Российская империя и польский вопрос накануне и в годы Первой мировой войны бесплатное чтение

© Зубачевский В. А., 2024

© Политическая энциклопедия, 2024

Введение

Тема Первой мировой войны, заслоненная революциями 1917 г. и Гражданской войной, до сих пор не получила должного отражения в российской исторической науке и общественном сознании. Однако неслучайно войну назвали «пролог ХХ века». Ее итоги определили геополитическую конфигурацию Европы, способствовали обострению отношений на континенте и началу Второй мировой войны.

По мнению британского историка Э. Хобсбаума, «историю „короткого двадцатого века“ нельзя понять без русской революции, ее прямых и косвенных последствий»[1]. Революцию же породила мировая война. Отдельные историки утверждают, что не будь войны, Россия могла превратиться в либерально-капиталистическое индустриальное государство. Однако царский режим после революции 1905–1907 гг. оказался к 1914 г. перед лицом нового недовольства. Патриотизм и энтузиазм в начале войны разрядили политическую ситуацию, но в 1916 г. проблемы казались непреодолимыми: Февральская революция не стала неожиданной для общества. По мнению автора настоящего исследования, существовала геополитическая преемственность в политике России в Центрально-Восточной Европе (ЦВЕ) как до, так и после 1917 г., хотя с серьезными коррективами – в силу смены строя, режима правления, идеологии[2].

Советские историки рассматривали Первую мировую войну как катализатор революции, но в наши дни ученые обратились к изучению вопроса о том, насколько война изменила облик общества, стереотипы поведения, социальные институты, государственные структуры и внешнюю политику. Мнения ученых различны. Так, американский историк Дж. Морроу в книге «Великая война с позиции имперской истории» реабилитирует теорию империализма, подвергая сомнению тезис о том, что победа Германии в мировой войне была бы не столь губительна для человечества, нежели ее поражение, вызвавшее к жизни гитлеровский реваншизм[3].

Геополитическая преемственность в ЦВЕ была характерна и для политики Германии, поэтому Первая мировая война предстает как начало «заката Европы», что констатировал в 1918 г. О. Шпенглер. Философ датировал возникновение замысла написания книги 1911 г., временем марокканского кризиса в отношениях Германии и Франции и захвата Италией Триполи. После этих событий взору ученого мировая война предстала как неизбежность, а с ее началом Шпенглер пришел к выводу, что война – симптом начинающейся агонии западной культуры. Русский перевод названия книги Шпенглера звучит как «Закат Запада» («Der Untergang des Abendlandes»), что близко к тавтологии, а «Закат Европы» отвечает нормам русского языка. Отметим, что «абендланд» (das Abendland) – «вечерние земли» – означает Западную Европу в противоположность «моргенланд» (das Morgenland) – «утренние земли»: Восточная Европа и Ближний Восток[4]. Причину «падения» Европы Шпенглер усмотрел не в мировой войне, а в том, что западная культура вступила в стадию империализма и диктатур.

Название «Центрально-Восточная Европа» распространялось в средние века на Польско-литовское государство, Чехию и Венгрию. Литва, в отличие от Латвии и Эстонии, геополитически входит в ЦВЕ, что подтверждает история европейских международных отношений. В ходе третьего раздела Речи Посполитой (Rzeczpospolita) к России отошли литовские земли, кроме вошедшего в состав Пруссии Занеманья (левобережья), присоединенного к России в 1815 г. ЦВЕ включила поделенные согласно решениям Венского конгресса между Россией, Австрией, Пруссией земли Польши, Словакии, Украины, Белоруссии и Литвы. Этноконфессиональная чересполосица ЦВЕ, сложность возникновения стабильных национальных государств определили ее промежуточное положение.

Государственные границы континентальных империй отражали систему пространственно-силовых отношений между державами и закрепляли сложившийся между ними баланс сил. Революции 1917 г. и Брестский мир усилили национально-освободительные движения на территории бывшей Российской империи. Осенью 1918 г. в условиях распада Австро-Венгрии и революции в Германии в ЦВЕ возникли суверенные государства: Австрия, Венгрия, Польша, Чехословакия, Литва. Решения Парижской мирной конференции превратили эти страны в разъединившую Германию и Россию буферную зону.

Видение современной конфигурации ЦВЕ остается предметом дискуссии в российской и зарубежной историографии. Ученый-славист Э. Г. Задорожнюк считает «Восточной Европой» бывшие республики СССР, «Центральной Европой» – «пояс государств между Балтикой и Адриатикой» (бывшие социалистические страны)[5]. В. В. Носков видит в термине «Центрально-Восточная Европа» идеологическую конструкцию, оставшуюся со времен холодной войны, и попытку возродить миф о величии Речи Посполитой[6]. В настоящем исследовании мы используем аббревиатуру ЦВЕ в утилитарных целях, но точнее словосочетание «восточная часть Центральной Европы». Ментальные карты ЦВЕ остаются предметом дискуссии в Польше, на Украине и в Балтии.

Возникшая в конце ХХ – начале ХХI в. система геополитических координат напоминает Версальскую систему (или, по мнению ряда ученых, Вестфальскую), что объясняет интерес к ней Российской Федерации. Исторический опыт политики Российской империи по защите ее западных рубежей в начале ХХ в. актуален для современной России и нуждается в дальнейшем исследовании. Спорные эпизоды политики европейских держав идеологизируются зарубежными и российскими историками и политиками.

Цель настоящей работы – анализ политики Российской империи по защите ее государственных интересов на западных рубежах. Для ее достижения автор выделил следующие научные задачи. Во-первых, выявить роль структур Российской империи в польском вопросе. Во-вторых, определить значение польского вопроса для общественно-политического дискурса ХХ-XXI вв. в России, странах ближнего и дальнего зарубежья. Хронологические рамки книги: непосредственная подготовка великих держав к войне и политика Российской империи в польском вопросе в годы мировой войны. Даты приведены по старому стилю, но иногда в скобках указан новый стиль.

На основе реализации принципа междисциплинарности определены научный терминологический статус и структура, а также раскрыто содержание понятия «польский вопрос». Польский вопрос рассматривается как многосложная геополитическая проблема, связанная со стремлением польского народа к независимости и территориальной целостности и проявившаяся на международном, национальном и межнациональном уровнях.

Польский вопрос являлся проблемой, затрагивавшей не только судьбу польского народа и его государственности, а также непосредственно влиявшей на европейскую систему международных отношений, историю крупных и относительно небольших народов-соседей, их государств. Не удивительно, что к настоящему моменту в историографии накоплен внушительный опыт его изучения, а у дипломатов распространены анекдоты, показывающие раздутость этой проблемы. Злободневность и политическая деликатность польского вопроса во многом обусловили спекуляции на его почве, привели к смещению фокуса его рассмотрения с профессионального изучения историками и политологами к публицистической интерпретации и передергиванию фактов в угоду личным и корпоративным интересам. Несколько последних десятилетий одной из актуальных задач исторической науки называется унификация или, по крайней мере, максимально точное описание тех терминов, которые исследователи используют в своих нарративах.

Польский вопрос в исторической науке выступает как медиатор в процессе профессионально-научной коммуникации, предупреждает недоразумения и споры между представителями разных школ и направлений. Тем не менее, отчасти из-за характерной тенденциозности изучения, отчасти из-за действительной своей сложности и многогранности, суть польского вопроса остается слабо понимаемой. Рельефно это проявляется в хаотичном употреблении самого понятия и отсутствии его дефиниции в специализированных словарях. До сегодняшнего дня определенный скепсис связывается вообще с правомерностью и обоснованностью употребления понятия «польский вопрос» в нарративах профессиональных историков, при этом основной акцент делается на его абстрактности. Другая традиция, подчеркивая условность применения понятия, при его употреблении обязательно использует кавычки. Но и в случае употребления понятия без кавычек, как правило, нет четкого осознания тех явлений, которые оно раскрывает. Такое положение удивительно, тем более практически каждый исследователь, пытающийся разобраться в польском вопросе, отмечает его актуальность, сложность, противоречивость и уникальность[7].

В историографии уже накоплен определенный концептуальный опыт рассмотрения польского вопроса. Исследователи фиксируют его дуализм. Например, историк Л. Е. Горизонтов отмечает, что «разделы Речи Посполитой и наполеоновские войны перевели российско-польские противоречия из разряда внешнеполитических в плоскость внутриполитических проблем Империи»[8]. В результате, унифицируя контексты употребления, в качестве дефиниции польского вопроса предлагаем следующее. Польский вопрос – это многосложная геополитическая проблема, связанная со стремлением польского народа к восстановлению независимости и территориальной целостности в условиях ее частичной или полной ликвидации, проявившаяся на международном, национальном и межнациональном уровнях в последней трети ХVIII – середине ХХ в.[9]

Глава I. Степень изученности проблемы

Автор характеризует историографию России, Германии и Польши как стран, заинтересованных в изучении проблем ЦВЕ.

Советская и российская историография. Изучаемая проблема находится на стыке отечественной и зарубежной истории; книги и статьи посвящены двусторонним и международным отношениям, отдельным историческим событиям и территориальным сюжетам. Советские публикации 1920-х гг. о внешней политике Российской империи носили спорный характер. А. М. Зайончковский пришел к выводу, что Россия шла в кильватере внешней политики Англии и Франции, а в вопросах защиты западных рубежей ее политика носила «отпечаток авантюры»[10]. Однако направленность исторических работ в 1920-е гг. определяла школа М. Н. Покровского: историк выдвинул идею разрыва истории Российской империи и СССР, объявив главным виновником начала мировой войны царизм[11]. Взгляды Покровского подверг критике Е. В. Тарле, обелявший политику держав Антанты, включая Россию, в вопросе развязывания войны[12].

В 1930-1940-е гг. историки ориентировались на указания И. В. Сталина. 16 мая 1934 г. ЦК ВКП(б) и СНК СССР приняли постановление о преподавании гражданской истории в школах. Идея разрыва традиций царской России и СССР заменялась идеей преемственности, которую отстаивал Тарле. Новые взгляды Сталина вернули историков к изучению царской внешней политики. Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) в письме членам Политбюро от 19 июля 1934 г., напечатанном в журнале «Большевик» в мае 1941 г., предложил запретить публикацию статьи Ф. Энгельса «Внешняя политика русского царизма» (Энгельс писал о ее реакционности)[13]