Поговори со мной бесплатное чтение

Нить

– Поверь. Я не забыл ничего: ни дня, ни минуты с тобой. Я помню твой взгляд, желание, призыв, прикосновение, нечаянный вздох, стесненное дыхание, содрогание, полет души.

Я не забыл запах твоих волос, бархатную теплоту твоей кожи, я помню податливую раскованность ночи, невесомый пробег пальцами по спине ранним утром.

Утро! Как я люблю утро!

– Я – нет. Рядом с тобой та-а-ак спалось. Таблетка ты моя, снотворная.

– Погоди! Вспомни очарование июньского рассвета: воздух, замешанный на прозрачной свежести и запахе молодой листвы, чистоте золотистой синевы, ласке невинного ветерка. В отдалении – редкий ленивый воробьиный говорок. Благодать.

Я держу сигарету, но не прикуриваю. Поворачиваюсь спиной к перилам лоджии и через кристально прозрачный проем смотрю на тебя.

Ты в безмятежном блаженном сне. Нога поверх смятого тонкого одеяла – откровение и тайна наготы.

Потом будут и бледность расставания, и легкомысленность прощания, и настороженность никчемушного разговора, и оторопь случайной встречи. Потом. Всё потом.

– Я не верю. Я не верю ни-че-му. Чушь! Ты ведь знаешь – если я не вижу глаз – не верю.

– Так, слушай.

– Но я не слышу тебя. Не верю. Отпусти!

– Я тоже не вижу и не слышу, но чувствую тебя. Я чувствую вибрацию, связующей нас, нити.

– Нет никакой связи! Она давно прервана.

– Ты просто не хочешь поверить.

– И что?

– Но ты ведь чувствуешь меня.

– Нет! Да.

– Значит, нить цела.

– Убедительно. Впрочем, кто бы сомневался? А я возьму и порву нить.

– Не порвешь.

– Ха-ха. Это почему ж?

– Потому что ты любишь. Меня. Как я люблю тебя.

– Хватит фантазировать. Доказательства.

– А чего доказывать? Нить исчезает, лишь тогда, когда одна из сторон перестает любить.

– Интересная мысль.

– Любовь еще интересней! Хочешь дерну за нить.

– Ой, не тяни так. Больно ведь!

– Любовь должна радовать

– Почему же так больно? Где радость? Ответь!

После недолгого молчания – ответ: «Когда человек любим, и любит, даже, боль в радость».

– И долго так мучиться?

– Когда человек любим, и любит, даже, мученья в радость.

– Хватит блажить! Я прошу, отпусти меня.

– Я тебя не держу. Лети.

– Лети. От себя не улетишь. Так и будем до самого конца?

– Кто знает? Может до конца, а может и далее, со всеми остановками.

Что же такого мы сотворили, что любовь нам толи в наказание, то ли в награду, то ли еще во что-то. Горит себе костер: то жжет, то ласкает. Но не сближает и не отпускает.

– Не нам, а тебе! У меня все ровненько, спокойненько.

– Да? Хочешь дерну нить?

– Ой, не надо!

...................................................

– Люблю. Конечно, люблю. Куда от тебя денешься? – согласилась Она.

– Что? О чем ты? А? – улыбаясь, подначил Он.

– И верю, разумеется, верю.

...................................................

От памяти не укрыться.

Из памяти не уйдешь.

Конечно, выход есть. Например, смерть. Но что – то не хочется.

И живет любовь. А раз нить не прервана.

Значит, любовь обоюдная.

Обоюдоострая. Как бритва.

Откровение

ОН:

– Скажи. Ты помнишь, когда полюбил. Меня?

– Когда? – задумался я.

«Когда же?» – я пытал память, сжимая до хруста кулаки.

Когда перехватило дыхание и защемило сердце – едва послышался твой голос.

Когда на бегу я резко остановился, почувствовав тон твоего голоса.

Когда закричал: «Стойте! Тише! Это её дыхание! Её напев!»

Толпа галдела, шумела, толкала меня. Крутила, шатала из стороны в сторону, но, я пробивался сквозь неё. Я шел к тебе и желал слышать мелодию только твоего голоса! Меня влекло в твой омут, и я, без сожаления, устремился туда.

Ещё. Что же ещё?!

Когда жажда увидеть тебя иссушила душу, а ноги сами привели к твоему дому.

Когда у твоего подъезда в груди захолодело, и я осознал, что на смену влечению пришла любовь.

Распахнув двери, я заторопился по ступеням и пролетам парадной, обогнул коробку лифта, поднес палец к звонку и на секунду застыл в нерешительности. А вдруг будет, как всегда?

Ты откроешь, я скажу дежурное: «Здравствуй».

Ты выйдешь на площадку, осторожно притворив за собой дверь. Улыбнешься своей чарующей улыбкой, а я дежурно совру о том, что, вот, мол, проходил мимо, по делам, и заскочил буквально на минуточку, что б посмотреть на тебя, красавица. Совру, вместо того что бы сказать главное.

– Привет. Посмотрел?

– Да.

– Услышал?

– Да

Ты глЯнешь куда-то в сторону, потом поймаешь мой взгляд и скажешь: «Не обижайся, я, честно, не могу – готовлюсь к экзаменам. Сессия. Ты забыл? Не грусти, милый».

Ты приложишь свой палец к своим губам, потом к моим: «Иди».

– Я понял. Учи на «пятерку».

Ты, не оглядываясь: «Хорошо, до встречи».

Я сбегу по ступеням, и остановлюсь между первым и вторым этажом. Сгорая от досады и любви. В сердцах, ударю кулаком по твердой полосе перил.

Ты тихо закроешь дверь и устало прислонишься к ней: «Смешной».

ОНА:

Когда я стояла у окна, и каждый, похожий на тебя, силуэт вызывал у меня волнение. Даже, проходя по комнатам, я, нет-нет, да, оглядывалась на окна.

Что это?

Тогда меня осенило – я жду тебя, я хочу видеть! Тебя!

Где ты был? Так долго!

– Я был в море.

– А, да. Ты говорил, – безнадежно сказала я. – Как там море?

– Да, как всегда, наверху – ветер гонит низкие тучи, тучи бьют снегом и шугой, море пахнет морем, а ветер льдом и землей, под водой – тихо.

Я невольно вдохнула запах его кителя. От него пахло морозной свежестью и еще чем-то.

– Кораблем – подсказал он.

– Да и кораблем, – произнесла я.

Задумалась.

– Ты полюбила меня тогда? – осторожно спросил он

Очнувшись я заговорила: «Я поняла, что люблю, когда перестала отгонять мысли о тебе».

Когда? Когда отчаянье схватило за горло и стало таскать меня, как тряпичную куклу, цепляя за углы. Когда в оглохшей квартире грохотали телефонные звонки, я бросалась к трубке, «Алло, алло!» – Но это был не ты. Не ты. Не ты!

Когда я страдала от неизвестности.

Когда изнывала от мучительного одиночества.

– Почему ты не приходишь?

– Я пришел.

– Так жми на чертов звонок! Звони. Звони! Громче!

ОСЕНЬ. НОЯБРЬ:

Я звоню. Я стою здесь век. Я стою и жму на эту серую, со щербинкой, кнопку звонка, пока из смежной квартиры не появляется соседка и тихо говорит: «Молодой человек, здесь никто не живет».

– Нет, – упрямлюсь я и уговариваю себя и её, – я слышу, как в пустоте бьются телефонные звонки.

– А трубку поднимают?

– Нет, – косясь на дверь, отвечаю я.

– Вот видите, – отвечает добрая соседка, – телефон есть, а людей – нет, – и мягко отводит мой палец от кнопки.

– Но я слышу шорохи, я слышу шаги! – с запоздалой надеждой говорю я.

– Это – былое. Перебирает сухие листья. Увядших надежд, – говорит забвение и скрывается за дверью.

ЭХО:

– Я долго тебя ждала.

Почему у нас не сложилось?

Я пожал плечами:

«Наверно, я боялся услышать «Нет».

Она согласно кивнула головой:

«А я – сказать: «Да».

Попытка номер семь

– Не говорите о Любви. Не для неё слова и мысли. Ни ласки, ни нежности. Скупа она. Жестока! Точит изнутри. Душит! Застит свет, рвет нервы и губит душу. О сколько загубленных душ!

Не говорите о Любви. Капризна она и тщедушна. Многолика и ветрена. Одно упоминание бросает в дрожь, доводит до беспамятства, лишает разума. Никто не справится с нею, никто не приманит и не остановит её.

Любовь либо есть, либо нет. Сама приходит, и сама уходит. Но если пришла – горе побежденному!

Не говорите мне о ней. Я слышать не хочу! Не-хо-чу. Баста. Нет – Любви! Нет, нет и нет! Она безжалостна, лукава. Она не прощает слабости, подлости, трусости, беспринципности. Любовь – враг неправде, но потворствует обману. Любовь безрассудна.

Ненавижу! Сколько боли, сколько слез, сколько жизней загублено ею.

Да. Помню, что Любовь возвышает человека, делает его чище и лучше! Слышал, что она «творит изо льва ягненка, а из ягненка лепит льва». Смешно! А сколько падших, исковерканных изломанных любовью судеб? Их больше, чем счастливых! А сколько предательств? У! Простить? Любовь прощает? Но вряд ли ей на пользу такая милость.

Не говорите! Что? Неудачник? Может быть! Да, не срослось. Чего ору? Хочу и ору.

Чего ж так-больно-то. Больной?! Да, Любовь – страшная болезнь. Мучительная, губительная, смертельная, хроническая – неизлечимая.

Не говорите мне о Любви. Не говорите о Ней! Её чары – химера. Её прелести – мираж! Интрига – ее пульс, а сущность – коварство. Не говорите…

––

– Но отчего ж тогда, ты бросил всё и, стремглав, мчишься за Ней, не взирая на боль и утраты?

Почему ты держишь в памяти патоку обладания, томление желаний, скользкий жар страстей, лезвие горькой ревности, апокалипсис утрат? Жаждешь мук сердца, горячности дыхания, страстной поволоки глаз. Бредишь истомой голоса и музыкой её слов. А щекотливая тайна Любви? Не нравиться? Отринь их! Вырви с корнем из сердца. Сожги и живи спокойно.

Молчишь. Закрыл ладошками лицо, надеешься спрятаться. Так позвать Любовь или нет?

Эй, постой! Погоди! Зачем ты убегаешь?

Неверующим в Любовь, Любовь не догнать, как убежать от неё невозможно. Любовь по праву завладеет тобой, ибо ты человек, и в тебе искра Божья.

––

– Так прости, мимолетную слабость мою, Вечная Негасимая Любовь.

Великая, Несравненная Отрада.

Всепроникающая Страсть

Сущая и Бесконечная.

Аминь.

Танго опавших листьев

Я закружу тебя в танце, и никто не нарушит ритма наших движений. Нашего темпа, нашей экспрессии. Это будет лучший танец в твоей жизни!

Они встретились. Там же, на той же улице.

Она выпорхнула из троллейбуса и нацелилась на тенистую дорожку, под сочную зелень акации. Легкая и волнительная.

Он шагал на встречу, от ясных проспектов, продутых вольными ветрами. Открытый и великодушный.

Они встретились взглядами. Он узнал её, она – его.

Она вздрогнула. Но, после неловкого замешательства, протянула навстречу руки.

Он порывисто ускорил шаг. Их руки соединились.

Они глянули в глаза, и засмотрелись, как небо смотрится в озера, как озера отражаются в небе. Их сердца, узнали друг друга и забились в такт. Они задышали в едином ритме. И мир закружился вокруг них.

Она говорила, он слушал. Она щебетала, он слушал.

Она говорила и говорила: о том, что было без него: о себе, о семье, о детях, о счастье быть матерью, о трудностях, о работе, заботах и печалях, об успехах и радостях, встречах и расставаниях, находках и потерях. О досаде, что время летит так быстро, о друзьях, подругах, планах. О том, что хорошо и о том, что плохо.

Она смеялась и плакала. Всматривалась в его лицо и говорила, говорила, будто хотела выговориться на всю жизнь. Будто, что если она остановиться, он исчезнет

Он слушал. Как давно он не слышал её голоса!

Он всматривался. Как давно он не видел её лица.

«Говори, говори! Я буду слушать», – мысленно поощрял он, улыбаясь от наслаждения.

Он молчал и улыбался. О, она знала эту улыбку. Это была его улыбка- добрая улыбка любящего её человека. И она всеми силами хотела продлить эти мгновения.

А потом пошел дождь. Теплый дождь. Слепой. Они не замечали его. Они держались за руки и смотрели в глаза. Как смотрятся озера в небо, как небо отражается в озерах. Они молчали и лишь крупные капли стучали по глянцевым листьям тополей, да по резным ладошкам кленов.

А что говорить, если все ясно без слов?

– Я счастлив держать твою руку, – говорил его взгляд.

Он не стал ждать, когда кончится дождь и повлек ее за собой. Они стали невесомыми и поплыли над мокрым зеркальным тротуаром, притихшей улицей, кустами, кронами, мимо стен, стекол и лоджий. Мимо наглухо закрытых окон пустых квартир, мимо «слепых и глухих» обывателей. Над прошедшей жизнью, над текучим временем.

Они поднимались, пока не взлетели на крышу «точки-высотки».

– Ты помнишь? Здесь, – мягко спросил он.

– Помню, – кротко ответила она и доверчиво прижалась к его груди.

Дождь закончился. Воздух наполнился свежестью умытых тополей.

––

Далеко видно с крыши. Море зелени, острова домов, белые облака. Сквер, скамейки, пруд и тропинка вкруг воды, и шапки плакучих ив. Дворы, фонари, аллеи, где они были счастливы, где любили друг друга.

– Они помнят нас. И будут помнить, пока мы будем помнить о них.

– Там. Помнишь? – он указал вниз, на трепетный куст акации в объятьях стройного клена. – Они проросли на месте нашего первого поцелуя! Там. Где я познал вкус твоих губ, где ты сказала: «Люблю». А я…

– И ты, – тихо произнесла она и закрыла глаза. Как тогда. Её губы приблизились, и он почувствовал их тепло.

Как он ждал этого поцелуя! Сколько же он ждал этого поцелуя! Невыносимо ждал, предвкушал и.… стерёгся.

––

Хлесткий дождь ударил плетью. Резкий ветер сдул их с крыши. Шальной вихрь завертел их по миру, как сухие листья поздней осенью в заброшенном саду. Они кружились, то теряя друг друга из виду, то соединяясь. Их трепало о колкие ветви, их бросало из стороны в сторону. И ночной ветер, по замершей мостовой, гнал их вдаль.

Сквозь шумы и шорохи, донёсся ее чистый голос:

«Не то, не то я говорила. Глупая! Не то!

Я не могла жить без тебя, я скучала!

Я любила тебя! Всегда! Ты был в моем сердце! Всегда! Я помнила о тебе. Слышишь? Всегда!

– Слышу, – вырвалось из какофонии звуков. – Любимая…

– Почему люди считают любовь слабостью, уступкой? Ну и пусть! Пусть! Пусть я буду слабой, никчемной. Но буду с тобой, с тобой. Я всегда любила только тебя. Ты слышишь? Тебя! Тебя! Где ты? Любимый.»

–Здесь, – отозвалось совсем рядом. «Слышу», – донеслось издалека.

––

Их прибило к бордюру, и они, наконец, соединились. Он обнял ее своими хрустящими, но теплыми ладонями, прижал к себе.

– Вот так. Я согрею тебя, любимая.

– Мне тепло с тобой.

– И мне тоже.

– Не отпускай.

– Не отпущу.

– Хорошо, что мы вместе.

– Конечно. Говори. Говори.

Иногда, проходя по улице, прислушайтесь, о чем шуршат сухие осенние листья.

Сгребая очередной осенний костер, к ним, не спеша, приблизился озабоченный метельщик. И хотя было безветренно, тихо и покойно, два листа оторвались от земли и всплыли над мостовой. Они закружились в небе, выписывая неторопливые па.

Они поднимались выше и выше, пока не затерялись в лучах теплого солнца.

Проводив их взглядом, невозмутимый метельщик, отложив метлу, сел на скамью, закурил и задумался.

Куда уходят наши счастливые дни, наши радости, наше очарование жизнью, лучшие минуты и восторги, широкие проспекты молодости и милые улочки вдохновения? Осязаемое и зримое. Наверное, туда, куда улетают сны, мечты, воспоминания, мысли и слова.

А любовь? А душа?

Я закружу тебя в танце, и никто не нарушит ритма наших движений. Нашего темпа, нашей экспрессии. И это будет лучший танец в твоей жизни!

Просто накатило

«Погоди. Не проходи мимо. Один вопрос!»– крикнула Она Калике.

Калика опустился рядом: «Говори».

– Ты ненавидишь меня?

– Разве это существенно? Лучше расскажи о себе. Как ты?

– Нет. Мне важно. Ответь. Да?

– Я не понимаю вопроса?

– Ты должен. Должен ответить! Я жду ответ целую вечность!

– Я разговариваю с тобой – этого достаточно.

– Ты мучаешь меня.

– Ну, хорошо, если я скажу: «Да», тебе от этого станет легче?

– А почему ты думаешь, что мне тяжело?

– Потому что ты спрашиваешь об отношении к тебе. Я вижу – ты хочешь сбросить ношу.

– Какую еще ношу?!

– Ты повышаешь голос. Тебя что-то гнетет.

– Прости.

– Мне не за что тебя прощать, здесь нет твоей вины.

– Как?! Ведь это я обманула тебя, я насмехалась над тобой, я ушла к другому человеку.

– Ну что ж, я любил тебя, а ты любила другого. Любовь-не грех.

– Нет, я любила тебя, – горячилась Она. (Он приподнял вопросительно брови), – но испугалась, что стану рабой твоей любви. Потому что боялась остаться без тебя! И поэтому я приземлила тебя, да- да, я! И сожгла твои крылья. Я унизила тебя. Я понукала тобой.

– Я согласился быть твоим рабом – это мой выбор.

– Ты стал моим рабом, а я стала рабой, – Она подыскивала слова. – Самовлюбленного. Нет. Самодовольного человека. Но красивого. Черт! Остроумного, практичного, хваткого.

– Ты по сейчас его любишь. Беда.

– Я сделала тебе больно. Прости.

– Чего уж там, я стар, сутул, плешив и сед, куда мне до твоего. Статного.

Она посмотрела свысока и колко захихикала.

– Куда?! Немолодой, чай!.. Горбатые не летают… Ой!

– Годы – мудрые судьи и умелые врачи. «Ты ни в чем не виновата», – сказал Калика отстраненно, но на редкость чистым голосом. – Моя вина. Это я виноват. Я не уберег нашу любовь. Я потерял тебя.

Нет, я не был легкомысленным. Я был ветреным. И доверчивым. Это ты прости за свою беду. Я любил тебя.

– И я тебя …тоже. Но ведь это я, тварь, – Она отвернулась, – по косточке ломала твои белые крылья. Я помню, как они хрустели. Я знаю, тебе было очень больно, и ты сошел с ума.

Она вгляделась в его безучастные глаза.

– Я сошел с ума не от боли, а от БОЛИ, – он приложил ладонь к груди.

Потом улыбнулся: «Белые крылья….».

Любовь не имеет цвета. Она или есть, или нет.

– Ты уходишь от ответа. Я знаю, что от любви до ненависти один шаг. Любовь давно прошла, значит осталась ненависть. Ты опять мучаешь меня. О, как ты меня ненавидишь! – от бессилия из Её глаз потекли злые слезы

– Не печалься, – Он поймал слезинку на ее щеке. – Я не виню тебя, ты подарила мне счастье любви, и любовные страсти были желанны. Мне, – Он опустил свое старое изможденное лицо.

Она прижала его холодную ладонь к своей горящей щеке.

– И все же я принесла тебе горе.

– А я несчастье.

– Ты меня успокаиваешь. Ты наговариваешь на себя

– Я восстанавливаю твое душевное равновесие.

Она подняла на него умоляющий взгляд.

Он опередил Её: "Молчи, я не испытываю к тебе ненависти".

Сказал и улыбнулся.

– Не испытываешь ненависти, – повторили Она и задумалась. – Я слышу в твоем голосе забытые, но! Знакомые нотки. Значит ты.... Да?

Ничего не сказал Калика, ни слова, а только вздохнул и посмотрел на Неё прежним взглядом. Потом упруго распустил свои жесткие с вороненым опереньем крылья взмахнул ими и легко воспарил в небо.

Он умел летать. Потому что любил. Не Её.

Ласточка

«Опять метель,

И мается былое в темноте…»

Джахан Поллыева

«Это Вам», – почтальон подал открытку и, скрипя по снегу, пропал в пелене морозного пара.

– Прелестно, – вырвалось от неожиданности.

Крутя в руках цветную картонку: «Тэк-с, номер какой-то, четыре девяносто пять… Код. Москва? Там вроде «ноль» был. Сменили ча», – Он обратил внимание на одну единственную строчку – «Позвони. Эл.». И всё?»

В поисках ответа, Он огляделся. Восточный двор был пуст: ни почтальона, ни пара. На ледяном ветру, дувшему сквозь заиндевелый монолит железных ворот, защипало ухо.

«Ладно, разберемся», – произнес Он и вошел в гулкий подъезд Шестого корпуса Адмиралтейства.

––

– САидиняю. МАсквА, – мягко оповестил приятный женский голос.

В трубке щелкнуло, Он затараторил: «Здравствуй. В Москве? Когда успела? Виделись вчера. Вечером. Здесь!»

В ответ хруст и шум эфира.

Он постучал по эбонитовому корпусу телефонной трубки, для верности подул в микрофон.

– Слышно?

– Да-да. Алё-алё. Здравствуй. Те, – насторожено ответил её голос. – С кем говорю?

– Как с кем? «Это – я», – сказал Он надтреснувшим голосом.

– Кто… «я»? – неуверенно спросила Она.

– Я, – Он опять подул в трубку. – У тебя голос какой-то грудной. Глухой. Часом, не болеешь? – забеспокоился Он.

– Вроде нет, – ответила Она, неторопливо вспоминая, кому мог принадлежать приглушенный помехами, звонкий голос, с нотками, отдаленно напоминающими (Дай Бог памяти. Кого?) … Имя ни о чем не говорило. Память крутилась вокруг молодых племянников, но они с ней были на «Вы».

– Ты просила позвонить. У тебя что-то случилось?

– Нет. А что? – подозрительно спросила Она и поперхнулась.

– Ты, все-таки, простудилась, – уверенно резюмировал Он.

После короткого молчания до неё донеслось: – Ты так уехала. Неожиданно. Была в Ленинграде, а тут, фьють, и столица. Быстро.