Командировка на химию бесплатное чтение

Скачать книгу

Командировка на химию.

Повесть о пилотах специального применения 70-х годов прошлого века.

От автора

Сейчас уже всё не так. Уже давно всё не так. Практически не осталось авиации специального применения. А тогда…

Тогда же тысячи самолётов почти круглый год кружили над полями громадной империи называемой СССР. Авиация была засекреченной отраслью, и мало кто знал, зачем и для чего они кружат. А, главное, как и чем они поливают поля? И никто не мог сказать, чего больше было в этом, пользы или вреда. По крайней мере, сильные мира тех лет не ели продукты, обработанные химикатами. Для них были экологически чистые поля, куда и близко не подпускали никакую «химию». Никакую. Кстати, сейчас тоже. Официальная пропаганда твердила, что всё это совершенно безвредно и делается для повышения урожайности зерновых и для ускорения созревания хлопка, или для борьбы с вредителями сельского хозяйства. В идеале всё так. Конечно, когда саранча закрывает солнце, то тут не до лирики, а вот всё остальное…

Поля поливали ядами средней и высокой токсичности, а ещё посыпали различными удобрениями, не всегда и не везде нужными, и в итоге приносящими не пользу, а вред. Как можно говорить об их безвредности, если корова, выпившая водички с мочевиной к вечеру протягивала ноги, а если наелась прошлогодней соломы с полей, где применялась аминная соль (гербицид 2-4Д для борьбы с сорняками), то её молоко было невозможно не только пить, но и нюхать. А вы никогда не принюхивались к хлебу, купленному в то время где-нибудь в Оренбургской области? Впрочем, запах гербицида мало кому известный, а если и ощущался, то это был запах больничных коридоров. Ощущали? Вот это и есть аминная соль. Но чистый её запах – это что-то! Это и есть гербицид 2,4Д – яд средней токсичности.

А сколько птиц, насекомых мелких зверушек легло жертвой поднятия урожайности? Порой я удивляюсь, как они вообще-то ещё сохранились на наших полях? План по обработке гектаров колхозных полей был возведён едва ли не      в законодательный статус, и мало кого волновало, так ли уж нужна обработка всех полей без разбора? Отсюда и возникали гигантские приписки. План, план, план. Попробуй его не выполни раз, два, три – и ты больше не руководитель. А план увеличивали каждый год на 10-12 процентов.

Не ошибусь, если скажу, что пагубность такой политики яснее всего понимали лётчики, агрономы и неравнодушные руководители хозяйств. Понимали, возмущались, но что можно было сделать в то время? Ах, ты против воли партии? Партбилет на стол – и ты больше не руководитель. Да легче приписать и отчитаться о якобы сделанной работе. Так многие и делали, не желая травить землю. Ну а гадость эту в овраги, в норы сусликов, в ямы. А кое-где она годами лежала на деревенских аэродромах, разносимая ливнями и весенними паводками по окрестностям, попадая в мелкие речушки в невообразимо большой концентрации. Речушки приносили эту гадость в реки, реки – в моря. Мало кто знает, что в организме антарктических пингвинов обнаружен дуст. Не таким ли образом он попал туда?

А теперь вот ещё и потепление климата. Но это уже совсем другая тема. И скажу, как лётчик, весьма спорная. Потепление ли грядёт? А может наоборот?

––

В Бронский объединённый отряд Приволжского управления гражданской авиации вчерашний курсант, а ныне второй пилот самолёта Ан-2 и офицер запаса ВВС Георгий Александрович Клёнов прибыл в разгар лета. В управлении, где он получал направление, ему сказали, что, скорее всего, он сразу же будет направлен на авиационно-химические работы. Сейчас самый их разгар и лётчиков не хватает катастрофически.

О работах этих Клёнов имел самое смутное представление. В училище, помимо военной подготовки, их учили простому пилотированию и рейсовым полётам. Считалось, что этого достаточно, а всему остальному научат в производственных подразделениях.

– Запомните, ребята, – напутствовал их на прощание инструктор, – летать мы вас научили, но это ещё не всё. Просто летать и ворона умеет. Учитесь летать осмысленно, анализируйте свои действия. В воздухе вы всегда мысленно должны быть впереди самолёта, а не сзади. И тогда пролетаете долго и, возможно, счастливо. Первое сказанное вам на производстве слово будет о том, что вы ничего не знаете и не умеете. Ещё вам скажут: забудьте всю теоретическую чепуху, которой несколько лет усердно набивали ваши головы в училище. И вас начнут учить снова. Не возмущайтесь и не обижайтесь, ибо вы действительно… ничего не умеете. Это авиация, где учатся всю жизнь.

С такими вот пожеланиями, с радужными надеждами и с новеньким свидетельством пилота в кармане форменного костюма Клёнов предстал пред очами сурового начальника отдела кадров. Не взглянув на его документы, тот спросил:

– Холост?

– Так точно!

– Это хорошо. А жильё в городе имеется?

– Никак нет!

– А вот это плохо. Это очень плохо. Жить-то где будешь?

– В училище нам говорили, что как молодому специалисту…

– …тебе жильё положено, – докончил за него кадровик. – Да, положено. У нас много чего положено. На бумаге. Но жилья нет. И вообще забудь, что тебе в училище говорили. Там много чего говорят. Пока поживёшь в гостинице, а потом выделим койко-место в общежитии. Хотя и с этим тяжело.

А потом всё завертелось, как в калейдоскопе. Его посылали из одного кабинета в другой, третий, где он подписывал какие-то бумаги, много раз расписывался за инструктажи и всевозможные приказы, смысл которых не доходил до его сознания. Некоторые приказы были изданы ещё на заре авиации, но к немалому удивлению Клёнова ещё действовали. Так он узнал, что согласно статуса командиру эскадрильи положен… служебный конь и шашка. Ни того, ни другого, конечно, ни у кого не было.

На третий день его определили в эскадрилью.

– Командир там хреновый, – коротко пояснил Георгию знакомый ещё по училищу, закончивший его годом раньше, пилот. – Нудный и мелочный, а что случится – никогда не поможет. И всякими зачётами замучит. Да сам узнаешь.

Но Клёнову повезло. Нудный командир сам бегал вместе с ним сдавать зачёты по разным кабинетам. То есть зачёты-то сдавал он, а командир просто ускорял дело и следил, чтобы его не отфутболивали разомлевшие от июльской жары и лени специалисты, а заодно,чтобы не придирались по мелочам и не отправляли на второй круг. Короче, ускорял события. Ларчик открывался просто: не хватало вторых пилотов, и производственный план был под угрозой срыва.

– Работы много сейчас, – пояснил ему тот же знакомый. – Многие экипажи продлённую месячную норму отлетали, а до конца месяца почти две недели. Так что тебя быстро в дело введут. Это зимой некоторые по два месяца зачёты сдают.

Так и вышло. Уже на второй день все зачёты были сданы, а ближе к вечеру командир эскадрильи Глотов проверил его технику пилотирования по прибытию в подразделение. Наутро представил его командиру экипажа Михаилу Зубареву, который уже неделю, как вышел из отпуска и томился от безделья из-за отсутствия второго пилота. Тот отрешённо посмотрел на новичка и воскликнул:

– Да вы кого мне даёте? Это же ещё курсант! Его учить и учить надо. Ты в химии разбираешься? – повернулся к Клёнову. – Документы умеешь оформлять? Нет? Я так и знал! Как же с ним работать? Дайте мне старичка, а этого, – кивнул на Георгия, – обкатайте в рейсовых полётах. Сами знаете, трудно с такими парнями на химии. Да и ему трудно будет привыкать.

– Так бы и сделал, будь у меня вторые пилоты, но их нет, – сказал Глотов и развёл руками и даже завертел головой, заглядывая за двери и стоящий в кабинете шкаф, словно там могли прятаться так нужные ему лётчики. – Нет, и больше в этом году не будет. От хорошей жизни, что ли даём тебе не обкатанного второго? Да ты не волнуйся, научишь. Опыт у тебя громадный. Да и командир звена поможет. Если будут затруднения – ко мне обращайся, к заместителю. Всегда поможем.

– Да знаю я вашу помощь! – махнул рукой Зубарев. – Эх, система, чёрт её возьми!

Потом Клёнов понял, что слово «система» было в авиации нарицательным, и им Зубарев клеймил самую крупную компанию мира под названием «Аэрофлот». Уже вечером их поставили в план на вылет.

На следующий день они сели в отвратительно пахнущий самолёт и взяли курс на юг. Пилотировал Зубарев. В кресле второго пилота восседал командир звена Алексей Манилов. В проходе кабины на струбцине для стопорения рулей, положив её между креслами лётчиков, устроился техник Зародов. Едва самолёт набрал высоту, все трое закурили.

Гошке в кабине места не было, и он устроился в фюзеляже среди каких-то ящиков, шлангов, коробок и прочего хлама в изобилии валявшегося около полуторатонного бака для химикатов, из открытого люка которого несло невообразимой вонью. Почти три часа полёта были для него пыткой. Он пытался сдерживать дыхание, но воздуха лёгким не хватало, и Георгий был вынужден делать глубокий вдох полной грудью, явственно ощущая, как в него проникает пропитанный ядом химикатов воздух.

К концу третьего часа Зубарев повёл самолёт на снижение и начал закладывать крутые виражи над какой-то деревней, едва не задевая концами крыльев телевизионные антенны. Затем на бреющем полёте самолёт ушёл в сторону какого-то поля и, сделав круг для осмотра, приземлился на нём. Они вышли из самолёта. Оседала густая пыль, поднятая струёй от винта. Жара – за тридцать, полный штиль. В кабине – за сорок. Кругом была степь с чахлыми признаками растительности. Ничего абсолютно, похожего на аэродром в понимании Клёнова тут не было. Всюду невыносимо смердящий запах химикатов. Да куда это они сели? Что здесь такое?

Он отошёл подальше от самолёта и всей грудью втянул воздух, чтобы провентилировать лёгкие. Но почему здесь, на чистом воздухе такой же смердящий запах? Откуда? Или это ему кажется? Он ещё раз сделал глубокий вдох. Нет, то же зловоние.

– Принюхиваешься, товарищ второй пилот?

Гошка повернулся на голос. Перед ним стоял голый по пояс весь блестевший от пота техник.

– Ого! – воскликнул он. – Что-то неважно выглядишь. Как самочувствие?

В ответ Клёнов только плечами пожал.

– Ничего, привыкнешь, – успокоил Зародов и пояснил: – Это запах гербицида, короче – яда. Им тут всё кругом пропитано. Вон, видишь, – кивнул на участок мёртвой земли без признаков растительности и на вид имевшей цвет золы, – это не земля, это ядовитая пыль. Как после ядерного взрыва. Здесь была загрузочная площадка, химикатами бак заправляли, какая-то часть на землю проливалась. Теперь тут лет двадцать ни травинки не вырастет. Мёртвая лунная пыль, – сплюнул он. – Это и есть полевой аэродром.

– Но кому нужно такое? – с недоверием спросил Клёнов.

– Да уж никак не местным жителям. Они нас ругают. Мы насвинячили и улетели, а им здесь жить. А вот государству нужно, чтобы Америку по урожайности догнать. И, желательно, перегнать. Поэтому вот таких аэродромов только в нашей области около трёхсот. Представляешь, какая гигантская битва за урожай разгорается каждый год? Несколько авиационных дивизий – это сотни самолётов поливают земли страны от зари до зари этой вот гадостью. Всё это впитывается в землю, дожди и паводки смывают и уносят это в ручьи, ручьи в реки, реки в моря. Ты знаешь, даже в пингвинах дуст нашли? Он ведь не разлагается десятки лет.

– Слышал, – кивнул Клёнов.

Подошли Манилов с Зубаревым.

– Что-то не видно встречающих, – улыбнулся им техник, – Не играют фанфары, хлеб-соль никто не подносит. Бардак! Видать, не нужны мы здесь? А, командир?

– Приедут, – неуверенно возразил командир звена, доставая сигареты. – Перекурим пока.

Перекурили раз, другой, третий. Раскалённое солнце жгло нещадно. Давно миновал полдень, а на аэродром никто не приезжал. Зародов, пошвырявшись в хвостовом отсеке, извлёк оттуда две раскладушки, с грохотом сбросил их на землю и, обливаясь потом, выпрыгнул сам.

– Градусов шестьдесят внутри. Сауна, а не самолёт, – заключил он. – Как вы только летаете в таких условиях, ребята! Обезьяна и та бы не выдержала.

– Так, то обезьяна, – сказал Зубарев, затаскивая раскладушку в тень крыла, – а мы – советские лётчики.

На двух раскладушках разместились командиры, Клёнов с техником улеглись на грязном чехле от двигателя. На смердящий запах уже никто не обращал внимание.

– А, между прочим, жрать хочется, – сказал Зародов и поскрёб ногтями свой впалый живот.

– Эх, система! – выдохнул дым Зубарев.

Трёхлитровую банку с водой, предусмотрительно взятую с базы Зародовым, давно выпили. Вода была сильно тёплая, словно парное молоко и только усиливала жажду.

На четвёртом часу ожидания со стороны деревни, поднимая густые клубы пыли, показалась машина.

– Кажется, сюда едет! – вскочил с чехла Зародов и снова звучно поскрёб ногтями потный живот. – Точно сюда.

Командир звена, несмотря на то, что обливался потом не меньше, чем полуголый авиатехник, вскочил и натянул на себя форменный синий и тяжёлый, словно гиря, пиджак, чтобы видели – начальство прилетело, и встал в позу незаслуженно оскорблённого человека с печатью благородного гнева на лице. Из машины вышел мужчина лет шестидесяти и представился главным агрономом.

– Это что же вы, дорогой товарищ, так плохо встречаете героев битвы за урожай? – начал командир звена. – Четыре часа ждём. А знаете, сколько час простоя самолёта стоит?

– Да знаю, знаю, – устало отмахнулся агроном, здороваясь со всеми за руку. – Знаю. Но я, простите, никаких героев биться за урожай не вызывал. Откуда вы взялись?

– Как откуда? Прибыли согласно заключённого вами ещё зимой договора. Вот и план-задание на ваше хозяйство. Мы своё слово держим.

– Да, держите. Мне тут года четыре назад один экипаж из Белоруссии тоже слово сдержал. Шесть вагонов удобрений высыпал на одно поле, что рядом с аэродромом. А на дальние поля летать долго, они погудят немного, и опять на ближнее поле бросают. Больно домой торопились. Осенью это было. Я уже, когда документы подписал, понял, что они натворили. Вы, говорю, вред мне сделали, а не пользу. А они в ответ: сигнальщики у тебя, батя, на поле были? Нет? Откуда же мы знаем, куда и сколько летать? А ведь знали, паразиты, прекрасно всё знали. Ну, я в дураках и остался из-за сигнальщиков. А где их взять? Не хватает людей в колхозе. Сейчас все в город норовят убежать, на лёгкую жизнь. А из города к нам на уборку временщиков присылают. А что с них взять? Они не хозяева на земле-то. Каждый своё сорвать стремится, да убраться побыстрее, как те лётчики.

– Ну, наши пилоты не такие, – возразил командир звена.

– Не знаю, какие они, ваши. Только вот что я скажу вам, ребята: зря вы прилетели, не нужен мне самолёт.

– Вот так дело! Тогда зачем же договор заключали?

– А сверху, – агроном ткнул заскорузлым пальцем в небо, – сверху давили. Вот и заключил. Всех заставляли. Попробуй, откажись! С коммунистами не поспоришь. Они лучше знают, что мне надо.

– Так ведь отказываетесь сейчас. А мы обязаны в райком партии про это сообщать, – напустил на лицо завесу строгости командир звена.

– Сообщайте, – махнул рукой агроном, – мы вместе с председателем пенсии оформляем, не страшно. Чего землю-то травить зря? Раньше боялись, а теперь…

– Значит, не видите пользы от авиации? – не сдавался Манилов.

– Нет, не вижу, по крайней мере, от такой вот химии, – кивнул на самолёт. – А вот вред вижу. Вон, глядите, вдоль дороги лесополоса голая? Ваша работа. Ядом сожгли. Прошлым годом триста гектаров свёклы сожгли. Опять же ваша работа. Может, вы и не виноваты, вас-то ведь тоже заставляют. План, чёрт его возьми! Но нельзя же землю ядами поливать каждый год. Это варварство, природа не выдержит. А потомки проклинать нас будут. Да что вам говорить, сами понимаете. Вот в этой полосе когда-то птичий гомон был, а теперь там нет ничего живого, всё погибло.

Присмотревшись, Георгий заметил, что листьев на деревьях почти совсем не было. Нелепо торчали во все стороны высохшие с шелушащейся корой сучья. И это в середине лета.

– Другое дело – внесение удобрений, – продолжал агроном. – Это дело нужное, если с умом применять. Опять же, зачем с самолёта? Весной можно вместе с зерном прямо из сеялок. Так ведь нужных удобрений не добьёшься. Вон калий дают, а зачем он мне? Почва тут и без того калия полна. Тут мочевина нужна, а её нет. У нас ведь как: на район из области спустят бумагу, там всё расписано, кому, чего и сколько. И не учитывают, что земли-то у всех разные. Бери и бросай на поле, что дают. Разве это хозяйский подход?

– Да, – вздохнул Зубарев, – одним словом, система!

– Вот, вот, – система, – согласился агроном. – И за вас вот меня ругать будут, нарушил, мол, директиву. Ну да ладно, я беспартийный, плевать. Но у меня прошлогоднюю солому коровы не едят, морды от неё воротят, потому что воняет гербицидом. А те, что жрут, потом такое молоко выдают! Тьфу, вонь одна! А потом этим молоком в городах людей травят.

Покурили, агроном попрощался и уехал.

– Хоть бы пожрать пригласил, – проворчал Зародов.

– Зачем? – хмуро проговорил Манилов, глядя вслед пылящему автомобилю. – Ладно, ещё приехал предупредить. Не нужны мы ему, да и обижен он на авиацию.

– И-ех, система! – зевнул Зубарев. – Для чего я с пяти утра на ногах? Что дальше делать будем?

– Давай, командир, принимай решение, – засуетился Зародов. – Что тут сидеть? Да и природа, как известно, пустоты не любит, – похлопал себя по тощему животу.

– Может, обратно на базу, – неуверенно произнёс Клёнов, но его даже не удостоили ответом.

– В сорока километрах отсюда аэродром соседнего колхоза. План-задание на него мне тоже Глотов дал. Перелетаем туда, – принял решение Манилов.

Взлетели, подняв гигантскую тучу пыли. Через десять минут вышли на какую-то деревню и стали, завывая двигателем, на бреющем полёте нарезать круги над крышами домов, распугивая кур и прочую живность. Подобная эквилибристика над населёнными пунктами запрещена, но как ещё вызвать кого-то на аэродром, расположенный, как правило, в нескольких километрах от деревни?

Виражи не помогли. Бесполезно просидев два часа, решили послать в деревню Клёнова на поиски начальства, предварительно его проинструктировав.

– Ты там пожрать что-нибудь поищи, – дополнил инструктаж Зародов.

До деревни было километров семь, для молодых ног не расстояние. В правлении колхоза никого не было, рабочий день давно закончился. У женщины, лениво возившей шваброй по коридору, спросил, где найти председателя или агронома.

– Туда иди, – махнула она рукой на одну из улиц, – все они там живут.

Помня наказ Зародова, по пути через зарешёченное окно обследовал полки закрытого магазина. Были видны какие-то консервы, да что-то мерзко-зелёное в трёхлитровых банках. И всё! Не густо.

Дом председателя нашёл безошибочно. На фоне домов рядовых колхозников это было внушительное сооружение. Рядом стояли добротные сараи и гараж. Всё было обнесено крепким деревянным забором. Едва он приоткрыл ручку калитки и заглянул во двор, как к нему, лязгая цепью, бросилась откормленная до свинского состояния овчарка. Пришлось спешно ретироваться.

– Вам кого, молодой человек? – из дверей веранды выглядывала полная женщина с помятым, заспанным лицом, придерживая на мощной груди расползающийся в стороны халат.

– Мне председателя нужно, – ответил Клёнов, опасливо поглядывая на притихшую при виде хозяйки овчарку.

– Его нет, он на совещании в районе, будет только завтра. А вы, по какому поводу?

Жорка объяснил.

– Ах, вы лётчики? – сразу потеряла всякий интерес женщина и зевнула. – Опять прилетели? То-то, слышу, гудели низко, отдохнуть не дали. Значит, опять огурцы повянут от вас. – Она ещё раз смачно зевнула и сказала: – Вы к агроному идите, он всегда с вами возится. Но лучше бы улетали, сохнет от вас всё. – И закрыла дверь.

Поняв это, как сигнал к действию, собака с сиплым лаем снова начала рвать цепь, прыгая в сторону Клёнова.

– Чтоб ты, тварь, подохла! – ругнул он животное и добавил: – Вместе со своей хозяйкой.

Дом агронома стоял недалеко. Миловидная женщина радушно пригласила войти, усадила в кресло на летней веранде. Из раскрытой двери кухни веяло такими аппетитными запахами, что Георгий судорожно проглотил слюну. Он попросил воды и выпил целых три бокала.

– Понимаете, какое дело, – помешивая ложкой в кастрюле, говорила женщина, – муж уехал в соседнюю деревню к брату погостить на пару дней. Впереди ведь выходные. Но, насколько я знаю, он не ждал вас, иначе бы не поехал.

– А позвонить туда можно?

– Да что вы! У нас и телефонов-то нет. Есть только у председателя.

Он мысленно присвистнул. Делать тут больше было нечего, и он распрощался.

– Куда же вы? Поужинаем, тогда и пойдёте. Сами же говорили, рано утром встали.

– Спасибо, меня ждут на аэродроме. Извините за беспокойство. До свидания.

Ну откуда ему было знать, что в подобной ситуации отказываться от приглашений нельзя, ибо неизвестно, где будешь есть, пить и спать, да и будешь ли это делать.

На аэродроме его выслушали с угрюмым молчанием.

– Да что же это такое? – взорвался Зубарев. – Выходит, Глотов вытолкал нас на свободную охоту, не дожидаясь телеграмм от хозяйств? Договоры есть и ладно. А заказчики на эти договоры плюют.

– Выходит, что так, – хмуро подтвердил Манилов.

– Конец месяца скоро, Глотову план по гектарам нужен, – сказал Зародов.

– Побирушки мы, вот кто! – всё больше распалялся Зубарев. – Побирушки «Аэрофлота», вымогатели гектаров. Эх, система! Между прочим, Глотов так не раз делал. Ему бы лишь с базы нас вытолкнуть. А там, дескать, уговорит экипаж заказчика отработать. И ведь иногда срабатывало.

– Зато его на разборах хвалят, – сплюнул густую слюну Зародов. – Проявляет разумную инициативу, всегда план выполняет, безопасность полётов обеспечивает.

– Ну, безопасность – это не Глотова заслуга, – возразил командир звена. – Просто лётчики хорошие. Да и план не его заслуга, а тоже лётчики делают, где правдами, а где неправдами.

– Однако, что дальше делать будем? – спросил техник. – Вон солнце-то за горизонт заходит. Пора бай-бай, а мы не ели. Кстати, ночью в степи холодно. – И он лязгнул зубами, показывая, как холодно в степи по ночам.

Манилов встал с раскладушки и молча полез в самолёт.

– Чего это он? – спросил Клёнов.

– Будет запрашивать по радио базу, что нам дальше делать?– ответил Зубарев.

– Домой лететь надо, – осторожно посоветовал Георгий.

– Шустрые нынче вторые пилоты пошли, прямо электровеники! Ты на часы посмотри. До захода солнца десять минут осталось, а до базы лёту – три часа. А химические самолёты, да будет тебе известно, по ночам не летают, запрещено. Кстати, в поле никогда не приходилось ночевать?

Только сейчас он осознал весь драматизм ситуации. Они обречены ночевать в поле. Ну и перспектива! Ни каким документом это не предусмотрено.

– Ни в каком документе не написано, что лётчик голодный должен спать у самолёта, – словно прочитав мысли Клёнова, сердито проговорил Зародов. – Натощак – не летай, отдыхай – как положено. Спиртного на точке – ни грамма. Документы оформляй – как положено. И прочее, и прочее. Всё расписали, не жизнь, а малина! А жизнь – она не инструкция, иногда и кукарекать заставляет.

– Уже заставила, – поправил Зубарев. – Всю ночь будем кукарекать у самолёта.

– А жрать-то всё сильнее хочется, мужики. Может, где-то поблизости в поле что-то съестное растёт?

– Так, что забудь, Жорка, чему тебя в училище учили, – продолжал Зубарев. – Там были возвышенные мечты, здесь – суровая реальность, проза жизни. И первая твоя командировка с первых же часов эту прозу показала. Но это ещё цветочки, бывает и хуже.

Из самолёта выпрыгнул командир звена.

– Быстро! Собирайтесь! Вылетаем!

– Куда? Уже солнце село.

– Не ночевать же здесь. Дежурный командир на базе посоветовал в «Красный Октябрь» перелететь. Обещал туда позвонить, чтобы встретили.

– Он на часы смотрел, когда такой совет давал? – зло бросил Зубарев. – Да и кому он позвонит? Кого это сейчас в колхозной конторе найдёшь?

– Я уже не раз в поле ночевал, – повысил голос Манилов, – больше не хочу. Холодно тут ночью. Быстро в кабину.

С грохотом полетели в фюзеляж раскладушки. Запустили двигатель и прямо со стоянки пошли на взлёт.

– Курс, какой курс? – спросил Зубарев.

Манилов покрутил полётную карту.

– Держи 50 градусов. Высота – сто метров.

Шли на максимальном режиме. Под крылом мелькали лесополосы, чёрные нитки полевых дорог, заброшенные полевые станы, выжженные солнцем поля. Стало темнеть. А темнеет в степи быстро. На двадцатой минуте полёта по расчёту должен появиться «Красный Октябрь». Прошло уже две минуты сверх расчётных, но впереди была одна только степь. Краски на земле стали серыми и размытыми, видимость ухудшалась с каждой минутой. На 23-й минуте полёта поняли: никакого населённого пункта впереди не будет.

– Он где-то рядом должен быть! – забыв про переговорное устройство, проорал Манилов. – Курс – вправо под девяносто! Набрать высоту!

Зубарев потянул штурвал на себя. Горизонт раздвинулся. Прошли пять минут с новым курсом, в степи – ни огонька.

– Может быть, сядем где-нибудь, пока ещё что-то видно? – хриплым от напряжения голосом спросил Зубарев.

– Курс – на сто восемьдесят! Идём обратно! – вместо ответа скомандовал Манилов, включая секундомер.

Прошли 10 минут с обратным курсом. По прежнему впереди ничего не было.

– Эта …ная карта пятидесятого года выпуска! Разве по ней определишься? – определился по поводу карты командир звена и бросил её под сиденье.

Молча пролетели ещё минуту. Каждый понимал, что ещё несколько минут промедления, и они не смогут безопасно приземлиться на незнакомой местности. Внизу могло быть что угодно. Можно, конечно, набрать высоту и летать до утра, но уже не хватит горючего.

– Приготовиться! Подбираем площадку и садимся в поле. Но ведь где-то же рядом этот чёртов «Красный Октябрь», – принял решение Манилов.

– Под нами какой-то полевой стан промелькнул, – сказал Зубарев, – надо рядом с ним садиться.

– Полевой стан? Посадочная площадка в «Октябре» как раз у полевого стана. Большое дерево там не заметил неподалёку?

– Темно уже! Кажется, что-то было.

– Разворачиваемся!

Встали в круг на высоте сто метров. Манилов взял управление на себя, довернул самолёт, чтобы лучше разглядеть, что там, внизу.

– Снижаемся! – тряхнул он слегка штурвал, показывая, что отдаёт управление снова Зубареву. – Будем садиться. Кажется здесь.

Наметили ориентир для захода, прибрали газ и пошли на снижение. Клёнов стоял в проходе кабины, напряжённо всматриваясь вперёд. Зародов сидел в фюзеляже на раскладушке. Оба понимали, что безопасность посадки сейчас полностью зависит от этих двух людей, сидящих в кабине.

– Посадочный курс не помнишь? – спросил Зубарев.

– Нет, помню, что в южном направлении, где-то 160-200 градусов. Ещё ниже!

Вышли на предполагаемый посадочный курс, снизились.

– Держать по радиовысотомеру пять метров! Фары включить!

Секунд десять шли на пятиметровой высоте. На счастье высотомер работал безупречно. До рези в глазах всматривались в снопы света посадочных фар, с бешеной скоростью скользящих по земле.

– Кажется чисто, ям нет.

– Кажется… запомни курс, заходим на посадку.

Ушли вверх от земли, чтобы выполнить заход. С этой высоты земля уже не просматривалась, и развороты делали по приборам.

– Контролируй, я по приборам держу, – предупредил Зубарев.

– Третий разворот! – командовал Манилов. – Четвёртый! Крен, держи крен. На посадочном. Снижаемся! Высота – пятьдесят! Закрылки – полностью! Винт – на малый шаг! Фары включить!

Самолёт, сбавляя скорость, круто пошёл вниз.

– Ничего, сядем, – неизвестно, кого успокоил Манилов.

– Сядем вместе! – подтвердил Зубарев, вспомнив известную фразу из одноимённого кинофильма.

– Высота десять, пять! Выравниваем!

Толчок. Приземлились, побежали по земле, гася скорость.

«Кажется, сели, – подумал Клёнов. – Молодцы! Ночью, на незнакомом месте».

И только он так подумал, как Манилов заорал:

– Впереди какая-то железяка! – и тут же уточнил: – Борона… твою мать!

– А-а, чёрт! – прорычал Зубарев, до упора надавив левую педаль. – Держись!..

Самолёт резко покатился влево. Со страшным грохотом брякнулась на пол двухсотлитровая бочка с маслом. Зародов слетел с раскладушки и закувыркался вместе с бочкой, беспорядочно махая руками. Раскладушка упала на него сверху и накрыла, словно шатром.

– Падаем? – в ужасе заорал он.

В свете фар успели заметить, что борона (по закону пакости ещё и вверх зубьями) прошла в полуметре от колеса. Самолёт, продолжая терять скорость, описывал кривую. Теперь Зубарев до упора дал правую ногу, пытаясь удержать направление, но момент сил был уже таков, что торможение стало бесполезным. Возник так называемый неуправляемый разворот. Жутко скрипя тормозами и накренившись на правое крыло почти до земли, самолёт продолжал катиться влево, постепенно уменьшая радиус кривизны, отчего увеличивалась боковая перегрузка. Всё, что было не закреплено в грузовом отсеке, кувыркаясь, полетело к правому борту вместе с Зародовым.

– Тормоза, тормоза отпусти! – заорал Манилов, молниеносно схватил красный рычаг останова двигателя и рванул на себя.

Но Зубарев тоже понял бесперспективность торможения и отпустил рули. Оставалось ждать, ляжет или нет самолёт на правое крыло? Если ляжет – поломки не избежать. Да и шасси неизвестно как выдержит столь большие боковые нагрузки.

Почти потеряв скорость, многотонная машина завертелась на месте, словно собака, пытавшаяся укусить собственный хвост. Двигатель уже остановился, но инерция ещё была, и самолёт продолжал вращательное движение. Потом внизу и сзади что-то загрохотало и они остановились. Сразу наступила тишина, только было слышно, как со змеиным шипением выходил из тормозной системы воздух, да тонко гудели на огромных оборотах преобразователи горизонтов.

Зубарев, обливаясь потом, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, словно собираясь поспать. Манилов ещё сжимал пальцами рычаг остановки двигателя. Взгляд его был устремлён куда-то вперёд сквозь стекло кабины, словно он пытался там кого-то загипнотизировать. Клёнов потирал шишку на голове. В мощных лучах не выключенных фар оседали клубы пыли. Тонко гудели не выключенные преобразователи авиагоризонтов.

С проклятиями, сбросив с себя раскладушку, встал на ноги Зародов, и, дико озираясь, спросил:

– Мужики, мы где? Уже сели? За что чуть не убили-то? Самолёт не сломали?

– А хрен его знает! Эх, система, твою мать! – донеслось из кабины. – Хоть бы платили хорошо! Ты не пострадал там, Зародов?

– Ничего, жив. Ты, командир, фары выключи, а то всех сусликов распугаем. Ох, а жрать-то ещё сильнее захотелось от такой посадки.

– О еде ни слова. Лучше посмотри, обо что мы так громыхали, словно по железной крыше ехали.

Техник открыл дверь и исчез в темноте. Скоро раздался его приглушённый голос:

– Поздравляю, лётчики! Самолёт цел. Вмятиной отделались, ерунда. А вот пустые бочки от химикатов расшвыряли. Агроном ругаться будет.

– Дела! – ахнул Зубарев. – Хорошо, что не на скорости на них налетели. То бороны, то бочки. Ну и денёк! Но что дальше-то делать будем? В отель поедем, или сначала ресторан?

– Сначала ресторан, – сказал вернувшийся Зародов. – Жрать хочется.

Командир звена Манилов молча курил в кабине. В темноте не было видно, как дрожали его пальцы.

Долгий день, наконец-то, закончился. Больше торопиться им было некуда.

Метрах в десяти от самолёта развели костёр из обломков досок, которые притащил техник от полевого стана. Вплотную поставили две раскладушки, постелив на них чехол от двигателя. Говорить не хотелось от усталости, чувства голода и прошедшей встряски. Молча курили.

– Уйду осенью на пенсию, – нарушил тишину командир звена. – Надоело! Летаешь, летаешь, по семь месяцев дома не бываешь, жизнь собачья на точках, никому ничего не нужно. Как будто только нам эта работа нужна! Я не заметил, как дети выросли. Льём эту гадость на поля, а результаты работы не видим. Зато вред виден: звери, птицы мёртвые, лесополосы загубленные. Будь моя воля – запретил бы я это дело. А мы наоборот, гектары у хозяйств вымогаем, приписками занимаемся, чтобы без работы и без зарплаты не остаться.

– А сколько высокосортного бензина сжигаем! – сказал Зародов. – Море! И всё ради лишнего центнера с гектара, который потом без видимого результата коровам да свиньям скормят. И что за страна у нас? Всё, что ни делаем, как в бездонную бочку пропадает. Богатства страны просто невероятные, да всё не в дело уходит.

– Между прочим, кило хлеба 20 копеек стоит, а литр нашего бензина – рубль, – пояснил Зубарев. – И выходит, что это море, которое мы сжигаем, летая над полями, равносильно тому, если бы его в кормушки свиньям вылили.

– Потому многие и отказываются от наших услуг. Больше вреда, чем пользы.

Клёнов в разговоре не участвовал, сидел, ковыряясь прутиком в углях.

– Ну, Георгий, как представление о романтике неба?

– Для одного дня многовато, – ответил он.

– С тебя причитается. Так хорошо начался твой первый трудовой день, на всю жизнь запомнишь.

Клёнов молчал. Действительно впечатлений для одного дня достаточно.

       Для справки

Виктор Лищенко – доктор экономических наук, кандидат биологических наук, заведующий отделом сельского хозяйства и продовольственных проблем института США и Канады Академии наук СССР.

Журнал «Знамя» № – 1, 1986 г.

«…В мире производится 1,6 млрд. тонн зерна. Каждый третий килограмм пригодного для питания людей зерна – около 500 млн. тонн идёт на корм скоту. Из этих 500 млн. – 140 млн. тонн скармливается в СССР, причём без того результата, который мог бы оправдать такой расход и затраты…».

– Хорошо, что сейчас лето. А вот осенью, когда холод, дождь, грязь по колено, не приходилось в степи ночевать? Вот где романтика! – вздохнул Манилов, словно сожалея, что мало на его долю пришлось такого.

– У него ещё всё впереди, – зевая, сказал Зародов. – А жрать-то хочется!

Он поднялся от костра, где сидел на корточках, потягивая сигарету, и полез в самолёт. Через минуту вернулся, имея в руках бутылку с какой-то жидкостью, и вопросительно взглянул на командира звена.

– Давай! – махнул тот рукой.

– Должны же мы первый трудовой день второго пилота отметить, – сказал техник, протягивая Гошке наполовину залитый стакан из содержимого бутылки.

– Что это? – спросил Клёнов.

– Напиток богов ЭАФ, – улыбнулся Зародов. – Из закуски, извините, только сигарета.

Об этой жидкости на спирту он кое-чего знал. Ей обычно в авиации промывают точные приборы и высотные системы самолётов. Он взял стакан, поднёс к лицу. Пахнуло чем-то резким, похожим на нашатырный спирт. Он отдёрнул руку подальше от лица.

– Пей, пей, лучше будет, – успокоил техник. – Это только запах такой, а в остальном – это спирт.

Он ещё раз понюхал, и его едва не вырвало. С гримасой отвращения на лице вернул стакан обратно.

– Никого не насилуем, – сказал Зародов и выплеснул содержимое стакана себе в рот.

Занюхал краем промасленного чехла.

– Вот жизнь, даже закусить нечем, – возмутился он.

Настала очередь Зубарева. Тот сразу замахнул пол стакана, но тут же вскочил и отбежал в сторону. Его вырвало.

– Не пошла, – констатировал Зародов. – Плохо.

– Этот напиток называется, Жорка, где пьём – там блюём. На французском де пье – там блюэ. Правда, француз от него сразу бы умер на месте, – пояснил, вернувшись, Зубарев.

– Мы же не французы, – успокоил всех техник и протянул стакан Манилову.

– Ладно, живы будем! – выдохнул командир звена и энергично выплеснул жидкость в рот, чтобы быстрее прошла в желудок. – Тьфу, ну и гадость! – замотал он головой. – Дай-ка сигарету, Клёнов? Да быстрее!

Покурили, и Зародов спросил:

– Повторить?

– Нет, не надо, без воды не пойдёт,– замотал головой Зубарев.

– Запить тоже нечем, – развёл руками техник, – разве, что бензином.

– Сам им запивай.

Допивать оставшееся в бутылке зелье отказались и стали готовиться ко сну. Обе раскладушки подвинули ближе к костру и, кое-как завернувшись в чехол от двигателя и белые стартовые полотнища, тесно прижавшись друг к другу, заснули с ощущением пустоты в желудке и своей ненужности никому на свете.

В четыре часа утра Клёнов проснулся от холода. Светало. Костёр погас. Всюду была обильная роса. От ощущения голода и массы впечатлений прошедшего дня его немного знобило. Чтобы хоть как-то заглушить чувство голода закурил сигарету. Вспомнил наставления врачей – не курить натощак и только улыбнулся. Затем раздул тлеющие угли и подбросил несколько дощечек. Но они гореть не хотели. Тогда осторожно плеснул в костёр немного бензина. К его изумлению огонь не вспыхнул. Тлеющие угли зашипели, как будто в костре сидела гадюка, словно это и не бензин вовсе был, а обычная вода.

– Чиркни спичку и брось в костёр, тогда загорится, – посоветовал проснувшийся Зародов. – Это от большой влажности так иногда бывает.

Проснулись и остальные. Поёживаясь, зевая и дрожа, сгрудились вокруг костра. Немного отогревшись, стали осматривать аэродром. Как оказалось, сели они не на взлётную полосу, а на боковую полосу безопасности. На пробеге пересекли взлетную полосу под углом и выкатились на загрузочную площадку, где, расшвыряв пустые бочки, остановились. На пути пробега обнаружили ещё две бороны в связке, которые лежали, угрожающе выставив вверх зубья.

– Все мы в рубашках родились, – объявил Зародов, – иначе бы догорал сейчас тут не маленький, а большой костёр, а в нём наши бренные останки.

– Нет, с меня точно хватит! – сказал Манилов. – Осенью, если не возьмут переучиваться на реактивную технику, уйду на пенсию. Как на фронте…

В девять часов приехал агроном, охая и ахая, принялся хлопать себя по тощим бёдрам и удивляться, откуда они взялись?

– Ночью с неба свалились, – пояснил Манилов. – Не ждали?

– Точно не ждали! Мы же и телеграмму с вызовом не давали. Не хотели работать самолётом в этом году. Земле тоже отдых нужен.

– А что скажут проверяющие из райкома и управления сельского хозяйства?

– Э-э, – отмахнулся агроном, – каждому по барану – и все дела. Но уж раз вы прилетели, найдём вам работу дня через три.

– Через три? Но…

– Знаю, знаю, – кивнул агроном. – Подпишу, сколько нужно, легче отчитываться будет. А вам гарантия за простой.

– Слышь, агроном, – подошёл Зародов. – У тебя пожевать там, – кивнул на машину, – ничего нет? Вторые сутки уразу держим.

– Ничего нет. Да как же это вы? Ох, ребятки, жалко мне вас. Но к обеду всё сделаем. И водочки найдём.

– До обеда дожить нужно.

– Хлеб в бардачке есть, но он сухой очень.

Он открыл дверцу машины и извлёк какую-то тряпицу, в которую была завёрнута краюха. Зародов постучал ей о борт машины. Потом снова завернул и изо всей силы ударил по ней кулаком. Краюха разлетелась на несколько частей.

– Угощайтесь, лётчики! Деликатес. Жаль, что Глотова нет, ему бы лучший кусок отдал. Вышвырнул, как щенков нас. Работайте, ребята!

Три дня они отсыпались. Вставали поздно, завтракали и ехали на аэродром. Зубарев заполнял какие-то документы, связывался по коротковолновой станции с базой, что–то докладывал и получал какие-то указания. Авиатехник выгрузил своё барахло на ночной стоянке и возился с помпой, которая никак не хотела запускаться. От него то и дело исходили восклицания с упоминанием матери.

– Хоть бы раз, гады, исправную помпу дали! Приходиться всё на точке до ума доводить. Не пойму, зачем на базе ремонтную группу держат?

– Чтобы ЭАФ пить, – ответил Зубарев. – Они же каждый день там пьяные.

Клёнов шатался по аэродрому без дела. Никто и ничему его не учил, никто ничего не объяснял. Да и чему учить, если не летали? На четвёртый день Манилов улетел на другую точку, где работал самолёт его звена. Без связи и прочих формальностей его отвезли на бреющем полёте в другой район. На обратном пути Клёнов впервые сел в кресло пилота. Зубарев запросил разрешение на перелёт, но… туда, откуда они летели. На недоуменный взгляд Гошки пояснил:

– Пока на базе раскачаются, переварят наш запрос – несколько часов пройдёт.

– Но ведь без разрешения взлетать нельзя.

– Много чего у нас нельзя. Ты забудь, что в училище говорили. Здесь производство. Можно всё и официально делать, но это отнимет массу времени, да ещё могут и не разрешить. Скажем, синоптики прогноз нелётный напишут при ясной погоде, или ещё что-нибудь. Да и в зарплате потеряешь. Это же не производственный налёт. А знаешь, сколько его за месяц набирается? Считай, командира звена – отвези, а он за месяц раз пять прилетает. Дальше – заместитель командира эскадрильи. Этот раза два-три прилетит. Потом командир эскадрильи, тоже два-три раза. Ну, это свои. Прилетят, посидят на точке несколько часов, распишутся за налёт, иногда в кабину не заходя, и вези их дальше. Ну а потом есть ещё командир отряда и его заместитель. Эти раз в месяц обязательно прилетят. Но и это не всё. Есть ещё инспекторы из управления и министерства. Ну, эти в основном на своих самолётах летают. Вот и прикинь: в месяц на такие перевозки часов шесть-семь уходит. Можешь всё официально оформлять, но, как я говорил, дело в заработной плате. Везёшь проверяющего – это не производственный налёт и оплатят его по первой группе. А летаешь над полем – пятая группа. Усекаешь разницу? А всё это в единую санитарную месячную норму входит. Вот и считай, сколько потеряешь.

– Да, но в документах сказано, что для таких целей заказчик должен машину предоставлять.

– Должен. И предоставит, если настоишь. Но ты можешь пять часов ехать 50 километров по весеннему бездорожью, дороги-то аховые, а техника – на грани фантастики. А можешь и не доехать. А на самолёте на это уйдёт 10-15 минут. Ну, а в конце месяца экипаж оформит эти перелёты, как производственные. А заказчик оплатит, даже не догадываясь. Вот и все дела. Химия, одним словом. Ну, ты крути, давай, не отвлекайся.

Вечером командир занялся, наконец, Клёновым, предварительно выпив на двоих с техником бутылку водки. Он показал ему документы, которые необходимо вести ежедневно. К его удивлению в бортовом листе уже было записано около 20 часов налёта. Стояла и подтверждающая подпись о налёте и командира звена, «невидимки» Манилова.

– Но мы же ещё не летали! Откуда же налёт? – показал Гошка на бортлист.

– А это, так сказать, аванс, компенсация за простой. Сказал же агроном, что подпишет, сколько надо. Скоро конец месяца, план горит. Да и нам не резон без налёта оставаться. В заработную плату, что получать будем? А в начале следующего месяца отработаем.

– Но ведь это же приписки? За них строго наказывают, нам в училище говорили. Подсудное дело.

– Да забудь ты училище. Это не приписка, – терпеливо поучал Зубарев. – Это своего рода аванс. – Какая разница, когда мы отработаем, с 25 по 31 число или с 1 по 6 следующего месяца.

– Статистика исказится, а мы – не заработанные деньги получим.

– То есть как это не заработанные деньги? – не выдержал Зародов, доселе не встревавший в разговор. – Тебе же сказали – это аванс. Всё, что агроном определит – отработаем, а остальное допи…

Техник остановился на полуслове, глядя на командира. Чёрт их знает этих молодых, как с ними разговаривать!

– Остальное – допишем, – сказал Зубарев.

– Вы хотите сказать – припишем? Но ведь это незаконно.

– Незаконно? А что в этой системе законного? – повысил голос Зубарев. – Вот получишь свою первую зарплату и сразу поймёшь, что и как, к чему и почему. И купишь ты на неё не лучшую пару туфель себе. А жрать, извините, не на что будет. Ну да ты ещё, слава богу, без семьи. А женишься – где жить будешь? Знаешь, сколько стоит квартиру снять? Нет. Ну да это у тебя ещё впереди.

– А вообще-то химия, Жорка, это узаконенное воздушное хулиганство. Понимаешь, узаконенное! – поднял палец Зародов. – И платят нам за налёт, а вот за недавние мытарства с ночёвкой у костра ни копейки не дадут. Месяц кончится – плана нет. А что это значит?

Клёнов пожал плечами.

– Ну вот, он не знает! А значит это, товарищ второй пилот, – Зародов нагнулся под стол, вытащил оттуда бутылку водки и торжественно водрузил на стол, – значит это, что ты останешься без премии. Смекаешь? И никто её не получит.

Зародов снова торжественно поднял вверх чёрный от ежедневной возни в масле палец, одновременно разливая водку по стаканам, и закончил:

– Вижу, что смекаешь. Незыблемый принцип социализма: будет план – будет премия, нет плана, нет и премии. Ну, будем!

Он мгновенно опрокинул содержимое стакана в рот, крякнул, схватил со стола кусок сала, швырнул в рот и, прожевав, спросил:

– А чему тебя в училище по части химии учили?

– Да ничему не учили.

– Вот видишь! – радостно воскликнул Зародов. – А почему не учили? Да потому, что хулиганству учить нельзя. Этому учат только в производственных подразделениях. Выполнять директивы нашей родной коммунистической партии во главе с выдающимся борцом и твердокаменным ленинцем Леонидом Ильичом по повышению урожайности – наша задача.

Он сунул в рот ещё один кусок сала и продолжал:

– Чкалов за пролёт под мостом на маленьком одноместном самолётике весом полтонны получил наказание – на губу посадили. За что? За воздушное хулиганство. А мы это делаем законно, летаем на метре над полями и дорогами на многотонной машине, пугаем народ, травим природу, птичек и зверушек и – ничего. Некоторым даже дают героя труда за это. А вот платят за такую хулиганскую и, не убоюсь этого слова, каторжную работу – гроши. То, что мы льём на поля – это дефолианты. Ну, яды типа «Орандж», которые американцы во время войны во Вьетнаме применяли, как боевое отравляющее вещество. А мы вот тут ими травимся и других травим. Твои дети, может быть, в язвах родятся оттого, что ты этой мерзостью целые дни дышишь. А, может, и совсем не родятся.

Он поднял бутылку и потряс ею в воздухе.

– Одно спасение от ядов – вот это! Гены не выдерживают, а наша наука молчит. А во Вьетнаме, говорят, уже эти, как их, мутаторы рождаются.

– Это у тебя мутатор, а там – мутанты, – поправил уже пьянеющего техника Зубарев.

– Вот именно, мутанты, – снова поднял палец Зародов. – А ты говоришь, Жорка, незаконно. А платить копейки за такую работу законно?

– Да я что, я же не спорю, – согласился от такого натиска Клёнов. – Вам-то виднее, у вас опыт.

– Ну, наконец-то уразумел! Как говорит наш командир, всё дело в системе. Она во всём виновата. А мы в этой системе – винтики. Но жить всем хорошо хочется, не только там, – ткнул промасленный палец в потолок, – но и винтикам тоже.

– Ну, хватит на сегодня, – прекратил полемику командир. – Спать пора. Завтра начинаем работу.

Наутро, приехав на аэродром, запустили двигатель и подрулили на загрузочную площадку. К этому времени агроном смог организовать то немногое, что требовалось договором: ящики с песком, огнетушители, умывальник с мылом и полотенцем и бочку под бензин. Правда, не смогли найти сторожа, который, если и не смог бы противостоять преступникам, то хотя бы мог отгонять от бочек с ядом случайно забредшую на аэродром скотину. Согласно директиве министерства охрана должна быть вооружённой. В этой директиве подробно расписывалось, какого калибра должно быть оружие, сколько патронов должно быть у сторожа и даже номер дроби в патронах. Но согласно другому указанию другого министерства всё оружие, которое не зарегистрировано, как охотничье, должно быть сдано людьми в соответствующие органы. Получился замкнутый круг. У кого было ружьё зарегистрированное, не хотели идти в сторожа. Отдать же его тому, кто желал охранять народное добро от гнусных посягательств воров и бандитов – тоже нельзя. А у тех, кто имел оружие не зарегистрированное (в любой деревне такие есть) и вовсе не возникало желания его показывать. В итоге сторож, обычно дед времён Куликовской битвы, охранял государственное имущество с дубинкой. Ночью он мёртвым сном спал в притаскиваемой на аэродром специальной будке или, как только экипаж покидал аэродром, тоже исчезал до утра. Наутро же, бывало, экипаж приезжал раньше сторожа. В деревне, говорят, встают рано. В авиации всегда вставали ещё раньше.

Авиатехник Зародов запустил помпу, и она со страшным треском накачала за три минуты в более, чем полуторатонный бак самолёта маслянистой и отвратительно пахнущей пенистой жидкости.

– Вообще-то, согласно инструкции министерства, мы должны в респираторах работать, – сказал Зубарев, – но попробуй-ка в них полетать.

Вырулили на старт, взлетели. Самолёт непривычно раскачивался вдоль продольной оси от болтавшейся в баке жидкости.

– Держи штурвал, – приказал Зубарев, взял карту полей колхоза и нашёл нужное поле. Сориентировался и снова взял управление на себя. Затем самолёт вдруг резко накренился и круто пошёл к земле. Гошка инстинктивно вцепился в штурвал, пытаясь выровнять взбесившуюся машину.

– Не вмешивайся в управление! – рявкнул командир. – Только страхуй.

Машина пикировала, до земли оставалось не более десяти метров. «Не убили ночью, так сейчас убьют» – мелькнуло в сознании Гошки. Самолёт выровнялся в двух метрах от земли, когда, казалось, катастрофа была неизбежна. По команде он включил аппаратуру сброса и за самолётом расцвёл пышный хвост распылённых химикатов. Впереди в сторону метнулся какой-то человек. Оказалось, это был сигнальщик, которого перед вылетом он инструктировал, как себя вести на поле, чтобы не попасть под шлейф. Убегать надо в сторону, откуда дует ветер.

Вот тут-то и началось. Это было похоже на воздушную штурмовку. Очень даже похоже. Рёв мотора, разворот, заход на цель, резкий бросок вниз, сброс химикатов, резкий выход с гона с набором высоты, когда самолёт буквально отпрыгивает от земли вверх, как пробка из бутылки с шампанским, боевой разворот с креном 45 градусов для нового захода. Только вместо ракет и снарядов на землю лилась ядовитая смесь. И так один заход, другой, третий, четвёртый… Горизонт кувыркался, как в калейдоскопе. Уже на шестом полёте от переменных перегрузок, отвратительного запаха и жара в кабине Гошка почувствовал, что до конца рабочего дня его не хватит.

К полудню сделали 15 полётов. Жара в кабине установилась градусов под сорок. А тут ещё этот изнуряющий запах. Обед им привезли на аэродром.

– Ну что, понял, что такое химия? – спросил Зародов вяло ковыряющего вилкой в тарелке и молчаливого Клёнова. Есть не хотелось.

– Начинаю понимать, – односложно ответил он, выпил компот и откинулся на спину, закуривая.

Через час снова взлетели. После обеда ко всем прелестям добавилась болтанка, и самолёт постоянно трясло, словно он был не в воздухе, а стоял на каком-то чудовищном вибраторе. К вечеру Гошка уже ничего не соображал, появилось какое-то странное безразличие к происходящему, как будто и не он сидел в кабине, а только наблюдал за всем происходящим со стороны, словно в замедленной киносъёмке. Он ещё не знал, что это реакция организма на часами вдыхаемые пары гербицида.

А Зубарев с какой-то яростной лихостью всё бросал и бросал машину в развороты, пикировал, взмывал с метра от земли до высоты 50 метров за три-четыре секунды, разворачивался и снова пикировал. Солнце впереди справа, солнце сзади слева, при разворотах оно опрокидывалось к горизонту и тут же возвращалось на своё место. Сброс, двадцать секунд над полем, выключение аппаратуры, повторный заход, сброс…

Закончили они эту эквилибристику с заходом солнца. Двенадцать часов провели в кабине, как сказал Зародов, в условиях и в дурном сне не снившихся военным лётчикам.

Скачать книгу