№79697 бесплатное чтение

Редактор текста дневника на родном языке – Айгунов А. Г.

Автор перевода дневника на русский язык, автор повести – Айгунова П. И.

Воспоминания

Ветерана Великой Отечественной Войны – Айгунова Гасана Магомедовича

…№ 79697…

Участникам Великой Отечественной войны посвящается…

Предисловие

Среди нас есть добрые, очень светлые и отзывчивые люди. Их жизнь как открытая книга. Зачастую именно они являются жертвами судьбы – они страдают больше других, принимают на себя больше ударов. Но они выдерживают все это со свойственным им спокойствием и достоинством. И благодаря именно таким людям крепнет вера в человечество.

Страшным испытаниям подверглись люди во Вторую мировую войну. Это было мужественное, стойкое поколение, на долю которого выпало пережить ужасы этой Войны.

Самое удивительное и беззаботное время – детство, а светлые воспоминания пропитаны ярчайшими красками. Когда я была маленькой, жизнь казалась какой-то легкой и всему происходящему вокруг не придавалось большого значения.

Мы часто вместе с родителями ездили в город Кизилюрт навестить своих родственников. С особой теплотой вспоминаю вечера, когда вся родня собиралась за одним большим столом, где за чашечкой чая с бабушкиными лепешками велись душевные разговоры. Но больше всего запомнилась из детства картина, когда все очень внимательно, затаив дыхание слушали деда…

Я не совсем понимала тогда, о чем он рассказывал… Я все ждала, когда же все разойдутся и я наконец дождусь того момента, когда очередь дойдет до нас, детей. А ждали мы его сказок и всяких историй на ночь… Дед был интересным рассказчиком. Он с неподдельным интересом и любовью проводил с нами время.

Помню, подарил мне часы за то, что я окончила очередной класс с отличием, потому что очень уважал в детях тягу к знаниям и поощрял это как мог. Наблюдать за ним было сплошное удовольствие: всегда что-то мастерил, строгал, собирал из разных материалов неожиданные предметы. Однажды даже сам смастерил народный музыкальный инструмент чунгур из каких-то обломков… А потом пел, сам себе на нем аккомпанируя.

В жизни дед ценил каждую минуту и не проводил время без пользы. За его добрым взглядом всегда чувствовался человек несгибаемой воли. Никто не смел ему ни в чем перечить, потому что он действительно говорил и делал все правильно, знал, как надо. Откуда-то… Я еще тогда не осознавала, что пришлось пережить этому улыбчивому, с искорками в глазах человеку в годы Великой Отечественной войны.

…Сколько страданий, боли утрат, голод и ужас концлагерей он повидал, испытал вместе с другими заключенными нечеловеческие муки. Пройдя все это, сумел выжить и остаться достойным человеком. Но, главное, он умел ценить самое дорогое – жизнь.

Он ушел, когда ему было 76 лет. Сказались на здоровье все тяготы войны и плена, которые ему пришлось пережить.

После окончания войны он решил записать все пережитое во время Великой Отечественной войны. Для нас, потомков, записи эти бесценны.

От дедушки осталась старенькая тетрадка, в которой он поделился с нами воспоминаниями о войне. Тема Великой Отечественной войны никогда не оставляла меня равнодушной, и, повзрослев, я осознанно захотела прочитать воспоминания человека, который был очевидцем исторических событий и принимал в них непосредственное участие. Но прочесть ее мне не удалось. К сожалению, я не знала, что за письменность он использовал. И все мои попытки прочитать и перевести не увенчались успехом. Ходила в Союз писателей республики, но, увы, безрезультатно. Я уже отчаялась и бросила было эту затею, как вдруг узнала от родных, что моему дяде, Айгунову Адаму Гасановичу, удалось переписать текст на лакский язык русской письменностью. Эти воспоминания печатались в местной газете «Илчи», так как в честь очередной годовщины Великой Победы был объявлен рейд публикаций разных военных историй, услышанных от своих родственников-ветеранов. Бесконечно благодарна ему, потому что наконец-то прочитала содержимое тетради. Выражаю огромную благодарность всем моим родственникам, особенно всем моим сестрам, за помощь и поддержку в моей работе над книгой.

К сожалению, наше поколение уже меньше использует свой родной язык и, следовательно, плохо понимает его. Поэтому возникла потребность перевести эти ценные записи на русский язык, чтобы никто никогда не забывал о подвиге, совершенном нашими предками в годы войны. Тем более когда в нашей семье был такой замечательный человек, волю и мужество которого можно приводить в пример всему молодому поколению.

Глава I

Терпение и воля… (от первого лица)

Если меня спросите, что в этом мире является самым главным для того, чтобы выжить, не теряя при этом веры и достоинства, я отвечу вам – это терпение и воля. Эти два качества обязательно должны быть у любого человека, особенно у мужчины. Если нет хотя бы одного из них, жизнь станет разменной монетой.

В годы Великой Отечественной войны именно терпение и воля помогали людям выживать в плену и в оккупации у врага, который был особенно жесток, который старался не оставлять в людях ничего человеческого, всячески унижая и издеваясь над их достоинством.

Нужно было, прежде чем что-то совершить, хорошо подумать о последствиях. Если же кто-то давал волю своим эмоция, которые, бесспорно, бушевали в душе у каждого, кто попал в зависимое от жестокого врага положение, то он был обречен. Ведь каждый мужчина, каждая женщина в обычной жизни, будь то семейная, будь то рабочие будни, поддавшись эмоциям, проявив нетерпение, оказываются в той или иной неприятной ситуации, которую можно было бы избежать… Если бы проявили в нужный момент терпение и волю. Уже успокоившись и оставшись наедине с самим собой, к тебе приходят запоздалые мысли, что можно было избежать чего-то того, что оставляет в итоге неприятный осадок. Чаще всего люди не задумываются о последствиях, потому что знают, что они не смертельны. Но когда ты находишься под дулом автомата врага, то тут волей-неволей научишься думать перед действием, давать отчет всем своим эмоциям, потому что ты четко осознаешь, что цена любой ошибки – жизнь…

Глава II

В 1941 году 27 апреля мне довелось отправиться из своего аула в далекие украинские земли на заработки – в духе того времени. Попал я в город Мелитополь Таврической губернии. Там я приобщился к трем моим землякам-лакцам, которые работали на местном молокозаводе лудильщиками. С ними и я пристроился в одну из двух бригад по два человека в смену. Паяли и лудили бидоны для молока. Я быстро втянулся в работу предприятия, и наши бригады стали даже между собой соревноваться… Вначале мы, скорее из-за неопытного меня, отставали по показателям и давали повод для шуток со стороны наших товарищей-соперников из другой бригады. Но вскоре мы стали догонять и перегонять их. И даже стали принимать похвалу от цехового начальства за качественную работу.

А наши соперники приуныли слегка… Но потом, когда один из нас 27 мая уехал обратно в горы, мы объединились в одну бригаду и стали работать еще веселее.

Когда 22 июня 1941 года Гитлер объявил войну, весь наш трудовой энтузиазм, азарт соревнований как-то сразу спал… Поскольку Украина первая попала под удар, суета эвакуаций и связанных с ними мероприятий в Мелитополе началась раньше, чем у всех. Повсюду бегали озабоченные эвакуируемые, гнали скот, вереницей шли повозки со скарбом. Одновременно шла массовая мобилизация в армию. Молодых людей забирали на фронт прямо с улиц, не дожидаясь их прихода в пункт общего сбора.

Я понимал, что нужно идти воевать и это уже неизбежно. Но перед этим необходимо было увидеть своих родных, мать с отцом, жену и детей в родных горах. Ведь я и так уже их не видел долгое время.

К этому времени Мелитополь уже начали бомбить. Я снялся с учета на молокозаводе, взял расчет и вместе с эвакуируемыми украинцами двинулся в Россию.

На вокзале Мелитополя было немыслимо сесть в поезд. В вагонах совсем не было места, многим, как и мне, пришлось прицепиться к вагону и стоять кому на ступеньках, а кому даже на тормозных колодках. В общем, кто как успевал. Беженцы почти не разговаривали друг с другом. Стиснутые рты, отсутствующие взгляды, измученные, но непобежденные и мыслями, и всем своим существом они были там, откуда пришли – в привычном, обжитом, с таким тяжелым сердцем покинутом доме – родном доме. Казалось, они не замечали окружающего. Многие из пассажиров не знали, куда попадут в итоге, главное, чтобы эшелон двигался в известном ему направлении…

Наш эшелон больше проводил времени в остановках, чем в пути. Наспех собранный скарб людей только мешал им. Некоторые вообще ничего с собой не успели взять. Но ни сидеть, ни стоять места в вагонах не было. Плач детей, крики женщин, наваленные горами чемоданы с узелками – все это сводило с ума. Но страшнее всего были бомбежки, которым периодически подвергался наш эшелон в пути. Паровоз и первые вагоны все-таки в итоге были подбиты.

И только на шестой день мы прибыли в Тихорецк. На вокзале Тихорецка скопилось такое огромное количество желающих уехать, что они не вмещались на территории и в здании вокзала и заполняли прилегающие к вокзалу улицы… Было организовано пропитание эвакуируемых из поезда, но в очередь за 600 граммами хлеба, выделенных на одного человека, становиться никто не хотел из-за суеты и спешки, поэтому произошла ужасная давка и возникла паника. Эшелон не ждал. Люди ринулись к вагонам поезда, который собрался уже тронуться. Некоторые женщины в панике начали закидывать своих детей в вагоны через окна, сами пробираясь сквозь толпу к дверям. Были такие, которые отстали от поезда, не сумев пробраться в него следом за заброшенным в окно своим ребенком, и оставались на перроне, громко рыдая и причитая. Были и такие, которые сами втиснулись в вагон, но своих детей в суматохе потеряли. На перроне остались стоять горько плачущие малыши, размазывая слезы по лицу, смотря вслед уходящему поезду… Сложилась жуткая картина: уходящий эшелон с завыванием его сигнала, душераздирающий плач детей, которые в растерянности все еще высматривали своих родителей, и кричащие в истерике матери, которые бежали вслед за эшелоном. Но никто не в состоянии был им помочь – ни солдаты, как ни старались, ни служащие вокзала… Не было ни расписания, ни того, кто хоть что-то знал о каком-нибудь движении поездов. Начальник, дежурный вокзала осипшими голосами объясняли людям, что ничем не могут помочь, и безуспешно просили всех не поддаваться панике. Страшно было представить, что будет и прибудет ли вообще следующий поезд в условиях такого хаоса.

Так я провел два дня на вокзале Тихорецка в ожидании хоть какой-то информации о поезде, идущем в направлении Махачкалы. Мне подсказали, что нужно посмотреть, в какую сторону направлен паровоз, и тогда можно хотя бы понять направление движения. Решил втиснуться в эшелон с солдатами. На мое счастье, я был одет, как военный, и мог запросто затеряться среди них.

На третий день ночью прибыл состав, в который я планировал пробраться. Весь вокзал мгновенно наполнился военными. Погрузка прошла быстро и организованно. Между вагонами были открытые тамбуры, в один из которых мне удалось втиснуться среди пяти-шести солдат. Вцепившись друг в друга, чтобы на полном ходу не упасть на рельсы, мы ехали так почти всю ночь и добрались до станции города Прохладный.

Сойдя на этой станции, я опять столкнулся с проблемой не ошибиться с выбором пути движения в сторону моего родного края. Тут уже не было такой суматохи, как на предыдущих станциях, и все же также не было никакой возможности добыть информацию о передвижениях поездов и эшелонов. Пока искал, какой куда поезд движется, встретил своих земляков, семейную пару из аула Курк Кума. Обрадовался, что теперь мне легче будет сориентироваться. Но не тут-то было. Они тоже обрадовались нашей встрече, думая, что я им помогу. В Прохладном они оказались давно, и выехать обратно у них уже не было надежды. Они проводили сына и не могли никак вернуться уже десятый день. И здесь я провел три-четыре дня на вокзале, пока там относительно уменьшалось количество перебрасываемых на фронт или в тыл солдат. В таком же военном эшелоне, соорудив и затем нацепив себе на спину что-то вроде ранца, куда я поместил свою походную постель и чемодан, я так же прицепился к тормозной колодке ногами и руками за вагон. Сколько раз хотел выкинуть этот груз со спины, который с каждым километром становился все тяжелее и тяжелее! Вроде ничего ценного-то в нем и не было! Но в голове гвоздем сидел тот красивейший отрез шелка в чемодане, который я купил с рук на базаре в Мелитополе. Я купил его своей жене Баху. Все представлял, что она сошьет из него красивое платье и выйдет мне навстречу, когда я вернусь с войны. Эти романтические образные картинки будущего придавали мне терпения и сил, иначе прямо по пути я выкинул бы свой чемодан.

В Махачкалу я приехал на тринадцатый день. Переночевал прямо на улице и в тот же день, то на попутной телеге, то пешком, двинулся в Буйнакск.

Глава III

Несколько месяцев я провел дома. С бригадой поработал на пастбищах. Когда уже заканчивали очередной этап работ, приехала комиссия, которая стала организовывать мобилизацию кого в армию, кого на организацию противотанковых рвов. Забирали всех, кто только попадется. Всех более или менее свободных пастухов, работников с поля из каждого совхоза, кутана отправляли в Чириютовский и Бабаюртовский районы. У нас тоже забрали паспорта и военные билеты и сказали, чтобы мы их догоняли. За поселок Сулак, куда нас. троих пастухов, определили, дошли пешком. Противотанковые рвы организовывались всем народом. Работали здесь и женщины, и дети. Мужчины сетовали, что уж лучше на фронт, чем здесь копать. Было не совсем комфортно здоровым мужчинам находиться здесь, среди женщин и детей. Мы осознавали уже, что нас скоро отправят на фронт, и морально к этому были готовы. Двое с Акуша и один лакец, с которыми довелось работать вместе в этих самых окопах. Там от нас больше будет толку, понимали мы.

Вскоре мы пошли по домам, чтобы собраться дальше в путь. Акушинцы уехали, а мы пошли пешком в горы, ночуя под открытым небом, и дошли только через пятеро суток.

Через некоторое время в наш аул пришла повестка, по которой наших ребят вызывали на призывной пункт, располагавшийся тогда в Кумухе. Из соседних аулов подошли молодые люди, односельчане из Ханара: Дибиров Омар, Газилаев Гиюв, Гаджиев Толгат собрались и пошли в районный центр Кумух. С ними и я пошел, чтобы узнать, прислали мой военный билет или нет.

– Зачем тебе старый военный билет? – спросили меня в военкомате. – Давай мы тебе выдадим новый, и ты можешь уже отправляться вместе с этими призывниками.

Поставили сразу в строй. Мы стали просить, чтобы нас отпустили попрощаться с родителями, с семьями. Но отпустили не всех. Из наших аульчан отпустили только Дибирова Омара, чтобы он мог сообщить всем семья о нашем срочном призыве. Остальных 68 ребят со всех лакских сел построили в строй для переклички.

На ночь нас разместили в местной школе. Пока мы там располагались, со всех аулов в суматохе уже стали сбегаться наши матери, сестры, жены, неся с собой какой-нибудь провиант в дорогу и предметы первой необходимости.

Та ночь запомнилась навсегда, буквально врезалась в память острым клинком. Мы поднимали сами себе и друг другу дух как могли перед разлукой. Пытались даже веселиться и танцевать… Однако плачущих было все равно больше. Здесь оказались две молодые пары, свадьбы которых были назначены на ближайшие несколько дней, но так и не успели состояться. Парни уходили на войну. Одна пара была из аула Щара, другая из Шовкры. Молодежь собралась вокруг них и пела частушки, словно пела бы на их свадьбе. Потом эти две девушки и двое ребят, которые собирались пожениться, спели вдруг вместе так душевно, что все, кто это слышал, не могли сдержать слез от жалости к их, возможно, загубленным уже судьбам. Песня долго еще звучала у меня в голове, и в самые тяжелые дни, когда я был уже на фронте, а потом в плену, она звучала как отголосок мира, надежды на светлое будущее. Она звучала у меня в голове даже в самом первом моем бою под Харьковом, близ станции Лозовая, у села Алексеевка, когда я видел, что оба этих молодых парня погибли, став шахидами… или смертниками… все равно… они бросились под пули, защищая других.

Эту песню, по прошествии стольких лет, после войны помнила и пела при случае моя сестра Патимат.

Утром мы вышли из здания школы. Нам дали некоторое время, чтобы мы могли попрощаться с родными. Затем, закинув за спину вещмешки, мы строем пошли в сторону Буйнакска, с наших родных гор. Наши провожающие тоже разошлись по своим аулам, по выпавшему по колено снегу, через Бяхикли. Один парень из аула Камахал поднял на руки свою возлюбленную и пел ей песню, неся ее на руках… Вся эта картина расставаний была настолько трагичной, тяжелой, что никто и не пытался даже сдерживать слез, слушая его песню.

Как я узнал позже, он тоже не вернулся с фронта.

Глава IV

Следующую ночь мы провели в Джунгутае. Провожающие нас наши сельчане из аулов, районного центра попрощались каждый со своими и вернулись по домам. А мы опять расположились в местной школе на ночлег. Среди стольких людей почему-то не оказалось никого, кто хоть что-то предпринял для более комфортного ночлега. Был жуткий холод, и мы с Омаром решили растопить печи, правда, пришлось использовать для этого старые парты. К несчастью, трубы печей оказались засорены копотью, и угарный газ шел в помещение. Мы оказали всем отчасти медвежью услугу, так как многие отравились, но до утра все-таки кое-как согрелись…

Утром опять двинулись в Буйнакск. Девять дней мы пробыли в Буйнакске и отправились дальше в Махачкалу. Оттуда нас отправили в Кутаиси, где принялись обучать военному делу. Обучали днем и ночью с перерывами, чтобы поесть, и на короткий сон, прерываемый сиренами, учебными тревогами и прочими военно-учебными мероприятиями. Обычно обучение красноармейцев продолжалось в Красной Армии в течение 50 дней, но в военное время сократилось до шестнадцати. Время не терпело, ведь дорог был каждый день, а то и час. Немец наступал с огромной скоростью.

Нас быстро перебросили в местность, где планировалось открыть фронт. У многих наших земляков, прибывших сюда до нас, не было еще оружия. Обучающие нас комиссары и офицеры были с уже богатым опытом военного дела. Но даже они к завершению нашего обучения, перед отправкой, продали свои чекистские кожаные куртки и кепки, в которые были до этого одеты, за четыре-пять стаканов фундука. Они были настолько обессилены и выжаты от круглосуточного командования в обучении, что не могли даже произнести ни слова. Только посоветовали нам оружие себе самим добыть в бою, если кому не хватит его при раздаче.

Перед этим нас отвели в баню, выдали солдатскую форму и оружие. Гимнастерки были сняты с убитых солдат. На них оставались отверстия от попавших в них пуль. Из оружия были выданы винтовки, вдобавок еще научили стрелять из станкового пулемета. Все свои вещи, в которых мы прибыли из дому, нужно было отправить обратно. Пока мы их собирали в мешки, нашивали на них адреса, объявили воздушную тревогу, и мы все это побросали на месте. Я еще до этого все-таки успел обменять свою фуфайку на фундук.

Эшелон уже подогнали, а мы тем временем принимали, буквально на ходу, присягу. Пришел приказ призвать добровольцев на командирские курсы сроком на три месяца. Из строя вышли 9–10 человек. Среди них и Омар Дибиров. Нас остальных перебросили в Харьковскую область, к станции Лозово, ближе к линии фронта. Там забрали Гаджиева Долгата в обозную часть управляющим обозом. Из ханарцев остались в части только я и Шуайб. Из нашего горского лакского призыва остались еще в части два брата с Хути, один с Хурхни.

Два дня мы держали оборону, 4–5 марта 1942 года, около леса.

В ночь на 5 марта наш первый батальон в 12 часов ночи выдвинулся в сторону села Алексеевка, которое было занято немецкими войсками. Батальон оказался многонациональным. Среди нас были русские, лакцы, таджики, аварцы, азербайджанцы, даргинцы, табасаранцы.

Когда стало светать, нас остановили в каком-то месте и стали раздавать патроны, оружие. Были такие, кому не досталось оружия, а достались только патроны. Мы с Шуайбом набрали и патронов, и оружие досталось нам, так как мы оказались в начале строя, откуда начали раздавать. Повезло… До рассвета мы довольно-таки близко подобрались к немцам. С нашей стороны оказалась совхозная ферма в одном-двух километрах от села. Странное дело, нам в дороге не разрешали ни курить, ни зажигать никаких огней, но почему-то, находясь на этой ферме, кто-то пару раз зажег и потушил свет. Стало не по себе, что среди нас есть предатель, и, скорее всего, он подает сигнал. Уже когда раздавали оружие, те, кому оно не досталось, спрашивали, что же им делать в бою. Им давали патроны и говорили, чтобы оружие брали у тех, кого уже убьют. Было ощущение, что им все равно и они заранее знают исход операции.

Ближе к рассвету мы дошли до окраины села. Ничего не было видно, кроме силуэтов домов. Снег с проталинами был еще на земле, ветер бил прямо в лицо. Все шли подавшись вперед, сопротивляясь холодному ветру. Не было видно ни зги из-за этого ветра. С ходу, не дав даже отдышаться и хоть как-то настроиться, скомандовали идти в атаку и стрелять в сторону села. Через пару минут немцы высыпали с домов наружу и на запряженных лошадьми телегах стали убегать. Ну мы им тут и дали жару! Это мы так подумали сначала, что дали жару…

Вскоре телеги с немцами скрылись из виду, и нам тоже дали команду отстать на 100–150 метров. Оказалось, что немцы соорудили заранее укрепления типа дзотов из бетонных плит, окопы вырыли тут же, вдоль всего села. Странно, наступающие по всем фронтам немцы готовили заранее оборону, как будто знали, что готовится контрнаступление. Они просто укрылись в этих окопах, а мы на минуту подумали, что мы их погнали. И тут такой шквал огня с их стороны пошел, который буквально вогнал всех в землю, да так, что невозможно было поднять голову. Пули буквально вспахивали землю. С нашей стороны практически не было слышно выстрелов. Все вжались в мерзлую землю и не шевелились. Ведь мы все были как на ладони в такой местности, которую немцы заранее удобно подобрали. Рельеф местности был с понижением уклона в сторону дзотов. Они стреляли по нам и попадали даже в лежачих, что уж говорить о тех, кто еще в атаке не успел залечь, – падали как подкошенные.

Мы залегли за сугробами и отстреливались как могли. Двое братьев с Хути – Гаджи и Миаз, справа от меня залег Салим из Турчи, за ним лежал русский солдат с ручным пулеметом. В этот момент под дождем пуль Салим вскочил и побежал назад. Может, он искал укрытия получше, кто его знает. Но когда мы обернулись еще раз посмотреть, куда его вдруг понесло, он уже лежал на земле мертвый.

Гаджи с Хути закричал ему вслед:

– Да куда тебя черт понес?! Чтоб твой дом сгорел, идиот!

Но пока он кричал вслед Салиму, в его брата Миаза, который находился справа от него, попала пуля. Она пробила ему грудь справа навылет.

Каждый прислушивался в ужасе, кто же следующим окажется убитым или раненым. Ни бугра, ни ямы – не было никакой возможности укрыться.

Вдруг позади нас очень громко стал кричать раненный, в которого попали осколки взорвавшейся мины. Это был азербайджанец. Трое-четверо рядом находящихся солдат подползли к нему, чтобы помочь, но в них тоже попала мина и разорвала всех в клочья. Следующая мина разорвалась между мной и тем русским с ручным пулеметом. Русского разорвало на куски. Меня же приподняло и бросило оземь взрывной волной. Мой вещмешок, который был набит патронами, оторвало от ремней, подняло, и он с силой ударил мне по голове, рассыпав патроны. Никак не мог я прийти в себя от этого взрыва, который произошел совсем рядом, но меня не задело ничем. В голове гудело, звенело, я ничего не соображал. Видел, что оба брата уже лежат на земле. Миаз молчал, видимо, был без сознания.

Тут бой, если можно было так его назвать, стал утихать… С немецкой стороны стали меньше стрелять. Мы с Гаджи стали подниматься и оглядывать местность после такой мясорубки. То там, то здесь тоже стали подниматься солдаты, кто, шатаясь от контузии, кто, хромая, кто на четвереньках стали выползать из укрытий. Но основная часть, наверное, 95 процентов от всех, кто там был с нашей стороны, остались лежать в снегу…

Мы решили оттащить Миаза с поля боя в тыл и вернуться к своему оружию. Даже предположить не могли, что тыла-то уже нет. Я взвалил его на спину, а Гаджи его держал за ноги. Но не успели отойти немного назад, перед нами вдруг неожиданно появилось несколько немецких солдат. Сняв со спины Миаза и положив его на землю, мы встали на месте. К ним подошли еще немецкие солдаты, которые до этого осматривали лежащих на снегу солдат, искали среди них живых. Если солдат мог самостоятельно передвигаться, то его пинками гнали, а тяжелораненых либо добивали штыками, протыкая им тело по самую мушку, либо стреляли в него на месте. Всех, кто мог передвигаться, согнали в одну кучу. Мы взвалили Миаза на спину и потащили с собой. И пошли. Точнее, немцы нас погнали в сторону своих окопов.

Нас обыскали, допросили. Среди нас были тяжелораненые Миаз и еще один аварец. Миаз не мог говорить. С ним еще отделили трех-четырех тяжелораненых. Старшину с перебитой рукой, которая висела плетью буквально на одной коже, тоже отделили к тяжелораненым. Ветер холодный бил в лицо, что невозможно было держать его прямо. Да и на душе было жутко от этой безысходности. В селе Алексеевка, около которого был этот бой, нам указали на сарай без крыши. Тех раненых положили в угол, где было поменьше снега, подстелив наспех солому. Мы едва успели попрощаться с Миазом, обняв его напоследок. Не дали даже минуты! Вряд ли они выжили там… Я не в состоянии был предположить что-то на его счет, потому что нес Миаза на спине, а она была вся в его крови.

Потом нас вывели из этого села и по бездорожью повели в соседнее село. Дошли к вечеру, сопровождаемые ужасным ветром. Нас вели четверо немецких солдат, вооруженных автоматами. Они срывали с головы солдат приглянувшуюся себе теплую ушанку и надевали на себя. Свои же пилотки засовывали себе в карман.

Недалеко от соседнего с Алексеевкой села находилась свиноферма. Офицер с хищным взглядом нас посчитал и стал загонять пинками и ударами приклада на эту ферму, где навоз был по колено. Те, кто не мог стоять на ногах от ранений или усталости, лежали прямо в навозе, не переставая стонать и ругаться. А остальные вдоль стен выстроились и всю ночь до утра стояли на ногах, то падая, обессилев, то поднимаясь. Через некоторое время, когда с лиц и с одежды стряхнули ледяные корки, которые образовались на нас по дороге, мы вдруг сначала вспотели, а потом так стали дрожать, что стало тяжело даже стоять. Среди такой массы людей повезло только нам с Гаджи, которым удалось хоть как-то присесть. Возле нас оказалось корыто, куда наливали жидкий корм для свиней, вот мы и с Гаджи по очереди там и отдыхали, охраняя друг друга. Целый день, прошагав пешком, без воды, без еды, еще всю ночь пришлось людям стоять на ногах. Раненые были уже на грани…

Утром заявился тот же противный, хищный немецкий офицер с часовыми, они отворили двери и выгнали нас наружу. На выходе каждого огрели резиновой дубинкой. У края села загнали в какой-то загон, предназначенный, видимо, для скота. У нас же у всех уже была только одна мысль, как бы поесть. Голод не давал о чем-то другом думать. Тут нас увидела украинская старушка, подошла к забору и стала быстро-быстро раздавать всем, кому придется, семечки. Но она не успела всем раздать, так как немцы ее прогнали, ударив ее несколько раз. Потом вдруг появилась молодая украинка с корзиной в руках. Всплакнув от жалости к нам, она стала раздавать солдатам кукурузные початки, еще что-то, но, увидев приближающегося часового, закинула за ограду корзинку и убежала. Недалеко то тут, то там стояли и смотрели на нас женщины, дети… Они заступались, как смогли, за тех, кого отогнали немцы от ограды. Некоторые плакали. А мы эти початки поделили, как смогли, и с жадностью съели.

Зашел среди пленных разговор об этом нашем положении и кто был в этом повинен. Оказывается, комсостав батальона, старший лейтенант и политрук, приказав идти в наступление, сами убежали с поля боя буквально сразу же после первых же выстрелов.

По данным из сведений архива 270-й стрелковой дивизии (1-го формирования), которая участвовала в этих военных операциях под Харьковом; командовал на тот момент Кутлин Заки Юсупович. (01.07.1941–30.06.1942). Начальником штаба был полковник Сыщук Емельян Федорович (1941–1945). В журнале боевых действий дивизии записей, конкретно на 5 марта, уже не оказалось.

ИЗ СОВРЕМЕННЫХ ИСТОЧНИКОВ

Харьковский котел: грандиозное поражение Армии на этом участке фронта, под командованием Хрущева и Тимошенко

Каждый раз после крупного поражения или проигранной войны начинается «разбор полетов», в ходе которого ищут виновного в катастрофе. Разбирательства могут идти много лет, и историки, военные, да и сами участники печальных событий предоставляют свои точки зрения, подкрепленные архивными данными, подробным анализом и воспоминаниями очевидцев. В свою очередь «подсудимые», к которым ведут улики, также не могут оставаться в стороне, перекладывая вину на других. Подобное можно наблюдать в ситуации с Харьковским котлом, в котором погибло и попало в немецкий плен свыше 400 тысяч советских солдат.

Советские военнопленные под Харьковом

К разработке наступательных операций по всему фронту приступили сразу после успеха контрнаступления под Москвой: воодушевленная первой крупной победой над немцами, Ставка рассчитывала на окончательный разгром противника в 1942 году. Об этом красноречиво говорит Приказ Народного комиссариата обороны № 130 от 1 мая 1942 года, констатировавший, что «У Красной Армии есть все необходимое для того, чтобы осуществить эту возвышенную цель», при этом тяжелые поражения под Вязьмой и Любанью выявили целый комплекс просчетов и ошибок, стоивших жизни десяткам тысяч советских солдат. Но командование настойчиво утверждало новые и новые планы наступления, поставив перед войсками Юго-Западного, Южного и Брянского фронтов весьма амбициозную задачу: уничтожить группу армий «Юг» и взять Харьков.

Начало битве за Харьков было положено в январе 1942 года, когда в ходе Барвенковско-Лозовской операции был взят город Изюм и создан достаточно большой плацдарм для будущего наступления. В то же время, несмотря на продолжительные боевые действия на этом участке фронта, у советского командования были минимальные знания о противнике, его ресурсах и возможностях. Все это в дальнейшем и стало одной из причин поражения. Но в марте 1942 года командование Юго-Западного направления в лице главнокомандующего маршала Семена Тимошенко, начальника штаба генерал-лейтенанта Ивана Баграмяна и члена Военного совета Никиты Хрущева, не обладая достаточным количеством разведданных, рапортовали в Ставку о внушительном количестве немецких танков (3700 – по их приблизительным подсчетам), сосредоточенных при этом у города Змиев (что также оказалось неверно).

Барвенковско-Лозовская операция

В планах немецкого командования было уничтожение Барвенковского плацдарма, однако советские войска опередили противника и 12 мая 1942 года перешли в наступление. Задача перед частями Красной Армии стояла непростая: взять в клещи 6ю армию вермахта в районе Харькова, окружить ее и разгромить. И уже к 17 мая части советской 6-й армии генерал-лейтенанта Городнянского, наступавшей на Харьков с юга, вплотную подошли к городу, а навстречу ей с востока упорно продвигалась 28-я армия генерал-лейтенанта Рябышева, что командованием Юго-Западного направления было расценено как успех.

Советское наступление на Харьков

Однако успеху на острие наступления сопутствовали пассивные действия правого фланга Юго-Западного фронта и почти полное бездействие Южного. Кроме того, организованная советскими войсками оборона была крайне слабой, не оснащенной технически и не подготовленной к возможному контрнаступлению вермахта. Это позволило немцам перебросить людские, танковые и авиационные резервы к основанию Барвенковского плацдарма для нанесения решающего удара.

17 мая началось контрнаступление немцев. В первый же день летчики Люфтваффе обрели господство в воздухе, а 1-яя танковая армия вермахта прорвала оборону 9-й армии, оборонявшей южную часть Барвенковского плацдарма, создавая угрозу окружения советским войскам. Понимая тяжесть положения, начальник Генерального штаба генерал-лейтенант Василевский предложил Сталину отвести части 6-й, 57-й и 9-й армий, но получил отказ. На это решение повлияли Тимошенко и Хрущев, все еще верившие во взятие Харькова. Это подтверждает донесение главнокомандования Юго-Западного направления, в котором содержится информация о переброске небольших сил для отражения контрнаступления немцев (80 танков), а также просьба выделить резервы для усиления Южного фронта. Но время было упущено, и 23 мая 1942 года кольцо вокруг советских частей замкнулось.

Подбитые советские танки в Харьковском котле

Лишь 25 мая 1942 года начались отчаянные попытки прорваться к своим. Но практически все они оказались безрезультатными, а уже 26 мая части окруженных были рассечены надвое и поодиночке разбиты к 31 мая. Лишь небольшим группам удалось ценой невероятных усилий прорвать окружение, но большая часть войск так и осталась в котле. Всего за несколько дней погибло порядка 170 тысяч человек, по немецким данным, в плен попало еще 240 тысяч, а также было захвачено свыше 1200 танков, 2000 орудий и 538 самолетов. Пропали без вести, погибли или были пленены несколько советских генералов, включая двух командующих армиями, начальника кавалерии, а также командиров дивизий, что было сопоставимо с итогами тяжелого 1941 года.

Сдавшиеся в плен советские солдаты

Харьковская операция, во многом похожая на Ржевско-Вяземскую и Любанскую, отличалась от них только тем, что столь колоссальные потери были понесены всего за две недели боев. Кроме того, если командующий 33-й армией генерал Ефремов застрелился, не желая сдаваться в плен, а командующий 2-й Ударной генерал Власов оказался в плену у немцев, то маршал Тимошенко сумел вырваться из котла живым и невредимым. К сожалению, он не оставил после себя мемуаров, видимо, осознавая, что в них нельзя было обойти тему столь тяжелого поражения.

Семен Тимошенко

Зато подробные мемуары написал Никита Хрущев. Нашлось в них место и для описания Харьковской катастрофы. По мнению Хрущева, в тот момент, когда он вместе с руководством Юго-Западного фронта осознал угрозу, которую нес слабый левый фланг и возможный удар по нему, наступление было прекращено. Однако вскоре к Хрущеву явился Баграмян, сообщивший об отмене Ставкой приказа о переходе к обороне, что могло обернуться катастрофой. Хрущев несколько раз звонил Сталину, однако убедить вождя остановить наступление не смог. Была попытка повлиять на Верховного через Василевского, но тот заявил, что Сталин уже принял решение.

В результате из воспоминаний Хрущева можно сделать вывод, что главным виновником катастрофы являлся Сталин, не внявший просьбам о приостановке наступления, а косвенным виновником стал Василевский, не сумевший убедить вождя в высокой вероятности поражения. В свою очередь Василевский описывает ситуацию несколько иначе. Он также упоминает о разговоре с Хрущевым и его просьбах поговорить со Сталиным, однако говорит и о том, что сам пытался убедить вождя в необходимости перехода к обороне, но получил отказ, поскольку Сталин ссылался как раз на донесения Юго-Западного направления. Василевский также сообщает и о точной дате, когда Тимошенко наконец прекратил наступление – 19 мая 1942 года, когда ударная группировка противника уже вошла в тылы наступающим советским частям.

Никита Хрущев в годы Великой Отечественной войны

Упоминает о Харьковской операции и Баграмян. В своей книге «Так шли мы к победе» он подробно описывает предшествующие неудачному наступлению события и действия частей в ходе боев. Так как именно Баграмян был одним из разработчиков операции, то вопрос о виновниках трагедии он воспринимал наиболее остро, поскольку именно его Сталин назначил ответственным за поражение, о чем лично писал 26 июня 1942 года Военному совету Юго-Западного фронта:

«Тов. Баграмян не удовлетворяет Ставку не только как начальник штаба, призванный укреплять связь и руководство армиями, но не удовлетворяет Ставку даже и как простой информатор. <…> Тов. Баграмян назначается начальником штаба 28-й армии. Если тов. Баграмян покажет себя с хорошей стороны в качестве начальника штаба армии, то я поставлю вопрос о том, чтобы дать ему потом возможность двигаться дальше».

Согласно мнению Баграмяна, виновниками поражения стали не только командование Юго-Западного направления и Ставка, но и командующий Южным фронтом Родион Малиновский, который своей пассивностью позволил немцам перераспределить свои силы и провести контрнаступление.

Иван Баграмян

Иосиф Сталин в вышеупомянутом письме говорил также и о Тимошенко с Хрущевым, но им он сделал лишь устное предупреждение:

«Вы должны учесть допущенные Вами ошибки и принять все меры к тому, чтобы впредь они не имели места».

Столь мягкое «наказание» явно не соответствует тому, как поступили с командующим бронетанковыми войсками Юго-Западного фронта генерал-лейтенантом Владимиром Тамручи: его сперва снимают с должности и направляют в Военную академию, через год арестовывают. Семь лет он провел в Сухановской тюрьме под следствием, после чего скончался 28 октября 1950 года.

Сразу после провала операции командование Юго-Западным направлением направляет в Ставку подробный доклад, где отдельно выделяются причины поражения. Подробно описаны слабость 9-й армии, прорыв обороны которой в дальнейшем приведет к поражению, неспособность отдельных командиров управлять войсками, запоздалые решения о переброске танковых соединений и слабость авиации. Подобные ошибки, ответственными за которые были и Тимошенко, и Хрущев, и Баграмян, и другие военачальники, не только стоили жизни сотням тысяч советских солдат, но и дали немцам шанс на возможную победу. Уже 7 июля 1942 года развившие наступления войска вермахта заняли правобережье Воронежа и вскоре вышли к Сталинграду, что грозило тяжелыми последствиями. Спустя год после начала войны, СССР вновь стоял на краю гибели. Теперь судьба страны решалась здесь, на Волге.

Источники: Приказ наркомата обороны № 130 от 1 мая 1942 года; Никита Хрущев. Время. Люди. Власть; Александр Василевский. Дело всей жизни; Иван Баграмян. Так шли мы к победе; Константин Быков. Последний триумф Вермахта

Все, в принципе, теперь сходилось. Здравого смысла не было в том, что произошло с нами в том странном наступлении. Это было предательство…

Стали искать тех, кто остался живым в той мясорубке. Нашли Шуайба, он с двумя братьями во время боя находился на другом фланге. Тут мы сдружились еще с сыном Супиева Ромазана с Хурхи Кадибуттой. У него в этом бою тоже рядом с ним убило старшего брата, которого звали Супи. Из этого же аула Хути Бюрни, Кадибутта, из аула Хути Гаджи и я из Ханара. Мы сплотились вчетвером.

Тем временем немцы по одному водили всех пленных на допрос в какую-то контору, где находились переводчики. Допрос на русском языке вели трое офицеров. Спрашивали год рождения, откуда родом, где выдалось служить, сколько времени на войне, женат или нет, где находятся основные силы Красной Армии с техникой. Этого мы, конечно, не знали. Затем ставили отпечаток пальца вместо подписи. Ну и выдали регистрационный номер, накарябанный на алюминиевой плашке с веревкой, которую нужно было повесить на шею. Мой номер был 79697. У Кадибутты № 79698.

От нас опять отделили тяжелораненых и куда-то увели. Было мало надежды на то, что их оставили живыми, к тому же еще их увел тот самый немецкий офицер с хищным взглядом.

Нас же остановили у окраины села. На четверых по буханке хлеба выдали, покрытого ледяной коркой. Ею пришлось стучать по столу с силой, чтобы как-то ее поделить на части. Но не дали даже доесть, сразу погнали куда-то по сугробам. Некоторые не могли идти от истощения, поэтому их посадили в сани и доставили в концлагерь у Днепропетровска, куда и мы пришли следом. Название было его Шталаг.

Сокращенное русифицированное название 338-го концентрационного лагеря группы армий «Юг» сухопутных войск вермахта для военнопленных, в основном из числа рядового и младшего командного состава ВС СССР, и гражданских лиц, во время Великой Отечественной войны на оккупированной территории СССР.

Дата основания: август 1941 г. https://creativecommons.org/licenses/by-sa/4.0/

Пока мы к нему продвигались, немецкий офицер все горланил нам о том, что в этом лагере нас накормят, оденут и даже выпить дадут. Видимо, соблазнял, как мог, чтобы уменьшить вероятность попыток к побегу:

– Вы будете жить, как вам захочется, со своими земляками, друзьями. А когда закончится война, то нас всех отправят по домам за счет Германии.

В воротах навстречу к нам вышел комендант, прошелся перед нами павлином, произнес какую-то издевательскую речь, похвастался положением германских войск на фронте и провел нас внутрь, в лагерь. А внутри оказалось пленных видимо-невидимо. Среди них не было ни одного, кто был в состоянии что-то говорить от голода. Ужас стоял в их глазах от безысходности.

Нам приказали присесть на корточки в центре площадки. Узники, уже пробывшие в лагере какое-то время, стали в панике спрашивать у нас, которые и так еле держались на ногах, тоже от голода, есть ли у нас что-то съестное. На любой наш вопрос они отвечали, что лучше бы вы погибли там, на свободе, чем сюда попасть.

Распределили нас по баракам. За каждым был закреплен полицейский и старший полицейский, у которых была четко поставленная задача только лишь бить пленных.

Нам дали знать, что мы не зарегистрированы у них еще и поэтому нас пока не кормят. Только на следующее утро нам накидали буханок хлеба на восемь человек одну, пришедшие полицейский и старший полицейский. Видимо, кормить тоже входило в их обязанности.

Из группы пленных выбрали двух, которые занимались распределением хлеба, предварительно разрезавшие буханку на одинаковые, до миллиметра, кусочки. Строили всех, проверяли по номерам, назвавший свой регистрационный номер получал свой паек. Наверное, граммов 200 он весил.

По вечерам здесь давали суп, который пленные назвали баландой. Варили либо жмых, либо разрубали целиком кочаны капусты, и это было все в очень жидком виде. Эту баланду, наверное, и собаки не стали бы есть в нормальной жизни. Но нам в тот момент эта баланда казалась лучше, чем суп из свежего мяса. Хоть и ее нам наливали только по одному половнику.

На душе было тоскливо от безысходности. Мысли всякие лезли в голову… Надо было чем-то занять себя. Мы начали о работе подумывать. Все же, решили, лучше проводить 10 часов вне лагеря на природе, чем сидеть целыми днями за колючей проволокой и мечтать о еде и свободе. После раздачи хлеба с утра Гаджи Хутинский и я поторопились встать у ворот. К воротам подходили всегда часовые, отбирали определенное количество пленных и уводили на работы за территорию лагеря. В этот день мы тоже попали на работы по расчистке разгромленного после бомбежек города. В течение десяти часов грузили машины бетонными обломками, кусками металла и всяким мусором без перерыва на отдых. Мимо нас ходили местные жители, украинские женщины, дети. Смотрели на нас с жалостью и сочувствием. Видно было, что они хотели нам что-нибудь дать поесть, даже подавали знаки, что хотят передать что-то, но охранники очень строго за этим следили и не подпускали никого близко.

На следующий день, после того как мы получили хлебный паек, мы опять пошли к воротам. Пробирались к ним как можно ближе. Один из часовых заметил, что мы продвигаемся без очереди и со всей силы ударил Гаджи в спину штыком. Гад! К счастью, на Гаджи была плотная одежда, и удар оказался несмертельным, но крови было много.

В этот день нас повели за город. Охраняли нас один немец помоложе, лет двадцати пяти, и более зрелый австриец, лет сорока пяти. Он почему-то очень боялся этого молодого немца. Они выдали нам лопаты и повели куда-то за поселок. Выбирали камни, коряги, рыли ямы и закапывали все это, а если были какие-то лужи с грязью, то засыпали и выравнивали их. Много в этот день мы прошли по дороге, вдоль которой расстилались луга и были лесополосы. Все же лучше, чем сидеть в бараке.