Игра без правил. Про шпионов и разведчиков бесплатное чтение

Картина первая

Е л е н а. Девять часов, Арне. Отец, как всегда, на утренней прогулке с Гамсуном. Надо торопиться – они скоро вернутся.

Г л а н. Значит, мы его поздравим и потом скажем о себе…

Е л е н а. Да, милый. (Расставляя цветы.) Откровенно говоря, я не думала, что так страшно сообщать о решении выйти замуж…

Г л а н. Полагаю, именно сегодня надо сказать.

Е л е н а (подходя к Глану и обнимая его). Начнешь ты… Да, милый?

Г л а н. Могу я, если хочешь. Не понимаю твоего волнения… Удивлен – ты, первая лыжница Норвегии, и так трусишь…

Е л е н а. А ты, как всегда, спокоен и уверен, Арне…

Г л а н. Я спокоен потому, что верю в нашу любовь, Елена. Помнишь слова Гамсуна? (Декламирует.) «Любовь – это несокрушимая печать, что хранится всю жизнь, до самой смерти». Значит, до самой смерти?

Е л е н а. Да, Арне, да… Кажется, идет отец.

За дверью быстрые, совсем еще молодые шаги; в кабинет входит Р и к а р д Б е р г, высокий, худощавый человек с седой головой и чуть грустным, задумчивым взглядом.

Б е р г. О, какие цветы!

Е л е н а (подходит к отцу, обнимает его). Мы хотим поздравить вас, отец, с днем рождения…

Б е р г (целуя ее). Спасибо, дитя мое!.. Да, шестьдесят лет… В сущности, довольно грустный праздник…

Г л а н. Позвольте и мне, дорогой учитель, горячо поздравить вас…

Б е р г. Благодарю, Арне… Какое ясное утро…

Г л а н. Как ваша жизнь, профессор… Она всегда была такой же ясной, безоблачной…

Б е р г. Безоблачной? Так ли это, Арне?.. Сколько было срывов, волнений, ошибок… А впереди так мало лет и так много работы.

Е л е н а. Зато сколько вы уже сделали, отец…

Б е р г. Да, кое-что сделано… Скажу вам по секрету, дети, я ко дню своего рождения приготовил себе замечательный подарок. Даже ты, Арне, этого не знаешь, хотя помогал мне в работе… (Подходит к сейфу, открывает его и бережно достает большой, в серебряной оправе, хрустальный сосуд, наполненный какой-то жидкостью.) Вот он, дети, акватан… Пять лет работы, сотни опытов.

Г л а н. Профессор, я еще раз поздравляю вас! Вам будут завидовать все физики мира!..

Б е р г. Да, вот они, первые капли… И вы – первые, кому я их показал.

Е л е н а. Значит, это пока секрет, ваш секрет, отец?

Б е р г. Дело не в моем секрете. Но нынче тысяча девятьсот тридцать девятый год, и в мире слишком тревожно, чтобы я мог обнародовать свое открытие. Нельзя забывать, что речь идет об атомной энергии, о чудовищной силе, которую скоро можно будет извлечь из ядра атома… Акватан – один из последних шагов к полному решению этой проблемы.

Е л е н а (с волнением, которое хочет замаскировать шуткой). Конечно, мы будем хранить эту тайну… Но позвольте и нам, отец, кое-что вам открыть… Тоже – первому… (Отворачивается.)

Пауза. Берг не понимает, в чем дело.

Б е р г. Ну, что же ты замолчала?

Г л а н. Мы любим друг друга, учитель. И я прошу руки фрекен Елены.

Е л е н а. И разрешения остаться с вами.

Б е р г (порывисто подходит к ним, обнимает обоих, гладит молча их головы. Потом поднимает взгляд на портрет, висящий над столом, и тихо произносит). Твоей матери не суждено было дожить до этого дня… (Плачущей Елене.) Ну, конечно, Елена, мы всегда будем вместе. Всегда и во всем… (Глану.) Не так ли, мой мальчик?

Г л а н. Мое сердце и мой мозг принадлежат этому дому, учитель.

Раздается стук в дверь.

Е л е н а. Это господин Гамсун?

Б е р г. Кнут после прогулки зашел на минуту к себе и обещал вернуться. Войдите!

Входит Г а м с у н.

Г а м с у н. Здравствуйте, друзья. Поздравляю вас с днем рождения этого пожилого мальчишки…

Елена шутливо приседает.

Г л а н. Здравствуйте, господин Гамсун.

Б е р г. Елена, приготовь нам кофе.

Г а м с у н. В моем вкусе, фрекен, покрепче!

Е л е н а. Господин Гамсун, вот уже десять лет, как я ежедневно приготовляю вам кофе. И каждый раз вы напоминаете, что он должен быть крепким…

Г а м с у н (смеясь). Вы правы, Елена… Но в восемьдесят лет почему-то всегда кажется, что кофе недостаточно крепкий…

Е л е н а. Хорошо, я постараюсь вам угодить.

Е л е н а и Г л а н выходят из комнаты.

Г а м с у н. Я проглядел утренние газеты, Рикард. Все отмечают твое шестидесятилетие, а «Тиденс Теймн» сообщает, что вчера прибыли иностранные гости на твой юбилей. Немцы, американцы, англичане. И даже одна русская. Газета называет ее мадам Физикой.

Б е р г. Ты не помнишь ее фамилии?

Г а м с у н. Кажется, Прохорова. Госпожа Ирина Прохорова.

Б е р г. Прохорова? О, фрау Ирина – моя старая знакомая. Я познакомился с ней еще в тысяча девятьсот тридцать третьем году в Ленинграде, на конгрессе по атомному ядру. Очень способный физик.

Г а м с у н. Завтра тебя будут чествовать в Королевской академии наук. И не только ученые, но и дипломаты. И сам король. Право, еще никогда физика не была в таком почете.

Б е р г. Так ли уж это хорошо для физики, Кнут? Я всегда, как ты знаешь, считал, что наука должна быть вне политики.

Г а м с у н. Что ж, может быть, ты прав! Я тоже считаю, что писатели, художники, ученые не должны служить ни королям, ни черни. Я всегда презирал толпу, и моим главным героем неизменно был я сам… Но все-таки приятно, Рикард, что ты всемирно известен, что тебя приехали поздравлять ученые всех стран, что в свои шестьдесят лет ты достиг славы, признания, почета. Да, мы на вершине, Рикард, и ради этого стоило жить…

За окном раздается звук автомобильной сирены.

Быстро входит Г л а н.

Г л а н. Профессор, приехал господин президент и с ним американский посол…

Г а м с у н. О каком президенте идет речь?

Б е р г. Это президент Норвежской компании электричества, в которой я служу. Но при чем здесь американский посол?

Г л а н. Не знаю.

Б е р г. Ну что ж, проведи их ко мне.

Г а м с у н. Я пока пройду к фрекен Елене, а ты принимай послов и своих электрических президентов…

Г а м с у н и Г л а н выходят, и вскоре Г л а н возвращается в сопровождении американского посла Ф р э н к а, рослого человека с розовым лицом и седой головой, и президента компании А н д е р с е н а, пожилого толстяка с обиженным выражением лица.

А н д е р с е н (торжественно). Достопочтенный профессор Берг, от имени дирекции Норвежской компании электричества я прибыл поздравить вас…

Б е р г. Благодарю, господин Андерсен.

А н д е р с е н. Позвольте представить вам мистера Фрэнка, посла Соединенных Штатов.

Б е р г. Очень рад… Садитесь, господа.

Ф р э н к. Мистер Берг, я приветствую вас от лица Америки. Давно хотел с вами познакомиться. Тем более приятно, что наше знакомство происходит в столь знаменательный день… Я поздравляю вас не только как американский посол, но и как держатель акций Норвежской компании, в которой вы служите…

Б е р г (сдержанно). Весьма признателен.

Ф р э н к. Насколько я осведомлен, мистер Берг, вы имеете десятилетний контракт с этой компанией?

Б е р г. Да.

Ф р э н к. Участвуете в прибылях?

Б е р г. Я физик, а не коммерсант, господин посол.

Ф р э н к. Наши физики всегда участвуют в прибылях компаний, в которых они работают. Я усматриваю в этом здоровый стимул для их научной деятельности, профессор Берг.

Б е р г. Мне казалось, что лучший стимул для ученого – любовь к своей науке, господин посол.

Ф р э н к. Возможно. Америка весьма заинтересована в ваших научных работах, профессор Берг.

Б е р г. Польщен.

Ф р э н к. И мистер Додд – глава американского электрического концерна – наш электрический король – поручил мне поздравить вас от его имени и пожелать вам дальнейших успехов.

Б е р г. Это весьма любезно со стороны мистера Додда, тем более что я не имею удовольствия быть с ним знакомым.

Ф р э н к. Это не имеет значения. Дорогой мистер Берг, как американец, я человек дела. Позвольте поэтому передать вам не только поздравление мистера Додда, но и его деловое предложение – перейти на работу в концерн…

Б е р г. Не понимаю…

Ф р э н к. Очень просто – вас приглашают переехать в Америку и занять пост научного руководителя всех исследовательских лабораторий энергетического концерна.

Б е р г. Благодарю за лестное приглашение, но я не собираюсь покидать Норвегию.

Ф р э н к. Известно ли вам, что американский концерн приобрел большинство акций Норвежской компании и, таким образом, мистер Додд является держателем контрольного пакета?

Б е р г. Какое отношение это имеет ко мне?

А н д е р с е н (нерешительно). Видите ли, достопочтенный господин Берг, дело в том, что… мистер Додд и его похвальные намерения расширить исследовательские работы… Одним словом, мнение мистера Додда…

Б е р г (перебивая Андерсена). Не занимает меня ни с какой стороны.

А н д е р с е н. Да, но он держатель контрольного пакета… И наша компания, господин профессор, вступила в коммерческий альянс с концерном, возглавляемым мистером Доддом…

Б е р г. Господин Андерсен, я ничего не понимаю в акциях и коммерческих альянсах. Одну минуту, господа… Там проявляют пленку… (Выходит из комнаты.)

А н д е р с е н. Господин посол, я предупреждал вас – у него тяжелый характер.

Ф р э н к. Характер – это область изящной литературы, господин президент, а мы – деловые люди. Концерн намерен приобрести у вас этого старого алхимика.

А н д е р с е н. Мы не торгуем людьми, господин посол…

Ф р э н к. Тогда передайте нам контракт с ним, хотя это одно и то же.

А н д е р с е н. Да… но… гм…

Ф р э н к. Господин президент, меня не устраивают ваши междометия… Потрудитесь занять определенную позицию!

Возвращается Б е р г.

А н д е р с е н. Господин Берг, я очень просил бы… Гм… Так сказать, войти в обсуждение… Тем более что мистер Додд…

Б е р г. Господин Андерсен, мне шестьдесят лет, и я не имею права тратить время на разговоры, не имеющие отношения к науке. Повторяю: я норвежский ученый, и ваш мистер Додд – держатель какого-то пакета, но не моей головы, не моей мысли. Я сам держатель самого себя, да, сам!.. Арне!.. Арне!.. Давайте пленку!

Из соседней комнаты доносится голос Глана: «Несу, профессор!» Франк и Андерсен переглядываются. Входит Г л а н с проявленной пленкой.

(Рассматривая пленку.) Почему зернистая? Мы же снимаем микрочастицы, а не стадо слонов…

Г л а н. К сожалению, учитель, в Осло уже два месяца нет дюпоновской пленки.

Ф р э н к. Вот видите, профессор, здесь вам приходится нервничать из-за какой-то пленки. Кстати, Дюпон – американская фирма. Нашим физикам не приходится заботиться о таких пустяках. Для них созданы идеальные условия…

Б е р г. Тем легче им обойтись без меня, господин дипломат.

Ф р э н к. Да, но ваш научный кругозор, ваш талант…

Б е р г. Разве всего этого не производят американские фирмы? А я-то полагал, что ваш Дюпон вместе с штопкой фабрикует и талантливых физиков…

Ф р э н к. О, вы шутник, господин профессор… Мы, американцы, любим юмор. Я покидаю вас в надежде, что вы еще обдумаете предложение мистера Додда…

Б е р г. Я ничего не могу добавить к тому, что уже сказал.

Ф р э н к и А н д е р с е н молча кланяются и выходят из кабинета.

Арне, возьмите пленку! Надо переснять!

Г л а н. Хорошо, профессор.

Входят Г а м с у н и Е л е н а с дымящимся кофейником.

Г а м с у н. Наконец ты освободился, Рикард. Отличный кофе!

Елена разливает кофе. Берг молчит, о чем-то думая.

Пауза. Входит г о р н и ч н а я.

Г о р н и ч н а я (Бергу). Господин профессор, к вам майор Квислинг и господин Гюнтер Керн.

Б е р г. Кто?

Г л а н. Майор Квислинг – лидер партии «Нашионал самлунг», учитель. А господин Керн – ландсфюрер для Норвегии. Личный представитель Гитлера.

Квислинг

Б е р г. Оказывается, главные неприятности начинаются в шестьдесят лет… Что угодно этим господам?

Г а м с у н. Вероятно, они приехали тебя поздравить, Рикард.

Г о р н и ч н а я. С ними еще профессор Майер из Берлина.

Б е р г. Ах, Майер? Тогда пригласите их сюда. (Гамсуну.) Майер – мой коллега, немецкий физик.

Елена продолжает разливать кофе и расставляет приборы. Входят В и д к у н К в и с л и н г в форме майора, Г ю н т е р К е р н и профессор М а й е р, маленький щуплый человечек с непомерно большой головой и красными, лишенными ресниц глазками.

К в и с л и н г. Профессор Берг, от имени партии «Нашионал самлунг» я прибыл поздравить вас, гордость Норвегии…

К е р н. Позвольте и мне, господин Берг, поздравить вас от имени Германии…

Б е р г (сухо). Благодарю.

М а й е р. А я, дорогой коллега, поздравляю вас от имени немецкой науки.

Б е р г. Спасибо, господа. Садитесь.

Все садятся к столу. Елена подает Квислингу, Керну и Майеру кофе. Снова входит г о р н и ч н а я.

Г о р н и ч н а я. К вам профессор Грейвуд из Америки.

Б е р г. Просите.

Г о р н и ч н а я выходит. Керн и Квислинг отходят к окну и о чем-то тихо говорят. Глан беседует с Гамсуном. Майер молча пьет кофе. Входит профессор Г р е й в у д, средних лет человек со спортивной выправкой и веселым лицом. Он гладко выбрит, отлично причесан, свободен и непринужден в движениях. Берг поднимается ему навстречу.

Г р е й в у д. Здравствуйте, дорогой профессор Берг!

Б е р г. Здравствуйте, здравствуйте, коллега. Садитесь.

Г р е й в у д. О, профессор Майер! (Остальным.) Здравствуйте, господа!.. (Садится.) В последний раз мы виделись в Ленинграде. Но вы совсем не изменились, что значит успехи в науке… Мы, американские физики, с восхищением следим за вашей работой… Говорят, вы приближаетесь к получению акватана?

М а й е р. Акватана? Не может быть!..

Б е р г (уклончиво). Стараюсь… Но, кажется, и вы, профессор Майер, работаете над той же проблемой?

М а й е р. Современная физика – атомная физика, коллега… Мы все понемногу работаем. Но об акватане мы еще не мечтаем…

Г р е й в у д (торжественно). Дорогой профессор Берг! Деятели американской науки и промышленности поручили мне передать вам свой скромный подарок как выражение их признательности за ваш вклад в науку. Если вас не затруднит, посмотрите на него в окно – его трудновато внести в эту комнату. (Берет Берга за руку и подводит к окну.) Вот этот «кадиллак» – последняя модель. Мой патрон, мистер Додд, и наши физики просят вас принять эту скромную телегу…

Б е р г. Мистер Додд? Я уже сегодня слышал эту фамилию…

Г р е й в у д. Да, по пути к вам я встретил нашего посла. Он хотел меня опередить. Впрочем, его можно извинить. Мистер Фрэнк – один из наших пайщиков. Итак, куда загнать машину?

Б е р г. Однако… Это слишком дорогая вещь. И потом… на таких машинах должны ездить короли…

Г р е й в у д. А вы и есть король, король науки.

М а й е р (тоже выглядывая в окно). Роскошный автомобиль!

Б е р г. А куда мне на нем ездить? Я с детства люблю ходить пешком и, кроме лыжных прогулок, не знаю других маршрутов…

Г р е й в у д. Куда ездить? На этой машине, коллега, вы можете уехать далеко-далеко…

Б е р г. Уж не в Америку ли, мистер Грейвуд?

Г р е й в у д. Я не стану вас уговаривать. Я желаю вам успеха и счастья здесь, на вашей родине…

Б е р г. Вот за это пожелание – спасибо! (Пожимает Грейвуду руку и продолжает с ним о чем-то беседовать.)

В это время на авансцену выходят Квислинг и Керн.

К е р н (тихо). Заметьте, он просто вызывающе себя ведет!

К в и с л и н г. Ничего, господин ландсфюрер, мы ему это припомним.

К е р н. Да, но Берлин требует выяснить, получил ли он акватан. Этому придается чрезвычайное значение, майор Квислинг.

К в и с л и н г. Все делается. Вы видите этого красивого молодого человека, господин ландсфюрер? (Указывает на Глана.) Это доцент Глан – его любимый ученик. Он вступил в мою партию. И он близок не только Бергу, но и его дочери. Он скоро станет ее мужем…

К е р н. Одобряю! Отличный ход!..

Е л е н а. Прошу к столу, господа! Горячий кофе…

Входит г о р н и ч н а я.

Г о р н и ч н а я. Фру Прохорова, из Москвы.

Б е р г. Фру Ирина? (Быстро встает и выходит из комнаты.)

Г а м с у н (Квислингу). По-видимому, это и есть мадам Физика.

Г р е й в у д. Советы всегда склонны оригинальничать.

М а й е р. Физик в юбке! Этого еще не хватало! Бедная Россия…

Б е р г входит с И р и н о й. Все встают.

Б е р г. Господа, я рад представить вам госпожу Ирину Прохорову, нашего русского коллегу.

Г р е й в у д. О, я сразу узнал вас, мадам! Помните, нас познакомили в Ленинграде после вашего доклада?

И р и н а. Здравствуйте, господа! (Грейвуду.) Как же, помню!

Е л е н а. Фру Ирина, а меня вы тоже помните? Я ведь была еще совсем девчонкой.

И р и н а. Помню и искренне рада вас видеть, Елена. Позвольте мне вас называть просто по имени, как прежде…

Е л е н а. Ну конечно! Прошу вас, чашку кофе.

И р и н а. Благодарю.

Б е р г. Я рад поздравить вас, фру Ирина, с докторской степенью. Я читал сообщение о вашей диссертации в журнале «Физика».

И р и н а. Благодарю. Но сначала позвольте поздравить вас. Академик Захарьин просил передать вам свой горячий привет.

Б е р г. Как он себя чувствует?

И р и н а. Хорошо. И, как всегда, много работает.

Г р е й в у д. Помните, джентльмены, как в тысяча девятьсот тридцать третьем году он поразил нас своей моделью атомного ядра?

М а й е р (ехидно). Насколько я припоминаю, вы, профессор Грейвуд, тогда горячо с ним спорили! А ведь он оказался прав.

Г р е й в у д. Положим, спорил не я один. И немецкие физики выражали сомнения, в частности вы, уважаемый коллега Майер. И когда Захарьин доказывал, что атомное ядро состоит из протонов и нейтронов, вы утверждали, что он заблуждается…

Б е р г. Меня, коллеги, вы, по-видимому, щадите как именинника. А ведь и я, увы, спорил с академиком Захарьиным. Правда, больше по философским выводам, которые он делал.

М а й е р. Да-да, по философским… Русские физики помешались на философии. Это их идея фикс, пусть извинит меня фрау Прохорова.

И р и н а. История покажет, господин Майер, чьи идеи свидетельствуют о помешательстве. И я нахожу неуместным сейчас спорить с вами.

М а й е р. Да, но ваш материализм – это духовная болезнь нашего века. И когда такая философия положена в основу целого государства, а диалектический материализм объявлен обязательным для науки – это угрожает основам культуры и цивилизации.

И р и н а. На вашем месте, профессор Майер, я видела бы угрозу цивилизации в том, что человеконенавистничество и расизм положены в основу современной Германии, и в том, что на площадях немецких городов пылают целые библиотеки…

Б е р г. Да, да, уж извините меня, профессор Майер, но госпожа Прохорова права! Эти аутодафе – позор современной Германии! А десятки моих немецких друзей брошены в тюрьмы и концлагеря…

М а й е р. Это уже область политики, коллега. Стоит ли нам, ученым, вмешиваться в политику?

Пока идет этот разговор, г о р н и ч н а я вносит вино и большой торт, обрамленный шестьюдесятью зажженными свечами. Глан встает, желая замять возникший спор.

Г л а н. Господа, предлагаю поднять бокалы за здоровье профессора Берга!

Все встают. Чокаются с Бергом.

И р и н а. Профессор Берг! Академия наук Союза ССР оказала мне высокую честь передать вам приветственный адрес и в качестве подарка в день вашего юбилея вот эту книгу Ленина – «Материализм и эмпириокритицизм». (Протягивает Бергу адрес и книгу Ленина в сафьяновом, тисненном золотом переплете.)

Гамсун

Б е р г. Я прошу передать Академии наук СССР мою горячую благодарность и чувство глубокого уважения к русской науке.

Г а м с у н (вставая с бокалом). Господа, позвольте мне как самому старому среди вас, как близкому другу профессора Берга сказать несколько слов. Я поднимаю этот бокал за дорогого Рикарда Берга, за все, что он сделал для науки, для физики! С холодной заснеженной вершины своих восьмидесяти лет, господа, я с чувством доброжелательной зависти взираю на цветущее плато, в которое только вступает наш общий друг. Тебе, Рикард, суждено еще много солнца, света, зрелых плодов. Чтобы не подтвердить тезис, что старость болтлива, я заканчиваю свой тост – Рикарду Бергу виват!..

Все аплодируют. Берг обнимает Гамсуна.

К е р н (вставая). Достопочтенный господин Берг, позвольте этим ограничить свой первый визит.

К в и с л и н г. Да, профессору надо отдохнуть… (Встает.)

М а й е р (вставая). Мы еще увидимся, коллега.

Г р е й в у д (тоже вставая). Конечно, ведь это визит вежливости – десять минут.

Б е р г. Благодарю вас, господа, за внимание.

И р и н а. Позвольте и мне проститься с вами, профессор.

Б е р г. Нет-нет… Нельзя же меня покидать всем одновременно.

К е р н, К в и с л и н г, М а й е р и Г р е й в у д

делают общий поклон и уходят.

Фру Ирина, позвольте рассматривать ваше появление в моем доме не только как визит вежливости, но и как акт дружбы и взаимной симпатии…

И р и н а. Мне приятно это слышать.

Б е р г. Да-да, ведь мы старые друзья. И я никогда не забуду гостеприимства, которое мне было оказано в Ленинграде.

Г а м с у н. Вы впервые в Норвегии, фру?

И р и н а. Да.

Г а м с у н. Как вам понравилась Норвегия?

И р и н а. Я еще не много успела осмотреть. Но мне нравится ваша суровая и прекрасная природа – скалы, голубые снега и синие фиорды. Я знала их и раньше по вашим книгам, господин Гамсун, и по картинам ваших художников – Мунка, Гуде, Тауло… И все вы не обманули меня…

Г а м с у н. Давным-давно, фру, мне также довелось побывать в Петербурге. Я тогда написал книгу о своих впечатлениях.

И р и н а. Я читала ее. Но с тех пор многое изменилось в России.

Г а м с у н. Возможно. Однако черты национального характера, люди, их психология, надо полагать, остались неизменными…

И р и н а. Нет, изменились и наши люди, и их психология.

Г а м с у н (с улыбкой). Вероятно, вы исходите из формулы Маркса – бытие определяет сознание. Я не разделяю этой точки зрения.

И р и н а. Почему?

Г а м с у н. Потому, что убежден в обратном. Сознание, дух человека не подчиняются никакому бытию, а, напротив, властвуют над ним.

Б е р г. Правильно! И я, как прежде, во многом не согласен с вами, коллега. Да, не согласен!..

Е л е н а. Отец, фру Ирина у нас в гостях…

Б е р г (горячо). Тем более я обязан говорить с нею прямо. Я внимательно прочел, фру Ирина, отчет о вашей диссертации, в частности раздел, в котором вы резко критикуете мои философские воззрения. И решительно с вами не согласен!.. Решительно!..

Г а м с у н. Хотя я не физик и не философ, но хотел бы знать, в чем существо ваших разногласий?

Б е р г. Фру Ирина, как и все советские ученые, настаивает на том, что материализм – единственно верная философия, а материалистическая диалектика – единственно верный метод в науке. (Ирине.) Так?

И р и н а. Я рада, что вы точно формулируете нашу позицию, профессор. Это уже шаг вперед…

Г а м с у н. То же самое, Рикард, они провозглашают в литературе. В живописи. И даже в музыке!.. Они ждут от всех художников признания социалистического реализма. Кажется, это называется так, фру?

И р и н а. Да, так.

Г а м с у н. Значит, вы хотите всех стричь под одну гребенку?

И р и н а. Вот это уже не так, господин Гамсун. Сожалею, что, запомнив термин «социалистический реализм», вы не дали себе труда его правильно понять.

Г а м с у н. Возможно! Но не кажется ли вам странным, что, например, я – Кнут Гамсун – стал мировым писателем, хотя понятия не имел о вашем социалистическом реализме? Скажите прямо.

И р и н а. Если прямо, то мне кажется странным другое: что ваш талант растрачен на проповедь индивидуализма, презрения к людям, апологетику грубой силы. Вашего зрения художника хватило на то, чтобы ярко и точно увидеть и передать поэзию норвежской природы, ее суровую красоту. Но вы оказались бессильны и слепы, когда заговорили о норвежском народе. Вы устами своего героя Карено утверждаете, что рабочие – это паразиты, живущие на свете без всякого назначения… Вы рассматриваете мир как духовное болото, а любовь только как «роковой поединок» мужчины с женщиной… Этого ли ждал от вас народ, который вправе рассматривать писателя как учителя жизни?

Г а м с у н. Я служу искусству, а не народу. Я писатель, а не педагог.

И р и н а. Я воспитана на русской литературе, господин Гамсун, всегда воспитывавшей народ. И эта литература дала миру Пушкина и Толстого, Гоголя и Горького. А ваши произведения теперь издают люди, сжигающие книги Гёте и Гейне.

Г а м с у н. Что вы хотите этим сказать?

И р и н а. Что следует задуматься над вопросом: почему фашистам так нравятся ваши книги?

Б е р г. Но вернемся к нашим спорам, фру Ирина. Я тоже не материалист, но ведь сумел кое-что сделать и открыть…

И р и н а. Вы сделали не кое-что, а многое, профессор. Но каждой своей победой, каждым своим открытием вы обязаны тому самому диалектическому методу, с которым не согласны!.. Да, да, не удивляйтесь, в науке вы, сами того не сознавая, материалист… Ленин называл таких, как вы, стихийными материалистами и говорил, что они впускают материализм через заднюю дверь…

Б е р г. Во всяком случае, я не приемлю никакой догмы.

И р и н а. Тогда мы – союзники. Мы тоже отрицаем догму.

Б е р г. Мне казалось иное. Вы резко обрушиваетесь на своих противников. У вас одна схема – друзья и враги, ангелы и черти. А как прикажете быть с теми, кто стоит посреди? А ведь их большинство…

Г а м с у н. Вот именно!..

И р и н а. Вы говорите о тех, кто стоит посреди. Да, их еще много. И мы боремся за этих людей и будем бороться за вас, профессор Берг.

Б е р г. Я никогда не соглашусь с вашим тезисом, что наука должна служить политике. Я служу и буду служить вечным истинам, равно обязательным и в Берлине, и в Москве. Я не знаю алгебры немецкой или русской, как геометрические формулы не знают партийных программ.

Г а м с у н. И я тоже не хочу их знать! А вы, большевики, хотите подчинить своим идеям все. Ученые и шахтеры, писатели и музыканты шагают у вас рядом, как солдаты, в одном строю и в одном направлении. Меня оскорбляет это как художника. Вы все время говорите о долге – долг перед родиной, долг перед партией, долг перед народом… А я никому ничего не должен! Я не намерен ни перед кем отчитываться, кроме самого себя! Мне дороже всего моя свобода, моя независимость…

И р и н а. Нет, господин Гамсун, вам придется отчитываться не только перед самим собой, но и перед своим народом и перед историей, как каждому современному ученому, художнику, писателю. Вы говорите, что все мы в строю, как солдаты. А мы и на самом деле солдаты великой армии, борющейся за человеческое счастье, за то, чтобы всем было хорошо на земле. И мы, действительно, шагаем рядом – шахтеры и ученые, каменщики и писатели. Вас пугает это, а нас только убеждает в нашей правоте. Что же касается вас, профессор Берг, то я могу сказать, что мы тоже за алгебру и геометрические формулы. Мы только спрашиваем: кому служат эти формулы? Мы хотим одного – чтобы и алгебра, и геометрия, и литература, и музыка служили интересам народа, будущему человечества, а не его врагам! (Пауза. Встает и делает несколько шагов по комнате.)

Все молчат.

(Подходя близко к Бергу.) Вы не хотите заниматься политикой, но ведь она занимается вами, не спрашивая вашего согласия. Политика врывается в ваш дом, как бы плотно вы ни затворяли его окна и двери, в вашу семью, как бы вы ни старались ее оградить, в вашу работу… И пока вы провозглашаете «независимость» и «чистоту» своей науки, ее уже где-нибудь, даже не спрашивая вас, покупают или продают, присваивают или грабят…

За окном долгий, резкий гудок. К нему присоединяется второй, третий, четвертый, и все они сливаются в тревожный, наглый вой. Гамсун быстро встает и подходит к окну. Все более усиливается рев гудков.

Б е р г. Что такое? В чем дело, Кнут?

Г а м с у н. Это германский военный флот. Напрасно ты был так сух с ландсфюрером Керном, Рикард.

И р и н а. Вот видите, профессор, политика уже врывается в ваш дом…

Картина вторая

Через три года. Снова кабинет Берга. Казалось бы, ничего не изменилось в этой комнате. Все те же книги стоят за стеклами шкафов, все та же старомодная мебель, и так же, как и три года назад, отбивают время старинные часы. И только темные, зашторенные окна говорят о главном, что произошло за эти годы, – о войне. Вечер. При открытии занавеса на сцене – Е л е н а и Г л а н.

Г л а н. Мне горько видеть, дорогая, сколько сил ты тратишь на то, чтобы добыть продукты, и как тщетно пытаешься разнообразить наш рацион.

Е л е н а. Я делаю все, что могу. Но ты же знаешь, как трудно стало с провизией. Я не могла найти муки для именинного пирога. Хорошо, что догадалась обратиться к Гамсуну, и он мне помог.

Г л а н. Если бы твой отец был менее упрям, мы смогли бы жить не хуже Гамсуна.

Е л е н а. Не может же отец работать с немцами, Арне.

Г л а н. Зачем крайности? Пусть не работает на немцев, но и не ведет себя так вызывающе. Он отклонил одно за другим три предложения Керна и Квислинга. Это наводит подозрение на всех нас…

Е л е н а. Ну, ты, Арне, кажется, вне подозрений…

Г л а н. На что ты намекаешь, говори прямо!

Е л е н а. Соседи говорят, что к тебе благоволит сам Квислинг, сам «правитель» Норвегии… Хорошо еще, что эти слухи не дошли до отца…

Г л а н. А ты поменьше прислушивайся ко всяким сплетням. Твой муж – доцент, его занимает наука, а не политика. И если какая-то дура видела, что я выхожу из дома Квислинга, то это еще ничего не значит!

Е л е н а. Тише, идет отец…

Входят Б е р г и Г а м с у н. Берг немного осунулся за эти годы, но все еще молода его походка, так же быстры движения.

Б е р г. Добрый вечер, дети! (Глядит на часы.)

Г а м с у н. Здравствуйте, Елена, здравствуйте, Арне…

Г л а н. Благодаря любезности господина Гамсуна, отец, мы сможем сегодня выпить за ваши шестьдесят три года…

Г а м с у н. Ну, ну, стоит говорить о таких пустяках…

Б е р г. Что ж, охотно выпью с вами вместе.

Садятся за стол. Стук в дверь.

Войдите!

Входят К в и с л и н г и К е р н. На Квислинге —

генеральская форма.

К е р н. Хайль Гитлер!

Пауза.

К е р н. Здравствуйте, профессор Берг!

К в и с л и н г. Вот именно – здравствуйте, уважаемый господин Берг!

К е р н. Как видите, профессор, ни мировая война, ни слава германского оружия не затемнили в нашей памяти даты вашего рождения. И мы снова, как год назад, приехали вас поздравить. (Гамсуну и Елене с Гланом.) Добрый вечер!

Г а м с у н. Здравствуйте, господин Керн! (Квислингу.) Здравствуйте, ваше превосходительство!

Е л е н а. Здравствуйте, господа! Садитесь, пожалуйста!

Квислинг и Керн садятся, не спрашивая разрешения, закуривают. Сумрачно молчит Берг, растерянно улыбается Гамсун, затихли Елена и Глан.

К в и с л и н г. Господин Берг, я прибыл не только затем, чтобы снова, в четвертый и, надеюсь, последний раз поговорить с вами.

Б е р г. О чем, генерал Квислинг?

К в и с л и н г. А все о том же, профессор Берг. О вашей работе, о науке, о вашем будущем, наконец, о будущем вашей семьи.

Б е р г. Это что, угроза?

К в и с л и н г. Нет, предупреждение.

К е р н. Одну минутку, господин правитель. Это даже и не предупреждение, а совет. Искренний, дружеский совет людей, желающих добра вам, вашей науке, вашей родине.

Б е р г. Что вам конкретно от меня угодно, господа?

К е р н. Лояльности, господин Берг. Германские власти, как и правитель Норвегии, генерал Квислинг, хотят одного – чтобы вы лояльно продолжали свою научную работу.

Б е р г. Но германские власти вывезли мою лабораторию, мои приборы, мою библиотеку…

К е р н. После того, как вы отказались сообщить нам свои секреты.

Б е р г. У меня нет никаких секретов.

К в и с л и н г. Профессор Берг, нам точно известно, что вы владеете секретом получения акватана.

К е р н. И более того, что этот акватан хранится в этом доме, в этой комнате, в этом углу, в этом сейфе… Германские военные власти намерены взять под охрану вас лично, ваши открытия, ваш акватан… Причем, профессор, мы гарантируем также охрану вашего авторского права…

Берг встает, бледный от волнения, и, пошатываясь, подходит к окну. Елена и Глан молча следят за ним. Гамсун сидит, опустив голову. Берг внезапно поднимает штору и открывает окно.

К в и с л и н г. Профессор, не забывайте о правилах затемнения…

Б е р г. Одну минуту, генерал, мне немного душно… Сейчас я отдам вам мой акватан. Сейчас… Я помню о затемнении… (Подходит к сейфу и при общем напряженном молчании открывает его, достает сосуд с акватаном и внезапно швыряет его за окно.)

Крик Елены сливается со звоном разбитого стекла.

Вы затемнили не только мой дом, мою улицу, мою родину. Вы затемнили всю Европу, будьте вы прокляты!.. И вы хотите, чтобы моя наука помогла вам затемнить весь мир!..

Е л е н а. Отец!..

К в и с л и н г. Вы нам ответите за это!..

К е р н (ласково улыбаясь). Вы ошибаетесь, генерал. Профессор Берг – хозяин своего открытия и вправе распоряжаться им по своему усмотрению… Ему не за что отвечать…

Раздается резкий стук в дверь, и, не ожидая разрешения, входит н е м е ц к и й о ф и ц е р. Он быстро подходит к Керну.

О ф и ц е р. Получена шифровка лично от фюрера. Вы должны немедленно с ней ознакомиться. Она адресована вам и генералу Квислингу.

К е р н. Едем! Одну минуту. (Подходит к телефону, набирает номер.) Дежурный?.. Да, я. Передайте адъютанту – пусть пришлет взвод моей личной охраны к дому профессора Берга. И барабанщиков. И пусть меня ждут.

Не прощаясь, К е р н, К в и с л и н г и о ф и ц е р выходят из комнаты. Пауза. За окном – шум отъезжающей машины.

Г л а н. Я восхищен вашим мужеством, отец!

Б е р г. От кого они узнали об акватане, Арне?

Е л е н а. Да-да, от кого?

Г л а н. Я сам думаю об этом… Непостижимо…

Г а м с у н. Какое это имеет значение, Рикард? И разве об этом следует тебе думать после того, что сейчас произошло?.. Я тоже отдаю должное твоей смелости, но… Но смелость должна сочетаться с разумом… Зачем он вызвал взвод?

Снова стук в дверь.

Б е р г. Войдите.

На пороге появляется, как всегда, веселый, гладко причесанный, элегантный Г р е й в у д.

Г р е й в у д (таким тоном, как будто он был здесь вчера). Добрый вечер, господа!

Б е р г (в изумлении). Вы? Вы – американец, здесь, в оккупированной немцами Норвегии?!

Г р е й в у д. Вероятно, это действительно я. Не удивляйтесь, дорогой мистер Берг, мир населен неожиданностями… Искренне рад вас видеть. Здравствуйте, господин Гамсун, здравствуйте, доцент, добрый вечер, мисс Елена.

Б е р г. Ничего не могу понять! Во всяком случае я рад вас видеть… Садитесь. Но все-таки объясните это чудо…

Г р е й в у д (Гамсуну и Глану). Извините меня, господа, но мы живем в сложное время. Поэтому оставьте меня на десять минут наедине с моим коллегой.

Г а м с у н. Пожалуйста! (Елене и Глану.) Идемте.

Г а м с у н, Е л е н а и Г л а н выходят.

Г р е й в у д. Прежде всего позвольте поздравить вас с днем рождения. Я рад, что успел добраться к этому дню… Подводная лодка, на которой я прибыл, могла и опоздать…

Б е р г. Какая подводная лодка?

Г р е й в у д. Разумеется, американская, коллега. Та самая лодка, которая прибыла сюда в ваше распоряжение…

Б е р г. В мое распоряжение?!

Г р е й в у д. Совершенно верно. Короче, правительство Соединенных Штатов командировало меня за вами, профессор Берг. Вам предлагается пост научного руководителя энергетического концерна – десятки исследовательских лабораторий, любые приборы, опытные станции, мастерские, если понадобится, целые заводы будут служить вашему гению… Вы и ваша семья должны завтра покинуть Норвегию. Лодка ждет вас в условленном месте…

Б е р г. Это так неожиданно…

Г р е й в у д. И так закономерно. Да поймите же, профессор, немцы лихорадочно работают над атомной проблемой. При этих условиях оставлять вас в оккупированной Норвегии преступно. Там, в Америке, вы сможете реально помочь своей измученной родине, если только вы хотите ей помочь…

Б е р г. Хочу ли я помочь моей Норвегии!.. Ах, если бы вы знали, коллега, как я ненавижу фашизм, войну, оккупацию… Они отняли свободу у моего маленького народа, они отняли независимость, за которую мы, норвежцы, боролись сотни лет…

Г р е й в у д. Поэтому я приехал за вами, коллега. И поэтому вы не имеете права колебаться и размышлять…

Снова шум автомобиля за окном.

Б е р г (встревоженно прислушиваясь). Тише… (Подходит к окну, опускает штору.) Пойдемте пока в сад…

Выходят. Восемь раз бьют часы – восемь часов вечера. В кабинет входят К в и с л и н г и Г л а н.

К в и с л и н г. Господин ландсфюрер сейчас приедет сюда. Глан, Гамсун здесь?

Г л а н. Да, ваше превосходительство, он в столовой с моей женой. Я должен сообщить вам удивительную новость – к нам в дом приехал Грейвуд, американский физик. (Оглядываясь.) По-видимому, нелегально…

К в и с л и н г. Я знаю об этом… (Улыбаясь.) Что вы таращите на меня глаза? Политика – сложная штука, доцент. Так вот, слушайте. Нам известно, что Грейвуд приехал за вашим тестем. Он хочет увезти его в Америку.

Г л а н. Увезти в Америку?

К в и с л и н г. Так вот – пусть он едет в Америку. И вы поедете с ним…

Г л а н. Я ничего не понимаю, ваше превосходительство.

К в и с л и н г. Есть шифровка из Берлина. Они обменяли Берга на молибден, который американцы будут давать им через шведов. Понятно?

Г л а н. Не совсем…

К в и с л и н г. Но главное не в этом. Отпуская Берга вместе с вами, фюрер рассчитывает иметь информацию не только о работе Берга, но и других физиков, которые находятся теперь в Америке. Вам оказывается огромное доверие, Глан. В Нью-Йорке вы свяжетесь с инженером Ланге, представителем Шведского стального треста. Пароль «Валькирия». Ему вы будете передавать все сведения… Желаю вам удачи!.. А теперь зовите Гамсуна…

Г л а н выходит. Квислинг молча расхаживает

по кабинету. Входит Г а м с у н.

Г а м с у н. Вы меня спрашивали, ваше превосходительство?

К в и с л и н г. Да. Прошу вас немного обождать, сейчас приедет ландсфюрер Керн…

Г а м с у н. Быть может, я лучше подожду вас у себя дома?

К в и с л и н г. Нет, мы сговорились с Керном встретиться именно здесь. (Выходит.)

Гамсун молча курит. Входят Г р е й в у д и Б е р г.

Г р е й в у д. Значит, через два часа я приеду за ответом.

Б е р г. Стоит ли вам выходить в город, коллега?

Г р е й в у д. Ничего, у меня надежные документы. (Уходит.)

Берг садится рядом с Гамсуном.

Б е р г. Кнут, ты мой друг, и мне нужен, как никогда, твой совет. Меня приглашают в Америку. Вместе с семьей… Могу ли я покинуть Норвегию в такое тяжелое время?..

Г а м с у н. В Америку? Каким путем?

Б е р г. На подводной лодке.

Г а м с у н. Не рискованно ли это, Рикард?

Б е р г. Дело не в риске. Я не знаю, как поступить. Может быть, Грейвуд прав, и там, в Америке, я смогу помочь нашей измученной родине… Как ты считаешь?

Пауза. Гамсун не знает, как ему ответить. Он еще не решается сказать Бергу о своих связях с гитлеровцами. Начинает осторожно, издалека.

Г а м с у н. Как тебе сказать, Рикард… Жизнь сложнее прямолинейных решений… Ты говоришь – помочь Норвегии. А что, собственно, произошло? Мировая буря. Мы – маленькая страна… Мы считали нейтралитет своей национальной политикой, но жизнь развеяла эти иллюзии…

Б е р г. Я не понимаю, Кнут…

Г а м с у н. Может быть, надо пренебречь этим, быть выше… Все-таки немцы признают, что мы – нордическая раса… В конце концов, Рикард, есть вечное, которому мы служим. Человек должен раствориться в космосе… И потом, только пойми меня верно, у Гитлера есть и здоровое начало – идея сверхчеловека, философия силы… Помнишь, я писал об этом еще в «Пане».

Б е р г. Что ты говоришь!

Г а м с у н. Нет-нет, не пойми меня превратно… Но ты же не станешь отрицать, что в силе есть поэзия, что она способна покорить не только тело, но и душу… (С трудом подбирает слова.)

Гамсуну страшно сказать Бергу правду. Берг слушает его, все еще не смея поверить уже возникшему подозрению. Раздается стук в дверь, и входят К в и с л и н г и К е р н. На Керне парадная форма, ордена.

К е р н. Хайль Гитлер!

К в и с л и н г. Хайль Гитлер!

К е р н (выходя вперед, торжественно). Господин Кнут Гамсун! Мой фюрер приказал передать вам его привет и благодарность за чувства, выраженные в вашем письме к нему. Фюрер высоко ценит в вашем лице потомка древних викингов, достойного представителя нордической расы…

Гамсун смущенно встает. Берг сидит с растерянным лицом.

(Бергу.) Господин Берг, извините за это вторжение, но господин Гамсун находится у вас, а я обязан немедленно вручить ему награду – так гласит орденский устав.

К в и с л и н г. Тем более что и вам, уважаемый профессор, не бесполезно видеть, как умеет ценить великая Германия талант, разум и лояльность.

К е р н. Итак, господин Гамсун, фюрер в ознаменование ваших заслуг наградил вас высшим орденом империи. Одну минуту. Я обязан следовать ритуалу… (Открывает дверь и делает знак.)

Тяжело стуча коваными сапогами, входят т р и

б а р а б а н щ и к а, выстраиваются и застывают на месте.

Хайль Гитлер!

Молча стоит растерянный Гамсун. Барабанщики начинают бой. Керн подходит к Гамсуну и прикалывает орден к его груди.

К е р н и К в и с л и н г (кричат). Хайль Гитлер! (Трещат барабаны.)

Б е р г (встает и, сгибаясь от страшной боли, направляется к дверям, потом возвращается. Тихо, почти шепотом). Уйди из моего дома, Гамсун!

К е р н, К в и с л и н г, б а р а б а н щ и к и и Г а м с у н покидают кабинет Берга. Берг молча подходит к книжному шкафу, открывает его и швыряет на пол тома произведений Гамсуна один за другим, как дрова. Входит Е л е н а, за ней – Г л а н. По лицу Берга они сразу видят, что случилось нечто страшное.

Елена, отправь эти книги Гамсуну!.. Сейчас же!.. Немедленно!.. Сию же минуту!!.

Е л е н а. Что случилось, отец? Где господин Гамсун?

Б е р г. Гамсун умер… страшной смертью – под барабанный бой. (Закрывает лицо руками и отходит к столу.)

Отворяется дверь, и, как всегда, непринужденно входит Г р е й в у д.

Г р е й в у д. Мистер Берг, я прибыл за ответом.

Б е р г. Да, мы едем в Америку!

З а н а в е с.

Картина третья

Рабочий кабинет мистера Додда, главы американского энергетического концерна. Это большая светлая комната с окнами, за которыми вырисовываются контуры небоскребов и пляшут рекламные огни, причудливо вспыхивая в вечернем нью-йоркском небе.

В комнате – простой полированный стол, несколько удобных кресел, шкафы с книгами, карта мира. Мистер Д о д д работает за столом – худощавый, неопределенного возраста человек в золотых очках и простом рабочем костюме. Входит его секретарь Т о м с о н.

Т о м с о н. Вечерняя русская сводка, патрон.

Д о д д. Ну?

Т о м с о н. Немцы прорвались к Сталинграду. Ожесточенные бои.

Д о д д. Что сообщает ставка Гитлера?

Т о м с о н. Сопротивление русских сломлено, две дивизии вышли к Волге. Падение Сталинграда – дело нескольких дней… Отставной генерал Крич, военный комментатор «Нью-Йорк таймса» считает…

Д о д д. Меня не интересует, что считает этот дурак в отставке. Еще недавно он предсказывал падение Москвы. Дальше, Томсон!

Т о м с о н. Вы просили приехать мистера Райта из Федерального бюро расследования. Он здесь.

Д о д д. Пусть войдет.

Т о м с о н выходит, и в кабинете появляется сотрудник ФБР Р а й т, человек лет сорока на вид, с чрезмерно пестрым галстуком и неподвижным взглядом, тускло освещающим его сухое, тщетно пытающееся улыбаться лицо.

Р а й т. Добрый вечер, мистер Додд. Кажется, вы мною интересовались?

Д о д д. Я интересовался не вами, а вашим докладом.

Р а й т. Слушаю. Готов.

Д о д д (взглянув на часы). Через час или даже меньше профессор Берг приедет сюда. Что вы имеете мне сообщить?

Р а й т. Я выяснил все, что вас интересовало.

Д о д д. Именно?

Р а й т (вынув записную книжку и бегло заглядывая в нее). Рикард Берг, знаменитый физик, имеет единственную дочь Елену, являющуюся супругой доцента Глана, любимого ученика Берга.

Д о д д. Известно.

Р а й т. Берг вспыльчив. Увлечен наукой. Состояние здоровья отличное. Не пьет, занимается спортом, склонен к строгому образу жизни. Ненавидит гитлеровцев. В Америке почти не имеет знакомств, за исключением профессора Мака Багдолла, с которым его связывает многолетняя дружба…

Д о д д. Багдолл? Этот негр?

Р а й т. Да, мистер Додд.

Д о д д. Дальше!

Р а й т. Вы интересовались его отношением к России. Берг не разделяет философских воззрений советских физиков, но относится довольно тепло к советскому физику Прохоровой и академику Захарьину. С Прохоровой состоит в личной переписке.

Д о д д. Нельзя ли запросить наше посольство, что известно об этих русских ученых?

Р а й т. Я уже сделал это, мистер Додд. Посольство сообщает, что академик Захарьин – известный русский физик, коммунист. Прохорова – его ближайшая сотрудница, тоже коммунистка. Попытки установить личный контакт с ними не дали результатов.

Д о д д. В какой области физики они работают?

Р а й т. Посольство выяснить не смогло.

Д о д д. А ваша служба?

Р а й т. Я и говорю – посольство выяснить не смогло.

Д о д д. Я давно заметил, Райт, что когда вам есть что сообщить, вы называете вашу службу, а когда сообщить нечего, вы именуете эту службу посольством… Это довольно удобно…

Р а й т. Это чисто внешнее различие, мистер Додд.

Д о д д. Признателен за ценную справку. Все?

Р а й т. О Берге – все. Семья: дочь Елена – известная норвежская спортсменка, лыжница. Замужем за Гланом недавно, любит его. Глан – способный человек, по нашим данным, был лично связан с Квислингом и даже как будто состоял в его партии. До дня выезда из Норвегии был в интимной связи с певичкой варьете Эммой Якобсон, нашей секретной сотрудницей.

Д о д д. Где теперь эта певичка?

Р а й т. По-прежнему работает в Норвегии.

Д о д д. Кому поет?

Р а й т. Мы подозреваем, что она поет не только для нас, но и для мистера Гиммлера.

Д о д д. О, значит, голос большого диапазона… Все?

Р а й т. Пока да.

Д о д д. Так вот, мистер Райт, всем этим сведениям – цена один цент, и притом ломаный. Вчера Берг прибыл в Америку. Сегодня он будет у меня. Завтра он возглавит всю исследовательскую работу моих лабораторий над проблемой, важнее которой не было, нет и не будет… Я должен знать не только все, что происходит в рабочем кабинете Берга, в его доме, но и все, что происходит и будет происходить в его сердце, в его мечтах…

Р а й т. Понимаю.

Д о д д. При этом Берг должен чувствовать, что он живет в свободной стране, где никому нет дела до его личной жизни, до его взглядов, до его убеждений.

Р а й т. Понимаю.

Д о д д. Нет, вы еще не понимаете, Райт. Одно неосторожное действие, неуклюжее наблюдение, грубо вскрытое письмо, ваша дурацкая манера подставлять агента, от которого за милю несет провокацией, – и вы сорвете нам дело.

Р а й т. Понимаю.

Д о д д. Имейте в виду, Райт, что хотя я промышленник, а не разведчик, но малейший ваш промах будет мною замечен немедленно.

Р а й т. Это я знаю, мистер Додд.

Д о д д. Можете идти. Хотя подождите. Нельзя ли найти какой-нибудь ключ к этому негру?

Р а й т. Вы имеете в виду профессора Багдолла?

Д о д д. Да.

Р а й т. С этим человеком нельзя найти общий язык. Он черный…

Д о д д. Вы страдаете дальтонизмом, Райт.

Р а й т. Не понимаю…

Д о д д. Он не столько черный, сколько красный… При вашей профессии, парень, надо лучше разбираться в цвете. Идите!

Р а й т. Да, мистер Додд, вы всегда попадаете в цель…

Д о д д. Идите, Райт. Я не дама и не претендую на комплименты.

Р а й т выходит. Сразу появляется Т о м с о н.

Т о м с о н. Профессор Берг и мистер Грейвуд в приемной.

Д о д д. Просите! (Встает из-за стола, делает несколько шагов по комнате и останавливается у порога.)

Появляются Г р е й в у д и Б е р г.

Приветствую отважных мореплавателей! Здравствуйте, профессор Берг! Рад вас видеть, Грейвуд! (Здоровается с Бергом и Грейвудом.)

Все садятся.

Ну, как добирались?

Б е р г. Все хорошо, господин Додд. Но прежде всего позвольте мне поблагодарить вас лично и американское правительство за все, что вы сделали для меня и моей семьи.

Д о д д (очень простодушно). Давайте говорить прямо – мы, американцы, – прежде всего деловые люди. И в данном случае мы тоже прежде всего руководствовались интересами дела. Вы очень нужны Америке, демократии, всем нам, профессор…

Б е р г. Меня радует ваша прямота, мистер Додд.

Д о д д. Профессор Берг, мы сегодня союзники, товарищи по оружию, у нас общий враг и общие цели. Вот почему мы просим вас об одном – ускорить решение проблемы, которой вы посвятили, как мне известно, свою жизнь. Мы создадим все условия для вашей работы, мы пойдем на любые затраты, мы предоставим в ваше распоряжение свой огромный промышленный потенциал, мы подчиним вам всех своих физиков, только дайте нам оружие для того, чтоб спасти мир от фашизма…

Б е р г. Я предвидел этот разговор. И готов отдать общему делу свое открытие. Я готов продолжать свою работу совместно с американскими физиками…

Д о д д. Почему только американскими? К вашему сведению, профессор, мы собрали теперь в Америке и других физиков – англичан, датчан, шведов…

Б е р г. Я знаю. И я готов приступить к работе. Но при одном условии.

Д о д д. Именно?

Б е р г. Я не знаю, удастся ли нам овладеть тайной атомной энергии, мистер Додд, хотя, не скрою, имею основания надеяться на это. Но если мы добьемся успеха, то должны заранее осознать всю степень ответственности за эту страшную силу, извлеченную из недр атомного ядра. В природе есть силы, с которыми не шутят, мистер Додд. Я обязан сказать это вам как физик.

Д о д д. Можете не продолжать. Как демократ и гуманист, я разделяю ваши опасения. Профессор Берг, я – верующий человек, клянусь вам именем Всевышнего, что атомная энергия будет служить только для борьбы с фашизмом. И что атомное оружие будет применено лишь в том случае, если оно окажется у нашего противника. Но надо торопиться – немцы лихорадочно работают над этой проблемой. По нашим данным, они уже имеют тяжелую воду…

Г р е й в у д. Не отстают и русские физики…

Д о д д. При чем здесь русские, мистер Грейвуд? Они наши союзники, и если им удастся разгадать секрет атома, мы будем только рады. Нельзя забывать, что Россия приняла на себя основной удар в этой войне.

Б е р г. Да, Россия героически сопротивляется. Я далек от коммунизма, но все мои симпатии на стороне русских.

Д о д д. Полностью разделяю ваши чувства, профессор Берг. Отдыхайте, а затем принимайтесь за работу. Два слова о материальной стороне дела. Концерн просит, чтобы вы сами продиктовали условия…

Б е р г. Мистер Додд, меня не занимает этот вопрос. Я тоже готов на любые условия.

Д о д д. Хорошо, мы вернемся к этой теме.

Все встают.

(Пожимает руку Бергу.) Да поможет вам Всевышний!

Б е р г. Всего хорошего.

Г р е й в у д. До свидания, мистер Додд.

Д о д д. Одну минуту, дорогой профессор Грейвуд. У меня есть для вас одно поручение.

Г р е й в у д. Слушаю. (Остается.)

Додд провожает Берга до дверей и возвращается к Грейвуду.

Д о д д. Вы в своем уме, Грейвуд?

Г р е й в у д. В чем дело, мистер Додд?

Д о д д. Зачем вы сказали о русских?..

Г р е й в у д. Мне казалось…

Д о д д. Что вам казалось?.. Я ведь предупреждал вас, что с Бергом надо вести себя осторожно… А вы болтаете черт знает что!

Г р е й в у д. Ошибся, мистер Додд.

Д о д д. Будьте осторожны. Да, Берг прав. В природе есть силы, с которыми не шутят. И этими силами должны владеть мы!

Картина четвертая

Через три года.

Загородный дом на берегу океана, неподалеку от Нью-Йорка, в котором живет Берг. Открытая терраса с видом на океан, клумбы с цветами, плетеная соломенная мебель. Летний день. Доносится шум прибоя.

При открытии занавеса на сцене – Е л е н а и Г л а н.

Е л е н а (сервируя кофе). Я очень рада, что ты сегодня рано приехал, Арне…

Г л а н. Мне вдруг страшно захотелось видеть тебя, дорогая! (Обнимает и целует Елену.)

Е л е н а. Знаешь, и дома мне бывало скучно оставаться одной, и я сердилась, когда ты и отец задерживались в лаборатории. Но все-таки это было дома, Арне, и все кругом знакомое с детства… А здесь… (Вздыхает.)

Г л а н. А разве здесь у нас плохой дом? И разве океан не шумит так же, как наше море?

Е л е н а. Шумит, но как-то не так…

Г л а н. А мне кажется, недурно и здесь. У нас чудесный дом, отличные условия для работы, роскошная машина. И совсем рядом огромный Нью-Йорк с его удивительными возможностями. Магазины, море огней, великолепные мюзик-холлы… Поедем вечером в кабаре?

Е л е н а. Не хочется… (Наливая кофе.) Домой, домой!.. И не нужны мне эти небоскребы, и мюзик-холлы, и джазы… Война с немцами окончена, и пора на родину…

Доносится шум подъехавшей машины.

(Прислушивается.) Кто-то приехал. Может быть, отец?

Г л а н (глядя на часы). Не думаю. Он собирался еще заехать за Багдоллом. Кстати, я решительно не понимаю его увлечения этим негром…

Е л е н а. Почему? Они старые друзья… И мне тоже очень симпатичен этот Багдолл…

Звонок.

Да, кто-то к нам… Пей кофе, милый, я открою. Бетти ушла в магазин. (Выходит.)

Глан, смакуя, тянет кофе с ликером. Е л е н а возвращается с Р а й т о м.

Р а й т (тоном старого знакомого). Добрый день, мистер Глан, я рад вас видеть…

Г л а н. Простите, с кем имею честь?

Р а й т. Я из Колумбийского университета, мистер Глан, и хотел бы с вами поговорить…

Е л е н а. Не буду вам мешать. (Выходит.)

Г л а н. Садитесь, пожалуйста, мистер…

Р а й т. Райт. И поскольку мы остались вдвоем, то я могу вам сообщить, что я не столько из Колумбийского университета, сколько из Федерального бюро расследования…

Г л а н. Бюро расследования?

Р а й т. Совершенно верно, доцент. Наше бюро занимается расследованием дел об антиамериканской деятельности, шпионаже, диверсиях и тому подобных пустяках…

Г л а н. Простите, но я…

Р а й т. Вы хотите сказать – не занимаетесь шпионажем? Это все так говорят сначала… Но у нас мало времени и потому начнем с главного. Я чувствую себя вашим старым знакомым, потому что вот уже три года, то есть с первых дней вашего приезда в Америку, имел удовольствие читать ваши донесения германской разведке…

Г л а н. Мои донесения?!

Р а й т. Ваши. Кстати, господин Ланге, которому вы их передавали, вчера арестован как гитлеровский агент. Но мы знали о ваших с ним отношениях задолго до его ареста… (Наливает себе кофе, делает два глотка, любуясь впечатлением, произведенным его словами.)

Г л а н. Позвольте!..

Р а й т. Не позволю. Скоро приедет ваш тесть, и нам надо закончить разговор.

Г л а н. Что случилось? Скажите прямо…

Р а й т. Случилось, в общем, многое. Во-первых, три месяца назад рухнула Германия. Во-вторых, рухнул господин Ланге, в-третьих, можете рухнуть вы…

Г л а н. Уверяю вас!.. Это недоразумение…

Р а й т. Чтобы закончить с этими восклицаниями, потрудитесь посмотреть на эту фотокопию вашего последнего донесения…

Г л а н (взглянув на фото). Да… Умоляю, пощадите меня, я… Меня заставили… Ради бога, поймите!..

Р а й т. Понял. Потому и приехал. Теперь вам нужно понять меня. Перед вами, мистер Глан, две конкретные перспективы. Первая – быть преданным военному суду за шпионаж в пользу Германии во время войны. Это, говоря коротко, два месяца в клетке, затем суд, приговор, электрический стул и легкий запах гари… По-моему, не очень радужный вариант. Перспектива вторая – вы остаетесь жить, но сообщаете о своем тесте уже не господину Ланге, а мне. Причем это будут сообщения не о его научных работах, которые нам известны без вас, а о его настроениях, планах, встречах…

Г л а н. Да-да… Но знайте – то, что я сообщал Ланге, не могло немцам помочь… Это были отрывочные сведения… Ведь многого я не знал сам…

Р а й т. Знаю. Уважая чувство привычки, доцент, я готов принимать вас в те же самые дни, в те же часы, что и господин Ланге. И в том же кабаре «Альгамбра»… И вы так же сможете совмещать полезное с приятным, то есть мне приносить сведения, а любовь – этой испанской танцовщице… (Вдруг, яростно.) Перестаньте же лязгать зубами!.. Ну?

Г л а н. Я… Я согласен…

Р а й т. Отлично! (Достает какую-то бумагу.) Я это предвидел и потому заготовил обязательство. Вам остается только подписать… (Протягивает Глану лист.)

Глан, не читая, подписывает.

Благодарю за доверие – подписываете, не читая. Или просто – знакомая техника… Из вас выйдет толк, доцент, верьте моему нюху. Желаю счастья!.. (Встает и исчезает так же неожиданно, как появился.)

Глан сидит, опустив голову. Входит Е л е н а.

Е л е н а. Милый, ты чем-то расстроен? Кто этот господин?

Г л а н. Просто болит голова… Я выпил слишком много кофе… (Вдруг переходя на крик.) Сколько раз я говорил, что так не варят кофе!

Е л е н а. Арне, что с тобой? (Обнимает его.)

Г л а н. Ах, оставь эти нежности!.. Лучше научилась бы как следует готовить!.. Мне нужна жена, же-на, а не лыжница!..

Е л е н а резко поворачивается, уходит.

Елена!.. Постой, Елена!..

Ответа нет.

Лишь бы она не догадалась. (Бросается к зеркалу в простенке.) Спокойнее, спокойнее, спокойнее, Арне!.. Еще спокойнее… вот так… (Отходит от зеркала, почти падает в шезлонг. Глядя на часы, проверяет свой пульс.) Двенадцать, шестнадцать, двадцать три… девяносто два… Много… И об Амелите знает!.. (Неожиданно всхлипывает.) А все из-за этого Берга!..

Снова шум подъехавшей машины.

Ох!.. (Глядя в окно.) С Багдоллом… (Снова бежит к зеркалу, поправляет прическу, вытирает платком глаза.) Лишь бы не заметили, лишь бы не увидели!.. Ах, зачем я накричал на Елену!..

Входит Б е р г, и с ним – профессор М а к Б а г д о л л, высокий негр с умными живыми глазами под нависшими мохнатыми, уже седеющими бровями.

Б е р г. Вот и мы!..

Б а г д о л л. Здравствуйте, мистер Глан!

Г л а н. Здравствуйте, профессор Багдолл!

Б е р г. А где Елена?

Г л а н. Тут где-то… Я сейчас ее найду… (Выходит.)

Б е р г. Садись, Мак. (Возвращается к разговору, которого мы не слышали.) Я не разделяю твоих опасений. Я не жалею, что вместе с тобой и другими физиками подписал письмо президенту и мистеру Додду, но думаю, что и без этого они никогда не применят атомных бомб против японцев. Тем более что в этом нет военной необходимости.

Б а г д о л л. Боюсь, что ты ошибаешься, Рикард. Мы, физики, славно поработали, но я совсем не уверен, что человечество будет нам благодарно за это открытие… Мне все чаще кажется, что мы пригласили из преисподней того самого джентльмена в красной мантии, с которым потом не сможем справиться…

Б е р г. Не может быть! Мистер Додд – демократ и верующий человек. Он поклялся мне именем Всевышнего… И я убежден, что никому в голову не придет мысль о применении бомб…

Б а г д о л л. Почему же нас так торопили?

Б е р г. Позволь, ведь нам объяснили прямо – надо изготовить первые две бомбы для испытания, для научного эксперимента. Это логично.

Б а г д о л л. Вот я иногда слушаю тебя, Рикард, и вспоминаю, как много лет назад, еще студентами, мы спорили о будущем науки. За это время ты стал мировым ученым, но сохранил наивность студенческих лет…

Б е р г. Студенческих лет… (Задумываясь.) А как промчались эти годы и как незаметно подкралась старость, Мак…

Б а г д о л л. А как продвинулась за это время физика!..

Б е р г. Да, да, ты прав!.. Иногда мне становится страшно от сознания возможностей, раскрывшихся перед наукой. Признаюсь, еще несколько лет тому назад мне казалось, что физика зашла в тупик… И тогда я спорил на эту тему с одним русским физиком, Ириной Прохоровой. Она сказала мне, что в науке я стихийный материалист… А материализм утверждает, что познание безгранично.

Б а г д о л л. Разве это не так, Рикард?

Б е р г. Как тебе сказать… Я все-таки вижу много оснований к скептицизму. Чем дальше шагает физика, тем больше мы углубляемся в мир атомов и электронов, тем более попадаем в сумерки, заходим в тупик.

Б а г д о л л. Думаю, что в этом споре права Прохорова, а не ты. (Берет со стола знакомую нам книгу Ленина, раскрывает ее.) Вот в этой книге почти сорок лет тому назад Ленин писал о современной физике. Слушай: «Она идет к единственно верному методу и единственно верной философии естествознания не прямо, а зигзагами, не сознательно, а стихийно, не видя ясно своей “конечной цели”, а приближаясь к ней ощупью, шатаясь, иногда даже задом. Современная физика лежит в родах. Она рожает диалектический материализм». Как точно определение и как гениально предвидение!..

Б е р г (задумчиво). Не знаю, не знаю… Меня пугает в коммунистах их резкость, чрезмерная прямолинейность. Ленин писал, что современная философия партийна, как и две тысячи лет тому назад. Почему? Я отдаю должное коммунистам за их мужество, за их умение организовать и вести за собой народ, за их верность своим идеям, это все так… Но почему они добиваются, чтобы все и во всем с ними соглашались? Они ругают капиталистов, но ведь, например, мистер Додд не требует, чтобы я во всем соглашался с ним. Он не справляется о моих убеждениях и даже не интересуется ими, как я не интересуюсь его убеждениями. Он всегда говорит, что каждый свободен в своих взглядах, в своей совести… Что ни говори, Мак, но американские свободы слова, совести, печати не могут не импонировать…

Б а г д о л л. Американские свободы… Подожди, Рикард, ты еще поймешь эти свободы, ты еще узнаешь, что скрывается за этими торжественными формулами. И мистер Додд еще покажет свои когти… Тебя обманули, как они обманывают миллионы других людей.

Входит Е л е н а.

Е л е н а. Отец, к тебе приехал профессор Грейвуд.

Б а г д о л л. Я поеду, Рикард.

Б е р г. Нет-нет, если ты не хочешь с ним говорить, подожди у Елены. Очень прошу тебя…

Б а г д о л л. Хорошо. (Выходит с Еленой.)

Появляется Г р е й в у д.

Г р е й в у д. Добрый день, дорогой коллега.

Б е р г. Рад вас видеть, садитесь.

Грейвуд садится, закуривает. Маленькая пауза.

Г р е й в у д. Я имею к вам маленькое поручение патрона. Мистер Додд интересуется – профессор Багдолл завершил свою часть работы?

Б е р г. Да, у него серьезный успех.

Г р е й в у д. Очень рад за него. Но дело в том, что концерн намерен отказаться от его услуг.

Б е р г. Позвольте, но Багдолл – один из талантливейших физиков и столько сделал…

Г р е й в у д. Именно потому, что он уже все сделал, нет необходимости дольше его держать… Багдолл цветной, а все они ненадежны.

Б е р г. Какое мне дело до цвета его кожи! Багдолл – мой старый друг, он крупный физик, и вы, профессор Грейвуд, знаете это не хуже, чем я…

Г р е й в у д. Ну как вы не понимаете – Америка не может доверить свои национальные секреты неграм…

Б е р г. Почему национальные – я норвежский ученый!

Г р е й в у д. Кстати, именно норвежский писатель Кнут Гамсун писал, что у негров кишки в голове…

Б е р г. Я не считаю Гамсуна норвежцем!.. Что же касается Багдолла, то я решительно протестую! Я сам поеду к мистеру Додду и докажу, что это несправедливо…

Г р е й в у д. Хорошо, я передам патрону ваши соображения. (Встает, молча кланяется и уходит.)

Б е р г (делает несколько шагов по комнате, затем кричит). Мак! Мак, иди сюда!..

Входит Б а г д о л л.

Б а г д о л л. Чем ты взволнован, Рикард?

Б е р г. Это возмутительно!.. Додд требует, чтобы тебя уволили…

Б а г д о л л. Я ждал этого! Ведь я – негр и Америка – страна демократических свобод…

Б е р г. Я не допущу! Я поеду к Додду!

Б а г д о л л. Из этого ничего не выйдет, Рикард.

Б е р г. Тогда я тоже брошу работу!.. И мы поедем с тобой в Норвегию… Я добьюсь для тебя норвежского гражданства… И мы опять будем работать вместе…

Б а г д о л л. Нет, Рикард, я не поеду в Норвегию. Я сын Америки, сын этой земли. Здесь моя родина, и я не покину ее. Здесь похоронен мой отец, здесь мать качала меня на руках, здесь я впервые сказал: люблю. (Подходит вплотную к Бергу.) Здесь живет тринадцать миллионов моих братьев, и не их вина, что в Америке хозяйничают люди, отнимающие счастье у ее детей… И попомни мое слово, Рикард, эти люди еще замахнутся на весь мир… Они еще превзойдут Гитлера!..

Входит Г л а н.

Г л а н. Отец, к вам приехал с визитом профессор Майер.

Б е р г. Какой Майер?

Г л а н. Майер, из Берлина…

Б е р г. Как он попал в Нью-Йорк?

Г л а н. Он объяснит это лично.

Б е р г. Пусть войдет.

Входит М а й е р.

М а й е р. Дорогой господин Берг, позвольте пожать вашу руку.

Б е р г. Здравствуйте, профессор Майер. Знакомьтесь – мой друг, профессор Багдолл.

Майер и Багдолл обмениваются рукопожатиями.

Какой ветер перенес вас через океан?

М а й е р. Ветер истории, дорогой коллега. Я и еще несколько немецких физиков приняли приглашение мистера Додда переехать в Америку. Другая часть, представьте себе, осталась в восточной зоне Германии, у большевиков. (Садится.) Но мистер Додд поступил мудро, пригласив нас, – мы, немцы, умеем отрабатывать свой хлеб. К несчастью, события опередили нашу науку. Еще немного, и мы дали бы немецкой армии оружие, которое обеспечило бы ей победу… И тогда бы нордическая раса заняла достойное место в мире. Как норвежец, вы должны меня понять…

Б е р г. Как норвежец, я счастлив, что этого не случилось.

М а й е р. Не будем обсуждать предначертания Всевышнего… Я счастлив, что мы будем работать вместе, господин Берг.

Б е р г. Мы не будем работать вместе, господин Майер.

М а й е р. Почему? Мне так сказал мистер Додд. (Переходит на шепот, чтобы не слышал Багдолл, отошедший к окну.) Он сказал, что я заменю вашего помощника Багдолла. Говорят, этот черномазый кое-что смыслит в физике…

Б е р г (громко). Да, господин Майер, у этого черномазого чистое сердце и светлая голова. И вам не удастся его заменить… Кроме того, я намерен покинуть Америку и вернуться на родину.

М а й е р. На родину? Удивлен… Нет, еще рано возвращаться в Европу, господин Берг. Там нужна хорошая дезинфекция. И здесь, в Америке, мы ее подготовим. Надо уничтожить все микробы коммунизма… (Разъяряясь.) Мы должны их поставить на колени, профессор Берг, нашей наукой, нашими открытиями, нашей яростью! Вот зачем мы, немецкие физики, приехали сюда!.. Наши бомбы должны сжечь их города, их философию, их книги!..

Бледный от волнения Берг поднимается,

подходит к Майеру.

Б е р г (кричит). Вон из моего дома, дьявол!.. Вон!..

М а й е р пятится к дверям и исчезает. Берг, тяжело дыша, в изнеможении опускается в кресло.

Б а г д о л л. Как видишь, Рикард, американские «свободы» нашли новых союзников…

Б е р г. Это чудовищно!.. Я ничего не могу понять…

Внезапно вбегает Е л е н а, на ней нет лица.

Е л е н а. Отец, господин Багдолл!.. Бетти пришла из магазина… Радио!.. Скорей включите радио!..

Багдолл быстро включает приемник, и в напряженной

тишине ясно звучит голос диктора.

Д и к т о р. Атомная бомба, сброшенная на Хиросиму, превратила в пепел этот город. Такая же судьба постигла Нагасаки. В обоих городах тысячи убитых, тяжело раненных. Паника в Японии. Президент Соединенных Штатов мистер Трумэн заявил: «Слава американскому оружию! Я, не колеблясь, принял решение сбросить атомные бомбы на города Японии, и я клянусь богом, что, если найду это нужным, не поколеблюсь сделать это вновь…»

Б е р г. Елена, Мак!.. Моя наука в крови… Это я, я их убил! (Со стоном хватается за сердце, падает.)

З а н а в е с.

Картина пятая

Снова кабинет мистера Додда. При открытии занавеса на сцене никого нет. Затем входят Т о м с о н и Г р е й в у д.

Т о м с о н. Мистер Додд просил вас подождать его здесь.

Г р е й в у д. А где он сам?

Т о м с о н. В своем рабочем кабинете. Занимается диалектическим материализмом.

Г р е й в у д. Чем?

Т о м с о н. Диалектическим материализмом. Ежедневно два часа.

Г р е й в у д. Узнаю патрона.

Т о м с о н. Да, он говорит, что надо изучать противника.

Открывается внутренняя дверь, и входит Д о д д.

Д о д д. Здравствуйте, Грейвуд! Томсон, вы приготовили мне обзор «Правды» за неделю?

Т о м с о н. Да, сэр. (Протягивает лист.) Вот!

Д о д д. Хорошо, можете идти. Садитесь, Грейвуд. Как здоровье Берга?

Г р е й в у д. Вчера опять был консилиум. Врачи говорят, что, несмотря на сильное нервное потрясение, он начинает выздоравливать.

Д о д д. Хочу его снова навестить. Как вы думаете?

Г р е й в у д. Это будет правильно. На него произвел впечатление ваш прошлый визит.

Д о д д. Да, мне, кажется, удалось его убедить, что за Хиросиму и Нагасаки отвечает президент, а не мы. Но я дал ему клятву, что это никогда не повторится. Признаться, не думал, что норвежец может быть столь впечатлительным…

Г р е й в у д. Простите меня, патрон, но я не понимаю, зачем вы с ним так возитесь? В конце концов, он уже дал все, что от него требовалось.

Д о д д. Вы заблуждаетесь, Грейвуд. Во-первых, он еще пригодится нам как физик. А во-вторых, Берг – слишком крупное имя, чтобы мы могли его потерять. Отъезд Берга из Америки сразу изменит к нам отношение целой армии ученых. Я предвидел, что применение этих двух бомб вызовет такую реакцию, но у нас не было выхода…

Г р е й в у д. Но ведь в этом не было никакой необходимости, патрон?

Д о д д. Вы рассуждаете узко, Грейвуд. Все в мире гораздо сложнее, чем кажется. Я никогда не разделял глупых иллюзий, что Россия выйдет из войны калекой. Наивно думать, что победила только русская армия. Они завоевали не только города и территории, они завоевали умы и сердца миллионов людей, раньше стоявших посреди… Вот почему для нас война еще только начинается, и самое трудное впереди…

Г р е й в у д. Но ведь Москва утверждает, что возможно мирное сосуществование двух систем и что они за мир…

Д о д д. То, что устраивает Москву, не устраивает нас с вами, Грейвуд. Конечно, Москва за мир. Зачем им стрелять в нас из пушек, когда идеи коммунизма пробивают любую броню и имеют безошибочное попадание? Зачем русским бросать на нас бомбы, когда они владеют вот этими зажигательными снарядами? (Подходит к столу и указывает на том сочинений Ленина.) А что можем мы противопоставить этому оружию? Послания папы римского? Уголовные романы? Голливудские фильмы? Что, я вас спрашиваю, что?

Г р е й в у д. Вы правы, патрон.

Д о д д. Да, Маркс сказал, что теория становится материальной силой, когда она овладевает массами… Коммунизм, Грейвуд, владеет грандиозной энергией своих идей, и теперь в мире две системы, два мировоззрения, которых не примиришь за круглым столом и не склеишь союзным пактом. Вот почему нам так нужна атомная бомба. И не только как оружие устрашения, но и как философское оружие. Да, да, не удивляйтесь…

Г р е й в у д. Что вы имеете в виду?

Д о д д. При атомном взрыве полностью исчезает материя, переходя в энергию. Нет материи – нет материализма, этой философской базы коммунизма…

Г р е й в у д. Просто, но выразительно.

Д о д д. Выразительно, но вранье. Ленин разбил этот тезис давным-давно. Вы читали «Материализм и эмпириокритицизм»?

Г р е й в у д. Признаюсь, нет…

Д о д д. Какой же вы физик? Ведь эта работа Ленина прямо касается вашей науки. Нам нужно бороться с их философией, Грейвуд.

Г р е й в у д. В чем, по-вашему, их козырь номер один?

Д о д д. В том, что у них есть единая, законченная идеология. Мы с вами знаем, что это утопия, грандиозный социальный эксперимент, противоречащий основе человеческой психологии частной собственности. Но, к несчастью, мы не можем противопоставить им свою, законченную и цельную философию. Не можем потому, что ее у нас нет. Значит, единственный выход – бросить в бой десятки, сотни философских теорий и направлений, лишь бы они опровергали материализм, оспаривали его. Надо расставить, Грейвуд, тысячи философских идолов, чтобы люди блуждали среди них, как в лесу, радуясь свободе выбора и убеждений… Сейчас приедут члены Ассоциации промышленников, и мы начнем заседание. (Нажимает звонок.)

Входит Т о м с о н.

Райт пришел?

Т о м с о н. Да, патрон.

Д о д д. Грейвуд, ваши эксперты готовы? (Томсону.) Пришлите Райта.

Г р е й в у д. Да, все в сборе.

Т о м с о н выходит, входит Р а й т.

Д о д д (Грейвуду). Подождите в приемной.

Г р е й в у д выходит.

Ну, как дела, Райт?

Р а й т. Глан доносит, что Багдолл имеет крайне отрицательное влияние на Берга.

Д о д д. Как, даже после того, как я уступил просьбе Берга и оставил этого черномазого на работе?

Р а й т. Да, и после этого.

Д о д д. Значит, мы рискуем потерять Берга?

Р а й т. Что бы вы рекомендовали, мистер Додд?

Д о д д. Потерять Багдолла…

Р а й т. Я вас понял, мистер Додд. Скажем, выстрел на улице.

Д о д д. Как вам не стыдно! Ведь выстрел – это убийство. Вы мыслите как гангстер…

Р а й т. Значит, оставить в живых, но выслать из Нью-Йорка?

Д о д д. Вы что, проповедник из Армии спасения?

Р а й т. Право, я не понимаю, мистер Додд…

Д о д д. В каждом деле, Райт, надо быть художником. Отправьте этого негра в лучший мир так, чтобы все видели, что он сам в этом повинен…

Р а й т. Понимаю.

Д о д д. Что еще?

Р а й т. Самое главное. Завтра в Нью-Йорк прилетает группа советских экспертов для участия в работах атомной комиссии Объединенных Наций. Среди них Ирина Прохорова…

Д о д д. И что же?

Р а й т. Напрашивается превосходная комбинация…

Д о д д. Именно?

Р а й т. Она, конечно, навестит Берга дома – ведь они старые друзья. Естественно, у них зайдет разговор о его научной работе, ведь они оба физики. Мы запишем их разговор на пленку как доказательство того, что русские дипломаты и их эксперты занимаются шпионажем…

Д о д д. Дальше?

Р а й т. Дальнейшее будет зависеть от вас. Можно обвинить Берга в выдаче национальных секретов России, на этом основании его изолировать и потом заставить продолжать работу для нас. Можно, напротив, взять его под защиту и тем самым морально его связать… Я уж не говорю о том, что такая комбинация вполне устроит наших дипломатов. Они сделают из этого сенсацию на заседании Объединенных Наций…

Д о д д. Хорошо… У меня к вам больше нет вопросов, Райт.

Р а й т. Всего хорошего, мистер Додд. (Выходит из кабинета.)

Додд смотрит на часы, нажимает звонок.

Появляется Т о м с о н.

Т о м с о н. Прибыл мистер Джексон.

Д о д д. Просите, просите.

Входит председатель Ассоциации промышленников

Д ж е к с о н.

Д ж е к с о н. Здравствуйте, Генри. Я нарочно приехал раньше, чтобы ознакомиться с заключением экспертизы.

Д о д д. Очень рад, Эстебан. Правда, что акции вашего концерна упали на два пункта?

Д ж е к с о н. Чепуха… Значит, послушаем заключение экспертов?

Додд нажимает звонок, и сразу появляется Г р е й в у д.

Профессор Грейвуд, огласите заключение.

Г р е й в у д. Слушаю. (Читает.) «Комиссия экспертов дает свое заключение на основании материалов, предоставленных в их распоряжение правительством Штатов; в частности, нами были получены данные военной и экономической разведок, доклады американского посольства в Москве, индексы, разработанные Национальным институтом экономики и промышленно-финансовых потенциалов, затем…»

Д ж е к с о н. Понятно. Выводы?

Г р е й в у д. Вывод первый: Советский Союз не владеет секретом атомной энергии, хотя, по-видимому, работает в этом направлении. Вывод второй: даже если советским ученым удастся разгадать этот секрет, они по крайней мере в течение десяти лет не смогут создать атомной бомбы по причинам технико-экономическим. Вывод третий: экспертиза считает, что в течение десяти лет Соединенные Штаты могут считать себя монопольным обладателем атомного оружия. Я кончил, мистер Джексон.

Д ж е к с о н. Понятно, профессор. Нужно продолжать производство бомб. Однако в связи с реакцией на Хиросиму надо уверить наших физиков, что бомбы впредь изготовляются исключительно для научных опытов и экспериментов…

Г р е й в у д. Понимаю, сэр.

Д ж е к с о н. Сейчас мы поедем на совещание Ассоциации промышленников. Надо их тоже ознакомить с заключением.

Д о д д. Заключение экспертизы подтверждает правильность занятой нами позиции. Теперь, когда мир узнал, чем это пахнет, полезно напомнить о том, что мы монопольно владеем этим оружием. Это облегчит выполнение наших промышленных, финансовых и экспортных планов. Скажу точнее – это обеспечит политическое и экономическое господство Соединенных Штатов… Наше господство, Джексон! (После значительной паузы.) Поблагодарим Всевышнего и поздравим друг друга. Теперь мы можем начать новую войну, которая вначале будет войной нервов, дипломатических сражений, психических атак – холодной войной…

Картина шестая

Снова терраса дома, в котором живет Берг. Летний вечер. При открытии занавеса на сцене – Е л е н а, сервирующая чайный стол. Входит Б е р г.

Б е р г (целуя Елену). Добрый вечер, дитя мое. Где Арне?

Е л е н а. Он уехал в город, отец.

Б е р г. Скоро должна приехать фру Ирина. Я заезжал на Ассамблею, мы сговорились, что сразу после заседания она приедет к нам…

Е л е н а. Я так хочу ее видеть… Она очень изменилась?

Б е р г. У нее случилось большое горе. Под Сталинградом погиб ее единственный сын.

Е л е н а. Какое несчастье!.. И она ни слова не писала об этом.

Б е р г. Да, лишь вчера она мне рассказала о своем горе. (Задумчиво.) Она изменилась, как изменились все мы. Изменилась и ты, моя девочка. Я давно хочу тебя спросить: почему ты стала такой тихой, задумчивой?.. Ты раньше была так жизнерадостна и весела… Что с тобой, Елена? Скажи мне прямо. (Пытливо глядит на нее.)

Е л е н а (отводя глаза). Я просто повзрослела, отец… Нельзя же только прыгать и думать о лыжах… И потом…

Б е р г. Что потом?

Е л е н а. Вероятно, ностальгия – тоска по родине…

Б е р г. И ничего больше?

Е л е н а. Ну что же может быть еще? Ты так ласков со мной… и Арне… Он тоже…

Б е р г (со вздохом облегчения). Значит, мне показалось. Ты знаешь, как мне дорого твое счастье, Елена… (Глядя на часы.) Я хочу заехать за цветами для нашей гостьи… (Выходит.)

Елена остается одна. Пауза. Елена в раздумье садится за рояль, начинает что-то играть. Раздается стук в дверь.

Е л е н а. Войдите!

Входит И р и н а, на ней строгий синий костюм.

Фру Ирина!.. (Порывисто бросается к ней, обнимает ее.)

И р и н а. Ну, покажитесь, покажитесь, дорогая Елена! (Поворачивает Елену к окну, с интересом разглядывает ее.) Да, совсем взрослая… Как мчится жизнь!.. А я все еще помню вас худенькой, шаловливой девочкой, которой так нравились ленинградские конфеты «Мишка». Кстати, вот они… (Передает коробку конфет.) Признаюсь, я так и не знала, что вам нравилось больше – конфеты или изображение медвежат на обертке…

Е л е н а (улыбаясь). И то, и другое. Благодарю за внимание, фру Ирина.

И р и н а. Я теперь и не знаю, как вас называть. Ведь вы уже дама…

Е л е н а. Очень прошу – называйте меня, как прежде, по имени.

И р и н а (садясь). Охотно. Итак, дорогая Елена, мы замужем, мы любим мужа, мы счастливы?

Е л е н а. Да… (Отводит взгляд.)

И р и н а (обнимая ее). А почему немного грустные глаза? Или мне показалось?

Е л е н а. Я скучаю по родине… Мне очень одиноко здесь…

И р и н а. Понимаю…

Е л е н а. Если б вы знали, как хочется домой!.. И я не понимаю, почему Арне так доволен жизнью в Америке… И потом…

Пауза.

И р и н а. Так-так…

Е л е н а (бросаясь к ней). У меня нет матери… И вообще нет здесь никого, кроме отца, а он так занят… Я не хочу его огорчать… Мне очень тяжело, фру Ирина… (Плачет.)

И р и н а (обнимая Елену, тихо). Можете сказать мне все… Как матери…

Е л е н а. Арне… Я не знаю, чего он хочет, о чем думает, о чем мечтает… Он стал совсем другим… Он смеется над моей тоской по родине… Как легко он забыл Норвегию… Иногда мне кажется, что с той же легкостью он сможет забыть меня… Скажите мне, я неправа? Я ошибаюсь?..

И р и н а. Я вам скажу то же, что сказала бы своей дочери. Самая большая, самая чистая любовь на свете – это любовь к своей родине, моя девочка… Вот почему мы, русские, говорим: мать-родина. И… И я не верю людям, не знающим этой любви…

Входит Б е р г с цветами в руках.

Б е р г. Опоздал?.. Еще раз здравствуйте, дорогая Ирина! (Передавая цветы, со старомодным поклоном.) Вот, примите в знак любви и дружбы…

И р и н а. Спасибо, мой добрый, мой милый друг!

Б е р г. Ну вот мы снова вместе… Садитесь, дорогая Ирина. Устали?

И р и н а. Да, сегодня в нашей Атомной комиссии было довольно жарко. Мы так спорили с американскими экспертами во главе с Грейвудом, что даже забыли о регламенте.

Б е р г. Ну, если даже Грейвуд забыл о регламенте, значит, спор был горячий.

И р и н а. Вы знаете, этот Грейвуд – страшный казуист. Преамбулы, оговорки, примечания, параграфы – и все для того, чтобы утопить предложения о запрете атомного оружия…

Б е р г. Да, он оказался совсем иным… Пейте чай, фру Ирина…

И р и н а. Благодарю… (Берет чашку чаю.) А здесь хорошо – океан, природа…

Е л е н а. Вам нравится Америка, фру Ирина?

И р и н а. Как вам сказать? Мне многое нравится в Америке, и прежде всего – ее народ… И меня возмущает здесь все, что портит жизнь этому народу… и угрожает счастью многих других народов, Елена…

Б е р г. Америка… Я многим обязан Америке. Здесь создали отличные условия для моих исследований. Америке нельзя отказать в размахе. Знаете, только в моей лаборатории работают…

И р и н а. Одну минуту. Я должна вас просить, профессор…

Б е р г. Да?

И р и н а. Не будем касаться своей работы. Ни вашей, ни моей.

Б е р г. Почему? Ведь мы оба физики. Ядерники. Разве нам нечем поделиться друг с другом?

И р и н а. Настанет время – я верю в это, – когда ученые не будут иметь секретов друг от друга. Но пока… Пока я хочу, чтобы никто не посмел усомниться в чистоте нашей дружбы, дружбы через океан… Кроме того, я здесь не только физик, но и один из советских экспертов Атомной комиссии Объединенных Наций. И мало ли кто и как захочет использовать самую невинную, дружескую беседу двух ученых? Одним словом, я вас очень прошу!

Б е р г. Хорошо… (После паузы.) Как сложен мир, фру Ирина…

И р и н а. Да, не прост…

Б е р г. Я привык быть откровенным с вами. Знаете, я ничего не могу понять в международной обстановке. Россия утверждает, что американский империализм хочет завладеть миром и готовит новую войну. Америка обвиняет Россию в красном империализме. Ученые должны секретничать друг с другом. А Грейвуд, узнав, что вы будете у меня, предупреждал, что советская пропаганда – это гипноз…

И р и н а (улыбаясь). А разве вы не замечаете, что я вас гипнотизирую?

Б е р г. Пока я только заметил, что вы хотите сделать из меня материалиста. Но тут я твердо обороняюсь… Правда, у вас могучий союзник…

И р и н а. Кто?

Б е р г. Ленин. Его книга, которую вы мне подарили. Признаюсь, я частенько возвращаюсь к ней. И меня больше всего поражает как физика его гениальное предвидение неисчерпаемости свойств электрона. То, к чему мы подходим лишь теперь, Ленин предсказал почти сорок лет назад. Кто мог думать, что электрон имеет множество свойств, что он может исчезать и вновь возрождаться, что он имеет магнитный момент, что он одновременно и волна, и частица?

И р и н а. И кто знает, сколько еще новых свойств будет открыто в нем!

Б е р г. Вот я и спрашиваю, как мог Ленин, даже не будучи физиком, предвидеть это задолго до наших дней?

И р и н а. Ленин сумел это сделать потому, что пользовался единственно верным философским методом – материалистической диалектикой… Тем самым методом, который вы всю жизнь пытаетесь опровергнуть словами, но подтверждаете своими работами.

Б е р г. Почему вы так хотите убедить меня в этом?

И р и н а. Я хочу только одного. Чтобы крупный ученый сознательно шел верным путем. И чтобы его талант служил интересам человечества, а не его врагам…

Пауза. Берг молчит.

На гробнице великого Ньютона в Лондоне начертано: «Да поздравят себя смертные с тем, что существовало такое, и столь великое, украшение рода человеческого». Я хочу и желаю вам только одного, мой дорогой друг! Чтобы потомки вспоминали ваше имя с благодарностью, а не с проклятием…

Берг молчит, опустив голову.

Простите меня за резкость, профессор, но настоящая дружба иногда требует резкости.

Доносится шум машин, подъехавших к дому.

Б е р г. Елена, посмотри, кто это там.

Е л е н а (заглянув в стеклянную дверь террасы). Профессор Грейвуд с целой компанией. И какие-то фотографы…

Б е р г. Фотографы? В чем дело?

В этот момент на террасе появляется Г р е й в у д. За ним – еще ч е л о в е к п я т ь, из которых двое с фотоаппаратами.

Г р е й в у д. Дорогой профессор Берг, не сердитесь за это вторжение – я сам в данном случае жертва прессы…

Б е р г. Здравствуйте, господа. С кем имею честь?

Г р е й в у д. Сейчас объясню. Эти джентльмены – корреспонденты самых крупных журналов и газет. Им необходимо немедленно получить интервью у вас и госпожи Прохоровой. И я взял на себя смелость их сопровождать…

Б е р г. Садитесь, господа.

П е р в ы й ж у р н а л и с т. Редакция газеты «Нью-Йорк таймс» поручила мне задать вопрос вам, профессор Берг.

Б е р г. Именно?

П е р в ы й ж у р н а л и с т. Английский адмирал Диккенс – внук известного писателя – выступил со статьей, в которой пишет, что применение атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки было вызвано не военной необходимостью, а стремлением запугать мир атомной бомбой. Каково ваше мнение по этому вопросу?

Б е р г. Я тоже считаю, что в этом не было военной необходимости. Скажу больше – считаю, что это факт позорный, которого не простит история. Что же касается второй части вопроса, то я хочу надеяться, что мистер Диккенс, хотя и носит адмиральскую форму, может лишь негодовать по поводу чудовищного стремления запугать мир атомной бомбой. Во всяком случае именно так реагировал бы на это его знаменитый дед.

П е р в ы й ж у р н а л и с т. Благодарю. Теперь вопрос к госпоже Прохоровой. Профессор Грейвуд заявил печати, что Америка монопольно владеет секретом атомной бомбы и что как американец он гордится этим. Каково мнение госпожи Прохоровой по этому вопросу?

И р и н а. Профессор Грейвуд так счастлив от этой мысли, что мне жаль его разочаровывать.

В т о р о й ж у р н а л и с т. Но представляемый мною журнал «Лайф» хотел бы знать: владеет ли этим секретом Россия?

И р и н а. Журнал «Лайф» существует столько лет, что такая детская любознательность ему уже не по возрасту.

Все смеются.

П е р в ы й ж у р н а л и с т. По-видимому, вы считаете это военной тайной?

И р и н а. Как человек штатский я не разбираюсь в военных тайнах, а как физик убеждена, что в науке тайны неизбежно раскрываются, независимо от того, хочет этого или нет профессор Грейвуд.

В т о р о й ж у р н а л и с т. Я задал вам этот вопрос, пользуясь тем, что вы гостите в Америке.

И р и н а. У вас превратное понятие о гостеприимстве. У меня на родине не принято выпытывать у гостей, что хранится у них в погребе.

Т р е т и й ж у р н а л и с т. Значит, в советском погребе кое-что хранится?

И р и н а. Не сомневаюсь, что для непрошеных гостей у нас всегда найдется подходящее угощение.

В т о р о й ж у р н а л и с т. Это угроза?

И р и н а. Мы никогда не угрожаем своими научными открытиями и не превращаем их в орудие шантажа.

Г р е й в у д. Тем более что не имеете этих открытий.

И р и н а. Так утверждаете вы. Я этого не утверждаю.

П е р в ы й ж у р н а л и с т. Значит, вы утверждаете обратное?

И р и н а. Как физик я могу утверждать только одно – что ядро атома специально не благоволит к профессору Грейвуду, тем более что не он, а норвежские, итальянские, английские и датские физики раскрыли этот секрет.

Г р е й в у д. Меня занимает факт, а не его история.

И р и н а. А меня занимает история для оценки факта.

Т р е т и й ж у р н а л и с т. Я хотел бы знать мнение советского эксперта Прохоровой по поводу происходящей теперь в Америке дискуссии о длине дамских юбок. Согласны ли вы, что юбки должны быть не выше восемнадцати сантиметров от пола?

И р и н а (иронически). Грандиозность затрагиваемой вами проблемы лишает меня возможности сразу ответить на этот вопрос. Оставляю за собой право на длительное размышление и ответ пришлю телеграфно из Москвы.

П е р в ы й ж у р н а л и с т. Может быть, вы ответите на более легкий вопрос: почему Ассамблея отвергла советские предложения о запрещении атомного оружия?

И р и н а. Мне кажется, что этот вопрос задает весь мир тем, кто в этом повинен.

П е р в ы й ж у р н а л и с т. Весь мир? Почему?

И р и н а (с волнением, тихо). Потому, что советские предложения защищали покой, счастье и жизнь сотен миллионов людей. А возражения против этих предложений исходили из корыстных интересов кучки людей, претендующих на мировое господство.

П е р в ы й ж у р н а л и с т. И все ученые разделяют вашу точку зрения?

И р и н а. Нет, не все. Есть люди, именующие себя учеными и открыто призывающие к массовым убийствам. Например, профессор Грейвуд обещал в своей статье одним нажатием кнопки уничтожить пятьдесят миллионов человек. Я спрашиваю: как смеет он называть себя ученым?

Г р е й в у д (с наглой усмешкой). От чьего имени вы спрашиваете?

И р и н а. От имени миллионов жертв минувшей войны. От имени мертвых солдат Сталинграда и Дюнкерка…

Г р е й в у д. Они вас не уполномочивали!

И р и н а. Меня уполномочили совесть ученого, совесть мира. Меня уполномочил мой сын Владимир, павший смертью храбрых в битве за Сталинград. Меня уполномочили прошлое и будущее науки, которое вы, Грейвуд, и те, кто стоит за вами, хотят искалечить и опозорить!..

Ж у р н а л и с т ы (хором). Вопросов больше нет!

Вбегает взволнованный Г л а н, в его руках газета.

Г л а н. Простите меня, господа… Отец, случилось несчастье… Вот, я только что прочел в вечерней газете…

Б е р г. Что такое?!

Г л а н. Автомобильная катастрофа… Профессор Багдолл убит.

Б е р г. Мак?!

Е л е н а. Убит?!

Б е р г встает и молча уходит в дом.

П е р в ы й ж у р н а л и с т. Разрешите газету? (Берет из рук бледного Глана газету и медленно читает.) «Автомобильная катастрофа. Сегодня утром на Пятой магистрали в результате автомобильной катастрофы погиб известный физик профессор Мак Багдолл. Установлено, что несчастье произошло вследствие рассеянности покойного, хорошо известной его друзьям. Он сам вел машину и попал под грузовой “студебеккер”. Достопочтенный мистер Додд выразил соболезнование семье покойного и назначил пожизненную пенсию его вдове и детям. Благородный поступок мистера Додда – лучший ответ на злостную клевету о том, что негры якобы преследуются в нашей демократической стране…».

Г р е й в у д. Бедный Мак! Я так его любил… (Прикладывает платок к глазам.)

З а н а в е с.

Картина седьмая

Через несколько лет.

Снова знакомый нам рабочий кабинет Додда. При открытии занавеса на сцене – Д ж е к с о н и Д о д д.

Д о д д. Прежде всего – спокойствие, Эстебан. Нельзя так волноваться.

Д ж е к с о н. Поймите, Генри, это катастрофа! Через два часа я должен открыть экстренное совещание Ассоциации промышленников. Что я им скажу?

Д о д д. Вот для того, чтобы это решить, нам обоим нужно спокойствие.

Д ж е к с о н. Ваша дурацкая экспертиза гарантировала, что Россия не имеет водородной бомбы!.. А теперь над нами смеется весь мир!..

Д о д д. Перестаньте кричать. Я уже вызвал профессора Грейвуда, и мы выясним, как это могло случиться… (Звонит.)

Входит Г р е й в у д.

Г р е й в у д. Добрый день, джентльмены.

Д о д д. Вы находите этот день добрым, профессор Грейвуд?

Д ж е к с о н. Второй раз вы подводите нас своей экспертизой и имеете наглость здороваться с таким видом, как будто ничего не случилось!.. Этому нет названия!..

Д о д д. Одну минуту, мистер Джексон. (Спокойно, даже почти ласково.) Вы, надеюсь, помните, дорогой профессор, как в свое время ваша экспертиза гарантировала, что Россия в течение минимум десяти лет не овладеет секретом атомной бомбы?..

Г р е й в у д. Наше заключение базировалось на данных о состоянии советского промышленного потенциала. К несчастью, эти данные оказались ошибочными по вине нашей стратегической службы, к которой я не имею никакого отношения.

Д о д д. Допустим. Но вот теперь вы подвели нас снова. Когда советский премьер объявил восьмого августа на сессии Верховного Совета СССР, что Россия имеет уже и водородную бомбу, вы заверили нас, что это – блеф.

Г р е й в у д. Позвольте дать объяснения. Во-первых, восьмого августа не было никаких объективных подтверждений заявлению советского премьера. Ни одна из наших станций, как и станции Великобритании, к тому времени не зарегистрировала ни одного взрыва с термоядерной, то есть водородной, реакцией на территории СССР. Во-вторых, советский премьер в заявлении, сделанном восьмого августа, как вы помните, прямо не утверждал, что у них есть водородная бомба, а говорил об этом намеком, так сказать, косвенно…

Д о д д. Очевидно, вы рассчитывали, что он еще сообщит адрес склада, где она хранится, и номер телефона директора склада?

Г р е й в у д. Позвольте напомнить, что и правительство Соединенных Штатов располагало данными, что у русских водородной бомбы нет. И мистер Даллес выступил двенадцатого августа по радио с заявлением, что сообщение советского премьера – блеф…

Д ж е к с о н. Мистеру Даллесу уже давно пора бы знать, что Москва не путает политики с покером!..

Г р е й в у д. Заявление мистера Даллеса – это уже область политики, джентльмены, и я как физик не считаю себя вправе входить в обсуждение этой области нашей жизни… Я физик, а не дипломат… И когда ровно через час после выступления мистера Даллеса наши станции зарегистрировали водородный взрыв на территории СССР, я понял, что мистер Даллес, к сожалению, поторопился, и немедленно информировал его о случившемся.

Д о д д. И теперь весь мир смеется над нами!.. Шесть лет мы тратим огромные средства на то, чтобы уверить весь мир в том, что мы монопольные обладатели сначала атомной, а затем водородной бомбы, и дважды оказываемся в дураках!..

Д ж е к с о н. Я просто не знаю, как теперь быть?

Д о д д. Самое важное – ослабить эффект, вызванный сообщением о том, что Россия имеет и водородную бомбу.

Д ж е к с о н. Но как это сделать, Генри?

Д о д д. Сейчас я познакомлю вас со своим планом. (Нажимает кнопку звонка.)

Входит Т о м с о н.

Райт уже приехал?

Т о м с о н. Да, мистер Додд.

Д о д д. Пригласите его сюда.

Т о м с о н выходит, входит Р а й т.

Р а й т. Добрый день.

Д о д д. Здравствуйте. Садитесь и внимательно слушайте.

Райт молча садится.

Итак, несмотря на все наши старания, крупнейшие ученые и писатели примкнули к движению сторонников мира. Не так ли, Райт?

Р а й т. К сожалению, так, мистер Додд. Резолюция, принятая два года назад на Конгрессе в защиту мира в Чикаго, произвела огромное впечатление на миллионы американцев. До настоящего времени ее широко распространяют. Скажу больше – эта резолюция стала своего рода Евангелием американского народа…

Д о д д. Она у вас при себе?

Р а й т. Я не расстаюсь с этим листком, будь он проклят… Вот он, слушайте… (Достает листок и читает.) «Мы считаем, что мир является лучшей защитой Америки… Мы заявляем о нашей уверенности в том, что большинство американцев хотят мира…».

Д ж е к с о н. Это довольно верно подмечено…

Д о д д. Не поставить ли вам под этим и свою подпись, дорогой Эстебан?

Д ж е к с о н. Я рад, что вы еще способны шутить… Я не могу сказать этого о себе… Читайте дальше, мистер Райт.

Р а й т. «Мы верим в то, что для мира необходимо согласие с сосуществованием различных социальных систем…».

Д о д д. Это генеральный тезис Москвы. Как видите, они берут быка за рога. Нам необходимо одним ударом скомпрометировать движение сторонников мира, во-первых, и ослабить впечатление от истории с водородной бомбой, во-вторых… Одним ударом!.. Скажите, Райт, Берг окончательно с ними?

Р а й т. Да, мистер Додд. Берг стал одним из активнейших деятелей движения сторонников мира. И он как мировой ученый весьма влиятелен…

Д о д д. Прелестно. Значит, если мы докажем, что Берг передал русской разведке секрет нашей водородной бомбы, то мы скомпрометируем не только его лично, но и все его окружение, а кроме того, объясним миру, как русские сумели получить секрет водородной бомбы…

Д ж е к с о н. Браво, Генри! Это очень эффектно.

Д о д д. По-моему, тоже. Психологически это прозвучит так: русские сами никогда не овладели бы секретом атомной бомбы, они просто украли его у нас…

Д ж е к с о н. Но, с другой стороны, какое это имеет значение? Важен факт, а не его история. Не понимаю.

Д о д д. Кажется, это принимает у вас хронический характер, Эстебан. Разъясню. Важно подорвать веру в промышленный и научный потенциал России. Если мир поверит в то, что русские не самостоятельно овладели секретом атомной бомбы, а выкрали его через Берга у Америки, это подорвет их авторитет. Кроме того, это явится новой иллюстрацией красной опасности и агрессивных замыслов Москвы.

Д ж е к с о н. Клянусь, это логично! Браво, Генри!

Д о д д. Так вот, Райт, слушайте меня внимательно. Завтра утром зять Берга, этот… Как его?

Р а й т. Глан.

Д о д д. Этот Глан покинет дом Берга. Внезапно. Без предупреждения. Навсегда. Глан опубликует в газетах письмо, что лишь теперь он случайно узнал, что его тесть, профессор Берг, в годы оккупации был связан с гестапо. Потом, после разгрома Германии, Берг связался с советской разведкой через эту русскую, которая, помните, с ним дружна… Как ее?

Р а й т. Мадам Ирина Прохорова. Она переписывается с Бергом до сих пор. Гениальная идея!..

Д о д д. Вот через эту Прохорову Берг и связался с русской разведкой. Она, кстати, физик. И Берг выдал ей сначала секрет атомной, а затем и водородной бомбы. Поэтому – так напишет Глан – он порывает с этой преступной семьей и разоблачает перед лицом всего мира профессора Берга. Напечатать во всех газетах как сенсацию!..

Р а й т. Превосходно! А Берга арестовать!.. Он у меня все подтвердит, можете не сомневаться!..

Д о д д. Зачем арестовывать? Ведь у нас свобода убеждений. И кроме того, Берг не американский подданный. Берг, оказывается, действовал по указаниям Комитета сторонников мира… Вот кем он жестоко обманут, бедный, наивный Рикард Берг… Да, конечно, так лучше… Берг обманут, Берг – жертва сторонников мира – агентов Москвы… Поэтому, Райт, откажемся от его связи с гестапо. Напротив – Берг честно боролся с гитлеровцами, потом честно работал у нас, а потом стал жертвой советской разведчицы Прохоровой и ее сообщников из американского Комитета защиты мира… А я возьму Берга под защиту. Завтра, когда газеты начнут травить его, как зайца, когда его дочь, брошенная мужем, полезет в петлю, я сам поеду к нему, я протяну ему руку помощи, я покажу ему, что такое американский образ жизни и американская демократия!..

Д ж е к с о н. Отличная схема, Генри.

Д о д д. И тогда одно из двух: или Рикард Берг оценит мое великодушие и мою помощь, или…

Р а й т. Или мы отправим его на электрический стул…

Д ж е к с о н. Да, на стульчик, на стульчик…

Г р е й в у д. В самом деле, довольно с ним нянчиться!..

Д о д д. Чепуха!.. Вы примитивно мыслите, джентльмены!.. Мы еще до сих пор расплачиваемся за глупость, допущенную с супругами Розенбергами. Все тогда поняли, что их казнили, несмотря на их невиновность… Нет, мы не отправим Берга на электрический стул. И даже не будем его арестовывать. Берг – слишком крупное имя, чтобы идти на судебный процесс с одним показанием его зятя… Мы опять окажемся в дураках, а мне это надоело…

Картина восьмая

В темноте, еще до поднятия занавеса, на фоне отдаленных, рваных синкоп джаза доносятся почти истерические выкрики дикторов – мужчин и женщин, – передающих экстренные сообщения по радио.

П е р в ы й д и к т о р. Благородный поступок Арне Глана, разоблачившего своего тестя, советского шпиона Рикарда Берга, взволновал миллионы американцев…

В т о р о й д и к т о р. Мир содрогнется, прочтя письмо молодого ученого Глана. Образы Шекспира бледнеют перед трагедией этого человека, узнавшего о страшном преступлении человека, которого он считал своим отцом и учителем…

Т р е т и й д и к т о р. Теперь всем ясно, что мы стоим перед новым фактом подрывной деятельности агентов коммунизма… Под видом сторонников мира, как теперь окончательно выяснилось, орудует опасная шайка агентов Москвы…

Ч е т в е р т ы й д и к т о р. Надо спокойно задуматься над вопросом – кто такой Берг? Шпион и преступник или один из тех, кто одурманен ядом красной пропаганды? Общественное мнение должно прислушаться к голосу достопочтенного мистера Генри Додда, который заявил нашему сотруднику, что он верит Рикарду Бергу и считает, что тот лишь жертва Москвы…

Занавес поднимается. Знакомая нам терраса в доме Берга. Елена в полном оцепенении сидит перед приемником, автоматически вращая ручку верньера. Из репродуктора звучат голоса дикторов. Входит Б е р г. Его трудно узнать – так изменился он за это время. Берг подходит к приемнику и выключает его.

Б е р г. Я был у консула, Елена…

Е л е н а. Домой, скорей домой, отец!

Б е р г. Консул сказал, что до выяснения всей истории с письмом Глана он не может дать нам визу… Но ты не волнуйся, моя девочка… Я добьюсь…

Е л е н а. Я не могу себе простить, что скрыла от тебя свои первые подозрения… Еще тогда в Норвегии говорили, что он близок с Квислингом… Он уже тогда предал родину, как теперь нас… (Плачет.) Прости меня, отец, за горе, которое причинил тебе мой брак…

Берг молча привлекает ее к себе, гладит ее голову. На его глазах слезы. Доносится шум подошедшей машины, на террасе появляется Д о д д.

Д о д д. Бывают обстоятельства, профессор Берг, когда друг может приехать, не ожидая приглашения. Здравствуйте!

Б е р г. Здравствуйте, мистер Додд. Чем обязан вашему визиту?

Д о д д. Я приехал пожать вам руку и сказать – не огорчайтесь, не обращайте внимания на выходку вашего зятя. Наши дочери, к сожалению, редко выходят замуж удачно. Я знаю это по своей семье. К счастью, вы находитесь в Америке, где закон воспрещает вмешиваться в чужие убеждения и копаться в человеческой душе. У нас свобода убеждений, и независимо от ваших политических взглядов, профессор, ни один волос не упадет с вашей головы…

Б е р г. Но меня оклеветали… Оклеветали перед родиной…

Д о д д. У нас свобода печати – каждый может писать что хочет… Что же касается родины, профессор Берг, то Америка всегда готова стать вашей второй родиной…

Е л е н а. Мы не ищем второй родины, мистер Додд!.. (Резко поворачивается и уходит.)

Д о д д (глядя ей вслед). Молодость всегда горяча, профессор. Но мы с вами люди одного поколения. И я хочу вам сказать откровенно, как старик старику. Пора кончать с устарелыми понятиями, с разделом старого шарика на государства и границы. Родина – это теперь уже вся планета, весь земной шар. Наука не знает государственных границ, мысль не нуждается в визах и паспортах. Какое значение для вашей научной биографии, профессор Берг, имеет ваше гражданство – норвежец вы или француз, швед или американец? Вы Рикард Берг – ученый с мировым именем, и потому вы гражданин мира! И мы рады принять вас в американское подданство. Вас и вашу дочь…

Б е р г. Я был и есть норвежец. И ничто не отвратит меня от моей родины.

Д о д д. Что ж, я привык уважать чужие убеждения. Вы можете остаться в Америке как наш гость, почетный гость. Конечно, при одном маленьком условии…

Б е р г. Именно?

Д о д д. Я уверен, что вы стали жертвой агентов Москвы, именующих себя сторонниками мира. И напрасно вы, ученый, вмешиваетесь в политику…

Б е р г. Понятно. Я тоже, мистер Додд, был против того, чтобы ученые занимались политикой. Но я один из тех, кто создал атомное оружие, и потому я с теми, кто против его применения. Я пришел к этому трудным и сложным путем. Я оступался, блуждал, иногда меня обманывали, но все-таки я пришел. И никому уже не удастся меня обмануть…

Д о д д. Но я хотел бы сказать вам всего несколько слов…

Б е р г. Я вас слушаю.

Д о д д. На днях я познакомился с вашей биографией. Оказывается, мы родились с вами в одном и том же году, в одном и том же месяце. Мы прожили свои молодые годы в эпоху, не знавшую бурь, старый, уютный капитализм баюкал нашу молодость, профессор, на разных концах мира. Мы учились, развлекались, любили, работали. Я стал промышленником, вы – мировым ученым. Но теперь наша жизнь на закате, мы разменяли седьмой десяток, старина. Давайте же поговорим начистоту, как два старика, как люди одного поколения!..

Б е р г. Давайте поговорим.

Д о д д. Вот уж несколько лет, как я ежедневно, вместо того чтобы заниматься спортом и здоровыми развлечениями, трачу два часа на изучение книг, в которых довольно ясно доказывается, что я и мне подобные находимся в состоянии агонии… Вам знакомы эти книги, профессор Берг?

Б е р г. Более или менее.

Д о д д. Так вот, сегодня коммунизм – это уже не призрак, бродящий по Европе, как некогда писал Маркс, а реальная и страшная сила, угрожающая цивилизации и прогрессу… Вы, как мне известно, не коммунист. Я тоже.

Б е р г. Догадываюсь.

Д о д д. Так почему же вы с теми, кто превращен в орудие коммунизма, в его агентуру? Почему вы не с нами, а против нас? Почему вы, наконец, не остались, как прежде, посреди? Я прямо задаю вам этот вопрос, профессор Берг!

Б е р г. Узнаю мистера Додда. Да, вы умный человек, и я не могу этого не оценить. Мы живем в середине века, века великих свершений и гроз. Вы верно сказали, что я был среди тех, кто стоял посреди. Я верил в то, что эта позиция самая мудрая и самая честная, мистер Додд. Но я ошибался. Теперь я знаю, что это вы обманули меня, как обманули миллионы людей. Меня, Рикарда Берга, вы превратили в убийцу, и теперь мои руки в крови!.. Я никогда не думал, Генри Додд, что мне будут сниться на закате жизни старики, женщины и дети Хиросимы и Нагасаки, которых вы убили моей наукой, моими руками, моими открытиями. И если мы не вырвем из ваших рук оружия, которое вам вручили, кто знает, что вы с ним сделаете дальше?.. Вот почему я уже не стою посреди. Вот почему я навсегда с теми, кто против вас, будьте вы прокляты!..