Родоман. Сборник статей и воспоминаний бесплатное чтение

И. П. Глушкова.

Родомановский картоид на марше в Индии

Институт востоковедения РАН,г. Москва[email protected]

В 2000 году вышла моя книга «Индийское паломничество. Метафора движения и движение метафоры», которая через сколько-то лет попалась на глаза Д. Н. Замятину. Знакомы мы не были, но случайно пересеклись на какой-то конференции в Питере. Он сообщил мне, что о паломничествах пишут географы, а значит я – географ, и предложил заглядывать на семинары по гумгеографии в Институт культурного и природного наследия. Там я провела немало увлекательных часов, влилась на полставки в ряды сектора/ Центра и познакомилась с Борисом Борисовичем. Обычно он бывал хмур и скептичен, сжато подводил итог – как правило, не слишком воодушевляющий, – общим разглагольствованиям, но всегда это был моноспектакль – интонационно однообразный – бу-бу-бу и насыщенно-едкий по смыслу. Мы, конечно, ждали этого умозаключения. Через какое-то время я стала улавливать логику Родомана, а не только чеканные парадоксы, и в конце концов мы оказались взаимно симпатичны друг другу.

В 2013 г. вместо Ю. А. Веденина пришел новый директор и приступил к ликвидации нашего Центра. Я написала заявление об уходе по причине «утраты желания работать в Институте наследия», а Родомана в 2015 г. уволили за «прогулы» со ссылкой на статью 193 Трудового кодекса, о чем он проинформировал меня по почте. Наша переписка по этому поводу сохранилась: «Ну что ж, Борис Борисович, прямая иллюстрация к «жить стало лучше, жить стало веселее. Когда веселее живется, работа спорится‟. И еще: «Все, что не убивает, делает нас сильнее‟. Не сомневаюсь, что Вы стали веселее и сильнее». Он ответил: «Дорогая Ира! Как хорошо Вы меня понимаете! Мне в самом деле стало веселее. Увольнение меня за прогул в 2015 г. украсит мою биографию, пожалуй, не хуже, чем изгнание из МГУ в 1984 г.». Я написала: «Большому кораблю – большое плаванье!», и в ответ получила: «Не преувеличивайте моего значения во Вселенной. Я возможно вхожу в первую тысячу интеллектуалов России, но далеко не в первую сотню».

Между тем, за время общения с гумгеографами, я действительно стала возбухать чем-то географическим2, перенасытилась «ландшафтом» и мой лексикон обогатился термином «картоид». Визуально, конечно, я была к этому благорасположена давно в силу собственной профессии индолога и индианиста и сакрализованного индусской мифологией пространства Индии. Но как Журден, не знала о том, что говорю прозой, т.е. соединяя ритуал с местом его отправления, занимаюсь религиозной географией; что, выделяя районы и подрайоны в Махараштре, выстраиваю территориальные ареалы и сети; наконец, читая курс по «Культурной регионологии» в РГГУ, имею дело не с чем-нибудь, а тем, для чего Родоман изобрел слово. Так появилась статья «Геокартоидный «парад‟, или Визуальная стабилизация индийского федерализма», которую я к тому же посвятила «Дмитрию Замятину, Борису Родоману и Ивану Митину», резервуарам моего географического вдохновения.

Вот что написал по этому поводу Борис Борисович:

«Дорогая Ира! Я изучил присланные Вами материалы и прочитал Вашу статью о геокартоидах. Серьёзных замечаний у меня нет, но есть некоторые соображения.

1. Этот вид геокартоидов заслуживает какого-то наименования, которое вошло бы в науку прочно. Его надо придумать. Речь идёт о прилагательном.

2. В нашей стране такого рода картоиды (были) распространены гораздо меньше, чем в британизированной индийской культуре, но м.б. это и хорошо, т.к. при нынешнем режиме «нам только этого не хватает».

3. А чего нам, возможно, не хватает на самом деле – это аналогичной научной работы по России и СССР, если таковой ещё не было. Яркая тема даже для диссертаций лежит на поверхности; кто подберёт первый?

4. Эта тема теперь епархия Дмитрия Замятина и Ивана Митина. Уверен, что Ваша статья их вдохновит.

С уважением и любовью – Ваш Борис Родоман. 2.11.2016».

Это дает мне право на новую публикацию статьи и под новым названием. География постепенно стала отступать из моей жизни. Сейчас, в июле 2024 г., вспоминая наши совершенно (как мне казалось) ни к чему не приложимые обсуждения коллективной монографии, которую мы так и не написали, я осознаю, какой интеллектуально щедрый дождь на меня пролился, каким важным в этом разноголосье был суровый голос Бориса Борисовича и как мне по-человечески повезло. После нашей двухдневной поездки в Николо-Ленивец Родоман мне сказал что-то вроде: «Ну вот наконец я вам понравился».

Первые карты земного пространства, называемого сегодня Южной Азией, – целиком, а не отдельных частей3, – составили: в 1752 г. французский географ и картограф Жан Батист Бургиньон д’Анвиль и в 1782/3 г. инженер и географ Ост-Индской компании Джеймс Рэннел; позднее обоих приняли в почетные члены Петербургской академии наук (Edney, 1997, p. 5; Raj, 2006, p. 37). Д’Анвиль был преимущественно кабинетным ученым и его карта, оставаясь почти пустой, передает очертания обрамленного картографированием4 субконтинента. Рэннел в неутомимых путешествиях между британскими форпостами в Индии применил элементы западной геодезической практики и использовал сведения из таблиц «Книги Акбара» Абу-л Фазла Аллами, схемы военных маршрутов колониальных войск и навыки местных ассистентов – мусульман и индусов5. Хотя космографические фантазии, паломнические векторы и планы отдельных местностей были визуализованы еще в доколониальный период, научная (на уровне своего времени) топографическая репрезентации территории Индии подразумевает эти имена, напоминающие об историческом соперничестве Франции и Англии, а также о прямой связи между картой и империализмом или картой и властью. «С начала новой истории карты обслуживали преимущественно технологию правления, вне зависимости от его природы. Они использовались как средство, которым правительства всех сортов расширяли свои полномочия и превращали землю в территорию. Как сформулировал в начале XVII в. английский государственный деятель Фулке Гревил: „Власть должна прибегать к законам в качестве своего наиглавнейшего рычага; законы рисуют карты“» (Edney, 2009, p. 11). Новые изобретения XVIII и XIX вв., подкрепленные уже известными методами, помогли воплотить в жизнь тотальный пространственный обсчет: «Триангуляция за триангуляцией, война за войной, договор за договором – так происходило соединение карты и власти» (Андерсон, 2001, с. 191).

«Открытие Индии»

В метрополии рэннелская карта стала невероятно популярной, поскольку публика обрела визуальное подтверждение рукотворности британских владений, бывших на слуху: картографировать можно только то пространство, которое уже названо и осмыслено как целокупность. Для Южной Азии6 же следствием стало то, что понятие «Индия», возникшее в эллинистический период как «земля к востоку от реки Инд» и менявшее референтную основу на протяжении столетий в диапазоне от Америки до Индокитая, обрело, наконец, устойчивые географические параметры – близкие к тем, что известны сегодня: «Неясная географическая протяженность, которую европейцы в новейший период условно называли „Индия“, около 1800 г. была замещена совершенно понятной „Индией“, установленной посредством картографической презентации масштабов и потенциала британского могущества» (Edney, 1997, p. 334).

Образовав замкнутыми линиями некоторого рода «емкость/контейнер», колониальная картография заложила в нее конструкт Индии как единой территории, а британская педагогика закрепила это представление введением (с 1830-х годов) в своих владениях предмета «особой важности» – географии7 и оборудованием (с 1850-х) классных комнат глобусами и позднее настенными картами (Ramaswamy, 2001, p. 99). Националистическая же иконография многократно усилила роль территории, соединив в 1909 г. Бхарат-Мату/Мать-Индию, изобретенную на рубеже XIX—XX вв., с контурами субконтинента, и превратила его в объект почитания, а его жителей – в «географическое тело»8 (Ramaswamy, 2010; Abraham, 2014; Chacko 2015, 27).

Богиня-мать в обнимку со своими детьми возникла на фоне контурной карты тогда еще Британской Индии в мадрасском еженедельнике на тамильском языке, который издавал поэт-патриот Субраманья Баради: использование в таком контексте картографического образа позднее стало интерпретироваться как «десоциализация» территории. Благодаря механическому воспроизводству дешевыми средствами печати и циркуляции тиражей, это стяжение еще далеко не нации, но обитателей субконтинента «социально пустым пространством»9, превратило последнее в привычный визуальный объект. Пример Баради как раз свидетельствует, что «увиденная» сверху плоскость, обозначенная на имперских картах Лондона «колониальным» розовым и красным окрасом (Андерсон, 2001, с. 191), уже проникла в сознание начинавших роптать подданных, и старт так называемой патриотической картографии был объявлен (Ramaswamy, 2002, p. 151). Обожествление геотела закрепило его контуры и склеило будущее сообщество, научившееся испытывать чувство к территории за пределами непосредственного опыта. Так территориальность – географическая стратегия общества по контролю над ареалом/хабитатом10 – превратилась в знамя антиколониальной борьбы за суверенитет, поскольку карта подстегивала воображение, и никаких других (лингвистических, этнических, конфессиональных) стандартов для разно-/многообразной, чрезвычайно пестрой во всех отношениях страны не существовало: концепция «одна нация, одно государство» шансов под небом Южной Азии ни в каком виде не имела (Chacko, 2015, p. 27).

Штамповка картографического образа и его продвижение в виде геокартоидов – предельно упрощенных карт, передающих пространственную форму «без обязательного соблюдения всех правил классической картографии <…> – например, без катрографической проекции, без масштаба, с „чрезмерным“ спрямлением линий, огрублением контуров и т.д.»11, привело к «постепенной логотипизации политического пространства, осуществленной картой» (Андерсон, 2001, с. 22). С дальнейшей утратой объяснительных глоссов, геокартоид закрепил контурный стандарт и вместе с ним обрел парадную узнаваемость, что превратило его в графический знак/эмблему на бланках, журналах и плакатах националистических организаций, а также на рекламе продукции свадеши, т.е. местного изготовления (Рамасвами, 2002, p. 167). Для формирования «воображаемых сообществ» его визуальная внятность оказалась несомненно более эффективной, чем «печатный капитализм», который, в силу лингвистической раздробленности субконтинента, играл унифицирующую роль только в отдельных регионах, обладавших собственным историческим весом и приблизительным языковым стандартом.

От империализма к национализму

Если изобретение картографии наглядно явило Британскую Индию как подвластную метрополии территорию, то деколонизация субконтинента в 1947 г. отменила прежний визуальный образ и вызвала к жизни новые обрамленные «емкости» – ранее не существовавшие Индию и Пакистан. Их государственный статус подразумевал создание суверенных символов, чем, наряду с флагом, гимном, гербом, валютой, почтовыми марками и т.д., стали геокартоиды территорий. Тем самым обе страны подтвердили территориальность как парадигму, унаследованную из британской педагогики, которая взрастила географическое чутье и имперскую субординацию, и из националистического геоблагочестия, которое овеяло разнородное пространство божественной аурой Бхарат-маты, Богини территории. Эта патриотическая инновация была поддержана Махатмой (М. К.) Ганди, с чьим именем связано открытие в 1936 г. в Бенаресе/Варанаси, священном городе на Ганге, храма Бхарат-Маты, где объектом почитания стала рельефная карта Индии, выложенная на полу первого этажа. В результате национально-освободительного движения, одним из главных лидеров которого и был Ганди, сращение земли и власти воплотилось в реальном территориальном государстве, базы для формирования будущей нации. Сам Махатма, решительно возражавший против раздела, тем не менее, обрел народное признание как «отец нации» и со временем «врос» в индийскую территорию: геокартоид Индии в виде утрированной фигуры Ганди, украсил специальную марку к 50-летию независимости страны.

Пакистан опередил Индию выпуском в 1955 г. серии из трех марок – «витрин государства» (Brunn, 2000) – с картой-логотипом, отразившей территориальное единение Западного Пакистана. На следующий год вышла серия из трех марок с контурами уже Восточного Пакистана (с 1971 г. – Бангладеш), что позволило проигнорировать существование между разъединенными частями более 2 тыс. км чужого пространства. После выпуска первой марки с национальным флагом и второй с гербом – львиной капителью Ашоки, Индия только в 1957 г., в честь десятилетия независимости, эмиссией многоцветной серии из 14 марок номиналом от одной до 90 пайс представила на всеобщее обозрение свою картографическую пиктограмму12: «емкость» отражала основные горные цепи и реки без учета Сиккима, ставшего штатом позднее, и выпавших за пределы обрамления Никобарских и Андаманских островов (Wyatt 2005). Интенсивность почтовых отправлений – в отсутствии современных средств коммуникации – и индивидуальность адресата, т.е. прямое попадание марки в конкретные руки, превращали геообраз Индии как внутри страны, так и в мире, в ее визитную карточку. И даже – при повсеместном использовании (от бланков официальных учреждений до обложек школьных учебников) – в икону. Изготовленные по продуманному заказу и под идеологическим диктатом государства, марки были призваны продвигать общую, «национальную», лишенную внутренних границ территорию, апеллировать к воображению населения и стягивать его в национальное сообщество общностью владений (Hoyo, 2010, p. 75). Именно вследствие своего потенциала эти бумажные миниатюрки вовлеклись в филателистическую пропаганду и провокацию.

«С момента первых почтовых марок, выпущенных в 1840 г. Великобританией, многие нации использовали их, чтобы подкрепить притязания на спорные земли. Одна из главных причин поведения такого рода заключается в том, что марки выражают суверенитет» (Pierce, 1996, p. 62). В 1960 г. Пакистан пошел на обострение отношений с Индией, разработав серию из четырех марок с геокартоидами уже обеих своих частей, разделенных «пустотой». Вызывающим, однако, стало прикрепление к северу Западного Пакистана сегмента с надписью «Джамму и Кашмир – окончательный статус еще не определен»13 и включение в «пустоту» – на уровне полуострова Катхиавар на западном побережье Индии – Джунагадха и Манавадара, бывших княжеств, изъявивших во время раздела британской колонии намерение присоединиться к Пакистану. В 1974 г. провокация повторилась: на марке с сетью пакистанских дорог, прорезавших геокартоид, на месте Джамму и Кашмира был изображен сегмент с надписью «Спорная территория». «Картографическая война», время от времени принимающая вид реальных боевых действий, ведется и с Китаем, оккупировавшем район в горной части Ладакха в Джамму и Кашмире. В 2004 г. Высокий суд Дели запретил импорт из Китая глобусов-игрушек из-за раскраски Джамму и Кашмира в цвета, отличные от того, каким была закрашена Индия (The Times of India. 10.11.2004). Кроме Аксай-Чина, Китай также претендует на северо-восточный штат Аруначал-Прадеш, и в 2012 г. в связи с размещением в новых китайских паспортах «неверного» геокартоида Китая наряду с Индией еще несколько азиатских стран выразили дипломатический протест, а индийские консульства в Китае стали штамповать свой вариант карты на визах, выдаваемых китайцам (The Hindu. 24.11.2012). «Карты в целом считаются не чем иным, как отчетливым политическим текстом» (Brückner, 2006, p. 56).

Образ Бхарат-Маты после некоторого затишья стал активно эксплуатироваться и как общая художественная метафора, и как жесткая идеологема индусских коммуналистов14. В 1983 г. еще в одном священном городе на Ганге – Харидваре – премьер-министр Индира Ганди открыла восьмиэтажный храм в честь богини, где половину первого этажа также украшает карта страны.

От национализма к федерализму

В книге «Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма» Бенедикт Андерсон выделяет три института власти, существенных (тем более в эпоху механического воспроизводства) для понимания «строительства нации»: перепись, карту и музей (Андерсон, 2001, с. 180—203). Однако, как справедливо отмечает Эдни, карта-логотип не является приметой исключительно националистического дискурса, но возникает еще внутри имперского (что и сам Андерсон демонстрирует на материале Индонезии), откуда жители колонии заимствуют собственно научную карту и, что еще важнее, карту-логотип, обращая его на пользу антиколониальному движению (Edney, 2009, p. 44). Эти положения, как было показано выше, подтверждает и ретроспекция картографического покорения Южной Азии. Однако в постколониальный период процесс формирования единой индийской нации на общей территории, опоясанной и реальными демаркационными линиями, не исключает консолидации исторических, этнических, языковых и политических общностей и/или становления иных идентичностей на внутренних территориях, созданных невидимыми глазу границами.

Первая же статья индийской Конституции (1950) сообщает: «Индия, или, что то же, Бхарат, учреждается как Союз Штатов» (Конституция, 1956, с. 55). И хотя понятие «федеральный/федерализм» в тексте документа отсутствует вовсе (за исключением добавления в преамбулу в 1976 г.)15, современная Индия по ряду признаков, в том числе, вследствие разделения полномочий между центральной властью и территориальными субъектами, признается (своеобразной) федерацией (Празаускас, 1990, c. 143—153). «Закон о реорганизации штатов» (1956) и последующие поправки, нацеленные на упорядочение административной структуры, привели к сосуществованию в рамках федерации 29 штатов и 7 союзных территорий16. Эти единицы, выделенные в период с 1947 по 2014 г. на основе различных критериев [сохранение «исторических провинций» (Kudaisya, 2006), создание «национальных штатов» на лингвистической основе (Глушкова, 2008), обоснование политико-экономических резонов], представлены на административной карте Индии в виде разноцветных геокартоидов. Их контуры изображают условность, которая могла бы открыться с высоты птичьего полета, если бы непрерывная линия с карты материализовалась в реально обустроенные границы между индийскими регионами. Штаты, однако, не отгорожены друг от друга ничем, кроме приветственных плакатов «Добро пожаловать в Карнатаку/Гоа/Мегхалая т. д.», и их жители – вне картографического диктата – весьма условно представляют пределы собственного домена: конец We-Self и начало They-Other (Winichakul, 1996, p. 85). Лишенные топографических, лингвоэтнических, конфессионально-кастовых и прочих маркеров, эти «фигурки из паззлов» или же «детали конструктора-лего», настраивая на рефлекс принадлежности к очерченной в виде плоскостной фигуры территории, превращаются в чистый знак и побуждают общество вообразить себя ее «геотелом». Массово растиражированные геокартоиды штатов являются обязательным атрибутом государственных бланков, почетных грамот, календарей, школьных учебников, рекламных плакатов, уличных граффити, настольных салфеток и т. д., что обеспечило им массовую узнаваемость и статус логотипов. Перманентная и навязчивая эксплуатация этого визуального ресурса в любых, но преимущественно в центральных СМИ, в том числе, их изобилие до/во время/после федеральных/региональных выборов и в период стихийных/промышленных/социально-политических форс-мажоров, подтверждает их функционирование в качестве «территориальной скрепы» и базиса для формирования картографических идентичностей разных уровней. В автобиографии хиндиязычный литератор Хариванш Рай Баччан расссказал, что картографический образ тогда еще Соединенных провинций (постколониальный Уттар-Прадеш), увиденный им в юном возрасте (1910-е годы) в кабинете директора школа, напомнил ему по форме собаку «с дистриктами Джханси и Мирзапур в качестве лап и Дехрадуном на месте головы!» [цит. по (Kudaisya, 2006, p. 9)]. Легко опознаваемые ломаные изгибы, создающие причудливые картоидные формы – от ассамской «клешни» до чхаттисгархского «грызуна на задних лапках», вследствие постоянной повторяемости становятся привычными и вызывают эмоциональный импульс у их жителей: «Это наше место, мы – отсюда»; «С гордостью скажи: мы – делийцы!» и т. д.

«Картинка» своей территории оказывается самым простым триггером позитивного чувственного восприятия: она (за некоторыми – политически мотивированными – исключениями) не затрагивает интерпретации исторического прошлого, языковых, этнических, конфессиональных, кастовых, классовых, гендерных и прочих потенциально возбуждающих материй, и поэтому функционирует «при ее массовом воспроизводстве и ревалоризации как объекта сантиментов… в качестве универсального означающего» (Brückner, 2006, p. 139). С момента рождения окруженный визуальными контурами своей страны, своего штата и даже своего округа, гражданин независимой Индии натренирован на их легкое распознавание и ощущение своей принадлежности к той или иной конфигурации из «паззлов» или макету из «деталей лего», соединенных именно так, а не иначе.

Обложка книги Луиз Тиллин «Переделывание карты Индии: политическое происхождение новых штатов» (Tillin, 2013) украшена геокартоидами индийских административных единиц, которые, в силу их насыщенного желтого цвета, напоминают бананы, раскиданные в беспорядке на фиолетовом блюде. Однако вне «фруктовых» и прочих ассоциаций, автор постулирует порождаемую временем устойчивую приверженность к межштатским границам, необходимым как для структуризации собственной политической и экономической жизни, так и для скрепления самой федерации (Ibid., p. 1, 3): только она и обладает правом на перекройку невидимых линий, но реальных жизней этноса, языковой общности, религиозной конфессии или социальной группы. Изображения геокартоидов индийских штатов из федеральных изданий в моей коллекции численно превосходят вырезки из региональной прессы (например, Мадхъя-Прадеша и Махараштры, где я проводила полевые исследования), что свидетельствует и о том, что «десоциализированные», очищенные от всяких социокультурных и прочих примесей, уже «иконические» символы продвигаются не в последнюю очередь из Центра, который указывает, из чего выстроен мир, над которым он властвует.

Уттар-Прадеш

Современный Уттар-Прадеш сложился как административная структура в результате постепенного – с 1764 г. – завоевания территории британской короной и просуществовал в виде Соединенных провинций (со слегка меняющимся названием) в неизменных контурах с 1877 по 2000 г.17, до вычленения из него штата Уттаранчал/Уттаракханд18. К моменту обретения независимости он был известен как образцовая часть Pax Britannica и, с учетом его роли в антиколониальном движении, как политический хартленд независимой Индии (Kudaisya, 2006, p. 12—23). Дебаты по переименованию (Аудх, Арьяварт, Хиндустан, Бхараткханд, Рам-Кришна-Прадеш и другие предложения) завершились победой Уттар-Прадеша, т.е. «Северного штата» (Ibid.: p. 351—359; Kudaisya 2005): в новом, «географическом», топониме отсутствовали узкорегиональные и конфессиональные обертоны19, но сохранялась уже привычная со времен United Provinces аббревиатура – UP.

Однако катастрофический – даже в индийских масштабах – прирост населения, в результате чего Уттар-Прадеш перешагнул отметку в 200 млн20, исторические амбиции его компонентов, конфессиональная и, главное, социальная пестрота, неравномерное экономическое развитие отдельных субрегионов и, как следствие, неудача с формированием собственной идентичности, привели к тому, что конфигурация «паззла»/ «лего» претерпела изменения. Едва геокартоид, утративший «голову» с Дехрадуном, стал входить в обиход в качестве новой пиктограммы, правительство Бахуджан самадж парти («Партия большинства народа», БСП) предложило расчленение штата на четыре компонента: Пашчим/Харит-Прадеш, Пурванчал, Аудх и Бунделкханд. То, что идея, поддержанная легислатурой штата, исходила от лидера БСП и на тот момент главного министра Уттар-Прадеша Майявати, обыгрывалась в виде карикатур, где Майявати сидела на геокартоиде Уттар-Прадеша, стилизованном под слона – партийную эмблему БПС – в подтанцовке и с поднятым хоботом (The Indian Express. 17.11.2011), или же мчалась вприпрыжку с «надувными шарами» в виде контуров предполагаемых штатов в вытянутой руке (The Indian Express. 21.11.2011). Картография несуществующих территорий как нельзя лучше подтверждает идею Тхонгчая Виничакула, на которой заострил внимание Андерсон при переиздании своей книги – о предвосхищении картой пространственной реальности, т.е. не об отражении, а о создании образца для его перенесения в реальность (Андерсон, 2001, с. 190).

Карта вообще с давних пор соседствует с портретом/фотографией политического деятеля21 или шаржем на него именно потому, что «она в принципе является инструментом, которым пользуется индивид, группа или государственные эксперты для осуществления контроля над недвижимостью или территориями и жильцами или населением» (Edney, 2009, p. 31). Еще одна карикатура изображала Мулаяма Сингха Ядава, лидера Социалистической партии и ярого противника Майявати, который, взобравшись на слона, укрощал животное и тем самым поэтапно возвращал ему картографически неделимый образ Уттар-Прадеша (The Hindu. 12.03.2012). Многочисленные сюжеты о «балканизации сердцевины» в печати, ТВ и интернете подавались как «операция на сердце» и иллюстрировались геокартоидами территорий-в-проекте, не имеющих никакой материальной основы, кроме визуализации в виде иероглифических знаков, которые нельзя прочесть без знания их значений.

Обведенный картографическими линиями Уттар-Прадеш в значительной степени отражает этапы продвижения британских войск по мере их проникновения – как это виделось из Калькутты – в «Верхнюю Индию» и соединения отчетливо разных в этническом, лингвистическом, историческом и прочих аспектах частей в единое целое. Уже в независимой Индии этот регион даже при сохранении ощутимого мусульманского компонента утратил, вследствие огромной миграции в Пакистан и целенаправленной политики индуизации, прославивший эти края индусско-мусульманский культурный и бытовой синтез. Отказываясь от прошлого, в том числе, не предоставляя языку урду статус регионального, Уттар-Прадеш заявил о себе как о хартленде хиндиязычной Индии (хотя под определение «широкого хинди» оказались вовлечены совершенно разнородные западные и восточные диалекты), как о политической «кузнице», где было «выковано восемь из 15 премьер-министров независимой Индии, и «сердце коровьего пояса»22, т.е. отождествил себя с доктриной индусского национализма, кульминацией которого стало разрушение в 1992 г. в г. Айодхъе «возведенной якобы на месте рождения бога Рамы» мечети Бабура23. Метафору «пустой скорлупы», посредством которой историк Д. Э. Лоу охарактеризовал, несмотря на общую антиколониальную мобилизацию 1920-х годов, Соединенные провинции начала XX в. («высохшая плоть, пропавшее ядро, в остатке только шелуха»), через сто лет вопроизводит другой историк – Гъянеш Кудасъя, вынося приговор: Уттар-Прадеш не сумел создать собственного регионального профиля и общей повестки дня (Kudaisya, 2006, p. 411). И хотя, в русле современных трендов, «коровий пояс» упаковывается в завлекательный слоган Туристической корпорации Уттар-Прадеша – «Удивительное наследие. Потрясающие впечатления» (Amazing Heritage. Grand Experience), наследие – например, гробница Тадж-Махал и храмы Кхаджурахо, как и впечатления, оказываются у каждого своими, а общим остается карта-лого или даже ее пустой контур – геокартоид.

Мадхъя-Прадеш

Современная Индия обладает еще одним хиндиязычным «сердцем» – Мадхъя-Прадешем, «Срединным штатом». Эта территория также складывалась поэтапно, вне учета природно-географических или исторических факторов, следствием которых стали многочисленные маратхские княжества в этнически чуждой среде, и длительное время подвергалась неустанной перекройке англичанами. После административной реформы 1956 г. в «Срединный штат» вошли 17 дистриктов бывших

Центральных провинций24, еще в 1947 г. переименованных в Мадхъя-Прадеш, кратковременные штаты Мадхъя-Бхарат, Бхопал и Виндхъя-Прадеш, созданные из бывших княжеств, а также Сиронджский район округа Коты, но вышли 8 дистриктов с преимущественно маратхиязычным населением (Bhattacharya, 1977, p. 41—59). По площади Мадхъя-Прадеш стал самым большим в Индии, пока в 2000 г. от него – не в результате массовых движений, но политической целесообразности (как ее понимала находящаяся у власти в федеральном центре Бхаратийя джаната парти [БДП]), – не отделился штат Чхаттисгарх (Tillin, 2013, p. 109—142).

С утратой последнего геокартоид Мадхъя-Прадеш перестал походить на «выпускающий дым паровоз» или «водопроводный кран со шлангом» и приобрел более сглаженные контуры, что, вкупе со «срединностью», позволило «сердцу Индии» утвердиться в качестве официального бренда штата. «Вот сердце Хиндустана!» (Hindustān kā dil dekho!), – указывая на абрис Мадхъя-Прадеша, содержащий внутренние (дивизионные) геокартоиды с наиболее примечательными образцами архитектуры внутри каждого, призывает с 2005 г. главный министр штата Шиврадж Сингх Чаухан25. Совмещение карты/геокартоида и «первого лица» как один из главных способов демонстрации «кто тут власть» используется в Индии повсеместно: тот же Чаухан вновь обращается ко всем с приветствием в связи с годовщиной образования штата – такие коллажи обычно занимают целые полосы и даже развороты в традиционных СМИ и используются в качестве заставок в электронных. Однако самый популярный вид мадхъя-прадешской картографической манифестации – в силу его визуальной доступности – осуществляется посредством карты Индии, заполненной монохромными человеческими лицами: посреди них, в центральной позиции «сердца», выписано другим цветом открытое мужское лицо с доброй улыбкой – это и есть Мадхъя-Прадеш26. Популярность этого образа связана с тем, что он изображен на полотнах/щитах огромного размера и предназначен для уличного размещения: например, он поднят на стальных опорах над Индором, самым большим городом Мадхъя-Прадеша и его финансовым хабом; размещен на бетонном заборе вдоль оживленной трассы в Гвалиоре и т. д.

Отделившийся от Мадхъя-Прадеша Чхаттисгарх, не обладая богатой историей как борьбы за статус, так и самостоятельного существования, за неимением других бесспорных ресурсов интенсифицирует создание собственной, непроявленной ранее, идентичности при активном использовании геокартоида. Вытянутый по вертикали обвод также может состоять из сегментов-картоидов, представлящих дистрикты штата, быть начиненным флорой и фауной, индустриальными объектами или иными достопримечательностями региона, т.е. становится тематическим и репрезентативным для данной территории.

Даже в пояснительной надписи – Chattisgarh – буква i замещена все тем же вытянутым геокартоидом зеленого цвета с красной горошиной наверху; этот же символ – с уточнением – «надежный, вызывающий доверие Чхаттисгарх27» (credible, viśvasnīy) является и логотипом-слоганом Туристической корпорации штата. И, безусловно, карта Чхаттисгарха перманентно обнаруживается в сочетании с ликом главного министра штата Рамана Сингха, пребывающего в этой должности с 2003 г. Собственно, эта близость – соединение территории и власти, – а также повсеместное присутствие и превращает карту региона, теряющую картографические знаки, в карту-логотип28, «саморепрезентацию и политическую индентификацию» (Brückner, 2006, p. 139).

Махараштра

В отличие от композитных хиндиязычных «сердец» индийского Севера, расположенная к юго-западу от Мадхъя-Прадеша Махараштра представляет собой естественно сложившийся исторический регион, однако обретший статус современного штата только в 1960 г. после длительной и упорной борьбы с федеральным центром за объединение маратхиязычных земель (Phadke 1979; Глушкова 2000а, 2008). Она в изобилии обладает «склеивающим» сообщество потенциалом: природным ландшафтом, сформированным горной цепью Западные Гхаты (Сахъядри) и берущими начало в ее отрогах реками; шиваитскими храмами и крепостями на вершинах гор; главными региональными небожителями – Витхобой, Кхандобой, Тулдзой-Бхавани и Ганешей и многодневными празднествами в их честь; «святыми поэтами» эпохи бхакти – Днянешваром, Намдевом, Экнатхом, Тукарамом и др.; десятивековой литературой и эгалитарным театром; наконец, нескончаемой чередой судьбоносных исторических событий и их участников: государственных деятелей, революционеров, реформаторов, актеров и др., среди которых недосягаемой вершиной возвышается чхатрапати («владыка [царского] зонта») Шиваджи (1627/1630—1680), основатель государства маратхов. В 1950-е годы, в период острой борьбы за образование маратхиязычного штата, поэт Васант Бапат воздействовал на воображение маратхов как раз этими символами:

Однако, если и не сразу, но Махараштра также вовлеклась в участие в геокартоидном «параде» Имеющиеся в моем распоряжении школьные учебники по языку маратхи – Marāṭhī bāl bhāratī (для разных классов, 1965 г.) украшены на передней обложке изображениями девочки и мальчика, прилежно рыхлящих в саду почву для свежей посадки, а на задней – индийским флагом и текстом гимна. Тот же учебник Bāl bhāratī, marāṭhī pustak (для разных классов) 1971 и 1974 гг., изданные уже специализированным Советом по школьным учебникам и программам, снова украшен разнополой парой, читающей книгу, но в левом верхнем углу красуется кружок с врисованным в него картоидом Махараштры30. В изданном в 1970 г. для деревенских жителей развивающем пособии Vikās-śāḷā abhyās pustak геокартоид Махарашатры с отметкой столицы – Бомбея31 – и двух культургеографических зон – Конкана и Деша – размещен на с. 183. Крупный картоид Махараштры с включенными в него достопримечательностями штата (бомбейские Ворота Индии, аурангабадская Биби-ка-макбара, гора и храм Рамтек возле Нагпура и т.д.) изображен на передней обложке учебника по краеведению для 4-го класса – Āplā Mahārāṣṭra (1975), а на его обороте – административная карта Индии с заштрихованным абрисом Махараштры. Наконец, учебник по общей географии Солапурского округа Махараштры для 3-го класса – Sāmānya bhūgol, Solāpūr jilhā (1996) – отмечен на обложке уже геокартоидом соответствующего дистрикта, а первая страница книжки содержит геокартоид страны, в который вписана клятва любви и верности Индии.

Отдавая дань федеральному тренду, Махараштра, в силу наличия актуального комплекта аксиологических привязанностей, не испытывает потребности в навязчивом вживлении своего «геотела» в границы, «увиденные с высоты птичьего полета». В моей коллекции вырезок отсутствует изображение геокартоида штата в комплексе с его главным министром – кто бы им ни был, поскольку «привлекательная» (magnetic) Махараштра признает только одного хозяина – Шиваджи, который и гарцует внутри контуров когда-то заложенной им политии32. Помимо этого, Махараштра владеет особыми региональными маркерами – «дхармой Махараштры», «махараштранской асмитой» (asmitā)) и «махараштранской баной» (bāṇā) [Глушкова 2002], как и ряд других административных единиц обладают давно устоявшимся региональным профилем, выраженным в собственных комплектах идентичности и описанных собственной риторикой, что позволяет штатам за пределами хиндиязычного ареала – например, Тамилнаду или Карнатаку относиться к своим геокартоидам менее трепетно. И все же: едва Мамата Банерджи, лидер региональной партии Всеиндийский Тринамул конгресс одержала победу на выборах в Законодательное собрание Западной Бенгалии, как в федеральной газете появилась ее фотография с кистью в руке перед мольбертом: новоиспеченный главный министр немедленно бросилась изображать контуры своего штата, закрасив нутро зеленым цветом и разбросав тут и там цветочки (Navbharat Times. 14.05.2011).

На протяжении тысячелетий Южная Азия оставалась конгломератом множества земель, регионов, стран, культур и традиций, которые, оказавшись перекроенными нуждами британской администрации, сложились в основу для современного административно-политического устройства Индийского Союза. Это устройство – образование новых единиц, увеличение, уменьшение или изменение границ любого штата, как и его имени, в соответствии со статьей 3 индийской Конституции (Конституция, 1956, с. 55), – является прерогативой центра в лице двухпалатного парламента и президента. Упорядочение территориальной структуры достигается, в том числе, и воспроизводством стандартной картинки национальной цельности и сцепления, т.е. командованием геокартоидным «парадом» путем размещения разноцветных кусочков на предназначенных для них позициях. В силу официального ритуала Центр апеллирует к субъектам федерации с опорой на замещающий их знак: не потребность, а выработанная несколькими десятилетиями геокартоидная зависимость выступает как очевидный фактор визуальной стабилизация индийского федерализма. Одновременно соединенные в общий «паззл» или конструкцию «лего» «десоциализированные» логотипы разных форм и цветов являются наиболее убедительной демонстрацией когда-то провозглашенного лозунга Unity in diversity, или «Единство в разно-/многообразии»33.

«Парадный» федерализм и национализм

Геокартоидный «парад» коррелируется с другой визуальной репрезентацией федерализма и национализма – ежегодным процессийным парадом по случаю Дня республики, главного официального праздника Индийского Союза, отмечаемого 26 января. Общегосударственные торжества повсеместно отражают стремление власти транслировать «воображаемому сообществу»/геотелу свое понимание нации и национальнных ценностей, что и осуществляется в привязке к конкретной дате, установленной для этих целей. В случае с постколониальными державами обычно назначается дата, связанная с достижением суверенитета или изменением предыдущего режима, поэтому День независимости Индия отмечает 15 августа. Однако идея «полного самоуправления» (pūrṇ [a] svarāj) первоначально ассоциировалась с 26 января34 и, чтобы не терять знаковое число, действующую и поныне Конституцию обнародовали в 1950 г. именно 26 января, переквалифицировав дату в День республики. Обращаясь к нации, первый премьер-министр Джавахарлал Неру напомнил о лахорской сессии ИНК (1929), о первом триколоре, тогда еще с изображением чаркхи (прялка), а не нынешнего «колеса Ашоки», поднятом Махатмой Ганди на берегу р. Рави, и о решении (1930) превратить 26 января в символ неотвратимо грядущей независимости: «Этот день связывает прошлое и настоящее, и настоящее воспринимается как выросшее из прошлого… Несомненно, 26 января 1950 г. – день огромной важности для Индии и индийского народа…» [цит. по (Masselos, 1996, p. 186)]. Введение Конституции официально провозглашало принципы устройства Индии как «Союза Штатов», упорядочивающих от Гималаев до мыса Канья-Кумари географическое пространство, уже превращенное демаркацией 1947 г. в территорию государства. Его контуры еще через несколько лет, после эмиссии почтовой серии из 14 марок, разлетелись – в прямом смысле этого слова – по всему миру. Также гимном нового государства была избрана не популярная в период антиколониальной борьбы песня «Привет [тебе, о Родина-] Мать» (Vande Mātārām), сочтенная неподходящей для выражения идеи республиканского единства, а «Душа народа» (Jaṇa-gaṇa-maṇa) Рабиндраната Тагора: она лишена конфессионального привкуса и перечислет людей и географические районы страны35.

Первый парад36, заимствовавший стиль британского военного церемониала, состоялся в 1951 г.: он прошел по шестикилометровому «проспекту Короля» (Kingsway), переименованному в «проспект Государства» (Rājpath)37 от президентского дворца – бывшей резиденции вице-короля, правительственных зданий Южного и Северного блоков к Воротам Индии и дальше – к Красному форту эпохи Великих Моголов, т.е. основных монументальных символов, унаследованных республикой от двух империй. Первоначально парад осуществлялся за счет делийских ресурсов как публичное городское событие, но уже через десятилетие обрел общеиндийский статус и пафос. Ответственность за его проведение легла на Министерство обороны, которое присовокупило показ последних видов вооружения, предназначенных для защиты нации. Постепенно обрастая новыми элементами, с появлением самоходных платформ (float, tableau, jhãkī, citrarath и т.д.) – своего рода театральных подмостков с декорациями и играющими на них свои роли актерами – парад превратился в мобильный спектакль и классику перформативного действа. Эти платформы, с одной стороны, фиксировали культурные стереотипы различных штатов и, с другой, демонстрировали географический диапазон республики, тем самым стягивая ее разно-/многообразие в единую концепцию, в India as a whole (Masselos, 1996, p. 196]. «Беспрецедентно помпезное событие» (Roy, 1999, p. 82), в котором, помимо штатов, участвовали платформы-макеты ведущих министерств, а также ряда организаций, изображавших в объемных панорамах сцены антиколониальной борьбы, превратили парад в главную витрину нации. По сути, он стал символизировать сразу два события: провозглашение суверенитета как заявленной в 1929/1930 г. цели и введение в 1950 г. федерализма, что обнаруживает параллелизм в зрительных контурах государства как целого и штатов как его фрагментов. В преддверье Дня республики СМИ заранее получают официальный сценарий-прокламацию, где объявляется его значение, что свидетельствует о государственном контроле над процессом смыслообразования и восприятия: «Этот день возвещает справедливость, свободу, равенство и братство, обеспечивая достоинство личности и единство нации» сообщается там практически теми же словами, которыми написана преамбула (1949) к Конституции (Ibid., p. 89).

Джим Мэсселос и Сирупа Рой, решая различные исследовательские задачи38, единодушно опознают в структуре парада визуализацию национальной общности как единого территориального организма («геотела», в терминологи Виначакула), укрытого, словно «в железной клетке», надежной обороной по периметру ее границ. Дискурс национальной безопасности применительно ко Дню республики воплощается в героических подвигах военных, которые они совершают не в национальном хартленде, но на периферии, что доказывает постоянную потребность в строгом надзоре за опоясывающими нацию границами ради ее защиты (Ibid., p. 86). Именно поэтому торжества на Раджпатхе начинаются с возложения венков к Вечному огню (Amar jyoti javān) в память об индийских солдатах, погибших в разные времена, минуты молчания, подъема флага и исполнения гимна. Поклонение прежним жертвам и главным государственным символам соединяется с вручением высших воинских наград – ордена Ашока-чакра («Колесо Ашоки») новым павшим героям: на параде-2015 премьер-министр Нарендра Моди передал награды Мукунда Варадараджана и Наика Нираджа Кумара Сингха, служивших в приграничном районе Джамму и Кашмира39, их вдовам. Пролет/прохождение военной техники – от самолетов до танков – и личного состава всех родов войск сопровождается транслируемым через динамики комментарием, который поясняет тактические характеристики вооружения и сообщает историю каждой части: Бомбейского инженерного полка саперов, Раджпутанского, Ассамского или Кумаонского полков, Гархвалских стрелков и т.д., тем самым соединяя прошлое с настоящим и напоминая географическими наименованиями о территориальной ментальности Британской Индии и Индийского Союза.

Если первая часть парада утверждает национальное единство, обеспечиваемое сильным государством и готовой к жертвам армией, то вторая выявляет разно-/многообразие его фрагментов, каждый из которых материализует для отправки в центр собственный образ40. При этом конструкт региональной идентичности встраивается в контекст территории и территориального своеобразия, т.е., хотя штаты организованы на принципе лингвистической гомогенности, их «картинки-колесницы» отражают не языковый аспект, а климатические и топографические отличия или специфику растительного и животного мира. Именно поэтому логика «заземленности» приносит на платформы такие реалии культуры или этничности, которые могут быть обнаружены только в особом территориальном пространстве (Roy, 1999, p. 89). Например, платформа Ассама на параде—2015 была стилизована под остров Маджули, расположенный в русле р. Брахмапутры, с муляжами местных этнических типов и макета жилища; Уттар-Прадеш вспомнил о последнем навабе Авадха Ваджиде Али-шахе, тонком ценителе искусств, и воссоздал идиллию межконфессиональной гармонии вокруг его гигантской статуи; Мадхъя-Прадеш изобразил праздник бхагория, популярный среди племен бхилов и бхилала в округе Джабхуа, а Чхаттисгарх – праздник дасера, как его празднуют в племенном поясе района Бастар. Наконец, лучшей в 2015 г. была признана композиция Махараштры, выставившей на всеобщее обозрение региональный бренд – коллективное паломничество к богу Витхобе в священный Пандхарпур. Переднюю часть платформы украшало огромное поясное изображение женщины с горшком базилика священного на голове, что выдавало ее статус паломницы; за ней располагались муляжи «святых поэтов» – от Днянешвара до Тукарама, изливших в своих гимнах неистовую любовь к Витхобе; между ними – под медные тарелочки и трещотки – и песню с припевом «Матушка! Матушка!» (так в Махараштре обращаются к Витхобе-мужчине) – выплясывали, «направляющиеся в Пандхарпур паломники», а им – в такт музыке и скорости движения платформы – подтанцовывала скульптура «божества», установленная на плечи одного из участников перформанса. Несмотря на мощный религиозный посыл, платформа Махараштры изображала даже не отдельный район (Маджули, Авадх, Джабхуа или Бастар), а территорию штата в целом, поскольку поэты-гимнописцы ассоциируются с разными локусами Махараштры, откуда и начинают маршрут многотысячные процессии паломников [см. подр. (Глушкова, 2000б; 2012)]. Стартовав в разные сроки – в зависимости от длины перехода – они достигают Пандхарпура в общее для всех время как «географическое тело» Махараштры, сложенное из реальных живых тел, которые преодолели тяготы многокилометрового пути и, соединившись, стали единым региональным организмом. Еще в 1950-х годах, когда по дорогам региона двигалось около тридцати, а не 120—130 процессий, как в наши дни, а Махараштры как административной единицы не существовало вовсе, индийский/маратхский социолог Иравати Карве, произнесла фразу, повторяемую до сих пор: «Махараштра – это страна, люди которой ходят в паломничество [в Пандхарпур]» (Karve, 1988, p. 158).

Задолго до праздничных мероприятий федеральный Центр и штаты окунаются с головой в подготовку к празднованию Дня республики: помимо многочисленных репетиций, начинающихся как минимум за два месяца до события, сооружения платформ и болезненной процедуры их отбора, на всю мощь включается государственная машина, которая всеми доступными средствами – от прессы, Всеиндийского радио, ТВ-каналов до образовательных учреждений – пропагандирует образ парада и объясняет, какие идеи в нем заложены. Интернет (вместе с разнообразными мессенджерами) настолько расширил эти возможности, что парад-2015 я смотрела в режиме он-лайн, не выходя из своего московского дома, как и миллионы индийцев в Индии и за ее пределами, и моментально сделала «стойку» на родной для меня сюжет платформы Махараштры, которой я занимаюсь всю свою профессиональную жизнь.

Воспроизводя стереотипное представление о тех или иных территориях, движущиеся платформы перекликаются с кочующими из географического атласа в газету, календарь, на плакат, конверт, учебник, майку или магнитик геокартоидами тем, что «пустота»/«емкость» последних может заполняться региональными символами, используемыми при создании материальной текстуры штатов для парадной процессии 26 января. Ежедневное мельтешение контуров того или иного региона, ставших его логотипом, т.е. «парад» одномерных геокартоидов, и участие трехмерных образов в общенациональном параде настойчиво – с помощью разных способов визуализации – утверждают стабилизацию сложившегося федерального устройства. И хотя те и другие представлены сами по себе, т.е. извлечены из их реального окружения и соответствующих проблем, они внушают, что они – «фигурки из паззлов» или «детали лего», которые легко складываются в федеральное целое, скрепленное «единством в разно-/многообразии», что бы последнее сложное слово ни означало.

Список литературы

1. Андерсон, Б. 2001, Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М.: Канон-Пресс-Ц—Кучково поле.

2. Глушкова, И.П. 2000а, «Ментальная программа» маратхов в Е. Ю. Ванина (отв. ред.) Индия: страна и ее регионы, М.: Эдиториал УРСС, с. 287—320.

3. Глушкова, И.П. 2000б, Индийское паломничество. Метафора движения и движение метафоры, М.: Научный мир.

4. Глушкова, И.П. 2002, Филологический анализ идеологической риторики. Маратхи в поисках национальной идеи, Восток—Oriens. Афро-азиатские общества: история и современность. №4, с. 5—24.

5. Глушкова, И. 2008, Язык мой – враг твой. Борьба и тяжба за маратхиязычные земли в И. П. Глушкова (отв. ред.) Язык до Индии доведет: памяти А. Т. Аксенова. М.: Восточная литература, с. 426—454.

6. Глушкова, И., 2012, Следы и наследие. Извлечение посмертных смыслов в И. П. Глушкова (отв. ред.) Смерть в Махараштре. Воображение, восприятие, воплощение, М., Наталис, с. 49—113

7. Глушкова, И.П. 2013, «Чужое», или Какие всходы дала пришедшая с Запада культурная география на индийской почве, Культурная и гуманитарная география, т. 2, 2, с. 133 —139.

8. Глушкова, И. 2014, «Эмоциональный поворот»: индуизм, ислам и другие религии в «республике оскорбленных чувств» в А. Малашенко, С. Филатов (отв. ред.) Монтаж и демонтаж секулярного пространства, М.: РОССПЭН, с. 323—361.

9. Глушкова, И.П. 2023а, «Южная Азия»: монтаж и демонтаж пространств и институций. Часть I, Восток (Oriens), №2, с. 223—235.

10. Глушкова, И.П. 2023б, «Южная Азия»: монтаж и демонтаж пространств и институций. Часть II, Восток (Oriens), №3, с. 227—239.

11. Конституция 1956 – Конституция Индии (С изменениями на 1 мая 1955 года). М.: Издательство иностранной литературы.

12. Празаускас, А.А. 1992, Этнос, политика и государство в современной Индии, М., ГРВЛ.

13. Родоман, Б.Б. 2010, Научные географические картоиды // Географический вестник. Научный журнал Пермского университета: geo-vestnik.psu.ru> files/vest203_rodoman. pdf.

14. Abraham, I. 2014, How India Became Territorial: Foreign Policy, Diaspora and Geopolitics. Stanford, Stanford University Press.

15. Arnold, D. 2006, The Tropics and the Traveling Gaze: India, Landscape, and Science. Delhi, Permanent Black.

16. Bhattacharya, H. 2005, Federalism and Regionalism in India. Institutional Strategies and Political Accommodation of Identity in Heidelberg Papers in South Asian and Comparative Politics, Heidelberg: South Asia Institute, Department of Political Science, University of Heidelberg, p. 1—25.

17. Bhattacharya, P.K., 1977, Historical Geography of Madhya Pradesh from Early Records, Delhi, Motilal Banarsidass.

18. Brückner, M. 2006, The Geographic Revolution in Early America: Maps, Literacy, and National Identity, Chapel Hill, NC, UNC Press Books.

19. Brunn, S.D. 2000, Stamps as iconography: Celebrating the independence of new European and Central Asian states, Geojournal. No. 52, p. 315—323.

20. Chacko, P., 2015, Territorial Sovereignty in India and Its Discontents. Economic and Political Weekly, February 14, vol. I, no 7, p. 27—29, 31, 33.

21. Edney, M.H. 1997, Mapping an Empire: The Geographical Construction of British India, 1765—1843, Chicago, University of Chicago Press.

22. Edney, M.H. 2009, The Irony of Mapping in Akerman James R. (ed.) The Imperial Map: Cartography and the Mastery of Empire, Chicago, The University of Chicago Press, p. 11—46.

23. Goswami, M. 2004, Producing India: From Colonial Economy to National Space, Chicago, The University of Chicago Press.

24. Hoyo, H. 2010, Posting Nationalism. Postage Stamps as Carriers of Nationalist Messages in J. Burbick, W. Glass (eds) Beyond Imagined Uniqueness. Nationalism in Contemporary Perspectives, Newcastle upon Tyne, Cambridge Scholars Publishing, p. 67—92.

25. Karve, I. 1988, «On the Road»: A Maharashtrian Pilgri in E. Zelliot, M. Berntsen (eds), The Experience of Hinduism. Essays on Religion in Maharashtra, Albany: State University of New York Press. P. 142—173.

26. Kudaisya, G. 2005, «Aryavarta’, «Hind’ or «Uttar Pradesh’: the Post-Colonial Naming and Framing of a «Region’. Working Draft for Conference on «From the Colonial to the Post-Colonial: South Asia in Transition, c. 1937—1957», University of Chicago, 15—16 April. Manuscript.

27. Kudaisya, G. 2006, Region, Nation, «Heartland». Uttar Pradesh in India’s Body Politic. (Sage Series in Modern Indian History-X). N.D.—L.: SAGE Publications—Thousand Oaks.

28. Masselos, J. 1996, India’s Republic Day: The Other 26 January. South Asia: Journal of South Asian Studies, vol. 19, no. 1, p. 183—203.

29. Phadke, Y.D., 1979. Politics and Language, Bombay, Himalaya Publishing House.

30. Pierce, T. 1996, Philatelic Propaganda: Stamps in Territorial Disputes, IBRU Boundary and Security Bulletin. Vol. 4, no. 2, p. 62—64.

31. Raj, K. 2006, Circulation and the Emergence of Modern Mapping: Great Britain and Early Colonial India, 1764—1820 in C. Markovits, J. Poochepadass, S. Subrahmanyam (eds) Society and Circulation. Mobile People and Itinerant Cultures in South Asia 1750—1950, Delhi: Permanent Black (1^st paperback printing), p. 23—54.

32. Ramaswamy, S. 2001. Maps and Mother Goddesses in Modern India. IMAGO MVNDI. The International Journal for the History of Cartography, vol. 53, p. 97—114.

33. Ramaswamy, S. 2002, Visualising India’s geo-body: Globes, maps, bodyscapes. Contributions to Indian Sociology, vol. 36, no 1—2, p. 151—189.

34. Ramaswamy, S. 2010, The Goddess and the Nation. Mapping Mother India. Durham and London: Duke University Press.

35. Roy, S. 1999, Instituting diversity: Official nationalism in post-independence India. South Asia: Journal of South Asian Studies. Vol. 22, no. 1., p. 79—99.

36. Tillin, L. 2013, Remapping India: New States and Their Political Origins, L., C. Hurst & Co.

37. Winichakul, T. 1996. Maps and the Formation of the Geo-Body of Siam in H. Antlov, S. Tonnesson (eds), Asian Forms of Nations, London, Curzon Press, p. 372—376.

38. Wyatt, A. 2005, Do our stamps evoke nationalism? The Hindu Magazine. 30

Р. А. Дохов.

Позиционный принцип, территориализация и позициональность

МГУ им. М. В. Ломоносова,НИУ «Высшая школа экономики», г. Москва[email protected]

Введение

Позиционный принцип Родомана прост и ясен, изящно обобщает множество туманных писаний географов о роли географического положения и дает ключи к его прикладной, в частности параметрической, интерпретации. Заложенная в него методологическая идея позиционной редукции (Родоман, 1979) – сведения всего набора свойств объекта к пространственному (территориальному) положению – не только выражает своеобразие географического знания, но и позволяет географу в комплексной работе с любым территориальным объектом обнаружить свое поле, которое не изучается коллегами из других дисциплин, но хорошо описывается на географическом языке, и дает знание, необходимое для анализа материалов, получаемых в других предметных оптиках. Позиционная редукция таким образом – ключевой методологический прием географа, формирующий его идентичность как специалиста по многообразным позициям, попадая в которые (или занимая, или формируя их) объекты меняют свойства закономерным образом.

В поздней работе (Родоман, 2021, с. 15) автор задается вопросом «Специфична ли для географии позиционная редукция или она в этой науке лишь больше всего порождается?» Можно предположить, что на это Родомана навели размышления о применении специфичных географических методов к пространствам (и объектам) других, нетерриториальных типов (Родоман, 1970; см. также примеры такого рода: Каганский, Шрейдер, 1992; Каганский, 2022). Осознание сложных позиционных отношений, определяющих форму (а часто саму возможность) существования объектов и процессов, произошло за прошедшие полвека и в других дисциплинах. Отчасти это привело к поверхностному заимствованию части географических понятий, перетолкованных странным для географа образом (Смирнягин, 2016b). Представляется тем не менее, что расширение дискуссий о содержании этих понятий идет на пользу как спатиализирущимся представлениям других дисциплин, так и самой географии, получающей живительную инъекцию новых взглядов.

Сегодня в социальных науках огромное внимание уделяется идее позициональности всякого знания. Отвергая (но редко опровергая) позитивистские представления об универсальности научного знания, формируется представление о зависимости получаемого результата от фигуры исследователя, понимаемой как пересечение множества позиций в различных социальных полях: классовом, расовом, гендерном, этническом, возрастном и прочих. Важно теперь не только что сказано, но и кем, вернее – откуда, из какой позиции произведено это высказывание. Допускается, что знания, произведенные из разных позиций, к примеру, европейское и коренных океанийцев, принципиально несводимы одно к другому, но могут использоваться одновременно для анализа и оценки процессов и событий.

В таком случае, фундаментальное значение приобретает исследование самих этих позиций, но не частных их признаков, а пересечений, формирующихся признаками. Эти позиции динамичны, они возникают и исчезают, могут быть более или менее устойчивыми. Они имеют различные типы отношений (смежности, связанности, интенсивности обменов – то есть граничности) и соотношений (размерных, масштабных) между собой – то есть существуют как в ареальной, так и в коннекционной логиках построения пространства. Наконец, позиции осмысляют себя, презентуют внутрь и наружу, вступают в отношения власти и тем самым формируют набор часто противоречащих взглядов друг на друга (и на Других), столь же объективных, как и сами позиции. Это последнее свойство ставит географа в затруднение, поскольку формулирует вызов для идеи картографирования как создания объективной позиционной модели.

Обозначению возможности применения позиционной редукции для выделения и описания этих вариантов производства знания и отношений между ними посвящена настоящая статья.

Позициональность

Представления о позициональности знания коренятся в рефлексии антропологами собственного опыта нахождения в поле и попыток представить мир глазами изучаемого ими сообщества (Robertson, 2002). Ключевой вклад в расширение этого представления и его вывод за пределы узкоспециальной практики сообщества полевых исследователей внесли феминистские ученые 1980-х гг. Донна Харауэй (2022 (1988)) предложила понимать всякое знание как размещенное (англ. situated knowledge): зависящее как от условий, в которых оно было получено, так и от личности автора. Полученные по одной процедуре одних и тех же условиях, женское и мужское знания будут отличаться, как будут отличаться и знания богатого и бедного мужчин и т. д. Представление об объективности переносится здесь на сам процесс контакта исследователя и объекта, то есть все знания равно-объективны, никакое не имеет преимущества. Однако, по мнению Харауэй и ее последователей, некоторые позиции производства знания (мужская, белая, образованная, богатая и др.) более привилегированы, и поэтому могут навязывать другим позициям представления о собственной (единственной) объективности. Размещенное знание может пониматься либо как существующее в пределах локальной (объединенной общностью опыта и условий) группы и слабо транслируемое за ее пределы, либо (расширительно) как произведенное определенным автором в специфичных условиях. Идеал знания, по Харауэй (2022, с. 258) – это равнозначность множества взглядов: «Я выступаю за политики и эпистемологии местоположения, позиционирования и расположения (англ. situating), где частичность и пристрастность, а не универсальность являются условиями того, чтобы быть услышанной, дабы выносить рациональные познавательные суждения <…> за взгляд из тела – всегда сложного, противоречивого, структурирующего и структурированного тела – против взгляда свыше, из ниоткуда, из простоты.»

В известной мере представления о размещенности знания приводят к тотальной релятивизации фактов (Горкин, 2011) через систему сбора информации и нормативные способы ее обработки, которые, в трактовке размещенного знания, спроектированы так, чтобы укреплять господствующую позицию.

Здесь обозначается проблема, на которой акцентируют внимание критики феминистской теории: бесконечное дробление позиций, их неустойчивость и переменчивость. Сколько и каких признаков исследователя необходимо учесть, чтобы соотнести результаты одного с результатами другого? Эта проблема хорошо знакома всякому географу, подступавшемуся к задаче интегрального районирования территории, и в общем смысле решена созданием «мягкой методики», формирующей кортеж ключевых признаков (Каганский, Новиков, 1989), специфичных для этого конкретного случая (Смирнягин, 2011).

К настоящему времени понимание позициональности значительно расширилось и углубилось (Simandan, 2019), выйдя за пределы изначального фокуса на гендерную проблематику к широкой проблеме разных способов познания мира. Симандан выделяет 4 эпистемологических основания расположенности знания, обуславливающих различие между знаниями, произведенными в разных позициях: реализованность лишь одного из возможных миров (и его низкую вероятность); неполноту и неравномерность наблюдаемого мира относительно всей реальности в зависимости от социального положения наблюдателя; неполноту фиксируемых данных по сравнению с полнотой наблюдения; неявность части знания и сконструированные отношениями власти барьеры для его распространения. К этому следует добавить представления нерепрезентативной теории (Thrift, 2008) о невозможности описания «в моменте» и фундаментальной ретроспективности знания в отличие от перспективности восприятия.

Наконец, завершающий штрих в мультипликацию позиций вносит представление Соджи (Soja, 1996) о третьем пространстве как упорядоченном наборе представлений о Других из каждой позиции. Для Соджи на эти представления влияют как реальные пространственные практики, так и репрезентации различных позиций, а также воспринятые актором представления одних Других о прочих. Соджа таким образом окончательно запутывает отношения между позициями, с одной стороны показывая их наличие и относительную устойчивость, с другой – акцентируя на многообразии отношений между ними.

Территориальность как ключевое свойство позиции

Устойчивые позиции, которые возможно определить снаружи, самоопределяемые собственным населением (не только человеческим), входящие в отношения с другими позициями, можно описать как высоко-территориализированные. Территориализация – процесс обретения объектом границ и устойчивых гомогенных свойств сформированной таким образом совокупности. Мы употребляем это понятие в делезианском смысле как разновидность «шершавого» пространства, в котором оно вошло в понятийный аппарат теории ассамбляжей (Деланда, 2018).

Ассамбляжи – сборки элементов различного происхождения, объединенных любыми типами отношений (функциональных, материальных, чувственных и др.), в которых возникают эмерджентные эффекты. Территориализированные ассамбляжи (сборки) обладают устойчивым набором элементов и отношений между ними, в них как минимум есть, а как максимум – преобладают материальные компоненты, а значит появляется характерный для них пространственно-временной масштаб. Компоненты высоко-территориализированных ассамбляжей более однородны, их границы более четкие. Повышение связанности компонентов повышает гетерогенность и, как следствие, ассамбляж становится менее территориализированным. В более территориализированных ассамбляжах возможно кодирование, то есть процесс упорядоченной передачи информации, однозначно считываемой внутри границ. В результате этого создается идентичность территориализированного ассамбляжа.

Территория не есть только проекция государства или иного института на земную поверхность (на которой оно проявляет территориальность власти) (Sassen, 2013), она создается плотными сетевыми взаимодействиями агентов разного рода, производя «эффект территории» (Пейнтер, 2022). В результате, сама территория становится сложным агентом, проявлением ассамбляжа высокой степени территориализации, способного в результате к пространственным отношениям как сложное целое. Субъектность территории как таковой, как целого, сочетающего человеческие и не-человеческие, материальные и экспрессивные элементы реактуализирует ключевые для географии хорологические концепции (Ратцель, 1898; Semple, 1911).

Отметим на полях, что Родоман (2007 (1997)) выступал за весьма оригинальное представление о территории как особом способе географического воображения, квазидвумерной упорядоченности объектов, который воображает географ, глядя на карту или представляя себе ее. То есть территория по Родоману буквально создается в процессе взаимодействия с картой, что очень близко к современному пониманию карт как способа территориализации через отношения власти (Kitchin, Dodge, 2007).

Территориализированный ассамбляж получает возможность взаимодействовать с другими позиционным образом, выделяя в пространстве место. После этого на него начинают действовать особые силы, описанные Борисом Родоманом, а всякая его часть изменяется закономерным образом.

Позиционный принцип и динамика мест

Пространственные аспекты отношений зависят от расстояния между объектами, степени их соседства и характера разделяющих их границ и промежуточных пространств (Родоман, 1979). Расстояние при этом измеряется не только длиной, но временем передвижения, затратами энергии, стоимостью перевозки, учитывается не только геометрически, но и топологически, не только континуально, но и дискретно (количеством звеньев).

Рассмотрение позиции позволяет одновременно увидеть отношения объекта с двумя типами сред: гетерогенными, в которые попадают любые ближайшие предметы вне зависимости от того, есть ли между ними функциональная или иная связь, и гомогенными, с объектами того же класса (человек-человек, город-город).

Сравним это представление с распространенной сегодня теорией географического контекста в его интепретации Дж. Эгню (Agnew, 1987). Он выделяет три компонента места: местоположение, локал (свойство делиться внутри на регионы и быть частью региона (Гидденс, 2003)), чувство места – и добавляет к ним связь между местом и его контекстом. Последний понимается как несколько разномасштабных совокупностей влияющих на происходящее в месте удаленных от него объектов и становится способом отделить собственно пространственные свойства происходящих в месте процессов от всех прочих (Agnew, 1996). Динамика простирания контекстов места позволяет судить об изменениях в сущности происходящих процессов. Практически это различение на свойства местоположения и контекста повторяет двоякую концептуализацию Родоманом среды на непосредственно смежную ареальную и могущую быть удаленной коннекционную. Важно, что Родоман не останавливается подробно на рассмотрении того, что есть собственно место, по сути заменяя его существующей помимо процессов и акторов позицией, тогда как для Эгню и Гидденса место – производная, результат и условие пространственных практик.

Территориализированная позиция превращается в место, обладающее собственными свойствами и логикой развития (Смирнягин, 2012, 2016a): контекстуальность места тогда может меняться с местоположения на «принципы отношения к месту», на основе которых востребуются различные его качества вне зависимости от соседства. К той же идее обратился Константин Аксёнов (2014), представивший общую схему возникновения и трансформации мест, исходящую (как и у Гидденса и Эгню) из смены сущности явлений, создающих места. Место у Аксёнова (1990) – первичная единица пространства, где в конкретный момент проявляется явление, иное явление в той же точке заняло бы иное место, а при изменении свойств пространства произойдет и трансформация мест. В этом смысле место оказывается подчиненным сущностям – локальным явлениям – тогда как в трактовке теории ассамбляжей оно заменяет саму идею сущностей. Устойчивые во времени (относительно характерного времени существования сущности) контексты формируют среду, которая, в свою очередь, постоянно влияет на сущность, формирующую место. При этом, в случае неустойчивости контекстов, они могут и не формировать среду, тогда их воздействия будут разовыми. И контексты, и среда оказывают влияние на сущность, делая возможным появление новой сущности, и, как следствие, трансформацию места. Это позволяет сделать шаг от представлений о динамике функций места (Минц, Преображенский, 1970) к идее трансформации самого места и явления, его создающего.

Родоман (1979) постулирует, что, если объект не находится в точке своего оптимума, то на него действует давление места, направленное вдоль силовых линий географического поля. Под влиянием этого давления подвижный объект перемещается, а менее подвижный меняет свойства и функции, либо сам формирует новое пространственное положение и более подходящую среду, либо деградирует. Идея географического поля как результата взаимодействия разнокачественных систем была позже подхвачена и помещена в центр собственных теоретических построений А. Трофимовым и соавторами (Трофимов, Солодухо, 1985, 1989). В частности, ими сформулировано представление о собственной неоднородности геополя, его «искривленности», которую можно представить в виде квазирельефа. На этой поверхности выделяются стабильные положительные и отрицательные формы (инварианты), совокупность которых формирует основную сетку напряженности.

Пространственно-временная концепция Аксёнова акцентирует динамическую интерпретацию позиционных свойств меняющимися контекстами и собственной динамикой явлений. Места в ней не-субъектны сами по себе, но становятся медиаторами, через посредство которых (и в пространственной логике которых) сущности вступают в контакты с внешними объектами. Позиции тогда диктуют условия, на которых эти контакты осуществляются, а также определяют вероятность контактов.

Место таким образом значимо отлично от позиции: места вступают в конкуренцию за позиции. Территориализирующиеся ассамбляжи стремятся включить в свое место наиболее благоприятные для них позиции. Зачастую в таком случае ассамбляжи вступают в конкуренцию за позицию, которую выигрывает способный вовлечь в такую конкуренцию наибольшие ресурсы. Родоман (1979) полагает, что в случае равносильного спроса формируется периодичность использования – занятия позиции – в частности, сезонность и другие ритмы. Добавим, что возможно также производство новой позиции – трансформация пространства, в ходе которой появляется больше таких позиций – в случае наличия у ассамбляжа ресурсов, но недостаточности их для занятия пригодной позиции. Наконец, возможны ситуации общей перестройки поля, такие как внедрение радикальной инновации или смена способа взаимодействий (например, экономического уклада). Тогда, по Родоману, изменяется положение даже неподвижных объектов: изменение их численности (мощности) в этом месте равносильно перемещению.

Вне зависимости от того, принимаем мы место как непосредственно действующее и реализующее позицию или как медиатора для занимающей его сущности, описание позиционных отношений, формируемых местами (ареальных) и контактами из мест (коннекционных) дает возможность осуществить пространственную редукцию сколь угодно сложного набора элементов ассамбляжа или свойств сущности. Всякое отношение может быть осознано как отношение позиций, всякое отношение власти – как позициональный конфликт. Описывая динамику (де- и ре-) территориализирующихся в различных позициях ассамбляжей, мы получаем дополнительные (и часто – ключевые) свойства, приобретаемые в этих позициях акторами, явлениями, отношениями, не вытекающие сами по себе из их внутренней логики.

Позициональность и территориальность: вместо заключения

Объекты, воображенные как тождественные, попадая в различные позиции «искажаются, деформируются, подвергаются «коррозии» силами реальной жизни (Родоман, 1979). Чем дальше отстоит их реальная позиция от воображенной – тем более выраженными будут изменения, вплоть до несовместимых с продолжением первоначального способа существовать. Так позиции размножают акторов. Но также позиции и сближают свойства различных объектов, попадающих в них. Длительное пребывание в общей позиции, становящейся за это время в процессе территориализации общим местом, гомогенизирует объекты, укрепляет единство сборки, запускает устойчивые материальные и выразительные потоки внутри нее. Так позиции создают ассамбляжи, выражающие себя, соотносящиеся с другими и воспринимаемые ими.

Множественность свойств объектов разного генезиса, составляющих территориальные ассамбляжи, может быть таким образом сведена к набору отношений между ними, возникающих в зависимости от типа занимаемой ими позиции. Сами эти позиции неабсолютны и нестабильны, зависят от размера контекста, могут быть объединены в бо́льшую или разъединены на несколько, могут деградировать или улучшаться при изменении общих условий.

Позиционная редукция – метод осмысления территориального без рассмотрения конкретных свойств. Позиции могут быть воображены как карта в том случае, если в этот момент они территориализированы – объединены местом. Отношения между позициями неравновесны, это отношения власти и конкуренции. Занятие позиции – само по себе ресурс, ресурсы, в свою очередь, могут быть территориализированы путём создания нужной позиции.

Всякая позиция формулирует собственное воображение пространства вокруг, поляризует его относительно себя. Множество конкурирующих полюсов соединяется с близкими и удаленными позициями, стремясь войти с ними в интенсивные отношения и, как максимум, расширить свою сборку на них. Такое распространение происходит вплоть до достижения баланса между конкурирующими центрами или между затрачиваемым на занятие (производство) позиции ресурсов и производимым в результате этого. В результате вокруг этих линий контакта с близкими позициями и линий связи с удаленными происходит выделение закономерно повторяющихся зон, формирование поляризующей решетки (Родоман, 1999) – территориального выражения множественности воображений пространства из разных позиций, оптики их контакта друг с другом.

Список литературы

1. Аксёнов, К.Э. 1990, Понятие места в политической географии и особенности пространственной организации власти в США, Известия ВГО, т. 122, №1, с. 99—105.

2. Аксёнов, К.Э. 2014, Системообразующие свойства пространства-времени при трансформации общественно-географического пространства, Известия Русского географического общества, т. 146, №4, с. 69—80.

3. Гидденс Э. 2003, Устроение общества: Очерк теории структурации, М.: Академический проект.

4. Горкин, А.П. 2011, О релятивности показателей и понятий в социально-экономической географии, Известия Российской академии наук. Серия географическая, №1, с. 8—16.

5. Деланда, М. 2018, Новая философия общества: Теория ассамбляжей и социальная сложность, Пермь: Гиле Пресс.

6. Каганский, В.Л., Новиков, А.В. 1989, Новый метод выделения существенных признаков для разработки региональных классификаций, Известия АН СССР. Серия географическая, №1, с. 112—119.

7. Каганский, В.Л., Шрейдер, Ю.А. 1992, Карта как общий способ представления знаний, Научно-техническая информация. Сер. 2, №5, с. 1—6.

8. Каганский, В.Л. 2022, Неметафора: феноменология картографического изображения, Логос, т. 32, №6, с. 217—244.

9. Минц, А.А., Преображенский, В.С. 1970, Функция места и ее изменение, Известия Академии наук СССР. Серия географическая, №6, с. 118—131.

10. Пейнтер, Д. 2022, Переосмысляя территорию, Городские исследования и практики, т. 7, №2, с. 13—34.

11. Ратцель, Ф. 1898, Политическая география / Изложил Л. Д. Синицкий, Землеведение, т. 5, №3—4, с. 21—74.

12. Родоман, Б.Б. 1970, О применении методов теоретической географии в негеографических задачах, Вестник Московского университета. Серия 5. География, №4, с. 90—91.

13. Родоман, Б.Б. 1979, Позиционный принцип и давление места, Вестник Московского университета. Серия 5. География, №4, с. 14—20.

14. Родоман, Б.Б. 1999, «Сетевая поляризация территории» в Родоман, Б. Б. Территориальные ареалы и сети, Смоленск: Ойкумена, с. 170—183.

15. Родоман, Б.Б. 2007, «Профанация географических понятий» в Родоман, Б. Б. География, районирование, картоиды, Смоленск: Ойкумена, с. 132—150.

16. Родоман, Б.Б. 2021, Незавершённые темы и точки роста в моих работах, Региональные исследования, №2, с. 13—23.

17. Смирнягин, Л.В. 2011, Методические подходы к районированию в общественной географии, Вестник Московского университета. Серия 5: География, №6, с. 13—19.

18. Смирнягин, Л.В. 2012, «Место вместо местоположения? (О сдвигах в фундаментальных понятиях географии)» в А. И. Трейвиш, П. М. Полян (сост.) Географическое положение и территориальные структуры. Памяти И. М. Маергойза, с. 421—456.

19. Смирнягин, Л.В. 2016а, Эволюция места в ходе «производства пространства», Символическая политика, №4, с. 84—105.

20. Смирнягин, Л.В. 2016b, Судьба географического пространства в социальных науках, Известия Российской академии наук. Серия географическая, №4, с. 7—19.

21. Трофимов, А.М., Солодухо, Н.М. 1985, О единой теории географического поля, Известия ВГО, т. 117, №1, с. 36—41.

22. Трофимов, А.М., Солодухо, Н.М. 1989, О соотношении теоретической географии и единой теории географического поля, Известия ВГО, т. 121, №1, с. 39—43.

23. Харауэй, Д. 2022, Ситуативные знания: вопрос о науке в феминизме и преимущество частичной перспективы, Логос, т. 32, №1, с. 237—271.

24. Agnew, J.A. 1987, Place and politics: The geographical mediation of state and society, Routledge.

25. Agnew, J. 1996, Mapping politics: how context counts in electoral geography, Political geography, vol. 15, no. 2, p. 129—146.

26. Kitchin, R., Dodge, M. 2007, Rethinking maps, Progress in human geography, vol. 31, no. 3, p. 331—344.

27. Robertson, J. 2002, Reflexivity redux: A pithy polemic on «positionality», Anthropological Quarterly, vol. 75, no. 4, p. 785—792.

28. Sassen, S. 2013, When territory deborders territoriality, Territory, politics, governance, vol. 1, no. 1, p. 21—45.

29. Semple, E.C. 1911, Influences of Geographic Environment, on the Basis of Ratzel’s System of Anthropogeography, New York: Henry Holt.

30.Simandan, D. 2019, Revisiting positionality and the thesis of situated knowledge, Dialogues in human geography, vol. 9, no. 2, p. 129—149.

31. Soja, E.W. 1996, Thirdspace: Journeys to Los Angeles and Other Real-and-Imagined Places, Wiley-Blackwell.

32. Thrift, N. 2008, Non-representational theory: Space, politics, affect, Routledge.

Д. Н. Замятин.

Поляризованная биосфера и онтологии пространственного воображения: к планетарной метагеографии

НИУ «Высшая школа экономики»,г. Москва[email protected]

Метагеография: базовые определения и специфика дискурса

Метагеография – междисциплинарная область исследований земного пространства, находящаяся на стыке науки, философии, литературы и искусства. В основе метагеографического поиска лежит стремление к познанию – как научному, так и художественному и философскому – пространственного воображения, во многом определяющего любую человеческую деятельность. Собственно географические знания являются важным фундаментом развития различных метагеографических концепций.

В содержательном плане метагеография занята проблематикой закономерностей и особенностей ментального дистанцирования по отношению к конкретным опытам восприятия и воображения земного пространства. Существенным элементом подобного дистанцирования является анализ экзистенциального опыта переживания различных ландшафтов и мест – как своего, так и чужого. С точки зрения аксиоматики метагеография предполагает существование ментальных схем, карт и образов «параллельных» пространств, сопутствующих социологически доминирующим в определенную эпоху образам реальности. Развитие и социологическое доминирование массовой культуры ведет также к появлению приземленных паранаучных версий метагеографии (близких подобным версиям сакральной географии), ориентированных на поиск и фиксацию различного рода «мест силы», «таинственных мест» и т. д.

Метагеографический феномен представляет собой достаточно свободно наблюдаемую и идентифицируемую систему пространственных воображений, развивающих, практически одновременно (имеется в виду историческая одновременность в её, возможно, и эсхатологическом варианте), одну и ту же содержательную тему, выходящую за пределы традиционных, укоренённых в данной культуре, метафизических интерпретаций41. Важно подчеркнуть, что эта система «завязана» и на то место / пространство, в котором она развивается (иначе говоря, конкретное место является непременным, обязательным условием её развития), и на принципиальную пространственную воображаемость самой себя (пространственное воображение «в квадрате»), что и создаёт внешний когнитивный эффект феноменальной метагеографичности – очевидного и как бы даже «немыслимого» выхода за пределы наблюдения обычных географических феноменов (например, извержение вулкана, экологически грязное производство на берегу уникального озера, сценки из жизни «мирового города», типичная сельская пастораль, политическая демонстрация, бытовая сцена в конкретном ландшафте, зрелище природной или техногенной катастрофы и т. д. – причём мы знаем, точно или приблизительно, место происходящего события). Таким образом, метагеографический феномен может восприниматься, с одной стороны, как своего рода «голография места», его «неслыханное» воображаемое расширение и, наряду с этим, «закрытие» традиционно наблюдаемой («репрезентативной» в социологических терминах) местной, локальной действительности / реальности; с другой стороны – как онтологическое «нечто», в рамках которого процедуры любой локализации конкретного события обретают статус «пространственно не определённых», или «не доопределённых».

Как всякая исследовательская область, метагеография может быть масштабирована в зависимости от пространственных размеров своих объектов. Однако – как и в отношении многих других наук и исследовательских практик – здесь лучше говорить о субъект-объектном пространственном масштабировании, когда конкретная исследовательская проблематика порождает феноменологический симбиоз размерности самого методологического подхода с «прилаживающейся», оформляющейся размерностью земного пространства. Непосредственные геометрические конфигурации и их оценочные параметры, определяющие физические размеры ландшафтных урочищ, ландшафтов, районов, городов, горных систем, речных долин и так далее оказываются в метагеографической проекции когнитивным элементом сложных образно-географических полей, чья размерность уже опосредована, дистанцирована феноменологией включенного наблюдателя или исследователя. Исследователь является не только частью наблюдаемого и исследуемого им ландшафта, порождающего какие-либо географические образы, но и сам, в некоторой степени может рассматриваться как ландшафт, чья размерность в метагеографической плоскости не имеет прямой и очевидной связи с физическими размерами определённого человеческого тела.

Планетарность в контексте метагеографии

Планетарность – один из ключевых исследовательских ракурсов метагеографии и одно из существенных субстанциональных качеств метагеографического дискурса. В метагеографическом контексте под планетарностью понимается целостность конкретного пространственного воображения, соединяющего географическую локальность «здесь-и-сейчас» с осмыслением её в рамках всей планеты, включая все земные сферы. Естественно, что процессы и процедуры ментального синтезирования топографических и планетарных масштабов могут быть проанализированы именно через метагеографическую «призму» – коль скоро физическая размерность может быть опосредована, дистанцирована или «размыта» с помощью образно-географического «квантования» – если воспользоваться по аналогии понятиями неклассической физики.

Осознание планетарности в человеческом мышлении и человеческой деятельности тесно связано с формированием географического воображения, которое, с одной стороны, направлено на пространственную аналитическую дифференциацию земной поверхности и небесной сферы, её фиксацию и репрезентацию, а, с другой – на построение синтетических знаково-символических комплексов, так или иначе выражающих целостность, холистичность антропологического взгляда. Самые архаичные и древние картографические опыты, безусловно, ориентировались прежде всего на процедуры пространственной дифференциации, призванные закрепить непосредственные эмпирические результаты освоения земного пространства. Вместе с тем, архаичные космогонические и космологические схемы, часто вписанные в первичные системы мифологических и религиозных представлений, вполне могут быть отнесены к простейшим картографическим репрезентациям, опирающимся на интуитивное географическое воображение.

Планетарности – коль скоро их может быть много – не являются теми или иными картографическими репрезентациями определённых телесностей – в типологическом или феноменологическом смыслах. Скорее, речь может идти о специфических космотехниках, предполагающих возникновение и развитие картографических онтологий, в пределах которых складываются, формируются, оформляются дистанцированные телесности, как бы зависающие между реальными объектами в их визуальной чувственности. Несомненно, постоянно совершенствуемые опыты селенографии, венерографии, марсографии, галактикографии etc. позволяют утверждать, что всё ускоряющееся мультиплицирование «плоских» онтик демонстрирует непосредственное феноменологическое сращивание близкого и далёкого (отдаленного, дистанцированного) в картоонтографии – динамичные, подвижные, трансформирующиеся техноассамбляжи, превращающие уникальность телесных геоонтологий в множественности несовпадающих друг с другом планетарностей – будь то планетарности самой Земли или какой-либо другой планеты.

Онтологии пространственного воображения как базис метагеографии

Под моделью онтологического воображения в данном случае я понимаю приблизительную схему порождения каким-либо способом (с помощью какого-либо дискурса) автономных образов или образных (образно-символических) систем, сохраняющих, трансформирующих и развивающих в себе феноменологию собственного происхождения как онтологическую «обратную связь». Другими словами, подобные схемы представляют собой предварительные эскизы бытия как образной динамики, в которой расширение любого образа фиксирует изменения онтологии его генезиса.

Онтологии пространственного воображения – естественный базис становления планетарных метагеографий, поскольку, с одной стороны, земное бытие само по себе формирует бесконечный по своей развёрнутости «веер» возможностей локализаций, размещений, топологий и топографий, рас-по-ложений, а, с другой – всякое вновь возникающее земное / человеческое (?) воображение стремится «переместить» конкретное место, переописать его, разместить его в метагеографическом пространстве, как бы аннигилирующем и растворяющем его традиционную физическую метрику и физико-географическую размерность. В данном контексте здесь можно говорить и о «третьем пространстве» – в том смысле, который вкладывал в это понятие Эдвард Соджа, однако следует подчеркнуть: феномен метагеографического пространства не связан с какой-либо жёсткой привязкой или же координацией с конкретной феноменологией традиционного географического пространства. Скорее всего, планетарность метагеографического подхода проще осмыслять в рамках понятия нелокальности, используемого в квантовой физике.

Локальность и нелокальность в гуманитарных науках

Локальность – достаточно многозначный концепт, имеющий различные коннотации в физике, географии, психологии, антропологии, семиотике42. Как правило, в качестве базового обычно рассматривается понимание этого концепта в классической физике, подразумевающее чёткие «позитивистские» процедуры локализации (физические размеры объекта, его положение по отношению к избранным системам координат). Однако, начиная с открытия теории относительности в начале XX века, начинается постепенная «когнитивная эрозия» этого концепта и в физике, приведшая к введению в рамках квантовой теории понятия нелокальности43. Параллельно с этим процессом, социальные и гуманитарные науки, исходно принимавшие базовый «физикализм» концепта локальности, всё более и более отходили от его «позитивистских» интерпретаций, стремясь к тем или иным феноменологическим (или «субъективистским») процедурам его понимания.

Бинарная оппозиция локальность / нелокальность, с одной стороны, способствовала «размыванию» жёсткого понимания локальности и процессов локализации, всё большему уходу к «мягким» интерпретациям локальности как нечёткого множества («fuzzy set»), а, с другой – позволяла, так или иначе, включать в рассмотрение и нелокальный контекст, обусловливающий когнитивные возможности концептуального расширения понимания локальности как таковой. Имея уже сравнительно продолжительную историю осмысления локальности в феноменологических аспектах, гуманитарные науки воспользовались очередной физической аналогией, «взяв на вооружение» концепт нелокальности и пытаясь перенести в новую методологическую плоскость отдельные характеристики этого феномена, описываемые квантовой теорией44. По сути дела, здесь можно говорить о едином континуальном поле локальности / нелокальности, когда оба концепта представляют собой целостный когнитивный комплекс, трансформирующийся в зависимости от задач конкретного дисциплинарного или междисциплинарного исследования.

Исходя из сказанного ранее, можно определить локальность как нечёткое множество ментально-материальных признаков, характеризующих процессы пространственного (само) отделения, (само) выделения или (само) выявления какого-либо субъекта / объекта из окружающего его мира (миров). Следует отметить, что миры понимаются здесь как континуальные ментально-материальные формации, обеспечивающие субъекту / объекту возможности такого (само) выявления; в то же время, они могут рассматриваться и как поля нелокальности, обладающие потенциалом самоорганизации – в форме или виде тех или иных локальностей. По всей видимости, могут фиксироваться и промежуточные состояния субъектов / объектов, характеризующиеся либо слабой статической локализацией, почти не выделяющей их из полей нелокальности, либо динамической нелокальностью при их движении, сопровождающейся отдельными точечными «вспышками» переходных, мало заметных или почти не заметных локализаций.

Модель поляризованной биосферы сквозь «призму» планетарной метагеографии

Модель поляризованной биосферы Б. Б. Родомана можно отнести к нелокальным онтологическим моделям пространственного воображения. Несмотря на то, что картоид, репрезентирующий модель поляризованной биосферы, включает в себя конкретные взаимосвязанные типологизированные локусы, онтология этих локусов предполагает создание определённого метагеографического пространства, автономного и в то же время дистанцированного от любого конкретного города, транспортной магистрали или же природного ландшафта. Поляризованная биосфера представляет собой ментальный конструкт, состоящий из абстрактных воспроизводящихся географических образов, формирующих «идеальное» образно-географическое поле.

Планетарная метагеография, возникающая в пространственном воображении поляризованной биосферы, характеризуется, прежде всего, циклической воспроизводящейся динамикой географических образов площадных и линейных объектов; высокой степенью абстрагирования самих географических образов, становящихся, по существу, «квантами» бесконечного образно-географического поля; строгой функциональностью создаваемого метагеографического пространства, чьей синергетической функцией является его собственная вероятностная дифференциация. Планетарность модели поляризованной биосферы связана с её как бы вечным образно-географическим «механизмом» (само) порождения всё новых и новых пространственных дифференциаций, предполагающим фактически бесконечное освоение и заселение земной поверхности. Вместе с тем, эта модель может рассматриваться как одна из бесконечного множества возможных планетарных метагеографий, чей генезис опирается на принципиальную множественность пространственного (само) воображения.

Может ли модель поляризованной биосферы рассматриваться и как мета-планетарная – в проекции на другие планеты? Понятно, что необитаемые, безжизненные планеты изначально не обладают биосферой, даже если она могла существовать в их далёком прошлом. Кроме того, некоторые планеты могут иметь не твёрдую, а жидкую или газообразную поверхность. Тем не менее, если представить, что человеческие сообщества – так или иначе – сумеют начать колонизацию ближайших к Земле планет, например, Луны или Марса, то ответ на этот вопрос может быть не таким однозначным.

По всей видимости, можно говорить о том, что отдельные люди и человеческие сообщества в ходе своей эволюции могут долговременно воспроизводить постоянно корректируемые и модифицируемые онтологические модели земной пространственности. Если полагать модель поляризованной биосферы не только как идеальную или же утопическую, но и как реализуемую в определённых условиях, то перенос, трансляция этой модели в её архетипическом виде (структурные соотношения базовых элементов) в ходе освоения других планет вполне возможна – коль скоро человеческие сообщества будут вынуждены заново формировать образ другой инопланетной биосферы (пусть в столь усечённом виде). Жёсткие условия подобной колонизации (эффект сильной поляризации) могут как раз ускорить реализацию этой системы расселения, хотя сами элементы в содержательном отношении могут и должны быть радикально трансформированы.

А. И. Зырянов.

Пешком к теоретическому открытию (о появлении модели поляризованного ландшафта Родомана)

Пермский государственный национальный исследовательский университет, г. Пермь[email protected]

Аннотация

Борис Борисович Родоман – известнейший отечественный географ, генератор многочисленных идей, создатель универсальной модели поляризованного ландшафта. Эта модель имеет уникально широкое значение и, наверное, в самом процессе ее создания присутствовала уникальность. Статья выражает личное мнение автора о том, какие условия этому способствовали. Однако эта статья не только об особенностях появления модели поляризованного ландшафта, но немного и о создателе модели, его характере и таланте.

Ключевые слова: Борис Борисович Родоман, поляризованный ландшафт, география, пешеходный туризм.

Про Бориса Борисовича Родомана я узнал в середине семидесятых от наших преподавателей: Нины Дмитриевны Еропкиной, Александры Петровны Бурьян и Михаила Дмитриевича Шарыгина, а также, по-моему, еще от старшекурсника Александра Кузьмича Чусова, возглавлявшего университетский турклуб. Преподаватели с ним встречались на конференциях, рассказывали нам, студентам, об оригинальности его идей и советовали читать работы, а Саша Чусов как энциклопедист был знаком с публикациями. Статья Родомана (1974) о поляризованном ландшафте произвела сильное впечатление, вызвала чувство восхищения и стала одной из опор в моих дальнейших научных поисках.

В 1975 г. нам с Сергеем Борисовичем Фоминых, моим однокурсником, а позже доцентом Пермского университета, посчастливилось участвовать в конференции в Московском университете, где я познакомился со студентами, старшими меня на один год – Николаем Николаевичем Казанцевым (нас поселили в его комнате общежития), Сергеем Анатольевичем Тарховым, Владимиром Леопольдовичем Каганским, Владимиром Ефимовичем Шуваловым. Все они очень интересовались работами Родомана и в определенной степени его направление и подходы избирали для исследований. Позже в шутку за приверженность к ученому их даже называли «родоманоиды». Кстати, ту конференцию координировал, по крайней мере, нас расселял аспирант Юрий Николаевич Голубчиков.

Несмотря на то, что научная деятельность Родомана меня со студенческих пор стала всегда интересовать, увидеть ученого удалось только в 2006 г. во время защиты докторской диссертации Андрея Ильича Трейвиша, где Родоман был оппонентом, но тогда я не решился с ним познакомиться и поговорить. Все изменилось с 2010 года, когда Борис Борисович вместе с Дмитрием Николаевичем и Надеждой Юрьевной Замятиными приехали на Север Пермского края, и мы сплавлялись в течение одного дня по Усьве. Перед этим они поднимались на гору Полюд (525 м), что в семи км от Красновишерска, и по свидетельству группы Борис Борисович (в то время в возрасте 79 лет) вроде бы шел не быстро, но достиг вершины первым. С тех пор несколько раз Борис Борисович приезжал в Прикамье на конференции и на сплавы, которые у нас являются популярным занятием жителей. Мы с ним встречались и на форумах Ассоциации российских географов-обществоведов в Москве, Симферополе, Грозном, Казани, Барнауле, а также иногда переписывались и перезванивались. Мы частенько ехали вместе рядом в автобусе, сидели у костра и с удовольствием разговаривали обо всем и о том, что видели. Как мог, я немного почувствовал мир Родомана и постараюсь раскрыть его через эту статью, которая посвящена появлению модели поляризованного ландшафта. Кстати, указание фамилии ученого без инициалов простительно, поскольку мэтр сам часто называл себя просто Родоман.

Пятьдесят лет прошло со времени создания модели поляризованного ландшафта – одного из наиболее ярких, широко известных и всеми воспринятых научных достижений Родомана. Представим вниманию несколько наших рассуждений о модели. Поляризованный ландшафт много обсуждался географами в разных публикациях, автор также не раз анализировал модель (Зырянов, 2011; Зырянов, Миролюбова, 2014). В этой статье поговорим не столько о самой модели, сколько сделаем предположения об особенностях процесса ее создания. Модель уникальна по своему значению, особенна по красоте и, наверное, в самом процессе ее создания была уникальность.

Одна из особенностей достижения модели в том, что она создавалась пешком, именно пешком. Многие географические открытия, и первые, и последующие делались пешком. История развития средств транспорта тесно связана с историей географических путешествий и открытий, но и сейчас, особенно в труднодоступных местах, открытия новых географических объектов и явлений нередко делаются пешком. Специфика в том, что в данном случае пешие путешествия Родомана привели его не к конкретному, а к теоретическому открытию. Как не вспомнить А. Гумбольдта, который, путешествуя по Андам, пришел к открытию закона высотной поясности.

Интересен рассказ геоботаника О. Е. Агаханянца (1987), многие годы посвятившего исследованию растительности Памира. Однажды после летнего полевого сезона он решил несколько сот километров возвращаться с верховьев Пянджа в Душанбе не как обычно на машине, а пешком. Он спускался вдоль дороги по долине реки, рассматривая и обдумывая изменения в природе по ходу путешествия, замечая то, что ускользает при большей скорости передвижения, объясняя это тем, что так более детально можно ознакомиться с ландшафтом и почувствовать и понять его.

Родоман пешком достиг теоретического экономико-географического открытия. Поляризованный ландшафт – возможно, наиболее крупное теоретическое экономико-географическое открытие второй половины XX века. Оно именно экономико-географическое, причем максимально комплексное. По интегральности подхода хочется провести определенную параллель с оригинальным учебником Ю. Г. Саушкина «Введение в экономическую географию» (Саушкин, 1970), где общее представление об экономической географии подается не прямо, а через влияние природных условий, через описание компонентов ландшафта.

Модель поляризованного ландшафта по содержанию – рекреационная, как и модель территориальной рекреационной системы, но есть принципиальные отличия в принадлежности. У коллектива В. С. Преображенского (Преображенский, 1975) модель структурная, у Б. Б. Родомана структурно-пространственная, структурно-географическая.

Модель дает свой взгляд на универсальное пространственное строение региона. Согласно модели, регионы зонированы и однотипны по зональной структуре. Суть модели в наличии двух пространственных полюсов, в их равноразмерности и равновесии. Эти полюса и формируют сетку регионов. Модель хорошо подходит для локального уровня (город и природа). Она абстрактна, но не отвлеченна. Она изобретена автором в Подмосковье, на основе знаний и понимании географии центральной части Русской равнины, поэтому и наиболее применима в равнинных местах.

Модель Родомана о поляризации, о сохранении биосферы и рекреационных ресурсов, т. е. модель о рекреации, о наличии рекреационных ресурсов и функций во всех зонах региона, о поляризации рекреации. Шесть функциональных зон, выделяемых в модели, имеют разное туристско-рекреационное значение, а зона первая (исторический центр города) и зона пятая (окружающая заповедники) являются наиболее важными в этом отношении. Они поляризуют по видам туристско-рекреационной деятельности региональную систему. Если первая зона собирает городские виды туризма, то вторая – природно-ориентированные. Модель Б. Б. Родомана – одновременно теоретико-географическая и рекреационно-географическая, она показывает взаимосвязь этих областей географии (Зырянов, 2019).

Модель поляризованного ландшафта появилась благодаря постоянному разглядыванию географической карты в молодости. Многие специалисты находят общее в моделях Родомана и Леша оттого, что обе хорошо представляют региональную пространственную систему. Мне кажется, что по «алгоритму» создания моделей Родоман ближе к Кристаллеру, так как, во-первых, оба конструируют типовые надрегиональные (многорегиональные) рисунки пространства. Во-вторых, это главное, Кристаллер и Родоман изобрели свои модели, благодаря интересу к географической карте, в результате долгого разглядывания карты. В создании модели сыграла роль тяга Родомана к генерализации географической карты, особенно ее линий, поиска геометрических закономерностей. Геометрия очень привлекала ученого.

Отметим, что модель поляризованного ландшафта гармонически картографична и даже художественна, с понятными и хорошо читаемыми картографическими знаками (значки исторических центров и окружностей городов, жесткие конфигурации промзон, более мягкие, но геометричные формы площадей сельхозугодий и некруглые очертания заповедников). Как при этом не вспомнить великолепные социально-экономические карты пермского географа Павла Николаевича Чепкасова (1984).

Модель появилась благодаря особому интересу Бориса Борисовича к Москве и Подмосковью, определенной уникальности этой территории в мире, а именно ярчайшей моноцентричности территории, развитости агломерации, равнинности рельефа, где много радиальных железнодорожных направлений, множество электропоездов и станций.

Это теоретическое открытие появилось на основе любви к пешеходным путешествиям географа. Б. Б. Родоман в качестве хобби занимался планированием организацией и проведением самостоятельных, самодеятельных (как сейчас принято говорить – авторских) туристских путешествий выходного дня. Разрабатывал он их очень творчески для своих друзей и коллег. Эти путешествия благодаря структуре агломерации имели в основном логику пересечения природных (лесистых) секторов между железнодорожными линиями с электричками. Логика туристских маршрутов в этом регионе, по Родоману, требовала линейные маршруты от станции одного радиального московского направления до другого. Благодаря пешим и лыжным походам Родомана по Подмосковью, происходила «достройка» железнодорожной транспортной сети линейными пешими маршрутами до логичных туристских колец «из Москвы в Москву». Поскольку автор совершил множество таких маршрутов, то появилось ощущение и понимание типичности рисунка туристской маршрутной сети.

Туристская маршрутная сеть оказалась стартовым элементом в этапах создания модели. Поскольку это именно пешие маршруты, то и тропам отводится в схеме поляризованного ландшафта важная роль. Тропы людские и звериные на картоиде – это, может, первые изображения троп на экономико-географической карте и в теоретической модели.

Пешеходный туризм – «дедушка» всех современных видов природно-ориентированного туризма, явился базовой деятельностью для теоретического географического открытия. Это свидетельствует о том, что пешие маршруты и пешие экскурсии обязательны для изучения и понимания географии. Пешие путешествия должны культивироваться особенно в России, поскольку в больших странах быстрые виды транспорта особенно вытесняют медленные (Канада). В нашей стране распространяется замена автомобильным туризмом пешеходного, который во многих регионах почти не заметен. Надо сохранять любовь к пешим походам, понимать важность пеших путешествий для становления географов в школе, в вузе и в дальнейшей жизни. Итак, карта и ходьба – два главных компонента понимания географии и в прошлом, и сейчас, это два важных рецепта географического познания не только на эмпирическом, но и, как оказывается, на теоретическом уровне. Почему спортивное ориентирование (хотя это и не ходьба, а бег) популярно во времена нынешней электронной навигации? Так человек открывает и понимает пространство вокруг себя.

Поляризованный ландшафт – ода карте и географии. Ты находишь черты поляризованной модели на реальной карте во множестве локаций. Ты не ищешь абсолютного соответствия с изменчивой интереснейшей и вечно таинственной реальностью. Ты ищешь проявления родомановской закономерности во множестве жизненных вариаций, при этом чувствуешь эстетику реальной карты, логику объяснения ситуаций, красоту географических закономерностей.

Поляризованный ландшафт – пространственная модель, созданная Борисом Борисовичем Родоманом, стала ярким достижением отечественной географической науки. Интересен путь ученого к такой вершине. В появлении этой идеи, этой модели, на наш взгляд, сыграли роль много факторов. Если оставить за скобками уникальные личностные черты характера Родомана, а выделить только профессионально географические особенности, то это интерес Родомана к географической науке всей, а не к отдельной ее отрасли, это умение видеть закономерности в реальной мозаике географической действительности, это детальное знание географии Европейской части страны и особенно Московского региона, это увлеченность путешествиями и его многочисленные походы. Родоман много прошел пешком, и это последнее, по важности, возможно, основное.

Список литературы

1. Агаханянц О. Е. Один Памирский год. Записки геоботаника. М. «Мысль», 1987, 192 [16] с.

2. Зырянов А. И. Взаимосвязи теоретической географии и географии рекреационной / Вестник Ассоциации российских географов-обществоведов. 2019, №8, С.64—72.

3. Зырянов А. И., Миролюбова Т. В. Методологические подходы к исследованию региона с позиций новой экономической и теоретической географии // Известия РАН. Серия Географическая, 2014, №5, с.23 – 31.

4. Зырянов А. И. Необыкновенный Родоман (тройной сюжет к юбилею ученого) / «Географический вестник» №4 (19), 2011, С.82—83.

5. Преображенский В. С. Теоретические основы рекреационной географии / отв. ред. В. С. Преображенский. М.: Наука, 1975. 222 c.

6. Родоман Б. Б. Поляризация ландшафта как средство сохранения биосферы и рекреационных ресурсов // Ресурсы, среда, расселение. М.: Наука, 1974. С. 150—162.

7. Саушкин Ю. Г. Введение в экономическую географию. Учебное пособие для студентов / (2-е издание, исправленное и дополненное) Москва, 1970, 340 с.

8. Чепкасов П. Н. Разработка и составление социально-экономических карт: учебное пособие по спецкурсу. Пермский государственный университет им. А. М. Горького. – Пермь, 1984. – 88 с.: ил.

Семинар «Туризм в глубине России».

Р. Чусовая, Пермский край, июль 2016 г.

Из личного архива В. В. Миненковой

Подмосковье, долина реки Нара, 2012 г.

Из личного архива Т. И. Герасименко

В. Л. Каганский. Поляризованная биосфера Бориса Родомана: 51+ аспект 51 год спустя

Институт географии РАН РФ, г. Москва[email protected]

Методологическое эссе в формате проблемно-тематического списка сюжетов. Перечислены и (частью) кратчайше охарактеризованы все выявленные на момент завершения статьи аспекты концепции поляризованной биосферы Б. Б. Родомана (более 100 сюжетов). Приведено немало существенно и радикально новых интерпретаций и вариантов развития концепции биосферы. Подход – понимающий развивающий критицизм.

Важнейшие суждения выделены курсивом. Использовано единственное сокращение ПБ – поляризованная биосфера. Ввиду необозримости литературы ссылки в основном тексте не приводятся.

Статья – первоначальный вариант опубликованной работы 1 Приложение 1 – основные новые сюжеты, критически дополняющие и обобщающие концепцию ПБ. Приложение 2. Некролог для опубликования в журнале «Известия РАН, сер. географическая».

Персональное: АВТОРОДОМАН

ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА РОДОМАНА. В значительном цельном семействе трудов Родомана ПБ в центре, в самой сердцевине, именно она представляет и творчество Б. Б. Родомана и его самого и всю теоретическую географию ландшафта. ПБ кратко и красиво резюмирует, воплощает, иллюстрирует и прокламирует ландшафтно-экологическую теоретическую географию Родомана и его творческие свершения.

АВТОПОРТРЕТ В ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ КАРТОСХЕМЕ ЛАНДШАФТА.

АВТОГЕОГРАФИЯ КАК АВТОБИОГРАФИЯ?

ЛИЧНОЕ КАРТОИДНО-КАРТОГРАФИЧЕСКОЕ «ЗЕРКАЛО»

ПЕРСОНАЛЬНАЯ УТОПИЯ. Главная жизнь Родомана – именно в полюсах ПБ, в старых центрах и заповедниках. ПБ – мир желанной жизни Родомана вместе с избранными коллегами и спутниками изысканных походов и красивыми девушками. Личный ландшафтный рай.

ЛИЧНЫЙ КРАЙ – ЛИЧНЫЙ РАЙ…

ЧАСТНЫЙ МИФ ЗОЛОТОГО ПРОСТРАНСТВА. У Родомана пространство и время едино, и (личный) миф золотого века (времени) совмещен с мифом золотого пространства – природа и человек дружны и счастливы, как и сам Родоман и его прайд.

Творческое

ПЛОД ТВОРЧЕСКОГО ВООБРАЖЕНИЯ. ПБ – интересный красочный абстрактный узор, пригодный для ландшафтов, полей, полов, потолков, стен, тканей, мебели, утвари, посуды, естественных и искусственных космических тел etc. Эмпирическая описательная наука – реалистическое искусство: иллюстративный буквализм ↔ теоретическая наука – абстрактное искусство?

ПБ – ОСНОВА ДЛЯ (не только детского) РАСКРАШИВАНИЯ И ВЫШИВАНИЯ, СОЗДАНИЯ МОЗАИК etc.

ДИЗАЙН-ПРОДУКТ. Дизайн – художественное конструирование, охудожествление внехудожественного; ПБ – дизайн-продукт теоретической географии. Но и тематические классические географические карты сложного комплексного районирования, адекватно многоцветно воплощенные, один из источников теоретической географии – также и дизайн-продукт. Эстетика хорошей географии…

ПРОИЗВЕДЕНИЕ ИСКУССТВА. Не выставки сделали ПБ произведением современного искусства. Его атрибуты – сочленение визуального и деятельного начала с почти тотальной эстетикой и открытыми интерпретациями. Воплощение ПБ сделало бы ландшафт произведением искусства (лэнд-арт), особенно если гео/биоинженерией наделить зоны цветами картоида. Индивидуальное научно-содержательное – и художественное видение своего предмета—ландшафта сделала ПБ искусством.

ГРАФИЧЕСКИЙ ЛОЗУНГ / ПРИЗЫВ / ЗАКЛИНАНИЕ? – суггестивность и перформативность.

ПЛАКАТ И ОТКРЫТКА (последнее реализовано в ходе Конференции).

ЭМБЛЕМА! ПБ в овале / круге – символ, герб, геральдический знак, аверс ордена и даже монеты… «Почтительно прошу наградить меня Орденом Поляризованной Биосферы I степени с правом ношения знака ордена на штормовке и на рюкзаке».

САКРАЛИЗУЕМЫЙ ГРАФИЧЕСКИЙ КОНЦЕПТ – SACRA POLARIZED BIOSPHAERIAE.

Карта идеи

РИСУНОК ИДЕИ – КОГНИТИВНАЯ ГРАФЕМА. Когнитивная графика – техника рисования идей. ПБ – семейство взаимосвязанных идей в одном графически лаконичном рисунке.

КАРТОИД КАК ИДЕЯ. Картоиды – умение рисовать идеи, но сам картоид и есть идея; биографически (личная история Родомана) именно так.

ИЕРОГЛИФ (комплекс иероглифов) – каждая линия и весь рисунок целостны осмыслены. Новый сюжет – картографическая иероглифическая каллиграфия!

КОНЦЕПТУАЛЬНАЯ КАРТА – КАРТОИД. Обычная карта выражает и порождает «обычное» (обыденное и эмпирическое) знание – картоид делает тоже самое со знанием концептуальным, спекулятивным. Карта – портрет ландшафта, картоид – портрет теоретически идеализированного ландшафта, его архетипа.

ПОЛНОЕ КАРТОГРАФИЧЕСКОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ. Согласованность всех слоев изображения и осмысленность всех элементов, включая графику и цвет отличает картоид от (обычной) географической карты, где присутствует не вполне семантизированные и частью несогласованные элементы.

АВТОИНТЕРПРЕТИРУЕМОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ. Значительный (варьирующий), но всегда существенный компонент содержания считывается / понимается непосредственно.

ПОЛИИНТЕРПРЕТИРУЕМОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ – см. настоящую ст. Автоинтерпретируемость и полиинтерпретируемость – атрибуты именно картоидов и (некоторых) видов когнитивной графики.

ГЛАВНЫЙ ТЕКСТ НА «ЯЗЫКЕ» КАРТОИДОВ.

КАРТОИД ПБ – ПРОТОТИП семейства картоидов Родомана (уже не только); концентрат концептуальных и графических особенностей языка картоидов.

ЯДРО СЕМЕЙСТВА КАРТОИДОВ. Единство принципов составления и соотнесения с классическими картами; связность; общность референта – теоретически обобщенного российско-советского культурного ландшафта. Большинство картоидов Родомана соотнесены / согласованы с ПБ. В комплексе картоидов ПБ центральна, это сакральный центр секулярной теоретической географии.

СТРОГИЙ КАРТОИДНЫЙ ОБРАЗ ЛАНДШАФТА. Строгость и (картографическая) образность – не антитеза, а дополнительность.

КАРТОГРАФИЧЕСКАЯ РИТОРИКА И ПОЭТИКА ЛАНДШАФТА. Настоящее географическое повествования / описание / дискурс – риторика ландшафтно-географического смысла.

ОБРАЗНО- (КАРТО) ГРАФИЧЕСКОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ КОНЦЕПЦИИ. Полная семантика форм – и полная семантика согласованной с ними цветовой гаммы.

АРХЕТИП ТЕМАТИЧЕСКОЙ КАРТЫ. Карта классической географии: богатое, не вполне явное содержание, выраженное оптимальными графическими средствами, большинство элементов и слоев согласованы и семантичны, особенно цвет. В картоиде ПБ все элементы согласованы и семантичны! Картоид ПБ – концентрат главных атрибутов классической тематической географической карты

ИДЕАЛЬНАЯ КАРТА. Карта читается как пучок образов, выражает профессиональное личностное знание; это авторское целостное многоаспектное произведение, а не «объективное» представление данных или изображение. Обычная карта – изображение идей а) неявных, б) «загрязненных» обильной эмпирией, в) нетеоретических.,. Картоидная картография – изображение «чистых» идей.

ПОЛИСЕМИОТИЧЕСКАЯ КОНСТРУКЦИЯ на основе диалогической дополнительности научного линейно-дискурсивного текста и графически-иконических текстов. Такова и классическая география.

Районирование и зонирование

НЕПРОСТОЕ РАЙОНИРОВАНИЕ.

УЗЛОВОЙ РАЙОН – УЗЛОВОЕ РАЙОНИРОВАНИЕ.

РАЙОНИРОВАНИЕ – РЕАЛИЗАЦИЯ ПОЗИЦИОННОГО ПРИНЦИПА. «Природа», смысл и функция каждого элемента ПБ производны от местоположения в ПБ в целом.

БИПОЛЯРНЫЙ / ДВУДОЛЬНЫЙ УЗЛОВОЙ РАЙОН – узловой район с равноправными полюсами-центрами, необычный узловой район.

КОМПЛЕКСНОЕ РАЙОНИРОВАНИЕ. Связь каждого места и списка характеристик – районирование. ПБ – районирование: позиционное (районы выделены по пространственному положению), б) узловое, в) на нескольких основаниях, г) типологическое – комплексное позиционно-узловое районирование.

ПАРАДОКСАЛЬНОЕ РАЙОНИРОВАНИЕ. По Родоману районирование: 1. индивидуальное (один контур – одна характеристика) и типологическое (более одного контура – одна характеристика), 2. однородное и узловое. Узловые районы всегда индивидуальны. Но ПБ – узловое типологическое районирование, где разные выделы узлового района относятся к одной и той же зоне (типу).

ФУНКЦИОНАЛЬНОЕ ЗОНИРОВАНИЕ – простейший аспект.

НОМОТЕТИЧЕСКОЕ ЗОНИРОВАНИЕ, – закономерный рисунок.

ЗОНИРОВАНИЕ ПО ПОЛЯРНО-ДОПОЛНИТЕЛЬНЫМ ОСНОВАНИЯМ.

Членение ландшафта качественными (пороговыми) границами

НОМОТЕТИЧЕСКИЙ РИСУНОК ГРАНИЦ – теоретически фундированный и функциональный; каждый отрезок границы осмысленен, функционален и объясним.

ДАЛЁКОЕ БЛИЗКОЕ. Глубокое взаимопроникновение полярных компонентов ландшафта с максимумом соседства / удлинением (?) контактных (?) границ.

СХЕМА ОПТИМИЗАЦИИ КОНТАКТНЫХ ГРАНИЦ

КОМПЛЕКС ГРАНИЦ-ФИЛЬТРОВ. На всех границах в ПБ меняются правила и стереотипы поведения и даже ценности ландшафта, останавливаются / задерживаются потоки «вещества – энергии – информации» (выражение Родомана). Не меняется ли при пересечении границ самоощущение / идентичность обитателей ПБ (у известного мне близкого круга лиц это именно так).

ГРАНИЦЫ – ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛИ СОСТОЯНИЙ ЛАНДШАФТА И ЖИТЕЛЯ.

(Культурный) Ландшафт

СХЕМА УСТРОЙСТВА – ОБУСТРОЙСТВА? КУЛЬТУРНОГО ЛАНДШАФТА. Ярко красочно ясно четко компактно представленная.

ЗАМЕНА ЛОСКУТНОМУ ОДЕЯЛУ. Любимая метафора Родомана «лоскутное одеяло» ландшафта творчески преодолена ПБ. Ландшафт – ковер мест, зон и связующих линий.

«ВЫКРОЙКА» ДЛЯ ЛАНДШАФТА. В том числе и буквально, тем более что Родоман использует образ «шитья ткани» ландшафта.

ОЛИЦЕТВОРЕНИЕ КУЛЬТУРНОГО ЛАНДШАФТА. Согласованное по смыслу и форме взаиморасположение природного и культурного компонента ландшафта. «Минимальный»законосообразный культурный ландшафт.

ИДЕАЛЬНЫЙ КУЛЬТУРНЫЙ ЛАНДШАФТ. Ландшафт ПБ идеален вдвойне – теоретически-идеализирован (правильные / прямые линии и фигуры, симметрии etc) и предельно-оптимален.

ТОТАЛЬНЫЙ ЛАНДШАФТ. ПБ – схема тотально гармоничного и красивого ландшафта. Всё нужное – ничего лишнего…

СИММЕТРИЯ КОМПОНЕНТОВ ЛАНДШАФТА. ПБ – концептуальная схема сущностной, ценностной, позиционной и визуально-графической симметрии природного и культурного начала.

АСИММЕТРИЯ КОМПОНЕНТОВ ЛАНДШАФТА. В картоиде ПБ антропогенный компонент выделен, в том числе цветом, графически и позиционно, из антропогенного ядра исходит 6 радиусов-магистралей.

КАРКАС ЛАНДШАФТА. ПБ – единый каркас природно-культурного ландшафта, главный рисунок идеального ковра ландшафтов.

ПОЛИСЕТЕВОЙ КАРКАС. (Культурный) ландшафт – ткань, ее каркас – сеть, в ПБ двойственная, полисеть. ПБ – полисетевой каркас ландшафта.

ПРОСТРАНСТВО ДИАЛОГА. Диалог мест – не метафора. Взаимопронизывающие «цивилизация» и «природа» в ПБ должны быть в продуктивном диалоге. ПБ – территориальная схема диалога природного и культурного; в обобщении – схема диалога любых (?) полярных (типов) мест.

ПРИРОДНЫЙ ЛАНДШАФТ – НА НОВОЕ МЕСТО! Обычно историческая, генетическая и позиционная первичность не различены. Если природный ландшафт возник первым, то он «первичен» во всем. ПБ прямо показала, что в современном ландшафте природный ландшафт нередко «вторичен» генетически и все чаще вторичен позиционно, по месту. ПБ указывает природному ландшафту на его место – закономерное и непривилегированное, но достойное и малоуязвимое. ПБ порождает место и условия выживания природного ландшафта. Фундаментальная инверсия!

Культурная поляризация ландшафта

ПОЛЯРИЗАЦИЯ РАВНОЦЕННЫМИ ПОЛЮСАМИ. Обычно же – поляризация «А – не-А». В ПБ «культура» и «природа» равноправны.

ПОЛЯРИЗАЦИЯ «ИСКУССТВЕННОЕ – ЕСТЕСТВЕННОЕ». ЦЕННОСТНАЯ ПОЛЯРИЗАЦИЯ

ПОЛЯРИЗАЦИЯ ВЗАИМОПРОНИКАЮЩИХ АРЕАЛОВ, а не расчленение на сферы влияния (ср. «биполярный мир»).

БИПОЛЯРНАЯ СЕТЕВАЯ ПОЛЯРИЗАЦИЯ. Обычная поляризация – ареально-моноцентрическая. ПБ – схема нетривиальной, сетевой поляризации любого ландшафтоморфного пространства, в том числе и фазового (признаковые пространства, сети социтирования, Интернет, социальные сети и мн. др.).

КУЛЬТУРНО-САКРАЛЬНАЯ ПОЛЯРИЗАЦИЯ. Ландшафт сплошен и тотален, поляризация имеет атрибутом и иной ценностный аспект. Ландшафт ценностно полиполяризован, не только «город – природа». Если «традиционные конфессии» заняли города-центры, то нетрадиционным (язычники, бажовцы, парарелигиозные экологисты и мн. др.) – остался противоположный полюс. Природное ядро ПБ – и центр-полюс «нетрадиционной» сакральности и даже клерикальности.

ДИКТАТУРА ФУНКЦИОНАЛЬНЫХ ЗОН. Каждая конкретная зона «диктует» специфичную роль для обитателя. Единственный обитатель локальной ПБ будет менять роли на границах зон (остров Робинзона Крузо)?.

ОБЩАЯ СХЕМА АНТАГОНИСТИЧЕСКОГО ВЗАИМОПРОНИКНОВЕНИЯ – напр. регулярной армии и партизан, власти и оппозиции, колонизаторов и туземцев и мн. др.; отчасти – восточнославянской колонизации на угро-финском ландшафте.

ТЕМПОРАЛЬНАЯ ПОЛЯРИЗАЦИЯ И ЗОНИРОВАНИЕ. В разных зонах качественно разное время: искусственно-культурное – обыденное – природное. Во время рекреационное маршрута в ПБ меняется само время и его проживание.

ДЕТЕРМИНАЦИОННАЯ ПОЛЯРИЗАЦИЯ И ЗОНИРОВАНИЕ. Культурная причинность – смешанная причинность – природная причинность.

РАЗОРВАННЫЙ ЖИЗНЕННЫЙ МИР – разные формы и автономия утилитарной и рекреационной сетей и даже компонентов ПБ означают, в сущности, разорванный жизненный мир особо-активных пользователей (обитателей) ПБ.

СХЕМА ДВУХФРАКЦИОННОГО РАССЕЛЕНИЯ – стабильного (жители отдыхают там, где живут) и мобильного (принципиально не отдыхают в местах жизни). Тогда места жизни не могут быть местами отдыха, а места отдыха – местами жизни. Приговоренность к маятниковым миграциям?

ПОЛЯРИЗАЦИЯ «ОБЫДЕННО-ПОВСЕДНЕВНОЕ – ПРАЗДНИЧНО-РЕКРЕАЦИОННОЕ», осуществляющихся и вразных местах (зонах) и на разных маршрутах.

ЛАНДШАФТНАЯ ПОЛЯРИЗАЦИЯ «ЭЛИТЫ» И «НАРОДА». Весьма похоже на расселение и миграции среднего (и богатого) дворянства в старой России, жившего и в своих городских усадьбах, и в пригороде и любивших посещать «медвежьи углы» для охоты; народ жил / работал в средних зонах. Источник – классическая русская литература XIX века. Общая схема классово-расслоенного общества?

АВТОКОЛЕБАТЕЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВО возвратных миграций между полюсами ПБ. Тогда подлинная ось ПБ – границы между зонами, относительно которых колеблется население.

Теория и теоретическая география

МОРФОЛОГИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ устройства культурного ландшафта.

НОМОТЕТИЧЕСКАЯ МОРФОЛОГИЯ КУЛЬТУРНОГО ЛАНДШАФТА

СТРОГАЯ ТЕОРИЯ. Увиденная озарением ПБ строго выводима из постулатов. «Вначале вижу теорему – потом доказываю». Но не все постулаты столь жесткие, четкие и осознанные, как конфигуративно-сетевые – общественно-государственное бесхозяйственное обладание землей, отсутствие частной собственности, возможность больших проектов, бедность и послушность населения, неосвоенность территории, лесной ландшафт и мн. др. Но и теория Тюнена содержит скрытые основания. Теории органичнее выращивать, нежели реконструировать их основания?

ДЕТЕРМИНИРОВАННАЯ КОНСТРУКЦИЯ. «Свободная фантазия» жестко детерминирована, обладает абсолютной (теоретической, аподиктической) достоверностью, а не достоверностью относительной (эмпирической, ассертонической). Такова ли ПБ?

КОНКРЕТНОЕ УНИВЕРСАЛЬНО! Концепции регионоспецифичны – универсальны; противоречие мнимо. Нередко концепция выращивается на ограниченном материале; целостность и смысл важнее объема. Теоретическая география Родомана вскормлена Средней Россией, Большим Подмосковьем, это его особый «портрет» (ср. теорию. Тюнена). Подмосковье=концепция универсально.

ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ ОБЪЕКТ. Полностью (?) выводимый из постулатов и данный как теоретически реальный, заведомо лишенный эмпирического обоснования и референта научный объект – объект идеальный.

ОНАГЛЯЖИВАНИЕ (ВИЗУАЛИЗАЦИЯ) ИДЕАЛЬНОГО ОБЪЕКТА. Классическая географии с ее эмпиризмом, двойной визуальностью ландшафтов и карт и экспедициями далека от теорий. ПБ – наглядно-видимый и наблюдаемый теоретический объект, но равно и концептуализация «картинки». Теоретическая наука – - личностное знание – — индивидуальное мастерство художника-картографа…

КОМПЛЕКСНО ПРЕДСТАВЛЕННАЯ КОНЦЕПЦИЯ — комплекс выразительно-изобразительно / риторических средств; продуктивно «дублированы».

ЯДРО ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ ГЕОГРАФИИ ВЕРСИИ РОДОМАНА.

СВЯЗКА ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ ГЕОГРАФИИ И ЭКОЛОГИИ ЧЕЛОВЕКА. ПБ теоретико-географична по методу – экологична по смыслу.

Поляризованная биосфера – или поляризованные биосферы?

ЛОКАЛЬНАЯ ГЛОБАЛЬНАЯ КОНЦЕПЦИЯ? Выросшая на редкой почве Подмосковья ПБ приложима к иным территориям? Насколько? Каким именно и какого размера приложима каноническая версия ПБ? (Моя оценка – 1—3% суши Земли).

ДВА ПОЛЯРИЗОВАННЫХ ЛАНДШАФТА. Представлены, но самим Родоманом неразличены две версии ПБ. 1) в широком смысле на основе принципе двойственности урбанистической и натуралистической сети без дополнительных конкретизирующих предпосылок. 2) в узком смысле, поляризованный ландшафт на основе указанного принципа с учетом структуры советско-российского пространства, структурированного универсальными узловыми и одновременно административными регионами и границами указанных регионов как антагонистами центров с закономерной приуроченностью к ним природных ландшафтов. Но список открыт…

ЯДРО РОССИЙСКО-СОВЕТСКОГО ПРОСТРАНСТВА — концентрация населения, централизация, множество радикальных осей (без тангенциальных) сочетаются со значительными природными массивами – уникальная для суши Земли территория; Центр и Центральная Провинция России / СССР. Частичные аналоги ПБ в Европе возможны лишь в Периферии – горы, приморье и проч.

ОДНА ИЗ МНОГИХ… Основания ПБ совмещает идеальные фигура теоретического ландшафта и очень конкретный экологический идеал, а если их развести? Если типов идеализации и идеалов более одной? Введение новых полюсов не спасает. ПБ Родомана – одна из многих поляризованных биосфер.

НОВАЯ / ИНАЯ ПБ – инверсия с доминированием природных локусов. Последние в центре и имеют 6 радиусов природных коридоров.

КУЛЬТУРНЫЙ ПОЛЮС РАЗНООБРАЗЕН – А ПРИРОДНЫЙ? В ПБ антропогенные центры – на стыках однородных природных (частью и культурных районов) и потому разнообразны, природные центры – ядра однородных однообразных природных районов. Возможна ли инверсия?

ПОЛЯРИЗОВАННЫЕ БИОСФЕРЫ. Постулаты связности двух равноправных взаимонезаменимых компонентов ландшафта в пространстве тотальных административно-узловых районов и порождают ПБ. «Игра» постулатами порождает семейство поляризованных биосфер, в т. ч. и с разным числом полюсов.

НЕУНИВЕРСАЛЬНАЯ КОНЦЕПЦИЯ. Основа ПБ – универсальные административные узловые регионы с четкими спонтанно автоэконетизируемыми рубежами регионов. Однако регионы АТД теоретически могут быть на основе однородных природно-культурных районов или совсем незначимы. Тогда для ПБ (в узком смысле) нет ниши.

ПБ В СТЕПИ, где города и леса – не позиционные антонимы и далеко друг от друга, а рядом, вдоль рек. Какова конфигурация?

КОНЦЕПЦИЯ ЧАСТНОГО СЛУЧАЯ. ПБ – концепция экспансии урбанизации и бума «освоения» новых территорий. Однако ныне почти всё наоборот – пространство «съёживается», быстро растет Внутренняя Периферия с деструкцией транспортных сетей и расширением «пустот». ПБ для охвативших половину РФ стагнации и «сжатия» ландшафта?

ЭКОЛОГИЧНОЕ РАССЕЛЕНИЕ VERSUS УТИЛИТАРНОЕ ПРОСТРАНСТВО. В логике Родомана требования к среде у заповедников и разумно организованного расселения (пронизанная парками и прочими «зелеными элементами» здоровая городская среда) не столь уж различаются. Совсем иное дело – «грязное» (во многом неизбежно) производство. Тогда заповедно-городской полюс оказывается парадоксально двуединым, а ему противостоит производственный. Кстати, это довольно резко сокращает неизбежно экологически неблагоприятные перемещения между «городом» и «заповедником».

Неоднозначная концептуальная конструкция

ОТКРЫТИЕ ИЛИ ИЗОБРЕТЕНИЕ: – феномен реальности или конструкция для ее преобразования? Статус мерцает…

ОТ ГЕДОНИСТИЧЕСКОГО ТУРИЗМА К НАУЧНОЙ КОНЦЕПЦИИ

ОТ УТОПИИ К ТЕОРИИ. Умно артикулированная персональная утопия – не вдруг, а закономерно – обратилась замечательным научным результатом. Жажда жить только в интересно связанных разных уникальных местах, минуя массовую серую обыденную индустриально-селитебную среду породила массу содержания.

ИНФАНТИЛЬНАЯ МЕЧТА → СТРОГАЯ НАУЧНАЯ КОНЦЕПЦИЯ.

НАРУШЕНИЕ ОСНОВАНИЙ ТЮНЕНОВСКОГО ПОРЯДКА. В центрах ПБ плотность населения / застройки ниже, чем далее; за счет символически значимых «пустот» доля природных элементов выше (ср. статью Фридмана).

ЯДРО РОССИЙСКОЙ «СПЕКУЛЯТИВНОЙ» (по С. В. Чебанову) ГЕОГРАФИИ ЛАНДШАФТА, работающей не с эмпирическими, но и не с теоретическими (полно заданными) предметами, но с родовыми сущностями-архетипами.

ПРИЗНАННО-НЕПРИЗНАННАЯ КОНЦЕПЦИЯ. Известность и/или популярность – отсутствие верификации, критики и развития ПБ.

ПРОГРЕССИВНАЯ КОНСЕРВАТИВНОСТЬ. ПБ (была) ориентирована на консервацию сложившихся структур и их усиление в будущем.

МАТЕРИАЛ ДЛЯ ПОНИМАНИЯ / ИССЛЕДОВАНИЯ ГЕОГРАФИЧЕСКОГО ВООБРАЖЕНИЯ И ТЕОРЕТИЗИРОВАНИЯ.

МАНИФЕСТАЦИЯ ЛИЧНОСТНОГО ЗНАНИЯ (М. Полани) И МЕТОДОЛОГИЧЕСКОГО АНАРХИЗМА (П. Фейерабенд), тем более чистая, что этих доктрин при открытии ПБ еще не было и они и потом не были известны автору ПБ.

Противоречия с реальностью

ИРРЕАЛИСТИЧЕСКАЯ КОНСТРУКЦИЯ – нет места и ниши для экофобных компонентов ландшафта, без чего он хозяйственно неполон – промышленность, особенно горная и грузовой транспорт. Ландшафт без производства. 3-ий- производственный – полюс?

ПРОТИВОРЕЧИЕ ЛОГИКЕ УЗЛОВОГО РАЙОНА. Логика развития антропогенного узлового района ведет к подчинению окружающего ландшафта и его трансформации в интересах центра. Периферия вторична и несамостоятельна, но именно она в ПБ равноправный полюс.

ПБ VERSUS ЛОГИКА ТРАНСПОРТНЫХ СЕТЕЙ: транспортные циклы с «пустотами» в средине обречены на дробление новыми линиями (С. А. Тархов). ПБ — исключение? Процесс не закончен? Неполнота концепции? Действовать вопреки закономерностям? Есть ли теория коэволюции полярно-конфликтующих сетей?

ВМЕСТО РОСТА ПО РАДИУСАМ – РАСПОЛЗАНИЕ АГЛОМЕРАЦИЙ МАСЛЯНЫМ ПЯТНОМ. ПБ предполагает первое, а в действительности имеет место второе.

Идеал и концепция

ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ

ЭКОФИЛЬНАЯ ЗАКОНОМЕРНАЯ ДЕТАЛИЗАЦИЯ ЛАНДШАФТА ЗАМЕНЯЕТ: хаотичная экофобная фрагментаризация пространства.

СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ ИДЕАЛ. КОНЦЕПТУАЛЬНЫЙ ЛАНДШАФТНО-ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ

КОНЦЕПЦИЯ ЭКОНЕТА, учитывающая (учитывавшая) ландшафтную и общественно-государственную специфику России – и тем редкая.

ЛАНДШАФТ ДЛЯ ОСОБОГО ТУРИЗМА. Массы сидят в своих ячейках-зонах, подлинная элита подвижна. У Родомана это элитарные самодеятельные походные туристы- путешественники – именно для них ПБ полна, ясна, детальна.

ЧАСТНАЯ ПБ. У Родоман референтом ПБ – большое общественно-государственное пространство. Однако четкое функциональное зонирование и строгое поддержание режима скорее удел большого частного землевладения. Частные капиталы должного для этого размера ныне в России есть – частной ПБ нет…

Утопия

УТОПИЯ ЭТАТИСТСКОГО ЭКОЛОГИЗМА. ПБ – утопия, реализуемая в рамках Большого (во всех отношениях) Государства силами этого государства для экологического благополучия «природы» и «общества»».

ТОТАЛИТАРИЗМ? ПБ – желаемый ландшафт для человечества, проект гармонического сосуществования разных полярных типов мест. Без учета адекватности и экологической вменяемости масс. ПБ теоретически реализуема как тоталитарная утопия – террор для воплощения эколого-гуманистической схемы. «Умеренная ПБ» – абсолютная монархия, «зеленая империя», «полная ПБ» – «экототалитаризм». Но тоталитарный социум не способен к осмысленным стратегиям – воплотить ПБ невозможно. Проектов и утопий должно быть много, диалог утопий – профилактика тоталитарности.

ПРЕСУППОЗЦИЯ ПБ НЕРЕАЛИСТИЧНА – полностью подвластное пространство / общество / население, и притом осмысленно-разумное.

АНТИЛИБЕРАЛЬНАЯ УТОПИЯ. Игнорирование частных интересов. Постулат единства системы ценностей и сводимости их к единому основанию.

ВНЕПРАВОВАЯ УТОПИЯ. Отрицание частной собственности на землю.

ЛАНДШАФТ МЕНЬШИНСТВА. Разные зоны способны вместить разное число носителей ролей. Миграции / смены ролей применимы лишь к явному меньшинству, иначе массы уничтожат природные компоненты ПБ. Демократична ли ПБ?

Советско-Российская Евразия

КОНЦЕНТРАТ РОССИЙСКО-СОВЕТСКОГО ПРОСТРАНСТВА. Гиперцентрализация без частного транспорта и частной земли в большом пространстве узловых административных регионов с оттеснением природного ландшафта на их периферию – это советское пространство? ПБ?

ЭКОЛОГИЧЕСКАЯ АПОЛОГИЯ СОВЕТСКОГО ПРОСТРАНСТВА. ПБ открывает и показывает скрыто-потенциальную экологичность советского пространства в силу универсальной централизации и дискретности регионов.

УПУЩЕННЫЙ ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ ШАНС. Родоман видел у СССР огромные экологические преимущества (не согласен). ПБ – апология СССР? – нет, это шанс малоосвоенной среды.

ИДЕАЛЬНЫЙ ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ ПОРТРЕТ РОССИИ / СЕВЕРНОЙ ЕВРАЗИИ. Образ главной эколого-ландшафтной структуры макрорегиона.

ПРОЕКТ ЭКОЛОГИЧЕСКОЙ КОНВЕРСИИ

СХЕМА ДЛЯ АМЕРИКИ, АФРИКИ, АРКТИКИ И АНТАРКТИДЫ

Экзотические приложения и развитие

СТРУКТУРА ПРОСТРАНСТВА. Открытая для земного ландшафта ПБ теоретически и вне этих рамок – любое пространство – культурное, знаковое, ценностное, пространство данных, интернета; космическое пространство etc.

ЭКЗОТИКА. ПБ – принципиальная схема взаимного пронизывания двух равнозначимых сетевых компонентов обитаемой среды. Но обязателен ли земной ландшафт – а инженерная конструкция космической станции, поверхность иного небесного тела etc. При фантастичности сюжета следующие полвека ПБ могут показать осуществление ПБ в пустом пространстве, где она реализуема с тотальной полнотой. ПБ имеет технический и космический смысл, измерение и приложение.

ГОРИЗОНТАЛЬНАЯ – ДИАГОНАЛЬНАЯ – ВЕРТИКАЛЬНАЯ ПБ. ПБ развернута в горизонтали, но ничто не мешает ей быть вертикальной / «диагональной», где часть зон размещены под поверхностью Земли (грязное производства), часть имеет сегменты на поверхности (утилитарное расселение), а природный полюс целиком на поверхности; часть элементов вынесена в Космос.

ВОДНАЯ ПБ? В классике ПБ водоемы – меньшинство территории, и даже в трансформации основного картоида налицо большой базовый континентальный массив. Но водные поверхности на Земле решительно преобладают – что и как тогда? Был бы – помимо прочего – интересный картоид.

КОСМИЧЕСКАЯ ПБ?

ПБ ДЛЯ СФЕРЫ ДАЙСОНА45?

КОНЦЕПЦИЯ-АНТОНИМ ДЛЯ СЖАТИЯ ПРОСТРАНСТВА? В классической ПБ освоенное пространство расширяется и уплотняется, «наступает» культура – в неклассической ПБ биосфере «наступает» природа – спонтанная ренатурализация и тем самым эконетизация приходящего в упадок культурного ландшафта.

КОНЦЕПЦИЯ-АНТОНИМ ДЛЯ НЕОСВОЕННОЙ СРЕДЫ. Принцип двойственности и поляризация – инварианты. Отличия: 1) первичные исходные ядра – природные локусы ландшафтного разнообразия, стыки трех разных однородных районов (предпочтительное место для заповедника и осмысленной рекреации), 2) вторичные дополняемые – «урбанистические» ядра в срединах однородных районов.

Патриотизм ландшафта, географии и России

ТРУД ПАТРИОТА. Концептуальная апология специфики ландшафта Родины и культивирование ее научной самобытности – научный патриотизм.

ЕДИНАЯ ОБЩАЯ ГЕОГРАФИЯ. Во время юности Родомана пытались создать «единую география» – дополнение / замещение географии неединой, фрагментированной. Такова география сейчас – «направлений» больше, чем реальных ученых. Но налицо общегеографическая тематика, проблематика, методы. ПБ вместе со всей теоретической географией (в моей версии особенно) – одно из немногих реальных воплощений и единой и общей географии. Теоретическая география – единая общая российская география сегодня!

КАНОН КЛАССИЧЕСКОЙ ГЕОГРАФИИ. ПБ – емкое выражение канона классической географии + картографии.

ЭПИТАФИЯ КЛАССИЧЕСКОЙ ГЕОГРАФИИ. Научные направления смертны, иногда влача жалкое посмертное существование. Классическая география в кризисе, возможно терминальном. Долг близких – эпитафия. Вся теоретическая география школы Родомана – достойная эпитафия.

СВОБОДНАЯ НЕФОРМАЛЬНАЯ НАУКА. ПБ и вся теоретическая география никогда нигде никем не организовывалась, не планировалась, не управлялась, не «координировалась», как таковая не финансировалась, не имела в формальной / государственной науке институциональной ниши. Она (нехотя) допускалась или репрессировалась. Но она вырастила немало открытий и приложений, не только в географии. Стандартная же государственная и грантовая «наука» у нее почерпнула.

Приложение 1.

Поляризованная биосфера: замечания и новые предложения

НЕЖЕЛАТЕЛЬНЫЕ СМЕШЕНИЯ. В последнее время растет научный и общественно-культурный интерес к «неизвестной России» вне больших городов, в частности, к «глубинке» и ее роли и функциям в стране и ее ландшафте. Однако при этом имеет место недопустимые (по крайней мере, нежелательные) смешения. Так, нередко смешивались «заповедные ядра» в ПБ и «медвежьи углы», «черные дыры у Нефедовой [8] и «наша» Внутренняя Периферия [4]; последняя даже смешивалась с Провинцией; фигурировал и невнятный образ (не понятие) «глубинки». Дело еще и в том, что эти концепты заданы и прояснены лишь в своем собственном контексте и в основном имеют разные, но негативные коннотации и содержательные идентификации как «неразвитые» не (вне) центральные территории.

ВНУТРЕННЯЯ ПЕРИФЕРИЯ. История выражения неясна; чисто формально Родоман различил два контура, назвав один «интрапериферия» [9]. Понятие, тип культурного ландшафта и его особая зона выделены нами в 1999 году [3]; подробная характеристика дана в 2012 [4]. Заслуживает особого внимания: Значительная и быстро растущая; Малоизвестна, несмотря на положение в средине страны; Слабо отличена от привычной (Дальней) Периферии, но специфична; место новых, неожиданно-противоречивых процессы; Возможности / ресурсы новых экологических функций.

Зона теоретически предсказана (были важны и маршруты) как места диссонанса ландшафтной основы и современного статуса территории, – не морфологически и, тем более, не конфигурационно. Ее отличает и создает положение внутри Провинции, а не пространственная удаленность. Внутренняя Периферия располагается рядом с Центром (как типом ландшафта и конкретным центром); это специфика и отличие от обычной периферии. Разгосударствление жизни, отказ от искусственного поддержания освоенности, присущая кризису концентрация населения и производства привели к депопуляции и снижению уровня освоенности. Ныне зона растет за счет периферизации «советской провинции», уже преобладая в центре и на северо-западе Европейской России. Статусно-пространственное положение зоны предопределяет ее дальнейший социально-экономический упадок. Современное состояние культурного ландшафта этой зоны противоречиво. «Одичание», снижение освоенности, разрушение материальной и социальной инфраструктуры – активная природная ренатурализация ландшафта, естественное самовосстановление лесов в ходе демутационных сукцессий на месте забрасываемых сельскохозяйственных угодий, прирост ресурсов эко/геосистемных услуг.

Обычная (Дальняя, Внешняя «просто» периферия) Периферия лежит вдалеке от освоенных территорий – Внутренняя Периферия лежит внутри освоенных территорий, внутри зон (Центр + Центральная Провинция) и Провинция. Связь зоны с обычной (классической) Провинцией – периферизованная провинция внутри (полноценной) Провинции. (Тогда Внешняя Периферия – недопровинциализированная Периферия). В отличие от природных ядер ПБ Внутренняя Периферия – никак не ядро какой-либо сети. Она пассивна и производна, вторична – в ПБ «природа», ее местоположение и функции активны и первичны. Для «черных дыр» эти аспекты не рассматриваются, как и связь с ПБ и Внутренней Периферией. Яркий пример периферизации былой Провинции между Центральной Провинцией и Провинцией – Владимиро-Суздальское ополье [7].

«Черные дыры» (не вполне артикулированный образ) в общем приурочены к природным полюсам ПБ, совпадая по местоположению, но отличаясь «по сущности» – менее освоенные / более заброшенные стыки административных регионов; экологических характеристик лишены. Близки и «медвежьи углы». Все они предельно далеки от Центра уровня страны, макрорегиона и региона – это Дальняя (Внешняя) Периферия регионов. Географические понятия полимасштабны! Собственно же Внутренняя Периферия соседствует с Центрами разных уровней и даже возникает внутри них. Будучи нередко / во многом ландшафтно и процессуально сходны, Внутренняя и Внешняя Периферия радикально различаются именно тем, что вторая никак не может возникнуть внутри Центра и Провинции; это же отличает Внутреннюю Периферию и от ядер ПБ и черных дыр.

Характерная черта Внутренней Периферии, радикально отличающая ее от природных ядер ПБ и черных дыр – наличие собственных центров (полифункциональные города). Ранее показано: крупнейшая (глобальная) Внутренняя Периферия – сама России с центром Москвы; иные примеры – экономический микрорайон Вязьмы между Московской и Смоленской Провинцией. Район Тотьмы – Внутренняя Периферия на подъеме и репровинциализации без прежней освоенности (личные наблюдения). В силу местоположения и наличия у Внутренней Периферии культурного фона, даже при «сжатии пространства» у нее больше шансов полноценного ландшафта, нежели у Дальней Периферии, особенно при насыщении заповедниками и парками разных типов.

Дадим схематически последовательность зон культурного ландшафта в смешанной терминологии: Центр – Провинция – Внутренняя Периферия – Провинция – Периферия, она же черные дыры и природные ядра. Выводы – в концепцию ПБ представление о Внутренней Периферии не вложимо, она же и природные ядра разделены иными зонами, природные ядра облегают Внешние Границы моноцентрических районов, а Внутренняя Периферия имеет осями Внутренние Границы.

СПОНТАННАЯ ЭКОНЕТИЗАЦИЯ РЕК И ЖЕЛЕЗНЫХ ДОРОГ. По мере утраты реками и даже железными дорогами роли комплексных осей культурного ландшафта и запустения прилегающих территорий на них началась спонтанная эконетизация, возобновление растительности и тем самым – появился шанс экологических функций. Дело дошло до превращения в Москве (!) полуразобранных железных дорог в зоны пикничной рекреации и организованного туризма; тем более на «бесхозных» узкоколейках. Отчасти тезис подтверждает и Родоман (устные обсуждения). Эта тенденция институализирована очисткой соответствующих долин и превращения их в природно-парковые зоны отдыха вместо зон гаражей, свалок и проч. – напр. «Долина реки Сетунь» в Москве. Это своего рода инверсия больших рек, обстраиваемых коттеджами и малых рек, непригодных для этого. Экзотические варианты для новых ПБ?