Джентльменское соглашение бесплатное чтение

© Георгий Смирнов, текст, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Глава 1

Красота неодушевленной плоти

Стоял теплый летний день. Лучи солнца невидимым перышком щекотали лица прохожих. Две пары мужских ног ритмично чеканили шаг по асфальтовой дорожке, обрамленной новой бордюрной плиткой. В начищенных до блеска ботинках, словно в зеркале, отражались то блики солнца, то воодушевленные лица самих путников, то безликие очертания идущих им навстречу торопливых прохожих, отрешенными взглядами напоминающих зомби.

Мужчины подошли к унылому зданию, которое в ярких лучах солнца казалось еще темнее и мрачнее, чем было. Вокруг него толпились такие же понурые люди. Да что там! Его посетители только и делали, что, собравшись кучками, произносили заунывные речи под аккомпанемент всхлипываний и плача. Вот и сейчас они занимались своим привычным делом, не замечая всей прелести теплого летнего дня.

Двое в сверкающих ботинках тем временем уверенно перешагнули через порог учреждения и по длинному коридору направились в сторону лифта. Один из них – тот, что был в черных очках – принялся бодро насвистывать веселую, жизнеутверждающую мелодию. Странное поведение мужчины не было каким-то протестом или вызовом обществу, скорее жестом отчаяния в попытке отгородиться от гнетущей действительности чем-то ей противоположным.

Сладкоголосые трели хоть и могли порадовать слух самого искушенного ценителя художественного свиста, но все же вступали в диссонанс с царившей повсюду мертвенной тишиной. Даже редкие встречные старались не нарушать ее: шагали тихо, практически бесшумно и старались не говорить, а если и перебрасывались парой фраз, то шепотом.

Напарник свистуна повернул голову и грозно посмотрел на нарушителя спокойствия. Тот проигнорировал сверлящий взгляд. Не добившись ни малейшей реакции, блюститель нравов резко остановился. Вслед за ним, словно послушный пес на строгом поводке, замер и его спутник.

– Перестань! Все деньги высвистишь! К тому же прояви хоть толику уважения к обитателям этого благочестивого заведения! – раздраженно приказал моралист.

– Прости. Никого не хотел обидеть. Нервы, наверное, сдают. Не каждый день бываю в таких заведениях. Здесь так мрачно… – оправдался любитель посвистеть.

– Знаешь, в жизни бывают ситуации, когда надо самому подстраиваться под обстоятельства, а не менять их под себя. Тебе не кажется, что сейчас именно тот случай?

– Признаю: попытка приподнять настроение оказалось неудачной.

– Надеюсь, я тебе его окончательно испортил?

– Да, теперь все в порядке. Видишь же, я стою с кислой миной и в полной гармонии с окружающей обстановкой, – накинув на лицо понурую гримасу, тихо произнес остряк.

– Отлично, тогда зафиксируй эмоции – и двигаемся дальше.

Мужчины завернули за угол, дошли до конца холла и погрузились в лифт. Спустившись в подвал и пройдя еще несколько метров в полумраке узкого коридора, они очутились в просторной комнате, залитой ярким холодным светом. В ней было сыро и прохладно. Из стены напротив входа выступали огромные стеллажи с выдвижными полками. В целом помещение походило на винный погреб, однако хранились в нем вовсе не бутылки с благородными напитками.

У входа в комнату гостей встретил мужчина средних лет, небольшого роста, подвижный. На его красноватом, слегка опухшем лице выделялся огромный длинный нос. Выглядел этот нос настолько нелепо, что походил на морковку, криво прибитую к башке снеговика чьей-то неуклюжей рукой. Волосы торчали в разные стороны, словно он только что пережил мощный разряд тока или играл Эйнштейна в любительском спектакле. Правда, от «великого ученого» исходил в меру выраженный запах перегара. Да и грязный, местами окровавленный халат синего цвета с когда-то белыми нарукавниками выбивался из образа.

– Ми-и-лости прошу, – с трудом выговорил он, после чего подошел к одному из стеллажей и вытянул массивную полку, извлекая из утробы холодильной камеры труп сорокалетнего худощавого мужчины. Кожа покойного была настолько гладкой, розовой и бархатистой, что могла бы вызвать зависть у большинства живых любителей здорового образа жизни. Лицо выражало умиротворение – если не умиление. Вероятно, душа усопшего радовалась тому месту, где пребывала в данный момент. Румяный мертвец всем своим видом излучал волны позитивной энергии. Казалось, еще чуть-чуть, и он радостно вскочит с полки анатомического музея, протянет присутствующим свою мускулистую – пусть и несколько усохшую – руку и, почтительно поклонившись, поздоровается.

Парни в ботинках, словно сговорившись, опустили головы и принялись любоваться произведением танатокосметологического искусства, созданным руками гениального, правда, малость охмелевшего мастера.

– О да, он воистину превосходен! – воскликнул мужчина в солнцезащитных очках, первым нарушив молчание.

– Ты прав, – выдержав небольшую паузу, согласился второй. – Как говорил наш общий знакомый: прекрасна неодушевленная плоть.

– Помню, помню этого знакомого – настоящий псих! Но, черт возьми, что-то в его философии есть! – подхватил первый.

– Скажу тебе больше: все философы немного чокнутые.

– Док, а он точно мертвый? – поинтересовался тот, который был в очках.

– Теперь уж точно мертвый, – пошутил патологоанатом, после чего в доказательство своих слов приподнял покрывало и, разорвав швы, раздвинул края огромного разреза на груди и животе трупа, демонстрируя полное и безвозвратное отсутствие внутренних органов.

– Только посмотрите, какой он у нас внутри чистенький, свеженький, обработанный. Да, мой хороший?

– Господи, прошу вас, не продолжайте! – взмолился моралист, прикрывая сначала глаза, чтобы не видеть, как потрошитель с наслаждением шарит рукой в брюхе покойного, словно проверяет на свежесть молочного поросенка. Едва произнеся эти слова, пижон зажал себе и рот, дабы не вывалить на пол недавний завтрак.

– Немного грима – и никакого волшебства, – поспешил успокоить опешивших гостей кудесник в синем халате, вынимая руку из утробных глубин покойного и приправляя свое утверждение икотой, вероятно, для пущей убедительности.

Мужчина в очках наконец снял их, бережно накрыл труп пледом и, трепетно склонившись к его уху, произнес:

– Прощай, Добряк. Ты прожил короткую, но весьма насыщенную жизнь. Были в ней горести, потери, разочарования, но все они меркнут на фоне тех эмоций, которые ты получал, принося людям радость. Спи спокойно, человек-праздник. Надеюсь, ты не сильно обидишься, если я завтра не буду присутствовать на твоих похоронах. Прости, но так надо.

Не дождавшись ответа и расценив молчание собеседника как согласие, скорбящий снял с себя увесистую золотую цепочку и надел на шею трупа. Завершив обряд дароприношения, он подошел к патологоанатому и деловито скомандовал: «Что ж, док, приступим».

Пьяный мастер одобрительно тряхнул шевелюрой, надел на руки латексные перчатки и потянулся к подносу с инструментами.

Глава 2

Ихтиандр с улыбкой смерти

Между тем еще три дня назад покойный хоть и не выглядел таким беззаботным, цветущим и привлекательным, как сейчас, лежа на помосте холодильной камеры судебного морга, однако, по крайней мере, мог ходить, говорить, петь и плясать. Другими словами, он был жив. Иные здравствующие сочтут это преимущество сомнительным, расскажут о красоте неодушевленной плоти, бессмысленности жизни и неизбежности смерти. Однако, как ни философствуй, но даже стоящая на самом низком уровне эволюции божья тварь предпочтет жалкое земное существование любой, пусть и самой прекрасной мертвой форме. Не верите? Спросите у беззаботно порхающей на лугу бабочки, что она выберет – прожить до конца жизнь длиною в жалкие сутки или увековечить красоту своего бренного тельца в коллекции лепидоптеролога.

Так устроен мир – влечение к выживанию изначально заложено в разумных существах. Недаром назойливая муха, пристукнутая мухобойкой, отчаянно борется за свою жизнь, пытаясь уйти от недоброжелателя. Осознает ли она, нервно дергаясь в предсмертных конвульсиях, что биться-то ей, в сущности, не за что? Ее и так непродолжительное по времени бытие лишено всякого смысла. К чему она может стремиться? Чего способна достичь? Какой след после себя оставить? Стоит ли ее существование того, чтобы настолько рьяно за него цепляться?

Возможно, впрочем, что примитивная божья тварь не задается, да и не способна задаваться подобными экзистенциальными вопросами. Ее мышление изначально лишено дара «высоких» рассуждений. Муха действует, следуя банальному природному инстинкту. Однако может ли человек позволить себе поступать так же? Или он, как творение в высшей мере разумное, наделенное даром «зреть в корень», постигать глубины смысла, обязан использовать этот дар и, подобно герою Федора Михайловича, задаваться вопросом «тварь ли я дрожащая или право имею?».

Однако оставим на время вопрос открытым и вернемся к рассказу о судьбе простого смертного человека – того самого Добряка. Много лет назад он окончил актерский факультет ВГИКа. Именно там начинающий артист познакомился с молодым амбициозным студентом режиссерского факультета по имени Артем. За талант и умение подходить к любому делу творчески юношу уже на втором курсе перестали называть по имени и дали ему кличку Маэстро.

Обучение подходило к финалу. Молодому режиссеру предстояло сделать завершающий шаг – снять выпускную дипломную работу. Это был короткометражный фильм – криминальная драма в духе ранних картин Гая Ричи и Квентина Тарантино. Его сценарий был таким же абсурдистским, сумасшедшим и во всех смыслах «беспредельным».

Маэстро долго искал актера, который мог бы достойно передать все задумки режиссера и нюансы многослойного и крайне противоречивого характера главного героя.

Роль предполагала трансформацию персонажа, причем не только внешнюю, но и внутреннюю. Поначалу он представал эдаким злодеем, но постепенно выяснялось, что на самом деле он очень даже хороший и милый парень, а все его жестокие деяния – лишь акт правосудия. Как это часто бывает в кино, персонаж творил зло во имя добра, принося себя в жертву высшей справедливости.

В поисках исполнителя главной роли Маэстро пересмотрел сотни кандидатов.

Подобно Владимиру Чеботареву – режиссеру фильма «Человек-амфибия», который непременно желал видеть в глазах Гуттиэре солнце, а Ихтиандра – море, Маэстро искал актера, который был бы убедителен в амплуа как злодея, так и праведника.

Однако почти все просмотренные им актеры, как говорится, играли в одни ворота и были абсолютно неубедительны и неорганичны на противоположной стороне поля.

Но вот как-то раз на пробы пришел один симпатичный паренек.

– Добряк, – скромно представился он.

– Маэстро, – не скрывая волнения, ответил режиссер, увидев в парне колоритный типаж и яркую харизму.

Так они и познакомились, не подозревая, что их дружба затянется на долгие годы.

Добряк, обожающий перевоплощение, блестяще сыграл роль. Фильм получил множество наград и был тепло встречен зрителями. Особенно запоминалась всем финальная сцена. В ней главный герой в попытке уйти от преследования бандитов переходил с одного трехэтажного здания на другое по узкой дощечке, буквально балансируя на грани жизни и смерти. В самый неожиданный момент он оступался и, сорвавшись, чудом хватался за доску, беспомощно повисая на большой высоте. В этот момент на крыше второго здания появлялись полицейские. Так, по метафоричной задумке режиссера, судьба как бы зажимала беглеца в безжалостные тиски сурового выбора: попасть в руки бандитов и терпеть от них унижения или сдаться полиции и сесть в тюрьму лет эдак на десять.

Но, оказавшись между Сциллой и Харибдой, герой находил третье и единственно приемлемое для его характера решение. Он разжимал пальцы и летел вниз, скрываясь от ненавистных антагонистов и тюремных оков в волшебных лабиринтах смерти.

Однако и эта достаточно непростая в плане постановки сцена в креативной голове Маэстро виделась слишком банальной. Человек висит над землей и падает вниз, чтобы не достаться врагам. Во многих фильмах зрители уже видели нечто подобное. Нужна была изюминка. Режиссеру хотелось добавить в сцену абсурда, столкнуть лбами жизнь и смерть, да так сильно, чтобы был слышен хруст их лобных костей. Причем показать все это надо было не тривиально – в пространстве улицы, а через внутренний мир главного героя, то есть посредством его отношения к происходящему.

И тогда Маэстро придумал нестандартный ход. Перед прыжком камера наезжала на лицо героя. За миг до развязки на нем проступала леденящая душу улыбка, с которой персонаж и разжимал пальцы, прыгая в цепкие объятия смерти.

Но, как настаивал режиссер, улыбка эта не должна была сводиться к механическим сокращениям мимических мышц. Сие действие символизировало человека, смеющегося в лицо смерти. При этом, чтобы усилить драматургию сцены и гипертрофировать чувство опасности от падения с высоты, отчаянного смельчака предстояло снять на фоне земли. Таким образом, актеру предстояло реально висеть на дощечке, протянутой между зданиями.

Так как трюк был весьма опасен, к съемкам решено было привлечь каскадеров. Маэстро отобрал нескольких похожих на Добряка и принялся записывать с ними пробы. Как известно, перед игрой режиссер настраивает актера на нужное внутреннее состояние. Подобно хирургу, вторгающемуся в тело человека, он запускает слова вглубь актерской души. Практически вслепую талантливый режиссер нащупывает в ней нужные струны, подбирая прекрасную мелодию роли. Однако далеко не всегда этот процесс проходит безболезненно. Сюжет фильма – застывший во времени слепок жизни. Иногда он выражает не прекрасную гармонию нот, а громкий душераздирающий крик!

Чтобы получить нужный накал эмоций, приходится не бренчать на струнах, а буквально рвать их, вскрывая защитный слой психики, вынимать из актера целые куски его личных болезненных воспоминаний.

Еще великий Тарковский, проводя различие между игрой и проживанием роли, отмечал: в конечном счете актер после подготовки режиссером должен оказаться в таком психологическом состоянии, которое сыграть невозможно. Как ни парадоксально, но лучшие актерские работы – это те, которые не играются, а проживаются, не имитируются, а пропускаются через свой внутренний мир.

Именно таким радикальным образом, вспоминая слова великого мастера, Маэстро принялся готовить каскадеров к тому, чтобы они показали саркастическую улыбку самой госпоже смерти.

– Представь, что она – это громадный злой Цербер, сидящий на цепи. Ты подходишь к этому страшному существу как можно ближе и с дерзкой ухмылкой начинаешь дразнить его, словно перед тобой не монстр во плоти, а мелкий безобидный песик. Чудовище бросается в атаку. Но тебя это раззадоривает еще больше. Напрочь забыв про страх, ты подходишь все ближе и ближе. Вот уже ты ощущаешь жар его смрадного дыхания, слышишь, как огромные слюнявые клыки жадно цокают прямо возле твоего лица, лицезришь в кровавой пасти остатки плоти съеденных жертв. Но вся безудержная ярость этого людоеда только наполняет тебя новой порцией адреналина. Ты решаешь довести эмоции до предела: бьешь монстра руками по разъяренной морде и громко смеешься, глядя в его бешеные, налитые кровью глаза.

Именно такими словами режиссер хотел создать у претендентов на роль состояние, в котором они могли бы сыграть ту самую улыбку в лицо смерти.

Однако, как он ни старался, подвести каскадеров к Церберу на достаточно близкое расстояние, а тем более заставить их бить его по морде не удавалось. Соответствующие эмоции не считывались с их мужественных лиц. Они, скорее, выражали взгляд непоколебимых суперменов, которые, разжав пальцы, вовсе не разобьются об землю, а взлетят ввысь и удачно приземлятся где-нибудь на крыше. Ни страха, ни малой толики чувств обычного смертного, душу которого раздирает сильнейший внутренний конфликт, каскадеры показать не смогли.

Увидев в своих фантазиях образ грозного чудовища, смельчаки, не раз исполнявшие опасные трюки и дразнившие смерть, тут же пасовали и отбегали прочь на безопасное расстояние. По крайней мере, если они и смеялись ему в глаза, то оттуда, где этих глаз не было видно без театрального бинокля. Их «предсмертные улыбки» выглядели скорее насмешкой над собой, чем над фатальной бренностью бытия.

Тем временем стремительно приближался крайний срок сдачи дипломного фильма. Что называется, он уже наступал Маэстро на пятки. Для решения судьбы таких, как он, – не успевающих сдать выпускные работы горе-студентов – был создан совет из ведущих умов вуза. С каждым случаем они разбирались индивидуально, методично выслушивая рутинные жизненные истории, которые мешали «великому творцу» стать таковым. И вот раз за разом на лобное место к столу выползал жалкий сутулый человечек с опущенной головой и судорожно сжатыми кулаками, словно выносящими на всеобщее обозрение тяжкий груз своей жизни.

Эту ношу студенты с грохотом вываливали перед высоким советом в надежде, что те сжалятся и предоставят еще один шанс. Залетела… рожала… разгружал ящики, чтобы прокормить семью… отец – алкоголик, мать – инвалид… – такими были типичные отговорки бедолаг. От однообразия фраз видавшим виды мэтрам сценарного мастерства попросту становилось скучно. Некоторые из них начали делать ставки на следующий сюжет.

Наконец очередь дошла до юного Маэстро. Когда он вышел с широко расправленными плечами и гордо поднятой головой, члены совета оторопели и замерли в недоумении, понимая, что для такого смелого и в какой-то мере дерзкого жеста у студента должны быть крайне нестандартные и очень весомые основания.

– Ну-с, молодой человек, у вас-то что произошло: незапланированная беременность или преждевременные роды? – пошутил один из членов совета, разбудив последних коллег, убаюканных колыбельными рассказами предыдущих выступающих (по большей части женского пола).

– Нет. Мой фильм снят почти полностью, за исключением финальной сцены. Я ищу для нее каскадера, способного улыбнуться смерти, повиснув на высоте третьего этажа, – уверенно произнес принципиальный студент.

– Насколько мне известно, вы пересмотрели все кандидатуры как минимум из Москвы и области, – недовольно напомнил один из членов высокого жюри, которое восседало за массивным столом, расположенным на приличном возвышении, за что в студенческих кругах негласно звалось «ареопагом».

– Да, вы правы. Но среди них нет ни одного подходящего. Поэтому я собираюсь искать его в других городах, – невозмутимо ответил упрямец.

– Надеюсь, вы понимаете, что времени на раскачку уже не осталось. Может быть, утвердите на роль кого-то из просмотренных? Это всего лишь выпускной фильм, он не пойдет в прокат. Никто не будет судить его строго. Если ваше творение не станет блокбастером, то у вас хотя бы будет диплом. Полагаю, синица в руках в вашем случае лучше журавля в небе.

Проявленное неуважение к фильму не на шутку разозлило молодое дарование.

– Вы и ваши коллеги постоянно твердили нам на лекциях, что самый строгий судья картине – это сам режиссер, – заявил Маэстро. – А теперь сами же предлагаете нарушить эту заповедь. Я не хочу идти против своих принципов и выпускать ленту, которой не буду удовлетворен. Пусть лучше она не выйдет вообще, чем с плохо сыгранным финалом, – уверенно заявил Маэстро, чем пробудил не только последних спящих представителей кинематографической богемы, но и их чувство гордости за подрастающее поколение.

Под конец слово взял самый пожилой и опытный мастер.

– А что, коллеги? Помнится мне, как мой старший товарищ Владимир Чеботарев много месяцев искал актера на роль Ихтиандра. Тогда руководство киностудии было им очень недовольно и настоятельно предлагало не затягивать съемки, а выбрать кого-то из имеющихся. Но Володя не послушал и продолжил поиски того единственного, кто порадовал бы режиссерский глаз. Он исколесил всю страну, пока не нашел. И что в итоге? Шедевр мирового кинематографа. Если бы режиссер тогда спасовал, сдался, то получил бы на главную роль хорошего пловца, но никак не Ихтиандра. Возможно, и здесь мы имеем дело с подобным случаем. Быть может, перед нами стоит будущий Чеботарев!

Члены ареопага покивали.

– Что ж, похвально, когда художник готов идти на жертвы ради искусства, а не наоборот – приносить искусство в жертву себе, – подхватил самый молодой мастер.

Наконец в дискуссию вступил председатель комиссии, который до этого молчал, поскольку никак не мог однозначно определиться между гильотиной и милостью и наконец нашел компромисс.

– Коллеги, предлагаю следующее решение. Мы дадим юному таланту академический отпуск, а в следующем году, если он все же снимет эту сцену, посмотрим его шедевр и отпустим в большое плавание с красным дипломом.

Оправдательный вердикт главного судьи вызвал у коллег шумное, восторженное и единогласное одобрение.

После совета Добряк созвал съемочную группу и огласил решение мэтров. Тут же посыпались напоминания о неприятных случаях, когда спустя год совет полностью менялся и новый состав дружно захлопывал дверь храма искусств прямо перед носом желавшего вернуться туда студента. Добряк молча сидел в углу и, в отчаянии опустив голову, слушал выступающих – которые, как и члены совета, пытались вразумить молодого режиссера, уговаривая его утвердить на роль кого-то из каскадеров.

Мысль о том, что фильм, как и многие другие картины, будет похоронен на кладбище нереализованных гениальных сценариев, удручала Добряка. К тому же актеру очень нравилась его роль.

Собрание близилось к концу, но принципиальный режиссер напрочь отказывался принимать суровую реальность.

Добряк уже давно подумывал над тем, чтобы самостоятельно исполнить трюк. Однако была одна существенная проблема. После неприятного инцидента, имевшего место еще в детстве, он панически боялся высоты. Как только он ощущал ее, память неизменно подбрасывала в топку сознания тот самый случай.

Увидев однажды по телевизору, как бесстрашный канатоходец, искусно балансируя на тонком тросе без какой-либо страховки, парит над пропастью между отвесными скалами, ребенок задался вопросом: а смог бы он сделать нечто похожее? Чтобы проверить это, он забрался на двухметровый забор и решил по нему пройтись. Примерно на середине пути неожиданно включился здравый смысл, а вслед за ним заявила о себе и боязнь упасть. Но паренек отчаянно рвался к победе. Пока он шел, все было хорошо. Страх хоть и дышал ему в спину, но значительно отставал в этом марафоне смелости. Однако в какой-то момент напряжение стало невыносимым. Мальчик остановился, чтобы немного отдышаться, и бросил взгляд на землю. В этот момент природный инстинкт самосохранения догнал смельчака и заключил его в свои стальные объятия! Ладошки стали влажными, мышцы обмякли, а ноги предательски задрожали. Покачнувшись, Добряк потерял равновесие и упал на асфальт, сломав руку.

Если бы тогда Добряк не остановился, не посмотрел вниз и, сжав волю в кулак, дошел до конца, возможно, он избавился бы от боязни высоты навсегда. Однако он проиграл схватку, и это поражение оставило неизгладимый след в сознании.

И вот спустя много лет ему выпал шанс вновь сразиться со своим давним соперником.

– Не надо, парень, не смей и думать об этом! Ты не смог тогда, на высоте каких-то двух метров, не сможешь и сейчас, когда предстоит сделать то же самое на уровне третьего этажа, – отчаянно кричал ему голос разума.

– Если ты спасуешь, то навсегда останешься трусом и слабаком, не говоря уж о том, что упустишь шанс сыграть, возможно, лучшую роль в своей жизни, – доносилось в ответ откуда-то из области сердца, которое буквально вырывалось из груди в попытке переорать разум.

Что может рассудить два непримиримых центра принятия решений: ум и душу? Наверное, только характер. Именно он, подобно строгому судье, громко бьет молотком, вынося суровый внутренний приговор. И под конец собрания этот удар в голове Добряка прозвучал. Актер вскочил и во всеуслышание заявил, что самостоятельно исполнит трюк.

Поначалу Маэстро отпирался – слишком высок был риск. Если с актером что-то случится, он и многие другие люди могут лишиться не только места в институте и последующей карьеры, но и свободы. Однако в конечном счете юношеский максимализм и тяга к высокому искусству, как это часто бывает у прирожденных талантов, взяли верх над здравым смыслом.

Когда Добряк балансировал на узкой дощечке, переходя с одного здания на другое с невозмутимым лицом, как этого требовала роль, он больше всего боялся… нет, не умереть, а посмотреть вниз и испугаться. Парадокс, не правда ли? Бояться не гибели, а страха. Но, возможно, это и закономерно. Ведь смерть – это абсолютный покой, полное отсутствие каких-либо эмоций, включая страдания, боль и ужас. Мы же боимся проявлений жизни, в первую очередь тех, которые ведут к тому самому вечному покою и умиротворению.

Однако все обошлось. Улыбка в лицо смерти была блестяще сыграна, а эта сцена стала прекрасным бриллиантом, венчающим блистательный финал. Исполнив трюк, смельчак настолько был воодушевлен, что готов был зайти намного дальше. Он ловил себя на страшной мысли, что безумно хочет сыграть и смерть своего героя, то есть, широко разведя руки в стороны, прыгнуть вниз с той же саркастической улыбкой. И все это лишь ради прекрасного кадра, запечатлевшего жертву гениального актера во имя высокого искусства. Именно так – не в теплой постельке, а под прицелами объективов кинокамер и бьющего в глаза света – должен завершать свой жизненный путь великий артист. Такой чести – умереть на съемочной площадке, да еще во время последнего дубля, удостоились единицы.

Мог ли Добряк тогда предположить, что спустя много лет ему представится возможность воплотить в жизнь свою мечту?

Полагаю, на этом стоит закончить ворошить прошлое этих персонажей и перейти к перебиранию их белья, висящего в шифоньере современности.

Несмотря на то, что оба молодых человека во время учебы подавали большие надежды, их карьера в киноиндустрии так и не сложилась. Возможно, потому, что в своих творческих фантазиях они стремились взлететь слишком высоко – к той недосягаемой отметке, куда не могли допорхнуть жирнотелые пингвины, принимающие важные решения в киноотрасли. Недаром этим созданиям не дано парить в небесах, как бы они ни махали крыльями. Хотя следует признать и то, что все несостоявшиеся художники всегда винят в своих провалах кого угодно, только не себя. Да, мировоззрение гениев настолько субъективно, что они порой видят соринку в чужом глазу, не замечая бревна в собственном.

В конечном счете творческих людей губит не полет, а то самое стремление к крайностям. Они не могут спокойно балансировать посередине, сохраняя равновесие. Однако, с другой стороны, не будь у них стремления к неустойчивости и тяге к полету и падению, знал бы мир те великие шедевры, которые рождалась в подобных пограничных состояниях?

Как ни странно, меняются уклад жизни и сами люди, уходят целые поколения, а ситуация с гениями и пингвинами остается прежней. Одни взлетают и падают, а другие жадно клюют их тела на земле.

Глава 3

Смех и радость мы приносим людям

Окончательно разочаровавшись в киноиндустрии, Маэстро подался в бизнес. Он учредил агентство «Смех и радость», которое занималось организацией и проведением праздников, квестов и розыгрышей. Добряк работал в той же конторе аниматором. Впрочем, дела в фирме шли неважно. Заказов поступало много, но в основном от малообеспеченных родителей, которые до потери пульса обожали свое чадо и не знали, какое еще удовольствие ему доставить… за бесценок. Запросы у таких заказчиков обычно высокие, а вот желание платить за работу обратно пропорционально этим самым запросам.

К примеру, как-то раз отец заказал на день рождения дочери Дюймовочку, которая обязательно должна быть как в сказке – маленькой, хрупкой, такой, что могла бы поместиться в скорлупу ореха, – а еще очень красивой, с большими голубыми глазами и золотыми волосами. Но самое важное, по своим душевным качествам сказочная героиня обязательно должна являть собой олицетворение скромности, доброты, детской наивности – и одновременно с этим недюжинной сообразительности!

Замысел родителей был понятен: увидев это создание, дочка захочет стать такой же. Как известно, идеалы – это пределы возможного. Причем пределы эти выражаются не только в духовном, но и материальном измерении. Однако с учетом того гонорара, который папаня готов был заплатить, Дюймовочкой оказалась сорокалетняя, слегка поддатая, в меру упитанная и немного потрепанная дама, с покрашенными наспех волосами и мятыми, небрежно свисающими накладными крылышками, больше похожими на туристический рюкзак. Когда этот сказочный персонаж вдобавок ко всему открыл рот и попытался успокоить изумленного родителя фразой: «Не боись, папаша, научим мы твою девчулю, как жить надо», чадолюбивый предок окончательно утвердился в мысли, что если и стоит показывать эту Дюймовочку дочери, то со словами «посмотри, в кого ты превратишься, если не будешь послушной девочкой». Кстати, так он и поступил, осознав наконец, что истинный идеал за бесценок недостижим.

Подобных клиентов, желающих сэкономить на празднике души, было много, поэтому компания кое-как держалась на плаву. Тут еще совсем некстати заявились с проверкой налоговики. Они узрели противоречие между большим количеством заказов и весьма скромной выручкой. Блюстители финансовой стабильности государства решили, что глава фирмы лукавит в отчетности и не оплачивает налоги. Компанию тогда потрясли так, что едва не вытрясли из нее душу. Маэстро заставляли признаться во всех смертных грехах, давали не глядя подписать какие-то документы и угрожали чуть ли не пожизненным сроком, если он откажется сотрудничать. В здании делового центра, где располагался офис компании «Смех и радость», было много разных фирм. Одна из них – адвокатская контора. Ее возглавляла миловидная, стройная и миниатюрная женщина, которая между тем обладала недюжинными амбициями, холодным сердцем и хваткой пантеры. Ее движения были настолько легкими и изящными, что казалось, еще немного – и она воспарит ввысь, словно фея, и легким прикосновением своей волшебной палочки преобразит все вокруг. Но суровая практика жизни показывала другой результат. Если это милое создание и творило чудеса, то в пределах разумного и за очень немалые деньги.

Адвокатская контора находилась прямо напротив «Смеха и радости», поэтому Маэстро часто сталкивался в коридоре с этой грациозной особой. Особая породистость, аристократические манеры и утонченный вкус в одежде не могли ускользнуть от зоркого ока режиссера. Однако все, чего ему удалось добиться от нее, это брошенная на ходу фраза: «Простите, я очень спешу». Хотя со своими клиентами она вела себя совсем по-другому – непринужденно, иногда – фривольно, а с некоторыми очень даже мило смеялась, несмотря на плоские и примитивные шутки, которые они отвешивали, пытаясь с ней заигрывать. Казалось, в голове этого милого создания существует какой-то отдельный собственный мир, свое государство с ограниченным количеством жителей. Все же остальные в этом загадочном пространстве были просто бледными тенями, призрачными сущностями – практически невидимыми, неслышимыми и необоняемыми.

И вот наконец Маэстро представился повод постучаться в этот таинственный мир.

Увидев назойливого соседа на пороге офиса, адвокатесса вновь повторила дежурное «простите, мне некогда».

– Я к вам по делу! – заявил Маэстро.

Вероятно, эта фраза была тем самым ключиком, позволяющим открыть дверь ее личного пространства. По крайней мере, после этих слов женщина впервые с неподдельным интересом посмотрела на гостя – и тут же пригласила в кабинет. Он был отделан в староанглийском стиле: обои в клетку от Burberry, массивный деревянный шкаф до потолка, набитый старинными и не очень книгами, окна с вертикально поднимающимися створками, огромный декоративный камин, а рядом – два мягких кресла с подставками для ног.

На госпоже адвокате в тот день был не менее стильный костюм в шотландскую полоску под цвет обоев. В нем она практически сливалась со стеной, и порой приходилось не на шутку напрягать зрение, чтобы отыскать ее в обстановке комнаты. Благо, говорила она много, что и выдавало ее местоположение.

Над рабочим столом, внося нотку современности, красовались многочисленные награды и грамоты. Яркая бумажка, заключенная в самую массивную рамку, висящую выше других, гордо гласила всякому входящему, что он имеет дело не абы с кем, а с Марией Ждановой – победителем конкурса «Адвокат 2023 года».

Обсудив насущные налоговые вопросы, собеседники пожали друг другу руки и направились к выходу. На пороге Маэстро обернулся, чтобы еще раз полюбоваться стройной адвокатессой. Только он открыл рот, чтобы высказать восторг, как женщина улыбнулась и томно шепнула: «Не надо комплиментов. Не люблю пустых слов. Лучше проявите свои эмоции поступками». С этими словами она растворилась в полумраке коридора.

Как и обещала, адвокатша довольно быстро решила проблему с налоговиками и получила за это весьма немалый, но заслуженный гонорар. Маэстро захотелось отблагодарить свою спасительницу, пригласив ее на ужин, благо к тому времени он в ее внутреннем мире уже стал в известной мере осязаемым и приобрел узнаваемые очертания. По крайней мере, при встрече в коридоре она охотно принимала любезности и посмеивалась над шутками.

Поначалу Мария отказывалась от приглашения. Однако узнав, что клиент окончил ВГИК и был дипломированным режиссером, все-таки согласилась. После бокала дорогого коньяка она разоткровенничалась о своем сложном детстве, и тогда Маэстро стало понятно, почему именно его профессия так повлияла на ее решение.

Мария родилась в семье партийной работницы и простого трудящегося. Мать, Лидия Семеновна, слыла женщиной властной и деспотичной. Она любила порядок во всем: в окружающей обстановке, в мыслях, в чувствах, в быту. С таким набором личных качеств и жизненных установок подающую надежды комсомолку быстро заметило партийное руководство. Вскоре все самые важные и ответственные задания поручались именно Лидочке. Юная активистка стремительно двигалась по карьерной лестнице, пока наконец не доросла аж до первого заместителя секретаря райкома. Дальнейшее повышение, согласно политике партии, было невозможно без одного обязательного атрибута – галочек в личном деле в графах «замужем» и «имеет детей». Как только распоряжение двигаться в этом направлении было спущено, Лидия Семеновна рьяно принялась его выполнять, благо достойные кандидаты к тому времени уже были помечены в ее рабочей тетради. Под номером один в списке значился хоть и пожилой, но очень высокопоставленный руководитель. Однако, оценив все возможные перспективы и поняв, что двум властным людям не ужиться в ограниченном пространстве трехкомнатной квартиры, Лидия Семеновна остановила свой выбор на другом кандидате – молодом рабочем, который давно оказывал ей знаки внимания. Важную роль сыграло то, что он был не просто трудящийся, а висел на доске почета и имел звание ударника труда.

Вскоре родилась Мария. С первых же лет жизни мамаша всерьез взялась за воспитание дочки. Маленькой Машеньке порой казалось, что никакого различия между ней и своими подчиненными ее усердная родительница не делала. «Запомни, дочка, дисциплина едина для всех. Стоит позволить нарушить ее одному, как вскоре весь мир превратится в хаос», – любила повторять мама, когда чадо, возмущенное жесткими методами воспитания, изумленно смотрело на нее со слезами на глазах.

С раннего детства Маша увлеклась кино. Как завороженная, она часами смотрела фильмы про простых советских граждан, где романтизировался физический труд, скромный быт и совместный путь к светлому коммунистическому будущему. Однако девочку в этих картинах привлекала совсем не идеология, в которой она ничего не смыслила. Ей нравились блистательные героини. Работницы заводов, фабрик и колхозов вкалывали по две смены, однако загадочным образом всегда оставались красивыми, опрятными, подтянутыми и одевались с иголочки. Но главное – как же искренне они радовались непосильному труду и тяготам жизни! Глядя на этих несгибаемых женщин, девочка твердо решила, что станет советской ткачихой и обязательно будет работать до потери пульса, чтобы перевыполнять план и быть такой же привлекательной.

Мать была несказанно рада грезам ребенка.

Однако с годами девочка поняла, что все эти идеальные женщины с розовыми щечками, мягкими ручками, уверенным приятным голоском и обворожительной улыбкой – далеко не швеи-колхозницы и трактористки, а всего лишь актрисы, умело играющие чужие жизни. Поэтому Маша изменила решение и захотела свернуть на актерскую стезю. Она записалась в кружок театральной самодеятельности и начала делать первые шаги к своей мечте. Особенно хорошо ей удавалась роль лисы Алисы из спектакля «Приключения Буратино». Девочка словно всю жизнь прожила в сказочном городе на берегу Средиземного моря, где правит тарабарский король и говорят на условном итальянском языке. Юное дарование упивалось пикантным вкусом власти над старым и больным котом Базилио и искренне ликовало, обведя вокруг пальца наивного деревянного длинноносого юнца. Блестяще исполнив эту роль, Маша выходила на финальный поклон – и купалась в жарких овациях публики.

Вскоре появились первые поклонники. После спектакля они не давали актрисе прохода, дежурили возле дома в надежде подружиться и получить автограф, а порой даже дрались между собой. Маше тогда казалось, что в таком преклонении и кроется истинное ее призвание. Скромный ручеек поклонников, как полагала она, со временем разольется в океан почитателей ее таланта. И она будет плавать в нем прекрасным дельфином, изредка всплывая, чтобы вдохнуть глоток воздуха и нырнуть в новые, еще более ласкающие глубины народной любви и славы.

До поры до времени мамаша не видела ничего предосудительного в том, что доча посещает кружок театральной самодеятельности. Она воспринимала это занятие как естественную ребяческую забаву, подобно тому, как мальчишки гоняют в футбол во дворе. «Пусть лучше проводит время там, чем непонятно где и в чьей компании», – рассуждала она. Худрук театрального кружка часто приглашал ее на спектакли, однако вечно занятая родительница каждый раз под надуманным предлогом увиливала от визита. К тому же ее совсем не привлекало творчество, в особенности детское и любительское, ведь мамы мальчиков тоже обычно не ходят смотреть на то, как их чадо гоняет мяч.

Между тем шли годы. Стремительно приближался момент, когда нужно было сделать самый важный и ответственный выбор в жизни: определиться с профессией. Мария строила планы поступать в ГИТИС и двигаться дальше в актерскую профессию. Набравшись смелости, она заявила о своем решении родителям. Отец сразу одобрил ее выбор и искренне порадовался, что дитю не придется, как ему, день и ночь горбатиться у станка и вечно ходить с мозолями на руках. Лидия же, в лучших традициях партработника, тактично промолчала, но, как говорится, взяла слова дочери «на карандаш». На следующий день она в первый и единственный раз посетила школьный спектакль – чтобы, так сказать, сориентироваться на месте и трезво оценить перспективы. Зная, что в первом ряду сидит самый притязательный и строгий зритель, Мария играла свою лису Алису с небывалым вдохновением. Она постоянно бросала взгляд на маму, чтобы понять, нравится ей или нет. Однако та вела себя ровно так же, как на заседаниях горкома, – сидела с не выражающем ни единой эмоции лицом резиновой куклы. На самом же деле внутри этой куклы кипел котел ярости. Наблюдая распутное поведение персонажа, которого играла дочь, закаленная железом социалистической жизни партработница испытывала все большее отвращение как к самой сказке, так и к выбранной дочерью профессии. Была бы ее воля, она запретила и то, и другое. «Видели мы таких развязных девиц, – повторяла она про себя, – им до панели и тюрьмы рукой подать».

Где-то к середине спектакля, в очередной раз окинув взглядом зрительский зал, девочка обнаружила, что стул инквизитора пуст. Это означало, что вердикт вынесен – и явно не в пользу подсудимой.

На следующий день мамаша подергала за нужные ниточки, после чего Машу в ультимативной форме попросили покинуть театральный кружок и вообще забыть про актерскую стезю. Те, кто еще вчера рукоплескал ее лисе Алисе, теперь мягко, но бескомпромиссно заявляли, что девочка обделена актерским талантом и ей следует искать себя в другой профессии. Каждое слово лицемеров острым лезвием вонзалось в мягкую ткань девчачьей души, оставляя глубокие порезы. Они еще долго сочились наружу горькими слезами, проливаемыми по ночам в подушку.

Мамаша же решила, что дочь достойна стать юристом, и устроила ее в самый престижный университет на юридический факультет. Поначалу девочка противилась навязанному выбору, однако постепенно влилась в дружный коллектив, завела новых друзей, вошла во вкус, и сопротивление сошло на нет. Строгая родительница, можно сказать, насильно выдала ее замуж за юриспруденцию, однако со временем невеста обрела подобие счастья в этом браке по расчету. Как говорится, стерпелось – слюбилось. Боль тоже постепенно затихла, хотя где-то там, в глубине души, все еще остались те самые уродливые рубцы несбывшихся детских надежд.

После окончания вуза Мария, не мудрствуя лукаво, пошла работать в адвокатское бюро. По ходатайству матери ее прикрепили к лучшему адвокату по уголовным делам. Карьера юристки медленно, но верно шла в гору. Появились деньги, а с ними повысились потребности, запросы – и сформировались вкусы. Жизнь обрела новый смысл. Постепенно Мария начала ловить себя на мысли, что она даже благодарна матери за то, что та сделала за нее выбор, наставив на этот стабильный, предсказуемый и перспективный жизненный путь.

Правда, до полной идиллии с благодетельницей было очень далеко. Имелись и другие, более веские причины.

В свое время эта властная женщина держала в ежовых рукавицах не только дочку, но и мужа. Поначалу он не возражал, так как понимал, что любимая женушка гораздо умнее и опытнее его и лучше знает, что ему нужно в этой жизни. Однако со временем тиски ее безудержной власти сжимались все сильнее, не позволяя муженьку не то что двигаться, а просто дышать. Работяга, как и полагается, принялся заливать горе спиртом и часто выходил на работу в нетрезвом виде. В результате он получил производственную травму и лишился кисти руки. Став инвалидом и потеряв работу, горемыка запил еще сильнее. Однажды морозным зимним вечером, возвращаясь домой навеселе, он прилег на снег отдохнуть, да так и не смог подняться. Какой-то счастливчик тут же поживился его фирменной дубленкой, а милосердный бог, увидев, насколько низко пал этот бедолага, решил прервать его страдания и прибрал к себе.

Вскоре по городу поползли слухи, что это была далеко не ниспосланная божья милость, выраженная в несчастном случае, а убийство. Поговаривали, что именно Лидия подкупила собутыльников, чтобы те отправили ее мужа пьяного по морозу и заодно забрали дубленку. Сама же вдовушка, не погоревав и недели, принялась строить счастье с новым членом партии. Конечно же, следствие не рассматривало всерьез версию о причастности Лидии к смерти первого мужа. Основным доказательством невиновности было то, что заслуженный и проверенный партработник, считавшийся образцом морали и нравственности, не мог и в мыслях допустить подобное зверство, тем более в отношении другого партработника.

Маэстро взахлеб слушал рассказ собеседницы. С каждым словом у мужчины крепло чувство, что у него с этой женщиной много общего. Как минимум – неудержимая тяга к искусству и боль разочарования от несбывшихся надежд.

Постепенно неудавшийся режиссер и несостоявшаяся актриса стали близки друг другу. За светские манеры и склонность ко всему английскому Маэстро прозвал свою новую подружку Мэри. В его бурной режиссерской фантазии она порождала образ изящной няни-волшебницы Мэри Поппинс. Привыкшая одеваться в брендовые костюмы и шляпки на английский манер и носившая изящные перчатки в сеточку, Мария действительно чем-то походила на нее. Вскоре это прозвище подхватили и коллеги адвокатессы. Сама она не сопротивлялась, так как с детства не очень любила свое имя, возможно, за его простоту и банальную распространенность. Хотя, скорее всего, из-за того, что им нарекла ее та самая жестокая, властная и бескомпромиссная мамаша, которая не только контролировала ее жизнь, но и тиранила отца, желавшего назвать девочку более редким и экзотическим именем – Инесса.

Шло время, компания «Смех и радость» по-прежнему тонула в убытках. Маэстро уже подумывал прикрыть лавочку и заняться чем-то другим, но Мэри нашла способ помочь. По роду своей деятельности она плотно общалась с криминальными элементами, которые зачастую нуждались не только в юридической защите, но и в различного рода более деликатных услугах, например подтасовке доказательств и алиби. Находчивая адвокатесса рекомендовала таким клиентам контору напротив. Эта категория людей, в отличие от чадолюбивых родителей, платила неплохие гонорары и при этом была не столь капризной, привередливой и категоричной в вопросах выбора исполнителя и способов реализации задач. Для них главное – результат. Первым плодом совместного творчества российских Бонни и Клайда стал оправдательный приговор дерзкому грабителю инкассаторов. В месте нападения не было камер видеонаблюдения, а сам разбойник был в маске. В сущности, все обвинение строилось на опознании его потерпевшими по телосложению и голосу. Мэри с легкостью разбила доводы следствия, представив в суд неопровержимое доказательство того, что ее подзащитный в момент совершения преступления находился совсем в другом месте, а именно в торговом центре, расположенном в противоположной стороне города. Судья, разумеется, не знал, что запись с камер видеонаблюдения, на которой святоша, «запятнанный грязной рукой несправедливого правосудия», расхаживал по магазинам, была сделана Маэстро гораздо позже. На ней был даже не сам злодей, который в это время куковал в камере предварительного заключения, а Добряк, загримированный под него одной из лучших художниц по гриму. После съемок режиссер монтажа проставил на записи тайм-код, который совпадал с временем нападения на инкассаторов. Этот кудесник не только переместил поход злодея по магазинам в прошлое, аккурат в тот момент, когда было совершено нападение на инкассаторов, но и сделал это так, что ни одна экспертиза не установила подделку.

В итоге «невинная жертва полицейского беспредела» не только выслушала извинения от руководителя следственного отдела, но и в придачу получила щедрую компенсацию за незаконное уголовное преследование и заключение под стражу. Гонорар Маэстро за одно только это дело превысил годовую выручку фирмы «Смех и радость».

Другой клиент щедро заплатил за то, что прямо на глазах у своих деловых партнеров трагически погиб в результате несчастного случая. Пребывая с ними в санатории в горах Кавказа, он, как утверждали местные жители в своих тостах – вах! – с ужасным криком сорвался с самой высокой скалы прямо в самое глубокое ущелье, где быстротечная река унесла его в пучину неизвестности. Тело, конечно же, так и не нашли. В результате супруга лжеутопленника получила приличную страховку, а деловым партнерам пришлось простить усопшему крупный долг. Естественно, никто из кредиторов даже не подозревал, что вместо парня с долгами с обрыва падал каскадер. Оригинал же благополучно спрятался под отвесной скалой, а затем по поддельному паспорту перебрался за границу, где по настоящее время и проживает припеваючи.

Всего за какие-то три месяца Мэри удалось поставить бизнес теневых услуг на поток, благо от желающих не было отбоя. Бизнес-леди даже подобрала им название: «особый заказ». Режиссер переписал половину доли в компании на благодетельницу, и теперь их объединяли не только личные узы, но и общий бизнес. Маэстро был доволен такими поворотами судьбы и даже подумывал о свадьбе.

Глава 4

Третий – лишний, а второй – первый

Счастье – чудодейственное лекарство, которое имеет массу побочных эффектов, в особенности если им лечить такую болячку, как личная жизнь. Как известно, вторая половинка – это та часть человека, которая постоянно норовит стать первой. Особенно представительницы слабого пола часто оказываются ярыми собственницами и не готовы делить узкий пьедестал первенства с кем-то еще. В результате друзья в жизни мужчины постепенно вытесняются с помоста.

Многолетняя дружба Маэстро и Добряка тоже не выдержала испытания и начала трещать по швам, словно облегающее платье с выпускного вечера, натянутое много лет спустя на изрядно располневшие телеса.

Конечно же, из этого правила бывают исключения, и мудрые женщины стараются не выкорчевывать прошлое из жизни мужчины, памятуя, что оно может принести весьма полезные плоды. Однако взаимоотношения Мэри и Добряка усугублялись тем, что оба они были актерами – даже не по профессии, а по внутреннему состоянию.

Люди одного склада зачастую конкурируют друг с другом: осознанно или бессознательно, целенаправленно или невольно, мягко и почти незаметно или жестко, цинично и откровенно. Их мирное сосуществование возможно лишь на большом удалении друг от друга. Таким людям нужно все или ничего: вчистую победить и распластать соперника по полу – либо проиграть и, поджав хвост, покинуть поле боя. Поэтому, подобно паукам в банке, битва этих двух титанов была неизбежна.

Если Маэстро души не чаял в своей возлюбленной, боготворил ее и считал чуть ли не созданием, ниспосланным свыше, то Добряк придерживался иного мнения. Ему сразу не понравился новый околокриминальный бизнес, в который его друга втянула эта «святая женщина». И хотя Добряк никогда не отказывался принимать участие в хорошо оплачиваемых особых заказах, так как остро нуждался в деньгах, эта работенка оставляла внутри неприятный осадок. Каждый раз после нее актер говорил, что грязные деньги еще никому не приносили счастья.

Однако еще больше Добряку не нравилась личность самой «богини». Поначалу стоило больших трудов свыкнуться с ее прозвищем Мэри. Неизвестно почему, но эта праведница в его голове ассоциировалась совсем не с доброй няней из сказочной повести английской писательницы Памелы Трэверс, а, скорее, с персонажем, которого юная Машенька так любила играть в детстве, – лисой Алисой из сказки про Буратино.

Проницательный актер, привыкший препарировать человеческие души и заглядывать вглубь сложных характеров, подозревал, что хитрая бестия не испытывает к его другу никаких чувств, а просто манипулирует им в личных интересах. Несколько раз он пытался поговорить с Маэстро, деликатно намекая, что подобные женщины способны любить только две вещи: себя и деньги. Причем второе в их каменных сердцах зачастую вытесняет даже первое.

Маэстро же был человеком менее эмоциональным, зато более прагматичным и рассудительным. Он понимал, что Мэри, как и многие другие нормальные адвокаты, действительно убежденная материалистка. Она и вправду неровно дышит к купюрам, и они, конечно же, отвечают ей взаимностью. Однако режиссер не находил в этой привязанности ничего дурного и предосудительного. Даже самый неисправимый материалист внутри немного идеалист, и наоборот. Одно не мешает другому, а составляет с ним неразрывный континуум, придавая душе некий объем и целостность. Недаром Создатель позаботился о том, чтобы для каждого из этих начал внутри человека находилось свое особое место. Поэтому, рассуждал Маэстро, противопоставлять любовь к деньгам и другим людям, как это делал Добряк, в корне неверно.

Адвокатесса, в свою очередь, тоже не испытывала особых симпатий к Добряку, считая его нахлебником, который к тому же своим консервативным лжеморализаторством оказывает пагубное влияние на друга, мешая тому развиваться. То огнем страсти, то холодным душем неопровержимых доводов она пыталась выжечь и смыть в сознании Маэстро чувство долга перед актером за то, что тот, рискуя жизнью, когда-то спас его от отчисления. Во-первых, утверждала она, Добряк сделал это в первую очередь для себя. Он был заинтересован в успехе картины не меньше, чем режиссер. Во-вторых, Маэстро уже давно и с лихвой расплатился тем, что много лет обеспечивал его работой.

В общем, мужчина неожиданно для себя оказался между двумя метателями огней. Раскаленные огненные шары то и дело пролетали рядом с его головой. До поры до времени он умело уворачивался от них, занимая в этом противостоянии нейтральную сторону, но вскоре мощная шаровая молния все-таки попала ему прямо в лоб.

Однако обо всем по порядку.

Тот вечер для Маэстро обещал стать незабываемым, торжественным, а в какой-то мере даже судьбоносным. Он пригласил Мэри в ресторан, чтобы сделать ей предложение. Это было то самое заведение, где они впервые встретились не как адвокат и клиент, а как люди, симпатизирующие друг другу. Тогда она долго изливала ему душу, рассказывая о своем нелегком детстве, властной матушке, отнявшей мечты, а он веселил ее байками о курьезных случаях, произошедших во время учебы во ВГИКе.

Мэри, конечно же, догадывалась, зачем Маэстро назначил ей встречу именно в этом примечательном для них обоих месте, поэтому ушла с работы пораньше и надела самое шикарное платье.

Полвечера, как и подобает, прошли в разговорах о детстве, птичках, рыбках и искусстве. И вот, когда бдительность Мэри была в должной степени усыплена, жених торжественно полез в карман, чтобы преподнести золотое кольцо. Не успела его рука добраться до брюк, как лежащий на столе смартфон громко выругался коротким сигналом о поступившем сообщении, вероятно, пытаясь отговорить хозяина от поспешного поступка. Кажется, ему это удалось.

Бегло взглянув на аппарат, Маэстро обомлел, поменялся в лице и тут же погасил экран аппарата, чтобы скрыть послание от Мэри.

– Тварь! Какая же тварь! – вырвалось у него сквозь зубы – и через препоны воли.

– Боже, дорогой, что случилось? – испуганно поинтересовалась потенциальная невеста.

– Ничего, все в порядке. Прости, мне надо ответить, – выпалил Маэстро, после чего вскочил и отбежал в сторону, чтобы изучить сообщение во всех его нелицеприятных подробностях.

В нем были две фотографии. На одной из них Мэри сидела за столиком в баре с молодым мужчиной, который держал ее за руку. Голубки так нежно смотрели друг на друга, что оскорбленный жених словно слышал их милое воркование. На втором снимке крупным планом они уже целовались, сидя в темное время суток в каком-то белом автомобиле.

Номер отправителя компромата был скрыт. Маэстро залез в раздел «свойства файлов» и обнаружил, что снимки были сделаны вчера вечером.

Ревнивец пришел в ярость. В голове промелькнула мысль подойти к этой двуличной стерве, впиться мертвой хваткой в ее хрупкую шею и давить что есть силы, пока неверная не перестанет дышать. Сознание все сильнее терзал вопрос: готов ли он вот так хладнокровно взять и убить? Из многочисленных фильмов на эту тему, просмотренных еще во время обучения во ВГИКе, он знал: новоиспеченные убийцы часто испытывают затруднения в реализации своего замысла. Главное в этот момент – не слушать лепет жертвы, найти в себе силы, не сдаться, не спасовать, а, подобно Раскольникову, «поскорее переступить черту».

Мэри окликнула его и поинтересовалась, все ли в порядке. Ее наивный, детский взгляд и нежный голосок разбили чашу терпения! Маэстро ринулся к ней с вытянутыми руками. Однако неожиданно его остановила мысль: что, если фотографии – фальшивка? Ведь он и сам, выполняя особые заказы, занимался тем же – делал постановочные снимки и видеозаписи, чтобы обеспечить алиби своим нечистым на руку клиентам. Что, если кто-то таким образом пытается поссорить его с Мэри?

Если он сейчас поддастся порыву гнева и убьет невинного человека, то никогда себе не простит – да и Уголовный кодекс дает по таким случаям вполне определенные пояснения. Словно облитый холодным душем, ревнивец остановился и попытался взять себя в руки.

– Дорогой, ты себя плохо чувствуешь? На тебе лица нет, – обеспокоилась Мэри, увидев замершего на месте с вытянутыми руками жениха.

– Нет, ничего! Все в порядке, дорогая! Клиент в последний момент отказался от сделки! – растерянно ответил он.

– Не расстраивайся так, милый. Эти твои любящие мамочки с папочками все равно не приносят большого дохода.

– Да, ты права. Пожалуй, нет поводов для беспокойства, – неуверенно ответил Маэстро и вернулся за стол.

В тот вечер он не произнес больше ни слова, а лишь отрешенно кивал в ответ на россказни собеседницы, которая светской болтовней и наигранной улыбкой старалась загладить конфликт и сделать вид, что ничего не произошло – хотя даже не знала подробностей.

Однако Мэри отлично понимала, что поступившее сообщение, гнев жениха, гробовое молчание и отказ делать ей предложение не были случайными и не связанными друг с другом событиями. В голове проницательной женщины все эти звенья сразу сплелись в закономерную логическую цепочку с однозначным выводом: кто-то намеренно пытается сорвать ее свадьбу.

На следующий день Маэстро направился к специалисту по фототехнической экспертизе. Он познакомился с ним, когда начал заниматься околокриминальным бизнесом.

Эксперт долго колдовал над снимками в специальной программе, после чего позвал ревнивца и, увеличивая поочередно разные части кадра на огромном мониторе, показал нестыковки в резкости, освещении и зернистости изображения на лице Мэри. «Это грубый монтаж, сделанный к тому же непрофессиональным человеком в обычном редакторе типа фотошопа», – заявил специалист.

Маэстро воспрянул духом. Именно эти слова он хотел услышать. Теперь, когда первый шаг на пути к истине был сделан, оставалось выяснить, кто заказал эти фальшивки – а главное, зачем послал их ему. У режиссера были некоторые предположения, но прежде, чем принимать радикальные меры, он решил проверить свои догадки.

На следующий день он позвал Добряка в свой кабинет и прямо спросил, не отправлял ли тот ему позавчера вечером фотографии. Добряк, конечно же, открестился, продемонстрировав в доказательство список исходящих сообщений за тот вечер.

Маэстро сделал вид, что поверил. Как ни в чем не бывало пошарил по карманам – куда-то запропастился телефон! – и попросил набрать его номер. Добряк исполнил просьбу. Звонок прозвучал откуда-то из-под стола. Маэстро вынул смартфон из ящика и поднес его к лицу лгуна. Входящий номер был скрыт. Добряк сразу понял, что попался. Он включил услугу антиопределителя номера вечером, незадолго до отправки того злополучного сообщения с компроматом, а после так разволновался, что забыл ее выключить. До этого днем он несколько раз звонил Маэстро, и его номер успешно высвечивался.

– Да, это я отправил тебе фотографии, – признался обманщик, осознав, что дальнейшие отпирательства бесполезны.

– А зачем вот так, скрытно? Мог бы прямо подойти и показать мне эти свои снимки.

– Боялся, что ты не поверишь.

– Ты понимаешь, что вмешиваешься в мою личную жизнь?

– Я делал это ради тебя. Да и какая разница, откуда ты получил фотографии, главное же, что на них.

– Ты хочешь сказать, что совсем не раскаиваешься и не считаешь себя виновным?

– В чем? В том, что хотел оградить друга от самой большой ошибки в его жизни?

– В том, что опорочил имя честного человека.

– Ты сейчас про кого? Про Мэри? Да на ней печать негде ставить.

Настало время доставать последнего кролика из волшебного цилиндра. Под виртуальную барабанную дробь Маэстро опустил руку в ящик стола и вынул оттуда заключение эксперта. Бегло пробежавшись по выводам в конце документа, разоблаченный махинатор разоткровенничался и поведал другую душещипательную историю.

Несколько дней назад он увидел, как в офис доставили два золотых кольца, и понял, что «запахло жареным». Заботливый товарищ нанял своего безработного приятеля, чтобы тот проследил за Мэри, и пообещал хорошее вознаграждение, если к вечеру следующего дня он добудет компромат. Так эти снимки и попали к нему в телефон. Добряк клялся и божился, что ничего не подозревал о том, что они поддельные и никогда бы не совершил подлости. Маэстро подошел к наглецу и пристально посмотрел ему в глаза. В них не было ни капли раскаяния. Наоборот, взгляд лицемера выражал надменную уверенность в своей правоте и сожаление о том, что его трюк не удался. Поскольку припрятанных кроликов в цилиндре фокусника больше не оставалось, Маэстро не стал продолжать ссору, а лишь тихо прошептал:

– Пошел вон.

Добряк пнул дверь и выбежал из кабинета, едва не сбив в прихожей свою соперницу. Он не знал, что та уже давно стояла возле двери и слушала их разговор. Ее визит не был случайностью! Будучи особой крайне любопытной, все эти дни она искала ответ на вопрос, что же находилось в том злополучном сообщении, которое сулило вдребезги разбить ее надежды на семейное счастье. В личности того, кто стоял за этими кознями, в отличие от Маэстро она нисколько не сомневалась. Поэтому с раннего утра сидела возле монитора, на который транслировался сигнал камеры наблюдения в коридоре, и ждала своего обидчика. После того, как Добряк зашел в офис, мстительная адвокатесса последовала за ним. Помощник Маэстро сообщил, что шеф у себя, но просил не беспокоить, так как у него важная встреча. Мэри ответила, что подождет, и встала возле кабинета. Дверь была тонкая, поэтому весь разговор, происходивший на повышенных тонах, был отлично слышен.

Месть обиженной женщины не заставила себя ждать.

На следующий день на вечеринке по случаю открытия нового направления деятельности компании «Смех и радость», блюдо, по традиции подаваемое в холодном виде, уже было заботливо рассервировано, обильно приправлено острыми снадобьями и плотно накрыто клошем[1] в ожидании гурмана.

Весь вечер Мэри подносила Добряку шампанское, предлагая выпить за его актерский талант и их дружбу. Когда тот дошел до нужной кондиции, хитрая бестия поинтересовалась, как снимаются сцены драк и почему после таких смачных тумаков на теле артистов не остается синяков. Артист, разогретый до предела не только алкоголем, но и неожиданным признанием его таланта, принялся объяснять, что на самом деле в постановочных драках бьют мимо лица, а партнеры лишь отыгрывают попадание. Благодаря углу съемки зритель не замечает подвоха.

Мэри с восторгом внимала рассказу – и по окончании попросила актера продемонстрировать наглядно, как же творятся такие чудеса. Вокруг было много гостей, поэтому она предложила выйти в соседнюю комнату. Они отошли. Добряк замахнулся и медленно отыграл удар рядом с ее лицом, вызвав восторженные возгласы и аплодисменты.

– А можно мне попробовать? – напросилась плутовка.

– Давай. Бей, когда я досчитаю до трех, только не спеша и не сильно.

Добряк начал отсчет. Однако Мэри, не дожидаясь окончания, замахнулась и что есть мочи приложила правой рукой актеру прямо по носу, а острыми когтями левой, словно разъяренная кошка, расцарапала щеку.

– Черт, идиотка, я же показал, куда бить! Надо было мимо лица и не так сильно! – корчась от боли, возмутился покалеченный знаток техники бесконтактных драк.

– Извини, Добряк, я случайно, – заявила плутовка с самым невинным видом. – Позволь, я тебе помогу.

Покалеченный знаток сценического боя выбежал из комнаты, но путь ему преградил Маэстро, который все это время стоял неподалеку от двери в ожидании развязки. Он видел, как его друг и невеста заходили в безлюдную комнату, но терялся в догадках – зачем.

При виде разбитого носа и расцарапанной щеки в нем вновь проснулся синдром Отелло. «Что произошло?» – поинтересовался ревнивец. Однако Добряк лишь глупо и невнятно отшутился словами о небольшой производственной травме – и побежал в туалет. Когда Маэстро зашел в комнату, то застал заплаканную и растерянную Мэри. Платье ее было порвано в нескольких местах, волосы небрежно торчали в разные стороны, а косметика изрядно размазана по лицу, словно боевой маскировочный камуфляж. Гарпия тут же бросилась любимому на шею – и, плотно повиснув на ней, как заядлая пилонщица на шесте, поведала слезливую историю о том, как его друг обманом заманил ее сюда и набросился, словно голодный стервятник. А еще, – добавила несчастная с целомудренным смущением, – Добряк давно уже пытается подкатить ко мне…

– Это переходит все мыслимые границы. Я немедленно уволю его! – вскрикнул разгневанный Отелло.

Но в планы Дездемоны не входило подобное развитие ситуации.

– Дорогой, давай не будем принимать поспешных решений. У нас на носу несколько крупных заказов, и я бы хотела, чтобы их выполнил именно Добряк. Он классный актер, и за такое короткое время мы не сможем найти достойную замену. Мы уже представили его клиентам, и будет некрасиво, если на полпути поменяется исполнитель. Кроме того, он же пропадет без тебя. Ты ему как нянька.

– А как быть с приставаниями?

– Не беспокойся, как ты успел заметить, я смогу за себя постоять.

– Хорошо, дорогая, сделаем как ты скажешь, – согласился Маэстро.

Мэри покинула комнату, а через некоторое время вернулась в другом, более роскошном наряде – и выглядела теперь еще блистательнее, чем до драки, будто уходила не зализывать раны, а исключительно прихорошиться.

По итогам этого раунда Маэстро хоть и не уволил друга, но перестал ему доверять, а главное, стал на корню пресекать всякие попытки хоть в чем-нибудь упрекнуть Мэри.

Так хитрая лиса Алиса в прямом смысле выцарапала бесспорное преимущество в противостоянии с наивным Буратино.

Погода тем летом выдалась изменчивая, как и судьбы героев этой истории. На смену жаре пришли долгожданные проливные дожди. Вероятно, не только жители мегаполиса, но и сама природа хотела очиститься и смыть накопившиеся за несколько дней пыль, грязь и смог.

В тот день нашим героям предстояло выполнить очередной особый заказ. Работа намечалась на вечер. План был уже давно разработан и утвержден заказчиком, поэтому день для всех выдался относительно свободным и каждый занимался своими делами. Добряк решил скоротать его в детском онкологическом центре. В свободное время он часто занимался добрыми делами: сдавал кровь, волонтерствовал на разных благотворительных мероприятиях и, наконец, посещал детские больницы, где в костюме клоуна как мог веселил несчастных детишек.

В этом благородном занятии ему помогала дочь Настя – очаровательное восемнадцатилетнее создание, такое же веселое, гибкое и артистичное, как и отец. Мать Насти тоже была актрисой. Она училась с Добряком в одной группе, однако ее жизнь трагически оборвала автокатастрофа, когда дочке было пять лет. С тех пор Добряк стал для Насти не только отцом, но и матерью. Он очень любил и всячески баловал ее, а она, как могла, помогала ему по работе. Одним словом, у них сложился неплохой творческий тандем.

Свое выступление Добряк, как и обычно, начал с фирменной песенки:

На бледных, болезненных лицах детей показались улыбки. Те, которые были покрепче, встали, дружно взялись за руки и закружились в озорном хороводе, подпевая веселому клоуну и его забавной дочурке.

Выступление прервал звонок. Клоун вынул из кармана смартфон. На линии был Маэстро, который решил немного взбодрить друга. Да и в целом он начал замечать, что в последнее время Добряк сильно изменился: стал крайне апатичным, несобранным и слишком забывчивым. Были случаи, когда он называл друзей чужими именами, а совсем недавно из его головы напрочь вылетело важное мероприятие. Возможно, таким образом к нему подкрадывался кризис среднего возраста, который обычно сопровождается угасанием жизненных красок, непонятно откуда взявшимися хандрой и усталостью, меланхолией и переживаниями за свое будущее.

Увидев звонок, клоун вышел в коридор.

– Алло, Добряк, чем занимаешься? Снова мелюзгу по лечиловкам веселишь?

– Да, в детской онкологии сейчас. Я же все равно в конторе пока что не нужен?

– Все в порядке. Я не с претензиями. Наоборот, хочу поддержать твоей души прекрасные порывы. Молодец, опускаешь монетку в карму, а заодно актерское мастерство оттачиваешь. Кстати, посмотри в окно.

Добряк выглянул на улицу. Лил дождь, тучи хмуро окутывали небо в свои плотные объятия.

– Что видишь? – с подковыркой спросил Маэстро.

– Прекрасный бархатный вечер, – сыронизировал в ответ Добряк.

– Вот именно. А вечером что у нас намечается? – поинтересовался Маэстро в попытке узнать, не забыл ли собеседник о предстоящем деле.

– Не знаю. Всякое может быть. Ты о чем? – спросил Добряк, желая немного подразнить друга.

– Помнишь игру во ВГИКе? Засыпают мирные жители, просыпается мафия. Так что пробуждайся, дружище, нас ждут великие дела! Пора взрослых дядей веселить. Причем за монетку в кошелек, а не в карму. Признаюсь, занятие менее благородное, но зато более прибыльное.

– Не беспокойся, я не забыл. Буду на месте, как договорились.

– Кстати, я тут подумал: сделаем это дело и перечислим немного денег твоим больным детишкам. Как тебе такая идея? – на одном дыхании выпалил Маэстро, пытаясь заразить друга своим безграничным энтузиазмом.

– Хорошая идея, мне нравится, – протянул Добряк, смачно зевнув во весь рот.

– Да что с тобой такое? Не выспался или погода так действует? Мэри тебе там передала тонизирующий напиток. Кстати, из Лондона привезла. Я бросил его тебе в сумку. Глотни, взбодрись, а то еще уснешь по пути.

– Ага, хорошо, дружище, спасибо. Давай, до встречи.

Добряк отключил вызов, посмотрел на часы и поспешил к кабинету главного врача – профессора Олега Зимина. Доктор был рьяным фанатом своего дела, поэтому слыл убежденным холостяком, почти не следил за собой, много работал и мало спал, а если и позволял себе эту роскошь, то, как правило, прямо на рабочем месте. В результате вид у него был хуже, чем у многих пациентов.

Как-то раз в отделение нежданно нагрянула с проверкой комиссия из городского Минздрава. Холеные бакланы-чиновники, увидев в коридоре бледного, исхудавшего, полуживого астеника со стеклянным взглядом, решили, что больной заблудился, обступили его и попытались бережно, под локотки отвести во взрослое онкологическое отделение. Каково было их изумление, когда человек-зомби представился главврачом!

Добряк постучал в дверь, но ответа не последовало. Тогда он без лишних церемоний вошел в кабинет. Доктор пребывал в объятьях Морфея в своей привычной позе: сидя за столом в обнимку со стальным бюстом Николая Петрова[2].

– Профессор! – шепнул Добряк, наклонившись к светилу онкологии.

Спящий нервно дернулся, открыл глаза, инстинктивно посмотрел на часы, после чего тревожным взглядом бегло оценил обстановку. Увидев перед собой раскрашенное лицо клоуна и яркое оперение его костюма, он первым делом протер глаза, но когда призрачное видение не исчезло, перекрестился и принялся вспоминать характерные симптомы галлюцинаторно-параноидного синдрома.