Слуга Галилея бесплатное чтение

«Сосед-учёный Галилея

Был Галилея не глупее.

Он знал, что вертится Земля,

Но у него была семья…»

Евг. Евтушенко

СЛУГА ГАЛИЛЕЯ

Начало

В то воскресное утро площадь перед собором была полна народа, но в шуме и суете неизвестный пожилой господин взгляд свой остановил именно на мне. Был он одет не то чтобы богато, но, во всяком случае, платье его выделялось среди прочих добротностью и разноцветьем, и похож он был на зажиточного торговца. Спешащие по своим делам горожане обходили его сторонкой, почтительно склоняя головы. А он вдруг подозвал меня лёгким кивком, и я робко приблизился, шлёпая босыми ногами по плитам площади, ещё не успевшим просохнуть после ночного дождя. Свою ветхую шапку, спасавшую меня и в холод и в зной, я держал в руках, сминая её и делая ещё непригляднее. Волнение моё было вполне объяснимо – не так уж часто успешные и сытые обращают своё внимание на нас, тощих…

– Как тебя зовут, парень? – голос этого человека был спокоен и доброжелателен.  – Не бойся и подними глаза. Что ж, взгляд твой кое о чём мне говорит. Итак?

– Меня зовут Козимо, досточтимый синьор…

– Ишь ты! Козимо! Прямо как нашего герцога…Ты не в родстве с ним? – он засмеялся – а скажи мне, Козимо, ты наверное удивляешься, с чего бы это вдруг незнакомый господин подзывает к себе грязного мальчишку? Но всё очень просто – я долго и с интересом наблюдал, как ты смотрел на колокольню собора. Ты столько раз менялся в лице! Что же там замечательного?

– Правду ему сказать или придумать какую-нибудь небылицу? Ладно, скажу как есть, пусть посмеётся, может быть, подарит монетку… – мысли мои путались и очень хотелось есть.

– Синьор, вовсе не на колокольню смотрел я, чего я там не видел? А смотрел я на светлую Луну на небе – она ещё видна, но скоро совсем пропадёт в лучах солнца, день обещает быть жарким…

– Каков, однако! Это начинает мне нравиться. Впрочем, время покажет…

Он стал бормотать что-то себе под нос, и я толком ничего не понял, расслышал только "…вот глазастый какой". Что значили эти слова было непонятно до тех пор, пока незнакомец не сказал мне громко:

– Мне понравился твой интерес к светилам небесным. Такой как ты внимательный и толковый юноша весьма пригодился бы в моём деле. Я – Томазо Мартинелли, математик и астроном. Что, странные слова? Звездочёт – так понятнее? Меня хорошо знают и епископ, и учёные мужи в разных городах. Сам герцог меня принимал для беседы. И если ты готов попробовать у меня служить, то скажи об этом прямо сейчас.

То, что незнакомец оказался звездочётом меня немного испугало, но после упоминания о епископе и о беседе с самим герцогом я немного успокоился. А волноваться были причины – в прошлом году у нас на площади перед круглой башней прилюдно спалили заживо колдуна. Было много дыма и криков; увидев языки пламени, я убежал со страху…

– Господин, наверное, мне следует подумать… – вместо того чтобы хвататься за такую удачу, язык мой то ли от волнения, то ли с голодухи плёл всякую ерунду, что было и понятно – ведь не каждый день такое услышишь…

– Нужно подумать, говоришь? Звучит красиво! Ну, похоже, я в тебе не ошибся. Приходи-ка  завтра утром на улицу Розы, там всякий покажет тебе где я живу. Дома и поговорим. На, вот (он протянул мне монету), купи себе поесть, а то страх какой худой… – он улыбнулся и затерялся в толпе. Я взглянул на небо в поисках лунного лика, но уже не нашёл там ничего, кроме синевы. Монетка же тотчас была потрачена с пользой, даже мой приятель Джузи не ушёл с площади голодным. День начался неплохо.

На следующее утро я отправился на улицу Розы, старательно обходя знакомых и незнакомых мальчишек, имевших обыкновение задавать дурацкие вопросы и затевать потасовки. Не хватало ещё получить синяк под глаз или вываляться в уличной пыли. Моя тётка Серафина вчера до глубокой ночи приводила в порядок мою одежду, зашивая дыры, вздыхая и наставляя меня на сегодняшний день. Затем, вздохнув как-то особенно глубоко, она достала из сундука штаны, которые мне выдавались взамен старых только по воскресеньям, когда мы ходили в церковь. Указав мне на них и погрозив пальцем, она отправилась во двор греть в котле воду. Очень скоро я был отмыт от всех следов моих городских похождений, и отправлен, наконец, спать. Уже сквозь дремоту услышал я, как тихонько молится Серафина, снова и снова умоляя Богородицу о милосердии к отроку Козимо, ко мне то есть…

Город наш невелик, улица Розы пролегла почти на его окраине. Поначалу мне было непонятно, отчего синьор Мартинелли, совсем небедный и уважаемый в городе человек, выбрал себе для жительства место, где селились люди простые и небогатые – мастеровые нешумных профессий, отслужившие своё вояки и вдовы, продавшие своё жильё в центре и теперь на вырученные деньги разбивающие цветники во двориках своих небольших домов. Может быть, эта самая тишина и привлекла сюда Томазо Мартинелли, ибо род его занятий как раз только её и требовал? Как в последствии оказалось, это была правильная догадка, а сейчас я стоял перед дверью его дома, понимая, что жизнь моя делает новый поворот. Я оглянулся – никого из редких прохожих не интересовал невзрачный, бедно одетый подросток, каких вокруг было немало. Хотя, если бы кто-нибудь захотел посмотреть сейчас на моё лицо, то многое, очень многое смог бы он, будучи грамотен, прочесть на нём. Смятение и робость, беспокойство и страх были начертаны на нём большими буквами… Но вот моя рука как будто сама потянулась к тяжёлому железному кольцу на двери, подняла и опустила его. Мне показалось, что этот звук слышала вся улица Розы и что в ответ на это сейчас откроются все двери, и меня погонят прочь, среди общего смеха и собачьего лая… Однако, ничего такого не случилось, а из-за приоткрывшейся тяжелой двери дома синьора Мартинелли послышался негромкий голос:

– Кто ты, юноша?

– Козимо. Козимо Лоретти… Синьор сказал, чтобы я пришёл сегодня утром…

– Всё правильно, так оно и есть. Проходи, тебя ожидают.

   Чтобы войти в эту дверь мне пришлось двигаться боком, так была она тяжела, и с таким трудом открывалась. Человек, встретивший меня, посторонился, он был тучен и мне поначалу было не разобрать, попав из солнечного утра в полумрак пустого двора, мужчина это или женщина. Наконец, я разглядел его лицо, добродушное, с аккуратной бородкой, и узнал его имя:

– Называй меня Лука. А ты, значит, Козимо, да? – Он разглядывал меня, наклоняя голову то вправо, то влево. –  Хорошо, что ты не опоздал, мой хозяин и сам не любит опаздывать, и других за это не жалует. Следуй-ка за мной, да аккуратнее, не разбей голову – потолок здесь местами низкий, а мозги тебе, как я понимаю, ещё пригодятся…

Мы вошли в узкий коридор, его каменные стены были прохладны, темноты не было, но откуда исходил этот слабый свет, я так и не понял. Впрочем, было не до того, приходилось не отставать от моего мощного провожатого и, переводя дыхание, пытаться успокоить сердце. Конечно, мне было отчего беспокоиться.

Лука привёл меня в большую комнату, где потолок был непривычно высок, и потому я, и без того робея, почувствовал себя совсем потерявшимся. У открытого окна сидел в кресле синьор Мартинелли с открытой книгой в руках, но не читал её, а, похоже, думал о чём-то, глядя в синеву неба. Наконец, я смог рассмотреть его получше, чем тогда на площади перед собором. Сейчас, когда его голову не покрывала бархатная шапка (я не знаю как они, богатые, её называют), когда его выходная, красивая одежда лежала, очевидно, в сундуках, выглядел он всё равно очень значимо в моих глазах. Трудно было понять сколько ему было лет, все люди среднего возраста казались мне тогда стариками. Теперь я знаю, что был это сорокалетний мужчина с вызывающим симпатию и доверие лицом правильных очертаний, на котором красовался нос формы очень изящной, как говорят, орлиный. Одет он был в длинный, серого цвета, я назвал бы его – балахон, покроя лёгкого и простого, оставляющим свободными руки. Волосы его были волнистые и уже почему-то с сединой, собранные, по случаю жаркой погоды, на затылке в хвост. Понравился мне и его немного странный взгляд с прищуром, и в руках этот тяжёлый том… Посреди комнаты на большом столе я увидел множество каких-то бумаг, лежащих в беспорядке, и книги, книги… Некоторые из них я обнаружил и на полу, что сразу же вызвало во мне внутренний протест, ибо я был воспитан, уж не знаю кем, в уважении к грамоте и наступать на книги мне казалось кощунством, всё равно как наступить на хлеб… В комнате были и другие вещи, совсем для меня непонятные, и я решил их сторониться. Лука давно нас покинул, и я, стоя в дверях, ожидал когда же синьор Мартинелли обратится ко мне и можно будет приветствовать хозяина этого удивительного дома. Долго ждать мне не пришлось.

– Хорошо, что ты не опоздал, Козимо. Это говорит в твою пользу. Любознательность, внимательный взгляд, а в добавок ко всему – ты ещё и обязателен… Мне кажется, тебе хочется к этому ещё что-то добавить? – он улыбнулся своей шутке.

– Я хочу пожелать синьору и его дому благословений с небес! – вспоминая науку тёти Серафины, я сделал шаг назад и учтиво поклонился. Мартинелли почему-то ухватился за эти мои слова:

– Как ты говоришь? «Благословений с небес?» Ну, если ты ещё и пророком окажешься, тогда тебе вообще цены не будет. Впрочем, с пророчествами повременим, а не то удостоимся чести беседовать с некими чёрными братьями из подвалов башни, что на площади. Ну, теми, что повсюду крамолу ищут… Впрочем, об этом после…

Он поднялся с кресла и дважды обошёл вокруг меня. Мне было неприятно, что меня рассматривают столь пристально, но последствия это имело весьма быстрые и замечательные.

– Козимо, – начал серьёзный разговор синьор Мартинелли, – мне нужен помощник, нет, не по хозяйству, с этим прекрасно справляются и другие. Помогать нужно в моих научных трудах, это очень непросто, здесь нужен особый склад ума, и, судя по тому, что я в тебе наблюдаю, у нас может получиться. Не скрою, ты не первый, кто брался за это дело, но увы! – всем им в итоге пришлось меня покинуть. И умение было, и усердие налицо, но не было в них моего отражения, что ли… Не понимаешь? Жаль. Ну, ладно, пока вот что скажу тебе: во-первых, не бойся. Во-вторых, будь самим собой. И в третьих, спрашивай – это не стыдно, стыдно не знать. Через неделю я надеюсь увидеть понимание в твоих глазах, и буду очень рад, если это случится. Ты, конечно же, неграмотен?

– Синьор, я немного читаю по латыни. Писание…, Деяния апостольские… Муж моей тётки Серафины, хромец Клаудио учит меня, говорит, что это для души полезно.

– Да, ну! Вот даже как! – видно было, что Мартинелли искренне обрадовался. – Тогда, тем более!

Возможно он имел в виду что-то поважнее, но мне понравилось, что призван был тотчас Лука, и он сразу же явился, словно стоял за дверью. Велено ему было найти для меня приличную одежду, но прежде отвести на кухню, где меня следует отмыть и накормить. Мыться горячей водой второй раз за день, это было немыслимо. А уж сытно поесть – я забыл когда это случилось в последний раз. Затем мне должны были показать где я буду спать и держать свои вещи. Служба моя начнётся на заре следующего дня… Тётя Серафина, сильна твоя молитва!

С пониманием воспринял синьор Мартинелли мою просьбу побывать дома и не прошло нескольких часов после нашей с ним беседы, как я, очень собой довольный, уже обнимал свою тётушку. Дорогая моя Серафина, поминутно поминая имя Господне, суетилась, всплескивала руками и не знала, куда меня посадить. Наконец, поместив меня за столом на почётное место (её Клаудио зачем-то отправился к приятелю) и вручив мне горячую лепёшку, она уселась напротив и, подперев щёку рукой, не могла на меня насмотреться, будто видела впервые:

– Значит, сразу же накормили тебя? А кто там у них главный на кухне? Нет, не знаю таких… А как зовут уважаемую супругу твоего хозяина? Детки у них есть?

Я рассказал ей всё что знал о семье Мартинелли, хотя казалось, что можно знать о доме, где пробыл столь недолго? Начал я с главного. Донна Кьяра – таково было имя супруги моего хозяина. Мне даже удалось её увидеть. Произошло это случайно – Лука, провожая меня, склонился в поклоне перед красивой дамой, шедшей по двору нам навстречу. За ней плёлся хмурый подросток, лет примерно моих, а следом едва поспевали, взявшись за руки, две милые девчушки. Величественная синьора приветливо кивнула Луке, тот незаметно подал мне знак, и я тоже поклонился, приложив руку к груди. Он же и рассказал мне затем кто она такая, красочными словами описывая благородство и достоинства своей хозяйки. Имя печального её сына оказалось Доменико, а вот как зовут двух маленьких дочек донны Кьяры я не запомнил. Серафина моя огорчилась, покачала головой, но я пообещал ей всё разузнать получше, ибо понимал – нет ничего интереснее и важнее для наших женщин, чем знать во всех подробностях как поживают дети родных, знакомых и соседей. На прощание добрая моя тётка подарила мне маленькое деревянное распятие, хранимое ею на самом дне её большого сундука. Наверное, много значило оно для неё, я видел как долго прижимала она к сердцу эту святую вещь, и, закрыв глаза, шептала молитву. Честно скажу, в тот момент я очень проникся этим её чувством и решил, что буду беречь её подарок, пуще прочих своих вещей. Успокоив родню и пообещав не пропадать, с лёгким сердцем возвращался я на улицу Розы.

В доме Мартинелли меня провели в крохотную комнату, где поместился лишь сундук без замка, да колченогая лавка. Невысокое окно давало мало света, но я и не надеялся на частый дневной отдых. На сундуке, где мне предстояло спать, увидел я что-то похожее на большой мешок, набитый соломой, и ветхое одеяло, которое я в потёмках принял за попону для лошадей. Огарок свечи в подсвечнике стоял на одном конце лавки, глиняная кружка на противоположном. Так вот, оказывается, где жили мои неудачливые предшественники! Я стоял в дверях, рассматривая своё жильё, затем сделал несколько медленных шагов вперёд и водрузил над будущим своим изголовьем подарок моей Серафины – тёмного дерева распятие. Похоже, что и в самом деле оно на многое способно –  пыльная и серая, комната вдруг ожила, как будто нас стало трое – и я, и тётя, и наш с ней Господь. Удивительный день заканчивался. Я сходил на двор наполнить водой глиняную кружку и очень скоро уснул под потрёпанным одеялом на старом мешке со слежавшейся соломой. Спокойной ночи, Козимо!

Житие с пауками

Нет нужды рассказывать о том, что рано утром вручили мне на кухне и хлеб, и сыр, и молоко. Добродушная повариха потрепала меня по волосам, отчего я едва не прослезился, вспомнив дом, который покинул. Как они там? И видимо, продолжало работать тётушкино благословение, так как голос Томазо Мартинелли призвал меня к себе откуда-то сверху, из хозяйских покоев, а мне показалось, что с небес. Робея, ещё как робея, вошёл я снова в ту самую комнату, где вчера звездочёт впервые беседовал со мной. Странный вид имел он в этот ранний час. Так выглядят люди, которые не спали всю ночь – волосы не убраны и не причёсаны, глаза усталые, красноватые, словно он тёр их долго кулаками. Кресло, где он сидел, стояло у открытого окна, утренняя прохлада прямо лилась оттуда, и что-то удивительное, похожее на паука, находилось рядом, стоя на трёх деревянных ногах и указывая на небо за окном тонкой, деревянной же рукой. Повсюду были разбросаны листы бумаги, в которых многое из написанного было перечёркнуто, оплывшие свечи на столе были давно потушены и тоже выглядели очень устало.

– Вот это и есть моя работа, Козимо. Не пугайся, такое ты будешь видеть часто. Сегодня я, как видно, перетрудился, но должен успеть кое-что тебе рассказать, дать указания. То, что ты видишь у окна называется телескоп. Не трогай его без меня. О, это вещь волшебная! – Лицо Мартинелли вдруг стало оживать, голос его окреп. При слове «волшебная» мне тотчас вспомнились крики колдуна и языки пламени у круглой башни, я напрягся, но продолжал слушать.

– Осмотрись здесь, аккуратно собери всё это (он кивнул на множество бумаг, гусиные перья, что были в работе всю ночь, книги и предметы, назначения которых я не знал). Чертежи, знаешь, что это такое? – вот эти, где начертаны всякие линии, прямые и кривые – отбери и сложи отдельно. Книги поставь на полки, и постарайся определить их на места, где они стояли прежде, ориентируйся по названиям, ты ведь немного читаешь на латыни? Ну и дальше, по мелочи: поменяй свечи, убери мусор… Но телескоп! – он поднял указательный палец, и то ли погрозил им, то ли указал на небо, а затем уже тихим голосом произнёс – … мне нужно отдохнуть…, вечером поговорим.

   Лука помог ему подняться и увёл, бережно поддерживая под локоть. Непонятным остался последний жест странного звездочёта, и я на всякий случай держался подальше от волшебного деревянного паука, стараясь на него даже не смотреть.

Прекрасный хаос в комнате Томазо Мартинелли был похож на бурное море. Оглядевшись, я совершенно растерялся, столько вокруг было непонятного! Да, неуверенность – плохой помощник, вяжет по рукам и ногам, даже дыхание перехватывает. Но откуда-то изнутри вдруг еле слышно кто-то обратился ко мне, и почему-то голосом тёти Серафины:

– Козимо, мальчик мой, ведь ничего страшного не происходит. Просто начни делать хоть что-то, а там будет видно.

   И начал я, понятное дело, с книг и бумаг, разбросанных по полу. Ну, вы же понимаете, не мог я даже случайно попрать книгу ногой, ещё вчера так неосторожно вступившей на рынке в коровье дерьмо… Поэтому очень скоро бумаги и книги оказались собраны и перенесены на стол, где мне и предстояло их разобрать. Чертежи (это там, где прямые и кривые линии) – в одну сторону, прочие записи – в другую.  Волей-неволей взгляд мой упирался в эти тексты, где очень многие латинские слова были непонятны, а целые фразы написаны неразборчиво и как бы в спешке. Кляксы, сокращения и даже смешные, как мне тогда казалось, ошибки… Тексты на родном языке уверенности не прибавили, всё та же научная заумь, как любит выражаться уже известный вам муж моей тётки Клаудио. С некоторым трепетом брал я в руки эти листы, удивляясь неизвестным мне тайнам волшебной науки. Затем настал черёд и книгам. Я позволил себе взглянуть за их тяжёлые обложки, здесь было ещё интереснее. Названия, написанные на латыни, читались очень красиво. Вот, например «De Revolutionibus Orbium Coelesium»… , что я перевёл как «О вращении небес» некоего Николая Коперника, или как было написано большими буквами на первом листе: Nicolai Copernici. Перевернув несколько страниц, я поразился тому, что многие слова и даже строки были густо замазаны черной краской, а на некоторых страницах текст был вымаран целиком. Впрочем, в других книгах ничего подобного не было. Я вытер с них пыль и, немного помедлив, нашёл место для каждой на прогибающихся под их тяжестью полках в массивных, деревянных шкафах. Пока я занимался бумагами синьора Мартинелли, знакомое чувство голода на время отступило, но покончив с основной массой дел, стало понятно, что пора бы перекусить. В доме Мартинелли «перекусить» для нас, слуг, означало собраться на кухне за общим столом и получить пищу самую простую, но обильную – всё те же хлеб и сыр, а в добавок варёные овощи с зеленью, немного подсоленные, политые прекрасным оливковым маслом – настоящий пир. Мне объяснили, что в воскресенье, если дело происходит не в пост (с этим строго) каждому полагается ещё и по кусочку мяса, и что опаздывать к столу не в моих интересах. Сиеста всеми приветствуется, но мне показалось, что Томазо Мартинелли видит меня не обычным слугой, а помощником, живущим по его особому распорядку.

   Как ни пытался самыми простыми словами объясняться со мной хозяин, вопросов у меня только прибавлялось. Мартинелли понимающе улыбался и шаг за шагом посвящал меня, нетерпеливого подростка, в секреты своего таинственного мира. Теперь я понимаю, на несложных примерах он старался пробудить во мне и смелость, и любопытство. С любопытством дела обстояли лучше. Вспоминается мне такой наш разговор: