Неизвестный нацизм: идеология и пропаганда, зерна и плевелы бесплатное чтение

Веймарский тупик

Гитлер и его соратники в целом верно оценивали режим Веймарской республики и смысл постигшей Германию катастрофы: «За поражением 1918 года последовал и внутренний крах немецкого народа. Зародыши болезни, которые уже были в нашем народе до начала мировой войны, вырвались наружу в открытом состоянии». «Глубину идеологического переворота в Германии может оценить только тот, кто заглянул в пропасть, перед которой стоял наш народ в годы после 1918 года: всей нации угрожала расовая смерть в результате ограничения числа детей, уничтожения германской культуры, самоуничижения и распада»[1].

Выход из этого тупика должен был произойти. Но на поверхности лежали только большевистский проект или проект нацистской диктатуры. Еще один проект – «консервативной революции» – был доступен только высокому интеллекту, и не казался возможным для закулисья, которое решало, в кого из политиков вложиться, чтобы не допустить большевистской экспроприации собственности и массового истребления народа. Гитлер был более понятен, но из простоты произошли такие непростые последствия, которые однозначно определили, что ставка на Гитлера была либо ошибочной, либо чудовищно коварной и нацеленной на последствия, не менее страшные, чем при режиме большевиков.

Как и большевики, нацисты мечтали воспитать «нового человека», поскольку текущее состояние общества не вызывала оптимизма: «Еще до начала мировой войны в народе укоренилось такое отношение к жизни, при котором человек ценился только с точки зрения денег. Этот материалистический взгляд на жизнь охватил наш народ после 1918 года, как бешенство. Безрассудное приобретение денег казалось высшим идеалом жизни. Безумные спекуляции на бирже, проводимые банками и частными лицами, привели к обнищанию бережливых средних классов. В разгар национального несчастья и унижения нашей чести в больших городах распространялось пристрастие к удовольствиям, не знавшее границ; преступность среди молодежи росла год от года, увеличивалось число самоубийств из-за потери веры в жизнь». «Разрушение моральных ценностей, веры, чести, приличий и верности, которые всегда были основой жизни германской расы, шло рука об руку с этим взглядом на жизнь. Дети выступали против своих родителей, ученики против своих учителей, молодежь против своего поколения. Почитание великого прошлого немецкого народа намеренно уничтожалось в газетах и книгах, написанных евреями или людьми, причастными к евреям. Героическое стиралось в пыль, жертвы мировой войны высмеивались, законы крови презирались (растущие браки арийцев с евреями и еврейскими потомками). В искусстве (театре и музыке) подчеркивались и прославлялись обыденные и низменные стороны человеческой натуры, а всякое чувство самопожертвования и преданности великому делу клеймилось как нелепое и устаревшее». «Далее последовало разрушение самих основ народного сосуществования. Рабочих подстрекали против руководителей фабрик, забывших о своем долге, воспользовавшихся бедственным положением и безработицей своих последователей, чтобы преследовать только свою выгоду. Проповедовалась классовая ненависть. Государство, которое должно быть матерью для всех, стало игрушкой в руках партий и групп интересов».

Получение зарплаты в Веймарской республике

Если убрать из этих описаний «еврейский вопрос» (а он, несомненно, в какой-то мере существовал в Германии) и заменить слово «раса» на слово «народ», то картина в этих описаниях рисуется совершенно понятная и адекватная состоянию страны и народа. Преодоление этого состояния нацисты связали только с устранением из общественной и экономической жизни евреев и утверждением расового подхода всюду – примерно так же, как устраняли большевики все виды того, что они могли бы назвать «буржуазностью» или «мелкобуржуазностью», а в качестве альтернативы утверждали классовый подход. Схема была одна и та же: навязать некий совершенно новый социальный порядок и репрессиями и войнами потрясти общество до самой глубины. В этом потрясенном состоянии только и могли существовать режимы, подобные нацистскому или большевистскому.

Почему «это» названо национал-социализм

Смысловой перевод должен предполагать проникновение в суть применяемых понятий. Не зная материала, переводчик дезинформирует читателя. Например, не рассматривая вопроса о том, что такое национал-социализм в замысле, в идее. Идея считается преступной просто потому, что ее носители совершали преступления и объявлены преступниками. Но ровно то же можно сказать и о любой идее. Правда, не все носители иных идей осуждены формально организованным судом с состязательной формой процесса, но заранее известным результатом. Это не значит, что большевизм или постбольшевистский либерализм не были преступны и носители этих идеологий на совершали преступлений. Веймарская Германия и «Веймарская Россия» – преступные режимы, что бы о них ни говорили, но готовы ли всех, кто заблуждался и поддерживал эти режимы, объявить преступниками? Главная их характеристика – тотальная коррупция и тотальная измена национальным интересам. Мы можем рассмотреть идеологию подобных режимов и найти в их нечто, ведущее к преступлениям.

Традиционное уголовное право хорошо знает, что называть преступлением. Сегодняшнее право это понимание потеряло – мошенник уже не считается мошенником – только потому, что он обманывает в соответствии с банковским законодательством и использует при этом цифровые технологии. Полиция не ищет преступника, потому что он объявляется неустановленным, хотя постоянно находится у нас перед глазами. Поэтому осуждение, с точки зрения современного права, какого-либо политического режима – дело бессмысленное, если не подлое. Одни преступники судят других за то, что творили сами. Поэтому следует рассматривать идею, отбрасывая все правовые соображения (например, о том, что нечто «возбуждается» или «разжигается», и этим, якобы, создается состав преступления), чтобы избежать антинаучного и даже аморального подхода – как если бы в споре мировоззрений одна из сторон начала звать на помощь полицию.

Национал-социализм – название, смысл которого исчезает, как только его пытаются осмыслить буквально, не из исторического контекста. Национализм и социализм, например, на русской почве невозможно совместить – здесь носители социалистической идеологии с 1917 года осуществляли геноцид носителей национального мировоззрения, а до того – осуществляли акты террора против защитников русского национального государства Российская Империя (более 60 % населения – триединый русский народ). Германия была национальным государством с момента воссоединения в 1871 году до Ноябрьской революции 1918. Тем не менее, немецкий национализм этого периода не мог противостоять левым политическим силам, которые подкреплялись внешним влиянием – он был привязан к увядающим формам династической бюрократии, в которой бродили идеи либерализма, избавлявшего её от какой-либо ответственности за страну. И либералы сбросили эту ответственность, превратив Германию в страну тотальной коррупции, морального упадка и экономического коллапса. По этой причине зараженный либерализмом и бюрократическими вирусами национализм бисмарковской эпохи не подходил немцам для возрождения их государства и подавления деструктивных сил. Ему недоставало осознания национального единства и национальных задач – поверх всех сословных и социальных барьеров.

В российской действительности бисмарковский национализм можно было бы считать просто консерватизмом – в духе Столыпина. В нем были черты национального мировоззрения, но одновременно – и расчленяющего нацию либерализма. Этот консерватизм не успел укорениться и разрешить мировоззренческие проблемы в самом себе – ему просто не хватило исторического времени. Он был сметен войной и революцией – точно так же, как и старый национализм в Германии.

В России до революции уже существовал национализм «верхов» с либеральным креном, свойственным русской монархии от Александра I. Он был таким же сословным, как и в Германии Вильгельма II. Там и там такой национализм не имел сил, чтобы раздавить революцию, но в силу исторической случайности две страны разошлись – одна рухнула на дно большевистской тирании и тотального огосударствления, другая – в Веймарской республике – к распаду государственности и аморализму. Оба пути были антинациональными, но в большевистском варианте режим хотя бы внешне сохранил государственную форму, а в немецком Версаль ее просто ликвидировал. В первом случае уничтожению подлежал русский народ, во втором – немецкая государственность.

Именно поэтому во втором случае национально-государственные силы сохранились, смогли консолидироваться и законными (по законам того момента) средствами уничтожить антигосударственный порядок. В России это сделать не удалось, потому что государственный механизм был подорван войной, а изумление от большевистского террора привело в ступор весь народ. Дальнейшее выжигание русского самосознания к нашим временам можно считать доведенным до конца. Как доведена до конца и денацификация (денационализация) Германии.

После 1918 новым немецким националистам социализм понадобился для социализации мировоззрения – его всеобщности для немцев, для включения в нацию всех слоев общества. Национализм должен был стать уделом не «верхов», а «низов», которые собирались делегировать в «верхи» своих лучших представителей. Именно поэтому националисты боролись с коммунистами и прочими «левыми» за симпатии «низов». И выиграли эту борьбу за счет включения в свое мировоззрение понятия «социализм» в его национальной форме. Таким образом, национал-социализм у немцев – это обновленная форма национализма, избавившегося от сословной замкнутости. Перед русским национализмом теперь такая задача не стоит – если вообще можно говорить о существовании каких-то остатков русского мировоззрения.

В бисмарковском рейхе правили националисты-консерваторы, а оппозицией были либералы и коммунисты. В Веймарской Германии правили либералы, а оппозицией были обновленные националисты и обновленные коммунисты – те и те отстранялись от краха Версальского предательства, перекладывая всю вину на либералов. Но германские коммунисты представляли интернациональную идеологию, определяемую Коминтерном, которая не отвечала на вопрос о преодолении ущемленного национального самосознания немцев и просто предлагали отречься от него, став интернационалистами и отбросив борьбу за государственный суверенитет.

В СССР коммунистические «верхи» всегда были антинациональными, и поэтому «старого» национализма в Советской России не было и быть не могло. В современной России у власти либералы, в оппозиции – никого. Только на уровне мировоззрения геноцидной форме либерализма противостоит русский национализм, которому нет смысла получать какую-то обновленную форму или социализацию – этот национализм и без того социален, а русское своеобразие для него выражено в приверженности консерватизму – ценностям периода Российской Империи, которые ничем не прегрешили против русского народа и являются абсолютной альтернативой как всех форм либерализма (правящего или оппозиционного), так и всех «красных» концепций – коммунизма, социал-демократии, социализма. В то же время, историческая случайность дает нам шанс избежать и национал-социализма, который, как и всякий социализм на нашей земле, будет гибельным.

Сейчас скрытый нацизм прогорает в войне, где сместились два исторических пласта, которые в Германии были разделены. Все, что останется у нас – это русский национал-консерватизм, и никакие другие мировоззрения больше здесь невозможны. Идейной альтернативы нет – только расчленение страны и бандитские кланы, которые уже без всякого закона и пропаганды будут убивать и грабить «по понятиям». Поэтому важен путь национализма – без выпадения «влево» и без заимствования тоталитарных форм, которые нам известны по германскому нацизму.

Иной социализм

Без социализма партия Гитлера обойтись не могла, поскольку очень быстро сложившееся среди немцев противопоставление труда и капитала, социалистические идеи в рабочем движении, марксизм и в целом левые профсоюзные идеи невозможно было опровергнуть на уровне пропаганды. Можно было только обвинить противника в «неправильном социализме» – подчинении антинациональным силам, которые тайно или явно протаскивали те же средства порабощения, что и буржуазные партии.

Иной социализм отрицал Интернационал, в и этом была проста уловка, которая позволяла нацистам опереться на национальный капитал: «Из обязательной заботы о национальной общности вырос социализм, который сделал труд и достижения человека для этой общности нормой ценности и который мобилизовал весь народ на величие, честь, свободу и возрождение его национальной и народной жизни. В этой новой, видовой концепции жизни и требований, направленной против всякого интернационализма, капитал больше не был причиной и целью политики, а целью политики был народ во всех его слоях. (…) Таким образом, капитал и экономика были освобождены от своего международного доминирующего положения и получили свою естественную задачу: служить национальному благосостоянию своего собственного народа»[2].

Германский социализм надо было противопоставить социализму других европейских государств, который также должен был выглядеть «неправильным»: «Идеологически германский народ немцев развивался в оппозиции к другим германским народам, которые застыли в материализме, и возникла глубокая пропасть непонимания, которую особенно углубили эмигрировавшие во все страны Европы и Америки евреи и их клика по производству мнений. (…) У этих германских народов интернационализм уже затуманил осознание того, что спасение германского рода, провозглашенное на примере Германии, не вызвало бы ни внутренней симпатии, ни тем более понимания и борьбы».

Подобная позиция была эффективной в тактическом плане, но проигрывала в стратегии. Настоящий национализм не может быть интернационален и не имеет ничего общего с социалистическими учениями, которые прочно ассоциируются с безнациональной позицией. Социализм плох весь – во всех его проявлениях, даже если к нему прикрепляют приставку «национал». Нацисты после прихода к власти продолжали упорствовать, используя свой тактический успех, и не пересмотрели доктрины, которая вела их в тупик. Они подчинили политике местный капитал, но чтобы не превратиться в аналог Советской республики – с ее давящей бюрократией и сверхэксплуатацией – им пришлось сделать из рабочего солдата, а из сферы экономической конкуренции с другими государствами перейти к военному противостоянию. В условиях войны «социализм» заместился тотальной мобилизацией, отдалившись в неясное будущее, которое так и не наступило.

Героизм и преступление

Нацисты проявили отчаянное упорство, которое несло в себе героическое начало. Именно оно, а не идеология, было главным обоснование права нацистской партии на власть, полученную законным, ненасильственным путем. Конечно, с какого-то момента их финансировали чрезвычайно щедро – фюрер во время избирательных компаний летал с места на место на самолете, его штурмовики и агитаторы разъезжали на автомобилях, выходили десятки газет и миллионные тиражи агитационных плакатов. Но при этом их репрессировали порой очень жестко – закрывали из штаб-квартиры, арестовывали лидеров, запрещали выступления, реквизировали тиражи агитационных материалов и даже организовывали криминальные нападения на партийных активистов. Гитлер запретил штурмовикам участвовать в уличных драках, рассчитывая на приход к власти исключительно законным путем. При этом красный террор не прекращался, и счет убитых нацистов за год подбирался к сотне, а в больницах лежало несколько тысяч. Пришлось даже подавить внутренний мятеж СА, чтобы не допустить срыва в насильственные методы.

И вот первый успех 1928 года, и нацисты в Рейхстаге. По привычным канонам политики надо было закрепиться, о чем-то договориться с властями, получить хотя бы какую-то власть. Но нацисты после каждых успешных для них выборов выносят вотум недоверия правительству, и рейхстаг распускается, чтобы провести новые выборы. Вот уже в 1932 Геринг возглавляет рейхстаг, и всё снова повторяется. Причем, на фоне продолжения красного террора, запретов на униформу, закрытия нацистских газет, арестов и обысков. Заметим, что в тот момент нацисты еще не совершили никаких преступлений. Их подавляли всеми средствами, собрав в единый фронт всех – от коммунистов до католиков и либеральной буржуазии. И все же нацисты победили – Гинденбург вынужден был назначить Гитлера канцлером, а дальше для Германии началась другая жизнь.

Конечно, некоторые детали истории НСДАП приукрашены как ими самими, как и усугублены их противниками. В исторических экскурсах пропаганда нацистов вспоминает внутренние конфликты только вскользь. Как таковая идеология на фоне исторических справок не представлена – только обрывки. Много напыщенного, бравурного текста. Тем не менее, общий очерк истории партии вполне прилично изложен – если отбросить шелуху. Единственное, о чем не сказано ни слова, – как раз о финансах. В начале – печатали приглашения на машинке, потом на складчину снимали залы и печатали объявления в газетах. А потом откуда началось финансирование.

Известно, что до Пивного путча Гитлера показывали как диковинку некоторым аристократам, и они давали деньги – не так, чтобы очень большие, но на партию вполне хватало. А потом, когда нацисты сумели после полного разгрома восстановить партию, пришли совсем серьезные финансы, многократно превосходившие прежние. И, тем не менее, НСДАП финансировалась гораздо скромнее, чем другие правые партии. Ставка делалась не на Гитлера, но крупнейшие финансисты имели в виду возможность его победы, и намеревались в этом случае ее использовать. Вдаваться в поиски источника партийных доходов НСДАП мы не станем – нас все же интересует идеология, а не конспирология.

Рост численности нацистской партии

Товарищество

Идеологические установки в долгое время существующей организации в значительной мере замещаются историей партии, идущей к власти. И если эта власть достигнута, то история оказывается выше идеологии. У сторонников партии возникает связь собственной судьбы с судьбой партии. Идеология отходит на второй план, а точнее – становится открытым или скрытым планом действий политической группировки.

НСДАП довольствовалась очень короткой программой, исполнение которой мало кого интересовало, потому что в такой поворот событий мало кто верил. А когда пришла победа, программа была уже делом десятым – куда важнее была текущая политика. В прошлом спайка нацистов опиралась на фронтовое товарищество Первой мировой, затем – на отчаянные кулачные схватки с коммунистами, на пережитый как трагедия расстрел Мюнхенского путча, а с началом Второй мировой – уже практически исключительно на фронтовое братство. Догматы нацизма просто некогда было осознавать и усваивать. Важнее было, что образовавшееся товарищество могло прощать и вождям, и мелким фюрерам очень многое.

Если проводить аналогию с современностью, то в РФ тоже возникла довольно длительная история, создавшая привычку прощать что угодно правящей группировке, и вообще всё прощать в условиях войны – даже очевидное предательство, происходившее не один раз и в течение многих лет. Возможно, эта война тоже породит какое-то фронтовое товарищество. Но, заметим, после Афганской войны такое товарищество было поражено криминалом, а после Чеченских войн его вообще не возникло. То есть, историческая аналогия не проходит – шансы на сплочение во фронтовое братство у нас очень невысокие – независимо от того, позитивные или негативные цели могло бы поставить перед собой такое сообщество. Немцев сплотило поражение в Первой мировой, а русских даже крах государства в 1991 году не сплотил. С одной стороны, это позволило избежать сползания в нацизм, с другой стороны, Россия по прежнему осталась в «веймарском» болоте и не нашла стратегии выхода из него.

Принцип фюрерства

Приход к власти НСДАП связан с наиболее эффективной системой организации, которая в обычных условиях вызывает у свободных личностей отторжение – принципом фюрерства, который представляет собой копирование в политике армейского порядка. Единоначалие, управление приказом и обязанность подчиняться приказам – всё это лишь в уникальных условиях могло быть встречено с энтузиазмом. Но только при такой системе авторитет лидера не расходуется, а удерживается и умножается вплоть до превращения его в символ организации, в политическое божество.

Послевоенная Германия – это миллионы солдат, которые за годы войны привыкли к дисциплине и фронтовому братству. Поэтому для них принцип фюрерства был не каким-либо открытием, а естественным продолжением их жизни и чаемым способом отражения фронтовой жизни в мирных условиях, когда речь шла о войне с политическим врагом. Таковой враг тоже образовался не в результате долгих поисков, а сразу определился с полной ясностью – это леволиберальное правительство и сходная с ним по многим установкам марксистская оппозиция. Те и другие при всех нюансах, они были пацифистами.

Одним из следствий армейской организации НСДАП является самоутверждение в уличных боях с «левыми». Это было всё то же продолжение фронта – только без оружия. Массовые драки с нанесением тяжелых увечий – важная часть истории гитлеровской партии, которой её лидеры и активисты очень гордились. В дальнейшем переход к вооруженным столкновениям был неизбежен. Подавление и запрет гитлеровской партии состоялся только с применением кратно превосходящих сил полиции. Тем не менее, боевой отряд партии, который занимался не прениями по различным вопросам идеологии и текущей политики, а боевой подготовкой, был отличительной особенностью нацистов, которую их оппоненты не смогли повторить.

Ненависть к евреям образовалась из некоторых исторических воспоминаний, но также и в связи с миграционными потоками – восточные евреи быстро встраивались в немецкое общество и, благодаря клановой спайке, быстро достигали экономического благополучия и карьерных успехов в политике. Марксизм нацисты считали исключительно еврейской политической теорией, и поэтому всех «левых» определяли как евреев, не считаясь с очевидными ошибками. «Левизна» у нацистов иллюстрировалась наличием евреев в правительственных и банковских кругах и их существенной ролью при определении пути Веймарской Германии. «Социализм» нацистов имел антисемитский оттенок, но при этом до прихода к власти никаких дискриминационных законов они не предлагали, ограничиваясь лишь оппонированием «левым» и призывами к отстранению их от власти. Национальная власть ассоциировалась у них как власть, сформированная без еврейских банкиров, евреев социал-демократов и евреев-мигрантов. Что находится в противоречии с тем, как понимали социализм большевики в России и их предтечи Маркс с Энгельсом.

Принцип фюрерства не образовался у большевиков, потому что они опирались на деструктивный элемент армии – в основном на дезертиров. Не их оппоненты, а они сами подписали капитуляцию, подготовив её своей агитацией. Превращение большевиков в «орден меченосцев» заняло многие годы гражданской войны и репрессирования всех «сомнительных элементов», прежде всего, в собственной партии. Но в сталинской партии принцип фюрерства сформировался точно так же, как в гитлеровской.

Обоснование агрессии

Примитивный и профанный сайентизм сообщил Гитлеру и его соратникам идею борьбы за существование, которая без всякого критического рассмотрения была перенесена на социум и обосновала правоту нацистов – там, где они побеждали. По привычному для протестантов принципу предопределения считалось, что успешность соответствует правоте. Но эта «правота» сохранялась только до момента краха всех надежд, который доказывал, что предопределение не существует вовсе, либо провалившийся проект этому предопределению не соответствовал.

Даже такой вопрос, как цели войны, в пропаганде нацистов приобретал совершенно извращенную форму: «война стала тотальным противостоянием различных мировоззрений»[3]. На войне может происходить только противостояние военных доктрин и мобилизационных планов. На фронте – не до мировоззрений и даже не до вопросов расовых различий. Нацисты также привлекали в войну контингенты самых разных расовых групп, даже очень далеких от нордических европеоидов. Нацизм и сталинизм были причиной войны, но течение войны с тем и другим связано не было – на грани жизни и смерти все эти идейные комплексы отмирают, а пропаганда перестает действовать. В штабах имеет значение только военное искусство, на фронтах – товарищество, выучка и Божья милость. Здесь не до мировоззрений, в особенности навязываемых из партийных кабинетов.

Идея борьбы воодушевляет до тех пор, пока стремившийся с кем-нибудь столкнуться не получает несколько болезненных ударов и унизительных поражений. Тогда идея борьбы приобретает сложный характер внутренних переживаний, ставит задачи общежития с другими людьми и народами, осторожного отношения к ценностям окружающих. Для нацистов уверенность в том, что в Первую мировую войну Германия не проиграла (а она проиграла, но армия была сохранена вовремя принятым решением), что достаточно только вступить в схватку, и прежние враги побегут, обратилась в призыв к борьбе. Гитлер писал в «Майн Кампф»: «Кто хочет жить, пусть борется, а кто не хочет бороться в этом мире вечной борьбы, тот не заслуживает жизни». Идея борьбы за существование грубым и примитивным способом была перенесена нацистами из животного мира в мир народов: умереть должно всё, что не может или не хочет бороться. По этой мысли, всё дееспособное человечество, каждый народ и каждый человек в каждый момент времени должен бороться за существование или умереть. Если не умрет кто-то другой, то умрешь ты. Если не умрет другой народ, то умрет твой. Что в природе есть другие отношений (например, симбиоз и баланс экосистем), нацистам было неведомо. Биологизация политики позволяла им просто донести до возбужденных предательством собственного правительства немцев, что они должны расквитаться с теми, кто хотел их уничтожить. И, соответственно, в порядке борьбы за существование уничтожить их.

При этом расовая доктрина допускала для тотальной войны определенный «гуманизм» – если нордика из другого народа застали не на фронте, то его следует «германизировать», а не убить. Правда, во время войны мало кому было дело, кто похож на нордика, а кто нет. Чем тотальнее война, тем важнее совершенно другие параметры разделения воюющих народов на «своих» и «чужих».

Обоснованию агрессии против других стран и народов нацисты посвятили концепцию жизненного пространства – она прямо следовала за концепцией размножения нордического «материала». Ему, в конце концов, должно стать тесно среди не столь совершенных расовых типов, даже если последние готовы подчиниться нордикам. Отсюда – простое обоснование идеи завоевания: больше земель – больше возможности превратиться из работника в хозяина, больше рабов, больше возможностей размножаться для господствующей расы. Поэтому требование «формирования среды, благоприятной для этой расы» становится как бы естественным. А если вы этому сопротивляетесь, то мы вас убьем. Ибо такова борьба за существование – территория для дальнейшего размножения полезного биоматериала должна быть освобождена. На очищенных территориях «может быть только такой порядок, который сохраняет и поощряет хорошую и ценную кровь, но подавляет и уничтожает низшую и чужую кровь». Вслед за оккупацией «естественным» в таком случае выглядит геноцид.

Тупиком гитлеровской политики была и внутренняя агрессия, причем, направленная не столько на политических противников (что само по себе снижало жизнеспособность политического режима), сколько на объявленных расово неполноценными. Пропаганда призывала «к уничтожению нежелательного, больного генетического материала». Вместо коллективного родства всех, кто готов служить Германии, нацистская доктрина разделяла людей: ««Нюрнбергские законы» о защите немецкой крови и немецкой чести являются также гарантией того, что иностранная примесь крови не изменит общий характер наследственной предрасположенности народа». Конечно, же, понятие о наследственности было самым примитивным и не соответствующим сложности науки о наследственной дифференциации. Но именно это невежественное представление должно было сплотить одних немцев против других – невзирая на политические взгляды.

В «Майн Кампф» Гитлер провозглашал: «Требование, чтобы дефективные человеческие существа не давали потомства… означает самый гуманный акт человечества». Подобный «гуманизм» означал не борьбу с болезнями, а борьбу с больными – то есть, не только теми, у кого проявляется наследственная болезнь, приводящая к существенному ущербу здоровью, но и с теми, что был «болен» иной (как предполагалось) наследственностью, определяемой, на глаз – чисто визуально. К этому надо добавить, что тайна наследственных болезней не может считаться установленной – и от здоровых людей рождаются генетически больные. Мутации – природный процесс, который постоянно трансформирует биологических существ, проводя тем самым эксперимент по адаптации к меняющейся среде. Все это для политических целей нацистам было не интересно – им нужен был образ внутреннего врага, которого «гуманно» истреблять или хотя бы стерилизовать, потому что он «болен» и в наследственном смысле – «заразен».

Введенные, но толком так и не вошедшие в практику, законы о здоровье немецкого народа «Ehegesundheitsgesetz» (закон о брачном здоровье) должны были предотвращать смешение «хороших» наследственных признаков с «нежелательными». Чем ломали социум вместе с судьбами людей – на основании совершенно ничем не подкрепленных домыслов. А членов СС делали странными субъектами, которые женились не по любви, а по разрешению рейхсфюрера, который определял: «здоровье или болезнь, талант или неспособность потомства».

Общий принцип гласил: «Аморально то, что противоречит селекции немецкого народа». Мораль становилась своеобразно-расовой. Она требовала подконтрольного «смешения» человеческих особей и объявляла отступление от некоей научной (на самом деле паранаучной) истины, как минимум, моральным преступлением. Это давало поводы для выискивания «преступлений против расы» – доносительство по этому поводу ничуть не лучше того, что было в сталинском СССР, но с другими основаниями для направления агрессии государственных органов против граждан.

Понимание социализма и национализма

Слово «социализм» в названии гитлеровской партии было уловкой – ничего общего с социализмом «левых» он не имел. Красный флаг, социализм – конкурирующие символы, призванные переманить массовку у немецких коммунистов, которые верностью совсем не отличались. После ареста Тельмана массы коммунистических активистов пошли к Гитлеру – за красным флагом и социализмом.

На съезде своей партии в 1933 Гитлер в заключительной речи сказал: «Если слово “социализм” вообще должно иметь какой-либо смысл, то оно может иметь только значение “железной справедливости”, то есть по глубочайшему разумению, обременять каждого сохранением целого, того, что соответствует ему в силу его врожденных склонностей и тем самым его ценности!»[4]. То есть, здесь нет речи о каком-либо политическом учении. Зато есть подмена: социализм теперь – это следствие врожденных (то есть, расовых) склонностей, превращенных в некие (расовые) ценности.

Нацизм как «национализм для своих» не проходит – в нем выделяется расовое разобщение, которое еще более абсурдно, чем классовое разделение. Социализм прилепляется к национализму только для того, чтобы сказать: речь идет о справедливости «в рамках национального сообщества, в том смысле, что результаты деятельности индивида для этого сообщества являются единственным мерилом для его оценки». Национальное здесь – только в расовом смысле. То есть, ненациональном. А раз так, то не может быть и социального – социум, как и нация, под воздействием нацизма распадаются на разной степени «нордизированные» группы. В самом деле, в нацизме «подлинный социализм является выражением нашей расовой сущности и поэтому направлен на здоровое сохранение нашей кровной общности». Кровной, а не национальной – то есть, с бесконечными бюрократическими процедурами выяснения вопросов «крови» там, где нужно выяснять лояльность к политическому и культурному единству.

Все, на чем мог удержаться нацизм – это то, что он заимствовал у национализма. В национализме социальное – его естественная часть. Но сюда нацистам непременно надо было прибавить чего-то иного: «Социальные институты сами по себе не реализуют социализм. Люди должны быть воспитаны так, чтобы думать, желать и действовать социально». Они хотели не институтов, а воспитания – нет, не семейного, не традиционного, а государственно-политического. Не традиции и культура, а политический режим делает человека из существа социального существом социалистическим. А в рамках расовых задач (чуждых нации как таковой) – национал-социалистическим.

То же самое происходит в делах защиты материнства и детства. Вроде бы все верно: «Мы боремся за наших женщин и детей, а значит, за вечную жизнь нашего народа». И даже еще вернее: «Мы требуем национальной политики, правового и экономического порядка, соответствующего нашему роду; искусства, выросшего в семье и общине и поддерживаемого ими; мы хотим иметь язык, провозглашающий наш национальный характер, и взгляд на историю, иллюстрирующий борьбу за существование разных поколений нашего народа». Если только не иметь в виду под «борьбой за существование» чисто биологический смысл, который стал ядром идеологии нацизма. Тогда верно: каждый народ борется за то, чтобы выжить физически, но не для того, чтобы просто выжить. Народ борется с тяготами жизни, чтобы взойти по ступеням культуры и цивилизации к высшим уровням бытия. И как только на какой-то из ступенек он обнаруживает «расовую доктрину», он летит вниз, как будто поскользнулся на разлитом литературной Аннушкой масле.

Нет сомнений, что в национальном организме самопожертвование – это высший нравственный уровень, когда душу отдают «за други своя». Но снова в идеологическом догмате нацизма нестыковка: «Одним из основных компонентов национал-социалистической доктрины является требование любви к национальному сообществу и жесткости по отношению к самому себе». В таком случае «возлюбить как себя самого» не получается – получается только лицемерие и самообман. Нацизм призывает к жестокости, как будто к самобичеванию в какой-либо секте.

Верно, что «национальная община не знает социальных предрассудков. Она исключает любой вид классового и группового эгоизма». Или же она знает такие предрассудки, но преодолевает их – именно потому, что знает, а не отрицает. Зато национальная община знает иерархию, которую все более обюрокраченный нацистский режим сформировать не смог. Как и любое сложное общество, немцы стали жертвой упрощенной политической системы. Взобравшиеся к вершинам власти лица оказались не сложными, а вполне примитивными натурами. Им просто не хватило времени, чтобы стать врагом всем и устроить немцам не свободу за счет других, а только верхушке режима – безграничную свободу для развития комплексов у богоподобных вождей. У СССР времени для этого было больше, и процесс зашел очень далеко – его остановила только война. А у нацистов война прекратила этот процесс, чем и спасла нацистов от краха, который образовался бы без всякой войны, попытайся они править без войны хотя бы еще десяток лет. Они опротивели бы сами себе быстрее, чем сама себе стала противна КПСС. Итог был бы тот же: усложнение общества не может мириться с примитивным управлением с помощью пропагандистских обманок и псевдонаучных выдумок.

Нацизм в своей идеологии использовал неологизм Volksgemenschaft, означавший народное единство, сплоченность народа. Противопоставив соответствующую идею (всесословной общности) идее классовой борьбы, называя каждого члена сообщества Volksgenossen – другом народа или другом для всех. Это было бы верно, если бы не становилось неверным тут же, как только место классовой борьбы заняла расовая борьба, которая направила агрессию на сам народ. Обращение национального в расовое под прикрытием термина «национал-социализм», означавшим у нацистов именно расовое, вся концепция народного единства рассыпалась в прах. И только бюрократия могла наслаждаться своим всесилием над гражданами и их объединениями, находя всюду следы скверны – неправильной расы или смешения с ней.

Вождизм

Гитлер приобрел качества фюрера – непререкаемого авторитета и вождя – только после того, как занял высший административный пост и получил в руки ресурсы государственного управления и государственных финансов. До этого его пост руководителя партии оставался предметом конкуренции.

В отличие от Гитлеры, лидеры большевиков, не получив легитимно, а завоевав свои посты через кровь, оставались друг другу конкурентами. Ленин приобрел черты вождя только после того, как «похабный мир» Бреста был отменен Ноябрьской революцией в Германии в 1918 году. Но это не отменило жарких дискуссий – высший административный пост главы правительства не утвердился, поскольку не был признан легитимным другими государствами – для этого требовался длительный период. Сталину пришлось истребить всех своих конкурентов и насилием поставить пост главы партии выше всех административных должностей, став при этом несменяемым лидером. Гитлер же стал вождем в одночасье – все этого от него ждали, и он оправдал ожидания.

Чтобы административный пост заиграл в руках вождя оттенками мистики и приобрел черты не просто должности, а знака судьбы, нужен был именно такой, как Гитлер – не организатор, каковым он никогда не был, но тонкий интриган, отточивший это мастерство в своей партии; не теоретик, каковых было множество – на голову выше Гитлера, а голос нации – совсем не похожий на голос других потенциальных вождей. Манера публичных выступления Гитлера могла либо резко отталкивать, либо завораживать.

Превратившись из политика в мистическую сущность, Гитлер тут же получил знаки недосягаемого величия, которыми его наделили ближайшие соратники – поставив и себя на недосягаемую для других высоту. Геринг впоследствии сказал: «если бы Бог и Провидение не дали нам фюрера, Германия никогда бы не поднялась от первородного греха, от упадка»[5]. В этих словах Гитлеру отдаются почести как демиургу – он имеет здесь совсем уже нечеловеческие черты.

В поддержку Гитлеру и системе фюрерства в нацистской пропаганде утверждалось понимание исключительной индивидуальности, решавшей судьбу Германии: «Подлинное национальное сообщество не может вырасти из массы, а только из сильных личностей»[6]. Масса играет второстепенную роль – об этом у большевиков была целая дискуссия о вождях, партиях, классах и массах. Большевики предпочли не отрывать вождей от массы, а нацисты сделали это – без этого не могла быть выстроена бюрократическая «вертикаль» с беспрекословным подчинением «низов» «верхам». Большевики сделали то же самое, но гораздо медленнее, и никогда не признавались в наличии такой иерархии и особом порядке жизни для партийной элиты. Вожди нацизма не стеснялись, и голоса критиков после прихода Гитлера к власти затихли раз и навсегда.

Особенность гитлеровского нацизма – своеобразный отблеск вождизма на каждом чиновнике аппарата партии и государства. Никто не становится «винтиком», от всякого требуется показать из себя «белокурую бестию»: «Национал-социализму нужна полностью развитая, сознающая свою кровь, волевая и характерная личность, готовая к высочайшей работе на благо народа». Вместе с требованием дисциплины, горячечная забота о благе народа отменяла личность по отношению к «верхам» и, действительно, могла превращать чиновника в «бестию» по отношению к подчиненным или зависимым от него людям.

Народ по отношению к Фюреру нес служебную функцию – народ лишь украшал его величие всеобщим поклонением, поскольку он знал, что на самом деле нужно этому народу – например, призывая его к расовому мышлению, которого в народе не было и быть не могло. Само требование от народа непонятного делало вождя ведущим народ в неведомое, где общее благо присутствует вне всяких сомнений – авторитет вождя, его высшая должность это подтверждают. Именно поэтому присяга народу не имела никакого значения без присяги вождю: «Верность, которой мы присягнули фюреру, должна быть для нас так же священна, как верность немецкому народу, его воле и его роду, как верность крови, нашим предкам и внукам, верность родству, верность товарищам и верность незыблемым законам приличия, чистоты и рыцарства». Все качества, которые могут быть у народа или его части, в том числе и у личности, целиком передаются в ведение Фюрера, и только в его присутствии любые качества имеют смысла, а без него этого смысла полностью лишаются.

В значительной степени шок, возникший у немцев после войны, связан с исчезновением Фюрера – без него очень быстро привыкшие к сложившемуся порядку немцы, не могли сказать о себе ничего хорошего. Восстановление самостоятельности народа без Фюрера происходило длительное время – слишком уж завораживающим был этот образ и этот миф. По обстоятельствам РФ мы знаем, что даже отсвет векового прошлого привлекает лишенных личных качеств людей, которые пытаются опираться на воображаемые персоны Ленина-Сталина, и немалая часть из такого же рода людей присягает высшему должностному лицу как непререкаемому вождю, реинкарнации вождей прошлого.

Людей впечатлял мистицизм гитлеризма (хотя сам Гитлер чурался мистики) – им казалось, что Фюрер и впрямь что-то «видит» и общается с некими сущностями, ведущими его по жизни так, чтобы каждый шаг был шагом к победе. Он говорил: «…и то, что тогда казалось мне суровостью судьбы, теперь я восхваляю как мудрость Провидения… Когда богиня испытаний брала меня в свои объятия и так часто угрожала сломить меня, воля к сопротивлению росла, и наконец, воля осталась победительницей»[7]. Эта иллюзия всегда витает вокруг победителя, пока он побеждает или хотя бы сохраняет надежду на возвращение к победным дням.

Откликаясь на это свойство человеческой психики как на рекорд сверхуспешности, нацистская пропаганда боготворила своего вождя: «Благодаря своему великому творческому гению Адольф Гитлер оплодотворил всю культурную жизнь немецкого народа, заросшую чужеродной мыслью». «Адольф Гитлер стал освободителем и создал немецко-нордический образ жизни в сильнейшей оппозиции к еврейскому материализму, денежному господству и демократической массовой доктрине».

Как только успех превращается в признак божественности, народ деградирует до охлоса, и ему уже не требуется личного участия в управлении, которое становится простой административной пирамидой: «В отличие от либералистского «государства ночного сторожа», национал-социалистическое государство является в прямом смысле слова официальным администратором нации». «Во главе народа стоят лучшие, самые смелые и ответственные люди немецкого народа. Высшим решающим органом является не парламент, неспособный взять на себя ответственность, а фюрер».

Такое упрощение социальной системы с неизбежностью ведет её к краху – столь же глубокому, сколь высоко возносились охлократы в своих мечтах, и сколь высоко они возносили над собой богоподобного вождя.

Леон Дегрель, взобравшийся по карьерной лестнице до командира дивизии только к концу катастрофической для нацистов войны, возвестил 20 апреля 1944 года, видимо, скорее о себе, чем о фюрере: «Удивительный государственный деятель, держащий в своих сильных руках двадцать европейских народов, воин с неожиданными реакциями или тем долгим терпением, которое еще прекраснее, чем молниеносные действия, является также удивительным поэтом и имеет сердце, широко открытое для эмоций самых скромных душ»[8].

Стратегия и тактика, примитив и мистика

Германский нацизм в некоторой части своего мировоззрения предполагал мировую миссию, которая разделяет человечество на тех, кто соответствует званию человека, и тех, кто до этого звания не дотягивает, потому что следует неким не вполне проясненным и проявленным установкам «субгуманизма». И этот «субгуманизм» имеет неизвестно откуда взявшееся энергичное стремление к власти. «Гуманистам» остается по этой причине ему противостоять или погибать. Об этом в своей единственной брошюре высказался один из ключевых нацистских лидеров Рейнхард Гейдрих[9]. Всего в двадцать страниц он плотно упаковал стратегию и тактику уже не нацистской партии, а некоей зарытой структуры, которая опиралась на кадры СС, но охватывала лишь незначительную их часть. Для этой группы главным противником был мировой большевизм, полностью отождествленный с еврейством (или, точнее, наоборот, еврейство было отождествлено с большевизмом), а среди внутренних врагов названо политизированное священство и агентура мирового еврейства в виде еврейского населения – неважно, включено оно в решение задачи мирового господства или нет – по умолчанию считалось, что включено.

Гейдрих отмечал, что до обретения нацистами власти они пользовались обычными методами политической борьбы – выборы, собрания, организация масс. Успех обеспечила большая плотность мероприятий. Но как только власть попала в руки нацистов, оказалось, что партийцы Гитлера просто не успели осмыслить мировоззрение своего лидера. Соратниками партия прирастала быстро, а формирование правильного мировоззрения не поспевало за этим бурным процессом. Совершенно непонятной для многих оказалась ситуация, когда враг исчез – после политической победы все враждебные партии были запрещены и разогнаны, все оппоненты попрятались или прекратили публичную активность. И деятельность самих членов нацистской партии утратила ориентиры: «Не найдя противника на его новых позициях, они растрачивают свою энергию на бессмысленные, бесполезные личные противозаконные действия».

Гейдрих предложил понять партийность оппонирующих нацистам сил как самое простое проявление «субгуманизма». После роспуска этих партий враг никуда не делся – у него есть другие проявления. И цели врага все те же – «уничтожить наш народ с его кровью, духовными и земными силами». По этой причине особое значение приобретают полицейские структуры, на которые возлагаются новые задачи. Потому что с врагом «нельзя справиться только внешним захватом государственного аппарата». Противник перешел на нелегальное положение, оставив в госаппарате враждебные элементы, которые нивелируют национал-социалистические идеи в своей профессиональной деятельности. Гейдрих приводит слова из некоего «секретного доклада», не называя источника. Там сказано: «Ситуация в Германии характеризуется попытками бюрократии и других подпольных противников национал-социализма поставить НСДАП на место».

Очевидно, что из такой оценки ситуации следует интенсификация работы тайной полиции, усиление подозрительности и недоверия – естественные при значительном и возрастающем числе пострадавших от действий нацистского режима. Другой стороной проблемы подавление «субгуманизма» Гейдрих называет борьбу умов: после захвата власти партией Гитлера «противники могут одержать победу только в интеллектуальной борьбе». А кроме того – в пропаганде, ведущейся в зарубежной прессе, не гнушающейся ничем. Следовательно, требуется, перейти «от революции к эволюции, от задач формального завоевания власти к духовному и идеологическому завоеванию всех». Что неизбежно требует универсализации мировоззрения: нужно «сделать себя ментально равными, чтобы каждый одинаково думал о каждом противнике, одинаково принципиально отвергал его, не делая лично эгоистических и жалостливых исключений». «Если, например, каждый немец из ложного сострадания освободит от борьбы только одного «порядочного» еврея или масона из своего круга знакомых, то это будет 60 миллионов исключений».

Можно сказать, что здесь Гейдрих сам опускается в состояние «субгуманизма», устрашаясь поражения, которое может потерпеть вместе с соратниками по партии, способных проявить мягкость – гуманность – и нанести себе же непоправимый ущерб. «Если мы, национал-социалисты, не выполним свою историческую задачу из-за того, что были слишком объективны и человечны, нам все равно не припишут смягчающих обстоятельств. Просто будет сказано: перед историей не выполнили свою задачу». Как оказалось, эти опасения имели серьезные основания.

Один из методов, который должен был дать нацистам решительное преимущество перед противником, состоял в получении сакральных знаний от предков. Этот вопрос Гейдрих и его единомышленники предпочитали не раскрывать публично, поскольку рассчитывали стать носителями каких-то необыкновенных способностей, изучая «фольклор, уходящий своими корнями во времена, которые, вопреки утверждению многих, лежат далеко до рубежа времен и еще дальше – до 8 века, столь значимого для германистики». «Мы должны научиться узнавать врага из истории последних тысячелетий». И тогда: «Либо мы побеждаем противника навсегда, либо погибаем».

Суровость, к которой призывал Гейдрих, проявилась в карательных мерах после его гибели вследствие теракта. Были расстреляны более 1300 человек, включая всех, кто был причастен к теракту или мог быть причастен по самым косвенным предположениям. Была запрещена Чешская православная церковь, один из приходов которой оказался штабом для британских агентов. Деревня Лидице была подвергнута геноциду – все мужчины расстреляны, все женщины отправлены в концлагерь, все дети распределены по немецким семьям. Но это не обеспечило нацистам победы. Их жестокость получила в ответ только жестокость.

О том, что в борьбе умов тайная нацистская секта делала ставку на мистические техники, говорит связь Гейдриха с обществом «Аненэрбе», которое выпустило буклет в память о нём. Гитлер здесь не имел первенства. Видимо, сверхчеловеки рассматривали его как временного правителя.

Война на два фронта и идейный тупик

Нацистская пропаганда никогда не признавалась в том, что именно гитлеровская Германия во всех случаях войны была агрессором. Напротив, в агрессии обвинялись другие страны. А причина этой агрессии объявлялась следующая: «Под руководством Адольфа Гитлера немецкий народ первым в Европе восстал против мировой чумы иудаизма и масонства»[10].

Несмотря на то, что Гитлер рассчитывал на союз с Великобританией и открыто предлагал поделить мир: немцам – континент, англичанам – колонии и моря, уже в 1943 году интонация была совсем другая: «Англия объявила войну Рейху, потому что английская плутократия ненавидит немецкую систему социализма, которая дает работу и хлеб каждому». Теперь уже Англия становилась угрозой Европе, а не потенциальным союзником: «Единству континента, к которому стремится наше оружие, на Западе угрожает Британский остров. На самом деле угрозу представляет не английский народ, а британский империализм: стремление к власти и угнетению относительно небольшой прослойки. Эта прослойка в такой же степени еврейская, как и английская!», «английские лидеры смешаны с теми группами еврейского народа, в которых живет и работает мысль о еврейском мировом господстве».

Еще одна страна, где, по мысли нацистских пропагандистов, евреи создали свою базу, захватили лидирующие позиции и стремятся к мировому господству – США: «Америка объявила войну Рейху, потому что она тоже боится распространения социалистических идей на своем континенте из государства Адольфа Гитлера».

И третья страна – СССР: «Большевизм уже 20 лет готовит войну против Европы, потому что он представляет собой лишь азиатскую форму международного еврейского марксизма». «Большевизм и американизм, однако, являются смертельными врагами культуры нашего континента», «они ведут к бастардизации народов, массовизации людей и деградации человека до машины».

Интегрально пропаганда объявляла, что социализм существует только под руководством Гитлера. В Великобритании и США – тягостный для народа капитализм, в СССР – террористический по отношению к своему народу большевизм (не социализм). Германия оказывается единственным оплотом Европы, которой грозит завоевание: «Культура против дикости, человек против машины, благородство труда против порабощения, национальность против интернационализма, вера в Бога против дьявольского беса».

Формирование в рядах СС стойких идеологических убеждений рассматривалось руководством СС как ключевой момент в подготовке своих кадров и в целом вооруженных сил гитлеровской Германии. В приказе Гиммлера от 24.02.1943 говорилось: «Борьба с русским врагом оправдала наше убеждение, что в этой войне, в конечном счете, победят только те войска, люди которых являются не только способными солдатами, но и в еще большей степени убежденными и верующими в наше мировоззрение». К концу 1943 – началу 1944 выяснилось, что противник в этом направлении также основательно поработал: «Большевистская армия политически подготовлена вплоть до самого мелкого подразделения». Вероятно, успехи Красной Армии объяснялись действием именно этого фактора. Поэтому требовалась активизация работы по подготовке «политически фанатичного солдата». Наступлению Красной Армии должен был противостоять политически сплоченный народ: «Народ без идеологии или с путаной идеологией никогда не сможет довести дело до конца против последовательно обученной армии большевизма».

Эта установка явно запоздала, если вспомнить, что Гейдрих в 1936 году свидетельствовал о низком уровне понимания нацистской идеологии даже в рядах НСДАП. Теперь эта установка была перенесена на солдата: «Только идеологически подготовленный солдат, страстно верящий в фюрера и национал-социализм, может выжить и победить в этой долгой и трудной войне».

Никаких новых открытий пропаганда для мотивации сопротивления врагу не изобрела, лишь расширив поле для агитации: «Для Германии есть только одна цель: бороться с большевизмом и бороться с плутократиями. Искоренить евреев, заклятых врагов всех народов!». Европа должна была встать за национал-социализм. Нацисты явно упустил время, пытаясь сказать не только своим однопартийцам, но и всему немецкому народу и всем европейцам, что они «должны быть страстными защитниками веры в фюрера как попечителя европейской совести и в Германскую империю как центр нового порядка Европы».

Клановость и закрытость была как сильной, так и слабой стороной НСДАП. Слабость проявилась в том, что только партийность совпадала с идейностью, и даже внутри партии она оставалась поверхностной. Изменить эту ситуацию и приучить народ к набору нехитрых идейных установок Гитлер просто не успел. Как показала практика СССР, для этого нужны два-три поколения, но и этого может не хватить – от советской идейности осталась маргиналыцина, которая сама ничего создать не смогла, но оказалась способной не допустить возрождения исторической России. Вероятно, и нацизм, имей он больше времени, вынужден был бы смягчить свой режим и неизбежно разложился бы и разрушил государство.

Поражение в войне было спасением от этой судьбы. А победа СССР в войне сохранила уверенность в том, что большевизм ведет народ верным путем – пусть и через многомиллионные жертвы.

Шуцштафель (СС)

Небольшая группа телохранителей, предназначенная для защиты лично Фюрера, предполагала отбор самых верных партийцев НСДАП и одновременно лучше всего подготовленных к охране лидера. К 1929 году, когда руководство СС взял на себя Гиммлер, это было еще небольшое элитное подразделение с численностью чуть больше 200 человек. Но к моменту взятия власти нацистами (30 января 1933 г.) это уже была разветвленная сеть, охватившая всю Германию и насчитывающая 51 000 человек.

В какой-то момент в недрах нацистской партии возникло понимание, что государственность требует аристократии. Но, коль скоро, традиционная аристократия была отстранена от власти Ноябрьским переворотом и разорена последующим кризисом, то было решено создать аристократию из своих соратников, прошедших определенный отбор: «Больше не будет монархической линии преемственности, только производительность и талант позволят продвинуться на высшие руководящие должности, которыми должны наградить народ и рейх. Поскольку национал-социализм наблюдает за этой реальной исполнительской аристократией, он будет защищать ее и заботиться о ней на благо народа»[11].

1935. Личная охрана фюрера

Расовый вопрос, как оказалось, не столь уж непререкаем. На удивление, Гитлер провозгласил, а в СС приняли к исполнению тезис: «рождение – ничто, а достижения и навыки – всё». Помимо экстерьерных параметров требовался отбор по способностям к обучению, среди которых выделялось главное направление – «военная служба всегда будет оставаться кульминацией мужского образования». Последнее вполне соответствовало аристократической традиции, но из нее выпало наследование родовой судьбы. Судьбу необходимо было создавать заново и формировать в течение поколений. Но история не позволила немцам создать новую аристократию взамен старой. Новая себя не оправдала, а запятнала Германию ужасными преступлениями.

Тем не менее, СС планировалась как средство государственного управления – «осуществление воли государственного руководства, гарант желаемого государством порядка». Требовалось «защитить немецкий народ как органическое целое, его жизнеспособность и его институты от разрушения и разложения». Казалось бы, это вполне ординарная задача для государства. Но СС планировалась как многоуровневая структура параллельного с ординарными государственными институтами управления. Точно так же, как в СССР компартия стала параллельной системой власти, дублирующей функции государства и возвышенной над ним некоей идеологической догмой. Кроме того, СС рассматривалась как «гарант внутренней безопасности партии» (параллельно системе госбезопасности). В отличие от СССР, партийность в нацистской Германии не успела подмять под себя государственность: нацистские лидеры предпочитали государственные посты партийным.

Новая аристократия означала создание «нового человека» путем отбора и образования, которая готовит «политического солдата». То есть, носителя определенной политической идеи, а не одного лишь профессионального опыта. Эта идея означает для члена СС: «быть провозвестником и борцом за нордический, германский характер, одинаково использовать идеи и оружие».

Эти довольно смутные, всегда многословно и помпезно излагаемые нацистской пропагандой «идеи» были дополнены скудным «моральным кодексом» из четырех добродетелей (они изложены здесь в более краткой и ясной форме, чем в первоисточнике):

1. Чистота крови: утверждение расовых законов с соблюдением приказа Гиммлера о помолвке и браке (от 31 декабря 1931 г.) и готовность к формированию расово-родовой общины через собственную семью. Эту «добродетель» тут же объясняли: «В борьбе за жизненное пространство и право на жизнь решающее значение имеет плодовитость народа и количество детей». Многодетная семья, рождающая в основном нордиков, за которыми числили какие-то особенные свойства, позволяла в будущем формировать большую армию и отнимать земли у соседей, расширяя свое «жизненное пространство».

2. Воля к свободе и боевой дух: Безоговорочное отстаивание всех воинских достоинств, закаливание тела, постоянная готовность к бою.

3. Верность и честь: «…верность вождю и, следовательно, германскому народу, его знаниям и природе, верность крови, нашим предкам и внукам, верность нашему роду, верность нашим товарищам и верность непреложные законы чести, чистоты и рыцарства» (Гиммлер).

4. Дисциплина. Храбрость и отвага с одной стороны, безоговорочное послушание с другой. Дисциплина тела и души.

Этот удивительно скудный набор требований к члену СС ни в коем случае не мог создать действительно «нового» человека. Именно поэтому большая часть структур СС носила чисто служебный характер, а внутри СС формировалась закрытая структура орденского типа. Потенциально из нее могла вырасти аристократия, если бы агрессивный авантюризм нацистской «верхушки» смог вовремя остановить свою экспансию и перейти к решению внутренних вопросов, которые затушевывались военным положением.

Нацистам лишь казалось, что завоеванные земли находятся под контролем: с этим ни один народ не смирился, даже если покорился. По этой причине в нацистскую элиту стали принимать иностранцев, стремящихся приобщиться к общеевропейским задачам. С одной стороны – желание быстрого карьерного роста, с другой стороны – ухудшение положения на фронтах. Расовая теория оправдывала: берем на службу иностранцев нордической расы.

Ваффен-СС и Европа

На утрату орденского характера при формировании СС указывает резкое расширение службы и ее полномочий. Речь шла уже не об охране лидеров партии, а о фронтовых операциях – возникновении подобия гвардии. Первое такое формирование казарменного типа было учреждено весной 1933 года – Лейбштандарт «Адольф Гитлер». Первое применение Ваффен-СС имело место в связи с захватом Австрии и Судетской области. В дальнейшем оказалось, что охранники гораздо хуже готовы к войне, чем простые солдаты, а потому потери в Ваффен-СС были особенно значительными.

Первоначально требования к нацистской гвардии были очень высоки. В 1934 году солдаты Ваффен-СС должны были быть гражданами Германии, которые могли доказать свое арийское происхождение вплоть до 1800 года, не состоящими в браке и без судимости. Новобранцы должны были быть в возрасте от 17 до 23 лет, ростом не менее 1,74 метра (1,78 метра для Лейбштандарта «Адольф Гитлер»), они должны были иметь идеальное зрение и зубы без пломб. Затем эти требования были смягчены, а с началом войны практически отменены. В отношении религии для Ваффен-СС были расхождения между Гиммлером и Гитлером. Первый считал, что для Ваффен-СС обязательно исповедание какой-либо религии (кроме иудаизма), а Гитлер полагал, что его «гвардия» совершенно равнодушна к религии.

Очень быстро штандарты переросли в дивизии, а в 1940 в состав Ваффен-СС стали принимать иностранцев. Последние должны были демонстрировать, что нацисты и СС решают не только германские, но и общеевропейские задачи. В 1941 году были созданы добровольческие формирования СС из представителей скандинавских народов. Позднее на Балканах были сформированы и участвовали в боях соединения румынских, хорватских, латышских, эстонских и венгерских частей. Тем не менее, подразделения, сформированные из лиц негерманского происхождения, считались скорее действующими в составе Ваффен-СС, но не подлинно «эсэсовскими». С началом Второй мировой войны части СС поступили под командованием руководства вермахта. Лишь некоторые из них остались под контролем рейхсфюрера СС.

Простому стрелку СС вкладывали в голову, что он – «носитель величайшей политической идеи века», что «его образ жизни является истинным выражением его мировоззрения, он легко убедит»[12] своим примером, что «в Ваффен-СС возникает сообщество новой Европы».

Поражения на фронтах активизировали попытки формирования нацистами общеевропейской солидарности: «перед Германией стоит вопрос формирования будущего европейского континента». «Необходимо решить проблему реорганизации сосуществования европейских народов» – под этим подразумевалось формирование империи во главе с Германией: «Как представления о государстве в прошлом должны были уступить место идее империи, так и сегодня общегерманская идея вписывается в многогранную проблему народов европейского континента». «Однако здесь Германия занимает свое особое место, которое определяется ее судьбоносным развитием, ее исторической ответственностью и тяжестью ее кровавых жертв». Фактически речь идет о подчинении всех европейцев германскому доминированию.

Нет, это не империя, говорили идеологи Рейха: «Отношения между Рейхом и Европой – это не форма империализма, порабощающего людей. Империалистическое государство не знает понятия народа и расы и поэтому не может их уважать. В империалистических государствах меньшинства жестоко угнетаются или принуждаются к смене этнической принадлежности (полонизация, чехизация, русификация, мадьяризация). Напротив, европейская семья народов будет сообществом народов». «Каждый член этой семьи народов укоренен в своей национальности и может внести наилучший вклад в общую культурную жизнь Европы, лишь сохраняя и развивая свою расово-национальную индивидуальность соответствующим жизни образом».

Рейх – это спасение для европейцев, потому что «для Америки и Англии Европа – только колония, для евреев и большевиков – только объект эксплуатации, для европейских народов Европа – сердце мира». «Американизм и большевизм живут только тем, что им дала Европа. Европейская культура будет той силой, которая и дальше будет обеспечивать место Европы на земле и развитие ее жизненного пространства в будущем».

Для победы Германии должны были сплотиться все европейские силы: «настал час, когда народы Европы должны на деле продемонстрировать свою приверженность своей общей нордической основе жизни и величию своей общей культуры». «Мы верим в миссию Европы по отношению к странам степи, не создавшим собственной культуры и сформировавшим зловещую систему террора над собственным народом с идеями марксизма, которые они готовы распространить по Европе и таким образом окутать наш почтенный континент тьмой».

Прошедший после краха нацизма период показал, что евроинтеграция состоялась, хотя и по другим канонам. Одновременно сосуществуют силы, которые пытаются сохранить субъектность национальных государств («Европа Отечеств») и те, кто пытается сменить её общеевропейской субъектностью, когда решения принимаются не национальными правительствами, не народными представительствами. Последний вариант чудесно повторяет замыслы нацистов, но только теперь лидерство предполагается за США, что приводит к тому, о чем писали нацистские пропагандисты: постепенному превращению Европы в американскую колонию.

Черный орден

Организация отборного отряда телохранителей, который разросся до орденской структуры, призванной стать ядром скрытого управляющего механизма Рейха, является одной из характерных, но не уникальных особенностей гитлеровского государства. В Советской России точно так же многие управленческие и кадровые задачи решались непублично – либо в аппарате ЦК, либо в ЧК. В ЧК гораздо раньше, чем в СС, возникли черты орденской структуры. Возможно, немецкая склонность к порядку потребовала постоянных деклараций целей ордена, распространяемых во внутреннем кругу, и поэтому мы имеем возможность ознакомиться с идеологией, которая сформировалась под спудом более привычной для публики агитационной риторики с элементами социализма и национализма. Но, можно предположить, что многие чекистские документы, когда придет время их обнародования, тоже покажут нам ядро тайной политической веры, которая исповедуется с 1918 года до наших времен.