Вы не авторизовались

Главная
Современные детективы
Александр Подольский
Иллюзионист. Иногда искусство заставляет идти на преступление, а иногда преступление – это искусство…
Читать онлайн бесплатно

Иллюзионист. Иногда искусство заставляет идти на преступление, а иногда преступление – это искусство… бесплатное чтение

Скачать книгу

Портрет
Сергей Волжский

#по_следам_убийцы

#дьявол_в_деталях

#много_кофе_не_бывает

1

Потирая двумя пальцами покрасневшую переносицу, майор Грановский вглядывался в полотно дождя, сквозь которое спешными шагами направлялся к их служебной машине лейтенант Зверев. Дрожащими от предвкушения ароматного напитка руками он сжимал два бежевых стаканчика капучино. Передав сокровища начальнику, Зверев уселся на водительское сиденье, небрежно хлопнул дверью и, не закрыв ее, хлопнул что есть сил, громко выругавшись.

– Не ори над ухом, и так голова болит, – злобно проворчал Грановский, метнув взгляд воспаленных от бессонницы глаз на молодого во всех смыслах помощника. За тот месяц, что Зверев служил под началом Грановского, парень поднаторел лишь в покупке кофе с круассанами да в том, что садился за руль, когда шеф уставал.

А Грановский устал. В самом деле устал. От вялого, затянувшегося развода с женой, от сырого, прокуренного кабинета с видом на котельную. От того, что в октябре, как по часам, обостряется его хронический бронхит, забивавший легкие кошмарной коркой, как будто грудь наполнили цементом и дали засохнуть. От этого кашля не спасали ни сиропы, ни таблетки, ни курносая врачиха с длинным, как у лошади, лицом, посоветовавшая Грановскому принять ситуацию и пить крепкий чай с лимоном. А во что обошлась аренда жилья! Если бы не положенная по закону компенсация, он чувствовал бы себя совсем тоскливо.

Однако более всего майор Грановский устал от трех нераскрытых убийств, висевших над ним мертвыми тенями обезображенных жертв уже четвертый месяц кряду. Формально, он свои обязанности выполнял сносно, несмотря на… Но в этот раз лишь отчеты щеголяли своей аккуратностью, а дело стояло. Три женских трупа, нетронутые тем, чем может тронуть женщину извращенец, но изуродованные, словно в насмешку над чем-то, чего Грановский постичь не мог. Всем трем отсекли руки почти по локоть, прежде чем закончить кошмарный процесс глубокими проникающими ранами. И ни логики, ни связи между жертвами, ни даже четких географических ориентиров. Только то, что погибшие женщины не были знакомы, убийца – явно правша… и всё. Красная роза подле тела и платок, пропитанный Шанель № 5, бывают только в книжках. Впрочем, логика у душегуба, скорее всего, присутствовала. Просто Грановский ее не понимал.

– Чего не пьете, ведь остынет? – Зверев слегка тронул Грановского за локоть.

– Пытаюсь заново привести в порядок… мысли. И факты, – сквозь зубы ответил майор и в неудачной попытке отхлебнуть кофе пролил коричневатый напиток на замшевое пальто. – Твою ж…

Он осекся и полез за платком.

– Промокните бумажной салфеткой. – Зверев протянул упаковку.

Отблагодарив лейтенанта подобием кислой ухмылки, Грановский заговорил вслух, как всегда, когда желал предельно сосредоточиться.

– Итак, по делу о серийнике. Давай… а давай ты! – Он в упор уставился на парня.

Зверев отпил капучино и выразительно прочистил горло.

– Значит, первую нашли на обочине Новоприозерского шоссе. Юлия Копылова, двадцать три. Зарабатывала там же, в основном на дальнобойщиках. Если убийца клиент, то это глухарь. Был бы. Но она первая из трех…

Они неслись по затянутому сырой пустотой октября Приморскому проспекту, громко втягивая горячий кофе, приятно согревавший измотанное дождями и бессилием перед неизвестным извергом нутро.

– Приятель этой Копыловой Стас Гусев под вопросом. Согласно материалам, алиби нет, просыхал после пьянки. Безработный последние четыре месяца. С тех пор, как начались убийства.

– Молодец, – впервые похвалил помощника Грановский, слегка кивнув.

– Спасибо, – расцвел Зверев. – Настаивает, что о… специальности, скажем так, своей подружки знал. Типа тоже работа.

– Ну, работа, – пожал плечами Грановский.

– Оснований задержать Гусева не было, но это вполне мог быть он. Только не вижу мотива. И портрет не подходящий. Типичный невротик. Злобный неудачник. Но отрубить руки трем бабам?.. Вряд ли.

– Левее давай теперь. На Савушкина и потом… – Грановский тронул пальцем экран. – Серебряков переулок.

– Вторая… ну, сейчас про нее и поговорим, на месте.

Грановский хмыкнул, изучая карту.

– А третья Виолетта… как ее… – Зверев прищурил глаза. – А, Юмаева! Тридцать один. Медсестра. Жила с родителями. На подозрении разве что отец. Это если из своих. Просто я помню, что чаще всего убийцы прячутся в близком окружении. Одной из жертв.

– Да, по статистике, – буркнул Грановский. – Сворачивай на светофоре.

Добравшись до дома № 7 по Серебрякову переулку, они позвонили в четвертую квартиру и вскоре просунулись в узко приоткрытую дверь на площадке второго этажа. Их встретило осунувшееся лицо Светланы Павловны, матери Ирины Котовой, погибшей в унылом, промокшем от нескончаемого дождя августе. Двоих мужчин встретили тусклые, непросыхающие от слез глаза.

– Извините за очередное беспокойство. Но надо уточнить кое-какие моменты.

– Ну что ж, заходите, – дрожащим голосом ответила Котова.

Грановский стащил влажное пальто и водрузил его на вешалку, перевесив на соседний крючок потертую, насквозь мокрую спортивную куртку с эмблемой «Nike». Войдя в гостиную вслед за женщиной, он напоролся на ледяной взгляд и на мгновение замер в недоумении.

– А, Кирилл Иванович, какими судьбами?

– Я могу вас спросить о том же, – злобно парировал молодой человек в вязаном свитере, застывший с дымящейся чашкой в руке.

– Мы по долгу службы, так сказать.

– Ага, только толку от вас никакого, товарищи, – едко бросил жених покойной Ирины.

– Послушайте!.. – начал было Зверев.

– Тихо-тихо, – оборвал его Грановский, повелительно подняв руку.

Молодой человек оскалился и с шумом отхлебнул чай.

– Ну, что же вы хотите на сей раз? – Он скривил лицо.

– Напомните, где вы были в вечер смерти вашей невесты. Надеюсь, не забыли?

Кирилл тяжело вздохнул.

– Повторяю в тысяча первый раз, товарищи. В тот вечер я был. Здесь. Со Светланой Павловной. Мы дожидались Иру. К восьми часам. Она не пришла…

– А пришли вы когда? – подал голос Зверев.

– Без пятнадцати восемь примерно. Но я помню, разумеется, только по собственным показаниям. Которые давал миллион раз. Правильно я помню, Светлана Павловна?

– Да, приблизительно во столько, – горестно произнесла Котова.

Отвернувшись от источающего нахальную неприязнь парня, Зверев уставился на стену, где его встретил почти тот же взгляд, только с портрета в темной раме. Кирилл Суровкин в акварели критически смотрел на Зверева, мастерски изображенный неизвестной рукой.

Оглядев творение, Зверев зашевелил губами и вскинул брови.

– Это Ирина вас рисовала? – не удержался он.

Видя, что Котова и Суровкин обратили взоры на Зверева, Грановский изобразил лицо Роберта Дауни-младшего на знаменитом кадре, ставшем незаменимым на просторах интернета.

– Нет, – сухо ответил парень. – Ира не умела рисовать. Она подарила его мне на день рождения. Рисовала ее знакомая.

– Почему портрет тут, а не у вас?

– Потому что я собирался переехать сюда.

Недолгую тишину прервал громкий рингтон, выпорхнувший из внутреннего кармана Зверева. Извинившись, он вышел в коридор.

– Отлично, – кивнул Грановский. – Светлана Павловна, я, собственно, хотел спросить вас, но раз Кирилл Иванович здесь, могу в вашем присутствии… Скажите мне вот что…

Зверев ворвался в комнату с таким грохотом, что все трое подскочили и устремили на него три пары изумленных глаз. Чай расплескался по столу.

– Шеф, идите!.. – Парень загребающим жестом звал Грановского в коридор и, как только тот вышел, зашептал на ухо: – Еще одна. Четвертая.

– Да твою же… – захрипел Грановский.

– Не в этом дело. Его взяли. На месте! – Лицо Зверева сияло.

2

Грановский смерил глазами мужчину в мешковатой куртке, закованного в наручники, усаженного по ту сторону письменного стола в комнате для допросов.

– Коробченко Олег Юрьевич. Семьдесят девятого. Сотрудник санслужбы. Судим за побои, – он негромко кашлянул, шурша страницами протокола, – в девяносто шестом. И за хранение. В две тысячи четвертом.

– Да, я – Коробченко, – заговорил страшным голосом лысый, как футбольный мяч, мужчина, обнажив зубы в полубезумной улыбке. Он грохнул браслетами по столу. – И вам повезло взять самого… МЕНЯ.

Грановский кашлянул громче, поглядывая на часы за спиной задержанного.

– Прекрасно, – он шмыгнул носом. – Ну, говорите.

– Я – тот, кого вы искали все эти годы, – усиленно растягивая слова, произнес мужчина и наклонился вперед, сверкая мутными глазами. – Радуйтесь.

– В чем конкретно вы сознаетесь? – официальным голосом спросил Зверев, похлопывая смартфоном о левую ладонь.

– В убийствах, конечно. – Мужчина недоуменно склонил голову.

– И сколько же убийств вы совершили, гражданин Коробченко? – Грановский постукивал карандашом о поверхность стола.

– Тридцать восемь. Нет, тридцать девять! Первую я ухлопал еще в девяносто третьем. Вот таким пацаном. – Он медленно провел ладонью сверху вниз.

– Кроме кистей рук, какие части тел вы употребляли в пищу? – серьезно спросил Грановский.

– Да все без разбора. – Мужчина лязгнул зубами.

– Вы вступали в сексуальный контакт с жертвами до или после убийства? – спросил Зверев заинтересованным тоном, при этом бросив косой взгляд на шефа.

Грановский одобрительно кивнул.

– Что за дурацкий вопрос, естественно, ДО, – возмутился мужчина. – Я не какой-то извращенец.

– Слушай, ты, придурок!.. – Грановский неожиданно вскочил и, схватив мужчину за ворот куртки обеими руками, притянул к себе.

– Шеф-шеф! – Зверев взял его за плечо.

Грановский отпустил Коробченко и с шумом выдохнул.

– Вместо того чтобы работать, я должен тратить время на этих уродов. Решил прославиться, да? Думаешь, ты один желающий? Только за последнюю неделю сто восемь идиотов признались в таких преступлениях, что тебе не снилось даже. Эти убийства с отрезанными руками взяли на себя уже человек двадцать, а то и больше. У них даже лучше получалось.

– Да плевать я хотел на них. Я – убийца! Маньяк, понимаете? – заорал мужчина. – Я требую, чтобы меня немедленно арестовали.

– Вышвырните этого… А, хотя подождите. Задержите его на сутки, пускай остынет. Заодно проверьте отпечатки, следы крови и прочее. Не он первый такой, но мало ли… – Он пожал плечами. – Показания запишите. Сравним. И анализ крови, на предмет веществ. Сдается мне, он…

Когда торжествующего Коробченко увели, Грановский уронил тронутую сединой голову и почти молящим голосом обратился к молодому парню с усами-перышками, в форменной одежде:

– Слушай, браток. Будь другом, принеси кофе.

Как только за покорным сотрудником закрылась дверь, Грановский, потирая мозолистые руки, посмотрел на Зверева.

– Ну, что там по последней?

– Да все то же. Шесть глубоких ран в грудь, живот. Руки отсечены по локоть. Как и в первом случае, орудие убийства нашли на месте. Отпечатки проверяют. Погибшая Инна Шишкевич. Тридцать три. Замужем. Ребенок, полтора года.

– О, господи! – Грановский застонал.

– Ну чего, надо ехать. – Зверев хлопнул бумажной папкой по столу.

– Поехали, Миш. Нет, обожди минуту. Сперва кофе.

3

– Чего задумался? – Грановский поглядел на Зверева, который как-то погрузился в себя.

На лице молодого человека лежала тень, взгляд поблескивал холодным железом.

– Да вот думаю. Живешь, ходишь на работу, вечером возвращаешься, думаешь, жена встретит. Потом звонят. Соболезнуем, вашу любимую расчленили. Обязуемся вернуть все части в целости и сохранности. – Он выпустил из груди воздух, будто пытался выдавить тяжелый комок.

– Думаешь, я об этом не размышлял сто тыщ раз? – Грановский тряхнул головой. – Вот поэтому и поседел к пятидесяти. Отец мой в восемьдесят три до сих брюнет, чуть-чуть только посеребрился. А я… – он обвел рукой вокруг головы.

Зверев горько улыбнулся.

– Да. Вот так старалась девушка, готовила сюрприз жениху, замуж собиралась, и на тебе. Хороший портрет, кстати. Я не знаток, конечно, но написано реально талантливо, прямо как живой получился. Видно, человек всю душу вложил. Племяшка моя ходит в художественную школу. Какой-нибудь любитель лучше рисует, чем эти кандинские, малевичи и прочие. Одни квадратики да кружочки. А тут лицо, прямо как фотография. Только подписано как-то по-дурацки, «бик». Как зажигалка.

Грановский равнодушно пожал плечами.

– Лучше бы за разговором следил, чем картинки разглядывать, – раздраженно отвесил он, глядя в сумеречную мглу, окончательно заполнившую Петербург. – Считай, у нас времени ровно до следующего убийства.

Подъехав к дому на Богословской улице, они поднялись в квартиру. Им открыл мужчина в круглых очках, взъерошенный и небритый, теребивший обеими руками до неприличия вытянутую футболку. Его лицо выражало такую обширную палитру чувств, что Грановский и Зверев слегка замялись.

– Вы по поводу Инны? – начал он, оглядывая следователей ошалелым взглядом.

– Да. Для начала, примите, пожалуйста, соболезнования, – заговорил Грановский, пытаясь придать высушенному за двадцать шесть лет работы голосу долю сочувствия.

Мужчина распахнул рот и заскулил, но ни Грановский, ни Зверев не смогли с точностью определить, то ли вдовец разразился рыданием, то ли рассмеялся в истерическом припадке.

В таком же недоумении они удалились спустя три четверти часа.

Покинув пределы душной, добрый месяц не проветриваемой квартиры, они, словно по взмаху дирижерской палочки, выдохнули с облегчением.

– Сегодня кругом одни сумасшедшие, – Зверев покачал головой.

– Похоже на то. Только виновный вряд ли открыто сообщил бы, что у его жены любовник. Алиби от младенца я, конечно, не засчитаю, но готов поставить, – Грановский задумался на мгновение, – пять тысяч, что этот Артур Шишкевич ни при чем.

– Это почему?

– Ты обратил внимание, как долго он рассматривал фотографии других жертв? На приметы свидетелей обратил внимание. Что у Кирилла Суровкина плешина, а у Гусева, который жил со шлюхой, родинка в половину лица.

– С проституткой. Шлюха – не за деньги. Извиняюсь, что перебил.

– Ну и жену слил, что ходила налево. Чтобы так притворяться, надо быть блестящим актером. – Майор помахал пальцем. – Но ты завтра загляни к нему еще разок. Раз он сидя дома программирует, то наверняка застанешь. Позвони за часик. Посмотрим, что он там наболтает по второму заходу. Но вряд ли это он, – Грановский покачал головой.

– Так, значит, придется проверять этого Ермолаева, если покойная реально с ним… – Его лицо на секунду засветилось, но, вспомнив об отрезанных руках и ребенке, Зверев вновь помрачнел.

– Проверим, Миш. Проверим, – вздохнул Грановский.

В безрадостном молчании они неслись в направлении Свердловской набережной, навстречу свинцовой поверхности Невы, видневшейся в начале Пискаревского проспекта.

Над головой майора Грановского склонилась, подобно теряющим листву кленам Любашинского сада, пожухлая тень четвертого убийства. Он вспомнил недавнюю тираду Зверева. Некто без имени, лишенный жалости к осиротевшему ребенку Инны Шишкевич, согнутой горем Светлане Котовой и тихо спивающемуся отцу Виолетты Юмаевой, недрогнувшей рукой косил чужие жизни, отличавшиеся одна от другой только толщиной запястий.

Но не только этот вопрос был забит в сердце Грановского небрежно отточенным колом, больно давившим в груди. Сколько еще должно погибнуть, прежде чем они вытянут нужный хвост запутанного донельзя дела?

4

– Четвертый раз трубку не берет. Длинные гудки. – Грановский с неудовольствием вслушивался в безнадежные звуки смартфона, не желавшего разразиться голосом некоего Вадима Ермолаева, которого покойная Инна Шишкевич, как обнаружил ее супруг, развлекала пикантными селфи, сделанными перед зеркалом в ванной комнате.

– Я тут посмотрел «ВКонтакте». Если это он, то в последний раз выходил в сеть за сорок пять минут до убийства. Ну, примерно. Вы же понимаете… А это явно он. В списке ее друзей. Судя по собственной странице Инны Шишкевич, она была жива в 18:15.

– Н-да. Поди, шла через лесопарк, уткнувшись в телефон, – в голосе Грановского зазвучало негодование.

– Похоже на то. Ну, тут и скрутили ее. Камеры наблюдения уже проверяют, но этот изверг, видать, не такой идиот. Выбирает места, где безлюднее и от зданий подальше.

– Был бы идиот, мы бы его уже поймали. Тем более, в городе орудует. Но хитрая он сволочь. – Казалось, Грановский вот-вот сплюнет на резиновый коврик. – Два топорика бросил на месте. Но, как видишь, что есть оружие, что нет, пока разницы никакой.

– Куда эта Инна направлялась, неясно. По сути, в противоположную сторону от дома.

– Может, на свидание. Пускай ребята телефон ее как следует проверят, – велел Грановский.

– На работе сказали, Ермолаев сегодня выходной. Разведен. Живет с матерью. Охранником устроился после того, как выгнали из «ЖелДорЭкспедиции». До того работал в управляющей компании. Оттуда тоже выгнали.

– Значит, поговорим для начала с матерью.

На звонок открыла пожилая женщина, худощавая и морщинистая, вглядываясь в удостоверения сквозь очки в тонкой оправе. Ее глаза источали высокомерный холод.

– И что же вам нужно, господа? – спросила она, вскинув голову.

– Сын ваш нужен. Побеседовать с ним.

– Да, и о чем?

– В связи с расследованием. Где мы можем его найти, если он не дома?

– И какое же у вас расследование? – старуха, очевидно, не намеревалась впускать их.

– Сударыня, мы не шутки шутим, – Грановский начал злиться. – Скажите, где ваш сын, будьте добры.

– Ничего я вам не скажу. Надо что от него, вызывайте официально. А так, прошу извинить, занята, – она попыталась захлопнуть дверь.

Грановский остановил ее ладонью.

– Вы что себе позволяете? Я на вас напишу жалобу сегодня же! – закричала женщина скрипучим голосом.

– В отделении будете писать. За то, что следствию мешаете. А сына вашего объявим в розыск. Вы только хуже ему сделаете.

– Да вы меня не пугайте, мужчина. Я свои права хорошо знаю, – с ядовитой ласковостью ответила Ермолаева. – Постановление есть у вас? Без него вы входить не имеете права. Думали, я не в курсе?

– Дама, мы вообще-то убийцу ищем, – сурово сказал Зверев.

– Вот и ищите, молодые люди. Ищите, как следует. Как найдете, скажете.

Не добившись ровным счетом ничего, Грановский и Зверев вышли на улицу, скрипя зубами. В свете ночных огней лицо майора приобрело чернильный оттенок.

– Давай за постановлением, без него нарвемся на неприятности. И пускай пробьют, нет ли у них дачи или второй квартиры. А сюда приставим машину. На тот случай, если Ермолаев в квартире прячется. Сейчас же вызывай. – Он оглянулся. Грановский был готов поставить те же пять тысяч, что старуха Ермолаева следит за ними из окна.

5

Грановский выбрался из машины и, обратив взгляд на сероватые стены следственного отдела, отталкивающе-родные, пропитанные пылью кабинетов, давно впитавшейся в мозг, встретил знакомое лицо. Он брезгливо выпятил подбородок.

– День добрый, гражданин, – не удержался майор от знака вежливости. Даже к такому, как этот.

– Здравия желаю, – промямлил Коробченко.

Недавний виновник почти четырех десятков убийств, как он утверждал, теперь выглядел жалким и сморщенным, как сдувшийся желтый шарик. Видимо, ломка набирала обороты.

– На свободу с чистой совестью? – сухо съязвил Грановский. – За новой дозой?

– Никак нет. За подарками. У жены день рождения.

– Что дарить будете? – неожиданно для самого себя спросил Грановский, вспомнив, что двадцать первого числа появилась на свет его супруга. Почти уже бывшая, спустя шестнадцать лет брака. Он внутреннее скорчился.

– Планшет хочу купить. В рассрочку.

– Ясно. Ну, сидели недолго, успеете.

– Почти сутки продержали. Вика вся извертелась, поди.

– Ну, а кто виноват? Приняли таблеточку, и стало весело, да?

– Тип того, – вздохнул Коробченко.

Грановский уже хотел ретироваться, но вдруг замер, осененный внезапной догадкой, и полез в карман за смартфоном.

– Взгляните-ка, раз уж столкнулись. Может, хоть какая-то польза от вас будет. – Он начал листать фотографии в альбоме. – Никого не узнаете?

– Не. Вроде нет, – помотал головой Коробченко.

Грановский чертыхнулся.

– Что значит – «вроде»? Давайте заново.

Под взглядом майора, Коробченко долго вглядывался в лица, прежде чем наконец ответил, усиленно шевеля затуманенными дурью мозгами.

– Ну, вообще… Может, вот этот. Хотя темно было.

– Этот? – встрепенулся Грановский. – Ну хоть какая-то уверенность есть?

– Как сказать. Не буду врать, лица почти не видел, тем более… – он хихикнул с глупым видом и облизал губы. – Малость того был…

– Но? – нетерпеливо спросил Грановский.

– Но вот кепка вроде та же. И куртка. И вообще весь вид. Высокий такой, крупный. Так-то, конечно, похож… Но не сказать, что прямо в десятку.

Грановский развернул смартфон к себе и уставился на фотографию, взятую Зверевым, как тот выразился, с аватарки в «ВэКа». На которой был запечатлен Вадим Ермолаев.

6

Сидя на скрипучем стуле, морщась от рвавшегося в окно сквозняка и потирая грудь, Грановский вслушивался в отвратительное всхлипывание, издаваемое мужчиной с огромным, от виска до подбородка, фиолетовым родимым пятном. Стас Гусев закрывал лицо грязным платком, подрагивая то ли от холода, то ли от окончательно расшатанных нервов.

– Всюду резюме кидаю. Ничего. Кусок хлеба негде взять. За квартиру пятый месяц не плачу. Приходится у родителей одалживать, – жаловался он. – Старики последнее отдают.

– Что же, и вахтером не устроиться? Или сторожем. Вон, за углом объявление висит, требуется продавец, – сочувственно бросил Зверев.

Гусев резко поднял голову. На его лице заиграл отблеск оскорбленного достоинства.

– Я что, должен унижаться до работы сторожем? Или продавцом, по двенадцать часов стоять за прилавком? У меня два высших, между прочим. Закончил медицинский с отличием. И теперь вкалывать за какой-то сороковник. Ну нет, увольте. Меньше чем за шестьдесят пять-семьдесят и речи быть не может.

Он вспомнил про свой платок и вновь начал всхлипывать, опустив голову.

Грановский и Зверев переглянулись.

– Гражданин Гусев, два вопроса. Первый: на этих фотографиях никого не узнаете?

Мужчина пролистал снимки и равнодушно пожал плечами.

– Нет. Абсолютно.

– Ясно. Тогда второй вопрос. Где вы были вчера, примерно с восемнадцати часов до двадцати одного?

Гусев ответил после паузы. В его глазах мелькал знакомый майору огонек. Этот взгляд говорил со всей отчетливостью: «Так и быть, скажу, а потом идите вы… сами знаете куда».

– У родителей, на Гагарина. Мама ужин приготовила. Отец вот немного выручил. Отдам при первой же возможности. Наверное, старик с пенсии…

– Хорошо-хорошо, – резко перебил его Грановский. – Верим на слово.

Смерив Гусева ледяным взглядом, он поднялся, вновь прижав руку к груди.

Грановский понимал, что этот разговор пуст и бесперспективен. Во всяком случае, пока он не сделает того, что задумал характерным для себя экспромтом.

Простившись с Гусевым, они сели в машину.

– Знаешь что, Миш… – Он закашлял. – Давай-ка прямо сейчас навестим его родителей. Улицу он назвал сам. Пускай ребята точный адрес скинут. Срочно. Пока он не успел с ними связаться. Авось успеем застать врасплох.

Вскоре они уже мчались, превышая скорость, на проспект Юрия Гагарина, 28, где почти силой ввалились в квартиру, устремив две пары красноватых от бесконечного напряжения глаз на супругов Гусевых. Им в уши ударил металлический стук, похожий на цоканье копыта.

– Ну, был он вчера. Все верно, – заговорил недобрым басом пожилой мужчина, пахнув знакомым Грановскому не понаслышке водочным запахом.

– Забегал на пять минут, – добавила мать.

– Поужинать, он сказал, – бросил, как бы невзначай, Зверев.

– Да, – кивнул Фёдор Гусев.

– Слопал тарелку супа да убежал. Ну, и денежки, конечно… – Его жена с горькой улыбкой щелкнула языком.

– Тата! – оборвал ее Фёдор Гусев.

– Ну что Тата-то, что Тата?

– Хватит, я сказал.

– А когда он приходил, ориентировочно? – разнял супругов Зверев.

– Часов в шесть, – пресным голосом сказала Татьяна Гусева.

– Примерно. А в чем дело? Чего вы его мурыжите? – Гусев повысил тон.

– Мы мурыжим, потому что люди погибают. – Грановский заглянул ему в глаза.

– Ну, а Стас здесь при чем?

– При том, что пока виновник не найден, абсолютно все причем.

– Ну, давайте тогда и меня проверьте. Может, это я убил, – с вызовом сказал Гусев.

– Это вряд ли, – Грановский опустил глаза.

Ниже левого колена Фёдора Гусева поблескивал в желтом свете люстры железный протез.

– Он после аварии стал такой нервный, – прошептала Татьяна Гусева, закрывая дверь за уходящими следователями. – Простите. Но Федя всю жизнь был очень активный. А теперь… представьте, каково это. Тяжело мужику без ноги-то. Даже попивать стал сильно.

Грановский понимающе кивнул. У него, правда, обе ноги были на своих местах.

– Ребята звонили. Перевернули квартиру Ермолаева. Не показывается. Мамаша его – атас, любой маньяк от нее в тюрьму запросится.

7

Одна сплошная чернота за окном. Дождь. Уныние. И кашель.

Грановский набрал номер слегка нетвердыми пальцами, чувствуя при этом, как внутри все немного сжалось. Словно из глубины организма к нему подбирался новый бронхиальный спазм.

– Что ты хотел? – раздался в трубке холодный голос Валерии Грановской.

– Ну, что-что. Просто поговорить, – неуверенно начал Грановский, – голос твой хотел услышать.

– Ты что, голос мой успел забыть? Я вот твой отлично помню. Особенно мат.

– Лера, пожалуйста… И так голова кругом.

– Не сомневаюсь. Но, судя по голосу, ты хотя бы сухой.

– Я уже два месяца ни капли…

– Ты мне это хотел сказать?

– Нет, просто позвонил, – неуклюже произнес Грановский, начиная злиться. На себя.

– Виталик…

– Прости, Лер. Не знаю, что сказать. Просто паршиво.

– Да, мне тоже.

– Лера, я тебя прошу. И Марьяшке скажи. Будьте осторожнее, пожалуйста. Ты же знаешь, что в городе творится. По темным местам не таскаться. По вечерам лучше будьте дома.

Грановский сидел в свете бра, глядя во мрак за окном. Оттуда, сквозь холод и дождь, его звали четыре жертвы, вытягивая обрубки отсеченных рук, словно говоря: смотри, что он с нами сделал.

Грановский прикрыл лицо рукой. Кашель снова дал о себе знать. Вспомнилась фотография Инны Шишкевич, прижавшейся губами к розовой щеке новорожденного. Мелькнул кадр из фотоальбома памяти, на котором Светлана Котова смотрела майору в глаза испещренными красными сосудиками глазами. Полный ненависти взгляд Кирилла Суровкина. И ноющий Гусев.

Грановский вспомнил, что так и не успел задать вопрос, прерванный вбежавшим в комнату Зверевым, в глазах которого блистала безосновательная радость. Со временем привыкнет.

Портрет. Отчего-то Грановскому вспомнился портрет Суровкина, мельком виденный на стене в гостиной. Снова кашель. И дождь за окном. И эти тени с отрезанными руками. Их лица уперлись в воспаленный мозг Грановского, подобно железному протезу. В ушах зазвенело противное цоканье по паркетному полу.

– Я тебя достану, сволочь, – вслух сказал майор невидимому извергу.

За окном сквозь шум дождя словно послышался чей-то презрительный смешок.

Темное, скрытое мокрой пеленой чувство одолевало Грановского. В последние два дня он определенно что-то видел, слышал, заметил, вспомнил, но снова запамятовал. Но что-то было. Нечто чрезвычайно важное прилипло клейкой лентой к изнанке его подсознания. И если удастся дотянуться до него кончиками мысленных пальцев, отодрать и разглядеть получше, это позволит ему сдержать данное себе слово. Достать.

Он залез на Яндекс и стал искать. Подарок жене. Уже почти бывшей.

8

Раздался нерешительный стук в дверь. Грановский кашлянул, прежде чем откликнуться рассеянным голосом.

– Войдите!

– День добрый. Моя фамилия – Ермолаев. Вадим Ермолаев.

Грановский вздрогнул и уставился на вошедшего в кабинет высокого мужчину в кепке с логотипом охранного предприятия «Northern Security».

– Ну и где же мы прятались, гражданин?

– В отельчике. С почасовой оплатой. Я туда баб часто вожу. Знакомлюсь через «ВэКа» или в «Тиндере». А с Инной по работе… Она в отделе сервиса у нас… была. Ну и стали… видеться. Говорила, муженек у нее слабоват по ЭТОЙ части. В том же отеле ее… того, что и других. Регистрировался давно, еще до того, как ввели новые правила с паспортами. Меня там в лицо знают. Вот и взял номер по-тихому. После того как…

– И трубочку не снимали, – заметил Грановский.

– Н-да.

Зверев молча слушал, сидя за вторым столом и разглядывая Ермолаева поверх монитора.

– Ну и?

– Так что сказать? Было у нас с Иннусей. Встречались периодически. Как раз возле Удельного парка. Кто же знал-то. Ну а как я узнал про убийство, страх меня одолел, гражданин нач… Я ж почти там Инну дожидался, где и нашли ее. Ну и решили бы, что это я ее убил.

– А вас и так видели. Опознали по фото.

– Кто? – удивился Ермолаев. – Муженек за ней следил, что ли? Так, может, он и… Я слышал там, за деревьями, шум, крики, стоять, мол, остановитесь, гражданин, ну, думаю, пронесло. А потом вечер, ночь, ни хрена. Понял, что не взяли никого. Иначе бы в интернете затрубили тут же.

– Неважно кто. Про других слыхали, надеюсь?

– Ну, а то! В телеге каждую неделю читаю новости. Но я не придавал значения, если честно. А получилось вон как. Ну и вы заявились. Мама позвонила сразу же. Я на дачу хотел сперва, но там соседи живут круглый год, у них видеокамера. Тут же бы спалили, если…

– …Если розыск.

Ермолаев кивнул.

– Вот и решил прийти, пока не начали мою морду в новостях показывать.

– Непременно начали бы. Ну, в общем, придется нам вас проверить как следует. Но хорошо, что сами пришли хотя бы. Возьмем показания как положено.

– Да уж берите. Потом могу идти?

Грановский монотонно постукивал авторучкой по столу.

– Нет.

Вскоре за растерянным Ермолаевым закрылась дверь.

– Задержим. – Грановский заметил, что Зверев хмурится. – Ты чего, Миш?

– Да нет, так. Ошибся я, по ходу, но это неважно. К делу отношения не имеет. По поводу того портрета, который мы видели у Котовой. На котором Суровкин нарисован…

– Опять за свое? Иди лучше принеси кофе, – перебил его Грановский.

9

– Раз уж тебе так дался этот портрет, будешь любоваться. А я пока поговорю, – язвительно заметил Грановский, когда они со Зверевым поднимались в квартиру № 4 седьмого дома по Серебрякову переулку.

Светлана Котова открыла дверь почти с тем же обреченным лицом, а в гостиной их поджидал прежний, полный хищной неприязни, взгляд Кирилла Суровкина.

– Вы не работаете, что ли? – с иронией спросил его Зверев.

– А вам какое дело? – прошипел Кирилл, с грохотом отбросив смартфон на скатерть. – Собственно, как и вы! Убийцу моей Иры уже черт-те сколько времени найти не можете!

– Кирюша мне очень помогает. Продукты приносит. Готовит. Хороший мальчик, – заступилась тихим голосом Котова.

Суровкин кивнул в знак согласия с данной ему оценкой.

– А Ира знала, что вы провели восемь месяцев в дурке за избиение одноклассницы? – Грановский посмотрел на него в упор.

Кирилл замер, словно позировал для нового портрета.

– Кирюша… что они… – Котова не договорила.

– Видимо, вы забыли упомянуть об этом.

– А какое ваше дело? Это давно было! – начал Кирилл, но голос его дрожал.

– Светлана Павловна, припомните еще раз, когда он пришел к вам в вечер убийства Ирины? Ничего странного не было?

– Поздно он пришел. Попросил сказать другое, – стылым голосом ответила женщина.

– Сам же ляпнул лишнее. Призвал вас подтвердить. «Правильно я помню?»

– И в вечер недавнего убийства куртка была мокрая насквозь. Долго шатался под дождем.

– Я… никак… не… – залепетала женщина, пятясь к двери.

– Светлана Павловна, да вы что, думаете?.. – Кирилл вскочил.

Котова с тихим возгласом отпрянула назад, пытаясь спрятаться за спиной Зверева.

– Гражданин Суровкин, поедете с нами в отделение, – официальным голосом сказал Грановский.

Выйдя на улицу, Зверев покосился на него.

– Думаете, всё, шеф?

– Нет.

Зверев вопросительно посмотрел на Грановского.

– Пускай запишут его показания. Но я почти уверен, что это не он.

– Почему?

– Какой рукой он держал телефон? Левой. Какой рукой в прошлый раз брал чашку? Тоже левой. А убийца орудует правой. Вот поэтому я не торопился со вторым визитом. Видать, парень занервничал, вот и попросил несостоявшуюся тещу помочь немного. Ермолаев-то ведь тоже заметно перетрухнул.

– И чего теперь, шеф? – обреченно спросил Зверев. – Ну, допустим, Суровкин ни при чем. Артур Шишкевич, кстати, предоставил железное алиби на момент предпоследнего убийства. Делал презентацию учебной программы. Как раз в тот день. Нашел по записям в «Вотсапе». Свидетелей дюжина. В то время, когда убили Юмаеву. Стало быть, либо это вообще посторонний, но тогда труба…

– А ты не падай духом. Верь в статистику, – осадил его Грановский.

– Попробую, – вздохнул Зверев. – Ну, либо остались Ермолаев и Гусев.

– Вот пока и будем исходить из того, что это один из них. За отсутствием других вариантов, так сказать. Больше ведь никто не засветился. Ну, можно, конечно, снова поговорить с Ренатом Юмаевым, но…

– К нему тогда?

– Позвоним сперва. А пока…

– Да?

– Как думаешь, что сейчас женщинам дарят?

Зверев удивленно нахмурился.

– У жены моей скоро день рождения. Хочу поздравить, – пояснил Грановский. – Всякие электронные штуковины покупают, но это не по мне. Неживые они какие-то, эти железки.

Грановский поморщился. Ему ни с того ни с сего вновь вспомнился омерзительный стук протеза Фёдора Гусева.

– Ну, если жена, то золото, например, – начал размышлять Зверев. – Подружка говорила, тысяч за пять можно купить. По акции.

10

Грановский поднимался по лестнице, сжимая в руках букет красных роз, обвязанных подарочной ленточкой. Он только отдаст и молча уйдет. Вместе с подвеской, которую купил по совету Зверева. Шаги давались нелегко. Грановский взбирался, ругаясь на отсутствие лифта, что при обострившемся бронхите было совсем некстати. Как и визит к Ренату Юмаеву. Через силу глядя в пропитанное спиртом лицо, запавшие глаза и едва ворочавшийся распухший язык, Грановский физически ощущал, как его изнутри царапают когти раскаяния. В этом человеке, сломленном убийством дочери, как сухая палка, Грановский увидел зеркальное отражение себя. Вот только его дочь жива и здорова. Грановский позвонил в звонок.

– С днем рождения, – промямлил он, протягивая Лере подарки.

– Боже мой… – Она развернула поблескивающую вещицу и даже как будто едва заметно улыбнулась. – Что это ты, Виталик?

Грановский что-то почувствовал. Уже второй раз она назвала его Виталиком. В тот период, когда он безобразно пил, едва не вылетел с работы и растерял половину навыков, которые теперь собирал по кускам, как пазл, он не звался никак. Даже Виталием. А теперь вновь стал Виталиком.

– Ну как, день рождения же, – улыбнулся он. – Вот и поздравляю.

– Ну, заходи, – Лера отступила. – Марьяшку повидаешь немного.

Отерев подошвы о коврик, Грановский вошел в квартиру, куда его не допускали последние полгода.

– Не промок? Сухой? – спросила Лера, тронув его за плечо.

– Да нет, дождя… нет. – Лицо Грановского внезапно вытянулось.

– Ты чего?

Грановский уставился на жену. Его глаза расширились. Прилипшая к темной стороне подсознания ленточка неясного чувства внезапно отклеилась.

– Вот оно. Сухой, – прошептал он.

Извинившись перед Лерой, он спустился в машину, стараясь распутать гордиев узел фактов, намертво связанных в его возбужденном сознании.

Нет, невозможно…

А почему, собственно, невозможно?

Сорванный с полдороги Зверев сидел за рулем, уставившись в смартфон, на экране которого пестрел красками букет полевых цветов на деревенском столе. Поймав взгляд Грановского, он пояснил:

– Новая работа племяшки.

– Выглядит странновато.

– Почему? На планшете всегда так. Не живые краски же.

Грановский вперил в него полный сомнений взгляд.

– Слушай, что ты увидел такого на портрете? Ну, у Котовой.

– А, это… Да, там подпись: «би, ай, си» – латиницей, я думал, «бик», а там «ВК» по-русски – ну, как «ВКонтакте»… Просто вертикальная черточка отдельно, – и он нарисовал в воздухе пальцем буквы «BIC».

Грановский рвал карман, стараясь извлечь телефон.

– Алло, Светлана Павловна? Вопрос такой странный. Не знаете, как зовут художника, кто вашего… Кирилла нарисовал?

– Сейчас посмотрю. У Ирочки было записано. Но я помню, та девушка больше не рисует. Ира говорила, с ней произошел какой-то несчастный случай.

Услышав имя, Грановский медленно опустил руку. Смартфон соскользнул ему на колени.

– Идиот я, Миш. Он почти проговорился, а я ничего не понял. Я дважды ни черта не понял.

11

Грановский сцепил руки в замок и смотрел в глаза мужчины, закованного в наручники, сидевшего по другую сторону стола.

– Это же надо… – не выдержал он.

– Вот именно. Ты сидел здесь, напротив меня. Смотрел на меня. Даже трогал меня. И ни хрена не понял. Видать, пропил все мозги, майор. Судя по красному носу, – хрипло рассмеялся Олег Коробченко.

– Хитрая ты сволочь, – прошептал майор, наклонившись к задержанному. – Но все же кое-что я понял.

– И что же именно, майор?

– Неважно. А вот чего не пойму, зачем тебе это? – Грановский лукавил, он знал ответ.

В памяти всплыл скрежет протеза. Вот только Фёдор Гусев не писал картины, как писала их Виктория Коробченко, не вкладывал душу в свои работы, с которых смотрели почти живые лица. И не Фёдор Гусев остался с протезом вместо правой руки, который Грановский видел сегодня, при задержании Олега Коробченко.

И он увидел не только это. Изуродованное кривой улыбкой лицо умалишенной. Для нее потеря руки, которой она изливала свой дар на бумагу, оказалась чересчур велика.

– А ты видел мою Вику? Видел, какой она стала? – глухим голосом заговорил Коробченко. – Она даже не узнает меня. А я сидел день, месяц, полгода и смотрел, как она медленно съезжает. Соскальзывает. Уходит. И ничего сделать не мог. Все. Конец.

Он сгорбился, сосредоточил взгляд в одной точке. Если бы не четыре трупа, Грановский пожалел бы его.

– Полагалась компенсация, да? – спросил Грановский.

– Точно, майор. В двукратном размере. У Вики забрали одну руку, а я брал обе. За нее и за себя. Если бы ты мог представить, какое это удовлетворение… – он откинул голову и тяжело вздохнул, глядя на яркую лампу под потолком.

– Это их вина, что ли? – тяжелым голосом спросил Грановский. – У последней остался ребенок, полтора года. У другой отец, того и гляди, загнется от водки.

– Жалеешь его из солидарности? – усмехнулся Коробченко.

– Из солидарности с ними я бы тебя… – он осекся. – В общем, я не судья, но, думаю, удовлетворение тебе грозит до конца жизни.

– Знать, на роду написано, – Коробченко повел бровями.

– На роду тебе не было написано сесть за руль обдолбанным и угробить жену. Хочешь знать, кто виноват, что твоя Вика осталась без руки, посмотри в зеркало, – ровным голосом произнес Грановский. – И тот, кто ее подсадил, окончательно добив мозги, там же.

12

– Его взяли с поличным, а он, подонок, так ловко вывернулся. Ведь чувствовал же я, что актер должен быть хороший, но не на того подумал. Костюмчик свой защитный он успел скинуть в канализацию, а топорик сквозь решетку не пролез, пришлось бросить. Ну должен был я сообразить, что неспроста на нем одежда почти сухая!

– Не успел вымокнуть, в костюме женщину подкараулил, – кивнул Зверев.

– Санслужба, черт ее побери. Им же спецодежду выдают, полиэтиленовые комбинезоны. Вот поэтому и следов крови не нашли. Но не в уликах дело. Переиграл нас, урод. И как правдоподобно у него вышло, диву даюсь. Небось знал, что к нам каждый день такие заявляются.

– В документалке их показывают часто. И ни один такой не оказался виновен.

– А вот о планшете проговорился. Только я не понял. Думал, железка эта, время убивать.

– Планшет для рисования, – буркнул Зверев. – Только на какой черт он ей?

– Фантомные боли. У него. Самого себя обманывал.

– Похоже. Везло ему, конечно. И еще этот Ермолаев под руку попался.

– Самое смешное, что нелюдю даже врать не пришлось, сказал как есть.

– Видать, любит жену. По-своему, – прошептал Зверев.

– Упаси бог от такой… любви, – Грановский запнулся. – По крайней мере во второй раз не отвертелся. Заметь я портрет тогда, когда он прикончил Иру Котову, двух последних жертв не было бы. У нее даже фото нашли, на котором она с Викой Коробченко. Да и раскалываются такие легче. В душе все равно хотел, чтобы о его горе узнал весь свет. Молодец, Миша, что обратил внимание.

Он посмотрел на Зверева, пытавшегося сдержать неуместную ухмылку.

– Чего лыбишься?

– Просто подумал. Не обманула статистика. Он и впрямь оказался в близком окружении. Ближе было некуда, – Зверев взглядом указал на письменный стол.

13

Грановский нажал на звонок. Часы показывали семь минут восьмого.

Лера открыла дверь, одетая по-парадному. В вечернем платье, волосы завиты, на шее поблескивала огоньками маленьких бриллиантов подвеска. Серебряная. Подарок от шурина на их с Виталием свадьбу.

– Чего ты заявился, мы в театр сегодня, – удивленно заговорила Лера.

– Так просто, – пожал плечами Грановский.

– Ну, вместе спустимся.

Вскоре в прихожей показалась Марианна. Прежде чем снять с вешалки куртку, она помахала отцу рукой. Что-то сразу бросилось Грановскому в глаза, но на этот раз он долго не терзался неясными клейкими чувствами. На шее дочери блестела новая золотая подвеска.

Рис.0 Иллюзионист. Иногда искусство заставляет идти на преступление, а иногда преступление – это искусство…

На службе у Провидения
Евгения Якушина

#одна_жертва

#пять_книг

#двадцать_четыре_часа_чтобы_найти_убийцу

– Сие распоряжение, – занудно гнусил нотариус, не обращая внимания на тревожные перешептывания наследников, – учинено мною по собственному моему произволению, в полном уме и совершенной памяти, подписано моею рукою и утверждено уполномоченным нотариусом Силантием Никодимовичем Чижовым. Года 1896, месяца…

– Хватит! – истерический возглас Татьяны Ивановны, тощей, нескладной, конопатой молодой дамы, оборвал монотонное чтение. – Я всю жизнь была ему любящей дочерью, терпела его эгоизм! А он даже не упомянул меня в завещании!

Разрыдавшись, она кинулась в объятия сидящего рядом мужа.

– По закону вам полагается одна восьмая стоимости имения, – бесцветным голосом сообщил нотариус, а после обратился к вдове: – А вам, сударыня, одна седьмая…

Двадцатичетырехлетняя вдова, Софья Романовна, ничего не ответила. Прямая как жердь и белая как мел, она сидела недвижимо и лишь кусала идеальной формы губы.

Развалившийся напротив нее сын покойного – смазливый двадцатилетний оболтус в изрядном подпитии – грубо расхохотался:

– Как батюшка нас всех, а? Старый сквалыга! Чтоб его черти!..

– Сергей, замолчи! Это неприлично! – пресек недосказанное проклятье солидный лысеющий господин средних лет, величественно опиравшийся о спинку стула, на котором тихо всхлипывая и утирая глаза восседала его дородная миловидная супруга.

Это были брат покойного Андрей Петрович Литке и его жена Варвара Альбертовна.

– Тебе, Серёжа, по крайней мере достанется поместье… Ах, Ванюша-Ванюша! Как ты мог?! Все деньги! Всю коллекцию «на благо общества в полное распоряжение Императорской Академии художеств»… Идеалист!

– Господа, позвольте, – конфузливо кашлянув, заговорил Михаил Михайлович Бобриков, муж Татьяны Ивановны, невзрачный мужчина с неприятным бегающим взглядом, одетый с претензией на шик. – Пусть нотариус продолжит. В девятом пункте говорилось про какое-то особое условие и господина полицейского.

Неприязненные взгляды присутствующих обратились в сторону притихшего в углу Платона.

Прикомандированный к Тверской полицейской части надзиратель сыскного отделения двадцатидвухлетний коллежский секретарь Платон Фёдорович Денисов, выпускник историко-филологического факультета, подавшийся служить в полицию в пику родительской воле, решительно не понимал, что он делает в этой похожей на музейную залу гостиной, а потому развлекал себя разглядыванием окружавших его произведений искусства.

Третьего дня Платона вызвал к себе начальник – частный пристав [1], прозванный за свое богатырское телосложение Геркулесом, – и объявил, что командирует сыскного надзирателя Денисова в подмосковное имение покойного Ивана Петровича Литке, известного знатока искусств, коллекционера и мецената.

– В соответствии с последней волей усопшего вам следует присутствовать на оглашении завещания, – пояснил Геркулес. – Не иначе как вы в духовной [2] упомянуты.

Платон изумился. С чего бы? Литке он не знал, и в число многочисленных знакомых родителя Платона коллекционер тоже не входил.

– Скажите спасибо старику Геркулесу, – самодовольно усмехнулся пристав. – Нотариус сообщил, что покойный желал пригласить того полицейского, про которого в газетах писали… Помните, я репортеру «Московского листка» рассказал, как вы ловко нашли библиотеку Ивана Грозного?

Платон покраснел до корней волос. Еще бы не помнить! То ли по невежеству, то ли из желания произвести сенсацию, репортер обозвал Либерией [3] пять букинистических раритетов, похищенных у купца, носящего фамилию Грозный и крещеного Иваном. Слава Богу, батюшка «Московский листок» не читает: застыдил бы непутевого сына за такую антинаучную ложь.

Как бы то ни было, противиться воле усопшего Платон не мог и в назначенный час оказался в забитой художественными ценностями гостиной, где стал свидетелем неприятной семейной сцены.

Напоминание господина Бобрикова о девятом пункте угомонило наследников. В почтительной тишине нотариус извлек из своего портфеля два конверта, один из которых протянул Платону.

– В соответствии с девятым пунктом озвученного ранее завещания, – монотонно проговорил он, – воля усопшего вступит в силу лишь после выполнения условий, означенных в этих двух документах. – Нотариус ободряюще кивнул Платону: – Читайте, молодой человек.

Полицейский чиновник распечатал конверт и принялся вслух зачитывать написанную твердым убористым почерком записку:

«Почтенный господин Денисов! Своей последней волей прошу вас послужить орудием в руках Провидения, на которое лишь и могу уповать. Полагаясь на Божью волю, я выбрал вас для этой миссии, не зная лично, но случайно узнав из газеты ваше имя и род занятий, соответствующий той задаче, которую намерен на вас возложить. Итак, поручаю вам в течение двадцати четырех часов установить имя моего убийцы. Если вам это не удастся, такова воля Божья, и значит, либо смерть моя произошла от естественных причин, либо Господь решил оградить убийцу от земного суда, вверив суду небесному. Дабы расследование ваше не имело предвзятости, я не стану озвучивать впрямую своих подозрений, но дам вам подсказки. В остальном же вверяю вас Божьему Промыслу. Иван Петрович Литке».

Гоголевская немая сцена была жалким подобием того онемелого остолбенения, что охватило всех присутствующих в гостиной, включая самого Платона. С полминуты никто ничего не говорил, не двигался и, кажется, даже не дышал. Мертвую паузу прервало рыдание Татьяны Ивановны, сменившееся обмороком. Пока над бесчувственной мадам Бобриковой хлопотали муж и находящийся здесь же доктор Адам Бот, члены семейства высказывали свое возмущение, находя завещание оскорбительной шуткой, учиненной сумасбродным покойником.

Сумбур прервал окрик нотариуса:

– Господа! Я прошу внимания! Я должен огласить последний документ.

В гостиной вновь воцарилась тишина. Чижов прочел:

«Настоящим поручаю нотариусу С. Н. Чижову немедленно вручить П. Ф. Денисову пять книг, хранящихся в нижнем ящике моего стола. По истечении двадцати четырех часов после этого поручаю передать в равнодолевое владение моей супруге, моему сыну, моей дочери и моему брату принадлежащую мне страницу неустановленного манускрипта с иллюстрацией кисти Вигорозо да Сиена [4], обязав вышеозначенных лиц выплатить десятую часть ее стоимости в равных долях моему секретарю Б. А. Сомову и доктору А. Боту. В случае если господином Денисовым к этому моменту будет однозначно и непреложно установлена виновность в моей смерти кого-либо из наследников, требую признать оного недостойным и предать законному суду. Подписано моею рукою И. П. Литке».

– Слава Богу! – воскликнул Андрей Петрович, размашисто крестясь. – Разум не оставил брата!

– Паршивая бумажка на четверых, – скривился Литке-младший, – да еще Борьке и Боту выделить!

– Сергей, вы дурак! – резко выкрикнула утратившая выдержку вдова. – Иллюстрация Сиена стоит половины коллекции и имения вместе взятых!

– Какова же ее цена? – осторожно спросил Бобриков.

– В страховом свидетельстве указано триста тысяч, – ответил Андрей Петрович, жадно потирая руки.

– Это же… – Михаил Михайлович наскоро посчитал в блокноте. – Таня, тебе причитается шестьдесят семь с половиной тысяч!

– Как можно думать о деньгах, когда среди нас убийца! – простонала мадам Бобрикова.

– Танечка, это вздор! – запротестовал Андрей Петрович и обратился к Платону: – Думаю, молодой человек, вы понимаете, что никакого расследования от вас не требуется. Мы выждем установленный срок, и вы будете свободны.

– Нет уж! – вмешался Сергей. – Пусть фараон арестует одного из нас. Остальным больше достанется!

Платон счел, что пора начинать действовать.

– Господа, в соответствии с волей усопшего и по причине высказанных им подозрений, я обязан провести дознание, – заявил он. – Прошу вас, господин Чижов, выдайте мне означенные книги.

Нотариус вялым взмахом руки подозвал молчаливо стоявшего в углу статного молодого человека с чеканным профилем и яркими зелеными глазами. Это был секретарь покойного Борис Аркадьевич Сомов.

– Голубчик, помогите мне с книгами, – попросил Чижов. – Ключ у вас?

Красавец-секретарь все так же молча кивнул и вышел вслед за нотариусом. Через несколько минут они вернулись, и Чижов вручил Платону стопку из пяти книг: иллюстрированный сборник сказок Пушкина, потрепанный томик «Мертвых душ» Гоголя, тонкое бумажное издание пьесы «Маскарад» Лермонтова и две книги на иностранных языках – «Lancelot, le Chevalier de la Charrette» [5] Кретьена де Труа на французском и «Strange Case of Dr Jekyll and Mr Hyde» [6] Роберта Льюиса Стивенсона на английском.

Платон почему-то ожидал, что, получив книги, враз вычислит злодея, но странная подборка лишь озадачивала.

– Ну-с, милостивый государь, готовы назвать убийцу? – язвительно осведомился Андрей Петрович.

Платон смутился.

– Не готов, – признался он. И сухо добавил: – Прошу вас, господа, в течение двадцати четырех часов имения не покидать. Мне потребуются ваши показания. Господин Чижов, могу я осмотреть кабинет покойного?

Платон не испытывал и десятой доли той уверенности, которую пытался демонстрировать, но его официальный тон произвел нужное впечатление. Кто храня гордое молчание, кто причитая, кто ворча, наследники разошлись по своим комнатам. В гостиной остался лишь секретарь.

– Я провожу вас, – вызвался он, глядя на сыщика с той снисходительностью, с какой безупречно красивые люди смотрят на обычных смертных, а Платон, надо признать, внешность имел самую прозаическую: долговязый, вихрастый, со слегка оттопыренными ушами.

Полицейский чиновник с достоинством кивнул и проследовал за секретарем.

Кабинет покойного коллекционера оказался скромным. Не было здесь ни полотен, ни бронзовых изваяний, ни расписного фарфора, а из мебели имелись лишь кожаный диван с мягкими подлокотниками, застекленный трехстворчатый книжный шкаф, заполненный не столько книгами, сколько бумагами, широкий стол с двумя рядами ящиков и просторное, но потертое кресло на вращающейся ножке. На столе царил идеальный порядок: ровные стопки документов, лампа с зеленым плафоном, медная круглобокая чернильница, держатель для пера и массивное пресс-папье с ручкой в виде римского шлема. В комнате пахло книжной пылью и лекарствами.

Платон сел за стол и тщательно пролистал выданные ему книги, ища какие-нибудь вкладки, надписи или пометки. Таковых не было. Тогда сыщик задумался над самими произведениями. Сказки Пушкина он с малолетства помнил наизусть, «Мертвые души» читал пять раз и мог цитировать, «Маскарад» смотрел в театре и считал слезливой дамской историей, де Труа, помнится, открывал в отрочестве, но ни тогда, ни сейчас рыцарская поэзия не находила отклика в его сердце, однако общее представление об Артуровских легендах он имел. Книгу же мистера Стивенсона Платон не читал и наскоро ознакомиться с ней не мог, так как, в отличие от латыни, греческого, французского и немецкого, английский он знал весьма посредственно.

Самой перспективной подсказкой сыщику виделся «Маскарад». Все очевидно: отравление из-за ревности. Правда, убийца – муж, а жертва – жена, но… Платон пролистнул сборник сказок и нашел изображение Шамаханской царицы… А что? Молодая коварная красавица женит на себе богатого старика и травит его. Чем не гипотеза? Тем более что Гоголь и де Труа не предлагали никаких альтернатив, а Стивенсон и подавно. Хотя… Доктор Джекил. Ну, конечно! Английский доктор!

Платон сорвался с места и спустя пару минут уже стучался в комнату Адама Бота.

– Отчего умер Литке? – спросил он с порога.

Доктор Бот, высокий поджарый мужчина неопределенного возраста, с бесстрастным строгим лицом и блекло-рыжей шевелюрой, спокойно и лаконично ответил с легким британским акцентом:

– Остановка сердца вследствие грудной жабы [7].

Бот гостеприимно указал молодому человеку на стул, единственный в его маленькой, похожей на морскую каюту комнате, а сам сел на узкую походную койку.

– Могло это быть отравлением? – задал новый вопрос Платон.

Доктор пожал плечами.

– Я сделал вскрытие, но анализ содержимого желудка не проводил.

– Значит, могло, – резюмировал Платон. – Как по-вашему, доктор, кто имел причины желать Ивану Петровичу смерти? Вы же семейный врач и посвящены в семейные тайны.

Бот усмехнулся:

– Тайны, известные доктору, малоинтересны для сыщика. Что вам даст перечень недугов, с которыми ко мне обращались? А лечить мне случалось каждого: Ивана Петровича от больного сердца, его жену от мигрени, дочь от истерии, зятя от сенной лихорадки, сына от похмелья, брата от подагры, невестку от несварения желудка. У нотариуса я врачевал бессонницу, у дворецкого – ревматизм, у кухарки – женские боли. Даже наш Аполлон – Борис Сомов – и тот обращался ко мне за помощью, когда натер новыми туфлями кровавые мозоли. Если в обществе появляется врач, у каждого находится своя хворь. Вот увидите, молодой человек, и вам не избежать этой участи.

Платон перебил философские пророчества доктора:

– Чем лечат мигрень?

– Уксусными примочками, травяным сбором, а в тяжелых случаях я даю Софье Романовне малые дозы лауданума.

– Это опиумная настойка?

– Да, и ею можно отравить. Но вы напрасно подозреваете Софью Романовну. Она благороднейшая особа, истинная королева.

– Царица… – пробормотал Платон и, поблагодарив доктора, направился к вдове.

Софья Романовна приняла его в своем будуаре, светлом и воздушном, наполненном тонким ароматом пармской фиалки.

– Я знаю, что первая в списке подозреваемых, – мягким глубоким голосом проговорила вдова. – Молодая женщина выходит за богача старше ее на сорок лет. Понимаю, как это выглядит…

Вдова скорбно улыбнулась. Платону даже показалось, что на ресницах у нее блеснули слезы, но величественная женщина взяла себя в руки и продолжила:

– Я искренне любила мужа! Да, в моем чувстве было больше уважения, чем страсти, но и этого достаточно, чтобы быть любящей женой.

Софья Романовна порывисто поднялась и поворотилась в сторону висящего в углу киота.

– На образах клянусь, – проговорила она, истово крестясь, – в смерти мужа моей вины нет, и зла я ему никогда не желала.

Никак не ожидавший от царственной дамы бабьей божбы, Платон растерялся.

– Я вовсе не считаю… – он запнулся, чувствуя неуместность своих оправданий, и торопливо спросил: – Мадам, вы кого-нибудь подозреваете?

Вдова вернулась в свое кресло и после недолгого раздумья заявила:

– Не желаю опускаться до сплетен и наговоров. Скажу лишь, что на вашем месте искала бы убийцу среди тех, кого искушала бесценная коллекция Ивана Петровича. Просмотрите его бумаги, ответ наверняка в них. Я велю секретарю все вам передать, а также ответить на любые ваши вопросы. От Бориса у мужа секретов не было.

Софья Романовна позвонила в колокольчик, и минуту спустя появился великолепный Сомов. Почтительно склонив голову, он выслушал указания вдовы и снова повел Платона в хозяйский кабинет.

Покуда секретарь отпирал ящики, сыщик пытался понять, что изменилось в комнате. Перемена точно была, но ускользала от понимания. Лишь когда, покидая кабинет, секретарь прошел мимо Платона, коллежский секретарь понял, что поменялся запах: помимо пыли и лекарств, в воздухе отчетливо чувствовался исходивший от Сомова аромат пармской фиалки, точно такой же, как в будуаре вдовы.

И тут Платон прозрел. Конечно! Классический сюжет куртуазных романов: любовь прекрасной королевы Гвиневры и доблестного рыцаря Ланселота [8], то есть измена молодой жены с верным секретарем – вот на что намекал Литке томиком де Труа. Выходит, остальные четыре книги тоже должны указывать на грехи или постыдные тайны членов семьи коллекционера. Наиболее просто расшифровывались «Маскарад» и «Мертвые души». В первом случае все тот же отравитель, во втором – мошенник. Многогранность сюжетов пушкинских сказок однозначного фундамента для подозрений не давала, и с англичанами пока все было непонятно.

Платон решил взяться за мошенничество, след которого мог отыскаться в бумагах. Но документов было столько, что на их просмотр не хватило бы не то что суток, но и месяца. Покойный Литке это понимал и, если намеревался помочь, должен был оставить подсказку где-то на виду.

Стараясь ничего не потревожить, Платон заглянул в каждый ящик и во втором наткнулся на лежавший поверх остальных бумаг конверт с выпущенной к четвертьвековому юбилею Министерства почт и телеграфов [9] маркой с изображением мчащейся в клубах пыли почтовой тройки.

«Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал?» [10] – всплыло в памяти коллежского секретаря. Он вынул конверт и вытряхнул на стол содержимое: несколько газетных вырезок и три одностраничных документа, два написанных от руки и один машинописный.

На машинке было напечатано обязательство И. П. Литке уплатить в трехмесячный срок некоему С. К. Комарову пять тысяч рублей. Под текстом стояла характерная размашистая подпись коллекционера. Вторым документом была расписка С. К. Комарова о получении всей суммы. Третий документ являлся последней страницей личного письма Татьяны Ивановны Литке к своему отцу.

Прояснили картину газетные вырезки, в которых писалось о затеянном господином Бобриковым в партнерстве с Комаровым производстве розового масла. Увы, предприятие потерпело крах, не произведя ни единой унции ароматного продукта.

Похоже, тестю пришлось платить по долгам недальновидного зятя. Ничего криминального, но чутье подсказывало сыщику, что воспетая Гоголем тройка пылила на конверте неслучайно.

Вообще-то, в такую эфемерную материю, как чутье, Платон не верил, не раз убеждаясь, что пресловутая интуиция – лишь следствие возбуждения разума несознаваемыми странностями. Стоит их осознать, и мистическое шестое чувство разом преобразуется в логику.

На осознание Платону потребовалось минут пять, и когда все наконец встало на свои места, в дверь кабинета робко постучали.

Платон сгреб компрометирующие чету Бобриковых документы в ящик и, подражая суровой манере речи Геркулеса, дозволил просителю войти. В кабинет проскользнул Михаил Михайлович Бобриков.

– Надеюсь, не помешал-с, господин коллежский советник?

– Коллежский секретарь, – скромно поправил Платон завышенный на четыре класса чин.[11]

Бобриков вынул из-за пазухи пухлый пакет и с раболепным поклоном положил перед Платоном.

– Что это? – спросил сыщик.

– Двести рублей ассигнациями-с, – прохихикал Бобриков.

– Не понимаю… – Платон и впрямь не понял.

Заискивающее выражение на лице Бобрикова сменилось ехидной гримасой.

– Не понимаете-с? Ой-ли? Тогда откуда у вас костюм из английского сукна? Такое роскошество рубликов двадцать стоит, не меньше. А жалование ваше месячное от силы рублей двадцать пять… Берите-с!

– Вы мне взятку предлагаете?! – задохнулся от возмущения Платон, про себя помянув недобрым словом упрямого родителя, настоявшего на обязательности приличного костюма в приличном обществе.

Надо было мундир надевать, а не щеголять фасонистым цивильным [12] платьем, оплаченным от нескромных батюшкиных щедрот.

– Уберите! – рявкнул он, но Бобриков и бровью не повел.

– Полно, молодой человек! Всякая услуга имеет цену.

– Какая услуга?

– Самая незамысловатая-с, – Бобриков снова принялся сыпать словоерсами. – Вы оставляете-с нас всех в покое, вот и вся несложность-с. – Внезапно взяткодатель заволновался: – Может, вам кто больше предложил за особое рвение? Так вы скажите! Я не поскуплюсь!

– Хотите утаить вашу постыдную аферу? – рубанул Платон, выложив на стол расписку и окончание письма мадам Бобриковой. – Ваш тесть великодушно заплатил за вас и смолчал. Наверное, его беспокоило честное имя дочери.

Сыщик указал на подписи в обоих документах:

– У Татьяны Ивановны очень характерная строчная «т». Сравните здесь «Литке», и здесь «Татя». Видите? В остальном фальшивая подпись безупречна, но подделать письмо целиком ваш жена не рискнула, поэтому вы его напечатали.

Бобриков закрыл лицо руками и всхлипнул:

– Этот подлец Комаров обманул меня, а потом стал грозить долговой тюрьмой. Просить денег у тестя я не мог, и так Танечкино приданное просадил. Пришлось идти на подлог. Надеялся за три месяца поправить дела, но Комаров предъявил требование до срока… Иван Петрович все понял, но заплатил и велел нам не показываться ему на глаза. – Бобриков приложил руки к груди: – Клянусь вам, господин полицейский, мы виновны лишь в подлоге! Никакого убийства! Упаси Бог!

– Разберемся! – снова уподобляясь приставу, важно изрек Платон и указал посетителю на дверь: – Идите и деньги свои заберите.

Бобриков убрал конверт и исчез за дверью. Платон отложил Гоголя и де Труа и, не имея других идей, решил продолжить допрос подозреваемых.

Запирая ящики, он обратил внимание, что в фигурных выемках ключей засохла грязь вроде той, что случается счищать со штиблет после дождливой прогулки. Не иначе, Сомов уронил ключи в дорожную слякоть да поленился как следует протереть.

Рассуждая о непростительной небрежности секретаря, Платон прошел в отдельно стоящий флигель, где, по словам прислуги, «маялася дурью» невестка покойного. На разговор с нею сыщик возлагал серьезные надежды, по юношеской наивности считая дородных женщин более откровенными.

Мадам Литке и впрямь предавалась занятию оригинальному: надев холщовый фартук, она самозабвенно мяла в холеных ручках комок глины. Перед ней на невысоком верстаке красовался строй глиняных зверей неизвестной породы и женских фигурок с чрезмерно пышными округлостями.

– Отвлекать художника – непростительный грех, – томно изрекла Варвара Альбертовна, глядя на Платона с меньшим интересом, чем на глину.

Сыщик ее презрения не заметил. С азартным интересом он растирал в пальцах крошки сухой глины, подобранной с верстака.

– Вам нравятся мои работы? – тщеславно спросила Литке.

Вместо ответа Платон сразил собеседницу вопросом:

– Зачем вы сделали слепок с ключей деверя?

– Что?.. Как?.. Не понимаю! – пролепетала Варвара Альбертовна, выронив глину из ослабевших ручек.

Платон сунул ей под нос перепачканные ключи и еще болеe грозно спросил:

– Ответите здесь или препроводить вас в участок?

Дама молитвенно сложила руки и пала на колени перед ошалевшим от такого поворота сыщиком.

– К вашему великодушию взываю! – возопила она. – Не погубите слабую женщину!

Пребывавший на грани паники Платон попытался поднять на ноги каявшуюся ваятельницу, но не справился с шестипудовой тушей.

– Я буду стоять на коленях, пока вы не откажетесь от своих чудовищных подозрений! – завывала мадам Литке.

Ультиматумов Платон не терпел. Собственно, после одного из них, высказанного батюшкой, лучший выпускник историко-филологического факультета и пошел служить в полицию.

– Мои подозрения будут тем серьезнее, чем дольше вы будете отмалчиваться, мадам, – холодно объявил он. – Если не хотите пойти на каторгу, признавайтесь! Только не вздумайте врать. Мне все известно!

Блефовал молодой сыщик умело.

– Бориска рассказал! – прошипела мадам Литке, поднимаясь. – А что такого? Выживший из ума старик вознамерился все свои сокровища Академии передать. Это при живом-то брате и детях! Андре у меня – тюфяк… в смысле – интеллигент: «Это не наше дело!..» Как же, «не наше!..» Но мы Ивана не убивали! Лишь бумаги его просматривали, и еще я с доктором из богадельни договорилась, чтобы, в случае чего, старого дурня вместе с коллекцией передали бы нам под опеку… Мы бы тоже пару картин в музей определили, а нам бы за это графское достоинство…

Мадам Литке мечтательно подняла очи горе, совсем как старуха с разбитым корытом на обложке сборника Пушкинских сказок.

«Ай да Денисов! Ай да сукин сын!» – цитируя поэта, похвалил себя Платон, а в следующий момент оказался притиснутым к пышной груди ваятельницы.

– Не устою! – жарко прошептала мадам Литке на ухо придушенному грандиозными персями сыщику. – Слабость имею к ушастым кавалерам. Вы ведь, сударь, как благородный человек лямор [13] наш в тайне сохраните… и историю с ключами тоже.

Платон рванулся из крепких, что у твоего городового, ручищ, но единственным результатом этого усилия оказалась пара оторванных от сюртука пуговиц. Дама была настроена серьезно.

– Обними же меня! – сладострастно прошептала она. – Хочу, чтобы ты душил меня в объятьях!

В отчаянном рывке Платон высвободил руки и, вцепившись в жирную белую шею, со страшным рычанием продекламировал:

«Я задушу тебя – и от любви Сойду с ума. Последний раз, последний. Так мы не целовались никогда…» [14].

– Батюшки святы! Бесноватый! – взвизгнула мадам Литке, отпихивая Платона. – Сгинь, окаянный!

Упрашивать себя коллежский секретарь не заставил и с проворством перепуганного зайца выскочил за дверь.

Досада и смущение все еще терзали сыскного надзирателя, когда, возвращаясь в спасительное уединение осиротевшего хозяйского кабинета, он столкнулся с молодым наследником имения.

– Вы? – недобро протянул Сергей. – А я думал, крыса по коридору шныряет, – молодой Литке издевательски захохотал. – Зайдите ко мне, разговор есть.

Вызывающий тон Сергея задел Платона за живое. В другой бы раз он не спустил юному наглецу «крысу», но официальность собственного положения заставила стерпеть и принять приглашение.

В комнате молодого Литке царил чрезвычайный беспорядок: неприбранная постель, под которой валялись пустые бутылки из-под крымской мадеры; брошенные посреди персидского ковра нечищеные сапоги; скинутый на кресло мятый сюртук; незапертый секретер. Особый колорит комнате придавали висящая на стене старинная сабля в серебряных ножнах и сидящий на секретере нахохленный белый попугай размером с кошку.

При появлении Платона дремавшая птица открыла снулые глаза и поинтересовалась:

– С короля козыряете? – Не получив ответа, она сердито прокричала: – Понтера вон! Вон! [15]

– Заткнись! Башку сверну! – пригрозил попугаю Сергей и добавил, обращаясь к Платону: – Гошку не бойтесь, он только орать горазд.

Платон и не думал бояться. Подойдя к попугаю, он пощелкал языком и пропел:

– Гоша хороший!

Попугай встрепенулся и назидательно сообщил:

– Двойной марьяж. Пикóвкой бью. Обдернулся [16], пижон!

«Как есть обдернулся, – мысленно согласился с ученой птицей Платон, – а еще филолог! Отравитель, ревнивец… А про игрока-то [17] и позабыл!»

Сыщику чрезвычайно хотелось проверить свою догадку немедленно, но он решил повременить и узнать, что на этот раз предложат ему за молчание. Однако молодой Литке заговорил о другом:

– Я знаю, кто папашу убил, – заявил он с пафосом провинциального трагика. – Англичанин.

– Почему вы так думаете?

– А чего тут думать? – Сергей заглянул под кровать и, не найдя ни одной полной бутылки, досадливо чертыхнулся. – Дураку ясно! Подсыпал докторишка яда в микстуру, и дело с концом.

– Возможность совершения преступления основанием для подозрений не является, – осторожно возразил Платон. – Важен мотив, а у доктора его нет. Он ведь не наследник.

Литке-младший скроил презрительную гримасу.

– Какая пошлость – сводить все к деньгам! Может, у Бота была иная причина папашу порешить.

– Какая?

Сергей развел руками:

– Черт его знает! Мне известно только, что папаша накануне своей смерти хотел нанять нового врача, а Бота из дома выгнать… Вы что же, не верите мне?

Платон пожал плечами.

– Убийцы всегда подставляют под обвинение другого, – небрежно заметил он и, пока потрясенный его заявлением Сергей не пришел в себя, выпалил: – Вы погрязли в карточных долгах. Отец отказал вам в содержании, тогда вы решили его убить и получить наследство.

– Ах ты!..

Наследник обложил коллежского секретаря словами, отсутствовавшими в учебнике русской словесности, выдернул из ножен висящую на стене саблю и рубанул воздух в паре дюймов от лица Платона. Сыщик отскочил и оказался зажатым между стеной и койкой. Сергей снова рубанул, норовя отсечь оскорбителю голову. Платон присел и, потеряв равновесие, упал на четвереньки. Под рукой у него оказалась одна из пустых бутылок, и он толкнул ее под ноги нападавшему. Сергей сделал шаг, наступил на бутылку и опрокинулся на спину, выронив саблю. Не мешкая ни секунды, Платон схватил ее и приставил клинок к груди поверженного врага.

– Признавайтесь, вы убили своего отца? – грозно вопросил он.

Оглушенный и порядком струсивший Сергей замотал головой:

– Нет! Клянусь! Он бы мне и так с долгами помог!

– Подозрений с вас не снимаю, – сурово объявил Платон, – и арестовываю за нападение на полицейского.

Отсалютовав и прихватив с собой саблю, он вышел и тут же наткнулся на Чижова.

– Экий вы гусар! – рассмеялся нотариус. – Сергея Ивановича допрашивали? Ну, что дознание? Время-то к вечеру. Может, я вам чем полезен могу быть? Пойдемте ко мне, поговорим. Заодно угощу вас кофе. Я его сам по-турецки готовлю.

– Расскажите про Сиена, – попросил Платон, наблюдая, как Чижов снимает с примуса турку и разливает по чашкам ароматный напиток. – Миниатюра действительно стоит триста тысяч?

– Может и больше, – подтвердил нотариус. – Она датирована тринадцатым веком. Сейчас фотолитографию покажу.

Чижов вынул из забитого бумагами портфеля стопку документов, порылся в ней и извлек фотографию обтрепанного манускрипта с изображением Апостола Матфея со свитком в руке. На свитке ломаным готическим шрифтом было начертано: «Оmnis enim qui petit accipit et qui quaerit invenit» [18].

– Вы, видать, ценитель? – хмыкнул нотариус, заметив, с каким интересом Платон рассматривает литографию.

– Нет, – рассеяно признался тот, – просто странно…

Он не договорил, отвлекшись на протянутую ему чашку, а потом спросил:

– Литке показывал миниатюру специалистам?

– А как же!

Чижов снова ринулся перебирать бумаги и на этот раз предъявил коллежскому секретарю заключение со множеством подписей и печатей, но Платона заинтересовало не оно, а отложенный нотариусом в сторону запечатанный конверт, подписанный рукой покойного и адресованный одному из университетских преподавателей Платона. Сыщик потянулся к конверту, но нотариус уже сгреб все бумаги обратно в портфель.

– Чего же вы кофе не пьете? Не понравился? – озабоченно спросил Чижов.

Платон взглянул на стоящую перед ним чашку и вдруг вскочил.

– Простите, мне нужно идти, – торопливо проговорил он.

От нотариуса Платон поспешил к Боту. Едва он свернул в нужный коридор, как услышал за спиной торопливые шаги. Обернуться сыщик не успел, лишь почувствовал движение воздуха над ухом и тут же провалился в звенящую вязкую мглу…

– Говорил же, что вы станете моим пациентом, – невозмутимо произнес доктор Бот, ощупывая голову пришедшему в сознание Платону. – У вас замечательно крепкий череп. Кость цела, только легкое сотрясение. Как вы, русские, говорите: до свадьбы заживет.

Бот приложил к голове Платона смоченное в холодной воде полотенце. Молодой человек ойкнул и наконец понял, что лежит на походной койке в комнате доктора.

Англичанин меж тем спокойно объяснял:

– Я услышал за дверью грохот, вышел и обнаружил вас. Судя по лежавшей рядом с вами сабле, – Бот кивнул на стоящее в углу оружие, – на вас напал Литке-младший.

– Нет, – мотнул головой Платон, комната слегка закачалась, – сабля была при мне.

Он пощупал набухающую над левым ухом шишку и уверенно заявил:

– На меня напал убийца Литке, и я знаю, кто это.

Доктор нахмурился.

– Вам нужна помощь? Не врача, а джентльмена.

Сыщик испытующе посмотрел на Бота и сурово спросил:

– Почему Иван Петрович хотел вас выгнать?

Англичанин вздохнул, но ответил без колебаний:

– Он узнал, что в Англии я был лишен докторского патента из-за пагубного пристрастия к опиуму. Однажды, находясь под влиянием этого зелья, я совершил непростительную ошибку, в результате которой умер мой пациент. Мне запретили заниматься врачебной практикой. Тогда я вылечился от опиумной зависимости и отправился в другие страны, где никто моего патента не спрашивал.

– Наверное, в романе Стивенсона описано что-то подобное… – пробормотал Платон.

– Не читал, – откликнулся Бот и повторил свой вопрос: – Я могу быть вам полезен?

– Можете! – подтвердил Платон. – Во-первых, сообщите всем, что я неловко упал и пробуду в беспамятстве несколько дней. Во-вторых, отправьте две срочных телеграммы. И в-третьих, ответьте еще на один вопрос.

Расположившиеся в гостиной наследники мрачно взирали на сыскного надзирателя, который, вопреки прогнозам доктора, оказался жив-здоров и, похоже, намеревался сообщить им что-то неприятное. Бодрыми и невозмутимыми выглядели только Сомов, Чижов и Бот.

Платон взглянул на часы и объявил:

– Хотя до окончания установленного срока осталось четыре часа, я готов назвать имя убийцы Ивана Петровича Литке.

– Это было убийство? – ахнул Андрей Петрович.

– Назовите убийцу! – потребовала вдова.

– Зачем его кому-то было убивать? – взвизгнул Бобриков.

– У каждого из вас имелся свой повод, – ответил на последний вопрос Платон.

– Кто убийца?! – рявкнул Сергей. – Доктор?

– Нет, – возразил сыщик. – Господин Чижов.

Все как один уставились на нотариуса. Тот сперва побледнел, потом побагровел.

– Что вы себе позволяете?! – прохрипел он. – Я полицмейстеру жаловаться стану!

– Ваше право, – невозмутимо ответил Платон. – Но не забудьте указать в жалобе, что напали на сыскного надзирателя.

– Вы же вроде сами упали? – нотариус заметно снизил тон.

– Нет, меня ударили по голове слева со спины. Нападавший – левша.

Чижов достал записную книжку с карандашом и уверено написал правой рукой: «Все ложь!» Платона эта демонстрация не смутила:

– Хоть вы и пишете правой рукой, остальное делаете левой. Я наблюдал за вами, когда вы давеча кофе готовили. Вы и спичку левой рукой поджигали, и кофе разливали, и чашку подавали. Кстати, о кофе. Доктор Бот говорил, что вы жаловались на бессонницу. А кто же с бессонницей на ночь кофе пьет?

– При чем тут бессонница? – взвился нотариус.

– При том, что вам от нее выдали снадобье с экстрактом красавки, являющееся в больших дозах верным ядом, – спокойно объяснил Платон. – Уверен, что в вашей комнате найдется пустая склянка.

– Только не говорите, что лекарство закончилось, – вставил доктор. – Потребив такое количество, вы бы померли.

– Какой вздор! – натужно рассмеялся Чижов. – Ни один следователь не примет подобные обвинения всерьез!

– Но следователя наверняка заинтересует хранящееся у вас неотправленное письмо Литке к лучшему специалисту по средневековой европейской литературе, – парировал Платон.

Нотариус сдаваться не собирался:

– Иван Петрович попросил меня лично передать письмо, но я не успел этого сделать до его смерти, – Чижов вскинулся и перешел на повышенный тон. – Какого черта я должен оправдываться! В конце концов, у меня не было причин убивать своего клиента.

– Двенадцать тысяч рублей – причина серьезная, – сурово отчеканил сыщик. – Или вы с наследного дела берете больше четырех процентов?

Нотариус открыл рот, но не смог произнести ни звука, а Платон продолжал:

– Все началось с возникших после написания завещания сомнений покойного господина Литке в подлинности миниатюры Вигорозо да Сиена, которыми он поделился с вами и попросил отправить письмо специалисту. Думаю, он хотел, чтобы профессор приехал и дал заключение. Вы знали, что, окажись миниатюра фальшивкой, наследство господина Литке ограничится имением ценой не более десяти тысяч. А значит, ваш гонорар составит рублей четыреста против двенадцати тысяч, на которые вы рассчитывали. Поняв это, вы решили исключить возможность обесценивания миниатюры: убили Литке и не отправили письма, но сохранили его по профессиональной привычке. Опасаясь, что я о чем-то догадался, вы пытались избавиться и от меня и, если бы доктор не преувеличил тяжесть моего состояния, добили бы, чтобы до истечения двадцати четырех часов я ничего не предпринял.

– Ложь! – выкрикнул нотариус и вскочил, но Сомов и Бот тут же принудили его сесть на место.

– Замолчите, Чижов! – властно приказал Андрей Петрович. – Борис, голубчик, проверьте комнату господина нотариуса на предмет склянки и письма.

– Не имеете права! – пискнул нотариус, но скис под надменным взглядом.

Секретарь удалился и вскоре вернулся, неся пустой пузырек с этикеткой «Tinctura Belladonnae» [19] и конверт, адресованный университетскому преподавателю Платона. Андрей Петрович распечатал письмо, прочел и утвердительно кивнул сыщику. Тогда Платон подал знак лакею, и тот ввел в гостиную вызванного телеграммой урядника – здоровенного усатого дядьку с пудовыми кулаками, который без лишних церемоний объявил нотариуса арестованным и выволок за шкирку.

– Чижова направят в Москву для дальнейшего разбирательства, – пояснил Платон.

– А что Сиена? – тихо спросила вдова. – Он подлинный?

– Увы, – покачал головой сыскной надзиратель. – Миниатюра подделка, хотя, возможно, весьма древняя.

– Почему вы так уверены? – уточнила вдова.

– Потому что да Сиена не мог написать цитату Матфея швабахером, – тоном студента-отличника отчеканил Платон. – Швабахер – готическое письмо, придуманное германскими книгопечатниками в пятнадцатом веке, то есть через двести лет после да Сиена. Я телеграммой запросил консультацию у того профессора, которому писал Литке, и он все подтвердил.

Лица вдовы и красавца-секретаря осветились счастьем, видимо, их порадовало, что многотысячное наследство больше не стоит между ними. Англичанин оставался бесстрастен. В остальных же лицах читалось крушение надежд.

– В телеграмме вы упоминали миниатюру? – осторожно спросил Бобриков.

– Нет, я только спросил про шрифт, – ответил сыщик.

– Тогда пусть история про фальшивку останется между нами! – предложила Варвара Альбертовна.

Лицо ее супруга вспыхнуло от гнева, но прежде чем он успел высказать свое негодование, вмешался Сергей:

– Не позволю порочить имя отца! – заорал он. – Еще не хватало, чтобы его сочли мошенником, подделывающим исторические раритеты!

– Тебе хорошо говорить, ты хотя бы имение получишь! – напустилась на брата Татьяна Ивановна.

Слушать продолжение семейного скандала Платон не желал и неприметно вышел из гостиной. За ним поспешил Андрей Петрович.

– Господин коллежский секретарь, подождите, – окликнул он сыщика. – Я хочу поблагодарить вас за то, что вы нашли убийцу моего брата и спасли честь нашей семьи.

– Благодарите Провидение, которому ваш брат доверился, – ответил Платон. – Он подозревал всех, кроме нотариуса, и ни одной из своих подсказок не указал на истинного убийцу. Так что без Божьего Промысла я бы точно не справился.

– Путь так, – согласился Андрей Петрович, – все равно мы перед вами в неоплатном долгу! – Немного помолчав, Литке смущенно прибавил: – Понимаю, что денег вы не возьмете, но отказаться от символического подарка будет с вашей стороны гордыней. Так что сделайте милость, выберите и примите в дар любую книгу из нашей библиотеки.

Платон на секунду задумался, а потом кивнул:

– Спасибо, я буду рад прочитать описанную мистером Стивенсоном историю доктора Джекила.

Рис.1 Иллюзионист. Иногда искусство заставляет идти на преступление, а иногда преступление – это искусство…

Дело о колье Марии-Антуанетты
Светлана Пригорницкая, Людмила Буркина

#колье_казненной_королевы

#убийство_на_аукционе

#Шерлок_Холмс_и_доктор_Ватсон_берутся_за_дело

«Сегодня казнили королеву.

Весь город вышел поглазеть на грубую деревянную повозку, сопровождаемую вооруженными республиканцами. На полу, застеленном грязной соломой, сидела женщина в простом белом платье и в чепчике, прикрывающем обритую голову. Накинутый платок из белого муслина скрывал ее шею и плечи. Повозку трясло на скользких камнях мостовой. Колеса срывались в глубокие рытвины, и грязной водой плескало на ноги конвоиров. Женщину бросало от одной решетки к другой, словно сломанную куклу.

В этой больной, измученной женщине было не узнать опальную королеву. Толпа выла в ожидании казни. Люди выкрикивали оскорбления, проталкивалисьв первые ряды, чтобы плюнуть ей в лицо. В повозку градом летели камни. Женщина склонила голову и плечом отерла со щеки жижу от попавшего в висок гнилого помидора. Зловоние, исходившее от толпы, накатывало волнами и сгущалось по мере приближения к площади.

Повозка остановилась на площади Революции. Гильотину на высоком помосте было видно отовсюду. Королеве освободили руки, и, потирая онемевшие запястья, она тяжело взошла на эшафот. На последней ступеньке она споткнулась и наступила на ногу поддержавшему ее палачу. „Простите, месье, я не нарочно“, – тихо произнесла она и шагнула к гильотине. Едва заметным движением королева коснулась груди. Тонкая ткань платка скрывала темно-красный рубин на золотой цепочке. Талисман, в спасительную силу которого королева верила безусловно. И он не помог. Все кончено.

В последний раз окинув взглядом беснующуюся толпу, Мария-Антуанетта опустилась на колени и положила голову под нож гильотины.

„Королевы больше нет!“ – выкрик глашатая взорвал замершую на мгновение площадь. Оглушительная волна криков и свиста приветствовала палача, поднявшего вверх отрубленную голову. Вдруг что-то скользнуло по его запястью и стукнулось о деревянный помост. Это был большой красный камень, залитый кровью казненной королевы. Рука в синей бархатной перчатке накрыла драгоценность. Палач поднял глаза и наткнулся на холодный взгляд Максимилиана Робеспьера.

„Теперь это принадлежит народу“, – произнес диктатор, убирая рубин в карман».

Женька закрыл ноутбук и обессиленно откинулся в кресле. Глаза нестерпимо жгло, спину ломило.

Лучи утреннего солнца пробивались сквозь тонкие шторы. Яркие зайчики скользили по фотографиям, постерам и страничкам из гламурных журналов, развешенным по стенам. Постеры отличались по качеству и размеру, но на всех была изображена одна и та же девушка. На одной из фотографий имя модели – Вероника Козлова – было зачеркнуто синим фломастером, а сверху большими буквами дописано: «Вероника Гутман».

Во Франции королевы не стало, но у Женьки Гутмана была своя королева. Подойдя к стене, он смахнул невидимые пылинки с «иконостаса». Вероника предпочитала мужчин состоявшихся и состоятельных. Для нее он был «младшенький», «сынок того самого Гутмана», двадцатилетний пацан. Что мог предложить ей сейчас Женька?

Он не зря просидел всю ночь за компьютером. Теперь он знал все о старинном рубиновом колье, которое его королева наденет завтра на вечерний показ. Младший Гутман был готов к встрече.

* * *

Белая с золотом дверь в Большую ротонду Юсуповского дворца гулко захлопнулась. Не оценив ее массивность и размеры, вошедший не догадался придержать за собой дверь. Он замер, тревожно прислушиваясь. Убедившись, что никакой реакции на вторжение не последовало, человек осторожно двинулся к длинной стойке с платьями, приготовленными для завтрашнего показа. Белый луч телефонного фонарика заметался по светло-голубым колоннам и массивным позолоченным канделябрам.

Аукцион «Меха и драгоценности» обещал стать заметным событием. Изюминка вечера – демонстрация знаменитого рубинового колье казненной королевы Марии-Антуанетты – предваряла аукцион. Поздний посетитель ротонды понимал: другого случая не будет, и только глупец не воспользовался бы им. Глупцом он себя не считал.

Секция с надписью «В. Козлова» обнаружилась в нише у окна. Мужчина осторожно погладил пальцами пышное муаровое платье, отделанное искусной вышивкой. Такой наряд могла себе позволить разве что княгиня.

Туфельки не уступали платью. Вышитые бисером, из тончайшей кожи, ни одна Золушка не променяла бы их на хрустальные башмачки. Мужчина внимательно осмотрел туфельку, затем вынул из кармана небольшой пластиковый пакет. Осторожно развернул его и высыпал кусочки битого стекла в носок туфли. Попытался засунуть как можно глубже. Резкая боль полоснула пальцы. От неожиданности человек вскрикнул, туфля полетела на пол – из глубокого пореза сочились алые капли.

«Как рубины… чертовы рубины!» – Человек поспешно выхватил платок, зажимая рану.

Он вернул туфлю на место и старательно подтер пятна крови. Свет фонарика тускнел – аккумулятор телефона был почти на нуле. Мужчина огляделся в последний раз. Все должно пройти по плану. Первый шаг уже сделан.

По пути обратно дверь не подвела. В старинных зеркалах скользнуло отражение серого костюма в полоску, лысого черепа и крошечной оправы на толстом носу. Неурочный гость дворца Юсуповых бесшумно растворился в полумраке анфилады залов.

* * *

В Синей гостиной царил хаос. Случайный посетитель принял бы происходящее за внезапную эвакуацию Дома мод. Здесь организовали гримерную для подготовки моделей к предстоящему показу. Между вешалками метались костюмеры и визажисты. Белый свет ламп отражался в зеркалах и слепил глаза. Взмыленный администратор отдавал распоряжения, сверяясь с длинным списком. Юные модели разной степени обнаженности поспешно готовились к выходу на подиум.

Только один человек в гостиной не участвовал в общей суете. Шкафоподобный охранник невозмутимо замер возле раскрытого чемоданчика-сейфа, лежащего на белом столике с гнутыми ножками. Завойчинский, пожилой сотрудник ювелирного дома, сопровождающий драгоценности на аукцион, таким хладнокровием похвастать не мог. Озираясь на столпотворение вокруг, он теребил в руках несвежий шелковый платок, то и дело протирая потный лоб. В помещении становилось душновато.

Внезапно крик боли хлестнул по гостиной. От неожиданности несколько женских голосов взвизгнули следом. Охранник пружинисто обернулся, отыскивая взглядом источник звука. Упав на ближайший пуфик и сцепив зубы от боли, Вероника Козлова дрожащими руками сняла туфельку. Побледневшие стилисты с ужасом смотрели на ее окровавленную ступню. Между пальцами торчал острый осколок стекла. На паркет упало несколько капель крови.

– Аптечку… – зашипел координатор показа, выводя всех из состояния ступора. – Быстро!

Как часто бывает в подобных случаях, аптечка никак не находилась, и ногу перевязали чем смогли – салфетками и платками. Вероника тихо стонала. Координатор нарезал круги по гостиной как голодный тигр. Стекла его очков раздраженно взблескивали.

– Козлова, работать сможешь? – не выдержал он. – До выхода полчаса!

– Да! – Вероника вскочила с места. И тут же опустилась обратно с искаженным от боли лицом. Слезы поползли по щекам в два ручья, размазывая тщательный макияж. Над Вероникой заметался стилист. – Не-е-е-ет…

– Что ты ревешь, дура?! – взвыл координатор. – Показ срываешь?! Специально для тебя платье шили, чтобы под колье подходило! Ревет она… Блондинку мне, срочно! Вот такую же, рыжеватую с голубыми глазами. Ну?! В этом бардаке блондинок нет?! Их на Невском толпы! Загоните оттуда!

Стилисты поспешно вытолкнули вперед трех полуголых девушек. Координатор свирепо швырнул на пол папку с бумагами:

– Блондинку хочу! Вы слепые?! Эта – ниже на полголовы, за ней платье волочиться будет. А эта вообще русая! – Вдруг он замер на полуслове, устремив прищуренный близорукий взгляд поверх голов. – Вот ты, ты, которая у двери! Снимай штаны, быстро! Раздевайся! Кто такая?

– А… э-э-э… Екатерина, – несколько ошеломленно проговорила высокая блондинка, еле поспевая переставлять ноги. Стилисты решительно волокли ее к гримерному креслу, попутно стягивая пиджачок и распуская собранные наверху волосы.

– На кой ляд мне твое имя! – застонал координатор. – Хоть Евлампия, лишь бы рост подходил… Какое агентство? Неважно, потом разберемся! Ну что? Подойдет?

– Подойдет! – одобрительно откликнулся стилист, колдуя над лицом Екатерины. – Сбросить бы ей пару килограммов… Платье на живую нитку сделано, чуть вздохнет, оно треснет к чертям!

– Значит, дышать не будет! По местам все. Работаем! Работаем, я сказал! – Координатор подобрал брошенную папку и устремился к выходу на подиум.

Всеми забытая, на пуфике плакала Вероника, зажимая рот платком.

* * *

– Ну, вот и все, господа, – заканчивая экскурсию, директор Юсуповского дворца остановилась у подножия парадной лестницы и повернулась к двоим следовавшим за ней мужчинам. Один из них, широкоплечий, с короткими темными волосами и аккуратной бородкой, поспешно отвел взгляд в сторону и стал внимательно изучать мраморную вазу. Второй устало прислонился к сфинксу, стерегущему первые ступеньки. – Надеюсь, вы поделитесь с нами своими соображениями по поводу убийства Григория Распутина, мистер Холмс. Мнение такого выдающегося сыщика… – Каким-то образом Ирма умудрялась оставаться официальной, и в то же время это определенно был флирт. Причем с обоими гостями.

– Я предпочитаю делать выводы на основе фактов. – Шерлок Холмс раздраженно дернул плечами – сфинкс оказался холодным и жестким. – История же сохранила для нас скорее противоречивые слухи и невнятные сплетни. Был яд или нет? Если был, как на самом деле он попал в организм жертвы? Экспертиза свидетельствует о трех огнестрельных ранениях, несовместимых с жизнью. Однако убийцы утверждали, что жертва чуть ли не по улице бегала. Уже то, что они неоднократно меняли свои показания и противоречили показаниям других, говорит о том, что эти свидетельства ненадежны.

– Версия о причастности к этому делу Великобритании представляется мне абсолютно несостоятельной, – начал было Ватсон, однако смешок Холмса перебил его:

– Когда в деле замешана политика, быть абсолютно уверенным в чем-либо крайне опрометчиво. В отношении убийства Распутина я вряд ли смогу сказать что-то определенное.

Ватсон быстро наступил на желтый ботинок Холмса и одновременно выдал директору дворца самую обаятельную улыбку из своего арсенала.

– Конечно же, Шерлок подготовит эксклюзивное интервью на эту тему. Надеюсь, Ирма, мы сможем согласовать детали с вами лично. – Называть директором эту статную блондинку с умными карими глазами у Ватсона не получалось. «Хозяйка дворца» подходило ей больше. – Спасибо за замечательную экскурсию! Уделили нам столько времени! У вас, я вижу, ответственное мероприятие…

– Да, в Красной гостиной вот-вот начнется аукцион «Меха и драгоценности». Ювелирный дом «Радиант» продемонстрирует публике знаменитое колье Марии-Антуанетты с рубином, который был на ней в день казни. – Ирма вздохнула, будто королеву убили пару часов назад и не дальше соседнего зала. – Возможно, вам это будет интересно. Позвольте я провожу вас. – Ирма легко коснулась рукава Холмса. – Этот рубин королеве подарил ее возлюбленный – граф Аксель Ферзен. Говорили, что камень приносил удачу…

1 Частный пристав – начальник полицейской части, руководивший деятельностью полиции в рамках вверенной ему административно-территориальной единицы города. В конце XIX в. Москва была поделена на семнадцать полицейских частей.

2 Духовная (грамота) – первоначальное название завещания, к концу XIX в. сделавшееся просторечным.

3 Либери’я – якобы утерянное собрание сочинений и документов, принадлежавших царю Ивану IV Грозному. Поиски Либерии начались в XVII в. и продолжаются по сей день, хотя реальность ее существования до сих пор остается под вопросом.

4 Вигорозо да Сиена – итальянский художник XIII в.

5 «Lancelot, le Chevalier de la Charrette» (фр.) – «Ланселот, или Рыцарь телеги», рыцарский роман, написанный в XII в. по мотивам легенд о короле Артуре.

6 «Strange Case of Dr Jekyll and Mr Hyde» (англ.) – «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда».

7 Грудной жабой в XIX в. называли стенокардию.

8 По легенде, жена короля Артура королева Гвиневра изменила ему с Ланселотом, самым верным и благородным рыцарем Артуровского братства. По другим версиям, отношения между Гвиневрой и Ланселотом были платоническими. Артур знал про ситуацию, но влиять на нее не пытался.

9 Министерство почт и телеграфов Российской империи было создано в 1865 г.

10 «Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал?» – Н. В. Гоголь, «Мертвые души», глава 11.

11 Коллежский советник являлся чином шестого класса Табели о рангах, а коллежский секретарь – десятым.

12 Цивильное платье – в описываемое время выражение означало гражданскую одежду, то есть не военную или чиновничью форму.

13 От l’amour (фр.) – любовь.

14 «Отелло», Уильям Шекспир, пер. Б. Пастернака. На самом деле Платон никак не мог цитировать перевод Б. Пастернака, сделанный в 40-х годах XX в., но в переводах XIX в. И. А. Вельяминова и И. И. Панаева монолог Отелло менее экспрессивен, поэтому автор позволил себе хронологическую вольность.

15 Здесь и далее попугай произносит карточные жаргонизмы XIX в.

16 Обдернуться – взять не ту карту.

17 Евгений Арбенин, главный герой пьесы М. Ю. Лермонтова «Маскарад», – азартный игрок в карты.

18 Ибо всякий просящий получает, и ищущий находит… (лат.) – Евангелие от Матфея, 7:8.

19 Настойка белладонны (лат.)

Скачать книгу

Иллюзионист. Иногда искусство заставляет идти на преступление, а иногда преступление – это искусство… бесплатное чтение

ПортретСергей Волжский

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

На службе у ПровиденияЕвгения Якушина

Дело о колье Марии-АнтуанеттыСветлана Пригорницкая, Людмила Буркина

Портрет
Сергей Волжский

На службе у Провидения
Евгения Якушина

Дело о колье Марии-Антуанетты
Светлана Пригорницкая, Людмила Буркина