Вы не авторизовались
Зарегистрироваться
на нашем портале

Голос Серебряной Луны. Сказки, фэнтези, мистика бесплатное чтение

Скачать книгу

Голос Серебряной Луны

Кий стремительно шёл к реке, прижимая к груди маленький свёрток. Мире приходилось бежать, чтобы не отстать от него.

– Ты что это удумал, окаянный! – её дыхание прерывалось, поэтому каждое слово давалось с трудом.

Тьма уже поглотила соседние холмы. Казалось, даже звуки исчезают в наступающей ночи. Лишь река под обрывом, на краю которого остановился мужчина, встревоженно шумела бурунами.

Осталось только протянуть руки, и дитя, менее часа назад убившее свою мать, станет добычей быстрого течения и холодных камней.

– Не смей! – Мира наконец нагнала Кия, но споткнулась и упала на колени, вцепившись в подол его рубахи. Он попытался стряхнуть её руку. Младенец проснулся, зашевелился и открыл глаза. Синий взгляд доверчиво уставился на мужчину, и тому почудилось, что это Зоряна смотрит на него, обволакивая теплом и любовью. Кий опустился рядом с испуганной Мирой, по щекам его текли слёзы. И вдруг облака, затянувшие небосклон, разошлись. Полная луна, царицей взглянув на землю, облачилась в серебряные одежды, и тонкий серебряный луч протянулся вниз и коснулся лба крошечной девочки, а потом растаял, словно ничего и не было. Луна побледнела и спряталась за вновь набежавшими облаками. Только личико ребёнка ещё несколько мгновений продолжало светиться, но вскоре и это свечение рассеялось.

Кий и Мира замерли, не в силах вымолвить ни слова. Общая тайна незримо связала их судьбы.

Сияна весело напевала, накрывая на стол. Её щёки порозовели, светлые волосы были причудливо переплетены разноцветными лентами, подаренными вчера соседкой Мирой, хлопотавшей рядом.

– Десять лет! Ты уже совсем взрослая, Сияна! Как же быстро летит время! – румяный пирог показался из печи.

Отец уехал на ярмарку три дня назад и должен был сегодня возвратится.

– Он всегда уезжает куда-нибудь к моему дню рождения и возвращается только на следующий день после него, – грустно подумала девочка, вспоминая рассказы о своей матери. – Он до сих пор оплакивает её и скучает по ней. И я скучаю по ней, хотя совсем не знаю её. Тятя говорит, я, как две капли воды, похожа на неё: такая же синеокая и светловолосая, весёлая и трудолюбивая, даже говорю и двигаюсь, как она. Иногда мне кажется, что, глядя на меня, он видит её. Как бы я хотела тоже её увидеть!

– Что-то ты совсем скисла, Сияна! А ну-ка, пошевеливайся! Скоро отец и гости заявятся!

Утром следующего дня Кий долго и внимательно смотрел на Сияну, так что ей стало не по себе, а потом усадил её на лавку и начал говорить. Сначала речь его была сумбурной, он постоянно запинался и останавливался. Но постепенно голос твердел, и смысл сказанного достиг сознания девочки. Узнала она о том полном боли и отчаяния дне, когда появилась на свет, как её отец, Кий, ослеплённый горем, обвинил её, невинного младенца, в гибели своей любимой жены Зоряны, как приговорил её к смерти и как не посмел исполнить свой приговор.

– Мира упала, а ты посмотрела на меня, посмотрела так… Я не мог, – его беспомощный взгляд, оторвавшись от досок на полу, обратился к лицу Сияны. – Прости, – прошептал еле слышно.

Сердце девочки сжалось. Она опустилась на колени перед ним и обняла его. Помолчали. Потом отец продолжил:

– Тебе, конечно, известно предание о Голосе Серебряной Луны: примерно раз в сто лет на небе появляется Серебряная Луна и одаривает новорождённого младенца, обязательно девочку, своим благословением (или проклятием – не знаю уж, что тут вернее). В тот день, когда девочка становится девушкой, на её уста накладывается печать молчания. Нет, говорить она может, но делать ей этого нельзя, иначе она не только не обретёт чудесный Голос, но умрёт в течение года, и смерть её будет долгой и мучительной. Молчать эта избранная должна до тех пор, пока однажды, в страшную минуту, Голос не вырвется сам. Тогда он спасёт многих, очень многих. После этого его обладательница сможет говорить и не только: впредь её голос будет наделён невероятной исцеляющей силой, хотя эта сила уже не сравнится с той, которая проявится в первый раз.

– Да, я слышала истории о Голосе Серебряной Луны, но зачем сейчас ты рассказываешь мне об этом? – спросила Сияна, сердцем уже зная ответ на свой вопрос.

– В ту ночь, доченька, когда твой обезумевший от горя отец опустился рядом с дрожащей Мирой, Серебряная Луна вдруг показалась из-за облаков и коснулась своим лучом твоего лба. Ты избранная, бедная моя девочка. Мы с Мирой много лет хранили эту тайну, и теперь эта ноша ложится и на твои плечи. Скоро ты станешь девушкой, и я долго, а возможно, никогда больше не услышу твой ласковый голос, твои весёлые песенки.

– Тятя…

Они обнялись и, погрузившись в свои мысли, долго сидели, тесно прижавшись друг к другу.

Настал день, и уста Сияны словно онемели. А жизнь пошла своим чередом, и вскоре все соседи и знакомые так привыкли к молчанию девушки, словно она никогда и не разговаривала.

Прошло несколько лет. Был конец лета. Дыхание осени уже проникало в селения и окружавшие их леса и болота. В зелени дальних холмов сияли на солнце жёлтые и красные брызги. Всё чаще утренние туманы наполняли лощины. По ночам доносился заунывный волчий вой. Цепочки лисьих следов подбирались к плетням и заборам.

Уже неделя, как Кий уехал на ярмарку, чтобы продать скобяные изделия, мастерски изготовленные им в кузнице, а также мёд со своей пасеки и закупить всё необходимое для их небольшого хозяйства. Сияна со дня на день ждала его возвращения, пытаясь угадать, какой подарок привезёт ей отец на этот раз. Пропалывая сорняки и кормя кур, она радостно представляла себе то цветастую шаль с длинной бахромой, то новую мягкую обувку, то сарафан с диковинной вышивкой. Но больше всего ей хотелось получить маленькое серебряное колечко. Девушка не знала, понял ли отец, о чём грезилось ей, когда она пыталась знаками ответить на его вопрос о желанном подарке. Но думала, что всё же понял. Он умел хорошо понимать её и без слов.

Сияна обернулась на шум возле ворот и увидела чужую телегу, которой правил незнакомец. Вокруг телеги шли соседи, среди которых были Мира и её муж Зык. В телеге кто-то лежал, на рубахе расползлись кровавые пятна.

– Тятя! – хотелось закричать ей. – Тятя! – билось в её горле.

Девушка бросилась к телеге.

– Волки, – качнул головой возница. – Вероятно, у телеги сломалось колесо, и Кий застрял в лесу на ночь. Я нашёл его на рассвете, на трупе лошади живого места не осталось.

Истерзанное тело отца истекало кровью, глаза заволокло туманом. Но всё-таки он узнал свою дочь и протянул к ней руку. Пальцы разжались, и на ладони блеснуло маленькое серебряное колечко.

– Голос, где же Голос? – эта мысль на похоронах и в последующие дни болью отзывалась в сердце Сияны, слёзы то и дело катились из её глаз, но крики и жалобы оставались запечатанными в её груди. – Почему я не спасла тятю? Не могла? Со мной что-то не так? Разве может быть хуже?

А через неделю явился Зык, не первый год уже скупавший за бесценок соседние ослабевшие по той или иной причине хозяйства и давно зарившийся на хутор Кия.

– Убирайся, теперь это моя земля и мой дом! – бросил не слишком обременённый монетами кошель к ногам Сияны.

– Что же ты делаешь, проклятый?! – встала между мужем и сиротой Мира.

– Не вмешивайся, бестолковая баба! – Зык наотмашь ударил женщину, и она отлетела в сторону. – А ты бери, что дают, и уходи. А то и того не дам. Завтра на рассвете чтобы тебя здесь не было, – развернулся и зашагал прочь.

Город встретил Сияну шумом и толкотнёй. Она сразу направилась к княжескому терему. Сердобольная кухарка пожалела немую горемыку и взяла посудомойкой. Работать приходилось с утра до ночи, казалось, грязной посуде не будет конца. Но, по крайней мере, была крыша над головой, а на столе полная миска похлёбки или каши, а иногда и чего-нибудь повкуснее.

Дни, серые и однообразные, растянулись унылой вереницей. Но однажды во дворе кухни девушка столкнулась с молодым дружинником, и каким-то теплом повеяло на неё. Взгляды встретились, а сердце радостно затрепетало в груди.

– Что-то Колояр зачастил к нам во двор? – покосилась кухарка на Сияну.

Щёки юной посудомойки зарделись.

– Я о нём слышала только хорошее. Славный воин и добрый человек. И ты славная девушка. Но знает ли он, что ты немая?

Сияна еле заметно кивнула, покраснев ещё больше.

А через пару месяцев Колояр испросил у князя разрешение жениться, и влюблённые сыграли скромную свадьбу. В городе им дали в пользование маленький глинобитный домик с небольшим двориком, окружённым деревянной оградой. И вскоре дом наполнился теплом и уютом, двор зазеленел огородом, а вдоль дорожки, ведущей от калитки, распустились цветы.

Минуло три с небольшим года. Колояр со своим отрядом часто отлучался на границу княжества, где постоянно происходили стычки с кочевниками. Не счесть было мелких ран и царапин, которые получал он. Постепенно Сияна свыклась с чувством тревоги за мужа, тем не менее каждый раз ощущая не только радость, но и невероятное облегчение, когда любимый возвращался домой. Но однажды ранней весной, когда снег посерел, а в проталинах показалась земля, Колояр появился на пороге с перевязанным обрубком вместо правой руки. Рану прижгли, но бинты вновь и вновь пропитывались гноем. Вскоре храбрый дружинник слёг и уже не поднялся. Крик наполнил всё тело Сияны, но уста остались сомкнутыми. Несчастная уже забыла, как это – разговаривать, кричать, петь. Ей не хотелось жить. Посреди горницы повесила она петлю, и лишь вошедшие в это время сотоварищи Колояра успели вытащить отчаявшуюся молодую женщину. Последовавшая лихорадка, во время которой Сияна то и дело впадала в беспамятство, не позволила ей присутствовать на похоронах. А когда юная вдова, к удивлению окружающих, всё же пришла в себя, лето уже стояло на пороге, благоухание цветов доносилось через открытое окно, а Мира ставила на стол исходящий паром котелок, в котором всё ещё что-то аппетитно булькало.

– Очнулась, – ахнула добрая женщина и залилась слезами.

Как оказалось, когда Мира узнала о горе, подкосившем Сияну, она оставила мужа и всё это время ухаживала за ней.

– К Зыку я больше не вернусь. Детей у нас нет, а ты всегда была мне как дочь. Я хочу остаться с тобой, если ты не против.

Девушка радостно обняла Миру. А вскоре поняла, что Колояр не совсем покинул её: в ней осталась и росла его частица, их сын или дочь.

– Сын, – почему-то была уверена она. И так и случилось. В середине осени на свет появился мальчик, удивительно похожий на своего отца, но с синими, как у матери, глазами. Назвали его Велизар.

– Велизар, помоги матери сложить пряжу в корзины, – Мира развернула непоседливого ребёнка от горячей печи и слегка подтолкнула к Сияне. Та благодарно посмотрела на неё. В который уже раз она подумала, что не знает, как справлялась бы без этой женщины. Особенно как, вечно молчащая, смогла бы научить говорить своего маленького сына. Да, он понимал её и без слов. Взгляда и жеста было достаточно. Но говорить он начал лишь благодаря Мире, которая постоянно ему пела, рассказывала сказки, сыпала потешками и прибаутками. И мальчик рос смышлёным, общительным и весёлым. Меньше, чем через месяц, ему исполнится четыре, и он уже помогал ей продавать на рынке пряжу, которую та пряла целыми днями. Его бойкий голос зазывал покупателей и по кивку матери озвучивал цену, которая то и дело менялась во время торговли.

На улицах города, как всегда, было не протолкнуться. Но дружинники попадались намного реже обычного. С месяц назад князь почти со всем своим войском отправился защищать восточные границы, где скопилось великое множество кочевников, объединившихся в этот раз под единым предводительством. Неожиданно началась какая-то суета, паника зависла над домами и мостовыми, люди закричали, побежали, захлопали двери и ставни. Чтобы их не затоптали, Сияна с сыном вжались в углубление в стене. Колокол оповести о приближении к городу вражеских полчищ.

Воинство соседнего королевства, большого и сильного, в котором узнали, что столица княжества осталась почти без защиты, пересекло западные рубежи и подошло с осадными орудиями к её стенам. Храбро сражались дружинники, но вскоре лазутчики, несколькими днями ранее пробравшиеся в город, распахнули ворота, и лавина иноземных захватчиков заполнила площади и улицы. Не щадили ни женщин, ни стариков, ни детей. Мольбы и вопли эхом отражались от стен домов и поднимались к равнодушным небесам. Кровь растекалась по мостовым и впитывалась в землю. Полыхнул огонь сначала в одном месте, потом в другом, и вскоре пожар охватил всё вокруг.

Язык пламени лизнул соломенную крышу дома Сияны, где она вместе с Мирой и сыном спряталась, закрыв на засовы ставни и двери. Пришлось выбежать во двор. Крики и плач детей оглушили их. Велизар испуганно прижался к матери, его щёки блестели от слёз. В калитку ворвались несколько воинов. Мира встала, загородив собой молодую женщину с ребёнком. Удар мечом рассёк ей живот, и она упала. Под ней тут же образовалась лужа крови. И в этот момент Сияна заглянула в синие глаза своего сына и увидела ужас, наполнивший их. Но не только ужас Велизара смотрел на неё из его глаз. Ужас других детей, женщин и мужчин, их боль и отчаяние были в этом взгляде, их крики и стоны заполнили всё её тело. А ещё свет любимых серых глаз разглядела она в мерцающей синеве, и свет этот пронзил её сердце. Она услышала звонкий Голос, вырвавшийся из её груди, вибрирующий, заливающий всё вокруг, поднимающийся всё выше и выше. Захватчики выронили мечи, схватились за головы и кинулись вон из города. А Голос звенел и звенел, и гнал их до самой западной границы. Достиг он и восточных рубежей, и кочевники тоже побросали оружие и бежали, чтобы многие годы даже не сметь подумать о нападении на чужую землю. Пожары в городе мгновенного потухли, а раненые, даже смертельно, исцелились. Исцелилась и Мира, поднялась и удивлённо смотрела, как Голос вместе с серебряным сиянием исходил из открытого рта избранницы, пока та, в изнеможении, не потеряла сознание.

Говорят, с тех пор мир надолго воцарился в княжестве, и оно расцвело торговлей и ремёслами. Известие о великой исцеляющей силе Сияны быстро распространилось далеко за его пределами, отовсюду потянулись к ней страждущие. И она делала всё, что было в её силах.

Чудовище

Преславу на днях исполнилось тринадцать, он чувствовал себя совсем взрослым, и у него не было желания возиться с младшим братом, любимчиком родителей. А потому он очень обрадовался, когда удалось отделаться от него. Парнишка перемахнул через плетень и, насвистывая, направился к быстрой речке Чернушке, в затоне которой намеревался поплавать в этот жаркий летний день. Но радужным настроение было недолго, словно червь точила мысль о Богдане, которого и отец, и мать ставили выше его. Всё лучшее – Богдану: и сладости, и самое спелое и сочное яблоко, и внимание, и забота.

– Помоги Богдану, побудь с Богданом, не кричи на Богдана, отдай Богдану… Богдан, Богдан, Богдан…

От досады на глазах Преслава выступили слёзы, а кулаки сжались.

Долгое плавание в прохладной воде успокоило. Когда вылез из реки и оделся, заметил приближающегося брата и спрятался в зарослях кустарника. Сильно хромающий мальчик подошёл к затону, остановился и стал озираться, по-видимому, в поисках Преслава. Потом разделся и осторожно вошёл в воду. Щупленькое болезненное тело жалко бледнело на тёмном фоне.

Преслав не понял, как так получилось, но неожиданно Богдана вынесло из затона в реку, и бурное течение закружило и понесло мальчика. До паренька донеслись крики брата, но злорадная мысль: «Наконец-то!», – приковала его к месту. Когда всё стихло, он, как ни в чём не бывало, вернулся домой.

Вскоре односельчане принесли Богдана к ним на двор. Мальчик был без сознания, с синими губами, весь в кровоподтёках и царапинах, но живой. Мать, охая и причитая, кинулась к нему. Отец благодарил соседей, руки его дрожали, а лоб прорезала глубокая морщина. Преслав злился и досадовал: «Ну, почему, почему он не утонул!»

– Преслав, принеси… – мать обернулась к старшему сыну и так и замерла с открытым ртом. Вместо него рядом с ней стояло чудовище. Страшное лицо вселяло неописуемый ужас. Женщина истошно закричала. Мужчины обернулись и тоже закричали. Они схватили то, что попалось под руки, и стали кидать в оторопевшего паренька. Камень попал в нос, пошла кровь. Это вывело Преслава из оцепенения, он закрыл голову руками и ринулся в лес.

Несколько дней бродил в лесу, а если кого-то встречал на тропинке, то каждый раз слышал испуганные вопли и убегал, подгоняемый летящими вслед палками и шишками. Наконец парень наткнулся на избушку ведуньи. Вошёл и свалился, грязный, оборванный и обессилевший.

– Ну, и страшён же ты! – говорила старуха, отпаивая его пахучим отваром. – Напаскудил, чай, а потом сам себя ненароком и проклял.

Преслав встал, подошёл к бочке с водой и взглянул на своё отражение. Ничего не изменилось, на него смотрело привычное остроносое лицо. Ведунья усмехнулась:

– Только ты сейчас видишь своё лицо таким, какое оно на самом деле. А другие люди вместо него видят твои чёрные мысли. Они толком и описать-то не смогут, что именно. Ужас – вот и всё, что скажут.

– Но что же мне теперь делать? – жалобно протянул Преслав.

– Тебе нужно искупить свою вину: спасти кого-нибудь. Но сделать это надобно не ради себя, а ради того, кого спасаешь.

На рассвете парнишка простился с ведуньей и отправился искать, кого бы спасти. Перед уходом старуха протянула ему льняную маску с прорезями для глаз и рта:

– Надень, так люди будут видеть маску, а не ужас. Ты будешь казаться странным, а не чудовищем.

Несколько дней спустя Преслав попал в небольшое селение и сразу понял, что что-то случилось. Топот ног и возбуждённые голоса привели его к колодцу. Оказалось, верёвка порвалась, и трёхлетний сынишка старосты свалился туда вместе с ведром, за которое теперь и цеплялся из последних силёнок.

– Вот он, случай! – обрадовался паренёк, скинул обувку и начал спускаться вниз по верёвке, которую удерживали дюжие мужики. Он вытащил мальчика, привязав его к своей спине. Счастливые родители наперебой благодарили его, но, когда Преслав снял маску, благодарности превратились в проклятия, радостные возгласы сменились криками ужаса, а в спасителя полетели камни и палки. Убежав и спрятавшись в лесу, он опустился под деревом и горько заплакал. А утром снова надел маску и отправился в путь.

Уже два месяца скитался Преслав, уже три раза спасал он чьи-нибудь жизни, но люди по-прежнему видели в нём лишь чудовище.

– Обманула старая карга, не иначе, – решил парень и отправился к ведунье. Та встретила его, не испугавшись ни лица, ни гнева, выслушала, накормила, выпарила в баньке, намазала ссадины целебными снадобьями и сказала:

– А всё потому, что спасаешь ты лишь для себя самого. Мысли твои как были нечистыми, так и остались.

Ещё с год бродил Преслав по дорогам и селениям, пока не прибился к цирковой труппе. Чистил лошадей и клетки с животными, кашеварил – тем и кормился. Уже не искал он подвигов, не надеялся снять проклятие. Но однажды на постое что-то взбесило гнедую кобылу, сорвалась она с привязи и помчалась, не разбирая дороги, взбрыкивая задними ногами. Маленькая дочка акробатов играла на лугу среди ромашек. Ещё минута, и лошадь растопчет её. Не помня себя, Преслав вскочил, бросился перед кобылой и выхватил девочку из-под копыт. Бок лошади задел его, парень отлетел в сторону и упал на спину. Малышка оказалась на нём. Теряя сознание, он вдруг понял, что маска отлетела в сторону, но ни девочка, ни подбежавшие люди не боятся его и не кричат от ужаса.

– Преслав, куда же ты пропал?! Мы искали тебя, всем селом искали, лес прочесали вдоль и поперёк, – рубаха на груди промокла от слёз матери. На шум вышли из дома отец и Богдан. Лица обоих засветились от радости, глаза влажно заблестели.

– Прости, – тихо прошептал Преслав, обнимая младшего брата.

Озл и Бродо

Как-то ранней весной в деревню Звонкие Ручьи в один и тот же день и час с противоположных её сторон пришли да так в ней и остались два статных молодца. Светловолосый, ясноглазый да весёлый Озл появился со стороны дороги, ведущей в город, а темноволосый нелюдимый Бродо – со стороны леса. Озл тотчас полюбился сельчанам. Душа нараспашку, улыбчивый, казалось, он был везде и сразу. Ни одно застолье не обходилось без него. Никто не мог его переплясать, а уж песен, шуток да прибауток парень знал великое множество. Про Бродо же говорили, что к нему и на козе на подъедешь. Деревенским казался он странным да угрюмым, а потому они его сторонились.

Озл по гостям ходит, девки на него заглядываются, ребятишки за ним по пятам бегают, подражать во всём пытаются. А Бродо никто не замечает, да и как заметить, целыми днями на мельнице пропадает. И вот что удивительно, плетни да заборы во всех дворах выправились, крыши течь перестали, щели в домах да сараях паклей заделаны, сорняки в огородах словно сами себе расти не дают.

– Ох, каков молодец наш Озл! Золотые руки! Где ни пройдёт, всё хорошеет!

А Озл улыбается, ни «да», ни «нет» не говорит, но и не отказывается. А то вдруг вроде как и кивнёт слегка.

Всё бы ладно, но одновременно с этим дети да телята чаще болеть стали, посевы то на одном поле погибнут, то на другом. Где-то потом снова поднимутся, а где-то урожая уже не дождаться.

– Не иначе, бирюк Бродо виноват, – как-то обронил в шутку Озл.

А тут ещё засуха началась. Кто-то из мужиков увидел, как Бродо стоял посреди поля, руки раскинул, взгляд куда-то устремлён. Колдует, как есть, колдует злыдень. Правда, после этого дождь пошёл. Но в головах крепко засело: бирюк Бродо виноват, колдует злыдень. А Озл мотает головой, мол, не может быть. Да только взгляд и шутки-намёки об обратном говорят. Ко всему прочему на одном из подворий кормилица-корова околела, а на другом на кур да гусей словно мор какой напал. Но как-то никто будто и не приметил, что вторая корова, от которой раньше молока почти не видели, стала давать его как две ведёрницы, да и не молоко, а сплошь сливки. Нет, не остановить уже шепотки да пересуды: порчу напускает, колдует злыдень.

Собрались деревенские на площади, Бродо на суд вызвали да к изгнанию его и приговорили. От изумления он и слова толком не мог вымолвить, изо рта только звуки нечленораздельные доносились. Наконец вздохнул глубоко и произнёс:

– Люди добрые, нет на мне вины никакой. Не насылал я засуху и мор.

Но не слушали его собравшиеся, кричали все разом, пальцами в молодца тыкали, кулаками размахивали. А потом полетели в него камни.

Вот так и получилось, что прогнали сельчане Добро, а Зло продолжают встречать в своих домах с хлебом и солью. И всё недоумевают, почему разруха и запустение, словно тля, пожирают деревню.

Легенда о волайтах

Глава 1. Мирумтерра

На зелёных холмах, окружённых необозримыми лесами, под ласковыми лучами сияющего солнца жили волайты, летающие люди. Летали они на своих прекрасных полупрозрачных крыльях, переливающихся изысканными оттенками светлых тонов. Крылья эти казались тонкими и нежными, но на самом деле были очень сильными, крепкими и упругими. Место, где жили волайты, называлось Мирумтерра, Чудесная страна.

Волшебная сила, что наполняла волайтов, шла к ним от самой земли, из воздуха вокруг них, от деревьев и трав, проникала в них вместе с солнечным светом. Не знали они ни болезней, ни войн, ни злобы. Сплетали нити своих судеб, работая кропотливо и старательно, умели любить и прощать недостатки и промахи близких.

Во многом искусны были волайты. Но что бы ни делали жители зелёных холмов: работали в поле или в кузнице, ткали или шили, убирали или готовили свои восхитительные блюда, писали картины или лепили изящные статуэтки, они пели. Сплетать слова и звуки получалось у них лучше всего.

Луч солнца нитью золотою ляжет.

Луны луч серебром мелькнёт.

Травинки тонкий стебелёк

О запахах лугов расскажет.

Брусники красный огонёк

Вдруг вспыхнет средь колосьев хлеба.

Плетётся ткань земли и неба.

Струится песни ручеёк.

Магия защищала Мирумтерру от мира людей, где царили зависть и злоба, где войны, грабежи и убийства случались слишком часто, где холодные ветры господствовали большую часть года, а небо даже летом почти никогда не было таким изумительно синим, как в стране волайтов. Да и ведало обо всём этом большинство жителей зелёных холмов лишь из рассказов посланников, передававшихся из уст в уста и превращавшихся в слухи, которым и верить было нельзя. А потому им никто особенно и не верил, зная лишь мир и благоденствие Мирумтерры.

Посланниками называли тех немногих волайтов, которые время от времени отправлялись за пределы их страны, чтобы продать изделия, мастерски изготавливавшиеся летающими людьми (ковры, ткани, пряжу, украшения, гребёнки, заколки для волос и ещё кое-какие мелкие, но необходимые в обиходе вещицы), и купить то, что не производилось в Мирумтерре, но в чём нуждались волайты. Уезжая, посланники одевались по моде людей, прятали свои крылья под просторные плащи, привязав их сначала верёвками к своему туловищу.

* * *

Рэн сидел на берегу реки и смотрел, как другие мальчишки ныряют в воду с мостков. Лучше всех, как и всегда, нырял Фил. Он вообще всегда всё делал лучше всех. Рэн даже заскрипел зубами от досады, а его крылья, отливающие различными оттенками сиреневого, поникли ещё сильнее. Чуть в стороне резвилась стайка девчонок помладше. Среди них была и Спэй, семилетняя сестра Фила. Её крылья с перламутровыми крапинками, в голубых оттенках которых преобладал лазурный, трепетали среди крыльев подружек.

Рэну в прошлом месяце исполнилось десять, и он был ровесником Фила. Вот уже полгода, с тех пор как умерла его бабушка, мальчик живёт в семье Фила и Спэй. Родители пропали пять лет назад, паренёк помнил их очень смутно. Они были посланниками. Что с ними случилось и почему они не вернулись, так и не удалось узнать.

И с каждым днём Рэна всё больше что-то словно сжигало изнутри. Он слышал рассказы о зависти, но боялся кому-нибудь признаться в том, что чувствовал, а потому лишь с оговоркой мог называть так свои ощущения. Но называл уже всё уверенней и уверенней. А осознание того, что он завидует, что чернота мира людей проникла в него, делало пятно на его душе ещё больше и темнее.

Он вскочил, не в силах больше смотреть на триумф Фила, но вместо того, чтобы сбежать, как делал это обычно, подошёл к мальчишкам.

– Я тоже буду нырять!

– Ну-ну, недотёпа, давай! – засмеялся Фил.

Рэн скинул одежду, разбежался и прыгнул.

И ударился животом о воду. Дыхание перехватило, он неуклюже заболтал ногами и руками и кое-как выбрался на берег, нервным движением руки откидывая прилипшие к лицу тёмные пряди мокрых волос.

Мальчишки покатывались со смеху, вторя Филу.

В фиалковых глазах Рэна потемнело от гнева, вся накопившаяся в нём зависть словно влилась в руки. Он со всей силы толкнул Фила. Тот упал, дёрнулся и больше не пошевелился. Рядом с головой появилась лужица крови.

* * *

Спэй плакала, сидя в своей комнате. Прошло три дня, как умер Фил. Все были подавлены случившимся. Накануне на похоронах витал ужас. Взрослые шептались, что магическая защитная завеса порвана и все усилия самых искусных плетельщиков напрасны. Скоро мир людей ворвётся в жизнь Мирумтерры, и вряд ли удастся устоять.

Спэй было страшно. Жалко Фила и страшно. И ещё она думала о Рэне. Он убежал сразу после случившегося, домой не заходил, и никто нигде не мог его найти. По окрестным лесам ходил уже не один поисковый отряд.

* * *

Не прошло и месяца, как пала волшебная завеса, а соседние королевства уже узнали о Мирумтерре. Позавидовали их правители зелёным холмам, синему небу, сияющим под солнцем колоннам из белого мрамора, а более всего неисчислимым сокровищам, спрятанным в сундуках волайтов (по крайней мере, так представлялось в разыгравшемся воображении этих правителей). А ещё позавидовали крыльям. Как смеют эти существа иметь крылья? Как смеют они летать? Ведь даже самый могущественный из королей не может этого?

И потому поспешили объявить в королевствах людей волайтов низшими существами, недочеловеками, уродами.

Объявили и о праве своём на все их богатства и земли.

И вот, по прошествии ещё пары месяцев, вторглось войско самого большого и сильного из соседних королевств в Мирумтерру.

Не было у жителей зелёных холмов оружия, никогда не воевали они, не умели защищаться, не могли убивать даже тех, кто нападал на них.

Огонь и крики, боль и плач

Заполнили холмы.

Безжалостно рубил палач,

Знал: жертвы все вины полны,

А потому жить не должны,

Они ведь недочеловеки.

Ручьями кровь стекала в реки.

И пали взрослые и дети,

Попав в объятья скорой смерти.

Мужчины, женщины, неважно,

Тот, кто бежал или отважно

В глаза убийце заглянул –

Один удел: боль, тьма, забвенье.

Под пеплом зелень. Небо серым

В разводах чёрно-красных стало.

И то, что в этот миг дышало:

Убийца, птица иль паук,

Волайт в объятьях смертных мук –

Всё разом словно осознало:

Исчезло, кануло, ушло

С земли горящей волшебство.

* * *

Спэй, как и почти всегда в последнее время, была в своей комнате, когда услышала страшный грохот, громкие возбуждённые голоса, когда отблески оранжевого пламени лизнули стёкла окон. Она попыталась выбежать в гостиную, но дверь оказалась прижата чем-то с другой стороны. Потом что-то треснуло, межкомнатную стену словно перекосило, появилась небольшая дыра. Спэй приникла к ней глазами. И увидела свою мать, в платье, забрызганном кровью, растрёпанную, с ужасом и такой болью в глазах, забыть которые девочка уже никогда не сможет. Мать заметила её, коротким движением прижала палец к губам. Чуть в стороне от неё лежало обезглавленное тело отца. Спэй чуть не закричала, закрыла рот обеими руками. Из лазурных глаз по щекам текли слёзы. В комнате были люди, в грязных сапогах, доспехах и с оружием в руках (всё, как в рассказах посланников). Так похожие на волайтов, только без крыльев. И с очень злыми лицами.

Что-то блеснуло, и мать упала. Из её тела бил фонтан крови.

Девочка отпрянула от щели, её трясло. Она услышала, что снаружи пытаются войти в её комнату, отодвигают что-то тяжёлое от двери. Спэй обернулась к окну. Стекло треснуло, но за окном никого не было. Осторожно открыла его, выпрыгнула на улицу, прижалась к стене дома. Сердце бешено колотилось, в голове шумело. Что дальше? Недалеко был спуск с холма к реке, в конце спуска рос густой кустарник. Девочка пробежала несколько шагов, пригнувшись к земле, скатилась кубарем вниз и затаилась в кустарнике. Долго слышала она шум, крики и стоны, видела сквозь ветки сполохи пламени, кровавые разводы на сером небе. Вместе со всеми ощутила, как магия покинула несчастные земли волайтов. И когда это произошло, магия покинула и её, а в груди словно образовалась огромная чёрная дыра. Долго лежала Спэй, подтянув колени к подбородку, боясь даже пошевелиться и после того, как всё стихло, и мертвенная тишина повисла в воздухе.

Наступил рассвет, бледный и печальный. День, сменивший его, был серым и унылым, словно солнце не желало больше видеть землю и то, что на ней делалось.

Спэй то проваливалась в неглубокий сон, то просыпалась и смотрела сквозь листья на уставшее небо, готовое оплакивать горькую судьбу волайтов. Или так казалось девочке.

Время от времени она слышала какие-то голоса, скрип повозок, ржание лошадей. Все эти звуки доносились к ней словно издалека, нечёткие, размытые. Её то душили слёзы, то будто всё высыхало внутри и становилось тяжело дышать.

Потом послышался удаляющийся стук копыт многочисленных лошадей, топот сотен или тысяч людей, идущих колоннами, громыхание уезжающих телег.

На рассвете следующего дня Спэй, наконец, выбралась из своего укрытия. Мышцы затекли, онемевшие руки и ноги не слушались. Она на четвереньках поползла вверх по холму. От её дома остались лишь головёшки, как и от многих других домов. Белые мраморные колонны на центральном холме были покрыты копотью. Кругом валялись трупы убитых волайтов, многие обуглились. Девочка неделю бродила от тела к телу, пытаясь найти выживших. Напрасно. Когда прошло ещё две недели, а отыскать так никого и не удалось, она собрала в узелок то съедобное, что ещё оставалось, туго привязала крылья верёвками к спине, закуталась в шаль, подвязала косынкой светлые длинные волосы и отправилась по следам ушедшей армии.

Глава 2. Скитания

Путь Спэй лежал через лес, огромный, дремучий, с вековыми деревьями, тайными тропами, с животными, не знающими страха перед охотниками. Он тоже был частью земель волайтов и вместе с холмами многие столетия скрывался за магической завесой. Люди не знали его, звери не знали людей. Волайты жили в гармонии со всеми обитателями леса. Но теперь гармония исчезла. Животные пугливо разбегались, почуяв девочку. А некоторые даже пытались напасть. Сначала Спэй не поняла, что происходит, и еле успела спастись, взобравшись на дерево. Но более всего изувечил лес громадный шрам дороги, вырубленной и вытоптанной вражеским войском. И сейчас путница брела по ней, боясь нападений хищников, и лишь время от времени сворачивала на обочину, чтобы собрать какие-нибудь ягоды или съедобные коренья. Ночевала на деревьях, благо, они были гигантскими.

Через несколько дней показалась опушка леса, а за ней расстилалась бескрайняя равнина. Вдалеке чуть левее девочка заметила тонкие струйки дыма, поднимавшиеся к небу. Поборов щемящее чувство страха, она направилась в сторону селения. Вот уже и околица. Аромат пекущегося хлеба, плывший среди домов, вызвал головокружение, в животе заурчало.

С первых шагов в глубь деревни стало ясно, бродяжке здесь не рады. Встречные косились на неё, а кто-то даже крикнул, чтобы она убиралась восвояси. Но Спэй шла вперёд, туда, откуда, как она подумала, доносился шум рыночной площади. Вскоре девочка убедилась, что была права, и остановилась как заворожённая перед прилавком с выпечкой.

– Убирайся, нищенка! Здесь не подают! – крикнула хозяйка.

– Я ищу работу, – пролепетала Спэй. – Любую работу. Я многое умею. Пожалуйста.

– Убирайся!

Бедняжка побрела дальше, часто останавливаясь и умоляя взять её в работницы.

– Больно ты мала для работницы! – посмеялись над ней в другом месте.

– Вот, возьми и уходи из нашей деревни. Бродяг мы не привечаем. Опасно это нынче.

Морковь упала к ногам Спэй. Она схватила её, обтёрла руками и едва сдержалась, чтобы не начать грызть тут же грязной.

Какая-то румяная женщина участливо посмотрела на неё, налила молоко в кружку и протянула девочке, тут же отвернувшись, чтобы та не приняла этот жест за приглашение.

Спэй поблагодарила молочницу, выпила молоко, вернула кружку и направилась на другой конец селения, всё также чувствуя на себе неодобрительные взгляды.

За околицей открылся берег быстрой реки, вдруг заискрившейся под лучом солнца, проскользнувшим между нависшими серыми облаками. Умывшись и съев половину моркови, девочка решила переночевать здесь, а утром двинуться дальше.

Так скиталась Спэй от селения к селению несколько месяцев, нигде не оставаясь дольше недели, питаясь то подаянием, то мимолётным заработком, а то и стащив что-нибудь у зазевавшегося хозяина. Не привечали люди незнакомцев, тем более таких оборванцев, как она. И словно боялись привечать. Дни и ночи становились всё холоднее, часто шли дожди, а потом и вовсе выпал снег. Под открытым небом уже не переночуешь. Забиралась Спей тайком то в амбар, то в конюшню, то в овин. Собаки не трогали её, чувствуя в ней что-то такое, чего девочка и сама не понимала.

Это было большое село, и в этот день была ярмарка. Спэй надеялась найти себе заработок. Бурно шла торговля, выступали танцоры, клоуны и акробаты. Всё вокруг пестрило многоцветьем. Настроение девочки было приподнятым. Даже хотелось петь. Вдруг какой-то задиристый мальчишка подцепил палкой край её шали. Шаль свалилась, и на спине для всеобщего обозрения открылись крылья. Толпа вокруг сразу заулюлюкала, все стали тыкать в Спэй пальцами, выкрикивать оскорбления, а потом полетели камни. В первые мгновения ужас приковал девочку к месту, но резкая боль от ударов камней, ощущение тёплой влаги от выступившей на лице и руках крови привели её в чувство. Она побежала. Но камни продолжали лететь в неё со всех сторон. Не вырваться.

Когда Спэй оказалась на углу какого-то здания, кто-то схватил её за рукав, потом забросил себе подмышку, свободной рукой зажал ей рот и, делая длинные прыжки, необыкновенно быстро побежал прочь от толпы. Улюлюканье стало отдаляться, а потом и вовсе стихло. Несчастная потеряла сознание.

Глаза открыла в кибитке, трясшейся по грунтовой дороге. Спэй лежала на лавке, укрытая одеялом. Кровь была смыта, раны обработаны и перевязаны, к особенно сильным ушибам примотаны какие-то примочки. Шевелиться было больно, и девочка застонала. Оттуда, где она лежала, было видно маленькое окошко, едва пропускавшее бледный свет. Сгущались сумерки. Через час или два кибитка остановилась. Табор готовился к ночёвке. В дверь заглянул мужчина.

– Очнулась? – улыбнулся он.

Спэй кивнула, попыталась приподняться и снова застонала.

– Лежи. Сейчас приготовим ужин и поможем тебе встать. Или принесём поесть сюда.

– Я встану. Хочется осмотреться.

– Тогда жди, мы скоро.

Через полчаса Дил, так звали мужчину, на руках перенёс гостью к костру, где усадил её, обложив подушками. Его жена, Тэя, хлопотала у огня. Рядом было несколько других костров, возле которых тоже собрались люди. Ребятишки бегали между ними. Как только Спэй устроилась, она поняла, что голоса стихли и все взгляды устремлены на неё. Ей стало не по себе.

– Не бойся, – усмехнулся Дил. – Здесь тебя никто не обидит. Это просто любопытство. Никто из нас никогда раньше не видел волайтов, зато мы много слышали легенд о них, об их великолепных крыльях, зелёных холмах и непроходимых лесах, о солнце, которое светит и греет круглый год, и о прекрасных неувядающих цветах. А ещё мы слышали о чудесных песнях, обладающих волшебной силой, песнях, с помощью которых создаются необыкновенные вещи.

– Больше нет ни зелёных холмов, ни неувядающих цветов, ни таких песен, ни волшебства, ни самих волайтов. Я осталась одна, и магия покинула мир, – не удержавшись, всхлипнула Спэй, и слёзы задрожали на концах её ресниц.

– Ты выжила, возможно, выжил и кто-нибудь ещё. И так же одиноко бродит по свету. И, может быть, однажды вы встретитесь. Мир удивителен, будущее неизвестно. Нужно верить, что и в твоё окошко заглянет солнце. Да и кто сказал, что магия ушла навсегда? Вытри слёзы и насладись тишиной этого вечера и вкусным купрачо.

– А вы прекратите пялиться! – крикнула Тэя слишком любопытным.

Сразу возобновились разговоры, весёлый смех, и все принялись за трапезу.

Купрачо, блюдо из овощей с мясом, было, действительно, очень вкусным.

Прошёл месяц с тех пор, как Спэй попала в табор. Она совсем оправилась, многое узнала о жизни аторов (так назывался этот вечно странствующий народ), с удовольствием слушала их песни и многочисленные истории. Однажды Дил рассказал ей, что аторы считают себя далёкими потомками Вандера, полукровки-волайта, который был изгнан из Мирумтерры больше двух тысяч лет назад, а потому сами аторы называют себя вандерсами, то есть народом Вандера, народом изгнанника. Непреодолимая тяга к путешествиям, любовь к дорогам досталась им от их предка. А ещё время от времени то один, то другой атор могут или исцелять небольшие раны и не очень тяжёлые болезни, или предсказывать будущее, или петь песни так, что под них любое дело быстрее и лучше делается.

– У нас даже есть Былинная песня, повествующая о печальной судьбе Вандера, о его матери-волайте, прекрасной Эйле, и о происхождении вандерсов.

– Эйла? – встрепенулась Спэй. – Эйла… Камень Эйлы… Как-то мама водила меня к большому камню, на котором иногда вдруг выступают капли влаги и тонкими струйками стекают к его подножию. Мама говорила, что это слёзы безутешной Эйлы.

– Жаль, в нашем таборе нет умельца, который смог бы спеть эту песню, – продолжил Дил, – но однажды ты обязательно услышишь её, когда мы встретимся с другим табором.

Спэй постепенно рассказала всё, что могла вспомнить о своей короткой жизни в Мирумтерре. Поведала и о том, как умер её брат Фил, и об армии людей, уничтожившей волайтов. Об этом её воспоминания были ярче всего. Голос прерывался, дрожь пробегала по телу во время рассказа, но, когда выговорилась, словно плечам её стало легче, а воздух вокруг стал чище и прозрачнее.

Спэй не сидела без дела: помогала готовить, убирала, шила, вышивала, плела корзины, которые аторы потом продавали на рынке. Именно за этим делом, впервые с того дня, как погибло всё, что она любила, девочка запела:

Я прутик к прутику кладу.

Плетись, моя корзинка.

Упругой будешь, как лоза,

и лёгкой, как пушинка.

В тебя положат пирожки,

любимым отнесут.

Или прекрасные плоды

в тебе приют найдут.

Плетись, корзинка, песнь моя

лишилась волшебства.

И всё ж всем сердцем верю я,

что звоном горного ручья,

весенней трелью соловья,

наступит время, и она

в синь неба, к лёгким облакам

взлетит, к надежде и мечтам

открыв дорогу нам.

Ещё несколько недель пролетело, как один день. И однажды аторы, ходившие в деревню, невдалеке от которой остановился табор, вернулись мрачные и поникшие. Они рассказали, что слухи о девочке-волайте достигли самого короля, и он приказал схватить её, а тех, кто дал ей приют, сурово наказать, может быть, даже казнить. При этом молва утверждает, что какой-то мужчина-атор помог ей скрыться, а потому теперь на всех дорогах и во всех селениях будут останавливать и проверять кибитки. Солдатские патрули уже разъезжают по стране.

Сердце Спэй сжалось, но она не могла подвергать такой опасности людей, приютивших её, тех первых и пока что единственных, кто проявил к ней доброту и сочувствие. Она сложила свои немногочисленные вещи в котомку, поблагодарила всех за гостеприимство и заботу. Тэя собрала еды столько, сколько было возможно. Прощание было коротким, но очень тёплым и печальным.

– Там недалеко, – Дил махнул рукой на запад, – находится большой город. Иди туда, в городе затеряться будет легче. Удачи, маленькая странница. И помолчав, тихо добавил: – Не довелось тебе услышать песню об Эйле и Вандере, эх…

Город встретил Спэй шумом, грязью и толкотнёй. Почти сразу, едва она вошла в ворота, её чуть не сбила какая-то повозка. Кучер выругался и замахнулся кнутом. Девочка сумела увернуться, и гибкий ремень с узлом на конце лишь вскользь задел её плечо, обдав его обжигающей болью. Проблуждав по городу полдня в попытках найти работу и пристанище, скиталица забилась в затенённый уголок в каком-то тупике и доела крошки, оставшиеся после четырёхдневного пути до города. В бесплодных поисках прошло ещё два дня. Живот свело от голода. На третий день удалось поживиться выброшенными остатками съестного. Спать приходилось в подворотнях.

И вот вечером третьего дня пребывания в городе, когда последний солнечный луч скользнул по крышам домов, Спэй начала устраиваться на очередной бесприютный ночлег.

– Ты что это собралась здесь делать! – услышала она резкий окрик. Какая-то старуха с палкой в руках, довольно мрачно, но опрятно одетая, надвигалась на неё.

– Я… – девочка торопливо стала собирать разложенные было вещи.

– Куда?! Стоять, маленькая оборванка! А ну, покажи-ка руки! Тааак. Следуй за мной и не думай улизнуть.

Спэй опасливо двинулась вслед за старухой, озираясь по сторонам в поисках пути для бегства.

– Не верти головой. Некуда тебе бежать и не к кому.

Крюк на конце палки зацепился за рукав платья бедняжки.

Через полчаса Спэй уже сидела за длинным деревянным столом вместе с парой десятков других таких же девочек, как она сама, одетых в серые невзрачные, но крепкие платья, и деревянной ложкой с огромным аппетитом уплетала жидкую похлёбку, в другое время показавшуюся бы ей несъедобной.

Как только трапеза закончилась, мули Трэс (мули – почтительное обращение в этой стране к женщине любого возраста и положения) поманила Спэй к себе:

– Вот тебе платье, переоденься, а эти тряпки брось в мешок возле двери. Спать будешь вон там, – и старуха ткнула пальцем на лавку в углу, на которой лежал соломенный тюфяк и одеяла. – Но помни, работать ты будешь много, очень много. Готовите и убираете вы по очереди, но основная ваша работа – прядение. Прялок хватит всем, корзины с волокном мне привозят каждое утро на рассвете. Лени не потерплю. Не успеешь за день сделать столько, сколько нужно, будешь сидеть всю ночь. Мне плевать на твою усталость. Не будешь справляться – выгоню.

Так начался новый этап в жизни девочки. Поверх платья она повязала свою шаль, чем вызвала нарекания со стороны мули Трэс, но, поворчав, старуха отстала. Дневной свет Спэй видела теперь только через маленькие оконца, тускло освещавшие просторную комнату, где жили и работали прядильщицы. С товарками старалась общаться поменьше, остерегаясь выдать себя. Мылись из лохани в маленькой комнатушке рядом. Девочка всегда делала это, плотно прикрыв дверь, торопливо, кое-как, толком не раздеваясь, боясь, что кто-нибудь заглянет в комнату и увидит её крылья. Раз в неделю им по очереди разрешалось ненадолго сходить к реке, чтобы как следует искупаться. Была только середина весны, погода стояла довольно холодная, и мало кто пользовался этим разрешением. Но Спей ходила всегда, кроме тех дней, когда шёл сильный дождь. Ощущение пусть небольшой, но свободы, придавало ей сил. А когда она скидывала с себя одежду и хотя бы на миг погружалась в воду, казалось, что не только тело становится чище, но и на душе делается немного светлее. Не стоит и упоминать, что для своих омовений девочка выбирала самые укромные места.

Работы было много, и потому работать было тяжело, руки уставали, глаза слезились от постоянного напряжения и слишком слабого света. И всё же прядение Спэй нравилось. Она всё делала быстрее и лучше всех, нить получалась у неё самая тонкая и нежная, пряжа – самая мягкая. Вскоре шёлковое и дорогое шерстяное волокно всегда стало оказываться в её корзине. Сидя за прялкой, девочка часто потихоньку напевала песню, похожую на ту, которую пела, плетя корзины в таборе аторов:

Свивайся, пряжа. В пальцах нить,

как нежный шёлк струится.

Пусть крепкой будет. Холст соткать

сумеет мастерица.

На ткани расцветут цветы

или узор из листьев.

Нить торопливая бежит

в движеньях пальцев быстрых.

Свивайся, пряжа. Песнь моя

лишилась волшебства.

И всё ж всем сердцем верю я:

наступит дивная пора,

звездою новою она,

сияньем радости полна,

путь осветит всем нам.

Каждый раз слова были немного другими, но общий смысл не менялся. Песня словно помогала Спэй, даже в комнате как будто становилось чуть-чуть светлее. Может быть, какая-то самая маленькая частичка волшебства всё же осталась?

Так прошли весна, лето и осень. Зимой походы на речку были приостановлены. Это был самый тяжёлый период жизни под попечительством мули Трэс. Солнечный свет даже в течение короткого дня почти не проникал в комнату юных прядильщиц. Работали при свечах или керосиновых лампах. И жили ожиданием следующей весны. Даже если в основном это ничего не изменит.

Спэй видела, что остальные девочки не так уж сильно отличаются от неё. Все любят тепло и свет, все грустят и смеются, устают, сердятся, надеются, а некоторые даже не разучились мечтать в той серости и безысходности, в которой оказались. И лишь страх выдать себя заставлял её сторониться других работниц.

Одним весенним и весьма хмурым днём Спэй исполнилось двенадцать. Несколько лет жизни у мули Трэс проскользнули, оставляя унылый след. День рождения никто не заметил, о нём никто и не знал.

А потом, уже зимой, случилось то, чего так боялась девочка: когда она мылась, кому-то что-то понадобилось в купальной комнатке, и несмотря на все предостережения бедняжки, вошедшая увидела её крылья и испуганно вскрикнула. Забежали другие. Спэй торопливо накинула шаль, но было уже поздно. На шум в комнатку ворвалась хозяйка:

– Что тут происходит?! Ах!.. Все вон!

– Так, покажи! – велела она несчастной, когда остальные выскочили наружу. Девочка повернулась к старухе спиной.

– Всё ясно. Мне неприятности не нужны. А потому я не буду доносить властям, но и тебя здесь не оставлю. Жаль, конечно, терять такую искусную работницу. Можешь взять одно из шерстяных одеял и убирайся. Через час чтобы тебя здесь не было.

– А вы цыц, помалкивайте, а не то все окажетесь на улице! – пригрозила она прядильщицам, когда вышла из купальной.

На улице был мороз, ветер швырял в лицо хлопья колючего снега, под ногами – грязная мокрая каша. Спэй не знала, куда ей пойти, и стала спрашивать почти каждого встречного, не нужна ли ему работница. Но люди шарахались от закутанной в одеяло, дрожащей девочки. Она остановилась на углу какой-то улицы, опёрлась о стену. Проходящий мимо мужчина бросил ей монетку, сердобольная старушка положила пирожок. Спэй стала попрошайкой. Целыми днями она собирала милостыню, а на ночь спускалась в канализацию, где дурно пахло, но было значительно теплее, не дул ветер и не падал снег. Так продолжалось с неделю. Но потом на закате дня её окружили какие-то оборванцы, взрослые и дети. «Другие нищие», – поняла девочка. Толкнули, пнули ногами, раз, другой, третий, и пригрозили, что, если снова её увидят, забьют до смерти.

– Это наше место, и ты здесь лишняя. Больше здесь не появляйся. Найди себе другое занятие. Попрошаек и без тебя в городе с избытком.

Потом пнули ещё раз, отняли все деньги и разбежались.

Спэй с трудом поднялась, добралась до канализационного отверстия и спряталась ото всех, забившись в уже привычный уголок. А к утру приняла решение уйти из города:

– Лучше замёрзнуть на дороге.

Глава 3. Дом

Опять мело, от мороза щёки покрылись инеем, а странница упрямо всё шагала и шагала вперёд, пока к вечеру не свалилась от усталости и холода у обочины дороги. Мимо время от времени проходили люди, проезжали телеги, но никому не было дела до упавшей девочки. Но вот какая-то повозка остановилась рядом с ней, кто-то осторожно поднял её на руки, уложил на что-то мягкое, хоть и бугристое, укутал, и колёса покатились по мощённой дороге. Спэй ничего не видела, почти ничего не чувствовала, словно издалека до неё едва доносились глухие голоса, а потом и они смолкли.

Сквозь сомкнутые веки почувствовала мягкий дневной свет. Открыла глаза и осмотрелась. Она в каком-то доме, на кровати, заботливо укрытая одеялами. На ней была надета чистая полотняная сорочка. Скиталица поняла, что те, кто ухаживали за ней, видели её крылья и теперь знали, кто она.

– Ну и пусть. Всё равно. Мне уже всё равно, – подумала устало, снова закрыла глаза и уснула.

В комнату вошли двое мужчин и женщина. Мужчина помоложе наклонился над постелью:

– Дыхание выровнялось. Теперь это просто обычный сон. Проснётся как новая. Но вы всё же разотрите ей ноги ещё раз. И потом дня два-три отпаивайте её горячим отваром. Думаю, волайты не так уж сильно отличаются от нас.

– Спасибо вам, вир Эндрю. Надеюсь, вы понимаете, что не следует рассказывать кому бы то ни было, что это за девочка. Мы очень вас об этом просим. Бедняжка и так натерпелась сполна.

– Конечно, не беспокойтесь, вир Кордис, – и лекарь откланялся.

Пожилые мужчина и женщина обеспокоенно посмотрели ему вслед, затем перевели взгляд на спящую.

– Несчастное создание, – прошептала женщина.

– Не бойся, Пекта, всё будет хорошо, виру Эндрю можно доверять, он доказывал это уже не раз.

Так и оказалась Спэй в маленькой деревушке, расположенной в стороне от больших дорог и окружённой лесом. Пожилая бездетная пара вира Кордиса и мули Пекты приняла её как дочь. Девочка от всей души была им благодарна, радовалась своему новому положению, бралась за любую работу с охотой. Готовила, убирала, шила, вышивала, пряла, ткала, ухаживала за скотиной – всё делала с песней, и всякое дело спорилось в её руках.

Вскоре вся деревня уже знала, что у Кордиса и Пекты появилась дочка, умная и рукодельная. А весной, когда начались полевые работы, познакомилась Спэй со всеми жителями деревни и всем полюбилась за доброту, ловкость и умелость в работе, за готовность помочь тому, кто нуждался в помощи. Ребятишки помладше гурьбой бегали за ней, ожидая своей очереди в получении какой-нибудь диковинной игрушки: собачки, уточки, свистульки, погремушки, – которые девочка делала для них во множестве из дерева, лоскутков, пуговиц, шишек.

Здесь впервые после долгого перерыва Спэй увидела и смогла как следует разглядеть себя в зеркале. Сердце больно сжалось, когда она поняла, что её крылья совсем не выросли со дня гибели Мирумтерры. Сама девочка выросла, и сильно, а крылья – нет. Видно, не хватает им магии зелёных холмов. Более того, вечно скрученные верёвками, они сморщились, усохли, и было ясно, что даже если бы Спэй оставалась такой же, как прежде, они были бы не способны поднять её в воздух.

– Хватит, зато маленькие крылья легче прятать.

И, действительно, теперь, чтобы их спрятать, можно было не надевать ни шали, ни плаща, достаточно было просторного платья.

Осенью девочка пошла в школу. Она отставала от своих сверстников, но живость ума и любознательность позволили ей быстро навёрстывать упущенное.

Следующей зимой Спэй с удивлением узнала, что и снег с морозом могут приносить немало радости. Дети, и даже взрослые, катались на коньках, лыжах и санках, играли в снежки, лепили снеговиков, строили ледяные крепости. Девочка не отставала от них. У неё дух захватывало, когда она съезжала на санках с горки. Казалось, крылья за спиной становились большими и сильными, когда мчалась на коньках. И хотелось петь:

Снежинка на ладони серебрится,

изящна и легка. Румянцем лица

покрыты. Смех весёлый на устах.

Лёд под ногами золотом лучится,

свет солнца отражая. На коньках

так хочется скорее прокатиться,

гурьбой потом лепить снеговика.

Так проходили день за днём, месяц за месяцем, времена года сменяли друг друга. И Спэй была счастлива. И всё же тоска по семье, по утраченной Мирумтерре, желание свободно расправить крылья и вновь взмыть в синее бесконечное небо постоянно ноющей болью отдавались в груди. Угнетала и необходимость скрывать, кто она такая, ведь только приёмные родители и лекарь знали правду.

Через пару месяцев после пятнадцатилетия Спэй в деревне появился отряд солдат, и всех жителей согнали на площадь. Девушке казалось, что сердце её остановилось, так были похожи эти солдаты на тех, которые безжалостно убивали волайтов. Мечи и секиры сверкали на солнце, пики грозно уставились остриями в небо. Офицер объявил, что началась война с соседним королевством, а потому армия нуждается в пополнении. Он отобрал шестерых самых сильных парней, не обращая внимания на слёзы матерей. А потом, зычно прикрикнув на расшумевшихся сельчан, спросил, не появлялся ли кто незнакомый в последнее время, даже в последние несколько лет в деревне.

– Бродят по нашей земле недобитые уроды-волайты. Нет-нет, то один, то другой где-нибудь покажется. Если поймаете, ждёт вас награда, если будете укрывать – голова с плеч.

Замерли деревенские, головы вниз опустили. Вперёд выступил староста:

– Не было и нет у нас никого чужого, добрый человек. Живём мы уединённо, большие дороги, а вместе с ними и чужаки, обходят нас стороной.

– Как знаете. Я предупредил. А теперь накормите отряд и разместите на ночлег, утром двинемся в путь.

На следующий день после ухода солдат пришли староста и ещё трое мужчин в дом вира Кордиса:

– Как только вчера офицер заговорил о волайтах, поняли мы, что за дочка у вас появилась, что за маленький горбик на спине у такой красавицы. Не бойтесь, никто в деревне не выдаст её. Полюбилась всем Спэй своей добротой и лаской. Рядом с ней любая работа становится легче и всё лучше получается. А её улыбка прогоняет тучу с самого хмурого лица. Но крылья пусть продолжает прятать, мало ли, кто чужой забредёт, или солдаты вновь неожиданно нагрянут.

Поклонились и ушли. А жизнь потекла дальше своим чередом, как будто ничего не произошло.

Год с лишним минул, и как-то осенью, когда зима уже стояла на пороге, появился в деревне странник, совсем ещё молодой, но худой, измождённый и слепой. Глаза словно заволокло белёсым туманом. В тёмных волосах седые пряди мелькают. Шёл и палкой впереди себя дорогу простукивал. Несколько старушек вышли к нему навстречу, вынесли хлеб и тёплое молоко, стали к себе зазывать, отдохнуть и обогреться. Хлеб взял, молоко выпил, а в гости зайти отказался.

– Спасибо, добрые люди. Нет ли у вас какого-нибудь заброшенного строения: амбара или сарая? Там бы я и остановился перезимовать, если никто возражать не станет.

На самом краю деревни, почти на опушке леса, был старый покосившийся дом, в котором уже много лет никто не жил. Отвели незнакомца туда, помогли растопить печь, принесли дров и кое-какой еды, убрали паутину и вымели мусор. В старых сундуках даже одеяла нашлись, некоторые, правда, были подпорчены молью. И ушли. Он вздохнул с облегчением, оставшись один, так как не привык к такой заботе, а потому вызывала она у него чувство неловкости и беспокойства. Как жил пришлый в этом неказистом доме, чем занимался, никто толком не знал. Но каждый день кто-нибудь приносил к его порогу корзину со съестным. И всё чаще это делала Спэй. Кому, как не ей, было знать об одиноком голодном скитании.

И всё больше донимало её любопытство: кто он такой, откуда пришёл, куда и зачем собирается отправиться весной. И вот однажды девушка робко постучалась в дверь и вошла, не дожидаясь ответа. И стала приходить каждый день. Что-то очень сильно тянуло её сюда. Она убирала, готовила, топила печь, тихонько напевая свои незатейливые песенки. А слепец прислушивался и не прогонял её. Иногда Спэй рассказывала ему о жизни в деревне, о людях, населявших её. Он всегда молчал, лишь изредка слово слетало с его губ. Девушка несколько раз пыталась узнать, как его зовут, но так и не добилась ответа. О её имени странник не спрашивал, и как-то так получилось, что сразу она не назвала его, а потом было уже ни к чему.

Закончилась зима, и скиталец засобирался в путь.

– Не уходи, останься, – попросила Спэй.

– Не могу, я должен уйти. Мне слишком хорошо здесь, – такой длинной фразы от него девушка ещё не слышала.

– У меня день рождения в середине весны. Останься хотя бы до него. Мне будет очень грустно, если ты уйдёшь.

Слепец ничего не ответил, но остался.

И месяц этот ещё больше их сблизил.

Он должен был уйти на рассвете второго утра после её дня рождения. Накануне вечером Спэй была у него, и такая тоска охватила обоих, так настойчива была девушка в своём желании узнать причину его ухода, что поток горестных слов вдруг вырвался из уст странника. Скиталец рассказал, как десять лет назад чёрная зависть душила его, и в гневе он толкнул своего сводного брата, тот упал, ударился головой о камни и тут же умер. Как событие это сделало его изгоем. Но самым худшим было то, что повлекло оно гибель всех, кто ему был дорог, весь его мир рухнул.

– Я хотел умереть, но не умер. И тогда я решил, что не достоин видеть небесную синеву и зелень лугов, солнечный свет и сияние звёзд. Вечером я уснул в слезах, а утром проснулся слепым. И с тех пор неприкаянно брожу по свету. Издевательства, голод и холод – даже это недостаточно сильное наказание для меня. Мне слишком хорошо здесь.

– Рэн, – прошептала в ужасе Спэй. Её рука задрожала и выскользнула из его руки.

– Спэй? Это ты? Спэй! Прости! – он в отчаянии протянул к ней руки. – Прости! Где ты?!

Но услышал лишь торопливые шаги убегающей девушки, скрип и хлопок двери.

Спэй не спала всю ночь. Горечь волнами поднималась в груди, страшные воспоминания были такими яркими, словно всё произошло только вчера. Слёзы застилали глаза. В ушах стоял голос Рэна, полный отчаяния и мольбы. Гнев сменялся жалостью и пониманием, что смерть Фила в значительной мере была случайна, что в поступке Рэна не было намерения убить. Но ведь убил! Из-за него разорвалась защитная завеса! Из-за него все погибли! Всё погибло! Но через собственную боль она вдруг осознала всю глубину и силу его боли. И эти глубина и сила потрясли её.

Едва начало светать, а Спэй уже была у дома Рэна. Открыла дверь. Пусто. Она стала озираться по сторонам. Никого. И побежала по дороге в сторону леса.

В ещё сумеречном свете впереди увидела осторожно шагающего мужчину.

– Рэн! Рэн, постой! Рэн!

Он остановился, обернулся. Она подбежала, схватила его за руку:

– Я прощаю тебя! И ты меня прости.

– Спасибо, – едва слышно прошептал он.

И такова была сила её прощения, и такова была сила его раскаяния, что мутно-серая пелена, застилавшая его глаза, спала. Фиалковый взгляд встретился с лазурным. И уже давно таившаяся любовь вырвалась на свободу. Магия этой любви вдруг наполнила волайтов. Прекрасные, полные жизни крылья развернулись за их спинами. И тут же почувствовали они, что на востоке в горах есть место, которое ждёт их.

Спэй и Рэн вернулись в деревню, чтобы проститься с её добрыми жителями. Они шли, держась за руки, не пряча своих крыльев. Люди окружали их и шли следом, со смущением и восторгом.

Приёмные родители девушки услышали шум на улице и вышли на порог. Спэй поклонилась сначала им, потом повернулась к другим селянам и снова поклонилась.

– Спасибо вам всем! Я никогда не забуду вашу доброту!

– А вас, – она снова повернулась к родителям, – я люблю всем своим сердцем.

– Мы тоже очень любим тебя, дочка, – голос вира Кордиса дрогнул. – И всё понимаем. Мы всегда знали, что однажды ты покинешь нас. Каждый должен обрести своё место в жизни.

– Пусть на твоём пути как можно меньше будет шипов, девочка моя, – всхлипнула мули Пекта.

Вскоре, ещё раз сказав друг другу тёплые слова и обнявшись, они простились.

Спэй и Рэн взлетели и направились на восток.

Заснеженная горная долина встретила волайтов. Но как только их ноги коснулись земли, живительные лучи солнца осветили её, и она тут же покрылась свежей зелёной травой и цветами. Реки и озёра оттаяли, звонко зажурчали ручьи. Появились и быстро стали расти деревья и кустарники. Запели птицы, запорхали бабочки.

Все оставшиеся в живых волайты в эти мгновения почувствовали, как магия наполнила их, крылья стали сильными и упругими, а новый дом поманил с такой мощью, что не мешкая взлетели они и направились к Амортерра́му, Земле Любви, – так стала называться их обретённая страна.

В течение нескольких дней волайты прилетали в долину. И набралось их около трёх десятков. Усердно работали они, создавая свой новый мир. Слова и звуки сплетались в волшебные песни, а потому дело шло споро и результаты его были прекрасны.

Несёт река серебряные воды,

в них отражается лазурь небес.

И ветер ласковый надежды и свободы

в долине веет. Сумеречный лес

темнеет тайной. Поле колосится.

И многоцветьем трав манят луга.

А где-то высоко орёл кружится.

И для озёр, как рамы, берега,

и солнце, словно огненная птица,

в их зеркалах играет и искрится.

Похож Амортеррам на Мирумтерру. Но тогда, когда в мире людей наступает середина зимы, в новой стране волайтов на пару недель выпадает снег. Он лежит, белый и чистый, сияя на солнце, прикрыв пушистыми покрывалами ветви деревьев с не опавшими листьями и цветы и травы на лугах. Маленькие озёрца сковывает лёд. Волайты от мала до велика радостно играют в снежки, лепят снеговиков, катаются на санках, коньках и лыжах. Потом снег и лёд очень быстро тают, земля впитывает живительную влагу, и растения начинают расти и цвести пуще прежнего.

Но не только этим отличается Амортеррам от Мирумтерры. Куда как важнее то, что волшебная завеса, защищающая теперь мир волайтов, соткана так, чтобы пропускать в мир людей часть тепла и света, созданных магией жителей Амортеррама, чтобы делиться любовью, наполняющей их землю. Ведь все волайты, выжившие во время своих скитаний, встретили добрых людей, которые помогли им, подарили им заботу и надежду.

Нить вьётся, ткань сплетает свой узор

из трав, деревьев, бабочек, озёр,

из неба синевы и гор высоких,

из волн морских и островов далёких,

из пчёл жужжанья и следов зверья,

из слов и звуков, ветра и дождя.

Любовь – основа ткани. Тёплым светом

пусть льётся в мир она зимой и летом.

* * *

Прошли столетия, многие поколения людей сменили друг друга. О волайтах забыли, даже легенды о них канули в небытие. Но их чудесная магия продолжает источать в мир свет и любовь, её тепло всё ещё проникает даже в самые холодные сердца.

Былинная песня аторов

Суету позабыв, вы послушайте

Песню долгую, сказку древнюю.

Быль иль небыль то, правда, ложь ли в ней,

То сокрыто мглой, то неведомо.

В лето канули, подсказать кто б мог,

Отделить зёрна плевел от истины.

Так несёт река воды быстрые:

В них и свет, и тьма отражаются.

Лет уж тысяча с той поры прошла,

И ещё пять на пять сотен минуло,

Стали горы песчаной пустынею,

Где пустыня была – там цветущий сад.

Океана плескались волны где,

Континенты родились новые.

Городами земля позаполнилась,

Города те людьми переполнились.

В пору ту меж холмов текла реченька,

Полноводная да широкая.

А вокруг холмов рос дремучий лес,

В нём зверья и птиц было множество.

Возле той реки, на брегах её

Племя сиверов жило мирное,

Племя мирное, трудолюбивое,

Рыболовством и охотой промышлявшее,

А нужда придёт, от разбойных орд

Свою землю не раз отстоявшее.

В ночь одну вдруг свет озарил холмы,

Содрогнул небо грохот раскатистый,

Разорвал покой тишины ночной,

И вослед ему дети заплакали.

Зверь в лесу завыл, закричал петух,

Ястреб ввысь взлетел камнем из пращи.

А свет проникал до глубин глуши,

Разливаясь вокруг разноцветием.

И сошлись тогда сиверы на площади

И избрали отряд в путь отправиться,

Чтоб узнать, что случилось, что сталося

На холме, испускавшем сияние.

А когда добрались, подивилися:

На холме люд незнамо-неведомый,

Тела стройные, лица светлые,

А за спинами крылья чудесные.

Поклонились те люди посланникам

И волайтами тут же представились,

Попросились вперёд быть соседями,

Без враждебности, зла, но почтительно.

И с тех пор повелось: племя сиверов

Жило дружно в соседстве с волайтами,

Что взлетали порой в небо синее,

Своих судеб плели нити песнями.

Всё вокруг наполнялось их силою,

Созидающей силой, волшебною.

Реки рыбою полнились, лес – зверьём,

Колосились поля зрелым колосом,

И сады дважды в год плоды сочные

Приносили на радость сиверам.

А болезни и мор далеко стороной

Обходили дома их мирные.

Если ж кто-то вдруг из чужих земель

На холмы напасть вознамерится,

Встанут сиверы ратью грозною

И свои, и волайтов селения

Защитят от беды разорения.

Ведь волшебная сила волайтов

Не могла защитить эти земли,

Не могла ни убить, ни разрушить,

А оружие взявшего, душу

Тьма и боль поглотили б мгновенно,

И лишился б волшебной он силы,

И не смог бы сплетать больше песен.

Сотни лет уж прошли, как волайты в холмах

Появились средь ночи в сиянии,

Полюбились им земли зелёные,

Реки быстрые, леса тёмные.

Край назвали они, домом стал что всем им,

Наделяет что крылья их силою,

Где бок о бок живут дружно с сиверами,

Мирумтеррой, страною чудесною.

Средь волайтов жила Эйла юная,

Дева юная да распрекрасная,

Как заря в небе утреннем, ясная,

Словно белая лилия, нежная.

Два крыла, будто два лепестка чайных роз

В переливах сиренево-розовых,

Поднимали её в высь лазурную

И несли над холмами и реками.

Развевал озорно ветер локоны

И свивал в завитки снова светлые.

Средь волайтов тогда парни многие

Были рады коснуться руки её,

Взгляд поймать золотисто-зелёных глаз,

Смех услышать в ответ на забавный рассказ.

Но уж сердце её образ сивера

Полонил непонятною силою.

На опушке лесной у ручья под сосной

Повстречались они. Пролетели уж дни,

Целый месяц прошёл, только в сердце покой

Не вернулся, тоска лишь томит.

Краткий взгляд, пара фраз. Тёплый свет карих глаз

Перед взором стоит, всё тревожит, манит.

День за днём целый месяц уж Рольв приходил

На опушку к ручью. То кругами бродил,

То замрёт над ручьём, в воду взгляд опустив,

То в траву упадёт, взор свой в синь устремив.

В ветре чудится крыльев шуршанье ему,

В бликах солнца на зелени – свет её глаз,

В спелых ягодах – свежесть её алых губ,

В лепестках цветов – нежность её тонких рук.

То тоска, то надежда, то снова тоска.

Но однажды, как ветер, юна и легка,

Прилетела она и вновь встала пред ним.

Все слова, что сказать хотел, вмиг позабыл,

И навстречу шагнув, руку к ней протянул

Осторожно объятья свои он сомкнул.

И вздохнув, она тесно прильнула к нему.

Прокатилась весть доселе неслыханная,

Мирумтерра вся волнением охвачена:

Пожениться хотят девушка-волайт с сивером,

Эйла юная с Рольвом – кузнецом и мечником.

Собрались все старейшины на общий сбор,

Пригласили туда и родителей,

Чтобы выслушать челобитную

Рольва с Эйлой, принять чтоб решение.

Поклонились дева с юношей в пояс всем,

Взявшись за руки и почтительно,

О любви своей открыто поведали,

К ним просили всех быть снисходительней.

А сказать о том сейчас надобно,

Повелось так у волайтов и сиверов:

Молодые всегда были вольными

При избрании спутника жизни там.

Долго спорили старейшины мудрые

И вердикт свой в конце концов вынесли:

Мы не можем сейчас заглянуть вперёд

И узнать, что союз такой в будущем ждёт,

Кто родится у вас, каким будет дитя,

Свет он в мир принесёт иль проклятья печать.

Но не зная худого, любовь заковать

Не хотим. Верим мы, что любовь лишь сплетать

В нить одну может две нити чьей-то судьбы.

На отшибе затем дом поставили им

Меж селениями волайтов и сиверов.

Годы шли, а любовь Рольва с Эйлою

Лишь сильнее и крепче всё делалась.

Дом был полною чашею, смех летел,

Песни ткали свою ткань незримую.

Была Эйла большой рукодельницей,

Ну а Рольв кузнецом знаменитым стал,

Он в заказах волайтов и сиверов

Никогда недостатка не знал.

В подмастерьях у Рольва их сын ходил,

Парень умный, весёлый и ловкий.

Он во всём на отца своего походил:

Станом сильным, лицом и походкой,

В тёмных прядях его отблеск горна мерцал,

А в глазах карих свет золотистый играл.

За спиной золотистые крылья,

В чёрных крапинах, с рыжим отливом,

Но слабей крылья те, меньше были,

Чем могучие крылья волайтов,

Потому и не мог он взлететь высоко,

Потому и не мог пролететь далеко,

Всё же знал, вольно как и дышать как легко,

Оказавшись у ветра в объятьях.

И способность досталась ему к волшебству.

При рожденьи Велар дано имя ему.

В год, шестнадцать Велару когда минуло,

Племена и королевства соседние,

За холмами и лесами лежащие,

Мирумтерре давно уж завидовавшие,

Захватить её богатства возжелавшие,

Сговорились напасть всеми силами,

Погубить и волайтов, и сиверов.

Тьма и тьма и тьма тём войска двинулась,

Завязалось кровавое побоище.

Храбро бились могучие сиверы,

Не давали врагу вглубь продвинуться.

Рольв мечом, что сам в кузнице выковал,

Отражал все атаки захватчиков,

Не щадил чужеземных он варваров,

Что пришли выжечь землю родимую.

Заливал пот глаза, кровь сочилась из ран,

Воздух гарью и лязгом наполнился.

Три уж дня длится битва кровавая.

В сотни раз было меньше защитников,

Полегло много доблестных сиверов,

А враги прибывают всё новые.

На закате пал Рольв с страшной раною,

Прошептав тихо имя любимое,

Небо замерло в взгляде невидящем.

Закричала тогда Эйла горестно,

Слёзы щёки прожгли влагой горькою,

Утонуло в тумане сознание.

И Велар смерть отца вмиг почувствовал,

Ощутил и боль страшную матери,

Горе, гнев и отчаянье хлынули,

Затопили его душу юную.

Устремился он к битве немедленно.

И, увидев долину скорбящую,

Воздух, брызгами крови пропитанный,

Павших сиверов многое множество,

Возжелал он волшебною силою

Уничтожить захватчиков тотчас же

И запел песню, полную ярости.

И почувствовал: зло, что вдруг хлынуло,

Не подвластно ему уже более.

Мрак пополз по земле во все стороны,

Поглотил и врагов, и всех сиверов,

Кто сражался, и кто был в селениях,

Всех людей на холмах и в окрестностях,

Стариков и детей самых маленьких.

Лишь волайты и сам Велар выжили.

Песни скорбные о сиверах волайты

Ещё долго, очень долго потом пели.

Собрались старейшины волайтов,

Чтоб решить судьбу Велара, сына Эйлы.

Страшно было видеть горе им Велара,

Помертвевший взгляд прекрасной прежде Эйлы,

Но еще страшнее было осознанье,

Что ошибкой было давнее согласье,

Сивер Рольв чтоб замуж взял волайта Эйлу.

Как волайты, полукровка Велар юный

Обладал волшебной силой дивных песен,

Он сплетал слова из воздуха и света,

Наполнял их соком трав, дыханьем ветра,

Но и тьма была, как видно, в его силе,

Словно крапины на золотистых крыльях.

Ведь и сиверы, хоть были для волайтов

Лучше всех людей в подлунном этом мире,

Как все люди, тьму в сердцах своих носили,

Зависть, гнев и жадность ядом для них были.

Чтобы песен созидающая сила

Не служила больше разрушению,

Магию чтоб защитить от скверны,

Приняли старейшины решение:

Браки запретить людей с волайтами,

А Велара волшебства лишить и крыльев

И изгнать из светлой Мирумтерры.

Лучшие из лучших вкруг Велара

Встали, и от голосов их дивных

Лёгкие серебряные нити,

В воздухе, как звёзды, засверкали,

Свили кокон вокруг тела сына Эйлы,

Боль пронзила каждую частичку,

Закричал и потерял сознанье,

А когда очнулся, вместо крыльев

Две полоски на спине лишь были,

А в груди, где клокотала сила,

Чернотою пустота зияла.

В стороне от дорог и селений

Похоронен был Рольв, сивер храбрый,

Что любил так прекрасную Эйлу.

И на этой печальной могиле

Обняла мать в последний раз сына,

Долгим взглядом его проводила

И со скорбью лишь вечной осталась.

Говорят, каждый день на могиле

Она землю слезами поила

И однажды, уснув, не проснулась.

И её там и похоронили.

А ещё говорят, будто камень,

На могиле откуда-то взялся,

И текут из него будто слёзы

В день, когда Рольв погиб в грозной битве,

И ещё в день, Велар когда юный

Изгнан был из страны Мирумтерры.

Это тысячи лет уже Эйла

Плачет всё от тоски по любимым.

А Велар, ступив в земли чужие,

Имя взял себе новое – Вандер,

Что на древнем языке волайтов

Означает изгнанник. Скитался,

Он годами, не зная приюта.

Возмужал и окреп. Был он в странах

И далёких, и ближних. Он видел

Города и руины стен древних.

Он работы любой не чурался

И старался добро делать людям.

А когда взял жену, то в кибитке

Вместе с ней колесил по дорогам

И не мог усидеть он на месте:

Без движенья пустое пространство,

Что в груди чёрным змеем свернулось,

Тут же грызть начинало нещадно.

Дети, внуки и правнуки тоже

Без дороги в тоске увядали.

Больше двух тысяч лет уже минуло,

Как Велар Мирумтерру покинул.

Колесят по дорогам потомки,

Себя вандерсами нарекли они,

Означает: народ (род) изгнанника,

Полукровки-волайта род, Вандера.

Крохи силы волшебной волайтов,

То в одном, то в другом вдруг проявятся

В исцеляющем даре, в пророчествах,

В рукоделье искусном под пение.

Этих странников вечных аторами

Называют народы все прочие.

Люди добрые, вы услышали

Песню долгую, сказку древнюю.

Быль иль небыль то, правда, ложь ли в ней,

То сокрыто мглой, то неведомо.

Сияющее солнце

Низкие серые облака нависли над горами. Самые высокие пики гряды в нескольких местах проткнули шевелящуюся массу и скрылись в ней. Снег проседью виднеется на вершинах и отрогах. Я пытаюсь удержаться на узком скальном выступе над глубоким ущельем. Это продолжается уже несколько минут, а может, часов: время не ощущается, оно то ли остановилось, то ли его ход настолько ускорился, что стал совершенно неуловим. Резкий холодный ветер треплет мои волосы, норовит сбить с ног. И ему это удаётся.

Я падаю, сначала словно в замедленной киносъемке, потом всё быстрее, быстрее. Неровные стены проносятся мимо, хищный оскал острых камней поджидает свою жертву. Или это не камни? Там, внизу, зашевелилось нечто гигантское, тяжёлое веко медленно поднялось над огромным лиловым глазом, пристально уставившимся на меня. Ущелье сотряслось от громоподобного рыка, и я не услышала крика ужаса, который вырвался из моей груди. Но вдруг великолепные палевые крылья развернулись у меня за спиной. Взмах, другой. Я спасена! Выше, ещё выше!

И вот я уже пронзаю плотный купол облаков и взмываю над самыми высокими горами. Ещё выше! Надо мной бесконечное синее небо и сияющее солнце. Подо мной удивительный рельеф снежно-ватных в грязных разводах холмов. Это облака. Какой восторг! Сильные крылья продолжают поднимать меня. Кажется, ещё чуть-чуть, и я смогу дотронуться до солнца.

Справа неожиданно возникла полупрозрачная дева в длинной тунике и высоких сандалиях. Лёгкие белоснежные крылья трепещут, удерживая её в воздухе. Она протягивает ко мне руку, словно приглашая следовать за ней. Нега наполняет всё моё тело. Взмах…

Я начинаю захлебываться в солоноватой на вкус воде. "Тону", – понимаю я и барахтаюсь изо всех сил. Но пучина непреклонно затягивает меня, водоросли, как змеи, обвивают мои ноги, бёдра, грудь, добираются до шеи. Я задыхаюсь. Но тут вместо крыльев у меня появляются плавники, ноги превращаются в русалочий хвост, путы рассыпаются мелкими блёстками. Я снова дышу! И замечаю, как здесь удивительно красиво. Причудливо ветвятся красные, розовые и даже синие коралловые рифы, пестрят разных размеров и форм многочисленные рыбы, таинственно колышутся неизвестные мне растения. Перевернувшись на спину, вижу через толщу воды всё также сияющее солнце.

– Не отставай, подружка! – крикнула мне одна из проплывающих мимо русалок. А потом я слышу дивную песню, сначала тихо, а потом всё громче и громче льющуюся вокруг, пока она внезапно не обрывается на высокой, такой сладкой и одновременно пронзительно-тоскливой ноте. В этот момент что-то с невероятной силой вытолкнуло меня на поверхность…

И я проснулась.

Это сон из моей юности. Несколько раз он приходил ко мне, меняясь и в то же время оставаясь тем же. Яркое воспоминание, наполненное верой в чудесное спасение, в то, что сквозь серость, ужас и пучину отчаяния всегда пробьются лучи сияющего солнца.

Из тьмы времён, или Дело о похищениях

Крик младенца и безумный женский смех наполняли пещеру. На стенах плясали оранжевые блики пламени. В горячем воздухе извивались полуобнажённые потные тела жрецов и жриц. Светлана с ужасом смотрела, как верховная жрица взяла из рук хохочущей босоногой женщины в белой длинной рубашке покрасневшего от крика и жары голого младенца и, пройдя несколько шагов в сторону огромного рогатого чудовища, бросила ребёнка в его раскалённые руки с растопыренными пальцами, по которым безвольное тельце скатилось в пылавший перед идолом огонь. В этот момент над головой истукана что-то замерцало, полыхнуло, и под сводом начала появляться гигантская морда с жутким оскалом и наполненными мраком глазами, от взгляда которых всё внутри готово было превратиться в холодный камень. Хохочущая женщина упала в конвульсиях, её длинные растрёпанные волосы разметались по полу.

– Света, Света! Проснись! – Виталий тряс жену за плечи, пытаясь вытащить её из постоянно повторявшегося кошмара.

Светлана открыла глаза, лицо и подушка были мокрыми от слёз. Она не помнила, что с ней произошло около месяца назад, словно кто-то вырвал её из жизни на целых пять дней. Но твёрдо знала, что хохочущая растрёпанная женщина из её сна – это она сама, а несчастный младенец – её пропавший полугодовалый сын Андрей, такой долгожданный…

Виталию показалось, что нараставший внутри стон сейчас разорвёт его грудную клетку.

Александр Иванович Кокорев вновь и вновь просматривал порядком растолстевшую папку. Документов было много, а зацепок почти никаких, впрочем, как и свидетелей. Молодые мамы вместе с младенцами начали пропадать больше трёх месяцев назад. Уже семь случаев, последний произошёл позавчера. Никакой информации о том, что стало с младенцами, до сих пор нет, но были найдены трупы трёх женщин, небрежно присыпанные хвоей и листьями в небольших углублениях в лесу. Все они умерли вследствие отравления сильнодействующими наркотическими веществами. Лишь Светлана Николаевна Самойлова была обнаружена живой на трассе, ведущей в республиканский центр. В полубессознательном состоянии, грязная и оборванная, она бормотала что-то о пещере, огне, рогатом истукане, её слова постоянно перемежались с вскриками и всхлипами. Неделей позже, после курса восстановительной терапии, ситуация совершенно не прояснилась, женщина ничего не могла вспомнить, кроме ужаса и обрывков картин, о которых бормотала изначально. Местные следователи пришли к выводу, что это галлюцинации, вызванные наркотиками, которыми её пичкали похитители, а потому не имеет смысла брать их в расчёт. Не могла Светлана Николаевна вспомнить и того, как оказалась на трассе. Вот она гуляет в парке с коляской, а вот перед ней смутно проступает лицо водителя-дальнобойщика, трясущего её за плечи и что-то испуганно кричащего кому-то за его спиной.

Светлана устало закрыла глаза, и воздух мгновенно задрожал от нестерпимого зноя, крик и хохот наполнили уши, казалось, что душа высасывается из тела через огромную наполненную крутящимися тенями воронку. Звонок телефона резко вырвал её из этого состояния.

– Здравствуйте, Светлана Николаевна! Это следователь Кокорев Александр Иванович. Я прибыл из Петрозаводска и хотел бы встретиться с вами.

– Да, конечно, но я ничего не смогу добавить к тому, о чём уже рассказывала местным следователям.

– И всё же давайте встретимся. Вы сможете подойти сегодня к пятнадцати часам?

Александр Иванович слушал сбивчивый рассказ, наполненный обрывочными воспоминаниями то ли о галлюцинациях, то ли о реальных событиях, о сне, который мучил женщину, стоило ей закрыть глаза. Спрашивал и переспрашивал, снова и снова. Он видел, что говорить Светлане очень тяжело, но чувствовал, что-то всплывает в его памяти, какая-то ниточка, за которую просто необходимо зацепиться. И вдруг словно вернулся на пятьдесят лет назад и услышал голос отца, ныне покойного, рассказывающий ему, мальчишке, про серию исчезновений людей, за которой стоял какой-то культ. Дело тогда вёл один из сослуживцев отца, но по некой причине после очередного случая его отстранили.

После того как потерпевшая ушла, Александр Иванович сделал срочный запрос в архив по поводу дела пятидесятилетней давности, также его интересовала информация о следователях, которые хоть как-то были причастны к нему. Возможно, с кем-то из них удастся встретиться. Не всегда всё можно узнать лишь из документов.

Небольшой мужской монастырь прятался на опушке соснового леса, вплотную подступившего к его высокой деревянной ограде. За монастырём начиналась заболоченная местность, заросшая травами и морошкой. Настоятель, отец Мефодий, внимательно выслушал Александра Ивановича и, немного помолчав, поманил к себе послушника:

– Степан, ты всё слышал. Иди к отцу Иоанну, расскажи ему о нашем госте и узнай, примет ли он его. Да не задерживайся. – А вы пока чайку попейте с баранками, – обратился к следователю.

Через полчаса Александр Иванович шёл быстрым шагом вслед за Степаном к находящейся в стороне от монастыря одинокой келье схимонаха. Сможет ли встреча с отцом Иоанном, носившим пятьдесят лет назад имя Константин Семёнович Савельев и работавшим следователем уголовного розыска, помочь ему?

Келья схимника наполовину вросла в каменистый холм, в ней было тесно и довольно-таки прохладно. Отец Иоанн, старик с длинной седой бородой и густыми седыми бровями, пристально разглядывал вошедшего. Потом кивнул:

– Рассказывайте.

Александр Иванович подробно, насколько это было возможно, имея так мало информации, изложил дело, не забыв упомянуть и причины, по которым оказался тут. Выслушав, старец заговорил:

– Пятьдесят лет назад, как вы уже должны знать из архивных документов, некая группа лиц приносила в жертву младенцев в надежде призвать в наш мир кровожадного языческого бога, а по православному – демона, Молоха (или Ваала, Баала, Хаммона – у него множество имён). С большим трудом тогда удалось выйти на след, вырвать из рук жрецов шестого из похищенных младенцев, мать которого, к сожалению, врачи спасти не смогли. Но нигде в документах вы не найдёте упоминания, что милиционеры, ворвавшиеся в пещеру, увидели странное рогатое существо, возникающее из ничего у них на глазах, описание ужаса, сковавшего их на месте в первые мгновения. Лишь голос монаха, упоминание о котором также отсутствует в документах, привёл их в чувство, а молитвы, крест и святая вода развеяли формировавшуюся сущность (надо сказать, далеко не сразу и с большим трудом).

– А почему вас тогда отстранили от дела?

– Пятыми из похищенных младенцев и их матерей были мои жена и пятимесячная дочь. Они погибли.

Александру Ивановичу показалось, что глаза старика наполнились влагой, но схимник спокойно продолжил:

– После задержания преступники рассказали, что вызвать демона возможно только раз в пятьдесят лет. Для этого каждые пятнадцать дней нужно приносить в жертву младенца, при этом мать должна присутствовать на ритуале и радостно смеяться. Поэтому женщин тоже похищали, накачивали веселящими веществами. Веселье заканчивалось конвульсиями и смертью. Таких обрядов должно быть совершено восемь, и с каждым обрядом демон будет проявляться всё больше и больше… Удивительно, что сейчас одной из женщин удалось не только выжить, но и выбраться.

– Врачи сказали, что, если бы помощь подоспела на полчаса позже, то она бы уже не понадобилась.

Пламя в лампе на столе замерцало, и старец подлил керосин.

– Отец Иоанн…

– Я знаю, о чём вы хотите попросить меня. Я помогу. Без монаха или священника туда соваться нельзя. Да и священник не всякий подойдёт. Я ведь в монастырь ушёл после того дела пятидесятилетней давности, а наставником моим стал схимонах Варфоломей, ходивший с милицией в пещеру. Многому научил меня старик, упокой, Господи, его душу, – отец Иоанн размашисто перекрестился.

Когда Александр Иванович уже выходил из кельи, схимник окликнул его:

– Да, только что вспомнил. Мать и младенца готовят к ритуалу пять дней, считая день похищения. Все пять дней женщину держат на наркотиках в невменяемом состоянии, поэтому ваша выжившая ничего не помнит. В ночь с пятого на шестой день совершается жертвоприношение.

Следователь вздрогнул: сегодня пятый день, как произошло седьмое похищение. Перемена в лице посетителя не осталась незамеченной отшельником:

– Делайте, что можете. Не всё в наших силах. Найдите пещеру, спасите восьмых младенца и женщину. Они пока не похищены, но будут, уверяю вас. И… не дайте демону проникнуть в наш мир.

Большая часть республики покрыта хвойными и смешанными лесами, а её рельеф представляет собой холмистую равнину со множеством озёрных котловин, плоских и возвышенных скал, глыб и валунов. Всё это крайне затрудняло поиск пещеры, где обосновались демонопоклонники. Ситуацию усложняли и многочисленные реки и озёра. К тому же, из-за разветвлённой сети катакомб на западе в виде сложного и весьма запутанного лабиринта, производить розыск приходилось не только на поверхности земли, но и под землёй. И делать это нужно было аккуратно, без лишнего шума, чтобы не вызвать панику среди населения и не спугнуть преступников. Правда, по поводу преступников Александр Иванович был уверен, что те ни при каких обстоятельствах не отступятся и сделают всё для завершения призыва.

Задействовали собак. В архивах нашли подробные карты катакомб. Обратились за помощью к лесничим и охотникам.

Снова всё повторилось: мать с младенцем бесследно исчезли. За два-три дня до этого были обнаружены ещё два трупа молодых женщин. А ещё через пару дней поиск пещеры наконец-то увенчался успехом. В ней никого не было. При свете фонарей удалось разглядеть покрытые копотью стены и свод. Фигура истукана в три человеческих роста занимала значительное место. На плечах красовалась клыкастая голова с кривыми рогами. Протянутые вперёд руки нависали над массивной жаровней. Обследование стен показало, что вход в пещеру был только один, наполовину заваленный осыпавшимися камнями и заросший можжевельником.

Оперативники и спецназ окружили пещеру, которая вот уже три дня была под постоянным наблюдением. Александр Иванович и отец Иоанн укрылись в неглубоком овраге. Стемнело. Свет полной луны проникал сквозь кроны деревьев, длинные тени шевелились, когда порывы ветра раскачивали тяжёлые ветви. Послышалось уханье филина. Где-то вдалеке завыл волк, откликнулся другой. Захлопали крылья ночной птицы, взлетевшей с росшей поблизости старой осины. А преступники всё не появлялись. Близилась полночь.

Отец Иоанн закряхтел на своём неудобном лежаке:

– Что-то не так. Они уже должны быть там.

– Но ведь никого не было, – возразил неуверенно следователь.

– А я говорю, нужно идти. Там они. Командуй. Упустим.

После минутного колебания Александр Иванович подал сигнал, и спецназ, а следом и оперативники ворвались в пещеру.

Увешанная блестящими металлическими украшениями женщина с узорами на лице, нанесёнными фосфоресцирующей краской, держала в поднятых руках вопящего младенца. Рядом другая женщина, растрёпанная, в белой рубашке до пят, беспрерывно хохотала, при этом размазывая по щекам бегущие из глаз слёзы. Несколько блестевших от пота тел извивались в ритуальном танце. И над всем этим под сводом пещеры нависало огромное полупрозрачное чудовище, которое, казалось, выползало из истукана, становясь всё больше и плотнее, всасывая воздух и свет вокруг себя. Ворвавшиеся остановились, не в силах сдвинуться с места. Голос схимонаха, начавшего читать молитвы, привёл следователя в чувство.

– Вперёд! – хотел крикнуть он, но губы едва зашевелились, а изо рта вылетело лишь нечленораздельное бормотание. Глубоко вздохнув, с невероятным усилием, всё же закричал:

– Вперёд! Егоров и Kемов, спасайте младенца! Стасов, Лесонен, Демьяненко, тушите огонь! Остальные – задержите жрецов!

Отец Иоанн, не переставая, читал молитвы, окропляя всё вокруг святой водой и осеняя крестным знамением. Рогатое чудовище уставилось на него бездонными глазами, чёрные вихри в которых готовы были поглотить схимника. Но, упав на колени, монах продолжал молиться, внятно и громко.

То ли крик следователя, то ли то, что демон начал слабеть, но полицейские вдруг очнулись и бросились выполнять приказы. Младенец оказался в руках оперативника. Вместе с обезумевшей матерью, у которой уже начались конвульсии, их удалось вынести из пещеры. Подлетевший вертолёт с реанимационным оборудованием ждал их. Жрецов в наручниках одного за другим доставляли на борт другого вертолёта. Верховная жрица визжала и царапалась, что-то выкрикивая на незнакомом языке побледневшему, но всё ещё ужасающему демону.

Александр Иванович заметил, как один из жрецов словно растворился в стене, потом другой.

– За ними! – махнул рукой спецназовцам и побежал сам.

В стене оказалась узкая щель, скрытая от непосвящённых взглядов скальным выступом. За ней открылся длинный коридор. Когда первый из преступников собрался свернуть в боковой проход, один из полицейских выстрелил ему в ногу. Беглец упал. Второй, споткнувшись об него, свалился сверху. Ещё через мгновение на руках обоих застегнулись наручники.

Вернувшись в пещеру, следователь увидел, как последние следы чудовища исчезли в воздухе. Отец Иоанн попытался подняться с колен, но покачнулся и растянулся ничком на полу, потеряв сознание.

– Ну, так как же демонисты попали в пещеру? – спросил схимонах, когда Александр Иванович навестил его в больнице. В окно ярко светило солнце, а возле кровати стояла подставка с капельницей.

– Они хорошо подготовились, – вздохнул следователь, отгоняя образ чудовища, всё ещё часто тревожащий его. – Коридор, который вёл в пещеру, не был указан ни на одной карте, так как жрецы вырыли его полгода назад. Не сами, конечно, нанимали рабочих, но те и понятия не имели, для чего он нужен. Входы в него хорошо замаскировали и со стороны пещеры, и со стороны коридора в катакомбах, откуда было сделано это ответвление. Кроме того, оба входа постоянно обрабатывались специальным составом, не позволявшим собакам почуять что-либо.

Отец Иоанн улыбнулся, вспомнив, как накануне посетил палату, где вместе с младенцем лежала спасённая совсем ещё юная женщина. Её взгляд уже успокоился, а улыбка, казалось, вот-вот тронет губы. Малыш что-то довольно лопотал, будто и не был совсем недавно в эпицентре кошмара. Медицина сегодня всё же не та, что пятьдесят лет назад. Бог даст, у них всё будет хорошо. А он будет молиться об этом.

Жалельщик

Так уж получилось, что из всей нечисти именно о жалельщиках почти ничего неизвестно. Любой малец наслышан о домовых, леших, водяных, кикиморах да русалках. Даже вагонные уже никого не удивляют. А уж Баба Яга и Кощей Бессмертный давно побили все сказочные да былинные рекорды. И только жалельщики остались в тени. Среди прочей нечисти, надо сказать, ходили они всегда в аутсайдерах. Да и, право слово, что за нечисть такая? Зла не творят, людям не вредят, козней не строят, даже ни над кем не насмехаются. А всё и всех жалеют. Собака лапу поранила, кошка бок ободрала, мальчонка коленку разбил – каждого жалельщику жалко. Невидимками они рядом оказываются, теплом и сочувствием от них веет. Рукой по голове легко погладят, слёзы, словно ветерком, высушат. И лапа, и бок, и коленка вроде как и болят уже меньше. С душевными ранами дело обстояло тяжелее, но тоже, глядишь, пусть немного, но отпустило. Не жалеть жалельщики не могли. Но далеко не всегда жалость эта им просто давалась. Пусть незаметно, по чуть-чуть, растрачивали они свои силы. Может быть, поэтому хоть и жили они намного дольше людей, но куда меньше остальных представителей нечистой силы.

Вот об одном из таких жалельщиков и пойдёт здесь речь. Так как имён жалельщикам никто никогда не давал, то и мы будем называть нашего героя просто – Жалельщик. Был он не совсем обычным даже среди своих собратьев: зачастую его жалость становилась уже и не жалостью вовсе и даже не сочувствием, а самым настоящим состраданием. И это переживание чужого страдания нередко не давало ему возможности по-настоящему окрепнуть и расцвести, что ли. А потому и выглядел он весьма невзрачно: маленький лохматый мужичонка с реденькой бородёнкой, неровными клочками торчащей в разные стороны.

* * *

Станислав, элегантно одетый ещё довольно молодой мужчина, вышел из офиса, где только что встречался с клиентом. Был чудесный весенний день, тёплый, солнечный. Юная листва с зелёным любопытством радостно выглядывала из полураскрывшихся почек. Он неторопливо направился к припаркованному на соседней улице новенькому автомобилю. В этот-то момент и заметил его наш Жалельщик. И почувствовал нечто, из-за чего не смог пройти мимо. Неровные края глубокой чёрной дыры внутри мужчины постоянно колебались и вздрагивали, а из её бездонной утробы веяло такими тоской и холодом, что нашего героя переполнила жалость. А Станислав словно и не замечал ничего, довольная улыбка иногда проскальзывала по его губам: клиент оказался что надо, и солидный аванс уже пополнил банковский счёт мужчины.

Жалельщик, оставаясь невидимым, сел на заднее сиденье автомобиля. Он не понимал, откуда взялась такая напасть у столь преуспевающего и уверенного в себе человека, а потому, пока не зная, как и чем ему помочь, решил понаблюдать за ним.

* * *

Киллер выбрал подходящее место возле окна на чердаке пятиэтажного здания. Удобно расположившись, расчехлил винтовку и стал ждать, глядя через прицел на открытое пространство перед собой. Показалась группа людей, в центре которой находился высокий плотный мужчина с седеющими волосами. Выстрел. Мужчина упал. Киллер быстро поднялся, и через несколько мгновений чердак опустел. А следовавший за ним по крышам Жалельщик с ужасом вспоминал, как в момент выстрела чёрная дыра расширилась, заколебалась, и холод из неё стал просто невыносимым. Жалость пронзила всё существо всклокоченного создания, и он едва не упал.

Вторая половина вознаграждения не заставила себя ждать.

Станислав совершенно не ощущал никакого постороннего присутствия рядом с собой: ни тёплых ладоней Жалельщика, время от времени осторожно прикладывавшего их к груди киллера, пытаясь унять исходящий оттуда холод, ни взгляда, который прежде так многих успокаивал и так часто исцелял. Жалельщик понимал, что такая бесчувственность свидетельствует о глубине пропасти, на краю которой находится мужчина. И когда спустя какое-то время тот снова стал готовиться к выполнению очередного заказа, наш герой решил пойти на крайнюю меру: показаться киллеру и поговорить с ним.

Станислав лежал на диване, положив ступни ног на подлокотник. Пристроив небольшой ноутбук на животе, он несколько рассеяно просматривал новостную ленту. Вдруг в полумраке, наполнявшем комнату, что-то замерцало, и неожиданно рядом с ним появился маленький щупленький мужичонка с всклокоченными волосами. Станислав подскочил на месте, и Жалельщик едва увернулся от удара.

– Простите, что напугал! Я не хотел. Ой-ой, не надо! Тихо, тихо…

– Ты кто такой и откуда здесь взялся?

– Я – Жалельщик.

– Кто?!

– Жалельщик. Нечисть такая. Про домовых, водяных слыхали? Леших там всяких?

– Ну, слышал, – молодой человек, рассмотрев невзрачного посетителя, невольно усмехнулся.

– Ну, а я – Жалельщик. Я за вами уже месяц хожу, не показывался просто. Невидимым ходил.

– Вот как! И зачем же ты за мной ходил?.. И получается… – последнее слово прозвучало с угрозой.

– Да-да, я знаю, чем вы занимаетесь…

Станислав шагнул к Жалельщику и навис над ним. Несчастный стал казаться ещё меньше, чем был на самом деле.

– Я никому об этом не расскажу! Я же нечисть! Я хочу помочь вам! Выслушайте меня!

– Хорошо, – Станислав отступил и сел на диван, пристально глядя на незваного гостя.

Жалельщик устроился на полу, скрестив ноги.

– Послушайте, внутри вас есть огромная чёрная дыра, наполненная тоской и холодом. Я её вижу и чувствую. Каждый раз, когда вы убиваете, она становится всё больше и больше. И если вы не прекратите убивать, то умрёте! Не знаю, когда это произойдёт: через месяц, через год или через пять лет, но довольно скоро. И смерть ваша будет мучительной! Да не просто умрёте! Дыра поглотит вас, целиком поглотит: и тело, и душу…

– Фу, чушь какая! – рассмеялся киллер.

– Это не смешно! Это правда! Послушайте… Мне вас так жаль, так жаль! Я хочу помочь вам!

– Только жалости мне не хватало! Убирайся! Чтобы я тебя больше не видел! Иначе тебе самому не поздоровится!

– Но…

– Вон! – Станислав быстро поднялся и вытолкал Жалельщика за дверь на лестничную площадку.

Несостоявшийся помощник услышал, как за его спиной щёлкнул замок.

Всю ночь он просидел под дверью, став невидимым, а утром опять увязался за киллером и вновь наблюдал, как расширилась и заклокотала чёрная дыра.

Станислав шёл по улице, прислушиваясь к каждому шороху. Изредка ему казалось, что он улавливает слабый звук шагов рядом с собой. Иногда даже останавливался и спрашивал:

Скачать книгу