Пёс для миллиардера бесплатное чтение

В двух действиях

Действующие лица:

Степан Захарович – владелец невидимой собаки Демофобика, мужчина пенсионного возраста

Аркадий – будущий российский полицейский,24-26 лет

Оксана – его невеста, банковский работник, чуть помладше

Клавдия Максимовна – бабушка Аркадия, лет шестидесяти

Толян Толяныч – сорокалетний магнат, миллиардер, везде и всюду изображающий своего кумира Наполеона, боготворящий его и во всём ему подражающий

Все герои культурные и воспитанные люди, потому изъясняются, по мере своих возможностей и способностей, изысканно, ритмической прозой, почти что стихами.

Оба действия происходят почти в безлюдном месте, в маленьком уголке довольно большого, городского сквера, где достаточно скамеек и беседок, деревьев и цветов на клумбах.

Действие первое

Под не навязчивую классическую мелодию, исполняемую на клавесине, занавес открывается. На сцене под раскидистыми зелёными деревьями стоят две скамейки. Появляется Степан Захарович, очень прилично одетый моложавый пенсионер, возможно даже, он в чёрном костюме, в белой рубашке и при галстуке-бабочке. Он ходит по сцене, почёсывая затылок.

Степан Захарович (размышляет вслух, произносит монолог): – Погода в сквере этом превосходна, но главное заключено не в ней. А в том, чтоб заработать много денег. Какой дурак, с каких трибун сказал, что жизнь пенсионера превосходна? Он пошутил? Как долго шутки эти злые длятся?! А молодёжь? Её тяжелей всего. Кому они нужны, тупые сказки, которым грош цена давным-давно! Здесь у меня сейчас набита стрелка! Но, чёрт возьми, мне могут помешать! Знакомых очень много в чудном сквере. Придётся действовать на свой мне страх и риск. Ведь случай важный упускать нельзя (садится на скамейку). Решил продать я важному магнату, придурку и чинуше… пустоту! (встаёт). Да, пустоту! Совсем пустое место!

Ему я позвонил по телефону и сообщил, что у меня есть чудо! Такого чуда не было ещё нигде и никогда! Да и не будет! Я рассказал ему о том, что у меня собака есть… собака не простая. А собака-невидимка! Давно зову я пса, да, кобеля-дворнягу, обычной… кличкой бобик Демофобик! Никто её не видит, даже я. Да потому, что нет её в природе! Напрасно все считают богачи, что лохи только среди тех, кто беден, кого они как липку ободрали, присвоив всё народное добро. Он купит пса-фантома у меня! Магнат из полудурков – сам Качурин (из правого рукава достаёт вилку). Ха-ха-ха! Совсем простая вилка! Но можно сымитировать укус собаки страшной из… иного мира, собаки-невидимки, господа! Кольнул немного – вот тебе и рана (прячет вилку в рукав, и тут же из другого достаёт средних размеров спринцовку-грушу, направляет вниз «соском», давит на неё. Оттуда вылетает струя жёлтой жидкости).

Вот эта клизма тоже золотая! В ней, так сказать, моча моей собаки! Вдруг невидимка, друг четвероногий, кого-нибудь захочет обмочить. Но не моча здесь, а всего лишь – чай. Правда, собаки нет! Да! Я уже представил, как я гуляю с ней, с волнением, по скверу (прячет спринцовку в рукав. Достаёт из бокового кармана миниатюрный магнитофон). Со мною диктофон. Он цифровой. Со звуком мощным. Надо всё проверить (нажимает кнопку. Раздаётся лай собаки, потом рычание, затем – визг). Тут много записей, которые меня сегодня сделают счастливым и богатым (выключает диктофон, прячет его в карман). Но только бы не проколоться мне! С богатыми ворами шутки плохи! Но думаю, что будет всё тип-топ! Не просто же всё так… Ты сослужи мне службу, Демофобик, прекрасный пёс, который, просто, блеф (очень серьёзно)! Но я ведь не прохвост! Я значу много! Мне кажется, что я – народный мститель! И может быть, давно пора пришла объединиться людям разных наций, пора пришла вернуть своё добро!

Степан Захарович уходит. Тут же появляется Клавдия Максимовна с сумочкой и газетой в руках, садиться на скамейку. Эту женщину в солидном возрасте трудно назвать старушкой или даже пожилой, она одета очень… по моде, и на у неё лице достаточно пудры, помады и прочей косметики. Предположим, что она в шикарном длинном оранжевом платье с элегантным чёрным поясом, на шее – колье. Да и сумочка её, которую она кладёт рядом с собой, тоже смотрится.

Клавдия Максимовна, открывает газету и тут же откладывает её в сторону, встаёт со скамейки, начинает ходить по сцене. Явно волнуется.

Клавдия Максимовна (время от времени, поднимая руки к небу и оглядываясь по сторонам): – О! Господи! Скажи мне почему, в газете пишут такие непристойности, скажи! Культура там отсутствует совсем, и кажется, писал статьи какой-то дворник, необразованный, к тому же, очень пьяный, не выходящий вечно из запоев. Понятно сразу, журналисты наши не то чтобы не дружат с головою. Вообще, с ней не общаются никак. Язык у них такой, как будто б с Марса или с другой планеты прилетели… Неужто точно так же они пишут, как говорят?

Они народ не любят, демофобы! А пишут лишь о том, как на Майорках, под Ниццей, в Лондоне какие-то бояре… из непонятных русских, приобретают и дворцы, и замки. Да где же, как, когда смогли они так много и мгновенно заработать? Впрочем, пусть жируют. В обжорстве диком и глубоком пьянстве, разврате превеликом они совсем забыли о культуре. Вот так их страшно наказал Всевышний!

С экранов телевизоров галдят всё про убийства да пьяниц разных, наркоманов… про разврат и секс! Какое безобразье! Дерьмом страну культурно поливают. Интеллигентности в России ни на грош. Все очумели, отупели сходу… Так тупеют лишь голливудские актёры, когда в нелепых фильмах англосаксы спасают мир, полмира убивая.

Но, впрочем, мне до этого нет дела. Забот своих немало у меня. Я долго ожидаю внука в сквере. Здесь в тихом уголке большого сквера назначила я встречу с моим внуком. Он завершил учёбу в институте. Впрочем, нет. Учился он в университете, стал юристом. Сейчас и бывшие ГПТУ порою бездумно называют «Альма Матер». Но неважно. Ведь главное, Аркаша будет копом. Что значит «копом»? Будет полицейским. Работу он нашёл, а стать бы мог, как многие его друзья, обычным безработным или даже… подумать страшно, бичом всего лишь. Впрочем, нет! Пока живу я, этого не будет!

Но где же он? Как долго нет Аркаши! И где ж он ходит? Где ты, мой Аркаша? Я вся в волненье. Может быть, не взяли на службу полицейскую его? Сказали там, что он лицом не вышел или же… походкой. Сейчас найти работу и за деньги – великая проблема. Будь что будет! Ребёнка не оставлю никогда! Я бабушка, поэтому Аркашу обязана до пенсии вести, до отдыха, который он заслужит, и содержать до времени, когда мой внучек, мальчик, возможно… станет немощным и старым. Ведь господа иные получают рубли от государства нашего, солидные при том, ни дня, вообще, нигде не проработав. А кто ишачил, тот в большом накладе. Как правило. Мне не понять из страшных правил исключений. Если ты чиновник, тогда и в старости живёшь безбедно. Поистине, Россия – это сказка! Но страшная, свирепая… Да-да… Загадок и чудес мне не постичь. А я училась в университете, учителем была, преподавала я литературу детям… Но не пойму я, что же происходит! Впрочем, ладно. Что там говорить. Не к Богу я взываю, а к воронам, которые летают надо мною и смеются. Мне кажется, не «кар» они кричат, а близкое, родной мне – «Аркадий». Где же мой Аркаша?

Раздаётся заливистый собачий лай и перед ней появляется её давний знакомый, Степан Захарович. Он вытягивает правую руку вперёд, как будто держит на поводке собаку. Но он, явно, один. И не трудно этого не заметить.

Клавдия Максимовна (подходит к нему, но не вплотную, слегка кланяется): – Голубчик мой, Степан Захарыч, рада вас я видеть! Куда запропастились вы, мой друг? Я ненароком думала порой, что вас уже на кладбище свезли и однозначно, взяли и – зарыли.

Степан Захарович (отступает от неё на шаг): – Нет, Клавдия Максимовна, простите, здоров и жив я. Соизвольте видеть! Надежды ваши тут не оправдались. Никто меня, нигде не зарывал. Но и я, признаться, с грустью полагал, что ваше тело в крематории сожгли. Ведь это подешевле, понадёжней… Я тоже рад вас видеть.

Клавдия Максимовна: – Так дайте же, мой друг, мне вас обнять! Вы всё бочком, бочком, в сторонку… Я чем-то вам не нравлюсь? Как будто бы у вас, Степан Захарыч, неизлечимый вечный геморрой.

Степан Захарович: – Я сообщил, что очень рад вас видеть. Но будьте осторожны и ко мне не подходите!

Клавдия Максимовна (отступает на шаг, её осеняет, с возмущением): – Вы – негодяй! Но почему вы сразу не сказали мне, на расстоянье, что у вас чума или холера? А может быть, и СПИД! Конечно, я люблю вас, как интеллигента. Но за компанию сдыхать, как таракану от… отравы, прав я не имею. Меня увольте! Мне ещё ведь внука немного желательно бы и на ноги поднять, немного подрастить и побыстрей! Так что, шагайте вы отсюда ловко, со скоростью торпеды, сударь мой! Вы задницу возьмите в горсть и прочь стремитесь!

Степан Захарович: – Но как же я уйду отсюда, Клава? Тут у меня назначено свиданье. Не с женщиной, конечно, чёрт возьми! Вы мне мешаете! Ушли бы вы отсюда! Но разве в данном сквере мало места, чтоб кости ваши старые погреть? На солнышке, конечно же, на ярком!

Клавдия Максимовна: – О! Сударь мой, уж лучше вам исчезнуть! Я с внуком здесь назначила свиданье. А вы тут появились, чёрт возьми. Не просто появились, а с заразой, которую разносите кругом. Пошли бы вы отсюда, милый Стёпа! Не так уж я стара, как вы сказали! Ведь я свежа, цветуща, молода! У вас же вид, скажу, такой кошмарный, как будто вы отрылись… из могилы – и здесь решили малость погулять (наставительно). Я очень свято верю и надеюсь, что есть у вас и важные дела… не в нашем сквере. Заразу вы не разносите среди граждан мирных! Ведь я ни в чём не виновата перед вами. Идите прочь, отсюда! И простите, что иногда совсем бываю не культурной или… в меру.

Степан Захарович: На вас я не в обиде, дорогая. Но как же обижаться мне на вас? Вы, Клавдия Максимовна, всегда, везде и всюду великим тупоумьем отличались. Ведь с вами я в одной учился школе. И даже за одной мы с вами сидели партой. Правда, я потом учился, в политехническом, скажу вам, институте. И стал строителем, а после я трудился, где попало.

Клавдия Максимовна: – Я начинаю понимать, что не больны вы, сударь. Но, тогда скажите, в чём же дело. Почему, Степан Захарыч (она пытается подойти к нему, он отстраняется), я не имею права вас обнять? Ведь мы давно знакомы, даже очень… близко.

Степан Захарович: – Да, я согласен, и совсем не спорю. Встречались мы довольно часто с вами. Но то, что пуля в голове у вас, ежу понятно. Открою тайну вам, что я не болен… ничем… и никогда. Нет сифилиса даже у меня, ни коклюша, ни скарлатины, ни гриппа рыбьего и прочего… свиного (очень предупредительно). Но попрошу любезно: ко мне не приближайтесь ни на шаг!

Клавдия Максимовна: – Но почему же, дорогой Степан Захарыч? В вас снайпер целиться, к примеру, с самой ближней крыши (показывает рукой)? И вы с заботой обо мне меня послали… куда подальше. Это очень славно! Вы настоящий друг и, может быть, джентльмен.

Степан Захарович: – Какой я там джентльмен? Всё просто объясняется и ясно. Ведь суть лишь в том, поймите адекватно, что я на поводке держу собаку злую, огромную дворнягу по кличке бобик Демофобик. Обычная дворняга, бобик Демофобик. Пёс беспородный, из собачьего народа, но народ не любит. А если б Демофобик мог всех сожрать мгновенно, то приступил бы сходу. Мы не одни, а с нами Демофобик!

Клавдия Максимовна (отступает от него на расстояние нескольких шагов, берётся за голову, с трагичности в голосе произносит): – О, Господи! И вы с ума сошли! А я считала так, что только журналисты у нас в стране тупые, как бараны! Политиков в учёт я не беру. Там тёмный лес, такой непроходимый! Но надо же случится вот такому! Вам нужно к психиатру обратиться. Ведь есть у нас знакомый общий с вами – Серёжа Иванов. Он говорят, специалист великий. И на приём к нему идут не только люди, но даже и магнаты, и ворьё в законе, и разные чинуши. Всех он лечит. За умеренную плату. Мне помнится, что был ещё такой когда-то, и я о нём читала даже в детстве. Как же его… зовут? А-а! Вспомнила. Да! Доктор Айболит!

Степан Захарович: – Ветеринарный врач. Его я помню. Я обоих помню. Серегу Иванова ближе знаю. Не по детским книжкам. Ведь Иванов учился даже в нашей с вами школе, но вот… был классом младше. Он и теперь остался полудурком. А тех, скажу вам честно, кого он излечил от паранойи и прочих психболезней, ушли в народ, чтоб ни хрена не делать. Святыми стали, в принципе, бомжами. Но мне зачем на свалку? Спасибо, есть пока ещё квартира. Меня пока что ведь не обманули, не обули… А ведь могли бы. Власть у нас и мафия едины. Старательно они изображают, что очень мощно борются друг с другом, как левая рука с рукою правой.

Клавдия Максимовна: – Вы даже очень смело говорите. Храбрый, как портняжка. Впрочем, вам простят «свободу слова». Ведь только псих по улицам гуляет с собакой-невидимкой. Похожи вы на министерство соцзащиты населенья в стране, где только и богатых защищают. Мираж вы выдаёте за реальность. К примеру, если есть министр культуры, совсем не значит, что имеется… культура. Избави бог, я это не про нас. У нас, в России, с этим все в порядке. Министров стало столько – пруд пруди! А это значит, что народ… в расцвете. Конечно же, я к вам не подойду! Не стоит приближаться. Вдруг вы укусите меня, Степан Захарыч. А бешенство, вы знаете…

Степан Захарович: – Я знаю, Клавдия, весьма-весьма начитан. Но… боже мой! Ведь я предупреждал!

Незримая собака по кличке Демофобик с лаем тянет на невидимом поводке за собой Степана Захаровича и кусает за ногу Клавдию Максимовну. Конечно же, Степан Захарович умудрился ткнуть старую знакомую вилкой в ногу. Та, наклоняясь и хватаясь рукой за место укуса, издаёт крик. В нём столько удивления и ужаса.

Клавдия Максимовна (выпрямляется, прихрамывая на левую ногу): – Ой, Господи! Какая-то зараза так больно и внезапно зубами цапнула меня… почти что за бедро. Мне фокусы такие, извините, совсем не по нутру. Вы можете сказать, что происходит? Ведь если б крышу сдвинуло мою, и я мозгами тут же повредилась, не ощутила бы нахального укуса. И этот лай собачий ниоткуда…

Степан Захарович (поспешно садиться на противоположную скамейку, поглаживает рукой ворчащую невидимую собаку, Демофобику): – Ну, успокойся, пёсик, успокойся! Нельзя же так, на всех людей бросаться. Хоть Клавдия Максимовна тупая, не слушает совсем советов добрых, но нападать тебе на старых женщин не надо бы, мой друг. Так некрасиво.

Демофобик радостно, но виновато повизгивает. Клавдия Максимовна, прихрамывая, решительно делает несколько шагов в сторону скамейки, где сидит Степан Захарович.

Клавдия Максимовна (с возмущением): – Возможно, я тупая, я согласна. Но почему, нахальный старикан, вы даму обзываете старухой? В расцвете сил я. Ведь ещё способна с зерном два эшелона разгрузить, а может быть и больше. Вам понятно? Вы уподобились развратной молодёжи, которая погрязла в сексе, в наркоте и пьянстве. Вы аморальны даже в ваших мыслях, неверную оценку мне даёте!

Степан Захарович: – Ну, понесло, вас, милая моя! Если хотите, то возьму слова обратно. Но только вот, пожалуйста, не надо бездумно хаять молодёжь и обвинять её во всех грехах вселенских. Быть молодым у нас теперь опасно – им не работы не дают, не денег, нет жилья… Нет завтрашнего дня! Не каждый может выдержать такое. Ведь не у всех же бабки сердобольны, которые, как говорится, готовы за внучонка пасть порвать любому… на портянки. Будь то даже бандит известный и с большой дороги.

Клавдия Максимовна: – Но, согласитесь, дорогой Степан Захарыч, ведь святости и нравов чистоты у молодёжи нынешней не так уж много.

Степан Захарович: – Видать, забыли вы свою… святую юность, дорогая. Кому вы только не давали… Помню. Вы сексом занимались очень рьяно. Со школьной парты. Нет, я не сужу вас. Но напомнить должен…

Клавдия Максимовна: – Какой вы негодяй! А что напомнить?

Степан Захарович: – Хотя бы то, что я впервые трахнул вас и очень просто, в школьном туалете. Потом мы пригласили друга… Васю. Теперь он, вроде даже, архитектор. Но, правда, спился. Говорят, что умер он от пьянства и от… свинства.

Клавдия Максимовна: – Я про себя плохое всё забыла. Совсем не помню нашей с вами связи. Я церковь посещаю очень часто. А если что и было, то… другое. Романтика! Она… от комсомола.

Степан Захарович: – У нас романтика, а вот у них, у современной молодёжи – разврат (смеётся)! С ума сойти (дружелюбно)! Садитесь рядом! Бобик Демофобик не тронет вас теперь. За это я ручаюсь. Он укусил вас, и сейчас спокоен. Скажите мне открыто, без утайки, болит у вас нога в том месте, где укус. Или уже терпимо?

Клавдия Максимовна (осторожно присаживается рядом с ним, и даже треплет невидимого пса за уши, тот довольно урчит): – Нога болит, горит огнём… безумно. Я чувствую, что мне ещё хромать придётся до райских дней, что нам магнаты строят. Нет, я не правильно сказала. Не строят, а с ухмылкой обещают с трибун больших, с экранов голубых.

Степан Захарович: – Да, долго же придётся вам хромать. Однако же, я очень свято верю, что рана заживёт, как на собаке. Ведь, Клавдия Максимовна, закалка у вас ещё с тех давних… скажу вам прямо, сказочных времён.

Клавдия Максимовна: – Утрировать, Захарыч, не уместно. Вы тоже, извините, не пацан. Чуть-чуть бы раньше, дорогой, вы родились, то с Лениным на Капри пиво пили или со Сталиным чаи гоняли.

Степан Захарович (смеётся): – Я рожею не вышел. Бог не дал. Да, полно! Будет вам! Конечно же, я знаю, что тоже, как и вы, не очень юн и не такой святой. Собачья жизнь…

Клавдия Максимовна: – Да, кстати, о собаках. Как удалось вам вывести породу невидимых собак, нахальных, злых, жестоких? Ведь у меня за разум ум заходит, как я представлю это. Пусть дико и нелепо, но реальность. Удивленна! Мне не прийти в себя! Я знаю, вы кинолог и собачник. Так любите собак, что ради них детей своих сгнобили, из дому выгнали, как будто тараканов… Зато собачкам – радость.

Степан Захарович: – Всё это вздор! Но в чём-то вы и правы. Собак люблю я больше, чем людей. Они не предадут, не обкрадут, не обдерут, как липку. Но все мои собаки передохли. Всё в былом. Была давно овчарка Пятилетка, в честь планов грандиозных так её назвал ещё отец мой. Потом был Бамик. БАМ – считалась стройкой века. Да что перечислять? Собачек много было. Передохли все. И даже этот бобик Демофобик, что теперь со мною. Год назад, как умер.

Клавдия Максимовна: – Не понимаю. Как же так, Захарыч? Ведь пёс подох, но с вами он повсюду. Да это бред какой-то!

Степан Захарович: – Зачем перебивать? Я по порядку про Демофобика подробно расскажу. Назвали мы его сначала Демократом, но вот на эту кличку он откликаться не желал упорно. Как будто понимал, что демократы – фантазия магнатов… залепуха для народа. Я дал потом ему другое имя – Демофобик, что означает…

Клавдия Максимовна: – Это мне понятно. Что значит «демофобия», я знаю… Всё очень ясно – «ненависть к народу», боязнь его и неприятье. Знаю! Не тупая. Пусть вы желали страстно очень меня в обратном убедить. Но тщетно!

Степан Захарович: – Забудем всё! Вы мудрая, допустим. Как цапля на болоте, что жрёт лягушек, выбирая самых толстых. Продуманные твари, эти цапли. Вернёмся же к собаке! Да, был безумно злым мой Демофобик. Сосед его шарахнул табуреткой, когда мой пёс к нему ворвался в дом. Соседа на три года упекли… на зону, за ненависть к друзьям четвероногим. Но год прошёл, и вот однажды ночью явился с того света Демофобик. Ко мне явился, всё такой же злой. Совсем не привиденье. Вы в этом убедились, дорогая, когда трепали за уши его.

Клавдия Максимовна: – Я в этом убедилась чуть пораньше, когда ваш пёс схватил меня за ногу. Какой кошмар (вскакивает со скамейки)! За уши я его, конечно, не трепала и скажу вам: не собираюсь тварь ласкать такую. Ведь бешенство возможно через укус коварный передастся! Не просто бешенство, а из миров… загробных

Степан Захарович (усаживает её рядом с собой, успокаивает): – Какие нужно, я прививки ему сделал. Вам бешенство, поверьте, не грозит. Вот если б вы собачку укусили, то Демофобик, явно б, объективно, сошёл с ума. Ведь, Клавдия Максимовна, все знают, что с головой своей вы не дружили. Вы и теперь остались очень вздорной.

Клавдия Максимовна: – Заткнитесь, чёрт возьми! Сейчас сюда придёт мой внучек, и если пёс ваш гадкий его укусит, то собаке вашей лично не то что пасть порву, а кобеля я гневно загрызу.

Степан Захарович: – Я понимаю, злы вы и жестоки. Но справиться вам с псиною моей не суждено отныне никогда. И никому! Поверьте, это правда. Он невидимка! Зол и беспощаден. Людей он ненавидит безгранично. Впитал в себя он самое плохое от тех мерзавцев, что нагло обобрали наш народ и в нищету вогнали очень скоро. А многих даже в гроб. А то ли ещё будет!

Клавдия Максимовна: – Но надо объяснить всем добрым людям, что с вами рядом ходит нечисть злая, которую, скажу вам, откровенно вам трудно удержать на поводке.

Пёс недовольно рычит. Клавдия Максимовна смело грозит невидимой собаке пальцем и даже даёт ему затрещину. Демофобик издаёт лай, но больше её не пытается схватить зубами за ногу.

Степан Захарович: – Вот видите, он вас не укусил. Хватило ведь единственного раза моёй собачке славной, Демофобу, чтобы дать понять вам то, что он – собака. Пёс больше вас не цапнет. Всё потому, что вы похожи с ним… характерами, нравом. Вы точно так же ненавидите людей, как бобик Демофобик. Но своё такое неприятье… скрываете усердно. А пёс не может скрыть. Всё потому, что пёс. Собака и не больше. Пускай он запредельный пёс, загробный, но открыт и честен.

Клавдия Максимовна: – А не пойти ли вам, Степан Захарыч, отсюда с вашим псом к едрене-фене! Кто разрешил, в конце концов, спрошу я, бродить по улице со зверем-невидимкой, ходить среди людей… вполне, нормальных?! Вас непременно надо за решётку спрятать, псину – умертвить! (пёс начинает лаять, она обращается к Демофобику). Да, это о тебе я говорю, собака злая. Идите оба к чёрту!

Степан Захарович: – Я с кобелём гуляю, где хочу! И объяснять, кому-то, что-то не намерен. Не все ведь верят в бред, а только вы! А впрочем, я не прав. Зомбирован народ, обманут, жалок… Но вот в собаку-невидимку не поверят. Лишь вам дано, и больше никому.

Клавдия Максимовна: – Конечно, я мудра и понимаю, что всё возможно. Потому и верю. Куда же мне деваться? Быть может, на всю жизнь хромой останусь, укушенная тварью очень странной. Я верю потому, что я умна, интеллигента и всегда культурна. Ведь родилась в самом Санкт-Петербурге, когда он Ленинградом назывался.

Степан Захарович: – Не потому. Вы просто по натуре, как бы сказать, культурней, недалёкий и очёнь даже глупый человек. Таким, как вы, с ума сходить не надо. Я вас, конечно, очень уважаю, но, Клавдия Максимовна, замечу, что дураки с ума почти не сходят. Случается, но очень, очень редко.

Клавдия Максимовна: – Степан Захарыч, жаль, что вы не сдохли (с улыбкой), когда устроил дядька пьяный голод адский, кошмарный, жуткий. Множество народу всех наций, нашей матушки России на грани выживанья находились. Зато родные, близкие его и прочий сброд так жировали, что ни в сказке…

Степан Захарович: – Заткнитесь, наконец, не надо дальше! Всё чётко знают, что вы не патриот родной страны. Досадно, за Отечество обидно! А что касается меня, я ел траву, нуда, в лихие годы. Меня трава спасла, что рядышком с Кремлём, на клумбах пышных. Она ведь там сочней любой капусты, потому я выжил. И скажу…

Клавдия Максимовна: – Довольно! Хватит! Мой внучок идёт сюда.

Перед ними появляется счастливый и улыбающийся Аркадий, и даже внимания не обращает на лай бобика Демофобика

Аркадий (радостно): – Бабуля, всё срослось! Я в копы принят!

Клавдия Максимовна (встаёт с места и загораживает внука собой от опасной собаки): – Я рада! Но, Аркаша, будь осторожен очень! Потому что с нами… невидимое зло по кличке бобик Демофобик.

Аркадий: – Я удивлён, признаться, обалдел, что дедушку так этого зовут. Он чем тебя обидел? Ведь если что, у нас, у полицейских…

Демофобик рычит и умудряется укусить Аркадия за руку. Опять очень ловко «сработал» вилкой Степан Захарович. Аркадий со страхом прижимает ладонь к губам

Аркадий (хнычет): – Бабуля, старикан меня обидел. Он чем-то острым ткнул в мою ладонь. Как будто, укусил.

Клавдия Максимовна ни слова не говоря, даёт затрещину Степану Захаровичу, и начинает гневно пинать невидимую собаку, и не безуспешно. Демофобик скулит и старается, как бы, убежать, вырвать поводок из рук хозяина

Степан Захарович (тоже встаёт): – Довольно издеваться над собакой! Иначе не ручаюсь за себя!

Аркадий (в страхе пересаживается на другую скамейку): – Да что же здесь твориться! Объясните! В натуре и конкретно, я не понимаю!

Клавдия Максимовна (успокаивается, садится рядом с ним): – Ты, внучек, не поймешь. Да и не стоит тебе вникать в такие вот дела! Скажу попроще: здесь бардак творится. Всё тайною кошмарною покрыто.

Степан Захарович (встаёт и прохаживается взад и вперёд с невидимым псом, держит его на поводке): – Что тут неясного! Всё очень даже просто. Здесь, вместе с нами, бобик Демофобик. Обычная собачка с того света. Немного злая. Но, вполне, реальна. Невидимая только. Но ведь пёс такой прекрасный!

Аркадий: – А мне плевать! Зачем вникать мне в это, старикан с собакой? Пускай твой Демофобик будет даже принцем даже или депутатом! Но вот зачем кусаться? Правда, одно мне, точно интересно. А чем старик, такую тварь ты кормишь? Ведь жрать-то все хотят. Такое дело. Кто кашу с маслом, кто свинину с хреном… а кто такие блюда, название которых мы совсем не знаем. Такое не дано узнать обычным смертным. Что он жрёт, ответь мне.

Степан Захарович: – Вопросов много. Тут слова юриста, которого учили, скажем прямо, лихие и тупые аферисты. Ну, бог, скажу я, с ними! Вначале доложу, что молоды вы, друг, чтоб так ко мне, по-скотски обращаться. Причём, на «ты». А я – Степан Захарович! Запомнить вы извольте! Скажу ещё, что депутатом Демофобик мой не будет. У нас не выбирают… из народа. Все из сплошных магнатов и чинуш. Причём, их избирает не народ, тут ёжику понятно. Мой Демофобик прост, ведь он – дворняга, и потому не стать ему в России депутатом. Доходов нет, не может он украсть. Обычный пёс. За честность и страдает. Но почему-то невзлюбил народ. Не знаю. Возможно, пёс наслушался речей с телеэкрана, когда был жив и не был невидимкой.

Аркадий (поглаживает укушенную руку): – Ну, хорошо. Я буду к вам на «вы». Хотя, «никто» со мной вы по сравненью и вас зовут «никак»… Вас стоит уважать лишь потому, что вы с такой вот дикою собакой. Так что же пёс ваш жрёт, Степан Захарыч?