Весь Китай бесплатное чтение

Глава 1, которая могла быть второй или даже третьей, но пусть лучше будет первой

В тот раз нас все-таки не съели.

Хотя все явно шло к этому. Имелись, как сказали бы историки, объективные предпосылки.

Дело было в провинции Гуйчжоу, в горах. Мы направлялись к знаменитому Лунгуну или, по-русски, к Драконовым чертогам. Микроскопическая мяньбао-чэ, маршрутка, по самую крышу набитая китайцами, не очень долго, но как-то томительно везла нас от Аньшуня по горному серпантину. Под колеса с необыкновенным чувством собственного достоинства то и дело выходили дети, коровы, куры и другие местные жители. Всех их надо было объезжать или терпеливо ждать, пока они сами сойдут с дороги.

Наконец нас высадили у восточных ворот комплекса.

– Назад поеду в три часа дня, не опоздайте! – предупредил нас крохотный водитель, строго постучав по часам.

Причины такой строгости мы с женой не поняли и, признаться, значения ей не придали.

Пока мы слушали водителя, все китайцы где-то растворились. Эту способность аборигенов Гуйчжоу – растворяться и возникать словно ниоткуда – мы заметили еще в городе, но особенного внимания на нее не обратили. Исчезают и исчезают, имеют полное право. Может быть, им так нравится – исчезать. Или родители так воспитали.

Мы купили входные билеты – каждый по шестьдесят юаней, семь с половиной долларов по тогдашнему курсу. Дорого или дешево? Дорого, конечно: на шестьдесят юаней в 2006 году в Китае можно было закатить в ресторане целый пир на двоих. Но, поверьте, оно того стоило. Драконовые Чертоги имеют категорию ААААА – достопримечательность высшего класса.

Как и положено мирным путешественникам, мы спустились в долину, на лодке сплавились по каналу через рисовые поля и вышли у самого подножия горы. Забрались в пещеру Гуаньинь, осмотрелись: за столами сидели лысые люди в желтых одеждах и, делая вид, что не замечают нас, читали книги.

– Начинающие будды, – пошутил я.

В шутке этой, как и полагается, имелась доля правды. Лысые люди были не кто-нибудь, а буддийские монахи-хэшаны. А, как известно, цель всякого монаха, да и любого почти буддиста – освободиться из колеса перерождений и тоже стать буддой.

Внизу по долине бродил тощий буйвол, запряженный в плуг, его погонял человек, похожий на крестьянина. Настоящий это буйвол или туристический, для красоты, мы не знали. А спрашивать было как-то неудобно.

Я посмотрел на буйвола и тут же вспомнил Довлатова. А именно – тот момент, где у него поэт Наум Коржавин критикует окружающую действительность.

– Подумаешь, буйвол, – сказал я небрежно. – У нас буйволы в два раза толще.

– Где это у вас? – спросила жена. – У вас в Марьиной роще? Да, отдельные граждане там иногда быкуют, но до буйволов им пока далеко… Ты лучше полюбуйся на водопады. Говорят, прямо отсюда берут воду для местной водки.

Я внимательно осмотрел водопады и остался не удовлетворен.

– Воды маловато, – сказал я. – У нас, когда водопровод прорвет, воды в два раза больше.

– С тобой невозможно ходить в приличные места, – сказала жена. – Ты дикий. Сидение в ресторане – твой потолок…

Оставив гору по правую руку, а буйвола по левую, мы двинулись к Драконовым Чертогам. Путь туда лежал через затопленные водой подземные пещеры. В пещерах туристов сажали на лодки и везли сквозь сказочно освещенные гроты – голубоватые, зеленоватые, красные. Вода за бортом смутно чернела; казалось, что мы парим над бездонной пропастью.

Молодая китаянка зачарованно опустила руку в воду. Сопровождающая замахала руками:

– Нет-нет, не надо!

– Имеется эндемичная живность? – осведомился я.

– Имеется.

– Какого размера?

– Примерно такого, – и гид раздвинула ладони, показывая.

Совать в воду руки, головы и иные предметы личного пользования сразу расхотелось.

Наконец нас высадили. Мы немного прогулялись пешком – все еще в пещере – потом пересели на другие лодки и выплыли в кратер потухшего вулкана, часть которого занимало озеро Юцайху, а с другой стороны поднимались к небесам крутые зеленые склоны. Как и положено туристам, мы немного полазали по ним, благо повсюду были уложены каменные лестницы.

На одну такую лестницу прямо из горы вышел бородатый гном (метр тридцать ростом, не больше). Горный житель оглядел нас весьма хмуро и пробурчал:

– Зря вы сюда приехали…

Мы с женой вздрогнули: гном говорил не на местном диалекте, а на чистейшем китайском языке.

Я вспомнил, что утром мы видели его сородичей на автовокзале города Аньшунь, откуда выезжала наша маршрутка. Компания китайских гномов стояла отдельно от общей толпы, выделяясь микроскопическими размерами даже среди не слишком высоких китайцев. Круглые глаза, носы картошкой, каштановые бороды, хмурые лица – по виду их было не отличить от среднерусских мужичков, только очень маленьких. Это явно была какая-то местная малочисленная народность, то, что китайцы называют шаошу миньцзу. Я сразу догадался, в чем тут дело.

– Похоже, лет триста назад какие-нибудь русские староверы заблудились на китайских просторах, смешались с местными, измельчали и добрались до Гуйчжоу, – сообщил я жене.

– Уймись, патриот, – сказала жена. – Всюду ему русские мерещатся… Нормальные китайские миньцзу, только маленького роста.

Тут надо заметить, что обычно у таких миньцзу свои языки и диалекты, совсем не похожие на нормативный китайский язык путунхуа. Наш же гном говорил как раз на путунхуа, причем очень четко, и явно хотел, чтобы мы его поняли.

– Зря, – повторил он зловеще, – зря вы сегодня приехали.

И как сквозь землю провалился.

Мы, конечно, понимали, что никакой это не гном и никуда он не провалился, а просто ушел в расщелину, но настроение все равно испортилось.

– Идем назад, – сказала жена.

И мы пошли вниз, к озеру, надеясь поскорее сесть в лодки и поплыть обратно.

Однако внизу нас перехватил местный экскурсовод по пещерам – маленькая страшная старушка.

– Тебе не кажется, что она похожа на ведьму? – спросила жена.

Я не согласился.

– На ведьму она не похожа. Она ведьма и есть.

Но та не обиделась – видимо, не поняла наш русский язык.

– За мной, за мной, – закричала старушка, назначенная на почетную должность ведьмы. – Смотреть Лунгун!

И повлекла нас внутрь горы, где, как мы знали из путеводителя, километрами петляли мрачные Драконовые Чертоги, пронизывая собой ни много ни мало целых двадцать гор. Мы, словно зачарованные, безропотно шли за ней – в пугающие и темные подземные переходы.

Неизвестно, куда бы завела нас горная ведьма, и чем бы закончилось все дело, но, видимо, наши ангелы-хранители не спали и послали нам на помощь группу китайских туристов из Харбина, возглавляемую решительной молодой женщиной.

– Стойте! – закричала решительная, увидев нас. – Куда вы их ведете?

– Смотреть Лунгун, – недовольно отвечала ведьма.

– Какой еще Лунгун? – возмутилась наша спасительница. – Уже вечер, рабочий день закончился.

– Не твое собачье дело! – огрызнулась старуха. – Тебе не надо – проваливай, куда шла. А они пойдут со мной.

Но противница ей попалась несговорчивая.

– Никуда они не пойдут. Они иностранцы, они одни… – и, думая, что мы не понимаем по-китайски, обратилась к нам на ломаном английском. – Не ходите с ней, не надо!

Ведьма затряслась от злости, затопала ногами, заверещала… Но тут уже и мы поняли, что пора делать ноги и бросились прочь, следом за спасшими нас китайцами.

Оказавшись снова на берегу озера, мы поняли, что Лунгун прекратил работу, лодки уплыли, а сами мы отрезаны от большого мира.

– Ночевать я здесь не буду, – сказала жена, с легкой неприязнью оглядывая начинающие темнеть горы.

Я хотел в очередной раз пошутить, но язык почему-то прилип к гортани.

Ситуация, в самом деле, была неприятная. Скоро настанет ночь, мы одни на территории природного заповедника, вокруг наверняка дикие звери, а спрятаться негде.

Но тут нас снова спасли наши знакомые китайцы. Оказывается, гид, который привез их в Лунгун, остался снаружи, на автостоянке. Сейчас они ему позвонят и за нами пришлют лодку.

К несчастью, сигнал телефона не смог пробить каменную толщу Драконовых Чертогов. Вокруг быстро темнело. Мы слегка приуныли. Но тут кусты неподалеку зашевелились. Мы попятились.

– Там, наверное, макака, – не слишком уверенно сказала жена.

«Может, макака, может, чего и покрупнее», – подумал я. Но вслух решил ничего не говорить.

Кусты между тем продолжали угрожающе шевелиться.

Нервы у одного из наших китайцев не выдержали. Он с криком бросился в кусты и вытащил оттуда гнома, который по обычаю всех гномов подглядывал за нами из недр горы. Гном слабо сопротивлялся и неубедительно бранился на местном наречии.

Дальше все пошло как по маслу. Китайцы заставили гнома связаться с начальством, и спустя пятнадцать минут за нами явилась спасительная лодка…

Высадившись на берег, мы с женой решительно направились по узкой улице к автостоянке, надеясь успеть на какой-нибудь автобус. Тьма, как это бывает в горной местности, сгущалась буквально на глазах. Жители местной деревни высыпали на улицу и глядели на нас мрачно и даже как-то плотоядно.

– Смотри, – жена подтолкнула меня, – облизываются.

– Ну и что? – сказал я.

– Это не просто так. Это они на нас облизываются.

– Да ладно тебе!

– А ты вспомни краеведческий музей…

И я вспомнил. Краеведческий музей в столице провинции Гуйчжоу, городе Гуйяне встал передо мной, как наяву.

Сразу скажу, что это жена придумала пойти в краеведческий музей, я тут ни при чем. Она всегда находит неожиданные места. В таких местах о Китае за один раз узнаешь больше, чем за целую неделю ходьбы по знаменитым достопримечательностям.

На первых порах, как говорится, ничего не предвещало. Все в музее было, как положено. Сначала шли неолитические камни с выбитыми на них рисунками. Признаюсь, камни мне не понравились. Слишком они были какие-то новые и гладкие, будто только вчера обработанные.

– Типичный новодел, – сказал я жене. – Фестиваль народностей. Синантропы приветствуют очередной съезд компартии Китая, все в таком духе…

Дальше шли первобытные орудия труда и всякие там каменные топоры и копья – тоже будто только что вырубленные из булыжника.

– Ну, понятно, – сказал я. – Настоящих археологов здесь днем с огнем не сыщешь, всю древность сфальсифицировали на местной каменоломне.

Но тут я умолк. Потому что следом за камнями и топорами мы увидели сувениры, холодильники, утюги, пылесосы, а также бутылки с соевым соусом и чай.

Сначала я решил, что мы незаметно для себя с территории музея перешли к торговой ярмарке. Повернул назад – но нет, все было точно, мы по-прежнему стояли в музее.

– Какая связь? – возмутился я. – Где наскальные рисунки, а где холодильники? При чем тут пылесосы?

Жена только головой покачала на мою недогадливость.

– Ты что, не понял? – сказала она. – Это история края в его материальном воплощении. Сначала наскальные рисунки и каменные топоры, потом сразу холодильники и пылесосы. Ну и чай, конечно, куда же без него.

– А между ними? Должны же быть какие-то бронзовые ножи, кремневые ружья, ткацкие станки, еще что-то…

– Ничего этого не было. Между каменными топорами и пылесосами сюда пришла НОАК – Народно-освободительная армия Китая. И местные племена из каменного века, минуя все исторические уклады, попали прямо в социализм. Поэтому весь этот неолит такой новый, будто вчера сделанный. Но это не фальшивка, неолит здесь был совсем недавно.

– То есть бабушка его, – я кивнул на смотрителя музея, – еще в пещерах жила, а он уже пользуется банковской карточкой?

– Скорее всего, – сказала жена. – Не могу дать гарантии, что он пользуется банковской карточкой, но вот бабушка его наверняка еще с каменным топором охотилась на горных кур.

Тут надо ненадолго отвлечься и кое-что уточнить.

Многие иностранцы считают, что китайцы – это единая нация. О том, что нация эта делится на разные народности, обычно как-то не думают. И, действительно, чего там делить, китаец – он и есть китаец, правда ведь?

Фактически же в Китае есть титульная национальность хань, то есть собственно китайцы, и есть так называемые шаошу миньцзу – нацменьшинства, о которых мы уже говорили. Это примерно как у нас в России есть русский народ как таковой и все остальные, под хорошее настроение именуемые россиянами.

Поэтому в Китае для китайцев есть два основных понятия: «ханьцзу» и «чжунгожэнь». Ханьцзу – это этническое определение. Здесь «хань» значит собственно китайский, а «цзу» – народность. В русском языке для ханьцзу имеется отдельное слово – ханец, или даже ханьцы, если их много (а их обычно немало).

Понятие же чжунгожэнь проще всего перевести как «гражданин Китая», точнее, Китайской народной республики, потому что есть ведь еще один Китай – тайваньский. Там тоже живут ханьцзу, но они себя чжунгожэнями не считают, чем очень огорчают руководство КНР. Как известно, КНР давно претендует на воссоединение с Тайванем, вот только тайваньцы не очень торопятся…

Так вот, в число граждан-чжунгожэней входят как ханьцзу, так и шаошу миньцзу – буквально «малочисленные народности». Малочисленные, конечно, по китайским меркам.

Например, малочисленная народность hui (по-русски ее уважительно зовут «хуэй») насчитывает больше десяти миллионов человек, народность и – девять, чжуаны – семнадцать, мяо – тоже около десяти. Иными словами, каждое такое «малочисленное» племя могло бы легко заселить какую-нибудь европейскую страну. Всего же в настоящее время насчитывается пятьдесят шесть китайских народностей, включая сюда и титульную хань.

Кому-то, возможно, это число покажется совсем скромным: ну, что такое пятьдесят шесть миньцзу на такое огромное государство? У нас в одном Дагестане тридцать три народности. Однако надо помнить, что эта цифра – условная. До образования КНР в 1949 году миньзцу было около пятисот, потом их слегка округлили в меньшую сторону – для простоты.

Несмотря на древность Китая, среди этих народностей встречались и довольно дикие. Особенно те, которые жили в труднодоступных местах. Кое-где в КНР до сих пор еще существуют троглодиты – то есть люди, живущие в пещерах. И хотя центральное китайское правительство по мере возможности цивилизует дикие племена, процесс этот не такой простой и быстрый, как бы хотелось.

Мы видели, например, как в том же самом Гуйлине, столице провинции Гуйчжоу, возле банков стоят ребята из военной полиции с автоматами в руках. Почему с автоматами? На всякий случай. Кто их знает, этих миньцзу, что им в голову взбредет?

Вслух, конечно, об этом не говорят, наоборот, официальная китайская пропаганда утверждает, что все народности равны. Однако на практике, как это водится, народность хань, то есть сами китайцы, несколько равнее остальных.

Учитывая, что некоторые народности очень быстро шагнули из архаики в цивилизацию, у них сохранились кое-какие пережитки прошлого. Какие именно пережитки сохранились здесь, в Драконовых Чертогах? – вот какой вопрос нас волновал сейчас больше всего. А еще нас немного беспокоило, почему местные жители облизываются, глядя на нас?

– Меня так просто не съешь, подавиться можно, – сказал я решительно.

– Китайцы, – сказала жена убежденно, – могут съесть все, что угодно.

Всякий, кто хоть немного знаком с Китаем, знает, что это чистая правда.

В одной китайской энциклопедии мы прочли, что в долине Хуанхэ несколько тысячелетий тому назад в изобилии водились слоны. На беду, китайцы нашли их необыкновенно вкусными – в особенности хобот – и быстро съели. Такая же печальная судьба постигла шерстистых носорогов, страусов и большерогих оленей. (Да, именно так, всю древнюю фауну китайцы съели, а сказки о ледниковом периоде, во время которого погибли все китайские слоны – и голые, и мохнатые – пусть останутся на совести европейских ученых).

Конечно, мы знали, что дикие пережитки вроде поедания заблудившихся иностранцев сурово осуждаются в КНР и преследуются по закону. И если быть серьезным, мы, конечно, не верили, что нас съедят. Ну, или почти не верили. Скорее всего, думали мы, местные жители просто вышли поглазеть на иностранцев, которых видят тут не так уж часто.

Так или иначе, в тот раз мы все-таки остались живы. И больше того – сели в автобус к нашим новым китайским знакомым и благополучно доехали до города Гуйян.

Как все, конечно, знают, столица провинции Гуйчжоу город Гуйян переводится как «драгоценное солнце».

На самом деле этого самого солнца город почти не видит, больше трехсот дней в году здесь идет дождь. Вероятно, поэтому солнце кажется местным жителям таким драгоценным, а жители Гуйяна такие неулыбчивые и, вдобавок, смотрят волками. А когда все-таки улыбаются, то, улыбка эта выходит скорее насмешливой. Так что имейте в виду: если гуйянцы не ждут от вас какой-то выгоды, разговора на общепонятном китайском языке с ними не выйдет. Говорить будут только на местных диалектах.

Да и в целом жители Гуйчжоу к туристам не очень расположены, об этом даже в китайских путеводителях пишут. Недолюбливают они не только иностранцев, но и ханьцев, и вообще любых чужаков. Это, конечно, отличительная черта архаических племен, которые, как правило, от пришельцев ничего хорошего не ждут. Однако будем справедливы – чужаки редко приносили им что-то хорошее, не считая холодильников с пылесосами.

Но даже если и так – холодильники и пылесосы чужакам следовало оставить, а самим, безусловно, испариться.

Второй крупнейшей достопримечательностью в Гуйчжоу является водопад Хуангошу. Он также находится недалеко от города Аньшунь.

И хотя мы приехали не в сезон, и воды было сравнительно мало, но водопад произвел на нас неизгладимое впечатление. Необыкновенно широкий, он рокотал, ревел и с подлинно китайским усердием низвергался вниз с огромной высоты. Уже за несколько сотен метров до водопада воздух был словно пронизан водой, казалось, еще немного – и мы поплывем. Я порадовался, что надел очки, а не линзы – при такой влажности линзы бы просто выплыли у меня из глаз.

Водопад Хуангошу так устроен природой, что при желании можно оказаться за ним – прямо за обрушивающимися в бездну потоками. В горе, с которой падает вода, есть пещеры. В эти пещеры можно зайти и очутиться, таким образом, в самом сердце стихии. Долго тут, конечно, не простоишь, слишком оглушительный здесь шум и слишком большая влажность – но ощущения непередаваемые…

Осмотрев водопад со всех ракурсов, мы решили возвращаться домой. И только сев в автобус, поняли, какую совершили ошибку – мы не взяли с собой ни сменной обуви, ни одежды. А сами между тем промокли у водопада, как мышь.

Спустя несколько лет после нашей поездки на Хуангошу, из Китая по новостным каналам пришло известие, что местные жители захватили в плен туристов и не выпускают их даже пообедать. Аборигены были недовольны, что огромные деньги, получаемые государством от туризма, идут мимо них, и требовали восстановить справедливость.

Надо сказать, что подобные истории происходят в Китае довольно редко. И волноваться туристам в таких случаях не надо – с ними не сделают ничего плохого. Захват туристов – всего-навсего способ, которым простые люди пытаются довести до сведения руководства некоторые важные для них вещи – в частности, нехватку денег.

В Гуйяне нас поразило невероятное количество больниц и аптек. Если вы идете по улице и видите шикарное здание – это не гостиница, не супермаркет и не ресторан. Скорее всего, это аптека. Во всяком случае, так было в двухтысячных.

Еще тут очень много зубоврачебных кабинетов, салонов мобильной связи, парикмахерских, кондитерских и лавочек, продающих ритуальные принадлежности. Причем все эти заведения следуют одно за другим, достаточно просто пройти по улице. И эта грустная последовательность все время повторяется. Кажется, будто жители Гуйяна рождаются на свет только затем, чтобы постричься, побриться, съесть тортик, позвонить по телефону, вырвать зубы и умереть.

Увы, зубы у гуйянцев очень плохие. Положа руку на сердце, это даже трудно назвать зубами. И причина таких зубов лежит на поверхности: здесь повсюду продаются пирожные и торты. Причем не такие пирожные, как, например, в Пекине, где сахара кладут очень мало. В гуйянских пирожных столько сахара, что волосы встают дыбом. Гуйянцы едят эти пирожные, портят себе зубы, лечат их, вырывают – и рано или поздно просто вынуждены бывают умереть.

Традиционное украшение гуйянских женщин – огромные буйволиные рога, которые они надевают на разные праздники и торжества. При этом сами гуйянки очень миловидны, так что непосвященному иностранцу становится даже как-то обидно за них – к чему тут рога?

Но даже рога не портят впечатление от местных женщин. Впечатление это портят местные мужчины – несмотря на свой небольшой рост страшно свирепые.

Когда мы поймали такси, чтобы ехать в аэропорт, маленький водитель, почти достававший мне головой до груди, объявил цену заранее – пятьдесят юаней. Я сказал, что тут не больше тридцати.

Таксист мгновенно разъярился и начал истошно кричать на всю улицу.

– Усы! – надсаживался он, приседая от натуги. – У-усы-ы-ы!!!

(То есть уши, пятьдесят).

Его боевой дух так взыграл, он так орал и ярился, что, доставай он мне хотя бы до плеча, я бы, пожалуй, заробел. Я не боялся, что он ударит меня головой в живот – боялся, что укусит за какое-нибудь неподходящее место…

Вообще же суровость свою местные жители иной раз проявляют весьма экзотическими способами.

Как-то мы зашли в небольшой ресторан, сделали заказ и даже приступили к еде. Но тут в зале появился молодой человек с мячом в руках, как-то нехорошо оглядел нас, и стал играть сам с собой в баскетбол. Он носился по ресторану, швырял мяч в пол, потолок и стены, совершенно не опасаясь, что мяч отскочит в кого-нибудь из посетителей.

Мы знали, конечно, что в Китае баскетбольный бум, но это было уже чересчур. Я подозвал официанта.

– Что это значит? – спросил я его.

– Что значит, что значит, – пробурчал он. – Ничего не значит!

И ушел.

Я бы, конечно, хотел свести эту историю к древним местным обычаям, согласно которым здесь еще пять тысяч лет назад играли в баскетбол в ресторане. Но думаю, не в древних обычаях дело. Скорее всего, это была очередная демонстрация независимости и неприязненного отношения к чужакам. Чужаки – то есть ханьцы, русские, англичане или любые другие негры преклонных годов – пускай ходят в туристические рестораны и не мозолят глаза честным людям.

Конечно, Гуйян был далеко не первым городом в Китае, который мы посетили. Но именно здесь, в Гуйяне, мы увидели первую китайскую драку.

Как правило, современные китайцы любой драке предпочитают крик и ругань, благо в этом им нет равных. Но бывает, что градус переживаний таков, что слов недостаточно. Однако и убивать или калечить соперника не хочется (не говоря уже о том, чтобы он тебя покалечил). За это государство взыщет, и взыщет очень серьезно.

В таких сложных случаях начинается «китайская драка». Выглядит она примерно так.

Один китаец резко пинает противника в пах – при этом ногу до цели не доносит. Второй в ответ так же быстро бьет супостату кулаком в нос, но его рука тоже останавливается в нескольких миллиметрах от цели. Затем первый дает второму бесконтактную оплеуху, после чего второй якобы ломает врагу ключицу. Показав таким образом друг другу свою крутизну, оба китайца расходятся, очень довольные собой.

Признаюсь, мне этот метод очень нравится в первую очередь своей гуманностью. Не мешало бы практику таких драк перенять и нам в России – сколько бы народу осталось живыми и здоровыми.

Боюсь только, что русский человек на этом не остановится. Ему ведь иной раз бывает недостаточно даже удара ломом по голове. «Неубедительно, – говорит он, лежа на земле и обливаясь кровью. – Продолжаем разговор».

Впрочем, справедливости ради скажем, что и у китайцев бывают страшные драки и поножовщины – вплоть до убийства. Но случается это все-таки сравнительно редко.

Здесь же, в провинции Гуйчжоу, мы столкнулись с другой старинной традицией – тем, что в Поднебесной называют потерей лица или, говоря проще, с китайским представлением о стыде. Проявляется оно в совершенно неожиданных формах, часто совсем не совпадающих с тем, как понимается стыд у нас.

Вот, например, приехали мы в Аньшунь, заселились в гостиницу.

– Что делает настоящий путешественник, приехав в незнакомый город? – спрашивает меня жена.

– Покупает карту, – говорю я.

– Уже.

– Тогда ищет, где поесть.

– Ты небезнадежен, – говорит жена, и мы отправляемся искать ресторан.

В Китае обычно нет проблем с забегаловками и ресторанами. Прошел по улице – и наверняка увидишь какое-нибудь заведение, да еще и не одно, а несколько. Но в Аньшуне дело обстояло иначе. Мы шли, а ресторана все не было. (Это уже потом мы поняли, что там своя специфика: надо было искать ресторанную улицу).

Итак, мы шли и шли, а ресторан все не показывался. Вместо ресторана я увидел на углу китайца интеллигентного вида, судя по лицу – ханьца. Это значило, что с ним можно говорить на нормативном китайском языке путунхуа. С местными, конечно, тоже можно говорить на путунхуа, и они понимают. Только отвечают обычно на своем диалекте, который на китайский похож примерно так же, как русский – на башкирский.

Быстро, пока китаец не сбежал – а такие случаи бывали, и об этом отдельный разговор – я подошел к нему. Спрашиваю:

– Где тут ресторан поблизости?

– А вам местной кухни или китайской? – говорит он.

– И тот, и тот годится.

– А вам дорогой или подешевле?

– Все равно.

– А вам мясной или вегетарианский?

– Без разницы.

– А вам большой или маленький?

– Любой.

– А вам наличными или карточкой расплачиваться?

– Все равно.

Минут пять он меня так мурыжил, наконец, сломался и признался, что он не местный и сам ничего тут не знает. Но напрямую сказать об этом он стеснялся, возникла бы та самая «потеря лица».

Правда, я тоже повел себя не лучшим образом: должен был сам все понять по его вопросам. В крайнем случае, сказал бы ему, что мне нужен, например, вегетарианский ресторан, и он бы с облегчением ответил, что как раз таких здесь и нет. Но я не сообразил и поставил его в неудобное положение. Хотя вообще-то по логике вещей стыдиться ему не следовало: он ведь был тут таким же туристом, что и мы. Но признаться в том, что он некомпетентен в такой важной области китайской жизни, как еда, ему не хотелось.

С похожей ситуацией мы встречались в Пекине, когда приехали туда в первый раз. Девушка, у которой мы спросили дорогу до нужной нам улицы, долго и безнадежно разглядывала карту, и вдруг заплакала. Почему? – спросите вы. Очень просто: ей было стыдно, что она не знает города и не может нам помочь.

В другой раз нам попались два старичка. Один из них небрежно глянул на карту и помахал рукой: «Не знаю».

Второй старичок стал его подкалывать:

– Эх ты, лао бэйцзин, старый пекинец, а города не знаешь!

– Пекин большой, – с достоинством ответствовал первый, – все знать невозможно.

Но о потере лица мы еще поговорим отдельно. Нужно только иметь в виду, что наше и китайское представление о стыде сильно различаются.

Глава 2, в которой во множестве появляются черти и говорящие собачки, а автор книги становится богатым иностранцем

Первую главу я написал о провинции Гуйчжоу, хотя это было далеко не первое наше путешествие в Китай. Но, согласитесь, не каждый день оказываешься в местах, где каменный век кончился совсем недавно.

А первый раз в Китай я приехал в далеком уже 1992 году.

Я работал тогда корреспондентом в «Московском комсомольце», на дворе был экономический хаос и всюду свирепствовал бартер. Для ясности приведу один только пример: газета посылала с концертами в город Кондопогу звезд советской эстрады, а взамен получала оттуда страшно дефицитную тогда бумагу.

Похожим образом дело обстояло и в других областях. Туристическое агентство, которое имело дело с «МК», размещало у нас рекламу. Но расплачивалось при этом не деньгами (деньги никого не интересовали, за неделю они обесценивались вдвое), а бесплатно посылало сотрудников газеты за границу – в туры и вояжи.

Все почему-то хотели ехать в Европу или даже в Америку. Один я хотел ехать в Китай – и поехал. Поездка, скажу я вам, вышла не самой простой, хоть и бесплатной.

Сначала почти десять часов мы летели от Москвы до Владивостока. Тут я проклял «Аэрофлот», использовавший тогда такие маленькие самолеты, что невозможно было ни поставить ноги нормально, ни положить их на плечи впереди сидящему пассажиру. Признаюсь вам, что даже в самом маленьком городском автобусе не чувствовал я себя так стесненно.

В конце концов мы все-таки долетели до Владивостока, хотя я уже подумывал, не лучше ли повернуть назад. Во Владивостоке мы пересели на корабль и поплыли в Китай.

Корабль наш был старый, и всякий раз, как набегала волна побольше, скрипел, угрожая развалиться и пойти на дно. Поэтому плыли мы вдоль берега, не рискуя отдаляться слишком глубоко в море. Если бы вдруг корабль потонул, мы бы добрались до суши вплавь. Те, конечно, кто умел плавать. А те, кто не умел, горько бы пожалели, что в свое время не научились.

Вообще-то это был шоп-тур, замаскированный под обычный круиз. Бизнесмены из Прибалтики и Грузии ехали покупать мебельные гарнитуры и другие серьезные вещи. Поэтому перед тем, как мы вошли в территориальные воды Китая, ко мне подошел руководитель туристической группы Вахтанг и спросил:

– Сколько у тебя валюты?

– Двадцать долларов, – честно ответил я. В то время это была моя месячная зарплата.

Вахтанг, конечно, усомнился.

– За дурака меня держишь, дорогой? Тур стоит двести долларов, а ты везешь с собой двадцать?

Я пытался объяснить, что я от редакции, бесплатно, но Вахтанг мне так и не поверил.

– Не хочешь говорить, и не надо, – он махнул рукой и обиженно отошел…

Наше героическое судно стояло на реке Хуанпу, текущей через Шанхай. Тут же на палубе дежурил таможенный офицер, в обязанности которого входил досмотр русских туристов при выходе с корабля на территорию Китая. По вечерам он очень скучал, и, чтобы развеяться, переходил с одного борта на другой, устраивая таким образом небольшую качку.

Видя, как он мучается, я подошел к нему, и мы разговорились – по-английски, так как китайского я тогда еще не знал.

Желая сделать собеседнику приятное, я заметил, что китайская культура сейчас очень популярна на Западе, особенно китайская философия: Конфуций, Лао-цзы…

Таможенник помрачнел и сказал с горечью:

– Конфуций, Лао-цзы – это все хорошо только для богатых иностранцев.

С тех пор я понял, что мое настоящее призвание – быть богатым иностранцем.

Но знакомство с китайским таможенником имело и другие приятные стороны – меня перестали досматривать при выходе в город. Я даже слегка пожалел, что я не контрабандист.

Надо сказать, что в начале девяностых Шанхай еще не был городом небоскребов. Там интенсивно возводились двенадцати – и шестнадцатиэтажные дома, но в основном строения были совсем невысокими. Даже здания банков из стекла и бетона не превышали трех-четырех этажей в высоту. Много тут было старых хибар, а некоторые шанхайцы вообще жили в каких-то подземных норах.

Машин на улицах почти не встречалось, если не считать таксомоторов и персональных авто госчиновников. По утрам и вечерам, когда люди отправлялись на работу, улицы перекрывали на час и по ним могли проехать только велосипедисты.

Когда лет через десять я снова приехал в Шанхай, город я узнал с трудом – он оказался истыкан высотками, как еж иглами. Это был знак того, что китайцы теперь не хуже богатых иностранцев и относиться к ним надо с уважением.

Но ни один иностранец все равно не сможет уважать китайцев так, как они уважают себя сами.

Негласный китайский девиз звучит следующим образом: «Мы лучшие, потому что мы китайцы». И хотя подобным девизом руководствуются и другие народы, но, пожалуй, именно в Китае он нашел свое самое яркое выражение.

Автор книги «Чжунго дэ наньжэнь хэ нюйжэнь» («Китайские мужчины и женщины») начинает ее с мудрого замечания: «Все китайцы делятся на мужчин и женщин».

Что главное в этом заявлении с точки зрения китайца? Главное в этом заявлении – его глубокая научность, подтвержденная эмпирическим опытом.

Иной иностранец, конечно, заспорит: дескать, на мужчин и женщин делятся не только китайцы, но и все остальные нации. Китаец, услышав это, только снисходительно покивает в ответ. Кивки эти будут означать не согласие с оппонентом, а скорее добродушное над ним подтрунивание. В самом деле, кого интересует, что там происходит за пределами Чжунго – Срединного государства?

Вообще говоря, мы, иностранцы, неточно переводим понятие «Чжунго». Мы говорим о каком-то там Срединном государстве. Говорить же надо о Центральном государстве, или даже еще точнее – о Центровом. По самоощущению традиционного китайца его страна находится не в какой-то там середине, а именно что в центре мира. Вся остальная земля – та, что за пределами Чжунго – населена волосатыми варварами разных калибров и расцветок.

Древние китайцы – опять же, исходя из глубоко научной картины мира – полагали, что земля квадратная, а небо круглое. По этой причине неба не хватало, чтобы накрыть всю землю. Та часть земли, которую покрывало небо, так и называлась – Тянься, Поднебесная (одно из традиционных названий Китая). За пределами Поднебесной, куда небо не доставало, жили дикие, – ежэнь. Чем дальше от центра мира жили эти самые ежэни, тем больше в них было дикости, и тем меньше походили они на китайцев, прекрасных душой, телом и финансовыми накоплениями.

С тех пор прошли тысячелетия. Изменилось ли самоощущение китайцев? И да, и нет. Конечно, в умных книгах, газетах и по телевидению китайские авторы не устают объяснять, что за границей тоже живут люди, у них тоже есть своя культура, своя цивилизация и научные достижения. Но тут имеется маленький нюанс, о котором никто не говорит, но который все чувствуют – это самое злосчастное «тоже». Как говорится – тоже, да не совсем. А все дело в том, что китаец – тот самый, титульный, который ханьцзу – подсознательно считает себя лучше всех. Самый задрипанный китаец все равно лучше самого замечательного иностранца – и только на том оснований, что в жилах его течет настоящая китайская кровь.

Неудивительно поэтому, что для иностранцев в Китае есть несколько обозначений. Первое, официальное: вайгожэнь – собственно иностранец, человек другого государства, или кэжэнь, гость. Это название соответствует протоколу. Второе, бытовое: лаовай – старина извне. И, наконец, третье, для души: янгуйцзы или вайгуйцзы – заморский, он же иностранный черт. Иногда для ясности просто гуйцзы, черт обыкновенный.

Надо сказать, что злым духом иностранца именуют не только в быту, но даже и в книгах. Прямо в глаза чертом вас, конечно, называть поостерегутся, скорее употребят слово «лаовай». В котором, несмотря на внешнюю дружелюбность, имеется элемент насмешки. Берется эта насмешка как раз из слова вай – что значит внешний, профанный, и, вообще, между нами, китайцами, говоря, никуда не годный.

Как же перевести «лаовай» на русский? Вообще говоря, это слово состоит из двух иероглифов. Первый – «лао», то есть старый, почтенный. Второй – «вай», то есть, как уже говорилось, внешний, наружный. Переводить буквально, как «старикашка извне» почему-то не хочется. И не стоит, потому что смысл тут все-таки другой.

У этого слова есть разные переводы. И просто «иностранец» – самый приблизительный, по общему смыслу. И «старина иностранец». И «почтенный иностранец». И даже «балбес заграничный» – близко по ощущению, хотя и не так грубо. Чаще всего, однако, встречается перевод «старина извне» – вроде как дружеский.

Лично я предлагаю наиболее точный перевод: «лаовай» – это «старый вай». Что такое «старый вай» – не совсем ясно, но для того, кто обзывается, звучит немножко смешно, а для того, кого обзывают – слегка обидно. То есть проявлено то самое отношение, которое испытывает большинство китайцев к иностранцам. А, значит, искомый результат достигнут.

С определением себя, как лаовая, иностранец, хочешь не хочешь, встречается постоянно.

Как-то мы с женой мирно гуляли в пекинском парке Тяньтань. Народу было немного, и все вежливо делали вид, что нас не замечают. Но тут ковыляющий мимо младенец, устами которого, как известно, глаголет истина, все-таки нас увидел. Без лишних размышлений он вытянул вперед палец и громовым голосом заревел на весь парк:

– Лаова-а-ай!

– Не лаовай – вайгожэнь! – смущенно стала поправлять его культурная мамаша.

Однако младенец упорствовал. Он тыкал в меня пальцем и безостановочно кричал: «Лаовай! Лаовай!»

Когда мне надоели эти крики, я обернулся к ребенку и строго сказал:

– Во бу ши лаовай, во ши янгуйцзы! (Я не лаовай, я заморский черт!)

В другой раз, кажется, в городе Цзинань, за мной увязалась неведомая старушка. Она шла следом и развлекалась тем, что тыкала меня в спину кулачком, через каждые пять секунд повторяя «Лаовай! Лаовай!» – как будто и без того не было понятно, что я иностранец.

Вскоре мне это надоело. Я повернулся и сказал ей не без яда: «Во ши лаовай, ни цзю ши лаонэй!» (Я-то старина снаружи, а вот ты – старушка изнутри!). К сожалению, мои попытки скаламбурить не нашли у нее отклика, так что пришлось просто ускорить шаг. Старушка еще некоторое время трусила по пятам, но скоро выдохлась и села прямо на асфальт.

Вообще-то китайцы любят каламбуры, к этому сам язык располагает. Но шутки и каламбуры иностранцев они воспринимают редко, у них другое чувство юмора. Как справедливо сказал один китайский публицист: «Наш нынешний юмор не содержит в себе ни сатиры, ни сарказма, ни особенного смысла, это как легкое приятное щекотание перышком – вот и все».

Может быть, поэтому там, где должно быть смешно, китайцы не смеются, а лишь посмеиваются.

Тот, кто все-таки хочет понять китайский юмор, должен послушать сяошэн – китайские устные юмористические рассказы. Для иностранца дело это, как правило, долгое и довольно нудное, но китайцам нравится.

Таким образом, если китаец смеется над шуткой иностранца, то скорее из вежливости, а не потому, что ему на самом деле смешно.

Традиционно китайцы избегают телесного контакта. Исключение составляют китайские мужчины, которые часто ходят, держа друг друга за ручку. В таком хождении ничего неприличного нет, это просто выражение симпатии и дружеского расположения. Так же, держась за ручку, ходили нынешний председатель КНР Си Цзиньпин и Нурсултан Назарбаев во время официального визита председателя Си в Казахстан.

Рядовые заморские черти вряд ли удостоятся от китайца такой чести, зато в качестве бонуса их вполне могут потыкать в спину кулаком.

Как-то мы с женой стояли в аэропорту Байюнь города Гуанчжоу в очереди на посадку. Следом за нами пристроилась маленькая старушка. Через каждые пять секунд она поощрительно тыкала жену в спину: дескать, давай, лаовай, вперед, не задерживай!

Мы бы и рады были вперед, но впереди стояла очередь, двигаться было некуда. Однако старушку это не интересовало. Ей нравилось тыкать кулаком в спину иностранке, это было настоящее развлечение или, по-китайски, вар-вар.

Тогда мы поменялись с женой местами. Но и это старушку не смутило. Она стала тыкать кулаком в спину уже меня. А поскольку кулачок был острым, ощущение мне не понравилось. С минуту я все-таки потерпел, потом развернулся, навис над старушкой и рявкнул на весь аэропорт:

– Бицзяо! Хватит уже!

Старушка сделала недовольное лицо и отвернулась.

Обычно неприятная ситуация в Китае рявканьем и исчерпывается. Но изредка наступает время решительных действий.

Как-то раз мы приехали в город Циньхуандао. Там есть место, где Великая китайская стена выходит своей оконечностью прямо в море. Поскольку китайцы традиционно сравнивают Стену с огромным извивающимся драконом, то место, где дракон как бы ныряет в море, называется Голова Дракона.

Чтобы попасть на эту часть Стены нужно было купить входные билеты. Мы отправились на поиски кассы. За нами увязалась компания молодых китайцев – типа, помогать. Двое шли впереди, показывая дорогу, один шел сзади и без остановки толкал меня в спину кулаком – чтобы я, не дай Будда, не сбился с пути.

Я его попросил так не делать, раз, другой – не помогло. Я рявкнул – он только засмеялся и продолжил свои экзерсисы. Тогда я остановился, обошел его и от души пихнул в спину. Молодой нахал отлетел на несколько метров, но возмущаться не стал, а лишь безропотно отошел в сторону. «Не сошлись характерами», – читалось в его глазах.

Однако сразу хочу предупредить, что это крайний случай. Как бы ни развивались события, в Китае старайтесь обходиться без физического воздействия. Дать затрещину китайцу – это роскошь, ее может позволить себе только настоящий Чжунго тун, знаток Китая. Надо очень хорошо чувствовать ситуацию, видеть конкретного человека, понимать, сочтет ли китаец такое обращение справедливым, учитывать настроение окружающих и много чего еще.

Почему в тот раз я все-таки разрешил себе такую вольность? Потому что свидетели и участники инцидента понимали, что парень ведет себя неправильно и просто развлекается таким гнусным образом, хотя и не имеет на это морального права. Именно поэтому, когда его настигла карающая иностранная длань, и окружающие, и даже он сам отнеслись к происшедшему с молчаливым одобрением.

Кстати, китайцам иногда нравится, когда им читают морали. Был у меня случай, когда торговец на юге заломил за виноград непомерную цену, и я отчитал его, говоря, что так поступать нельзя, это нечестно и несправедливо.

– Десять юаней – да, двадцать – куда ни шло, но сорок – это уже перебор, – объяснял я ему. – Что подумают о тебе и твоей стране гости Китая?

Торговец слушал мою речь с явным удовольствием и согласно кивал. Вероятно, разговор наш представлялся ему беседой двух благородных мужей, посвященной ритуалу-ли.

Вообще же, повторю: не пытайтесь в Китае разрешить конфликт, используя физическую силу. Старайтесь такой вариант даже не рассматривать. Запомните: как бы ни кричал китаец, как бы он ни скандалил, как бы ни размахивал руками – он вас не ударит. Во всяком случае, пока вы не ударите его.

Но если вдруг – каких только чудес ни бывает – дело дошло до драки, имейте в виду, что китаец будет драться плохо, робко и при первой же возможности постарается драку закончить, потому что он боится куда больше вас. Ведь ему за избиение иностранца вполне могут и срок припаять.

Кроме того, китаец будет драться один, прохожие ему не помогут – если только рядом с ним не окажутся друзья или родственники. Исключение составляет север Китая на границе с Россией. Там наших туристов и торговцев знают хорошо, и потому, если их спровоцировать, с удовольствием побьют вас всем кагалом.

Но повторяю еще раз: какой бы ни казалась вам ситуация, старайтесь не применять силу. Во-первых, вы тоже можете попасть в полицию – и с весьма неприятными последствиями. Во-вторых, в некоторых областях страны, если китаец сочтет себя публично оскорбленным, он может и нож вытащить.

Но даже и просто разговаривая, не угрожайте китайцу и не оскорбляйте его: вы приобретете врага на всю жизнь. Китайцы очень чувствительны к интонации – даже не понимая, что именно вы говорите, они легко уловят ваше отношение к ним.

Если вам что-то не нравится, взывайте к разуму и справедливости, начинайте переговоры, постарайтесь донести до человека свою позицию. Даже если вы не знаете языка, покажите свое настроение жестами, мимикой, выражением глаз. Китайцы как нация очень склонны к переговорам, это у них в крови, это альфа и омега их существования на протяжении веков. Не удивительно, что китайцы так любят торговлю и вообще бизнес. Ведь нормальный бизнес – это именно достижение выгоды благодаря переговорам.

Как вы уже, наверное, поняли, быть в Китае иностранцем довольно непросто.

Часто китайцы, особенно в провинции, воспринимают иностранцев если не как зверюшек, то как людей с некоторым отставанием в умственном развитии. Наиболее подходящий эквивалент: «собачка говоряшшая». Да еще и говорящая обычно не по-китайски, а на своем, собачкином языке.

Здешнее отношение к заморскому черту строится на очень простой предпосылке. Китайского языка – а значит, и культуры – иностранцы не знают. А кто не знает культуры, тот не совсем человек. В лучшем случае – тот самый дикий ежэнь, о котором мы уже говорили.

По этой причине изредка бывает сложно даже вступить в контакт с китайцами – особенно с пожилыми. И тут неважно, говоришь ты по-китайски или нет: они просто не хотят тебя слушать.

Как-то в Чжаоцине мне понадобилось спросить дорогу у одной пожилой женщины. Я обратился к ней, но она, увидев меня, даже слушать не стала, отвернулась, замахала руками и в ужасе закричала: «Я не понимаю! Не говорю по-иностранному!»

Но я знал, что главное – выбить китайца из привычной колеи.

– А по-китайски вы понимаете? – коварно осведомился я.

Она поглядела на меня внимательно и сказала:

– По-китайски я понимаю.

Легко догадаться, что дальнейшая беседа прошла, как по маслу.

Впрочем, вопрос «говорите ли вы по-китайски?» в Китае не является таким уж нелепым.

Я уже рассказывал про нормативный китайский язык путунхуа. Он так и переводится – общий язык, то есть предназначенный для всех граждан страны. Язык этот до некоторой степени искусственный, он создан на основе пекинского диалекта и других диалектов группы гуаньхуа – распространенной, в основном, в северных регионах Китая.

Создание такого языка было жизненной необходимостью. Почему? Ответ довольно прост.

В Китае есть множество диалектов титульной народности хань. Большинство из них различаются настолько сильно, что носители просто не понимают друг друга при разговоре. Формально все это – диалекты одного и того же языка, но для слушателя они так же похожи друг на друга, как монгольский и немецкий. Помимо диалектов, в Китае есть множество самостоятельных языков – это языки национальных меньшинств. Их носители тоже не понимают ханьцев и друг друга.

Разумеется, такая ситуация веками обособляла регионы Китая и иногда раскалывала страну на части. Путунхуа был создан, во-первых, чтобы преодолеть взаимное непонимание граждан, и во-вторых, для повышения грамотности народа.

Сейчас путунхуа учат в школах по всему Китаю, на нем говорят по радио, телевидению и в большинстве китайских фильмов. Однако для примерно половины китайцев это язык выученный, совершенно непохожий на то, как говорят у них дома, во дворе, в магазине… Для них этот язык – фактически иностранный. И далеко не все китайцы говорят на нем хорошо, и далеко не все его понимают. Так что заданный китайцу вопрос «Ни хуй шо ханьюй ма?» (Ты говоришь по-китайски?), если задуматься, звучит не так уж бессмысленно.

Глава 3, в которой русский турист выходит на китайское богомолье, а мытье признается вредным для здоровья

В Китае есть два вида цирка. Первый вид – цзацзи, там работают только люди, это цирк традиционный. Второй вид – мацзи, то есть с лошадьми, и вообще с животными.

Так вот, иностранцы для китайцев – цирк. Только не совсем понятно, какой именно: цзацзи или мацзи.

Как известно, русские с подачи Тютчева считают, что умом Россию не понять.

Китайцы пошли еще дальше. Они считают, что не только понять их нельзя, но даже и узнать о них ничего невозможно. Иностранцы, полагают китайцы, не знают о них вообще ничего, просто не могут знать.

К сожалению, подозрения их не беспочвенны. Рядовой иностранец знает о Китае почти так же мало, как и китаец об остальном мире.

Свидетельство тому – разнообразные якобы китайские пословицы и летучие фразы, которые гуляют по свету.

Наверняка вы часто слышали выражение: «Китайское проклятие гласит: "Чтоб ты жил в эпоху перемен!» Лично я ни в самом Китае, ни в китайских книгах такого проклятия не встречал. Не читал я про него и у других китаистов, то есть, похоже, и они не встречали.

Если же разобраться, то с точки зрения китайца проклятие это вообще звучит бессмысленно, ведь из перемен состоит вся жизнь. И даже главная, базовая у китайцев книга так и называется «И-цзин», «Канон перемен».

Хочется вам блеснуть образованностью – откройте Конфуция или Лао-цзы, они несчетное количество раз переведены на русский. Там полно мудрых мыслей на все случаи жизни, и придумывать ничего не надо.

С чувством законной гордости могу констатировать, что самые иностранные из иностранцев в Китае это, конечно, русские. Вот уж лаовай в квадрате, иначе не скажешь. Я вам сейчас расскажу одну историю, и вы сами все поймете.

Как-то раз в Пекине, в ламаистском монастыре Юнхэгун наткнулись мы на группу знакомых русских туристов. Вел их китаец.

А тут надо заметить, что Будда в свое время победил бесчисленное количество чертей и демонов и поставил их на службу колесу Закона. О чертях этих почти не вспоминают в чань-буддийских монастырях. Зато у ламаистов (тибетских буддистов) все эти черти присутствуют прямо в храме – с рогами, хвостами, зубами и когтями, все, как положено. То есть это уже не простые черти, а наши, правильные, перековавшиеся.

И вот, значит, китаец ставит этим чертям свечку и кланяется, и следом за ним вся русская компания тоже ставит свечки и кланяется. При этом у половины, конечно, на груди висят крестики. Но никого это не смущает, кроме одного. Этот один все-таки подходит к нам с женой, как к главным в мире специалистам по Китаю и спрашивает:

– А это ничего, что я браслет тут купил? Я ведь православный…

– А это ничего, что ты свечки демонам ставишь? – спрашиваю я его в ответ.

Он смотрит на меня квадратными глазами, явно не понимая, о чем речь. Перехожу на более прозрачный язык:

– Ты у батюшки-то спрашивал благословения китайским чертям молиться?

– А надо? – пугается он.

– А как же, – говорю я. – В следующий раз обязательно спроси.

Некоторые китайские храмы являются одновременно музеями. Музеи в Китае, это, конечно, особая тема.

Во время культурной революции подавляющее большинство музеев было закрыто, а экспонаты либо выброшены либо украдены. Однако в последние десятилетия здесь возник настоящий музейный бум. Каждый год открываются все новые музеи, причем как государственные, так и частные.

В результате музеев стало так много, что на них иногда просто не хватает экспонатов. Но китайцев это не смущает. Вместо самих экспонатов они вешают на стены фотографии этих экспонатов.

Таким образом, все китайские музеи делятся на две категории: те, где есть материальные объекты, и те, где представлены только фотографии. Потому что, как уже говорилось, музеев много, а бесхозных предметов мало.

Иностранные туристы, заплатившие за вход в музей деньги, обычно терпеливо сносят такое безобразие. Но некоторые китайские посетители бывают недовольны, что за свои кровные они видят одни лишь фотографии, иногда к тому же снятые мутно, не в фокусе.

Хотя справедливости ради заметим, что китайцы часто бывают недовольны самыми неожиданными вещами. Например, в пекинском Музее древних колоколов два престарелых китайца громко выражали свое возмущение тем фактом, что колокола, на их взгляд, слишком маленькие… За что деньги плачены?

Однако если у вас в Китае появится возможность зайти в музей – старайтесь ее не пропустить, даже если этого музея нет в вашей программе. В китайских музеях иной раз можно узнать много нового об устройстве мира.

Так, в одном из павильонов императорского дворца Гугун висит старинная – кажется, семнадцатого века – карта с изображением разных народов. Называется она просто и со вкусом: «Подданные китайского императора».

В число подданных китайского императора вошли не только традиционные монголы, маньчжуры, тибетцы, но и – неожиданно для себя – арабы, армяне, русские, евреи, немцы, британцы, французы, голландцы. В общем, все, о ком тогдашние китайцы имели хоть какое-то представление.

Непосвященному человеку такая расстановка сил наверняка покажется странной.

А все дело в том, что китайские императоры самых разных династий были о себе и своей стране чрезвычайно высокого мнения. Когда в старый Китай приезжали торговые или дипломатические представительства, их называли «данниками» императора и заставляли ползти к трону на четвереньках, держа верительные грамоты на спине.

Даже обычные товары здесь именовали данью, забирали их у иностранных торговцев, а в качестве «благодарности» выдавали товары китайские, за которыми, собственно, торговцы и приезжали, а не затем, чтобы платить какую-то сказочную дань.

Хрестоматийным стало послание китайского императора Цяньлуна английскому королю Георгу III в конце XVIII века. Король прислал императору письмо, в котором предлагал развивать торговые связи и к этому письму присовокупил образцы английских товаров. Вот что ответил Цяньлун на обычное деловое предложение.

«Я прочел Ваше послание. Искренность, с которой оно написано, обнаруживает уважительное смирение с Вашей стороны, достойное высокой похвалы. Чтобы показать свою преданность, Вы также послали мне образцы изделий из Вашей страны. Властвуя над огромным миром, я не имею другой цели, кроме как поддерживать совершенное управление и гарантировать исполнение государством его обязанностей. Странные и изобретательно сделанные предметы не представляют для меня интереса. Я не могу найти применения предметам из Вашей страны. Вам надлежит, о король, уважать мои чувства и выказывать мне еще большую преданность и лояльность в будущем, так, чтобы вечной покорностью нашему трону Вы смогли обеспечить мир и процветание Вашей стране. Трепетно подчиняйтесь и не проявляйте небрежения».

Вот такое письмо отправил китайский император королю одного из самых могущественных европейских государств того времени. Трепетно подчиняйтесь и не проявляйте небрежения! И это писал один из самых просвещенных и, как бы сейчас сказали, продвинутых императоров. Можно представить, что думали о себе другие повелители Поднебесной. И это вот «императорское» сознание в какой-то мере сохранилось в китайцах и до сих пор.

Конечно, самоощущение китайцев сильно подорвала военная экспансия европейцев. Две опиумных войны, оккупация Пекина западными странами, свержение императора, многолетняя гражданская война, хаос, приход к власти коммунистов, большой скачок, культурная революция – Китай был ослаблен и разорен, он почти перестал существовать.

Однако все это происходило как бы вовне. Внутри же, в самом сердце, почти каждый китаец верил в будущее величие своей страны, своего народа, себя самого, а, значит, понимал, что никакой, даже самый богатый иностранец никогда не сравнится с самым бедным китайцем.

Справедливости ради надо сказать, что иностранцы принесли Китаю не только зло.

Вот по китайскому телевидению показывают, как в Шанхае китайцы в качестве развлечения дерутся подушками. Корреспондент берет интервью у одного из участников эпической битвы: «Что вы чувствуете?»

– Я совершенно счастлив, – отвечает китаец.

Еще бы он не был счастлив, друзья мои. В старые-то времена в такой битве можно было коньки отбросить – подушки китайские все были фарфоровые, каменные да деревянные. Ударишь такой подушкой один раз по голове – и все, надо заново перерождаться. Низкий поклон, таким образом, порочным иностранцам, что привезли в Китай нормальные человеческие подушки.

Те, кто не знает китайцев, наверное, удивятся: почему это иностранцы порочные?

Между нами, китайцами, говоря, они не только порочны, но также еще развратны и упадочны. Выражается это в первую очередь в том, что иностранные женщины открывают миру грудь, тем самым подвергая мирных китайских мужчин невыносимому соблазну.

Надо сказать, что именно женская грудь считается наиболее откровенной частью тела в Китае. Китайские девушки могут расхаживать по городу в таких коротких шортах, что, собственно, это уже будут не шорты даже, а просто трусы. При этом кофточка у них будет закрытая, под горло, и никаких декольте.

Нет, богатому иностранцу, конечно, его личное декольте никто не вставит в строку, ходите, сколько хотите. И слова плохого тоже, скорее всего, никто не скажет. Во всяком случае в лицо. Но взгляды станут бросать такие, что только держись. И взгляды эти трудно будет назвать восхищенными. Это окажется, скорее всего, сложная смесь похоти и презрения. Или даже просто одно чистое презрение.

В первую очередь речь тут, конечно, идет о провинции, потому что в больших городах, особенно после Олимпиады 2008 года к иностранным манерам как-то притерпелись и уже не смотрят на каждого лаовая, как на инопланетянина.

Иностранцу, безусловно, интересно будет узнать, что неприличное поведение у китайцев называется западным. То есть все негативные тенденции, которые есть в Китае – от дурных манер до привычки регулярно мыться – принесли иностранцы.

Да-да, частое мытье – тоже типично западное поведение. Не столько неприличное, впрочем, сколько опасное для жизни. Газета «Бэйцзин ваньбао» («Вечерний Пекин») не устает напоминать читателям, что привычка принимать душ ежедневно – прямой путь к тяжелым болезням. В том числе и западным, конечно.

Причины таких диковинных теорий, коренятся, скорее всего, в истории и быте старого Китая, и причин таких может быть несколько. Ну, например, последняя китайская династия Цин (1644–1912) была по происхождению маньчжурской. Маньчжуры же были кочевники и, как большинство кочевников, часто не имели возможности регулярно мыться, а, значит, и привычки к мытью не выработали. Другая причина может быть в том, что в некоторых районах Китая вода была труднодоступна, стоила дорого, так что вопрос о мытье вообще не стоял. Ну, а потом, как принято у китайцев, подвели под имеющийся факт «научную» теорию.

Первый раз с китайским отношением к воде я столкнулся еще на родине.

Как-то раз в Москве я зашел в гости к знакомому китайцу. Решил после улицы помыть руки, пошел в ванную. Помыв руки, увидел два маленьких полотенца, висящих на вешалке. Взял одно – оно было влажным, взял другое – оно тоже оказалось влажным. Вытереть руки после мытья так и не удалось.

Тогда я еще толком не знал китайских обычаев, не знал, что моются они редко, а в целях гигиены просто протирают себя влажными полотенцами.

До сих пор, кстати, во многих китайских домах не предусмотрены не только ванны, но даже душ. А те, кто хочет помыться, могут протянуть шланг от раковины к бельевому тазику, а еще лучше – сходить в баню.

Но это, так сказать, традиции, о причинах которых мы говорили выше.

Гораздо интереснее, что и вообще китайцы в большинстве своем воду не любят, воды боятся и даже плавать не умеют.

Когда мы с женой приехали на китайский курорт Санья, в первый же день, выйдя на улицу, мы увидели компанию взрослых китайских мужчин, которые, надев на себя спасательные пояса, «плавали» в лягушатнике метровой глубины. Они фыркали, как киты, вопили, таращили глаза и явно были горды своей отвагой.

По нашим наблюдениям, китаец, приехавший на курорт, старается не заходить в воду выше колена. Если вода достигает бедер – это уже серьезный риск, а если поднимается до груди – просто безумство.

Бывают, конечно, отважные «спортсмены», которые специально тренируются, а, попав на морской берег, бросают вызов стихии, и не просто стоят в воде, но даже подпрыгивают в ней, и, страшно подумать, плавают. Но и тут они не заходят слишком далеко и плавают отнюдь не к горизонту, а исключительно вдоль береговой линии, на метровой глубине.

Хотя, если китайцы за что-то берутся, они в это часто вкладывают все силы души и сердца и занимаются делом, пока не свалятся с ног. На том же Хайнане мы видели женщину, которая так вот плавала вдоль берега, и доплавалась до того, что ее просто вынесло набежавшей волной на песок лицом вниз. После этого она минут двадцать лежала на песке ничком, как выброшенная черепаха, не в силах подняться или даже переползти хотя бы на метр вперед – а жестокое море заливало ее волнами.

Ясно, что при таком отношении к воде человек, который умеет хорошо плавать, воспринимается либо как опасный сумасшедший, либо как полубог. И, опять же, можно понять, почему китайцы так восхищались Мао Цзэдуном, который неоднократно переплывал реку Янцзы, пусть даже и не в самой широкой ее части.

Справедливости ради заметим, что примерно с пятидесятых годов прошлого века в Китае стали появляться отдельные очаги моржевания. Видимо, китайцы решили, что если уж плавать, то в ледяной воде. Во-первых, польза для здоровья, во-вторых, издалека видно, что ты настоящий революционер.

Как правило, такие заплывы собирают целую толпу зрителей, которые усердно пялятся на это представление.

Попадая в толпу китайских зевак, понимаешь, что слово «пялиться» было придумано в первую очередь именно для китайцев.

Больше всего на свете китаец любит развлечения, вар-вар. В число развлечений входит множество занятий, начиная от еды и кончая (кое-где) привычкой выть волком. Обычай глазеть и пялиться стоит у китайцев на одном из первых мест, уступая, может быть, только еде.

Я это понял еще в начале девяностых годов прошлого века, когда впервые приехал в Шанхай. Если я отрывался от основной группы, вокруг сразу же скапливалась кучка зевак, которые совершенно добровольно сопровождали меня повсюду.

Уже много позже, в двухтысячные, мы с женой как-то зашли в небольшой ресторанчик на окраине Пекина и заказали еду. Мимо проходило несколько китайцев. Увидев нас через окно, они застыли на месте, раскрыв рты.

(Когда я говорю «раскрыв рты» применительно к китайцам, это следует понимать буквально. Многие китайцы, если видят что-то необычное, редкое, удивительное или просто интересное, на самом деле раскрывают рты. А некоторые так и ходят все время – с раскрытыми ртами).

Итак, китайцы увидели нас в ресторанчике – явно семейном, небольшом – и раскрыли рты. Но на этом они не остановились, потому что тут безусловно намечалось зрелище.

Не говоря худого слова, китайцы вошли в ресторан, уселись за соседний столик и стали разглядывать нас с необыкновенной откровенностью, присущей только китайцам. Так они глазели на нас несколько минут, потом к ним подошла хозяйка и сурово сказала:

– Нечего сидеть просто так. Хотите смотреть на иностранцев, платите по юаню с носа.

К нашему величайшему удивлению, китайцы безропотно вытащили деньги и отдали хозяйке. Теперь они разглядывали нас уже на законных основаниях.

– Слушай, – сказал я жене, – да ведь так можно бесплатно обедать. Приходим в какой-нибудь ресторан, договариваемся с хозяином, он нас кормит бесплатно, а сам собирает юани с любопытных, которые пришли на нас посмотреть.

– Нет, – сказала жена, – не выйдет.

– Почему?

– Во-первых, мне это не нравится.

– А во-вторых?

– Во-вторых, скоро наши физиономии примелькаются и народ перестанет на нас ходить.

Она, как всегда, оказалась права. Мы даже в этот раз серьезно разочаровали зрителей.

Они вероятно, ждали, что мы начнем прыгать, ходить по стенам, танцевать и вообще вести себя, как дикие, каковыми мы являемся по своей иностранной сути. Но мы сидели спокойно, ели палочками, пили пиво и никаких увлекательных коленцев не выкидывали.

Посидев еще минут десять, обманутые в лучших ожиданиях китайцы горько вздохнули и двинулись на выход.

Чем объяснить неутолимую страсть китайцев к зрелищам? Думаю, ответ на этот вопрос кроется отчасти в национальной психологии, а отчасти – в исторических обстоятельствах.

Испокон веку зрелища являлись одним из немногих доступных простому народу развлечений. Чтение книг было мало кому по силам: грамотность давалась долгими годами упорнейших занятий, да и денег стоила. Наслаждаться живописью или другими видами традиционных искусств тоже было нельзя – все это находилось в домах богатых людей, куда кого попало не пускали. Даже уличные цирковые представления или доступные спектакли китайской оперы случались далеко не каждый день. Таким образом, если зрелищ недоставало, китаец устраивал себе зрелище сам – из ближнего своего.

Обычно таким зрелищем становился любой чужак. И это понятно – какой смысл смотреть на соседа по хутуну, которого и так видел тысячу раз. К тому же он и обидеться может. Чего, скажет, смотришь? Не узнал?

Но идеальным объектом разглядывания, конечно, становится иностранец. Он не просто чужак, он и выглядит по-другому, говорит иначе, приехал невесть откуда, и вдобавок ответить тебе не может.

Учитывая количество китайцев, живущих в Китае, непривычному человеку переносить все эти взгляды довольно затруднительно. Бывает, идешь как сквозь строй: под градом взглядов – любопытных, заинтересованных, нарочито безразличных, неприязненных или откровенно презрительных.

Со временем, конечно, привыкаешь. Да и сами китайцы со временем все меньше и меньше пялятся на иностранцев.

Однако, если вас слишком беспокоит взгляд незнакомого китайца и деваться вам некуда, открою вам способ мирно разрешить проблему. Надо просто подойти к нему, и спросить, например, который час. А если не можете, то просто скажите: «Ни хао!» Скорее всего, китаец разулыбается, и вы можете считать себя уже почти друзьями. Почему? Потому что у вас возникли связи – гуаньси.

Нет, конечно, они еще не завязались, они едва наметились, как тончайшая возможность, которую может сдуть любой случайный ветерок, но все же, все же… А вдруг вы сможете быть полезным новому знакомому, вдруг у вас завяжется деловое партнерство, вдруг он благодаря вам разбогатеет? То есть реализуется пресловутый цзихуй, он же китайский шанс.

Но даже если ничего этого не случится, все равно человеку будет приятно, что вы выделили его из полутора миллиардов других китайцев. И конечно, он перестанет смотреть на вас волком, а при случае даже и поможет.

Надо сказать, что от нахальной привычки глазеть и пялиться страдают не только иностранцы. Страдают от этого и сами китайцы.

Дело в том, что история двадцатого века в Китае – это история чужеземной оккупации, переворотов, войн, революций и общего хаоса. В такие времена, как известно, первыми погибают представители образованного сословия. Так же случилось и в Китае.

Ситуацию усугубило еще и то, что во время правления Мао Цзэдуна за образованными людьми охотились целенаправленно: их подвергали унижениям, пыткам, выселению из городов в деревни на перевоспитание, разлучали детей с родителями, наконец, просто казнили и убивали без суда и следствия. В результате к концу двадцатого века окультуренное городское сословие было вытеснено необразованными крестьянами.

Представление этих людей о цивилизованности было самое поверхностное, а чаще всего его просто не было. Но именно они стали олицетворять собой образ типичного жителя Поднебесной. Становится понятно, почему дурные манеры китайцев сделались притчей во языцех.

Однако в середине семидесятых к власти в Китае пришел Дэн Сяопин. Он тоже не был ангелом, каким его иной раз рисуют, но все же при нем состоялись важные экономические и социальные реформы, страна немного вздохнула, простой народ перестал умирать с голоду.

Понемногу восстанавливалась система образования и культуры, начисто уничтоженная при Мао, люди стали ездить за границу. В начале третьего тысячелетия Китай и вовсе стал одним из лидеров по части применения компьютерных технологий, границы сделались прозрачными, появился общедоступный интернет. В результате городская цивилизация мало-помалу стала восстанавливаться. И вместе с ней стали меняться люди.

У молодого поколения сейчас уже другое мироощущение, другое представление о норме, чем у их дедов. Они уже не чувствуют себя деклассированными крестьянами, захватившими брошенные квартиры – нахальными и плохо воспитанными. Молодому китайцу уже не так нравится, когда при нем громко кричат, плюются, рыгают. Еще меньше ему нравится, когда на него пялятся, как на обезьяну в зоопарке.

И молодежь придумала свое противоядие от старинной китайской привычки. Если кто-то глядит на человека слишком пристально, тот подскакивает на месте, округляет глаза, открывает рот и смотрит на любопытного с выражением, которое можно передать словами: «Ух ты, братишка! Сколько лет, сколько зим!»

Помогает ли это? Чаще да, чем нет. Признаюсь, этим способом пользовался даже я сам. Правда, визави в таких случаях бывает недоволен: зачем иностранец помешал ему глазеть на себя и лишил законного развлечения?

Глава 4, в которой появляются хитрые рикши и поддельные грибы бессмертия, а китаянки делают иностранцам лавстори

Иностранец, как уже говорилось, является неотъемлемой частью животного мира в Китае. Тут он легко обгоняет кошек и вполне успешно конкурирует с собаками.

Хотя к собакам и иностранцам у китайцев отношение сложное. С одной стороны, и те, и другие достаточно понятливы, идут на окрик «хэлло», в целом добродушны и едят любую дрянь, какую им ни подсунешь. С другой стороны, и те, и другие – дикие, волосатые, по-человечески не говорят, а если разозлятся, могут и укусить.

Из собаки можно сварить суп – очень полезно для здоровья, особенно в зимнее время. Полезен ли для здоровья иностранец – вопрос до сих пор открытый.

Разделение на своих и чужих в Китае – вещь не такая простая, как может показаться. Граница тут довольно зыбкая, и не всегда она проходит по государственному или национальному признаку.

Китаец для китайца тоже может быть чужим. Если, например, он приехал из другой провинции, другого города, уезда или села.

Туристы это разделение чувствуют в первую очередь, когда хотят что-то купить. Тут, действительно, китайским торговцам есть, где развернуться.

Пытаясь продать товар туристу, китаец обычно несусветно задирает цену. Турист смотрит на него и не понимает: то ли китаец идиот, то ли его самого держат за идиота. Обычно людям не нравится, когда их считают идиотами. Значит, идиот все-таки китаец? Но это вдвойне обидно. Получается, что этот идиот считает идиотом меня…

Да, туриста часто пытаются обмануть. И даже не потому, что он иностранец, а просто он чужак и не разбирается в местной жизни. Так же точно китайцы обманывают китайцев из других городов.

Вот вам примеры, которые мы наблюдали лично.

Два скандинава из нашего отели взяли рикшу – прокатиться по кварталу. Пришло время рассчитываться.

– Договаривались на двадцать юаней? – спрашивают туристы.

– Двадцать – это на одного, – уточняет рикша, – а вас двое. Значит, сорок.

– Хорошо, – со вздохом соглашаются туристы, вытаскивая деньги.

Но разговор еще не закончен.

– Двадцать – это на одного и в один конец. А вас двое, и вы съездили туда и сюда. Значит, восемьдесят.

Туристы уже недовольны, но что делать – их никто насильно не заставлял.

Однако шоу продолжается.

– Мы, – говорит рикша, – договаривались на двадцать юаней (эрши куай). Но это были американские юани (мэйкуай). Значит, с вас восемьдесят долларов.

Таким образом, туристы оказались должны рикше за десятиминутную прогулку в двадцать четыре раза больше, чем рассчитывали сначала.

Другая история, где жертвой оказывается свой же брат китаец.

Идем мы по торговой улице, слышим разговор продавца и покупателя.

– Гриб линчжи! Покупайте гриб бессмертия линжчи! – кричит торговец.

– Это тот самый линчжи? – нерешительно спрашивает покупатель, подходя.

– Конечно, тот самый, – уверенно говорит продавец.

– Но ведь это миф. Его не существует.

– Как не существует? Вот же он!

– И он действует?

– Конечно, действует. Покупайте!

– А вдруг не подействует?

– Через сто лет, если не подействует, приходите – верну деньги, – уверенно говорит продавец.

Понятно, что грибами бессмертия, даже если бы таковые существовали на свете, просто так посреди улицы никто не торгует. Однако перед торговцем клиент и, более того, чужак и поэтому в уши ему можно вдувать любую чепуху. Даже такую, которая в других обстоятельствах выглядела бы очень обидно.

Хотя, конечно, линчжи существует и даже стоит у нас на кухне в баночке. Но одно дело наш линчжи, проверенный, и совсем другое – жульнический гриб от уличного торговца.

Русские туристы часто считают, что китайцы у себя на родине имеют перед иностранцами разные преимущества. Это не совсем так.

В общественном транспорте, например, иностранец и китаец едут за одни и те же деньги. Если в музей вход бесплатный, он бесплатный и для китайца, и для иностранца. В Пекине иностранец, как и любой горожанин, может за несколько юаней купить месячный абонемент в парк, а не платить за каждый проход. В ресторанах одна и та же цена на блюда для всех.

Хотя бывают и исключения. Так, в одном ресторане, куда мы изредка заходили, нам подсунули «лаовайское» меню с повышенными ценами. Но поскольку мы знали расценки, то указали официанту на эту грустную ошибку, и он тут же поменял меню, пока мы не подняли скандал и не появилась полиция. Но это так сказать, была «частная инициатива» хозяев заведения. В целом же что китайский турист, что иностранный – разницы нет.

Даже если речь идет о стандартах поведения, то и тут иностранцев не ущемляют.

Вот вам пример.

Как-то мы с женой сидели в одном пекинском ресторане. Кроме нас там никого больше не было. Спустя минут десять зашли двое китайцев и сели за соседний стол.

И сразу стащили с себя майки – немного охладиться.

Тут надо сказать, что есть старая пекинская традиция – мужчины в жару задирают футболки и оголяют живот. Таким образом часть внутреннего жара уходит наружу через кожу.

Эти же пошли еще дальше – сняли майки совсем.

Вид среднего китайца без майки, прямо скажем, пищеварению не способствует. И хотя об этой их привычке мы знали и относились к ней с пониманием, я решил немного порезвиться.

Подзываю официантку и громко, чтобы и соседи слышали, говорю:

– Это что такое? Тут что – баня?

Официантка хлопает ресницами, растерянно изогнувшись в мою сторону.