В поисках ветра бесплатное чтение

Глава 1

Только боги с Солнцем пребудут вечно,

А человек – сочтены его годы,

Что бы он ни делал – всё ветер.

Шумерская поэма «Гильгамеш»

Ветер многолик. И ветер вездесущ. То над морем замрет звенящей тишиной штиль или безжалостно пронесется шторм, то в снегах пройдет суровый буран, движимый его вспыльчивым хозяином, и холодные пальцы коснутся замерзших щек; то в степи гуляет его легкое дуновение, или, перевоплотившись в вихрь, промчится он с яростным свистом.

Ветер поит, ветер изнуряет, ветер дарит надежду и отнимает ее, ветер созидает, подхватывая семена и относя их на плодородную почву, и ветер разрушает, сметая всё на своем пути.

Всё ветер.

Легкий ветер играл волосами маленького мальчика, сидящего на каменистой почве. В степи было тихо до грусти, до отчаяния. Мальчик смотрел прямо перед собой и, лениво водя сухой палочкой по земле, выводил какие-то рисунки. Внезапно до его слуха донеслись шаги.

Высокий юноша в длинном одеянии приблизился к нему и проговорил устало, протягивая кусок хлеба и воду:

– Ты совсем ослаб. Мы переждем здесь ночь и к утру двинемся в путь. Лучше, конечно, сделать наоборот. Мы в безопасности добрались бы до места, укрытые сумраком. Но нужно отдохнуть. Ну же, попей и ложись спать. Тебе потребуются силы.

Маленький Ильдар с жадностью сделал пару глотков и лег. Он больше не плакал, не задавал вопросов, хотя их было множество, они терзали детскую душу. Рослая фигура Самуила, его монашеская сутана и серьезное лицо внушали мальчику спокойствие и чувство безопасности. Он свернулся калачиком и закрыл глаза. Как бы ему хотелось, чтобы всё к вечеру оказалось сном, и он снова бы вернулся домой…

– Кайя, – окликнул Самуил сидящую к нему спиной девочку.

Она чуть обернулась вполоборота, продолжая смотреть в землю.

– Вода. Остался один глоток, – сказал Самуил, подавая фляжку.

Кайя задержала взгляд на протянутой руке: на среднем пальце красовался перстень с драгоценными камнями. Такой и еще несколько подобных она часто видела на руках священнослужителей во время богослужений в храме – знак отличия принадлежавших к Ордену, знак Безмолвных. Девочка насмешливо взглянула на Самуила и отвернулась.

– Почему ты злишься на меня? – спросил Самуил.

Ее плечи чуть вздрогнули.

– Ты плачешь? – спросил Самуил и положил руку ей на плечо.

– Нет! – почти крикнула она и вскочила на ноги.

В вечернем сумраке он видел, как блестели ее глаза.

– Не плачу! – раздраженно и почти со злостью в голосе воскликнула девочка.

Самуил отвел взгляд в сторону.

– Иди спать.

– Не хочу! – ответила она и торопливо пошла прочь.

– Кайя! – Самуил направился за ней.

– Не ходи за мной!

– Куда ты?

– Не ходи за мной! – крикнула Кайя, и голос ее прервался.

– Не ходи… – прошептала она. – Я никуда не уйду. Я здесь… побуду одна.

Самуил сел с маленьким Ильдаром. Мальчик спал. Ветер некоторое время доносил до него тихий всхлип Кайи. Потом всё стихло.

Самуил нашел ее, заснувшей на камне, взял на руки и отнес обратно к месту ночлега. В степи было тихо. Ильдар и Кайя плотнее прижались друг другу. Во сне их дыхание смешалось воедино с легким ветром, и казалось, им вторил вздох спящей земли. Самуил укрыл их плащом. Его задумчивый взгляд из-под нахмуренных бровей силился прочитать на их лицах: какой путь и испытание уготовил им Господь?

Уже третий день они плутали по обезвоженной Степи. Солнце нещадно жалило лучами. Ильдар капризничал, просил пить. Кайя молча облизывала пересохшие губы. Ее ужасно раздражало, что в ней рождались какие-то новые разрушительные чувства. Они словно терние заглушали в ней ростки, посаженные и взращенные матерью, отцом, ее народом, ее детством. Всё надломилось в ней и рушилось. Но больше всего ее раздражал Самуил. Образец чистоты, член ордена служителей.

И он пал, и он соблазнился!

Поблизости нигде не было воды. Искать ее не было ни сил, ни тем более времени. Они остановились сделать привал. Дети сразу же свалились наземь, изнуренные жарой и жаждой.

Самуил подошел к Ветру: в одной руке он держал клинок. Он обнял Ветра за шею и принялся что-то шептать ему на ухо: ласковым вкрадчивым голосом он произносил какой-то бессвязный поток слов. Конь забеспокоился: он было дернулся, метнулся прочь, но сильная рука Самуила удержала, тогда Ветер тревожно зафыркал, не поддаваясь на уговоры хозяина, но потом затих, покорился. И Кайя только увидела, как неестественно взметнулась рука Самуила. Конь странно дернулся, и из его шеи брызнула кровь. Самуил спрятал клинок и, прислонившись губами, жадно пил…

– Тише, тише, – успокаивал он коня, и голос его был довольный, благодарный, но с какой-то дикой хрипотцой. И будто не его вовсе. Чужой.

– Добрый Ветер, хороший Ветер. Напоил. Спасибо.

Он обернулся к детям.

Чьё это было лицо?

Страшное лицо!

– Идите быстрее. Пейте. Ветер поит нас.

Он вытер рукавом испачканные губы, и снова это был обычный Самуил, но Кайя навсегда запомнит его лицо: эти расширенные, будто обезумевшие зрачки, опьяненные от глотка крови. Будто с этим глотком он впитал в себя дикого зверя, что схватил его душу мохнатой лапой и заставил забыть всё то, что служило для него непререкаемым законом. Будто это, а не нарушенный обет, и есть настоящее осквернение.

И ведь они послушно, будто зачарованные, шли к нему, и он брал их на руки и подносил к источнику греха, кровоточащей ране, и пили… жадно пили, ощущая жесткий ворс у губ и терпкий запах пыльного конского тела.

А в ушах звенели слова, произнесенные почти шепотом: «Ветер поит нас». И закрепился в детском воображении не конь с кличкой Ветер, но настоящий степной ветер…

Девушка закрыла крышку ноутбука. Среди теплого августовского вечера раздавались мерные стуки мчавшегося поезда в Москву. В окне проносились темные силуэты деревьев, дачных домов и яркие огни фонарей. В тускло освещенном купе единственной лампочкой, горевшей над нижней полкой, на разобранной постели сидела, обняв худенькие колени, Алина.

Сегодня она хорошо поработала. Самое сложное начать. Вот уже два года она пишет книгу, которую мечтает напечатать где-нибудь. Родные снисходительно относились к ее мечте, считая, что она еще не выросла и не наигралась.

Ее широко раскрытые глаза словно пожирали темноту за окном. Серые темные, как этот вечер, они глядели ясно и вдумчиво. Свет падал на круглое маленькое лицо с тонкими, плотно сжатыми розовыми губами. Короткие белокурые завитки волос чуть прикрывали мочки ушей. Вся миниатюрная с маленькими ручками и тонкими пальчиками, она казалась ребенком, которого хочется приласкать, прижать к себе и защитить от чего-то.

В ее имени Алина было что-то теплое мягкое, созвучное с названием ягоды (малины или калины). Каждое имя несет в себе какой-то прообраз, примерный облик, эскиз человека, которому это имя подходит.

Алине ее имя очень шло.

За спиной остался родной дом, небольшой провинциальный городок, детство. Впереди совершенно другая жизнь. С мамой Ольгой Александровной и старшей сестрой Вероникой они начали снимать квартиру еще месяц назад, когда Алина впервые приезжала в Москву поступать. Теперь они переезжали окончательно, забрав из дома вещи, которые не успели уложить в прошлый раз.

Их новое жилище напоминало хижину, если не безнадежного бедняка, то убежденного аскета. В кухне был только стол и стулья, которые Алина с Вероникой купили, когда приезжали раньше. В углу скоромно стояла исцарапанная газовая плита, напротив – мойка. Продукты и посуда нашли свое место на подоконнике и на табуретах. Комната, правда, имела большое достояние – просторная тахта метра в два с половиной шириной. Она же была здесь единственным предметом мебели.

Что ж, зато аренда столь скромного помещения выходила значительно дешевле. В таких условиях Светловы прожили пару месяцев, а потом с заработанной платы Вероники и Ольги Александровны купили раскладное кресло, несколько шкафов и письменный стол.

Хозяин оказался непритязательным мужчиной, заходил за платой раз в два месяца, а то и в три. И в целом жилось достаточно уютно и спокойно.

Решение переехать в большой город пришло в момент особых финансовых затруднений, в которых обречено жить большинство населения провинций России. Сначала уехала сестра Вероника – высокая рослая брюнетка, которая была старше Алины на восемь лет. Она работала около года менеджером в одном из банков. Снимала комнату, откладывая большую часть зарплаты и совсем немного оставляя себе на проезд и еду. Этих отложенных денег хватило, чтобы потом заплатить на несколько месяце вперед за съемную квартиру, когда через год переехали мама и Алина.

Ольга Александровна нашла работу медсестрой в городской поликлинике и еще подрабатывала уборщицей после смены. Приходила поздно, вставала рано, собираясь в дальнюю дорогу на автобусе, а потом еще на метро. Вероника позже устроилась по специальности – учителем истории в школе. Алина, поступив на филологический факультет в гуманитарный вуз, с головой погрузилась в студенческую жизнь.

Глава 2

Пролетел первый год, наступал второй. Незаметно подкрался октябрь, а за ним на пороге топтались ноябрьские заморозки и первый снег. Денис и Алина стояли в шумной столовой, битком набитой голодными студентами. В университете их считали за пару, но ни Денис, ни Алина не хотели чего-то большего. Нельзя назвать их друзьями не разлей вода, но они были хорошими приятелями. Секретов друг другу не поверяли, общались свободно, дружелюбно, с соблюдением определенной дистанции. Часто сидели вместе на парах, перекидывались записками, шутили в перерывах. И так как Денис был не очень прилежным студентом, Алина давала ему пользоваться своими лекциями.

– На тебя постоянно глазеют вон те девчонки, – проговорила Алина, посасывая персиковый сок из трубочки.

Денис как-то сразу подбоченился и повернулся в сторону, куда указывала Алина.

– Понравился, наверное, – улыбнулся он. – Подмигнуть им, что ли?

– Ну, так подмигни, – не замедлила сказать Алина, допивая сок, и знала наперед, что тот не подмигнет.

Он так постоянно: говорит-говорит. А чтобы что-то сделать – на это обычно не хватает духу.

– Ты их пугаешь, а они бы так сами подошли, – ответил он.

– Конечно! Так ты подойди и сам познакомься.

– Да, я бы подошел, но они не в моём вкусе. Я бы лучше вон ту цыпочку закадрил, но она мутит вон с тем парнем.

Алина усмехнулась. Иногда его было забавно слушать, иногда раздражал. За год их достаточно тесного общения Алина хорошо его изучила. Привыкла к нему и многое прощала, как прощают недостатки близкому человеку.

Болтун, нередко лгун, хвастун – в этом весь Денис. Но у него хорошее чувство юмора, и было здорово, когда, наблюдая что-то забавное вместе, у них рождались одинаковые комментарии.

В начале года Алину раздражало его постоянное вранье: то он придумывал себе какие-то мифические знакомства с потрясающими девушками в метро, на улице, давал им имена, играл своими выдумками, как куклами. Сначала Алина верила, но потом, когда она спрашивала о какой-нибудь Оле, оказывалось, что Денис уже позабыл, что говорил, и отрицал то, что Алина слышала своими ушами.

У Дениса не было девушки во время дружбы с Алиной. Она знала это. Знала и то, что он врет, чтобы зачем-то казаться каким-то разбивателем сердец.

Только зачем?

Следовало ли это от какого-то комплекса, или… Нет. Алина никогда не допускала мысли, что их дружба может быть испорчена отношениями, а намеки на эту тему она никогда не воспринимала всерьез.

– Готов к семинару? – спросила она.

– А что там?

– Шекспир.

– Ох, я бы с радостью, но у меня дела.

– Опять тренировка?

Денис играл в баскетбольной команде. Частые пропуски ему очень легко прощали преподаватели, потому как он играл за честь университета. Поэтому Денис учился достаточно расслабленно, зная, что многое ему сойдет с рук.

К ним неуверенной походкой подошла Галя. Ей с первых дней нравился Денис. При его не совсем привлекательной внешности он единственный мальчик на их курсе, на ком можно было остановить взгляд из-за его высокого роста и того, что он спортсмен. Галя, видя Дениса, всегда смущалась, хотя от природы была ужасно назойлива и болтлива. Алине это казалось очень забавным, но как девушка, она, конечно, понимала ее.

– Привет, ну как, готовы? – спросила Галя и, краснея, посмотрела на Дениса.

– Я не готов и не собираюсь.

– Опять тренировка, – пожала плечами на ее вопросительный взгляд Алина.

– Опять? – выдохнула она и вновь сильно зарделась. – Что ты делаешь на филфаке, если ты постоянно занят своим спортом?

– Я просто разрываюсь между желанием быть знаменитым спортсменом и великим учителем русского языка.

Денис подбоченился и, устремив на Галю особый взгляд, вновь вогнал ее в краску.

– Ой, что так сразу?! – возмутилась притворно Алина. – Может, нас ожидают совсем другие профессии. Я вот собираюсь диктором на телевидении работать или в издательстве. Нина говорит, что пойдет шеф-редактором в журнал…

– Сразу шеф-редактором? – улыбнулась Галя, стараясь поддержать шутку.

– Сразу! И никак иначе!

– Что ж не главным?

– Главным… Ответственность большая, Нина этого не любит. А вот и она.

Нина, раскачивая широкими, почти мужскими плечами, подошла к компании, широко улыбаясь. Это была полненькая, низкого роста девочка всегда с хорошим настроением.

– Чего обсуждаем? – поинтересовалась она, забирая у Алины ее сок.

– Галя спрашивает, что Денис делает на филфаке, если он постоянно гоняет мяч.

– Да? А что ты здесь делаешь?

Все дружно засмеялись. Денис повторил свою шутку.

Как рассказывал сам Денис, он пошел на филфак, чтобы просто куда-то пойти. Его тётя преподавала русский в этом университете и, скорее всего, помогла в поступлении. Грамотность у него была в порядке, а о каких-то перспективах, кроме как в спорте, он и не помышлял. Алина пересказала, как она разбросала уже всем подходящие профессии.

Нина захохотала, махнула рукой и сказала:

– Ага, только все закончим в стенах школы, уча спиногрызов.

– И будем еще говорить, что это работа мечты. Я знаю, что говорю: у меня сестра в школе работает, – проговорила Алина.

– И как? – спросили ребята.

– Как человек идеи. Только за идею, что она дарит детям знания, готова и в огонь и в воду, а выражаясь более буквально: готова терпеть выходки детей, их родителей и пинки начальства, работать еще в выходные, выезжая с ними на экскурсии или еще куда-то. Всё это за маленькую зарплату и тонну неблагодарностей: «Ну а что вы хотели? Вы же знали, куда шли? Хотели бы денег, пошли бы в бизнес».

– Вот чёрт, что мы все здесь делаем? – выругалась Нина. – Это же ловушка!

Ребята снова засмеялись, и секундное напряжение было снято.

– Ты что тогда тут делаешь, раз в курсе всего?! – Денис легонько ткнул пальцем Алину в плечо.

– А я очень люблю книги! Настолько сильно, что хочу сама их писать.

– Ах, милые филологи! Мы все писали понемногу о чём-нибудь и как-нибудь, – раздался рядом голос.

Невысокого роста мужчина примерно сорока лет подмигнул Алине и, уходя, продолжил дальше что-то напевать.

Алина покраснела.

– Это он! Это ведь он на следующий год будет читать у нас русскую литературу! Кузнецов! – захихикала Нина. – Прикольный мужик, старшики рассказывают. Но вредный… – ее голос потонул в звуке прозвеневшего звонка.

Ребята стали собираться на занятия. Денис – на тренировку.

Алина не любила семинары. Не любила тянуть сама руку, отвечать. Нужно было напоказ перед всеми обнажать свои взгляды, потому что каждое произведение влечет за собой рождение в душе каких-то новых чувств, мыслей. Так зачем нужно было кричать, говорить об этом, вылезать с языком? Смысл проведения семинаров по литературе оставался для нее непонятен. Она любила читать, но обсуждать произведения предпочитала в определенном кругу при обстоятельствах, располагающих к откровению.

***

Сергей Семёнович с любовью школьного учителя окинул взглядом всю аудиторию.

– Какая милая рубашечка на нем сегодня, – Нина шепнула Алине.

Она улыбнулась в ответ и отметила про себя, что уделяя внимание тому, во что одет уважаемый Сергей Семёнович, и как он выглядит, они словно с заботой матерей поправляют на нем взглядом галстук, отряхивают невидимые соринки с плеча пиджака. Сергею Семёновичу уже, наверное, где-то пятьдесят с лишним, но он всё равно был какой-то по-детски наивный, милый и очень добрый.

– Есть удивительная история, – начал он, – история Ромео и Джульетты, которую вы все, я верю, прочитали к сегодняшнему семинару. Эту историю можно назвать вечным памятником любви. И сегодня мы о ней поговорим подробнее. Кто не согласится с тем, что «нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте»? Кто не согласится с этим, что это одна из величайших историй о любви?

– Я не соглашусь, – прошептала Алина, опуская глаза.

– Чего? – буркнула Нина, ковыряясь в телефоне.

Занятия ее интересовали только как прохождение зачетов и экзаменов и получение отметок. Она напрягалась лишь тогда, когда это было действительно необходимо. Особого рвения и любви к литературе у нее не замечалось.

– Я не согласна, что эта величайшая история о любви.

– Ну, так поспорь с Сёмиком, он обрадуется, – не смотря в ее сторону, шепнула Нина и продолжила выращивать овощи в своей электронной ферме.

– Да ну… Спросит, отвечу.

– Боишься? – хихикнула Нина.

– Нет. Просто… Зачем?

– Милые барышни на галерке, мы вам не мешаем? – Сергей Семёнович прервал монолог, и все сидящие впереди, проследив за его взглядом, обернулись к Алине и Нине.

– Спросил, – констатировала Нина.

– А что, он на меня смотрит? – тихо уточнила Алина.

– Вы продолжаете что-то обсуждать, может быть, поделитесь с нами?

– Да, мы… то есть я, не совсем согласны…

– Да, Алина, пожалуйста, начинайте наш семинар. С чем вы не согласны?

Алина вздохнула. На мгновение какой-то страх охватил ее, но она тут же справилась. Уже смотрят, уже спрашивают, пути назад нет.

– Испокон веков певцы, поэты слагали песни, прославляя великую любовь. Герои страдали и умирали во имя ее. Ромео и Джульетта… Их любовь была до смерти. Но что подразумевается под этим словом – любовь? Что подразумевал под ним Шекспир? Два подростка, вдруг вспыхнувшие друг к другу страстью. Незнакомые чувства, ощущения, такие сладостные, такие новые, неизведанные. Я не стану судить, есть ли любовь или нет. Верить в то, что она есть, верят все – это модно.

– А вы что же? Не верите? – с улыбкой спросил Сергей Семёнович.

– Пока я не готова дать ответ…

– Так почему же вы не считаете, что между Ромео и Джульеттой была любовь?

– У меня на этот счет большие сомнения, – незамедлительно ответила Алина. – Незадолго до встречи с Джульеттой Ромео страдал от любви к неприступной Розалине и только потом переключил свое внимание на Джульетту. Меня смущает этот момент: Шекспир будто дает нам повод думать, что Ромео не столько сильно влюблен, сколько просто сам по себе очень влюбчив. Одного взгляда ему достаточно, чтобы сказать, что «любил ли я хоть раз до этих пор? О нет, то были ложные богини». Их смерть во имя любви нелепа, я так считаю. Это не любовь – это порыв страсти неопытных детей, которые, вероятно, не столько любили, сколько играли в эту любовь. Любовь проверяется долгим периодом времени. И это не пять недель.

– Интересно, – Сергей Семёнович, видимо, был очень доволен искренним ответом Алины. – А какой период времени вы считаете более приемлемым для, скажем, уверенности в том, что перед вами подлинная любовь?

Но Алина, заслышав позади себя смех сквозь какие-то, скорее всего, ироничные замечания по поводу ее высказывания, покраснела и, сев на место, буркнула:

– Не знаю.

Нина с улыбкой шепнула:

– Алина, оказывается, эксперт в любви. Эксперт-теоретик. Надо бы тебе поискать твоего Ромео…

Алина ничего не ответила. Она, вообще, уже пожалела о том, что решила высказать свои мысли вслух на всеобщее обозрение, если не сказать точнее – на осмеяние.

Глава 3

Был пропущен один рейс, и на автобусной остановке люди выстроились в огромную очередь. Алина стояла уже сорок минут на морозе и не чувствовала пальцев ног. Но зайти в ближайший магазин погреться так и не решилась. Наученная горьким опытом, она боялась пропустить свой автобус.

На платформе всё было, как обычно: шум от снующих туда-сюда машин и беспрестанно раздающихся голосов людей создавал какой-то звуковой вакуум, который погружал в созерцательный процесс. И если бы не колющая боль от мороза в ногах, то можно было бы во всём этом раствориться и даже уснуть.

Уже все лица за время стояния в очереди стали знакомыми. Новички подходили, и шеренга всё разрасталась. Несколько парней не прошли в конец очереди и встали сразу в начало у столба с объявлением. Через какое-то время также встала молоденькая девушка и мужчина лет сорока, вышедшие из одной маршрутки. Женщины в очереди подняли гвалт, как возмущенные гусыни. Раздражению требовалось выйти наружу, и причиной тому был, скорее, опаздывающий автобус, а не влезшие без очереди. Подъезжавшие автобусы забирали по пять-шесть человек и уезжали полупустыми. В очереди стало совсем тихо. Прошло сорок минут, а заветного автобуса так и не было видно.

Внезапно, где-то совсем рядом раздался собачий вой, который вдруг перешел в жалкое поскуливание, потом в дикий хриплый хохот, а затем послышалась отборная брань с грязными непристойностями. Алина встрепенулась от забытья и ощутила, как мурашки поползли по коже. Двое мужчин перешли дорогу и теперь проходили мимо людей в очереди. Причем один шел молча и посмеивался над тем, какие шутки выкидывал его высокий худощавый друг. Одеты они были достаточно сносно, но от них неприятно пахло, и вели они себя чересчур странно. Видимо, это были какие-то душевнобольные. И было бы совсем не удивительно, если это оказались бы сбежавшие из психушки.

Люди совсем притихли и старались не смотреть на них. Своим видом они вызывали чувство омерзения, пренебрежения, жалости, но народ боялся обнажать эти чувства даже взглядом, будто боясь разозлить их. Да, их опасались, как опасаются диких страшных бездомных собак. И эти двое чувствовали это и даже упивались в какой-то степени чувством превосходства. Они заглядывали в лица, строили рожи, этот второй выкрикивал всякие похабные фразочки, проходя мимо женщин и девушек. Мужиков обходили стороной, только если худой строил какую-то гримасу и бормотал себе что-то под нос, жестикулируя длинными желтыми пальцами с грязными ногтями.

Одна женщина оказалась не из робких и замахнулась на них: «А ну иди отсюда!» Худой мерзко заржал и, подбежав к ней, сделал жест, будто хочет схватить ее за юбку. Она вскрикнула, толпа загудела, как рой пчел. Двое бродяг, посмеиваясь, отошли в сторону.

На горизонте появился автобус. Больше половины людей, стоявших на платформе, он забрал. Остальные, среди которых была и Алина, с грустью и завистью провожали счастливчиков, рассаживающихся по своим местам в теплом транспорте. Сумасшедшие не унимались. Казалось, они пришли повеселиться. Один присел на лавку и, прищурившись, хохотал, наблюдая, как худой продолжал доставать народ. Людей стало поменьше: стояли несколько подростков, женщин и старик. Худой совсем осмелел.

Наблюдая за ним, Алина с ужасом отметила для себя, что если сейчас приедет ее автобус, который она уже замучилась ждать, и этот сумасшедший по несчастливой случайности зайдет в него тоже, то придется ехать с ним. Она не станет ждать другого, потому что уже совсем замерзла.

Тут он подошел совсем близко к ней. У Алины всё похолодело внутри. А он стоял совсем рядом и смотрел на нее. Потом заглянул прямо в лицо и гаркнул громкое: «А-а!» Алина вздрогнула где-то в душе, но внешне это никак не отразилось. Единственно, это заставило взглянуть ему в глаза. Никогда ни у кого из людей она не встречала такого взгляда. Будто в глубине этих темных зрачков притаился дикий зверь. Слишком открытые, слишком распахнутые, слишком глубокие и черные… слишком страшные.

Как в самом глубоком детстве в моменты нападения ночных страхов, Алина прошептала про себя короткую простую молитву. Сейчас вспомнилось, когда, проснувшись в холодном поту посреди ночи, она крикнула маму. Ей приснился сгусток чего-то черного, нависающего над ней и норовящего поглотить. Мама гладила ее, успокаивала, и они читали молитву, после которой, убеждала она, ничего плохого не должно привидеться.

Это самовнушение действовало долгие годы, и Алина больше никогда не видела кошмаров. Но сегодня один из них прорвался в явь. Секунды превратились в вечность. А худой всё стоял около нее и свистел противным хриплым дыханием.

– Снегурка! – вдруг рявкнул он, смачно харкнув возле нее, и быстро пошел прочь.

Алина отмерла не сразу. И боялась посмотреть в сторону, здесь ли еще эти двое. Только когда подъехал автобус, и она, пройдя вглубь, села на свободное место, только тогда несмело посмотрела на автобусную стоянку – никого не было.

Этот эпизод поразил ее.

Почему – снегурка?

Наверное, у нее покраснели щёки на морозе, поэтому он так сказал. И почему он не обматерил и не обругал ее, как остальных? Алина поймала себя на том, что тайно чувствует гордость даже от этого, и тут же прогнала от себя эту мысль.

Не стыдно ли гордиться тем, что какой-то ошалелый не обматерил тебя?

Эти глаза… Она запомнила их. Они смотрели с лютой ненавистью. Глаза зверя. Почему они так поразили ее? Алина знала: всё неспроста. И этот эпизод, и это впечатление должно будет вылиться в какую-то мысль, идею в будущем.

Пока нет разгадки.

Что ж, она достала из кармана телефон и в нескольких строках описала произошедшее. Тут же закружилась голова, и немного замутило: у Алины был слабый вестибулярный аппарат, и ее часто укачивало в транспорте.

«Всё равно успела!» – мысленно улыбнулась она и провалилась в дрему.

***

– Как дела в универе? – спросила Вероника, перекладывая стопки тетрадей.

Обычно она старалась не брать работу на дом, но это не всегда удавалось.

– Сегодня был семинар по литературе. Пришлось высказаться.

– Да? – рассеянно спросила сестра, черкая красной ручкой, пробежавшись торопливо взглядом по страницам.

– Да. Чуть сознание не потеряла.

– Что такое?

– Ну ты же знаешь, как я не люблю высказывать свои мысли устно. Лучше бы написала. Терпеть не могу семинары. А сегодня все слушали… хихикали, переглядывались. Нет, ну преподавателю-то мой ответ, как глоток свежего воздуха.

– Да-да, мы любим, когда ученики в теме, – подтвердила Вероника, не поднимая головы.

– Всё равно это всё не по-настоящему. Когда кто-то начинает говорить искренне, на него смотрят, как на придурка, да и самой почему-то неловко. Будто кругом царит негласный закон вранья.

– Суп готов, давай ешь. Ты, кстати, не звонила маме?

– Нет.

– Как там она? Я не могу дозвониться до нее второй час…

– Она писала, что разряжается телефон. Позвонит после четырех.

Алина открыла дверцу шкафа, достала тарелку.

– Ясно. Ладно, пойду, уже закончу проверять эти тетради! Мне еще отчет по внеклассной работе готовить, таблицу завучу всё никак не сдам… Еще родительнице нужно позвонить по поводу ее сына. Представляешь, нос сломал однокласснику? Завтра разбираться будем. Где тут совершенствоваться в профессии: то секретарша – с бумажками возишься, то нянька?!

Алина налила себе суп и, задумавшись, начала возить ложкой в тарелке. Она много раз представляла себе, а что, если бы они не были сестрами с Вероникой? Если бы они встретились где-то, смогли бы они подружиться? Вряд ли… Общего в Веронике и Алине было разве только их родство, и что обе жили в однокомнатной квартирке в старом доме у пруда. Мало того, что их характеры были совершенно не похожи, так и внешне это были совершенно разные девушки.

Вероника была высокой и нескладной: широкие плечи, плоская грудь, широкие бедра, короткая шея. Следила за собой она так, что это мало чего меняло или улучшало в ее облике. Ее любовь к бижутерии: сережки в виде жучков и паучков, колечки в виде змейки и цветочков смотрелись безвкусно на их громадной владелице. Но нельзя было сказать, что Вероника была несимпатичной. Лицом она больше походила на мать, тогда как Алина больше на отца. Свои густые черные волосы ниже плеч она любила зачесывать на макушке и сооружать нечто наподобие огромного пучка из шпилек и невидимок. Это была ее коронная прическа, которая ей очень шла. И разве что по праздникам сестра разнообразила тем, что отпускала несколько прядей свободно лежать на правом плече. У нее были большие карие глаза, длинные ресницы.

Однажды один ее парень, с которым она встречалась пару лет назад, сделал ей комплимент. Родом он был из коренной деревенской семьи и потому не видел ничего обидного, сказав Веронике одним летним вечером, что ресницы у нее такие пушистые, а глаза большие, прям как у их коровы Маньки, которую тот очень любил. Парень здесь, видимо, еще и завуалированно заявил о серьезности своих чувств, но Вероника этого не оценила и порвала с ним все отношения. Потом, правда, этот случай в семье долго вспоминали со смехом.

Вероника с мужчинами вела себя странно. Если кто-то не обращал на нее внимания, она грустно вздыхала и страдала, а если обратит, так она старалась тут же его от себя отогнать какой-нибудь неуместной насмешкой, иной раз и очень недоброй, грубым словом. И парни робели от такой реакции этой сильной рослой девицы. А она потом опять страдала…

Веронику влекло к простым сильным парням, не очень галантным, не очень воспитанным. Ее подсознание тянулось к мужской силе, но сознание просило романтики и киношной красоты. Договориться не получалось, и отношения у Вероники подолгу не складывались и надолго – тоже.

Мама воспитала в ней чувство гордой королевы. Так Вероника дотянула до двадцати шести нецелованной, ожидая достойного. В двадцать шесть сестра познакомилась с одним на работе и на шестой день закрутила роман. Мама была в шоке, но Вероника смогла ей объяснить, что уже очень устала, хочется любви и быть любимой. С Колей они правда так долго и не выдержали. Она была образована, начитана, умна по-книжному, но житейской мудрости в ней явно недоставало, иначе бы она не старалась каждый раз подчеркивать свое превосходство. От Коли она требовала слишком много – быть тем, кем он не был. Коля вскоре начал звать ее ханжой, а она Колю – чурбаном.

Еще у Вероники была одна очень интересная особенность. В ее манере было отрицать, подвергать насмешке всё, что говорят со стороны. Будто в словах людей ей чудились кичливость и ненужное позёрство, и ей всегда хотелось это немедленно пресечь. Если кто-то намеревался с восхищением передать свои мысли относительно прочитанного произведения, а Веронике оно по своим причинам не запало в душу, то она не церемонилась и спешила вставить комментарий, что ей этот автор никогда не нравился, а его творение совершенно не достойно никакого внимания.

Так она будто убивала сразу двух зайцев: во-первых, показывала свою эрудицию, во-вторых, ставила выскочку на место, показывая, что ее познания относительно данного предмета более глубокие, и, следовательно, понимает она тоже больше.

Алина любила рассматривать предмет с нескольких точек зрения и выступала за относительность вещей в мире. Они с Вероникой очень часто ссорились, не понимали друг друга. Но сказать, что они не любили друг друга, конечно, тоже было нельзя. В трудную минуту каждая спешила на помощь другой и ощущала боль и обиду сестры, как если бы это приключилось с ней самой. Повседневное общение не очень клеилось. Алина любила переходить от бытовых тем и планов к отвлеченным понятиям, а Вероника с трудом могла скрыть равнодушие, а иногда и раздражение.

Алина вспомнила о своей подруге, которая осталась в ее родном городе. Как она там? Девушка с темно-русыми волосами и застывшим румянцем на щеках. С ней они говорили часами о книгах, о фильмах. Обсуждали судьбы персонажей и идеи авторов. С ней они любили частенько бывать в маленьком краеведческом музее, где любовались картинами местных художников.

С близкими по духу не просто отдыхаешь, проводя время, но и получаешь какую-то дополнительную жизненную подпитку, будто он вдыхает в тебя какую-то неведомую силу, заряжает энергией.

Так же приятно проводить время наедине с собой, а это почти то же самое. И, внимательно прислушиваясь к себе, чувствуешь мир чуточку глубже, узнаешь чуточку больше. Это как находить недостающую фразу или накладывать недостающий мазок на холст. Вроде всё написано, всё нарисовано, но… И это что-то дополняет наконец и оживляет твое творчество.

Так и в общении с Аней Алина будто дополняла свои мысли и взгляды на мир, и они складывались в целостную картину. Но с тех пор, как Алина с семьей переехала в Москву, их общение практически сошло на нет. Они старались, как могли, поддерживать огонек их дружбы звонками и переписками в сети. Но если еще первые месяцы они делали это регулярно, то потом и совсем редко. Алина больше общалась с Денисом и Ниной. Аня превращалась в призрачный образ ее прошлой жизни, оставленной за несколько тысяч километров, овеянный легким романтическим ореолом, детскими мечтами и воспоминаниями.

Сегодня была пятница, а значит, можно было писать допоздна. Алина раскрыла крышку ноутбука и вспомнила Кузнецова. В его словах звучала насмешка.

Что же: все пишут, и все потом бросают?

«Но я не брошу же? Пожалуйста!» – взмолилась кому-то в мыслях Алина.

Глава 4

Утро началось с очень умной лекции по курсу педагогики, поэтому почти каждый еле сдерживал зевоту. Нина крепилась изо всех сил, но не выдержала и легла на руки. Начала она с робкого кряхтения, которое переходило в посапывание, а затем перерастало с каждым вздохом в храп. Алина вовремя пихнула ее локтем.

Когда пришло время пар по зарубежной литературе, в аудитории стало дико шумно. Еще не повзрослевшие второкурсники развлекались со школьным азартом: кто-то носился по партам как угорелый, кто разрисовал товарища по парте ручкой, некоторые развлекались играми на телефонах, другие просматривали модные журналы. Были и те, кто повторял с надеждой лекции, но Сергей Семёнович так и не появлялся.

Вдруг дверь открылась, и все разом затихли, но то была Инга из деканата. Наспех причесанная, в своем неизменно застиранном зеленом свитере в катышках и в кроссовках с Микки-Маусами. Вечно занятая, вечно замотанная, полненькая, коротенькая, так похожая на активного хомячка, бесцельно бегущего в колесе бюрократии.

– Так, второй курс, внимание: у Сергея Семёновича заболела мама, и он повез ее в больницу. Пар сегодня не будет.

– У-у-у! – ликующе взорвалась вся аудитория, и студенты стали собирать свои вещи и подниматься с мест.

– Это еще не всё! – остановила их Инга, но ее голос потонул в гвалте. – Это еще не всё! Второй курс, сели на места! – громко скомандовала она.

При всей своей блеклой внешности характер у Инги был волевой. Ну и конечно же, манера одеваться тоже в какой-то степени выделяла ее из толпы.

Все затихли и с замершими улыбками на счастливых лицах стали рассаживаться по местам.

– У Сергея Семёновича, как я уже сказала, очень тяжелая ситуация в семье… Поэтому у вас будут некоторые изменения в расписании.

– Курс зарубежки отменяется? – перебил кто-то.

– Не будет экзаменов? – вторили другие голоса.

– Тихо! Успокойтесь! Дайте сказать! – с места гаркнула староста Олеся.

– Так, тихо, правда, – начала Инга. – Ничего не отменяется… В обед Сергей Семёнович не может проводить пар, поэтому заниматься вы теперь будете с утра вместе с журфаком в двадцать третьей аудитории во втором корпусе. Всем ясно?

На бедную Ингу посыпался просто град вопросов и возгласов удивления.

Все кому не лень еще раз переспрашивали, но Инга ценила свое время, а потому с серьезностью учителя постучала ладошкой по столу и громко произнесла:

– Еще раз повторяю, потому что времени у меня сейчас нет, чтобы каждому разжевывать. Зарубежка теперь вместе с журфаком, корпус два, аудитория двадцать три. Расписание будет вывешено на следующей неделе, но, как я сказала, Сергей Семёнович в обед не может, так что ориентируемся на утро. Вопросы?

– А у нас программа разве одна и та же с ними? – спросила Нина.

– Одна и та же. Если и есть какие-то изменения, они несущественны. Всё? Всем всё ясно? Всем пока.

Инга пружинящей походкой направилась к выходу, некоторые группой двинулись за ней, продолжая задавать какие-то вопросы.

– Ничего себе, а? – удивлялась Нина, когда они выходили из здания.

– Не люблю журналистов… Они все такие высокомерные, – скорчил смешную гримасу Марк.

Они вышли на крыльцо, и как раз у ворот курила группа журналистов.

Алина с интересом на этот раз окинула их взглядом, хотя раньше не обращала особого внимания.

– Вы знаете, у нас за углом открыли пиццерию? – спросила Галя.

Она всегда жаждала общения, но ужасно раздражала Алину.

– Это за супермаркетом? Я вчера обратила внимание, – сказала Надя.

– Может, посидим? – Галя с надеждой оглядела всех, но ребята как-то переминались с ноги на ногу.

– Пойдемте. Я только за, – Нина никогда не отказывалась от предложений где-нибудь повалять дурака.

– Я не иду. У мамы завтра юбилей, а я еще не подготовила подарок, – сказала Алина.

– Ты пойдешь покупать? Что ты собираешься ей купить? Хочешь, мы пойдем с тобой?

Нина, как всегда, была очень добра и отзывчива до навязчивости. Алине не хотелось признаваться, что подарок она не собиралась покупать. Что ее подарок – это рассказ, который нужно еще последний раз вычитать как следует и успеть до пяти, чтобы распечатать на почте.

– Нет, мы с сестрой собирались дарить. Выберем вместе что-нибудь.

– Я тоже отказываюсь, – поднял руку Марк.

– У твоей мамы тоже юбилей или тусишь у Алининой? – пошутила Нина.

– Нет, другие дела, – Марк загадочно улыбнулся и убрал с глаз челку.

Нина и Галя отправились в пиццерию. Алина и Марк отправились вместе к метро.

С Марком было комфортно. Это был очень добрый и светлый человек. Никогда нельзя было разглядеть в нем и намек на грусть. То ли он так умело маскировался, то ли на самом деле не позволял никаким мрачным чувствам проникать в свою душу. Но при полном отсутствии в нем серьезности, а также злости, высокомерия, желания уколоть, выделиться за счет насмешки над другим человеком и прочих спутников характера современной молодежи, Марк воспринимался как шут, клоун, которого забавно иногда подразнить и весело над ним посмеяться.

И Алина также принимала в этих злых шутках участие, хотя несколько пассивное: просто смеялась вместе со всеми. Марк смеялся тоже. Его любимой фразой было: «Невозможно сломать того человека, который умеет посмеяться над собой». И он старался следовать своему девизу. Но иной раз шутки выходили совсем жестокие, и тогда лицо Марка принимало странное выражение: в глазах появлялся блеск, который можно было принимать за слёзы, и тогда вспоминался Акакий Акакиевич из Гоголевской «Шинели» с его жалостливым «Зачем вы меня обижаете?».

– Ты почему не приходил вчера? – спросила Алина.

– Дела-дела… – отвечал Марк.

Скрытность – это еще одна характерная черта в его манере общения.

– Совершенно секретно?

– Ага. В любом случае, уверен, я ничего особого важного не пропустил.

– Ты считаешь лекции Овсянниковой неважными? Высоко поднялся! Слышала бы она тебя…

– Слышала бы и не допустила бы к своему священному действу. Но, по сути, она же читает лекции из своей книжки. Которую «вы можете купить в магазине за двести пятьдесят, я вам, как своим студентам, продам ее за двести», – Марк очень похоже изобразил их преподавательницу, изменив голос и жесты.

– Просто читает и всё. Медленно, заунывно, ужасно скучно… Так что я, пожалуй, куплю ее книжку, прочитаю дома с комфортом, и мне думается, на лекции вообще тогда стоит забить. Преподы заунывно читают свои лекции, стоя или сидя как мумии, семинары проходят вяло и очень редко. Мы много пишем, совсем не говорим, а многие даже не слушают. Смены деятельности никакой, практика предусмотрена на последних курсах, и то, сколько на нее отведено – ничтожно мало.

– Да, но как обычно говорят: высшее образование предусматривает просто помощь… В основном ты должен заниматься самостоятельно. Так нам объясняли.

– Нам так объясняли, чтобы снять с себя ответственность. Если что мы сами виноваты. А в таком случае, чем отличается дистанционное образование от дневного? Зачем же тогда тратить время на эти пары, если можно пойти работать, а весь материал, который нам тухло преподается проработать самостоятельно дома? Разницы никакой. Но всё-таки есть плюсы.

– Какие же?

– На парах можно почитать много книг, а под заунывное чтение сладко уснуть.

– Да, только чтобы тебя не заметили, – усмехнулась Алина. – Послушай, но ведь Сергей Семёнович совсем другой?

Сергей Семёнович, как в школе, старался менять виды деятельности. Сначала они слушали и писали, потом он просил законспектировать, давал самостоятельные задания. Его лекции были оформлены в виде презентации, они смотрели обучающие фильмы, тут же анализировали их. В общем, на его занятиях жизнь била ключом, и все работали. Возможно, на старших курсах в этом потребности не было, но младшие курсы еще не успели опериться, и поэтому этот школьный прием был для них очень кстати.

– Да, Сергей Семёнович крут, – согласился Марк. – Но, видишь, его мало кто любит из его коллектива и, наверное, из-за того что студентам комфортно с ним. Ведь они считают, что всё, что он делает, – прыганье, недостойное профессора.

– Да, я помню, как его при нас обсуждали Ветряков и та же Овсянникова.

– Я проеду с тобой.

– Чего это ты? Тебе же в обратную сторону?

– Дела-дела…

Алина закатила глаза. В конце концов эта скрытность уже раздражала.

– Ладно, так и быть. Посвящу тебя в свои тайны. Я еду на репетицию.

– Ну и что это за репетиция? – Алина изобразила равнодушие, но очень осторожно: чтобы Марк с кем-то откровенничал – большая редкость.

Было жутко любопытно. Главное – не спугнуть.

– Я репетирую песню в своей группе.

– Ты поешь?

– Нет, играю на гитаре.

– Круто… – Алина восхищённо улыбнулась.

Они разговорились вдруг о своих увлечениях. И Алина была приятно удивлена открытостью Марка, а также его музыкальными способностями. В благодарность будто за это, она поведала ему, что пишет книгу и надеется стать писателем. Только это большой секрет.

– Следующая – моя, – сказал он, когда объявляли станции.

Когда он уезжал, Алине хотелось обнять его. Этот разговор сделал его ближе. Но она просто помахала рукой и сказала: «До завтра».

Удивительно, как преображается человек, когда делится своими мыслями без страха быть осмеянным. Марк перестал быть шутом и клоуном в глазах Алины.

Глава 5

Приближался мамин юбилей. Ей исполнялось пятьдесят лет. У Алины были на карточке скопленные две стипендии: целых две тысячи рублей, на которые можно было бы купить букет цветов. Но что же еще такое придумать маме на юбилей, когда ты уже и не ребенок, чтобы рисовать открытку, и еще не совсем взрослая, чтобы купить дорогой подарок?

Незаметно для себя она унеслась к мысли, что часто родители склонны упрекать детей в черной неблагодарности. Доказать обратное бывает очень и очень трудно. Видимо, родителям очень тяжело перестроиться, когда их дети взрослеют. Мало того, что они сами едят, сами одеваются и ходят за хлебом, так они теперь на всё имеют собственное мнение, а еще такие занятые. Наверное, последний пункт и приносит больше обиды.

Поглощенные своей личной жизнью и заботами, мы всё меньше уделяем времени нашим родителям. Всегда такие нужные, такие необходимые на протяжении нашего взросления, они вдруг с болью для себя осознают, что всё теперь мы можем сами. Нужно перестраивать модель отношений, а это бывает порой так сложно. Родитель вынужден воспринимать нас как взрослого. И это труднее всего.

Вот я столько сделала для него (нее), ночи не спала, а он (она) теперь думает по-другому, спорит.

Как так?

Мы, дети, не помним многого из того, что они пережили с нами: эти бессонные ночи, нервные срывы, слёзы, когда мы болеем. Но родители не забывают из этого ничего. Подсознательно они хотят слышать от нас беспрестанное спасибо. Пусть завуалированное в поступках и внимании.

Алина вспомнила один случай. Мама часто рассказывала о своем младшем брате, который очень рано ушел из жизни. Это была для нее большая трагедия, но всякий раз, когда она вспоминала, то говорила о нем так, как будто до сих пор не могла поверить, что его больше нет. Алина давно носила в себе этот замысел, делала кое-какие заметки, но попутно история Кайи всегда отвлекала ее.

Что ж, для писателя очень важна мотивация, и вот она – мамин юбилей.

Когда мама вернулась с работы, и они немного посидели за праздничным столом, Алина вручила ей подарок – несколько белых листов. Это был рассказ-воспоминание. Алина описывала один солнечный день из жизни двух маленьких ребят: мамы Алины и ее братика, которого очень рано не стало.

Мама плакала.

– Да, мне было тогда двадцать лет, когда Андрей ушел. Я только тогда стала задумываться о смерти, что нас ждет там, где теперь наш Андрюша. Я ведь тогда сама решила принять крещение, покреститься. Просто стало страшно, что будет потом…

Алина пожала плечами.

– Ах, ты пока не понимаешь… И я даже не знаю, хочу ли я, чтобы ты поняла, или нет. Хотя, скорее, всё-таки да, чем нет. Просто порой, чтобы это осознать человеку нужно пройти через такие трудности.

***

Сегодня ночью Алина долго не могла уснуть. Для нее это было абсолютно нормально. Мысли, как с цепи сорвавшиеся, неслись на свободу. И она их не сдерживала. Наоборот, старалась запомнить, какая куда побежала. Потом записать.

Ночь – это было ее время, время слова.

Алина явственно ощущала свою эгоистичную сущность. И за это чувство она вряд ли была бы вознаграждена на небе. Вспоминая мамины слёзы, как она плакала над ее текстом, она ощутила приятное удовлетворение.

Андрей умер в семнадцать. Вызвав у мамы слёзы, взбороздив зажившие уже раны, Алина получила желаемый эффект и была горда от этого. Своим творением она оказала действие на человеческое сознание.

Это же потрясающе!

Тут же Алина вспомнила мамины заплаканные глаза и опустившиеся уголки рта… Алина сжалась в комок и заплакала. И вновь почувствовала свою двойственность. Кто отрицает, что в человеке несколько сущностей или уже точно две: черная и белая, тот ничего не знает о человеке.

Она поднялась с постели и направилась на кухню, прихватив с собой блокнот и ручку. Если есть что сказать – пиши, если не спится – пиши, если очень лень – всё равно пиши.

В любой ситуации пиши – таков был девиз Алины.

В комнате тихо спали мама, Вероника. Пройдя на кухню, она достала из холодильника ряженку и намешала ее с сахаром в стакане, поставила чайник.

Удивительно, когда много думаешь, всё время хочется чего-нибудь перекусить. Алина восполняла энергию сладостями, молочкой, мучным и никогда не толстела. Природа наделила ее ускоренным метаболизмом.

Через какое-то время на кухню пришла мама попить воды.

– Мам, – нерешительно произнесла Алина.

Спросонья мама ее не услышала, она ставила пустую кружку обратно в шкафчик и, закрывая дверцу, собиралась уходить.

– Мам, – вновь окликнула ее Алина, – ты прости меня.

Мама недоуменно посмотрела на нее.

– Ну за рассказ… Я не хотела, чтобы ты плакала, – быстро проговорила Алина.

Мама в ответ только кивнула и направилась в комнату.

Что это значит?

Не верю? Бесполезные слова?

Алина догнала ее в проходе и крепко обняла. Откуда ни возьмись появились слёзы.

– Алин, ну всё, мне завтра на работу, – мама обняла в ответ и похлопала по спине.

Алина подняла на нее красные от слёз глаза.

– Нашла, что дарить тебе в юбилей! Вот дура, правда!

– Ну, перестань! – мама улыбнулась. – Ты посвятила мне рассказ. Он меня очень тронул.

– Я испортила тебе настроение в твой праздник и, что уж кривить душой: я знала, что так будет.

– Ну! – мама махнула рукой, мол, ну нашла причину!

Алину это только еще больше раззадорило и, вновь всхлипывая, она уткнулась маме в плечо.

– Всё очень грустно у тебя… Впадать в уныние не надо, но мы не должны бояться грусти. С тех пор прошло тридцать лет. И я помню, как обещала себе каждый день читать по Андрею молитвы, потом каждую неделю, потом раз в две-три, наконец, я просто стала ставить свечки на поминальные дни. Время изгладило ревность молитвы. А ведь это никуда не делось. Всё это было, и это было страшно. И мы здесь не можем сказать, что было, то прошло, нет. Мы должны помнить своих любимых, даже когда их уже нет с нами. Кто знает, может, от нашей любви и памяти по ним, им там хорошо делается? А отворачиваться от горя не надо, горе очищает наши сердца. Ты затронула мою душу своим текстом… И я теперь вновь будто стала ближе к Андрюше. В эту субботу схожу в церковь на панихиду. Ну всё, пусти меня, а то я сейчас разговорюсь с тобой и не высплюсь. Алин, отстань!

Мама с шутливым раздражением отстранила от себя дочку и пошла в комнату. На повороте она выглянула из-за косяка и, подмигнув, сказала шепотом: «Спокойной ночи».

– Спокойной ночи, – ответила Алина.

Глава 6

Глядя в окно, Алина мысленно произносила только три наречия: «Промозгло, ветрено и мерзко…» Только ими она лениво и кратко могла обрисовать сегодняшнее утро. Маршрутка неслась по московским дорогам, прорываясь сквозь пелену ненастной дождливой погоды. Нина написала сообщение, чтобы не ждала ее в метро, потому что она решила остаться дома. Алина бы поступила так же, только Веронике сегодня к пятому уроку и прогулять не получилось бы.

Алину оставили в полном одиночестве. Денис, Марк, Нина – никто не пришел. С остальными однокурсниками Алина не любила общаться. Вдобавок ко всему первое занятие с журфаком пришлось как раз на этот нерадостный день.

После первой пары русского все собрали вещи и спускались вниз, чтобы перейти в другой корпус. Переход осуществлялся по длинному коридору нулевого подсобного этажа. Здесь было так холодно, будто в карцере. Студенты двигались сонной гурьбой, как стадо овец, ведомых на заклание.

По бокам находились обшарпанные двери, ведущие в старые аудитории, где хранилась макулатура, сломанные стулья, столы, различные вышедшие из строя вещи для спортзала, – словом, весь университетский хлам нашел свое пристанище в этом темном и жутко холодном месте.

– Знакомство с журналистами обещает быть очень интересным, – будто услышав ее мысли, протянул однокурсник Валера – пухлый хомяк с длинными жирными волосами. У него был такой тонкий дребезжащий голос, и сам он был такой кругленький, что напоминал Бараша из известного мультика «Смешарики».

Кстати, он был таким же меланхоличным философом.

Алина улыбнулась ему и вопросительно посмотрела.

– Темный страшный коридор, пара тусклых мигающих лампочек… Есть ли уверенность в том, что Инга нам не наврала? Что, если история про болезнь мамы Сёмика и вынужденные занятия в другом корпусе – всё подстроено?

Алина рассмеялась. Но в том, как говорил это Валера, было и правда что-то пугающее. Он наклонился к ней совсем близко, и она даже почуяла неприятный запах изо рта. Валера, заметив, что произвел нужное впечатление на девушку своей шуткой, продолжил и даже в процессе разговора несколько раз дотронулся до ее плеча, но Алину передернуло, и она поспешила к впереди идущим девочкам под предлогом что-то спросить.

Прелюдия не обманула, и само действие началось достаточно враждебно. Филологи робко столпились у раскрытой двери аудитории, бросая боязливые взгляды на ярких и шумных журналистов.

Среди толпы кротко раздавались вопросы:

– Это двадцать третья?

– Ну да…

– Нам же сюда сказали.

– Ну что, пойдем?

– А Сёмик? Сёмика-то нет?

– Нам точно туда?

Алина окинула глазами аудиторию. От журналистов так и веяло уверенностью и силой. Они практически все были стильно одеты. Шумные, яркие. Алина посмотрела на свой курс. А ведь несправедливо, что только по ее курсу будут судить обо всём филологическом факультете в целом. Их курс был редкостной коллекцией тихонь и скромников, среди них неестественно выделялась Алина, Денис, который почти не посещал университет, еще Нина и две мажорки, они сегодня тоже отсутствовали.

Алина вошла в аудиторию и громко спросила, здесь ли будут проходить пары Сергея Семёновича.

– Да-да, а вы кто такая, девушка? – раздался громкий голос молодого человека.

Алина не стала отвечать, просто махнула своим, мол, что стоите-то?

Филологи робко вошли в помещение и стали рассаживаться по местам. Журналисты притихли и с любопытством их разглядывали. Галя совсем раскраснелась и, споткнувшись, чуть не упала у стола с одними парнями.

Алина села на свободное место у окна и не сразу заметила на столе синий тетрадный блок с бабочками на обложке.

Через какое-то время в аудиторию впорхнул Сергей Семёнович, на ходу расстегивая пальто и разматывая старый, еще советский, наверное, бордовый шарф в полоску. А через пять минут после начала лекции отворилась дверь, и тихонько вошла крепкая фигуристая девушка в обтягивающих джинсах и кофточке, подчеркивающей тонкую талию. Осторожно, не прерывая лекции, тихой кошачьей походкой она прошла к своему месту.

Это было место, где сидела Алина. Девушка вопросительно посмотрела на нее, даже можно сказать, как-то враждебно, недоумевающе переглянулась с рядом сидящими однокурсниками и, усмехнувшись, села с краю. Затем стала доставать свой тетрадный блок, демонстративно вытянувшись по парте прямо перед носом у Алины. Это заняло каких-то пару секунд, но Алине стало совсем не по себе. Девушка нагло демонстрировала ей, что она совершенно не рада тому, что Алина села рядом с ней.

Алина всегда ненавидела таких девиц и глубоко в душе признавалась себе, что ненависть была вызвана завистью – завистью к их внутренней свободе. Пускай, да, они вели себя действительно отвратительно подчас, но у них было то, чего не было у Алины: той заветной раскрепощенности, открытости, храбрости…

Бессмысленной и ненужной храбрости, ведь перед кем и для чего им храбриться?

Но именно это качество делало их по-настоящему свободными. И Алина завидовала, что такое качество было даровано тем, кто, по ее мнению, был этого недостоин.

В перерыве между парами соседка Алины не собиралась никуда уходить и решила перекусить на месте… У нее с собой была вода и пачка с вафельками.

– Ну и как вам наши новенькие? – ничуточки не стесняясь присутствия Алины, завела разговор ее соседка с ребятами своего курса.

Двое парней, среди которых один был похож на представителя нетрадиционной сексуальной ориентации в обтягивающей розовой майке и таких же, обтягивающих тонкие ножки, джинсах. Второй был среднего телосложения и, несмотря на пирсинг в брови и модный прикид, выглядел в целом очень нейтрально. Девушка с рыжими волосами производила впечатление опасной хамки: смотрела нагло, враждебно и, казалось, чуть что-то не по ней – врежет как следует, и дело с концом.

Алина почувствовала, как они покосились в ее сторону, но предпочла сделать вид, что ничего не замечает, кроме экрана своего телефона.

– Смешные, – рыжая прыснула со смеху.

– Я думал, – отозвался один парень, – что тот жирный снесет мой стол. Я хотел ему сказать: «Слышь, поосторожней!» Но он так гаркнул свое «Извини!».

– Пардоньте!

– Чего?

– Он сказал тебе: «Пардоньте», – второй парень махнул рукой и закатил глаза.

Все засмеялись. Алина поёжилась.

Ну зачем Валера такой нелепый? Зачем он сказал это слово? А ведь он думал, что решил соригинальничать…

– Ну и когда сказал «пардоньте»… – парень очень похоже изобразил, так, что взрыв хохота продолжился, – слюни полетели мне в лицо, и я решил, что не буду с ним связываться…

– А то заплюет до смерти! – подытожила Алинина соседка.

Алине было и обидно за Валеру, и злоба брала, глядя на хохочущих ребят, потому что смеялись над человеком с ее курса и, таким образом, будто над ними – над всеми, но самое гадкое, что они всё это удивительно смешно делали, что Алина с трудом могла сдержать улыбку.

Это мерзко.

Валера и правда вел себя очень странно, будто знал о своей странности и пытался замаскировать деланной веселостью, искусственной самоуверенностью, делающей его еще более неуклюжим и смешным, отчего раздражал еще больше. И сейчас эти ребята так смешно его изобразили, что, увы, хотелось присоединиться к ним и посмеяться от души над бедным Валерой.

«Я чудовище», – мысленно прошептала Алина и достала вафлю, открыла воду. Разговор продолжился.

– Я этих чудиков в коридоре увидела. Паш, а ты, кстати, хотел же какой-то клип снять…

– Это не я, это Ника хотел…

– А где он сегодня?

– Дрыхнет…

– Понятно. Ну, так в том клипе вы же хотели всяких странных заснять?

– А, ну да, можно…

– Слушайте, ребят, а ничего, что я здесь? – не выдержала Алина.

Соседка быстро развернулась к ней, пристально посмотрела и с полуулыбкой спросила:

– Ссори, если хочешь засняться в клипе, погоди, тебя позовут.

Алина опешила. В таких ситуациях наглость всегда била в нокаут, а ответный удар придумывался, как правило, гораздо позднее.

– Ты что такое говоришь? – только и спросила Алина.

Соседка усмехнулась и, пожав плечами, отвернулась к своим друзьям, которые, затихнув, с любопытством смотрели на Алину.

– Держите ваше мнение относительно нашего курса при себе, вы нам тоже совсем не нравитесь, – говорила Алина и чувствовала, как волнение борется с «надо сказать». Щёки заалели, руки стали дрожать. И что-то зябко как-то стало.

Ну почему она такая трусиха?!

– И говорить при мне такие вещи – вообще наглость.

– Это почему? – с искусственным любопытством поинтересовалась рыжая.

– Потому что я с этого курса! – ответила Алина.

Но ребята, ёрничая, переглянулись, почти хором сказали: «А-а!», а потом также вместе пропели: «Поня-я-ятно!»

Соседка обернулась и, пожав плечами, спросила:

– Почему бы тебе не выйти тогда? А? А мы тут спокойненько поговорим?

Алина вновь опешила. И молчала. Соседка смотрела ей в глаза, и ни один мускул на ее лице не дернулся, в то время как Алину почти уже трясло.

– Да, правда, может, тебе погулять? Подышать свежим воздухом? – предложил гей.

Рыжая скалилась, второй улыбался, соседка, сощурившись, чего-то выжидала.

Подобные ситуации случались с Алиной. Это было в подворотнях ее родного города, когда местное молодежное быдло собиралось покурить и распить очередное бухло. Несколько раз Алина участвовала в этих сборищах, потому что ее соседка по этажу была такого пошиба.

В подростковом возрасте почему-то хочется гулять и общаться со сверстниками, слоняться по улицам, тратить впустую время. Не всегда, конечно, но иногда прям так накатывало, что Алина сама звонила в квартиру своей приятельницы Лиды, и они шли «на угол» – место встречи местной молодежи.

Там были мальчики. Играли гормоны, хотелось пофлиртовать.

Часто случалось недопонимание, она уходила и читала «Джен Эйр» или «Морского волка». Каждый раз ей было дико слышать некоторые шутки, всякий раз ее неприятно поражала наглость и тупость, но не всегда она реагировала спокойно. Бывало, смолчит, а только потом додумает, как нужно было ответить (Вероника называла это социальной тормознутостью), а бывало, наоборот, станет огрызаться, и это часто действовало во вред.

– Я уходить никуда не собираюсь, – медленно проговорила она.

– Да? – переспросила рыжая.

– Да! – тут же ответила ей Алина. – Глядя на вас, мне удивительно, что в нашей стране все подряд получают высшее образование, потому что некоторые ведут себя, как самое настоящее быдло из подворотни.

Соседка напряглась.

– Ты за эти слова, знаешь, что сейчас…

– Я еще не договорила! Я тебя здесь не перебивала, пока вы тут сидели и насмехались, теперь и вы послушаете… – Алина не собиралась сдаваться.

– Ой, ребят, давайте послушаем, правда! – гей откинулся на стуле и принялся слушать.

Это как-то сгладило ситуацию, и все усмехнулись. По ходу в этой компании он был за клоуна.

– Нужно иметь элементарное понятие о том, как ведут себя нормальные цивилизованные люди, вы же ведете себя, как…

Алина запнулась, и ее поймали.

– Как быдло… Ты же сказала? – подняла бровь ее соседка.

– Да, и от своих слов не отказываюсь.

Повисла тишина. Она длилась секунд семь, как вдруг рыжая подскочила и начала скидывать с парты все канцелярские принадлежности Алины.

– Давай, тогда проваливай с моей парты! Давай, вали! Мне вообще не понравилось, что ты здесь сидишь! Пошла отсюда!

Ребята сначала подскочили от неожиданности, а потом принялись хохотать, заливаясь то в беззвучном смехе, то в шумном гоготе. Рыжая достала телефон и начала снимать.

– Что ты делаешь? Ты ненормальная? – спросила ошарашенная Алина.

У соседки дрогнули уголки губ, и было видно, что всё это спектакль, а играет она неплохо.

Алина схватила ее сумку и швырнула далеко вперед. Соседка задохнулась от неожиданности и толкнула Алину на подоконник.

Будет драка.

Надо просто это принять и не трусить. Алина глубоко вздохнула и, рванув вперед, сразу же схватила девушку за волосы и стала тянуть в разные стороны. Соседка была выше ее на голову, но комплекции они были практически одинаковой, разве что Алина выглядела более хрупкой по сравнению с ней, тем не менее она старалась не проигрывать. Девчонки закрутились в клубке, как дерущиеся кошки.

Прозвенел звонок, и толпа народа хлынула в аудиторию, кто-то примкнул к смотрящим, несколько ребят с журфака бросились расцеплять дерущихся.

Сергей Семёнович пришел на пару, когда всё пришло в норму.

Во время занятий соседка огрызалась, когда ее что-то спрашивали. У нее была совсем красная левая щека, в нее Алина вцепилась со всей силы ногтями. Сама Алина с болью сглатывала, удар пришелся ей прямо в горло.

По дороге домой она всё оборачивалась: не следят ли за ней, не преследуют ли, но никого не было.

А дома… было так мерзко и тяжело на душе от минувшего дня, что Алина поспешила скорее спрятаться в свой текст и, двигаясь от одного предложения к другому, погружаясь всё глубже и глубже в свой мир, она, наконец, почувствовала облегчение.

***

Давным-давно на юге Евразии среди горных хребтов современных Гималаев процветала удивительная страна Агур. Люди ее – агуранцы, славились бы сегодня своим долголетием, но в то время не было ничего необычного в том, что средний возраст жизни достигал ста тридцати лет.

Эти люди знали наперед будущее всей жизни на Земле, но им не было дано знать будущее отдельного человека. Светловолосые высокие, они владели секретами природы: умели лечить руками, знали рецепты целебных снадобий. В их краях находились святые озёра и источники, и вода в них творила настоящие чудеса. Они были прекрасными наездниками, занимались земледелием, разводили скот: они не убивали животных ради мяса, и мяса никогда не пробовали, только ловили рыбу в реках, питались овощами, фруктами, делали сыр и творог из козьего молока

На вершине горы Аймас, по их религии, находился вход в другой мир, туда монахи уходили молиться за своих предков. У ее подножия среди цветущей долины находилось Святое озеро. Предание гласит, что, когда старец Альмаир (Верный Богу, агур.) поутру пошел купаться вместе со своим учеником Каримом, вода в озере исполнилась ослепительного сияния, и только старец, окунувшись с головой, вынырнул на поверхность и на целую минуту предстал перед Каримом юношей. После этого случая Альмаир распростился с населением города, возвестив, что его миссия учителя заканчивается, и он должен провести остаток своих дней в молитве и борьбе с «темнотой» в горах.

Известно, что горы – это место переплетения мира видимого и невидимого. Где были эти точки соприкосновения двух реальностей, было известно только Альмаиру, а позже и другим, избравшим свой путь – следование духовным законам во имя чистоты души.

С тех пор вода в озере считалась святой, так как она была освящена духовной чистотой божьего праведника.

Но было еще одно святое место… Оно находилось в степи.

Существовало предание, что когда-то на Земле был раскинут чудесный сад. Там росли удивительные деревья и среди них одно – Древо Жизни. Ствол этого дерева нельзя обойти человеку и за день, настолько он был огромен, а корни этого древа простирались во все уголки Земли, пронизывая ее своей живительной силой.

Людям был дан особый дар, но они не сумели воспользоваться им, и древо скрылось от них. Легенда говорит, что молния, прорезав небо на две части, вонзилась в самую середину его, и древо сгорело дотла. Но сохранилось одно зерно от него, и это зерно обещало дать жизнь новому Древу и новой жизни для людей.

Агуранцы верили, что призрак этого древа появлялся в степи всегда в разных местах по молитве служителей Ордена. Орден Древа – так называлось священное объединение храма. Древо – это символ веры агуранцев. Корень древа – бессознательное (предчувствия), ствол есть сознание, ветви – мысли. Посвященные в тайну Ордена помечали себя особым знаком: татуировкой в виде ветви этого древа. Такая татуировка выполнялась поэтапно: начальная стадия – корень, через год рисовался ствол до плеча, через три года (последний этап и самый болезненный) татуировка завершалась рисунком в виде раскидистого древа, начинаясь от запястья и заканчиваясь плечом.

Служителей ордена называли также ловцами мыслей. Им было дано знать сокровенное в людских умах. И если у кого-то закрадывались преступные мысли и человек готовился совершить какое-то злодеяние, монахи уводили его с собой в степь на очищение. Пребывая там в посте и молитве со служителями ордена, человек излечивался от своей страсти и возвращался обновленным. Но человеческая душа – не кувшин, который было бы так легко очистить, а бездонный колодец, и поэтому благодаря силе темных духов зло затаивалось, и не всегда ловцы мыслей могли распознать его лукавство…

Глава 7

На следующие занятия зарубежной литературы Алина отказалась садиться с Ниной. С одной стороны, она понимала, что так нарывается на неприятности, но с другой – не хотелось сдаваться, не хотелось, чтобы подумали, что она струсила. Нина села с Галей.

По пути на занятия Алина прокручивала в голове готовый план действий. Итак, вариант первый: она подходит к столу, там сидит эта ненормальная, Алина молча садится рядом с ней. Вариант второй: она подходит к столу, там сидит эта ненормальная и спрашивает: «Чего пришла?» Она отвечает с уверенной улыбкой: «Я пришла на свое место». Дальше мозг писателя уже придумывал целую беседу и раскручивал сюжет…

Но?

А что, если эта куча ребят стоят, сидят, не важно, в проходе, и загораживают путь… Как она поступит? Так-так… Она тогда вежливо попросит их отойти, напомнит о манерах и так далее. Будет драка? Ничего. Скоро прозвенит звонок – это раз, сегодня за нее есть кому вступиться – это два.

Так думала Алина и вошла в аудиторию, которая была полна народу. Она не ожидала, что жизнь ей подложит такую свинью: за столом уже сидела ее соседка, но она была не одна, с ней был тот второй мальчик с проколотой бровью.

Алина остановилась перед ними.

– Сел на мое место? – улыбнувшись, спросила его Алина. – Я не ожидала. А мне теперь куда?

– А куда хочешь…

– Я хочу здесь сидеть.

Парень переглянулся с соседкой и насмешливо взглянул Алине прямо в глаза, та не опустила глаз. Вся аудитория смотрела на них сейчас. Волнение вновь охватило Алину. Плана не было. Она импровизировала. В голове возник огромный транспарант с надписью: «Не трусь перед ними!».

Внезапно раздался громкий голос какого-то студента.

– Эй, Паш, ты чего завис? Уступи девушке место!

В конце аудитории сидел темноволосый парень в голубом джемпере. В прошлые занятия Алина его не видела. Да и был бы: она бы точно его запомнила! Уж очень симпатичный…

Паша оглянулся на него и отрицательно покачал головой.

– Паш, не дури, садись со мной. Пусть девочки вместе сядут, ну! – уговаривал его этот парень.

В итоге Паша взял сумку и отправился к другу. Соседка бросила на него испепеляющий взгляд, а он послал ей воздушный поцелуй.

Алина села рядом и даже заставила себя победно улыбнуться своей соседке. Во время лекции Алина до того осмелела, что подумала, было бы очень мудро с ее стороны не подливать масла в огонь, а теперь то самое время, чтобы его погасить. Она бы очень хотела знать, насколько сильно будет удивление ее соседки, когда пододвинула к ней поближе свой блок, где написала: «Алина».

Та долго не отвечала, но потом начеркала в ответ:

«Вика… Только отвали».

Алина пожала плечами и вся ушла в литературу. Почти что вся… Остальная ее часть думала теперь о том парне.

Кто он?

Глава 8

Занятия с журфаком были два раза в неделю: в понедельник и в пятницу. На третьем занятии Алина позаботилась о том, чтобы прийти пораньше и села на то же самое место, что и в прошлый раз. Руки нервно дрожали, захватившее волнение не позволяло сконцентрироваться на работе. Обманывая саму себя, Алина открыла блок и стала повторять лекции, выделяя отдельные заголовки и фразы оранжевым маркером.

В голове прокручивались один за другим сценарии того, как она будет реагировать, если эта бешеная девица будет на нее наезжать. Аудитория быстро наполнялась людьми. Алина старалась быть начеку каждую секунду, но так получилось, что когда она загляделась в окно, рядом раздался грохот, который заставил ее вздрогнуть.

Ее соседка по парте, вопреки своей кошачьей грации, резко швырнула сумку рядом с Алиной и шумно приземлилась на стул.

Алина была готова отражать удар, но журналистка очень дружелюбно произнесла:

– Привет.

Алину это удивило, она ответила на приветствие, но не расслаблялась: женская натура коварна и хитра. Вика переспрашивала Алину в процессе занятия, если что-то не успевала расслышать, заглядывала в ее тетрадь, если что-то не успевала записать…

После пар они уже весело и свободно общались по пути домой. Как выяснилось, жили они на соседних станциях метро. И как бы то ни было странно: они быстро подружились и так всегда сидели вместе на парах зарубежки.

– Ты меня сначала просто ужасно раздражала! Мне хотелось тебя убить!

– Мне, поверь, тебя тоже!

– Я охотно верю! Но потом я подумала: она какая-то странная, прям как я… Кажется, она прикольная. Особенно, когда ты написала свое имя в тетради. Мне нравятся нестандартные люди.

Вика оказалась очень интересной собеседницей и развитой девушкой: она быстро писала яркие и грамотные статьи, у нее прекрасно шел английский, параллельно она учила еще и французский, любила вечеринки, стихи и черно-белое кино. По сравнению с приземленной Ниной Вика была настоящей звездой. Почти, как Аня…

Аня?

Теперь она далеко в городе прошлого. Новая жизнь, новые друзья. Нина и Вика были на разных чашах весов. Около Нины любила быть Галя. Болтливая, туповатая брюнетка с короткими ногами и выпирающими передними зубами так, что рот и в молчании у нее не закрывался. Перед тем как рассказать что-то, по ее мнению, важное, она могла минут десять вещать только о том: как она, встав с утра, чистила зубы; как наступила в лужу, промочив кроссовку; опоздала на автобус, потому что перепутала расписание; затем, когда подъехала маршрутка, она провела по экрану картой от салона красоты, а нужно было социальной; места в маршрутке не оказалось, и ей пришлось стоять; выйдя из нее, она забежала в магазин и думала: «Купить круассан или глазированный сырок на обед?» Купила круассан, потому что такие же сырки можно и в столовой купить, – и вот поэтому она опоздала, когда ребята договорились встретиться у ворот университета.

Помимо таких суперподробных разговоров, Алину также жутко раздражали ее рассказы о том, как они надрались с ребятами в прошлые выходные, как один отлично дунул и видел мир прекраснее, нежели он есть, и прочее в таком же духе. Конечно, можно предположить, что ее наивные, подчас глупые рассуждения расслабляли мозг, когда он перегружен учебой, заботами, как тупая американская комедия помогает отдохнуть после тяжелого дня, но Алина считала, что просто сама дико тупеет, слушая их, а еще просто безбожно тратится ее время. Галя ее настолько раздражала, что при всём своем искреннем старании быть тактичной – Алина не могла таковой быть. Она лучше уйдет в сторонку, выйдет из помещения, переключит свое внимание на что-то другое, но только не слушать ее и тем более не разговаривать, потому что разговаривать в таком ключе было настоящей пыткой.