утра он пришлёт человека для приёмки хутора. Простившись с Голубевыми, граф пожелал им хорошо устроиться и уехал в главную усадьбу.

После сдачи хутора присланному человеку, Голубевы отправили все свои вещи в г.Т. к родителям. Переночевав в гостиной на диване, и раздав за бесценок свою живность: кур и уток хуторянам, Голубевы, простившись с ближайшими сотрудниками по хозяйству, выехали также в Т. к родителям.

Севши в экипаж, который должен был отвести их на станцию, супруги Голубевы, почувствовали, что от их жизни оторвалось что-то очень хорошее, большое, что в жизни не повторяется. И только теперь, когда были сожжены все корабли, Голубев пожалел, что он так горячо принял к сердцу разговор по телефону графа с Кобловским управляющим. Ведь сам граф упрашивал его остаться, следовательно, самолюбие его не пострадало бы, и они могли прожить на хуторе может быть ни один год. Выезжая с хутора на дорогу, ведущую на завод и главную усадьбу, супруги как бы сговорились, одновременно обернулись и бросили последний прощальный взгляд на то что им было так дорого.

Земская статистика

20 июл