Я и Ты бесплатное чтение

© Martin Buber, 1923

© Перевод. А. Анваер, 2024

© Издание на русском языке AST Publishers, 2024

Часть первая

Мир двойственен по отношению к человеку в силу двойственности положения человека в нем.

Положение человека двойственно в силу двойственности основных слов, которые он способен высказывать.

Основные слова, строго говоря, не являются одиночными словами – они всегда представляют собой пары слов.

Одно из основных слов – словесная пара Я – Ты.

Другим основным словом является словесная пара Я – Оно; причем – без изменения основного слова – на место Оно можно подставить слова Он и Она.

Тем самым Я человека также имеет двойственную природу.

Ибо Я основного слова Я – Ты представляет собой нечто иное, нежели Я основного слова Я – Оно.

Основные слова не обозначают что-либо, а устанавливают связи.

Основные слова не высказывают того, что могло бы находиться вне их, но, будучи сказанными, устанавливают свою данность.

Основные слова высказываются самой сущностью индивида.

Когда произносится Ты, то одновременно произносится и Я словесной пары Я – Ты.

Когда произносится Оно, то одновременно произносится Я словесной пары Я – Оно.

Основное слово Я – Ты может быть произнесено только целостным существом.

Основное слово Я – Оно никогда не может быть произнесено целостным существом.

Не существует Я самого по себе, но существует только Я основного слова Я – Ты и основного слова Я – Оно. Когда человек произносит Я, он подразумевает одно из этих основных слов. Подразумеваемое человеком Я присутствует, когда он произносит Я. Также и когда он произносит Ты или Оно, в его высказывании присутствует Я одного или другого основного слова. Быть Я или произнести Я – одно и то же. Произнести Я – это то же самое, что произнести одно из основных слов.

Тот, кто произносит основное слово, вступает в него и находится в нем.

Жизнь человеческого существа не ограничивается одной только областью переходных глаголов. Жизнь не состоит из одной только деятельности, имеющей Нечто своим объектом. Я что-то воспринимаю. Я что-то испытываю. Я что-то себе представляю. Я чего-то хочу. Я что-то чувствую. Я что-то думаю. Человеческая жизнь состоит не только из всего того и подобного тому.

Все это и подобное этому лежит в основании царства Оно.

Однако царство Ты имеет иное основание.

Тот, кто произносит Ты, не имеет в виду своим объектом Нечто. Ибо там, где есть Нечто, есть и другое Нечто, и каждое Оно граничит с другим Оно, поскольку Оно существует только в том случае, если есть Нечто, с чем оно граничит. Однако произнесение Ты не подразумевает никакого Нечто. Ты не имеет границ.

Тот, кто произносит Ты, не располагает никаким Нечто, он не располагает ничем. Но зато он вступает в отношение.

Говорят, что человек познаёт мир через опыт. Что это значит? Это значит, что человек скользит по поверхности вещей и познаёт их. Из этого ощупывания он получает знание об их свойствах, извлекает опыт. Он познаёт свойства вещей.

Но не одним только опытом познаётся мир.

Ибо чувственные опыты представляют человеку только тот мир, который состоит из Оно, Он, Она, и снова Оно.

Опытом я познаю Нечто.

Ничто не изменится, оттого что к «внешнему» опыту добавляют опыт «внутренний», следуя преходящему разделению, каковое происходит из стремления рода человеческого притупить тайну смерти. Что внутренние, что внешние – это всего лишь вещи среди вещей!

Я познаю Нечто в опыте.

И ничего не изменится оттого, что к «явному» опыту добавляют «скрытый», «тайный», следуя самоуверенной мудрости, знающей сокровенную суть вещей, доступную только посвященным, и играющей ключом. О таинственность без тайны, о нагромождение сведений! Всюду Оно, Оно, Оно!

Познающий опытом непричастен миру. Опыт присутствует «в познающем», а не между ним и миром.

Мир непричастен опыту. Он позволяет познавать себя, но не включается в познание и ничем ему не помогает; от познания с ним ничего не происходит.

Мир как познаваемый опыт принадлежит основному слову Я – Оно. Основное слово Я – Ты образует мир отношения.

Есть три сферы, в которых строится мир отношения.

Первая – жизнь с природой. Это отношение неизъяснимо и зыбко колышется во мраке. Оно явственно шевелится перед нами, но не приближается к нам, и произнесенное нами Ты замирает на пороге слышимой речи.

Вторая – жизнь с людьми. Это отношение открыто и доступно речи. Мы можем отдавать и принимать Ты.

Третья – жизнь с духовными сущностями. Это отношение, окутанное облаками, но оно является в откровении, оно немо, но способно порождать речь. Мы не слышим Ты, но чувствуем, что нас зовут, и отвечаем, творя, мысля, действуя; всем нашим существом произносим мы основное слово, не умея сказать его нашим ртом.

Как же осмеливаемся мы включать в мир основного слова физически неизъяснимое?

В каждой сфере, сквозь всякое возникающее перед нами становление, видим мы грань вечного Ты, ощущаем его дуновение, каждым своим Ты обращаемся мы к вечности, по-своему в каждой сфере.

Я наблюдаю дерево.

Я могу воспринимать его как картину: неколебимый столб, выдерживающий напор света, или брызги зелени на фоне безмятежной серебристой синевы.

Я могу ощущать его как движение: соки, текущие по жилам, обвивающим устойчивую прочную сердцевину, дыхание листьев, бесконечную подвижную связь с землей и воздухом – и скрытый от глаз рост.

Я могу отнести дерево к определенному виду и наблюдать его как биологический экземпляр, оценивая его строение и образ жизни.

Я могу настолько сильно пренебречь его неповторимостью и формой, что стану воспринимать его как выражение некоторых законов – законов, согласно которым непрестанно сглаживается противодействие сил, или законов, согласно которым вещества то смешиваются, то вновь разделяются.

Я могу представить его числом, чистым численным соотношением, уничтожив его физически и увековечив в числе.

При всем том дерево останется воспринимаемым мною предметом с отведенным ему местом и сроком жизни, предметом с особым строением и особыми признаками.

По неведомой воле и милости может, однако, случиться так, что я, глядя на дерево, окажусь захваченным личным отношением к нему, и тогда дерево перестанет быть для меня Оно. В таком случае мною овладеет ощущение исключительности дерева.

При этом совершенно необязательно, что мне придется отбросить какой-либо из аспектов моего наблюдения. Не существует ничего, от чего мне пришлось бы отказаться, чтобы видеть; не существует такого знания, которое я должен был бы забыть. Более того, все: образ и движение, вид и экземпляр, закон и число – все это сольется в неразделимом единстве.

Все, что принадлежит дереву: его форма и его механические свойства, его взаимодействие со стихиями и с небесными светилами, – остается при нем в целостном единстве.

Дерево – это не мое впечатление, не игра моего воображения, не плод моего настроения – оно предстает передо мной телесно, оно влияет на меня так же, как я на него, но только по-другому.

Нельзя пытаться лишить жизненной силы смысл отношения: отношение по своей природе взаимно.

Так не может ли дерево обладать сознанием, подобным нашему? Я не могу показать это опытом. Вы снова хотите, уверовав в удачу, разложить неразложимое? Передо мной стоит не душа дерева, не дриада, а именно само дерево.

Если я стою перед человеком и воспринимаю его, как мое Ты, обращаю к нему основное слово Я – Ты, то он, этот человек, не является вещью среди других вещей, и он не состоит из вещей.

Он не является ни Он, ни Она, он не отграничен от других Он и Она; он не является фиксированной точкой пространственно-временной сети; Ты не есть поддающееся опытному исследованию и доступное описанию свойство, это не рыхлый пучок имеющих названия признаков. Он не граничит ни с чем, он есть полностью Ты и заполняет собой весь небесный круг. Дело, однако, не в том, что, кроме него, ничего не существует; нет, но все другое живет в его свете.

Мелодия не состоит из тонов, стихотворение не состоит из слов, скульптура не состоит из линий; для того чтобы превратить единство каждого из этих предметов во множественность, придется растащить их и разорвать на части; так же обстоит дело и с человеком, которому я говорю Ты. Я могу отнять у него оттенок его волос, оттенок его речи, оттенок его доброты; мне придется делать это снова и снова, но от этого он перестанет быть Ты.

Не молитва совершается во времени, а время в молитве, не жертва совершается в пространстве, а пространство в жертве, и тот, кто опрокидывает это отношение, уничтожает действительность; так и человека, которому я говорю Ты, не обнаруживаю я в каком-либо Когда и Где. Я могу переместить его туда, и мне придется делать это снова и снова, но только в образе Он, или Она, или Оно, но это уже не будет мое Ты.

Пока надо мной простирается небо Ты, ветры причинности стихают у моих ступней и истощаются водовороты судьбы.

Я не познаю в опыте человека, которому говорю Ты. Однако я состою с ним в отношении внутри священного основного слова. Только выходя из него, я снова могу познавать его в опыте. Приобретение опыта возможно лишь на удалении от Ты.

Отношение может сохраняться, даже если человек, которому я говорю Ты, не воспринимает его, погруженный в свой опыт. Ибо Ты есть нечто большее, чем осведомленность Оно. Ты делает нечто большее, чем знает Оно. Сюда не проникает обман: здесь колыбель настоящей жизни.

Это вечный источник искусства – когда перед человеком предстает образ, желающий через этого человека стать произведением. Оно не есть порождение души – оно проявление представшего образа, и это проявление требует от человека действительного мастерства. Это зависит от деяния человека: исполнит ли он это деяние, обратит ли от всего своего существа основное слово к проступающему образу, – и если он это сделает, то польется из источника творящая сила, возникнет произведение.

Деяние предполагает жертву и риск. Жертва: безграничная возможность, принесенная на алтарь образа; все, что до этого играючи пересекало перспективу, должно быть отброшено, ибо ничто постороннее не смеет проникать в произведение. Риск: основное слово может быть произнесено только и исключительно целостным существом; тот, кто отдает себя, не смеет ничего удерживать для себя; произведение не потерпит, чтобы я – в отличие от дерева и человека – предался успокоению и безмятежности мира Оно: если я не буду ревностно ему служить, оно разрушится или разрушит меня.

Я не могу ни исследовать опытом, ни описать представший передо мной образ – я могу лишь воплотить его. Но я смотрю на него в блеске сияния более яркого, чем все сияние доступного чувственному опыту мира. Не как на вещь среди «внутренних» вещей, не как на абрис моего воображения, а как на нечто существующее в реальности здесь и сейчас. При попытке исследовать образ на предмет физического существования выяснится, что он «отсутствует», но что может быть более неколебимым, нежели его существование здесь и сейчас? И это реальное отношение, в котором я с ним состою; произведение воздействует на меня, а я – на него.

Творение есть исчерпание, изобретение есть обнаружение. Создание формы есть ее открытие. Воплощая, я раскрываю. Я перевожу образ в мир Оно. Законченное произведение есть вещь среди вещей, есть сумма доступных исследованию и описанию свойств. Но для созерцающего и чувствующего оно раз за разом предстает во плоти и крови.

– Что узнают в опыте о Ты?

– Ровно ничего. Ибо Ты невозможно познать в опыте.

– Что знают о Ты?

– Только всё. Ибо о нем не знают ничего единичного.

Ты сталкивается со мной по своему произволу и милости – его невозможно отыскать по желанию. Но то, что я обращаю к нему основное слово, есть деяние моего существа, мое сущностное деяние.

Ты встречает меня по своей воле. Но именно я вступаю с ним в непосредственное отношение. Это одновременно отношение выбранного и выбирающего, страдающего и действующего. Следовательно, действие всего существа как уничтожение всех частных действий, а таким образом, и всех, основанных на ограниченности восприятий частных действий, можно уподобить страданию.

Основное слово Я – Ты может быть высказано только целостным существом. Собранность и слияние в цельное существо невозможны через меня и невозможны без меня. Я становлюсь Ты; я говорю Ты, становясь Я.

Любая настоящая жизнь есть встреча.

Отношение к Ты непосредственно. Между Я и Ты нет ничего абстрактного, нет никаких предварительных знаний и фантазий; преображается и сама память, проваливаясь из частностей во всеобщность. Между Я и Ты нет никакой цели, никакого вожделения и никакой антиципации; самое страстное устремление преображается, вырываясь из мечты в действительность. Всякое средство есть препятствие. Встреча происходит только там, где распадается любое средство.

Перед непосредственностью отношения всякое опосредующее становится ничтожным. Не имеет значения, может ли мое Ты стать Оно других Я («объектом всеобщего опыта») – именно вследствие влияния моего сущностного деяния. Ибо собственно граница, разумеется колеблющаяся и зыбкая, проходит не между опытом и не-опытом, не между данным и не-данным, не между миром реального бытия и миром ценностей, а пересекает все области между Ты и Оно – между настоящим состоянием и застывшей историей становления. Настоящее означает не точку, символизирующую мысленную фиксацию определенного момента истекшего времени, не видимость остановленного его хода – нет, действительное и наполненное настоящее существует лишь постольку, поскольку существуют динамически меняющаяся действительность, встреча и отношение. Только в нынешнем существовании Ты возникает настоящее.

Я основного слова Я – Ты, то есть Я, которому не противостоит Ты, то есть Я, окруженное множеством «содержаний», обладает лишь прошлым, но не настоящим. Другими словами, до тех пор, пока человек удовлетворяется вещами, каковые он познает опытом и каковыми пользуется, он живет в прошлом и его мгновение лишено присутствия; у него нет ничего, кроме предметов; предметы же существуют в прошлом.

Настоящее не есть нечто мимолетное и преходящее, настоящее – это нечто длящееся в ожидании. Предмет не является длительностью – он есть застывание на месте, содержание, прерывание, оцепенение, оторванность, утрата отношения, утрата присутствия.

Сущности обретают жизнь в настоящем, предметность живет в прошлом.

Эту основополагающую двойственность сущего невозможно преодолеть воззванием к «миру идей» как к третьей силе, стоящей над противоположностями. Ибо я говорю не о чем другом, как о реальном человеке, о тебе и обо мне, о нашей жизни и о нашем мире, а не о каком-то Я самом по себе или о бытии самом по себе. У реального же человека настоящая граница пересекает и мир идей.

Разумеется, тот, кто удовлетворяется тем, что познаёт опытом и использует мир вещей, в котором пребывает, воздвигает вокруг себя идейную пристройку или надстройку, где находит убежище и успокоение перед порывами ничтожности своего бытия. На пороге убежища он сбрасывает одежду постылой повседневности, облачается в льняные одежды и укрепляет свой дух созерцанием исконно сущего и долженствующего бытия, к каковому его жизнь не имеет никакого отношения. Ему может быть приятно и провозглашать эти истины публично.

Однако воображаемое, постулированное и пропагандируемое Оно-человечество не имеет ничего общего с живым телесным человечеством, которому человек искренне говорит Ты. Самый благородный вымысел есть фетиш, самые возвышенные, но фиктивные взгляды являются порочными. Идеи не восседают на троне над нашими головами и не гнездятся в них; они скитаются среди нас и подступают к нам; достоин жалости тот, кто воздерживается от высказывания основного слова, но поистине подл тот, кто вместо основного слова обращается к идеям понятием или паролем, как будто это и есть их имя!

То, что непосредственное отношение включает влияние на окружающую предметность, становится очевидным на одном из трех примеров: сущностное деяние искусства определяет процесс, в ходе которого образ становится произведением. Окружающая предметность исполняется через встречу, через нее она входит в мир вещей, чтобы бесконечно действовать, бесконечно становясь Оно, но и одновременно, бесконечно становясь Ты, осчастливливая и воспламеняя. Предметность «воплощается»; ее плоть вырастает из потока безграничного и не стесненного временем настоящего и ложится на берег сущего.

Не столь очевидно значение воздействия на отношение к Ты-человеку. Сущностный акт, который здесь воздвигает непосредственность, понимается, обычно, чувственно, а значит, не осознается. Чувства сопровождают метафизический и метапсихический факт любви, но не они его составляют и чувства которые его сопровождают, могут иметь абсолютно различную природу. Чувства Иисуса к одержимому суть нечто иное, нежели его чувство к любимому ученику; но любовь одна. Чувства «имеются» – любовь случается. Чувства живут в человеке, но сам человек живет в своей любви. Это не метафора – это реальность; любовь не соединена с Я так, чтобы она рассматривала Ты как «содержание» или объект; она находится между Я и Ты. Тот, кто этого не осознаёт, не осознаёт всем своим существом, тот не понимает, что такое любовь, хотя и может приписывать ей чувства, которые переживает, испытывает, выражает и которыми наслаждается. Любовь есть охватывающее мир влияние. Для того, кто находится в любви, кто смотрит в нее, люди освобождаются от пут обыденности; добрые и злые, умные и глупые, красивые и безобразные – один за другим они становятся для него Ты, то есть освобожденными, вышедшими из темниц, единственными и неповторимыми, перед ним сущими; исключительность чудесно возникает снова и снова, и так он может воздействовать – влиять, помогать, исцелять, воспитывать, возвышать, освобождать. Любовь есть ответственность Я за Ты; здесь имеет место то, чего не может быть ни в каком чувстве, а именно равенство всех любящих, от самого малого до самого великого и от человека, защищенного блаженством включения в жизнь любимого существа, до того, кто на всю жизнь распят на кресте мира, кто совершил чудовищно немыслимое и рискнул – кто отважился любить людей.

Пусть останется тайной значение влияния в третьем примере, примере твари и ее рассматривания. Верь в простую магию жизни, во вселенское служение, и ты поймешь, что означают ожидания, высматривания и «вытянутая шея» твари. Всякое слово было бы здесь фальшивым, но присмотрись: эти существа живут здесь вокруг тебя, они живые, и к какому из них ты ни подойдешь, ты столкнешься с сущностью.

Отношение – это взаимность. Мое Ты влияет на меня так же, как я влияю на него. Мы учимся у своих учеников; наши произведения, наши труды создают нас. «Зло» становится откровением, когда его касается священное основное слово. Как воспитывают нас дети, как воспитывают животные! Необъяснимым образом вовлекаемся мы в поток всеобщей взаимности.

– Ты говоришь о любви так, словно это единственное чувство, существующее между людьми, но имеешь ли ты право брать в пример только любовь, если существует еще и ненависть?

– До тех пор, пока любовь «слепа», до тех пор, пока она не видит целостную сущность, она не является подлинным выражением основного слова отношения. Ненависть по самой своей природе слепа; ненавидеть можно лишь часть какого-либо существа. Тот, кто видит целостное существо и принужден его оттолкнуть, находится уже не в царстве ненависти, а в области, где возможность говорить Ты ограничена человеческой природой. Бывает, что человек не в состоянии сказать своему визави основное слово, которое всегда включает в себя отношение к этому человеку; тогда приходится отвергнуть либо другого, либо самого себя. Это преграда, в столкновении с которой познаётся относительность вступления в отношение, преодолеть которую можно только устранением преграды.

Однако непосредственно ненавидящий ближе к отношению, чем человек, лишенный и любви, и ненависти.

Однако возвышенная печаль нашей судьбы заключается в том, что каждое Ты нашего мира неизбежно становится Оно. Присутствие Ты в непосредственном отношении могло быть исключительным и уникальным, но со временем – оттого что выработало свой ресурс или потому что было лишь средством – Ты становится объектом среди других объектов, пусть даже самым благородным, но лишь одним из многих, объектом, помещенным в отведенные ему меры и границы. С одной стороны, произведение искусства есть воплощение в действительность, а с другой – лишение его действительности. Истинное созерцание скоропреходяще; природная сущность, которая только что открывалась в таинстве обоюдного взаимодействия, снова становится доступной описанию, расчленению, упорядочению; становится точкой пересечения множества закономерностей. Да и сама любовь не может долго удерживаться в непосредственном отношении; она, конечно, продолжается, но в смене своих явных и скрытых проявлений (актуальности и латентности). Человек, бывший до этого уникальным и неразложимым на свойства, не просто был дан, но присутствовал, был доступен не опыту, но прикосновению, снова становится Он или Она, становится суммой свойств, доступным исчислению количеством. Я снова могу вычленить из него цвет его волос, цвет его речи, цвет его добра, но, когда я могу это делать, этот человек больше не является моим Ты – Ты он был до этого или станет после.