Инская Коммуна. Город бесплатное чтение

Глава 1. Речка Каменка

Был понедельник. По счастливому стечению обстоятельств уроков в школе не случилось, и я встал, как и полагается истинному оболтусу, где-то между девятью и двенадцатью. Рассвета я не застал, и кольцо за окном блестело в майском солнце мокрым асфальтом. Я всегда любил именно такую погоду, когда пыль только прибита дождём и температура болтается в районе 20 градусов.

Привычно сделав фотографию и залипнув минут на 20 в новостях, я прошлепал из комнаты прямо и упёрся в ванну. Там я и обнаружил, что понедельник – день тяжёлый: у коммунальщиков 7 пятниц на неделе (или понедельников), и вместо отключения горячей воды во вторник, а электричества в четверг всё это произошло сегодня. Вероятно, они так же запутались, как и я, в этих днях недели. Но это всё равно что-то особенное – первый раз слышу о таком.

Плюнув на эти размышления, которые уже по своей сути стали напоминать мне тот самый клок волос из слива в ванной, я принял холодный душ и, отфыркиваясь, вышел на кухню, снова погрузился в атмосферу мая. Это совершенно особенный для меня месяц. Месяц перезагрузки: конец учебного года, День Победы и… мой день рождения!

Мама уже убежала по делам, оставив мне сообщение: «На завтрак блинчики, сметана в холодильнике и бабино варенье. Целую!». И это, черт подери, была отличная новость!

Добравшись до компьютера, я снова пролистал новости. Несколько интересных заявлений сделал Минсельхоз. Как же их, новостей, в последнее время стало много… Из одного только телеграм-канала за полтора часа набежало 13 штук. Ох, сказал бы кто-нибудь мне из года эдак 2018, что мы так весело будем жить… Не поверил бы я ему, в общем!

Прорешав в сотый раз ЕГЭ по математике, я довольный откинулся на спинку кресла, вообразив, что оно у меня есть и я сижу не на стуле. А страшный суд близится… В смысле, ЕГЭ… Математику вот приурочили к Дню защиты детей – хороший юмор, но нехорошо, что это уже через 13 дней… Ну, прорвёмся…

После видео о двойной бухгалтерии, половину которого я так и не понял, я собрался на тренировку и вышел из дома. Выехал я на велосипеде – прекрасный вид транспорта. Его единственный минус – это мокрая от грязи спина, если дождь расставил по городу лужи. Ехать мне предстояло по улице Ипподромской – улица эта протекает в овраге вместо реки и фактически является магистралью. Частями тротуары по ней отсутствуют.

И вот как раз там, где их нет, сбоку от дороги пустырь. Или стройплощадка. Что-то среднее. Недолго думая, я решил объехать одну из расставленных луж (которая, к слову, левым своим краем заползла на вторую полосу) по вышеупомянутому «чему-то среднему».

Это была плохая идея. Песок, которым вперемешку с обычной землёй была засыпана эта (все-таки) стройплощадка, совсем раскис, и куски грязи липли к колесам. Каким-то образом эта гадость забила мне обе каретки, и ехать дальше стало решительно невозможно. Пришлось слезать и, ведя велосипед рядом и опираясь на него, перебираться с одного бетонного блока на другой. Естественно, такие трюки не оставили силу тяжести равнодушной, и она в один прекрасный момент приземлила меня прямо в мутную лужу. И тут началась какая-то фигня. В лужу, где сейчас стоял велосипед, не задавая воды рамой, я погрузился полностью. Муть не давала мне разглядеть ровным счётом ничего, и я почему-то резко разучился плавать. Я продолжал барахтаться, в висках застучало сердце, а в голове вместо мыслей патокой расползалась паника. Руками, которые словно жили своей жизнью, я наткнулся на что-то. Кажется, это была какая-то заиленная коряга. Я за нее потянул и вроде начал двигаться, но еще через секунду обнаружил, что её небольшой кусок остался у меня в руках… В такой ситуации может показаться, что перед глазами начинает пробегать вся жизнь или хотя бы трагическое «это конец!». Но такого не было. После этого вообще словно ничего не было. Либо книги врут, либо это был еще не конец…

Боль. Песок и рвота. Не самое приятное пробуждение в моей жизни. И какой страшный сон! Но что со мной, аааа! Ух, черт подери, кхе, ыхххх, ааа, буль-буль-буль-кхе-кхе… Я дёрнулся. Что-то давило мне на грудь. Давило ритмично, то отпуская, то нажимая до резкой колющей боли. Через ещё несколько мгновений я начал слышать какую-то возню, надсадное дыхание где-то близко, ругань… Нет, отборную брань, как умеет только старшее поколение. Я прохрипел: «Пхе-пхе-ххах» – по задумке это было «что случилось». В ответ мне: «Censored, censored, censored, очнулся! Censored, censored, сын! Censored я рот с тобой, censored! На речку… пхххх… хо-хх-дить, censored». Я так заслушался, что снова зашился и наконец смог сказать что-то относительно внятное: «Что за… кто… какого censored, censored?!»

«Ты, малец, за языком следи» – услышал в ответ.

«Где… я» – уже тише сказал я.

«Да как где, где обычно. Чего только на камни полез, удалец, censored».

«Какие камни, вы кто? Кажется, вы меня спасли? Я и как вас отблагодарить не знаю, господин, эээ?…» – сказал я, поняв, что мне делали СЛР. Помню, в автошколе меня столь впечатлило то, что в её процессе может сломаться несколько рёбер, что я это запомнил. Теперь, видимо, навсегда. Этот дед явно не жалел сил и делал всё как надо. «Спасибо вам огромное, эээ…» – запутался я в словах.

«Колька, Колька, ты чего? Ты там головой не стукнулся случаем? Ээй! Посмотри на меня» – он помахал рукой у меня перед глазами и сделал пис – «Сколько пальцев я показываю?»

«Римлянин бы сказал, что пять, но как по мне, два» – как всегда по-дурацки пошутил я. Голова на удивление быстро прояснилась, и уже не тянуло поближе познакомиться с остатками блинов. «Я, кстати, Никита. Вероятно, вы меня с кем-то спутали. И можете все-таки, пожалуйста, рассказать, что случилось. Я был бы вам благодарен!»

«Эхх, Колька, Колечка, пошли-ка мы до поликлиники…» – сказал дед и потянул куда-то от реки.

Да, я уже успел краем глаза её обнаружить. Сидели мы с этим… дедом на берегу речушки. Шириной метра 3, ну может 5. Судя по вырывающимся из-под воды камням, воды было максимум по щиколотку. Почти гладкая, лишь с небольшими каменными выбоинами, змея реки ползла куда-то, рассекая то ли деревеньку, то ли посёлок на две части, обе из которых спускались к реке, свысока наблюдая за нами. Выход к реке был эдаким зеленым порталом из каких-то прибрежных кустов или деревьев. Земля под ногами была такая «глинистая», какая бывает только у реки. Трава ближе к берегу редела и уступала место голой земле, а затем и воде. Чувствовался речной запах – и противный, и такой приятный одновременно. Наверное, журчала вода – я мог не обратить на это внимания. Овраг – подумал я о ситуации с домами. Почему-то кроме нас двоих в этом овраге были словно одни только избы, избы, избы. Да все какие-то древние – ни тебе пластиковых окон, ни всероссийских синих бочек в огороде. Ни одной, даже самой захудалой шестёрки у стены. Висит белье. В общем, все, как на картине… Репина… Приплыли…

Дед явно не хотел мне рассказывать ровным счётом ничего. Только тянул меня с приличной скоростью вверх по склону. И переспрашивать я уже не решился. Шли мы молча, шлепал я босыми ногами, а дед – какими-то предельно обыкновенными сапогами. Сам дед… Он был… Диссонирующий с пейзажем. Гладко выбрит, белые как лунь волосы средней длины смотрят назад, но не лежат. Словно он долго ехал, высунувшись из окна или на мотоцикле без шлема. Из прищуренных глаз смотрела сталь… Сталь, но спокойная… Не угасшая, нет, не сверкающая в силу лишь потёртости и бесконечных царапин, но по-прежнему столь же холодная. С этими глазами диссонировал крупный, добродушный нос. И вот он на меня взглянул, и из глаз всё то, что я видел ранее, исчезло, словно наваждение. Задача с носом решилась в пользу носа, и в краткий миг он показался мне простым уставшим стариком, желающим, как и все мы в глубине души, домашнего уюта.

И тут я споткнулся о какой-то камушек, что и вывело меня из такого «созерцательного состояния». Не, ну вот хорош: сам непонятно где, непонятно когда, что делать, а он решает проблему диссонанса дедового носа с глазами. Надо начать думать как человек, а не как наевшийся пирожного воздушный романтик. Или воздушное пирожное? К черту!

Что мы имеем? Вокруг глухая деревня (на вид), но рядом есть поликлиника. Для этого деда я Колян. Ну, главное, что не Кольян… Тьфу, думай, думай! Что это может значить? Я вроде пока не бухаю, рано ещё. Может, я забыл какой-то кусок жизни из-за той самой великой и ужасной ам-не-зии, ууууу… Прям как в отечественных сериалах, которые так любит бабушка. Может быть всякое, наверное. Утверждать не берусь, не врач. Но башка болела. Было бы, конечно, прикольно, как эти самые попаданцы, в свое время начитался книг о них. Всегда мечтал стать таким же, хех. Не хватает сейчас только газеты, правда, или… второй луны, например. Ну, это, конечно, все забавно, но если я сейчас у деда еще и год спрошу. Так он вовсе не ответит, а-то и кондрашка хватит старого. Ну а вообще прикольно… Вот окажется сейчас, что я отправленный на воспитание в деревню сын олигарха или царька какого-нибудь, заживе-е-ем… Ладно, видимо, мне кажется, что голова прошла, раз такая муть в нее лезет. Может, дед прав и я… Да не, не могу я быть Коляном. Это насколько качественно приложиться надо, чтобы выдумать 17 лет жизни… Подождем до поликлиники. Может, к действительно больным они относятся иначе, чем к тем, кто пришел проходить комиссию. Терзают меня, конечно, смутные сомнения…

«Дед, а может у вас, кхм, нас в смысле… нормальная частная клиника есть? Что к врачу надо, это ты прав, но…» – с опаской сказал я.

Дед косо на меня посмотрел, отвернулся и набычено шел дальше. Неужели они такие дремучие здесь? Или думает, что стебусь? Больше тревожить я его не стал, поднявшись по склону, мы вышли на довольно просторную улицу, переходящую через знакомый уже овраг мостом, являющим собой выстроенные в ряд бетонные козлы, покрытые тонким ковром деревянного покрытия. Сооружение довольно забавное, но тем не менее весьма не деревенское. Кто в деревне станет строить мост через овраг, если тут с натяжкой и так пробраться можно? Деревенской концепции места моего появления оппонировали и весьма городские домики, построенные как будто еще до революции с одной стороны, и престранный кирпичный 3-этажный домик неопределенного возраста с другой. Повернув направо и проходя квартал за кварталом вот такой застройки по улицам с весьма переменным асфальтированием, мы подошли к серому зданию с большими окнами и серо-красной надписью «поликлиника». Внутри бросалось в глаза отсутствие бахил, написанные от руки объявления. Дед уверенно пошел мимо регистратуры на второй этаж, буквально ворвавшись в кабинет с табличкой «Зам. главврача», в котором пили чай две женщины. Одной было лет сорок, другой сильно за… А вот непонятно, старенькая очень.

Первой осознала произошедшее бабка и, что очень удивительно, без наезда спросила: «Эрнест Михалыч, что у тебя стряслось и чаво ты Кольку сюда притащил?»

«Уйди, старая, не до твоего любопытства сейчас!» – проскрежетал ей дед.

«Это он её из её же кабинета сейчас выгоняет?» – подумал я. Тем временем бабка явно готовилась покинуть столь негостеприимное место и со словами: «Ладно, Катенька, пошла я к себе».

После ее ухода дед как-то быстро и точно описал наш случай, явно переживая из-за него больше меня. Что было странно, казалось, что сейчас в нем говорит нос, а не глаза.

Только когда он замолчал, женщина как-то суетливо вскочила со стула и с мокрыми глазами начала ощупывать мне голову.

«Ну как так, Коленька, как так? Вроде целое все! Скажи мне что-нибудь!»

«Сначала скажите вы мне, где я? Какое сегодня число? И почему, черт подери, вы меня все Николаем кличите?»

«Ты совсем ничего не помнишь?! Даже как тебя зовут?! Не помнишь?!»

«Женщина, вы вообще кто?»

«Понятно…»

Женщина выбежала из кабинета, я дернулся за ней, но, услышав «сидеть!» от деда, успокоился. Судя по всему, этот мужик здесь со всеми так разговаривать может.

Через пару минут женщина прибежала с какой-то книгой в сером переплете, что-то найдя в ней, она спросила: «Что ты помнишь последнее? И помнишь ли что-то?»

На этом этапе мне уже не казалось лучшей идеей говорить этим людям правду, но как запудрить им мозги? Особенно после того, как я уже столько всего наговорил этому деду?

Ничего не придумав и поняв, что пауза затягивается, я решил состроить из себя больного, дабы получить время сориентироваться. Резко скручиваюсь, вызываю рвотные позывы, после чего меня корежит от уже вполне реальной боли. «Ухх, ребра…» – сдавленно выкашливаю я. Вопросы временно отпадают, мне, как водится, говорят выдохнуть, бинтуют грудь. Дышать становится тяжеловато и немного больно. Видимо, на стрессе я не обращал на это внимание, а эти цирковые выкрутасы что-то во мне расшевелили. Впоследствии мне удается вставить, что мне, мол, становится плохо, когда пытаюсь залезть в память, и вообще я плохо соображаю. В итоге из поликлиники мы выходили с записью о черепно-мозговой травме, повлекшей антероградную амнезию, и переломе одного ребра. Запись была завизирована печатью и подписью врача, а датой было указано «19» мая 1958 года. А на самой карте значилось:

Коммуна участия Ново-Сибирск

Поликлиника №1

Амбулаторная карта ф. № 037

Фамилия Канский

Имя Николай

Отчество Александрович

Дата рождения 02.05.1941

Адрес проживания Каменский кластер, ул. 2-я Нижняя, д. 18

Глава 2. Ливень

Проснулся я от хлопка двери. Настенные часы показывали двадцать… три минуты одиннадцатого. Прошло уже долгие три дня лежания на диване. Я числился больным. Резон в этом был один: только так я мог получить время осознать происходящее, попытаться выработать стратегию общения с дедом и матерью. О большем задумываться рано – на руках только данные медкарты, да урывки разговоров деда с матерью за дверью.

– Как ты, Колька? – заботливый голос деда вывел меня из не самых радужных воспоминаний.

– Уже лучше, м-м-м, деда!

– Вспомнил что ли?

Я вздохнул грустно, даже картинно: – Нет, но жить дальше как-то надо. Тем более, что голова уже почти не болит, а ребра… переживу.

– Рад слышать, боец. Пошли завтракать, там и погутарим о насущном, – спокойно и как-то по-особенному размеренно ответил на мой спич дед.

Настороже я поднялся, переоделся в Колькину… уже мою, надо привыкать, одежду и вышел за дедом. Вообще, насторожен я как раз из-за вот таких оговорок, что у меня (пусть и только в мыслях) проскакивают. Три дня терзаний собственного разума и вдалбливание себе в мозг новых истин не прошли даром. Теперь на мир смотрел крайне вывихнуто, но… уже глазами Кольки не только в буквальном смысле.

В помещении, что я называл холлом, уживались маленькая кухонька (уже без русской печи, но еще без электрической), обеденный стол и диван с крошечным телевизором, включение которого сопровождалось всегда большим дедовским шумом, убрав из которого всю обсценную лексику, можно было получить обратно свою тишину. Продолжалось это великолепие узким и темным коридорчиком, ведущим в сени. Домик был немолодой и не сказать, чтобы сильно ухоженный. Складывалось ощущение, что убираются тут добросовестно, но очень редко. Это объяснимо, если принять во внимание, что кроме деда и мамы никого дома нет.

Прошли мы с дедом за стол, сели завтракать. Повисла тишина, нарушаемая стуком ложек и тихим хрум-хрум-хрум. Не сговариваясь, мы решили перенести разговор на потом.

Не прошло и 5 минут, как я с сожалением, достойным иного крупного провала, отодвинул опустевшую тарелку и поднял глаза на деда.

– Я вижу в твоих глазах рой вопросов. Задавай. – сказал Эрнест Михалыч спокойно.

«Ну, Коляшка, твой дебют, не просри его», – выдал я себе мысленное напутствие и начал. – Эрнест Михалыч, дед. Сказать я хочу действительно довольно много, прошу, выслушай меня, а потом хоть потоп. Я не врач и тонкостей дела не понимаю, но кажется, что попробовав на прочность землю лбом, я действительно получил на некоторое время, скажем так, легкое помутнение… Сейчас, слава богу, это ушло и, надеюсь, целиком и навсегда. Но вот воспоминания ко мне не вернулись и, чую я, что и не вернутся. В связи с этим есть такое предложение: ты введешь меня в курс дела, рассказав мне все, что забыто, я получу справку об амнезии и жить будем дальше нормально. Можешь спросить у мамы, но думается мне, что больше последствий не будет, нарушений я в себе иных не замечаю… Понимаешь, я нормально думаю, хожу, вижу, слышу, помню то, что произошло после удара, какие-то базовые знания во мне тоже остались, но вот как устроено, ну, например, наше общество и кто там сейчас наш злобный враг, я не знаю. Я не помню историю, наверняка не помню еще и какие-то другие… особенные вещи… так сказать, «надстройку». Вот как работает это устройство? Почему оно работает? – я указал на газовую плиту. – Почему… В общем, много у меня вопросов… Дед, я понимаю, что всего рассказать с бухты-барахты ты мне не можешь, да и воспринять все это на слух очень трудно. Достань для меня детские энциклопедии, учебники школьные, что угодно, призванное познакомить детей с миром! От тебя я только этого прошу, и через время, поверь, я войду в нормальный ритм жизни…

– Хорошо, – сказал дед, встал и, не прощаясь, вышел из дома.

Я сидел с таким видом, будто снова головой стукнулся. План вот этого разговора, долгие увещевания, бесконечные слова о том, что всё со мной хорошо и не нужно мне в психушку, я представлял и обстоятельно планировал, а вот такого ответа я никак не мог ожидать. Посмотрим, что будет дальше. Сейчас же у меня вот так резко образовался информационный вакуум. До этого мой мозг был занят насильственным принятием всего происходящего и изобретением линии поведения, скоро я получу туеву хучу, как я надеюсь, информации об этом мире, и недостатка информации у меня не будет.

Что делать сейчас? Изучать окружающий меня мир самым простым и натуральным образом.

Выходя во двор, я стукнулся головой о традиционно низкую дверь в сени, там накинул первые попавшиеся калоши и вышел во двор, потирая столь многострадальный затылок. Улица встретила меня радушно. Погода просто песня! Ну, вернее, ее последний куплет. На этот маленький эдем, пригретый ласковым уже почти-почти летним солнцем, со склона накатывала армада бесчисленных туч: сначала, изгнанные со старых мест, шли белые расплющенные облачка, а уже за ними издалека накатывали такие мокрые и холодные свинцовые тучи, их края бурлили завихрениями, создававшими ощущение, что туча вот-вот поглотит сама себя.

И как же для меня сейчас было это символично. Точно так же изменилась и моя жизнь каких-то 3 дня назад. Нет, я был не склонен считать нынешние обстоятельства чем-то ужасным, мне было даже очень интересно происходящее. Но, несмотря на всю мою браваду, многодневное вдалбливание в мозг новых истин и копирование книжных попаданцев в части «отставить интеллигентские рефлексии», новая реальность еще давила на меня грузом единоразовой потери всех близких того мира. Даже не важно, брежу я сейчас или правда в другом мире, увидеть их мне вряд ли еще удастся.

Ливень пришел. Стало темно и холодно, летающие и не очень кракозябры попрятались. Эдем был разрушен, а я стоял посреди развалин, сотрясаемых крупными и частыми каплями, и сам был ими пронзаем. Каждая новая капля оставляла во мне дырку, через которую высыпался песком старый я, и оставался только Франкенштейн из моих знаний, моего характера и остатков Коленьки, что прятались где-то на задворках.

Прошло несколько мгновений, а ливень уже уходил на запад, унося с собой что-то бесконечно дорогое и ту страшную силу, что вернула с хрустом меня в этот мир. Я чувствовал, что уходит это навсегда, и я больше никогда не стану вспоминать то, что было раньше.

В процессе дальнейшего обследования местности были обнаружены: туалет типа «сортир», сарай, старенькая банька, заросли каких-то цветов вперемешку с травой, забор из сетки-рабицы, за которым располагалась грунтовая дорога с огромной красочной лужей справа и следами гравийной отсыпки слева. Я уже знал, что налево будет подъем из оврага на мост, ведущий в город. На холодную голову я понял, что мост мне знаком. Видел я его на старых фотографиях оврага у речки Каменки до того, как она оказалась закатана в асфальт и по ней прошла магистраль. В пользу этого факта говорит и название города, в котором я нахожусь. Ново-Сибирск остался собой, пусть и пишется тут по-старому, с дефисом. Получается, что я остался на том же месте, пусть и в каком-то совершенно другом мире. Ближайшая школа находится сразу за оврагом в том самом здании, что при походе в поликлинику я обозначил дореволюционным. Вероятно, ее и закончил мой донор. Это становилось проблемой. Большое количество потенциальных знакомых, ошивающихся неподалеку, грозило постоянными конфузами типа: «Привет, Колья!» – «А ты кто?».

Забегая вперед, стоит сказать, что мои мысли были пророческими. До встречи с первым «бывшим» знакомым я успел только обследовать сарай, в котором из интересного были обнаружены подшивки газеты «Ново-Сибирский вестник», пара удочек и коробка с исписанными школьными тетрадями. Найденную макулатуру я потащил к себе в комнату, пытаясь не задохнуться от скопившейся в газетах пыли. Пока я выписывал у дома пируэты в попытках открыть дверь, к дому подошел неизвестный мне гражданин и громко крикнул: «Кан, живой, чертяка!». Без колебаний он прошел во двор и открыл эту чертову дверь. Я прошел в дом и плюхнул эту стопку под стол. Гражданин проследовал за мной, уселся за стол.

– Зачем тебе этот мусор?

– Значит так, жив-то я жив, но вот с памятью проблемы, амнезия, говорят. Нихрена не помню. Поэтому ты мне сначала скажи, кто ты, а потом уже о мусоре.

– Хек, вот это дела… Я Толя, мы полжизни с тобой за партой просидели. Удивил ты меня!

– Мы школу уже закончили? Куда поступать собирались?

– Конечно, закончили, не нас с тобой на второй год оставлять. Мы же как с тобой да Петей решили в летное поступать, так и вообще отличниками стали. Ты как теперь, не с нами что ли?

– Трудно сейчас что-то сказать, Толя. Дай мне недельку-другую очухаться. Ты по какому поводу пришел?

– Мы договаривались сходить в город, погулять, мороженое съесть.

– Извини, друг, но я сегодня мимо. Буду сейчас этот самый мусор перечитывать, память восстанавливать… Слу-у-ушай, а ты не знаешь, я вел дневник?

– Конечно, иначе куда бы тебе оценки ставили, хах!

– Да я не про тот дневник, про личный.

– Аа, нет, не знаю.

– Ну, спасибо, что зашел, передавай привет… Пете.

– Да, пойду я, пока! Ты давай выздоравливай, через 3 недели уже вступительные писать.

Толя вышел задумчивый, хмурый. А я остался сидеть и переваривать. Летное, значит. Вступительные через 3 недели. В середине июня. А во второй половине мая школа, значит, уже окончена. Интересно девки пляшут…

В коробке я действительно нашел Колькины дневники. Только есть нюанс. Их было два, и только один из них был школьным. Радость мою от нахождения этого предмета описать было трудно. И пусть писал он там в основном о совершенно бесполезных для меня вещах, общую картину его личной жизни это мне помогло составить. Через два часа дед принес мне и учебники.

Чувствуя себя заправским исследователем, я сделал себе доску-схему, разделенную в целом на две части. Жизнь Кольки и мир, в котором я теперь живу.

Картина получилась следующая: мой реципиент жил жизнью почти нормального подростка. В школе близко дружил с Петей и Толей, имелась у него и «безответная любовь», пусть и не чрезмерно выраженная. Их тройка состояла в перманентных контрах с другой группкой пацанов. Мечтал поступать в летное училище, вдохновленный редкими рассказами отца. Он – Александр Эрнестович Канский – служил сейчас где-то на северной границе. Времена сверхскоростных перехватчиков набирали обороты, а изменившийся до неузнаваемости мир ставил все те же задачи. Здесь не было США, НАТО. На их месте существовали колоссы, казалось, перепутавшие эпоху: Конфедерация Британского Мандата раскинулась, помимо Британских островов, на большую часть Северной Америки, Африки, на Океанию, Австралию и Индонезию; континентальная Европа была объединена 6-й республикой, контролировавшей и остальную Африку; Директория Ганди объединила Индостан и залезла в Юго-восточную Азию. Китай, Япония, остатки Юго-восточной Азии, Ближний Восток и Южная Америка находились в состоянии раздробленного фронтира, где сталкивались интересы ведущих игроков, что и поддерживало их плачевное состояние; на месте СССР и части стран восточного блока находился Содружество Коммун, ему принадлежали часть Туркестана, Монголия, Северная Маньчжурия и часть тихоокеанского побережья.

В вопрос о том, как все это на карте уживается, какова история этого мира, что из себя представляет каждое из этих государств, я еще не погружался. Пролистав кратко учебники истории, я смог понять только то, что века до семнадцатого-восемнадцатого значимых отличий от нашего мира не было, но потом в какой-то момент все начало меняться.

Важнее стал вопрос, как организована жизнь на месте, здесь, в Ново-Сибирске. Содружество Коммун – это круто, но здесь и сейчас эта информация мне вообще ничего не дает. За ответом я залез в учебник наук социальных. Выпал я в знатный осадок. Нет, не так. Я ВЫПАЛ В ОСА-А-АДОК.

В чем же дело. По специализации я готовился в своем мире стать экономистом. Я думаю, вы сразу подумали правильно: деньги. В моей специальности они повсюду. В них все измеряется, они являются главным стимулом и мерилом поступков. В последние десятилетия таковыми они являются и в жизни обычного человека. А тут на всё, что я нашел о деньгах, это раздел «Теория денег» в книге по народному хозяйству и все! В этом же разделе, на первой странице было указано что-то по типу «Товарищи ученики, смотрите, какой когда-то был конфуз».

В общем, общество, в которое я попал, как-то функционировало без денег. Здесь и сейчас я еще сам слабо понимаю, как это работает. Вернее, как это РАБОТАЕТ, я не понимаю вообще, а устроено это, переводя на привычный мне, выросшему в мире предельно капиталистическом, язык, примерно следующим образом.

Отбросив верхушку, мы увидим, что основной территориальной (что важно) единицей хозяйственной деятельности является коммуна – «суперинтегрированная» корпорация. Она обеспечивает своих «сотрудников» всеми возможными благами, они живут внутри экосистемы этой корпорации. И трудясь и получая блага в рамках одной экосистемы, надобность в деньгах здесь ослабевает из-за сильного упрощения обмена. Конечно, легче договориться о том, какие блага может получить человек, про труд которого ты все знаешь. Почему бы не оставить деньги как удобный способ расчета хотя бы в рамках коммуны, как способ оценки всех видов труда? Интересный вопрос, ответа на который у меня нет. Тут так сложилось. Возможно, по каким-то действительно важным резонам, ускользающим от меня, возможно, по причинам политическим или психологическим.

В оправдание столь топорной и далеко не всеобъемлющей модели скажу, что единственным моим инструментом стал сейчас учебник общественных наук за 10 класс (именно там сконцентрировано все о народном хозяйстве), а моей целью было общее понимание происходящего.

«Что ж, цель достигнута, скудные материалы исчерпаны! – не без удовольствия резюмировал я вечером третьего июня. – Что будем делать дальше, Колька?»

– Дед, надо поговорить, – допивая чай, пробулькал я, – серьезно.

– Действуй, я сейчас свободен.

– Сначала отчитаюсь. Кажется, что я усвоил все, что можно было о своей бывшей жизни и кое-что о нашем мире. Многое у меня вызывает вопросы и интерес, но да, это уже совсем о другом. Так вот, я старый хотел и, видимо, сильно поступать в летное, а я новый сомневаюсь. Поговорить с тобой я хочу именно об этом. Есть тут у… нас какой-нибудь университет народного хозяйства или что-то вроде того?

– Есть, как ему не быть. Академия Коммунарской Службы. Но туда поступить сложно. Вступительные экзамены по математике, общественным наукам и логике нужно сдать.

– Спасибо, деда, попробую поступить. Но с общественными науками будет трудно, – сказал я и про себя добавил: «Представляю лица местных преподов, когда я им все распишу сообразно современных мне общественных наук, как бы вообще не загребли в местный Росгосужас!»

Мы замолчали, и каждый стал думать о своем. Прошло в эдакой паузе 2, 3, 5 минут, и я решил прервать ее, поговорить с дедом не как с ходячим справочником, но как с человеком. Узнать его получше. Мне с ним теперь жить, а я даже не знаю, чему он посвятил свою жизнь, хоть и догадываюсь.

– Деда, а расскажи мне немного о себе, а-то мне как-то неудобно даже, совсем о тебе ничего не помню.

– А как тебе, Колька, вот так с кондачка рассказать-то целую жизнь. Родился, учился, служил, женился, батя твой родился, потом по выслуге на пенсию вышел в сорок пять, сейчас в совете нашей коммуны сижу, вот приехал внука проведать, а тут такое.

– А почему, кстати, мы за папой не поехали? Он летчик, а значит, офицер. По всем канонам с ним должны быть.

– Да вообще вы с ним и жили почти все время. Мать твоя врач действительно хороший, а они везде нужны. Но сейчас его на север откомандировали на год, а тебе поступать. Вот он вас сюда и отправил. Я по старой памяти с кем надо поговорил, в поликлинику устроили твою мать, а ты в школу пошел доучиваться свои последние полгода. Ох и удивится твой отец, узнав, что ты в летное не пошел. Ты же этим чуть не с первого класса, говорят, грезил, вон и однокашников своих на это дело подбил!

– Да вот, после того, как по башке треснуло меня, интересно мне шибко стало, как работает эта система Содружества. А может, ты и прав, в летное идти. Летать… В общем, главное цель поставить и от этого плясать.

Меня самого воротило от своей нерешительности, но в условиях, когда я довольно слабо представляю себе устройство этого мира, иначе поступать я не мог. А с дедом надо было быть откровенным, я это чувствовал, что это единственно верное решение.

В отличие от многих попаданцев я не имел представления, что будет дальше с этим миром. Понятия не имею, какие его ждут конфликты, где наша страна попадет в очередную дурно пахнущую лужу, не знаю, кто сейчас у руля и есть ли кто-то лучше. Ставить себе в этих условиях классическую цель попаданца типа «убить Хрущева», «поднять по тревоге РККА 21 июня», «не дать Петропавловску подорваться на мине» или «почистить предателей» решительно невозможно. А вот заниматься чем-то типа «придумывания командирских башенок» мне под силу. Но я не ученый и представить в удобоваримом виде условную «Теорию струн» не смогу. Максимум, что мне под силу – придумать для местных скрепку да молнию. Только это сработало бы, если бы меня закинуло еще лет на сто раньше.

Так что в итоге я могу здесь и сейчас? Разве что модернизировать местное народное хозяйство с учетом опыта будущего века. Если сначала я смогу разобраться в том, как оно работает. Можно повлиять и на технологическое развитие, но это будет работать, только если я буду вдохновленно указывать правильное направление движения технического прогресса команде из нормальных ученых и инженеров, а они меня почему-то будут слушать.

Конечно, существует и вариант «ты клоп, зачем тебе все это, все равно ничего не изменишь, тем более, что ты и не знаешь, что менять». Но, вероятно, в силу юношеской горячности такой вариант меня не привлекал. Мне казалось, что, используя мои знания, я могу добиться исполнения варианта первого, который мне почему-то нравится сильно больше.

Что мне нужно для его реализации? Мне нужны ресурсы. Желательно все четыре фактора, по учебнику: труд, земля, капитал и предпринимательская способность. То есть мне нужны люди, деньги и место, где все это можно на благо использовать. Хотел бы я превратить это в слова маршала Тривульцио про «деньги, деньги и еще раз деньги», но в этот раз они работают плохо за отсутствием в жизни простого человека этих самых денег. По сути, единственный способ собрать все нужные ресурсы – это поставить под контроль коммуну или кооператив. Что для этого нужно? Для начала закончить АКС (академию коммунарской службы), без ее диплома занять управленческую должность не получится. После я буду распределен в одну из коммун кем-то типа «младшего управленца». Дальше уже по обстоятельствам. Нужны связи с нужными людьми, чтобы быстро выбраться из «замзамычей» на оперативный простор.

Естественно, этот, с позволения сказать, «план», выдуманный на ходу, имел с реальностью мало общего. Но да и самый продуманный план перестает работать, как только начинается работа, а в качестве общего ориентира приемлемо.

Недолго думая, я узнал у деда адреса академии и библиотеки. Отсутствие интернета придавало всем действиям некоторый шарм и большую осмысленность. Я шел по городу и разглядывал его. Я смотрел на совершенно другую архитектуру, других людей. Совершенно иные вывески. Казалось бы, вывеска – обычная деталь, каких можно еще с сотню найти. Но по ней видно очень многое. И самое важное, что видно то, на чем люди делают акцент. Здесь были простые вывески, и часто встречалось упоминание той или иной территории. Проходил я по Красному проспекту мимо вывесок «Казанское кафе», «Омское мороженое», на каком-то крупном здании вдалеке можно было прочитать «Московский технологический консорциум». Шел я по проспекту в сторону реки к библиотеке. Перестав рассматривать вывески, я посмотрел на людей, и они показались мне счастливыми! Нет, конечно, не все, но общая атмосфера казалась весьма радостной. Люди вторили погоде, солнце освещало тротуар теплым желтым светом, по дороге изредка проезжали новенькие волжанки пополам с газонами. Фасад какого-то домика резво реставрировали какие-то рабочие, а я шел, дивясь такому великолепию. Навстречу мне шли красивые и не очень девчонки в сарафанчиках пастельных тонов, тут же веселились студенты, снявшие в жаркий день свои форменные пиджаки, дети радостные выбегали с мороженым из лавки, а их родители степенно выходили, жмурясь то ли от солнца, то ли от удовольствия лицезреть столь благостную картину.

Город жил полной жизнью, кажется, не замечая того, что вообще-то он должен быть грустным и угрюмым, думать о своих вечных-бесконечных проблемах, осознавать всю угнетенность и все то прочее, что просто обязано быть в мире, столь схожим по первому впечатлению с иными антиутопиями.

И вот, наконец, библиотека. Была она весьма небольшая, за стойкой меня встретил заспанный типичный библиотекарь – круглые очки на узком и длинном лице врезались в узкий и сухой нос, опирающийся на козлиную бородку. Его взгляд, весьма водянистый, блуждал где-то около меня.

– Я вас слушаю, молодой человек. У вас имеется какое-то конкретное желание или вы нуждаетесь в моем совете?

– Здравствуйте, уважаемый, хотел бы у вас приобрести… или получить… карту нашего города, телефонный справочник и записную книжку с карандашом.

– Отлично, ваш паспорт, пожалуйста.

Я отдал ему паспорт, он пометил в нем мое приобретение и отдал мне его вместе с запрошенным. Я подписал что-то типа чека, который остался у него.

Надо сказать, что это моя первая успешная «покупка» в этом мире. Как вообще это тут происходит? Все довольно элегантно. Товары и услуги распределены здесь по категориям и уровням доступа (для «товаров роскоши»). У каждого гражданина всегда с собой паспорт, а в нем, помимо привычных нам разделов, есть раздел, занимающий большую часть этого весьма немаленького паспорта, отвечающий как раз за получение благ. При получении какого-то блага (например, заданной порции мяса в мясной лавке) у человека в паспорте закрывается часть нормы на эту категорию (в вышеописанном примере закрывается часть нормы в категории «продовольствие»). У продавца же отдаваемый товар также записывается, и уже покупатель подписывает «да, я это купил» для отчетности.

Подобным образом организовано получение почти всех видов товаров и услуг. Так называемые товары роскоши (это то, что не может в силу количества доставаться всем) делят на категории, и они открываются гражданам в соответствии с занимаемыми ими должностями. Так же и нормы на обычные товары могут отличаться у разных людей.

Это чем-то похоже на выдачу продуктов по талончикам, но в отличие от них в рамках категории у человека есть выбор. Он может на всю продовольственную норму купить мяса, а может муки и, конечно, может составить нормальную корзину себе по вкусу. Коммуны, как и кооперативы, соперничают друг с другом за кадры именно так: одна коммуна предоставит на определенную должность норму побольше, другая поменьше.

Чем в таком случае это отличается от денег в своей сути? Да многим. Тем, что они именные, тем, что распределены по категориям, тем, что выдаются только коммуной за занимаемую должность. Нельзя вот так просто передать кому-то норму, социальное расслоение приобретает четкие рамки и становится предсказуемым, а оттого вроде даже и менее вредоносным: директор завода имеет норму 20 по товарам роскоши категории А, а инженер – 10. При этом другие нормы у них могут отличаться иначе. По сути, нормы – просто способ отразить людям границы потребления, которые может себе позволить предоставить им их коммуна. Это система распределения общей собственности. Да, социальное расслоение сохраняется, но при грамотных законах и руководстве оно будет сохраняться ровно в тех масштабах, в которых оно стимулирует людей расти над собой.

В этой системе гораздо проще становится планировать производство: ты точно знаешь, сколько будет выдано норм. Эти нормы отменяют и цыганские фокусы с деноминациями, инфляцией и так далее.

Конечно, есть в этой системе и ложка дегтя: это и то самое расслоение по доступу к категориям товаров роскоши, которое может повлечь неприятные последствия, когда появятся граждане А, Б и А; это и власть в руках коммуны по управлению этими самыми нормами; это и невозможность как-либо копить средства или распределять их собственным образом. Что самое главное, мне решительно непонятно сейчас, как в таком раскладе можно создать свой «бизнес»! А бизнес здесь был, пусть и представленный кооперативами. Мое представление о коммуне как о такой абсолютной корпорации укреплялось с изучением структуры все больше. Только корпорация эта не принадлежала каким-то сомнительным дядькам, а принадлежала вроде бы всем нам, всем тем, кто в ней живет и работает. На сколько это так на самом деле, покажет только дальнейшее изучение вопроса.

Задумавшись обо всем этом возвышенном, я не заметил, как прошел весь путь до академии, найденный на только что полученной карте. Академия была… впечатляющим зданием. Похожая на сталинскую высотку, она, похоже, была одной из архитектурных доминант города. Озабоченные студиозусы входили и выходили через большие деревянные двери. Недолго думая, я влился в этот бурлящий поток. Занеся меня в здание, поток схлынул, рассосался в разные стороны. Внутри обнаружилось просторное помещение. С двух сторон располагались две массивные и широкие лестницы, поток студентов (это было видно по их форме) уходил туда, вверх. Между этими лестницами находился холл, с трех сторон которого на одетых в разнобой людей смотрели окна, как в регистратуре поликлиники, только с пафосом. Здесь все были моего возраста, кто-то сидел на скамейках в центре холла, чего-то ожидая, кто-то нервно прохаживался, о чем-то шушукались две группки, остальные стояли у окон.

– Кто последний?

– Теперь ты будешь! – ответствовал мне насмешливый женский голосок с ближайшего диванчика. – До тебя я была, а передо мной вот тот парень. – Девушка указала мне на белобрысого парня с прической Бориса Джонсона или, как говорят в народе, «я упала с сеновала, тормозила чем попало», который был ярким представителем нервно расхаживающих.

– Ты откуда? – спросила она, кивая на мой набор начинающего горожанина.

– Я отовсюду по маленьку. То там, то сям. Я Коля, для вас просто Николай!

– Хм, я Нина, для вас, Николай, просто Нинель.

– Вы местная? Здесь сейчас все абитуриенты?

– Ну, можно и так сказать. У вас родители дипломаты? Почему вы тогда сюда поступаете?

– С чего вы взяли?

– Ну, вы говорите, что живете «то там, то сям», иностранными словами бросаетесь, да и говорите немного не по-нашему.

– Интересные выводы, но нет, увы. Вы не правы, мой отец летчик, и мое «то там, то сям» ограничивается пределами нашей страны.

Разочарованное «ихь» было мне ответом. Украдкой я рассмотрел Нинель (мне так сильно больше нравится ее называть почему-то). Она была явно примерно моего возраста, место обязывает, тонкая, точеные довольно резким мастером черты лица как-то переливались с мягким овалом лица. В сочетании с модным, видимо, здесь пастельным тоном одежды она превращалась в оживший летний этюд. Непонятно было, если честно, почему мы вдруг так разговорились. Она сидела с каким-то томиком в руках, что было здесь весьма популярно, и все говорило о том, что до этого она не горела желанием с кем-то переучиваться.

– Вы не подумайте, я ничего не имею против пилотов, я просто… – запнулась она и с румяными щеками уставилась в свой томик, найдя в нем защиту от выдуманного конфуза. Видимо, мой взгляд после показанного разочарования был понят ею неправильно, ну да ладно.

– Что вы, все хорошо! Тем более вот и ваша очередь, 6 окно свободно. До встречи на экзаменах!

Я встал и пошел к окну 12, тоже освободившемуся так вовремя.

– Здравствуйте, я хотел бы разобраться с тем, как и когда проходят вступительные, как на них зарегистрироваться, как они выглядят и все такое прочее.

– Здравствуйте, юноша, записать вас я могу, это вы правильно пришли. Будут они у нас 16-то числа, надо было внимательнее по сторонам смотреть, а не с девушками болтать, там объявление висит. Про то, как они выглядят, тоже там же вся информация, потрудитесь, почитайте. А-то какой из вас студент Академии, если вы даже с этим сами справиться не можете. – протрещала мне забавная бабуська из окошка. – Говорите свою фамилию, имя, отчество, дату рождения, номер паспорта…

Сообщив все это, я распрощался с бабуськой, которая, несмотря на ворчание, быстро меня записала, и направился изучать стенд. Стенд гласил: «Вступительные экзамены будут проводиться 16 июня 1958 года с 10:00 в главном корпусе академии». Соседнее объявление: «Подготовительные курсы при абитуре будут доступны записавшимся на вступительные экзамены. Курсы будут проходить с 10 по 16 июня с 8:30 до 11:30 в аудиториях 3308 и 3317. Вход в здание СТРОГО через правое крыло. Охране предъявить паспорт. Список рекомендованной литературы: «Сборник задач по математике» Белоносов, Фокин; «Основы логики»…

Дальнейшие планы сформировались окончательно. Я переписал в новенькую записную книжку нужную литературу и отправился снова в библиотеку.

Следующая неделя ушла на подготовку к экзаменам. Математика и логика давались мне довольно легко – они одинаковы для обоих миров, и, соответственно, мои собственные знания с запасом покрывали насущную необходимость. А вот с общественными науками всё оказалось довольно сложно. Экзамен будет проводиться в формате развернутого эссе (слава богу, не на латыни) на одну из представленных тем. На свой основной профиль – экономику я, как ни странно, вообще не рассчитывал и планировал выбрать наиболее удачную тему по социологии, политологии или философии. Мой план заключался в написании эссе так, как учили меня, на основе моих знаний в этих науках. Для претворения его в жизнь мне требовалось одно – наличие всех тех умных дядек, на которых я собирался ссылаться в этой реальности.

В библиотеке я стал постоянным гостем. Штудировал я большую энциклопедию содружества. Находившихся ученых выписывал, сравнивал с их натуральными аналогами. В общем, работа была проделана большая. Библиотекарь – Новиков Сергей Семенович – оказался весьма увлеченным, как мне показалось, человеком. Если не был занят, он помогал мне найти нужные мне данные, к концу недели мы начали общаться на отвлеченные темы.

В эту неделю мы стали больше общаться с дедом. Я расспрашивал его о его жизни, службе. Не только и не столько из-за надобности, сколько из простого интереса и желания вот так скрасить вечера. Камина в нашем небольшом домике, к сожалению, не было, но менее атмосферными от этого вечера не становились. Дед рассказывал про службу в СГБС, но рассказывал так осторожно и где-то расплывчато, что с уверенностью сказать кем он там являлся у меня не получалось.

Колькины друзья больше не появлялись, решив, что он болен и поступать в этом году не сможет. Толя прислал письмо с пожеланием здоровья и сообщил, что они с Петей укатили проматывать последние деньки к его бабушке. Такому исходу дел я был, честно говоря, рад. Как сообщить пацанам, что я больше не собираюсь поступать с ними в летное? Как вот так разрушить их мечты?

9-го июня я, по заведенной уже традиции, вечером зашел в Казанскую булочную на проспекте и взял там несколько слоеных булочек с вишней, пару круассанов и булку мариинского хлеба. На улице, возле булочной, стояли столики, за ними люди пили чай и о чем-то переговаривались. Небо было ясное, уже почти темное. Синева неба компенсировалась желтым светом фонарей, сверчки стрекотали где-то в отдалении, а остановившийся на светофоре газон одиноко вторил им. Температура держалась около 15 градусов, легкий ветерок трепал объявления на доске. После очередного тяжелого дня я шел домой с квадратной головой и мало обращал внимания на то, что происходит вокруг. После того, как я свернул с проспекта, прохожие как-то резко вдруг растворились, и уже один я шлепал в сторону моста, а там уже и поворот к дому.

Пока я шел, мечтая о вечернем чае, ко мне из какого-то переулка незаметно подошли два весьма подозрительных товарища. Они быстро приблизились ко мне и встали с двух сторон.

– Гражданин Канский, пройдемте с нами.

– А вы, собственно, кто такие?

– Не оказывайте сопротивления, – сказал тот, что был справа, и мне в бок уперлось что-то холодное и металлическое.

– Служба Государственной Безопасности Содружества, – снизошел до ответа второй.

Меня втолкнули в подворотню, где стояла «Волга», кстати, совсем не черная и тонированная, а голубенькая и вообще самая обычная. Все втроем мы утрамбовались на задний ряд и куда-то поехали. Грехов я за собой не видел, а попытка сбежать в таком случае, если, конечно, это правда безопасники, будет трактоваться явно не в мою пользу. Страха особого не было. Про СГБС мне многое рассказывал дед, который там служил. Да, мордоворотов и других недобросовестных следователей везде хватало, но в целом служба эта работала хорошо, и кого попало обычно не сажали. По словам деда, конечно…

Ехали мы молча, но недолго. Приехал буквально через 5 минут. Я узнал это здание. Там и в нашем мире располагалось в свое время отделение НКВД, а здесь и сейчас центральное управление СГБС по ЗССК (Западно-сибирскому Совету Коммун). Мы свернули в переулок и подъехали к управлению с обратной стороны.

Что будет происходить со мной дальше? По какому поводу меня вот так втихаря схватили, что им от меня нужно? В каком статусе я сюда прибыл и знают ли об этом мои родственники? Все эти вопросы роились, пока мы шли по низким и узким коридорам подвальных помещений. Пройдя уже столько поворотов и закоулков, что выбраться отсюда самостоятельно было бы весьма непросто, мы наконец подошли к очередной двери без таблички. Левый, который стал теперь передним, открыл ее, и перед нами открылось маленькое помещение с криво оштукатуренными стенами и тусклыми лампами под потолком. Слева от входа стоял немолодой диванчик, в углу был столик с кружками, чаем, чайником и кипятильником. Справа стоял довольно большой деревянный стол со стопками бумаги, стоял на нем какой-то непонятный цветок и кружка с дымящимся кофе. На удивление, казалось, что это место пытались сделать уютным, в комнате было тепло и витала ядренная смесь из запахов курева и кофе. За столом сидел бодрого вида лейтенант, чья бодрость явно была результатом n-ной кружки кофе, и что-то писал авторучкой. Когда мы вошли, он чертыхнулся, отложил бумаги и спросил:

– Это у нас кто, Канский?

– Да, товарищ лейтенант, при задержании сопротивления не оказывал. Даже не ругался. Взяли, когда шел домой. Никто этого не видел. – как-то в нос пробубнил левый.

– Вот прямо-таки не видел? – с нескрываемой усмешкой спросил летеха.

– Да, там никого не было, я проверил. Окон жилых там тоже нет, а в лицее ночью только сторож, который дрыхнет вообще в другом конце здания. Я Савельича знаю. – это уже правый ответил уверенно и с насмешкой.

– Ладно, ладно, поверю вам на этот раз. Садитесь, Николай. Чай, кофе не предлагаю, не заслужили еще. Но и устраивать цирк с конями не собираюсь. Исаак Хейли вам знаком?

Левый и правый уселись на диван, а я на табуретку напротив безымянного лейтенанта.

– Нет, не знаком. По крайней мере, после потери памяти я о таком не слышал. Мой дед в курсе, что меня сюда привезли? Я не совершеннолетний!

– Какой вы несовершеннолетний, вы получили свой аттестат зрелости с завершением школы, как и все нормальные люди. И нет, ваши родственники не в курсе, и нет, сообщать им сейчас я ничего не буду. Всё, дальше вопросы здесь задавать буду я, ваш лимит исчерпан. Вы сказали о потере памяти. Когда это произошло? Вы забыли всё? Обращались к врачу?

– Я потерял память… 19-го мая, вероятно, поскользнулся и упал на камень у речки. Очнулся лежащим там и ничего не помнил. Да, ничего, совсем ничего не помню. Сразу пришли с дедом в поликлинику, мне и в карточке написали, что потеря памяти. Амнезия, вот.

– Зачем вы каждый день ходите в библиотеку? Что делаете там так долго?

– Я готовлюсь к поступлению в АКС, 16-го числа экзамены, я читаю там литературу по общественным наукам. Ищу информацию об ученых.

– Какие труды вы читали?

– Большую энциклопедию Содружества, Канта, Дюркгейма, Веббера, Маркса и еще нескольких. Скорее не читал, а просматривал быстро.

– Почему именно их, почему ни одной нашей фамилии?

– Ну, я это делал для расширения кругозора, возможности ссылаться на них в эссе. Наших мы проходили, а вот об этих говорится в энциклопедии, вот я и решил узнать. – На ходу начал выдумывать я, молясь, чтобы он не зацепился за это.

– А кого из наших знаете?

Я судорожно вспоминал кого-то политкорректного и материл на все лады наше образование в 21 веке: как было мало в социальных науках русских и советских фамилий, как этого не хватало тогда, и как это критично мне сейчас! Помогло перечисление ранних революционеров. Не все были здесь в почете, но, слава богу, они не были и запрещены. Вообще, подобное совпадение фамилий – большая удача, ведь события здесь уже достаточно давно идут иначе, сильно иначе, но вот фамилии ранних революционеров частью совпадали.

– Ладно, ладно. Откуда вы все это знаете, опрос ваших друзей показал, что ранее особого увлечения этим в вас не было.

– Не знаю, эта информация была мною получена еще до потери памяти, могу предположить, что он читал эти книжки еще до переезда сюда.

– Интересно. Они же говорят, что ваше поведение сильно изменилось. Есть предположения, почему?

– После падения я виделся только с Толей, и то один раз. Я тогда еще не восстановился после падения. Возможно, это и повлияло.

– Интересно, интересно…

– Вы говорили, собираетесь поступать в АКС, почему?..

Подобными вопросами меня трепали долго. Около полутора часов, однако мне казалось, что прошла уже вся ночь. Пакет с булочками так и был у меня в руках. Наконец это закончилось. Следователь с явно недовольным видом допил 3-ю с момента моего прихода большую кружку кофе и дал подписать подписку о неразглашении. Подписал. Он положил ее на стопку бумаг, видимо, того же характера. Повисла пауза, во время которой мы с лейтенантом рассматривали друг друга. Лейтенант был… обычным: прямоугольное лицо было очень плоским, взгляд карих глаз был не по возрасту цепок, а ехидная улыбка, покинувшая его, как только он начал задавать вопросы, появилась снова и не собиралась сходить с его лица. Допив кофе, он смотрел на меня. Так прошло уже минуты три, и он вдруг резко спросил:

– Будешь сотрудничать с СГБС? И смотри мне, отвечай, как сердце чувствует, мне сейчас уже не нужен твой страх, не хочу, чтобы ты дров мне наломал и все дело испортил. Не бойся, писать кляузы на соседей, мол «А Вася Катю за косички дергает и смотрит контрабандные республиканские сериальчики» не надо будет. Тут дело посерьезнее есть, в которое ты успешно влип, как муха в говно. И выйти чистым уже будет трудно. Нет, если ты брезгливый интеллигент (это он сказал с таким особым пренебрежением, которое, кстати, у гбистов с «интеллигентами» всегда взаимное), то я тебя сейчас отпущу и даже прикрою твою задницу, ибо присягу давал. Но если тебе небезразлично то, как мы все тут дальше будем жить, можешь внести свой маленький вклад. Иди вон чай попей. Булочками с нами поделишься? Подумай, у тебя есть минут 7. НУ я и пошел. Есть хотелось зверски, а запах булочек подстегивал это желание. Пока мы все вчетвером хомячили мои булочки, я думал. Что такого хочет мне предложить делать лейтенант? Работа осведомителем в Академии? Тогда к чему были все эти вопросы? Просто запугать? Пламенный его спич меня, конечно, впечатлил, но ни в чем не убедил. Дед рассказывал, что они иногда использовали добровольно согласившихся гражданских в некоторых операциях посерьезнее, чем штатная слежка. Конечно, служил он здесь больше 10 лет назад, но вдруг эта практика сохраняется и сейчас. Что я потерять могу? Неизвестно. Вряд ли речь идет об угрозе жизни, но быть может все. Потеряю ли я честь? Важный вопрос. Смотря для чего меня использовать будут. Что я могу приобрести? Если стану полезен, это поддержка СГБС, что очень серьезно и в будущем уберет лишние ко мне вопросы. Возможно.

– Вы мне предлагаете стать осведомителем в академии? – в лоб спросил я.

Все трое рассмеялись.

– Ты сначала поступи, Коля, – через смех проговорил лейтенант, потом посерьезнел и сказал: – Не исключено, но это не основная задача. По сути, привлечь я тебя хочу на одну операцию, а там посмотрим. Большего сказать не могу, извини.

– Ну, – принял решение я, – брезгливым интеллигентом я себя не считаю, поэтому я предварительно согласен.

– Предварительно? Надо, чтобы точно.

– Точно я вам смогу сказать, узнав, что вы мне хотите поручить. Кто-то вон говорит, что вы кровь младенцев пьете. Я в это, конечно же, не верю, но заранее согласиться не могу.

– Ну кровь младенцев мы не пьем, не переживай. Та-а-ак, расписку ты подписал. Ладно, слушай. Твой друг библиотекарь, – тут я вскинулся, но он остановил меня жестом, – это я так, шучу… В общем, на самом деле нифига не библиотекарь, а шпион Конфедерации. Он у нас под колпаком и явно чего-то замышляет. В его планах точно есть ты, не стал бы этот человек иначе тебя так обхаживать. Нам нужно, чтобы ты сообщал нам о контактах с ним, буде такие произойдут, и о том, что он от тебя хочет. Сразу скажу, что он не наш, доказано. Так что не бойся подставить невинного старика.

– Ну, на такое я согласен. Нужно что-то подписать? Мне отчитываться о всех контактах? Даже когда я просто приду в библиотеку взять книгу и даже толком с ним не поговорю? И как мне вам сообщать? Сюда приходить?

– Стоп, стоп, стоп. По порядку. Подпиши вот это.

Он протянул мне еще одну бумагу о том, что я становлюсь добровольным информатором. Я и ее подмахнул, ничего криминального в ней не обнаружив.

– Теперь про доклады. Нет, если ты у него просто книжку взял, то не нужно. Если же он что-то у тебя узнавал, не связанное непосредственно с делом, по которому ты пришел, ты заметил какую-то странную реакцию, просил у тебя что-то или на что-то подбивал, пиши письмо, где описывай все в деталях, и отправляй письмо на адрес… Северный кластер, 8-й рабочий переулок, 3/1. Бросай в ящик около лицея. Через полдня оно будет у нас. Если вдруг у тебя будет что-то срочное. Совсем срочное. Приходи сюда и требуй лейтенанта Егорова. Это я. А пока свободен. Ребята отвезут тебя домой во избежание неприятностей. Возьми конверт и вот эту бумагу, – он что-то написал на маленькой бумажке, – показывать только в крайних случаях. – Он отдал мне вышеперечисленное. Бумажка оказалась справкой о том, что я являюсь осведомителем СГБС и в случае задержания милицией я должен быть передан СГБС немедленно. – Ах да, деду расскажи, говорят, он все видит, лучше расскажи ты. Всё, пока. Удачи тебе, Коля.

– Спасибо, до свидания, товарищ лейтенант.

«Ну рассказывай, куда вляпался» – были первые слова деда, когда я вошел домой. Он стоял напротив входа, скрестив руки, и пристально смотрел на меня. Я молча подошел к нему и протянул ту самую бумажку, которую мне дал Егоров.

– О как… По какому поводу служба расщедрилась тебе на такую хорошую бумажку?

– Помнишь, я тебе рассказывал про Сергея Михайловича. Так вот, Исааком Хейли оказался. Как я понял, резидент разведки Конфедерации. Ну вот они и решили меня к делу пристроить. Забрали прямо от моста и увезли.

– Хе-хе-хе, ну понятно всё с тобой, внучек. И что, как тебе наша обитель?

– Ну, знатные катакомбы в подвале, ничего не скажешь. Вот только не знаю, получится ли у меня теперь себя с Исаа… Сергеем Семенычем так же себя вести, как раньше. Если он меня заподозрит и сбежит, Егоров из меня душу же вынет!

– Ну вынуть не вынет… Ты когда к нему в следующий раз придешь, расскажи ему, как тебя стало что-то раздражать. Ну не знаю, дед много брюзжит, девушка бросила. Тогда он твое изменившееся поведение спишет на этот раздражитель.

– Ага… так и сделаю… – прокрехтел я, потягиваясь. – Спасибо, деда! Прости, но мне явно стоит поспать. Длинный сегодня день получился…

Глава 3. Академия

– Встава-а-ай! Твой будильник уже пол-Сибири разбудил!

– Выыааа, – зевнул я в ответ. – Который час?

– Уже пятнадцать минут девятого. Давай ешь, иди и в академию.

– Уже встаю… – сказал я и повернулся на другой бок.

– Понятно всё с тобой.

Мой доброжелатель ушел, а я продолжил лежать, осознавая, что я лежу у себя дома, скоро зашумят машины на кольце под окном, мама включит на ноуте музыку и начнет готовить завтрак, а я, если еще поваляюсь, а потом позалипаю в YouTube, ничего не потеряю, кроме прекрасного майского утра. Тем более, что сны мне снились престранные… Про какое-то Содружество, Конфедерацию и прочую муть. Надо заканчивать с модами на HOI4, не доведет это до добра… Но в какую академию меня звали? Что мне сейчас в СИУ делать? Олимпиада РАНХиГС еще не скоро, вряд ли я записался на какую-то подготовку и забыл.

За окном чирикали птички… Что за птички в начале девятого в центре города? Может, я у бабушки, было у меня такое, что забывался и путал… Мне стало интересно, и я решил посмотреть. Открыл глаза. Незнакомая комната с серыми стенами. Вернее, знакомая, такая была во сне. За окном сад и речка. Что за фигня?

Тут меня словно холодной водой окатили. Странные сны: попадание, академия, СГБС, все встало на свои места, и я подскочил с кровати, как наскипидаренный. Ну и ударили же вчерашние приключения по моей неокрепшей психике, раз меня так хорошо проглючило!

Уже через 4 с половиной минуты я выскочил в «холл» при параде и даже с дипломом, который дед отдал мне по случаю «начала серьезной жизни», как он это называл.

– Ого, действительно ведь встал, и даже не как мокрый утёнок выглядишь!

– Ну, шпашиба, за оченку, шеда! – ехидно прошипел я деду, чистя на бегу зубы.

– Куда так понесся-то, тебе в академии через полтора часа только быть, а идти тут минут пятнадцать.

Дед не любил спешить, не любил и видеть, как другие спешат. «Всё нужно делать с ефрейторским зазором, тогда и спешить не нужно будет», – приговаривал он постоянно. И говорил правильно. В той жизни мне так и не удалось усвоить этот урок, может, здесь получится. Мы сели есть.

– Что у тебя сегодня?

– Лафа по сути, математика. Самое полезное, что может быть, – это поговорить с преподавателями, что да как проходит. Да и просто посмотреть, что да как там.

– Принято, внук. Сегодня обедать сам будешь, как, может быть, и ужинать. Я по делам пойду. – проговорил дед с какой-то хищной улыбкой.

Шел в академию я уже в бодром и прекрасном настроении. Шел и просто наслаждался моментом, когда все идет хорошо, долгосрочные планы отходят от курса не сильно, а краткосрочные реализуются буква в букву. Ушли тревоги, воспоминания по прошлому. Минута слабости обернулась адреналиновым зарядом, который и придавал мне энергии, несмотря на пять часов тревожного, сбивчивого сна.

В таком прекрасном настроении я шел по горящему городу-улью. Он, кажется, разделял мой настрой, вторничное утро было солнечным, но холодным для июня. Северный ветер порывами хлестал меня по щекам, бодря еще больше.

Так удалось пройти мне почти весь маршрут до академии. Ее здание уже виднелось, оставалось пройти каких-то 5 минут, как вдруг у одного из съездов во дворы мое прекрасное настроение резко улетучилось. Из подворотни слышалась возня, но с улицы ничего видно не было. Немного пройдя внутрь, я увидел ту самую Нинель, с которой мы познакомились в приемной Аадемии. Ее закрывал от меня какой-то хлыщ, державший её и то ли душивший, то ли пытающийся ее раздеть. В общем, ничего хорошего точно.

На нем была грязная форма милицейского майора, а перегаром от него несло даже здесь, в 10 метрах. То, что хлыщ был ментом, меня по началу немного смутило, но уже через пару секунд я, так сказать, по сумме факторов понял, что задержанием нарушителя тут и не пахнет. Говорить с этим хряком в его нынешнем состоянии было абсолютно бесполезно, а девчонку надо было спасать. Недолго думая, я, со всей нашей пролетарской ненавистью, замахнулся в сторону майора своим портфелем, набитым всякой макулатурой и оттого весьма увесистым. В последний момент Нинка вскрикнула, и майорчик обернулся. Ну да, единственное, что это изменило, так это то, что прилетело ему не в затылок, а прямо в его искривленную то ли ненавистью, то ли страстью морду. Степень его опьянения я сильно недооценил: он не потерял сознания, что сделал бы на его месте любой нормальный человек, не занимающийся профессионально какими-то единоборствами, нет, он стал только злее. Раздосадованный отвлечением от прошлого занятия, он попер на меня буром, замахнулся своей рукой-сарделькой и… ударил воздух в метре от меня.