Бритва Оккама в СССР бесплатное чтение

Глава 1, в которой речь идет о самураях

– Самурай без меча подобен самураю с мечом. Только без меча! – прозвучал за моей спиной знакомый мужской голос. – Ты чего книжку не пишешь, Белозор? Что за яростное стремление уничтожить боксёрскую грушу? Писатели – они вроде больше росчерком пера должны воевать, а ты вон кулаки о мешок стираешь!

Я придержал рукой в перчатке спортивный снаряд, чтобы он не мотался туда-сюда, и обернулся. За моей спиной стоял легендарный полковник К. собственной персоной! Герилович с усмешкой наблюдал за тренирующимися в дальнем конце зала каратистами, которые были одеты в одинаковые белые кимоно.

Тут, в этой реальности, их запрещать и не думали: охота руками и ногами размахивать – да ради всего святого! Федерации всяких-разных единоборств плодились как грибы после дождя. Минспорта и региональные власти с удовольствием брали их под своё крылышко, руководствуясь теми самыми стихами Владимира Маяковского, которые так любил матёрый дубровицкий тренер Лопатин.

«Мускул свой, дыхание и тело тренируй с пользой для военного дела!» А что – очень удобно! Столько галочек можно выставить: и допризывная подготовка, и физкультура в массы, и посещаемость спортивных учреждений… Я подозревал, что такая лояльность к единоборствам не в последнюю очередь была вызвана популярностью дворового бокса среди «машеровского призыва» – управленцев нового поколения. Но в целом… В целом – какая разница? Главное – очень серьёзные мальчишки и девчонки в белых кимоно занимались тут, во Дворце спорта, а не где-то на крыше или в подвале.

– Мусуби дачи! Р-р-р-рэй! Ос-с-с! – их тренер, молодой, стриженый под шапочку, с пухлыми щеками, заросшими небольшой бородой, производил впечатление довольно комичное.

Эдакий боевой хомячок! Интересно, каков он в ринге? Но к делу своему относился небритый сенсей очень серьёзно, а блоки и удары у него получались отточенные, красивые, едва ли не танцевальные.

– Так что, Белозор, почему книжку не пишем? Не выполняем поручение партии и правительства? План заваливаем? Нехорошо-о-о! – Герилович явно явился неспроста.

– О литературе поговорить хотите, Казимир Стефанович? Ни за что не поверю, – я стянул перчатки, вытер пот со лба краем майки и выжидающе уставился на полковника.

– Говорят, для преодоления творческого кризиса полезно менять обстановку, – сказал зеленоглазый полковник и прищурился, глядя в широкое окно, прямо на солнце. – Очень вдохновляет, говорят, в сельскую местность, например, выехать. Речка, лесок, коровки, свежий воздух… На тебя большой город плохо влияет, потому и книжка не пишется. А вот отправился бы в провинцию, на своё родное Полесье, глядишь – впечатлений бы новых набрался: рыбалка, охота, комары, мошки, приключения всякие опять же! Сам же говорил: когда творец отрывается от корней, перестаёт общаться с народом, так его творчество становится пресным, однообразным и высосанным из пальца! А нам разве нужна пресная книжка? Нам нужен шедевр! А раз она у тебя не пишется, то творческий отпуск на берегах реки Оресы тебе совершенно точно необходим!

– Да пишется книжка! Казимир Стефанович, что за наезд такой? Восемь глав написано, девятая в процессе, нормально идёт!

– А я говорю – кризис у тебя. Творческий. Не пишется, хоть ты тресни! Надо тебе срочно полесским воздухом подышать, понимаешь? – он проникновенно заглянул мне в глаза. – Старовойтов будет не против, я тебе точно говорю. А ты развеешься, погуляешь, на людей посмотришь… Свежим взглядом. Им тоже там полезно будет звезду журналистских расследований у себя под боком увидеть. Особенно некоторым. Глядишь – проявят себя эти некоторые с какой-нибудь неожиданной стороны. И тогда уже мы на них посмотрим – внимательно.

– …ять, – сказал я. – Шо, опять? Почему я-то? Ну товарищ полковник, ну…

– Ой, и не говори что не рад! Твоя-то на сборы уехала, искусственный снег испытывать. Дети – на югах с дедом и бабой, так чего ты кочевряжишься? Нужен ты мне, Германушка. Человек со стороны, скажем так… Со своим собственным видением. Нам – природный катализатор бурления модели Белозор–1, тебе – новые впечатления… Вон как у нас в Афгане получилось хорошо, а? Мы просто созданы друг для друга! – кажется, Герилович изображал мою манеру общения, и если окружающих я бесил так же сильно, как он меня, то точно стоило задуматься над своим поведением.

– Ну не надо про Афган, а? Да и Полесье – не Средняя Азия, что там может такого…

– Ой ли? – блеснул глазами полковник. – Вот и посмотрим.

– Та-а-а-ак! – сказал я. – А куда хоть ехать надо? Полесье – оно как бы большое!

– Ты давай заканчивай, а потом я тебе расскажу, где ты будешь нетленку ваять…

– А цель-то какая у этого всего? У вас что, специалистов нет?

– У самурая нет цели! Только путь! – Герилович зашагал прочь из зала, чеканя шаг в такт счёту каратешного сенсея.

– Ич! Ни! Сан! Чи! – рычал щекастный сенсей.

Ребятишки в белоснежных кимоно синхронно махали руками и ногами, нахмурив брови и старательно, с шумом, выдыхая воздух.

– Всего доброго, мужики! – махнул перчатками я.

Из «нашего» дальнего угла мне отсалютовали разновозрастные потные мужики в трениках, кедах и майках-алкашках, которые до этого усиленно отрабатывали друг на друге связки ударов. На лицо ужасные, добрые внутри, хе-хе. Это вам не самураи, это – становой хребет Федерации дворового бокса!

– Так почему я-то? – мы шли по тротуарной дорожке под ярко-зелёными, майскими кронами деревьев к автостоянке. – Казимир Стефанович, я ж вроде не Джеймс Бонд и не Шерлок Холмс, это ёжику понятно. А вы ещё и темните – мол, творческий кризис, то, сё… Надо будет – и кризис симулирую, никаких проблем. Но к чему всё это? Зачем меня привлекать?

– Не осознав, кто ты есть, невозможно стать самураем! – снова принялся дурить голову Герилович, делая умный вид.

– Та причём тут самураи вообще? Клал я на них, если честно! Что вам от меня нужно? Говорите прямо!

Полковник остановился, посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

– Очень просто! Мне нужно, чтобы ты завтра поехал в посёлок городского типа Талица, что на берегу реки Ореса. Пожил там недельки три, книжку понаписывал. По сторонам чтоб посмотрел и всякие необычные странные вещи примечал. Помнишь Гумара? Вот! У его деда поживёшь.

– И что в этой Талице такого замечательного? – я начал подозревать в чем дело, но информации всё ещё не хватало.

– Ну, скажем, не в самой Талице, а неподалёку. А в Талице… В Талице что-то происходит. Два человека пропали. И вот какое дело: не могу я взять и отправить туда ещё кого-то из… Из штатных сотрудников той или иной компетентной службы. Такая вот щекотливая ситуация возникла. И тут я совершенно случайным образом вспомнил про тебя, про Афганистан и…

– И про ловлю на живца, – мрачно кивнул я. – Отлично, полковник. Браво! Замечательная идея. Идите ищите другого идиота.

Под нещадно палящим солнцем я стоял у дорожного указателя со страшной надписью «Жмаки», пил воду из фляжки, смотрел на солнце и думал, что Гериловичу не нужен какой-то ещё один идиот. У него ведь есть я! С другой стороны, в моей ситуации на первый взгляд самые идиотские поступки, которые совершались по самым кретинским мотивам нередко по итогу приносили куда больше эффекта, чем тщательно продуманные действия.

Дело в том, что накануне мне приснилась статья. Та самая, к столетнему юбилею Союза Советских Республик. Это было что-то вроде компьютерной игры-стрелялки: мои родные, худые и жилистые татуированные руки, клавиатура с подсветкой и тончайший вогнутый экран с потрясающим качеством изображения и значком «Сделано в ССР» на кронштейне. Целый абзац текста был выделен и готов к удалению. И там, во сне, я со злостью думал, что про это мне написать точно не дадут, и придётся стирать последние несколько предложений. Самоцензура, чтоб её!

Мои сны действительно порой бывали гиперреалистичны. Помню, ещё в нежном десятилетнем возрасте я пытался воспользоваться лазейкой с чтением книг, чтобы убедиться, что это всего лишь ночной кошмар… А чёрта с два! Прочёл страниц десять, про какие-то корабли и осьминогов! На мне эта штука не работала.

Так что я усилием воли уставился в монитор и строчка за строчкой прочёл про строительство в начале восьмидесятых в Гомельской области целого кластера предприятий в сфере микроэлектроники, флагманом среди которых был дубровицкий «Ритм». И что-то там про легирование полупроводников на Чернобыльской АЭС и изготовление микрочипов в Гомеле.

И, в том самом абзаце – что-то про аварию в Талице в 1982 году. С ужасными последствиями для экологии и множеством пострадавших. Я в упор не помнил никакого крупного объекта в Талице в своей, прежней истории! Что там могло жахнуть, чтобы я прям настолько впечатлился? Силосная яма? Лесопилка? Молокозавод? Это же Богом забытая глушь! Тысячи две населения, даже железной дороги нет! Какая, к чёрту, авария?

Я проснулся весь в поту и, умывшись под краном, принялся припоминать, что вообще знаю про это место и чем оно знаменито. В моё время – там была классная рыбалка, а ещё – по Оресе и Птичи устраивали сплавы на байдарках. Посёлок стоял у самого слияния этих двух речек и часто служил финишной точкой для любителей водных походов. Сплавы я любил, Полесье – тоже, а потому глушь эта, может, и была забытой Богом, но мне мало-мальски знакомой. Кое-что из будущей жизни вспоминалось.

Про «Талицкий феномен» я, например, читал в университетском сборнике по подростковой психологии. Это когда в одном классе за одно лето три пацана-десятиклассника повесились и один утопился – страшное дело! Вроде как – по независящим друг от друга причинам свели счёты с жизнью! Про всякую околокриминальную дичь, типа убийства почтальонши, которая пенсию развозила – слышал от местных мужиков, которые забрели на наш походный огонёк. Они травили свои древние бородатые байки то ли из семидесятых, то ли из восьмидесятых: про леших, про эту самую почтальоншу, серийного убийцу, который топором бабулей из вымирающих деревень вырубал, про зверское разграбление и вывоз местных предприятий в девяностые, и про бункеры из недостроенной «линии Сталина», в которых водилась нечисть и прочие наполеоновские рукавички. И что-то ещё – о военном полигоне, который давно забросили.

После чашки кофе и разминки в виде отжиманий, приседаний, растяжек, скручиваний и руконогомашества, которое должно было напоминать бой с тенью, в моём мозгу сложились некие гипотетические кусочки пазла.

На дворе у нас шёл май одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года от Рождества Христова. Насколько я помнил, та история с самоубийствами приключилась как раз этой весной! А почтальонша… Чёрт его знает, мужики говорили про начало восьмидесятых. Учитывая их подпитое состояние и растяжимость этого понятия – «начало», выглядело всё это сомнительно. Урод с топором вроде как орудовал уже в девяностые, так что это должно было быть мимо. Люди пропадают? Могло это быть связано с непринуждённым подкатом Гериловича и с поговорками о самураях? Непонятно. А вот авария… Оговорка полковника о каких-то интересностях рядом с Талицей вполне допускала подобное.

У меня сильно свербело на душе после истории с маньяком, я всё корил себя за то, что не смог спасти ту женщину, и потому – не Гериловича ради, а из-за тех самых пацанов-десятиклассников, которые, возможно, были всё ещё живы, попробовать сунуться туда стоило. Май, ведь – тоже весна?

Была и ещё одна причина для такой эскапады: отчасти полковник был прав. По поводу книжки.

Книжка, в общем-то, писалась. Название я оставил то самое – «Последние времена». Эдакий боевик, исполненный как сборник новелл о лихом журналисте-спецкоре, который гоняет по горячим точкам постсоветского и не только пространства в составе отряда некой выдуманной мной частной военной кампании. Ну да, я не собирался писать всё точь-в-точь как в моей реальности – зачем это мне? Они хотели фантастику – они получат фантастику! С киберпанком, электронным концлагерем, властью транснациональных корпораций, финансовыми пирамидами, кашпировскими, сектами, тайными обществами, даркнетом, двадцать пятым кадром и всяким другим интересным и ужасным.

А главные герои выглядели у меня эдакими серпомолоткастыми патриотами-реваншистами, которые намереваются всё переиграть и завернуть фарш обратно в мясорубку. Почему бы и нет? Может, у них даже получится, книге эдак к пятой-шестой…

Главная задача – показать оскал хищнического капитализма и здорово приправить повествование реальными выкладками – выполнялась. Пять глав я даже отправил на вычитку – одному простому советскому Учителю. Ещё три – написаны, но над ними нужно поработать, почистить, поправить, довести до ума.

По плану разогревать народ предполагалось, публикуя текст по частям, в «Технике – молодёжи». Это если белозоровский разговорный стиль и литературные заходы в стиле двадцатых годов двадцать первого века зайдут моему высокому цензору…

Писалось-то оно писалось, но после того, как Тася уехала на сборы – обкатывать своих девчат-биатлонисток на искусственном снегу где-то на Кавказе, а лисички-сестрички с тестем и тёщей – уехали в том же направлении, только несколько южнее и ближе к побережью Каспийского моря, я откровенно заскучал. Была у меня такая дурацкая привычка – производить впечатление занятого человека. Кому-то для творчества нужна тишина, кому-то – алкоголь или другие химические вещества, другие предпочитают какой-то строго определённый порядок вещей на рабочем столе, я же…

Я даже в редакции, и потом – в корпункте дверь часто держал открытой и по клавишам долбил излишне ожесточённо, чтобы все слышали: Белозор работает! Ну да, чистая дурь… Но – каждый сходит с ума по-своему. Лучше всего мне работалось, например, на балконе, на раскладном столике, когда девчата разносили соседнюю комнату, а Тася читала или рисовала под музыку, или готовила что-то на кухне. А когда они разъехались – производить впечатление стало не на кого. Ходить писать в кафе? Ну да, как вариант… Вот только толковых тихих кафешек или баров на весь Минск, может, и не было пока вовсе. Вот-вот должны были начать открываться – но это «вот-вот» никак не наступало. Да и попёрли бы меня с моей адски стрекочущей «Москвой» взашей – это ведь не по клавишам ноутбука шелестеть и не гаджет свайпить. А от руки я давно не пишу: дурная работа, почерк зело отвратный.

Так что я драил квартиру, готовил сложные блюда на обед и ужин, много гулял, тренировался – и писал по три абзаца в день. Даже просил у Старовойтова какие-никакие задания, мол – если нужно было выручить, подстраховать. В общем – что угодно делать, абы ничего не делать. Прокрастинация-с! Всем творческим людям… Да что там – творческим: и студентам перед экзаменами, и многим другим деятелям науки, техники и культуры это чувство хорошо известно.

Может мне и вправду нужна смена обстановки? Или незнакомый дед за стеной, который херачил бы меня черенком от лопаты, если полчаса не слышал бы стрекот печатной машинки. Машинку я, кстати, по почте отправил. На Талицкое отделение, до востребования. А сам решил вспомнить молодость и погнать автостопом – опять же, новые впечатления и всё такое…

Именно таким макаром я и оказался у знака с надписью «Жмаки», и предстояло мне проехать ещё километров двести или двести пятьдесят.

– Давай, залезай, турист! – спустя полчаса остановился пошарпанный ЗИЛ с жёлтой цистерной, на которой свежей синей краской была нанесена надпись «Молоко».

Водила с цигаркой в зубах и в видавшем виды картузе помахал мне рукой.

– Скорей давай! Тебе куда?

– Вперёд! – откликнулся я, карабкаясь в кабину. – Чем дальше – тем лучше.

– «Дальше» – понятие растяжимое! – глубокомысленно затянулся ядрёным табачным дымом водитель. – Я в Валерьяны еду, за молоком.

– Ну, мне точно дальше, – улыбнулся я, как можно более дружелюбно.

Под капотом ЗИЛа взревел мотор, закачался плетёный из трубок для капельниц человечек на приборной панели, полетели из-под колёс грузовика кусочки гравия.

– Шо, к милой торопишься? – его по-шофёрски загорелые руки выкрутили баранку, правая ладонь легла на рычаг коробки передач.

– На деревню, к дедушке. В Петриковский район! – из вежливости ответил я и положил на панель целый рубль.

– Ого! Ну, до Петрикова я тебя точно не довезу, но вижу, ты парень свойский, – он скосил глаза на деньгу. – Я поспрошаю у наших, может, дальше кто подбросит.

– Огромное вам человеческое спасибо! – я откинулся на сиденье настолько, насколько это было возможно, и поудобнее пристроил рюкзак в ногах.

«Оружие самурая – не меч, но его дух, растворённый в воздухе!» – вот что сказал бы Герилович, находись он рядом. Из открытого окна встречный ветер доносил запах приключений, тайны, близкой реки и очистных сооружений. В воздухе был растворён вполне конкретный дерьмовый дух, который тонко намекал на качество авантюры, в которую я вписался.

Глава 2, в которой присутствует клубника, Урал и овечки

Из Валерьян до Слуцка я ехал в кабине скотовозки… Или как это называется? Грузовик, в кузове грузовика – скот, который едет на мясокомбинат. Так себе ощущения, если честно, от подобного соседства. Нет, никогда я вегетарианцем не был и шкуру защитника животных на себя не примерял, но всё-таки, всё-таки…

– А я увольняться думаю, – сказал водитель скотовозки по имени Ипатий, человек уже преклонных лет, но всё ещё бодрый. – Нынче говорят, постановление вышло – можно землю в аренду брать и людей на работу в подсобном хозяйстве принимать! Как при Прищепове. Знаешь Прищепова? Вот никто почти не знает. А его аж в 1966 году реабилитировали. Посадили Дмитрия Филимоновича ни за хвост собачий, а между прочим великий был человек! Цельный нарком земледелия БССР! А знаешь почему его посадили, а потом расстреляли? Потому как у него лозунг был: «Богатей, белорусский крестьянин!» А им оно что? А им оно поперёк горла! Если человека в скотском состоянии держать, да не давать продыху – он и вопросов лишних задавать не будет. А тут – «Беларусь – красная Дания!» Свобода выбора форм землепользования, колхозы – добровольно, хутора – пожалуйста… Вот вам и Дания! Процветали!

– Это при НЭПе, что ли? – заинтересовался я.

Про «прищеповщину» и Прищепова я что-то слыхал, но специалистом в вопросе не был.

– При НЭПе, когда ж ещё? Его в тридцатом году по делу о «Саюзе вызвалення» арестовали и всё – пропал человек! Человечище! Ничего, ничего, щас Машеров у власти – мы опять задышим… Загляне сонца і ў наша ваконца! Я стёкла купил, теплицы начал делать. Буду клубнику растить, огурцы, помидоры – до самой зимы. И потом – с апреля месяца.

– А сбыт? – удивился я.

– А что – сбыт? Сбыта нынче хоть дупой жри! – глянул на меня Ипатий. – Закупки для ягод, овощей и фруктов теперь разрешили эти, как их… Децентрализованные! То есть, ежели мне санстанция там, и все остальные станции справку подпишут – я клубнику могу хоть в «Потсдам» Минский поставлять. Шоб они там десерты свои делали. Понятно – налоги и всё такое прочее, но на то у меня невестка есть, она бухгалтерша – разберётся. А мы с сынами будем растить да возить. Старший у меня инженер, мы с ним паровое отопление для теплиц сладим – дело будет!

– И что, и что, прям людей нанимать можно? Это ж не по-советски вроде как, не по-социалистически…

– Пф-ф-ф-ф! – Ипатий сделал пренебрежительный жест рукой. – Это почему – не по-советски? Я ж не пан какой – сам на теплице горбатиться буду. В трудовую книжку я работничкам запись сделаю, в сельсовете заверим… Положенное – в государственную казну оплачу. Отпуска буду давать – всем по очереди, когда работы меньше. Стаж там, больничные, всё как положено! В профсоюз нехай вступают, который для сельхозработников. Очень по-социалистически всё у нас будет! А зарплату стану платить сдельно-премиальную, не чета колхозной. Сколько наработал – столько и заработал…

Я сидел и потихоньку выпадал в осадок. Вот они – перемены. Клубника! Ну, дай Бог нашему теляти ихнего волка забодати… Может поляки и финны в этом варианте истории к нам будут на клубнику ездить, а не мы к ним? Кстати о поляках – у них там вроде как грозные события разворачиваются, чуть ли не голодные бунты… Как нынешнее руководство Страны Советов ситуацию-то разруливать будет?

– У меня опыт есть, я давно клубнику ращу, на рынок в Слуцк продавать вожу. Сорок пять кэгэ с квадрата теплицы в год, а? Это у меня на двадцать квадратов парничок был, а щас… Ух, развернусь! – он даже от нетерпения руками постукивал по рулю. – Ежели дело пойдёт и батька Петр заднюю не даст – через года два дом поставлю себе, кирпичный, с окнами на полстены. Рядом – сынам обоим, по хате! С одного и другого боку. Машину куплю – у военных, под списание… Две машины! «Козлика» и «буханку». Буханку под хозяйственные нужды, а «козлика» – пущай младший девок катает!

Тут я и вовсе понял, что, кажется, чем-то не тем занимался последнее время: у военных в СССР теперь можно покупать списанную технику? В общем, до Слуцка я доехал уже перегруженным впечатлениями, и, оставив рубль на панели скотовозки, вышел у мясокомбината и пошёл ловить транспорт дальше. «Дальше» и вправду оказалось очень растяжимым понятием.

Одолевали мошки. Разлив рек в этом году был значительный, и поэтому гнуса развелось много. Отмахиваясь от атакующих насекомых, я чёрт знает сколько выбирался из промзоны, мимо знаменитого сахарорафинадного завода, каких-то бетонных ограждений, складов и небольших предприятий, многочисленных стройплощадок и бесконечного забора военной части.

Репеллентов-аэрозолей я пока что на своём пути ни разу не встречал, так что мозг мой лихорадочно пытался припомнить какое угодно эффективное народное средство от мошек. Вроде как бабушка применяла одеколон с гвоздикой… Или то от комаров? Можно было ещё ветку взять и отмахиваться – так в моём детстве все делали, когда на остановке стояли. А ещё – костюм пчеловода прикупить и в нём транспорт ловить…

Наконец, я наткнулся на приземистое одноэтажное здание с ярко-красными, слегка тронутыми ржавчиной буквами «ПРОДУКТЫ» над крыльцом. У крыльца стоял чёрный, видавший виды огромный мотоцикл «Урал» с коляской. На его фаре, щитках и по кузову были толстым слоем налеплены разнообразные мелкие летающие твари, так что цвет советского чоппера я угадал буквально по нескольким свободным от раздавленных насекомых элементов. Проклятые кровососы!

Но, зато вспомнилось средство: кажется, мошек отпугивал ванилин? Так или иначе, я сунулся внутрь магазина, с трудом отворив дверь на тугой пружине.

– Здрасте! – сходу, громко сказал я, и молодая полная продавщица замерла в нелепой позе, склонившись над кассовым аппаратом с надкушенным бутербродом из батона, масла и колбасы в руках. – А у вас ванилин есть?

Колбаса соскользнула с наклонённого бутерброда и ляпнулась на пол.

– … – беззвучно выругавшись, продавщица полезла под прилавок, и оттуда раздался её недовольный голос: – А вы на пекаря совсем не похожи!

– А я не пекарь, я – от мошек взять хочу…

– И что, помогает? – высокий мужчина в запылённой одежде и с мотоциклетным шлемом на сгибе руки с интересом смотрел на меня сквозь стёкла широких тёмных очков-авиаторов.

– Э-э-э… Если это ваш мотоцикл там, у крыльца – то ванилин в этом случае, кажется, бессилен!

– Хо-хо! Хороший мотоциклист на вкус различает шестнадцать видов насекомых! – а дядька-то был весёлый! – Я не для мотоцикла, я так – на будущее спрашиваю. На рыбалку ходить, или там – в огород…

– Говорят – столовая ложка спирта, пакетик ванилина… – начал я, но был прерван металлическим грохотом и ругательствами продавщицы – в голос.

Мы с незнакомым мотоциклистом кинулись ей на помощь. Грузная барышня возлежала за прилавком среди кучи консервных банок и обломков развалившейся табуретки. По всей видимости, она полезла куда-то на верхние этажи стеллажей и потерпела фиаско в борьбе за высокую культуру советской торговли.

– О-о-о-о! – простонала работница торговли. – Будьте вы прокляты! Вы и ваш ванилин!

В вытянутой вверх руке она сжимала жестяную банку с надписью «МПИТ СССР ГЛАВПАРФЮМЕР». Остальные буквы были закрыты её мясистыми пальцами. С трудом мы – два здоровых мужика – придали продавщице вертикальное положение, и она, злобно на нас зыркая, сказала:

– Покупателям не положено за прилавком находиться! – и потёрла ушибленные ляжки. – Ванилин брать будете?

Хорошо хоть жива осталась!

В итоге я оказался счастливым обладателем внушительных размеров металлической банки с кондитерским снадобьем производства Ленинградского химико-пищевого комбината. Что делать с такими объёмами ванилина – я не представлял, как хранить его после вскрытия – тоже. Тем не менее, выбравшись на улицу, устроился на крыльце, достал нож, приставил острие к крышке и несколькими ударами по рукоятке пробил дырочку. Высыпав кое-что на ладонь, задумался: что мне теперь – плевать на него и в кожу втирать, или так – из банки на башку насыпать?

– А вы нездешний? – мотоциклист с авоськой, полной продуктов, вышел из дверей магазина.

ГДАХ! – ударила дверь, приведённая в движение тугой пружиной, моя рука от неожиданности дёрнулась, и крупинки ванилина полетели на землю.

– Еду в Талицу, – проговорил я. – На попутках.

– И что, охотно берут попутчиков? – удивился мужчина. – Долго уже едете?

– Утром был в Минске. Тут вот, правда, завис, с этим ванилином и с этими мошками… Мне б на трассу выбраться – дело бы пошло веселее. А то такое чувство, что Слуцк – это одна большая промзона!

С сомнением оглядев мои габариты и объёмистый рюкзак, мотоциклист спросил, переходя на «ты»:

– В коляску влезешь? Я аж до Комарович тебя довезти могу, если сотня кэмэ в коляске не испугает. Особого удобства не предвидится, так и знай!

– В моём положении выбирать не приходится… А до Талицы мне сколько останется?

– Километров пятнадцать – двадцать…

– Ну, это в случае чего и пешком можно! – выдохнул я.

– Да ладно – пешком! Подберёт кто-нибудь! Залезай уже в коляску, пекарь… Да погоди ты, там же второй шлем лежит… И вот – авоську пристрой, да смотри не раздави! Я тоже ванилина взял, жене подарю – булки печь, и от мошек.

Хотелось свежих впечатлений и приключений? Кушайте, товарищ Белозор. Не обляпайтесь.

За Любанью нас догнали жуткие чёрные тучи и грянул дождь – настоящий, майский, с оглушительными раскатами грома и молниями, рассекающими небо напополам. Конечно, мы в это время ехали среди полей, и ни одного долбаного деревца в округе не намечалось. Самой высокой точкой на километр окрест оказалась башка мотоциклиста Габышева – так он представился.

Мы вымокли до нитки, несмотря на мою брезентовую куртку и его кожаный мотоциклический… мотоцикловый… мотоциклетный? В общем – у него был реглан, или тужурка – конкретная такая верхняя одежда из плотной кожи. Как у плохих чекистов в фильмах про сталинские времена, снятые в начала двадцать первого века.

Ни реглан, ни брезентуха нас не спасли. А дополнительный защитный слой из налепленных мошек не спас «Урал». Нет, молнией по макушке Габышев не получил, мотоцикл просто в какой-то момент выплюнул из выхлопной трубы струю воды и заглох.

– У, кур-р-рва! – Габышев яростно пытался завести железного коня, дёргал всеми руками и ногами, что-то крутил и страшно ругался – но тщетно.

Ливень усиливался, а мы толкали мотоцикл с коляской по трассе с упрямством обречённых. Мимо проскочил одинокий «жигулёнок», обдав нас порцией холодной жижи из-под колёс и не остановившись.

– Знаете, почему я больше всего люблю пешие походы как вид туризма, товарищ Габышев? – спросил я и сдул с носа крупные дождевые капли.

– И почему же? – Габышев стянул с себя шлем и тёмные очки, и вдруг оказалось, что он имеет внешность, характерную скорее для уроженца Якутии или, например, Бурятии, но никак не полесской глубинки.

– Потому что в конце концов весь этот транспорт приходится тащить на себе. Байдарки нужно обносить берегом вокруг бобровых плотин, велосипед – переть на плечах, когда пробьёшь камеру или сломаешь спицы. Машину или мотоцикл – вот, толкать, когда заглохнут…

– Резон в ваших словах есть, Герман! – длинные, до плеч, волосы Габышева стали похожи на мокрые чёрные сосульки. – Но это у вас сейчас туризм. А у меня – насущная необходимость! У меня овечки некормленые!

– Овечки? – похоже, сегодня был день открытий.

– Овечки! Мы в Комаровичах кооператив организовываем. По производству изделий из овечьей шерсти, с полным циклом – от непосредственно разведения овечек до готовых носков, платков и варежек. Я документы ездил оформлять!

– А почему в Слуцк, а не куда поближе? – я ступил ногой в колдобину, и мои замшевые кроссинговые боты тут же стали ещё более мокрыми, если это вообще было возможно.

– Так никто в виду не имеет, как это делать! Не было у нас независимых кооперативов уже лет пятьдесят! Вот – в Слуцке золотой человек нашёлся, помог с бумажками… А наши дундуки уже подпишут! Так-то!

– Дела-а-а! – сначала – клубника, теперь вот – овечки…

Похоже, эта самая Модернизация, о которой все говорят, на селе двигается куда как быстрее, чем в городе! Только выбрался из стольного града Минска, как сельские нэпманы новой формации попёрли целыми табунами! Или то – отарами?

У нас уже зуб на зуб не попадал, когда, наконец, развиднелось и выглянуло пекучее майское солнце. Полтора часа проливного дождя если и не доконали нас полностью, то боевой дух опустили до самой нижней отметки.

И, конечно, в этот самый момент с какого-то просёлка на трассу вырулил, весело пофыркивая мотором, трактор небесно-голубого цвета и неизвестной мне модели.

– Эй, болезные! Вас подцепить? – высунулся из кабины усатый, загорелый и голубоглазый полешук неопределённого возраста.

– Подцепи уж, будь любезен! Встряли мы тут как… Как немцы под Москвой! – развёл руками Габышев.

– Но в кабине у меня места нет! А вы насквозь мокрые… Простудитесь на ветру-то! Хотите – дам одеяло? Но у меня одно! – тракторист попался заботливый.

– У меня сменка есть! – сказал я. – Если минуту подождёте – я быстро переоденусь.

– А мне давайте одеяло! – стуча зубами, проговорил Габышев.

Так мы и ехали – со скоростью примерно сорок километров в час, подцепленные за трос к трактору. Картина была фантасмагорическая: Габышев – за рулём мотоцикла, в зелёно-белом клетчатом одеяле и мотоциклетном шлеме, и я – в трусах-боксёрах и клетчатой же, но красно-чёрной рубашке на голое тело, потому как все остальные вещи были совсем мокрые. Хорошо хоть рукопись «нетленки» в герметичный футляр догадался заранее положить… А за нами на ветру развевались штаны и майки – в тщетной надежде хоть немного просохнуть по пути до Комарович.

Спустя километров десять «Урал» вдруг зачихал, задёргался и завёлся.

– Кур-р-рва мать! – совсем не по-якутски выругался Габышев. – У-у-у-у, железный засранец! Может, и успею овечкам корма задать!

Проблема была в том, что трактористу было наплевать на состояние «Урала». Он пёр себе и пёр на крейсерской скорости, кажется, даже не оборачиваясь. А мы болтались за ним, как собачонка на поводке и пытались орать осипшими голосами и размахивать руками – но у Габышева семафорить получалось хреново из-за одеяла, а у меня – из-за неудобного положения в коляске.

Остановился тракторист, когда ему приспичило по нужде – примерно через час.

– Ты пабач яка трясца! – сказал он. – А я что-то и запамятовал, хлопцы… Думаю – дзе моё одеяло? Неяк нядобра вышло… Хоть не проехали-то? Вы вообще куда едете?

Мы беспомощно уставились друг на друга: добросердечный тракторист, оказывается, просто забыл о нашем существовании!

– В Комаровичи! – сказал Габышев совершенно севшим голосом. – Большое вам спасибо за одеяло!

– Да оно не за что, хлопцы! – растерянно переминался с ноги на ногу тракторист.

Его можно понять: вроде и помог, а вроде и шляпа какая-то получилась. Неловко попрощавшись с добросердечным и забывчивым мужиком, мы взгромоздились на мотоцикл. Габышев напялил на себя сырой реглан, нахлобучил шлем на голову, заставил меня сделать то же самое и сказал:

– Ко мне всё-таки заедем. Я тебе хоть штаны сухие дам, а то как ты в свою Талицу попрёшься-то?

Пережитые вместе тяготы и невзгоды – они сближают. Это совершенно точно известно.

– Я ещё носки у тебя куплю. Из овечьей шерсти, – кивнул я. – Я и штаны купить могу, если что…

– Купи мне теперь лучше новую поясницу, если ты такой платёжеспособный! – мрачно усмехнулся Габышев и завёл мотоцикл.

Тракторист посигналил нам вслед.

Добрались мы к жилью мотоциклиста-овцевода часам к пяти вечера. Овечки мекали и бекали со страшной силой, и было их в загоне великое множество! Так что, не снимая реглана, якутско-полесский кооператор кинулся задавать им корма, сказав только:

– Ключ за косяком сверху, чайник поставь! – и тут же взялся размахивать вилами.

Почему он не выпустил овец на выпас – сие было для меня великой тайной. И почему его товарищи из кооператива плечо не подставили? Что это за кооператив такой?

Уже потом, напившись чаю и получив в своё пользование прочные серые штаны на лямках, я не выдержал и предложил:

– Давай я про тебя и про твоих овечек статью напишу, а? Ну, в рамках общего курса на Модернизацию! Заеду на днях из Талицы. Не дальний свет всё-таки!

– Какую статью? – удивился Габышев.

– Газетную! Я в газете работаю. Журналистом.

– А почему бы и нет? – было видно, что ему приятно. – Вообще-то для Беларуси овцеводство – традиционная отрасль! Я много чего рассказать могу… Заодно штаны вернёшь!

– Верну! – сказал я. – Куда я денусь.

И засобирался в дорогу.

Глава 3, в которой кое-что совпадает

В общем и целом – мне повезло. До Талицы оставалось километров семь, солнце только-только начинало клониться к закату… Обожаю май! Даже после восьми часов вечера в наших широтах остаётся ещё куча светлого времени суток! Семь километров – это часа полтора ходу, так что если и не у старого Гумара, то где-нибудь в горпоселковой гостинице я крышу над головой найду. Это, в целом, окрыляло.

Да и доехал я с комфортом: на прицепе с сеном. Куда и зачем тянул стожок старенький МТЗ – мне знать не положено. Но сено было сухое, прошлогоднее, а не с первого укоса, и это было прекрасно. Влажная брезентуха обеспечила мне относительно приятное сидяче-лежачее место, тушёнка и полбатона из рюкзака помогли найти внутреннее умиротворение, а банка с ванилином, который промок и напоминал теперь кашицу, позволяла держать проклятых мошек на почтительном расстоянии.

Сидящий за рулём трактора молодой товарищ с удовольствием взял рубль, но предупредил, что едет только до Смоловки – и меня это полностью устраивало. Семь километров по асфальтовой, ровной дороге без нагрузки в виде «Урала» – это можно считать удачей! Даже боты слегка подсохли на ногах – эдакий очевидный-неочевидный фокус: температура нашего тела в среднем 36–37 градусов – неплохая такая грелка на все случаи жизни, если что. Простуда? Ну да, простуда… Ни разу не болел простудой, пока жил внутри Геры Белозора. Там, в прошлой-будущей жизни такие штучки в мокрых ботинках вряд ли бы прокатили без фарингитов-циститов-ринитов. А тут – пользовался всеми преимуществами железной полесской генетики белозоровского организма, выросшего до немалых размеров без чернобыльской радиации, канцерогенной пищи и тлетворного воздействия вездесущих в двадцать первом веке электромагнитных полей. Ещё и алкоголь употреблять бросил – так вообще расцвёл и лохматость повысилась! Ну как – бросил? Почти.

Так или иначе, я слез с пахучего сена, подхватил рюкзак, на который подцепил брезентуху, чтоб сохла дальше, и зашагал вперёд – спиной к солнцу, прямо к берегам реки Оресы, в сторону загадочного посёлка Талица.

Шёл себе и насвистывал чёрт знает какую мелодию, наслаждался природой и в ус не дул, пока юный девичий голос не напугал меня едва ли не до усрачки, пропев над самым ухом, старательно грассируя:

Ей-Богу, я аж слегка присел, чуть-чуть не уйдя в перекат в ближайшую канаву: семь километров пустой трассы, какого хрена тут происходит?

– А-а-а-а, мадмуазель, чего ж вы так подкрадываетесь на своём велосипеде? – старательно пытаясь не пустить петуха севшим то ли от прошедшего дождя, то ли от испуга горлом, спросил я, рассматривая неожиданную певунью. – И почему на французском?

Вообще, эта манера велосипедистов подкрадываться всегда меня бесила – и тут, и в будущем. Подъедут сзади и дышут напряжённо: как это пешеход затылком не видит их величества! Но в этом случае беситься и ругаться мне резко расхотелось.

Девица-велосипедистка была просто загляденье, если честно. Такой, наверное, вырастет Василиса: тоненькая, русоволосая, с очаровательными веснушками и любопытными глазками. На ней было надето лёгенькое платье – светлое, всё в крохотных василёчках, кроссовки – те самые, тряпичные, синие, с белыми полосками, и – огромная сумка через плечо, на данный момент почти пустая.

– Отан дё лангь кян ом сэ парле, отан дё фуа этиль ом, – сказала она. – Или что-то вроде того. Захотелось мне вас напугать вот, а вы как раз «Марсельезу» свистели. Ну а мы на уроках французского её хором через день пели. Игорь Палыч, наш учитель, в это время в лаборантской с физиком уединялся, и если мы тихо пели – то приходил и устраивал нам Варфоломеевскую ночь!

– Это как? – я и не знал, что свистел «Марсельезу».

– Каждый десятый выходил к доске и писал словарный диктант, в случайном порядке, – она легко спешилась и покатила велосипед рядом.

– Это не Варфоломеевская ночь, это децимация, – сказал я. – Но смысл понятен. А сколько человек-то у вас в классе было, если можно было вызвать каждого десятого? Десять?

– Почему – десять? – удивилась мадемуазель-велосипедистка. – Сорок!

– Ого! – сказал я. – Многовато.

– Обычное дело, – пожала плечами она. – К нам в десятилетку из всех окрестных сёл приходят. А второй класс в параллели директор открывать не хочет – учителей не хватает.

Это было довольно странно для меня, привыкшего к обильному потоку негативной информации об убитых, изнасилованных, утонувших и сбитых машинами одиноких девочках. Для этой сельской мадмуазели, похоже, ничего необычного в долгих велосипедных прогулках по пересечённой местности не было. Тут вообще к собственной безопасности относились проще. Может и вправду: оптимизм – это недостаток информации?

– Я тётю Тоню подменяю. У нас как раз – последний звонок прошёл, экзамены пока не начались, так я согласилась почту развезти, а то она сегодня на работу не вышла… Я вообще-то тоже думаю в почтальоны пойти, годик поработать – а потом уже поступать. А меня Яся зовут!

– А меня…

– Гера Белозор? О-о-о-о, я угадала, да? Да? Ой-ёй, какой кошмар! О, Господи, мне точно никто не поверит – иду тут вот между Будой и Талицей и встречаю Геру Белозора! – она даже запрыгала на месте от переполнявших её эмоций, и звоночек на велосипедном руле задребезжал. – А вы такой… Ну, такой…

– Э-э-э-э, – мне было чертовски неловко. – Какой – такой?

– Ну, свойский! – сказала она. – Совсем нестрашный. К нам приезжал как-то один известный писатель, даже в хрестоматии его повести про войну есть, мы в восьмом классе читали. Так он такой был… Ну, сердитый! И нудный. А вы – вот идёте себе, свистите. Одеты как… Как…

– Как кто?

– Как невесть кто! Что это за штаны на вас такие, на лямках? Где карманы? – она нахмурила брови, а потом вдруг её лицо приобрело испуганное выражение. – Я что, много треплюсь, да? Болтаю всякую дурь? Ой-ёй, кажется – да!

Я не выдержал и рассмеялся:

– Вы мне девчат моих напоминаете, Яся. Сразу двух! Только им шесть и три года, а вам…

– А мне – скоро будет семнадцать!

– Ага… А штаны с карманами у меня в рюкзаке. Мы с Габышевым «Урал» под дождём толкали, так они совсем промокли. Вот он мне и одолжил эти – на лямках.

– А… А Габышев – это который японец? – она поправила сумку и заглянула внутрь. – Из Комарович? Я его знаю! Смешной дядька, с нашим французом дружит. И с физиком, вроде бы, тоже. У них клуб по интересам, хи-хи! Общее увлечение.

Кажется, там, в её большой сумке, оставалось ещё несколько газет и писем.

Эта девчоночка была персонажем прелюбопытным, и наговорила уже столько, что переваривать можно было не один час! Но спросил я всего две вещи:

– А почему это он японец? Мне показалось – якут. И что за такое хобби у них общее?

– Может и якут, – легко согласилась Яся. – Игорь Палыч говорит, что они – сомелье, и, мол, это – одна из древнейших профессий! А моя баушка говорит, что они старые пьющие бобыли!

Древнейшей называли несколько другую профессию, но лезть со своими уточнениями я не стал. Дождался пояснения про японца:

– Габышев этот после заседания клуба по интересам на мотоцикле в Комаровичи свои едет и песни про самураев орёт. Ну, вот эту вот… «В эту ночь решили самураи перейти-и-и грани-и-ицу у реки!» – чисто пропела она.

Опять чёртовы самураи! Да что с ними не так? Или это – знаки? Бывают вообще такие совпадения? Сначала Герилович про самураев трепался, теперь вот – опять…

– Ну ладно, товарищ Белозор! Мне надо ещё почту развезти, пока совсем не стемнело! – она оседлала велосипед и вдруг хлопнула себя по лбу: – Ой-ей! А я ж и спросить забыла: вы в наши края какими судьбами? Вы вообще куда идёте-то?

– Я-то? Я в Талицу иду, к Гумару-сташему.

– О! Так это вам на улицу Северную, она вдоль старика идёт, там тополя великанские, их издалека видать, не заблудитесь. Ну, увидимся! Наверное… Хотя, может, тётя Тоня уже завтра выйдет, и тогда я буду сидеть и учить экзамены… Ну, я поехала!

Она и рукой успела махнуть, и отъехать метров на пятнадцать, когда меня вдруг как током ударило: не бывает таких страшных совпадений! Я просто обязан, обязан всё проверить!

– Яс-я-а-а! Стойте, стойте, пожалуйста! Есть один дурацкий вопрос… А может даже два.

– Да? – она остановилась и обернулась встревожено.

– Скажите, Яся… А эта ваша тётя Тоня – она же почтальон? Она случайно не пенсию сегодня развозила?

– Ой-ёй! – сказала девочка-девушка и испуганно прижала ладонь ко рту. – А откуда вы знаете? А! Сумка, точно. Я сама сказала. А про пенсию – откуда?

– Кур-р-рва, – вырвалось у меня, и я тоже прижал ладонь ко рту инстинктивно. Ругаться при юных мадмуазелях – моветон! А потом спросил: – Почему тогда вы её тётей зовёте, она же лет на семь или восемь старше вас, да?

– О-о-ой! Товарищ Белозор, вы чего меня пугаете? Вы откуда всё это знаете? Я её тётей зову, потому что она моя родная тётя, мамина сестра, просто младше её на пятнадцать лет. А что такое? Что-то с ней случилось?

– Яся, а участкового вашего мне как найти?..

Вечер явно переставал быть томным.

Передо мной стоял майор Соломин, в руках у Соломина был стакан с чаем и сахарный кренделёк, а на лице – первобытный ужас. Его невероятно квадратные глаза смотрели неверяще:

– Нет! – сказал он. – Не-не-не-не. Только не это. Бога ради, Вова, скажи, что мне кажется, что у меня зрительные галлюцинации и никакого огромного небритого мужика в штанах на лямках в дверях не стоит.

– Тащ майор, он тут, – молоденький милиционер, по всей видимости – талицкий участковый, непонимающе смотрел сначала на старшего коллегу, потом – на меня. – Не бывает коллективных галлюцинаций. А кто это?

– Это б-б-л… Белозор это! Герман наш Викторович! – Соломин сначала поставил на стол стакан с чаем, потом с сожалением глянул на сахарный крендель и с некоторой злостью – на меня. – Слушай, только не говори, что так совпало, ладно? Гера, я тебя тысячу лет, кажется, знаю… Давай – по делу, а? Ты здесь по тому же поводу, что и я? Хотя нет, на хрен! Я здесь, потому что свалил из Дубровицы этой вашей ненормальной, куда потише! Я, может, личную жизнь решил наладить! А тут – сначала эти вешаются один за другим, потом – тётка эта пропала…

– Никакая она не тётка, – сказал я и скинул с плеча рюкзак. – Девушка. Двадцать шесть или двадцать семь лет.

Встретить тут моего персонального «няня в погонах» из первых дней попаданства в советскую Дубровицу было, конечно, большой неожиданностью, но это событие как-то померкло на фоне окружающей мрачной действительности. Новость о том, что «эти» уже покончили с собой, резанула по сердцу. Но почтальонша-то… Она-то ещё ведь могла быть жива!

– Она в подвале дома лежит, вместе со своим велосипедом. Наверное, ещё живая. Её избили и ограбили, и теперь пенсию, которую она до бабулек не довезла, пропивают… Алкаши, бичи, асоциальные элементы, – сказал я. – У одного кличка такая дурацкая – лошадиная, точнее сказать не смогу.

В моей истории почтальоншу местные пьющие вырожденцы просто избили до полусмерти, кинули в подпол вместе с велосипедом, забрали пенсию, которую девушка развозила немощным дедушкам и бабушкам, накупили в магазине еды и спиртных напитков и устроили пирушку. Пили без продыху чуть ли не двое суток, пока милиция и добровольцы искали пропавшую. А она – умирала в подвале. Нашли несчастную на третий день, когда стали обходить дома один за другим… Уже мёртвую. Экспертиза констатировала: опоздали часов на пять, не больше…

Поскольку на работу она не вышла только сегодня – шансы есть очень приличные!

– Зебра! Зебра…ять! – вскочил со своего места милиционер Вова. – У-у-у-у, гнида!

– Белозор? – Соломин смотрел на меня, прищурившись.

– Что – Белозор?! – вызверился я. – Я с вами пойду, что ещё? Есть шанс спасти человека! Я что – молчать должен был, пусть помирает? Тебе не похер, как и откуда? Считай – повезло!

Соломин поиграл желваками на челюстях и сказал:

– Давай, Вова, вызывай опергруппу, скорую… Адрес-то знаешь?

– Ясен хер знаю! Гниды, какие гниды! Улица Тищенко, дом пятнадцать, крыша с дранкой, окна со сгнившими наличниками. Притон, на хер! Спалю к японой матери, честно слово, они за полгода мне уже в печёнках! А мы по лесам бегаем, деревни объезжаем… Гниды!

Конечно, никакой опергруппы из районного центра ждать не стали. Соломин, Вова и я в жёлтом служебном «жигулёнке» и ещё одна машина с милиционерами, которых вызвали по рации откуда-то из полей, с сиренами и мигалками помчались по улицам.

– А я операцией руковожу, по поискам… Подумал – она от мужа ушла. Там всё сложно было, ну… Тут местная специфика вообще сложная. Не, по моей линии – по УГРО – оно как бы и не сильно отличается, а вот этим… – он кивнул на участкового и вздохнул. – Этим тяжко. Тут чёрт ногу сломит…

Вова дал по тормозам, резко остановив машину у покосившегося деревянного забора, и, на ходу вырывая пистолет из кобуры, рванул к дому.

– А-а-а-а, чёрт! За ним, Гера, за ним! Он щас тут дел наделает! – Соломин ломанулся следом, я – за ними.

Молодой-горячий участковый плечом выбил дверь и уже орал благим матом. Я взбежал на невысокое крыльцо, ориентируясь на отблески звёздочек на погонах майора. Грянули два выстрела – один за другим, потом раздался крик:

– Лежать, лежать, гниды! Пристрелю, ей-Богу!

– Тихо, Вова, тихо! Всё нормально, нормально! – это уже был Соломин. – Подпол где у вас, а? Подпол открывай, пьянь!

Я замер на секунду в сенях, пытаясь привыкнуть к царившему в доме полумраку. Луч тусклого света разрезал тьму откуда-то из глубины избы, наверное – из кухни, где и орудовали сейчас милиционеры. Местная разруха, бардак и смрад вызывали тревожное, жуткое чувство неправильности происходящего. Пару раз моргнув, я уже занёс ногу, чтоб шагнуть внутрь, как вдруг увидел невысокую, приземистую фигуру, которая кралась в сторону источника света. Блеснуло во тьме металлом – в руках неизвестного был занесённый для удара топор!

В воздухе витали миазмы перегара, дешёвого табака, немытых тел и ещё какой-то неведомой тошнотворной гадости. Кажется – яблочной.

– КУР-Р-РВА!!! – мой боевой клич не отличался пафосом, но ничего более подходящего моменту я придумать не смог.

Кинулся вперёд, и тут же одной рукой вцепился в расходящуюся по швам рубашку незнакомца в районе груди, а второй – ухватил за ладонь, сжимавшую топорище.

– Ты хто, сука? – его удивлению не было предела.

Я припёр его к стенке, перехватив за горло и заорал:

– Держите его, хлопцы!

Два сотрудника из второй машины мигом налетели и принялись крутить любителя размахивать топором, ещё двое – помчались на подмогу Соломину и участковому.

– Открывай подвал, гад! – кричал милиционер Вова.

Он явно был на грани срыва. За окнами уже верещала сирена скорой, наверное, на подходе была и опергруппа.

– Здесь она, – выдохнул Соломин, с грохотом откинув тяжёлую деревянную крышку подпола. – Антонина! Вы живы?

Слабый стон был ему ответом.

Я уселся на какой-то сундук и откинулся, опершись спиной о стену. Сегодня получился очень, очень длинный день!

– Доктор сказал – ребра сломаны, лёгкое повреждено наверняка, ну и сотрясение, и переломы конечностей… Но жить будет, – Соломин мял в руках фуражку.

Горели фонари, ночные насекомые кружили, беспрестанно атакуя яркие лампочки. Мотыльки и мошки несли большие потери от электрического жара, но не сдавались.

– Ты вот что, Гера… Спасибо тебе, в общем. Ты меня извини, просто правда – я ж сюда перевёлся потому, что спокойной жизни хотел, а тут… Чертовщина сплошная! А потом ещё и ты… Ты и так парень со странностями – мягко говоря, а на фоне вот этого всего я что и думать не знаю! Но мы ведь человека спасли, так или иначе, верно? Это ведь – главное?

– Точно! – сказал я. – Это – главное. А про моё участие ты пока молчи. Проводили, скажешь, поисковые мероприятия. Наведывались к асоциальным элементам. Вот и обнаружили.

– Так мы и вправду – наведывались. Дом за домом обходили! Просто чаю попить в участок зашли, а тут – ты! Слушай, ты статью писать будешь?

– Нет, пока – нет. Я вообще не за этим сюда…

– Ой, да ладно! – Соломин нахлобучил на голову фуражку. – Ты остановиться где думал?

– У деда одного знакомого. Гумар – его фамилия. Но он ещё не знает, что я приехал.

– Так, давай я тебя в гостиницу завезу, утром к своему деду поедешь… А потом встретимся – побеседуем. Заходи завтра в участок, я с утра подъеду. Утро вечера мудрёнее!

– Зайду, почему не зайти? – пожал плечами я.

Меня начинали одолевать смутные сомнения по поводу книжки. Кажется, бравым сотрудникам ЧВК, храброму военкору и киберфутуризму придётся подождать – тут явно сюжет наклёвывался куда как более интересный!

Глава 4, в которой летит самолет и едва не случается приступ

– СА-МО-ЛЁТ! – кричали дети. – СА-МО-ЛЁТ!

Ярко светило солнце. Я пёр мимо ограды детского садика с печатной машинкой в руках и с рюкзаком за плечами. На сгибе локтя у меня висела авоська, набитая продуктами из магазина, под ногами извивалась ледащая тощая псинка, которую весьма интересовало качество и количество колбасных изделий в моём багаже.

За металлическим заборчиком, выкрашенным свежей жёлтой краской, замерли дети. Они стояли на лужайке, рядом с качельками, балансирами, деревянными грузовичками и песочницами, задрав головы и глядя высоко в синее небо, по которому бежали редкие облачка.

– СА-МО-ЛЁТ!!!

Кукурузник пролетел низко, над крышами домов, и, достигнув невидимого отсюда колхозного поля, выпустил из себя струю химикатов.

– Уи-и-и-и-и-и!!! – заорали дети и захлопали в ладоши.

Я запнулся-таки о псинку, засмотревшись на самолётик, и едва не грохнулся, в последний момент удержавшись на ногах.

– …! – матерщина всё-таки удержалась на кончике языка, и я медленно выдохнул, выискивая удобную позицию, чтобы хорошенько пнуть повизгивающую псинку, которая аж подпрыгивала, вожделея батон «Докторской».

Но тоже удержался: не стоит детям показывать дурной пример и транслировать в мир насилие над животными.

– Собачка, собачка! – закричали детсадовцы.

Не так громко, как про самолёт, но тоже – звонко и с чувством.

– Дети! А ну отошли от забора! – голос был звонкий и ни разу не рассерженный.

Скорее – профессиональный.

– Ну Гульзара Жайсынбековна-а-а-а… – заныли малыши и малышки, а я остановился и помотал головой ошарашенно.

Что они только что сказали? Мой взгляд сфокусировался на воспитательнице: молодой, симпатичной, усталой девушке с явно азиатскими чертами лица. Ага! Всё-таки расслышал я правильно! Это было имя и отчество, а не что-то там другое. Просто «Жайсынбековна» – не самое популярное слово в полесской глубинке, отсюда и проявился когнитивный диссонанс. Вот в Алма-Ате там, или в Термезе – это другой вопрос. Но у нас тут всё ж таки процветал советский интернационализм, так что казахская воспитательница на берегах Оресы в целом не была чем-то таким уж невероятным.

– Товарищ! Уберите свою собаку от забора, пожалуйста! – вежливо попросила Гульзара Жайсынбековна.

– А это не моя собака! – сказал я.

Псинка едва ли не обниматься лезла, тёрлась о ноги и смотрела умоляюще. Потому мои попытки оправдаться выглядели довольно жалко. Вот за это и не люблю собак: за подобострастие и навязчивость. У котов, по крайней мере, есть чувство собственного достоинства, хотя оно иногда и граничит с нарциссизмом.

По взгляду азиатской принцессы детского садика было ясно, что она мне ни разу не поверила.

– Дети! – сказала воспитательница. – Пойдёте играть в «кованые цепи» со второй группой!

И увела своих верноподданных прочь от незнакомого дядечки, который к тому же ещё и не признается в порочащих его связях с ледащими псинками.

Перехватив поудобнее печатную машинку, я зашагал дальше. Что мне Гекуба? Что я Гекубе? Борщ мне из неё не варить, детей тоже – не крестить… Мимо по дороге прогрохотал огромный колёсный агрегат сельскохозяйственного назначения, поднимая столбы пыли и воняя соляркой.

– КАМ-БА-ЙН! – раздалось из-за заборчика детского сада. – КАМ-БА-ЙН!

Дом старого Гумара я нашёл не без труда.

Улица Северная действительно располагалась вдоль заболоченного старого русла реки Оресы, и сейчас вода подступила к самой обочине, едва-едва не перехлёстывая через дорожную насыпь: до конца половодья было ещё далеко. Огромные тополя и липы нависали над головой, пышные гроздья сирени и каких-то маленьких белых цветочков источали сладкие ароматы, приманивая пчёл и прочую жужжащую живность. Звенели комары в прибрежных кустах, деловито шлёпали через дорогу гуси, мечтая добраться до свежих водорослей и всякой водяной живности. Из-за заборов и с лавочек у калиток на меня поглядывали местные бабули и дедули, в лужах плескались дети младшего школьного возраста, играя в вечную игру «найди бяку».

Кто-то из них, кажется, таки её нашёл и бежал с какой-то чёрно-зелёной жутью в руках, повизгивая от удовольствия и мечтая скорее показать её деду или бабе. Остальные аборигены восторженно и наивно мчались за ним, даже не подозревая, что похвалы от неведомого абстрактного деда они не дождутся, скорее – получат в обмен на бяку хорошего леща. Деды – они не большие любители бяк. У них другие предпочтения.

– Здравствуйте! – говорил я всем и каждому. – Доброго утра.

Это по документам Талица – городской посёлок. А по сути своей – деревня! А в деревне надо со всеми здороваться, потому как – по-людски это. Здесь априори нет чужих и незнакомых, кто-то где-то кому-то всегда кем-то приходится. Вот и я не просто так тут, а к деду практически сослуживца в гости направляюсь. Какой же из меня чужой человек, если у меня тут дед имеется? И не какой-то там абстрактный, а вполне конкретный – с фамилией, именем и отчеством.

Улица была необыкновенно живописная, но чертовски длинная, и, если честно, я уже пожалел, что не пошёл в участок к Соломину сразу. Может, подвезли бы сердобольные сотрудники меня и мой багаж на служебной машине? Капитально задолбавшись с машинкой и авоськой, я, наконец, добрался до Гумарова дома: крепкой чёрной избы с жестяной крышей и двумя громадными деревьями, которые нависали над хатой и укрывали её от солнечных лучей, создавая благодатную тень.

На столбиках забора торчали рогатые черепа. Кажется – козьи. Выглядела такая инсталляция откровенно пугающе.

– Однако, здравствуйте! – сказал я в пустоту, заходя во двор и клямкая калиткой…

Тишина стала мне ответом. Хозяина дома не было!

Я сгрузил авоську, рюкзак и футляр с машинкой на ступени и присел рядом, привалившись к тёплой стене дома. Южный ветер шелестел ветвями деревьев, свистели и трещали птицы в кронах, и я на секунду прикрыл глаза.

– …по своей привычке мастер журналистских расследований Герман Белозор дремал каждую свободную минуту, – Каневский скрывался среди кустов сирени, и вышел на свет Божий весьма внезапно. – Его утомили долгая дорога и ночной рейд в алкогольный притон на окраине Талицы, который закончился, надо сказать, весьма удачно. Почтальон была спасена, преступники – схвачены. Но ни он, ни майор Соломин, начальник районного УГРО, и не подозревали, что упустили один очень-очень важный вопрос…

Леонид Семенович сделал драматическую паузу и принюхался к соцветию сирени с блаженным выражением лица.

– Товарищ Каневский, будьте милосердны, что там за вопрос-то? – простонал я.

– Конечно, ожидать от человека, который без помощи рождённого воспалённым сознанием прекрасного образа талантливого актёра и телеведущего…

– Това-а-арищ Каневский!

– СКОЛЬКО ИХ БЫЛО? – нахмурил брови Каневский. – Сколько было тех, кто ограбил и бросил в подвал почтальоншу Антонину?

– Ы-ы-ы-ы! – с деревянным звуком моя голова треснулась о наличник, и я вскочил, очумело вращая глазами.

– И-и-их, балбес, чего орёшь? – крепкий старик, загорелый и седоусый, стоял прямо напротив меня, схватившись за правую сторону груди. – Чуть пердечный сриступ не случился!

– Шо? А! Сердце с другой стороны!

– А? Чорт мяне дзяры… – дед тут же передвинул ладони налево. – Приступ, говорю, сердечный! А ты хто? Это про тебя Михась мне писал? Ты штоль книжки сочиняешь?

– А-а-а-а, да, – я встал и отряхнул штаны. – Белозор, Герман Викторович. Можно – Гера.

– Гумар, Василий Петрович. Можно просто – Петрович, – он протянул мне руку для рукопожатия.

Голубые глаза, загорелое лицо с множеством мимических морщин, которые свидетельствовали о большой склонности к насмехательству и иронии, короткие седые волосы – густые и жёсткие, и аккуратные усы… Ещё крепкий в свои семьдесят с хвостиком – он был как с картин художников девятнадцатого века, которые изображали селян-полешуков. Соль земли!

– Давай я дверь открою, Гера. О, гляжу, ты уже затарился, в магазине-то… Соображаешь! – он одобрительно покосился на авоську. – А чего вчерась не пришёл?

– Так автостопом ехал…

– Шо?

– На попутках, говорю. Поздно добрался, а потом ещё история эта с почтальоншей…

– Так это ты с Володькой вместе её нашёл? Говорили, что какой-то шпак неместный там Зебре чуть башку не проломил, а я думаю – хто это такой? Соломина-то мы давно знаем, он хлопец правильный… А шо за неместный – то был вопрос! Ну, вообще, молодец шо не пришёл вчера. Я на смене был, так шо просидел бы ты тут до морковкина заговенья.

Петрович зашёл внутрь, топая кирзовыми сапогами, снял с себя куртку, повесил её на раскидистые оленьи рога у дверей и разулся. Он провёл меня по дому, устроив что-то типа экскурсии, и показал чистую и просторную комнату с огромной кроватью и письменным столом, и сказал:

– Кидай свои кости тут. Располагайся. Это когда дети-внуки приезжают, они тут живут, так что не потеснишь меня. Пойду что-то на стол соображу, а то с утра только сусок кала с хлебом съел – а это разве еда? Если умыться надо – удобства на улице. Там и душ летний, за домом, и рукомойник… Полотенца вот они, в шкафу бери сколько тебе надо… А на свободные полки можешь вещи свои разложить.

Я озадаченно посмотрел на него, пытаясь понять, кажутся мне или нет его странные приступы дислексии, но потом решил покуда не обращать на это внимания и не обострять:

– Спасибо, Петрович, сейчас немножко в себя приду и надо будет мне в участок отлучиться, Соломин звал на побеседовать…

– Ну, если Соломин… Но ты не торопись – какароны с мотлетками я быстро сварганю!

Пока я плескался под еле тёплым душем и пытался побрить рожу, пользуясь затупившейся безопасной бритвой, мылом и осколком зеркальца, из дому доносились ароматы котлет, будоража ноздри чесночными и луковыми нотками.

– Эти из козы, – сказал Петрович, накладывая мне целую гору макарон и четыре котлеты – сверху. – Из дикой козы, она ещё три дня назад по лесу бегала. Я охотник, понимаешь ли…

Макароны были с фаршем, по всей видимости – говяжьим. Макароны по-флотски с котлетами? Мясо с мясом? Очень, очень в духе полешуков. Они, блин, голубцы с жареной курицей едят, а колдуны свиными колбасками закусывают!

– Чего ты так на макароны смотришь, Гера? Нормальный фарш – говённая варядина!

Я не выдержал и заржал в голос. Это уже чересчур! Петрович сначала нахмурился, а потом подхватил моё веселье и засмеялся, обнажая крепкие зубы и сверкая золотыми коронками. Вот и пойми его – это у него прикол такой, или и вправду – что-то вроде избирательной дислексии?

– Ешь давай, – сказал Петрович, отсмеявшись. – А то и мне уйти надо будет. Обещался Раисе, что догуляю до неё сегодня. Вечером тут вот встретимся, как жить-поживать будем. Вот тебе ключ, приходи-уходи когда тебе вздумается. Я, например, к девяти приду – но это не точно. До Деменки часа два ходу, да там часа три, да обратно…

Нормальная такая скорость ходьбы у деда: Деменка от Талицы километрах в десяти-двенадцати!

– А! Будешь возвращаться – куханку блеба возьми! – Петрович фыркнул, поглядывая на мою озадаченную физиономию, и, ухватив ложку всей пятернёй, навалился на макароны и котлеты.

В общем – повезло мне с хозяином.

– В каком смысле – сколько? – уставился на меня участковый Вова. – Мы четверых задержали. Зебра там у них основной, гнида эта. Таких ещё поискать!

Соломин почесал затылок:

– Думаешь, ещё кто-то там был? Они все в отрицалово ушли, мол, пьяные были, не помнят ни черта. Там у них минимальная планка – два с половиной промилле в крови, так что может и вправду – ничего в бошках их не задержалось. Но поспрошать – поспрошаем…

– А Антонина? – спросил я.

– К ней пока врачи не пускают. Я сотрудника посадил – дежурит. Сразу позвонит, если в себя придёт.

– В поселковой больнице лежит?

– Не, в Петриков сразу отвезли. Думали вообще в Мозырь, но боялись – дорогой хуже станет, – Соломин странно на меня глядел, и я знал, что он хочет спросить.

Но, наверное, майор не хотел впутывать во всю эту историю участкового Вову-Володю. И потому сказал:

– Пройдёмся?

– Пройдёмся, почему нет? – я встал из-за стола и двинулся к выходу.

Соломин на секунду замер, глядя в пустоту, а потом, ругнувшись, хлопнул ладонью по столу:

– Вова, пять стаканов! Там точно было пять стаканов, слышишь?

– Вот чёрт, – сказал Вова.

Для них это означало скорее головняк, связанный с поиском ещё одного подозреваемого или там – свидетеля. Для меня – нечто большее. Тут явно развязывалось некое действо, сценарий и цель которого мне абсолютно не ясны. Герилович сунул меня сюда как катализатор, чтобы когда дерьмо забурлит – увидеть, из какой дырки пойдут бурбалки. Но мне-то этого недостаточно! Я-то хочу разобраться!

– Откуда ты узнал? – спросил Соломин, когда мы вышли из участка и брели по тротуару к автомобильной стоянке со служебным транспортом. – Нет, я понимаю что – оттуда. Откуда и про морёный дуб, и про клад, и про маньяка… Но причина? Повод?

– Яся, – сказал я. – Девочка Яся на велосипеде. Я когда к Талице подходил, по трассе, эта самая Яся мимо ехала и, если честно, жутко меня напугала, подкравшись и пропев на ухо «Марсельезу». У неё была сумка через плечо, там – какие-то газеты, письма… Ну и меня перещёлкнуло. Вот про подвал этот, почтальонша, алкаши. Зебра.

– Яся? – удивился Соломин как-то чуть более эмоционально, чем подходило к ситуации. – Но… Ах, да, они же родственницы, верно? Из Букчи, штунды…

– Штунды? – теперь настало моё время удивляться.

Нет, словечко-то было знакомое, что-то такое стучалось в голове, но уж больно редкий и специфический термин, не сразу и вспомнишь.

– Яся-Яся-Ярослава… – не обратив на меня внимания, задумчиво проговорил Соломин.

На лице его появилось мечтательное выражение. Да неужели? Вот оно как? Его слова про то, что свалил из Дубровицы и старается наладить личную жизнь, заиграли новыми красками. Или – я надумываю? Ему сколько – двадцать шесть-двадцать семь? Ей сколько – шестнадцать, скоро будет семнадцать? Ну, на грани, очень на грани, если честно…

– Так! – сказал Соломин нарочито энергичным голосом. – Я тогда в Букчу съезжу, нужно опрос сделать. А ты тут порячку не гори, осваивайся…

Да что тут с ними со всеми такое? Может климат местный так влияет?! Заметив моё озадаченное выражение лица, милиционер счастливо рассмеялся:

– Ну, я вижу с Гумаром ты уже познакомился! Очень интересный товарищ! – а потом вздохнул. – Короче, работать надо… Съезжу в Букчу, потом в Петриков – может быть, с Антониной побеседовать получится, ну и с этими, пьющими… Протрезветь за ночь они должны были. Ещё увидимся!

Соломин помахал мне рукой и заторопился к жёлтому жигулёнку. Всё говорило в пользу того, что какая-то история их с девочкой Ясей всё-таки связывала. Тем более – с чего бы ей оставаться тут, в этих дебрях, ещё на целый год после окончания школы? Девочка вроде как умненькая и живая, по-французски вон шпрехает… Почтальон – работа мечты, серьёзно?

Или я надумываю? И вообще – какое мне дело до личной жизни Соломина? Мне работать надо, там ребята из ЧВК зависли по тексту как мухи в сметане: один только-только чеку выдернул из гранаты, да так и застыл, бедный. Второй – автомат перезаряжает… Уже два дня никак перезарядить не может. Непорядок! Надо парней выручать…

Жёлтый милицейский жигулёнок, лихо выбив из-под колёс гравий и дорожную пыль, вырулил на дорогу. Я повертел головой по сторонам, побренчал монетками в кармане и пошёл в сторону магазина: если я чего-то понимаю в полешуках, одним мясом с мясом сегодняшний день не ограничится! Помимо мяса с мясом полешуки ещё любят алкоголь с алкоголем, это мне совершенно точно известно! Ситуацию осложняло только то, что с алкоголем я в последнее время отношения не поддерживал. Ну, почти.

Глава 5, в которой снова появляется Шкипер

К Петровичу один за другим в калитку стучались местные деды. Они рассаживались в саду, на лавочке и табуретках, и ждали своей очереди, беседуя о том, о сём.

Петрович их брил – опасной бритвой, и стриг – устрашающего вида ножницами и механической машинкой. Я сидел в своей комнате перед открытым окном и лупил по клавишам «Москвы», заполняя листы бумаги, проложенные копиркой, кривоватыми буквами машинописного текста. Огромная глиняная кружка с заваренным травяным сбором и блюдечко с печеньем скрашивали писательский труд, а разговоры бреющихся дедов отвлекали от писанины. На самом деле – слушал я их с удовольствием и дивился: они обсуждали преданья старины глубокой как нечто само собой разумеющееся! Для человека, рождённого на исходе двадцатого века, байки про пятидесятые или шестидесятые годы казались чем-то невообразимо далёким. А если речь шла про годы НЭПа или там – репрессии тридцатых, то тут и вовсе впору вспоминать неандертальцев с кроманьонцами.

Конечно, для самих дедов эти рассказы оставались событиями не такой и далёкой молодости. Один баял о том, как его – отца четверых детей – в 1945 году забрали на три года из семьи на восстановление народного хозяйства, а дети в это время ели «нисчемушные» щи из щавля – то есть, кроме щавля, там и не было-то ничего. А на десерт – «ягодку» – варёные лесные ягоды, тоже – «нисчемушные». Это где это так нужно было восстанавливать народное хозяйство, где так помощь-то требовалась, что там жили хуже, чем тут?

Другой рассказывал про платную старшую школу и платное высшее образование аж до 1956 года, и раздельное обучение мальчиков и девочек. Вот это было для меня настоящим откровением: при социализме – и платные техникумы и ВУЗы? Но они обсуждали это фоном, как нечто само собой разумеющееся, предметом разговора деды имели приготовление летнего супчика на основе щавля. Стариканы рассуждали, на какой косточке его лучше варить: на говяжей или свиной, и яйца со сметаною добавлять лучше сразу в кастрюлю или потом – в тарелку. И куда поступит внук старого Гумара – Михась, когда закончит мотаться «по горам, по долам» и решит остепениться. После армии-то ему всякие льготы полагаются! И платить-то теперь не надо! В общем – по всему выходило, что жить стало лучше, жить стало веселее, а что было – то быльём поросло.

– А ты к престольщине потолки-то побелил, Петрович? А то – стыдно! К Тройце с Жирович обещались молодого попа прислать, да у царкве службу ладить! Батько-то Пётр строго дал указ – верующим препятствий не чинить! Царкву адчынили вот… Размова идзе – можа и звонницу разрешат нам поставить, м? Мы б сладили…

– Не белил ещё, – вздохнул Петрович. – Стыдно, да! Ну, жилец у меня вон есть, парень здоровый – поможет! Он с соображением… А что попа пришлют – так то писями по воде виляно… Пётр Мироныч, он, конечно, тоже с соображением, и его батька был шибко боговерующий, говорят, и сына так воспитал, но… Машеров – один, а этих вон – целое татарское иго! Вабищевич один чего стоит! Его-то батька звонницу в двадцать пятом году и поджёг, а сынок теперь – в горпоселковом Совете – председателем! Не даст дозвол звонницу ставить… Скажет мол, неча звонить, потому как – ре-ли-ги-о-зна-я попа-гранда!

– Ништа! – загомонили деды. – Съезд будет в августе – там порешают! Машеров силу имеет даже поперёк Романова! Да и Романов, мовят, с соображением!

А я диву давался: в городе, конечно, тоже детей тайком крестили, но тут, на селе… Церквей нет, какие взорвали, какие – сожгли, какие под нужды народного хозяйства передали ещё до войны, а народ до сих пор престольные праздники наперечёт знает, и в соседние деревни в гости ходит, отмечать! Деды эти недаром пришли: сегодня воскресенье, «нядзелька» – на местный манер. Работу тяжкую не работают, стараются время провести с чувством, с толком, с расстановкой. Хоть в церковь возможности сходить и нет. Эти, небось, ещё и старый режим помнят? Сколько им там лет-то? Петровичу – семьдесят. Родился, стало быть, в 1910 примерно…

На меня дохнуло могильным холодом ушедших в небытие эпох, и я активнее застрочил по клавишам: с далёкими эпохами я ничего поделать не мог, а вот будущее… Будущее уже менялось! Перед глазами мелькнул образ старого Белозора оттуда, из альтернативного две тысячи двадцать второго года – поджарого, крепкого старика со страшным шрамом поперёк глаза. Что же ждало меня впереди? Что ждало Родину? Этих вот дедов, которые брились и трепались под окнами? Не навредил ли я миру своими действиями, не сделал ли хуже?

Стрекотала печатная машинка, листы складывались тремя стопками: оригинал – на вычитку суровым цензорам, одна копия – мне, ещё одна – в кубышку, а то – мало ли? Писалось неплохо: ещё бы! С персонажами проблем не было, с приключениями – тоже. Здесь, в этом чудном, прекрасном и страшном мире, я встретил таких личностей, что хватит на десяток книг! Той самой ЧВК по сюжету руководил некто Николай Васильевич Лисов, командиром отряда лихих демонов, к которому был прикреплён главный герой бравый военкор Дубровский, являлся бывший полковник ГРУ Стефан Казимиров, действие пока что разворачивалось в Афганистане, оккупированном американскими войсками, а Российская Конфедерация выглядела довольно пугающе: антиутопия как она есть! «Последние времена» же!

– …а я говорю – лешак! – клиент у Петровича сменился, теперь это был высокий и худой как жердь старик, с головой лысой, как бабья коленка. Только на затылке и висках у него оставалась жёсткая щетина седых волос. Их-то и покрывал пеной Петрович при помощи помазка. – Не мог сынок Хвёдара утопицца! Толковый был хлопчик, на медаль золотую шёл, на байдарках плавал, на току работал каждое лето! На кой хрен ему топицца? Лешака под Ивашковичами мужики видали! Он парня с панталыку сбил!

– Идиёт ты, Никитич. Когда юнаком гулял – молодым идиётом был, щас постарел – старым идиётом стал. Не бывает лешаков! Из-за девки из Букчи они все перевешались, это каждому известно!

– Сам ты – идиёт! Один ошибётся, два ошибётся – десять не ошибутся! Рыбаки с Рога мне говорили, шо у полигона за Ивашковичами видели: здоровенный як мядзведзь и вочы – красныя! И Блюхер с дамбы видел!

– Блюхер упился до чёртиков и помер две недели назад, – сказал Петрович. – Теперь мы вдвоём со сменщиком вместо трёх на дамбе работаем. Пошли, Никитич, к нам – на шлюз. Как раз на лешака своего полюбуешься и грошей заробишь. Я десять лет работаю – никакой нечисти не видал! Может если б пил как Блюхер – тоже бы леших видал. Он как за бутылку берётся, так не то что лешего – чертей видит! И шарился хрен знает где.

– Отчепись, Петрович, я на свой век наработался… Не веришь мне? Тоня тоже не верила, а потом поверила! – Никитич воздел руку к небесам и потряс пальцем, так что вся простыня, которой он был укрыт с головы до ног, сбилась к шее, и волосины посыпались ему за шиворот.

Вот тут я прям напрягся. Тоня? Петрович сердито вернул клиента в исходное положение и продолжил брить его затылок.

– А что – Тоня? – спросил он.

– Так накануне того, как её Зебра с дружками-то того… Она ж пенсию мне привезла! Меня подагра замучила, я из хаты выйти не мог, так она вот и зашла ко мне… И такая напуганная была, такая напуганная! Лешака видала!

Дальше деды с большой охотой принялись рассказывать друг другу о том, кто, когда и с какой нечистой силой контактировал и какие у этих встреч были последствия. И трепались они с абсолютно серьёзными лицами, как будто и сомнений быть не могло: все эти «ведзьмаки», «зюзи», «белые бабы», «анчутки» и «багники» – такая же неотъемлемая часть полесской флоры и фауны как, предположим, болотные черепахи или там аисты-буслы.

Два скептика – Петрович и ещё один дед, помладше, больше зубоскалили, подтрунивали и намекали на мухоморы, палёную гарэлку и старческие маразмы. Но слова про почтальоншу Антонину крепко засели в моём мозгу. Конечно, ни в каких леших я не верил, но… Но ещё и Блюхер какой-то помер! Две недели назад! Не много ли смертей для отдельно взятого участка сельской местности на ограниченном временном отрезке?

Одну, благо, удалось предотвратить – почтальонша в больничке в себя приходит. Но четыре юноши и один Блюхер? Я готов был дать голову на отсечение: Герилович отправил меня сюда именно за этим! Но почему меня? В конце концов, тут ведь есть Соломин, да и вообще – тот же Михась Гумар, отпусти его высокое начальство «на деревню к дедушке», наверняка смог бы что-то разнюхать и расследовать лучше меня. Он ведь местный! Или именно в этом и дело?

Казимир Стефанович говорил что-то о взгляде со стороны, но звучало это как-то несерьёзно. Конечно, меня снова играли в тёмную, и, наверное, проверяли какие-то сомнительные ячейки своей спецслужбистской сети, протянув мимо каждого любопытного носа наживку с информацией о придурочном Белозоре, который невесть с чего выбрал для творческого отпуска именно Талицу, но…

Но я не мог просто так сидеть на месте и делать вид, что ничего не происходит! Определённо, мне нужен источник информации о местных раскладах. Таинственные «штунды», клуб по интересам, в который входил не менее таинственный якутский самурай Габышев, Антонина и Яся…

– Кур-р-рва, – сказал я, осознавая, что уже минут десять тупо пялюсь в пустоту, и не написал ни строчки. – Так дело не пойдёт!

Я мигом переоделся по последнему писку моды – напялил «белозоровы штаны» и замшевые кроссинговые ботинки, рассовал по карманам разную полезную мелочовку, накинул любимую клетчатую рубашку, аккуратно причесал волосы… Кажется, вид более чем провокационный для этих мест! Самое оно для того, что задумал…

Небеса уже потихоньку темнели, солнце сонно спускалось к верхушкам деревьев за разлившейся рекой. Во дворе деды уже выставили стол под яблоней, разложили на нём принесённую в качестве платы за бритьё и стрижку выпивку и закуску – довольно изобильную, надо отметить – и приготовились культурно посидеть. И тут на крыльце появился такой красивый я.

– Гляньте – вождь краснокожих! – сказал один из полесских аксакалов.

– Ты куда это собрался? – спросил Петрович.

– Пройдусь, – пожал плечами я, пружинистой походкой сбегая с крыльца и направляясь к калитке.

– Гляди, в таком виде тебя точно наши оприходуют! Будь я на лет двадцать молодейший, точно бы такого коубоя по башке приложить попытался!

Я только хмыкнул: на то и был расчёт! И заявил, решительной походкой шествуя к калитке:

– Задолбутся!

Конечно, я забыл про сраную перекладину! Кто вообще делает перекладину между столбами калитки, что за уродский обычай? Я ляснулся так, что загудел весь забор, а из глаз у меня посыпались искры! Почему это всегда, всегда случается со мной, когда я разважничаюсь? Или в дерьмо наступлю, или башкой стукнусь, или штанина на жопе порвётся… Это какой-то коварный закон мироздания, который пока ещё никто не назвал своим именем! Закон выравнивания баланса самооценки имени Геры Белозора, чтоб его… Размер кучи дерьма, в которое вступает человек, прямо пропорционален углу задранного в этот момент носа.

Деды ржали до слёз, старые черти, а Петрович предложил:

– Может чего приложненького холодить?

Я только отмахнулся и, потирая ушибленное место, двинулся по улице Северной в сторону центра Талицы.

Пятачок – так местные называли площадь в самом центре посёлка. Конторы, магазины, кафе-закусочная, столовая и пивная, кинотеатр, дом престарелых, библиотека и горпоселковый Дом культуры – всё это находилось тут, образуя собой сердце населённого пункта.

В самом центре самого центра, с краешка небольшого скверика из раскидистых елей гордо высился огромный поросший мхом валун с табличкой, на которой была выгравирована надпись «Талица 500». Аж в 1470 году впервые упоминалось в летописи местечко Талица в связи с нападением крымских татар, коих мужественно поубивали местные обыватели, заманив в одну из многочисленных трясин, окружавших городок…

Вечерний сеанс кино закончился, народ толпой валил из дверей кинотеатра. На афише в тусклом свете фонаря можно было рассмотреть надпись: «Дамы приглашают кавалеров», и я не сразу понял, что это название фильма, думал – что-то вроде формата вечеринки. Однако, пусть я и был профаном в советском кинематографе, но фамилии Нееловой, Куравлева и Караченцева тут же направили мои мысли в нужную сторону.

Народ постарше вроде как расходился по домам, те, кто помладше – двигали в ДК. Оттуда уже доносились звуки музыки: «АББА» недавно выпустила новый альбом – «Super Trouper», и тут на периферии одной из самых закрытых стран мира великолепных шведов тоже слушали, стирая пластинки до дыр! Чёрт возьми, там у них в ДК даже была светомузыка! Я заглянул в открытую дверь: дяди и тёти, мальчики и девочки всех возрастов активно дрыгались в разноцветных лучах, отражённых от стеклянного шара, который висел под потолком! Аудиосистема тоже была вполне приличная: по крайней мере, долбало по ушам так, что я самого себя не слышал, не то что окружающих.

Мимо меня протолкнулась внутрь буйная компания парней и девчат. Парни нарочито расставляли локти, желая задеть непонятного чужака, дерзко и пьяно смотрели прямо в глаза, явно провоцируя. Ну-ну! Подождём самого смелого… Мне нужна информация, и ловить её каким иным способом, кроме как на живца, у меня просто нет времени.

А потому – завис у самого входа, подпирая дверной косяк и рассматривая почтенную публику, которая лихо отплясывала под громыхание «The Winner Takes It All». Плохую шутку со мной сыграло отсутствие бара: сделать вид что занят, попивая безалкогольное пиво или водичку из стаканчика, возможности не было. Мужчины принимали на грудь обычно заранее – в пивной или тут же, у знака «Талица 500», и чувствовали себя раскрепощённо с самого начала – отираться у стеночек им не хотелось.

Барышни всех возрастов достигали раскрепощённости другим способом: до выхода в свет они наносили на лицо невероятное количество косметики, а на голове сооружали что-то вроде замковых башен и стогов сена. Местная мода на причёски заставляла меня нервно хихикать с завидной периодичностью.

Заиграла какая-то медленная композиция – тоже из репертуары «Аббы», народ разбился на парочки. Я уже думал отчебучить что-нибудь эдакое, но проблемы нашли меня сами! Яркая до рези в глазах девушка неопределённого возраста, одетая в завязанную узлом на груди рубашку и что-то там ещё, решительно ухватила меня за руку:

– Пойдём танцевать! Чего скучаешь? – она кричала изо всех сил, стараясь пересилить музыку, и источала ароматы алкоголя и каких-то духов.

Стог сена на её голове трясся в такт музыке. Я даже не успел среагировать – нужные мне люди подскочили со всех сторон сами.

– Ритка! Какого?.. – тут же начал с претензий самый плотный из всех.

Рубашки пузырями, широкие брюки, обветренные молодые лица, крепкие предплечья, белобрысые короткие причёски, решительные взгляды голубых глаз – вот они, дети партизан, плоть от плоти Полесья!

– Уйди, Сеня, видишь – с человеком разговариваю! – возмутилась Ритка, но руку мою отпустила.

– А мы щас посмотрим, что это за человек такой! – эти парни явно имели на сегодняшний вечер определённые планы, и набить морду городскому «коубою» значилось в этих планах отдельным пунктом.

Они уставились на меня все втроём, сунув руки в карманы безразмерных брюк и хмурясь.

– А что вы на меня смотрите, отцы? На мне цветы не растут и узоров нет! – усмехнулся я.

Хотя было, на самом деле, страшновато. Всё-таки трое – это трое. Нет на свете таких бэтменов, чтоб в одиночку одной левой с тремя крепкими драчунами справились. Трое – это всегда большая проблема. Не прибьют, так накидают так, что держись!

– Ты кой хрен припёрся сюда, туебень? – плотный тоже пытался перекричать музыку, говорить тут было явно неудобно.

– Дело у меня в Талице. Человека ищу! – сказала я самым официальным тоном. – Поможете? Не за так, ясен хрен!

Вот тут они в замешательстве начали переглядываться. Вроде как всё намекало на конфликт из-за сдриснувшей в неизвестном направлении Ритки, а тут – дела какие-то!

– Выйдем, пообщаемся? – предложил я и, не дожидаясь ответа, двинулся к выходу.

Судя по возмущённым вскрикам плясунов – три талицких мушкетёра ломанули через толпу за мной. Чуйка просто вопила о том, что я делаю полную хрень, но ничего другого я просто не умел! А потому…

– Так что, пацаны, Блюхера найти поможете? – не давая им вставить ни слова, начал я. – Даю трёшку, если покажете где живёт… Такой странный мужик, на дамбе работал.

Почему Блюхер? Да чёрт его знает, фамилия понравилась. И лешака видал. И помер к тому же, с него взятки гладки теперь! Надо же с чего-то начинать?

– Ну, это… Елы-палы… – переглянулись хлопцы. – Он-то это…

– Не поможете? Дело у нас с ним было, на полтос… Эх!

– Так помер он! – тут же включился плотный. – Упился и помер, две недели назад.

– Чёрт! – я потёр лоб ладонью. – Вот ведь… А я эти гильзы уже пообещал… И деньги хорошие! Вот же засада!

Актёр из меня был дерьмовый, но этим товарищам должно хватить.

– Какие гильзы? – тут же подобрались пацаны. – Какой полтос?

Я смерил их недоверчивым взглядом:

– А с чего мне с незнакомыми людьми откровенничать? Одно дело – Блюхер, мне его знакомые посоветовали, другое – какие-то типы из клуба.

– Мы не типы! – обиделся плотный. – Меня Сеня зовут.

– А меня – Вася, – помахал рукой патлатый.

– Гоша, – подал голос самый мелкий.

– А меня – Шкипер, – выдал я первое, что пришло в голову. – Так что, немецкие гильзы тут не такая и редкость, если достопочтенные господа Сеня, Вася и Гоша тут же делают стойку, едва заслышав про полтос?

– Немецкие гильзы? – пацаны переглянулись, и Вася шмыгнул носом: – Так Белый Бе…

Он тут же получил тычок локтем в бок от главного – Сени.

– Редкость, ещё какая! – этот явно тут самый ушлый. – Это вам повезло, товарищ Шкипер, что вы нас встретили. Мы-то тутэйшие, тут все места знаем, и где гильзы знаем… Так что там про пятьдесят рублей вы говорили?

Я едва руки не потёр от удовольствия: ребятки у меня в кармане! Поймал – с первой подсечки! Вот вам и ловля на живца! Чёрта с два Соломин бы такое провернул!

Соломин, чтоб его, объявился в самый неподходящий момент: жёлтый милицейский жигулёнок проехал мимо скверика, и потому я резко свернул беседу.

– Не, ребята. Не так сразу. Давайте-ка завтра, вечерочком, на этом самом месте, ага?

Пацаны, уже чувствующие вкус денег, тут же согласились:

– В семь вечера, товарищ Шкипер. Вот тут, под этой ёлкой, – сказал Сеня. – Только больше чтоб – ни к кому, ага?

– Ага! – усмехнулся я.

Глава 6, в которой Соломин страдает

– Штунды, понимаешь? Беспоповцы! Ну, не знаю я как тебе объяснить! Ну, они как бы Библию изучают, детей крестят во взрослом возрасте, не пьют водку, не курят и жутко верующие. Но скрываются, комар носа не подточит, даже при Хрущёве во время антирелигиозной кампании им ничего предъявить не смогли за пропаганду. Пытались давить, мол, на учёбу не поступите никуда, если в комсомол или партию вступать не будете – а они плюнули и не выезжали из Букчи. Жили своим умом! У них там огуречное хозяйство – образцовое! Просто дурдом сколько огурцов! Потому и терпели их и в двадцатые, и в тридцатые, и в шестидесятые. Показатели-то нужны! А объём продукции просто бешеный, тысячи тонн! Они на хозрасчёте уже два года как, а сейчас – с этими децентрализованными закупками и вовсе расширяются до республиканских размеров. Посмотришь – одуреешь. Я по первости поверить не мог, что мы все ещё в БССР, а не где-нибудь в заграницах, когда по их тепличным плантациям проехался… В общем – съездим в Букчу, съездим, – Соломин, похоже, только и ждал повода, чтобы снова туда наведаться. – Но чёрта с два ты из них хоть слово вытянешь. Они как эти – пуритане у Вальтер Скотта, вот!

– А Яся? – спросил я. – И Антонина? Они тоже – тамошние?

– Ага, – кивнул майор. – Тамошние. В том-то и проблема.

И, кажется, он сейчас говорил совсем не о расследовании.

– И что почтальонша говорит? Ну, по поводу нападения?

– Говорит, что не помнит почти ничего. Мол, к Христоне заходила, пенсию занести. Ну, это бабка такая, ненормальная, халупа та на неё записана, но все гроши у неё Зебра берет на пропитие. Мы её тоже забрали, но толку с этой Христони ноль, несёт всякую дичь… Зебра ей то ли пасынок, то ли племянник, то ли зять вообще… Чёрт их знает! В общем, постучалась Антонина, вошла, увидела какого-то мужика в шубе – и всё. Больше ничего не помнит.

– В шубе? – не понял я.

– Вот именно! В шубе! Летом! У Христони там, конечно, народ совсем с пропитыми мозгами трётся, могли и в шубе ходить… Но никакой шубы нами найдено не было. Только польты, поеденные молью, – он так и сказал: «польты». – Но если был там пятый, тот, который из лишнего стакана пил – он мог в ней и уйти… И что мне теперь – ходить по улице и спрашивать у всех подряд, не видали ли они мужика в шубе? Скажут – всё! Поплыл Олежа! Свистнула фляга! – Соломин сделал досадливую гримасу.

Олежа? Вот так новости! Так его Олегом зовут! Сколько я Соломина знаю – год? Два? Даже статьи с его участием писал, а всё как-то по фамилии да по фамилии… Или по званию! Стыд-позор вам, товарищ Белозор! Кто тут у нас выступает за внедрение личностно-ориентированного подхода в журналистике и против загоняния… Загнания… Короче, против того, чтобы загонять эту самую личность в рамки профессиональной функции?

– Олежа, – сказал я как можно более душевным голосом, – а ты можешь спросить у Антонины в следующий раз, как встретитесь, не видала ли она в тот день лешего?

Квадратные глаза Соломина – это отдельное произведение искусства.

– Германушка, – елейным тоном проговорил он, – иди ты в жопу.

Неимоверно легко писать фантастику: можно просто взять – и придумать неизвестные или недостающие детали. Адски сложно писать фантастику: нужно придумывать чёртову уйму всего, башка запросто может разорваться на тысячу маленьких медвежат!

То ли дело реализм: что вижу, то пою. Стол, стул, дерево. Москва – столица нашей Родины. Пломбир на вытянутой руке, стекающие по пальцам капли мороженого, через дорогу – ларёк с надписью «ПИВО», тут же – короткие юбки, загорелые ножки, запах мокрого асфальта, шелест ветра в кронах деревьев, сгоревшая и зудящая кожа на шее… И читатель сразу понимает, о чём идёт речь, вполне себе натягивает сову авторского текста на глобус собственного опыта!

А каково это – писать фантастику про будущее, которое я видел собственными глазами? Как это вообще возможно: интересно и весело объяснить, как звучит дабстеп, почему Хагги Вагги – это детская игрушка, зачем в пломбире пальмовое масло, на белках глаз – татуировка, а ребёнку в пять лет – смартфон? И что такое смартфон, и чем отличается Айоэс от Андроида, шампунь Тимоти от другой субстанции с таким же названием, и почему субстанция думает, что она певец?

А ещё ведь есть спиннер, свайп, вейп, вайб, вайбер, тиндер, барбер, Бибер, сиди, дивиди, фейс-айди, фейсбук, ноутбук, фэмили-лук, флюгегехаймен, кот Саймон, Кончита Вюрст, силиконовый бюст, буст, Раша Тудей, Автор Тудей, и прокладки супертонкие Лайф Эври Дэй! А ещё – слаксы, снюсы, нюдсы, Нюши, Няши и Мяши, и прочий жупел, месть, смерть и преисподняя!

– А йо-о-о-оп твою мать! – я судорожным движением вырвал из печатной машинки испорченные листы бумаги, скомкал вместе с копиркой и швырнул в дальний угол комнаты. – Чтоб я сдох!

На самом деле всё началось с интернета и смартфонов, да. И я честно попытался объяснить, что это такое, но… Но чтобы сделать это технически достоверно, мне не хватало образования в айти… Чёрт меня бери, ещё и что такое айти объяснять! Короче, не хватало. А если делать поверхностно – то получится как у Жюля Верна с этим его «Наутилусом». Он такой, потому что такой, ибо автор так захотел!

С другой стороны… Какого хрена? Машеров же так и сказал – Жюль Верн, значит – будет Жюль Верн. К чёрту заклёпки, полупроводники и вот это всё хомячество! Я пишу приключенческий роман!

– Ой-ёй! – сказала Яся через окно. – Приключенческий роман? Вы книгу пишете? А я думала, вы – журналист!

– Журналист, – сказал я, холодея от мысли, что всё это говорил вслух. – А ещё – водитель, строитель, учитель, грузчик, могильщик, молотильщик, льна теребильщик и швец, и жнец, и на дуде игрец. Рад видеть! Ну что там, как экзамены?

– Так послезавтра следующий! Я опять почту развожу, тётя Тоня же в больнице! Я газеты принесла для Василия Петровича! А пенсию, кстати, теперь только с милицией будут развозить.

– И хорошо, и правильно! А тётю Тоню свою ты видела? На поправку она идёт? Какие прогнозы? – поинтересовался я, любуясь на девицу-красавицу.

Эта Яся и вправду была прехорошенькой.

– Видела! Даже говорила с ней! – она ловким, простым движением поправила стянутые в хвост волосы и тряхнула головой, приводя причёску в порядок.

Очень естественная, живая, славная девочка, уже почти девушка, без жеманства и кокетства, зато – явно умненькая. Таких там, в двадцать первом веке, будут считаные единицы. В основном барышни станут склонны к использованию всяких-разных образов и масок, как чисто внешних – типа крашеных волос, макияжа и пирсинга, так и поведенческих, навязанных мейнстримом. Ну вот это «я бываю нежной, я бываю дикой…» Тут тоже такие уже водились. Та же Май до замужества. Но Ясей и Тасей пока что было гораздо больше, чем этих стерлядей. Да и стерляди, получается, пока ещё имели все шансы превратиться в настоящих женщин, потому что тут стерлядство в целом порицалось. В будущем ситуация поменяется не в лучшую сторону… Стерлядство-то будет превозноситься, холиться и лелеяться не только самими женщинами, но и солидным процентом мужиков!

– Чего вы на меня так смотрите? – спросила Ярослава.

– Говорю же – вы на девчат моих похожи. У меня их три: Ася и Вася – маленькие, а Тася, моя жена – побольше. Все три – ну такие красавицы, что просто ужас!

– Хи! – сказала девушка. – Тася, Вася и Ася. А я, получается, Яся! Действительно – подходит.

– Действительно, – согласился я. – Давайте я чаю нам налью и выйду во двор, а то неудобно через окно разговаривать. Очень мне хочется узнать, что вам Антонина поведала. Наверняка с вами она более откровенна была, чем с сотрудниками милиции, да?

– Ой-ёй, а я ей про вас тоже рассказала! Про то, что это вы её спасли!

– Ну, не я, а Соломин… – было забавно наблюдать, как изменилось её выражение лица при упоминании симпатичного майора милиции.

– Да что вы такое говорите? Я ж помню как вы подкинулись и побежали, и про участок спросили… Вы что-то знали, да? Или – чувствовали? – ей прямо нравилось ощущение причастности к возможной тайне.

А какой девочке в шестнадцать это бы не нравилось? И мальчику, впрочем, тоже.

– Чай, Яся. Ага?

– Ага…

Я почти не удивлялся, когда сидя на лавочке под деревом с чашкой чая в руках, юная почтальонша рассказывала о странных вещах, которые поведала ей Антонина. Самым правдоподобным среди них фактом была необходимость делать теперь большой крюк до Ивашкович от Букчи – на бывшем военном полигоне велось активное строительство, и лесные дороги сейчас оказались недоступны. Посты с солдатами, движение строительной техники… Даже знакомство кое с кем из охраны полигона тут не помогало: их отставили в стороночку ребята посерьёзнее. Так что приходилось ездить мимо кладбища…

– Которое на холме, где мина? – уточнил я.

– Какая мина? – удивилась Яся.

Вот как! В моё время для местных эта самая «мина» была явлением самым обычным! То ли на местном, то ли на военном жаргоне «миной» называлась огневая группа из нескольких ДОТов, соединённых подземными ходами. Линия Сталина, выстроенная в конце тридцатых годов, располагалась и тут тоже – эти бетонные подземелья входили в Мозырский укрепрайон. Потом Западную Беларусь и Западную Украину у Польши забрали, граница сдвинулась километров на триста на запад – и бункеры так и не смогли сыграть свою роль в Великой Отечественной войне… А я ведь лазал там, году эдак в 2018 с теми самыми байдарочниками. Жуткое место!

Холм, на вершине холма – кладбище, под холмом – бункер с галереями, казематами и переходами. Местные там ещё чучело в противогазе и ОЗК посадили, и когда луч фонарика его из тьмы выхватил, я чуть не охренел от страха. Но – да, что-то такое говорили, что вход открылся только после обильных дождей в конце восьмидесятых, а до этого основным объектом для поисков приключений у пацанов были ДОТы у железнодорожной станции Птичь.

Потому я сделал в мозгу пометочку и сказал:

– Нет, нет, это я оговорился… Кладбище на холме, за Ивашковичами, да?

– Ну… Да! Ну так вот, мы ведь из Букчи, ну, вы, наверное знаете. Поселковые любят про нас поговорить, всякое-разное… Вот тётя Тоня и постеснялась Олеже рассказать, а я думаю – вам скажу, вы вон маньяка ловили, браконьеров ловили, может и тут что-то сможете… Понимаете, она там у кладбища кого-то видела! – Ярослава взяла кусочек рафинаду с блюдечка, обмакнула его краешек в чай и дождалась, пока влага дойдёт до самых пальцев, прежде чем положить сахар на язык и зажмуриться.

Я напрягся, но виду не подал: пододвинул к ней поближе блюдечко с печеньем. Видно же, что дома у них сладкое было не в чести.

– В каком смысле – кого-то? Там же деревня рядом, почему бы ей кого-то не увидеть?

– Ну, мне как бы тоже неловко такое говорить, мой отец, он… Ну… В общем – мы верующие, нам как бы не следует…

– Яся, скажите уже, а? Я кое-что в жизни пережил и тоже видел много всего странного, так что обещаю не смеяться и воспринять всё с максимальной серьёзностью.

– Видела фигуру. Страшную. На дереве. Похож на человека, но не человек. Лохматый, жуткий! Говорит – показалось, что глаза горели, но это не точно, ночь была лунная, скорее всего – отблески. Может – медведь то был или, может, рысь, или и вправду – человек… Она настолько напугана, что сама не знает – верить глазам своим или нет? Но ивашковические в последнее время говорят про… Ну…

– Про лешего, – сказал я. – Охренеть можно. Леших я ещё не ловил.

Вот вам мотив Гериловича. Стройка на полигоне, загадочные смерти – и леший! Пойди он с этим к начальству и предложи устроить облаву на лешего – как это будет выглядеть? А придурок Белозор – очень даже отличный вариант для такого предприятия!

– Огромное спасибо, Яся! Вы только осторожнее на дорогах, ладно? До темна не катайтесь одна, страшновато ведь! А до Ивашкович я точно догуляю… Что-то много всего непонятно в тех местах творится.

Она допила чай, разгрызла белыми зубами кусочек рафинаду, попрощалась со мной и укатила дальше на своём велосипеде, придерживая одной рукой тяжёлую сумку.

– Спасибо вам, товарищ Белозор! – сказала девица напоследок. – Ну, что послушали, поверили и всё такое…

А я всё думал – она вправду назвала Соломина Олежей, или мне показалось?

Хлопцы всё-таки пришли. Точнее, пришёл один Сеня – с надвинутым на лоб картузом и с папиросой в зубах.

– Мои на смене, – сказал он. – Но если шо – помогут. Рассказывайте за гильзы, товарищ Шкипер.

Мы присели в скверике под ёлочкой, на дощатой скамейке, и мне пришлось разгонять ядрёный табачный дым руками.

– А вы не курите? – запоздало поинтересовался Сеня.

– Не-а!

– Дык я тогда… – и потушил окурок об открытую мозолистую ладонь.

Силён! Я одобрительно кивнул и сказал:

– Значит, смотри. Нужны мне две трёхлитровые банки гильз немецких патронов системы Маузера 7,92/57. Смекаешь? Вот за это даю пятьдесят рублей.

На самом деле, первое задание не имело значения. Важно было подцепить его и друзей. Чёрная археология в таких случаях казалась беспроигрышным вариантом: дело довольно мутное, чтобы объяснить всякие заморочки и конспирацию, но при этом – напрямую с криминалом не связанное. Ничего воровать или там бить кого-то не требовалось. На кой чёрт мне в помощниках отморозки, которые за деньги на всякие гадости готовы?

– Хм! А…

– А зачем они мне? – усмехнулся я. – А тебе не по хрен? Историк я. Любитель. Меня интересуют всякие старые хреновины и непонятные места, изучаю я их и… Ну и перепродаю тоже, что-то менее любопытное, но более дорогое.

– Ого! – сказал он. – И что, нормально выходит?

Он по-новому оглядел модные «белозоры» с карманами, шитые на заказ замшевые ботинки, импортную «коубойскую» рубашку, часы на моём запястье…

– Нормально. Если дело у нас пойдёт – я вам ещё халтурки подкину. Оно как бы не противозаконно, но ты вроде парень хваткий, сам понимаешь…

– Ты это, товарищ Шкипер, главное больше ни к кому не обращайся. Мы с пацанами заработать не против, если присесть за это не грозит.

Я пожал плечами:

– Присесть за всякое можно. В общем, давай так – встречаться будем под мостом через речку. Гильзы мне нужны послезавтра… Утром. Или сам приходи, или кого-то из своих присылай, будет кто-то левый – всё, считай профукал своё счастье. Понял?

– Понял.

Я точно знал – гильзы они принесут. Тут недалеко было урочище Белый Берег, там над рекой Оресой возвышались холмы и серьёзные такие обрывы. Гильзы из тех обрывов выколупывали ещё в моё время, а уж сейчас… Наверное, там была какая-то немецкая оборонительная позиция. Местные обо всем этом прекрасно знали, и для трёх взрослых парней такое задание выполнить будет проще простого. А вот дальше… Дальше будет куда интереснее!

Соломин подъехал на своём служебном «жигулёнке» прямо к калитке. Гумар отсутствовал – убыл на смену, на свой шлюз, что бы это ни значило. Я как раз закончил уборку после побелки потолка и печи на кухне: скомкал целую кучу перепачканных мелом газет, вымыл пол и вымылся сам, и с тоской смотрел на мебель, которую выставил на крыльцо. Мебели было немного, но кряхтеть одному после долгого трудового дня мне уже не улыбалось.

– Привет, майор! – с энтузиазмом сказал я. – Тут видишь какое дело: стол из массива, и буфет тяжёлый как… Как… Как жопа сраки! Ты очень вовремя!

Майор посмотрел на небольшой, но тяжкий буфет, и принялся снимать китель.

– У меня из головы не идёт история с этими пацанами, – сказал он, засучивая рукава форменной рубашки. – Я ведь сюда именно по этому делу приехал. Самоубийства эти расследовать. Понимаешь, три парнишки, десятиклассники, все – из одной параллели, повесились один за другим. С интервалом дней в пять-десять. Четвёртый утонул. Говорят – утопился специально.

– Сын Фёдора который? Медалист? – уточнил я, хватаясь за углы буфета. – Взяли!

– Эхе-хе! Да, да, сын Фёдора… Психиатр из Минска приезжал, говорил – по последним исследованиям суицид у подростков заразен. То есть, понимаешь, вот это классическое «Все пойдут топиться – и я пойду топиться» – оно работает! А ещё – риск суицида у подростка, который пережил самоубийство кого-то из близких, повышается в пять раз! Мол, поскольку у Ивана Грушина батько на конюшне повесился, два года назад, то он послужил катализатором. А как сам Иван это с собой сделал – так и ребята из его компании такой пример получили, и далее – по цепочке. Такое, мол, в мире случалось уже. И чем больше внимание общественности – тем сильнее риск этого самого заражения и роста числа суицидов. А тут после первого случая разве что немой не трепался об этом! Талица – это и вправду большая деревня! Так что дело быстро замяли. Мол, никакого криминала. Талицкий феномен, понимаешь ли!

Мы, жутко раскорячившись, при помощи одних ног разулись в коридорчике, удерживая при этом на весу буфет, и в одних носках вошли в кухню. Грукнув деревянными ножками о пол, с кряхтеньем распрямились и огляделись. Тут я мог гордиться собой: помещение на самом деле посветлело! Печь и потолок сверкали белизной, и я рассчитывал, что увидев такую мою успешную работу, старый Гумар меня похвалит и разрешит провернуть подобное с двумя спальнями – его и моей. Да здравствует прокрастинация! Я готов был что угодно делать, лишь бы ничего не делать.

Конечно, я имел в виду книжку.

А Олежа Соломин имел в виду самоубийства:

– Но тут вот какое дело, – мы пошли за столом из массива и снова обулись в коридоре, – я не поленился, за это время поузнавал у местных, порасспрашивал… Они ведь не были из одной компании. Более того – Фёдор этот, который сын Фёдора, Кулагин – его фамилия – он с Грушиным враждовал. А ещё двое – из другого класса. Тоже к этим товарищам симпатии не испытывали. У них, понимаешь ли, соперничество было.

– На почве? – спросил я, прекрасно понимая, какая почва бывает самой питательной для соперничества в юношеском возрасте.

– Им всем нравилась одна девушка, – глубоко вздохнул Соломин.

И этот его вздох, и понурый взгляд, и обречённость, с которой он взялся за край стола, чтобы тащить его вместе со мной, сообщили мне гораздо больше, чем я хотел бы знать. Я, чёрт побери, в этот момент почувствовал себя героем одного из тех хорроров, на которые так плодовита американская литература второй половины двадцатого века, и которые так массово стал экранизировать американский же кинематограф первой половины века двадцать первого.

– Вот же гадство, – я не знал, куда девать руки. – И что теперь? Ты-то что сделал после того, как раскопал это, майор?

– Я-то? – на Соломина было жалко смотреть. – А то ты не понял?

– Влюбился, – сказал я. – После этого ты влюбился.

Глава 7, в которой есть место чувству корысти

Клюнуло там, где я уже и не ожидал: Сеня – тот самый, с мозолистыми руками, который об них сигарету тушил – явился под мост с самым довольным выражением лица:

– Я знаю, Шкипер, что тебе Блюхер сулил! – он вскочил с бетонного приступочка и принялся ходить туда-сюда, излучая радость. – И, несмотря на то, что он упился и помер – знаю где это взять!

Вот это были новости! Я ведь просто назвал звучную полуматерную фамилию, опираясь только на собственную интуицию и на тот сомнительный факт, что этот коллега Петровича тоже видал лешего. Слишком уж часто леший фигурировал во всём этом бардаке, чтобы его игнорировать.