Симфония мостовых на мою голову бесплатное чтение

ГЛАВА 1. Ботан средней полосы

Ирина Синицына

Даже не знаю, с чего вдруг обратила на него внимание. Типичный такой, знаете ли, ботан средней полосы. По шкале дендрария ему можно было дать десять из десяти баллов. «Дуб столетний занудистый» – значилось бы на его табличке, если бы людей можно было группировать и маркировать.

Большие коричневые очки, брекеты на всю челюсть, рубашка с выглаженным воротничком, пиджак застёгнут на все пуговицы.

Ухоженный, лоснящийся от идеальности парнишка. Сразу видно: заучка.

Ёжики-уёжики, да я ещё со школы помню, что парни, у которых отглажена рубашка, настоящие Зануды, именно с большой буквы. Им мамки стирают носки и проверяют домашку, собирают обеды и выдают карманные деньги. А по вечерам укладывают спать и подтыкивают одеялко.

Я же предпочитаю дерзких плохих парней, самостоятельных чуть ли не с горшка и по безбашенности опережающих меня на два квартала. А Давид Хворь был явно не из таких.

Так почему же я на него посмотрела? Да так и не вспомнить…

А, точно, он со стеной разговаривал!

Я просто шла мимо и совсем не подслушивала. Первое сентября же, первый учебный год в институте, не до того совсем, тут бы разобраться с документами и зачислением.

Давид стоял рядом со зданием института внешнеэкономических связей, отношений и права и старательно надиктовывал кирпичной кладке, что его не сто́ит отвлекать, у него нет времени и вообще, «вали непонятный-мат отсюда!»

И парень, в общем-то, ни о чём. Волосы ни светлые, ни тёмные, что-то среднее, больше серое, брови вроде на месте, а, может, выщипали, настолько невидимые, худощавый, странный, неведомое убожество, одним словом. Даже костюм у него был серый как питерское небо, будто он пытался раствориться в хмурых облаках, никогда не пропускающих солнца.

Но вот отнекивался он интересно, с огоньком. Так кирпич на моём веку ещё никто не посылал.

Тогда я подумала, что он по гарнитуре разговаривает. И несмотря на попытку спрятаться в серости, прекрасно бы подошёл для объектива. Этот его пиджак да в противостоянии с осенью! Даже раскадровка сложилась: Летний сад, жара опадающих листьев и этот серый парень с увесистой книгой в руках.

Кто ж знал, что мне придётся его тушку из говна вытаскивать, а свою под удар подставлять?!

А когда оказалось, что Давид Хворь зачислен со мной в одну группу, да ещё и старостой его выбрали, как-то даже обрадовалась. Но ненадолго.

Пока не заметила, что у него айфон последней модели. Рубашка с запонками вместо пуговиц и губы кривятся при каждой попытке с ним заговорить.

– Очки из осенней коллекции Ху…пня, – последнее слово я не разобрала, но оно больше походило на ругательство. – Я в инсте видела, – шепнула мне заговорщицки фигуристая блондинка в короткой юбчонке. Мы знакомились потихонечку, и, кажется, она претендовала на место моей первой подруги в институте. – И подбородок у него широкий, мужественный. А какие скулы! А руки? Заметила маникюр?

Ну, айфон всех делает мужественнее, тут сложно не согласиться. Ну и маникюр, – мамка постаралась?

И я посмотрела на новоиспечённого старосту другими глазами.

Не типичный ботан, а очень ухоженный, зализанный до зеркального блеска.

Хворь сидел за партой прямо, будто ему спину дверью от сарая ровняли. Весь такой умненький, богатенький. ПРАВИЛЬНЫЙ.

Определённо хорошая черта, но какая-то раздражающая.

А как он этими ручками наманикюренными у себя на столе тетрадочки ровнял да карандаши раскладывал! Серьёзно?! Мужественный?! Да это же заучка в очках с папочкиным телефоном!

А уж как завернул про успеваемость. Уши мои бедные подзавяли! Мол, учиться мы будем дружно, на отлично, с утра и до ночи, без выходных и завтраков, и ждёт нас безбедная старость или бедная, но с красным дипломом. Причём всех. И не понятно, угрожал или провоцировал. Да этого ботана, да на электростанцию – ток выпендрёжем вырабатывать. Спесь и пафос на ионы обменивать.

Не переношу такую показательную хорошесть. Когда слишком много сладкого, скулы сводит и хочется колбасы пожевать.

Но я по натуре человек добрый, квинтэссенция лояльности, можно сказать, и всепрощения. И простила старосте даже по-королевски презрительный взгляд, когда рискнула подойти и оторвать его от важнейшего занятия – ровнения канцелярии на столе. Зря я это сделала.

Не следовало к нему подходить.

Не следовало с ним разговаривать.

Не следовало лезть в его жизнь.

Такое бы количество нервных клеток сэкономила! Жила бы себе спокойно, как шаверма в масле питерском каталась.

Простила бы я себя за то, что бросила человека в беде? Конечно же!

Я ещё и незлопамятная.

Но я, дура, подошла:

– Хэй, меня Ира зовут.

– Привет, – он даже оглянулся, проверяя, точно ли к нему обращались. Сверкнули очки, искажая размер глаз и придавая Давиду ещё более важный вид.

Ёжики-уёжики, как зачесались руки достать телефон и сделать пару кадров. Обожаю живые фотки. Сотовый лежал в кармане моей любимой оранжевой толстовки, провоцируя на глупости. Я прямо почувствовала проникновенный шёпот: «Зафотай старосту! Такой профиль пропадает!». У него реально был харизматичный нос с горбинкой, не каждый день такой встретишь, а скулы – кирпич квадратный, достойные, тут спорить не буду. Но я сдержалась. Собралась с мыслями, перестала пялиться на идеальный белый воротничок и предложила:

– Мы тут решили тусу устроить по поводу первого сентября, ты с нами?

Вообще-то не совсем решили, так – перекинулись парой идей на перекуре да выяснили, что недалеко есть отличный бар, где подвиснуть можно не слишком расточительно. Ну как бар? «Бургер Кинг». Но пиво там дешёвое, места много. И нет ничего лучше для знакомства, чем всеобщая попойка! Ну как попойка? По коле за знакомство закажем. Это несказанно сближает людей. Ну как сближает? Хотя бы имена запомню.

А вот ботан заупирался:

– У меня дел много. Ещё в деканате надо данные по учебным материалам и телефоны группы взять.

– А не проще у нас самих напрямую спросить? – я честно пыталась быть вежливой. Но он сам провоцировал. Очками, губёхами своими презрительно поджатыми. И тем, что собирался что-то о нас выяснять за нашими спинами.

Парень, явно недовольный, неохотно признал:

– Проще. Меня зовут Давид Хворь.

– Клёвая фамилия.

– Считаешь?

– Конечно, другой такой нет. То ли дело моя – Синицына. Да Синицыных только в моём подъезде – три штуки. А такой, как у тебя, по всей стране не нагуглишь.

– И не надо гуглить. Зачем?

– А вдруг родственники твои по прабабкиной линии – наследники королевского рода и тебе наследство оставили??? А ты тут прозябаешь в нищете, – и на телефон его зыркнула, чтоб ощутил силу моего сарказма.

Но Хворь не проникся, ответил с чисто питерским выражением лица, когда вроде не посылают, но уйти очень хочется:

– Я всю родню знаю. У отца родословное древо есть.

Вот-вот. А вы, нищеброды, завели себе родословное древо? Нет? Ну и жуйте просроченные суши из «Пятёрочки», а нам с родословной на выставку пора. Для самых породистых.

Порода из Хворя так и пёрла. И вся, главное, на меня.

– Прямо древо?! И все-все-все там? До какого колена? Я тоже хотела своё сделать. Да чё-то всё никак. – А чего? И правда хотела, в третьем классе. Даже пробабушку записала в блокнотик.

– До шестнадцатого.

– Крипово. Вы дворяне, что ли?

– Евреи.

– Израильские?

Вот непонятно, я его стебу или он меня? Или это сейчас обоюдное действие?

– Обыкновенные. – Давид достал расчёску и провёл ей по волосам. Что там чесать-то? Серое месиво и так идеально лежит. Но главное – староста шевелил только одной рукой, остальное тело оставалось неподвижным, хотя пальцы побелели. И даже ответил, почти не двигая губами: – У нас нет подвидов.

Зато пафоса с полную бочку набито.

– А вы разве не должны отдельно учиться…

Вот бы было здорово, вот бы хорошо.

– Мой отец живёт в России уже сорок лет, – Давид ещё раз провёл расчёской по голове, мне почему-то этот жест угрожающим показался. И отстранённо посмотрел в окно.

Я тоже взглянула: серый питерский внесезон. Как обычно. Я-то привыкла уже к этой цветовой гамме, поэтому ношу яркие броские цвета и не корчу из себя губернатора Пермского края.

– Ты ж староста наш теперь, нельзя тебе отказываться!

Соглашайся! Хватит выпендриваться!

– Да брось ты его! Пойдём, Иришка! – к нам подлетел Стас. Мой друг детства. Мы с ним в одном дворе с дерева падали и курить научились. Да и поступили в один институт, только он на бюджет, потому что соображулистый и ЕГЭ на отлично сдал.

А я немножко по блату поступила. И вообще плохо помнила, где деканат и как сдавала документы в институт. Не то чтобы я совсем тупица, но место на специальности «Управление организацией» мне выбил дядя. Грустно, зато честно.

Мы со Стасом уже перезнакомились со всеми и сгоношили1 почти всю группу за исключением трёх человек.

Леночка оказалась непробиваемой занудой и наотрез отказалась даже думать в сторону праздничного застолья. То ли для неё этот день являлся траурным, то ли она по умолчанию бухтела, как и Хворь.

Ещё одна девчонка сбежала с первой же пары, не разделив с одногруппниками счастья начала занятий. Очень деловая дамочка. Я пока даже имя её не разузнала.

И так получилось, что Давид остался последним в этом списке, а мне прям вот непременно хотелось отметить первый день всем вместе, дружно и весело.

– Да ладно, Давид! Хорош киснуть! Ты так с коллективом не познакомишься! – я старалась быть как можно убедительней и не заострять внимание на том, что парень прикрыл свои тетради рукой и поправил откатившуюся ручку. И вообще смотрит так, будто к нему пиявка пристала.

– Доста… то есть уговорила. Я пойду, – неожиданно Давид кивнул. В его голосе сквозило раздражение. Но тут же добавил, будто смутившись своего порыва: – Ненадолго. И только если ты причешешься.

– В смысле?..

***

Вечерина дело отличное, когда у тебя куча денег. Моя куча закончилась через час после начала гуляний. Хорошо ещё пиво было недорогое и приятное. С пенкой и горчинкой в послевкусии.

В общем и целом группа у меня собралась отличная. Большинство собирались стать успешными директорами своих фирм, поэтому, собственно, и поступили на специальность «Управление организацией». И имели в перспективе эти самые фирмы. Парочка, как и я, были пнуты родителями и совершенно не представляли, зачем им эта менеджерская лабуда, но на кафедру художественной фотографии я не прошла по конкурсу, а платить за меня папочка отказался.

Так уж получилось, что со Стасом мы стали эпицентром общения. Карпов умел производить впечатление. Из школы он вышел троечником, несмотря на действительно рабочие мозги. Потому что соображалка работала у Стаса в основном в сторону «прибухнуть и какую-нибудь дичь вытворить». Компанейский парень, он притягивал девчонок, так как был образцовым мачо и подонком. На моей памяти он разбил сердца трёх девушек, без малейшего колебания бросив их посредине свидания, одна из них до сих преследовала Стаса, как сталкер. И вроде даже оставляла ему продукты на коврике перед дверью. Стас, в принципе, был не против, но попросил заменить шоколад на пиво.

Многие велись на беззаботную улыбку, высокий рост и светлые волосы, собранные в хвост. И на кожаную куртку, протёртую во всех возможных и невозможных местах, которую Стас не снимал даже зимой, натягивая пуховик прямо поверх.

Я знала о полной атрофии у моего друга чувств. Он не способен был к серьёзным отношениям от слова совсем.

Несколько лет назад я тоже призналась ему в любви. Была послана далеко и надолго. И начала встречаться с его другом. Это были мои первые отношения. Но Серёга, сволочь, в Москву укатил. Нет хуже петербуржца, променявшего свой город на деньги! Но если у него там МГУ, перспективы и будущее, зачем держать человека? Удачи.

Серёга уехал, а вот Стас остался в моей жизни.

Невесёлые мысли развеял крик одногруппника. Белоусов задрал стакан над головой и провозгласил:

– За нашу 1001-ю группу! Номер нашей параллели выделили достойный, и носить его будем гордо! – Парень обнимал Стаса и хохотал.

Мы забились в уголок кафешки, но всё равно заняли почти весь зал «Бургер Кинга». Кормили нас реально на отлично. Особенно наггетсы удались.

Собралась хорошая компания, не без душнил, конечно, учитывая, что тот же Хворь сидел в углу насупленным мухомором. Не вонял, и ладно. Должен же кто-то быть занудой среди веселых и находчивых, без фона теряется передний план.

Белоусов – кажется, его звали Аркадий, – расписывал сидящей рядом с ним провинциалке о своих достижениях на футбольном поле. Девушка приехала из какой-то деревни и совсем ничего не знала о жизни большого города, зато сверкала короткой юбкой и кофточкой в зелёную клетку. Звали её Света.

– А почему тебя называют Бомж? – с восторгом спросила она. Аркаша даже приосанился:

– Я фанат «Зенита», нас всех так называют. А вот болельщики «Спартака» – Мясо. Усекла?

– Да, а когда вы дерётесь, получается фарш?

Так, с «самыми умными» определились.

А вот красоткой группы была выбрана, увы, не я, а Ольга – пышногрудая блондинка, в чьи буфера я бы тоже с удовольствием углубилась. В смысле пощупала – не накладные ли. А можно уже в восемнадцать делать пластику груди? Не рано? Губёхи она свои явно поднакачала.

Мне не завидно, я за натуральную красоту.

Потому что ненатуральная не всем по карману.

Стас рядом со мной заржал:

– Ты потише думай, а то прилетит от новой королевы параллели или её воздыхателей.

– Так я ж исключительно в хвалебных целях! – шепнула, пнув друга локтем под рёбра. И дня не прошло, а он уже короновал эту Олю. – Между прочим, это не её настоящий цвет волос.

– Так у тебя тоже! – Стас икнул, опрокинул на себя стаканчик с пивом и, чертыхнувшись, убежал в туалет. Отмываться.

А я подползла к старосте, чтобы проверить, не издох ли он в своём уголочке. Уж очень притих и даже первый стакан не допил. Непорядок. На празднике весело должно быть, а не мутно.

Давид сидел, облокотившись на стену, и закатал рукава, являя миру достаточно тощие конечности и дорогие часы на запястье. Пиджак его аккуратненько висел на вешалке возле соседнего дивана. Староста первые полчаса вечеринки брезгливо протирал стол вокруг своего стакана, потом руки и, кажется, до сих пор не желал прикасаться ни к чему в этом скромном заведении.

Давид уже нашёл собеседника, вот только я не поняла сначала, на кого он так ожесточённо ругался. Даже пригляделась, но Хворь шипел в пустоту:

– Ну и пусть чертыхается. Мы не уйдём. Да прилично себя ведём. Отстань. Я тебя не слышу. Не слышу!

Меня голос Хворя даже встревожил. Тихий, немного нервный, явно испуганный. Я плюхнулась на диван, подвинув одногруппников. Поставила свой стаканчик рядом, при этом нечаянно плеснув пиво на стол.

Давид тут же потянулся за салфеткой.

– И как тебе первый учебный день? – следя за тем, как Хворь с усердием домработницы полирует столешницу, утянула из порции Давида один наггетс. И тут же скривилась. Пересоленное мясо на вкус оказалось просто ужасным, не удивительно, что староста ничего не ел. Не повезло ему, видимо, кто-то из персонала с его порцией накосячил. Хоть пиво-то нормальное?

– Не надо, – Давид увёл руку со своим стаканчиком к стене. То есть ему неприятно будет, если я глотну из его порции? Серые глаза казались почти чёрными. Тон был твёрдым и непреклонным.

Я пожала плечами и взяла своё пиво, отхлебнула, демонстрируя, что ему только показалось:

– Не собиралась я влезать в твоё личное пространство. Что с твоей едой? Почему такая солёная? Вернём? Или сам подсолил? – Я, когда волнуюсь, чересчур разговорчивая. Но это даже плюс, люди охотнее на контакт идут.

– Что за тупые вопросы? – с явным сарказмом ответил Давид, даже не пытаясь показаться дружелюбным. – Конечно, сам.

Я на секунду зависла. Это шуточка сейчас была? По приколам я обычно мастерица. Но он не улыбнулся. Подождать отмашки на смех?

– А с кем это ты беседовал? – я наконец заметила, что наушника в ухе старосты нет, а телефон лежит на столе. Значит, орал реально в пустоту.

– Да так, мысли вслух. Я вас всех уже в общий чат группы добавил, – он кивнул на сотовый.

Прозвучало, будто я только что в список смертников попала. Ну, спасибо, ботан, на том свете расплатимся.

А Давид, видать, унюхал крен моего настроения, дёрнулся и с каким-то ужасом уставился на мои волосы. Лицо его скривилось, глаза стали огромными. Красивые, кстати, глаза, необычные. Даже за стёклами очков видно, что ресницы пушистые. Интересно, без очков он совсем ничего не видит или они для пафоса? Наверняка ему пойдут линзы.

– Отстань. Хватит! – внезапно закричал Давид, и стакан с пивом полетел мне прямо в лицо.

Зашибись пообщались.

Зашибись первый день.

ГЛАВА 2. Выйди из моей головы

Давид Хворь

Давид Хворь, внезапно ставший старостой, хотел от одногруппников одного: чтобы они отстали от него. Просто оставили его в покое! Ну, и ещё по мелочи: чтобы хорошо учились, не прогуливали пары и не портили успеваемость.

Потому что кроме индивидуального балла декан начислял ещё групповой балл каждому учащемуся. Рассчитывал он его из успеваемости всех учеников группы. А Хворю объяснил, что он попал на кафедру управления организацией, а не в кружок органической химии, поэтому придётся научиться работать с людьми и управлять ими.

А в конце года ещё и выберут лучшую группу по количеству баллов, а у старост будет отдельный конкурс. И только Хворь может привести свою группу к победе.

А Давид бы и рад управлять, да только люди тупые в его группе собрались. Да ещё и злопамятные.

Он ходил на занятия, сцепив зубы. Потому что после первой вечеринки за ним закрепилась слава непробиваемого сноба и психа.

И всё из-за Синицыной.

Правильно он не хотел отмечать начало обучения.

В маленьком неприметном «Бургер Кинге», стоило повесить пиджак и устроиться на стуле, его тут же нашли.

Ведь куда бы он ни пошёл, за ним волочились голоса и тени.

Рваные комья тумана поползли по полу к ногам Давида. Коснулись лодыжек.

«Не смотри!» – приказал себе Хворь. Попытался нащупать наушники, но они остались на дне сумки. И пока он рыскал в поисках, ОНО переползло ему на грудь и дыхнуло прогорклым маслом прямо в рот:

«Валите отсюда!»

Давид подавился пивом, ставшим вмиг кислее перебродившего кефира.

Попытался съесть гамбургер, но из него полезли извивающиеся черви. Тошнота подступила к горлу.

Главное – игнорировать это. Не смотреть, не слушать. Сосредоточившись на столешнице, Хворь выровнял тарелку относительно стаканчика и края стоя. Провёл невидимую линию, высчитывая угол наклона пластиковой вилки – пока мозг занят расчётами, голоса стихают.

Наггетсы оказались пересолёнными, но это было лучше ожившей и уползающей картошки. Трясущейся рукой Давид отправил в рот сразу несколько кусков жареной курицы.

«Если он помянёт чёрта ещё раз, я залезу ему в горло и вырву кадык», – проскрипело рядом с Давидом обещание. Парень с опаской покосился на рослого блондина из своей группы. Не хватало ещё, чтобы из-за него пострадали другие. И Хворь отступил от своего обычного игнорирующего поведения и попросил:

– Не трогай их.

Существо тут же разрослось чуть ли не в два раза и обрадованно оскалилось россыпью острых зубов:

«Слышишь меня всё-таки?! А я знал! Я видел!!! И будешь слушаться! Будешь! А он сейчас утопится в унитазе. И будет уже на кладбище ругаться».

– Ну и пусть чертыхается. Мы не уйдём. Мы прилично себя ведём. Отстань. Я тебя не слышу. Не слышу.

Тёмное нечто отшатнулось, едва касаясь пола, отплыло на два метра. Оно было не выше человеческого колена. Но жуткие сияющие глаза делали его огромным. Для Давида оно заняло всё кафе.

А потом появилась Синицына. Она прошла рядом с пастью, не замечая клыков, готовых вцепиться ей в ногу, и пристала к Давиду с какими-то вопросами.

Хворь зафиксировал внимание на своём телефоне, про себя возмущаясь настойчивостью девушки.

Хоть секундочку помолчать не судьба? Вообще насколько законно заставлять человека слушать дебильные шуточки, сомнительные комплименты и тупое щебетание?

А Синицына, не замечая напряжения Давида, потянулась к его пиву.

Парень отшатнулся. А чёрный монстр запрыгнул на девушку и принялся опутывать её своим туманом. Ира обхватила себя руками.

Виток за витком. Быстро и сноровисто кокон становился всё плотнее. Такое уже было, и это плохо.

Давид не выдержал. Одно дело игнорировать их, когда они пытаются навредить тебе, а другое дело – подставлять простых людей под удар.

– Отстань. Хватит! – выкрикнул Хворь, и стакан с пивом полетел в гущу темноты, но попал Синицыной в её фиолетовую голову.

***

Вот так и закрепилось за Давидом кличка «бургероненавистник». В основном, конечно, потому что он гамбургеры не жрал и отказывался ходить на попойки с группой, которые сердобольная Синицына организовывала с маниакальной навязчивостью.

С тех пор он старался обходить стороной и злосчастный «Бургер Кинг» на Литейном, и саму Синицыну, которая бесила его даже больше, чем всё, что творилось у него в голове.

Но отбиться от этой улыбчивой пиявки было очень непросто. Она, казалось, обиделась на него, но ненадолго. Буквально через неделю снова трещала без устали и сыпала странными предложениями в адрес Давида вместо того, чтобы пойти и вызубрить макроэкономику.

То на встречу звала, но на фотосессию. Странная.

Отвечал он ей всегда отказом. И даже в чате группы периодически блочил. Это была его любимая тактика против раздражающих обстоятельств.

Не без самодовольства Хворь поначалу решил, что девчонка к нему клеится. Но Ирка была всем в группе «подруга, сестра и скоморох». И не только. Она общалась со старшекурсниками, с деканом, с уборщицей, с охранницей на проходной. Пару раз Хворь видел, как Синицына останавливала на улице незнакомых людей и приставала к ним с разговорами.

Бедные прохожие!

– Прекрасный день сегодня! – заявляла она с порога и лыбилась от щеки до щеки, как хуманизация Чеширского Кота.

Это показательное дружелюбие тоже бесило Давида.

Улыбчивая, как сумасшедший на выпасе.

Только психи могут быть такими весёлыми и красить волосы в отвратительный фиолетовый цвет.

Она каждый день с утра пьёт, что ли?

– Синицына опять не сдала зачёт по географии, – обычно заявляла ему завкафедрой, встречая на пороге. Выдавала стопку распечаток и благословляла на счастливое общение с одногруппниками. – Ты с ними слишком строг. Мы не наказываем за прогулы.

Да ладно!

В детском саду можно прогуливать, а тут у нас высшее учебное заведение! Или не высшее?

– Высшее, – грустно кивала заведующая и показывала статистику.

Да, самое раздражающее – эта Синицына портила ему успеваемость группы просто под ноль. Она пропускала пары и семинары, саботировала общественные мероприятия. Все! Только на КВН явилась, и то чтобы поржать. Одним словом, отвратительная особа.

Единственной опорой и надеждой Давида была Леночка – нормальная адекватная девушка, способная запомнить номер аудитории и время зачёта. Уже хорошо. Жаль, далеко не все в группе могли похвастаться такими же успехами.

Впрочем, почти все в группе оказались достаточно квалифицированными и целенаправленными. Знали, зачем поступили, и фигнёй не страдали.

Кроме Синицыной Хворя бесил только Белоусов Аркадий, следующий по успеваемости с конца списка. Аркаша называл себя Бомжом и поставил себе цель довести Давида до нервного истощения. При любом удобном случае он цеплялся к нему с тупыми вопросами и разбрасывал его учебники. Детский сад и ша́баш дебилов.

Один раз Белоусов подкараулил его в колодце института и попытался избить. Но драку спугнула стайка студенток, решивших повейпить после пар. Аркаша сбежал, сверкая пятками. Трус. Вот он так же и с зачётом – приходит, а в кабинет зайти боится. Ничего, сволочь, до конца не доводит. Правильно говорят: ссыкун – горе в семье. Правда, это, кажется, про другое.

И вот как? КАК можно с такими людьми работать?!

Терпение Хворя заканчивалось. Но выработанная за годы сила воли позволяла сносить издевательства с олимпийским спокойствием.

Тем более что это было намного легче, чем отбиваться от собственных кошмаров.

***

Если в институте Давид страдал от насмешек и троллинга одногруппников, но старательно виду не показывал, то дома отец выговаривал ему ещё хуже. Особенно в случаях, не зависящих от самого́ Давида.

Отцу не нравился ни вуз, выбранный сыном, ни его новое окружение. И особенно ему не нравилось, что Давид по утрам не читает Тору и учится по субботам.

– В синагоге такого бы не потерпели! – любил повторять Моисей Львович Хворь, бывший, на самом деле, далеко не самым ретивым представителем своей веры.

Вернувшись домой в субботу после первой сессии, которую Синицына тоже завалила, Давид составил список дел и зарылся в интернет, подыскивая информацию к очередному заказу по рефератам.

Небольшая сдельная подработка обеспечивала ему средства на личные карманные расходы. Несмотря на стабильное финансовое положение семьи и квартиру в центре Петербурга, Давида воспитывали в трепетном уважении к деньгам, старшему поколению и своим корням.

Ноутбук гудел, сохраняя новые файлы, а Давид опять посетовал на вентилятор и маленькую производительность компа. Но на новый тратиться не позволяла врождённая бережливость.

Он пробежал глазами методичку и так увлёкся усвоением материала, что не сразу увидел прикосновение к руке. Не почувствовал, а именно увидел настойчивое поглаживание поверх быстро печатающих пальцев.

Вытянутая когтистая лапа монстра скользила по его коже, не оставляя никаких ощущений, кроме страха. Несмотря на серость и прозрачность, Давид отлично видел толстые вены, перевивающие саму руку и пальцы. Монстр хотел внимания.

«Смерть», – прошептал скрипучий голос возле уха, растягивая «с», почти превратившуюся в шипение.

Давид сглотнул, прикрыл глаза и досчитал до десяти. Он знал, что сто́ит посмотреть на монстра, и зубастая пасть разразится проклятиями и бранью. Потянется к нему и уже не отстанет.

Почему ОНО успокоилось на несколько лет, а теперь вновь стало таким агрессивным?

Следствие стресса из-за смены обстановки? Или потому что Давид перестал принимать таблетки? Но успокоительное плохо действовало на мозги. Давид понял это в выпускном классе и с тех пор втихую сливал дорогущие медикаменты в унитаз.

Видимо, зря.

Открыл глаза, лапа исчезла. А чувство тревоги и страха возросло.

Он жил с этими голосами с детства.

И теперь справится.

Хлопнула дверь, громко звякнули ключи. Отец бросил их в фарфоровое блюдце в прихожей, вместо того чтобы повесить в ключницу.

А это значит, он недоволен.

Давид окинул взглядом комнату, убедившись, что в ней царят порядок и идеальная чистота. Хлопнул крышкой ноутбука, засунул его в специальную полку под столешницей и приготовился к сеансу мозговыедания.

Младшего брата ещё не было дома, видимо, где-то гулял, поэтому вся злость отца непременно достанется Давиду. А судя по вибрации шагов, злости этой накопилось немало.

– А сын отцу даже «привет» не скажет? – Моисей Львович был высоким, немного раздобревшим на домашней сытной еде мужчиной. Вместо того чтобы переодеться, он, всё ещё в зимнем пальто, заглянул к Давиду и обиженно пробасил: – Опять контракт расторгли. Второй за неделю, – и столько горечи и обиды было в этих словах, что Давид не сдержался:

– Может быть, не стоило в субботу подписывать? – прозвучало почти язвительно. И Давид тут же пожалел, потому что отец покраснел, ввалился в комнату и взревел:

– Все дети как дети, а от тебя слова хорошего не дождёшься. Только и можете денег просить да в интернете своём обдолбанном сидеть!

– Да подпишут твою смету. Не беспокойся. Всегда подписывали.

– Ты тупой? Это твоя фирма в будущем! И там не происходит всё само собой! Тебя в институте совсем ничему не учат? Так и знал, что вуз твой для придурков!

– Учат. Я сессию на отлично закрыл, – буркнул Давид, подавляя злость и раздражение. Отец, конечно же, не обратил никакого внимания на хорошую новость, предпочитая давить на наболевшую мозоль.

– Какой молодец, – с сарказмом ответил он. Сделал шаг к сыну, качнув пейсами. – А что с общим зачётом по группе?

– Там похуже. Некоторые не справляются… – Давид инстинктивно стянул очки, стиснул в руке. Он всё ещё сидел в рабочем кресле, подаренном ему на прошлый Новый год. Ортопедическая пружинистая спинка с эффектом массажа стала вдруг максимально неудобной.

Мозг прощёлкивал варианты побега, но отец перекрыл путь к двери. Моисей Львович метал в сына громы и молнии и угрожающе махал руками.

– Вот! И как ты будешь управлять компанией, если с кучкой дебилов справиться не можешь?

– Это совершенно разные вещи…

– Поговори мне ещё тут! Сколько сил в тебя вложено, а в ответ одно нытьё!

Давид вжался в спинку кресла, но удара не последовало. Входная дверь опять открылась, и отец пошёл разбираться с младшим сыном, только что вернувшимся из школы.

Чувство облегчения тут же сменилось тревогой. Он разозлил отца ещё больше. Сейчас Льву попадёт из-за него. И Давид вылетел в коридор вслед за Моисеем Львовичем.

Тот уже орал на второго сына:

– Это что за видок? Где порвал куртку, я спрашиваю? Будешь остаток зимы в такой драной ходить!

Лев стоял потупившись, стойко принимая упрёки отца. Он действительно загулялся и порвал рукав на зимней куртке. Всем своим видом он показывал полное раскаяние. Но отец, закусивший удила и окончательно разозлённый сорвавшимся контрактом, уже выхватил ремень.

– Не лезь, – хмуро осадила мать Давида, готового броситься на спасение брата. – Он сам виноват. Вторая крутка за зиму. Сколько можно?

От звука хлёсткого удара у Давида потемнело в глазах. Холод пробежал по спине. Он постарался не смотреть в сторону коридора и вернулся в комнату. Обессиленно упал на кровать лицом вниз.

Кожу жгло, будто отец наказал его. Воспоминания яркими ударами напомнили, что Давид должен быть рад, ведь неудовольствие отца вызвал не он.

Тень опустилась на его спину. Прижалась к нему и зарылась когтистой лапой в светлые, немного растрепавшиеся волосы, наклонилась к самому его уху и зашипела.

ГЛАВА 3. Можно её просто отчислят?

Давид Хворь

Всю ночь Давид писал рефераты для старших студентов. Несмотря на первый курс обучения и признанный статус заучки, он сумел заработать неплохую репутацию в вузе.

Небольшой доход Давид распределял на две части: текущие расходы и «поездку».

Так он называл день, когда съедет от родителей и начнёт жить нормально. В его заначке накопилась уже довольно приличная сумма. Но от немедленного бегства его останавливал Лев.

Мысль, что брат останется совсем один с родителями, пугала.

Отец всегда отличался буйным нравом, особенно по отношению к старшему сыну. Особенно если Давид заикался о своих ненормальных галлюцинациях.

Как сейчас он помнил свой ужас, когда увидел когтистую тварь в первый раз. Примерно в семь лет она пыталась задушить его – обвила лапищами. Он рассказал об этом единственному, кому смог, – отцу.

И тот решил, что самый надёжный способ вылечить ребёнка – выбить из него эту дурь.

Надёжный, но абсолютно бесполезный.

Мать выдвинула идею, что таким образом Давид привлекает к себе внимание, ведь как раз в это время родился Лев.

И, может быть, всё могло закончиться лучше, но последовало происшествие, после которого ненависть отца к виде́ниям стала просто маниакальной.

А у Давида больше не было друзей.

Как раз с этого времени Давид посещал психотерапевта и пил таблетки. Пока не согласился с тем, что всё, что он видит, – ненастоящее. Его следует игнорировать, не замечать и абстрагироваться. Со временем Давид убедил самого себя, отца и мать, что перестал видеть странные чёрные тени.

Он действительно не слышал и не видел их, предпочитая заглушать скрежет тьмы музыкой.

Купил себе наушники, накачал гигабайты альбомов. Лучше всего успокаивала классика. Моцарт, Вивальди. Сонаты и симфонии прекрасно подавляли нежелательные звуки.

Если включить наушники не было возможности, Давид оборонялся образцовой аккуратностью, сосредотачиваясь на одном конкретном действии и отсекая всё остальное.

Выстраивая предметы в строгом порядке, Давид будто создавал непроходимый охранный контур вокруг себя.

Раз в месяц он посещал врача, получал пачку успокоительных и говорил, что вылечился. Он и сам верил в это до поступления в институт. Ведь голоса в голове затихли на целых четыре года и почти не мешали жить. Ровно до момента его первой встречи с одногруппниками.

***

Утро начиналось у Давида с ритуала расчёсывания. Он доставал из нагрудного кармана расчёску, которую всегда носил с собой. Чёрную, из тяжёлой пластмассы, и аккуратно, неторопливо приводил в порядок волосы.

Это вселяло в него чувство защищённости.

Затем Давид доставал из шкафа одну из безупречно отглаженных матерью рубашек, одевался и повторял ритуал.

Зубчики расчёски ему напоминали лапу монстра, что притаился в углу его комнаты. Боковым взглядом Давид ловил недовольный оскал и шевеление. Но дольше секунды старался в ту сторону не смотреть.

Мама уже приготовила завтрак, и Давид торопливо заглотил свою порцию, стараясь успеть до того, как проснётся отец. Традиционные семейные завтраки пропускать воспрещалась, но сегодня он спешил.

– Куда торопишься? Вот-вот подавишься, – недовольно проворчала мама.

– Новый семестр же. Постараюсь всех отстающих убедить в необходимости учиться.

– И как?

– Взятку дам! Пока, мама, – Давид чмокнул её в щёку и сбежал из просыпающегося дома.

И, конечно же, приехал в институт слишком рано. На улицах ещё не было пробок, Литейный мост не стоял, а на обледеневшем окне автобуса пассажиры оставляли дыханием аккуратные кружки, высматривая свою остановку.

– Восемь утра – до занятий ещё целый час! Ты какими судьбами тут? – одногруппница Лена Тихонова, вторая по успеваемости после самого́ Давида, уже сидела в фойе на красных мягких стульях. Она читала книгу, но, заметив медленно бредущего мимо старосту, остановила его.

Большой коридор был оборудован откидными сиденьями вдоль стен специально для студентов и гостей. Здесь ждали результатов экзаменов, которые вывешивали на огромном табло чуть дальше по коридору, отдыхали и пили кофе. На стенах красовались фотографии из жизни института и его знаменитых учеников. В одном углу громоздился аппарат по продаже напитков и сладостей, в другом – ларёк с учебными материалами для тех, кому лень до библиотеки дотопать.

В принципе, Хворь постоянно приходил рано. И потому что старался побыстрее сбежать от отца, и потому что в институте можно было спокойно запереться в туалете и слить таблетки. Дома мать могла спалить его. И ещё потому, что любил составлять список дел утром.

– Хочу расписание взять на кафедре. Пойдёшь со мной? – предложил Давид, надеясь, что Лена откажется. В наушниках как раз началась Девятая симфония Бетховена.

Но девушка радостно кивнула, одним рывком запихала книгу в сумку и подскочила.

Хворь с досадой отключил наушники.

Нет, Ленка ему нравилась. Умная, красивая, длинные прямые светлые волосы она обычно убирала в хвост. И училась хорошо. Да и на синицынские тусы не ходила, что однозначно свидетельствовало в её пользу. Но утро Давид хотел провести один.

Несмотря на это, он вежливо улыбнулся, протёр очки, всё ещё не отпотевшие после утреннего мороза, и поднялся с одногруппницей на кафедру.

Там Сеймур Кристианович Штольц – декан факультета – уже раздавал указания Камилле Ринатовне. Рыжеволосая заведующая деловито перекладывала папки и чёркала в табеле.

Давид успел заметить, что имя Синицыной в записях обведено красным.

– Доброе утро! Хворь, вам, я смотрю, не терпится приступить к учёбе, – Штольц рявкнул на студента скорее обозлённо, чем приветливо. Но Давид уже немного привык к строгости и придирчивости преподавателя. Сам такой же. – Вы в курсе, что Синицына не явилась на пересдачу?

Давид недоумённо захлопал глазами. Он-то тут причём? Он обязан эту фиолетовую дурочку за ручку на кафедру привести?!

– Это в ваших же интересах, – буркнул Штольц недовольно. А Камилла Ринатовна подтверждающе закивала. – Через пять месяцев подведение итогов за этот год, и ваша группа явно не на первом месте. И это несмотря на вашу феноменальную успеваемость, – декан улыбнулся Лене, выглядывающей из-за спины одногруппника.

Скрежет усилился. Щупальца призрака потянулись к заведующей, и вой «Убей!» стал почти непереносимым.

А Давид почувствовал, как у него скулы сводит от раздражения. Да с какой стати ему бегать за Синицыной?!

А можно её просто отчислят?

Можно?

Столько проблем разом бы решилось.

С трудом подавив желание расчесаться, Хворь сцепил руки в замок, запинал гнев на самое дно организма и спокойно ответил:

– Я поговорю с ней. На какое число можно перенести пересдачу?

– А ни на какое, – Штольц коварно усмехнулся. Декан являл собой вымирающий вид преподавателя, пытающегося вбить в головы студентов учебный материал. Но методы он избирал скотские: то менял неожиданно тему курсовой, то требовал по три дополнительных ответа на зачёте.

Выделял любимчиков, того же Карпова усердно тянул вверх, зато сливал Синицыну. Давид считал это несправедливым: сливать надо обоих.

– Но Сеймур Кристианович!

– Ладно, пусть завтра приходит. Но только ради тебя, Хворь. И следующую работу по управлению командой проекта вы пишете с ней вместе.

– Но с Давидом я обычно работаю! – неуместно пискнула Лена, на что декан безразлично отмахнулся.

– Ты и сама справишься, а этой явно пинок нужен.

Камилла Ринатовна осуждающе покачала головой и быстро выпроводила студентов из кабинета, не заметив, что чёрная слизь облепила её руки и грудь. Монстр непрерывно выл. От этого воя, не заметного никому другому, у Давида начали трястись руки.

Хворь сжал губы, царапаясь о брекеты.

– Достала меня эта Синицына, – бурчала Лена, недовольно хмурясь.

Хворь был с ней совершенно согласен. И если Тихонова могла позлиться и забыть, Давиду предстояло затащить фиолетовую занозу на пересдачу.

***

Минут пять Давид собирался с мыслями. Он так долго строил стену между собой и улыбчивой Синицыной, что теперь просто подойти и пнуть её на пересдачу казалось делом немыслимым и невоспитанным.

Две первые пары он смотрел на фиолетовый стог волос в надежде, что внутри Синицыной проснётся чувство ответственности и она сама дойдёт до деканата.

Вот только девушка преспокойно спала на задней парте, даже не думая показать рвение в учёбе.

Всегда нерасчёсанная, неряшливая, одетая в странные огромные вещи. Толстовки и джинсы не по размеру неприемлемы в учебном заведении! А она вечно являлась в страшной оранжевой толстовке, из-под которой торчали драные джинсы.

Как натуральный бомж!

Кажется, у Синицыной даже носки были мятые, а кроссовки постоянно измазаны в грязи. Такой неопрятной женщины Давид в своём окружении не вытерпел бы и секунды.

Поэтому и ляпнул про её волосы, что это жуть жуткая. И это ещё мягко сказано! Короткие фиолетовые патлы, чуть длиннее каре, стояли дыбом на голове Синицыной, будто их намазали клеем и оставили сушиться на солнце. Сальные кончики жутко поблёскивали, будто вот-вот оживут и набросятся душить собеседника за то, что не улыбается ей в ответ.

Ирина не знала, что такое расчёска и гель для укладки? О нет, она просто была НЕРЯХОЙ. Самое жуткое, что может быть в девушке. Невоспитанная, грязная, накрашенная как проститутка, потерявшаяся по пути с работы.

Но самое страшное – пирсинг Синицыной. В носу и в брови. Два тонких металлических колечка вызывали у Давида панический ужас. Он боялся игл ещё больше, чем питерских мостовых.

Он представил, как Синицыну прокалывали целых два раза, да ещё и куда-то помимо ушей, и руки ощутимо тряслись.

Спасибо, что вообще пришла. Первый семестр Ирка саботировала как могла, забивала почти на все пары, кроме тех, по которым были экзамены, и ещё парочки. Наверное, тех, что ей нравились. Но Давид был неуверен. Вполне возможно, что Синицыну просто заставляли ходить на занятия. Хотя вечно довольное лицо её сияло неугасающими лучами улыбки.

На первой перемене Давид не стал её будить. Потому что спала Синицына как-то мирно, щурясь от наслаждения. И остальная группа не сильно шумела, выходя из аудитории.

Хворь послал Синицыной сообщение, потом позвонил. Успокоил нервно стучащую по полу пятку. Сколько слюни на парту пускать-то можно?!

На втором перерыве Давид сдался.

Во-первых, шею поворачивать назад устал. Сам-то он сидел в первом ряду. Во-вторых, осталось всего одна пара. А значит, у него всего полтора часа на внушение Синицыной.

– Привет, Ира, – Давид подсел к ней, игнорируя шушуканье и смешки одногруппников. Стас даже крест из ручек сложил и шепнул: «Изыди!». Очень смешно, экзорцист хренов. Себе мозги лучше бы наколдовал.

На самом деле, придирки к Карпову у Давида возникли скорее из-за личного отношения, в плане успеваемости у того было всё отлично. В плане морального воспитания – полный ахтунг.

Синицына оторвала голову от сложенных на парте рук и уставилась на Давида сонными глазами. Макияж, сегодня особенно яркий – фиолетово-синий с чёрными точками, – слегка размазался, а перекрашенные ресницы слиплись.

– А-а-а-а-а-а, Хворюшка, чего изволите? Как здоровье? – улыбнулась девушка.

Давид увидел на рукаве оранжевой кофты фиолетовое пятно теней и задохнулся от негодования.

Дожили, у него аж руки трясутся, так хочется умыть Синицыну, переодеть, а больше всего – расчесать!!!

Зубы скрипнули, когда Давид попытался улыбнуться ей в ответ:

– Завтра у тебя пересдача по макроэкономике. Штольц просил подготовиться и к семнадцати ноль-ноль явиться на кафедру. И ругался, что ты пропустила предыдущую пересдачу.

– Знаю, Штольц и Камилла мне звонили, но завтра не могу. Туса у нас, – она кивнула на Стаса Карпова. Тот следил за ними, подперев голову левой рукой, и с видом скучающей аристократии кивнул. – Придёшь?

Удивительно, сколько Давид отказывался, а она всё равно приглашает.

И да, пусть он извинился за пиво, но иметь с ней ничего общего не хотел. Он наклонился вплотную к раскрашенному в фиолетовые тени лицу и постарался донести ситуацию до её пустой головы:

– Ты не поняла: завтра у тебя пересдача. Ты придёшь и сдашь экзамен на пять.

– Э-э-э-э-э, Хворюшка, я на пять могу ответить, только если в меня твои мозги пересадить. Уж извини, но эта технология пока мне недоступна. Может быть, на следующем уровне.

– Значит, выучишь! – стараясь не произнести ни одного ругательства вслух, процедил Давид. Его руки потянулись и поправили тетрадь, разбросанные рядом ручки, обгрызенный карандаш и разрисованную стёрку на столе одногруппницы.

– На фига? – Ира опять улыбнулась. Точно водку пьёт по утрам. Вон глаза какие красные.

– Потому что от этой оценки зависит успеваемость всей группы и ты тащишь нас на дно.

– Окей, я самое слабое звено. Но должен же быть кто-то последним. Это тоже своего рода заслуга.

– Ты совсем дура?! – Давид сжал расчёску в кармане пиджака, чувствуя, что зря повысил голос. Постарался успокоиться. Вот только безразличие Синицыной этому не способствовало. Она искренне не понимала, зачем ей сдавать экзамены.

– Слышь, Хворь, не напирай, – Стас нарисовался рядом с партой и аккуратно оттеснил старосту от Иры. – Поговорили, и хватит. Успеваемость – личное дело каждого.

– Отлично. Когда её отчислят, я первый этому обрадуюсь, – Хворь резко отвернулся и вышел из аудитории. Он еле сдерживался, чтобы не достать спиртовые салфетки. Организм требовал срочно протереть руки после соприкосновения с вещами Синицыной. Они казались даже грязнее хозяйки.

Перевёл дыхание только в туалете. Привёл в порядок волосы, помыл руки и расчёску.

Вот только злость не отступала.

Клубилась мохнатым облаком рядом с раковиной, смотрела на него чёрными глазами и тянулась когтистыми лапами к его шее.

ГЛАВА 4. О вреде помощи ближнему своему

Ирина Синицына

Ой, нехорошо получилось. Бедный Хворь разозлился и расстроился. Я по натуре человек добрый и редко кого задеваю, даже помогать стараюсь. Но тут как-то не по-дружески вышло.

– Он совсем задрот, – пробормотал Стас, помогая мне собрать вещи в рюкзак. – Не обращай внимания. Очки протрёт и успокоится.

– Вообще-то, ему итоговую оценку будут ставить на основании общей успеваемости группы, – влезла Ленка. Тихонова всегда вела себя тише воды ниже травы, а тут смотрите-ка, высунула перископ из подводной лодки, бодаться за старосту полезла.

– А нам какая разница? – раздражённо гаркнул Стас.

Мы перешли в соседнее крыло и поднялись в маленькую аудиторию на два этажа выше.

Проспав две пары, я почти восстановилась после бессонной ночи. Даже поесть захотелось.

Отец вернулся с записи последнего альбома. Но очередной спонсор оказался жуликом, надеющимся подзаработать на популярности группы.

И папа опять задепрессовал. Как любой уважающий себя музыкант, он был уверен в гениальности своих песен и искренне недоумевал, когда его пытались раскрутить на бесплатные выступления или разводили на деньги.

Так как это был не первый случай в папиной карьере, последствия были легко предсказуемы. И дабы папа не свалился в клоаку безнадёжности, мне пришлось всю ночь убеждать его, что он непризнанный гений и вот-вот найдётся человек, который оценит его произведения по достоинству.

Я, например.

А потом всю ночь слушала весь батин репертуар за двадцать пять лет. Прекрасные песни про неземную любовь, заканчивающуюся обычно чьей-нибудь смертью.

У моего жизнелюбивого и позитивного отца почти вся лирика составляла жуткие сопли, которые, впрочем, многим были по душе.

В том числе и мне.

Закончили мы только в семь утра.

Батя успокоился, бездна отчаяния захлопнула пасть, и мы снова были счастливы. Не удивлюсь, если он уже сегодня подпишет новый договор с очередной сомнительной компанией.

Я сгоняла, схомячила шаверму, а вернувшись, не увидела на паре старосту и заволновалась.

Как так?

Заучка, и занятия пропускает?!

Я его довела до истерики?

Я же не специально. Он меня на самом интересном месте сна разбудил. Батя как раз выступал с юбилейным концертом на стадионе, и на него бакланы напали. Такое пропускать жалко.

И вообще, кто будет пропускать пары из-за чужого «неуда»?!

Но что-то мне подсказывало, что именно Хворь и будет. Не зря же он первый среди параллели во всём. И по занудству тоже.

И я бы с радостью проспала весь день и досмотрела сон, но не пропускать же первые учебные пары нового семестра. Да и настроение такое – всем дарить радость хотелось. Отец же вернулся из поездки.

Недовольная рожа старосты так и стояла перед глазами.

Расстраивать Хворя в мои планы не входило. Вот и сбежала я с пары его искать.

У него и без меня жизнь тяжёлая, а мне несложно завтра заскочить к декану.

Первое предположение не оправдалось – в курилке старосту не видели. Я, если честно, вообще сомневалась, что Хворь курит. Хотя в наше время почти все бегали в небольшое помещение напротив туалета, оборудованное специально под это дело. Понятно, что предназначалось оно для преподавателей, но пользовались им в основном студенты.

И я бы бросила эти нелепые поиски, если бы за стеной в туалете рядом с курилкой не услышала звуки ударов и крики.

Мужской туалет располагался рядом с женским. И у меня не возникло сомнений, что бьют нашего старосту.

Кто бьёт и почему, пока не поняла. Но мне с первого дня учёбы казалось, что ему прилетит. Хворь всем своим видом байтил, да только оказался слишком богатеньким, чтобы попасть под руку местным старожилам.

Мысль, что я жду, когда же, наконец, накостыляют старосте, неприятно обожгла изнутри.

«Ты б ещё обрадовалась и ладошки потёрла», – упрекнула совесть.

Стало до невозможности стыдно, и я тут же побежала на выручку.

Потому что даже зануды высшего качества иногда могут пригодиться.

Столкнулась на входе с двумя старшекурсниками, бросившими мне вслед: «Отмороженная!».

Обстановка в туалете к романтике не располагала.

Здесь действительно была драка. На полу виднелась кровь, а зеркало над раковиной разбили.

Мерное постукивание шло из крайней кабинки. И, судя по голосу, били действительно Хворя.

Я постучала в исписанную кучей дурацких надписей дверь:

– Хворь, с тобой всё в порядке? Они тебя обидели? – Я вспомнила лица вышедших старшекурсников. Стасу скажу, он разберётся с придурками.

К стуку прибавился протяжный крик:

– Заткнись! Заткнись, наконец! Хватит!!!

Ого, тут ёжиков набежало.

А вдруг он сумасшедший? Набросится сейчас на меня.

Я наклонилась и заглянула под дверь кабинки, готовая лицезреть старосту без штанов.

Честно, без какой-либо задней мысли. Ну ладно, интересно было, чего это он там делает. И не зря ли я вписалась его спасать. Или, может, он так с девушкой отдыхает, не зажигательно.

Хотя последняя мысль явно была лишней.

Морально я себя уже простила. Пусть это будет самый позорный кринж в моей жизни. Мне главное понять, что он просто дрочит активно, а разрушения в туалете его не касаются.

Да куда там.

Кровищи под ботинками Хворя было ещё больше, чем рядом со мной.

Но ноги стояли одни и одетые в брюки. То есть не дрочит, не трахается, его не бьют… Во всяком случае, сейчас. Так сильно надругались, что он до сих пор в себя не пришёл?!

А что, собственно, происходит?

– А что, собственно, происходит?! – повторила я вслух. Ну, надо же узнать, смысла молчать не видела. – Давид, могу я чем-то помочь?

Добить, например?

Надо срочно позвать Стаса! Умная мысля мигнула в мозгу и пропала.

На мой вопрос староста закричал громче, последовал удар, и со стены посыпалась крошка краски.

Так, лучше позвонить в полицию.

Достала телефон, но как назло, в туалете связь не работала.

Потыкала в экстренный вызов – бесполезно.

А Хворю явно хреново.

Почти не думая, достала банковскую карточку, просунула через щель, подцепила язычок замка и подняла вверх.

Потянула дверь кабинки на себя.

***

Староста опёрся обеими руками стену и бился об неё головой. Новые разводы крови в художественном беспорядке добавлялись к уже имеющимся. Налицо акт вандализма.

Давида покрывала густая мешанина из соплей, слюны и кровищи, стекающая по белоснежной рубашке почти до пояса. Даже волосы стали розовыми от крови.

Бормотал Хворь что-то типа «Выйди из моей головы». Он меня, кажется, не заметил.

На попытку потрясти за плечо отмахнулся.

Дальше слушать его бредни я не стала.

Выдохнула, перехватила старосту за плечо, как учил батя, и макнула башкой в туалет.

Хорошо, что Хворь по комплекции больше на скелет тянул, чем на нормального парня.

Да и то долго держать его не смогла.

Староста скинул меня, осел рядом с бачком и недоумённо уставился на открытую дверь кабинки.

«Надо было слить воду», – подумала с запозданием, заметив кусочек туалетной бумаги на лбу у парня. Плюхнулась на пол, переводя дыхание.

– Синицына?! – недоверчиво спросил староста. – Ты почему в мужском туалете? Совсем сдурела?

Ой, я даже растерялась. Исполнилась моя мечта – старосту макнули в унитаз. Я теперь себя всю жизнь за это презирать буду. Но это же исключительно с благими намерениями.

– Да расслабься. Ты орал на пол-инста. Странно, что больше никто не прибежал. – Я достала сигарету и чиркнула зажигалкой. – Что случилось? Они тебя избили?

– Здесь запрещено курить, – тихо упрекнул Хворь. – Никто меня не трогал.

Явно соврал.

– Ты кого-то покрываешь, – я заметила, как при этих словах староста покосился мне за спину. Оглянулась. Но там, кроме белой квадратной плитки и битого зеркала, ничего не было.

Хворь протянул ко мне слегка трясущуюся руку. Я пожала плечами и передала ему сигарету.

– Вообще-то, я новую просил, – скривился староста, но бычок взял и досмолил. Фильтр стал розовым после его губ.

Да, он явно ненормальный. Я с опаской посмотрела на лоб парня. Из рассечённой раны сочилась кровь.

Дверь туалета открылась и тут же с матом захлопнулась.

– Лучше нам свалить. Сейчас охрана прибежит, – предупредила я, размышляя, успеем ли мы выкурить ещё одну.

Хворь встал, поднял с пола пачку таблеток, валяющуюся возле толчка, высыпал всё в унитаз и смыл.

– Больная на всю голову, а вдруг я здесь без штанов кричал?! – бурчал он во время процесса.

– Так даже лучше было бы, а то я против наркотиков, – я следила за ним с возрастающим чувством тревоги. Вот кто бы знал, что староста шыряется.

– Это не наркота, это успокоительное, – он смял упаковку и выбросил.

– А-а-а, ага, а выглядит совсем как наркота.

– Я б её тогда не слил, – он переместился к раковине и начал умываться, забавно отфыркиваясь от воды. Долетевшие до меня капли были арктически холодными.

– Ну-ну! – я тоже поднялась. Заметив, что перепачкала ладони, развернулась осмотреть спину. Задница оказалась серой от грязи.

– Заходить в мужской туалет дамам неприлично.

– Зануда.

– Извращенка.

– Всё нормально? – я на самом деле за Хворя беспокоилась. Уж больно странно он себя вёл.

– Да, – коротко ответил он.

Давид явно пришёл в себя, смотреть стал осмысленно, но пока немного ошеломлённо, и выглядел отвратительно. Весь мокрый, перепачканный. А в глазах паника.

– А по тебе и не скажешь.

– Тогда чего спрашиваешь?

– Может, тебе помочь чем?

– Ага, помоги голову вымыть, – он стянул с себя рубашку и быстро протёр ей стену, пол и раковину.

Пока всё выглядело именно как заметание следов.

– Ты чего собрался делать?! – то есть я поняла, что он сейчас здесь мыться будет. Но это фигня какая-то. – Тебе к врачу надо!

– Я не пойду к врачу. И не могу вернуться домой в таком виде. Отец убьёт меня.

– Да ты сам себя убьёшь.

Хворь посмотрел так, что у меня краска с волос начала слезать. Я прям почувствовала, как седею.

Он точно наркоман. Поэтому и кровь вытирает, и таблетки спустил в унитаз.

Во что ты опять вляпалась, Синицына, со своей неуёмной страстью помочь ближним?!

– Может, ко мне? – предложила робко. А голос в подсознании верещал: «Сдай его ментам, сдай!».

Но, ёжики-уёжики, он мой одногруппник. И, наверное, не от хорошей жизни бесится. Или как раз из-за неё?

Серые глаза прожгли презрением. С таким выражением лица можно в суперагенты идти, противники сами дохнуть будут. От чувства стыда.

Хворь вытащил расчёску из рюкзака и попытался расчесаться. Понятное дело, вышло плохо. Тонкие руки двигались как изломанные палки, слегка хаотичными рывками.

Спина Хворя оказалась вся покрыта синяками. Одно ярко-фиолетовое пятно спускалось по его позвоночнику к намокшим брюкам. Штаны на старосте держались исключительно на честном слове и немного на бёдрах. Резинка трусов белела поверх ремня.

Его худоба прямо поражала. Не кормят его, что ли?

– Я на Маяковского живу. Недалеко тут, – пробормотал мой язык, пока мозг продумывал пути отступления и читал название бренда: «Кельвин Кляйн». Оу.

– Не надо. Я пойду.

– Погоди. Я тебя не могу так отпустить. А вдруг ты опять башкой о стены начнёшь биться? – спохватилась, понимая, что Хворь сейчас свалит.

Рубашку он выкинул в мусорку. Туда же полетели разбитые очки.

– Отстань от меня!!! – рыкнул парень.

Я отшатнулась, но попыток достучаться до него не оставила:

– Как же мы без старосты? Кто мне на мозжечок капать будет?

– Заткнись! – он ещё раз вымыл руки. Плеснул воды себе на спину.

Именно под крик Хворя в туалет зашёл охранник. Хмуро оглядел картину маслом.

Розовые, неумело размазанные разводы на стене и полу. Осколки стекла. Полуголый мокрый Хворь и я, прикуривающая вторую сигарету.

Мигом подлетел ко мне и осмотрел:

– Скорую вызвал. Он тебя изнасиловал? – обращался охранник исключительно ко мне. Хворь замер, не донеся очередную порцию воды до лица. Серые глаза прищурились.

– Не, всё норм. У нас игры такие. Мы встречаемся, – мило улыбнулась я охраннику, спиной чувствуя прожигающий взгляд старосты и отчаянно краснея.

– Это мы разберёмся потом, – буркнул охранник, хватая Хворя за локоть и выкручивая ему руку за спину.

***

Чёрт, чёрт, староста, конечно, нарик и ненормальный, но он же свой.

Я пнула охранника под колено, схватила одногруппника и побежала.

Удивительно, но Хворь бегал даже быстрее меня.

Уже на улице, свернув в подворотню, я притормозила его и выдохнула, выпуская облако пара в холодный февральский воздух:

– Надо вернуться за куртками. Замёрзнем.

Хворь отрицательно покачал головой. Сумки мы схватили, а вот верхняя одежда осталась в гардеробе. Её забирать времени не было. Мы и так перескочили через турникеты.

– Я схожу заберу вещи, а ты… – я призадумалась. За то время, пока я буду таскаться за куртками, староста окоченеет. Он был без рубашки. В одних брюках. – Может, всё-таки ко мне? Быстрым бегом минут через десять будем дома.

Другого варианта я не видела. А там и придумаем что-нибудь.

А Хворь подвис, переступил с ноги на ногу, немного подумал и согласился:

– Уговорила. Это же ты виновата в моём состоянии.

– Чегой-то?

– Бесишь меня.

И мы побежали.

ГЛАВА 5. Немыслимые барьеры

Давид Хворь

Быстрый бег и холодный воздух помогли взять себя в руки. Но пальцы продолжали дрожать.

Почему он сорвался в институте?

Раньше такого не было.

Он всегда контролировал эмоции.

Держался в стороне от призраков.

Игнорировал то, что не должен был видеть.

Но сегодня тварь перешла все границы.

Все мыслимые барьеры!

Давид просто пытался успокоиться. Умылся, продышался, расчесался.

Но чёрная тварь выползла из-за спины и, как это обычно бывало, зашипела что-то нечленораздельное. Вот только сегодня она была намного настойчивее, чем обычно:

«Убей её, убей!» – заскрежетало в мозгу.

Давид догадывался, что слышит эти голоса отчётливее, когда испытывает сильные эмоции, особенно негативные.

Его бешенство подстёгивало тварей. Призраки, как он их именовал про себя, или галлюцинации, как называл их психотерапевт, слетались к Давиду, будто он маяком светился в темноте. Монстры кричали на него, ругались, постоянно требовали чего-нибудь, стучали по трубам и отключали сотовую связь, даже в наушники периодически забирались.

Но Давид научился не замечать их.

Думал, что может контролировать их.

Лохматая чёрная тварь за спиной преследовала его с детства. И если раньше она просила просто «Найди», теперь к этому добавилось «Убей!».

– Заткнись! – прикрикнул Давид на черноту. Но та выпучила горящие глаза и потребовала ещё настойчивее:

«Убей её, убей! Убей её!»

Теперь Хворь не был уверен, что поступил правильно, обманув родителей. Его всё ещё мучили эти виде́ния. Да, он согласился у врача, что они всего лишь галлюцинации. Но сам в это не верил. Он знал, что монстры реальны.

Реальней всего, что есть на этом свете.

И единственная возможность их сдержать – контролировать чувства и держать себя в руках.

Зайн!!!

Как же эта Синицына его бесила! Она одна виновата в том, что ему приходится жопу рвать и бегать за ней, уговаривать прийти на пересдачу. Она занята, видите ли!

Отец опять разорётся, мать расплачется, брат будет психовать.

«Убей её, убей! Убей её, убей её!» – морда появилась у Давида под самым носом. Открыла подобие рта так, что лицо парня оказалось внутри его глотки. Звук, издаваемый этой тварью, был похож на скрежет железа. Хотелось заткнуть уши, включить музыку. Сделать хоть что-нибудь, чтобы заткнуть её.

– Сука! – парень резко ударил, надеясь прибить гадину, но кулак прошёл сквозь густую черноту, разрывая её как облако тумана, и разбил зеркало.

– Чумной! Дебилоид! – два студента вылетели из туалета, покрутив пальцем у виска.

«Убей её, убей! Убей её, убей!» – лязг проникал в мозг и разъедал внутренности.

Давид схватил вещи и закрылся в кабинке. Нельзя, чтобы его опять заперли. Ещё один месяц в больнице он точно не выдержит. Нельзя показывать свой страх.

Нельзя с ними говорить.

Нельзя слушать.

– Заткнись! Заткнись!

Давид закрыл уши руками. Он не заметил, как ударился головой о стену. Один раз, второй, после каждого удара голос тускнел, становился как будто тише, но не смолкал:

«Убей её, убей! Убей её, убей! Убей её, убей! Убей её, убей! Убей её, убей! Убей её, убей! Убей её, убей!»

Дело ведь в нём, он настоящий псих. Прав отец, во всём прав. Он урод, монстр, опасный для окружающих.

– Заткнись! Заткнись, наконец! Хватит!!!

Да сколько же можно!!!

Ему лучше сдохнуть, нажраться таблеток и сдохнуть. Он должен был это сделать ещё девять лет назад!

«Убей её, убей! Убей её, убей!»

Монстр хватал его за плечи, тянул за собой. Требовал и требовал.

За одну секунду перерезать себе глотку. И это закончится. Всего-то и нужно достать расчёску…

Неожиданная волна воды заставила захлебнуться.

Воздух вышел из лёгких десятком пузырей, лопнувших у шеи. Давид задохнулся.

Оттолкнулся руками и вынырнул.

Оглянулся.

Перед ним, тяжело дыша, стояла Синицына. Фиолетовые волосы стояли дыбом, оранжевая толстовка задралась на животе. Глаза бешеные. Девушка молча села на пол, зарылась рукой в свою бесформенную сумку и, достав сигареты, закурила.

Давид прислушался, скрежет исчез. Тень пропала.

Понемногу он осознал, что находится в институтском туалете. Весь мокрый, руки в крови, а по лицу стекает явно не пот.

И отчаяние захлестнуло его с новой силой.

Отец узнает.

Вызовет врачей.

Таблетки.

Лечение.

Уколы.

Терапия.

Но не это ли ему нужно?

Не он ли только что хотел убить Синицыну?

Давид сплюнул.

Нет, это были не его мысли. Он никогда никого не хотел убить.

Он…

Снова покачал головой. Надо привести себя в порядок и убираться отсюда.

Синицына что-то говорила ему, что-то спрашивала. Но Давид действовал на автомате: убрать следы, скрыть последствия, избавиться от таблеток. На секунду задумался, а не принять ли парочку?

Или сразу горсть.

Ужаснулся.

И смыл всю пачку.

После прошлого курса галлюцинации только усилились. А мозг совсем отказался соображать.

Нужна какая-то приемлемая отмазка, чтобы никто не заподозрил в нём сумасшедшего.

Важно, чтобы это происшествие не дошло до отца. Иначе его вновь запрут.

Запрут.

Запрут.

Запрут.

– Я на Маяковского живу. Недалеко тут…

– Не надо. Я пойду, – Давид внезапно переключился на Синицыну, позади которой клубилась подозрительная чернота.

Лёгкая перепалка с ней отвлекла его от мрачных мыслей.

А когда Синицына выпалила охраннику, что встречается с ним, и буквально выволокла из туалета, мозг Давида окончательно отключился от реальности. И парень послушно поплёлся к ней домой.

Вернее, побежал, потому что холодно на улице было очень.

Неожиданная помощь со стороны одногруппницы оказалась как нельзя кстати.

Жаль, что она и не подозревала, насколько опасно ему помогать.

Февральское солнце обжигало кожу, воздух леденил лёгкие, Хворь мчался за сгустком фиолетового света, надеясь, что она спасёт его.

Потому что ему не выкарабкаться в одиночку.

***

Голова раскалывалась. Мало того что Синицына пыталась с ним разговаривать во время пробежки, так ещё и задавала какие-то тупые вопросы.

Неужели она действительно надеется, что он расскажет, из-за чего бился головой о стену?

«Меня очень уговаривали тебя прибить, и я сам так хотел этого, что чуть не убил себя».

Плюс один к списку под названием «Почему Давид Хворь себя ненавидит».

Хата у Синицыной оказалась просторной, трёхкомнатной, в одном из дворов-колодцев на Маяковского.

Дом явно перестроили из дворянского особняка, поставили перегородки, разделив на квартиры.

На подъезде красовались странные цифры: 5,12, 8.

Лестниц в парадной было две, они расходились полукругом, смыкались на втором этаже и сияли ажурными перилами. Воняло свежей краской и немного копчёной колбасой.

Синицына провела Давида через просторный коридор в большую полупустую комнату с ковром на полу и древним сервантом вдоль стены. Напротив стоял кожаный потрёпанный диван. Над ним на стене висела огромная пробковая доска с множеством приколотых к ней фотографий. На потолке высотой метра три красовались остатки лепнины, мебель вся была старой, будто сохранилась с советских времён.

– Держи, – Ира сунула ему в руки полотенце и толкнула Давида к двери. – Ванная дальше по коридору. Я пока у бати рубашку поищу.

Парень слегка замешкался. Мороз начал отпускать, и на коже выступили красные пятна, закололо признаками обморожения.

И Хворь поспешно заперся в ванной. Осмотрел лоб.

Ссадина, конечно, получилась огромная. Завтра синяк на полголовы будет.

Что скажет отец? А очки? А рубашка?

Давид подставил лицо обжигающе горячей воде.

«Ого, какой красавчик», – шепнули ему из-за занавески. По потрескиваю и туманности слов парень понял, что говорило не живое существо, и предпочёл не отвечать.

Когда их игнорируешь, они думают, что их не слышат, и молчат. Жаль, не всегда эта тактика работала. Некоторые призраки знали о способностях Давида.

Синицына оставила на ручке двери огромную рубашищу, куда мог поместиться не только Хворь, но ещё и половина группы.

Кое-как заправив длинные края в брюки и поморщившись от запаха своих штанов, Давид вышел в зал.

Девушка пила чай и быстро переключала каналы на телевизоре. Она переоделась в короткие шорты и чёрную маечку на бретельках. Волосы зачесала назад и собрала в куцый хвостик на макушке. Десяток коротких прядей фиолетовыми червяками торчали в разные стороны. По мнению, Давида, с такой причёской стало даже хуже. Да и вообще нельзя ЭТО назвать причёской.

– Садись, – скомандовала Синицына.

Привыкший во всём подчиняться отцу, Хворь тут же устроился рядом с хозяйкой квартиры и уставился на неё.

Девушка потянула к нему руку.

Давид инстинктивно отшатнулся.

Он всё ещё помнил, что тварь хотела убить именно Синицыну, и испугался, что чёрная мерзость, повсеместно за ним таскающаяся, выпрыгнет и накинется на девушку. Откусит ей голову или вообще половину тела.

– Я просто рану обработаю, – одногруппница смотрела на него как на психа.

А впрочем, сегодня Давид вёл себя как натуральный сумасшедший.

– Я сам, – Хворь забрал у Синицыной ватку и наобум ткнул ей себе в лоб. Голова взорвалась болью.

– Что ж так адски-то?! – прошипел он сквозь зубы.

– Попробуй это сделать перед зеркалом, – буркнула Синицына.

А Давид вздрогнул. Сегодня ему не хотелось смотреть в отражающие поверхности. Если из-за спины опять появится какая-нибудь тварь, он точно свихнётся.

– Кхм, ладно, спасибо, я потерплю, – проблеял Хворь несколько смущённо. Всё равно он сам не сможет с зелёнкой справиться. Придётся смириться и принять помощь Синицыной.

Девушка ловко и быстро обработала рану. Даже подула на больное место, когда жжение стало особенно резким, будто она весь бутылёк туда вылила.

– Ты хоть руки помыла после улицы? – буркнул Давид недовольно. Ему не нравилось, что она так близко, и не нравилось, что она к нему прикасается.

Синицына рассмеялась:

– Ого, какая ты мамка. Помыла, не ссы.

– Хорошо.

– А после туалета забыла…

Давид отшатнулся, представив, сколько заразы залезло уже ему в мозг через рану. Ноги дёрнулись бежать в ванную, но усилием воли Давид подавил брезглительность. И услышал заливистый Синицынский смех.

Вот дура-то!

С таким не шутят.

Она же пошутила?

А вдруг нет?

Хотя пальцы у Синицыной были нежные, как у профессиональной медсестры. Уж в этом-то Давид толк знал.

Он уже прикидывал, сколько придётся заплатить одногруппнице за молчание. Проблема была в том, что Синицына – в каждой дырке затычка, со всеми болтает, и Давид был на сто процентов уверен: сколько бы он ей ни предложил, она всё равно всем растреплет о произошедшем.

– Ого, привет, – раздалось от двери.

– Здорово, па, – радостно прощебетала Синицына.

Хворь медленно повернул голову в сторону говорившего.

На пороге стоял отец Синицыной и, сложив руки на груди, внимательно рассматривал Давида.

***

Ирку появление отца не смутило.

– Это Давид Хворь. Староста нашей группы, – представила она парня.

– Приятно познакомиться, – улыбнулся её отец.

Улыбки у них с Ирой были похожи. Это был высокий мужчина с длинными русыми, чуть курчавыми волосами, лоснившимися будто конская грива. Чёрную рубашку он успел расстегнуть наполовину и теперь поспешно застёгивал обратно.

Он весело осведомился:

– Что я говорил о лечении без предохранения?

Хворь потерял дар речи от ужаса и остолбенел, не в силах пошевелиться или ответить, уже представляя, как его погонят метлой из чужого дома.

Чёрт, он ещё и в рубашке её отца!

И он вот-вот узнает свою вещь.

Стыдно, как же стыдно, прямо до скрежета в лобных долях.

– Ну па, он друг всего-то! – Синицына засмеялась, закрепляя пластырь на лбу Давида. На что её отец подмигнул:

– Да-да, ты знаешь, где презики лежат. Удачи, голубки.

И тут краем сознания Давида расслышал последнюю фразу. Вернее, понял, что она означала. То есть этот мужчина благословлял свою дочь на… На что?!

– Мне пора, пожалуй, – облизал Хворь пересохшие губы, невольно опуская взгляд в вырез чёрной тонкой кофточки. А размерчик груди у Синицыной был небольшой. Наверное, второй или меньше.

«Ох, чёрт! Ты о чём думаешь?!» – мысленно заорал Хворь. Он вообще здесь не за этим.

– Да? Уверен? Или я дообрабатываю рану? – губы девушки оказались в ужасной близости от кожи Давида. Волосы на руках встали дыбом.

Хворь молча кивнул. Что он мог сказать? Судя по лукавым глазам, она над ним стебалась.

– У тебя странный отец, – прошептал Давид, следя, как девушка нагибается за вторым пластырем и вытаскивает его из упаковки.

– Он у меня офигенный! – припечатала Синицына и добавила немного грустно: – Папа у меня музыкант, поэтому такой лёгкий в общении. Ты на его шуточки внимания не обращай. Мама погибла, когда мне было десять лет. Ему трудно, но он старается.

– И-извини.

– Да брось, всякое в жизни бывает. И это… если ты так сильно расстроился из-за пересдачи, не волнуйся, я приду завтра на экзамен, – она радостно улыбнулась. Блеснуло кольцо в носу. Синицына носила серьги с перевёрнутым крестом, красила глаза безумными фиолетовыми тенями, постоянно пропадала на вечеринках. И тем не менее помогла ему.

Давид должен ей за сегодняшний день по гроб жизни.

И тем не менее у него была ещё одна просьба:

– Можешь всем сказать, что ударила меня?

ГЛАВА 6. Да как рука-то поднялась?!

Ирина Синицына

– Чё?

О чём этот ботан очкастый только что попросил?

Ох, не очкастый, очки-то он выбросил.

И да, серые глаза у него офигеть какие странные. По всей комнате рыщут, словно обыск устраивают.

Такой необычный серый, почти прозрачный цвет. Но когда Хворь буйствовал в туалете, они точно были чёрными.

Удивительное изменение.

Но вернёмся к просьбе.

– Можешь всем сказать, что ударила меня? – повторил Хворь.

Нет, он не пошутил. И мне не послышалось.

– И зачем?

– Чтобы было какое-то оправдание этому, – он ткнул пальцем себе в лоб.

Я пригляделась к шишке, залепленной двумя пластырями с розовыми цветочками. Когда Хворь не зализывал волосы набок, он становился похожим на нормального человека. Стрижка под каре больше не казалась пластмассовой накладкой, немного растрёпанные пряди торчали в стороны и были уже не серыми, а пепельными, придавая старосте бомжеватый, но милый вид.

– И что же ты придумал? – спросила я с опаской. Судя по лихорадочному блеску глаз и постоянно облизываемым губам – ничего хорошего. Давида почти трясло от страха.

И пусть я пока не выяснила, что тому виной, обязательно докопаюсь до правды.

Не для того, чтобы щемить потом Хворя по углам, просто мне интересно.

Я с детства в сыщиков хотела поиграть.

Староста не производил впечатления того, кто станет биться головой о стену, да ещё с таким маниакальным упорством.

Ну и хотелось ему помочь.

– Давай скажем, что я приставал к тебе, а ты меня отшила и ударила. И если ты не подашь заявление в полицию, дело замнут.

– Ты?

Кивнул.

– Ко мне?

Кивнул.

Я постаралась не рассмеяться, вспомнив, как чуть не утопила его в унитазе.

Ну-ну.

Приставатель хренов.

– Ты уверен, что это лучше, чем вариант «Поскользнулся и упал в туалете на унитаз»?

– Тогда как тебя там объяснить?

– В твоём варианте тоже спорно. Человек, решивший признаться девушке в мужском туалете, выглядит извращенцем.

– Ну вот и причина, по которой ты не согласилась!

– Охренеть. Я бы и так тебе отказала! И без этого полно́ причин. Туалет тут не главное.

– Да? – обиженно насупился Хворь.

Я постаралась не закатывать глаза. Ох ты ж ловелас недокормленный! Но придержала критику.

От сказанного у парня чуть-чуть покраснели щёки, он не знал, куда деться. Казалось, без очков ему неуютно и стыдно смотреть на людей.

Батина рубашка добавляла ему домашности и мягкости.

Я с удивлением поняла, что Давид не такой уж и урод, если рассматривать внешние данные. Высокий, стройный, светлые волосы. Просто худой слишком и напыщенный.

Да как бы у меня рука поднялась такого бить? Милаха же.

И я согласилась:

– Хорошо, но с условием: ты расскажешь мне, что произошло в туалете.

О-о-о-ох, надо видеть эти глаза. Огромные как тарелки, принимающие заокеанские кабельные каналы. И такие обиженные, будто я попросила его раздеться и твёрк мне забацать.

Впрочем, с его комплекцией жалкое вышло бы зрелище.

– Я… – начал староста и замолчал. Борьба его с самим собой длилась пару секунд. Потом Хворь упрямо поджал губы, и я поняла, что вряд ли добьюсь от него нормального ответа.

– Зачем тебе выставлять себя маньяком, если можно решить всё проще? – Я взяла его за руку, на что староста отчётливо вздрогнул.

Бедный, и почему он настолько зашуганный?

– Как? – по-детски доверчиво поинтересовался Давид. И я почувствовала себя спасителем человечества:

– Скажем, что решили встречаться и в порыве страсти ты долбанулся лбом о раковину.

На этот раз борьба шла намного дольше. Скорее всего, Давид просто не понял, что именно я ему предложила. Хмурился, тёр переносицу, пытаясь поправить очки. Даже рану один раз задел. И решил уточнить:

– Мы начали встречаться в туалете?!

– У каждого свои слабости.

– И мы будем встречаться?

– Нет. Мы сделаем вид.

– Но зачем это тебе?

– Просто хочу помочь.

Он прочистил горло, явно не веря мне:

– Я заплачу. Денег, – сказал зачем-то.

– Не надо. Взамен придёшь завтра в институт в яркой кофте и не будешь больше биться башкой о стены.

Мне этого было достаточно, он ведь наверняка неплохой парень, а я, как никто другой, знала, что бывают в жизни чёрные полосы. И старалась разбавить их яркими красками.

Одно маленькое доброе дело.

Мне не тяжело, а Давиду, может, лучше станет.

Видя, как Хворь суетился вокруг нашей группы, мне даже немного стыдно становилось за свою неуспеваемость. Ведь мы прекрасно знали о ежегодной аттестации всей группы и коллективной оценке.

Староста даже чат в Ватсапе завёл с номером нашей группы, куда с маниакальной дотошностью сбрасывал задания и поручения педагогов.

Всегда прилизанный, сосредоточенный, серьёзный. За полгода я ни разу не видела его без пиджака. Разве что в бассейне, да и то он физкультуру постоянно пропускал.

Вот и как такому блаженному не протянуть руку помощи?!

– Спасибо, – совсем растерянно пробормотал Давид. – Но у меня нет цветной кофты.

Фейспалм какой-то, ну, ботан, нельзя быть настолько занудным!

– Тогда можно тебя сфотографировать?

***

На следующий день я, ясное дело, явилась в институт. Хворь же пропустил все занятия. На сообщения не отвечал. И вообще вёл себя не как мой новый парень, пусть и не настоящий, а как законченное чмо.

Тревога подзуживала узнать его адрес и проверить, жив ли скотина. Я всё-таки вытрясла из него обещание попозировать мне в Летнем саду. Правда, косился он на меня как на извращенку. Я бы всё уже сегодня провернула, но на вечер у меня образовалась пересдача и отменилась вечерина. Пришлось топать в деканат.

Изначально планировалось, что я всё-таки буду учиться хорошо. Вот только дядя, помогая мне поступить, не учёл один очень важный момент. Я ничегошеньки не соображала в этих таблицах, анализах и производных, а тем более в статистике и планировании, и не могла решить простейшие уравнения из раздела «повторение».

И как же меня угораздило попасть на экономический факультет?

А вот устраивайтесь поудобнее, расскажу как.

Я постучалась в кабинет кафедры.

Камилла Ринатовна оторвалась от компьютера и засуетилась:

– На пересдачу, Ирочка? Садись, Сеймур Кристианович сейчас подойдёт. По секрету, ты одна осталась. И повтори билеты 3, 13 и 33, – она кивнула на стол декана, где валялись три экзаменационных бумажки. – Чай, кофе?

Я нерешительно кивнула.

Заведующая кафедрой щёлкнула кнопкой чайника, что стоял на подоконнике, и приветливо мне улыбнулась:

– Ты не волнуйся. Сеймур Христианович справедливый человек. Оценки не занижает.

Вот этого-то я и боюсь. Справедливости.

Заведующая была не в курсе моей ситуации, но за помощь я поблагодарила. Она выдала мне толстую брошюру с подготовленными билетами, оказывается, такими пользовались все студенты, кто додумался сходить в библиотеку.

Через секунду мы с доброй женщиной вовсю распивали чай с пряниками, я рассказывала ей, как в детстве сломала ногу, а она смеялась, поправляя очки. Она любила поэтов восемнадцатого века и романы сестёр Бронте. Где Хворь, она тоже не знала, но сообщила, что он заходил днём в деканат. И нет, не отчислиться.

Дядя Сеймур громко прокашлялся, прерывая наше весёлое щебетание.

Упс, кажется, я забыла про билеты.

– А мы тут готовимся, – тихо-тихо прошептала Камилла Ринатовна, а я запихнула последний пряник себе в рот целиком.

– Спасибо, вы можете быть свободны. Я лично приму экзамен, – Штольц кровожадно улыбнулся.

Я с грустью проводила заведующую взглядом, часы показывали пять вечера. Декан сделал себе кофе, отпил и уставился на меня.

Мы были совершенно одни, вся параллель уже сдала экзамен по макроэкономике.

– С первого раза, – не преминул заметить дядя Сеймур. Он был отличным преподавателем, занудным человеком и посредственным родственником.

Мужчина лет пятидесяти с красивым лицом, совсем недавно посетивший барбершоп, недовольно сложил руки на груди. Аккуратная бородка и усики были пострижены у него прямым клинышком и даже вроде подкрашены.

Дотошно аккуратный и прилипчивый дядька.

– Почему на мои звонки не отвечаешь? – недовольно спросил он.

– Времени не было. Да и не привыкла я, чтобы мне названивали дальние родственники.

На лице Сеймура Кристиановича проступило неудовольствие. Он сжал губы в такую тонкую полосочку, что они пропали с лица, скрытые бородой.

Я потопталась у стола, нерешительно взглянула на него.

– Ира, тяни билет, – устало подбодрил дядя, усаживаясь в кресло и с осуждением качая головой. – Тебе надо закрыть экзамен хотя бы на тройку.

Мне стало не по себе. Глаза у дяди Сеймура были совсем как у моей матери и у меня. Папа говорил, что это наследственное. Карие с песчинками золота. В яркую погоду они становились почти жёлтыми.

Старший брат мамы почти не участвовал в моей жизни. Я помнила его по редким семейным ужинам. На одном из которых дяде Сеймуру и пришлось пообещать, что он пристроит меня в институт.

Вот пристроил, теперь за голову хватается.

Ну, а кто его просил меня к себе на кафедру зачислять? Мне достаточно было каких-нибудь «связей с общественностью» или «туризма», а не вот это вот всё.

Я с сомнением пробежала глазами вопросы в вытянутом билете. Потом в оставшихся двух.

И единственная мысль после прочитанного у меня была: «Хорошо, что дядя не в медицинской академии работает. Там бы мне совесть не позволила выпуститься. А тут – будем давить на жалость».

– Дядя Сеймур, тут объёмные вопросы, можно мне на подготовку пару минут… часов?

Штольц раздражённо хмыкнул. Посмотрел на время.

– Если вам надо отлучиться, я совсем не против, – добавила я, заговорщицки подмигнув.

Дядя закатил глаза и выдал:

– Полчаса у тебя, Ира, не сдашь – на полевые работы отправлю. – Это он мне своим огородом угрожает. Мы туда пару раз ездили. Жена дяди, несмотря на среднее стабильное положение семьи, выращивала картошку, морковку и прочие блага агросельских культур с маниакальной одержимостью.

Каждый гость, как правило, получал разноряд на две-три грядки.

Я уж лучше макроэкономику посписываю.

Как только дверь за дядей закрылась, я оперативно нашла нужную информацию в методичке и, не особенно вдаваясь в содержимое, переписала на лист А4 в виде краткого плана и тезисов, собираясь залить водой философии пустые пространства.

Перечитать не успела, Сеймур Кристианович вернулся, и начался мой персональный ад. За час экзамена дядя попытался вбить в мой мозг всю информацию по предмету, которую мы проходили полгода.

Покидала поле боя я потрёпанная, но не побеждённая, ненавидя и дядю, и его предмет. Страшно представить, что нам ещё два года эту стрёмную макроэкономику учить.

Удивительно, но в фойе меня ждал староста. Давид сидел в красном кресле и что-то строчил в телефоне. Как всегда, в наушниках и с таким выражением лица, будто диссертацию защищал. Синяк на лбу расцвёл бурным фиолетовым цветом под стать моей причёске. А лейкопластырь он сменил на телесный. И чем ему розочки не понравились?

Я подошла к Давиду и не смогла не поделиться новостью:

– На три сдала! Круто же!

Ответом мне был взгляд, полный ненависти.

– Это эпик фейл, Синицына. – Хворь выдавил из себя улыбку, очень напоминающую оскал Ганнибала Лектера.

– Оу, чувак, не так надо радоваться чужим успехам.

– А я совсем и не рад. Ты отлично должна была принести.

«Нет-нет, больше я с этим заучкой дел не имею», – пообещала себе. Вот и спасай ботанов в свободное от учёбы время. Только нервы зря себе потрепала.

Заметила, что он в новых очках – с ещё более толстой оправой, а к отметине на лбу добавился увесистый синяк на скуле.

Вчера его вроде не было. Хворь разными местами к стене прикладывался?! Поинтересовалась для профилактики:

– Ты как?

– Тебя жду, – староста кивнул в сторону охранника, наблюдающего за нашим разговором.

Пожилой Иван Сусанович сидел неподалёку и демонстративно поигрывал электрошокером. Охрана в институте состояла из него и Марии Петровны – его жены. Обычно они разгадывали кроссворды на проходной, но сегодня был особенный день.

– Он хочет с тобой побеседовать, – шепнул Хворь. – Сделай лицо посчастливее.

Та-а-ак, это он, получается, любовь демонстрировал так старательно. А я уж подумала, что убила его близкого родственника и ко мне пришла мстя. Ну что за человек! Хоть бы предупредил!

Телефон звякнул, оповещая о доставленном сообщении. Сеть во всём институте ловила отвратительно. Слишком толстые стены и качественные перекрытия.

«После экзамена встречаемся в фойе, будут допрашивать, – сообщил телефон. И затем добавил: – Удачи».

Вот это ожидаемый неожиданный поворот, господа присяжные. Теперь главное – не спалиться. Иначе заберут старосту в места с мягкими стенами.

Будем играть в нестандартные отношения.

Я отвесила Хворю подзатыльник и бросила в него сумкой:

– Обожаю твою веру в меня! – громко выкрикнула и чмокнула воздух в сантиметре от старосты, схватила его за руку и потянула за собой: – Мы готовы!

Вчера мы обсудили всё, что будем говорить. Но вот «радость встречи» не потренировали.

Судя по измученной физиономии Давида, его уже опросили. Мне же осталось сыграть роль подружки-неадекватки.

– Пройдёмте, Синицына, – кивнул охранник и повёл нас в маленькую каморку недалеко от парадной лестницы. Совсем узенькую, но тем не менее обустроенную под повседневные нужды защитников спокойствия. Толкнул меня внутрь, обернулся на Давида: – Сбежишь, и вызову милицию.

– Полицию, – процедил Хворь с поразительной для него злостью.

Я послала ему воздушный поцелуй.

Иван Сусанович усадил меня на скамейку, повернул настольную лампу, ослепляя глаза, и поинтересовался:

– Что вчера произошло?

– Неудачное свидание просто. Извините, Иван Сусанович!

– Почему сбежали?

– Испугались, Давид порезался, разбил зеркало, вот и перенервничали. – Этого дядечку я знала хуже, чем его жену. С ней мы каждое утро здоровались и, если хватало времени, обменивались сплетнями. Я ей один раз помогла змейку на куртке осенней починить, вот и познакомились. Но судя по доброму тону охранника, Мария Петровна замолвила за меня словечко.

– Я заявление написал о порче общественного имущества. Вам обоим по пятнадцать суток дадут. Но пока не относил в участок, – гордо сообщил охранник.

Молодец, что тут скажешь?

– Это больше не повторится!

– Надеюсь. Хворь уже оплатил ремонт санузла. Так что почти не осталось претензий, кроме, конечно, вашего отвратительного поведения. Вы прям очень буйная парочка. Ещё один случай…

– Клянусь, даже целоваться будем только на улице! Чтоб никого не покалечить!