Сынок (Сугроб 2) бесплатное чтение

Мой сынок – необыкновенный ребенок, но лишь со временем я осознала насколько. Впрочем, для нас с мужем он особенным был всегда, хотя кто из родителей может сказать про свое чадо иное. Кусочек счастья, маленькое чудо с распахнутыми на мир ярко-голубыми глазами. Мы не сомневались в его непременной уникальности, думая, в первую очередь, о чем-то хорошем. А как иначе? Ведь он подарил нам новую жизнь, новую любовь, новые отношения – целый мир счастливого родительства. Всё с чистого листа. Идем в светлое будущее и никак по-другому. Особенному человечку – особенная жизнь. Какая ирония.

С самого рождения он был спокойным ребенком, очень милым и забавным. Мы не могли нарадоваться его смышлености, граничащей, на наш, безусловно, объективный, взгляд, с гениальностью. Родительство во всех аспектах доставляло нереальное удовольствие. Нам нравилось вместе проводить время, быть на одной волне.

Нечеловеческая гордость распирала меня от малейших достижений сына: от "дружбы" с горшком до неуверенного царапания первой буквы на бумаге. Его успехи в моих глазах были колоссальны, и это не удивительно, ведь именно наш малыш (естественно, в отличие от всех остальных) был потрясающе красивым, невероятно талантливым, запредельно умным.

Будучи теми самыми заводчиками (как мы в шутку себя называли), которые празднуют каждый маленький день рождения первенца, мы ежемесячно задували свечки и вручали подарки восторженному крикуну. Бабушка тоже исполняла. Свекровь, женщина строгая, замкнутая, уж точно не уличенная в мягкосердечности, однажды подарила сынишке самодельную игрушку-петрушку, над которой ей пришлось изрядно попотеть. Верх проявления чувств для ее сдержанной натуры.

Игрушка представляла собой синюю перчатку, туго набитую ватой, расшитую нитями, лентами, бисером. На макушке красовался вязанный колпак с колокольчиком, чуть ниже – ажурный воротничок и пуговицы-бубончики на рубашке. Ног у игрушки не было: заместо них к запястью перчатки был пришит мягкий конус. Я опасалась, что сын испугается бабушкиного творения, смотревшего на мир нитяными черными глазами в виде буквы Х и улыбавшегося жирным красным пунктиром. Но ошиблась. Этот "Чудик", как мы его прозвали, настолько полюбился малышу, что стал талисманом буквально во всем.

Короче говоря, сынок, с Чудиком подмышкой, рос, как богатырь, никому не давая усомниться в ярком, не банальном будущем. В какой-то степени это сбылось.

Впервые ЭТО пришло вскоре после его двухлетия. Сынок кричал во сне, говорил «круги», показывая на стену детской, где на самом деле красовались только разноцветные полоски. Было немного странно, но объяснимо. Тогда мы списали происшествие на страшный сон, сияние машин за окном, переутомление или еще что-то в этом духе. Утром он ничего не помнил, вел себя как обычно. Я и забыла про инцидент, разве что записала о нем в специальной тетрадке, как редкое событие в жизни нашего чада. Однако это был первый звонок.

Со временем кошмары стали учащаться, не каждый день, но всё же. Обычно раз в месяц мы "ловили лунатика", который уже не просто сидел на кровати, а вставал, ходил по квартире, что-то говорил или просто кричал, как правило, неразборчиво, "по-инопланетянски". Хотя и бывали эпизоды, когда его слова складывались в историю. Например, однажды он вопил про седую королеву в лесу. Потом про замерзшего старика и механизмы, а в другой раз – про балерину без лица. В такие моменты я решала на утро пойти к врачу, но наступал новый день, тучи рассеивались и перед нами был наш всегдашний дружелюбный малыш.

Я искренне думала: всё ограничится детскими кошмарами, что сынок перерастет, но время шло, а ему становилось все хуже. Если раньше он редко вставал с постели, то со временем активизировался не на шутку: брал предметы, кидал, мог забраться в шкаф и цыкать оттуда, словно сверчок.

Мы – не паникеры, но что нам было делать, оставлять всё как есть? Закрывать глаза на очевидную проблему? А вдруг здесь что-то серьезное, а не просто лунатизм? Посовещавшись, всё-таки решили обратиться к специалисту. Никогда не забуду, как сынок стойко выдержал миллион анализов и диагностик, которые, в конечном счете, не показали ровным счётом ничего. Вообще. Ноль отклонений по шкале адекватности. Сын был здоров, а мне, наоборот, присвоили диагноз тревожной матери. Совет врача был универсален: придерживаться режима, избегать стрессов и ярких эмоций, причем, "всем членам семьи". Доктор явно подчеркнул последнюю фразу, заглядывая мне в глаза из-под профессорских очков. Мол, вырастет ребёнок и всё наладится. Потерпите. Дышите. Без паники. Типа лечите голову себе, а не ему. Просто великолепно!

Тем не мене, после обследований все почувствовали облегчение. Мы с мужем – потому, что не подтвердились страшные диагнозы, сынок – что от него наконец-то отстали. Кошмары как будто тоже отступили, и мы дружно решили: кризис пройден. К тому времени сыну исполнилось уже шесть лет.

С работой дела ладились, муж получил новую должность замдира, а я устроилась в небольшую компанию администратором, где чувствовала себя вполне комфортно. Сынок прилежно ходил в детский сад, ни на что не жаловался. Казалось, плохое осталось позади. Пока однажды ночью я не проснулась оттого, что кто-то стоит рядом с кроватью. Это был сын. Он молча наблюдал, как я сплю, сам находясь в состоянии сна. Любые вопросы были бесполезны. Пришлось встать, отвести его в туалет и заново уложить в детской. С тревожным сердцем вернувшись к себе, я пыталась отогнать охватившее меня жуткое предчувствие нераспознанной беды.

Утром, как обычно, заправляя постель перед завтраком, я коснулась ногой чего-то холодного и твердого, что лежало под кроватью. Это была отвертка из ремонтного набора мужа. Решив, что он не убрал инструмент, когда подкручивал каркас, я сонно поплелась возвращать находку в кладовую, зевая и бурча себе под нос оду мужской неряшливости. Дверь кладовой была приоткрыта, а за ней… Мои ноги подкосились, пришлось ухватиться за дверной косяк. Кажется, я негромко вскрикнула, точно не помню. На стене кладовой было нацарапано: «Памаги». Глубокие кривые порезы были сделаны чем-то вроде ручки, чем-то вроде ножа или шила, чем-то вроде… того, что сейчас было у меня в руках.

Затылок похолодел, злосчастная отвертка упала на пол, здесь же на полу кладовой валялся Чудик. Обернувшись, я увидела в коридоре сына. Мирного, спокойного, моего, но теперь не на шутку пугающего. Он смотрел будто б сквозь меня, пронизывая ничего не выражающим взглядом. Ему было не видно расцарапанной стены, но меня охватило абсолютное ощущение: он знает. Закрыв дверь кладовой, я осторожно стала расспрашивать его о событиях прошлой ночи. Он же самым повседневным тоном ответил, что ничего не помнит и хочет есть. (Отвертку в разговоре я не упоминала).

Теперь его стандартное "не помню" казалось мне подозрительным. Я пристально вглядывалась в глаза сына, пытаясь уловить обман, но его искренность была безоговорочной. А может, он действительно ничего не помнил? Так притворяться шестилетнему невозможно. Или возможно? Эмоциональные качели преследовали меня весь день. Я не могла отделаться от навязчивой гадкой мысли, вспоминая его ночной мутный взгляд. Мне надо было разобраться во всем, не отмахиваться, не отрекаться, сделать все и даже больше для его благополучия.

Вечером, когда сынок уже спал, мы с мужем сидели в тишине, такой вязкой и мрачной, которую страшно нарушить. На кровати были разбросаны листы с «хорошими» анализами, заключениями и явно ошибочным вердиктом «здоров». Каждый из нас пытался найти хоть какие-то разумные объяснения его поведению. Раздоры в семье, перегулял на площадке, съел много сладкого на ночь – все эти моменты, озвучиваемые врачами, не про нас. Да и история с отверткой, уж точно и ряда вон выходящая, ни в какие ворота не лезла в сравнении со «старыми, добрыми» кошмарами.

Что могло спровоцировать последний приступ? Отвертка в руках ребенка над спящей матерью – это вам не шутки, пугающая надпись в кладовой. Сумасшествие какое-то, по другому не скажешь. Мы оба понимали, что следующий шаг – психиатр. А вдруг последует страшный диагноз (а если ошибочный?), принудительное лечение, смирительная рубашка, уколы, четыре белые стены, от которых кто угодно сойдет с ума, став именно тем, о ком написано в медкарте? Похоже на приговор на всю жизнь, а ему всего лишь шесть. Как можно такое сотворить с собственным ребенком, который по анализам – здоров?

Следующей ночью мне было страшно оставлять сына одного. Покончив с черновой шпаклевкой надписи в кладовой, на цыпочках, чтоб не разбудить, я тихонько легла рядом с ним и обняла со спины. Дыхание сыночка было размеренным и еле слышным. Надо сказать, приступы повторялись в одно и то же время: через два часа после того, как он шёл спать, поэтому я всегда знала время, но не знала день. Так, я, на всякий случай, лежала рядом с ним в обнимку, считая про себя минуты, когда услышала, что он начал чаще дышать. Началось! Неужели опять? Я застыла, боясь шелохнуться.