Вы ушли с маршрута бесплатное чтение

© Елена Борода, текст, 2024

© Оформление. ООО «Издательский дом «КомпасГид», 2024

Глава 1

Начинается

Хорошо, что я не ношу каблуков.

Подумала я, прижимаясь к каменной кладке. Даже через куртку чувствовала, насколько она холодная.

Вообще-то не лучший выход – нырять в такие вот места, где тебя могут прижать так, что не пикнешь. И никто не услышит. Когда преследуют, надо бежать туда, где люди, я знаю. Но про эту междомовую арку знают немногие, она скрыта самостроем – ну, таким нарощенным балконом первого этажа. Я сильно надеюсь, что тот, кто бежал за мной, не настолько местный.

Сердце колотилось, как заведённый механизм, никак не могло остановиться. Будто кто-то помимо моей воли толкал и толкал поршни, превращая сердце в вечный двигатель.

Дождавшись, пока шум в ушах стихнет, я тихонько прошмыгнула сквозь арку во двор. Отсюда мой дом не виден, но я знаю, что до него всего ничего, жаль, что по прямой не доберёшься – февраль, жёсткий наст, это не снег, а сплошные торосы, филиал Арктики в городской среде.

Но мне удалось оторваться, это главное.

Нельзя доверять лестницам, ведущим вниз. Особенно в местах, где работаешь. Теперь я знаю, что название клуба «Козырёк» не имеет отношения ни к головному убору, ни к архитектурным изыскам. Оно от слова «козырь», а внизу у Паши подпольное казино. Натурально подпольное, я рот открыла, когда увидела. Плохо, что меня тоже увидели. И даже вон – проводили чуть не до дверей!

Руки дрожали, когда я орудовала ключами, от этого проснулась моя маман. И вышла встречать.

– Ты на часы смотрела?

– А надо?

Мой рабочий день (условный день, конечно) заканчивается в час или два. Обычно в три ночи я дома. Сегодня вот пришлось задержаться по не зависящим от меня причинам.

– Ты же знаешь, я против этой твоей работы!

– А ты знаешь, почему я держусь за эту работу!

Вот и поговорили! Я слишком утомлена и напугана, чтобы продолжать. На сегодня всё. Завтра подумаю, как о себе позаботиться. Маман не поможет. Она никогда не могла меня защитить. Даже во времена, когда была просто мамой.

Солнце светит в окно под углом. Это значит, я проснулась поздно. Но всё в порядке, так и задумано. Сегодня я никуда не опаздываю, на занятия мне позже обычного. Яркий прямоугольник медленно разворачивается по полотну одеяла, потихоньку добираясь до моей согнутой коленки. Доберётся – значит, пора вставать.

Как же редко я высыпаюсь! Учёба, работа, музыка, личная жизнь, наконец! Всё это отнимает уйму времени. На сон почти ничего не остаётся.

Лежу и вспоминаю ночные кошмары. Как это обычно бывает, утром всё рассеялось, как дым. Я уже сомневаюсь, преследовал меня кто-то или я всё это во сне увидела. Или подумала, что меня кто-то преследует, а это был безобидный прохожий. Да и подвальные игроки… Ну нет, эти мне точно не приснились!

Солнечный прямоугольник наконец касается моей коленки. Пора.

Откидываю одеяло. В тот же миг будильник откликается энергичной мелодией. Сегодня это Флоран Мот, «Victime de ma victoire». Вчера была она же. И позавчера. Не потому что я обожаю Фло, просто мелодия такая… Подходящая для начала дня. Хотя и Фло обожаю, конечно. Рок-опера «Моцарт» довольно старая, а мне нравится, я готова слушать её вечно!

Иду на кухню, варю кофе, с удовольствием наблюдаю, как он покрывается по краям лёгкой пенкой.

Утро – моё время. Кажется, что всё успеешь, сил много, и замыслы, заготовленные с вечера, ещё не погасли. Как будто впереди не целый день, а целый год.

На самом деле чаще всего бывает так: я сейчас пойду, сделаю кучу маленьких дел, вычёркивая их из головы по одному. Это вроде как позволяет собой гордиться – вон сколько сделано! А по-настоящему большие дела, вроде задолженности по сольфеджио, так и останутся незавершёнными. А если меня занесёт к Банде, то вообще всё. Пропал день. Никаких дел, ни больших, ни малых, ни совсем крошечных. Только Банда.

Нет, ну к Лильке надо зайти по-любому, две недели у неё не показывалась. Это на сегодня моё большое обязательное дело, сольфеджио всё-таки подождёт.

Зажужжал вентилятор в ванной. Это значит, маман проснулась. У нас клавиши света и вентилятора на одном выключателе, если торопишься, можно нечаянно нажать обе, маман спросонья часто так промахивается.

Я прислушиваюсь секунды две, потом возвращаюсь к кофе. Жаль, конечно, я люблю допивать мой утренний кофе в одиночестве. Хотя, может быть, у меня просто не было достойной компании. Мне ни с кем не хотелось делить свой кофе. Не кофейные зёрна, разумеется, а драгоценные утренние минуты. Разве что с Нетом. Но он кофе не пьёт и просыпается не раньше одиннадцати, если не работает, конечно.

Меня насчёт кофе никто не поддерживает, кстати. Даже удивительно: в мире полно кофеманов, а в моём окружении все предпочитают чай. Если нет чего покрепче. Но алкоголь – точно не моё, хоть я и работаю в ночном клубе. Пробовала пару раз, вообще не понравилось!

Маман вышла из ванной. Теперь два варианта. Она может уйти к себе досыпать, а может приволочиться на кухню выносить мне мозг.

Вариант без выноса мозга возможен только в теории.

– Слезь с подоконника, – говорит маман.

Я же говорила! Не поворачивая головы, отхлёбываю кофе. Потом говорю:

– Окно закрыто.

– Из дома напротив тебя видят.

– Ну и что. Пусть смотрят. Я же не голая.

Маман поджимает губы. Больше ничего не говорит.

Она берёт чашку, зачем-то осматривает её изнутри, даже пальцем проводит по ободку. А потом наливает себе кофе. Я оборачиваюсь, смотрю и жду, когда она сделает первый глоток.

– Кха! – кашляет она. – Как ты пьёшь эту гадость!

Ага, я пью кофе с сахаром. Это, по мнению кофеманов, уже само по себе изврат. Этого мало – я ещё и варю его с сахаром, чтоб уж совсем по-извращенски.

– Тебе вреден такой крепкий кофе, – говорит маман.

Вот почему бы не признаться, что я её просто раздражаю? Зачем маскировать это какой-то заботой? Или любовью к порядку? Кофе крепкий, подоконник высокий…

С подоконника я всё-таки спрыгиваю. Не потому что послушалась, а потому что мне уже пора.

– Вернёшься с занятий – окна помой, – говорит маман. – Невыносимо уже.

Я оборачиваюсь. Нормальное окно. Не идеально чистое, конечно, но вполне прозрачное. Терпеть ещё можно. Это просто чтоб мне жизнь мёдом не казалась. Но она и так не медовая, поэтому я говорю:

– Сегодня не получится. У меня длинный день.

– Отчего же он у тебя такой длинный?

– В колледже четыре пары, потом к Лильке.

Ну всё! Сейчас начнётся.

Глаза у маман вспыхивают, но она говорит пока ещё спокойно:

– А вот без этого нельзя?

– Нельзя, – я отвечаю так, чтобы уж точно не осталось сомнений: от своего я не отступлю.

– По-моему, общение с Лилей отнимает у тебя слишком много времени.

– Может быть, – спокойно соглашаюсь. – Но это только из-за того, что у вас с папой на это времени вообще нет.

– А я и не обязана с ней общаться! – наконец взрывается. – И ты тем более! У тебя другие проблемы! Думаешь, я не понимаю, что ты делаешь это мне назло?

– Всё, я ушла.

Иду в свою комнату за рюкзаком, но маман бежит за мной и продолжает кричать:

– У тебя экзамены на носу! Лучше бы об учёбе думала!

Об учёбе вспомнила, ну конечно! И это она ещё про все мои долги не знает!

– Отец из меня всю кровь выпил, и ты туда же! Всё из-за этой Лили!

Да-да-да! Лиля во всём виновата, это мы тоже слышали. Даже в том, что я выкрасила волосы в зелёный цвет.

Я никак не могу найти нужную мне нотную тетрадь. И меня это раздражает, потому что хочется уже свалить отсюда побыстрее.

– Я запрещу тебе общаться с ней, слышишь? Я добьюсь, чтобы тебе запретили с ней встречаться!

А вот это уже что-то новенькое. И конкретно угрожающее. Ноты я так и не нашла. Хватаю рюкзак, ныряю в кроссовки – и вниз по лестнице, не дожидаясь лифта!

– Чтоб она испарилась, твоя Лиля!

Голос маман отскакивает от стен подъезда, как теннисный мячик, больно бьёт по ушам.

Я распахиваю дверь подъезда, и в глаза мне бьёт слепящая вывеска «ОФИС ПРОПАЖ» – новая, недавно открыли.

«Офис продаж» – проморгавшись, читаю я.

Отлично начинается день!

Глава 2

Лилька

Она постучалась в нашу жизнь года два назад, когда умерла её мама. Оказывается, у моего отца была другая женщина, а это ребёнок от неё. Про женщину он забыл, а про ребёнка, как выяснилось, даже не знал. Пока не позвонила какая-то родственница и не поинтересовалась, не желает ли любящий отец забрать сиротку к себе.

Для моей мамы это был шок. Она, конечно, сначала не поверила, потом поскандалила, потом собрала вещи, свои и мои, – но в итоге от нас съехал отец. И сейчас между ними не пойми что. Вроде и не разводятся, но и вместе не живут.

У маман я помню единственный момент просветления. На этапе выяснения подробностей. Они с отцом разговаривали на кухне, я подслушала.

– Патология Гротти, – глухо говорил отец. – Когда узнали, было поздно.

– Да мне вообще всё равно, от чего она там умерла! – мама говорила непривычно низко и отрывисто, я тогда только начинала привыкать к такому её голосу. – Но вот ребёнок, наверное, ни в чём не виноват.

Ну и всё. Больше голос сострадания в ней не просыпался.

Зато хор других голосов очнулся – в основном злобных и обиженных. Они ей покоя не давали, эти голоса, она даже сама с собой разговаривала иногда, честное слово! Стоит, посуду моет, и вдруг ни с чего:

– Лиля… Ну и кто сейчас девочек так называет? Ли-ля!

Как по мне, так нормальное имя!

Но маман ещё можно понять. Кто в здравом уме будет мириться с изменой и враньём? А вот как повёл себя отец – это вообще жуткий стыд!

Во-первых, он сразу же попытался уйти в отказ. Типа ничего не было, ребёнка мне враги подбросили. Только какое «подбросили»! Я как только Лильку первый раз увидела, у меня все сомнения пропали. У маман, кстати, тоже. Вместе с надеждой, что, может, всё-таки рассосётся. Нет, не рассосалось. Лилька одно лицо с отцом.

Во-вторых, невзирая на очевидное, он Лильку забирать в семью отказался. Это он так старался угодить маман. Если бы не её категоричное «нет», его бы, может, и дожали. Но именно дожали, сам он не стремился Лильку опекать. В итоге я так и не поняла, как он ко всему этому относится. То ли ему правда на родную кровь плевать, то ли трусит просто. И я даже не знаю, что хуже.

Сейчас Лильке десять. Она учится в специнтернате для глухих. И живёт там же. Только она не совсем глухая, а слабослышащая. Осложнение после перенесённой инфекции. Можно себе представить, каково ей там после дома.

А мне почти семнадцать. Через год с небольшим я стану совершеннолетней и смогу стать Лилькиной опекуншей. Я так решила.

Маман считает, что это я из чувства протеста. Говорит, что я не представляю, через какие трудности мне придётся пройти. Что мне сначала нужно закончить колледж и найти работу – без этого никаким опекуном меня не признают.

Но мне всё равно, что они с отцом говорят. Они оба в моих глазах упали ниже Марианской впадины. Никогда не думала, что жизненные трудности могут так вывернуть человека. Что он из образцового родителя может превратиться в ничтожество.

Так что пока я пробую работать и коплю деньги. Лильку я заберу. Будут у неё доступная среда и условия для нормального развития. А не вот это вот всё.

Глава 3

Не в колледж

Погодя переменчива. Февраль, что вы хотите! Только что светило солнце, и вот уже пасмурно. Я погружаюсь в рюкзак и вытягиваю оттуда солнцезащитные очки.

Они у меня зачётные! Огромные колёса в широкой неоновой оправе. Я их надеваю не для защиты от солнца, а под настроение. Обнаруживаю тетрадь с нотами. Оказывается, с вечера положила. Это прекрасно! Лучше и быть не может!

Считаю это добрым знаком, застёгиваю рюкзак, очки на нос… Очки-то со мной, а вот наушники я забыла. Да и ладно. У меня в голове полно всякой музыки. Могу включить мысленно и так слушать. Выбрала «Нюанс», «Сюиту ветра», мысленно щёлкнула «плей» и двинула, приноравливая шаг к музыке. Очень удобно!

Я учусь в колледже искусств. Год назад поступила, решение приняла сама, внезапно для всех. Маман согласилась, тоже совершенно неожиданно, но я думаю, это потому что у них с отцом шёл самый интенсивный разбор полётов, и им обоим было не до меня и моего будущего. Так-то маман говорила о том, чтобы я, после того как получу среднее общее, шла на юриста или на врача.

Традиционно, чё! Больше в мире профессий не существует. А, ну переводчик ещё и учитель. Но переводчиков скоро заменят цифровые программы и приложения, а в учителя сейчас идут только блаженненькие.

Почему колледж искусств? Ну, во‐первых, учиться всего три года – и ты специалист с дипломом. Потом, конечно, не без трудностей. Считается, что в какой-нибудь приличный оркестр или, там, хор тебя сразу не возьмут. Хотя всё зависит от таланта, конечно. Самородка с голосом Фёдора Шаляпина или Винсента Коро по-любому оторвут с руками.

Я не так чтоб очень одарённая. Но в какую-нибудь кавер-группу вполне гожусь.

Когда я поступала, нужно было пройти собеседование. Мы все проходили. В рейтинге поступающих мы оказались на равных с Вероникой Рогозиной. Даже баллы за конкурсы одинаковые! Вот прям один в один! Собеседование всё решило, потому что я была жёстко замотивирована. У меня в голове уже тогда сложился план относительно нас с Лилькой. Вот и убедила приёмную комиссию, что учиться в группе эстрадного вокала должна именно я, а не Вероника, которая переметнулась на дирижирование. Сейчас она староста курса и, понятное дело, не очень меня любит из-за всей этой истории.

Вот ведь аукнулось! «Ты помнишь, как всё начиналось…» Спросите меня, почему я сейчас прогуливаю занятия и совсем не стараюсь? Да Моцарт его знает! Устала, обленилась, разочаровалась. Слишком много на себя взяла.

А ещё виновата Банда…

Размышления мои прерываются. «Сюита» тоже – на самом лирическом моменте. Одновременно думать и слушать музыку в голове я умею, но чтобы ещё и по сторонам смотреть – на это моего таланта уже не хватает. Чуть не шагнула под колёса заворачивающего грузовика. Тут ещё место такое дурацкое: тротуара нет и друг напротив друга парковки сразу двух магазинов. Конечно, машины то и дело едут. Я всегда стараюсь пройти эти сто метров без промедлений и приключений.

Водитель грузовика высовывается из кабины и что-то кричит. Я его не слушаю. Я не хочу его слушать. Он груб со мной. Думаю, пройти спокойно мимо или показать неприличный жест. Попутно примеряюсь: убегу ли в случае чего? Не все прощают неприличные жесты девушкам, у которых зелёные волосы.

– А ты совсем не смотришь, куда шагать дальше вперёд?

Нет, это не водитель, он, к счастью, ныряет обратно в кабину и уезжает. А обращается ко мне Борис. Мы живём в одном районе и часто ходим вместе. Я не против – мне с ней по пути.

Нет, я не оговорилась. По пути с ней. Борис – девочка. Студентка из Китая. Она учится в нашем колледже по программе культурного обмена. Настоящее китайское имя у неё сложное и по-русски непроизносимое. И когда ей предложили выбрать себе русское имя, она выбрала Борис. Ей пытались втолковать, что имя мужское, что ей это имя даже произносить трудно, но она упёрлась: нравится – и всё! Ну и отстали. Борис и Борис. Сейчас привыкли уже.

– Тебя искал Крис, – жизнерадостно сообщает Борис. – Очень ругался. Ты не была на много репетиций. На всех.

– Ну, это он преувеличивает, – возражаю я. – Всего-то пару раз пропустила.

– А осталось всего месяц, – говорит Борис. – Я удивляюсь тебе, Сандра! Тебя взяли в большой проект! Сам Кристофер. И с твоим талантом…

У Борис слабенькое сопрано, поэтому она убеждена, что все вокруг сплошь одарённые, не то что она. На самом деле вокальные данные у меня не особо выдающиеся, я уже говорила. А вот Крис…

Лично на меня его обаяние не распространяется. Но все остальные в его присутствии теряют разум. И преподаватели в том числе. Ну, хотя он сам почти преподаватель. Вот только закончит свой Рахманиновский университет и пойдёт мучить студентов. Кристофер! Небось какой-нибудь Костя или Коля. Хотя не удивлюсь, если и правда Кристофер. Артисты любят уродовать потомкам жизнь, называя всякими необычными именами. Хотя я никогда не интересовалась происхождением Криса, так что не знаю, кто у него там родители.

Я не люблю Криса, потому что мне в принципе не нравятся такие, как он. Примерные мальчики в костюмчиках. О, тут дело не в одежде. Мальчики в костюмчиках – это особая порода! Они само обаяние, они так стремятся всем понравиться. На самом деле у этих мальчиков всегда своя цель, и на других им наплевать.

Я к нему равнодушна, я уже сказала. Зато он ко мне – нет. Потому и взял меня в свой мюзикл, несмотря на стаю других желающих. Внимание Криса меня напрягает. Но в мюзикле у меня другой интерес. А именно Лилька! Я выпросила партию специально для неё. И получается у неё хорошо, Лилька вообще очень музыкальная, это я как профессионал говорю. Мюзикл называется «Цветы на Марсе», мы готовим его к фестивалю «Голос гагары». Если всё получится, повезём его в город А.

Я люблю путешествовать. Лилька – не знаю, но ей наверняка понравится. Это же настоящие гастроли! Конкурс в мае.

Борис напрасно волнуется, времени достаточно. Но настроение она мне испортила. Получать выговор от Криса мне не хочется. Поэтому на перекрёстке я разворачиваюсь в другую сторону.

– Ты куда? – в голосе Борис удивление и, кажется, разочарование.

– Не в колледж.

Это и так очевидно, но в голове смутно маячит мысль навестить Банду, и Борис об этом незачем знать. Тем более что это не точно. На Борис жалко смотреть, поэтому я поскорее отворачиваюсь и быстрым шагом иду прочь.

Банда снимает квартиру в одной из развалюх за железнодорожным вокзалом нашего города Т. Самый странный район: вроде почти в центре, и тут такие бараки. И сносить их никто не собирается. Скорее всего, из-за близости железной дороги здесь ничего путного никогда не построят.

Поднимаюсь по деревянной скрипучей лестнице на второй этаж. Он же верхний. Звонок не работает, я выдаю ритмичную дробь по двери. Никакого условного стука у нас нет, просто обычно выстукиваем замысловатый какой-нибудь ритм.

Из-за двери кто-то орёт «Открыто!», но дверь не поддаётся. Банда дома в полном составе. Ну, может, кроме Алисы, она всё-таки иногда занята чем-то кроме дуракаваляния. Слышу, как внутри ругаются. Слова разобрать невозможно, но понятно, что посылают друг друга отпереть и никто не отпирает.

Я наклоняюсь и завываю в замочную скважину:

– Сим-Сим, откройся! Считаю до четырёх и ухожу!

Ругательства, быстрые шаги – и дверь распахивается мне навстречу.

Глава 4

Банда

Открывает Ленка.

– Сандра!

Это не душевный возглас при встрече, это она кричит в глубину комнат, сообщает, кто пришёл.

– О, ты ещё не сдохла! – радостно восклицает Михалыч, обнимая меня. – Привет, сестрёнка!

Я встречаюсь с его братом. Нетопырь, или просто Нет, – личность легендарная. Бывший панк, имя которого до сих пор произносят с придыханием. Раньше он устраивал эпичные погромы и бродяжничал. Но это было до нашего знакомства. Потом неожиданно для всех остепенился, теперь вот учится на фельдшера и работает в городской больнице медбратом.

В коридор выходит Бру, напевая тему «Сонаты ветра». Талантище он всё же! Слух стопроцентный – это же ритмический рисунок «Сонаты» я выстукивала минуту назад.

– Сим-Сим, – задумчиво говорит он. – А что, годное название для группы.

Вообще-то у Банды есть название. Очень простое и звучное – «Бру и Михалыч». Но Бру оно не нравится, он всё мечтает о другом. Его никто не слушает, потому что второе имя Бру – непостоянство, через какое-то время ему наскучит и другое название.

С девушками у него точно так же. Никакой стабильности. Сейчас он, правда, с Алисой, и они вместе с минувшего лета, и это уже срок! Алису, наверное, пора воспринимать всерьёз, и от этого у них проблемы с Ленкой. Вначале Ленка была очень даже милой с Алисой. Но когда выяснилось, что они вместе намереваются снимать квартиру и Алиса в деле, то есть никуда она из жизни Бру исчезать не собирается, Ленка очень к ней переменилась. В качестве временного увлечения Ленка готова была её терпеть, а как постоянную напарницу – нет. Хотя бы потому, что Алиса, беспомощное существо, не шарит в готовке настолько, что может, например, без шуток спросить, где купить розовый майонез для селёдки под шубой.

Вообще, до знакомства с Бру и погружения в наш тотальный хаос Алиса жила в приличной семье. Папа – солидный госслужащий, мама – образцовая домохозяйка. Алиса всё это бросила, разругалась с роднёй и теперь живёт с непризнанным гением!

Бру зацепил Алису совершенно неожиданно. Началось с того, что он её чуть не убил камнем по голове. Шёл вечером, услышал в кустах голос, обернулся – жуткая синяя фигура, стоит в кустах и светится синим. Это потом выяснилось, что девчонка болтала по телефону. Ну да, в кустах, там скамейка стояла вообще-то! Бру тогда испугался. А когда Бру пугается, он становится очень опасным. Вот он и кинул камень. И попал. Потом достал из кустов и повёл лечить. Пока лечил, увлёкся.

Бру вообще очень необычно знакомится. С Михалычем, например, было так. Михалыч сидел на берегу и занимался любимым делом, то есть бездельничал. Бру плыл мимо на байдарке. Михалычу было очень хорошо, и он засмеялся от удовольствия. Бру неторопливо развернул байдарку, подплыл к Михалычу и треснул его веслом.

Михалыч немного удивился, но не растерялся, столкнул Бру в воду и навалял ему прямо там. Байдарка уплыла, а они вылезли на берег и стали приходить в себя.

– Ты чего на меня с веслом-то кинулся? – спросил Михалыч, отдышавшись.

– А чего ты надо мной смеялся?

– Я не над тобой.

– Серьёзно?

– Серьёзно.

Бру помолчал.

– Ну извини тогда.

Так появилась Банда. То есть группа «Бру и Михалыч».

Одним словом, Бру сначала пытается кому-то вломить, а потом уже начинается нормальное общение.

Бру – потому что Брусникин. Костя Брусникин, я случайно узнала. У Бру был день рождения, отмечали мы очень весело, и в конце Бру, утомлённый, уснул на диване. В это время ему пришло сообщение, я взяла его смартфон и глянула. «С др, Клубникин» – сообщение было коротеньким, высветилось в уведомлениях, – поясняю, чтоб никто не подумал, что я прям чужие сообщения лезу читать. Я растолкала Бру – а вдруг он проспит и не узнает вовремя, что его поздравляет какой-то Клубникин. Бру проснулся и разорался, еле успокоили. Оказывается, это издевательское поздравление, кто-то из прежних знакомых послал и специально извратил фамилию, которую Бру и вообще не любит. У него есть на то причины.

Банда только что сняла конуру на четверых – чтобы подешевле. Убитая двушка, в одной комнате Бру с Алисой, в другой Ленка с Михалычем. Хотя эта вторая комната вроде запасной, здесь ночует тот, кто хочет уединения или поссорился со своей половинкой. А Ленка с Михалычем чаще на кухне. Это логично – оба помешаны на еде.

Ленка любит готовить, это у неё с детства. Она сирота, росла с бабкой, и жили они без излишеств. Поэтому Ленка очень ценит возможность сытно, вкусно и красиво поесть, но в то же время может и пояс потуже затянуть. А Михалыч жрёт всё, до чего дотянется.

– Так, а теперь отстали все от меня! – неожиданно произносит Ленка и хочет выйти из комнаты.

– Туалет не занимай! – кричит Бру.

– Кухню тоже! – вторит Михалыч.

– А что происходит-то? – я заинтересована.

– У меня в голове мысль. Мне надо её додумать. Но в нашем дурдоме это невозможно, – объясняет Ленка. – Никаких условий для работы!

– Любимая, мы создадим тебе условия! – говорит Михалыч. – Мы будем вести себя тихо. Мы можем даже притвориться мёртвыми!

– Мёртвыми не надо, – смягчается Ленка. – Шевелитесь, болтайте, делайте что хотите, просто не требуйте от меня интерактива!

– Как это не требовать интерактива? Нет, мы хотим интерактива! Даёшь интерактив!

Ленка роняет руки и смотрит на Михалыча убийственным взглядом.

– Ладно, – сдаётся Михалыч.

Подходит к ней и кусает за ухо.

– Что такое интерактив? – спрашивает он.

Но тут в дверь стучат. Пришла Борис.

– Я знала, что ты здесь! – восклицает она, увидев меня. – У тебя проблемы. Я видела Тин-Тин. Она хочет тебя видеть! Очень сердитая!

Тин-Тин – это Валентина Константиновна. Выговорить трудно, согласна. Китайской девочке так вообще невозможно. Вот с её подачи и остальные стали звать нашу кураторшу Тин-Тиной.

То, что она хочет меня видеть, понятно. А вот то, что сердита, – плохо. Тин-Тина редко злится, и обычно это значит, что всё серьёзно.

– Что, мне прямо сейчас идти? – спрашиваю.

Борис пожимает плечами, и получается у неё так экспрессивно, что очевидно: да, именно сейчас.

– Иди, Сандра, – подаёт голос Михалыч. – Мы всё равно уходим.

– Вы на проспект? Играть? Можно с вами?

Борис моментально переключается. Она любит Банду. С удовольствием горланит бандитские песни. Сейчас хоть большинство слов понимает, а раньше мы вообще с неё угорали: она же не знает разницы между нормальными словами и матерными, а запеть могла в любом общественном месте. Слух у неё отменный, голосок маленький, чистый, сама крохотная, как куколка. Можно представить, какова реакция случайных людей. Это было нашим любимым развлечением – раскрутить Борис на вокальный перформанс и ловить ответ от прохожих.

Но однажды она так развлекла полколледжа. Пришлось объяснять, что мир ещё не созрел для нашего творчества.

Банда в самом деле собирается работать. Но не в полном составе. Бру не в настроении, я пас. Идёт Михалыч с блок-флейтой и губной гармошкой.

Михалыч любит стоять на перекрёстке улиц Северной и Фрэнсиса Бэкона (не спрашивайте почему, я тоже не знаю, какое отношение имеет Бэкон к нашему городу Т.). Там никто не гоняет и народу много. Он сейчас поработает часок-другой и насобирает в шляпу на хлеб насущный. У Банды это основной источник дохода. Петь приходится разное. Особенно любят, к примеру, детские песни. Правда-правда! Стоит запеть какую-нибудь композицию из мультфильма – и в шляпу щедро роняют деньги.

Но вообще могут попросить спеть что угодно. Классику, рок, шансон, даже народную. Бру это не нравится. Он начинает беситься, когда ему диктуют, что петь. А уж если прервут его или, не дай бог, засмеются – он может и в драку броситься. Поэтому никто не настаивает, чтобы он работал. Пусть дома сидит – это лучше, чем потом вписываться за него перед законниками или пострадавшими.

Жаль, конечно. Если бы Бру был поуравновешеннее, он мог бы золотые горы грести. Потому что, когда он поёт, все останавливаются специально, чтобы послушать.

Мы выходим из подъезда. На прощание Борис обнимает меня и желает удачи. Я жду, когда они завернут за угол, а потом иду в другую сторону.

Глава 5

Большая-большая ложь

Я сижу и жду Тин-Тину. Она сказала, что придёт через пять минут. Прошло уже пятнадцать. Её могли отвлечь. Но, скорее всего, она тянет время. Чтобы дать мне возможность осознать. Ну и самой собраться с мыслями.

От нечего делать открываю журнал по искусству, лежащий в стопке. Читаю: «КРЕТИНЫ РУБЕНСА». Бред же! Смаргиваю и вижу нормальный заголовок. Картины! Конечно же, «картины Рубенса»!

Вот и Тин-Тина. Входит с ворохом каких-то бумаг, на меня не смотрит. Кладёт бумаги на стол, садится в кресло, откидывается на спинку.

– Сольфеджио – три контроля, и все «неуд», – начинает перечислять. – Музыкальная литература – вообще нет зачётов. Просто литература – та же картина. История искусства – долг, дирижирование – долг.

– А дирижирование-то за что? – возмущаюсь я.

– Анна Сергеевна сказала, что не поставит тебе зачёт при таком твоём отношении… На индивидуальные занятия ты ходишь через раз, коллективные вообще игнорируешь. Пропуски… ну, ты сама всё видишь.

Я вижу. Накопилось.

– Александра, тебе не стыдно? С таким упорством стремилась поступить в колледж! С таким энтузиазмом начинала учиться!

Мне не стыдно. Мне жалко Тин-Тину. Она искренне переживает. Родных детей у неё нет, и она всех считает своими. И все наши проблемы принимает близко к сердцу.

– Что будем делать, Саш?

Тин-Тина опирается локтями на стол. Тот скрипит. Тин-Тина по весу-то не женщина, а богиня. А я пожимаю плечами. Ну что тут можно ответить? Всё исправлю? Больше не буду? Если разобраться, всё это пустые слова. И так понятно, что исправлю. Когда-нибудь. Времени на всё где взять? У меня и Нетопырь, и Лилька, и работу бросить нельзя.

Тин-Тина вздыхает.

– Ты не поняла, девочка моя. На днях у нас малый совет. В плане уже стоит вопрос о твоём отчислении.

Я недоверчиво смотрю на неё. Она кивает и поправляет бумаги, которые так и лежат у неё на столе.

– Да ладно, – вырывается у меня.

Это я скорее самой себе говорю, но Тин-Тина реагирует неожиданно бурно:

– А чего ты ожидала? И сколько я могу тебя защищать? Тем более что ты не даёшь мне ни единого повода.

Это так. И защищать меня, кроме неё, некому. Это я попала! Но мне нельзя на отчисление! Без диплома я никуда! На барах и клубах долго не протянешь. И я начинаю ныть все пустые слова, которые минуту назад даже подумать было стрёмно.

– Дело даже не в том, простить тебя или нет! – Тин-Тина снова сдвигает бумаги, они никак не желают лежать идеальной стопочкой. – Тебя простят, но где гарантия, что ты не станешь злоупотреблять доверием?

– Не буду! – всхлипываю я (докатилась!). – Обещаю.

– Поздно! – Тин-Тина тоже чуть не плачет.

Видно, что ей искренне жаль, но мне от этого не легче.

– Меня нельзя отчислять, – вытираю слёзы и смотрю прямо в глаза Тин-Тине. – Я больна. У меня патология Гротти.

– Что?

– Патология Гротти, – повторяю я. – Это когда сердцебиение учащается, а потом не приходит в норму, и сердце продолжает колотиться.

Брови Тин-Тины ползут вверх, она делает глотательное движение и складывает руки в молитвенном жесте. Руки у неё не музыкальные ни разу, пальцы толстые, на одном из них перстень со сверкучим камнем. Драгоценные камни так не блестят, скорее всего стекляшка. Я уставилась на перстень, потому что мне не хочется смотреть в её округлившиеся глаза.

– Что же ты сразу не сказала? – охает Тин-Тина. – Девочка моя! Тебе тяжело? Плохо? Может, водички?

Смешная и добрая Тин-Тина. Ну какая водичка? Святая разве что.

Трясу головой.

– Просто мне не до учёбы. Не вообще, а именно сейчас.

– Да, я понимаю, понимаю. Господи, да за что тебе это?

Вот тут я согласна. За что мне всё это? Я слишком молода и прекрасна, чтобы решать так много проблем.

– Я поговорю с советом.

Тин-Тина машет рукой в воздухе. Той, на которой перстень. А той, что без перстня, поправляет свои бумажки. Совершенно бесцельно: стопка в этот раз ведёт себя хорошо.

– Пусть тебе сделают скидку на твоё состояние, – продолжает Тин-Тина. – А сейчас иди домой и отдыхай.

Солнце добирается до Тин-Тины и, уже когда я стою в дверях, посылает от её сверкающего камня прицельный луч мне прямо в глаз.

Я иду по улице малость прибитая. Что я только что сделала? Оглушила Валентину Константиновну ужасной о себе новостью. Единственно из чувства самозащиты. И врать-то не хотела, просто понесло.

Вечером приходит маман. Позже, чем обычно, – у меня весь ужин съеден, посуда помыта. Для маман я не готовлю – вечерней едой ей не угодишь, а чаще всего она вообще не ужинает. Если захочет – в морозилке замороженные овощи.

Я собираюсь уходить вообще-то. Крашусь перед зеркалом. С маман не заговариваю. Ляпнешь что-то не так, потом разгребай, а у меня нет на это времени. Сегодня насыщенный вечер в «Козырьке» – это там, где я работаю без Банды. Придётся потрудиться, а завтра ещё и вставать рано.

– Мы совсем не видимся, – замечает маман.

Встала у меня за спиной и смотрит, как я обвожу веко розовым.

– Почти, – отвечаю я не сразу: стрелка – это серьёзно, она забирает всё внимание целиком.

– Что? – не понимает маман.

– Я говорю: не совсем, а почти не видимся. Совсем – это когда лица забываются.

– А-а… Ну, до этого не дойдёт, надеюсь.

Ну вот я не знаю, что на это ответить. И надо ли?

– У Лили сегодня была? – спрашивает маман.

Я немножко напрягаюсь. В голове позвякивают тарелочки – тыц-тыц, ничего не случилось, просто не спи.

Вроде безобидно звучит, но это до поры до времени. Одно неверное движение или слово, да что там, затянувшаяся пауза – и с обеих сторон расчехляется оружие. А за давностью темы не пугачи какие-нибудь, а настоящее, боевое, вроде угроз уйти из дома, выгнать из дома, умереть от истощения.

Надо сваливать на работу. Быстро, но осторожно. Поэтому я отвечаю:

– Нет.

И возвращаюсь к макияжу – у меня вторая стрелка не нарисована.

– Надо бы и мне как-нибудь сходить. Ей что-нибудь нужно?

– Мармеладные мишки.

– А что-нибудь посерьёзнее?

– Мишки – это серьёзно.

Наблюдаю за маман в зеркало. Что-то как-то… Она Лилькой интересовалась последний раз я уже не помню когда. Она даже упоминание о ней воспринимает как наказание. А тут мармеладные мишки.

Лилька их в самом деле любит.

– Обязательно так долго краситься?

Голос маман уже не так безмятежен, в нём проскальзывают нотки раздражения.

– Ты опять идёшь в это ужасное заведение?

– Оно не ужасное.

– Очень убедительно! Меня родительских прав лишат!

– Значит, будем с Лилькой на равных.

– Если ты всё делаешь ради Лили, овладела бы лучше жестовым языком!

Кисточка, подводка, коробочка с тенями с грохотом падают на пол.

– То есть ты на Лильке уже крест поставила, да? С ней, по-твоему, только жестами общаться можно?

– А лучше заставлять её читать по губам? И петь, когда она почти ничего не слышит? Зачем насильно из неё жилы тянуть?

– А если бы это была я? Ты бы тоже смирилась? И язык жестов бы выучила?

Маман качает головой. Круто разворачивается и уходит. Потом возвращается:

– Я ей тонну мармеладных мишек куплю!

Глава 6

Прогнали

В этот раз на мой телефонный звонок отвечают сразу.

– Да ладно! Неужели Нетопырь в зоне действия сети? Ты почему не отвечал?

– На лекциях был. У меня же сессия.

Голос спокойный, раскаяния ни капли.

– Действительно! – издеваюсь я. – Лекция и телефонный разговор! Они же несовместимы! Ты единственный человек, который так думает! Не перезвонил почему?

– Я перезванивал.

Это правда. Я не ответила, потому что разбиралась… С кем только не разбиралась. Но попытка дозвона была всего одна. Всего один пропущенный от абонента Нета!

– Что у тебя на этот раз?

Строго по существу. Ни минуты лишней не потратит, ни эмоции. Иногда мне кажется, что камни чувствительнее, чем этот человек!

Я выкладываю ему то, что меня тревожит. То, что стараниями маман мне могут запретить общаться с Лилькой.

Он молчит. Совсем недолго, но меня пугают эти несколько секунд.

– Вообще, не должны, – отвечает он. – Ты же не оказываешь на неё дурного влияния. Не травмируешь. Не склоняешь ни к чему противозаконному…

– Только к законному! – подтверждаю я.

– Думаю, волноваться не стоит. У тебя всё?

– Ну, считай, что да!

Бросаю трубку. Это грубо. Вообще, я редко так разговариваю с Нетом. Я его люблю (наверное). Ну и потом, он старше и умнее – правда-правда! Я иногда сама не понимаю, почему нахамить ему для меня прямо радость сердца! Возможно, мне хочется понять, есть ли у него граница, за которой неуязвимый Нетопырь превращается в обиженного человека. Часто кажется, что границы не существует или Нет её замаскировал и спрятал концы в воду. Вот я и жму всё сильнее и сильнее. Ему же моя грубость – как слону дробина, он даже не замечает.

Иду в колледж немного успокоенная. Тин-Тина встречает меня чуть ли не у порога.

– Александра! Пойдём со мной!

– Тин… Валентина Константиновна! Я в процессе! – возмущаюсь я. – Сегодня история искусства!

– История искусства подождёт, – Тин-Тина машет рукой. – То есть работай, конечно, по мере сил. Но не надрывайся. Идём!

Следую за ней. По коридору мимо любимых эркеров, где уже расположились на отдых студенты с кофейными стаканчиками, несмотря на то что первая пара ещё не кончилась. Некоторые провожают меня сочувственными взглядами: очень уж воинственный вид у моей кураторши.

Она заводит меня в кабинет, берёт что-то с верхней полки и протягивает мне.

– Держи. Это тебе. Не так много, но…

Она виновато разводит руками.

– Что это? – растерянно спрашиваю я, хотя уже вижу что.

Прозрачный файлик, а в нём деньги. Мне?!

– Собрали всем преподавательским составом, – поясняет Тин-Тина. – Хотели весь колледж подключить, но решили, что пока не надо.

– Да мне вообще не надо! Я сама!

Пытаюсь вернуть деньги, но Тин-Тина машет руками:

– Даже не думай! Я читала в интернете! Это огромные расходы на лечение! Возьми, это от чистого сердца! Ты должна знать, что не одна!

– Нет-нет-нет-нет!

Я просто в панике. Как ей объяснить?!

Но тут дверь открывается и вваливается Борис. Меня не замечает, с плачем кидается на шею Тин-Тине. У этой-то что стряслось? У Борис свои болячки, и Тин-Тина обязана переключиться на неё. Она и переключается: отцепляет расстроенную китайскую девочку от себя, запрокидывает её лицо, утирает слёзы влажной салфеткой. Как с младенцем, честное слово!

Я тихонько закрываю дверь кабинета с обратной стороны. Медленно иду по коридору, пытаясь сообразить, как мне выпутываться. Из ближайшего эркера навстречу мне выступает фантастическая синяя тень. Я шарахаюсь к стене, подворачиваю ногу, роняю рюкзак.

– Осторожно, ты что!

Тенью оказывается Вероника. Она любит всякое яркое-блестящее. Нелепое вообще-то, но многим нравится. Испуг отпускает: кровь приливает к ушам, сердце колотится. Что-то совсем нервы никуда, надо с этим что-то делать.

– Заикой сделаешь, идиотка! – возмущаюсь я. – Кому нужна певица с таким дефектом?

– А кому нужна певица, которая не слышит?

Это она сейчас про Лильку? Глаза у неё хищно блестят, и мне это не нравится. Синяя птица хоть и возвышенное создание, но какого-нибудь червяка заглотить при случае не откажется.

– Ты это к чему? – спрашиваю я.

– К слову.

– Если хочешь знать, для мюзикла это классная фишка – участие слабослышащего ребёнка в таком проекте! Мы ещё в городе А. всех порвём!

– Надежда умирает последней, – каркает Синяя птица. – А у тебя, я смотрю, и на поминки есть?

Деньги, полученные от Тин-Тины, я всё ещё сжимаю в руке. Теперь-то спохватываюсь и убираю в рюкзак. Такое впечатление, будто она что-то знает. Или это у меня мнительность повышенная? И деньги эти. Чёрт, что же мне с ними делать? То есть что делать – понятно, вернуть, разумеется. Только как?

Про Веронику я думаю всё время, пока поднимаюсь по лестнице на мансардный четвёртый этаж к преподу по гармонии. Пока сдаю теорию, преподша смотрит на меня жалостливо – конечно, она в курсе, всем коллективом же скидывались. (Гремучий стыд!)

Из жалости ставит мне четвёрку. Вот с этим я согласна, никакого стыда, спасибо вам, добрая женщина, были бы вы раньше так добры, я бы сейчас не чувствовала себя червяком в куче навоза. Качественного такого! Для удобрения почвы жизненного опыта, наверное, самое то. Только вот более благоуханным он от этого не становится.

Жизнь – навоз. Сильный образ, в духе «Бру и Михалыча». Поделюсь с ними, не жалко.

– И правильно, что отказалась от этих марсианских цветов! – говорит преподша. – Не в твоём состоянии брать на себя такую ношу. Успеешь ещё наработаться, ночевать будешь на сцене!

Стоп, что?! Я не отказывалась от «Цветов на Марсе». Меня что, отстранили?

После занятия бегу в зал. Перед входом висит копия приказа со списком студентов, участвующих в репетициях. Это чтоб понимали и относились лояльнее к нашим пропускам. Но моя фамилия вычеркнута! Почему?

Крис поднимается мне навстречу со ступеньки. Меня уже одно это раздражает: что, в зале кресел мало?

– Сандра! – распахивает руки, но вовремя вспоминает, что я не люблю обнимашек. – Извини. Как ты?

Какой надрывный сочувственный тон!

– Ещё не сдохла.

– Это не звучит как шутка, – хмурится Крис. – Мы все за тебя переживаем.

– Настолько, что выпихнули меня из проекта?

– А ты считаешь, такая серьёзная нагрузка не во вред?

Значит, правда!

– Я здесь ни при чём. Тебя заботит, не во вред ли это мюзиклу.

– Мне приходится об этом думать. Но зря ты такая недоверчивая. Мы действительно хотим помочь. И помогаем.

Тут я затыкаюсь. До меня доходит, что денежная помощь – не без его участия. «Мы все за тебя переживаем». Интересно, сколько этих «всех»?

Деньги, мне кажется, начинают светиться и греться прямо внутри рюкзака. Сейчас вспыхнут! Но ещё сильнее полыхает у меня внутри. Это они так откупиться решили! Деньгами и фальшивым сочувствием!

– Ладно, – сдерживая пламя внутри, говорю я. – Но Лильку-то за что? Она же не больная!

На мгновение лицо Криса меняется, вспыхивает брезгливым удивлением – вот так: о? Но потом становится прежним. Сценический юноша собой владеет. Но я уже готова растерзать его за это удивление. Лилька для таких, как он, именно что больная – больная и негодная, человек второго сорта. И петь ей разрешили из милости, а теперь вот она, милость, в денежном эквиваленте – получи, распишись и не имей претензий.

Я стараюсь успокоиться. Берегу пламя, оно мне пригодится. В голове сама собой включается песня Бру: «Когда мне станет просторно в моём теле, мне будет тесен твой мир». Поднимаю руку и глажу Криса по плечу. Не глажу, а смахиваю невидимую пылинку с невидимого пиджака. У мальчиков в костюмчиках даже проблемы элегантные, решаются вовремя и бескровно.

– Последний вопрос. Кому ты отдал мою партию?

Даже не сомневаюсь, чьё имя сейчас услышу.

– Веронике.

За лицом я не слежу, мне даже трудно представить, что там у меня написано. Но Крису не по себе. Вижу, что он испытывает огромное облегчение, что из всех возможных реакций я выбираю – уйти.

На улице меня радостно встречает вывеска «АДСКИЕ ТОВАРЫ». Дичь: всегда было «Детские товары». Это глаза мои, как обычно, напоминают, что я живу в мире кривых зеркал и лживых тварей. Из которых я – самая лживая.

Глава 7

Денежные вопросы

В квартире Банды чад и запах горелого, открытое настежь окно и сердитая Ленка. Оказывается, Алисе доверили обед, а она его испортила.

– Это же надо быть такой тупицей, – жалуется Ленка. – Чтобы пожарить рыбу прямо в чешуе!

В руках у неё клацают ножницы, которыми она режет укроп. Она всю зелень так режет. Время от времени Ленка поворачивает голову к плите, где у неё варится картошка.

– В чешуе! Рыбу! Ну дегенератка же, да?

Появляется Бру с планшетом, заглядывает в кастрюлю, морщится:

– Я не люблю варёную картошку! Жареная лучше!

– Сковорода отмокает, а запасной у нас нет! – сообщает Ленка. – И масла тоже нет! И рыбой я рассчитывала два дня питаться! Так что не возникай, будешь жрать то, что дадут! И когда позовут!

Бру морщит нос.

– Я вообще-то не за едой пришёл. Мне нужно уединение, а там Алиска скорбит. Я, между прочим, пытаюсь решить наши финансовые проблемы!

Ленка выразительно смотрит на него, но молчит. Потом заканчивает с салатом, заглядывает напоследок в кастрюлю, и мы уходим, оставляя Бру наедине с его планшетом.

– Какие-какие проблемы он пытается решить? – переспрашиваю я.

Ленка машет рукой.

– Наш одарённый друг подался в писатели, – откликается со своего дивана Михалыч. – Сказал, что создаст культовый роман, его экранизируют и мы забудем, что такое нужда. В процессе со вчерашнего вечера.

– Всю ночь писал, – подтверждает Алиса.

Она успокоилась, осмелела, вышла из своей комнаты. Ленка ей уже всё высказала, больше ругаться не будет.

– А ты чего такая хмурая? – замечает Михалыч, оборачиваясь в мою сторону.

Я вздыхаю и рассказываю про мюзикл, про Лильку, про Веронику и Криса, какие они сволочи, ну, сволочь Крис в основном.

– Забей, – советует Михалыч.

– Ради себя – пожалуйста, из-за Лильки – нет уж! Я ему отомщу!

– Месть – разрушительное чувство.

– Викинги так не думали, – вмешивается Ленка. – Они считали месть доблестью. Наоборот, кто не мстит, тот слабак.

– Тогда я викинг! – заявляю я.

– Мы все викинги! – непоследовательно подхватывает Михалыч. – Покажи мне своих врагов, я раскидаю их копытами! Как ты собираешься мстить?

– Ещё не придумала.

Ленка убегает проверить, как там картошка. Вместо неё появляется Бру.

– Вот. Черновик.

Он протягивает мне исписанные листы. Нормальной бумаги не хватило, и последние строки Бру корябал на туалетной. Я начинаю читать. Героическое фэнтези. Битва на несколько страниц расписана по типу «Он поднял меч, и голова первого разбойника покатилась по земле. Потом он отрубил голову второму, не глядя снёс третьему, обернувшись, обезглавил четвёртого. Пятого постигла та же участь. Шестой продержался дольше, но в конце концов тоже остался без головы. Седьмой…»

– Ну как?

Бру ждёт моего приговора. Хорошего приговора ждёт, это видно.

– Муть, – разочаровываю его.

– Почему?

– Потому что драку так не описывают. Ну что это: голову отрубил, ещё голову отрубил, опять голову – конвейер какой-то!

– Я синонимы подбирал! Он их по-разному отрубает!

– Да пофиг на твои синонимы! Читать такое скучно! И потом, они что, ждут своей очереди, чтобы на него накинуться?

– Нет, конечно! Но он же не мог обезглавить всех одним махом!

Я пожимаю плечами. Бру не терпит критики. Но в прозе он не гений, увы.

– Он по очереди рубил, а они напали одновременно! – не унимается Бру. – И вообще, у меня есть ещё!

Он шарит в заднем кармане, вынимает какие-то бумажные огрызки и, зыркнув на меня, читает вслух. Про втулку от туалетной бумаги, которая грустила оттого, что так бездарно прожила жизнь, но кто-то догадался приспособить её как основу для новогоднего «дождика» – чтоб пролежал, не спутавшись, до следующего праздника. Михалыч не выдерживает и начинает ржать.

– Что? – обижается Бру. – Между прочим, в духе Андерсена!