Россия в экономической войне бесплатное чтение

«Экономическая война», которая не предполагалась и не планировалась

В начале войны в России еще не осознавали, что нарастающая борьба перерастет в «экономическую войну». В те дни, когда этот процесс еще только начинал ощущаться, он не вызывал особого беспокойства. Никто еще не понимал до конца, что в современных условиях войны экономическая война неизбежна. Осознание пришло только после того, как она коснулась государственной системы. Действительно, до 1914 г. никто не имел четкого представления о том, что такое в действительности «экономическая война». Даже сегодня при обсуждении проблем Мировой войны в этом нет полной ясности и между авторами работ по международному праву и истории экономики остаются определенные разногласия, в связи с чем в самом начале данной работы следует сформулировать, что означает этот термин. «Экономическая война» в настоящей работе понимается как некая система мер, принятая государством в период военного времени и направленная против экономических интересов неприятельских стран непосредственно или с помощью уполномоченных на то лиц[1].

В самом начале войны российское правительство издало указ, в котором были сформулированы правила, признанные властями обязательными для исполнения в период войны. Он назывался «О правилах, коими Россия будет руководствоваться во время войны 1914 г.»[2]. Уже один этот документ является убедительным свидетельством того, что Россия вступила в войну, не имея сколько-нибудь ясного представления о таком многогранном и сложном явлении, как экономическая война, которая неизбежно усиливалась по мере развития военных действий. Это был именной высочайший указ Правительствующему сенату[3] от 28 июля 1914 г.[4] Этот указ, который, как предполагалось, определял юридическую основу российской политики при ведении военных действий против неприятельских держав – Германии и Австро-Венгрии, демонстрирует полное отсутствие понимания того, что война неизбежно будет вестись и в экономической сфере. Этот документ включал следующие положения:

«1. Действия всяких льгот и преимуществ, предоставленных подданным неприятельских государств договорами или началами взаимности, прекратить;

2. Задержать торговые суда неприятельских государств, застигнутых войной в русских портах;

3. Задержать подданных неприятельских государств, как состоящих на действительной службе, так и подлежащих призыву, в качестве военнопленных».

4. Соблюдать определенные международные договоренности, связанные с юридическими аспектами ведения войны и с положением нейтральных стран.

Из перечисленных указаний, только второе можно было бы считать мерой, направленной на недопущение торговли неприятельскими странами, однако в действительности это было лишь переведением в практическую плоскость VI Гаагской конвенции 1907 г. У меня еще будет возможность более подробно обсудить указ от 28 июля. Сейчас же достаточно будет отметить, что в этом документе не содержалось никаких правил на случай экономической войны. И если уж, несмотря на это, с началом экономической войны и был принят определенный комплекс экономических мер, то это произошло только под давлением происходивших событий, а не потому, что заранее была разработана схема подобных действий. Причина этого совершенно очевидна: в традиционной политике российского правительства отсутствовало такое понятие, как экономическая война. Правила 1914 г. были переработкой правил, опубликованных в 1904 г. во время Русско-японской войны. А правила 1904 г., в свою очередь, были составлены по образцу правил 1877 г., изданных во время Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Таким образом, все последующие правила восходят к практике, применявшейся Россией во время войн в XIX веке, – то есть к практике, которая развивалась в направлении, противоположном военным доктринам остальных европейских стран. Следовательно, для того чтобы полностью осознать роль России в Мировой войне, необходимо совершить краткий исторический экскурс и познакомиться с историческим контекстом, а затем выяснить, в какой степени опыт России расходился с общепринятой практикой.

Российская историческая традиция

Традиционная политика России формировалась на основе двух важных факторов: с одной стороны, это были принципы морских сражений, принятые еще в годы правления Екатерины II, а другой стороны – общая доктрина войны, разработанная российскими военными специалистами и правительством России во второй половине XIX века.

До начала строительства железных дорог и развития сухопутной торговли природной ареной экономической войны было море. Военными целями служили суда и перевозимый на них груз. Таким образом, борьба за и против ведения экономической войны сосредоточивались в первую очередь на вопросах, связанных с морем. Императрица Екатерина впервые столкнулась с этой проблемой в связи с морскими сражениями под командованием графа Алексея Орлова в Архипелаге[5] во время Русско-турецкой войны. По чисто политическим соображениям, не имевшим ничего общего с теорией, она с самого начала заявила, что будет давать отпор любым действиям, направленным против морской торговли. В письме Орлову от 20 июля 1770 г., комментируя жалобы, полученные от французских представителей из Петербурга в связи с захватом адмиралом Свиридовым команды и груза французского судна Heureux, императрица писала:

Нет нам, по положению наших земель, никакой удобности, одним от эскадр наших притеснением повсюдной коммерции и мореплавания с нашим неприятелем, поразить его чувствительным ударом и тем привести в желаемое нами состояние к лучшему заключению мира.

Императрица приказала, чтобы флот «сократил все морские поиски едиными турецкими и их подданных, нам явным образом недоброжелательствующих, кораблями»[6]. Орлов, пренебрегая установленными государыней ограничениями, в 1772 г. опубликовал указ, в котором он запрещал врагу перевозить морем военную амуницию и продовольственные запасы, а также обещал защиту другим видам морской торговли[7]. Екатерина не одобрила такой подход и приказала Орлову отказаться от использования предложенных им мер. 28 июня 1772 г. императрица писала Орлову: «Самое строгое взыскание и пресечение на нейтральных кораблях хлебного подвоза, может нас завести в новые и весьма, для настоящих обстоятельств, неприятные хлопоты»[8].

Безусловно, формированию таких взглядов у Екатерины II способствовал опыт войны с Турцией, что нашло отражение в Декларации о вооруженном нейтралитете, изданной в 1780 г. В этой знаменитой декларации заявлялось:

Императрица Всероссийская столь явно выразила чувства правды, справедливости и умеренности, Ее одушевляющие, и представила в продолжении войны, которую Она должна была вести против Порты Оттоманской, столь очевидные доказательства Своего внимания к праву нейтралитета и к свободе общей торговли, что может сослаться в этом на свидетельство всей Европы…[9]

К изданию Декларации Императрицу побудило то же стремление обеспечить «общую свободу торговли», которым она руководствовалась, отсылая ранее инструкции Алексею Орлову. Цель этого указа состояла в том, чтобы сузить рамки морской экономической войны. Декларация не означала полного отказа от этой формы ведения войны. Она допускала право на захват частной собственности подданных неприятельских стран, которая находилась на судах, идущих под вражеским флагом. Однако в то же время в этом документе провозглашался принцип, не менее важный с точки зрения свободы частной собственности. Согласно этому принципу «товары, принадлежащие подданным воюющих держав» должны были быть «свободны на нейтральных кораблях»[10]. Хотя Императрица и заявила, что этот принцип соответствовал «первобытному праву народов, которое всякая нация может справедливо требовать для себя» (droit primitif des peuples), он, на самом деле, находился в полном противоречии с принятой в то время юридической практикой. Выступая против этой декларации, британское правительство заявило, что захват неприятельского груза под нейтральным флагом всегда происходил с санкции властей[11]. По вполне понятным причинам российские круги, причастные к делам флота, были крайне недовольны новыми ограничениями свободы ведения морских сражений. Они отмечали, что во время Русско-турецкой войны призовое право, которым пользовались русские корабли в ходе боевых действий на Архипелаге, заметно отличалось от принципов, изложенных в декларации[12]. Тот факт, что Императрица пошла на этот шаг, противоречащий общепринятой практике, объясняется простой логикой: Екатерина все еще не могла примириться с какими бы то ни было посягательствами на свободу частной морской торговли, особенно в тех случаях, когда речь шла о российском торговом флоте, к которому она проявляла большой интерес и считала его появление делом своих рук[13].

Разумеется, Декларация о вооруженном нейтралитете не означала полного отказа от практики ведения морской экономической войны, однако она существенно ограничивала рамки неприятельских действий и суживала область применения тех или иных экономических мер. Нейтральный флаг становился залогом безопасности неприятельской торговли. Как ни парадоксально, но это нововведение Европе навязала Россия. Граф Семен Воронцов, посол России в Лондоне, которому в конце XVIII – начале XIX вв. пришлось приложить много усилий для того, чтобы уладить проблемы, вызванные Декларацией о вооруженном нейтралитете, в одной из своих докладных записок, датированных 1801 г., предпринял попытку доказать правительству, что Россия никогда не сможет иметь торгового флота и мореплавания:

Две причины объясняют такое положение: 1) в продолжение семи месяцев наши порты покрыты льдом и 2) русский народ находится в состоянии крепостной зависимости. Разве можно думать, что помещик отпустит за границу своих крепостных людей, которые, может быть, никогда к нему не возвратятся? Кроме того, «наш народ ненавидит море»[14].

В другой записке, написанной в том же году, Воронцов писал:

Россия не имеет и никогда не будет иметь коммерческого мореплавания по причинам физическим и нравственным <..> Она не имеет колоний; ее военный флот не может быть больше, чем посредственной силы, и только достаточен для сдерживания своей соседки и вечного врага – Швеции. Россия – континентальная держава, обладающая наисильнейшей и значительнейшей сухопутной армией[15].

Тем не менее вооруженный нейтралитет в течение долгого времени оставался главной проблемой российской внешней политики, и российское правительство не жалело сил на отстаивание своей точки зрения по поводу ограничения военных действий на море.

Никто не отрицает, что во время Наполеоновских войн Россия иногда принимала позицию англичан. В качестве примера можно вспомнить об известной конвенции, заключенной с Англией 5/17 июня 1801 г., в самом начале царствования Александра I, по условиям которой неприятельская частная собственность в море переставала находиться под защитой нейтрального флага[16]. Однако несколькими годами позже тем же императором был торжественно провозглашен возврат к екатерининским традициям. В декларации от 24 октября 1807 г., обнародованной по поводу разрыва мира с Англией, говорилось:

С большею еще чувствительностью и прискорбием Его Императорское Величество видел, что противу доброй веры и точных и самых явственных выражений трактатов, Англия угнетала на море торговлю подданных Его Величества; и в какое время? Тогда, как кровь россиян проливалась в знаменитых сражениях, где против войск Его Величества были направлены и удерживаемы все воинские силы Его Величества Императора Французского, с коим Англия была, как и теперь еще находится, в войне. <..> Его Величество подтверждает начала вооруженного нейтралитета, сей памятник мудрости Ея Величества, Императрицы Екатерины II, и приемлет на Себя обязанность никогда не отступать от сей системы[17].

Приверженность политике вооруженного нейтралитета сохранялась в течение долгого времени. Когда 22 июля 1854 г. началась Крымская война, правительство России незамедлительно согласилось на предложение США принять совместную конвенцию с изложением правил ведения военных действий на море. Эти правила опирались на принципы, сформулированные в Акте 1780 г., и американское правительство приводило действия России в пример Великобритании и Франции[18]. Безусловно, российско-американская Конвенция 1854 г. оказала серьезное влияние на декларации по поводу морских сражений, принятых на парижском конгрессе, поскольку в ней была подтверждена приверженность принципу неприкосновенности собственности неприятеля, идущего в море под нейтральным флагом. В правилах ведения морской войны от 1877 и 1904 гг. вновь была подтверждена готовность следовать Парижской декларации, которая легла в основу Статута морского призового права от 1895 г. Во время Русско-японской войны была предпринята попытка расширить масштаб ведения морских сражений за счет более свободной трактовки понятия морской контрабанды. Правда, эта попытка была заблокирована Великобританией[19], которая в то время имела статус нейтрального государства. Таким образом, на практике отношение России к ведению военных действий на море всегда было направлено против усиления враждебности в области чисто экономических интересов. Такие выдающиеся российские юристы в области международного права, как Спасович, Каченовский и Мартенс, полностью поддерживали такой подход[20].

Российское правительство никогда не нарушало права неприятельских подданных на земельную собственность, если речь шла о частных лицах. В Европе с незапамятных времен считалось, что во время войны приходит конец нормальным отношениям между частными лицами враждующих стран. Такое представление было чуждо России в течение длительного периода, последовавшего за Наполеоновскими войнами. Однако необходимо отметить, что во время этих войн вводились самые суровые меры против торговли неприятельских стран. Так, например, в своем указе от 22 ноября 1800 г. император Павел I повелевал приостановить «состоящие на российских купцах долги англичан, а имеющиеся в лавках и магазинах английские товары в продаже запретить и описать»[21]. Указом от 27 октября 1807 г. вводились дальнейшие ограничения на права английских подданных. В этом указе содержались следующие условия:

На все английские суда в портах Наших находящиеся, и на имущество англичан как в тех судах, так и при бирже, и в таможенных пакгаузах лежащие, наложить эмбарго. Недвижимое и не в товарах существующее имущество оставить во владении их по-прежнему, но не дозволять ни продавать их, ни закладывать, ни же передавать в другие руки. Приняв таковую меру в виде явного Нашего к ним милосердия, надеемся Мы, что во время разрыва не преступят они своих обязанностей поступками, могущими обратиться во вред России, и не возбудят на них праведного Нашего гнева, но будут жить в надлежащей скромности, покое и тишине[22].

Позднее был издан еще один указ, согласно которому все претензии к английским подданным должны были удовлетворяться путем конфискации их движимого имущества, а оставшиеся суммы использоваться в качестве компенсации тем лицам, которые понесли убытки от англичан на море[23].

Однако этот Указ не смог заложить прочную традицию. Совсем наоборот – начиная с 1812 г. ни в одной из войн, в которых участвовала Россия, не использовались никакие ограничения прав на имущество граждан неприятельских стран. В официальных заявлениях, издаваемых в связи с военными конфликтами, подчеркивалось, что граждане неприятельских стран не являются сторонами, участвующими в военных действиях. Так, например, канцлер Российской империи Горчаков, в ноте от 22 апреля 1877 г., в которой объявлялась война Турции, заявил, что подданные Османской империи, проживающие в России, если пожелают, имеют возможность вернуться на родину, либо они могут и дальше оставаться под защитой российского закона[24]. В параграфе I правил, обнародованных 12–24 мая 1877 г. во время войны с Турцией, содержится четкая формулировка: «Подданные Оттоманской Порты, проживающие в Империи, могут жить там и дальше, занимаясь своим мирным ремеслом под защитой российского закона»[25]. Это же положение было включено в правила, изданные 14 февраля 1904 г. во время Русско-японской войны. Правда, в них было включено ограничение, состоявшее в том, что японцам не разрешалось селиться в областях, которые находились под юрисдикцией наместничества на Дальнем Востоке[26].

В соответствии с духом этих законодательных актов современные российские законы и практики не предполагали введения ни одной из мер, направленных против частных лиц. Однако с началом Великой войны в законодательство были внесены многочисленные поправки, направленные на ограничение сферы экономических интересов подданных неприятельских стран.

Таким образом, с полным основанием можно утверждать, что само понятие «экономическая война» не использовалось в традиционной российской политике. Строго соблюдались лишь определенные ограничения, в основе которых лежали принципы вооруженного нейтралитета и условия, сформулированные в Парижской декларации: только при ведении военных действий на море разрешалось осуществлять враждебные действия по отношению к имуществу неприятеля под нейтральным флагом. Однако Россия не была морской державой, и время от времени случавшееся отступление от принципов политики неучастия в экономической войне не имело большого значения. В России война всегда понималась как сражения между армиями, а не как попытка нанести урон экономическим интересам подданным неприятельских стран.

Истоки официальной политики

Тогда как же могло случиться, что Россия вразрез со своей традиционной политикой стала участницей экономической войны и осуществила ряд мер, противоречащих ее пониманию войны как сражению между армиями, – мер, которые были направлены исключительно против экономических интересов вражеских держав? Такое могло произойти не в результате последовательного развития юридических доктрин, но только под давлением обстоятельств. Российское правительство пришло к осознанию необходимости этих специфических мер, совокупность которых определяла политику экономической войны в период с 1914 по 1918 г., не благодаря логическим выводам, основанным на традиционном представлении об экономической войне, проводимой другими странами. Напротив, российские способы ведения экономической войны были продиктованы сложившейся ситуацией и соответствовали требованиям того или иного момента. Экономические меры предпринимались Россией для того, чтобы обеспечить успешные боевые действия против неприятеля.

23 августа 1914 г. в результате распространившихся слухов о том, что у российских подданных были конфискованы вклады, размещенные в банках Германии, Совет министров России рассмотрел вопрос о хранившихся в российских банках вкладах подданных неприятельских государств, а также о принадлежавших им акциях этих банков. Здесь имеет смысл подробнее рассмотреть возражения, выдвинутые в ходе заседания Совета против принятия аналогичных ответных мер. В протоколе заседания говорилось, что неприкосновенность частной собственности подданных неприятельских стран является принципом, который твердо признается международным законодательством. Совет министров заявил о готовности неукоснительно следовать упомянутому выше принципу, а также о том, что он выступает против осуществления мероприятий общего характера по конфискации или секвестированию денежных средств, ценных бумаг и иных ценностей, принадлежащих подданным Австро-Венгрии или Германии и хранящихся в российских банках. Кроме того, Совет министров выразил надежду, что эта позиция вряд ли будет пересмотрена, даже несмотря на то, что конфискация аналогичных российских капиталов, размещенных за границей, является доказанным фактом. Отказ неприятельских государств от соблюдения прав собственности, гарантированных международным законодательством и договоренностями, сам по себе не является оправданием действий, противоречащих действующему праву и принципам справедливости. Тем не менее вряд ли можно гарантировать, что не возникнут непредвиденные обстоятельства, которые заставят российское правительство пойти на крайние меры, включая отчуждение прав собственности подданных неприятельских государств. В действительности, пока еще не было причин подробно задаваться этим вопросом. Совершенно беспочвенными представляются рассуждения о том, что если за подданными неприятельских стран сохранить право востребовать свои вклады, то тем самым они получат возможность использования полученных средств против России и в интересах воюющих с ней держав. На самом деле перевод вкладов и капиталов из российских хранилищ в австро-венгерские и германские банки, компании или частным лицам стал практически невозможным в связи с приостановкой всех видов сообщения с упомянутыми выше странами. Кроме того, маловероятной представлялась возможность перевода вкладов и капиталов подданным нейтральных стран, которые выступали представителями вышеназванных учреждений и компаний, поскольку любая подобная операция должна была согласовываться с соответствующим российским консульским отделом. Конечно, поскольку консульства приостановили работу в Австрии и Германии, российские сотрудники консульств также покинули эти страны, в связи с чем лица, проживающие в Германии, не имели возможности запросить необходимые документы и согласовать их в консульствах. Что же касается подданных неприятельских стран, имевших вклады в российских банках, которым было дозволено оставаться в России во время войны, то им вряд ли удалось бы осуществить прямой перевод на родину денежных средств, хранившихся в российских банках, учитывая прекращение работы почты. Помимо этого, по причине приостановки обмена бумажных денег на золото, реализация ценных бумаг не имела бы практического смысла.

Далее в протоколе говорилось о том, что чиновники местных администраций в условиях военного времени наделены полномочиями конфисковывать недвижимое имущество и налагать арест на движимое имущество, принадлежащее подданным неприятельских стран. Однако при этом отмечалось, что, допуская возможное применение таких экстренных мер к денежным средствам, вкладам и ценным бумагам, принадлежащим подданным неприятельских стран, Совет министров напоминает о том, что злоупотребление такими мерами неизбежно создаст серьезные проблемы для российской промышленности и торговли. Не было необходимости особо подчеркивать тот факт, что по причине особенностей национального развития огромное число торговых и промышленных предприятий России принадлежало иностранцам, среди которых преобладали подданные Германии. Такая ситуация, то есть продолжавшаяся деятельность иностранных предприятий, оказывала сильное влияние на интересы российских промышленных кругов и рабочих этих предприятий, а также на интересы тех правительственных департаментов, которые традиционно размещали свои заказы на этих иностранных предприятиях. Более того, на основе имеющихся источников можно было предположить, что бóльшая часть денежных средств и вкладов, размещенных в российских банках подданными Австро-Венгрии и Германии, принадлежала владельцам различных предприятий и компаний, действовавших в России на законных основаниях. При учете всех этих обстоятельств было понятно, что конфискация вышеупомянутых капиталов и последующая потеря иностранными предприятиями и компаниями их оборотного капитала могли привести к их ликвидации или как минимум к сокращению выпуска продукции и невозможности выполнять взятые на себя обязательства. Это, в свою очередь, неизбежно оказало бы негативное влияние на экономическую жизнь и внесло бы расстройство в нормальное развитие торговли и промышленности.

Совет министров также отметил, что в случае выявления случаев нарушения германскими и австро-венгерскими властями имущественных прав российских подданных, проживающих за границей, понесенный ущерб и потери должны были компенсироваться согласно соответствующим условиям мирного договора, заключенного между воюющими странами. Такой подход являлся не только совершенно законным, но при существовавшем положении дел представлялся наиболее приемлемым. Как было известно, общая сумма частного российского капитала, размещенного в германских и австро-венгерских банках, превышала сумму капиталов, принадлежащих подданным этих стран и размещенных на вкладах в российских банках. Из этого следовало, что конфискация германских и австрийских капиталов в России в качестве меры возмездия в конечном счете не послужила бы российским интересам. Применение таких методов поставило бы под угрозу возможность получения в будущем адекватной компенсации путем мирных переговоров с воюющими с Россией державами.

Если не считать практических вопросов, по поводу которых Совет министров должен был высказать свое мнение на специально созванном для этого заседании, то фундаментальные принципы, сформулированные в этом протоколе и определившие официальную позицию России в начале войны, свидетельствуют о категорическом неприятии экономической войны. В тот момент российское правительство полагало, что экономическая война не только противоречит законодательству, но и не является целесообразной. Особо отмечалось, насколько важным для российской промышленности было продолжение функционирования предприятий, владельцами которых являлись подданные государств, воюющих с Россией. Совет министров попытался подкрепить свое неприятие принципов экономической войны такими шаткими аргументами, как невозможность вывода германских капиталов из России через нейтральных агентов по причине отзыва российских консульских служащих из Германии и Австрии, в связи с чем некому было бы заверить необходимые документы.

Однако такое негативное отношение к принципам экономической войны сохранялось недолго. Согласно Именному Высочайшему указу от 22 сентября 1914 г., вводились «временные ограничения на приобретение прав на недвижимые имущества, а также пользование и заведывание ими подданными государств, которые состоят в положении войны с Россией». В это же время на обсуждение были вынесены следующие вопросы: приостановка платежей подданными неприятельских государств; ограничение их прав на владение недвижимостью; ограничение прав на участие в деятельности промышленных предприятий и так далее.

7 октября 1914 г. Совет министров вновь обсудил статус подданных государств, воюющих с Россией. В этот раз позиция Совета министров была совсем иной, нежели в августе того же года. Этот вопрос был поднят в связи с телеграммой от великого князя Николая Николаевича на имя Горемыкина, председателя Совета министров. В этой телеграмме августейший Верховный главнокомандующий жаловался на «невероятные ужасающие зверства», чинимые германскими и австрийскими войсками, и просил безотлагательно принять «самые решительные и суровейшие меры относительно подданных воюющих с нами государств». Сазонов, министр иностранных дел, заявил, что он решительно против каких-либо мероприятий по конфискации имущества подданных неприятельских государств в России, однако добавил, что, с его точки зрения, «борьбу с германскими и австрийскими подданными наиболее целесообразным было бы сосредоточить на экономической почве, дабы освободить нашу родину от германского засилья в хозяйственной жизни». «В этой области, – добавил он, – особого внимания заслуживали бы мероприятия, направленные к ликвидации немецкого землевладения, принявшего опасные размеры особенно в приграничном западном районе и проявляющего за последние годы неуклонное тяготение к другим внутренним жизненным центрам страны».

Совет министров вновь отказался от конфискации капиталов подданных неприятельских государств по той же причине – быть на страже промышленных и торговых интересов. Однако при этом он поддержал предложение Сазонова по поводу ликвидации землевладений, принадлежащих иностранным подданным из воюющих с Россией государств. Главный аргумент в пользу этой политики состоял в том, что

…глубоко проникающее в различные общественные слои движение против германцев и австрийцев, которое проявилось вслед за возникновением войны и ныне под влиянием известий о совершаемых нашим врагом жестокостях и об его грубом пренебрежении к правам мирных жителей постоянно усиливается.

Ликвидация германских землевладений считалась особенно уместной, поскольку «настоящая война создает особо благоприятные условия для коренного и окончательного разрешения указанного давно назревшего вопроса». В подобной аргументации исчезает правовая доктрина, согласно которой частная собственность, принадлежащая врагу, является неприкосновенной – вместо нее используются рассуждения, носящие чисто утилитарный характер. Считалось совершенно приемлемым с уважением относиться к имуществу подданных неприятельских государств, если речь шла о промышленной или торговой собственности, однако в случае, когда неприятельская собственность находилась на приграничных территориях, права на нее отчуждались. В этом отношении доминировал принцип «Свободу от германского засилья» – лозунг, который вскоре стал крайне популярным. Не предпринималось никаких попыток найти оправдание этой формуле с точки зрения общей доктрины войны. Война просто оказалась удобным поводом для того, чтобы добиться определенных целей во внутренней экономической политике.

Заседание Совета министров, состоявшееся 7 октября 1914 г. стало важной вехой на пути использования Россией мер, направленных на ведение экономической войны. Протоколы заседания от 23 августа 1914 г., которые утром того же дня раздали членам Совета для ознакомления и одобрения и в которых, как известно, так недвусмысленно провозглашалась неприкосновенность неприятельской частной собственности, были положены под сукно, а впоследствии изъяты. Щегловитов, министр юстиции, который выступил с инициативой отказаться от прежней позиции Совета, написал своим коллегам, что протокол заседания от 23 августа «вызывает серьезные сомнения» и сообщил членам Совета о своем намерении представить их вниманию проект декрета, согласно которому любые выплаты подданным неприятельских стран будут запрещены. В основе этого проекта, представленного Совету министров в середине октября, на самом деле лежали совершенно иные соображения, нежели те мысли, которыми были движимы участники заседания Совета 23 августа 1914 г. – ведь тогда речь шла о полном отказе от каких бы то ни было запретов на денежные переводы для подданных неприятельских государств.

Проект указа, составленный министром юстиции, обсуждался на заседаниях Совета министров 21 и 31 октября. Он был Высочайше утвержден 15 ноября 1914 г. Этот закон запрещал неприятельским подданным осуществлять денежные переводы за пределы России и вводил систему мероприятий, которые можно описать как меры, направленные на создание финансовой блокады неприятеля. В то же время в этом законе содержались условия, которые стали отправной точкой для введения еще ряда мероприятий, нацеленных против экономических интересов подданных государств, воюющих с Россией. Вступая в противоречие с заявлениями, сделанными в изъятых протоколах заседаний от 23 августа и 7 октября, указ от 15 ноября стал первым шагом на пути ограничения свободы торговых и промышленных предприятий, действующих в России, но принадлежащих подданным Германии и Австро-Венгрии. Действительно, в течение некоторого времени этот указ исполнялся, правда, лишь в виде номинального контроля над такими предприятиями, однако сам тезис, ранее четко сформулированный Советом министров, был полностью искажен.

Это не могло не иметь определенных последствий, которые не заставили себя ждать. В октябре и ноябре 1914 г. Совет министров испытал на себе значительное давление, особенно со стороны военных кругов, – ему предлагалось распространить лозунг «Свобода от германского засилья» на торговлю и промышленность. Заручившись поддержкой военного министра генерала Сухомлинова, генерал Фан-дер-Флит, командующий 6-й армией, расквартированной в окрестностях Петербурга, на полном серьезе просил премьер-министра Горемыкина осуществить «закрытие или же обращение на нужды военного ведомства германских и австро-венгерских торговых и промышленных предприятий». Совет министров отказался принять такую программу в полном объеме, хотя к этому времени уже имел совершенно иную точку зрения по поводу находившихся в России промышленных и торговых предприятий, которые принадлежали неприятельским подданным. Безусловно, такая перемена произошла не без влияния закона от 15 ноября 1914 г., согласно которому приостанавливались денежные переводы иностранных подданных. В протоколах заседаний Совета министров от 17, 21 и 24 октября, а также 8 и 14 ноября 1914 г., подробно освещающих состоявшиеся дискуссии, мы находим следующие рассуждения:

Третья группа из числа выдвигаемых на очередь военным министром и главнокомандующим VI армией мероприятий заключается в закрытии, на время военных действий, всех принадлежащих германским, австрийским и венгерским подданным торговых и промышленных предприятий, с наложением секвестра на те из этих предприятий, которые могут быть использованы в военных целях. Всесторонне взвесив значение таковой общей меры, Совет министров затруднился согласиться на немедленное приведение ее в действие в полном объеме. Выше были уже подробно изъяснены те вероятные последствия, которые были бы сопряжены для отечественной торгово-промышленной жизни как с полной ликвидацией, так и с сокращением деятельности многочисленных в России германских и австрийских фирм, заводов, фабрик и тому подобных заведений. Обстоятельства переживаемого военного времени, вызывающего чрезвычайное напряжение всех сил страны, повелительно требуют неуклонного поддержания возможно беспрепятственного внутреннего торгового оборота, и на государственной власти лежит обязанность всемерно заботиться о предупреждении всяких в этой области насильственных потрясений, которые не оправдывались бы неустранимыми условиями. Между тем, по убеждению Совета министров, таких условий в отношении к рассматриваемому вопросу ныне еще не наступило. Как явствует из письма генерал-адъютанта Сухомлинова, сведения о вредной для наших интересов деятельности касаются лишь отдельных предприятий и притом не только принадлежащих исключительно неприятельским подданным, но и таким фирмам, которые, будучи официально русскими, находятся фактически под главенствующим германским или австрийским влиянием. Кроме того, нельзя не принять во внимание еще и того обстоятельства, что, с осуществлением высылки за границу и с установлением ограничений в праве жительства в Империи неприятельских подданных, принадлежащие последним заводы, фабрики и другие промышленные или торговые заведения в огромном большинстве лишатся непосредственного руководительства своих владельцев и тем самым будут вынуждены либо закрыться, либо перейти в заведование лиц, не состоящих в подданстве воюющих с нами держав[27]. В единичных же случаях, когда австрийский или германский предприниматель, несмотря на его подданство враждебному государству, не будет подвергнут высылке и останется во главе своего предприятия, самый факт освобождения этого лица от общих ограничений, являющийся следствием признания его достойным доверия, устраняет, казалось бы, необходимость каких-либо репрессий в отношении к его собственности. При таких условиях Совет министров полагал бы предпочтительным, не прибегая к огульному закрытию всех без исключения германских и австрийских предприятий, произвести теперь же всестороннее обследование, какие именно из этих предприятий представляются по своей деятельности подозрительными и вредными. Полученные таким образом сведения и могли бы служить в каждом отдельном случае основанием к принятию тех или иных мер. При соображении последних заслуживало бы надлежащего учета также и то явление, что каждое крупное предприятие создает его владельцу среди экономически тяготеющей к этому предприятию местности в известной степени влиятельное положение, которое, в свою очередь, может быть различными косвенными, не подлежащими непосредственной проверке путями использовано в противогосударственных целях, как, например, возбуждение забастовок среди рабочих, недовольства в окрестном населении и т. п. Выполнение изъясненного обследования Совет министров считал бы целесообразным поручить особой междуведомственной комиссии при Министерстве торговли и промышленности, в составе представителей министерств: военного, морского, финансов, внутренних дел, юстиции и иностранных дел. На комиссию эту следовало бы также возложить и обсуждение общего вопроса о взятии во временное распоряжение правительства для надобностей военного ведомства заводов, фабрик и иных заведений[28].

Создание такой официальной комиссии по проверке деятельности торговых и промышленных предприятий знаменовало собой новый этап в отношениях между российскими правительственными кругами и компаниями, принадлежащими подданным неприятельских держав: на этом этапе обнаружился интерес правительства к вражеским предприятиям с точки зрения их возможной конфискации. Борьба против «германского засилья» перенеслась теперь в область торговли и промышленности – этот аспект оставался без внимания в начале войны, когда экономические меры были направлены, в первую очередь, на принадлежащую германцам и австрийцам земельную собственность. Теперь же ограничительная политика неуклонно проводилась и в этом направлении. Положение Совета министров, Высочайше утвержденное 11 января 1915 г., предписывало закрытие предприятий, принадлежащих подданным неприятельских государств. 1 июля того же года Совет министров получил полномочия по ликвидации акционерных компаний, принадлежащих неприятельским подданным, даже если эти компании принимали активное участие в производственном процессе. 8 февраля 1917 г. было объявлено о принудительной продаже ценных бумаг, принадлежащих неприятельским подданным. Каждая из этих мер сопровождалась рядом дополнительных мероприятий, необходимых для их практической реализации. Здесь я цитирую только ключевые постановления, но и их достаточно для того, чтобы продемонстрировать основные принципы российской политики в экономической войне. Я уже отмечал некоторые другие аспекты ограничительного законодательства. В этих законах были предусмотрены разнообразные меры, направленные против землевладений подданных неприятельских государств, начиная с мероприятий, которые были предписаны Законом от 2 февраля 1915 г. «О прекращении землевладения и землепользования в Государстве Российском подданных Австрии, Венгрии, Германии и Турции».

Все эти разнообразные меры, которые далее будут обсуждаться более подробно, отличает одна общая черта: они были направлены против экономических интересов и частной собственности неприятельских подданных, которые были принесены в жертву для достижения определенных целей национальной экономической политики. Эти цели не всегда имели непосредственное отношение к боевым действиям и не всякий раз были обусловлены потребностями войны, однако временами они даже выходили за рамки сугубо военных задач. Когда в 1916 г. была сформирована особая комиссия, в задачи которой входила «координация всех мер, направленных против германского засилья», а главная цель определялась как реализация законов, предписывающих ликвидацию земельной собственности неприятельских подданных, Совет министров охарактеризовал проводимую ею политику в области экономической войны следующим образом:

Со времени возникновения войны с Германией и Австро-Венгрией, обнаружившей особый характер наступательных стремлений германизма, правительством предпринят был ряд законодательных и административных мер для противодействия усилившемуся за последние десятилетия мирному проникновению немечества в различных областях русской народно-хозяйственной жизни. По существу положенной в основу их мысли, меры эти преследуют двоякую цель: с одной стороны – вытеснение чужеземных пришельцев и предприятий из угрожаемых в военном отношении местностей, а с другой – освобождение экономического быта страны от давления германской зависимости[29].

Такая политика российского правительства, конечно же, означала отход от доктрины, сформулированной Советом министров 23 августа 1914 г., согласно которой «неприкосновенность частной собственности неприятельских подданных является принципом, признаваемым международным законодательством».

Экономическая война России на море

Описанные выше меры представляют собой основные принципы экономической борьбы против Германии, сформулированные в соответствии с тем, как экономическая война понималась в России. От принципов политики, осуществляемой союзниками России, их, в первую очередь, отличает отсутствие каких-либо упоминаний о военных действиях на море. Как мы уже видели, в Балтийском и Черном морях Россия оставалась пассивным объектом экономической войны, проводимой Германией, поскольку российское побережье де-факто было заблокировано немцами. В Северном Ледовитом океане, в Белом море и в Тихом океане российские военно-морские силы были недостаточными для того, чтобы помешать морской торговле неприятеля, даже если бы у самой России имелась возможность осуществлять торговлю в этих водах.

Участие России в экономической войне на море носило ограниченный характер: было сделано лишь несколько шагов, в результате которых Великобритания смогла организовать блокаду Германии. Чтобы далее не возвращаться к этому вопросу, мне хотелось бы сослаться на ряд соответствующих законодательных актов.

В правилах от 28 июля 1914 г. Россия заявила, что в своих действиях следует Парижской декларации 1856 г. и пяти Гаагским конвенциям 1907 г. о законах и обычаях морской войны и о нейтралитете. Однако ни в одном из этих законодательных актов не приводилось достаточно четкого описания принципов, на основе которых должна была вестись борьба против неприятельской морской торговли. Еще в первые дни войны американское правительство направило запрос в Санкт-Петербург, интересуясь, будет ли Россия соблюдать Лондонскую морскую декларацию, в которой, как известно, страны Антанты попытались сформулировать свое современное представление о фундаментальных принципах ведения военных действий на море, сделав акцент на таких аспектах, как блокада и военная контрабанда. Отвечать на этот вопрос в одиночку России не хотелось. Ее бы больше устроило, чтобы решение по этому исключительно важному вопросу приняла Великобритания. Дело в том, что Великобритания сначала присоединилась к Лондонской декларации, правда, с несколькими, тогда еще недостаточно проработанными оговорками. В связи с этим 20 августа 1914 г. в Великобритании был издан так называемый королевский указ в Совете. Спустя три недели в российском официальном издании «Собрание узаконений» был опубликован указ от 1/14 сентября 1914 г. «О применении правил морской войны, выработанных Лондонской конференцией 1908–1909 гг., с некоторыми к ним изменениями и дополнениями»[30]. Это был почти дословный перевод британского королевского указа от 20 августа 1914 г. Российский указ, так же, как и его британский прототип, стал первой попыткой пересмотреть формулировки самого понятия «военная контрабанда», использованные в Лондонской декларации, и, в частности, меры, которые предписывалось предпринять против поставок так называемой условной контрабанды в Германию через нейтральные порты. После этой первой попытки Великобритания предприняла еще одну, на этот раз более решительную: в «королевском указе в Совете», изданном 29 октября 1914 г., нейтральным странам, торгующим с неприятелем, было запрещено заниматься беспрепятственной торговлей товарами, которые подходили под категорию условной контрабанды. Хотя этот указ, а также два других, в которых пересматривался список контрабандных товаров, с юридической точки зрения играли значительно более скромную роль, они проникли в российский свод законов. Однако, что характерно, российский указ «Об изменении статей 1–5 Именного Высочайшего указа о применении правил морской войны, выработанных на Лондонской морской конференции 1908–1909 годов»[31] был принят, но с задержкой – спустя два месяца (с учетом разницы между календарями) после опубликования британского указа! На основании одного только этого факта можно сделать вывод о том, что у российского правительства не было причин для спешки.

Следующий важный шаг, который был зафиксирован в британском законодательстве о ведении морской войны, вообще отсутствует в официальном собрании российских законов. Речь идет о королевском указе в Совете от 11 марта 1915 г., согласно которому вводился запрет на все морские связи с Германией и предписывалась обязательная разгрузка в британских портах всех грузов, поступавших от неприятеля, либо направлявшихся на неприятельскую территорию, либо принадлежавших неприятельским подданным. Как известно, воспользовавшись этим королевским указом в Совете, Великобритания установила полную морскую блокаду для Германии. Россия в этой блокаде участия не принимала, поэтому нет ничего удивительного в том, что в этом отношении российское законодательство, в отличие от французского, не соответствовало законодательству Великобритании.

Но это была только небольшая пауза в политике заимствования Россией британских законов. 20 октября 1915 г. в Великобритании был издан королевский указ в Совете, отменивший статью 57 Лондонской декларации, которая гласила, что, согласно континентальному правилу, национальная принадлежность морского судна определяется по его флагу. Эта статья была заменена правилами, «ранее использовавшимися» в британской призовой юрисдикции. Спустя четыре месяца этот королевский указ в Совете был принят в России и обнародован как Высочайше утвержденный указ от 4 февраля 1916 г.[32] В российском указе отсутствовала ссылка на ранее применявшуюся британскими судами призовую практику. Статья 57 (Часть I) Лондонской декларации была заменена новым правилом, согласно которому национальная принадлежность морского судна с точки зрения морского законодательства определяется в зависимости от того, чьи интересы оно представляет, как неприятельское, нейтральное или союзное, с учетом принадлежности или места приписки этого судна[33]. Говоря иными словами, в российском указе повторялись принципы, оговоренные в британском королевском указе в Совете.

Разумеется, неоднократные попытки Великобритании внести изменения в Лондонскую декларацию не могли не привести к ее отмене. В связи с этим 7 июля 1916 г. был издан британский королевский указ в Совете. С очередной задержкой – теперь в 4 месяца – 8 ноября 1916 г. в России был обнародован аналогичный указ[34], в котором говорилось о прекращении действия правил ведения морской войны, выработанных Лондонской конференцией 1908–1909 гг. Причиной аннуляции Лондонской декларации называлось появление документа под названием «Соглашение, достигнутое по этому вопросу с правительствами стран Антанты Франции и Англии». В указе, отменявшем действие Лондонской декларации, приводился ряд оговорок, цель которых состояла в том, чтобы устранить некоторые весьма существенные изъяны российского призового законодательства. Этим указом завершилось законодательное участие России в выработке мер, которые стали использоваться в ходе морских сражений во время войны.

России так и не удалось применить на практике упомянутые выше указы. Большинство торговых судов, потопленных или захваченных российским флотом в течение трех лет войны в Балтийском и Черном морях (а их было не так много), шли под флагом неприятеля, и в основном это были грузовые суда малого тоннажа, поэтому их захват не оказал особого влияния на ход экономической войны.

Экономическая война России на суше

Главной мишенью политики, проводимой российским правительством под лозунгом «Свобода от германского засилья», стали экономические интересы неприятеля в России. Предпринимаемые меры, строго говоря, не были направлены против стран Тройственного союза. Объявление войны морской торговле неприятеля было лишь теоретической декларацией и не имело особого практического значения. Поэтому если рассматривать этот вопрос в контексте широкомасштабной войны, то может показаться, что экономические интересы неприятеля не были напрямую затронуты, по крайней мере враг не понес никакого непосредственного и существенного ущерба. Однако в экономической войне имелась еще одна область, в которой Россия принимала деятельное участие. Речь идет об эмбарго. В мирные времена торговля с Россией имела для Германии первостепенное значение. Не обладая ни господством на море, ни возможностью контактировать с Россией через Швецию или Прибалтику, Германия, и в определенной степени остальные члены германской коалиции, во время войны были крайне заинтересованы в том, чтобы сохранить свои позиции на российском рынке. И в этом отношении запрет на торговлю, объявленный Россией в самом начале военных действий, не мог не иметь важных последствий. Наверное, в этом и состоит самый значительный и самый весомый вклад России в экономическую борьбу в период с 1914 по 1918 г.

Однако, как будет показано далее, и в области эмбарго политика России во многом была пропитана духом оппортунизма. Вместо того чтобы твердо заявить о запрете на торговлю с неприятелем, российское правительство применило половинчатые меры, допустив определенную свободу при импорте произведенных неприятелем товаров в Россию. Политика российского правительства была жесткой и последовательной только в тех случаях, когда речь шла об экспорте российских товаров в неприятельские страны. С самых первых дней войны Россия прекратила экспорт в Германию, что далось ей дорогой ценой, и оставалась верной этому принципу до самого конца военных действий. Германские и австрийские войска смогли получать сырье из России только благодаря тому, что оккупировали определенные районы Российской империи.

Но несмотря на то, что эмбарго представлялось исключительно важной мерой, идеи, служившие его обоснованием, не позволяли возвести этот запрет на торговлю в статус закона. Лозунг «запрет на торговлю с неприятелем» в качестве отправной точки экономической войны так и не получил дальнейшего развития. Когда на третий год войны принцип эмбарго был наконец-то официально введен в российское законодательство, к тому времени уже широко использовался весь диапазон иных способов ведения экономической войны. По этой причине запрет на торговлю остался лишь ненужным украшательством в действующем законодательстве.

Истоки и характер морской блокады России

Россия была не только активным участником мировой экономической войны, но одновременно и ее объектом. Иными словами, экономические меры, применявшиеся в мировой войне, были направлены и против Российской империи. Более того, хотя экономическая война, которую союзники России развязали против ее врагов, в итоге должна была ей помогать – ведь совместные усилия были направлены на достижение общей цели, – Россия ощутила на себе и ее негативное влияние. Установленная Великобританией экономическая блокада Германии косвенным образом оказалась блокадой и для России.

Тот факт, что Россия оказалась в блокаде по милости врагов и одновременно союзников (непосредственно – в результате неприятельских действий, и косвенно – из-за действий союзников, направленных против Тройственного союза), можно объяснить географическим фактором, а именно местоположением России в театре военных действий Мировой войны. Исключим из нашего рассмотрения транспортные морские пути, удаленные от главных полей сражений, например маршрут через Тихий океан, который оказался под контролем Антанты после того, как в начале ноября 1914 г. оттуда были вытеснены германские военные корабли[35], или маршрут через Северный Ледовитый океан, включая Белое море, которые в течение всей войны оставались свободными, и на некоторое время сосредоточим внимание только на прямых путях, ведущих из России в европейские воды. Тогда мы увидим, что практически с самого начала боевых действий Россия была отрезана от морских путей, которые соединяли бы ее с внешним миром. По Балтийскому морю через датские проливы, а затем через Швецию и Норвегию можно было добраться до Северного моря, в котором действовали непреложные законы блокады, установленные Великобританией. Черное море было закрыто со стороны Дарданелл. Единственным открытым торговым путем, впрочем, не имевшим особого значения, был Дунай. Но и этот путь находился под постоянной угрозой и в конце концов был закрыт. Географически Россия была расположена таким образом, что в условиях широкомасштабной Великой войны ей с самого начала суждено было оказаться в блокаде.

Выше я уже отмечал, что блокада России была обусловлена двумя факторами, противоположными как с политической, так и с военной точки зрения: экономическая война, объявленная России Германией, и экономическая война, начатая Великобританией против Германии. Эти два фактора, совершенно различные по своей природе, в конечном счете дали одинаковый результат. Кроме того, будучи неразрывно связанными между собой, они оказывали схожее влияние на ситуацию в России. Рассмотрим это на примере Балтийского моря. Южные воды Балтийского моря находились под контролем Германии, которая полностью остановила всю торговлю России в этой акватории. Ботнический залив и торговый путь через Швецию оставались свободными. Однако путь через Швецию вел к Северному морю, и поэтому на него распространялись все законы морского права Великобритании. В результате, хотя Россия и пользовалась этим путем, она постоянно испытывала на себе последствия споров между Великобританией и рядом стран, не участвовавших в военных действиях, которые касались вопроса о том, как следует трактовать понятие «нейтралитет». На первый взгляд может показаться, что эти два фактора, совершенно различные, но проявившиеся в одно и то же время, привели к возникновению неожиданной ситуации – ситуации, которую можно определить как блокада России (разумеется термин «блокада» используется здесь не в техническом, а в экономическом и историческом смысле, чтобы не путать эту ситуацию с экономической войной, которую Великобритания вела против Германии).

Наверное, было бы интересно рассмотреть сложившееся положение комплексно – как результат одновременного воздействия обоих факторов. Разумеется, мы отметим влияние каждого из них, но в первую очередь нас будет интересовать их совокупный эффект, то есть блокада России. Это особенно важно для понимания того, какую роль играла Россия в экономической войне.

Вытеснение России из торговли в Балтийском море

С самого начала войны часть германского флота – преимущественно более старые боевые корабли – была выведена в Балтийское море. Кильский канал был закрыт для судов под иностранными флагами, что позволяло в случае чрезвычайной ситуации использовать эти суда в Северном море, которое, естественно, оставалось центром германской обороны. Но германских боевых кораблей в Балтийском море оказалось достаточно для того, чтобы обеспечить Германии превосходство над российским флотом.

В то же время с самого начала военных действий стало понятно, что в Балтийском море будут находиться только флот Германии и флот России. Правительство Великобритании еще до войны сообщило России, что в случае войны с Германией британский флот в Балтийское море заходить не будет. В 1912 г. в ответ на вопрос Сазонова о том, какие действия предпримет Великобритания, если начнется война, сэр Эдвард Грей сказал:

В подлежащих ведомствах уже обсуждался вопрос о военных действиях в Балтийском море, но при этом выяснилось, что если английскому флоту и не трудно было бы проникнуть в Балтийское море, то его нахождение там было бы сопряжено со значительной опасностью, так как ввиду возможности для Германии наложить руку на Данию и преградить выход через Бельт он мог бы оказаться запертым, как в мышеловке[36].

Из этого следовало, что ни одно из судов британского флота не должно было заходить в Балтийское море. Правда, несколько позже там все-таки оказалось несколько британских подводных лодок. Таким образом, боевые корабли Германии, находившиеся в этом регионе, могли столкнуться только с российским флотом.

Процедура прохождения судов, установленная в датских проливах в начале войны, полностью подтвердила опасения Великобритании. 7 и 8 августа 1914 г. Дания и Германия подписали соглашение, согласно которому пролив Большой Бельт должен был быть заминирован обеими сторонами, проход через датские проливы – закрыт для всех военных кораблей, а торговые суда должны были сопровождаться в дневное время датскими лоцманами. В свою очередь, Германия брала на себя обязательство не принимать участия в военных действиях в проливах Скагеррак и Каттегат[37]. Открытой оставалась только часть пролива Эресунн со стороны Швеции. Германия пыталась добиться закрытия шведских проливов, однако безуспешно. Тем не менее сложившиеся обстоятельства наглядно показали, что Грей был совершенно прав, когда говорил о Балтийском море как мышеловке для британского флота.

Численное соотношение между российским и германским флотом в Балтийском море свидетельствовало о явном превосходстве Германии. С самого начала войны российский флот выставил защитный кордон вдоль линии, проходящей через Аландские острова, Гельсингфорс, Ревель, Моонзунд и Рижский залив. Россия успешно защищала входы в Ботнический, Финский и Рижский заливы, но избегала прямых столкновений с германским флотом. В открытом море Германия полностью контролировала российскую морскую торговлю и все морские пути между Россией и ее союзниками, а также нейтральными странами. Германский историк военно-морского дела писал:

В Балтийском море наше отношение к России заметно отличалось от отношения к нам со стороны Великобритании в Северном море. У нас не было необходимости сражаться против российского флота, который стоял на своих базах в Финском и Рижском заливах. Достаточно было того, что, используя резерв нашего североморского флота, время от времени мы могли продемонстрировать наши силы в российских водах[38].

Отвлечемся на время от морского пути в Швецию через Ботнический залив и сосредоточим внимание на южной части Балтийского моря. Доминирование Германии в этих водах привело к полному прекращению всех контактов между побережьем России и внешним миром. Такая ситуация очень легко объясняется. В действительности согласно германским правилам ведения морской войны все торговые суда, которые шли под российским флагом, попадали под эмбарго. Напомним, что Постановление о морском призовом праве, которое Германия приняла 30 сентября 1909 г., но стала применять лишь с началом боевых действий, полностью опиралось на Лондонскую декларацию о правилах морской войны 1909 г. В соответствии с этой декларацией для захвата вражеских судов не существовало никаких ограничений. Поставка товаров в Россию на судах под нейтральным флагом также была сопряжена с серьезной опасностью, поэтому никто не хотел подвергать себя риску.

На самом деле, практически не было никакой необходимости в навигации между Россией и Швецией по южным водам Балтийского моря, поскольку маршрут к северу от Аландских островов пока оставался открытым. Все остальные пути проходили по датским проливам, а входы в эти проливы находились под контролем германского флота. Лондонская декларация, которая уже в первые месяцы войны обнаружила свою неэффективность для британской блокады Германии, оказалась совершенно законным основанием для того, чтобы Германия контролировала контакты России с нейтральными странами. Конечно, чисто теоретически в российской импортной и экспортной торговле могли использоваться определенные товары, которые, согласно Лондонской декларации (статья 28), не считались военной контрабандой. Однако сам механизм призовых судов представлял для такой торговли вполне реальную угрозу, даже в рамках ограничений, установленных декларацией, не говоря уже о том, что при обнаружении военной контрабанды на судах, идущих под нейтральным флагом, по условиям того же закона требовалась конфискация не только грузов, но и самого судна (статья 40). Так или иначе, но с самого начала было понятно, что, поскольку в южных водах Балтийского моря доминировал германский флот, в связи с чем деятельность российского флота была ограничена одной лишь береговой обороной, навигация из российских балтийских портов осуществляться не могла[39]. Это означало потерю торговых маршрутов, по которым в 1913 г. проходила треть общего объема российского импорта и экспорта.

Ситуация, сложившаяся в Балтийском море в начале войны – то есть практически полная экономическая блокада России со стороны Германии, – на протяжении первого года войны не претерпела никаких изменений. Режим, установленный для прохождения датских проливов, оставался прежним. Проливы де-факто были закрыты для боевых кораблей и открыты только для торговых судов Швеции и Дании. Такой режим в равной степени устраивал как Германию, так и Великобританию. В действительности со стороны Германии поступали протесты по поводу запрета на проход военных кораблей по проливам Скагеррак и Каттегат, а также Бельт и Эресунн, поскольку это ограничивало свободу действий германских военно-морских сил, сконцентрированных на Гельголанде[40]. Однако в силе оставалась первоначальная договоренность. Германия настаивала на отмене де-факто существующего нейтралитета датских проливов, мотивируя это тем, что в конечном счете германский флот и не предпринимал активных действий против Великобритании. С другой стороны, когда речь шла о том, чтобы торговые пути в Данию и Швецию были открытыми – а этот вопрос был одинаково важен как для Германии, так и для Великобритании, – ни та ни другая сторона не желала нарушать установленный порядок, в связи с чем ограничивалась контролем над морской торговлей в обоих направлениях. Таким образом, германская морская торговля в южных водах Балтийского моря беспрепятственно продолжалась, в то время как Россия не имела возможности торговать[41].

Значительные перемены произошли летом 1915 г. после того, как Германия оккупировала побережье Балтийского моря от границы до Рижского залива. Наступление началось в апреле. 7 мая была занята Либава, а в июле – Виндава. Попытки германского флота захватить Рижский залив не увенчались успехом, в то время как российский флот, в котором к этому времени появились четыре новых военных корабля, продолжал контролировать Моонзунд и Рижский залив[42]. Тем не менее после оккупации Либавы и Виндавы у России исчезла последняя надежда на возобновление навигации в Балтийской море. Оккупация Риги и Моонзунда в самый разгар российской революции осенью 1917 г. положила конец военной операции, начатой в 1915 г.[43] С точки зрения военно-морского противостояния России с Германией компенсацией за такие события, как захват Германией единственных портов, которыми владела Россия – Либавы и Виндавы, – и в результате потеря Россией выхода в южные воды Балтийского моря осенью 1915 г., стало появление в балтийских водах британских подводных лодок.

Начиная с 1915 г. британские подводные лодки совместно с поддерживающими их российскими подводными лодками стали реальной угрозой для торгового сообщения между Швецией и германскими портами на Балтике. Это был большой успех, поскольку Швеция снабжала Германию железной рудой – важнейшим промышленным товаром. Германия заминировала подходы к Аландскому архипелагу, но не могла контролировать действия подводных лодок. Однако появление этого нового фактора не оказало значительного влияния на общую ситуацию в Балтийском море в целом и на российскую навигацию в частности[44].

Морские маршруты к северу от Аландских островов

Несмотря на превосходство германского флота в Балтийском море, в ходе экономической войны российским военно-морским силам удалось добиться как минимум одного важного результата: маршрут к северу от Аландских островов, проходивший между шведскими и финскими портами в Ботническом заливе, оставался открытым. В связи с этим могло показаться, что в германской блокаде побережья Балтийского моря имелись изъяны, уменьшавшие практический эффект от самой блокады и предоставлявшие России свободный выход в открытое море через Швецию, при поддержке шведского торгового флота, который имел возможность беспрепятственно передвигаться по Балтийскому морю. Однако, хотя Швеция была нейтральной страной, она испытывала на себе последствия войны на море. Эти же факторы специфическим образом повлияли и на российский торговый транзит: маршрут, проходивший по Ботническому заливу, позволял России прорваться через германскую блокаду на территорию, находившуюся под контролем Великобритании. Однако прежде, чем мы перейдем к рассмотрению российского торгового пути через Швецию, мы кратко проанализируем судьбу морского торгового пути к северу от Аландских островов.

Уже в первые месяцы войны воды Балтики были строго разделены на районы, находившиеся под контролем тех или иных государств. Прежде всего, это была часть открытого моря на юге Балтийского моря, где, как известно, ситуация контролировалась Германией. Это пространство было открыто для судов нейтральных стран, и их передвижение осуществлялось в рамках морского права Германии. Однако при этом запрещались все заходы в российские порты. Второй район включал Рижский и Финский заливы, которые с октября 1914 г. были закрыты для зарубежных судов, в том числе и для судов нейтральных стран. 4 октября 1914 г. российское правительство опубликовало сообщение следующего содержания:

Ввиду появления германских подводных лодок у входа в Финский залив и постановки противником мин заграждения вблизи берегов России Императорские правительство доводит до всеобщего сведения, что морские власти вынуждены прибегнуть, в свою очередь, к широкой постановке мин заграждения, почему и следует считать опасным для мореплавания: пространства к северу от параллели 58°50' северной широты и к востоку от меридиана 21°0' восточной долготы от Гринвича, а также вход в Рижский залив и прибрежные воды Аландского архипелага. Ввиду изложенного и из нежелания подвергать риску лиц, не принимавших участия в военных действиях, вход в Финский и Рижский заливы и выход из них с момента публикации этого извещения считаются закрытыми для всех судов[45].

Третьим, и последним, пространством была упомянутая в правительственном сообщении часть Балтийского моря, которая лежала к северу от параллели 58°50'. В это пространство входили Аландский архипелаг и обширная территория фьордов и скалистых берегов, отделяющих Ботнический залив от остальной акватории Балтийского моря. Поскольку Аландские острова и примыкающие к ним воды находились под контролем России, Ботнический залив превратился в российско-шведское море, в котором военно-морские операции фактически не проводились.

С самого начала войны шведские судоходные компании осуществляли регулярные рейсы между Швецией и российскими портами в Ботническом заливе. Особенно активную торговлю вели порты Евле в Швеции и Раума в Финляндии. Торговля по этим маршрутам беспрепятственно продолжалась вплоть до декабря 1914 г. Однако 6 и 7 ноября три шведских судна подорвались на германских минах и затонули в зоне залива Ментилуото. В результате российские власти закрыли финские порты – правда, только на короткое время. В феврале 1915 г. финские порты были вновь открыты, и шведское правительство возобновило страхование шведских судов и перевозимых ими грузов, а также российских судов и продуктовых грузов, перевозимых в Швецию. Благодаря этой мере торговые связи были восстановлены.

Объемы торговли увеличивались от месяца к месяцу, несмотря на потери торгового флота Швеции в течение первого месяца, когда два больших грузовых судна подорвались на минах. Летом 1915 г. германский флот предпринял еще одну неудачную попытку заминировать территорию к северу от Аландских островов. В конце июля и в начале августа 1916 г. в Ботническом заливе появились германские подводные лодки, однако и в этот раз ощутимого успеха они не имели – они добились только того, что Россия усилила защитные минные барьеры в Аландском архипелаге. Сообщение между шведскими и финскими портами не было прервано. Последняя попытка разорвать эти торговые контакты была предпринята Германией в мае 1917 г., когда были потоплены четыре судна, перевозившие военную контрабанду в Ментилуото. Таким образом, в течение трех с половиной лет войны морские пути к северу от Аландских островов были открыты для России несмотря на иногда случавшиеся проблемы. Эти пути использовались торговым флотом Швеции для сохранения торговых отношений между двумя странами в той мере, насколько позволяло весьма примитивное оснащение шведских и финских портов в Ботническом заливе[46].

Помимо морского пути Россия была связана со Швецией посредством железной дороги, строительство которой завершилось в течение второго года войны. Шведская железнодорожная линия шла на север до Карунги, расположенного на берегу реки Торнио, которая проходит вдоль шведско-финской границы. С финской стороны реки Торнио находится Хапаранда – терминал финской железной дороги. Таким образом, две железные дороги разделяло всего несколько километров. В начале 1915 г. администрация шведской железной дороги поставила перед собой задачу объединить две железнодорожные системы, и 19 марта того же года правительство Швеции обратилось к российскому правительству с предложением заключить соглашение. С 7 по 12 апреля представители России и Швеции встречались в Стокгольме для обсуждения этого вопроса. В итоге было решено назначить комиссию, состоящую из шведских и русских инженеров, которой поручалось подготовить проект соглашения об объединении двух железных дорог посредством моста над рекой Торнио. В сентябре 1915 г. члены комиссии встретились в Хапаранде, а в декабре того же года – в Гельсинфорсе, где и был подготовлен проект плана. Окончательный текст соглашения был подписан в Петрограде 2/15 июня 1916 г., однако новый маршрут был открыт для перевозок почти годом ранее, в июне 1915 г.[47]

Транзит через Швецию

Для того чтобы использовать морской торговый путь к северу от Аландских островов и новой железной дороги через реку Торнио, было необходимо осуществить подготовительные мероприятия с учетом условий военного времени. Эти мероприятия, в первую очередь, были связаны с экономическим законодательством и общей политикой Швеции. В связи с поставкой товаров в Россию из Великобритании, США и Франции встал вопрос о том, на каких условиях Швеция готова разрешить транзит этих товаров через свою территорию. По поводу же поставки грузов из Швеции в Россию возник еще один вопрос – об условиях экспорта товаров из Швеции. В мирное время подобные проблемы никогда бы не возникли, но теперь на ситуацию влияла позиция Швеции, занятая ею по отношению к Великобритании и ее союзникам в экономической войне против Германии.

Для того чтобы достичь берегов Швеции, торговым судам нужно было пересечь линии британской блокады, поэтому неудивительно, что Швеция противилась настойчивым просьбам России и ее союзников согласиться на строгие ограничения объема собственных поставок и в то же время предоставить свободный транзит через свою территорию торговым судам, направлявшимся в Россию. Влияние блокады не могло не отразиться и на шведском экспорте. Швеция боролась со странами Антанты за свободу собственной торговли и поэтому использовала экспорт как рычаг, с помощью которого можно было приобрести более надежную защиту для своего импорта. Хотя препятствия, возникшие для развития торговли между Россией и Швецией, а также транзита через территорию Швеции, были, в первую очередь, обусловлены блокадой, в дальнейшем крайне негативное влияние на них оказала внутренняя экономическая политика Швеции и, в определенной степени, общие тенденции шведской дипломатии во время Великой войны.

С учетом всех этих обстоятельств морской путь через Швецию, соединявший Россию с внешним миром, теоретически оставался открытым, однако в течение войны ему пришлось пережить всевозможные перипетии. Таким образом, для того, чтобы понять, насколько жизненно необходимыми были для России шведский экспорт и транзитная торговля, нам следует рассмотреть ряд проблем, возникших в связи с тем, какую позицию Швеция занимала во время войны.

Рассмотрим сперва проблему транзитной торговли. В связи с этим следует отметить, что суда, перевозившие товары в Швецию, входя в норвежские порты в Северном море, не встречали никаких препятствий со стороны Норвегии. В самом начале войны Норвегия опубликовала указ Министерства сельского хозяйства от 18 августа 1914 г., согласно которому предписывалось без всякого особого разрешения пропускать торговые суда, перевозящие грузы в зарубежные страны[48]. Таким образом, судьба шведской транзитной торговли полностью зависела от британского законодательства, регулировавшего торговлю в Северном море. Мы не будем здесь детально рассматривать источники этих законов и модификации, которые они претерпели в ходе войны. Нас будут интересовать механизмы их реализации в период активной транзитной торговли[49].

Торговые суда, направлявшиеся по морю в скандинавские страны, должны были проследовать по маршруту к северу от Великобритании, где их встречали британские патрульно-эскортные суда и направляли в британские порты. Там проходил первый осмотр грузов, результаты которого отсылались в Лондон. В Лондоне проверялись гарантийные письма, подтверждавшие, что эти торговые суда действительно перевозили грузы в нейтральные страны. Такие гарантийные письма можно было получить двумя способами: во-первых, с торговыми организациями нейтральных стран можно было заключить соглашения, в соответствие с которыми эти организации выступали гарантами того, что упомянутые грузы будут использованы только нейтральными странами. Во-вторых, Министерство блокады Великобритании разрешало перевозить только такие объемы грузов, которые соответствовали обычному довоенному объему импорта в данные страны. Некоторые нейтральные страны согласились с таким порядком и попытались решить проблему транспортировки грузов в рамках строгих ограничений, навязанных Великобританией. Однако Швеция решила действовать иначе.

Правительство Швеции полагало, что давление, которое Великобритания оказывала на шведскую торговлю, противоречило международному праву. Исходя из этого, было решено, что на территории Швеции недопустимо создание торговых и промышленных организаций в целях осуществления контроля над импортом товаров из зарубежных стран. В декабре 1915 г. Государственный совет представил в Риксдаг проект закона, согласно которому заключение между частными лицами и зарубежными государствами импортных и экспортных контрактов, противоречащих внешней и внутренней экономической политике Швеции, должно считаться преступлением. Этот проект был законодательно утвержден, и так называемый закон о военной торговле вступил в силу 17 апреля 1916 г. Благодаря ему Швеции удалось не допустить в страну механизмы британского контроля – контроля, который был установлен Великобританией и ее союзниками в Нидерландах, Норвегии, Дании и Швейцарии.

Еще до того, как в 1915 г. шведским Государственным советом был представлен проект этого закона, Великобритания и Швеция заключили договор относительно хлопка и минерального топлива, однако договоренностей по другим видам товаров не было. Неоднократные попытки добиться договоренности по более широким вопросам торговли не увенчались успехом. Шведская импортная торговля полностью зависела от мероприятий экономической войны, проводимых Великобританией, – разумеется, за исключением импорта из Германии по Балтийскому морю, который был не вполне адекватной заменой зарубежного импорта – поэтому Швеция с неиссякаемой энергией, используя все имеющиеся у нее средства, боролась против ограничений, вызванных данными обстоятельствами. Ее оружием в этой борьбе были лицензии на экспорт шведских товаров в Великобританию, а также лицензии на транзит зарубежных торговых судов, направлявшихся в Россию. В наши задачи не входит рассмотрение всех аспектов этой борьбы, тем более что не все из них имели непосредственное влияние на Россию. Кроме того, этот вопрос изучается в отдельной книге этой исторической серии, посвященной Швеции[50]. Однако нам следует хотя бы кратко рассмотреть особенности аспекта, затронувшего Россию.

Поскольку товары, в которых остро нуждалась Швеция, принадлежали Великобритании или находились под ее контролем, их стоимость стала той меновой ценой, которую следовало заплатить за шведские транзитные лицензии. Российский экспорт в Швецию вряд ли мог стать адекватной заменой этого транзита, хотя бы потому, что российские товары не представляли особого интереса для Швеции, не говоря уже о трудностях, с которыми был сопряжен в целом их экспорт. Роль экспорта из России в механизме компенсационного обмена ограничивалась лишь использованием российских экспортных товаров в качестве платежа за шведские товары, экспортируемые в Россию. Надлежащее снабжение России товарами представляло для стран Антанты настолько серьезную проблему, что Великобритания без особых колебаний приняла активное участие в оплате шведских транзитных лицензий. Тем не менее проблема российского транзита через Швецию, естественно, не могла перевесить вопрос, который, с точки зрения британцев, имел первостепенное значение, а именно ограничение шведского импорта как меры, необходимой для установления экономической блокады Германии. Правительство Великобритании продолжало разрываться между этими противоречащими друг другу целями. Политика, проводимая Швецией, еще больше осложнила эту ситуацию.

За первый период – с июля по октябрь – в течение которого неоднократно возобновлялись переговоры между Великобританией и Швецией по поводу урегулирования торговли, вопрос о транзите через Швецию приобрел статус особо важной проблемы. В связи с тем, что переговоры в целом потерпели фиаско, Великобритания так и не смогла реализовать свою мечту о гарантированной транзитной торговле. Таким образом, появилась необходимость вновь вернуться к соглашению о компенсациях, непосредственно не связанному с этой проблемой. Согласно договоренности Великобритания получила бы право отправлять товары в Россию при условии, что за каждую партию товаров Швеции позволялось бы импортировать равнозначную партию товаров из Великобритании. Обсуждая условия этой договоренности, Швеция настаивала на том, что имеет право на выдачу транзитных лицензий в обмен на товары только британского производства, а не на товары, доставленные в Швецию из других зарубежных стран. Вынесение на обсуждение этой проблемы было делом принципа, поскольку Швеция отстаивала свое закрепленное международным законодательством право на свободу поставок и из других стран, помимо Великобритании, и в связи с этим отказывалась даже косвенным образом признать, что должна подчиняться британским морским законам[51].

Вряд ли можно было ожидать хоть сколько-нибудь удовлетворительных результатов от такой череды договоров, каждый из которых заключался только по мере необходимости в каждом конкретном случае. Всякий раз, когда в отношениях между Швецией и Великобританией возникала напряженность из-за проблемы торговли – а это происходило с определенной регулярностью – действие таких договоров на время приостанавливалось. Так, например, в конце 1915 г. Великобритания ввела запрет на любой импорт в Швецию и задержала все рождественские посылки, отправленные в Швецию по почте. В ответ на это в январе 1916 г. Швеция запретила экспорт в Великобританию древесной целлюлозы, а после этого задержала все посылки, следовавшие по почте транзитом в Россию. Весной 1916 г. Великобритания ввела систему строгого контроля над шведским импортом, взяв за основу объемы довоенных импортных операций. Разумеется, эти меры не способствовали быстрому и устраивавшему обе стороны решению вопроса о транзите посредством договоров о компенсации.

Представитель российского Министерства торговли и промышленности в Стокгольме Д. Н. Русинов в своем отчете одной из ведущих российских торговых и промышленных организаций следующим образом описал состояние дел в шведской транзитной торговле в конце 1916 г. В течение трех летних месяцев 1916 г. Швеция отказывала в выдаче транзитных лицензий на заводское оборудование. Однако в конце концов этот вопрос был решен. Затем возникли проблемы с транспортировкой медицинских товаров и термометров, а несколько позже – с медными ситами для целлюлозно-бумажных фабрик. Не выдавались необходимые кожевенным заводам лицензии на химические вещества. К концу года в Швеции скопилось огромное количество кофе, поскольку правительство отказывалось выдавать транзитные лицензии, требуя, чтобы Великобритания разрешила Швеции оставлять себе от 30 до 40 % от объемов кофе для использования на шведском рынке. Великобритания отказалась выполнить это условие, мотивируя отказ тем, что импорт кофе в Швецию для собственных нужд является вопросом, не имеющим никакого отношения к транзитным лицензиям. Объем партий кофе, задержанных в связи с этим в Швеции, составлял около 163 000 мешков[52].

В дальнейшем заключать транзитные договоры становилось все труднее в связи с категорическим отказом Швеции разрешить перевозку военных грузов по своей территории. Юридически это было закреплено законом от 9 января 1915 г. Швеция собиралась строго, без всяких исключений, следовать этому закону, даже в случае получения компенсации. Согласно этому закону, полное эмбарго распространялось на «вооружение, боеприпасы и иное военное имущество», а в условиях войны этот перечень допускал весьма широкую интерпретацию[53].

В октябре 1916 г. под давлением катастрофического дефицита снабжения Швеция решила вновь начать переговоры с Великобританией. В этот раз, помимо Великобритании, в переговорах участвовали Франция и Италия. При условии, что в будущем к российской транзитной торговле не будет применяться никаких ограничительных мер, представители Антанты предложили разрешить поставки в Швецию ряда товаров, в которых та остро нуждалась. В ответ от Швеции требовали гарантий, что эти товары не пойдут далее на экспорт. Однако поскольку шведские представители продолжали доказывать, что нейтральный статус Швеции не допускает свободного транзита грузов, которые могут быть использованы в военных целях, в частности автомобилей, то на этом переговоры были прекращены. В феврале 1917 г. шведская делегация вернулась в Стокгольм, так и не подписав предложенные им договоры[54]. Итак, поскольку стороны придерживались противоположных мнений по принципиальным вопросам, ситуация оставалась прежней. Все так же продолжалась борьба за транзитную торговлю, и проблемы решались от случая к случаю. Несмотря на то что в первой половине 1917 г. в отношениях между Великобританией и Швецией наметился некоторый прогресс, основные проблемы оставались нерешенными вплоть до того момента, когда Англия прекратила все поставки в Россию в связи с государственным переворотом, совершенным большевиками 26 октября 1917 г.[55]

Поскольку ключ к решению всех проблем, имевших отношение к российско-шведскому транзиту, находился в руках Великобритании, вполне естественно, что именно она играла роль главного организатора. Принятие Швецией Закона о военной торговле помешало Великобритании создать эффективный локальный механизм, действующий в интересах экономической войны, в которой она принимала участие. Подобный механизм помог бы ей установить контроль над шведским рынком. Правда, в области транзитной торговли, где особенно сильно ощущалась необходимость контроля, удалось создать особый инструмент, правда, не такого размаха, под названием акционерное общество «Транзито», которое осуществляло все поставки, направлявшиеся в Россию из Великобритании и других стран. Компания «Транзито» находилась в руках англичан, и Россия практически не имела никакого влияния на ее управление.

Бывший российский торговый атташе в Швеции Б. А. Никольский описывал деятельность «Транзито» следующим образом:

Общество это, все акции коего были в руках шведов – А. Бильда, возникло в октябре 1915 г. по инициативе англичан, являвшихся в нем хозяевами и руководителями. Появление его вызвало ряд протестов в шведской печати, указывавшей на истинную природу нового акционерного общества. Протесты эти являлись, впрочем, в достаточной мере лицемерными, ибо разрешение создать транзитный контрольный аппарат было куплено ценой определенных, весьма важных и нужных для Швеции обязательств по снабжению ее некоторыми грузами. Компенсации, которые требованы Швеции за транзитные в Россию грузы, были в руках англичан. В их же руках находились и все нити по контролю экспедиторских фирм, формально работавших с «Транзито». Без англичан нельзя было ни получить, ни довести товара. Такое положение вещей, естественно, обеспечивало представителю английской миссии положение хозяина в «Транзито». Но грузы все же предназначались для России и были нужны ей для ведения войны. Платила за эти грузы в конечном счете Россия, которая, следовательно, была заинтересована, в лице получателя транзитных товаров, в том, чтобы услуги «Транзито» обходились не дороже, чем следовало. Поэтому столь же естественно было бы обеспечить и представителю Русской миссии при образовании общества «Транзито» положение полноправного соучастника в делах: дать ему возможность следить за деятельностью всего механизма, чтобы вовремя устранить невыгодные для русского кармана погрешности. В действительности, однако, роль представителя Русской миссии свелась к участию в особом комитете при обществе «Транзито» (в составе английского и русского коммерческих атташе и представителя общества «Транзито»), решавшем вопрос о пропуске того или иного груза (торговый агент руководился при этом предварительной перепиской и заключениями ряда инстанций, из которых последней являлся экономический комитет Д-т М.И.Д.). Каждому из членов комитета было присвоено право veto. Ставя свой инициал на ходатайстве о пропуске, или «аппликации», члены комитета высказывались положительно о судьбе груза. В случае сомнений дело обыкновенно решалось после короткого обмена мнений, причем непримиримые разногласия (veto) возникали редко. Дальше заседаний названного комитета, происходившего раз в неделю, – русский торговый агент не допускался. Все взаимоотношения между обществом «Транзито» и его корреспондентами-экспедиторами, вся коммерческая сторона дела оставалась для него совершенно недоступной тайной. Более того, – даже со справками о судьбе того или иного груза, с указаниями о замедлениях в их отправке приходилось обращаться к обществу «Транзито» в качестве просителя, с голосом которого считаются лишь более других[56].

С точки зрения России, транзитная торговля через Швецию была не единственной важной проблемой при рассмотрении вопроса об освобождении из-под неприятельского контроля северной части Балтийского моря и железной дороги через реку Торнио. Я уже отмечал, что Россия не в меньшей степени была заинтересована в импорте из самой Швеции, чем в получении товаров, переправлявшихся через шведскую территорию. Политику компенсационного обмена, которую Швеция начала проводить главным образом под влиянием блокады, Россия ощутила на себе как в области экспорта, так и в области транзитной торговли. Швеция буквально окружила себя стеной экспортных ограничений, и в целом без особой лицензии вывозить товары из страны было невозможно. Выдача таких лицензий зависела от импорта в Швецию определенных товаров из России. В дальнейшем мы подробно рассмотрим условия, от которых зависел экспорт из России в Швецию, а затем обсудим, как функционировала система компенсационного обмена между этими двумя странами. Пока же будет достаточно отметить, что, несмотря на все трудности, шведские товары, поступавшие в Россию во время войны, занимали четвертое место по объему импорта в Россию через границы европейских стран, за исключением Финляндии, причем объем шведского экспорта год от года увеличивался. За первый год войны, с августа 1914 г. по июль 1915 г. шведский экспорт в Россию составил 18 059 000 рублей[57]; за второй год войны, с августа 1915 г. по июль 1916 г., – 80 053 000 рублей; а за третий год войны, с августа 1916 г. по июль 1917 г., – 99 369 рублей[58].

Хотя значение транзитной торговли через Швецию было весьма относительным, северный путь все же оставался открытым. Это была узкая лазейка между двух блокад, в которых оказалась Россия: германская блокада в Балтийском море и британская блокада в Северном море. Роль этих двух экономических блокад, в которых Россия активного участия не принимала, обнаруживается еще ярче, если учесть, что на юге Российская империя была практически полностью отрезана от внешнего мира.

Закрытие Дарданелл

Блокада южных морских путей России была вызвана неожиданными событиями, произошедшим в Турции после начала Мировой войны. В первые дни войны Германия и Турция подписали договор о союзе, и вся дальнейшая политика Высокой Порты теперь зависела от Центральных держав. 16 августа 1914 г. (по новому стилю) принадлежащие германскому флоту крейсеры «Гёбен» и «Бреслау» прибыли в Константинополь. Само их присутствие придало Турции уверенности в том, что теперь она может предпринимать любые действия в Дарданеллах и в Мраморном море. В результате Турция первым делом заминировала акваторию ее проливов и арестовала суда с российским грузом на борту, проходившие через проливы из Черного моря в Западную Европу. 3 августа 1914 г. турецким Советом министров было принято решение о минировании Босфора и Дарданелл. Работы по минированию начались на следующий день. Проливы не были полностью закрыты – один участок был оставлен для прохода судов. 15 августа были установлены новые минные поля, и были удалены ранее заложенные мины. Работы продолжались с 19 августа по 24 августа и завершились после того, как фарватер был огражден буями вдоль азиатского побережья. 19 сентября вновь были заминированы европейские воды Босфора. В конце августа под руководством германских офицеров были проведены работы по укреплению фортификационных сооружений в Дарданеллах. В это же время под предлогом операции в связи с установкой минных полей впервые были введены ограничения для прохода торговых судов. Несколько судов, покинувших российские черноморские порты до и непосредственно после объявления войны Германии, было задержано по прибытии в Константинополь 8 и 10 августа – неподалеку от Чанака были установлены сигнальные буи, преградившие им проход. 10 августа навигация в обоих направлениях была восстановлена, но девять британских грузовых судов, перевозивших зерно и нефть, были задержаны и отправлены назад в Константинополь. Британский поверенный в делах в Константинополе выступил с протестом лично и письменно, однако ждать объяснений ему пришлось целую неделю. Задержание судов в Константинополе продолжалось. 18 августа Турция приняла решение в дальнейшем не прибегать к задержанию судов, однако администрация порта Чанак в течение еще нескольких дней продолжала препятствовать свободному прохождению судов через Дарданеллы. Ограничения для судоходства полностью были сняты лишь 21 августа. Эти события были восприняты как предупредительный сигнал, что, естественно, привело к прекращению судоходства через Дарданеллы задолго до того, как Турция вступила в войну[59]. С начала августа экспорт из российских портов через Черное море практически остановился[60].

Августовские события убедительно показали, что закрытие проливов далее откладывать нельзя. По словам посла Великобритании в Константинополе, «все пространство, занимаемое Дарданеллами, Константинополем и Босфором, станет чем-то вроде германского анклава». Этот «анклав» было необходимо обезопасить с юга, поскольку Средиземное море находилось под контролем союзных стран. В связи с этим начиная с конца августа со дня на день ожидали закрытия Дарданелл. Однако нельзя не признать, что во время переговоров с Турцией державы Антанты попытались заручиться гарантией того, что проливы будут оставаться открытыми до окончания войны с Германией. В обмен на это они пообещали Турции сохранение целостности ее территории и денонсацию капитуляции. Однако было уже слишком поздно. 27 сентября турецкий эсминец покинул Дарданеллы, предприняв попытку войти в Эгейское море, но получил приказ от британского патрульного судна вернуться назад. Этого оказалось достаточным для того, чтобы вынудить Турцию в тот же вечер закрыть Дарданеллы. Дипломатические представители Антанты всячески старались добиться открытия проливов. В ответ Турция предъявила британскому флоту весьма расплывчатое требование – отойти от проливов «немного дальше». Однако с этого момента и до конца войны проливы оставались закрытыми. В начале октября сэр Эдвард Грэй заявил: «Германия держит проливы закрытыми». В конце октября Турция вступила в войну, после чего вопрос о добровольном открытии проливов уже не стоял[61]. Более того, с политической и стратегической точек зрения, главное значение вступления в войну Турции состояло в том, что окончательно были закрыты проливы, а затем была блокирована европейская часть России с юга, что дало германской коалиции огромное преимущество.

Генерал Эрих фон Фалькенхайн, который в то время являлся начальником Генерального штаба Германии, писал в своих мемуарах:

По мнению начальника Генерального штаба, этот альянс [с Турцией] был совершенно необходим. Если бы для стран Антанты не были прочно закрыты проливы между Средиземным и Черным морем, то заметно уменьшились бы наши шансы на успешные военные действия. Россия смогла бы освободиться от почти полной изоляции. Но ведь изоляция России, даже в большей степени, чем военные успехи, являлась более надежной гарантией того, что рано или поздно силы этого Титана будут подорваны, причем, до некоторой степени, это произойдет само по себе. Даже если такой политический организм, как Германия, подчиняющийся строгой дисциплине, привыкший в течение многих веков на совесть трудиться и имеющий в своем распоряжении бесценный дар в виде умело распределенных сил собственного народа, с трудом смог выполнить возложенную на него войной великую миссию, то, вне всякого сомнения, российское государство, внутренние ресурсы которого на порядок слабее, не могло добиться успеха. Все прогнозы сводились к тому, что в течение длительного времени Россия не сможет отвечать на вызовы этой борьбы и одновременно осуществлять перестройку всей своей экономической жизни – что было совершенно необходимо при ее внезапной изоляции от внешнего мира – в ситуации, когда были закрыты как ее западные границы, так и Дарданеллы[62].

Фалькенхайн хочет нас убедить в том, что он предвидел, какое влияние на Россию окажет закрытие Дарданелл уже тогда, когда Турция только вступила в войну. Скорее всего, эту оценку он сделал, отталкиваясь от более поздних тенденций развития мирового конфликта. Однако, вне всяких сомнений, следует признать, что он в этом не ошибся: закрытие навигации через проливы имело для России не менее важное значение, чем морские сражения Великобритании в Северном море для Германии. Это не была экономическая война в точном смысле этого слова. Это была мера военного времени, которой воспользовались благодаря географическому положению России и Турции. Однако если говорить о судьбах Мировой войны, то это военное мероприятие приобрело колоссальное значение и с точки зрения достигнутых экономических целей, и с точки зрения ущерба, которое оно нанесло экономической жизни России.

Благодаря этому на юге сложилась такая же ситуация, как в Балтийском море, в результате чего Россия оказалась практически в полной блокаде.

Все прекрасно осознавали экономические последствия закрытия проливов. 28 января 1915 г. П. А. Харитонов, государственный контролер и член российского правительства, выступая в Думе, заявил, что экономическая изоляция России стала одним из наиболее болезненных и опасных аспектов войны. Союзники России также понимали опасность сложившейся ситуации. Это объясняет дерзкий план, созревший у Великобритании, который состоял в том, чтобы прорваться в проливы из Средиземного моря, а затем освободить их с помощью армии.

Сегодня хорошо известно, как начиналась военная экспедиция в Дарданеллах. В начале января 1915 г. лорд Китченер через британских военных представителей при российском Генеральном штабе получил срочное послание от Великого князя Николая Николаевича, в котором тот просил провести демонстративные военные действия против Турции с участием сухопутных и морских сил чтобы облегчить ситуацию для российских войск на Кавказском фронте. Китченер, который и без того был обеспокоен положением российской армии, отнесся к этой просьбе с большим пониманием. Он сразу же обсудил этот вопрос с Военным кабинетом и встретил горячую поддержку со стороны У. Черчилля, Первого лорда Адмиралтейства, который предложил провести демонстрационные действия в Дарданеллах. Адмиралу Кардену, командующему британским флотом в Средиземном море, задали по телеграфу вопрос, считает ли он возможным атаковать Дарданеллы с моря. Ответ Кардена был в целом положительным. Затем было получено согласие от Франции, после чего Главнокомандующий России был проинформирован о решении Великобритании форсировать Дарданеллы. В протоколах заседания Военного кабинета Великобритании от 28 января 1915 г. зафиксировано описание целей Дарданелльской операции в изложении Балфура:

Балфур отметил, что успешная атака на Дарданеллы позволила бы достичь следующих результатов: турецкая армия была бы разделена на две части; Константинополь был бы взят под контроль; у нас появилась бы возможность получать зерно из России и возобновить экспорт; это позволило бы восстановить курс российского рубля, который упал в связи с невозможностью экспорта из России, вызвав большую панику; эта операция также открыла бы проход в Дунай. Трудно вообразить себе более многообещающую операцию.

Кампания по форсированию Дарданелл оказалась неудачной. С самого начала военно-морской операции трудности становились все более очевидными. Согласно первоначальному плану предполагалось получить сухопутную помощь с территории Греции, но от этой идеи пришлось отказаться в результате вето, наложенного Россией, а также в связи с отставкой Венизелоса. Крупномасштабная атака, состоявшаяся 18 марта 1915 г., закончилась для союзных стран безрезультатно: в ходе сражения были потеряны шесть крупных линейных кораблей и шестнадцать кораблей меньшего размера. Вопрос о дальнейших попытках форсирования проливов с моря больше не стоял. Правда, сухопутные операции продолжались до конца года, однако поставленных целей с их помощью добиться так и не удалось. Дарданеллы оставались закрытыми[63].

Балфур совершенно справедливо отмечает, что открытие Дарданелл имело бы огромное значение с экономической точки зрения. К его рассуждениям по поводу коммерческих и финансовых аспектов подобных военных действий мы можем добавить, что после вступления в войну Турции в Черном море простаивало огромное количество судов, которые могли бы оказать неоценимую услугу, способствуя уменьшению мирового дефицита грузоподъемности флота. Таких судов, шедших под флагами различных стран, насчитывалось 129 единиц, а их общая грузоподъемность составляла около 350 000 тонн[64].

Таким образом, совершенно естественно, что в России, особенно на юге страны, с большим волнением ожидали исхода Дарданелльской операции. Министерство торговли и промышленности дало Российской экспортной палате разрешение созвать 31 марта 1915 г. большую конференцию с участием представителей российской экспортной торговли и основных отраслей промышленности из южных регионов. На этой конференции предполагалось обсудить проблемы, связанные с ожидаемым открытием Дарданелл и с возобновлением экспорта из портов Азовского и Черного морей. В марте было объявлено, что конференция переносится на 20 апреля, поскольку, как сообщалось в прессе, «в торгово-промышленных кругах ожидают, что через две-три недели можно будет уже считаться с фактом открытия Дарданелл для коммерческих судов»[65].

Провал Дарданелльской операции заставил с особой горечью ощутить блокаду России. Вот как описывал свое разочарование Уинстон Черчилль, один из главных идеологов этой операции:

Вместе с Дарданеллами исчезли все наши надежды на установление прямого постоянного сообщения с Россией. Можно, конечно, проложить железную дорогу длиной 1200 миль до Мурманска; можно продолжать поставлять товары на расстояние 4000 миль из Владивостока; но теперь у нас никогда не будет координации в использовании личного состава и боеприпасов, не будет больших объемов поставок пшеницы с юга России, не будет расширения и оживления торговли – не будет всего того, что могло бы быть, если бы Черное море было открыто[66].

Черноморская торговля

Хотя Черное море было отрезано от остального мира, оно оставалось потенциальным театром военно-морской экономической войны, правда, имеющим лишь второстепенное и только местное значение, но тем не менее представляющим определенный интерес. Целью России в этой борьбе было помешать морской и особенно прибрежной торговле Турции. Турецкий флот, хотя и имел в своем составе линейный крейсер «Гёбен», редко появлялся в Черном море. В связи с этим Россия, несмотря на крайнюю слабость своего флота в Черном море, имела возможность сохранять блокаду Турции, время от времени атакуя турецкое побережье. Мы используем здесь термин «блокада» не в техническом смысле, принятом в международном праве, а только для обозначения общей цели военных действий России: препятствовать морской торговле неприятеля. 15 февраля 1915 г. командующий Черноморским флотом, оценивая действия флота при весьма сложных обстоятельствах, пишет в своем приказе о «блокаде, осуществляемой в суровых зимних условиях, главным образом вдоль побережья неприятеля»[67].

На самом деле «блокада» и была главной целью российских военно-морских сил на Черном море. Согласно директивам, полученным 28 декабря 1915 г., адмирал Эбергард должен был сосредоточить основные усилия на том, чтобы отрезать Турцию от снабжения углем из угольных регионов Эрегли, Козлу и Зонгулдак, расположенных у побережья Анатолии. Второстепенная же задача состояла в том, чтобы нарушить морское сообщение с турецкой армией в Анатолии, а также сообщение между болгарскими портами и Константинополем[68]. Эти директивы исполнялись по мере возможностей, и ситуация в Черном море в то время напоминала блокаду – правда, гораздо менее масштабную – установленную против Германии в Северном море, с той только разницей, что турецкий торговый флот состоял в основном из парусных судов малого тоннажа и играл весьма скромную роль в обеспечении экономических потребностей Турции.

Российские военно-морские доклады того времени позволяют достаточно точно выявить масштаб и значение этих операций. Военные действия происходили в трех отдельных районах: во-первых, вблизи от упомянутых выше угольных регионов неподалеку от Зонгулдака; во-вторых, в районе Ризе и Трабзона; и, наконец, неподалеку от подходов к Босфору. После того как в войну на стороне германской коалиции вступила Болгария, между болгарскими портами и Константинополем появился новый театр «блокадных действий». Борьба против неприятельского судоходства велась практически полностью с помощью эсминцев и подводных лодок – крейсеры использовались редко. Время от времени они атаковали вражеское побережье. В какой-то момент российский военно-морской флот проявлял бóльшую активность, а когда-то прекращал нападения. Первые атаки состоялись зимой 1914–1915 гг. Судя по официальным сообщениям российского штаба Верховного главнокомандующего, в период между 21 декабря 1914 г. и 7 января 1915 г. в различных точках Анатолийского побережья российский флот уничтожил одно военное транспортное судно и около 70 парусных судов[69]. В конце января 1915 г. военные действия возобновились, и было потоплено два парохода и около 50 фелюг[70]. В феврале вблизи угольного региона было уничтожено восемь пароходов и одно парусное судно[71]. По всей вероятности, особенно интенсивные боевые действия происходили в июле 1915 г., когда было потоплено пять теплоходов и около 250 парусных судов[72]. В январе 1916 г. было уничтожено более 200 парусников[73]. В марте 1916 г. в болгарских водах был уничтожен пароход с грузом бензина, у Анатолийских берегов было потоплено 16 парусных судов[74]. В июне 1916 г. у берегов Анатолии было потоплено более 50 парусных судов; неподалеку от Константинополя был захвачен пароход с грузом керосина и ячменя, а рядом с Эрегли уничтожены один грузовой пароход и два буксирных судна[75].

Было бы бессмысленным далее перечислять эти данные. Сообщений, приведенных выше, вполне достаточно, чтобы показать масштабы экономической войны в Черном море, а они были весьма скромными. Это показывает, что «российская блокада» Турции играла незначительную роль в общей истории военно-морской войны 1914–1918 гг. Тем не менее нельзя отрицать, что определенное значение она имела. Были уничтожены и без того ничтожные военно-морские силы Турции. По свидетельству российских источников, уже в 1915 г. «турецко-черноморское побережье приняло совершенно пустынный вид»[76].

Экспорт в неприятельские страны

Как я уже отмечал выше, наиболее эффективными методами ведения экономической войны, имевшимися в распоряжении России, были таможенное законодательство, ограничение экспорта и импорта, а также эмбарго. Но эти методы имели и свою отрицательную сторону. Хотя ограничения и запреты, вводимые на торговлю между Россией и неприятельскими странами, наносили ощутимый ущерб торговле врага, они пагубно влияли и на российскую торговлю.

Для того чтобы осознать, что в действительности означала для России приостановка торговли с Германией и Австро-Венгрией (я не рассматриваю здесь торговлю с Турцией и Болгарией, поскольку она имела несопоставимо меньшее значение и, кроме того, эти страны вступили в войну несколько позже), достаточно будет проанализировать следующие данные. В 1913 г., то есть в последний предвоенный год, 50 % российского импорта поступало из Германии и Австро-Венгрии. Экспорт в эти страны составлял 34 % всей экспортной торговли России[77]. Вводя ограничения или приостанавливая торговлю с неприятельскими странами, Россия приносила в жертву собственную экспортную торговлю, причем это была несопоставимо бóльшая потеря, чем те жертвы, на которые добровольно пошли союзные страны. Более того, учитывая ее географическое положение, Россия не имела никаких надежд на укрепление торговых связей с другими странами, что помогло бы ей компенсировать хотя бы половину добровольных потерь экспортной торговли.

Начнем с рассмотрения ограничений в области экспортных операций. С самого начала войны в соответствии с распоряжением, объявленным Правительствующему сенату министром финансов от 12 августа 1914 г., на российский экспорт налагались строгие ограничения, что было вызвано «чрезвычайными обстоятельствами военного времени». Сухопутные границы европейской части России и порты Белого, Балтийского и Черного морей, а также Азовское море были закрыты для вывоза следующих важных экспортных товаров:

хлеб всякий в зерне и муке, отруби, выжимки и другие кормовые средства для животных, картофель, овощи, мясо, птица и дичь битая, птица живая, яйца, скот, сало животное, коровье масло, рыба, табак в листах и крошеный, консервы, лесные материалы, семена масличные, сено и солома, хлопчатобумажные концы, шкуры овечьи и козьи, кожи выделанные и невыделанные, шерсть и пуша, уголь каменный и кокс, гудрон, руда железная, нефть и нефтяные остатки, бензин, керосин и другие осветительные нефтяные масла, смазочные нефтяные масла, автомобили, резина, шины резиновые, проволока, капсюли, селитра, зажигательные шнуры, кислоты азотная и серная[78].

Если рассмотреть отдельные товары, перечисленные в этом списке, то станет очевидным, что приостановка их экспорта в Германию и Австро-Венгрию в некоторых случаях означала потерю экспорта в размере до половины его общего объема, а в ряде случаев – даже полное прекращение экспорта. Рассмотрим, например, экспорт скота из России. Согласно данным за 1913 г., 86 % общего объема этого экспортного товара предназначалось для Германии. 60,2 % экспортируемых мяса и птицы шло в Германию, а 3,6 % – в Австро-Венгрию. Для всех экспортных товаров, перечисленных в списке от 26 июля 1914 г., потеря экспортной торговли составляла 32,6 %. Прекращение экспорта одного лишь зерна означало недополучение от экспортной торговли 192 млн золотых рублей, а потери от прекращения экспорта всех товаров, перечисленных в этом списке, составляли сумму в 335 млн золотых рублей.

Разумеется, введение запрета на экспорт определенных товаров в страны неприятеля не было обусловлено одним лишь желанием сделать их недоступными для германской коалиции. Запрет был также связан с необходимостью иметь запас этих товаров для нужд военного и гражданского рынков России. Тем не менее запрет, в первую очередь, был направлен на то, чтобы ограничить снабжение Германии. В начале 1915 г. в «Вестнике финансов, промышленности и торговли» был опубликован официальный обзор мер, предпринятых правительством во время войны. Автор совершенно справедливо отмечает, что запрет на экспорт продуктов питания и иных товаров, полезных для неприятеля, был, несомненно, продиктован военными соображениями[79].

Распоряжение от 12 августа 1914 г. было составлено под влиянием сложившихся к тому времени обстоятельств, причем в большой спешке. В нем никак не оговаривалось, каким образом будет осуществляться экспорт запрещенных товаров в союзные и дружественные страны. Хотя запрет на экспорт действовал только на российской части фронта, он играл весьма важную роль. Поскольку было понятно, что запрет имеет целью сохранение запасов определенных товаров в России, предусмотренные меры должны были распространяться на все фронты Империи, а не только на западные и южные. Помимо этого, составленный список грешил недостатками с точки зрения практики применения российских таможенных тарифов. Кроме того, следует учесть, что война была в самом начале, и еще не было понятно, в каких товарах будет нуждаться Россия, а в каких – неприятель. Поэтому неудивительно, что распоряжение от 12 августа 1914 г. не было последним словом российского правительства в вопросе об ограничении экспорта.

Первые, еще нерешительные шаги по расширению и дополнению этого закона велись экспериментальным путем. Еще 22 июля 1914 г., то есть до принятия распоряжения от 12 августа, был запрещен экспорт лошадей. 5 сентября и 14 ноября был введен запрет на экспорт определенных металлов (марганцевой руды, латуни, стали и свинца). 25 октября 1914 г. в список запрещенных предметов экспорта были внесены бобы, клевер и семенные травы[80]. Если говорить о снабжении Германии, то эти ограничения были менее важными, чем запреты, введенные последующим указом от 17 февраля 1915 г., который оказал существенное влияние на экономическую ситуацию в России во время войны. Этот указ, который назывался «О некоторых особых мероприятиях по изготовлению продовольственных и фуражных припасов для нужд армии и флота», явился отражением усилившихся в ходе войны опасений по поводу того, что в России могут закончиться запасы зерна. Опасения такого рода повлияли на все важнейшие события, происходившие в России во время войны, и подтолкнули начало революции. Главные положения этого указа касались закрепления цен на зерно и права на его реквизицию. Кроме того, указ включал следующее положение: «Воспрещается иначе как с особого каждый раз разрешения правительства: (а) вывоз продовольственных и фуражных припасов за границу; (б) продажа таковых припасов иностранным подданным, занимающимся оптовой семи припасами торговлей». В соответствии с этим указом запрет, введенный распоряжением от 12 августа предыдущего года, на экспорт зерна, некоторых продовольственных товаров и фуража через западные границы теперь действовал на всех границах и распространялся еще на ряд товаров. Запрет, который вводился с целью сокращения поставок продовольствия в неприятельские страны, изменил свой характер – теперь он ориентировался на экономическую политику в отношении внутреннего рынка[81].

С другой стороны, стремление воспрепятствовать тому, чтобы российские товары поступали в Германию, вызвало появление еще одной частичной меры, принятой вслед за указом от 26 июля 1914 г. Речь идет об указе от 25 октября 1914 г., согласно которому вводился запрет на экспорт из всех балтийских морских портов в Петроградской, Ливонской, Курляндской и Эстонской губерниях. Эта часть Балтийского моря находилась в руках Германии, поэтому неприятель в огромных количествах осуществлял конфискацию грузов, отправлявшихся из перечисленных выше портов.

Все меры по ограничению экспорта, направленные, с одной стороны, на сокращение поставок в неприятельские страны, а с другой стороны – на сохранение запасов для внутреннего потребления, были перечислены в «Правилах об отпуске за границу товаров, из числа запрещенных к вывозу по обстоятельствам военного времени», утвержденных г-ном Барком, министром финансов, 4 мая 1915 г. Этот документ стал новым законом для российской внешней торговли. Правила были составлены следующим образом: товары, экспорт которых был ограничен, распределялись по шести категориям; в двух из них перечислялись товары, экспорт которых запрещался через все границы, а в остальных четырех – товары, экспорт которых запрещался только через указанные в правилах участки границ. Поскольку экспорт товаров, запрещенных для транспортировки через те или иные участки границ, за исключением границ с Персией и Афганистаном, предполагал пересечение участков границ европейской части России и Черного моря, а также участки транскавказской границы, между этими шестью категориями с точки зрения экспорта российских товаров в страны неприятеля практически не имелось никаких различий. В любом случае, товары, экспортируемые через азиатские границы, не могли попасть в руки неприятеля. При учете такой категоризации, на запрещенные к экспорту товары распространялось следующее положение, изложенное в правилах (статья 3): «Товары, запрещенные к вывозу по обстоятельствам военного времени, могут быть разрешаемы министром финансов к вывозу в союзные и дружественные государства». Таким образом, эмбарго полностью осуществлялось только в отношении неприятельских стран.

Отвлечемся на некоторое время от правил, изложенных в распоряжении 4 мая 1915 г. по поводу торговых отношений с союзными и нейтральными странами, и рассмотрим категории товаров, запрещенных для экспорта в Германию и ее союзникам. В основе данного распоряжения лежали уже известные нам положения указов от 12 августа 1914 г. и от 17 февраля 1915 г. Список перечисленных в них товаров был пересмотрен. Товары, экспорт которых был ограничен, распределялись по двум группам. Запрет экспорта товаров первой группы (категории I и II) действовал в отношении всех границ и распространялся на следующие товары: рожь, пшеница, овес, ячмень, чечевица, гречиха, просо; горох, бобы, фасоль; картофель; рис, мука и крупа всех сортов; свекла (бурак), томат всякий, лук, капуста; сушеные овощи, макароны; чай; сахар; перец; соль; табак кроме сигар и папирос; скот (крупный и мелкий рогатый и свиньи); мясо всякое, кроме свинины-бекон; масло коровье; сало животное; консервы; сено и солома; кожа и шкуры выделанные и невыделанные: воловьи, бычьи, коровьи, телячьи, верблюжьи, буйволовые, лошадиные, ослиные и свиные; медь и латунь в виде металла, лома, брака и изделий.

Запрет на вывоз товаров второй группы действовал на европейских и черноморских границах, а также на части транскавказской границы. Эта группа включала следующие товары: хлеб всякий в зерне и муке; отруби, выжимки и другие кормовые средства для животных; овощи всякие; птица и дичь битая, птица живая; свинина-бекон; яйца; кишки; рыба; лесные материалы; семена масличные; семена клевера и других кормовых трав; ликоподий; хлопчатобумажные концы; меха всякие; шкуры овечьи, бараньи и козьи во всех видах, в том числе и в изделиях; шерсть и пуша; уголь каменный и кокс; гудрон; руда железная и марганцевая; нефть и нефтяные остатки, бензин, газолин, лигроин, керосин и другие осветительные масла; смазочные нефтяные масла; спирт винный; резина во всех видах, в том числе и в изделиях; проволока; капсюли и зажигательные шнуры; селитра; кислоты азотная и серная; автомобили.

С точки зрения снабжения неприятеля важность товаров из этого списка не требует дальнейших комментариев, особенно после того, что уже было сказано по поводу самых первых мер по ограничению российской внешней торговли. Расширение списков товаров, перечисленных в распоряжении от 12 августа, и добавление к ним новых товаров было обусловлено главным образом желанием сохранить в стране запасы товаров, необходимых для ведения войны. Что же касается торговли между Россией и Германией, то добавление в список новых товаров если и играло какую-то роль, то весьма незначительную. Таким образом, экономическая политика России не претерпела особых изменений[82].

Дальнейшая история политики эмбарго не представляет особого интереса для изучения вопроса о торговле России с неприятельскими странами. Когда в России начинал ощущаться дефицит того или иного товара, правительство вводило на него эмбарго в соответствии с общей схемой, изложенной в правилах от 4 мая 1915 г.: полное эмбарго для неприятельских стран и экспорт по лицензии в союзнические и нейтральные страны.