Ближний круг госпожи Тань бесплатное чтение

Жить – значит…

– Неважно, тысячу лет назад или спустя тысячу лет, неважно, где ты живешь, богата ли или бедна, но четыре этапа жизни женщины неизменны, – говорит мне Досточтимая госпожа. – Ты еще маленькая, проживаешь свои Молочные дни. Когда тебе исполнится пятнадцать лет, ты вступишь в период Закалывания волос. Твоя новая прическа возвестит всему миру, что ты готова к замужеству. – Она улыбается мне. – Скажи мне, доченька, а дальше какой этап?

– Дни риса и соли, – послушно отвечаю я, но мысли мои где‑то далеко-далеко.

Мы с мамой сидим вместе на фарфоровых табуретках в крытой галерее во дворе нашего дома. Сейчас сезон муссонов, и тот лоскуток неба, который я вижу, затянут тучами, а воздух кажется влажным и душным.

Рядом растут в одинаковых горшках два миниатюрных апельсиновых дерева. В других горшках красуются орхидеи, их стебли поникли под тяжестью цветков. Скоро пойдет дождь, на дереве гинкго, дарящем прохладу в летний день, щебечут птицы, и я чувствую запах моря, которое видела исключительно на картинах. Однако витающие вокруг ароматы не могут перебить неприятный запах от крошечных ступней [3] Досточтимой госпожи.

– Ты думаешь о чем‑то другом. – У нее ломкий голос и хрупкое тело. – Нужно слушать внимательно. – Она берет мою ладонь в свою. – Что‑то болит сегодня?

Когда я киваю, она говорит:

– Воспоминания о мучениях, которые тебе пришлось пережить во время бинтования ног, никогда не сотрутся полностью. До самой смерти эти ощущения могут возвращаться, например, если придется слишком долго стоять или слишком долго идти, если погода меняется или если ты не ухаживала за своими ногами должным образом.

Она сочувственно сжимает мою руку.

– Когда ступни пульсируют или болят, напоминай себе, что однажды страдания станут для твоего будущего мужа доказательством любви. Сосредоточившись на чем‑то другом, ты сможешь отвлечься от боли.

Мама у меня мудрая, и все в доме, включая брата Ифэна и меня, называют ее Досточтимой госпожой – этот почетный титул положен ей как жене столь высокопоставленного человека, как мой отец. Она замечает, что я отвлеклась, но и я вижу, что она тоже. До нас доносится женский голос. Госпожа Чжао, наложница [4], должно быть, развлекает пением отца и его гостей.

– Ты же умеешь сосредотачиваться… когда хочешь… – продолжает наконец мать. – Эта способность – полностью сосредоточиться – нас и спасает. – Она делает паузу, пока мужской смех – на фоне других голосов явственно слышен отцовский – клубится вокруг нас, словно туман. Затем она спрашивает: – Продолжаем?

Я перевожу дыхание.

– Дни риса и соли – самые важные годы в жизни женщины. Именно в это время я буду занята обязанностями жены и матери…

– Как я сейчас, – Досточтимая госпожа грациозно откидывает голову, отчего нефритовые подвески на золотых шпильках, которыми украшен пучок, тихонько позвякивают. Она необычайно бледна и изящна. – Каждый день начинается рано. Я встаю до рассвета, умываюсь, полощу рот ароматным чаем, ухаживаю за ногами, поправляю прическу и макияж. Затем я иду на кухню, чтобы убедиться, что слуги разожгли огонь и приступили к приготовлению завтрака. – Она со вздохом отпускает мою ладонь – ее явно утомила необходимость произносить все эти слова, – затем беззвучно втягивает носом воздух и продолжает: – Запоминание этих обязанностей – главная составляющая твоего образования, но ты также можешь учиться, ежедневно наблюдая за мной: нужно проследить, чтобы принесли дрова и воду, а одежду, в том числе и наряды госпожи Чжао, выстирали; послать большеногую [5] служанку на рынок… У меня много домашних обязанностей. Так… что еще?

Мать учит меня уже четыре года, и я знаю, какой ответ она хочет услышать.

– Для этого мне следует научиться вышивать, играть на цитре, запомнить изречения из «Бесед и суждений для женщин» [6]…

– …И из других текстов, чтобы ты, когда придет пора отправляться в дом мужа, четко понимала, что можно делать и чего следует избегать. – Она меняет позу. – В конце концов ты дойдешь до Дней тишины. Ты понимаешь, о чем я?

Наверное, потому, что меня мучает боль, у меня на глаза наворачиваются слезы – как тоскливо одной сидеть в тишине!

– Этот момент наступит, когда я уже не смогу приводить в этот мир детей.

– И растянется на период вдовства. Ты останешься на этом свете, ожидая, когда смерть воссоединит тебя с мужем. Это…

Приходит служанка с подносом закусок.

Мы с мамой продолжаем заниматься до обеда без перерыва. Через два часа Досточтимая госпожа просит меня повторить пройденные правила.

– При ходьбе не поворачивай голову, – послушно твержу я. – Когда говоришь, не открывай широко рот. Когда стоишь, не шурши юбками. Когда радуешься, не смейся слишком громко. Когда сердишься, не повышай голос. Отбрось всякое желание выходить за пределы внутренних покоев. Эти комнаты предназначены исключительно для женщин.

– Очень хорошо, – хвалит меня Досточтимая госпожа. – Всегда помни о своем месте в этом мире. Ты проявишь себя достойным человеком, если будешь следовать правилам. – Она закрывает глаза. Ей тоже больно. Только она слишком взрослая, чтобы признаваться в этом.

Пронзительный крик моего младшего брата прерывает наше уединение.

Ифэн бежит через двор. Его мать, госпожа Чжао, исполнившая свои обязанности по развлечению гостей, скользит за ним. У нее тоже ножки-лотосы, и наложница семенит такими крошечными шажками, что создается впечатление, будто она плывет, как…

– Как призрак, – шепчет мама, словно прочитав мои мысли.

Ифэн бросается к моей матери, зарывается лицом в подол ее юбки и хихикает. Госпожа Чжао его родила, но Досточтимая госпожа не просто является его ритуальной матерью, но и официально усыновила его. Это значит, что Ифэн будет делать подношения и выполнять все обряды [7] и церемонии после того, как моя мать и наш общий отец покинут этот мир.

Мама усаживает Ифэна себе на колени, отряхивает подошвы его тапочек, чтобы он не испачкал шелковое платье.

– Доброе утро, госпожа Чжао.

– Досточтимая госпожа! – Наложница вежливо кланяется и бесшумно удаляется со двора.

После обеда мать дает урок мне и брату. Мы будем учиться вместе каждый день, пока ему не исполнится семь, после этого, согласно «Книге ритуалов» [8], мальчики и девочки не должны сидеть на одной циновке или есть за одним столом. Тогда Ифэн переберется в библиотеку и станет там проводить долгие часы с наемными преподавателями, готовясь к сдаче императорских экзаменов.

– В семье должна царить гармония, но все знают, как это трудно, – начинает Досточтимая госпожа. – Ведь иероглиф «проблемы» – это две женщины под крышей [9], а вот одна женщина под крышей означает…

– Спокойствие, – отвечаю я.

– Хорошо. Свинья под крышей означает…

– Семья!

– А вот иероглифа, изображающего мужчину под крышей, нет. Мы, животное или женщина, собственность мужчины. Мы, женщины, существуем для того, чтобы дарить ему наследников, кормить, одевать и развлекать его. Никогда не забывайте об этом.

Пока брат читает простые стихи, я работаю над вышивкой. Надеюсь, мне удается скрыть свое разочарование. Я знаю, что не только госпожа Чжао развлекала отца и его друзей. Ифэн тоже блистал. Теперь, когда он сбивается, Досточтимая госпожа смотрит на меня, чтобы я закончила строчку за него.

Таким образом, я учусь тому же, чему и брат. Я старше, поэтому запоминаю гораздо лучше. Я даже умею использовать слова и образы из стихов в беседе и в собственных мыслях. Но сегодня одна строчка мне не поддалась. Досточтимая госпожа поджимает губы.

– Тебе не придется сдавать императорские экзамены, и ты не будешь ученым, как твой брат, – говорит она, – но однажды ты станешь матерью сыновей. Чтобы помочь им в будущей учебе, ты должна учиться сейчас.

Как жаль разочаровать ее! Обычно мне не составляет труда декламировать стихи из «Книги песен» и «Канон дочерней почтительности». Сегодня не мой день.

Ближе к вечеру мама объявляет, что пора перебираться в кабинет. Мы с Ифэном следуем за Досточтимой госпожой на приличествующем расстоянии. Складки ее платья развеваются, рукава подхватывает ветерок, прямо как на картине. С порывами ветерка до нас долетает запах, исходящий от ее крошечных стоп. Когда я плачу во время бинтования, мама напоминает мне, что в надлежащее время мои собственные ноги очаруют моего будущего мужа. Сегодня запах от маминых ступней мне совершенно не нравится. Я сглатываю комок, к горлу подступает тошнота.

Я не помню, чтобы когда‑либо покидала пределы нашего особняка, и, возможно, не пройду через главные ворота до тех пор, пока мне не уложат волосы и не увезут в дом мужа, но мне все равно. Я люблю наш дом, особенно кабинет с побеленными стенами, простой мебелью и полками, заставленными книгами и свитками.

Мама сидит по одну сторону стола, мы с братом устраиваемся напротив. Она смотрит, как я растираю тушь на специальном камне и капаю туда немного воды, чтобы добиться идеальной консистенции и цвета. Кисточку я держу в одной руке, а другой подтягиваю рукав, стараясь не испачкать его. Досточтимая госпожа сказала, что каждая выведенная нами черта должна быть плавной и в то же время жирной. Рядом со мной Ифэн пыхтит и старается изо всех сил, но иероглифы получаются корявыми. Проверяя его работу, я совершаю вторую ошибку за день. Вместо тонкого штриха, похожего на кончик брови, у меня получается клякса. Потупившись, я поднимаю кисть и смотрю на этот кошмар. Жду вердикта мамы.

Молчание затягивается, и я поднимаю взгляд. Она смотрит в окно, не обращая внимания ни на меня, ни на мою ошибку, ни на то, что Ифэн ерзает на стуле. В такие минуты мы знаем, что она думает о двух моих старших братьях, которые умерли в один и тот же день пять лет назад от оспы – «болезни небесных цветов». Если бы они выжили, им было бы десять и двенадцать лет. И тогда отец, возможно, не привел бы госпожу Чжао, у меня не появился бы младший единокровный брат Ифэн, а матери не пришлось бы его усыновлять.

Входит моя служанка Маковка, и Досточтимая госпожа слегка кивает. Не проверяя мою работу, она говорит:

– На сегодня достаточно. Маковка, пожалуйста, пусть дети переоденутся, а потом отведи их в библиотеку к отцу.

Маковка провожает моего брата к госпоже Чжао, а затем мы вдвоем идем в мою комнату. Отец купил Маковку для меня, когда я родилась. Ей пятнадцать лет, у нее большие ноги, широко расставленные глаза и послушный нрав. Она спит на полу у изножья моей кровати и много раз утешала меня, когда я просыпалась от кошмаров. Она помогает мне одеваться, умываться и есть. Я не знаю, откуда взялась Маковка, но она станет частью моего приданого, а значит, мы будем вместе до тех пор, пока кто‑либо из нас не умрет.

Насидевшись за день, я кручусь и верчусь, но Маковка знать ничего не желает.

– Юньсянь, ты ведешь себя хуже брата, – бурчит служанка. – Посиди смирно, чтобы я могла расчесать тебе волосы.

– Но…

Она поднимает палец.

– Нет! – Она бросает на меня строгий взгляд, но на ее лице почти сразу вспыхивает улыбка. Маковка меня балует. Это правда. – Итак, расскажи мне, чему ты сегодня научилась.

Я стараюсь изо всех сил, озвучивая прописные истины:

– Когда я выйду замуж, я буду уважительно относиться к своему свекру. Я не буду смотреть на него, когда он обращается ко мне. Я не буду обращаться к нему, никогда. Я буду слушать и повиноваться…

Маковка шумно цокает языком, давая понять, что одобряет, но я мысленно перевариваю кое-что, сказанное Досточтимой госпожой ранее сегодня. «Всегда помни о своем месте в мире». Я родилась в семье Тань. Мое имя – Юньсянь, что означает «верная добродетель». На протяжении многих поколений в моей семье занимались медициной, но мой отец выбрал другой путь. Он имперский ученый уровня «рекомендованного человека» – цзюйжэнь[10], – то есть сдал экзамен в провинции.

Отец служит префектом в городе Лайчжоу, который находится недалеко от океана, но в сотнях ли от родового имения нашей семьи в Уси [11]. Дольше, чем я живу, он готовится к сдаче следующего, высшего уровня императорского экзамена, что проводится раз в три года. Геомант уже выбрал для отца дату поездки в столицу, где он завершит свое обучение перед началом испытаний. В случае успеха сам император прочтет сочинение отца, объявит, что тот достиг уровня цзиньши [12] – «продвинутого ученого», – и присвоит ему эту степень. Не знаю, как изменится наша жизнь, если это произойдет, – вероятно, наша семья сделает еще один шаг по жизненной лестнице.

Что еще я могу сказать о своем месте в мире? Мне восемь лет, я еще достаточно юна, мне разрешено перевязывать волосы лентой. Досточтимая госпожа говорит, что цвет лица у меня изысканный, как мякоть белого персика, но это неправда – Маковке приказано ежедневно наносить мазь на три язвочки, одну на моем лбу и две на правой щеке, которые напоминают, что я пережила оспу, а мои братья – нет. Зато стопы компенсируют все недостатки. Они идеальны.

Сегодня на мне пара шелковых тапочек, вышитых матерью, с цветами и летучими мышами [13] на счастье. Маковка подталкивает меня.

– А отношения с будущей свекровью?

– Да, да, – отвечаю я, отвлекаясь от своих мыслей. – В ее присутствии я буду стоять. Я буду вставать рано, но не шуметь, чтобы не потревожить ее сон. Я приготовлю и подам ей чай…

Маковка в шутку хлопает меня по попе, довольная тем, что меня можно предъявить отцу.

– Достаточно. Давай поторопимся. Мы ведь не хотим расстраивать хозяина!

Мы забираем Ифэна из комнаты, которую он делит с госпожой Чжао, и идем втроем рука об руку в библиотеку. Начался дождь, но нас защищает крытая галерея. Капли, бьющие по черепичной крыше, звучат успокаивающе, и воздух кажется чище, легче, хотя и напитывается влагой.

В библиотеке родители сидят рядом в простых резных креслах. Позади них у белой стены стоит алтарный стол. В бронзовом горшке цветет летняя орхидея. Руки Досточтимой госпожи сложены на коленях. Ее ноги лежат на парчовой подставке, а из-под подола выглядывают туфельки, такие же маленькие, как мои собственные. Досточтимая госпожа всегда бледна, но сегодня ее кожа кажется почти полупрозрачной. На лбу и верхней губе блестят капельки пота.

Отца, похоже, не трогает запах, исходящий от маминых ступней. Он сидит, расставив ноги и положив руки на колени, большие пальцы направлены наружу, а остальные – внутрь.

На нем длинное многослойное одеяние, соответствующее его рангу. Рукава халата богато расшиты. На груди красуется мандариновая нашивка, которая сообщает окружающим его ранг в имперской системе государственных служащих. Он жестом приглашает Ифэна подойти к нему. Маковка отпускает ладошку брата, и Ифэн с разбегу запрыгивает отцу на колени. Я бы никогда так не поступила. Бегать с тех пор, как мне начали бинтовать ноги, я не могу, но и прежде так не поступила бы: непозволительно вести себя безрассудно. Отец смеется. Мама улыбается. Маковка ободряюще сжимает мои пальцы.

Через пять минут визит заканчивается. Отец не сказал мне ни слова. Мне не обидно. Мы оба вели себя как положено. Я могу этим гордиться. Маковка снова берет за руку Ифэна. Мы уже собираемся уходить, как вдруг поднимается мама. Она покачивается, словно стебель молодого бамбука на весеннем ветру. Отец вопросительно смотрит на нее, но не успевает сказать ни слова, поскольку мама падает на пол как подкошенная.

Если бы не раскинутые руки и белое, как полная луна, лицо, она напоминала бы сваленную в кучу одежду.

Маковка визжит. Отец вскакивает с кресла, подхватывает мать на руки и выносит на улицу. Он бежит по крытой галерее и зовет слуг. Они, в том числе почти старик и мальчик лет двенадцати, подскакивают со всех сторон. Это пятый и шестой мужчины, которых я видела в жизни. Вероятно, они живут где‑то в нашем особняке, но я, запертая во внутренних покоях, надежно защищена от мужских глаз. Кроме отца, Ифэна и двух братьев, которых я почти не помню, никому не позволено на меня смотреть.

– Возьми мою лошадь и приведи доктора! – приказывает отец. – Принесите воды! Нет! Лучше холодной воды! Компрессы! И найдите госпожу Чжао!

Старик и мальчик торопливо уходят, а за ними кухарка и посудомойка. Когда отец добегает до комнаты матери, мы с оставшимися слугами следуем за ним. Покои Досточтимой госпожи, большие и просторные, по площади как домик с тремя небольшими комнатами, предназначены, чтобы обеспечить максимальное уединение. К спальному месту ведет арка в форме луны. Отец укладывает Досточтимую госпожу поверх одеяла, вытянув ее руки вдоль тела, расправляет складки платья. Затем он приглаживает выбившиеся из пучка пряди волос и заправляет их за уши.

– Очнись, милая, – умоляет отец. Я никогда не слышала, чтобы он говорил так ласково, даже с Ифэном. Он оглядывается на всех нас, столпившихся перед брачным ложем. – Где госпожа Чжао? Позовите ее!

Вбегают несколько слуг, вслед за ними несколько других втаскивают ведра с горячей и холодной водой.

Наконец появляется госпожа Чжао. Она трогает отца за плечо.

– Будет лучше, если вы уйдете, господин. – Она обращается к слугам: – И вы все тоже. Кроме Юньсянь.

Отец смотрит на меня. Я замечаю на его лице какое‑то новое выражение, но не знаю, что оно означает.

– Может, мне стоит забрать девочку? – говорит он наложнице.

– Оставьте ее здесь. Ей нужно учиться. – Госпожа Чжао касается его спины. – Сообщите, когда придет доктор.

Когда все уходят, госпожа Чжао смотрит на меня в упор, чего раньше никогда не случалось.

– Я подозревала, что это произойдет, – говорит она. – Остается надеяться, что Досточтимая госпожа этим своим обмороком дала нам время помочь ей.

– Но что случилось? – робко спрашиваю я.

– Мне сказали, что твоя мать с большим вниманием отнеслась к бинтованию твоих ног, решив все сделать своими руками. Матери часто переживают, когда дочери плачут, но только не Досточтимая госпожа. Она все сделала правильно, и твои ноги ни разу не воспалились. Теперь ты знаешь, как за ними правильно ухаживать.

– Мне помогает Маковка.

– Но ты же знаешь, как это делать?

– Нужно перебинтовывать ноги каждые четыре дня, – по памяти цитирую я, понимая, что эти правила не менее важны, чем те, что касаются этапов моей дальнейшей жизни или поведения по отношению к будущей свекрови. – Старательно мыть ступни. Стричь ногти и припудривать те места, где кость может прорвать кожу. Если вдруг кожа повреждена, следует тщательно следить за чистотой раны. В противном случае туда попадет инфекция. Если не обращать на это внимания, то без доступа воздуха перебинтованная нога может загноиться. Некоторые матери допускают ошибки, когда бинтуют ноги своим дочерям…

Часть моей гордости за состояние ступней улетучивается, когда госпожа Чжао добавляет:

– Женщина, которая бинтовала мне ноги, допустила подобное, и пришлось удалять омертвевшие пальцы. Вот почему мои ступни такие маленькие, и твой отец это ценит…

Сейчас не время для хвастовства, но я не смею упрекнуть госпожу Чжао.

– Я имею в виду, – продолжает она, – что инфекция способна поразить весь организм, и если мать не проявит должную бдительность, ее дочь, скорее всего, умрет. Но погибнуть можно не только в детстве. При отсутствии должного ухода взрослые женщины тоже под угрозой.

С этими словами госпожа Чжао поднимает подол платья Досточтимой госпожи. Я вижу расшитые длинные штаны, низ которых прикрывает неприглядную выпуклость согнутой стопы с расплющенным сводом. Этот комок бесполезной непривлекательной плоти должен оставаться скрытым, но я думаю о нем, вспоминая слова, которые произнесла Досточтимая госпожа, когда перебинтовывала мне ноги:

– Наши ступни не уменьшаются, их плоть не исчезает, мы просто смещаем и деформируем кости, чтобы создать иллюзию золотых лотосов.

Госпожа Чжао развязывает одну из штанин и задирает ее к колену матери, обнажая ее кожу, покрытую огненно-красными полосами. Меня поражает вид икры Досточтимой госпожи. Ее ноги тонкие, как веревка, куда стройнее моих, но они какие‑то бесформенные. Я протягиваю руку, чтобы потрогать мамину ногу, но госпожа Чжао хватает меня за запястье и оттаскивает.

Она подсовывает ладонь под голень моей матери – та в ее руке выглядит тонкой веткой.

– Ступни едва выдерживают вес женского тела, и потому ноги истощаются, – поясняет госпожа Чжао. – В этом нет ничего страшного. Проблема в том, что у твоей матери инфекция.

Я силюсь понять смысл сказанного. Досточтимая госпожа ведет себя подобающим образом во всех отношениях, в том числе и в том, что касается ухода за телом. Она никогда бы не оставила без внимания ступни.

– Я собираюсь снять бинты, – говорит госпожа Чжао. – Готова?

Когда я киваю, госпожа Чжао снимает туфлю и протягивает мне.

Запах усиливается. Наложница сглатывает и начинает разматывать узкий трехметровый кусок тонкой ткани. С каждым снятым слоем запах гнили становится все сильнее. Ближе к коже бинт окрашен в желто-зеленый цвет. Наконец стопа оказывается обнаженной. С левой ее стороны торчит зазубренный кусочек кости. Освобожденная от бинта – не представляю, какую боль испытывала моя мать, – стопа распухает на глазах.

– Принеси ведро.

Я делаю то, что мне говорят. Госпожа Чжао осторожно переставляет ногу моей матери так, чтобы та свисала с края кровати, и опускает ее стопу в воду. Мама вздрагивает, но не приходит в себя.

– Сходи к туалетному столику Досточтимой госпожи и принеси мне ее мази и присыпки.

Я выполняю распоряжение. Наложница отца вытряхивает в воду то самое средство, которым Маковка обрабатывает мне ноги. Оно изготовлено из измельченного корня шелковицы, танина и ладана. К приходу врача мы с госпожой Чжао насухо вытерли мамину ногу, нанесли присыпку между пальцами и на место травмы и положили ее на подушку. Мама дергалась каждый раз, когда мы перекладывали ногу, но глаза так и не открыла.

– Не уходи, – говорит госпожа Чжао. – Я поговорю с твоим отцом, чтобы узнать, как действовать. Врач-мужчина не имеет права видеть и трогать пациентку-женщину. Необходим посредник. Часто выбирают мужа, но я готова поучаствовать.

Как только она скрывается за дверью, глаза моей матери распахиваются.

– Я не хочу, чтобы эта женщина была в моей комнате, – слабо бормочет она. – Иди туда. Скажи отцу, что она не может быть посредницей…

Я выхожу в коридор. Дождь все еще идет, и я вдыхаю свежий воздух. Несмотря на это, запах гниющей плоти застревает в горле. Мой отец и госпожа Чжао разговаривают с мужчиной, должно быть врачом. Я вижу уже седьмого мужчину. Он одет в длинный халат из темно-синей ткани. Его седые волосы ниспадают на ссутуленные плечи. Я боюсь приблизиться, но надо. Подхожу к отцу, дергаю его за рукав и говорю:

– Досточтимая госпожа очнулась и просит меня быть посредницей.

Человек, которого я приняла за доктора, говорит:

– Префект Тань, будет правильно, если вы исполните эту обязанность. – Но, когда глаза отца наполняются слезами, доктор обращается к госпоже Чжао: – Я подозреваю, что вы имеете некоторый опыт в лечении женских болезней.

Я всего лишь девочка, но я должна исполнить желание матери.

– Досточтимая госпожа хочет…

Отец ударяет тыльной стороной ладони по другой ладони, не давая мне произнести больше ни слова. Он молча взвешивает возможные варианты, затем произносит:

– Доктор Хо, привлеките мою дочь. – Отец смотрит на меня сверху вниз. – Ты будешь повторять все, что доктор скажет матери, и передавать ее слова доктору. Поняла?

Я торжественно киваю. Решение отца доказывает его любовь к матери. Я в этом уверена.

Взрослые обмениваются еще несколькими фразами, после чего госпожа Чжао уводит отца.

Доктор задает ряд вопросов, которые я передаю Досточтимой госпоже. Она отвечает:

– Нет, я не ела острую пищу. Можешь передать врачу, что сон в порядке. Я не страдаю от чрезмерных эмоций.

Я курсирую между доктором Хо в крытой галерее и мамой, лежащей на постели. Вопросы и ответы, похоже, имеют мало отношения к инфекции. То, что Досточтимая госпожа не упоминает об этом, озадачивает меня.

Получив ответы на все свои вопросы, врач выписывает рецепт. Служанка отправляется в аптеку за травами для отвара, который потом готовит кухарка, и через несколько часов снадобье приносят в комнату матери. Я подношу чашку к ее губам, она делает несколько глотков и откидывается на подушку.

– Уже поздно, – говорит она еле слышным голосом. – Тебе пора спать.

– Давай я останусь. Я могу попоить тебя.

Она поворачивает голову лицом к деревянным панелям на задней стенке супружеского ложа. Ее пальцы прижимаются к одной из них.

– Да я все допью, ты даже умыться не успеешь…

Я иду в свою комнату, переодеваюсь для сна, ложусь и устраиваюсь на матрасе, набитом гусиным пухом, под ватным одеялом. Обессиленная увиденным, я проваливаюсь в сон.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем меня резко разбудил чей‑то топот. В полумраке я вижу, как Маковка садится и зевает. Она зажигает масляную лампу. Шипящее пламя отбрасывает на стены пляшущие тени. Мы быстро одеваемся и выходим в коридор. Дождь прекратился, но еще темно. Пение птиц на деревьях возвещает скорый рассвет.

Как раз когда мы подходим к комнате Досточтимой госпожи, оттуда выбегает кухарка и поворачивается так стремительно, что едва не врезается в нас. Я шатаюсь на своих забинтованных ногах, потеряв равновесие, и упираюсь рукой в стену, чтобы не упасть. Увидев меня, кухарка вытирает слезы со щек тыльной стороной ладоней, причитая:

– Мне так жаль, так жаль…

Суматоха в доме усиливается, когда госпожа Чжао семенит через двор, а за ней шагает доктор Хо. Не останавливаясь, они входят в комнату Досточтимой госпожи. Я иду следом. Кухарка пытается остановить меня, но я проскальзываю мимо нее и прохожу в покои матери.

Этот тошнотворный запах я никогда не забуду.

Дальний угол супружеского ложа отгорожен занавеской. Перед ней на табурете сидит отец.

Голая рука матери лежит у него на коленях, ладонь обращена к потолку. Доктор Хо велит отцу обмотать запястье уважаемой дамы льняным платком. Когда отец заканчивает, доктор делает шаг вперед и кладет три пальца на ткань. Он закрывает глаза, чтобы сосредоточиться, но как он может что‑то почувствовать через платок?

Я отворачиваюсь и смотрю на чашку, которую вчера вечером протягивала маме. Сердце колотится в груди, когда я понимаю, что она так и не сделала больше ни глотка.

В течение следующих двух дней все домашние заняты. Слуги снуют туда-сюда. На кухне готовят стимулирующие отвары, добавляя туда все новые и новые травы. Меня снова посылают задавать вопросы доктору Хо и возвращаться к нему с ответами Досточтимой госпожи. Ничего не помогает. Досточтимая госпожа продолжает слабеть. Когда я прикасаюсь к ее руке или щеке, меня обдает жаром. Ее ступня, по-прежнему покоящаяся на подушке, распухла до размеров дыни. Вернее, треснувшей дыни, из которой сочится дурно пахнущая жидкость. Основным признаком идеально забинтованной стопы является расщелина, образующаяся при сближении пальцев с пяткой. В идеале она должна быть настолько глубокой, чтобы в нее могла проскользнуть серебряная монета большого достоинства. Теперь из расщелины капает кровавая слизь, а красные полосы продолжают расползаться вверх по ноге. Проходит несколько часов, Досточтимая госпожа все меньше реагирует на вопросы, что сыплются на нее, и отворачивается к задней стенке кровати. Мне разрешают встать рядом, чтобы утешить и дать понять, что она не одна.

Мама тихонько зовет своих родителей. А когда она оплакивает моих погибших братьев, мой указательный палец непроизвольно нащупывает следы «небесных цветов» на лице.

На четвертую ночь в комнату входят отец, госпожа Чжао и Ифэн. На напудренных щеках наложницы блестят слезы. Даже когда на ее лице видна печаль, она все равно прекрасна. Отец кусает щеки, сдерживая свои эмоции. Ифэн еще слишком мал, чтобы понять, что происходит, и галопом несется к кровати. Отец подхватывает моего брата, пока тот не успел потревожить нашу мать. Досточтимая госпожа поднимает руку и касается ноги Ифэна.

– Не забывай обо мне, сынок, когда будешь совершать жертвоприношения.

Когда все трое уходят, остаются только Досточтимая госпожа, две служанки и я. Лампы притушены. Мягкий стук дождя по крыше наполняет комнату. Дыхание матери замедляется. Вдох, затем долгая пауза. Вдох, снова долгая пауза.

И снова имена ушедших срываются с ее губ. Я не знаю, ищет ли она их или откликается на их призывы из Загробного мира.

Внезапно она поворачивается ко мне лицом. Ее глаза широко раскрываются. Впервые за несколько часов она здесь.

– Подойди ближе. – Она тянется ко мне. Я беру ее за руку и наклоняюсь, чтобы услышать. – Мне грустно, что жизнь подобна солнечному лучу, пробивающемуся сквозь трещину в стене, и я не доживу до того момента, когда ты станешь женой и матерью. У нас не будет ни печали расставаний, ни радости встреч. Я не смогу помочь тебе в горестях и порадоваться вместе с тобой в минуты удачи.

Она снова закрывает глаза, голова ее перекатывается по подушке. Но мать не выпускает мою руку. Вместо этого, пробормотав в очередной раз имена умерших, она сжимает ее, и я сжимаю ее ладонь в ответ.

– Жить – значит страдать, – бормочет она. Это ее последняя связная фраза. Она причитает: – Мама, мама, мама… – Затем она зовет моего брата: – Ифэн! Ифэн! Иди сюда!..

Меня она не зовет.

Я ужасно устала, но никуда не ухожу, несмотря на боль в ногах. Я хочу разделить ее боль. От матери к дочери. От жизни к смерти.

Сгущается ночная тьма, и Досточтимая госпожа испускает последний вздох. Ей всего двадцать восемь. Меня переполняет чувство беспомощности и вины. Я должна была родиться сыном, родной кровинкой Досточтимой госпожи, ради которого стоило бы жить. Я должна была что‑то сделать, чтобы помочь ей.

Высокий порог

Только‑только Досточтимую госпожу успели предать земле, как наступил долгожданный день отъезда отца в Пекин для проведения последних приготовлений перед сдачей императорских экзаменов следующего уровня.

Госпожа Чжао, Ифэн, Маковка и я отправляемся жить к бабушке и дедушке по отцовской линии в Уси. Отец позаботился о том, чтобы большая часть пути была проделана по воде, и нанял двух охранников. Мне разрешили выбрать что‑нибудь из маминых вещей на память. Я беру ее красные свадебные туфли. Слуги, не переставая рыдать, собирают мебель, одежду и другую утварь и все пожитки увозят на телегах, запряженных мулами. Служанку матери продают торговцу солью. Кухарка и посудомойка останутся, пока мы не уедем, но отец продал и их… Кому? Куда? Мне не говорят. Мы в трауре. Я не читаю стихи и правила для девочек. Я не занимаюсь каллиграфией и не играю на цитре. Вместо этого я сижу с госпожой Чжао и вышиваю под ее присмотром. Ночью, когда Маковка засыпает, я сжимаю в руках мамины туфли и плачу.

Минуло шестое утро после отъезда отца. Госпожа Чжао, Маковка, брат и я тоже уезжаем. Госпожа Чжао выдает нам с Ифэном по кусочку засахаренного имбиря, чтобы сосали в дороге.

– Это поможет от укачивания, – говорит она.

Мы переступаем порог и выходим на улицу. Мне больно покидать свой единственный дом, но в глубине души не терпится увидеть, что там, за воротами. Как оказалось, ничего особенного. Госпожа Чжао и мой брат забираются в паланкин, закрывают дверцу, после чего паланкин уносят четверо мужчин. Один из охранников открывает дверцу второго паланкина. Маковка легонько подталкивает меня. Я забираюсь внутрь.

– Я пойду пешком, – говорит она.

Паланкин дергается, носильщики поднимают его, и мы отправляемся в путь. Я впервые на моей памяти оказалась внутри паланкина. Мне не выглянуть наружу, а внутри воздух спертый и обжигающий. Паланкин раскачивается и подпрыгивает в такт шагов носильщиков. Мне сразу становится дурно. Я активно сосу имбирь. Мне некуда устремить взгляд. Снаружи доносятся крики – это торговцы зазывают покупателей, скрипят колеса повозок, жалобно кричит осел. Внутрь пробиваются запахи. Некоторые я узнаю – это пища, приготовленная на открытом огне, сточные воды, а еще запах меховой одежды, которую носят зимой. Тошнота усиливается.

Паланкин рывком останавливается и опускается на землю. Дверца открывается. Маковка протягивает руку, чтобы помочь мне выйти. То, что я вижу, превосходит все мои ожидания. Так много людей. Они занимаются… всем чем угодно. Должно быть, я стою разинув рот, потому что госпожа Чжао машет рукой перед моим лицом и говорит:

– Твоя мать предпочла бы, чтобы ты не поднимала глаз. Пожалуйста, веди себя достойно, чтобы почтить ее память. А теперь следуй за мной!

Она ведет меня сквозь толпу на причале. Опустив глаза, я вижу только струящуюся юбку госпожи Чжао, черные тапочки Ифэна и сапоги обоих охранников. Мы поднимаемся на борт, и нас проводят в каюту с четырьмя койками. Там стоит кувшин с водой, ночной горшок, чтобы справлять нужду, и ведро с крышкой. Стены ничем не украшены, нет даже окна. В паланкине было жарко и тесно, но здесь еще хуже.

Следующие шесть дней и ночей проходят в ужасных условиях, и никакой засахаренный имбирь не помогает. Сначала становится плохо Маковке, и тогда госпожа Чжао рассказывает нам о назначении ведра. Затем заболеваю я. И вот уже мы втроем по очереди поднимаем крышку ведра. Только Ифэну хоть бы хны.

На седьмое утро перед самым рассветом качка ослабевает. Госпожа Чжао, которая в последние часы сидела обняв ведро и уткнувшись лбом в сгиб руки, поднимает голову и объявляет:

– Мы повернули вверх по Янцзы. Скоро мы свернем на Хуанпу и доберемся до Шанхая. – Впервые за несколько дней на ее губах появляется намек на улыбку. – Это город, в котором есть все.

Не задавая ни одного вопроса, я узнаю много нового о наложнице отца.

У нее явно была непростая жизнь до того, как она попала в наш дом. В путешествии она одинаково пеклась и обо мне, и о родном сыне. И, похоже, уважает мою мать.

Я не успеваю ничего разглядеть, когда нас провожают к лодке-сампану.

Охранники отнесли наши вещи в крытую каюту, где нам предстоит провести какое‑то время, но госпожа Чжао не идет за ними.

– Сколько времени нам понадобится, чтобы добраться до Уси? – спрашивает она лодочника.

– Если ветер пересилит течение, то, наверное, пару дней, – отвечает он.

Госпожа Чжао закрывает глаза. Я понимаю. Меня все еще пошатывает от путешествия по океану, и покачивание сампана ничуть не успокаивает желудок. Когда охранники выходят из каюты, она косится на них. Они должны защищать нас, но отступают, будто к ним приближается лиса-оборотень.

– Не знаю, выдержу ли я еще несколько дней в закутке без окон, – говорит госпожа Чжао им своим звонким голосом. Затем она жестом указывает на нас с Ифэном: – И они тоже. Пожалуйста, позвольте нам побыть снаружи, так будет комфортнее.

Охранники отказывают в просьбе, настаивая, что должны нас защищать.

– Даже если нас увидит крестьянин или другой лодочник, – отвечает она, – через мгновение мы проплывем мимо.

– Мы не хотим неприятностей, – ворчит один из охранников. – Префект Тань…

– …Никогда об этом не узнает… – заканчивает госпожа Чжао. – Это будет нашим маленьким секретом.

После недолгих переговоров госпожа Чжао добивается своего, сунув охранникам в руки по монете. Мы с Маковкой переглядываемся. Наложница не должна нам нравиться, но в этот момент мы обе благодарны ей. Пока один охранник занимает место на носу лодки, а другой стоит сзади вместе с лодочником, госпожа Чжао усаживает Ифэна, Маковку и меня под навесом. Лодочник отчаливает. Теперь мне все видно. Здания, люди, то, что творится на берегу, – все это помогает мне отвлечься от тошноты. Через час или около того лодочник выводит сампан в реку Усун, которая намного уже Хуанпу. Мы по-прежнему движемся против течения, но смена направления означает и смену ветра. Теперь он дует сзади, и мы скользим по более гладкой воде. Лодочник ритмично работает веслом, пока мы проплываем мимо рисовых полей. Стены, которые закрывают вид и не дают увидеть небо, остались позади.

Ифэн хочет справить нужду, и госпожа Чжао придерживает его у борта, чтобы он мог сделать это прямо в бурлящую воду.

– Пора подкрепиться, – объявляет лодочник, когда солнце проглядывает сквозь облака. Он привязывает сампан к дереву на берегу и вручает госпоже Чжао корзинку с рисовыми шариками, начиненными арахисом, которые та раздает всем нам. После обеда лодочник берет Ифэна на прогулку по берегу, чтобы тот порезвился, а госпожа Чжао говорит:

– Ты уже много дней не учишься. Я хотела, чтобы ты немного успокоилась.

У меня перехватывает дыхание. Я не хочу обсуждать с ней свое горе.

– И тут еще это ужасное путешествие по океану… – Она встряхивает головой, как бы прогоняя воспоминания. – Но сейчас пришло время начать все сначала, что думаешь?

– Досточтимая госпожа была моим учителем.

Госпожа Чжао смотрит на меня с таким сочувствием, что приходится бороться со слезами.

– Она была прекрасным учителем для тебя и Ифэна. Разве есть лучший способ почтить ее память, чем продолжить начатое ею дело?

Рисовые шарики кажутся камешками в желудке. Я тяжело сглатываю.

– Наверное, ты думаешь, что раз я наложница, то могу только услаждать взор твоего отца и доставлять ему удовольствие, – продолжает она, – но он не полюбил бы меня, если бы я была способна только на это. Я умею читать и писать. Я изучала классику. Так что давай посмотрим, что ты знаешь. Итак, каковы основные обязанности жены?

– Рожать сыновей, соблюдать правила и выполнять ритуалы, которые гарантируют успех семьи, – перечисляю я монотонным голосом.

– А главная обязанность наложницы, если отбросить все остальное, – родить сына, если жена не сумела. Именно это я и сделала для твоей матери.

Я поднимаю глаза. Я почти боюсь задать свой вопрос.

– Ты теперь станешь женой отца?

– Сейчас не время беспокоиться об этом, – отвечает госпожа Чжао, но она не может скрыть тоски в своем голосе, когда добавляет: – Даже если твой отец выберет меня в жены, я понимаю, что никогда не смогу заменить Досточтимую госпожу в твоем сердце. А пока давай откроем книгу. Я с удовольствием послушаю, как ты читаешь.

Ифэн и лодочник возвращаются на сампан. Остаток дня мы проводим, дрейфуя по каналу. Я читаю вслух, а остальные слушают. Если я спотыкаюсь на каком‑то иероглифе, госпожа Чжао наклоняется ко мне и помогает разобраться. Когда кто‑то из охранников указывает на что‑нибудь диковинное на берегу или Ифэн вдруг вскрикивает от восторга, увидев что‑то впервые, госпожа Чжао разрешает мне закрыть книгу и тоже посмотреть. Досточтимая госпожа никогда бы так не поступила, но нельзя винить госпожу Чжао, она ведь мне не мать.

Когда на исходе дня небо окрашивается в розовый цвет, лодочник причаливает к берегу – нам предстоит ночлег. Он готовит для нас простую еду: рис, тушеный бобовый творог и тушеную речную рыбу с соевым соусом и зеленым луком, сорванным с соседнего поля. Потом госпожа Чжао, Ифэн, Маковка и я заходим внутрь каюты и находим там два лежака. Маковка будет спать на полу у меня в ногах, как и обычно. Госпожа Чжао и Ифэн прижались друг к другу. Я одна занимаю целый лежак. Все мое тело болит по маме, и я почти уверена, что никогда не смогу заснуть. И вдруг я чувствую на своей спине чью‑то руку. Это может быть только рука госпожи Чжао. Она начинает тихонько напевать и поглаживать мою спину, двигаясь по кругу. Я не шевелюсь, потому что не хочу, чтобы она поняла, что я знаю, что это она…

На следующее утро мы отплываем рано. Часы пролетают незаметно, но мне ни разу не было скучно. Здесь столько всего интересного – полуголый парнишка на спине водяного буйвола, крестьяне, которые горбатятся на полях, ивы, протягивающие длинные ветви к реке. Звуки завораживают слух – кряканье стаи гусей, за которыми присматривает пара смешливых девочек моего возраста, группа детей, которым на спины привязали бочки, чтобы они держались на плаву, когда плещутся в воде, лодочник, поющий деревенскую песню. Мы плывем по рекам, прудам, небольшим озерам и наконец по все более мелким и узким каналам. Когда я вижу, что госпожа Чжао смотрит на достопримечательности с тем же интересом, что и я, я понимаю, что она, как и я, пытается запомнить как можно больше образов, чтобы смаковать их потом.

Наконец мы достигли окраины города Уси.

– Мне сказали, что вас отвезут в район горы Тин, – говорит лодочник. Когда госпожа Чжао кивает, он продолжает: – Мы находимся недалеко от озера Тайху. Слышали о нем?

– Когда я была моложе, то смотрела на гонки на лодках-драконах [14] на этом озере, – отвечает она.

Я наслышана о гонках лодок-драконов, но никогда сама не бывала на празднике. Во-первых, я слишком юна. Во-вторых, мне бинтовали ноги. В прошлом году я могла бы поехать, но у меня поднялась температура, и я слегла. Отец взял с собой Досточтимую госпожу и Ифэна. Они рассказывали, как весело провели время, описывали украшения на каждой лодке, красочные костюмы гребцов и то, как те добивались победы. Помню также, как госпожа Чжао расстроилась, когда отец не позволил ей поехать на праздник, и как тихо радовалась мать, глядя на расстроенную наложницу. В этом году отец взял госпожу Чжао с собой, и мама печалилась сильнее обычного.

Госпожа Чжао обращается ко мне:

– Может, в следующем году мы поедем вместе?

Я понимаю, что она пытается быть со мной любезной, и я всегда хотела посмотреть гонки, но неужели ей вздумалось, что заслужить мою благосклонность так же легко, как подкупить охранников? Я отвечаю коротко:

– Может быть.

Она отворачивается и смотрит в сторону, а потом после долгого молчания говорит:

– Мы не знаем, что нас ждет в доме твоих бабушки и дедушки. Я не твоя мать, и, похоже, ты не хочешь видеть во мне друга, но, надеюсь, все‑таки передумаешь. Когда мы переступим порог нового дома, у тебя из знакомых там будут только Маковка, братишка и я. Женщинам и девушкам важно держаться вместе. Я могу стать для тебя подругой, если ты мне позволишь. – Она поднимает руку, не давая мне заговорить. – Почти приехали. Я соберу вещи.

Внезапно мне становится страшно. Все ее слова – правда. Моя жизнь перевернулась с ног на голову, и теперь мы попадем в чужой дом, где не будем знать ни единой души, кроме друг друга.

В тот момент, когда госпожа Чжао возвращается на палубу, сампан в очередной раз поворачивает. По обоим берегам канала тянутся ограждения, над которыми растут крыши, словно там прячется небольшая деревня. Лодочник направляет свою посудину к каменному причалу, похожему на плавучий павильон со вздернутыми свесами и балюстрадами. Дом моих бабушки и дедушки называется Особняк Золотого света. Серые стены, ограждающие его, тянутся вдоль дороги, идущей параллельно каналу в обоих направлениях. Посреди гордо возвышаются главные ворота с высеченным в верхней их части фамильным знаком. Пара каменных львов [15] стоит на страже по обе стороны от деревянных ворот, богато украшенных резьбой. Привратник обращается к кому‑то внутри:

– Приплыли! Приплыли!

Я в последний раз оглядываюсь, понимая, что, переступив порог Особняка Золотого света, больше не покину его до самой свадьбы. Затем я слегка встряхиваюсь и снова перевожу взгляд на ворота, все еще нервничая после предостережения госпожи Чжао.

Порог высок, чтобы показать значимость семьи, и мы с госпожой Чжао должны двигаться крайне осторожно. Справа и слева – флигели для слуг, примыкающие к наружной стене.

Я не могу позволить себе разлучиться с Маковкой и тяну ее за собой во внутренний двор. Нас приветствует женщина с забинтованными ногами. Она стройна и красива, но не сравнится ни с моей матерью, ни с госпожой Чжао. Она обращается к Ифэну – единственному «мужчине» в нашей группе:

– Меня зовут Тушь. Я занимаюсь повседневными делами в Особняке Золотого света. Я позабочусь, чтобы вы ни в чем не нуждались. – Она окидывает каждого нас взглядом, а при виде ног Маковки морщится в явном неодобрении. Затем Тушь расправляет свои узкие плечи и жестом обводит двор. – Всего здесь пять дворов. Ваши бабушка и дедушка попросили, чтобы вы остановились в комнатах в задней части, где находятся внутренние покои. Надеемся, они вас устроят.

Мы быстро проходим через второй и третий дворы. По бокам тянутся крытые галереи. Балки и стропила украшены резьбой и росписью. Сами здания впечатляют: черепичные крыши, похожие на рыбью чешую, вздернутые свесы с фигурками стражников, защищающими углы зданий. Каждый двор величественнее предыдущего, но Тушь не удостаивает нас рассказом, для чего они предназначены и кто здесь живет. Когда мы входим в четвертый двор, она останавливается и объясняет, показывая направо:

– Это комнаты, где доктор Тань и госпожа Жу принимают пациентов.

Она показывает налево:

– Здесь спальня и кабинет господина Таня. Комнаты вашей бабушки находятся рядом с его комнатой. Не беспокойте их, когда они принимают пациентов.

Тушь обдумывает сказанное, затем добавляет:

– Не шумите.

Она смотрит на моего брата:

– Это особенно касается тебя.

Мы доходим до пятого двора. Как и во всех домах, даже таких маленьких, как тот, где я жила с отцом и Досточтимой госпожой, самые дальние от главных ворот комнаты считаются самыми безопасными, поэтому там живут все незамужние девушки, включая наложниц. Тушь вежливо наклоняет голову в мою сторону:

– Пожалуйста, подождите здесь. – Затем она распоряжается: – Госпожа Чжао, следуйте за мной.

Наложница делает два шага, затем оборачивается, чтобы убедиться, что я вижу, куда она идет. Я киваю в знак согласия. Мы с Маковкой стоим рядом, окруженные великолепием, какого никогда раньше не видели, а Тушь ведет госпожу Чжао и Ифэна. Они поднимаются по ступенькам, затем проходят по крытой галерее и исчезают за дверями одной из комнат. Я быстро считаю двери на этой стороне двора. Итак, комната госпожи Чжао третья слева.

Возвращается Тушь, и мы с Маковкой идем через двор наискосок от покоев госпожи Чжао. Дверь призывно приоткрыта.

– Мы вас ждали, – сообщает Тушь, – все уже готово. Надеемся, вам понравится.

Комната, наверное, раза в четыре больше той, что была у меня дома. У одной стены стоят стол и стул. На фарфоровых подставках красуются кисти для каллиграфии всех размеров и форм. Книги и свитки заполняют полки за столом. У другой стены стоит моя цитра. Вместо кана [16], на котором я спала всю жизнь, передо мной возвышается супружеское ложе моей матери – комната в комнате. При виде этой постели я ощущаю, будто мне в грудь вонзается острый нож.

Тушь сочувственно смотрит на меня.

– Твоя бабушка подумала, что ты захочешь быть ближе к женщине, которая произвела тебя на свет.

Я моргаю, смахивая слезы. И ничего не отвечаю, тогда Тушь обращается к Маковке. Дает ей какие‑то инструкции. На что‑то показывает. Я ничего не воспринимаю. Я тоскую по маме.

Маковка купает и переодевает меня, теперь мне предстоит поприветствовать бабушку и дедушку. Меня приводят в их комнату. Мои мысли заняты отцом и мамой, и я с удивлением вижу бабушку и дедушку, сидящих так, как сидели мои родители в парных креслах в тот вечер, когда Досточтимая госпожа рухнула как подкошенная. Я падаю на колени и упираюсь лбом в пол.

– Пожалуйста, встань, – велит дедушка Тань. – Подойди, чтобы мы могли получше рассмотреть тебя.

Я чувствую на себе взгляды дедушки и бабушки, пока подхожу.

– Подними лицо, – говорит дедушка Тань.

На нем длинный шелковый халат из темно-синего шелка с вышивкой, пояс с нефритовой пряжкой и кисточкой, свисающей сбоку. У него довольно густые усы, а на подбородке реденькая бородка. Он подкручивает ее конец пальцами так, что бородка завивается до середины груди. Глаза у него добрые, а руки гладкие и белые. От уголков глаз разбегаются морщинки, похожие на следы птиц на песке. Бабушка Жу скорее не старая, а пухлая. У нее должны быть морщины, но лицо ее гладкое и не тронутое годами. Ее халат с вышивкой по подолу, краям рукавов и горловине украшают жемчужины и нефритовые бусины. Черные, без капли седины, волосы собраны в высокую прическу, скрепленную нефритовыми заколками и другими золотыми украшениями.

Спустя, казалось, целую вечность бабушка Жу произносит:

– Вылитая мать.

И тут я начинаю рыдать.

– Подведи ее ко мне, – просит бабушка Жу.

Прежде чем я успеваю осознать происходящее, дедушка Тань подхватывает меня на руки и сажает на колени бабушке Жу. Та, обняв меня одной рукой за талию, прижимает к себе, а другой, чуть нажав на затылок, кладет мою голову себе на плечо.

– Вот так, дитя. Надо выплакаться.

Дедушка Тань нежно гладит меня по спине. Он что‑то ласково воркует, утешая меня, а затем говорит:

– Теперь это твой дом. Не волнуйся. Мы о тебе позаботимся.

Без грязи нет лотоса

Утки, я слышу, кричат на реке предо мной,

Селезень с уткой слетелись на остров речной…

Тихая, скромная, милая девушка ты,

Будешь супругу ты доброй, согласной женой [17].

Дедушка Тань смеется, когда я заканчиваю первое четверостишие из «Встречи невесты», стихотворения из знаменитой «Книги песен». Ему нравится слушать, как я декламирую классические стихи, особенно по вечерам, когда он смакует стопочку вина. Сейчас он обращается к бабушке Жу, сидящей по другую сторону чайного стола:

– Ты думаешь, это стихотворение о том, как молодой благородный юноша взял в жены добрую и прекрасную девушку? Или это критика правительства, аллегорический намек на жену правителя Вэнь-вана, которую он боготворил, пример того, как люди должны вести себя в спальне?

Бабушка отмахивается от мужа.

– Стоит ли обсуждать подобные темы в присутствии Юньсянь? Она слишком мала.

– Зато у нее блестящий ум! – Дед теребит бородку между большим и указательным пальцами.

– Ты ее перехвалишь, да еще и слова такие высокопарные подобрал, – подтрунивает бабушка.

Они оба меня обожают, но больше времени я провожу с бабушкой. Хотя по правилам приличия мы должны держаться на некотором расстоянии друг от друга, ей нравится меня тискать. Эти объятия и поцелуи противоречат всему, чему меня учили, но мне это нравится.

– Я долго ждал, когда у меня появится внучка, – парирует дед.

Несмотря на то что нас только трое, он одет так, чтобы виден был его статус. На груди халата квадратная нашивка с пурпурной уткой-мандаринкой, чтобы все сразу видели, что перед ними ученый седьмого ранга. Отвороты шапки из черного шелка, а тулья – из рубиново-красного.

– Не просто внучка, а такая, чтоб тебя развлекать, – говорит бабушка.

Дедушка кивает, признавая ее правоту.

Бабушка снисходительно улыбается, а затем возвращается к книге, которую листает. Мы в домашней аптеке, где пахнет травами. На расстоянии вытянутой руки стоят три шкафа из грушевого дерева цвета теплого янтаря, каждый с десятком маленьких ящичков и тремя большими ящиками в самом низу. На всех изящным каллиграфическим почерком выведено, какая трава, минерал или кость в нем хранится. Боковую стену занимают полки от пола до потолка, уставленные фаянсовыми банками, корзинами и жестянками. На противоположной стене – анатомические рисунки, на которых изображены меридианы, идущие от передней, боковых и задней частей тела, от головы до пят. Под ними в ряд стоят стулья для пациентов, пришедших на прием. Высокий стол в центре комнаты позволяет бабушке и дедушке стоять, когда они взвешивают и смешивают снадобья. Чайный столик невелик, но именно за ним оба проводят большую часть дня. Они относятся друг к другу с любовью и уважением, работают бок о бок, при этом не произносят ни единого лишнего слова.

– Я думаю о жене твоего племянника, – говорит бабушка, меняя тему разговора. – Госпожа Хуан беременна в шестой раз, но у нее кровотечение и проблемы с мочеиспусканием.

Госпожа Хуан. Я не знаю точно, кто это такая. Как и все замужние женщины, включая мою бабушку, она носит девичью фамилию.

– Ты уверена, что она вообще беременна? – уточняет дедушка.

– Мужчины считают, что диагностировать беременность сложно, и иногда это так. Но два месяца назад, чтобы убедиться, я дала ей чай из корня любистока и листьев полыни. – Бабушка вздергивает подбородок. – Госпожа выпила его, и ребенок зашевелился, как и положено.

– Оставь госпожу Хуан в покое, пусть спокойно вынашивает и рожает, – заявляет дедушка. – Я и другие ученые-врачи считаем, что рожать лучше всего естественным путем. Когда цветок наливается силой, а дыня становится круглой, они падают сами собой. Мы видим это в садах, но также наблюдаем и у животных. Мы никогда не слышали, чтобы обезьяны умирали от трудностей при родах, поэтому с женщинами такого быть не должно. Сложные роды случаются, только когда другие пытаются управлять, контролировать, торопить их.

Бабушка вздыхает.

– Так может говорить только мужчина, которому не доводилось проходить через это.

– Возможно, формула для охлаждения ее ци [18]…

– Охладить? Для женщины, у которой проблемы в детском дворце [19]? Ни в коем случае.

По слухам – ну, по крайней мере, мне такое говорили – дедушка женился на бабушке, потому что та происходила из семьи потомственных врачей. Ведь всем выгодно, чтобы жена могла позаботиться о здоровье женщин и детей в своем доме. Дед, будучи имперским ученым, тоже интересовался медициной. Как каждая жена должна подарить мужу хотя бы одного сына, так и мужчина обязан обеспечить продолжение рода. Лучший способ добиться этого – проследить, чтобы жены и наложницы не только забеременели и родили, но и выжили. Дед еще в молодости любил читать древние медицинские трактаты. Когда он занимал правительственный пост, то служил во второстепенной столице Нанкине и состоял на службе в Управлении по наказаниям. Он продолжал обучение, даже когда проводил годы вдали от дома, путешествуя для выполнения своих обязанностей, – так поступит и мой отец, если сдаст следующий уровень императорских экзаменов. Когда дед вернулся из Нанкина, он был признан «минъи», как называли по традиции именитых врачей. Он учился читая книги, бабушка же училась у своих родителей, а те в свою очередь у своих и так далее.

– Тогда что ты предлагаешь? – спрашивает дедушка. Он не только знатный человек, но и глава нашего клана. Его слово закон, и мы все должны ему подчиняться. При этом он уважает опыт бабушки и часто следует ее советам.

– Я рекомендую согревающие и кровоостанавливающие сборы, – отвечает она.

Дед медленно кивает, так и этак поворачивая в голове эту мысль.

– Через несколько дней к госпоже Хуан придет повитуха, – добавляет бабушка.

Дед снова медленно кивает, переваривая услышанное. На этих словах он вскидывает глаза и сурово смотрит на бабушку.

– Ты знаешь, что я не одобряю повитух. – Когда он поворачивается ко мне, я понимаю, что сейчас меня будут проверять. – Ответь мне почему?

Я не хочу отвечать, потому что все, что я скажу, вызовет раздражение бабушки. Но что остается делать?

– В благородном доме нет места трем теткам и шести бабкам, – произношу я, опустив голову, чтобы не видеть бабушкиной реакции.

– А кто это? – спрашивает он.

Я смотрю на носки своих туфелек, разрываясь между двумя людьми, которые заботятся обо мне. Чей‑то палец приподнимает мне подбородок. Бабушка говорит:

– Ответь дедушке.

– Три тетки – это буддийские монахини, даосские монахини и гадалки. Шесть бабок – сводницы, свахи, колдуньи, содержательницы притонов, знахарки и повитухи.

Я перечисляю список по памяти, не совсем понимая, кто все эти «тетки» и «бабки».

– В респектабельных семьях монахинь в дом не пускают, потому что мы следуем конфуцианским идеалам, – поясняет дедушка. – Что касается остальных, то это змеи и скорпионы, которых нужно избегать любой ценой.

– Дорогой, ты прекрасно знаешь, что…

– Помимо этого, – ворчит дедушка, – повитухи занимаются такими нечестивыми делами, как аборты и детоубийства. Кто не слышал о повитухе, которая, если младенец отказывает покинуть детский дворец, отрезает ему руку, чтобы он мог появиться на свет?

Бабушка качает головой.

– Это случается в редчайших случаях и делается только для спасения жизни матери…

– Их авторитет еще более падает, – продолжает дедушка, – потому что их часто привлекают для проверки девственности женщин в суде и для осмотра трупов в случаях неестественной смерти…

Бабушка одергивает его:

– Юньсянь многого из этого не стоит слышать. – Она поворачивается ко мне и произносит ласковым голосом: – Дитя, посмотри на меня. Уважай деда во всем, но знай, что повитухи – это необходимость. Мы чаще называем ее «собирательницей младенцев». – Ее взгляд снова скользит к деду. – Ты не прикасаешься к крови. Я не прикасаюсь к крови. Мы советуем на расстоянии. Я могу ухаживать за роженицей, давать ей травы, чтобы ускорить роды и ребенок легче проскользнул по родовым путям, а после давать ей отвары, которые восстановят жизненные силы, но я никогда не попытаюсь поймать младенца…

– Конфуций ясно сказал, что любая профессия, в которой фигурирует кровь, считается ниже нашего достоинства, – соглашается дедушка. – Соприкосновение повитухи с кровью ставит ее на один уровень с мясником. Повитухи пользуются дурной славой. И их слишком много в нашем мире.

– Возможно… – вздыхает бабушка. – Но раз мы, медики, признаем кровь порочной и грязной, то как же женщина может родить без помощи повитухи?

– Крестьянки…

– Целый день работают в поле, рожают детей в углах своих лачуг, а потом готовят ужин для своих семей, – заканчивает за него бабушка.

– Ну и…

– Ну и ничего! – рявкает бабушка, начиная выходить из себя. – Ты это своими глазами видел? Может, у этих женщин есть свекровь, которая помогает им в хозяйстве. Может, в деревне повитуха работает. Может…

Дед поднимает ладонь в знак примирения, но бабушка не унимается.

– А мужчины при родах умирают? – вопрошает она. – Нет, не умирают! Даже императрица рожает под присмотром повитухи. Так что не надо мне говорить, что женщина может родить сама! Если роды – это так легко и безболезненно…

– Я никогда не говорил, что это безболезненно…

– Если роды – это так естественно, – продолжает бабушка, – то как же так получилось, что роды и схватки подвергают жизнь опасности? Женщина – единственное животное на земле, которое не должно рожать в одиночку, потому что ребенок появляется на свет головкой вниз и практически невозможно вытащить его самостоятельно. Без повитухи не обойтись, хочешь ты того или нет.

– Не обойтись, – вторит дедушка.

– И повитухи могут получать большое вознаграждение…

Он кивает, наконец‑то сдаваясь.

– Если повитухе посчастливилось обслуживать императорский гарем в Запретном городе, она получает вознаграждение столь щедрое, что ему могут позавидовать даже такие люди, как я. Земли, золото, титулы… – Стремясь помириться, он добавляет: – Можно также сказать, что две семьи не могут соединиться без участия свахи. – Но, поскольку последнее слово остается за ним, он не может удержаться, чтобы не закончить: – Но от этого свахи не становятся менее неприглядными.

Бабушка бросает на мужа быстрый взгляд, но молчит. Почувствовав, что победил, дедушка светлеет. Он снова обращается ко мне:

– Расскажи мне про ци.

Я все выучила наизусть, так же как правила, которым должна следовать каждая девушка.

– Ци – материальная основа и жизненная сила всего сущего…

– Попугай тоже умеет повторять чужие слова, – перебивает бабушка, которую, похоже, все еще раздражают взгляды деда на повитух, – но понимает ли он глубинный смысл?

Я стараюсь.

– Все во Вселенной обладает ци. Горы, звезды, животные, люди, эмоции…

– Мне нравится говорить, что ци – это пульсация космоса, – комментирует бабушка, – а тело – отражение космоса. И все управляется инь и ян.

Услышав подсказку, сведения, которые отложились в голове с момента переезда сюда, я мгновенно выпаливаю:

– Инь и ян – это темное и светлое, низ и верх, внутреннее и внешнее, старое и молодое, вода и огонь, Земля и Небо.

Дед начинает:

– Инь – это… – он намеренно замолкает.

– Источник смерти, – заканчиваю я за него.

– А ян…

– Корень жизни. Инь – темнота, женская энергия, а ян – свет и мужская энергия.

Дедушка одобрительно кивает, и я улыбаюсь в ответ. Следующее замечание он адресует бабушке Жу.

– Малышка умна. Не стоит обучать ее только банальному рукоделию. Пусть бы учила медицину.

За последние три месяца мне неоднократно доводилось слышать от деда подобные речи, и каждый раз во мне вспыхивала искра надежды. Отец и дядя не захотели становиться врачами, и я слышала, что оба уже строят амбициозные планы для сыновей, отнюдь не связанные с медициной.

Моего младшего брата сейчас обучают предметам, необходимым для подготовки к императорским экзаменам. Остаюсь только я. И я так хочу учиться у бабушки и дедушки! Все, что они говорят, прокладывает новые дорожки в моем сознании. И если я когда‑нибудь стану врачом, то, возможно, сумею помочь матери такой девочки, как я. Однако бабушку пока не удалось убедить.

– Сегодня я говорила о крови, но более важной субстанцией является Кровь в широком смысле, – говорит она, не обращая на деда внимания. – Названия звучат одинаково, одно и то же слово, но чем отличаются?

Это простой вопрос с простым ответом.

– У нас есть кровь, которую мы можно увидеть, если порезаться, – говорю я, – но Кровь куда более важная субстанция. У женщин Кровь – основа основ. Именно она позволяет женщине забеременеть и выкормить плод, а после родов превращается в материнское молоко.

– Именно так. Нужно плясать не от того, зачем кровь нужна… – объясняет бабушка. – Нас не интересуют вены и артерии, мышцы и кости, органы с определенными предназначениями. Мы ищем, как болезни возникают из-за дисбаланса телесных форм инь и ян. Они взаимодействуют, как ночь перетекает в день, а зима в лето. Одно постоянно растет, другое идет на спад, и этот процесс никогда не останавливается. При этом они восстанавливают и преобразуют друг друга. Как врачи, мы стремимся привести инь и ян в равновесие, чтобы у человека больше было жизненной силы. Что еще ты помнишь о теле как о Вселенной?

Дальше дедушка и бабушка наперебой задают мне вопросы, а я стараюсь изо всех сил угодить им своими ответами.

Когда я с ними – несмотря на то что они постоянно меня экзаменуют, – я почти забываю, как мне не хватает мамы, папы, нашего дома… Да вообще всего… В Уси я, в общем‑то, заперта на женской половине вместе с наложницами и женами, малышами и детьми, а также девушками, готовящимися к замужеству. Младенцы, как правило, находятся где‑то в другом месте со своими кормилицами, мальчики старше семи лет в женские покои не допускаются, а некоторые женщины слишком «нездоровы» – физически или эмоционально, чтобы вместе с другими заниматься вышиванием, сплетничать, играть в карты или цапаться по мелочам. У меня нет ровесниц, а старшие девушки не проявляют ко мне никакого интереса. У меня нет подруги, но это ничем не отличается от того, что было в Лайчжоу.

Я благодарна госпоже Чжао, которая следит за моими ежедневными занятиями. Думаю, она тоже благодарна мне, так как другие наложницы ее не особо привечают. Она хорошая учительница, более терпеливая, чем моя мать, но не менее требовательная.

Когда мне хочется побыть одной, я иду в свою комнату и забираюсь в кровать Досточтимой госпожи. У огромного ложа есть крыша, а вместо балдахина шелковые картины с изображением романтических сцен; над входом в эту конструкцию – накидка со свисающими кистями. Кровать вырезана из палисандра, грушевого дерева и самшита и скреплена без единого гвоздя. В этом своеобразном помещении целых три отделения: в первой маленькой комнате на полу ночует служанка, во второй оборудована гардеробная, а в третьей – непосредственно спальное место. В одну из первых ночей я вспомнила о расшатанной панели, которую любила гладить Досточтимая госпожа. Подергав ее, я обнаружила потайную полку. На мгновение я понадеялась, что она спрятала там что‑то для меня, но нет. Однако мама знала о существовании этой полки, и, чтобы сохранить связь с ней, я поставила на полку ее туфли и вернула панель на место.

Теперь я часто лежу в той самой позе, в какой лежала Досточтимая госпожа, прислонившись лицом к задней стене и играя с панелью. Я прикасаюсь к дереву и плачу о матери. В окружении других женщин и девушек я стараюсь изображать радость. Я постепенно знакомлюсь с обитателями особняка. Здесь живут сорок членов семьи, и еще двадцать человек – служанки, кухарки, садовники – обслуживают наши нужды. Семья принимает гостей во втором дворе, где есть зал, достаточно большой, чтобы все члены семьи могли собираться на ритуалы и банкеты, и небольшие комнаты для распития вина, написания стихов и тому подобного. Внуки, дяди и племянники Таня живут со своими женами и семьями в третьем дворе. Я все больше привыкаю к обстановке и украшениям, которые демонстрируют достаток нашей семьи: к картинам, украшениям, вазам, изящным столам и стульям. Почти в каждой комнате полы устланы коврами ручной работы. В главных залах на стенах висят двустишия, написанные изящным каллиграфическим почерком и призывающие каждого из нас жить по самым высоким стандартам. «Пусть жемчужина познания сияет в этом доме ярче солнца и луны, пусть каждая прочитанная книга поддерживает вас на поверхности жизненной реки. Гора книг – это путь, а усердие – это дорога; море знаний без конца и без края, а трудолюбие – это лодка».

– Бабушка хочет, чтобы ты пришла в покои госпожи Хуан.

Как обычно, меня терзают волнение и нервозность. Бабушка собирается преподать мне важный урок. Если я ошибусь, боюсь, она больше не пригласит меня посмотреть на ее работу с пациентками.

Мы проходим через четвертый двор, где живут и принимают пациентов мои бабушка и дедушка. В третьем дворе Тушь заводит меня в какую‑то комнату. Она не похожа на мою спальню: простая кровать, письменный стол и туалетный столик с зеркалом. Госпожа Хуан полулежит, откинувшись на подушки. Срок беременности куда больше, чем я могла предположить по недавнему разговору бабушки и дедушки. Но больше всего меня удивляет присутствие в комнате незнакомых мне женщины и девочки. Они здесь не живут, это ясно по их одежде – она слишком вычурная для нашего дома.

– Юньсянь, – говорит бабушка, – это повитуха Ши и ее дочь Мэйлин. Повитуха Ши принимала все роды у госпожи Хуан. Но лично мне кажется, что лучше, если повитуха будет проводить время с роженицей еще до начала процесса. Ведь все дети появляются на свет по-разному.

– Следует заранее узнать тетку, которая будет совать тебе руки между ног, – говорит повитуха. Слова звучат грубовато для моего слуха, но бабушку это не беспокоит.

Бабушка и повитуха начинают расспрашивать госпожу Хуан.

– Вы ели крабовое мясо? – спрашивает бабушка.

Госпожа Хуан качает головой, повитуха продолжает:

– Хорошо, потому что от него ребенок может родиться в поперечном положении, ведь крабы ходят боком. А как насчет воробьиного мяса?

– Я следила за тем, чтобы кухарка не готовила воробьев ни в каком виде, – говорит бабушка, – так как от них ребенок может родиться с «воробьиными пятнами» – черными веснушками.

– Хуже того, употребление в пищу мяса воробьев может привести к тому, что ребенок – мальчик или девочка – вырастет человеком без моральных принципов, – добавляет повитуха.

Если я надеюсь когда‑нибудь стать врачом, мне следует быть внимательнее, но, честно говоря, я не могу отвести глаз от девочки. Я никогда не оказывалась в одной комнате с ровесницей. Облик Мэйлин меня поражает. У нее крупные ноги, которые никогда не бинтовали, но черты лица очень изящные. А еще у нее ровный и красивый цвет лица, без единого шрама от оспы.

– Здравствуй, – робко говорю я.

– Здравствуй. – Голос у нее тоже красивый и как нельзя лучше подходит имени: Мэйлин означает «прекрасный перезвон».

Повитуха, склонившаяся над госпожой Хуан, разворачивается на пятках ко мне и тянет:

– А-а-а. – Звук тяжелый и низкий, но приятный в своей необычности. – Так вот она какая. – Она смотрит на бабушку. – Я поняла, что вы имели в виду.

Бабушка Жу смеется, хотя я не понимаю, что в этом смешного. Затем она обращается ко мне:

– Подойди к кровати. Я хочу, чтобы ты увидела, что делает повитуха.

Я пробираюсь вперед. У госпожи Хуан раскраснелось лицо, но я не знаю, как она обычно выглядит.

– Подойди поближе, – подзывает меня повитуха, – и ты тоже, – добавляет она, указывая на Мэйлин.

Мы вместе встаем у кровати. Мы одинакового роста. Я бросаю на Мэйлин быстрый взгляд. Она вскидывает подбородок и смотрит на меня. У нее длинные ресницы. Интересно, что она видит, когда глядит на меня?

– Мы, врачи, выполняем Четыре проверки, – говорит бабушка. – Я послушала пульс госпожи Хуан, он нитевидный. Я осмотрела ее язык, он выглядит сухим, как земля в пустыне. Видно, что она покраснела, и это свидетельствует о внутреннем Огне. – Она повернулась к госпоже Хуан. – Скажите, у вас были головные боли?

– У меня постоянно пульсирует в голове, – отвечает женщина, – и я хочу пить…

– А ваше настроение? Вы спокойны?

Лицо госпожи Хуан темнеет еще на один тон, подсказывая бабушке ответ.

– Вы злитесь, – говорит бабушка. – О причинах мы поговорим позже. А пока знайте, что все эти симптомы я могу снять с помощью «Напитка для успокоения плода», который поможет привести ци в гармонию. Иногда в детском дворце бывает слишком много Огня. Если остудить его, Кровь снова вернется к плоду. Повитуха владеет другими техниками, которые тоже могут помочь.

Повитуха Ши щелкает языком, привлекая наше внимание. Она не похожа на бабушку, не такая уж и старая.

– Мэйлин уже знает об этом, но всегда полезно повторить, – начинает она. – Это шестой ребенок госпожи Хуан. Раньше у нее не было проблем.

– Это правда, – бормочет госпожа Хуан, неловко откинувшись на подушки.

– Иногда плод не может найти место в детском дворце, – говорит повитуха. – Порой он находится в предлежании или на боку. Если мы обнаружим это сейчас, то сумеем переместить его в более благоприятное место до начала родов.

Я покусываю край большого пальца, пока повитуха массирует живот госпожи Хуан, время от времени останавливаясь, чтобы спросить, не больно ли той.

– Нет, – отвечает женщина. – Мне уже лучше. Я снова могу дышать.

Повитуха продолжает сжимать живот и производить с ним какие‑то манипуляции. С каждой минутой краснота на щеках беременной становится все менее заметной. Я должна сосредоточиться, но все мои мысли занимает рукав Мэйлин подле моего рукава. Ее дыхание то и дело затихает, словно она подстраивает его под мое. Она еле заметно переставляет ноги, а ее руки внезапно дотрагиваются до моих. На мгновение кажется, что мое сердце перестает биться.

– На сегодня хватит, – прерывает мои мысли бабушка. – Девочки, вы можете идти. Юньсянь, пожалуйста, отведи Мэйлин на кухню. Попроси кухарку дать вам что‑нибудь поесть.

Услышав эти слова, Мэйлин берет меня за руку. Моя душа готова выпрыгнуть из тела. Когда мы оказываемся на улице, я пытаюсь высвободиться, но она крепко сжимает мою руку.

– Я много раз бывала здесь, – говорит она, – но всегда боюсь заблудиться. Я не хочу оказаться там, где не должна.

– Я чувствую то же самое.

– Сколько тебе лет?

– Восемь.

– Мне тоже. Значит, мы обе родились в год Змеи.

Я поправляю ее:

– В год Металлической Змеи.

Она кивает, затем поднимает руку, по-прежнему не выпуская мою ладонь, чтобы потереть нос.

– Змея – иньский знак, – сообщает она. – Считается, что самые красивые женщины в мире рождаются под этим знаком. Мы само очарование.

Странно слышать рассуждения о красоте от дочери простой повитухи.

– Ты красивее, – признаю я. – Ты не болела оспой.

– Мама позаботилась о том, чтобы я не заразилась. – В ответ на мой вопросительный взгляд она спрашивает: – А разве твоя мама не приводила мастера по прививанию, когда ты была маленькой?

– Я не знаю, кто это.

– Он путешествует из деревни в деревню, стараясь опередить болезнь. Он возит с собой струпья от тех, кто болел. Для меня он завернул два струпа в вату, засунул их мне в нос, а потом запечатал на сутки воском.

– Фу! Какая гадость!

– Это лучше, чем умереть! – Она умолкает, а потом говорит: – Мама говорит, что раз у меня нет шрамов, я смогу удачно выйти замуж.

Это наводит меня на размышления. Наверное, мама не нанимала для нас с братьями мастера по прививанию. Но почему?

Мэйлин продолжает:

– Ваша семья уже обратилась к свахе?

Эта мысль пугает. Конечно, меня выдадут замуж, когда мне исполнится пятнадцать, но как обо мне узнает сваха – одна из тех, кого так не любит дедушка? Приедет ли отец домой договариваться? Или…

– Не бойся, – утешает меня Мэйлин. – Все мы должны заниматься в спальне чем положено.

– Я об этом не беспокоюсь. – Я вздрагиваю. – Я уже знаю, что такое любовные утехи. Это обязанность жены и единственный способ произвести на свет сына. Ты не можешь забеременеть, не занимаясь этим. – Я не говорю Мэйлин, что меня пугает сама мысль о переезде к мужу домой. Я потеряла мать. Отец далеко. Разлука с бабушкой и дедушкой, госпожой Чжао и братом – еще большая жестокость судьбы.

Мы доходим до кухни. Кухарка дает нам мандарины, которые мы выносим на улицу. Мы перебираемся в мой любимый дворик – тот, где находится аптека бабушки и дедушки. Все открытое пространство занимает пруд, усеянный цветами лотоса. Мы с Мэйлин переходим по миниатюрному каменному мостику через ручей, соединяющий южную часть двора с северной. Карпы высовывают головы из воды, умоляя покормить их. Мы сидим на скамейке в тени кассии, чистим мандарины и отправляем дольки в рот. На ветвях висят клетки с птицами, и их пение наполняет воздух. Наступила осень, листья меняют свои цвета, становясь желтыми, оранжевыми и красными. Через ветки деревьев пробивается солнечный свет, отчего мир вокруг нас мерцает золотом.

– Ты видела цветущий лотос? – спрашивает Мэйлин. Когда я киваю, она добавляет: – В этом доме рождается много детей, я видела их много раз. Я учусь у матери, чтобы однажды занять ее место.

Я прикусываю губу, подыскивая подходящие слова, чтобы показать образованность и то, что я не одна в этом мире. И тут мне приходит кое-что на ум.

– Моя мама всегда говорила: «Без грязи нет лотоса». Ты знаешь, что это значит?

Брови Мэйлин сдвигаются, как гусеницы, пока девочка обдумывает афоризм. Я спешу, пока она не догадалась.

– Это значит, что трудности могут пойти на пользу. Невзгоды могут прорасти в грандиозную победу.

– Ага, и из грязи вырастает лотос. – Ее глаза загораются пониманием. – Я знаю, что такое грязь. У меня нет отца, поэтому мама учит меня заботиться о себе.

– Значит, ты – лотос?

– Наверное, да, – говорит она, и ее щеки розовеют.

Ее признание заставляет меня задуматься о собственной участи. Трудно представить, как «грязь» смерти матери превратит меня в лотос.

Карпы плывут к нам и машут хвостами, их рты открываются и закрываются. Мэйлин оставляет меня и спускается к краю пруда. Я пытаюсь представить, как должны выглядеть ее икры, способные нести ее ловкое тело. Мои‑то худеют с каждым месяцем. Она опускается на колени в мягкий мох и протягивает пальцы к рыбам. Карпы покусывают ее пальцы, и она хихикает.

– Иди сюда! Тебе надо это попробовать!

Я иду по берегу гораздо осторожнее, потому что мох кажется опасно скользким для моих перебинтованных ног. Затем я опускаюсь на колени рядом с Мэйлин. Сырость сразу же пропитывает рубашку и штаны. Маковка будет ужасно недовольна.

Мэйлин снова хихикает.

– Щекотно!

Я все еще колеблюсь, она говорит:

– Не бойся. Они не кусаются. – Теперь она хохочет в голос. – Вернее кусаются, но это не больно.

Я не хочу показаться трусихой перед дочерью повитухи, а потому сую пальцы в пруд. Парочка карпов подплывает ко мне и легонько покусывает. Раз, другой, третий. Из моего рта вырывается смешок.

– Видишь! – восклицает Мэйлин, ее глаза сияют.

Я только начинаю расслабляться, как она вскакивает, бежит по берегу, собирая опавшие цветы и листья, и вскакивает на мостик.

– Поднимайся сюда! Я придумала новую игру.

Но я не могу бегать. Я не умею играть, хотя видела, как мои двоюродные братья гоняются друг за другом, пинают мяч туда-сюда. Я оглядываюсь, чтобы убедиться, что никто не смотрит, поднимаюсь с колен, отряхиваю шелковые штаны, с которых никак не оттираются пятна от мха, и медленно ковыляю по неровной земле. Наконец выхожу на галечную дорожку и догоняю Мэйлин на мосту. Она протягивает мне цветы и листья.

– Посмотрим, чей листочек быстрее упадет на воду и доплывет первым. Начнем с одного. – Она тянет руку с листочком к воде, и я повторяю за ней. – Раз, два, три! Давай!

Мы отпускаем листочки и смотрим, как они медленно кружатся и одновременно касаются поверхности воды. Листья скользят по течению, отталкиваются друг от друга и снова соединяются в едином порыве, подгоняемые легким ветром. Они плывут к нам, а затем под мост. Мэйлин берет меня за руку и тянет на другую сторону.

Мы стоим, перегнувшись через перила в ожидании, когда появятся наши листочки.

– Смотри! Мой первый! – радостно верещит она, а затем поднимает брови. – Но твой уже близко. Может, повторим?

Словно завороженная, я киваю. Мы сбрасываем лепестки цветов и листочки деревьев с одной стороны моста и спешим на другую, чтобы посмотреть, чей приплывет первым. Иногда побеждает Мэйлин, иногда я.

Звуки голосов прерывают наше веселье. Бабушка и повитуха стоят вместе в галерее. Внезапно я осознаю, что вся перемазалась, как поросенок. Я опускаю глаза и вижу, что шелковые туфли с вышивкой испорчены. Повитуха ухмыляется. Бабушка хмурится. Затем они склоняют головы друг к другу и негромко о чем‑то переговариваются.

Мэйлин снова берет меня за руку.

– Мы с мамой вернемся к госпоже Хуан. Если ты не найдешь меня, я сама тебя отыщу.

Ее смелость вдохновляет меня.

– Я надеюсь на это, – говорю я. – Я очень на это надеюсь.

Затем она спускается с моста и бежит к матери.

– Ты должна вести себя как хорошо воспитанная девочка, – ворчит повитуха, и Мэйлин, поняв, к чему клонит мать, идет осторожно и медленно, будто она из высшего общества. В последний момент она оглядывается. Я чувствую, как что‑то происходит между нами. Когда Мэйлин и ее мать скрываются из виду, я уже скучаю по ней.

Бабушка хлопает в ладоши. Откуда‑то из тени внезапно выныривают Маковка и Тушь. Наверное, они все это время наблюдали за нами с Мэйлин.

– Искупайте ее! – приказывает бабушка. – Потом отведите в аптеку. – А мне она говорит: – Мы обсудим то, что ты сегодня узнала, и еще кое-что.

Через час я сижу напротив бабушки.

– Хочешь помочь мне приготовить «Напиток для успокоения плода»?

Когда я киваю, она просто говорит:

– Хорошо.

Она открывает ящики и шкафы, достает незнакомые мне вещества.

– Это специальный крупноголовый атрактилодис из Ханчжоу, – она протягивает какое‑то коричневое высушенное растение. – Мы замочим его в рисовой воде, и тогда полезные вещества проникнут в организм госпожи Хань через меридианы Селезенки и Желудка, чтобы изгнать Влагу, гармонизировать работу желудка и предотвратить выкидыш. А вот еще одна трава, которую мы приготовим в уксусе. Она помогает удалить ядовитый Жар, оживить Кровь и справиться с болью.

Я не совсем понимаю, что она говорит, но мне удается следовать указаниям. Бабушка позволяет мне налить рисовую воду, а затем уксус. Потом показывает, как нужно вглядываться в жидкость, чтобы определить ее насыщенность по глубине цвета. Затем она просит меня подержать сито и переливает обе смеси в фаянсовые кувшины. Мне хотелось бы, чтобы она рассказала мне подробнее о том, что представляют собой различные коренья и травы и каково их назначение, но ее мысли заняты другим.

– Рождение детей – главное в жизни любой женщины, – говорит бабушка. – Но каждая беременность – поединок жизни и смерти. Выживет ли мать, чтобы продолжить вести хозяйство? Выживет ли ребенок, чтобы самому потом дать потомство?

Когда мы закончили и Тушь отнесла отвар госпоже Хуан, бабушка подозвала меня и попросила сесть напротив.

– Твой дед говорил, что научит тебя медицине. Я смотрю на это по-другому. Твоя мать умерла, потому что ни один врач-мужчина не смог ее правильно обследовать и вылечить. – Она молча постукивает кончиками пальцев по колену, видимо раздумывая, что сказать. – Не принято обучать медицине девочку, которая со временем выйдет замуж и заберет знания с собой. Твой дед занимается иным. Его навыкам можно научиться по книге, любому человеку.

– Но ты же научилась, хоть и вышла замуж.

– Да, – кивает она, но не уточняет, как так получилось. Ее пальцы решительно стучат по коленям. – Я не знаю, будешь ты хорошей ученицей или нет, но я готова научить тебя тому, что знают сама. Врачи, будь то мужчины или женщины, называют эту отрасль знаний фукэ – медицина для женщин. Тебе интересно?

Мои губы расплываются в широкой улыбке.

– Да, бабушка Жу.

Она протягивает мне небольшую книгу.

– В этом каноне собраны формулы и методы лечения, которым более двухсот лет. Начни с заучивания первых трех формул. Когда сможешь безошибочно их произносить, придешь ко мне, готовая перечислить проблемы, при которых они наиболее эффективны, и расскажешь, как их лучше применять.

Я беру книгу и читаю название: «Превосходные рецепты для женщин». Автор Чэнь Цзымин. Все еще сияя, я прижимаю книгу к груди.

– Спасибо, бабушка!

– Рано благодарить. В твоем возрасте я уже помогала родителям в практике. У нас еще много работы, так что посерьезней! Ничего пока не решено. Посмотрим еще, насколько хорошо ты будешь учиться. Потом я решу, достойна ли ты перенять то, что знаю я.

Скользкие роды

Теперь я могу перемещаться по Особняку без сопровождения слуг. Того же нельзя сказать о внутренних покоях, где я чувствую себя потерянной и не на своем месте. Положение каждой женщины определяется тем, насколько ее муж близок по крови к деду.

Жены, занимающие более высокое положение, относятся к женам троюродных братьев деда как к тухлым черепашьим яйцам. Наложницы показывают зубки еще чаще. Только у деда их три. Я не знаю, какие имена им дали в семьях, но здесь их зовут Белая Яшма, Зеленая Яшма и Красная Яшма. Белая Яшма выше остальных, потому что это самый редкий и красивый вид камня, но все трое занимают более высокое положение, чем госпожа Чжао, над которой, похоже, им всем нравится издеваться. Она новенькая в семье и уязвима, несмотря на то что является родной матерью Ифэна.

Белая Яшма спрашивает:

– Теперь, когда Досточтимая госпожа умерла, ты станешь женой?

Госпожа Чжао краснеет. Она ничего такого не хочет.

Зеленая Яшма еще более прямолинейна.

– Если бы твой господин действительно заботился о тебе, – замечает она, – он бы уже повысил тебя до жены. Мы все принадлежим тому, кто нас купил. Мы живем там, где нам велено жить, и делаем то, что приказано делать.

Я пытаюсь отвлечься от разговора, нараспев повторяя про себя формулу, которую нужно выучить: «Отвар четырех благородных мужей – корня женьшеня, корневища атрактилодиса, корня солодки и гриба пории. Мы называем корень солодки Императором трав, потому что он хорошо сочетается с другими ингредиентами и борется с ядами в любой форме, будь то металл, камень или трава».

Красная Яшма отвлекает меня:

– Ты возомнила, что ты лучше нас, но это не так. Ты же родилась в бедной семье? Ведь твой отец продал тебя Зубной госпоже [20], чтобы ты стала Поджарой лошадью, пока была совсем еще крошкой.

Госпожа Чжао напрягается.

– Я помню своих родителей.

Красная Яшма фыркает:

– Будешь притворяться, что не росла в конюшне, наполненной другими «лошадками»? Зубная госпожа выкормила и приютила тебя. Она научила тебя писать стихи, петь и играть на инструментах. Она бинтовала тебе ноги. Тебе сказали, что если ты будешь хорошо учиться, то тебя продадут в наложницы или куртизанки.

Белая Яшма понимающе кивает.

– Да, как и все мы, ты из Янчжоу, города, где, как считается, живут самые красивые женщины в мире. Но у нас есть и еще кое-что общее с лошадьми. Будь то скакун или женщина, мы являемся собственностью мужчины.

Вскоре горечь выплескивается из уст других наложниц.

– Я родила троих детей, но ни один не станет называть меня мамой. Так позволено называть только жену.

– Жена моего мужа может убить меня, и ее не накажет никто в этом доме, не говоря уже о суде…

– Смотри, госпожа Чжао, – хмыкает Белая Яшма. – Господин приведет в дом какую‑нибудь новую девицу, помоложе да покраше. Это случается со всеми нами.

После этих слов госпожа Чжао резко уходит, бормоча извинения. Я сочувствую ей: новый дом, нет друзей, отец в Пекине. Но как только она исчезает за дверями, наложницы принимаются сплетничать с новой силой.

– Она тощая.

– Мне не нравится, как она красит губы.

– Ее платья по-своему прекрасны, но они слишком сильно выдают ее происхождение.

Я пытаюсь сосредоточиться. Что там? «Отвар из четырех ингредиентов: корень дягиля, любисток, корневище белого пиона и…» Нет, это безнадежно.

Три Яшмы с радостью объединились, чтобы мучить госпожу Чжао, но друг к другу они даже более жестоки. Похоже, в последнее время дедушка проводит вечера с Красной Яшмой, отчего две другие наложницы чувствуют себя неуверенно и злятся.

– Я сама ему готовлю! – хвастается Белая Яшма.

– Ему нравится, как я играю на пипе [21], – не сдается Зеленая.

Затем они переходят к спорам о том, кто из них нарядился красивее, когда дедушка взял всех троих на гонки лодок-драконов в начале года, и кого он возьмет в следующем году. Каждая уверена, что окажется его единственной спутницей. И все это происходит на глазах бабушки! Она не обращает на женщин внимания, пока ссора не заходит слишком далеко.

– Мой муж посещает ваши покои не ради еды или музыки. И мне решать, кто в следующем году поедет на праздник. – Бабушка смотрит на меня и негромко объясняет: – Я сама не езжу и младшим женам [22] не разрешаю. Я врач. Я и так делаю то, что считается неприемлемым. Но, оставаясь дома с другими женами и их дочерями, я показываю всему миру, что мы почитаем конфуцианскую этику, тем самым сохраняя безупречную репутацию.

Я разочарована, что не смогу поехать, но что толку грустить о том, чего никогда не видел? То же самое нельзя сказать о госпоже Чжао, которая, уверена, сильно огорчится, узнав, что не попадет на гонки, если только отец не вернется и не отвезет ее. Как бы то ни было, жизнь во внутренних покоях кипит. Завтра начнутся новые разборки и продолжится борьба за место под солнцем.

С мамой я учила стихи и отрывки из классики. Теперь я занимаюсь с госпожой Чжао. Когда мы заканчиваем, я тренируюсь запоминать симптомы, способы лечения, подробности отдельных случаев, которые знаменитые врачи прошлого, по словам бабушки, записывали на протяжении тысячелетий. Я познакомилась с пятью первоэлементами – Вода, Огонь, Дерево, Металл и Земля, – которые помогают объяснить явления, происходящие в организме.

Прислушавшись к наставлениям бабушки, я отбрасываю идею о функциях различных органов и сосредотачиваюсь на пяти важных: Селезенке, Сердце, Почках, Легких и Печени. Селезенка накапливает энергию, поступающую с пищей; Сердце ведает потоками этой крови; Печень хранит кровь; Легкие регулируют ци через дыхание.

– Для женщин наиболее важны Почки, так как по своей природе мы связаны с водой и тьмой, – объясняет мне бабушка, когда я заглядываю в аптеку поздним вечером. – Кроме того, нами управляют Семь Эмоций: восторг, гнев, грусть, печаль, беспокойство, страх и испуг. Из Пяти Усталостей три свойственны именно женщинам: усталость от горя, вызванного потерей ребенка или мужа, усталость от беспокойства о средствах на существование, о непутевом муже или больном ребенке, а также усталость от попыток поднять семью на более высокую ступеньку. Если женщины подвержены Пяти Усталостям, то мужчины – Четырем Порокам: пьянству, похоти, стремлению к богатству и гневу. А теперь, дитя, расскажи мне о Пяти Смертях.

– Это смерть при родах, от испуга, удушья, ночного кошмара и утопления.

– Молодец. А как мы диагностируем болезнь?

– Мы используем Четыре проверки. – Я загибаю пальцы. – Осматриваем, спрашиваем и слушаем, нюхаем и измеряем пульс.

Бабушка одобрительно кивает.

– В каждый момент времени нужно искать дисгармонию. Глазами я вижу увядание или изменение цвета кожи. Блестит ли она, влажная ли она, как и должно быть, или же набухшая, без блеска, покрасневшая, бледная или желтушная? Ушами я улавливаю стоны, вздохи и звуки отчаяния, а также силу, слабость, высокие и низкие тона. Носом я чувствую запах болезни: что‑то не в порядке или воняет, как подтухшее мясо. Я задаю вопросы пациенткам в надежде на искренние ответы. Из Четырех Проверок искусство измерения пульса будет основным диагностическим инструментом, которым ты будешь пользоваться в будущем. – Она берет меня за руку и говорит: – Перед тем как мы посетим госпожу Хуан, мы рассмотрим, как читать первичный пульс. Помести три пальца чуть ниже кости левого запястья. Есть три уровня, которые ты научишься чувствовать: сначала легкий, потом средний, а затем и глубинный. Это нужно проделать на каждом запястье, чтобы собрать в общей сложности шесть показаний.

Она перемещает мои пальцы в углубление под суставом своего запястья, в то место, откуда кости ладони ведут к указательному пальцу.

– В китайской медицине это место называется Рыбной границей [23]. Это канал Легких. – Она слегка надавливает на мои пальцы, чтобы я ощутила то, что в глубине. – Это пульс Печени. Ты сможешь определить состояние женщины, если ощущение найдет отклик глубоко внутри тебя. Со временем ты научишься определять двадцать восемь отдельных типов пульса. С опытом сможешь узнать еще больше. – Она делает паузу. – Скажи, Юньсянь, как определить полый пульс?

– Полый пульс похож на стебель лука, – отвечаю я. – Твердый снаружи, но пустой внутри.

– И о чем это говорит?

– О недостатке крови.

– А как насчет жилистого пульса?

– Он тугой, как струна на эрху [24]. Это говорит о застое в организме.

– А что ты чувствуешь на моем запястье?

Я пристально смотрю на нее. Я могу цитировать наизусть отрывки из медицинских канонов, но пока не способна различать пульс. Она убирает мои пальцы со своего запястья.

– Хватит на сегодня. На то, чтобы научиться читать пульс, уйдут месяцы, если не годы. Давай займемся другой темой – симптомами. Говорят, что странных симптомов столько же, сколько иголок у ежа…

Я уже больше месяца наблюдаю за бабушкой, когда она лечит наших родственниц и их детей. Они страдают от обычных болезней – простуды, кашля, боли в горле. Бабушка еще постоянно следит, не проявятся ли признаки оспы.

– Каждый ребенок приносит с собой в мир внутриутробный яд, – говорит мне бабушка. – Иногда из-за того, что грязь попала в детский дворец задолго до рождения: мать и отец выпили прежде, чем Эссенция [25] встретилась с Кровью, или мать съела слишком много острой пищи. Но он также может возникнуть в результате родов, когда экскременты, волосы или свернувшаяся кровь матери попадают в рот младенца. Заболевание способно проявиться в любое время. У мальчиков это часто связано с началом сновидений, которые приходят к ним по достижении двенадцати-тринадцати лет. Но самое распространенное проявление внутриутробного яда – оспа. Эта болезнь проносится по нашей обширной территории каждые три года, когда Богиня оспы, выйдя из укрытия, пестует свои небесные цветы. Лучший способ удержать мор за воротами – пригласить мастера по прививанию.

– А он действительно засовывает струпья от больных в носы детей? – спрашиваю я, морщась.

– В медицине это называется прививание, и в Срединном государстве этим занимаются уже много веков, – отвечает бабушка. – Есть и другие методы. Некоторые мастера собирают сочащееся из язв вещество и прикладывают его к порезу или наносят капельку гноя в глубину ноздри. Иногда мастер измельчает засохшие струпья и с помощью дудочки вдувает порошок с расстояния в нос ребенка. Иногда, если мать не может позволить себе нанять мастера по прививанию, она одевает ребенка в одежду, которая была на человеке, умершем от оспы. Все эти методы опасны. Ребенок может заболеть легкой формой оспы. У некоторых остаются шрамы. Некоторые даже умирают. Но большинство тех, кто перенесет неприятные симптомы, доживет до взрослого возраста без проблем. Только помни, девочка, что предупреждение заболеваний – самое важное в медицине.

Я собираюсь спросить, почему к нам с братьями не приглашали мастера по прививанию, но бабушка меняет тему:

– Мастер приходил ко мне, когда я была еще девочкой, и мне доводилось лечить больных этой болезнью. Если оспа когда‑нибудь попадет к тебе в дом, тебе следует… – Через несколько минут она уже говорит о другом: – Мальчики и девочки, мужчины и женщины, в сущности, одинаковы – у тех и других бывают кожные высыпания, расстройства желудка, подагра и так далее, за исключением тех случаев, когда речь идет о важности Крови в жизни женщины – менструации, беременности, родах и послеродовом периоде. – Видя, как я краснею, бабушка добавляет: – В медицине нет места стеснению. Это естественные вещи, которые происходят в организме женщины. Как ты узнаешь, большинство случаев связаны с заболеваниями ниже пояса, потому что мы больше, чем мужчины, подвержены вторжению пагубных элементов. Мы должны помогать женщинам, которые живут с нами под одной крышей.

Я улыбаюсь. Мне придает уверенности это «мы».

Бабушка берет в руки горсть саше и фаянсовую банку, наполненную заваркой.

– Нет ничего более важного, чем рождение сыновей. А теперь пойдем в покои госпожи Хуан. Я попросила, чтобы повитуха Ши присоединилась к осмотру, так как близится день, когда ребенок госпожи Хуан, как и каждый созревший человеческий плод, станет врагом ее тела и его нужно будет изгнать.

Бабушкины уроки продолжаются, пока мы идем по крытой галерее. Влажность сегодня такая, что растения словно вспотели.

– Общеизвестно, что врачи предпочтут лечить десять мужчин, чем одну женщину. Я с этим не согласна. Подобно тому, как полководец знает, как использовать варваров для нападения на других варваров, следует привлекать женщину-врача для лечения других женщин. – Она дотрагивается до моего плеча, чтобы убедиться, что я внимательно слушаю. – Никогда не забывай, что во время родов на карту поставлено сразу несколько жизней. Ребенка или детей, если речь идет о двойне. Матери. Отца и всех тех, кто остался в семье без помощи женщины, занимающейся хозяйством. И повитухи, – ведь если что‑то пойдет не так, обвинят ее и репутация ее пострадает. Большинство врачей не присутствуют на родах, но я считаю своей обязанностью находиться рядом с роженицей во время схваток и на протяжении всего процесса, чтобы предотвратить трагедию. Я делаю это, прилагая максимум усилий для благополучия матери. Это нелегко. Слова, переданные нам более пятнадцати веков назад чиновником династии Хань, до сих пор актуальны. В главном женском деле – родах – на каждую выжившую приходится десять умерших.

От этой фразы у меня щемит в груди, перехватывает дыхание. Это не может быть правдой, ведь тогда слишком много детей останутся без матерей. Тогда я вспоминаю маму.

Она пережила мое рождение, но пробыла рядом со мной так недолго. Ее смерть, хотя и не от родов, вызвала тот самый эффект, о котором говорила бабушка. Как семена на одуванчике, все люди в нашем доме – от кухарки до меня – после ее смерти разлетелись в разные стороны.

Не успеваю я отогнать грусть, как мы оказываемся в покоях госпожи Хуан. Она находится на второй неделе того срока, когда ребенок может появиться на свет в любой момент. Теперь ей нужно оставаться в постели. Ее муж подыскал другое место для сна, чтобы не докучать с любовными утехами. Хотя разрешение от бремени начинается по указанию Неба, а не людей, многим женщинам в доме поручают работу, призванную помочь в родах. Наложницы, владеющие искусством живописи и каллиграфии, пишут парные надписи с благопожеланиями, которые развешивают по стенам. Тушь поручила двум служанкам принести свежую солому – она пригодится, как только начнутся роды, а после рождения ребенка ее надлежит унести и закопать вместе с окровавленным постельным бельем, поскольку стирать и сушить его на солнце строго-настрого запрещается.

– Если такую простыню увидят злые духи, – объяснила мне Тушь, – у них появится искушение навредить ребенку и проклясть мать.

Бабушка была занята больше всех – она готовила отвары и пилюли для облегчения родов.

– Некоторые считают, что полная женщина должна есть сырые яйца и глотать кунжутное масло, чтобы ребенок выскользнул из чрева, – говорит бабушка госпоже Хуан. – Согласна, скользкие вещества, но кому придет в голову вообще сунуть такое в рот во время беременности? Мужчине! Вот кому. – Она возмущенно фыркает. – Семена мальвы тоже сделают плод скользким, но без слизи. – Тут бабушка спрашивает меня: – Чему я тебя научила?

– Что все женщины молятся о скользких родах… – рассеянно отвечаю я.

Я удивляюсь, почему Мэйлин и ее мать еще не прибыли.

– Я не это имела в виду, – резко перебивает она. – Я говорю о мужчинах и об их отношении к женщинам.

А, ей нужны обычные правила поведения девушек и женщин, и я начинаю цитировать по памяти:

– В девичестве слушайся отца…

– Нет! То есть да, конечно. Но я думаю о другом афоризме. Ты должна говорить, если хочешь быть услышанной. – Ее лицо смягчается, возможно, потому что она понимает, что обошлась со мной грубо. – Я не сержусь на тебя, – говорит она. – Меня раздражают мужчины. Мне повезло, я люблю дедушку, но большинство мужчин – особенно другие врачи – не любят, когда мы добиваемся успеха. Ты всегда должна проявлять к ним уважение, позволяя им думать, что они знают больше тебя, и в то же время понимать, что ты способна добиться большего, того, что им не под силу. Ты действительно сможешь помогать женщинам.

Входят повитуха Ши и ее дочь. Я снова поражаюсь красоте Мэйлин. Сегодня она сосредоточилась на своей походке, намеренно семенит так, чтобы ступни казались меньше. Затем мы встаем бок о бок, как обычно, пока бабушка проводит Четыре проверки, а повитуха ощупывает живот госпожи Хуан. Обе задают нам вопросы, чтобы проверить, что мы усвоили за прошедшие недели. Мое обучение по-прежнему посвящено энергии ци: поддержанию ее баланса внутри человеческого тела и гармонизации с окружающим нас огромным космосом, а Мэйлин занимается прикладными аспектами – запоминает, как относительно безопасно достать младенца из детского дворца.

Наконец бабушка решает, что на сегодня хватит, и отпускает нас на улицу. Мы играем в «гонки листиков», когда во двор через мост и галерею вбегают двое мальчишек. Мой младший брат, словно самый маленький утенок в стайке, трусит за ними. Ребята толкаются и кричат.

– От мальчишек одни неприятности! – говорю я Мэйлин.

На колоннаду выходят Зеленая Яшма и Белая Яшма. Они идут рука об руку, поддерживая друг друга, покачиваясь из стороны в сторону, их длинные платья развеваются так, что я вижу их крошечные туфельки. Один из мальчиков натыкается на Зеленую Яшму, та теряет равновесие. Белая Яшма пытается поддержать ее, но у нее ничего не получается – обе падают, превращаясь в кучу шелка и браслетов. Одна из наложниц вскрикивает. Мальчишки, даже не обернувшись, проносятся через лунные ворота [26], ведущие в соседний двор.

Мэйлин роняет листик и бежит к женщинам.

Я хотела бы тоже броситься за ней, но в любых обстоятельствах – особенно в чрезвычайных – нужно соблюдать осторожность из-за забинтованных ног. Когда я догоняю Мэйлин, она склоняется над двумя женщинами, перебирая слои ткани, чтобы понять, кто где.

Зеленая Яшма отталкивает Мэйлин.

– Не трогай меня.

Мэйлин отдергивает руки, как будто ее обожгли.

– Я пыталась помочь.

– Мне не нужна твоя помощь. – Зеленая Яшма поворачивается к Белой: – Ты ударилась?

– Моя нога, – стонет Белая Яшма.

Когда Зеленая Яшма ощупывает ногу своей товарки, наложница вскрикивает и лицо ее приобретает цвета камня, в честь которого она получила свое имя.

Я опускаюсь на колени рядом с Мэйлин и спрашиваю Белую Яшму:

– Можно мне взглянуть?

Белая Яшма переводит страдальческий взгляд с меня на Мэйлин, а затем снова на меня. Она закусывает губу и кивает. Я осторожно задираю подол, обнажая ее голень. Мгновенно я оказываюсь в комнате матери после ее обморока и впервые вижу ее обнаженную ногу. Нет, здесь нет алых полос, расползающихся по икре, но зато нога наложницы согнута под неестественным углом.

– Перелом, – говорит Мэйлин.

Действительно, в одном месте кость стала похожа на крутую гору. Кость выглядит так, будто в любую секунду может прорвать кожу.

– Маковка! – зову я, зная, что она где‑то рядом, и она действительно появляется. – Беги за бабушкой. Быстрее!

– И маму мою позови, – добавляет Мэйлин. – Приведи обеих!

Белая Яшма хнычет:

– Мне больно…

Я слегка перекатываюсь на пятках, пытаясь сообразить, что делать.

– Может, нам стоит попробовать вытянуть ногу? – говорю я Мэйлин.

– Я однажды видела, как костоправ именно так и делал, – кивает она.

Услышав это, Белая Яшма снова начинает причитать.

– Я боюсь, что, если мы ничего не сделаем, кость прорвет кожу. – Мои мысли снова обращаются к матери, и я добавляю: – Если это случится, может распространиться инфекция. Но если мы вправим кость…

– Еще чего не хватало! – Голос бабушки звучит резко, как битое стекло. – А ну-ка, девочки, немедленно отойдите!

Мы с Мэйлин вскакиваем на ноги и отходим. Повитуха Ши опускается на колени рядом с наложницей, а бабушка держится на расстоянии.

– Врачи, такие как мы с дедушкой, подобными недугами не занимаются.

– Я знаю, – говорю я. – Просто…

– Не желаю слышать оправданий. Я послала Тушь за костоправом. Теперь нам остается только ждать. – С этими словами бабушка отворачивается, разочарованная или рассерженная на меня, а может, и то и другое.

Когда приходит костоправ, повитуха становится позади Белой Яшмы, обхватывает правой рукой левое запястье, а левой – правое и прижимает руки наложницы к груди. Костоправ одной рукой берется за икру Белой Яшмы, а другой безо всякого предупреждения резко дергает за лодыжку. Белая Яшма вскрикивает, но кость, по крайней мере как мне видится, снова встает на место. Мы с Мэйлин переглядываемся. Костоправ сделал именно то, что мы планировали.

Пока костоправ сооружает шину из тряпок и бамбуковых дощечек, к пострадавшей наложнице подходит бабушка.

– Слуги отнесут тебя в твою комнату, – говорит она Белой Яшме. – Как только ты устроишься, я приду с чаем, который облегчает боль.

На лбу Белой Яшмы блестит пот. Она протягивает руку к бабушке, но та не берет ее.

– Чем это мне грозит? – спрашивает она. В ее словах сквозит глубинный страх: доведется ли ей вновь порадовать дедушку красивой походкой на лотосовых ножках?

– Пока сложно сказать, – отвечает бабушка.

Через несколько часов у госпожи Хуан начинаются роды. Бабушка больше не заговаривала о том, что мы с Мэйлин чуть не сделали с Белой Яшмой, и, несмотря на явное недовольство нашим поведением, взяла меня с собой в покои роженицы.

Она напомнила мне, что большинство врачей оставляют наблюдение за родами исключительно повитухам, так как это кровавый процесс. Врачей обычно зовут на помощь, только если что‑то идет не так.

– Лично я предпочитаю владеть ситуацией с самого начала. У госпожи Хуан боли в области поясницы, что является наиболее очевидным признаком, но мы также можем определить приближение родов по пульсу женщины. Вот, – она кладет мои пальцы на запястье госпожи Хуан, – видишь, какой он неустойчивый? Будто птица клюет зерно или вода просачивается сквозь дырку в крыше.

Несколько месяцев я пыталась научиться чувствовать тонкие различия в пульсах и теперь ощущаю все именно так, как говорит бабушка. Я чувствую дрожащий ритм. Поскольку я все еще в опале, приходится прятать улыбку. Я преодолела очередную ступеньку.

Входят повитуха Ши и ее дочь. Мэйлин опускает глаза. Мне интересно, какими словами по возвращении отчитала ее мать, но спросить не представляется возможным. В очередной раз нарушая традиции, которых придерживаются врачи-мужчины, бабушка не прячется за ширмой. Мы вдвоем расположились на стульях в углу комнаты, а повитуха и Мэйлин на своих огромных ногах снуют туда-сюда, раскладывая необходимые для родов инструменты: нож, моток веревки, таз с водой, переносная горелка. Как существуют правила, что можно и чего нельзя делать женщине во время беременности, так есть и правила, которые необходимо соблюдать в процессе родов. Первое – присутствовать должны только три человека, но это, видимо, относится лишь к тем, кто активно помогает роженице, в данном случае это повитуха, Мэйлин и еще одна очень пожилая женщина на подхвате.

Прибегают две служанки, быстро расстилают солому в большом бронзовом тазу и так же быстро уходят. Мы ждем, пока госпожа Хуан терпит схватку за схваткой, пока наконец повитуха не объявляет: «Пора!» Она помогает госпоже Хуан слезть с кровати и встать на корточки над тазом. Госпожа Хуан цепляется за веревку, свисающую с потолка. Между ног у нее все вздувается. Она закрывает глаза и стонет. Мэйлин и старуха поддерживают ее по обе стороны.

Повитуха копошится позади госпожи Хуан, готовая подхватить ребенка.

– Скажите мне, если госпожа начнет слабеть, – просит повитуха всех присутствующих. – Нельзя, чтобы какая‑либо часть ее тела коснулась соломы. Ты помнишь почему, Мэйлин?

– В нее может проникнуть дурная энергия, – отвечает Мэйлин, – а пуповина – одеревенеть.

Я вопросительно смотрю на бабушку, которая поясняет:

– В момент родов смерть часто ходит рядом. Женское тело раскрывается, и в него проникают холод и ветер. Если пуповина младенца одеревенеет, то спина роженицы станет жесткой и в конце концов прогнется назад, как лук. И у нее сведет челюсти. Так будет продолжаться, пока смерть не избавит несчастную от мучений. Такие симптомы ни с чем не спутаешь.

Госпожа Хуан продолжает всхлипывать и стонать. Пока что роды не кажутся мне такими уж «скользкими». Скорее наоборот. Несколько раз я закрываю глаза. Голова ребенка показывается наружу, он смотрит на повитуху. Мэйлин и старуха крепко держат госпожу Хуан за талию, пока та выталкивает плечики ребенка. Наконец младенец выскальзывает целиком наружу. Я не вижу, мальчик это или девочка. Бабушка не спрашивает пол ребенка, как и госпожа Хуан. Бабушка предупредила меня об этом заранее. Во время родов запрещено задавать этот вопрос, поскольку злые духи услышат ответ и прилетят навредить младенцу.

Госпожа Хуан и дальше висит на веревке. Повитуха Ши пытается приободрить ее. Как только из ее лона выпадает большой красный сгусток, повитуха перерезает веревку и перевязывает ниткой. Мэйлин отпускает госпожу Хуан и отодвигает таз в сторону, успев испачкать руки кровью и слизью. В другой таз наливают теплую воду, чтобы повитуха помыла новорожденного.

Мэйлин поворачивается ко мне:

– Ты видела, как я помогла?

Она гордится собой, но меня терзают противоречивые чувства. Мэйлин, конечно, умничка, но на нее попала грязная кровь!

– Вы с бабушкой тоже очень помогли, – щебечет Мэйлин. – Мама говорила, что все развивалось очень плохо, пока средства твоей бабушки не вернули здоровье в равновесие госпоже Хуан. Даже я это видела!

Я не могу удержаться от хвастовства.

– Мы стремились к «скользким» родам!

Бабушка фыркает, а повитуха заливается лающим смехом, из-за чего мои щеки горят таким жаром, что, кажется, я могу умереть. Мэйлин подходит ко мне, протягивает руку и проводит пальцами по щекам. Стоило бы вздрогнуть, ведь еще недавно ее пальцы были покрыты грязной кровью, но они прохладные и успокаивающие. Потом я чувствую на себе взгляд. Это бабушка. Я боюсь, что она станет ругать меня второй раз за сегодня, но нет.

– Я буду приходить каждый день в течение «опасного месяца» [27], – говорит повитуха госпоже Хуан. Только после этого она открывает одеяло, и мы видим, что родился мальчик.

Уговор между двумя сердцами

Госпожа Хуан пережидает «опасный месяц», как называют четыре недели после родов. Пуповину высушили и перетерли в пасту с порошком киновари и солодки, которой бабушка натерла нёбо младенца, давая вкусить ему корня его существования, чтобы защитить от яда и продлить жизнь. Мы с бабушкой каждый день навещаем госпожу Хуан: необходимо убедиться, что на нее не подействовали ядовитая кровь и ткани, оставшиеся в детском дворце. Молодая мать по нескольку часов в день отмокает в большом тазу, чтобы эти нечистые вещества покинули ее тело.

Мы с бабушкой следим за температурой госпожи Хуан, оберегаем ее от судорог и излишней чувствительности. Мы приносим различные согревающие лекарства, а бабушка строго следит за тем, чтобы кухарка готовила для госпожи Хуан согревающую пищу – тогда кровь полнее превращается в молоко, а ведь у младенца отменный аппетит!

Бабушка записывает все происходящее в маленькую книжечку, поясняя мне:

– Сунь Сымяо, знаменитый врач, заболев, внимательно следил за собственным состоянием и сравнивал течение своего недуга с тем, что происходило с пациентами, чтобы оценить эффективность того или иного лечения. По его примеру я веду истории болезни всех своих пациенток, что у меня были за эти годы, чтобы понять, что сработает, а что не поможет в каждой конкретной ситуации. Я помню всех этих женщин. – Она показывает мне записи о беременности госпожи Хуан: какие лекарства в какое время ей были прописаны, что делала повитуха, как в итоге на свет появился здоровый малыш. – Тебе стоит тоже завести такую книжечку. Первая твоя запись могла бы быть о Белой Яшме.

– Мне не следовало к ней бросаться. Надо было дождаться костоправа. – Я медлю, а потом добавляю: – Да и исход пока что непонятен.

– Это правда. Но важно уметь учиться на своих победах и на своих же промахах. – Она читает сомнение в моих глазах и добавляет: – Просто подумай над моими словами.

Но мне как‑то неловко описывать все случившееся на бумаге.

Повитуха с Мэйлин приходят почти ежедневно, чтобы удостовериться, что госпожа Хуан нормально восстанавливается и у нее не открылось кровотечение. Когда нам с Мэйлин разрешают пойти на улицу поиграть, я рассказываю ей об идее, поданной мне бабушкой, и спрашиваю ее мнение.

– Ну, мне такая проблема не грозит. Я же неграмотная.

Я поднимаю брови от удивления.

– А как же ты будешь учить своих сыновей?

Она не отвечает на мой вопрос, а просто молча бросает лепестки цветов с распахнутой ладони. Лепестки летят, выписывая каждый свой круг в воздухе, и падают на поверхность воды.

Повитуха и Мэйлин, продолжая навещать госпожу Хуан, всегда стараются избежать уголков огромного Особняка Золотого света, где могут столкнуться с мужчинами. И каждый раз мы с Мэйлин уединяемся в садике четвертого двора. У меня никогда не было подруги, и я ценю эти визиты. Думаю, Мэйлин тоже. Теперь я редко вижу дедушку с бабушкой, поскольку они часами обсуждают мою будущую помолвку. Я официально вступила в возраст Трех писем и Шести обрядов [28], и теперь нужно решить, за кого меня выдать замуж, установить размер выкупа, который должна будет заплатить семья жениха, и определиться с приданым. Мне не разрешается присутствовать при этих разговорах, но Тушь, которая подает чай и сладости всякий раз, когда приходит сваха, не умеет хранить секреты. По вечерам она заглядывает к Маковке в мою комнату, и они перемывают косточки каждому кандидату.

– Твоя хозяйка происходит из высшего класса образованных людей, – нашептывает Тушь достаточно громко.

Маковка кладет подбородок на руки, слушая так внимательно, будто для нее это очень и очень важно. На самом деле так и есть. Она ведь поедет со мной в дом мужа. Так что, если мне повезет, повезет и ей.

– Небогатый, но перспективный юноша мог бы стать хорошей парой для богатой девушки, но это неуместно в данной ситуации, – продолжает Тушь. – Многие мужчины из клана Тань служили чиновниками. Они пользовались наследственными привилегиями и получали продвижение на самые высокие посты. Прадедушка маленькой госпожи даже получил звание «благородного ученого», которым удостаивали только представителей высшего ранга.

Маковка кивает, будто понимая, что это значит.

– Он был цензором в Нанкине, – продолжает Тушь. – Провел много лет вдали от дома, путешествуя по провинциям Хунань, Хубэй, Гуандун и Гуанси. Говорят, он был хорошим и справедливым судьей. Именно благодаря ему семья получила в подарок от императора этот особняк. Ты видела свиток с изображением дракона в облаках, который висит в Зале приветствий? Его подарил император после ухода господина Таня со своего поста.

Интересно, почему Тушь знает о моих родственниках гораздо больше, чем я? Наверное, из-за того, что ее жизнь, как и Маковки, зависит от процветания моей семьи.

Тушь рассказывает о старшем брате отца, Тань Цзине. Его второй сын – муж госпожи Хуан. Я еще не знакома с дядей Цзином, но он должен вернуться домой, ведь жена подарила ему шестерых детей, а наложницы произвели на свет еще семерых. Он служил секретарем в Управлении финансов – еще одна высокая должность. Затем Тушь перечисляет титулы деда и достижения отца, добавляя:

– И вы знаете, отец маленькой госпожи скоро добьется успеха на следующем туре экзаменов и получит должность еще выше, чем сейчас.

– Значит, маленькая госпожа должна соответствовать, – с пониманием тянет Маковка.

– Да! Но это означает, что ей нужен человек равного положения, то есть земельные владения, деньги или связи с императором.

Первый месяц после родов госпожи Хуан подходит к концу, и переговоры о моей помолвке активизируются. Я узнаю о некоторых предложениях, каждое из которых сопровождается письмом, в котором перечислены предки жениха в трех поколениях, а также все титулы, которые им дарованы. Бабушка отказывает семье литераторов из Ханчжоу, потому что они живут слишком далеко и она не сможет меня навещать. Дедушка отказывает чрезвычайно богатой семье, узнав, что их сын родился в год, не совместимый с годом Змеи. Появившийся на свет в год Свиньи отвергается без рассмотрения. Змея – знак Огня, а Свинья – знак Воды. Огонь и Вода никогда не уживутся.

Мои бабушка и дедушка ищут молодого человека, чей год рождения совместим с моим.

Иногда, слушая сплетни Туши и Маковки, я сворачиваюсь калачиком в маминой постели, обратившись лицом к стене. Маковка предана мне, она хвастается моими хорошими качествами. Женщины, рожденные в год Змеи, славятся как хорошие дочери, практичные жены и прирожденные матери.

– Но наша маленькая госпожа вообще всех за пояс заткнет, – утверждает Маковка, – потому что она помимо приданого принесет в дом мужа и свои навыки.

Тушь, повидавшая больше в этой жизни, придерживается противоположного мнения.

– Она умеет читать, писать и цитировать классические каноны, но нельзя сказать, чтобы у нее были какие‑то блестящие таланты.

– Это потому, что она проводит время, занимаясь с бабушкой…

– Медицина – пустая трата времени для девушки! Скажи мне, как заучивание формул улучшит способности к сочинению стихов для развлечения мужа или написанию пейзажей для увеселений в женских покоях?

– Но…

– Женскими премудростями, типа вышивки, ткачества и шитья, она тоже особо не владеет, а ведь эти навыки свидетельствуют о трудолюбии и дисциплине. Кроме того, они могут принести деньги, если ее будущую семью постигнут тяжелые времена.

Вердикт Туши заставляет меня ощутить собственное ничтожество. Мне нужно старательнее развивать женские таланты, иначе я не сумею помочь будущим сыновьям стать учеными, подготовить не рожденных еще дочерей к достойному замужеству и ежедневно радовать собственного мужа, чтобы он ценил меня. При этом я продолжаю изучать медицину с бабушкой и дедушкой, очень стараясь не походить на начетчика-попугая.

Я хожу за бабушкой как тень и постоянно задаю вопросы, а поздно вечером часто сползаю с кровати, зажигаю лампу, открываю книгу с рецептами и читаю про себя, заучивая наизусть. Медленно, медленно постигаю я глубинный смысл того, чему учит меня бабушка. Иногда мне кажется, что я скоро догоню ее, а иногда возникает ощущение, что возложенные на меня ожидания и ответственность – непосильная ноша.

От волнения у меня начинает болеть живот и повышается температура, пропадает аппетит и вдобавок наваливается жуткая бессонница. Бабушка ставит диагноз «детское истощение». Она велит не вставать с постели неделю и приносит специальные блюда и тонизирующие средства. Каждый вечер ко мне заходит госпожа Чжао – она проверяет, как я себя чувствую.

Однажды вечером они с Маковкой, решив, что я уснула, садятся пить чай и, разумеется, обсуждают мою помолвку, но вскоре их разговор сворачивает с темы, занимающей всех обитателей особняка.

Оказывается, они землячки.

– Когда мне было пять лет, к моему отцу пришла Зубная госпожа, – тихонько признается госпожа Чжао.

Зубная госпожа. Помнится, Яшмы дразнили ее за это.

– И ко мне тоже, – сообщает Маковка, – только я уже не помню.

– Она отвезла меня в Янчжоу, там я жила с другими девочками в доме, где из нас лепили Поджарых лошадей…

– Жаль, что мы не оказались под одной крышей… – Голос Маковки дрожит.

– Ну, мне там было не очень плохо; надеюсь, и тебе в твоем доме тоже.

– Я очень старалась, но когда мне исполнилось семь…

– Там решили, что тебя ждет другое будущее. Ты хорошенькая, но твои ноги…

– Да уж, с ногами промашка, – признает Маковка. – Каждый раз, когда Зубная госпожа их бинтовала, я снимала повязки, пока никто не видит. Так что у меня все кости целые. – Она смотрит на свои ноги с отвращением. – Только взгляни, какие они огромные!

– Если бы я жила там, то помогла бы тебе и поддержала.

– А может, мне судьба быть служанкой, все просто и буднично. – Маковка вздыхает. – Потом меня начали обучать, как заботиться о детях и прислуживать дамам.

Я задерживаю дыхание. За эти пару минут я узнала о Маковке больше, чем за все время.

– Но в конце концов тебе повезло, – утешает госпожа Чжао. – Пусть ты и не стала Поджарой лошадью, но тебя не продали туда, где девушки только и делают, что раздвигают ноги перед мужчинами.

На это Маковка обхватывает себя руками за плечи.

– Но все равно я игрушка для здешних мальчиков и мужчин, – шепчет она. – Если мои лунные воды перестанут приходить… – Она сжимает плечи чуть сильнее, словно защищаясь от всего мира.

Я следила за нитью беседы, но теперь ничего не понимаю.

– Не беспокойся, – отвечает госпожа Чжао. – Есть средства, которые помогут не отяжелеть ребенком. – Через минуту она говорит: – Давай лучше сделаем все возможное для Юньсянь. Без матери она должна полагаться на бабушку, на тебя, на меня, даже на Тушь – эту нашу суетливую Мо, чтобы мы наставили ее на путь истинный. Мы для нее круг добра.

До нынешнего вечера я никогда не задумывалась, откуда взялась Маковка, и представления не имела о ее чувствах, хотя она знает обо мне все: она меня купала, опорожняла мой горшок, придерживала мне голову, если меня тошнило. Я всегда считала Маковку своей… собственностью, она всегда была со мной. Теперь я вижу, что все не так просто. Что касается госпожи Чжао… Ее слова про круг добра все еще звучат в моей голове. Я должна попытаться открыть сердце и для нее.

После моего выздоровления бабушка ошеломляет всех обитателей внутренних покоев, пригласив повитуху Ши и ее дочь к нам в аптеку. Нам с Мэйлин велят сесть рядом на табуреты из грушевого дерева. Мы складываем руки на коленях. На нас красивые платья, в волосах повязаны ленты. У меня и платье, и лента подороже, но повитуха очень постаралась, чтобы Мэйлин выглядела как девушка из высшего общества. Бабушка и повитуха уселись по разные стороны тикового стола, между ними – фарфоровый чайник и чашки, сбоку – бронзовая ваза с одинокой орхидеей.

Бабушка начинает разговор:

– Я хочу предложить одну идею – более официальные отношения между вашей дочерью и моей внучкой.

Мы с Мэйлин переглядываемся. Это совершенно неожиданное заявление.

– Я понимаю, что девочки из разных классов…

Повитуха не может поверить своим ушам, она перебивает бабушку, озвучивая очевидный факт:

– Моей дочери, в отличие от Юньсянь, не бинтовали ноги.

Бабушка подкрепляет ее мысль, приводя еще одно несоответствие:

– Юньсянь учится на врача, а Мэйлин будет пачкать руки при родах.

– Дочь носит мою фамилию, потому что у нее нет отца. Ваша внучка происходит от…

– Можно и дальше перечислять причины, по которым не стоит придавать официальный статус отношениям между ними, поскольку многие, в том числе и мой супруг, сочли бы их неуместными, но давайте отметим и положительные моменты. Обе девочки родились в год Змеи, если точнее, в год Металлической Змеи. Металлическая Змея может быть одарена расчетливым умом и огромной силой воли…

– Или стать интриганкой-одиночкой, – опять перебивает повитуха, явно не желая видеть никаких плюсов.

– Металлическая Змея жаждет роскоши и легкой жизни, для чего и была рождена Юньсянь, – продолжает бабушка.

– Лишенная подобных привилегий Змея может стать завистливой, тяжело переживать неудачи и стремиться свести счеты с жизнью.

– Разве это про Мэйлин? – иронично спрашивает бабушка.

Повитуха Ши отвечает своим вопросом:

– Разве имеет значение, что обе девочки родились в год Змеи? У каждой свой характер, и это чревато множеством конфликтов.

Бабушка молчит, и повитуха продолжает:

– Сколько себя помню, красивое лицо считалось окном во внутренний мир. Через него видна «красивая» натура – доброта, щедрость и прилежность. Привлекательная внешность может изменить судьбу девушки, поскольку удачное замужество позволит ей укрепить свое положение в обществе.

Бабушка заметно оживляется:

– А Мэйлин уже сосватали?

Бабушка любит меня и делает все возможное, чтобы обеспечить мне достойное будущее, однако больно осознавать, что, когда речь зашла о красоте, она сразу подумала про Мэйлин.

– Да, сваха уже все устроила, – отвечает повитуха.

Я удивлена. Дочь повитухи договорилась о помолвке раньше меня?

– Моя девочка выйдет замуж за сына торговца чаем…

– В Уси?

– Я бы не отдала дочь за три горы, какой бы ни был выкуп за невесту.

Бабушка одобрительно кивает.

– Госпожа Жу, почему вы так хотите, чтобы у Мэйлин и вашей внучки сложились особенно теплые отношения? – спрашивает повитуха в лоб.

Бабушка не отвечает. Вместо этого она произносит:

– Девочкам не следовало дотрагиваться до Белой Яшмы.

– Согласна. Надо было дождаться костоправа.

– Но они это сделали, – продолжает бабушка. – К счастью, обошлось без крови.

– Повезло еще, что они позвали вас и избежали еще большего вреда.

Бабушка кивает, делая еще один глоток чая.

– Что могу сказать – девочки не запаниковали и не убежали. Не просто не уткнулись лицами в наши подолы, но и поняли, как нужно обращаться с Белой Яшмой.

Повитуха Ши спокойно ждет. Я осмеливаюсь покоситься в сторону. Мэйлин пристально смотрит на меня.

– Мой муж – да и все мужчины – сказал бы, что девочек нужно разделить, – говорит бабушка.

У меня перехватывает дыхание при этой мысли.

– И все же они подружились, – замечает повитуха.

– Правда!

– Но вы не учитываете кое-что еще.

– Мы живем в мире, сотканном из противоречий, – говорит бабушка. – Повитухи не в особом почете, а врачей уважают. Повитухи могут разбогатеть, зато врачи – прославиться…

– Ну, ничего нового…

– По моему опыту, это не «или – или», богатство и слава вполне могут идти рука об руку.

– И что?

– Я вижу нечто особенное в своей внучке, и нечто особенное есть в твоей дочке.

– Мэйлин быстро учится. – Повитуха улыбается. – Если у нее будут связи, то она далеко пойдет в нашем деле…

– Согласна.

Наступает долгое молчание. Наконец бабушка снова подает голос:

– Я знаю внучку не так давно, но заметила, что у нее есть некоторые физические изъяны. Мне было бы спокойнее, если бы повитуха присматривала за ней, когда она переберется в дом мужа. Твоя дочь помогла бы мне в этом.

– Понятно. – Повитуха Ши спокойно обдумывает слова бабушки, а потом произносит: – Я-то не против, но девушка ниже по положению в погоне за богатством и высоким положением, которых ей не суждено достичь, может разочароваться в жизни и запятнать репутацию более благородной девушки.

– Такой риск есть, без сомнения. – Бабушка сцепила пальцы. – Еще одна проблема с работой, которой занимается ваш род… – Она понижает голос, но я все равно разбираю слова: – Я говорю о помощи, которую вы оказываете дознавателям.

Повитуха Ши пожимает плечами, будто это не имеет особого значения.

– Вы бы предпочли, чтобы женщин, ставших жертвами преступления, осматривали мужчины? В случае смерти, особенно насильственной, я последняя, кто прикасается к несчастной. Я с достоинством провожаю ее в Загробный мир.

– Но вы также проверяете целомудрие в судебных делах! У живых!!!

– То есть вы были бы против, если бы ваш муж пожелал проверить состояние родовых врат служанки, если бы вашего сына обвинили в…

– Это невозможно!

– Да на каждом шагу случается! – Повитуха Ши заметно вздрогнула. – Послушайте. Это вы пригласили нас сюда. И с самого начала поощряли эту дружбу!..

Повисло неловкое молчание. Повитуха рассержена, а бабушка, похоже, обдумывает свой план. Я бросаю взгляд на Мэйлин, чтобы понять, как она реагирует на происходящее. Ее выражение лица вызывает у меня недоумение.

Как обычно бывает, когда бабушка о чем‑то размышляет, она слегка опускает веки и ногтем указательного пальца правой руки отбивает такт на подлокотнике своего кресла. Тук-тук-тук!

– Дружба – это уговор между сердцами. Соединив сердца, женщины могут смеяться и плакать, жить и умирать вместе, – декламирует она. – Несмотря на различные препоны и потенциальные проблемы, я считаю, что мы сможем извлечь выгоду как для обеих девочек, так и для нас, если поступим по-моему.

Громкий хриплый смех повитухи Ши заполняет все уголки комнаты. Бабушку буквально передергивает. Она отворачивается. Потом, сделав глоток чая, чтобы успокоиться, она говорит:

– Моя девочка потеряла мать. Сколько мне еще отпущено на этом свете? Твоя дочь никогда не знала отца. Да, пока ты в добром здравии, но ведь и твоя судьба весьма хрупка – она зависит от исхода родов и молвы, которую передают из уст в уста…

– То же самое можно сказать и о докторе женской медицины.

– Именно так.

Обе женщины молча смотрят друг на друга.

– Есть еще одна вещь… – наконец говорит бабушка.

– Всего одна? – хмыкает повитуха.

Бабушка игнорирует колкость.

– Как взрослые женщины, мы надеемся, что Юньсянь и Мэйлин после замужества попадут в щедрые дома, но кто знает, что запланировала судьба? Наши методы лечения не всегда согласуются, но, как мне кажется, мы уважаем друг друга. Я хочу, чтобы у Юньсянь был человек, которому она станет доверять, который будет поддерживать ее долгие годы, независимо от того, какова окажется ее свекровь, невестка или…

– Все остальные женщины, которые живут в семье, подобной вашей, – заканчивает повитуха, делая неопределенный жест рукой, не в силах сдержать нетерпение.

– Даже самая богатая женщина на земле обязана подчиняться свекрови, – вздыхает бабушка.

– Незыблемая правда, – соглашается повитуха.

– Я хочу, чтобы у Юньсянь был кто‑то, кто сможет разделить с ней заботу о женщинах и утешить, если что‑то пойдет не так.

– Никто не любит терять младенца или мать во время родов, – вновь соглашается повитуха.

– У меня есть одно условие. Твоя дочь не должна обсуждать ничего из того, чем вам приходится заниматься помимо принятия родов.

Повитуха Ши лишь отрывисто кивает.

Вскоре после этого разговора моя семья утрясает все, что касается помолвки, выкупа и приданого. Приходит письмо, в котором сообщается, что положение двух семей равно и гадатель определил, что год, месяц, день и час моего рождения хорошо сочетаются с годом, месяцем, днем и часом рождения моего будущего мужа. Через семь лет мне предстоит выйти за Ян Маожэня, единственного сына богатой четы, владеющей тутовыми рощами, шелкопрядами и несколькими фабриками по производству шелка в Уси и окрестностях. Яны живут в особняке под названием Благоуханная услада.

У моего будущего мужа есть три младшие сестры. Мне сказали, что он на год старше меня. Следовательно, он родился в год Дракона – самого могущественного и почитаемого из всех знаков. Тем не менее это не союз двух чиновничьих семей. Меня выдают в семью торговцев.

Я пытаюсь скрыть разочарование, но бабушка, которая всю жизнь училась разгадывать выражения и эмоции, считывает правду по моему лицу.

– Дракон, как и ты, никогда не сдастся, – утешает она меня. – Вот увидишь, твой жених от природы честолюбив. Он непременно добьется успеха на экзаменах и, без сомнения, займет высокий пост, как твой отец и дед. Если вы оба будете умело играть свои роли и жить по правилам нашего общества, то многого достигнете.

Почти сразу дедушке приходит письмо с перечислением подарков, отправленных в качестве выкупа. В их числе целый жареный поросенок, сладости и пироги, которые надлежит разделить между всеми обитателями нашего дома, а также деньги для отца, бабушки и дедушки за их заботу о будущей невестке. Помимо золотых слитков, нефритовых изделий и украшений, семья Ян присылает рулоны шелка разного плетения, чтобы швеи могли начать шить платья, накидки и халаты, которые я в итоге увезу в новый дом.

Вскоре доставили и сам выкуп. По традиции некоторые подарки полагается вернуть. Первый из них я нахожу легко, открыв шкатулку с перегородчатой эмалью и обнаружив свежие лепестки лотоса, символизирующие многодетность. Но после этого мне приходится потрудиться. Должно быть, женщинам Ян было весело прятать эти мелочи, а мы с бабушкой часами перебираем подарки, чтобы их найти.

– Я нашла ножницы! – воскликнула я на второй день поисков. Ножницы символизируют, что муж и жена никогда не расстанутся.

В том же сундуке я нахожу линейку, которая символизирует владение многими тысячами му [29] земли. Мы с бабушкой упаковываем три подарка в красную лаковую шкатулку, и сваха отвозит их обратно в семью Ян. Первые два из «трех писем» [30] получены, четыре из «шести ритуалов» [31] завершены.

Теперь обе семьи вступят в период «пятого ритуала», когда каждая из сторон встретится с гадателем и начнет выбирать благоприятную дату для свадьбы, когда я буду свежа, как ветка цветущей сливы под весенним дождем.

Я благодарна бабушке и дедушке за то, что они так пекутся о моей помолвке, но мне свойственно волноваться. Мне восемь, а Маожэню – девять. Я не знаю, какой стану через семь лет, не говоря уже о том, каков будет мой жених. Что, если Маожэнь не сдаст императорские экзамены? Что, если его родне не понравится, что я не освоила обычные женские навыки? Что, если я не рожу сына? Приведет ли муж наложницу или сразу целую толпу наложниц? Что бы я ни делала и куда бы ни шла, я должна жить по правилам Конфуция: дочь слушается отца, жена – мужа, вдова – сына. Вся моя жизнь будет ограничена тремя местами: домом, где я жила с родителями, Особняком Золотого света, где живу сейчас, и садом и поместьем моих будущих родственников.

Недели через две дедушка внезапно продает Белую Яшму, которая, по мнению бабушки и костоправа, быстро идет на поправку. Однажды утром наложница просто исчезла. К концу дня появляется новая Белая Яшма. Ей семнадцать, и красотой она не уступает двум старшим Яшмам. Только время покажет, кто станет фавориткой дедушки, а судьба первой Белой Яшмы послужила уроком для всех обитательниц Особняка, независимо от возраста и положения: ножки-лотосы – это одновременно и дар, и опасность. Мы должны беречь их и заботиться о них, каждый шаг делая с осторожностью. Да, неуклюжесть и легкое покачивание на тонких и нежных ножках придают нам привлекательности в глазах мужчин, но одно неверное движение или падение могут изменить наше будущее.

Когда повитуха и Мэйлин вновь приходят в особняк, бабушка разрешает мне отвести подругу в мою комнату. Заметив, что она с любопытством разглядывает резные деревянные кисточки, свисающие с палисандрового балдахина супружеского ложа моей матери, я беру ее за руку. Мы проходим через комнатенку, где спит Маковка, затем через бывшую мамину гардеробную, которая ныне стала моей, а потом под лунную арку и попадаем в третью, самую большую комнату, где лежит моя постель. Я затаскиваю Мэйлин на приподнятую платформу и предлагаю сесть на мягкий матрас.

– У тебя кровать больше, чем весь наш с мамой дом, – говорит она.

Наверное, она дразнит меня.

Она встает на колени, чтобы посмотреть на один из шелковых гобеленов, закрывающих окно. На ней изображен муж, пишущий стихи кистью и тушью жене, сидящей рядом. Затем Мэйлин идет вдоль боковых стенок кровати, рассматривая каждую картину. Мне они кажутся обычными: жена в струящемся платье играет, услаждая слух мужа, или они вдвоем гуляют у ручья, но Мэйлин очарована.

– Они такие красивые, – говорит она со вздохом. – А вот тут… что это?

Мэйлин проводит пальцем по крошечному участку резного дерева длиной с мою ступню и в два раза шире. В этой части кровати подобных резных украшений штук двадцать, но я никогда не обращала на них внимания. Это просто воплощение изысканности праздного образа жизни, который вела Досточтимая госпожа. Но то, что всегда казалось мне обыденным, околдовывает мою подругу. Я встаю на колени и перебираюсь на ее сторону. Теперь, всматриваясь в тонкую резьбу, я понимаю, что она великолепна. Даже на таком маленьком деревянном прямоугольнике художник нашел способ изобразить каждую складку одежды, передать движение воды по камням и непохожесть одного облака на другое. Вскоре мы с Мэйлин начинаем представлять себя персонажами, запечатленными на резных дощечках. Я даже достаю пару халатов и накидок, чтобы превратить Мэйлин из дочери повитухи в подобие меня.

Мы хихикаем и перебираемся обратно на кровать, где плюхаемся на спины, держась за руки и заливаясь смехом.

– Это даже веселее, чем гонки на листочках, – говорит Мэйлин.

– Вот, давай я тебе кое-что покажу. – Я раскачиваю резную панель справа от того места, где сплю ночью. – Видишь, как свободно двигается… Я могу вытащить ее…

– Нет! Не надо!

– Я могу вставить ее обратно.

Но вместо этого я вынимаю небольшой сверток. Мэйлин со свистом втягивает воздух.

– Никто не знает о тайнике и о том, что я здесь прячу.

Я медленно разворачиваю шелк. Глаза Мэйлин расширяются при виде красных свадебных туфелек Досточтимой госпожи.

– Они принадлежали моей матери.

Вдохновленная моментом, я прошу ее поделиться со мной чем‑нибудь.

– Это не обязательно должен быть секрет. Просто что‑то, что останется между нами – подругами навек.

– Подруги навек. Мне нравится! – говорит она и смотрит на меня сквозь ресницы. Щеки Мэйлин слегка розовеют, когда она признается: – Мой самый большой секрет – желание научиться читать и писать.

Я улыбаюсь.

– В этом я могу тебе помочь.

Я слезаю с кровати, подхожу к столу и похлопываю по спинке стула, приглашая подругу сесть.

– Я покажу тебе, как написать десять простейших иероглифов, а в следующий раз научу еще десяти.

Мэйлин колеблется. Я понимаю, что для нее это своего рода потеря лица. Нельзя заноситься только потому, что я могу научить ее читать и писать. Я задумчиво потираю подбородок, затем возвращаюсь к кровати.

– Я поделилась чем‑то с тобой, а ты – со мной. Я могу дать тебе что‑то, но ты должна дать что‑то взамен.

– Но мне нечего!

– Очень даже есть! Может, поделишься тем, чего я не вижу.

Она качает головой.

– Ты же знаешь, о некоторых вещах мне нельзя говорить.

Я качаю головой.

– Нет, нет, нет! Я не имею в виду ничего подобного!

Хотя, безусловно, я думаю именно об этом. Те, кто рожден под знаком Змеи, иногда одарены расчетливым умом. Это как раз про меня. Мне жутко хочется послушать истории о трупах и прочих вещах. А еще Змеям свойственная непоколебимая сила воли. Это Мэйлин. Бабушка Жу и повитуха Ши решили, что нам следует подружиться, но доверие просто так не возникает, на это требуется время. Нужно действовать постепенно, чтобы выведать у подруги секреты, которые она обязана от меня скрывать.

– Просто расскажи мне о внешнем мире, – предлагаю я. – Что там, за воротами… В Новый год отец делал подношения предкам, мы получали новую одежду и устраивали банкет. А еще отец запускал петарды… но я не знаю, как празднуют другие люди. Во время Праздника фонарей [32] мы запускаем фонари во дворе, но что происходит на улице? Я бы хотела увидеть фонари из домов по всему Уси… – Я делаю паузу и перевожу дух. – Я никогда не была на рынке. Никогда…

– Я охотно поделюсь с тобой всем этим. – Она усмехается. – За каждые десять иероглифов, которым ты меня научишь, я буду рассказывать тебе о каком‑то празднике или обычае.

– Хорошо! – восклицаю я. Подруга, похоже, не догадывается, что я получу гораздо больше, чем отдам ей. – А теперь давай я покажу тебе, как растирать тушь…

Вскоре после этого дедушка получил письмо из столицы с сообщением, что мой отец отлично себя проявил на императорских экзаменах, теперь он ученый цзиньши четвертого ранга. Его представили императору, который лично прочитал отцовское сочинение. Уже сейчас семья Тань благодаря прадеду, деду и двоюродному деду считается провинциальной элитой и обладает огромной властью и авторитетом. То, что мой отец стал цзиньши с первой попытки, придает ему самостоятельный статус и одновременно укрепляет славу семьи. В довершение к своему триумфу он получил высокое придворное звание и был назначен на должность в Управлении наказаний в Нанкине, как и дедушка. Это большая честь, но отцу придется ездить из уезда в уезд, чтобы расследовать преступления и выносить решения. Новости замечательные, но меня новое назначение огорчает, ведь ему придется много времени проводить вдали от дома. А вот мои бабушка и дедушка не перестают улыбаться.

– Нужно отпраздновать это достижение, – заявляет дедушка. – Я посоветуюсь с гадателем и подберу благоприятный день для возвращения сына домой.

Дедушка заказывает музыкантов, которые будут ждать моего отца в пяти ли от Особняка Золотого света и сопроводят домой, чтобы соседи и их слуги тоже отпраздновали радостную весть.

Бабушка посылает кухарку купить все необходимое для застолья и приказывает садовникам переставить горшки с гибискусами, орхидеями и цимбидиумами, чтобы наполнить дворы яркими красками.

В назначенный день все члены семьи, включая женщин и девочек, которым было разрешено присоединиться к мужчинам, собираются у главных ворот, чтобы дождаться прибытия отца. Госпожа Чжао уделила огромное внимание своему внешнему виду и внешности моего брата. Заодно она расчесала мне волосы и выбрала наряд, призванный показать, как хорошо она заботилась обо мне в отсутствие отца. Несмотря на насмешки во внутренних покоях, после смерти моей матери госпожа Чжао вела себя как достойная жена. Она взяла за руки меня и брата, словно что‑то доказывая отцу, и мы сейчас выглядим как жена и дети, которые преданно ждали возвращения хозяина дома.

Мне не терпится увидеть отца, и я рада оказаться за воротами, поскольку мне казалось, что этого не произойдет аж до самой свадьбы. Но прежде, чем я успеваю осмотреться, воздух наполняется звуками хлопушек, цимбал и барабанов, ржанием вьючных животных, лязгом и звяканьем металлических подвесок на их упряжи. Шум становится все громче, пока в поле зрения не появляется процессия. Впереди три пары мужчин несут красные знамена, закрепленные на высоких шестах. Я вижу своего отца в открытом паланкине, возвышающемся над носильщиками. Отныне его жизнь станет именно такой, ведь ученый-цзиньши занимает столь высокое положение, что его ноги никогда не должны касаться земли без крайней необходимости. За ним виднеется закрытый паланкин и несколько повозок.

Мой отец спускается на землю. На нем шапочка, свободный халат прямого покроя с черным поясом и кожаные сапоги. На груди его красуется искусно вышитая квадратная нашивка. На ней изображена пара диких гусей, и каждый, кто ее видит, будь то крестьянин или благородный муж, сразу понимает, что перед ним чиновник четвертого ранга, который, как сказал мне дедушка, всего на четыре ступени ниже самого императора. Мой отец складывает руки вместе, пряча их под рукавами, а затем официально кланяется дедушке Тань и бабушке Жу. Он наблюдает, как слуги преподносят подарки его родителям, Ифэну и мне.

Но это еще не все. Пока слуги выгружают и вносят через ворота многочисленные ящики, дверца паланкина открывается, и из него, изящно приподнимая подол юбки, чтобы показать тонкую лодыжку в чулках и крошечную ножку-лотос в туфельке из изумрудно-зеленого шелка, расшитой узором тончайшей работы, выпархивает молодая женщина. Ее платье цвета бамбука, прорастающего весной, украшено орнаментом из белых осенних хризантем. С мочек свисают серьги с голубыми сапфирами. Цвет лицо бледно, словно гусиный жир. Макияж подчеркивает тонкие брови, а волосы элегантно подколоты гребнем, не как у наложницы, а как у законной жены.

Рука госпожи Чжао крепко сжимает мою, пока незнакомка кланяется дедушке и бабушке. Затем отец берет ее под локоть и знакомит с самыми важными родственниками.

Наконец отец подводит ее к нам.

– Дочка, сынок, – говорит он, не обращая внимания на госпожу Чжао, – пожалуйста, познакомьтесь с нашей новой мамой. Вы будете звать ее Досточтимой госпожой.

Я первая из нас троих опускаюсь на землю, чтобы выразить почтение новой жене отца. Когда мой лоб касается каменной кладки, в голове всплывают слова, которые когда‑то произнесла Белая Яшма. Будь то скакун или женщина, мы являемся собственностью мужчины.

Бескорыстное сердце

Месяц назад мне исполнилось пятнадцать, и мне закололи волосы, демонстрируя всем, что я готова к замужеству. Прошло семь лет с тех пор, как моя семья получила письмо о помолвке, и вот вчера я отправилась в дом мужа. Кровать моей матери заранее разобрали и перенесли вместе с прочей мебелью. Присматривать за мужчинами, которым предстоит установить на место декоративные панели, доверили госпоже Хуан, которую в нашей семье ценили и считали исключительно плодовитой, чтобы «оформить интерьер». Под ее бдительным взором слуги раскатают ковры и поставят стол, стулья и шкаф. Она разложит мою одежду, косметику и украшения, а потом лично застелет кровать свадебным бельем и украсит подушками, которые я вышивала годами, чтобы все было готово, когда мы с мужем придем в комнату новобрачных.

В мою комнату принесли простую кровать, на которой я буду спать этой ночью, и я чувствую себя гостьей в родном доме. Я говорю себе, что полностью готова к вступлению во вторую стадию своей жизни. Я освоила все четыре необходимых женских качества: добродетель, изысканную речь, правильные манеры и прилежность в работе. Я изо всех сил старалась усовершенствовать навыки вышивки и целых два года трудилась над созданием нескольких пар туфель, которые полагается преподнести свекрови и мужниным тетушкам. Я старательно вышивала туфли невесты, зная, что качество строчки и узор оценивают особенно тщательно (надеюсь, никто не станет слишком пристально всматриваться, да и вообще я планирую двигаться как можно изящнее, семенить так, чтобы туфли не выглядывали из-под подола свадебного платья). Естественно, я знаю, что происходит в супружеской спальне, поскольку помогала бабушке лечить женщин с проблемами «ниже пояса», но заодно я выслушала наставления от Мэйлин, которая вышла замуж полгода назад и многое рассказывала об «этом», а кроме того, проштудировала иллюстрированные книги, которые выдала мне для ознакомления госпожа Чжао.

День начинается с визита к бабушке в аптеку. В этом году ей исполнился шестьдесят один год, но, на мой взгляд, она совершенно не изменилась с момента нашего знакомства. Я жду от нее подробностей о том, что будет происходить под свадебными простынями. И ошибаюсь.

– Когда тебе исполнилось четырнадцать, в твоем теле поднялась иньская энергия, и к тебе пришли лунные воды, – начинает она. – Пока ты не забеременеешь или не родишь ребенка, это будет основной связью с другими женщинами. Ты на собственном опыте поймешь, что значит для другой женщины застой Крови, когда она страдает от истощения энергии, головной боли или печалится по поводу и без.

– Меня больше волнует, как я уживусь в доме мужа.

Бабушка не отступает:

– Чрезмерная радость может привести к распаду энергии ян внутри. Чрезмерный гнев – к перебоям энергии инь. Слишком сильная печаль способна привести к истощению. Такое случается не только с женами, но и с наложницами, служанками и слугами. Не забывай об этом, когда станешь искать свое место в доме мужа.

– Я постараюсь.

– Хотя ты проучилась у меня семь лет, но ты все еще начинающий врач. Ограничься лечением девочек, если представится такая возможность. Обещай делиться со мной идеями по лечению в письмах, прежде чем что‑то предпринимать. Я либо отвечу согласием, либо посоветую подумать еще. Не забывай, ты еще учишься. Когда ты станешь старше и наберешься опыта, к тебе будут обращаться жены и наложницы. Просто поверь. – Она делает паузу, чтобы дать мне переварить ее слова, затем продолжает: – Пожалуйста, заботься о себе. Нельзя предаваться излишней задумчивости и поддаваться плохому самочувствию, как бы ни относились к тебе муж или другие люди. Я всегда была главной женой, и тебе нужно поставить себя так же. Если станешь хорошо выполнять свои обязанности, сможешь контролировать, кого приводит в дом супруг. Но помни, пока жива свекровь, даже у стен будут уши.

Меня эти слова не успокаивают.

Бабушка подзывает Тушь и Маковку. Они притаскивают красный лаковый сундук, который ставят на стол. На его стенках изображены элегантные дамы в золотом павильоне.

– Некоторые полагают, что приданое невесты становится собственностью мужа и его семьи, – говорит бабушка, – а другие – что оно принадлежит только невесте. Я надеюсь, именно так принято в семье Ян и ты сможешь распорядиться приданым по своему усмотрению. Потратить на себя или подарить. Но хорошая женщина – читай: хорошая жена – бескорыстна и думает о других. Если мужу понадобятся лучшие учителя, чтобы завершить подготовку к императорским экзаменам… Если он не сдаст экзамен и ему понадобится заплатить за титул или гражданскую должность… Если случится наводнение, еды станет не хватать, а семья мужа будет голодать… Хорошая жена позволит мужу или свекру продать или заложить приданое, если они когда‑нибудь просрочат оплату налогов или захотят построить новый павильон. Жена с бескорыстным сердцем поможет во всех этих случаях.

– Хотела бы я быть такой доброй, как ты, бабушка.

– Спасибо, дитя, но я еще не закончила. Иногда женщине нужно позаботиться о себе. Если ты станешь вдовой и семья мужа решит продать тебя или выбросить на улицу, ты сможешь себя сама обеспечить. – Она смотрит на меня проникновенно. – Я могла бы сказать, что двери нашего дома всегда будут открыты для тебя, но нам с дедом не суждено жить на этой земле вечно. И кто знает, где в тот момент будет находиться твой отец? Я не говорю, что ты не можешь на него рассчитывать…

Но ведь бабушка говорит именно об этом!

– Ты должна быть всегда готова к непредвиденным ситуациям, – продолжает она. – Ты не можешь покинуть дом мужа, прихватив постель, одежду или любое другое имущество. А даже если и прихватишь, их не всегда легко заложить. Вот почему мы дарим невесте украшения. Это твой капитал. – Бабушка улыбается и добавляет: – А еще украшения помогают хорошо выглядеть и чувствовать себя красивой. – Она поднимает крышку сундука. – У тебя есть украшения от семьи Ян – это часть подарка в честь помолвки – и от отца, в качестве приданого, но то, что лежит в этой коробке, досталось тебе от матери. Отец отложил их для тебя после ее смерти. – Она качает головой, замечая: – Он мог бы отдать все это новой Досточтимой госпоже. – Бабушка достает золотой браслет с замысловатой филигранной резьбой по кругу, украшенный нефритом. – Мы с дедом подарили его твоей матери в качестве выкупа за невесту. Когда будешь носить его, думай о маме.

Она по очереди извлекает шпильки, ожерелья, серьги и браслеты из золота, нефрита, сапфира и изумруда. А еще тут жемчуга всех цветов и форм. Больше всего мне нравятся изделия из перьев зимородка переливчатого голубого цвета.

Дальше мне наносит визит госпожа Чжао.

– Период Закалывания волос – самое короткое и самое драгоценное время в жизни женщины, ведь девушка подобна камелии – она совершенна лишь один миг, а потом на пике красоты лепестки облетают на землю, – говорит наложница моего отца в качестве приветствия.

Госпожа Чжао очень помогла мне в последние годы. Хотя я по-прежнему не люблю вышивать, я стала делать это намного лучше под ее надзором. Я не помню случая, чтобы она была ко мне жестока, и она всегда заботилась об Ифэне. Братишке исполнилось одиннадцать лет, и он полностью посвятил себя учебе. Он никогда не будет считаться сыном госпожи Чжао, потому что принадлежит старшей жене отца, а она никогда не станет мне настоящей матерью, но мы близки.

Присев, госпожа Чжао заявила:

– Я слышала, что дом семьи Ян намного больше, чем наш.

– По слухам, семья богата, – киваю я, – но мне трудно вообразить дом больше, чем Особняк Золотого света.

– Когда я была маленькой, то не могла представить себе места больше или лучше, чем отчий дом. – Она замолкает, возможно вспоминая время, проведенное в доме Зубной госпожи, где ее воспитали Поджарой лошадью, или размышляя о том, как изменилась ее жизнь после этого. – Когда я переселилась к твоему отцу в Лайчжоу, то решила, что попала в рай. Потом я перебралась сюда. Всегда найдется место побольше и получше… Но позволь сказать тебе кое-что, Юньсянь. Твое окружение ничего не будет значить, если ты не впишешься в установленный ритм нового дома.

Госпожа Чжао передает сплетни, которые она слышала от тех, кто обитает во внутренних покоях семьи Ян.

– Не стоит слишком беспокоиться о наложницах, – советует она. – У тебя более высокое положение. Зато стоит волноваться из-за младших сестер мужа. Они завидуют тому, что ты навсегда останешься в доме, где они родились, а им предстоит его покинуть в момент замужества. Они откажутся от определенного комфорта, положения и любви матери. А ты до конца жизни будешь иметь то, что они потеряют.

– Спасибо, госпожа Чжао, – говорю я. – Спасибо за полезные советы.

Она кладет руку на мою.

– Надеюсь, мы еще увидимся.

– Я вернусь через три дня после свадьбы…

– Для традиционного визита. Ну, а после? Кто знает…

– Конечно, мне будет позволено навещать вас, – говорю я, встревоженная. – Вы с бабушкой тоже приедете в дом семьи Ян, не так ли?

Она колеблется, прежде чем заговорить.

– Даже если тебе разрешат прийти, кто сказал, что я все еще буду тут? Мне повезло, что твой отец не продал меня. Он все еще может забрать Ифэна в Нанкин, чтобы его растила Досточтимая госпожа.

Я никогда не привыкну к тому, что новую жену отца называют Досточтимой госпожой, но понимаю, что опасения госпожи Чжао оправданны. Ей довольно много лет, и назвать ее свежей камелией язык не повернется, хотя она по-прежнему прекрасна, да ведь красота увядает! Поскольку отец снова женился, он мог продать госпожу Чжао или обменять ее на одну или несколько юных наложниц (насколько нам известно, наложницы у него есть, они живут в его официальной резиденции в Нанкине; но новости о появлении на свет сыновей до нас не доходили). И я отвечаю ей:

– Я сделаю для вас все возможное, если смогу, но вы всегда можете положиться на Ифэна. Он очень любит вас. Вы единственная мать, какую он знал. Для него вы, и только вы Досточтимая госпожа.

Мои слова предназначены не только для утешения, я верю в их истинность.

На следующее утро, в день свадьбы, я встаю рано, чтобы возжечь благовония у семейного алтаря, попрощаться и поблагодарить своих предков в Загробном мире, особенно маму, за то, что она всегда защищала меня и заботилась обо мне. Я навещаю бабушку и дедушку, чтобы в знак уважения подать им чай, официально попрощаться и поблагодарить за заботу, и они отвечают мне так, как предписывает традиция. Когда я возвращаюсь к себе, то обнаруживаю на столе пельмени, фрукты и другие угощения для тех, кто будет помогать мне принимать ванну, наносить макияж, расчесывать волосы и одеваться.

Первой появляется Мэйлин. С каждым годом она становится все красивее. Она наносит на кожу тонкий слой пудры, помады и румян, подчеркивая полноту губ и изящество скул. И хотя она проводит много времени на улице, ей удается сохранять бледный цвет лица.

У нее стройная талия и такие покатые плечи, что платье цвета воды под безоблачным небом спадает легкими складками. На ней атласные туфли насыщенного абрикосового цвета. Я помню, как долго она вышивала белые пионы по верху и бокам туфель, пытаясь создать иллюзию маленького размера. Как неоднократно говорила бабушка, если бы Мэйлин родилась в более состоятельной семье и ей бинтовали ноги, она, несомненно, могла бы очень удачно выйти замуж. Бабушка благоволит Мэйлин, поэтому ей и позволили навестить меня сегодня.

Мэйлин прикасается к нежной точке в месте соединения ключиц.

– Я хотела приехать раньше всех…

– Чтобы мы побыли наедине, – заканчиваю я за нее.

Спустя семь лет наши отношения с Мэйлин не похожи ни на какие другие, которые я наблюдала между сестрами, между наложницами и, конечно, между женами и наложницами. Бабушка хотела, чтобы мы с Мэйлин учились друг у друга, так оно и было. Хотя Мэйлин осваивала грамоту с трудом и ее почерк никогда не будет таким четким, как мой, она освоила достаточное количество иероглифов, чтобы писать простые письма и стихи.

Взамен она рассказывала мне о праздниках, на которых побывала, делая акцент на еду. Так я узнала о ларьке с засахаренными фруктами, куда повитуха Ши привела Мэйлин, чтобы отметить удачные роды, о юэбинах [33], которые они покупают в лавке на главной площади Уси, об особенных пельменях со свининой и грибами, которые лепят в честь праздника Двойной пятерки [34]. Я старательно вытягивала из подруги невинные описания внешнего мира, чтобы усыпить ее бдительность и деликатно перевести беседу на запретные темы, и эта тактика сработала. С годами мне удалось познакомиться с сомнительными аспектами профессии повитухи: им приходится помогать дознавателям исследовать тела женщин и девушек, чья смерть вызывает сомнения, и находить ответы на вопросы, отыскивая улики, оставшиеся на трупах. Я выведала, как определить, каким ядом убили наложницу; погибла ли женщина, найденная в колодце, в результате самоубийства, убийства или несчастного случая; нарушены ли родовые врата девочки. Бабушка и дедушка правы: это грязная работа, и ни один последователь Конфуция никогда не стал бы ею заниматься, но конкретные случаи, о которых повествовала Мэйлин, захватили мое воображение и помогли мне понять те стороны жизни и смерти, о которых не упоминали бабушка и дедушка.

Нас с Мэйлин все так же связывает изучение женских болезней: ее – с точки зрения ученицы повитухи, а меня – как начинающего врача.

Я присутствовала, когда повитуха Ши и Мэйлин принимали моих двоюродных братьев. Мы разделили радость, когда первая невестка госпожи Хуан родила мальчиков-близнецов. Мы слушали, как мать Мэйлин и бабушка Жу обсуждали проблемы бесплодия, выкидыши и трудные роды. Мы сидели молча, когда они размышляли вслух, как «лечить» Красную Яшму, которая умудрилась забеременеть в отсутствие дедушки – он на несколько месяцев уехал в Нанкин. Бабушка поставила диагноз «призрачная беременность», которая, как известно, может длиться до пяти лет. Но до этого не дошло. Повитуха Ши проследила, чтобы дело закончилось выкидышем, и бабушка разрешила Красной Яшме остаться в доме. Та готова была хранить верность старшей жене своего господина до самой смерти, – внимательно присматриваясь и прислушиваясь, она помогала бабушке раскрывать интриги во внутренних покоях, следить за тем, когда приходят лунные воды у каждой девушки и женщины в доме, и, что самое важное, сообщала, если кто‑либо из наложниц, жен или девочек оказывался жертвой козней демона или призрака, как это случилось с ней самой.

Мэйлин рассказывала мне о случаях в других семьях, где они с матерью работали бок о бок с врачами-мужчинами. От нее я узнала, как эти врачи относятся к женщинам и какую власть они имеют над роженицами: заставляют их страдать «как задумано природой», отказываясь прописывать травы, облегчающие боль или позволяющие ребенку продвигаться более плавно.

Я стала лучше понимать женщин и их тела, наблюдая за Мэйлин и слушая ее, но то же самое можно сказать и о ней, ведь она присутствовала, когда пациентками занимались мы с бабушкой. И теперь мы с ней не ограничивались только обычными женскими и детскими болезнями, но знали и про другие недуги «ниже пояса».

Однако наша связь гораздо глубже профессиональной. Я обнимала Мэйлин, когда она рыдала по мертворожденному ребенку, которого приняли они с матерью. Она обнимала меня, когда выяснилось, что отец не приедет на мою свадьбу. Я утешала ее, когда она узнала, что ее мужем станет торговец чаем по имени Чжан Кайлу, старше ее на десять лет. Она утешала меня каждый год, когда я плакала в годовщину смерти Досточтимой госпожи.

Этим утром у нас осталась пара минут наедине – скоро другие женщины придут помочь мне одеться, – и я поспешила поделиться своими чувствами с Мэйлин.

– Я уеду к мужу, но ты всегда будешь в моем сердце.

– Мы так близки, что между нами не просунуть даже лист бумаги, – соглашается она.

– Мне бы так хотелось, чтобы ты и муж могли принять участие в сегодняшнем торжестве! Жаль, что не получится.

– Это невозможно. Ты становишься частью знатной семьи. Скромный торговец чаем и «бабка» не слишком подходящие гости.

– «Бабка»!

Мы хихикаем всякий раз, когда она так себя называет, но сегодня смех – проявление нашей храбрости. Мэйлин наклоняет голову и опускает глаза, как это было принято с момента нашей первой встречи.

– Юньсянь, я бесконечно благодарна твоему дедушке за то, что он купил чай у моего мужа и сделал частью твоего приданого. Когда будешь заваривать его для свекрови, вспомни обо мне.

– Всенепременно!

– А еще надеюсь, что ты проведешь много времени наедине с мужем и вы узнаете друг друга так же, как мы с Кайлу. В те вечера, когда я не помогаю матери с родами, мы с ним сидим под камфорным деревом в ближайшем сквере, пьем чай и разговариваем. Надеюсь, вы с мужем будете так же счастливы, как и мы.

– Бабушка говорит, что мы с мужем идеально подходим друг другу.

– Значит, судьба подарит вам много детей.

Я принимаю благословение, хотя подруга вздыхает. Со дня ее свадьбы прошло полгода, а она еще не забеременела. Я сама переживаю по этому поводу и знаю, что есть только один способ зачать ребенка…

Мэйлин берет меня за руку и спрашивает:

– Ты боишься того, что произойдет сегодня вечером?

– Я куда более сведуща, чем большинство девушек, – отвечаю я, напуская на себя смелый вид, будто меня вовсе не пугает то, чем мне предстоит заниматься с незнакомым мужчиной.