Самая страшная игра бесплатное чтение

Не выходи из комнаты, не совершай ошибку!

(И. Бродский)

Из потерянных дневников

Вспоминая ту страшную осень и зиму, я понимаю – мы не могли поступить иначе. Хотя способов остаться в стороне было множество. Не отвечать на звонки с незнакомых номеров. Не выходить из дома, когда стемнеет. Или выходить, но только с теми, кто не замарался. Кто не в Игре. С теми, кто ни за что не согласились бы в нее играть – именно такие нам и нужны были тогда. Мы могли рассказать родителям. Учителям. Любому из взрослых. Позвонить в какую-нибудь службу – их же много сейчас. Возможно, нам не поверили бы сразу. Но, если бы мы настаивали, к нам бы прислушались. Подняли бы на уши школу. Врачей. Проверили бы у психиатра. На наркотики. Перетряхнули бы личные вещи, отняли телефоны, заперли бы дома. Придумали бы страшную историю – одну из тех, что пишут в новостях. «Опасное увлечение среди школьников и студентов», «новая опасная игра» и «будьте внимательны». Или что-нибудь в таком же духе. Пусть. По сравнению с тем, чем мы на самом деле занимались, это была бы сказка. Нас пасли бы, как овечек. Заблудших овечек. За нами стали бы следить. И супер, так нам и надо.

Но мы ничего не сделали. Оставили как есть. Остались в Игре. Даже тогда, когда стали пропадать люди. Когда мы сами пропали. Почему мы ничего не сделали? Я боюсь себе признаться, но, мне кажется, я знаю, почему. Правда в том, что ни один из нас не хотел уходить. И не только из страха.

Нам нравилось.

Нам очень нравилось.

Игра затянула нас.

И теперь нам остается одно.

Проходить Игру заново, пока она не закончится сама.

Но закончится ли?

Очки для странного парня

Март 2019

Впервые это случилось двадцатого марта. Почти сразу, как Матвей вышел наружу. Только и успел отойти от подъезда.

Он направлялся к скверу. Все, что было вокруг, все, что успел Матвей увидеть и почувствовать незадолго до того, как мир изменился навсегда, он хорошо запомнил. Эта картинка врезалась в память, как ориентир той, старой жизни, к которой он еще имел отношение, но вскоре перестал. Запах маленького тамбура перед выходом на улицу – там, внутри лежал кусок ковра. Старого такого, как у бабушек в квартирах. Скорее всего, какая-нибудь из этих бабушек-соседок и притащила, чтобы «добро не пропадало». Летом ковер из подъезда убирали, а по осени выкладывали вновь. До прихода тепла он лежал там, пах мокрой дворнягой и старыми ботинками.

Что еще запомнилось Матвею тогда? Дверь, покрытая слоем относительно свежей краски (в прошлом году ремонтировали «панельки» на их улице, вот и у них мимоходом покрасили). Зарешеченное панорамное окно в пыльных разводах. Надпись «ещкере» черным маркером на стене. Синяя табличка с надписью «1 подъезд, кв. 1 – 99». Матвей зачем-то обернулся на нее, словно пытался запечатлеть эти последние кадры навсегда.

В окнах высотки горел свет – теплый, медовый, словно свежезаваренный чай, который там, на чужих кухнях, его наверняка и пили сейчас. С лимоном. С сахаром. С пряниками какими-нибудь. Или маковыми слойками. Матвей глядел вокруг, и будто видел это все впервые. Липы и клумбы. Детскую площадку с веревочным городком. Зеленые урны на скошенных ножках. Окурки вдоль бортиков. Жухлую прошлогоднюю траву. Голубей на дорожке. Скотч-терьера в клетчатой попонке – его хозяин стряхивал пепел на газон, спрятавшись за стволом дерева.

Все это запомнилось Матвею хорошо. На самом деле, была еще одна причина так пристально рассматривать свой собственный двор. Все эти предметы отвлекали от футляра. Он лежал в рюкзаке, в самом верхнем кармане. Рюкзак казался невероятно тяжелым, будто его набили булыжниками, хотя ничего тяжелого в нем не было.

Матвей присел на скамейку – ноги не слушались. Он не знал, что внутри подарка. Старуха не разрешила посмотреть заранее. Там что-то перекатывалось и мягко постукивало в бортики, когда он переворачивал футляр.

– Наденешь, – просто и коротко сказала она тогда.

– И что будет?

Стоило ли спрашивать? Ведь старуха могла спокойно соврать. По ней было видно. Хитрые, злые глаза. Такая и прикончить может, если будет возможность. Ножом в спину. Тихая старушка, ага. Укокошит – глазом не моргнет. Уж соврет – тем более. Но Матвей тогда все равно спросил.

– И что будет?

– Все, что захочешь, – сказала она.

– Прям все? – недоверчиво ухмыльнулся Матвей.

– Ты главное загадывай получше, – он заметил в глазах старухи недобрый огонек и в очередной раз пожалел о том, что связался с ней. – Вселенная, она же все слышит. Только попроси.

И теперь, сидя на скамейке в пяти шагах от собственного подъезда, Матвей держал коробку в руках, не решаясь открыть ее. Его накрыло ощущение, что он совершает ужасную ошибку. На площадку с другого конца заскочили двое девочек лет пяти-шести. За ними следовали мамы, они синхронно окинули Матвея подозрительными взглядами – пацан какой-то нервный, сумку свою к груди прижимает, что там лежит, а?! Матвей вздрогнул и прижал рюкзак к себе еще сильнее. Потом спохватился, вытер лоб рукой, попытался принять расслабленную позу. Скамейка стояла вплотную к деревьям, там, где сидел Матвей, царила густая тень. Он вздохнул и закрыл глаза.

Когда Матвей наконец решился вытащить футляр, прошла, наверное, целая вечность. Он приподнял крышку. Руки вспотели, пальцы дрожали и вытащить его на свет получилось не сразу.

В футляре лежали темные очки. Если бы кто-нибудь подарил Матвею их, допустим, на день рождения, он точно был бы рад. Это были не просто очки, а клевые очки. Новенькие Райбаны. Стильные, в черной матовой оправе.

Он надел их.

И ничего не произошло.

Он ожидал, что что-то случится. Сверху упадет летающий корабль, или кто-нибудь поведет себя странно. Выпрыгнет из кустов и накинется на него. Сунет пачку денег и убежит. Но все было тихо. Мужик, что курил за деревом, уже нагулялся с собакой и куда-то исчез. Голуби тоже улетели. Зато дети были здесь. С визгом возились возле горки, толкались и спорили. Их мамашки стояли неподалеку и о чем-то разговаривали. Вдруг одна из них повернула голову в сторону Матвея и бросила на него долгий взгляд. Потом махнула в его сторону рукой, наклонилась к другой и что-то сказала. И обе они засмеялись. У Матвея засосало под ложечкой. Он ненавидел, когда кто-то смотрел на него, а потом смеялся.

И вдруг та, что затеяла эти гляделки, направилась в его сторону. Матвей пристыл к сиденью. Она действительно шла к нему. Миновала освещенный квадрат, на минуту скрылась в темноте, и возникла уже совсем рядом. Сквозь очки был виден только ее светлый свитер.

– Привет! – сказала она.

Девушка стояла в двух шагах от него. Да, это была девушка, а не мама одной из этих маленьких девчонок, что копались сейчас в песочнице. Слишком молодая, скорее сестра. Старшая. На ней был широкий свитер, один рукав сползал с плеча, из-под него торчала лямка лифчика. Джинсы короткие, рваные на коленях.

– Привет, – выдавил Матвей из пересохшего горла.

– Мы тут с крестной поспорили, – она кивнула в ту сторону, откуда пришла. – Я сказала, что возьму телефон у того странного парня, что гуляет вечером в темных очках.

Матвей разглядел ее пристальней. Сквозь очки это было трудно поначалу, но сейчас он видел все гораздо лучше – то ли привык, то ли это был эффект самой вещи. Девушка была красивой. Очень красивой. Такие никогда не знакомились с ним.

– На что спорили? – Матвей не знал, откуда в нем столько наглости.

– На интерес, – усмехнулась девушка. – Так что, телефон-то дашь?

Максим полез в карман за мобильным. Руки снова тряслись, как недавно, когда лез за коробкой, но в этот раз он справился лучше.

– Держи, – протянул он ей телефон. – Ну, бери же. Выиграла.

Девушка непонимающе уставилась на него, потом рассмеялась в голос. Краем глаза Матвей заметил, что оставшаяся «пасти» детей на площадке, внимательно смотрит на них. Слишком внимательно.

– Телефон мне твой не нужен, свой есть. Номер диктуй, – сказала девушка. В ее ладони Матвей увидел плоский розовый чехол. Лицо и челка девушки осветились экраном мобильного. Сейчас она казалась еще красивей.

– Семь, девятьсот пятнадцать, триста семьдесят девять…

Девчонка записала, нажала на кнопку.

– Проверка связи. Чтобы не обманул!

Матвей и не думал это делать. Он был бы полным идиотом, если бы обманул. Номер он ей дал правильный, и через мгновение его собственный телефон завибрировал в мокрых от волнения руках.

– Ну, супер, – девчонка чуть скосила глаза в сторону. – Имя?

– Мое? – переспросил Матвей. Он с трудом слышал ее. В ушах словно ветер поднялся.

– Конечно, чье же еще? – девушка посмотрела на него долгим взглядом.

– Матвей.

– Класс! Я – Вика, – представилась она.

Замялась, потопталась на месте.

– Позвоню на днях. Не против?

Матвей был не против. Еще как не против.

– Кстати, классные очки! – крикнула девчонка, удаляясь. Ее длинные волосы, убранные в хвост, подпрыгивали на спине.

Матвей стоял и улыбался.

Жизнь менялась.

Как и обещала старуха.

Когда все началось

Август 2019

Лето прошло. Настя поняла это не только по тому, как стало непривычно холодно вечерами (теперь уже в коротких шортах не походить). Однажды утром она обнаружила в ванной тазик с горой одежды – блузками, юбками, клубком капроновых чулок и парой темно-синих пиджаков с эмблемой школы. Настя наткнулась на него, когда зашла умыться.

Немилосердно со стороны мамы – таким вот образом напомнить, что занятия начинаются через неделю. Настя забыла форму на дне мешка с грязным бельем три месяца назад, считай – сто лет как. Она должна была заняться ею еще в июне или хотя бы в июле, но слова «должно» на каникулах не существует. По крайней мере, для нормальных людей.

Теперь Настя имела удовольствие созерцать таз, полный несвежей одежды. Белье следовало разделить по цветам и запустить пару стирок. Только чулки придется стирать руками. Вроде бы, ничего сложного, но…

– Еще и гладить придется, – застонала Настя и пнула ногой по пластиковому боку стиральной машинки. – Ненавижу.

У Насти оставался один-единственный шанс слинять из дома до того, как ее заметят. К тому же, ее уже ждали. Смска от Пашки настигла ее еще в постели. По факту, она ее и разбудила.

«Встречаемся в десять. Есть новости».

Для выполнения миссии все складывалось удачно. Мама готовила на кухне (запах яичницы с помидорами и луком, шкворчание сковороды), папа был там же (запах «Арабики» и посвист кофеварки). А Варешка, младшая сестра, если уже и проснулась, то сто процентов там, где кормят.

Настя не стала включать воду, пробралась на цыпочках в свою комнату. Оставалось одеться и незаметно выскользнуть наружу. Настя уже успела натянуть трусики и лиф, как дверь тихонько скрипнула.

– Блин.

Но ее не окликнули. Настя выдохнула. Не родители.

– Чего тебе?

Настя не поворачивалась, чтобы сестренка не увидела, как она улыбается.

– Кокосик будешь?

Девочка стояла у дверей, возле ее ног рассыпались веером белые крошки. Она обдирала стружку с небольшого шарика, что держала в руках. «Кокосиками» она называла конфеты «Рафаэлло».

– Варешка! Ну что за свинство, – Настя опустилась на колени и быстро сгребла крошки к краю ковра. – Мне убегать надо. А ты мешаешь. И мусоришь. Дуй отсюда.

– Мешаю да мешаю. Опять я всем мешаю, – забормотала Варешка себе под нос. – А я тебе конфеты принесла, – она произнесла конфеты как «касеты».

– Спасибо за заботу, – Настя вытащила из липких ладошек Варешки изрядно помятую «рафаэлку» и силой запихнула ее сестренке в рот. – Иди обратно.

Но Варешка так просто сдаваться не хотела.

– Неет! – завопила она.

Настя зажала сестре рот.

– Варька, ну что ты делаешь?!

Настя чувствовала кожей пальцев, как перекатывается под Варешкиной щекой недоеденная «рафаэлка». Сестра извивалась и шипела что-то из-под ладони. Что-то очень похожее на «Укушу!». В следующий миг Настя взвыла от боли – Варешка исполнила свою угрозу, но Настя держала крепко.

– Ок, я тебя отпущу, – пробормотала она, чувствуя, что вот-вот сорвется. – Только не ори. Пожалуйста.

Мала́я кивнула.

Настя отпустила сестру и отступила на шаг. Варешка больше голосить не стала. Смиренно присела у двери и стала ковырять обои. Она никогда не мародерствовала слишком сильно, довольствовалась уголками, отходящими от стены. У них с Настей царил негласный уговор: Варешка могла остаться, если вела себя тихо.

– Отлично! Вот и торчи здесь, вонючка лохматая, – пробормотала Настя.

Сейчас надо было линять и быстро. Настя кинулась к шкафу, но передумывала на полпути. Вместо этого бегом напялила на себя вещи, что висели на стуле со вчерашнего дня – спортивные штаны, защитного цвета футболку и толстовку с капюшоном. День в просвете жалюзи обещал быть солнечным, но август в Москве ближе к первому сентября мог иногда удивлять вполне себе осенним ветром.

– Что-то сдохло в нашем лесе, – спохватилась Настя, уловив неявный запах, склонила нос вниз и поморщилась. Вчера они с парнями жарили сосиски на заброшенной парковой лужайке. И запах дыма и жира въелся в футболку намертво. Настя не терпела неряшества, но времени было слишком жаль. В любую минуту мог появиться кто-нибудь из домашних и позвать на завтрак. Одна вон уже пришла.

В последний момент Настя заметила на батарее ненадеванную, пахнущую стиркой майку, схватила ее и засунула в карман штанов – переоденется в лифте, если что – и тут же вынырнула в общий коридор, стараясь как можно меньше скрипеть ручкой. Варешку она выпихнула вперед себя. Из кухни теперь неслись совсем уж невыносимые запахи оладьев. Еще и со сметаной, небось. Настя сглотнула непрошенную слюну.

– Так, слушай меня сюда, – Настя развернула к себе сестренку за плечи. – Пойдешь обратно и скажешь, что я только что встала. И пока валяюсь в постели. Завтракать приду позже. Поняла?

В холле, при закрытых дверях, царили сумерки. Мама захлопывала обычно и кухонную, чтобы в комнаты не проникал сильный запах еды, но он проникал все равно, зато темно было, как в погребе. Рисунок на обоях, небольшие черные ромбы на белом фоне, сливался в сероватый фон, а зеркало в черной раме выступало выпукло, как портал в иной мир. Настя кинула взгляд на себя. Из зеркала на нее смотрела девчонка с мокрыми после душа, разметавшимися по плечам светлыми волосами. И без того темные глаза сейчас выглядели почти черными. Штаны красиво обтягивали округлые – те толстые и не худые, бедра. Ничего так себе. Настя усмехнулась. И подтолкнула Варешку в сторону кухни.

– Уже убегаешь?

Папа появился из-за угла и ловко поймал катапультированную Настиным пинком Варьку. Настя едва не упала, споткнувшись о собственный кроссовок на массивной, похожей на гусеницу танка, подошве. У отца всегда получалось подкрадываться вот так – совершенно бесшумно, как у тигра. При том, что ходил он по дому исключительно босиком, не признавая ни носков, ни домашних тапок. А ведь она не слышала не только шагов, но и звука открываемой кухонной двери. «Папа может все что угодно» – мелькнули в голове слова из рекламы. Прямо шпион. Со сверхспособностями супер-героя. Мама, при ее маленьком росте, ходила так, что слышали уж точно все. Не ходила даже, бегала. А уже Варешка босыми пятками шлепала, как пингвин – слышно было загодя. Даже сейчас, стоя на месте под прикрытием больших папиных рук, она умудрялась создавать массу шума – сопела, кряхтела, пытаясь залезть по отцу, как по дереву.

– Напугал.

Настя с укоризной посмотрела на отца.

– Просто хотел пожелать доброго утра моей малышке. И позвать ее на чай. Если она, конечно, не против. Ах, она против…

Папа сделал шаг, остановился, откинул голову, театральным жестом прикрыл глаза. Их любимый спектакль. Когда-то давно – любимый. Ну да, когда Насте было столько же, сколько Варешке, и ее это забавляло. Но она-то уже давно не ребенок. Отец не почувствовал Настиных сомнений – приблизился и крепко прижал ее к себе. Она застыла, немного смущенная. С тех пор, как ей миновало пятнадцать, подобные нежности были у них не в ходу. Тем более странное обращение «малышка» – это было точно чересчур. Мама бы такой ошибки не сделала точно.

– Я побегу, пап, – сказала она, мягко отстраняясь. Она была благодарна за то, что отец почти не лезет в душу с расспросами. А еще за то, что частенько покрывал ее побеги из дома, выгораживая перед мамой.

– Погоди, – придержав ее за запястье, он быстро пошарил в кармане висящего на вешалке пиджака, и, ловко орудуя пальцами одной руки, выудил из портмоне пятисотрублевую купюру.

– Позавтракай там где-нибудь по пути. Пекарня уже, наверное, открылась. И пиццерия. Только химозу всякую не пей, – улыбнулся он, наклонился и поцеловал ее, оставив на щеке влажный след.

Настя уже почти вышла, но задержалась у самой двери. Они стояли в нескольких шагах от нее – папа и Варешка. Мирная картина. Но Настино сердце вдруг болезненно сжалось. Лишь на секунду – и отпустило. И не было тому никакой причины. Все вроде стояло на местах: открытый шкаф с вешалками, обувница с висящей на боковой перекладине ложечкой, зеркало с отпечатком Варькиной руки – мама еще не успела стереть «артефакт». Но было в этом всем что-то незаметно тревожное. Как кадр из фильма, где показывают солнечный день, а на заднем фоне едва слышно – тревожная музыка.

Из минутного ступора ее вывел мамин голос. Она уже кричала с кухни:

– Эй, там, на корабле! Есть кто-то собирается? А ну-ка, брысь обратно! И Настьку тащите!

– До вечера, дочка, – папа взмахнул рукой.

Ровно через две минуты Настя уже выбегала из подъезда.

И все сейчас складывалось вроде бы здорово: ей удалось слинять, минуя нравоучения, солнце все же вышло из-за туч, и в кармане похрустывала новенькая банкнота – вся ее, целиком и полностью. Но быть счастливой на сто процентов ей не давало то странное ощущение. Насте вдруг захотелось вернуться обратно. Огрести от мамы, за то, что убежала, не попрощавшись, съесть оладий и поставить на «старт» ненавистную стирку. И точно знать, что все у них – у ее родителей, у Варьки, у нее самой – хорошо. Но она лишь бросила взгляд через плечо (подъезд уже скрылся за не в меру разросшимися в этом году березами) и продолжила свой путь.

Дом Рябого

Парни уже ждали возле «Золотого Вавилона», на островке безопасности между встречными потоками машин. В воскресенье здесь всегда было людно. Супер-дорогие авто – круизеры, мерседесы, мини-куперы и «народные» малолитражки – Логаны и Калины, проскальзывали на территорию торгового центра.

Треугольник у перекрестка уже нагрелся под солнцем и издавал запах горячего асфальта. Здесь, под аркой моста, их компания собиралась регулярно. Здесь они договаривались, куда пойдут после. В парк или в кино? Спустятся в метро, чтобы добраться на другой конец города и поплевать с Крымского моста в Москва-реку или отправятся поглазеть на скейтеров к ближайшей рампе? Или купят снеков и усядутся прямо здесь, на бордюре, и будут смотреть на поток проезжающих машин?

По пути сюда Настя съела пирожок с капустой, шоколадный батончик и витушку-синнабон. Кроме того, в желудке пузырилась маленькая бутылка колы. Вспомнились слова папы про «химозную» газировку. Все же, поколение родителей совершенно не разбирается в действительно вкусных вещах. В кармане оставалось достаточно сдачи, чтобы приятно провести день.

– Привет, Нуки! – сказал Макс и махнул рукой.

Певицу Нуки она давно не слушала, уже года три как, еще со времен «Голоса»¹, в котором она участвовала тогда, но кличка прилипла, и Настя особо не спорила. Прозвище звучало намного благозвучнее, чем у многих других. Гораздо лучше, чем у самого Макса, например.

– Ну, привет!

Она специально не назвала его «второго имени». Зачем портить карму с самого утра? Карри его прозвали по фамилии. Против «Карри» Макс не возражал, зато сильно психовал, если кто-то путался и называл его «карий». А некоторые особо одаренные и «карий глаз», от чего Макс просто на стенку лез.

– Это оскорбление. И за такое бьют в зубы, – обычно говорил он, трясясь от злости. Но при этом ни разу никого не ударил. Объяснял он это тем, что, как развитая личность, бережет эмоции. На самом же деле, как все говорили, он просто трусил.

Сейчас Макс стоял рядом с Пашкой Ненашевым. Выглядели они комично – оба облачились в темное, как адепты какой-нибудь секты: Макс натянул черную футболку поверх лонгслива с имитацией татуировок на предплечьях, Пашка же натянул капюшон своего худи на голову так сильно, что из-за волос, длинными прядями торчащими из него, почти не было видно лица.

– Привет! – Пашка только кивнул головой. При Карри он почему-то стеснялся обнимать ее. Это и смешило, и раздражало Настю.

– Привет! Чего так рано-то? – вспомнив, благодаря чьей смске она подскочила сегодня в кровати раньше обычного, спросила Настя. – Даже позавтракать нормально не успела.

Про то, что она не успела позавтракать именно с родителями, Настя умолчала.

И тут Макс брякнул:

– Ты в курсе, что Рябой пропал?

«Ну вот, началось» – подумала Настя. С того самого момента, как ее кольнуло в сердце – еще тогда, дома, она ожидала новостей. Просто не думала, что они придут так скоро.

– В смысле? – спросила она, стараясь говорить ровно.

Рябой был пятым в их компании, а еще Соня, но с ней отдельный разговор – то ли есть, то ли нет. Поэтому обычно они тусили вчетвером: Настя, Пашка, Макс. И Рябой.

– Вот и в смысле! – Макс выкатил глаза.

Настя тихонько выдохнула. Пожалуй, стоило все-таки разобраться, а потом уже паниковать. Карри слыл любителем нагнетать жути.

– По порядку. С кровавыми подробностями.

Она скрестила пальцы в карманах. «Пусть пронесет. Ну, пожалуйста». Но они были здесь с Максом не одни. Если Карри и любил приукрасить свои истории, то Пашка – нет. Настя успела украдкой рассмотреть его. Тот был серьезен, более того – выглядел так, будто не спал всю ночь. Значит, действительно переживал. Значит, было от чего.

Карри возбужденно тараторил:

– Вчера с отцом его разговаривал. И Пашке он звонил. Тебе разве нет?

Настя мотнула головой.

– Странно. Сказал, всех обзвонил. Хотя, – Макс потер виски ладонями, – может, он уже к тому моменту что-то выяснил.

– Что он тебе вообще сказал? Давай уже к делу.

– Ничего толкового. Два дня не видели, бла-бла.

– Ну, так и мы его два дня не видели, и что? – Настя пожала плечами. – По-моему, вполне нормально для Рябого.

Она, и правда, так считала.

– Нормально-то нормально, да только он записку оставил. Папаша проболтался.

Карри сплюнул на землю и размазал плевок носком кеды.

– И что в ней было? – предчувствуя неладное, спросила Настя.

– Типа, пропал, искать не надо. А, вот ещё! – Карри вскинул палец вверх. – Там было про какую-то коробку – на этом моменте его папашу я не понял: он бурчал невнятно. Вспомнил! – вдруг подхватился Макс. – Рябой писал, что проиграл кому-то. Только во что, кому – не разобрал. Плохая связь была.

– Что это может значить? – Настя поджала губы недоверчиво. Она совсем не хотела, чтобы парни догадались, насколько она нервничает.

– Не знаю, – Макс пожал плечами. – Отец его сказал: думает, что Рябой с преступниками связался.

– Он, и правда, странный был в последнее время, – подал голос Пашка. Длинные пряди колыхнулись вдоль лица, Ненашев, выглянув на минуту, снова скрылся в них, как сом в водорослях. Все это время он стоял молча, и, когда заговорил, Настя вздрогнула.

– Да, – сказала Настя, вспомнив лицо Рябого. – Я тоже заметила.

Настя попыталась собраться с мыслями.

– Так, что мы имеем. Звонок от папаши Рябого. Все. Я правильно понимаю?

Карри кивнул.

– Это еще ни о чем не говорит. Он мог просто сбежать.

Это был удар в яблочко. Не нужно было объяснять, что она имеет в виду. Все они прекрасно знали, что за человек отец Рябого. Настя помнила случай, когда имела счастье с ним познакомиться. Это случилось в маленьком дворе, что у аптеки, прямо за углом дома, где жил Рябой. Там они иногда собирались раньше. Они не выбирали это место специально, просто однажды зависли в нем и им понравилось. Двор окружали липы, и с улицы было почти не разглядеть, кто они там. Не то, чтобы они от кого-то прятались, но им нравился эффект.

В то утро они договорились встретиться там же. Удобно устроившись на качелях, они обсуждали планы на день.

– Предлагаю в Гагарин махнуть. Позагорать можно. Там, говорят, новый спот² открыли.

– Тащиться далеко? Проще к нашим, хоть время сэкономим.

– Наши уже надоели.

Карри не успел закончить сразу. Высокий, с отекшими глазами мужчина появился будто ниоткуда. В нем не было ни капли сходства с сыном: темноволосый, смуглый, он ничем не напоминал рыжего, конопатого Рябого. Поэтому никто не придал значения, когда он ввалился под липы – мужик и мужик – а сам Рябой не видел, сидел спиной. Мужик ворвался в их круг так быстро, что никто не успел среагировать, да и что бы они сделали? Первым делом он схватил Рябого за шкирку и начал орать страшным голосом:

– Гаденыш! Я тебя не отпускал, слышишь?!

Рябой слетел с качелей как перышко, хотя мужик не выглядел качком и, к тому же, был слегка нетрезв. Настя, Макс и Пашка стояли и молчали, как прибитые гвоздями, пока отец тащил Рябого к дому, а тот почти не упирался, только бормотал:

– Папа, ну ты что!

Никто так и не узнал, чем так провинился Рябой. Сам он потом оправдывался:

– Сложности у него сейчас на работе. Партнер бизнес отжимает.

С тех пор они переместились сюда, под арку у «Вавилона». Рябого про тот случай больше никто не расспрашивал. И вообще… не расспрашивали ни о чем.

– На тренировке прилетело, – объяснял он синяки на лице.

Настя в очередной раз подумала, что от такого отца она бы точно сбежала. Куда угодно. Ее мысли прервал неуместный вопль Карри.

– Может, в банду попал? Или в секту? Наши кварталы обрастут маньяческой репутацией, йухху!

Карри издал боевой клич. Но, словив взгляд Насти, спохватился:

– Да не пропадет наш Рябой, – добавил он неуверенно. – Этот вообще нигде не пропадает. Зато героем школы станет, Девчонки на руках носить будут.

Настя и Пашка слушали его молча.

– Слушайте, ну чего вы? – Макс уже и сам был не рад. – Я пошутил! Пошутил, понятно?!

– Ай, ладно! – махнул рукой Пашка, и Настя лучше, чем кто-либо другой, понимала значение этого жеста. «Все плохо, но балда Карри прав. Если Рябой свалил из дома, мы ничего поделать не можем». Позже она будет вспоминать этот момент, как время, когда все и началось. Это уже потом стало не выпутаться. Когда все зашло слишком далеко. Но в тот день все еще было относительно нормально. Тогда она еще надеялась, что Рябой найдется. Тогда она еще не знала, что их ждет. А, значит, не могла ничего изменить. Перед ней стоял готовый временно забить на все Пашка и полный вины Карри. Настя вздохнула и сказала:

– Вы ему звонили?

Это был глупый вопрос. Если бы она узнала первой, она бы уже позвонила Рябому раз сто. Макс и Пашка синхронно кивнули.

– Давайте тогда в кино. Что-то не хочется сейчас никуда ехать. Настроение пропало.

На этом разговор закончили и пошли в «Вавилон». Они как раз успевали на сеанс «Зомбиллы». У касс купили перекусить. Фильм Настя смотрела в пол глаза. Даже огромное ведро попкорна не доставило обычной радости.

После кино решили разойтись по домам. Общаться не хотелось вовсе.

– Слушайте, будем что-то делать?

Пашка задал этот вопрос напоследок, и все сразу поняли, что он не о продолжении веселья.

– А что ты предлагаешь? – попинывая ногой пластиковую соломинку спросил Карри. – К отцу его пойдешь?

Идея была нелепой. Но то, как равнодушно Карри сказал это, покоробило Настю.

– Давайте ждать новостей, – проговорила она, мысленно ненавидя себя за малодушие.

– Тогда ок, до встречи! – сказал Карри и развернулся.

Настя смотрела в его спину. Ушел слишком быстро. Даже не ушел – слинял. А раньше бы выдал тысячу идей, как провести время до вечера. Все сегодня шло не так.

– Я тоже пойду, – сказал Пашка и пожал ей пальцы. Дурацкий жест. Мог бы и обнять, как обычно. Но обычного сегодня было мало. Точнее, не было совсем.

– Ок, пока! – сказала Настя и развернулась уходить, но Пашка остановил ее, дернув за рукав.

– Только не дури, Настен.

Ей не нужно было объяснять смысл слов. Пашка знал, как Настя познакомилась с Рябым. И, возможно, Пашка больше, чем другие, догадывался, что значит для Насти Рябой. Что он был чуть больше, чем друг.

– Может, следить еще за мной будешь? – спросила она резко.

Пашка отшатнулся.

– Не буду. Просто не дури.

И пошел, не оглядываясь.

Настя тоже двинула в сторону дома. Но как только скрылась за углом, тут же остановилась. Ей надо было вспомнить кратчайший путь до жилища Рябого. Можно было доехать пару остановок на трамвае, можно было дойти пешком, через парк. Настя решила идти пешком.

Решение сходить туда пришло одномоментно. Где-то между выходом из кинотеатра и улицей. Парней с собой звать не хотелось. Возможно, потому, что Настя до конца не верила в здравость идеи. А, возможно, потому, что было очевидно – они не захотят связываться с отцом Рябого.

Что ж, она их прекрасно понимала.

Дом она узнала издалека. Липы словно облепили его по периметру, скрывая и окна первых этажей, и двор. Настя обошла дом по кругу, прежде чем решилась зайти в подъезд.

– Номер один, как на соревнованиях, – говорил как-то Рябой. Настя запомнила.

Первый подъезд выходил на боковую улицу, и Насте удалось пробраться в него незамеченной. Кода на домофоне не было, как и самого домофона – дом был старой серии, кирпичный, добротный, но было видно издалека, что ему лет пятьдесят, не меньше.

Этаж и номер квартиры Настя не знала, это усложняло задачу. В подъезде странно пахло – мокрыми тряпками и чем-то еще, от чего хотелось чихать. Здесь было темно и тихо, никто не бегал по лестницам, как в ее родном подъезде. Она решила слушать у каждой двери. Что именно она хотела услышать, она и сама не знала.

Первые два этажа населяли семьи. Ей даже не пришлось прикладывать ухо к двери. Оттуда неслись крики детей, лай собаки и голоса родителей, призывавших чад к порядку. На третьем Настя остановилась и прислушалась. Ничто не говорило о том, что именно здесь живет Рябой, но ее внимание привлекли темные полосы на уровне лодыжек – такие оставлял Рябой, когда они тусили в чьем-нибудь подъезде: вечно упирался одной ногой об стену. Во-вторых, здесь была как минимум одна странная дверь. На фоне других она смотрелась, как дверца гигантского сейфа рядом с остальными, простыми. Она была массивней, с невероятно широкими откосами. При этом, ручка выглядела так, будто по ней лупили молотком, пытаясь открыть без ключа.

Она вспомнила слова Рябого о том, что отец его в прошлом – успешный бизнесмен. У него, вроде, и сейчас оставался какой-то бизнес, но в связи с «болезнью бутылки» он уже не мог так лихо лавировать в денежных потоках. Он ведь вполне мог заказать наворочанную дверь тогда, когда у него водились деньги.

Настя на минуту замерла, отдышалась. Она решила послушать. А вдруг отец Рябого силой держит сына взаперти? А вдруг он специально напустил тумана, чтобы скрыть преступление?

То, что она хотела сделать сейчас, казалось диким и неоправданным. И дело было не только в сумасшедшем родственничке ее друга. В памяти некстати всплыли старушки ее собственного дома – те, что любили прилипать к глазку и так проводить все дни напролет. А потом сообщать родителям, кто в подъезде целовался, кто пиво пил. Еще примут за воровку.

– В конце концов, меня же здесь никто не знает, – Настя сама не заметила, как начала шептать вслух. – Надо будет – убегу.

Но только она сделала шаг к черной сейфовой двери, как она распахнулась настежь. Это было так неожиданно, что Настя вскрикнула. Не было никаких звуков, указывающих, что так произойдет. Шаги она могла и не услышать – дверь оказалась, и правда, необычно толстой. Но ведь и скрипа замка тоже не было. А это значит, что дверь была открыта.

«Он что, совсем не соображает, идиот?» – мелькнуло в голове.

«Идиот» уже стоял в дверях, и по нему было сразу видно – нет, не соображает. Отец Рябого был в стельку пьян.

– Зз…драсте, – сказала Настя, стараясь не дрожать. Голос был тонкий, как веточка, но молчать было и того глупее.

Лохматый спросонья мужик смотрел мимо нее мутными глазами. Настя была совершенно не уверена, что он ее заметил. Но тут мужик открыл свой рот и проговорил:

– Матвея ищешь?

Настя кивнула, не в силах отвечать.

– Ты все поймешь, когда пойдешь на похороны.

– Чего?

Настю пригвоздило к месту. Что он несет?

– На похоронах, говорю, все станет ясно.

Настя сглотнула ком слюны.

– На чьих похоронах?

– Какая разница? Тебе ответ нужен или детали?

Мужчина развернулся на слабых ногах и, не закрыв дверь, поволокся в комнаты.

Настя осталась стоять на месте. Ей на секунду представилась ужасная картина: вот этот коридор, что виден в проем двери, ведет на кухню. А там, среди разбитых тарелок и горшков с цветами, лежит Рябой. Вокруг, как в фильме ужасов, все красное. Настя слышала, что в кино для этих целей используется кетчуп. Но это было не кино. Она стояла перед открытой дверью самой настоящей квартиры.

Настя, как во сне, шагнула внутрь. Чужих шагов она не слышала, даже если они и были. Ее собственные, слившиеся с грохотом сердца, оглушали ее. Мужчины видно не было. Он скрылся за дверью справа, в приоткрытую створку была видна кровать и ворох несвежих одеял. Дверь напротив была закрыта. Настя, задержав дыхание, толкнула ее. Это была комната Рябого. Настя узнала ее, хотя никогда не бывала здесь раньше. Серые графитовые обои, пара постеров от пола до потолка с накачанными, в тесных шортах мужиками. Высокая колонка в углу. И кровать. Пустая, аккуратно застеленная. «Как в армии» – вспомнились Насте слова Рябого. Он был аккуратистом.

– Почему, блин, «был»? – вслух вскрикнула она и осеклась. За ее спиной стоял отец Рябого и курил.

– Его здесь нет, – сказал он в потолок. – И не будет.

– Что?

– То! – рявкнул мужик и шагнул к Насте. Она чудом проскочила мимо его рук.

Настя неслась по улице, а в голове стояла картинка окровавленной кухни, куда она так и не успела попасть. Но что-то ей подсказывало – Рябого там не было тоже. И вообще в квартире.

Через неделю после этой встречи наступило первое сентября. Рябого до этого так и не нашли. По крайней мере, новостей Настя никаких о нем не слышала. Телефон его по-прежнему молчал.

Началась школа. Карри она видела теперь нечасто и это было даже хорошо. Ей почему-то было противно с ним видеться. К тому же, Карри был частью чисто летней компании. Они общались с июня по август, и теперь пришло время сказать «пока». Хотя за ним проглядывало явное «прощай». Макс учился в другом районе, по прописке. Соня, пятое их звено, тоже. Ни один, ни другой Насте никогда особо не нравились. Особенно после той финальной шутки Карри про Рябого:

– Может, в банду попал? Или в секту?! – дребезжал в ушах у Насти веселый Каррин вопль.

Когда стало понятно, что ему на Рябого наплевать. Но летом все выглядит немного иначе. И летом многое прощается из того, что невозможно простить осенью.

Зато с Пашкой они виделись каждый день. О Рябом они почти не разговаривали. Как будто это была запрещенная тема. Настя приучила себя обходить столбы, где, среди других объявлений, висели половинки листков формата А4 с физиономией Рябого: коротко стриженный ежик, круглое лицо с морковными бровями – на черно-белой фотографии они выглядели совсем светлыми, как у альбиноса.

Чужой сын

Он никогда бы не напялил на себя эти очки. Он никогда бы не поверил в то, что они могут что-то изменить. Поверить в байки выжившей из ума старухи? С какой бы стати? Он бы и разговаривать не стал. Послал бы куда подальше. Но старуха появилась в нужный момент. Как он позже выяснил, она всегда появлялась в нужный момент. Она точно знала, к кому подойти. Что сказать, что сделать.

И то, что они встретились, конечно, не было случайностью. А все потому, что он наконец, дошел до ручки. И все вокруг стало настолько отвратительным, что он был готов на все, лишь бы это изменить.

(за два месяца до встречи со старухой)

То, что мать не позвонит, и, уж тем более, не приедет, стало очевидным уже к Новому году, который Матвей провел в одиночестве. Развода между родителями так и не произошло. Матвей не вникал в подробности. Что-то завязанное на общих деньгах или квартире – он не спрашивал. Но мать перебралась на свою территорию, в небольшой частный дом в пригороде. Случилось это примерно тогда, когда Матвей перешел в девятый. В сентябре. Их встречи с матерью закончились чуть позже. Не сразу, конечно. Но очень быстро.

Мать так и не смогла простить ему то, что он остался с отцом.

– Переезжай ко мне, – уговаривала она Матвея поначалу. – Здесь хорошо, и воздух свежий. Школа, опять же, рядом. Километра два пешком.

– Деревенская школа? – спрашивал он. Хотя дело было не в этом.

– Ну, не столица, – отвечала мама. – Но здесь ничуть не хуже. Лучше даже. Спокойнее.

Матвей кивал, но все равно оставался дома, в их общей квартире. Когда-то общей. Раньше. Не сейчас. Хотя он до сих пор считал ее такой.

Но с какого-то момента мама перестала выбирать выражения.

– Ты понимаешь, что это ненормально? Не-нор-маль-но! Жить с пьющим мужиком! Зачем тебе этот алкаш?

– Мам. Ты знаешь зачем.

Она ничего не знала и знать не хотела. И Матвей не находил нужных слов. Как объяснить ей, чтобы она поняла? Он не мог бросить отца. Потому что точно знал – если и он уйдет, то ему конец. В прямом смысле. Только Матвею и было до него дело. Остальные бы только обрадовались, случись с ним что. Бывшие друзья. Партнеры. Конкуренты. И потому Матвей только мычал и мямлил в ответ на одни и те же мамины вопросы. Пока она не перестала спрашивать.

Мама не знала, что Матвей научился приносить еду в дом так, чтобы отец не помер с голоду. Он клал в холодильник самое необходимое: мясо, картошку, сосиски. Научился готовить плов – отец его обожал и съедал все до крошки. Матвей быстро догадался, что лучше оставлять готовое, чтобы отец не включал плиту. Такое он ел сразу, не подогревал. А со включенными приборами оставлять его было страшно. Пару раз отец забывал выключить конфорки, чуть не спалив квартиру, и после этого Матвей стал осторожнее. Овощи, даже в виде салата, оказались бесполезным приобретением – их отец не ел, зато мог не моргнув глазом выкинуть в помойку, чтобы освободить место под пиво. Частенько Матвей готовил бутерброды и оставлял их на столе, под тарелкой. Даже если отец приходил ночью или под утро, они оставались вполне съедобными.

Так Матвей учился своей новой жизни. Одно было хорошо – деньги отец давал по расписанию, в середине и в конце месяца. В любом состоянии. Немного, но на еду хватало. Да и мать на карточку кидала: оставила одну из своих и сказала код. Матвей снимал их в ближайшем банкомате. В общем, с этим проблем не было. А вот покупать только самое необходимое и понемногу ему пришлось учиться.

Мама не знала, что Матвей умел угадывать часы, когда с отцом было лучше не встречаться. Услышав шорох ключей в замке, он ждал. Потом из коридора неслись глухие звуки – отец неловко ударялся об шкаф плечом, потом ладонями об стенку. Скидывал ботинки и проходил на кухню. Матвею не надо было высовывать нос наружу, чтобы почувствовать запах перегара. Звуки говорили сами за себя.

Любые вылазки Матвей планировал, как разведчик. В туалет можно было выбраться после того, как отец врубал музыкальный канал на телевизоре. А дальше начиналась игра в «угадай мелодию»: сколько шансов, что он останется на кухне, чтобы допеть песню до конца? Если это был «Лесник» «Короля и Шута», то можно было смело делать свои дела. Так же дело обстояло с «Ели мясо мужики» и «Джокером». Это были любимые песни отца, и ничто в этом мире не могло его отвлечь. Правда, пару раз он все-таки вываливался из-за кухонной двери. Встретившись лицом к лицу с опешившим от страха Матвеем, он бешенел.

– Ты что здесь делаешь, щенок? – шипел он осипшим голосом, как будто видел Матвея впервые. Если еще стоял на ногах, то непременно лез в драку.

Поэтому Матвей не рисковал. В комнате всегда была припрятана еда. Чипсы жили под кроватью, в коробке из-под скейтборда, бутылки с водой он закидывал на шкаф – отец был особенно жаден до них, но выше тумбочек не лазил. Оттуда можно было спикировать головой вниз, что он и проделывал не раз поначалу. Потом уже не лез – боялся.

Труднее было с туалетом. Покупать горшок или делать это в бутылки из-под колы Матвею казалось диким. Жили они на втором этаже, со временем Матвей привык мочиться в заросли сирени. Летом было проще – как минимум, незаметней. Когда пришла зима, под окнами появились желтые узоры. Матвею приходилось лазить в этот угол пару раз в неделю и закапывать следы кроссовками.

Матвей еще помнил те первые недели, когда он в пятницу, сразу после уроков бежал на электричку до «Подлипок-Дачных». Он ночевал на непривычно чистых простынях – мама каждый раз стелила свежее белье, его любимое, темно-синее, в оранжевых ромбах. Поутру, проснувшись и приняв душ, он съедал горячий, только приготовленный завтрак – его любимая яичница-глазунья, три сосиски и полулитровая кружка чая с сахаром. Когда он, завернувшись в полотенце, выходил из ванной, та уже дымилась на пробковой подставке с надписью Italy. Эта привезенная из давнего отпуска штука, как напоминание о времени, когда все было хорошо. А еще расписанная вручную маска, которую мама прикрутила на стену рядом с окном. Эти вещи так экзотично смотрелись в этом чисто деревенском интерьере, в обшитой деревянными панелями кухне, где под потолком висела не люстра, а желтый абажур из ткани, где в углу стоял маленький, доходивший Матвею до плеча холодильник, а вдоль подоконников – картонные коробки для помидорных саженцев. Мама как-то очень быстро обросла чисто сельскими предметами, будто всю жизнь провела в деревне.

Матвею было уютно здесь. Спокойно. Но каждый раз, насытившись запахом чистых полотенец и домашней еды, он ехал обратно. Отца нельзя было надолго оставлять одного. Ему никто этого не говорил. Он просто знал.

Поначалу мама принимала его в любое время. Даже когда он приезжал, не предупреждая. Все же, сын, родная кровь. Но каждый раз он чувствовал, что между ними, как преграда, стоит его решение. Мама все так же улыбалась, губы привычно растягивались, но вокруг глаз стало как будто больше морщин, и сами глаза смотрели грустно.

– Матвей, послушай, – сказала она ему как-то в одну из таких пятниц. Он позвонил ей и уже по голосу догадался, что она скажет. – Ты ко мне сегодня не приезжай. Не надо.

– Почему? – тупо спросил он, хотя давно ждал этих слов. Мама каждый его приезд становилась все напряженней.

– Просто не надо. Я занята буду. И в следующие выходные тоже.

– Ок, я понял.

Матвей не знал, что ей сказать сейчас. Больше всего хотелось бросить трубку, но он сдержался.

– Не обижайся. Мне тоже тяжело. Целую. Пока.

После этого они не разговаривали очень долго. Матвей все так же звонил, но мать отделывалась короткими фразами или сразу клала трубку: «На работе. Позже». В итоге, ничего не решалось – они все так же не виделись, она все так же была «занята».

А позже они повздорили. Матвей даже не помнил, что случилось. Кто-то что-то сказал, и это слово пролетело, как маленькая гаечка, попавшая в сложнейший механизм: сначала все закороти́ло, а потом и вовсе остановилось. Мать перестала брать трубку. Сам Матвей устал настолько, что не находил сил, чтобы все изменить.

Примерно тогда Матвей понял, что больше так не может.

– Скажи, что сделать – я сделаю. Только помоги. Может, мне вообще здесь не место. Помоги, помоги, помоги, – беззвучно шептал он каждый вечер, засыпая. Он и сам не знал, кому молится, ему просто важно было повторять слова. Чтобы хоть как-то отсрочить день, когда он действительно не выдержит.

С тех пор прошло уже достаточно времени. Месяца три, а то и больше. Матвей решился навестить ее тогда, когда отпустил страх, а вместе с ним и чувство стыда. Не полностью. Но достаточно для того, чтобы он смог доехать до ее порога и позвонить в звонок.

Сначала он решил ехать без предупреждения, сюрпризом. Заранее зная, чем все закончится. Но тут, к счастью, нарисовался Колян. Будто мысли его прочитал, позвонил сам. Его помощь оказалась очень кстати.

– Эй, братишка! Я тут в Мытищи, к корешам собрался. Подумал, а не желаешь ли мне компанию составить?

Они оба прекрасно понимали, о чем речь. Именно там, рядом с Мытищами, с осени прошлого года жила его мама. Больше у него там интересов не было. Колян, двоюродный брат, знал об отношениях в семье Ряжцевых достаточно для того, чтобы не трогать тему слишком часто. В детали его никто не посвящал, но кое-что он узнавал от тети Кати, маминой сестры. Она докладывала все мужу, а Колян грел уши, поэтому и знал.

Что заставило Коляна позвонить сейчас? Возможно, мелькнула у Матвея надежда, мама в разговоре с теть Катей говорила, что хочет помириться. У Матвея сразу же поднялось настроение.

– Ну так что, заезжать за тобой или нет?

– Давай, заезжай, – стараясь говорить обычно, произнес Матвей. Он не хотел, чтобы Колян уловил нетерпение или, что хуже, слезы в его голосе. Про мать шутить не будет – святое, но самого его затроллит до чесотки. С Коляна станется.

– И только попробуй мне расплачься в машине! Сразу высажу! – хохотнула трубка.

«Все-таки учуял, собака» – подумал Матвей, а вслух спросил:

– Во сколько тебя ждать?

– В седьмом, не раньше. И пожевать чего-нибудь прихвати!

За «пожевать» пришлось идти в магазин напротив. Холодильник отец опустошил вечером накануне. Матвей шагал по улице и думал, как это здорово. Ведь он действительно этого хотел. Когда стало совсем невмоготу, думал позвонить, но не решился. А тут Колян. С ним будет проще. Мама примет их. Не посмеет при Кольке, племяннике, устраивать скандал. Да и сама, наверное, наскучалась. Матвей не знал этого наверняка, но ему казалось, он это чувствует. Эта выдуманная связь была единственным способом общаться с мамой. А еще сны и мысли.

Колян приехал вовремя. Сам он планировал к друзьям на дачу, как позже объяснил. Но был не против заскочить «к тетушке на чаек».

– Ну, вот и отличненько! – вопил Колян, одной рукой выкручивая руль, а другой с размаху хлопая Матвея по коленке. – Думаю, дай выручу несчастного! А то все электрички, электрички! Круто я придумал, правда, бро?!

Колян, конечно, сделал вид, будто не знает, сколько месяцев Матвей не разговаривал с мамой и не ездил до нее на электричках. И Матвей был ему за это благодарен. Они ехали уже час, и поначалу все шло ничего. Но вскоре Матвей занервничал. А вдруг не примет? Выгонит? Что она делает сейчас? Может быть, она и не одна уже живет? Она всегда была красивой. Даже в своем возрасте. Но мужчины обращали на нее внимание. Матвей это видел. Вдруг у нее кто-то есть? Вдруг он не пустит в дом?

Такие мысли проносились в голове у Матвея, пока они ехали. Сначала закончились спальные районы Москвы, потом пошли небольшие городки. Пока они стояли в пробках, Колян ни на минуту не закрывал рот.

– Лысый на Бали перебрался! Помнишь же Лысого? Сёрфит сейчас там, прямо профи стал, преподает всяким ламерам, на это и живет. Дреды отрастил, бабу какую-то местную нашел, прикинь? Мулатку! Оба ходят в бусах. В общем, совсем рехнулся, на Харе-Кришну стал похож!

Матвей кивал и улыбался. Это помогало ему отвлечься. Но когда началась проселочная дорога, стало совсем нехорошо. Мрачные мысли не давали отдышаться. Матвей старался не показывать тревогу, а сам все теребил мобильник, как будто тот мог подсказать ему решение. Только на подъездах к поселку заволновался:

– Слушай, Колян. Нельзя так, без предупреждения. Надо позвонить.

– Ну, позвони, – Колян смотрел вперед и отвлекаться явно не хотел. Здесь шел кусок неосвещенной дороги.

– Можешь сам? Так будет лучше.

Колян не стал спорить. Не глядя потыкал по клавишам на телефоне.

– А что говорить-то? – спросил он под приглушенные ухом длинные гудки.

– Скажи, что едешь мимо. Решил заскочить в гости.

Колян кивнул.

– Теть Тань, привет! – Колян спохватился, включил телефон на громкую связь и сунул его в руки Матвею – держи сам!

– Привет, Коленька! – раздался голос мамы прямо у самого лица Матвея. – Какие люди! Чего хотел?

Матвей сунул телефон к губам Коляна.

– Да так, узнать, как дела? – спросил он как ни в чем не бывало, и Матвей невольно усмехнулся. Наверное, поэтому они когда-то подружились. Не потому, что были родственниками. С Коляном было легко. Он никогда не лез в карман за словом, если нужно было что-то сказать, не кочевряжился и не впадал в смущение.

– Ничего, нормально. Сижу вон, читаю. Быкова нового купила. Сборник рассказов.

– Кого? Какого «Б»?

– Не важно, – мама рассмеялась, и у Матвея потеплело на душе. – Не забивай голову.

Все, и мама в том числе, знали, как «любит» Колян литературу.

– А у тебя как, Коля? – спросила мама.

И Колян, подмигнув Матвею, ответил:

– Теть Тань, я тут недалеко совсем, к друзьям проездом. Заскочу, не против?

– Конечно, Коль, заезжай! – в голосе матери слышалась радость, и Матвей выдохнул. Но тут же услышал напряженное. – Надеюсь, ты один?

Матвей почувствовала, как холодеет спина.

– Ээ… – Колян запнулся. – Вообще-то мы с Матюхой.

Мать замолчала. Матвей примерз спиной к сиденью.

– Тогда не надо приезжать.

Мир в прямом смысле пошатнуло – направо, потом налево. Возможно, Колян наскочил на кочку – Матвей так и не понял – или колесо попало в поселковую колею. Деревья резко поплыли в сторону, и луна на миг исчезла.

– Хорошо, теть Тань, – слышала он, как сквозь вату. – Тогда на связи, пока.

Пара коротких гудков. Все.

Они опять ехали по дороге, только теперь в обратную сторону. Матвей как во сне помнил, как они разворачивались, заехав передними колесами на чей-то неогороженный участок.

– Я отвезу тебя домой.

Колян говорил спокойно, но Матвей слышал – тот расстроен.

– Нет, не надо. До станции давай.

Говорить длинными фразами не получалось. Вообще не получалось думать. Слова выталкивало изо рта, как сгустки крови после удара битой по голове.

– Тогда бери машину и езжай домой.

– В смысле. Твою?

– Мою, мою. Водить-то умеешь.

Водить Матвей умел. Вполне неплохо. Именно Колян и научил его прошлым летом.

– А ты?

На самом деле Матвею было все равно – как доберется Колян до друзей, а, особенно, как доберется домой он сам. Вопрос выскочил наружу на автомате.

– Как-нибудь. Парням вон наберу, меня подхватят. А завтра заберу от вас свое корыто. Ты, главное, от ДПС держись подальше.

– Нет, – Матвей мотнул головой. – Я в таком состоянии не поеду.

И он не врал. Садиться за руль сейчас было натуральным безумием. Слез не было, но перед глазами все плыло, как будто он целый вечер катался на карусели.

– Тогда такси.

Матвей было заикнулся о деньгах, но Колян перебил его.

– Успокойся, не надо ничего. Сейчас все порешаем.

Колян, и правда, решил все очень быстро. Уже через двадцать минут припарковал машину у местной «Пятерочки». А через пять минут туда приехало такси.

Усаживая Матвея в салон, Колян потрепал его по плечу.

– Давай, аккуратнее там. И позвони, как доберешься.

Матвей едва ли понимал, куда они едут. Он смутно помнил, что Колян диктовал водителю адрес, но ему было все равно. Довезет – так довезет. А нет – плевать. Мир лишился красок полностью. Даже фонари, обычно желтые, светили сейчас серым, мертвенным.

Водитель с разговорами не лез, в салоне тихо звучала музыка. Что-то восточное, печальное. Клонило в сон и хотелось плакать. Слов песни было не разобрать. Да и зачем? Единственные слова, которые он понимал сейчас, которые он мог сказать вслух, если бы его спросили, были:

– Мама. Ну, почему ты так.

Тварь

Тварь пришла ночью. Она не приходила так давно, что он почти забыл о ней.

Самый последний раз был где-то за год или два до школы. Тварь появлялась из-под кровати, когда засыпали взрослые. Матвей лежал тихонько, не дыша, поэтому прекрасно слышал, как она сначала ворочается под кроватью, двигая коробки из-под игрушек, а потом медленно ползет наружу. Сначала появлялась голова. Матвею очень бы хотелось закрыться одеялом и не смотреть, но он не мог. Он оставлял крохотную «норку», в которую была видна часть комнаты, ковёр с прямоугольником голубого света, что падал из окна. Вот этот свет Тварь и загораживала. Он исчезал, и мальчик понимал, что вот она, пришла. Тварь садилась на край кровати и молчала. Долго, иногда до самого утра. А Матвей лежал под одеялом не в силах пошевелиться, не в силах открыть рот и позвать на помощь маму. Если Тварь сердилась, она наваливалась на него, и тогда становилось нечем дышать. Тогда Матвей рыдал беззвучно. Но не сопротивлялся. Тварь могла сделать что-то и похуже, если двинешься. Он как-то это знал.

Но это было не самое страшное. Иногда Тварь рассказывала сказки. Очень редко, когда у неё случалось настроение. От этих сказок хотелось закрыть глаза и не просыпаться. Никогда не помнить её слов. В конце их она клала свои руки на одеяло, под которым прятался Матвей. Он ни разу их не видел – её рук. Но представлял их в виде тонких палок с крепкими и длинными когтями на концах. Она впивалась этими когтями в плечи и спину Матвея. В эти моменты он особенно хотел кричать. Но почему-то не мог. Крика не было.

Он так ее боялся, что не мог сказать родителям. Боялся, что Тварь услышит и отомстит. Но однажды он решился. Матвей специально выбрал для этого самый яркий день, когда свет, казалось, проникает даже в самые дальние уголки квартиры. В такое время Тварь пряталась. Матвей все рассказал на ухо маме. После того дня Тварь ушла. То ли мама ее прогнала, то ли Тварь поняла, что теперь не он один знает о ней, и скрылась.

Но теперь она вернулась. Потому что мамы не было рядом. Твари было наплевать, что теперь Матвею пятнадцать, а не пять.

Тварь не стала рассказывать страшные сказки, не душила его крючковатыми, с острыми когтями пальцами. Она просто пришла и уселась на кровати. Молчала, как тогда, давно. Смотрела на Матвея до рассвета.

– Тварь, – прошептал Матвей, как только силуэт начал растворяться в свете утра. – Забери меня с собой, пожалуйста. Я больше не могу.

Это было правдой. Чувство, что все давно не так, все неправильно, не давало дышать, как в детстве. Но тогда Тварь была этому причиной. А сейчас он был готов пойти с нею. Он знал, что будет больно. Просто надеялся, что недолго. В сравнении с тем, что он испытывал каждый день, это было не так и страшно. В грудь словно вбили кол, и он торчал там, мешая жить и двигаться, как обычно.

– Уверен? – спросила Тварь.

Голос её остался таким, как прежде. Он помнил его, как будто Тварь никуда и не уходила. Он помнил сказки Твари. Которые начали сбываться всего лишь пару лет назад. Когда всё покатилось куда-то в яму.

– Есть варианты? – спросил Матвей. Он не хотел с ней спорить. Но мамино лицо, так неожиданно возникшее перед глазами, заставило его спросить.

– Есть, – сказала Тварь. – Дам всё, что пожелаешь.

– Какая плата?

Матвей никогда не был дураком. Наивным тоже. Когда чудовище даёт сокровища, оно потребует оплату.

– Самую малость. Твою судьбу.

Матвей не знал, что Тварь имеет в виду. Ему было плевать. Хуже, чем сейчас, быть не могло. Так не проще ли отдать паршивую судьбу, чем мучиться?

А вечером следующего дня отец снова пришел пьяный. Не стал проходить на кухню, а сразу вломился в комнату Матвея.

– Ну что, сидишь? – спросил он заплетающимся языком.

– Сижу, – проговорил Матвей. Он знал – в такие вечера лучше молчать и делать поменьше движений. Любое из них отец мог принять за попытку возразить. Заканчивалось это одинаково плохо.

Матвей не шевелился. Ответил он отцу – он мог поклясться в этом на детекторе лжи – без капли раздражения. Но отцу что-то померещилось.

– Дерзишь? – спросил он тихо, ровным тоном.

В следующую секунду красное лицо отца оказалось в сантиметре от лица Матвея, и тот чуть не задохнулся от резкого запаха водки и жирной вони какой-то рыбы.

От алкоголя у отца движения замедлялись. Но все равно он метко бил.

«Талант не пропивают» – как говорил он сам, имея в виду юность на боксёрском ринге. И это было правдой. Матвей едва увернулся от первого удара. Второй пришелся точно по скуле. Матвей охнул, отшатнулся. Отец повалился на него, как раненый медведь, придавив его собою. Они упали на пол вместе со стулом. Матвей пребольно ударился боком об кровать. Ребра заломило, воздух в лёгких кончился.

– Я же спокойно, – говорил отец, выкручивая Матвею руку. – Я же ничего. А он опять хамит.

Запястье взорвалось режущей болью. Матвей представил, как ломается с хрустом кость, и тихо взвыл. Он исхитрился повернуться и дёрнуть отца за ухо. Тот заорал, ослабил хватку. Из последних сил Матвей перевернул отца на спину, оттолкнулся от его груди, вскочил и кинулся к двери. Времени у него было немного. Матвей схватил кроссовки, сдернул куртку с вешалки и ринулся в подъезд. Лифт ждать не стал – опасно. Кинулся по лестнице. Когда его нога коснулась площадки между этажами, дверь их квартиры с грохотом открылась. Матвей увидел отца, стоящего в проёме. И прыгнул вниз, не глядя, через пролёт.

Вслед неслось:

– Только вернись! Урою!

Матвей обулся только на первом этаже. Уже перед самым выходом на улицу остановился, прислушался. В ушах от быстрого бега бухало так, что глушило все звуки. Матвей ничего не слышал, кроме сердцебиения. Но в подъезде было тихо. Отец, судя по всему, вернулся в дом.

С улицы вошла соседка. Почему-то он не любил ее, но сейчас никак не мог вспомнить – почему. Они не так уж часто виделись, и, вроде бы, ничего плохого она ему не делала, нравоучений не читала. Ее звали Мария Владимировна, хотя бы это Матвей помнил хорошо. Сама она просила называть себя просто «Марьей», но Матвей так и не смог, все время скатывался на отчество.

– Ой, Матвей!

Соседка стояла на нижней площадке, стряхивая с зонтика капли дождя на кафельные плиты.

– Здравствуйте, Марья Владимировна!

– Здравствуй, здравствуй, – кивнула та приветливо, любопытным и быстрым взглядом осматривая Матвея с ног до головы. – Гулять собрался? А почему без куртки?

Вопрос она придумала в последнюю секунду. Скорее всего, ей не терпелось знать, почему у Матвея разбито в кровь лицо, но не спросила, хотя прекрасно все увидела.

– Да так, – Матвей повернулся так, чтобы соседке была видна только целая щека. – Дома забыл.

– Зря, очень зря! Там дождь такой на улице холодный. Март всё-таки, – покачивая головой, сказала Марья.

Она быстро поднялась по ступеням. Чтобы Марья не разглядела кровоподтёк, Матвей протиснулся мимо нее боком вдоль почтовых ящиков и выскочил на улицу.

– Папе привет передавай! – услышал он, когда дверь закрывалась. Матвей вдруг вспомнил, почему так не любил именно Марью. Она всегда радовалась поводу посплетничать.

Матвей пробыл под ливнем несколько часов. Он сразу пошел в парк недалеко от дома. Светиться на скамейках у подъезда не хотелось. Отец вряд ли пойдёт его искать. Устроив скандал и драку, он затаивался. Боялся, что вызовут полицию – Матвей или соседи. Как-то сам в этом признался, будучи настолько пьяным, что едва шевелил языком. Помнит ли отец об этом, Матвей позже проверять не стал.

Сейчас отец, скорее всего, входил в свое спокойно-слезливое состояние. Плакал на кухне. Возможно, даже уснул. Но Матвей всё равно не шел домой. Он ушел в самый дальний угол парка и теперь сидел на огромной катушке для кабеля. Валялась она у самой воды, под обрывом, круглым земляным накатом, и с парковых аллей разглядеть ее было нельзя. Матвей давно исследовал эту территорию и знал здесь все. Место давно стало его, больше здесь он никого никогда не встречал.

Он сидел и раз за разом повторял одни и те же слова.

– Достало. Хватит.

Матвей чувствовал это «достало» всем телом. Каждой клеточкой. Он сживался с этой мыслью, как обреченные больные сживаются с диагнозом. Он крутил эту мысль и так, и так, как слуховой аппарат, как стеклянный глаз, как нечто неудобное, но то, к чему придется привыкнуть, если хочешь протянуть еще немного. Домой решил вернуться, когда промок до нижнего белья. Голова гудела, нос отёк, как при простуде. Зато щека почти что не болела. Матвей слез с катушки и побрёл обратно.

Она ждала в сквере возле дома. Сидела на качелях, как школьница. Матвей как раз подходил к подъезду. Озноб прошёл, во всем теле разлилась болезненная слабость, но холод он теперь не чувствовал и совершенно не спешил оказаться за железной дверью, там, где на голову не льет холодная вода, но ждёт кое-что похуже. Он не заметил бы старуху, если бы не явное несоответствие – скованные движения сидевшей и бодрый скрип самих качелей, на которых качаются максимум до старших классов, да и то каждая проходящая тетка норовит попрекнуть:

– И чего вы, лбы здоровые, взгромоздились?

Чем старше становились те, кто лез на явно малышовские аттракционы, тем изощренней становился язык, которым теток посылали. И не только по поводу качелей. Злобные и тупые взрослые были для Матвея маркером собственного взросления. Чем больше раздражаешь мужиков на улице, бабок в магазине, контролеров в трамвае, чем чаще на тебя косятся по поводу и без учителя, родители друзей, старичье на лавках, да просто прохожие, тем лучше. Значит все идет по плану. Чем больше неприязни он вызывал у тех, кто его не понимал, тем лучше он себя чувствовал. По крайней мере, так ему казалось.

Матвей со сладким предвкушением представлял, как сам, совершенно по-взрослому, сможет произнести короткую, но емкую, круглую и свежую, словно мятный леденец, фразу. И тот, кому он ее адресует, сразу же заткнется, а девчонки будут смеяться. И парни зауважают.

Он складывал слова и так, и так, миксовал фразы, подслушанные у общежития военного училища, и вскоре у него был готов запас вполне приличный, которым не стыдно было бы похвастаться и перед ребятами. Он размышлял над этим, когда поравнялся с качелями.

Матвей уже почти прошел мимо, когда фигура, повернула голову. Матвей уловил движение, но не остановился. Фигура была незнакомой – явно женщина, явно немолодая: немодный уже сет сто как пуховик (девчонки такие не носят), на голове – берет. Одним словом, тетка. Чужая тетка.

– Молодой человек!

Матвей ускорил шаг. Кроме него обращаться было не к кому, но останавливаться он не планировал. Сейчас начнет приставать:

– Проводите меня!

Обычно это был травмпункт, что располагался на Боярышниковой улице, в пяти минутах ходьбы от дома. Люди возраста его родителей и старше чаще всего направлялись именно туда. Зимой к ним добавлялись бордеры и лыжники – таких легко было узнать по нелепым шапочкам и широким, как трубы, штанам. Но сейчас была весна.

– Я к вам обращаюсь!

Голос старухи – тут уже не было сомнений, что говорит именно старуха – раздался резко, как будто говорила она, стоя прямо за спиной Матвея:

– Какой вы шустрый.

Матвей прикрыл глаза. Влип, очкарик. Разворачиваясь на пятках на сто восемьдесят, спросил:

– Да, слушаю?

Старуха спустилась с качелей на землю – скрипели именно они, но Матвею показалось, что скрип этот издают кости женщины. После этого она не спеша подошла, и Матвей смог разглядеть её. У него было много времени для этого. Шла она ужасно медленно.

Пуховик, и правда, был нелепым. Такие отдают «доносить» своим матерям уже немолодые дочери без чувства вкуса: фиолетового цвета, на ремешке, с искусственным мехом по капюшону. У старухи были седые, неряшливо уложенные под берет волосы, слишком яркая, цвета фуксии помада – даже в рассеянном цвете фонарей она выглядела, как свежепролитая на губы краска.

Старуха подошла к Матвею и остановилась. Чувство нереальности заполнило его. Казалось, даже дождь остановился и повис большими каплями. Смолк шум ветра и гудки машин. Старуха стояла рядом и рассматривала его в упор, как марионетку в витрине магазина. «Что за ерунда» – мелькнуло в голове. Он понял, что не может сдвинуться с места. Даже пальцем пошевельнуть. Как марионетка.

«Я в кино. Или заснул» – подумал он.

– Не заснул, – сказала старуха.

Колени согнулись, будто Матвей собирался сорваться с места и побежать. Но ничего не происходило. Он продолжал стоять на месте.

Старуха помолчала, будто ждала ответа, потом сказала:

– Когда болит зуб, люди идут к стоматологу. Когда болит голова – к терапевту. Когда болят кости – к остеопату. Когда болят глаза – к окулисту.

Матвей стоял и слушал этот бред, не понимая, зачем он это делает.

«Надо сваливать» – вертелось в мыслях. Но двинуться по-прежнему не мог.

– Послушай, родной, – внезапно перейдя на «ты», сказала старуха. Взрослые часто делали так, отчего Матвей злился. Обычно он огрызался, но тут смолчал. – Ты улавливаешь мою мысль? Ну, хоть немного? – старуха подняла вверх левую руку и щелкнула пальцами, словно выводя его из транса. Матвей кивнул.

– Отлично! – сказала она. – А теперь ответь мне на такой вопрос. Куда идут люди, когда болит не тело, а душа?

Матвея осенила неожиданная мысль. Старуха знает. Это была не мысль даже – уверенность. Он поглядел в глаза старухи и вспомнил густой туман, что выползал из-под кровати накануне ночью. Он вспомнил тёмную фигуру, что всё детство просидела на его кровати. Тварь. Она стояла перед ним, нисколько не смущаясь.

Матвею стало жарко. Если он правильно ответит на вопрос, его отпустят. В то, что он может просто уйти без разрешения он почему-то верить перестал.

– Так куда? Ответишь?

– В церковь?

– Нет, – качнула головой старуха.

– К психиатру?

– Неправильно, – прозвучало в ответ.

– Сдаюсь.

Матвей отстраненно, будто его погрузили в наркоз – обездвижили тело, но оставили рабочей голову, наблюдал, как старуха весело мотает головой из стороны в сторону.

– Ох, это же так просто! Знаешь, – перейдя на заговорщицкий шепот, проговорила она, – я никому обычно не подсказываю, но тебе, так уж и быть, скажу! Ты мне нравишься.

Старуха подтянулась на цыпочках и потрепала Матвея по щеке. Пальцы у нее были ледяные, словно она держала их в заморозке, как стебли сельдерея – когда они еще жили все вместе, мама делала заготовки перед зимой: мыла, сушила и складывала в отдельные лоточки и пакетики «свойский» дачный укроп, петрушку, базилик. И сельдерей тоже складывала. Старухины тонкие пальцы напомнили ему об этом. Матвей удивленно прислушивался к себе. Ни она сама, ни жест ее не вызывал в нем ни капли возмущения.

– Матвей, послушай. Секрет простой.

Матвей совсем не удивился, что она знает его по имени. А старуха продолжала:

– Если болит душа, то надо идти ко мне.

Матвей прислушался к себе. То напряжение, что чувствовал он с тех пор, когда их семья превратилась из команды в трех разных, почти чужих, не любящих друг другу человека, куда-то испарилось. Он вздохнул и засмеялся.

– Возьми, – старуха протянула нечто и сунула Матвею в руки.

– Что это?

– Подарок для тебя.

– Что я должен сделать?

– Надеть.

– Сейчас?! – Матвей удивился. А старуха рассмеялась.

– Нет, конечно. Сейчас иди домой. Поспи.

– А дальше?

– Наденешь. Когда почувствуешь, что можно. Ну, допустим, завтра, – сказала старуха.

– И что будет?

Матвей старался не дрожать, но получалось плохо.

– Все, что захочешь, – спокойно ответила старуха.

– Прям всё?

Матвей все еще не верил.

– Да. Всё. Чтобы отец не бил. Чтобы в школе хорошие оценки ставили. Чтобы девчонкам нравился. Чтобы брать всё, что захочешь.

– Любую одежду, какую захочу – тоже?

– Одежду тоже, – сказала старуха, оглядев его оценивающим взглядом. – Что, поизносился?

Матвей кивнул, невольно проведя рукой по вороту толстовки. Её было пора давно выкинуть на помойку и купить новую. Но он так привык рассчитывать все деньги на еду и на средства для уборки (за отцом приходилось много, очень много убирать), что на одежду почти не оставалось.

– Ты сможешь купить всё, что захочешь. Даже то, о чём раньше не думал.

Матвей не верил своим ушам. Слова старух звучали, как бред. Как очень привлекательный и нужный ему бред.

– Ты главное загадывай получше, – старуха ухмыльнулась, и на один короткий миг Матвею показалось, что у нее острые, как у акулы зубы. – Вселенная, она же все слышит. Только попроси.

Чудеса в школе

Матвею всегда сказочно «везло». Не так, как другим. В детстве он единственный распарывал колени о неизвестно откуда вылезшие арматурины и гвозди, хотя по гаражам лазали все, и падали с них тоже все. Только он умудрялся попасться на рынке, когда мальчишки воровали орехи из корзины у подслеповатой торговки – она всегда стояла с краю, и обхитрить ее мог даже младенец. Но Матвей был единственный, которого она однажды цепко ухватила за руку и опозорила на весь район, причитая, как умалишённая. Только его ловил детсадовский сторож, когда они пацанами, школьниками уже, перемахивали через забор и забирались по пожарной лестнице корпуса, чтобы смотреть оттуда на закат и пить теплую газировку. После того случая его долго не хотели брать в дворовые игры за подставу.

Поэтому он никогда особо не рассчитывал на подарки судьбы, старался сам не лезть в передряги. По одной простой причине: ему постоянно прилетало. Матвей решил держаться особняком, за что прослыл не только лузером, но и угрюмым одиночкой.

– Может, с ребятами пойдёшь немного погуляешь? – спрашивала мама, но, слыша один и тот же ответ, качала головой и отставала.

Всё же, быть изгоем, избегая всех развлечений, он долго не смог. Матвей снова стал общаться с дворовыми ребятами и одноклассниками. Чем старше становился он и его сверстники, тем интересней становилось жить. Тем больше всего хотелось – шмоток, гаджетов, игр для приставки, а денег родители столько не давали. Матвей незаметно для себя стал подворовывать. Ну, как незаметно. Так вышло совершенно случайно.

В эту компанию он попал, сам того не ожидая. Он изначально был для них «тёмной лошадкой» – непонятной личностью с непонятным же характером. Они подошли к нему как-то после школы, где-то классе в пятом. Их было четверо: Сережа Ковшин по прозвищу Ковшик, Савва Цигов – Торгаш, Марк Ройтман – Джипси и их глава – Тимофей Афонин, которого никто кроме как Айфон не называл.

– Привет, Матвей, – сказал Афонин. Остальные стояли молча за его спиной.

– Ну, привет, – Матвей не знал, как реагировать. С большей долей вероятности его могли побить. Не от того, что он был этой компании что-то должен. Просто потому, что они слыли безбашенными парнями. Которые могут отметелить просто так, за красивые глаза.

– Мы сейчас в кино. С нами хочешь?

Они все – и Матвей, и банда – понимали, что кроется за этими словами. Они могли позвать куда угодно, хоть в Третьяковку, хоть на пустырь за гаражами. Приглашение пройтись из их уст значило одно: или Матвея занесли в «чёрный список» и его хорошенько попинают, и будут дальше так же поступать, или его принимают в команду. В кино элементарно негде было пинать. Ну не у касс же, не у лотка с попкорном? Матвей понял это, как вступление в бойцовский клуб Айфона, и сказал:

– Хочу. Я с вами.

Он прибился к ним в первую очередь потому, что испугался. Он не хотел стать жертвенной овцой. Матвею бы устроили весёлую жизнь, если бы он отказался. Да и кто посмел бы отказать Айфону? Вскоре Матвей привык и перестал дёргаться. Ему нравилось быть среди них. Это были непростые парни из небедных семей, что учились достаточно сносно, чтобы перейти в старшие классы, но на нижней планке допустимого, чтобы никто не принял их за зубрил. При этом Матвей был достаточно умен, чтобы понимать – с ними он ровно настолько, насколько удовлетворяет их интересам. Спортсмен, самбист. Втайне он предполагал, что для Айфона и команды он играет роль охранника и некой гарантии победы в случае драки с чужими пацанами. Ничем иным он не мог объяснить, почему они вообще когда-то подружились.

Поначалу Матвею их выходки не казались такими уж ужасными. Они чертили на стенах маркерами и писали на асфальте баллонами. Разумеется, не выдержки из Пушкина.

– Будем просвещать народ на тему сленга молодёжи, – говорил Савва Торгаш, ставя блик на выпуклом бочке буквы в неприличном слове. Они смеялись. Это было второй причиной, по которой Матвей общался с ними. С Айфоном и командой было весело.

Так было долго, очень долго, пока не началось настоящее «веселье».

– Бери в карман, – как-то сказал ему Айфон, когда они стояли в магазине. Они пошли за чипсами и спрайтом, по пути Торгаш сказал, что было бы неплохо купить жвачки.

– Наелся котлет этих на обеде. Нафига они чеснок туда пихают? – бормотал он всю дорогу.

– Купим, – отвечал Айфон.

Вот теперь он совал Матвею блок апельсиновой жвачки, по размеру он был, и правда, небольшой, в карман бы влез легко.

– В руках до кассы донесу, – отвечал Матвей, ещё не веря в происходящее.

– Нет, в карман.

Айфон глядел на него тем взглядом, который обычно появлялся в двух случаях: когда Айфон сердился или когда был в бешенстве. Матвей молча взял упаковку и спрятал.

– Пройдёшь сбоку, мимо рамы, – спокойно, будто они обсуждали погоду, сказал Айфон, не глядя на него. Матвей прошёл за рамой, как и было сказано, улучив момент, когда охранник, старый дед в очках, смотрел в другую сторону. С тех пор он стал так «покупать» по мелочи всё чаще, когда хотели парни или сам Айфон. Сами они тоже «покупали», а после радостно шутили и поздравляли друг друга, считая удачной шуткой. Единственный Матвей так не считал, но продолжал молчать.

Чем дальше это продолжалось, тем больше Матвей боялся, что попадет уже по-крупному. Их «вылазки» уже редко заканчивались вырезанной на перилах надписью. Не потому что они остепенились, нет. Просто они перешли на новый качественный уровень.

(через три дня после встречи со старухой)

В этот день он решил идти в школу в новых очках. После случая с девчонкой он не трогал их три дня и к телефону не подходил, хотя ему несколько раз звонили и друзья, и с незнакомых номеров. Матвей был уверен – среди них была и Настя. То, что это случилось по прихоти старухиного подарка, ему казалось очевидным. С одной стороны, ему хотелось поговорить с Настей, с другой, он боялся услышать издевательский смех на том конце провода. Что, если чары рассеются? Что он будет делать тогда? К тому же, он плохо представлял себе, как будет ходить на свидание в очках. В первый раз его застали врасплох, и ему пришлось продолжить разговор в старухиных очках, но ходить круглосуточно в затемненных линзах казалось диким.

Матвей умылся, как обычно, наспех позавтракал, сдёрнул рубашку с плечиков, оделся. После дождался, когда внутренняя дрожь более-менее уляжется. Настолько, чтобы он мог спокойно выйти из дома и пройти с полкилометра, не прячась в тени кустов, как шпион. Необходимость нацепить очки сбивала с ритма. Хотелось плюнуть на футляр и выйти как обычно. Тогда в чём же был смысл его встречи со старухой? Его молитв к Твари? Нет, его мучения должны были закончится. Пусть и таким странным способом. С него довольно. Он устал терпеть. Матвей прямо перед выходом схватил футляр с очками и быстро, чтобы не передумать, вытащил их и нацепил на нос. Забыв про доводчик пружины, кинул коробку в сумку, и в этот момент футляр громко клацнул. Матвей подпрыгнул от неожиданности.

– Твою же…

Он не успел выскочить из квартиры, да вообще ничего сделать не успел. Отец как будто ждал повода. Дверь его комнаты с грохотом открылась. Небритый, дурно пахнущий спросонья отец вывалился в коридор. Обычно он отсыпался до обеда, потом, приняв душ и литр крепкого кофе, ехал в офис. Но когда что-то будило его раньше – шум воды в ванной или щелчок какого-нибудь дурацкого футляра – он менял свой облик моментально. Из ослабленного похмельем, жаждущего пива и обезболивающих человека он мог превратиться в разъяренного зверя. Хватало его ненадолго, сил в такое время взять ему было неоткуда. При этом, их было вполне достаточно для того, чтобы испортить Матвею утро.

Сейчас Матвей замер, чувствуя, как стекает вдоль позвоночника пот. Из двух зол здравомыслящие люди выбирают меньшее. Не поздороваться с отцом и нарваться на его, возможно не такое уж громкое недовольство или поздороваться и травмировать его чувствительный слух, породив волну головной боли? Из этих вариантов второй казался менее опасным. Затаив дыхание, Матвей смотрел, как отец приближается к нему. В голове промелькнула мысль, что нелепей картину сложно представить: вот стоит он, прижавшись спиной к двери, молчит, как рыба об лед. А на носу солнцезащитные очки. Как дурак на ярмарке. В голове мелькнул образ размазанных по лицу очков. Нелепо выгнутые дужки, треснувшие стекла.

Отец поравнялся с ним, рука его взметнулась вверх, но Матвей почему-то не сгруппировался, а зажмурился. Прошла минута. Ничего не произошло. Матвей осторожно открыл глаза. Отец удалялся по коридору, на ходу почесывая лохматую и уже с неделю не мытую голову. Матвей тихо вышел за дверь и бесшумно (научился до профессионализма) прикрыл ее за собой.

До школы Матвей шел, едва дыша. Очки болтались на кончике носа, один раз, споткнувшись, он чуть не потерял их. По пути ничего не случилось. Солнце все так же светило, прохожие шли мимо, все было как обычно. Ни одна девчонка не бросилась наперерез, чтобы попросить его телефон. Ни один продавец не выскочил из магазина, чтобы всучить ему пакет с новой одеждой. Перед школой Матвей остановился.

– Пора заканчивать с цирком, – сказал он, стащил очки, засунул их в футляр, а футляр застегнул во внешнем кармане рюкзака.

Время на уроках тянулось невероятно медленно. До большой перемены Матвей досидел с трудом. Снимая очки у школы, он был уверен, что это навсегда. Вся эта история – фантом, выдумка. Но мысли настырно лезли в голову и не давали ему покоя. Случайность ли то, что отец не заметил его, прошел мимо? Он же смотрел прямо на него! С другой стороны, всякое бывает. Может, так в туалет хотел, что не стал размениваться по мелочам. Или просто не заметил. При эго образе жизни это было вполне объяснимо. При этом, на улице ведь ничего мега-удивительного не произошло. Никаких подгонов от мирозданья Матвей, пока шагал до школы, не получил. В общем, старуха обманула. Простое разводилово.

Думать об уроках не получалось совершенно. Речь учителя сливалась в один сплошной бубнёж. От неминуемого неуда спасло только то, что к доске не позвали ни разу, ни разу не спросили, а не болен ли он часом? На перемене перед математикой Афонов поймал его за рукав и утянул в нишу между двумя коридорами. Там уже ждали Ковшик, Джипси и Торгаш. Ну, и сам Тимофей Афонин. Айфон.

– Привет. Чего? – немного грубовато спосил Матвей и осёкся, но парни, вроде, не заметили.

– Матеша следующая, – сказал Торгаш, как будто это всё объясняло.

– Ну и что?

Матвею было не до него. И уж точно не до математики.

– Мы тут решили, – Торгаш обвел взглядом компанию, и парни заулыбались, – немного пошалить.

– Да ради бога, – Матвею больше всего хотелось сейчас остаться одному.