Прощание бесплатное чтение

Внимание: в романе присутствует тема суицида.

Если вы или ваши близкие оказались в трудной жизненной ситуации, пожалуйста, обратитесь за психологической помощью к специалистам.

Это бесплатно и анонимно.

Телефон горячей линии Центра экстренной психологической помощи МЧС России:  +7 (495)-626-37-07.

Интернет-служба экстренной психологической помощи МЧС России URL: http://www.psi.mclis.gov.ru

Глава I

Ты никогда не знаешь, где встретишь самоубийцу. Если бы меня попросили составить список истин, которые я раз и навсегда усвоил в тот день, я начал бы с этой. Довольно интригующий пункт. В сущности, большинство из нас вообще ничего не знает о самоубийцах. Когда мы слышим о ком-то из них в новостях или подкастах, видим их в кино или оплакиваем, романтизируем, стремимся понять или осуждаем, мы нисколько не приближаемся к ним. Мы всё ещё живём параллельной жизнью людей, принявших решение продолжать дышать. Во всяком случае, сегодня.

Истина вторая: рубашки не рвутся в реальности так же хорошо, как в кино.

– Что? Что за…

Я произнёс это минимум трижды, прежде чем понял, что шевелю губами без звука, как агонизирующая на суше рыба. Манжета поддалась, и от неё, наконец, с хрустом потянулась ворсистая хлопковая спираль. Я обмотал его руку над локтем и затянул самодельный жгут так сильно, как только смог.

– Молодой человек, – работа его связок порождала режущий слух свист, и всё-таки говорил незнакомец удивительно живым для старика голосом, – не имел счастья расслышать, что вы сказали.

Он взял паузу, надеясь отдышаться.

– Хотите знать, что происходит? Присядьте. Стакан воды, сигарета – и я расскажу вам всё.

Утром я был трижды ранен в плечо и всего разок – в грудь. Говорят, для первой тренировки это не так уж и плохо. Если вдуматься, всё кажется игрой только до поры до времени, и я предупреждал: не хожу ни в боулинг, ни в бильярд, ни в лазертаг просто потому, что слишком быстро забываюсь и слишком близко к сердцу принимаю происходящее. Вот и сейчас стоило попрощаться и подняться наверх, чтобы умыться и напомнить себе, где я.

Я снял маску, повесил её на крючок одной из вешалок у входа и поднырнул под линялую сетку с криво расчерченной табличкой: «Стоп! Проверьте себя: сдайте маску, жилет, очки, наушник и оружие». Туалет закрыт на ремонт. Чёрт, придётся в этом «околотрансе» идти до торгового центра.

– Эй! Уже уходишь?

Муж сестры отложил винтовку и вытащил из нагрудного кармана пачку сигарет. Он неопределённо махнул рукой в сторону блиндажей, всматриваясь в меня сквозь лохмотья сетки:

– Может, по одной? Как тебе? Надеюсь, не забьёшь вот так сразу? Вообще-то, ты довольно меткий. Болит рука?

– Нет. Нет, слушай, я не хочу курить. Я вообще стараюсь бросить. Вроде как. Ну, снова.

– Окей. Захватишь кое-что из вещей? Там по мелочи: она вчера делала мясную пасту и пироги. Переживает, что ты не ешь нормально среди своих коробок.

Я съехал на квартиру от Марты почти месяц назад и с тех пор питался чипсами и всем, на что можно намазать масло, так что кивнул, подхватил пакет и пошёл, стараясь не вдыхать табачный дым и игнорировать очертания блока сигарет на дне сумки – такие же пачки сестра клеила на фабрике трижды в неделю.

В подземном переходе цыгане играли отрывок из «Звуков музыки». В носу засвербело от количества запахов, оседающих на прохожих. Три картонных лавки с одеколонами и настойками, специями и пряностями подпирали друг друга, и их хозяева сидели кругом, споря на незнакомых мне языках. На поверхности всё было иначе: выбеленный торговый центр, новенький, с панорамными окнами и железными ногами-колоннами, и его зарождающийся придаток – выхолощенный, стерильный парк с хорошей дорогой и лавочками для курящих. Всё это возведено было ещё фрагментарно, но даже небольшие кусочки комплекса контрастировали с тем, чем на самом деле всегда был наш город.

Внутри здания пусто. Несколько человек пытаются найти мелочь, чтобы взять тележку в огромном универмаге на первом этаже, подростки смеются над рекламой с полуголой пышной дамой, фокусник у центральной лестницы извлекает из шляпы бутылку витаминизированной воды и предлагает дегустацию редким гостям вроде меня. Немые коридоры залиты светом и музыкой без мотива, начала и конца. Я беру у человека в фиолетовом искусственном бархате подарочный напёрсток с водой и бреду наверх. «Вода — это жизнь, а жизнь — это чудо!» – его радостный крик сливается с мелодией, а я начинаю замечать, куда иду, только в коридоре мужского туалета.

Несколько минут я стою, вглядываясь в отражение. Вода уходит медленно, и моё лицо покачивается на её поверхности, выглядя, без лишних подробностей, привлекательнее. Мне тридцать лет. Месяц назад я впервые нашёл нормальную работу и съехал от сестры. Я пытаюсь завести хобби. Я молодец.

За спиной что-то чиркает по полу. Тонкий металлический лязг заставляет встрепенуться и обвести взглядом длинное, узкое царство хромированных автоматических кранов. Все кабинки закрыты на техническое обслуживание. Кроме последней. Ненадолго в музыке появляется некое подобие ритма, и я вторю ему, хлопая по бедру, машинально пританцовывая и неспешно подбираясь к приоткрытой двери. Последний раз, сидя в торговом центре, я курил и совершенно не знал, что делать со своей жизнью. Хорошо, что всё, что в ней есть – временно. Я улыбаюсь этой мысли и вдыхаю невыносимо резкий запах, наверняка носящий название «Океанический бриз». Толкаю гигантскую серую дверь и наступаю в липкую, вязкую лужу крови.

– Чёрт.

Мы говорим это одновременно: я и пожилой мужчина, пытающийся подкурить свободной, не изрезанной рукой.

Глава II

Я дал ему около семидесяти, но то, что он воспринял это как комплимент, означало, что я точно чуть-чуть ошибся. От попыток позвать на помощь он меня предостерёг, вежливо сообщив, что сделает всё, чтобы истечь кровью, если я побегу за врачами.

– Ненавижу докторов. Про них говорить плохо нельзя, а я буду. Они не хлеб и не покойники.

Иногда его интонации и манера речи казались мне детско-капризными, но я удивительно быстро адаптировался, оперативнее, чем обычно, принимал решения и впервые за долгое время почувствовал себя полезным, вложив в его губы сигарету и остановив кровь.

– Кажется, я очень вовремя… Не вертитесь.

– Добавьте это в Ваше резюме. – Он попытался отнять руку и со вздохом вернул её обратно. – Если бы молодые люди больше работали и меньше ходили по магазинам, сегодня я бы преуспел.

Оказалось, что петлица его костюма была украшена небольшим бумажным цветком – розой из чего-то наподобие салфетки. Такие иногда учат складывать бармены, развлекая и вас, и себя в полупустых заведениях. Я хотел поправить её, но старик неожиданно схватил меня за руку. Он озорно улыбался, и весь его образ был сродни образу доброго волшебника, которому предстояло научить неразумного ребёнка (очевидно, меня) чему-то важному.

– Э, нет. Не сейчас.

Мы посмотрели друг другу в глаза, помолчали, и я достал пачку со дна своей сумки.

– Вижу, вы готовы платить за информацию. Хорошо. Справа, как выйдете из кабинки, стоит ведро, в нём – швабра. Вытрите кровь, вылейте всё в унитаз, смойте несколько раз и возвращайтесь. И налейте мне немного воды: губы у стариков сухие, как бумага.

– А когда умирали, просили только сигарету и воду.

– Милый мой друг, – он осмотрел себя, вглядываясь в застывающую кровавую лужу, и пригладил волосы, – вы хоть раз получали именно то, что вам обещали?

Вода уходила медленно, и на простую уборку я потратил не меньше получаса. За это время нас посетила только одна женщина. Она обругала меня из-за закрытого женского туалета и запаха сигарет, сообщила, что в двух кабинках нет бумаги, сняла таблички «Техобслуживание» и поинтересовалась моей ориентацией, узнав, что я не собираюсь выходить на время, что она проведёт в уборной. К счастью, её так возмутил ответ, что вскоре мы со стариком остались одни. Подбодрённый этим успехом, я быстро разделался с остатками кровавых разводов.

Теперь почти ничто не выдавало нашего присутствия: музыка заглушала голоса, вытяжка жадно втягивала дым, пол блестел, и бурая вода почти ушла в канализацию. Я прополоскал рот, достал сигарету и заложил её за ухо, готовясь к исповеди уникального, в масштабах моей жизни, человека – живого самоубийцы. Но он не торопился.

– Итак… Как Вы оказались здесь? Если у Вас нет планов на этот чудесный вечер, я готов слушать и обещаю не перебивать.

Буду честен: я, дрожащий от адреналина, надеялся начать разговор резко, смело, как срываются с места гонщики – с гарью и визгом шин, – но получалось то, что получалось.

– Я когда-то тоже был таким. Нагловатым и глуповатым. Это помогает прожить яркую жизнь. – Он протянул мне зажигалку. – Но слушать и не перебивать – это, пожалуй, уже неплохо.

Старик молча ощупал больную руку.

– Просто у меня нет дома. Я не бомж, не думайте: я живу в пансионате. Одна из учениц, Лиза, устроила меня и опекала последние лет… достаточно, чтобы я старел счастливо. Там за тобой постоянно приглядывают. Не как в тюрьме, но всё-таки навязчиво. Развлекают, кормят, знакомят с другими такими же. Как школьника, снова приучают к лёгкому труду – полить дерево, нарвать яблок… Неплохо, но я индивидуалист. И эта жизнь с незнакомцами нелегко мне даётся. А она хорошая девушка. Я не хотел расстраивать её, причинять боль. Так я бы исчез, хозяева торгового центра тихо вывезли бы меня за город, и она никогда не узнала бы наверняка, что со мной стало.

– Понимаю.

Я выждал немного и закурил. Лёгкое головокружение от первой за долгое время сигареты заставило опереться на дверь кабинки. Я медленно произнёс:

– И вы решили просто сдаться? «Мы приходим в этот мир одни и уходим в одиночестве» – всё так?

– Хватит цитировать популярные книжки. Ничего не так.

Он наклонился ко мне, и я разобрал за запахом дыма свежие ноты его одеколона. Этот человек производил впечатление совершенно противоречивое: предполагая, что его вывезут на свалку, как старый диван, он надушился и явно надел лучший костюм.

– Вы слышали о Тенях? Так вот: я устал от них.

Я разом протрезвел, избавился от окурка и попытался сесть как можно прямее. О чём он говорит? Тени – это если и не сказки, то давно забытые, вымершие ящеры древнего мира, на ядовитых останках которого мы отстраиваем своё средне-паршивое настоящее. Я сижу на кафельном полу в туалете торгового центра с ненормальным. Показательный фрагмент моей жизни. Так мне и надо.

Мой собеседник явно забавлялся. Не отводя от меня внимательного, насмешливого взгляда, он нашарил за бочком небольшой ридикюль и, как избавляются от пистолета в старых фильмах, не опуская глаз, подтолкнул его ко мне.

– Откройте. Вам же нужны ответы. Даже если сейчас кажется, что я чокнутый.

Я действовал как под гипнозом. Думаю, настоящему мне, моей детской, нетронутой знанием о «правильном», части хотелось открыть эту сумку больше всего на свете. Она была обещанием приключения и горела в руках, как тысячелетний артефакт.

– Ну же! Это не Грааль и не девушка. Открывайте смелее.

И я открыл.

Несколько карточек из отелей, фотографии мужчин и женщин – одни с подписями, другие без. Пожелтевшие листы бумаги с текстом, набранным на печатной машинке, и реже – написанным от руки. Не подумайте, я не ждал ничего удивительного, но всё-таки почувствовал, что слегка разочарован.

– Ваши мемуары? Сказки?

Старик молчал и смотрел на меня, оставаясь совершенно спокойным. Это пугало и подбешивало одновременно.

– Может быть, вы позабытый нашим поколением писатель, уставший от жизни недооценённый гений? И это такая жутковатая игра: ждать того, кто захочет помочь, и заставить его прочесть все эти истории…

– Угрожая самоубийством. Вы привыкли к роли незадачливого бедолаги, верно?

«Да кто же ты такой?»

– Верно.

– Но сегодня вы, очевидно, герой. – Он вытащил вантуз из держателя, аккуратно обстучал его о стенки унитаза и отложил, соорудив из ёмкости для воды пепельницу. – Почти без колебаний помогли старику, порвали на нём очень хорошую рубашку, предотвратили самоубийство. В общем, неплохой рост за какой-то час. И теперь я вас слушаю.

Он – меня. Справедливо. Это я продолжаю сидеть на полу, вдыхать сигаретный дух и таращиться по сторонам, как инопланетянин. Мой выбор – оставаться здесь, значит, мой ход. Что ж.

– Я заметил, что эти тексты набраны на разных печатных машинках. Одна плохо печатает букву «р», другая – «я» и «л», третья мажет. Кто автор этих рассказов?

– Автор – жизнь, печатал – я. Как правило. Последний пару лет назад набирала ученица. Я быстро устаю, зрение село.

– У Вас есть печатная машинка? Это же настоящая древность!

– Была. Когда Лиза закончила, мы отдали её музею пансионата. Вы постарались быть наблюдательным, это похвально. Но заходите чересчур издалека. Мы уже коснулись центральной темы. Поверьте тому, что слышите.

– Тени? Меня пугали ими в детстве. Мать говорила, что они приходят за плохими ребятами и мучают их, пока те не исправятся.

Старик хохотнул и почему-то мне стало страшно.

– Тени не ходят за теми, кто выпил за гаражами или поставил капкан в лесу. Несправедливость в том, что они являются к тем, кто может раскаяться. Кто пытался и не преуспел. Кто наблюдал и сочувствовал, но не нашёл, чем помочь. Или струсил. Кто дорожит воспоминаниями настолько, что позволяет мучить себя снова и снова. Кто согласен проводить вечер за вечером в кошмаре, лишь бы ещё раз коснуться. Услышать голос. Прожить момент.

Он говорил, и я видел. Смотрел поверх его седой головы и видел последние прикосновения, опоздавшие поезда, разорванные письма, забытые обещания. Века не случившихся встреч пролетали передо мной, как чужие воспоминания, которые вдруг начинаешь принимать за свои собственные.

– И что здесь? Чьи это истории? – Я приосанился, изображая делового человека, но голос у меня дрожал от возбуждения и страха.

– Тех, кто был мне дорог. И их теней. Сейчас мне не стыдно разделить правду с посторонним: все, кто живёт на этих страницах, давно ушли. Может быть, за одним исключением. – Он вдруг как будто потерял терпение, вытащил из моей пачки новую сигарету и нервно поскрёб лоб. – Вы будете читать или нет?

– С какой следует начать?

Я перетасовывал листы, как карты, пытаясь занять беспокойные руки. Дыхание перехватывало, как перед прыжком с большой высоты.

– Вот, держите. Они все подписаны. Рад бы забыть порядок. Вам нужен «Электроалкоголь».

Я кивнул, как болванчик, совершенно не понимая значения последнего слова.

– Не самое лёгкое чтиво. Сигарету?

Я снова кивнул. Немедля.

Электроалкоголь

– Это у тебя что?

Она придвинулась к нему, потирая опухшие красноватые руки в дырявых серых перчатках.

– Отменное «божоле нуво» две тысячи шестьдесят третьего года.

Он улыбнулся, поскрёб щёку и протянул ей трубку:

– Почему бы тебе сегодня не угоститься у меня? Мне уже неловко, держи.

– Если две тысячи шестьдесят третьего, то уже и не «божоле», и не «нуво». «Нуво» – это молодое вино, и ему должно быть шесть недель, а не шестьдесят лет. Где ты достал это?

– В том квартале замерзал один человек, я смог обменять свой шерстяной жилет на его трубку.

Она задумчиво причмокнула, натянула повыше горловину свитера и протянула руку.

– Ты этот жилет вязал полсезона, неужели это твоё «божоле» того стоит?

Он помолчал. Девушка взяла с его ладони трубку, немного потрясла её, прислушиваясь к шороху.

– Гранулы крупные. Уже свалялись. Креплёное выйдет, градусов на восемнадцать. Давай, твоё здоровье!

Она поднесла трубку ко рту и резко вдохнула. Он всегда смотрел за ней с любопытством – за неполные тридцать лет он не видел никого, кто вдыхал так. С такой жадностью и отрешённостью одновременно. Девушка зашлась кашлем, опершись на землю, попутно пытаясь запихнуть трубку ему в карман.

– Ирен? – Мужчина выдержал паузу. – Ирен, вчера в комиссионке работал телевизор. Врачи говорят, чёртов порошок вызывает отёк лёгких. И на желудок влияет, на глотку, буквально облепляет нас изнутри. Я не поверил. Не подумал…

– Врачи? – Она хрипло засмеялась. – Это что за мажорная комиссионка, в которой себе могут позволить медицинский канал?

Он смутился. С минуту мужчина смотрел вглубь улицы, где у чернеющей пасти домовой арки серел туман.

– Ирен, меня приняли на работу. На настоящую неплохую работу. Не перерабатывать отходы, не закапывать отходные ямы. Я буду, кажется, печь хлеб, Ирен, из настоящей муки. Ты помнишь Костю? Помнишь, Ирен, мы собирали его всем кварталом? Тогда ещё Старик отдал ботинки, я как раз пожертвовал новенький жилет, ты нашла шляпу. Ты помнишь? Он неплохо обустроился там, на фабрике, и, ты знаешь, он не забыл о нас. Утром я побегу к нему, помоюсь, соберусь, а вечером ты меня жди здесь. Я принесу свой паёк, а Костя поговорит с хозяйкой, и, может, она разрешит пустить нас на ночь в свободную комнату.

– Кто тебе что сделает сейчас по доброте душевной, идиот. – Ирен сплюнула, посмотрела на стрелки разбитых наручных часов. – Уже поздно, одиннадцать вот.

– На них всегда у тебя одиннадцать.

– Потому что для меня всегда уже поздно. – Она сняла шапку. По плечам разметались засаленные медные кудри. – Я за тебя рада, если ты хочешь это услышать.

И он хотел. Разумеется, хотел. Но не так.

– А я сегодня жгла мусор, получила немного, но достаточно для нашего ужина. Но раз такое дело, то надо бы отметить пошикарнее.

Ирен оглядела его, пытаясь запомнить и его лицо, и этот день, и туман, и то, как у неё сводило ноги, и как сложно было дышать теперь, когда ночь вкатилась в переулок и становилась всё гуще и темнее с каждой минутой.

– Ты знал когда-нибудь, дорогуша, что раньше твоё божоле пили? Глотали, как воду или как слюну. Никаких порошков, никаких концентратов, милый мой. Жидкое, как кровь, божоле.

– Слышал.

«Неужели лихорадка?»

Он прижался губами к её лбу, холодному и влажному, как воздух.

– Так вот, сударь. Вашему вниманию представляется, – она бережно опустила потрёпанный тёмно-зелёный рюкзак на картонку и запустила в него руку, – старейшее чудо кулинарного искусства, ждавшее, пока бывший бомж, а ныне уже честный работник пекарни, выпьет его до дна.

Он отшатнулся от неё, зажав рот, раздираемый кашлем. Успокоившись, мужчина достал из внутреннего кармана пальто свою реликвию – зажигалку с фонариком – и посветил в сторону Ирен.

Глухой удар свёртка с вещами о землю. Тихое позвякивание стекла.

– Марсала.

Она прижала бутыль к груди и говорила так тихо и нежно, как над спящим ребёнком:

– Настоящая молдавская марсала. Крепкая моя, старая марсала.

Он растёр свои щёки, подышал на руки и сел к ней поближе. Немытые чёрные пряди, свисавшие на лицо, теперь особенно раздражали его, с привычным равнодушием прежде отбрасывавшего их кивком головы.

– Выпей! Выпей же! Ей сто лет в обед!

– Откуда ты взяла это? Ты же говорила, в твоей семье никогда не было приличных людей. Такие вещи если и существуют, то передаются по наследству.

– Ох ты ж! – Ирен всплеснула руками. – Отец выменял его у хозяйки борделя, в котором нас держали на кухне.

– Выменял? Что же он должен был предложить ей взамен? Ирен!

Они помолчали ещё немного.

– Она должна была заплатить за мою работу. Хоть что-нибудь. Хоть дать на еду, Саш.

Мужчина вздрогнул. Она никогда не произносила его имени.

«Глупое имечко. Совсем никудышное. Я не стану тебя так называть. Лучше будь просто «ты»».

Он прислонился спиной к кирпичной стене их старого дома с арками, вытянул ноги и взял у неё бутылку.

Глоток.

– Греет? Горько? Кислит? Сухо?

Её взгляд скользил от его подбородка вниз, вдоль кадыка и обратно. Саша поморщился, втянул воздух и взял её за руку.

– Это… ты должна попробовать.

Спустя полчаса, сделав по два глотка, они хрипло смеялись, разложив перед собой все имеющиеся припасы.

– Мы гуляем сегодня! Завтра я принесу тебе отличнейший паёк! А сейчас… сейчас я решил вот что…

Он похлопал себя по нагрудным карманам, осмотрел тайники ватных штанов, засуетился, вспомнил что-то и запустил пальцы во внутренний карман пальто.

– Красная лента? Пф-ф, так отмечают только своих женщин.

– Но ты же теперь моя женщина? С этой ночи и на все остальные.

Ирен положила голову на его колени, прикрыла глаза и, помолчав, добавила уже в полусне:

– У тебя не глупое имя.

Он накрыл её ватным истончившимся одеялом. Одну ладонь подложил под её щёку, другую согрел в спутанных волосах, багровеющих в первых проблесках рассвета.

Утром, когда шоссе неподалёку снова заревело, щека Ирен уже была холодной.

Ей было только двадцать лет.

Глава III

Если старик и давал кому-то прочесть свои сочинения, этот рассказ читали очень осторожно. Другие листы кое-где были в жиру, некоторые строчки могли быть смазаны или затёрты. «Электроалкоголь» выглядел против большинства из них реликвией, великой тайной. Возможно, по той же причине, по какой маньяки особенно дорожат напоминанием о первой жертве, автор дорожил ими и позволял прочесть только из собственных рук. До этого дня.

– Так началась Ваша история? С этого рассказа?

Мне некуда было идти, не с кем провести вечер. Нужно было уходить сейчас или идти ва-банк, подыгрывая, вероятно, невменяемому джентльмену.

– С остальными читатели не были так бережны.

– Не читатели. Я.

Пользуясь моим замешательством, старик осторожно взял листы из моих рук и убрал в папку.

– Думаете, я не хотел от них избавиться? Чужие потери, секреты, боли… Я приманивал их, приучал к моему запаху, усмирял. Пожалуй, геройствовать было даже приятно. Пока количество Теней не достигло… скажем, критической отметки.

– Вы пытались их убить?

Я заметил, с какой серьёзностью задал этот вопрос, и ущипнул себя, возвращаясь к реальности.

– Я был молод, но не безумен. Конечно нет. Есть только один способ избавиться от Тени, и он известен всем. Или был известен всем.

– Какой же?

Моё тело безотчётно подалось вперёд, налегая на блестящую боковину унитаза. Я не видел её, не замечал хаос из ёршика, подставки, сигарет и бумаг, перемешавшихся, как тела на покинутом поле битвы. Передо мной был только старик, чьего имени я ещё не знал. Безымянный старик с большими, тёмными глазами и вкрадчивым голосом, не сводивший с меня цепкого, пронзительного взгляда.

Он наклонился, протягивая мне следующие несколько страниц. Они были в буквальном смысле прошиты – иглой и нитками. Я взял бумаги машинально, чувствуя, что эта пауза начинает меня изматывать.

– Простить себя, – вдруг почти весело выложил мой собеседник и откинулся на стенку кабинки.

Простить себя.

Голова заболела, и я поспешил вернуться к чтению, чтобы не смотреть на мужчину напротив.

Простить себя. Только и всего.

Машинист

Женщина положила рюмку на бок и толкнула её по направлению к бармену.

– Ещё одну. И сигарет.

Бармен взял из её руки карточку, погрузил в продолговатое отверстие в столе и стал ждать.

– Ещё только начало месяца, а Вы уже просидели здесь столько, сколько я получаю за весь.

– И свою печень. – Она достала из пачки последнюю сигарету и подкурила от его зажигалки. – Разве имеет смысл планировать жизнь наперёд, когда служишь в Легионе? Я составила расписание на завтра, но, скажу честно, уверена только в том, что вернусь сюда.

– Возможно, тогда мы смогли бы пройтись.

Неуверенным движением он пододвинул к ней новую, блестящую, не распакованную сигаретную пачку.

– Нет, ты же знаешь правило, милый. Я не повторяюсь. К тому же я вряд ли буду в состоянии идти, ты же понимаешь.

Она улыбнулась, скинула серую шерстяную жилетку и осталась в безразмерной фланелевой рубашке, застёгнутой на все пуговицы. Сухопарая. Остроносая. Жилистая.

– Как у нас идут дела? Я целый день не выходил отсюда, а сигнал здесь не ловит – только ваша спецсвязь.

– Знаешь, чьё имя было Легион? Демонов. Мы все вечно голодные бесы, которые уже забыли, за что сражаются. Мы только прогрызаем себе путь к жизни, лезем на свет, как бешеные. Представляешь, я даже забыла уже лицо первого убитого мной человека. Я клялась себе, что никогда не забуду. А забыла. Это значит, и я скоро стану зверем. Как эти, которые с одинаковой рожей смотрят фронтовую сводку и лоты «магазина на диване». Так что нет, я сегодня ничего не слушала и не смотрела. Я не знаю.

Бармен помолчал, пожал плечами и направился к подсобке. Женщина собрала серые кудри в хвост, достала из отверстия в столе карточку, но решила остаться ещё на одну рюмку.

Соседний стул с треском прогнулся под новым телом.

– Свежее мясо.

– И Вам добрый вечер. Два пива.

Задержавшийся в дверях бармен уныло поплёлся к блестящему зеркальному шкафу. Женщина обернулась и замерла в нерешительности.

– На Вашем лице и кистях нет никаких следов, но Вы призывного возраста. Вы уклонист?

– А Вы? Я машинист. А вот Вы, если, конечно, не из высшего эшелона, – наводчица. Уютный бар, не так ли?

– Крот значит.

– Крыса значит. Давайте выпьем?

Женщина не спеша пододвинула к себе вторую заказанную им кружку. Стойка покачнулась, и тепло от последней выпитой рюмки запульсировало у неё в груди.

– Значит, Вы отыскиваете объекты, по которым мы ещё не били. Как вы делаете это? Вычисляете по звёздам?

Она пустилась в долгие пространные объяснения, приводя некоторые факты из своей вымышленной биографии и описывая ежедневную рутину их аналитического отдела. Лицо Машиниста имело задумчивое выражение на протяжении всего её монолога, но, стоило ей прерваться, он оживился.

– Я понимаю, что ничего… сколько-нибудь точного Вы мне не скажете. Я и не рассчитывал. Не пугайтесь, но больше всего мне хочется знать не механику. На самом деле я хочу знать, зачем Вы это делаете.

Прошло несколько секунд, прежде чем женщина рассмеялась. Она посмотрела на него с вызовом и отпила немного пива.

– Как может задавать такой вопрос человек, который каждый день перевозит тонны взрывчатки? Каков смысл войны, как по-вашему? Ради чего Вы похоронили свою жизнь под километрами бетонных перекрытий? Зарылись в землю, чтобы выползать только глотнуть свежего воздуха и димедрольного пива.

– Я больше ничего не умею. – Он пожал плечами. – А я бы очень хотел уметь. Я раньше неплохо писал рассказы, небольшие новеллы, юмористические миниатюры. Теперь люди не читают. Люди истребляют друг друга, но не читают. Совсем. Но Вы? Зачем каждый день Вы противопоставляете свой интеллект всем вещам, действительно имеющим значение?

Бармен смущённо кашлянул, но женщина кивнула ему в знак того, что всё в порядке.

– Вы часто пристаёте с такими разговорами к незнакомцам? Удивительно, как Вам ещё разрешают работать. Я тоже делаю всё, что умею. И делаю это настолько хорошо, насколько возможно в рамках… сложившихся обстоятельств. Вам будет понятнее, если я скажу, что все мы здесь заложники сюжета. Все мы функционеры. Нельзя просто так выпасть из общего механизма, иначе тебя сметут и заменят. Система должна работать. Она должна работать всегда. И единственная причина, по которой я говорю с Вами об этом – моё опьянение.

– Это такая классика. Разговор мечтателя с приверженцем порядка. По всем правилам между нами должны завязаться романтические отношения.

– О, да Вы ещё больший функционер, чем я. – Её смех стал хриплым. – Ваши рассказы должны быть ужасно скучными. Хотя, с такой жизнью…

Она привстала, расстёгивая воротничок рубашки.

– Напишите обо мне! Обязательно напишите. Возвращайтесь сюда. Я обещаю снабдить Вас материалом. В пределах разумного. А сейчас меня тошнит, и я хочу спать. Вы проведёте меня? Идти так далеко, а отключиться на улице я совсем не хочу.

Молодая осень снаружи пахла прелью и жжёной листвой. Они шли молча. Изредка она останавливалась, чтобы передохнуть, и обращала его внимание на деревья и дорожные знаки, ориентируясь на которые он сможет вернуться обратно. Дома в этом городе не имели никаких отличительных черт.

У входа в подъезд он пожал ей руку. Очертания зданий становились яснее. Из кустов неподалёку, вспоров тишину, неуклюже и тяжело поднялась в небо утиная пара.

– Как и нет никакой войны. У Вас есть семья, друзья?

– Нет.

– Не смотрите тогда новостей.

– Я и не смотрю. Приучил себя несколько лет назад.

Женщина запахнула жилетку. Бледный свет уже залил торец соседнего дома.

– Доброй ночи. Доброго утра. Мы ещё увидимся с Вами. В баре. Только приходите пораньше.

Женщина зашла в подъезд и отдышалась. Это был первый провожатый, которого она не пригласила в квартиру.

Она с трудом дождалась звонка будильника. Телевизор соседей был включен.

«Роскошные цирконы по роскошной цене…». Она выпила обезболивающее.

«Упругость и мягкость, эффект «два в одном»…». Женщина ушла в душ и плотнее закрыла за собой дверь.

«Умная эмаль — это чудо-средство для тех…». Она включила воду и закрыла глаза.

«Два часа назад на севере города был совершён артиллерийский обстрел депо, строительство которого было практически завершено. Количество пострадавших уточняется. Начат разбор завалов. Ранее о строительстве нового депо метрополитена официально не сообщалось. На месте работают…».

Но женщина этого не слышала. Небольшой ожёг с неровными краями, в котором сложно было признать клеймо, ненадолго остывал под струями воды. Она никогда не смотрела новости.

За эти листы брались перепачканными пальцами. Там же, где сомкнулись мои указательный и большой, встречались ещё чьи-то, вымазанные в саже.

– Пытался сжечь. – Старик отвечал на вопрос, прочитанный в моём взгляде. – Немного выпил. – Он словно перебирал потоки воздуха пальцами. – Тренировался на обычной бумаге. Взялся за эту… И ничего.

Я представил, как эту историю пожирает пламя. Как расплываются, выгибаются и лопаются в огне болезненные воспоминания о предательстве. Как умирает чужая тайна – захватывающая, будто вырезанная из старинного шпионского романа. Почему-то мне стало не по себе. И, вместе с тем, грудь стиснуло предчувствие других откровений, гнездившихся в папке с жёсткой посеревшей резинкой – на первый взгляд, ученической, потёртой и безобидной.

Я, получается, жажду крови? Я – такой?

Или мне, вместе с этим кровавым действом, подарили возможность ненадолго забыть о моей серой, никого и ничем не впечатляющей жизни?

Ошеломлённый этими мыслями, я поднял взгляд на бумажную розу в нагрудном кармане собеседника. Смотреть в его глаза я почему-то теперь смущался.

– Вы не сказали, как Вас зовут.

Голос звучал хрипло, грубо, почти угрожающе. Так, что мне самому стало неприятно. Не придётся ли мне созерцать морду Хайда1, если я прямо сейчас встану и посмотрю в зеркало? Порыв выбежать из кабины и уставиться на своё отражение я подавил не без некоторых усилий.

– Разве? А, да, не сказал.

И снова – лукавый взгляд, дерзкая поза с безукоризненно прямой спиной. Слишком манерные движения тонких пальцев, поправляющих пожелтевший цветок.

– Я представлюсь. Это было бы честно, учитывая обстоятельства нашего знакомства. Хотя, много ли значит имя в сравнении с тем, что и кого я доверяю Вашему…

– Карл!

Женский голос. Дыхание – прерывистое, тяжёлое, толчками вырывающееся из груди. Громкий шёпот, отражающийся от стен.

– Карл! Вы здесь?

Старик немного сгорбился, его лицо посерело. Руки и ноги он начал бесшумно подтаскивать к корпусу, с тревогой глядя на дотлевающий у «пепельницы» окурок.

– Кто это? – Я произнёс фразу одними губами, но собеседник содрогнулся и, напрягая зрение, начал торопливо царапать едва пишущей ручкой клочок бумаги.

«Лиза. Прошу. Избавьтесь».

Лиза – не то подруга, не то секретарь, не то ученица. Кажется, из пансионата для пожилых. Лиза, которую он так боялся расстроить. Очевидно, верная, добрая и смышлёная девушка, не желающая смиряться с его исчезновением.

Мне предлагалось её обмануть. Спровадить, кривляясь, как в отупляющем ситкоме, прикрывая спиной дверь кабинки и покашливая, если Карл будет шуметь.

Я твёрдо решил этого не делать. Помочь пожилому человеку, выслушать его, стать попутчиком, которому всё доверишь прежде, чем исчезнуть – не вопрос, но лгать, ранить и хитрить – ради чего?

Я начал подниматься, вслушиваясь в дробное позвякивание её каблуков. Взялся за ручку, не понимая, собираюсь я бежать или хочу понаблюдать за их встречей. Возможно, я даже мог бы скромно и тихо принять её благодарность за участие и заботу: в конце концов, мне редко удавалось сделать что-то стоящее, а спасти жизнь…

Я ощупал карманы, понял, что оставил на полу сигареты и обернулся.

Карл плакал, прижимая ко рту платок. Его глаза покраснели, челюсть слегка дрожала, белые пальцы скрючились и застыли. Перевязанная рука тянула старика к полу, и он понемногу кренился влево, больше не следя за собой.

Сейчас он выглядел хуже, чем в те минуты, когда умирал.

«Я не хотел расстраивать её, причинять боль…».

Чёрт побери, Карл! Чёрт!

Я закурил, поправил рубашку и вышел, поплотнее прикрывая за собой дверь.

Глава IV

Увидев меня, Лиза инстинктивно сделала полшага назад. Её глаза блестели, щёки покрывали розоватые пятна, с плеча вот-вот должен был сорваться шарф. Я представлял её тихой, кроткой сиделкой в платье в мелкий цветочек с белым воротником, в тупоносых туфлях с перемычкой, с умиротворяющей улыбкой на бесцветном, приятном своей простотой лице. Удивительно, как много шаблонов жило в моей голове до этого дня – не регистрируемых сознанием, независимых от моего желания.

Штаны из слегка потрескавшегося кожзама, армейские ботинки, пальто, схожее с шинелью, снабжённое стилизованными эполетами, толстый шерстяной свитер. Иссиня-чёрные волосы отстрижены по скулы, на голове – картуз. Дочь Щелкунчика с картинок в детских книжках, воинственная и прекрасная.

– Какая же я дура! – Она потянула носом, посмотрела точно мне в глаза и достала измятую сигаретную пачку. – Испугалась мужчины в мужском туалете. Извините.

Я слегка покачивал головой из стороны в сторону и подбирал слова. За дверью дальней кабины разливались нетерпение и страх, и я чувствовал, что они вот-вот упрутся мне в спину.

– Вы кого-то ищете?

– Да. Своего…

Теперь она глядела куда-то за меня, очевидно, не зная, с чего начать.

– Я работаю в пансионате для пожилых людей. Одиноких. У нас пропал клиент. Сбежал.

– О… Я думал, к вам обращаются, когда уже не могут бегать.

Шутку она не оценила. Нос покрылся полукружьями тонких складок.

– Карл поактивнее нас с Вами, можете поверить. Я ищу его уже несколько часов.

– Вы одна? Вам не помогают охранники или гвардейцы?

– Нет. Я решила пока сохранить это в тайне. Иначе администрация разозлится. С ним могут разорвать контракт. Тогда он останется без дома.

– Он уже убегал? – Я прислонился поясницей к умывальнику, закурил и подкурил ей. Кажется, мы утратили чувство времени и страха: застань нас кто-нибудь прямо сейчас, пришлось бы платить штраф. Не уверен на счёт неё, но у меня денег почти что не было.

– Нет. Но я знала, что хотел бы. Он такой бунтарь. Как будто подростка заперли в старом теле.

Её глаза наполнялись мелкими золотыми вспышками, стоило заговорить о нём. В уголках губ наметились первые морщинки. Думаю, Лизу и Карла связывало множество улыбок, шуточек «для своих» и авантюр, о которых он ни за что не расскажет.

– По-Вашему он нормален?

Я осёкся, понимая, насколько подозрительным и бестактным кажется мой вопрос.

– Я теряю время.

Она сжала челюсти, намотала шарф на тонкую, жилистую шею, ещё раз обвела взглядом коридор и начала проверять кабинки, осторожно, почти бесшумно толкая дверь за дверью.

Последняя дверь. Несколько секунд, чтобы принять окончательное решение. Почему я боюсь последствий?

– Вы очень красивая.

Она успевает дотронуться до ручки кабинки. Дверь приходит в движение, слегка подаётся назад и возвращается в короб.

– Я всегда веду себя, как дурак, когда мне нравится женщина. Вы появились тут, и я решил… Я… Лиза, простите. Всё вышло как-то не так.

Она поджимает губы, смотрит на меня, приподняв подбородок, гордо, как мститель. Поза – героическая, странно сочетающаяся с её невесомой фигурой.

– Решили, что здорово склеить девушку в мужском туалете? Да Вы в отчаянии.

Язык острый, слова – справедливые, злые. Совсем как те, что иногда вырываются у Карла.

Она нашаривает дверную ручку, не отводя взгляд. Я понимаю, что следовал за ней всё это время, отворачиваюсь к кранам, смиряясь с поражением, и набираю воды в ладонь, чтобы умыться. Но что-то меняется. Из кармана она выуживает маленькую записную книжку и карандаш, быстро, небрежно делает запись, вырывает клетчатый листок и протягивает мне.

– Если Вы встретите его, скажите, что я жду. Я всегда буду его ждать. И позвоните мне. Хорошо?

Мы стояли так близко, что и теперь я помню, чем она пахла: крепким табаком, напитавшейся влагой тканью и леденцами с мёдом. Она взяла руку, которую я так и не протянул в ответ, вложила в ладонь записку и согнула мои пальцы. Пару секунд я был почти уверен, что мы прижмёмся к друг другу и простоим так вечность – будто герои, что оказались по блату сразу в конце романа. Но Лиза неловко похлопала меня по предплечью, заправила волосы за уши, мельком глянув в зеркало, и широким шагом направилась к выходу.

– Эй! Вы не назвали мне ни одной приметы. Как я его узнаю?

Я измял бумажку и успел подумать, что с трудом разбираю скачущий почерк. Она развернулась на каблуках, заложив руки за спину. Покачалась, перекатываясь с носка на пятку, и едва не врезалась в мужчину, спешащего по безжалостному зову человеческого естества.

– Я не говорила Вам, как меня зовут, не так ли? А Вы откуда-то это знаете. Думаю, Вы справитесь и без моих описаний, господин Экстрасенс.

С этими словами она вышла. В коридоре стало слишком холодно, просторно и тихо.

– Что за урод тут накурил? Дышать нечем.

Я поспешно спрятал сигареты в карман и скрылся в кабинке раньше, чем в зеркалах отразился ещё один посетитель.