Манящий рассвет бесплатное чтение

Моё детство

Сейчас мне 66 лет. Оглядываясь назад, могу сказать: я счастлив детством, семьёй, работой и множеством своих увлечений. Захотелось поделиться воспоминаниями о своем детстве и самому мысленно вернуться в те времена. В полинявшей от времени картине минувшего трудно сохранить точную хронологию. Это не биография. Всплывают только яркие впечатления, и их я использую как отправные точки.

К моменту моего рождения семья жила в городе Вольске Саратовской области на съемной квартире по улице Льва Толстого. Кроме родителей, меня опекала бабушка, мать отца. Так получилось, что вскармливали меня искусственным молоком. Недостаток витаминов тут же сказался на состоянии здоровья. Ходить начал на кривых ножках. Три года меня лечили рыбьим жиром. Отсюда и первое обрывочное воспоминание: я, содрогаясь, пью вонючую гадость, а бабушка следом сует ложку густого сока шиповника с сахаром.

Папа, как профессиональный фотограф, часто наводил на меня камеру, а я, как ни странно, умело и с юмором подыгрывал ему: например, маршировал голый на кровати, завернувшись в мамин меховой воротник. Когда уверенно начал ходить, мы с папой маршировали по комнатам с флагом и пели: «Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поет…» – я ликовал! С бабушкой были, конечно, другие песенки. Аккордеон здорово меня веселил, особенно когда папа играл ритмические песенки, «Собачий вальс». Мама, как преподаватель, проводила вечера за работой, я прилипал к ней. И вот сдвинута со стола работа – и мы уже с увлечением вырезаем и клеим бумажный домик. Вот ставим в него короткую зажженную свечку. Запомнилась высокая настольная лампа с зеленым абажуром. Она гаснет – и из окошка нашего домика струится мерцающий свет.

В эти же времена я получил первый сильный испуг. Время спать, вдруг слышу, уже в полусне, нарастающий лязг и грохот. Неожиданно папа выхватывает меня из кроватки и прижимает носом к оконному стеклу: «Смотри, трактор!» В кромешной тьме возникло два ослепительных глаза и позади черная громада. Принял его за страшного зверя. Позже папа выдумал еще одного лютого зверя – «Фьеку». Часто мой каприз заканчивался при одном только упоминании о ней.

Вот новое сильнейшее впечатление: мы съезжаем с чужой квартиры в собственный купленный дом! Радостное настроение передалось и мне. Меня несут в соломенной кошелке родители. Ярко светит солнце, и я с торжеством взираю на мир. Конечно, у дома нас встречает бабушка. Тычусь головой в ее фартук, ласкаюсь. Меня ведут показывать дом. После квартиры дом, в моем понятии, просто огромен. Особенно поразил балкон. К нему совсем близко подступал дремучий лес. Только позже выяснилось, что это и не лес вовсе, а расчудесная дубовая Львова роща. Прожили мы в этом доме недолго, но сколько воспоминаний!

Стоит описать бегло дом: шатровый, под красной железной крышей. Смотрел он на Комсомольскую улицу, перед окнами был разбит большой палисадник. Стоял дом высоко и, кроме обычного этажа, имелась полуподвальная комната. Тут временно поселилась бабушка. Под потолком широкое окно, ниже стоял стол с самоваром. В углу чернела печка – голландка. У стены стояла высокая плетеная корзина, похожая на сундук. Скоро я проверил ее содержимое. Позже папа рассказывал, что это знаменитая корзина. С ней он вместе с бабушкой объехал половину России. Как фотограф, он кочевал по городам и курортам. Кроме множества книг и интереснейших незнакомых вещей, тут всегда можно было найти кулёчек с леденцами. Крутая лестница с резными перилами вела в две верхние комнаты и кухню-столовую. Отсюда был выход на балкон. Как много хороших вечеров мы провели за ужинами на этом балконе…

Темнеет. Вокруг керосиновой лампы хоровод бабочек, тюрлюкают сверчки, в роще распевают соловьи. Ни один летний вечер не обходится без нежного запаха цветов метеоллы. Бабушка всегда возделывала грядку этих прелестных цветов. Папа, отличный рассказчик, не умолкал. Иногда, под настроение, брал в руки свой черный аккордеон. Пел и играл: «Полонез Огинского», «Амурские волны», «Прощание Славянки», «Огонек», «С берез неслышен, невесом», «Севастопольский вальс», «На сопках Манчжурии” и много других вещей…

Мама Вера Владимировна Попова Папа Юрий Иванович Попов

Между домом и рощей был пустырь с камнями, заросший лопухами. Стараниями папы он постепенно превратился в цветущий, богатый плодами сад. Какой-то древний старичок руководил посадкой деревьев, а сосед помог вырыть и забетонировать бассейн. В эту емкость ночами папа возил на тележке воду (колонка была за квартал).

Первым начал плодоносить виноград «Мадлен». С ним связан смешной случай: приходила к нам в гости старушка Анна Федоровна. Она приводила с собой внучку Жанну, двенадцати лет: некрасивая, худая, она походила на мальчишку-сорванца. Бабушка звала ее «Бес в юбке». Ни секунды покоя: то скачет по комнатам на стуле, то ходит на руках, на голове стоит. Только что кувыркалась – уже шарит по ящикам. Обтерла все заборы, с балкона прыгала, рвала одежду. Закончилось все неожиданно. Как-то, забывшись, сделала стойку на руках – и из трусов посыпался ворованный виноград.

Но я отвлекся… Жить мне предстояло в этом доме около пяти лет. Первым моим полигоном для игр был большой палисадник. Высокие цветущие мальвы скрывали меня с головой. Неимоверно хотелось построить домик, но получился всего лишь шалаш из дощечек, обломков шифера, обрывков клеенки – зато в него можно было забираться. Натащил из дома всякой всячины. Шалаш понравился соседскому мальчишке, Валерке. Так появился первый товарищ. Он манил осваивать улицу, но бабушка сразу положила этому конец. Дело было к осени, пошли дожди. И тут очередное событие: появилась в доме огромная собака. Папа нам его представил: овчарка по имени «Буян». Мама и бабушка жались к дому, проходя мимо громоподобно лающего пса. Но время шло, бабушке пришлось кормить собаку, и он был ласков с ней. Я наблюдал за их общением с крыльца. Вдруг слышу, зовут и меня подойти к собаке. С опаской запустил ручонки в густую шерсть. А Буян – бац! – и лизнул в нос. «Ну, вы теперь подружились», – уверенно говорит бабушка. Мы с Буяном, действительно, стали большими друзьями. Я лазил к нему в будку, трепал его хвостище, игры были с ним и зимой, и летом. Он все терпел и причесывал мои волосы языком. Но совсем другим он бывал, когда у калитки оказывался чужой. Шерсть вставала на загривке, рыл когтями землю, угрожающе лаял, натягивал цепь до предела. Замечательно, что к прохожим на улице он был безразличен. Гонял кошек безрезультатно, а вот с курами были неприятности: догонит, подбросит и жамкнет. Готово! Хохлатка уже неживая.

Был с ним один необъяснимый случай. Сосед, живший по другую сторону нашей улицы, услышав через забор мощный рык и лай собаки, обратился к папе с интригующим и опасным предложением: «Я на Кавказе всех собак усмирял. Могу подойти и к вашей овчарке». Это показалось папе невероятным, и они поспорили в шутку. Сказано – сделано. Наблюдаем за происходящим из окна. Вот калитка, звякнув, отворилась. Все как всегда – бешеный лай, гремит натянутая цепь. Незнакомец присел на корточки вплотную к собаке и что-то говорит. Пес сник, и, когда усмиритель собак пошел прямо на собаку, пес с ворчанием скрылся в будке и потом сутки не принимал пищу! Переживал позор. Какое «петушиное» слово так на него подействовало? Загадка…

Зимой мы с бабушкой занялись рисованием, разучивали детские стихи, пели вместе песенки. На Новый год была первая запомнившаяся елка. Неделю клеили игрушки, чтобы ее украсить. Смеялись над папой – он неудачно нарядился Дедом Морозом, страшно кряхтел, стучал палкой, но я его узнал. Подарок сгладил эту неловкость. У меня появился красный трехколесный велосипед. В то время родителей я редко видел – они все время были заняты работой. День папа проводил в фотографии, ночью печатал карточки. Он накатывал отпечатанные карточки мокрыми на глянцевую пленку. Я утром просыпался под шелест и щелчки высохших карточек.

Единственное сохранившееся фото бабушки Валерии Константиновны

Моим наставником была добрая бабушка. Но и она нередко уходила от меня, укутав лицо шерстяным платком. У неё был простужен тройничный нерв, и временами ее мучили приступы адской боли. Мне в эти минуты всегда было не по себе, я горячо сочувствовал её беде. Седьмого апреля бабушка пекла «жаворонки» из теста с глазами из вишенок в варенье. На «чудо-печке» получался у бабуси изумительный, большой сдобный крендель. На дни рождения в него вставляли свечи, приходили её подруги. Помню Анну Ивановну, музейного работника. Позже, когда я пошел в школу, я удивлялся ее бисерному почерку. Округлые буковки нанизывались ровными строчками высотой 1,5 миллиметра. Приходила также бывшая учительница Юлия Николаевна. Гостьи всегда приносили уникальные подарочки: баночку монпансье, рябинового варенья, пастилу. Из самовара пили чай и вели тихие беседы. Анна Ивановна старалась между делом проверить мои знания и умения. Когда гости спускались с крыльца, я показывал цирковой номер: приласкавшись к Буяну, руками раскрывал ему пасть и клал в нее свою головёнку. Надо отдать должное – мой трюк всегда ценили по достоинству.

Настоящие жаворонки прилетали позже. Увидев их хохолки, бабушка как-то объявила: «Этим летом мы должны изучить Львову рощу». Я стал ждать теплых дней. В середине апреля тропки просохли, и мы через заднюю калиточку в ограде сада углубились в неведомые для меня просторы. Роща еще прозрачна, полна солнца, зеленеет лишь отрастающая травка, щебет птиц! Прелью пахнет оттаявшая земля. На пути осинка. Словно мохнатые гусеницы, свисают с неё серёжки. Совсем рядом, в кустах, несметное количество подснежников. Собрали букетик, и бабуля присела на пенёк. Я рад простору, нарезаю круги вокруг поляны. Гладкие кожаные подошвы сандаликов скользят, я падаю и даже в этом нахожу удовольствие.

В мае роща еще прекрасней. Одеваются листвой дубы, много дубов. На полянах поднялась трава, а по ней россыпь цветов. Ветерок доносит из чащи сочный запах ландышей. Увидал розовый цветок – хвать его, а руки прилипли к смоле. Он так и называется: «смолка». Бабушка уткнулась в толстую книгу, а меня понесло к пологому склону оврага. Обнаружил там россыпь фиалок. Лезу по дну оврага. Склоны сжимаются, становятся круче, темней. Залез в лопухи – и скорей обратно, к свету и простору! Перепачканный глиной, несусь по бугру, прутиком сшибаю одуванчики. Поскользнулся, лечу кувырком и оказался перед дубом с расщелиной у комля, конечно, сую туда руку и с испугом отдергиваю: на меня фыркнул ёж! Выкатил его палочкой и зову бабушку. Рассмотрели и отпустили. Рядом в кустах наткнулись на мальчишечьи качели. Теперь забавы до вечера. В другой раз мы запаслись бутербродами на весь день и обследовали всю рощу. На Меловую гору я забежал в одиночку и на спуске осрамился: попал под сандалик круглый камешек – и я тут же покатился кубарем, только искры из глаз. Постромки штанишек оторвались и зашиб руку.

По роще вышли к садам. Огромные груши в цвету качали ветвями, гудели пчелы. С краю за плетнем росла сосна, и под ней расцвели пионы. Сделали большой привал.

Во время дальнейших прогулок нам часто встречалась девушка с мешком травы, познакомились. Звали её Валя Антипина. Была она хроменькая. Бабушку удивило её знание голосов птиц. Для меня это было хорошее знакомство. Позже меня отпускали с ней в рощу. После заготовки травы козам мы забирались в чащобу кустов и слушали птиц. Их тут было множество, особенно поражала иволга. Как-то Валя потащила меня в район кровавых озер за мясокомбинатом. Запахи стояли тут отвратительные, но трава – стеной. Пока Валя косила траву, я «считал ворон», но зато обратный путь мне понравился и запомнился. Шли по большому пустырю, заросшему душистым горошком. Он цвёл и вокруг – розовое море. Сделали привал у Диких озер. Валя отдыхала, ведь она тащила на себе два крапивных мешка.

Вода в озерах была светлая, и в ней кишело множество разной живности: лягушки, тритоны, головастики. Швырял в воду камни, потом подсел к Вале. Грустно было слушать ее рассказы о бедности, тяжелой жизни. Отца не было, мать сумасшедшая, дом – развалина. Тронулись дальше. Валя мастерски разыскивала гнезда птиц в зарослях горошка. Яиц мы не трогали, но я запомнил, что они были разноцветные и разновеликие. Впоследствии, когда я лишился матери, Валя много возилась со мной, утешала, как могла. Помогала нам и по разным хозяйственным делам.

Через год я уже уверенно водил по роще товарища Валерку. У него была навязчивая идея: развести костер. Как-то мы напали на угли мальчишечьего костра – от них еще шел дымок. Долго дули, перепачкались в золе, но развели костер. Уселись и как завороженные смотрели в огонь, пока нас не спугнули чьи-то шаги. К слову сказать, я хорошо лазил по наклоненным деревьям. При этом оказалось, что Валерка боится высоты: бледнеет и падает комом.

Как-то в разгар лета мы проводили время с бабушкой в роще. Смотрю, она отложила книжку и пристально смотрит под куст. «Раздвинь – ка этот кустик,» – говорит. Я увидел там бугорок из листьев, тронул – и вижу гриб! Оказался красивый желтожебрик. Что-то вселилось в меня, я обшарил все кусты подряд, взмок, но нашел еще только один дубовик. Встречаю бабушку – у нее авоська с грибами. Глаз был уже наметан. В другие дни, подуспокоившись, я и сам начал их находить.

После покорения рощи мое пристальное детское внимание обратилось на дорогу перед домом. Летом громыхали по мостовой телеги, зимой бесчисленные сани везли из-за Волги сено. Грузовиков было мало. На моих глазах появился первый остроносый автобус. Бабы с бидонами и мешками катили в села или в город на грузотакси. Дорога полого поднималась в гору и исчезала за горизонтом. А что там, за горой? Этот вопрос сильно занимал меня. Желание открыть мир пошире осталось и во взрослой жизни. И вот свершилось! К дому подкатил на мотоцикле «Харлей» папин товарищ, Коля Воробьев. Налетели глазеть на трофейный мотоцикл мальчишки. Стеснительность не позволяла мне высказать вслух свою просьбу, но он понял все по глазам и молча усадил меня на широченный бензобак. Я вцепился в руль, сильные руки сжали мне бока. Бодро затарахтел мотор, замелькали дома, сады. Гора стала распрямляться, горизонт отодвигался все дальше. Я разочарованно смотрел на цепь унылых домишек на окраине леса. Рявкнул гудок паровоза, разглядел там кирпичную водонапорную башню. Такой была станция Привольская. Как я был благодарен дяде Коле! А скоро он проявил себя настоящим героем. Недалеко от нашего дома случился пожар. Я выскользнул из калитки и побежал, куда бежали все, прошмыгнул через толпу зевак. На траве перед горящим домом плачущие погорельцы. Тут же валяется в пыли посуда, самовар на боку. Огонь с гулом пожирает дом, уже рухнула крыша, в шлейфе огня летают, как птицы, горящие тряпки, искры, и всё это огненный вихрь разносит далеко и высоко. Соседи льют воду на свои крыши. Вдруг затрещал лопающийся шифер – все поспешно отступили. Дядя Коля, живший неподалеку, тоже был на пожаре. Он прислушался к воплям погорелицы и вдруг ринулся прямо в клубы дыма и огонь! Народ охнул и затих. Спустя некоторое время появился герой – чумазый, закопченный, и вручил женщине узелок с деньгами. Она на колени. Все громко хвалят его за отвагу и честность. Перекрытие рухнуло, и на месте дома – большой костер. Меня, взволнованного всем увиденным, волокут домой.

У дяди Коли Воробьёва был интересный родственник. Папа его звал «пан Ситкевич». Звали его Антон Нифонтович. Иногда он сопровождал отца на охоте. По возрасту он был глубоким стариком, но довольно энергичен и мастерски описывал давние охотничьи приключения к большому удовольствию слушателей. Вижу его, как сейчас. Бородатый, всегда в безрукавке, отороченной мехом, и бурых козловых сапожках. Папа в осенний сезон на лодку собирал друзей на охоту. Запомнились его возвращения с таких охот. Время позднее, все домашние уже волнуются. И вот звякает калитка, слышен радостный визг Буяна. Комнаты наполняют волшебные запахи пороха, дичи, крови, костра! Слушаем его рассказы, всегда сопровождавшиеся юмором и шутками. Когда спутники были серьезные, солидные, вроде Антона Нифонтовича, Карпа Александровича, Артурыча, знакомого уже Воробьёва – он десятками привозил уток, гусей. Но был один, тоже фотограф, тучный Михайлов. Азарт, дурь и жадность делали его посмешищем у братьев охотников. Папа рассказывал десятки случаев, где героем был Михайлов. Вот несколько примеров. Передаю их с папиных слов.

«Иду я мимо исторического музея, вдруг из окон Михайлова, на втором этаже соседнего дома, вылетает клуб черного дыма, звенит выбитое стекло. Бросаюсь по лестнице к квартире. Открывает дочерна закопченный хозяин, кровь с уха капает. Второпях объяснил, что перезаряжал патроны. На столе в маленькой комнатке скопилась изрядная куча дымного пороха. Рядом, дурак, пепельницу поставил. За делом перепутал и сунул окурок в порох!..

Приобрел Михайлов первый в Вольске американский подвесной мотор. Собрал знакомых на охоту. Друзья сели впереди с ружьями наизготовку. Дичи пролетной было много. Из-за мыса острова надлетает стая гусей, вскинули ружья, но слышат свирепый приказ: «Не стрелять!» Хозяин сам целит в гусей, руль брошен. Лодка рыскнула резко влево, слышен треск доски, мотор отламывается и тонет на глубине!..

Охота с Михайловым в районе Ревяки. Ушли от лодки далеко, дело к ночи. В сумерках заблудились среди баклуш1. Я указываю направление одно, а Михайлов, естественно, другое. Подошли к одной баклуше, а там лесник нагишом лошадь моет. На вопрос, где Ревяка, лесник указывает направление, куда отец звал Михайлова. Тот взъерепенился, орет: «Врёшь, подлец! Стреляй его, Юрий Иванович!!» Поняв, с кем дело имеет, лесник, как был голый, вскочил на лошадь и в кусты.

Пошел мне четвертый год. Болезнь бабушки обострилась, и моя вольница была ограничена садиком. С первых дней и до последних я садик не любил. Сперва жался по углам, искал тишину. Прятался на кухне у поварихи Зины. Она была нашей соседкой и меня жалела. Когда освоился с обстановкой, играл с ребятами и даже выступал с чтением стихов. Теперь стал страдать от той же поварихи Зины. Подавали одни и те же перловые щи с плавающим толстым слоем красного жира. Меня мутило от одного вида этой тарелки, а строгие тети заставляли съедать! Ну не пытка ли это? Все интересные игрушки стояли, как на выставке. Подходить к ним было не велено. Но даже в тюрьме бывают иногда развлечения. Как-то высадили всю группу на горшки. Вдруг слышим с улицы резкие звуки сирены. Я уже знал, с чем связан этот звук, ринулся к окну с голой попой. За мной, путаясь в снятых штанишках, прилепились и остальные. Слышу крик воспитательницы: «Школа горит!!!» Конечно, столб огня и дыма, треск ломаемых заборов. Ставят красные лестницы, бегают по крышам…

Грустно прозябать летом на веранде, солнышко и зелень деревьев страстно манят на свободу. Вдруг – счастье, среди бела дня за мной зашли родители! Папа в белых брюках и белой рубашке, мама в соломенной шляпе. И вот я за воротами ненавистного садика и, что самое главное, за ручки ведут к Волге! Увидел лодку!

Поразила ширина реки, озираюсь в диком любопытстве. Веселые загорелые люди на берегу, нескончаемые пески, хорошо видные за рекой. Баржи, чайки, водная гладь, застывшая стеклом. Щурясь от солнечных бликов, вдыхаю освеженный водой воздух. Маленьким умом своим понял, что вот она, воля, а позади неволя.

Затрещал мотор. Пытаюсь черпать ладошкой убегающую воду. Лодка приткнулась к песчаной косе. Бреду по колено в теплой воде. Через толщу воды солнечные зайчики играют на волнистом песке, мальки кишат среди ног, луплю по ним палкой. Оглядываюсь, папа уже чистит на весле пойманных окуней, мама зарывает в мокрый песок большой арбуз, для охлаждения. Играю в песке, потом пробежался вдоль обрывистого берега. Тут колосится трава в лучах солнца, издает сильный запах. Запомнился ещё один сильный, густой и свежий аромат спелых фруктов: наша лодка бежит мимо песчаного берега и на нем, недалеко от пристани, выложены конусами арбузы и спелые дыни, очень много дынь.

Зимой стояли сильные морозы, и меня в садик возили на санках. Мама велела засунуть руки в свою роскошную меховую муфту. Стоит ли говорить, что по дороге муфта пропала. Наверное, мне показалось жарко. Больше ни слова о садике. Зимой на детских лыжах ёрзал по саду. Снега были глубокие, я тонул в сугробах, барахтался, набивал снег за шиворот. Зато санки пришлись по душе. Напротив дома была приличная гора. Пробовал запрягать в сани Буяна, но он путал постромки.

Минула зима. Весной нерастраченная энергия толкала меня на всякие проделки. Часто можно было наблюдать висящих на столбах монтеров. Мы с Валеркой нашли большой моток проволоки, и нам пришло в голову играть в монтёров. Опутали проволокой весь наш молодой сад. Игра продолжалась, пока кто-то из взрослых не попал в эти тенета. Заставили снимать нашу «правительственную» связь.

Весной бабушка повела меня в парк. Узнал о существовании трехсотлетнего дуба. В обиходе все называли его столетним. Вдоль аллей цвёл жасмин, его запах доносился до ракушки, где играл оркестр. Тут к бабушке на скамеечку подсела подруга, и я решил погулять самостоятельно. Пробежался по парку и увидел перед собой родник, устремился к нему и ввалился по колени в зелёную тину. Перепачкался и оставил там сандалик. Домой возвращался с позором. Что интересно, подобный случай повторился через пару лет, совсем в другом месте!

Подруги бабушки подарили мне красивую саблю. Ножны с украшениями и ремешком. Как-то засобирались мы с бабушкой в гости. Она заставила надеть лучшую зеленую шелковую рубашку и парадные штанишки. Идем по Ленинской улице. Вижу, на ней нет прохожих. Покинул бабушку и с саблей наголо врубился в лопухи, вдруг заметил вдоль забора большую пустошь с зеленой травкой и одуванчиками. Так захотелось пробежаться по ней во всю прыть! Вихрем устремился туда. Где же было заметить на бегу, что травка залита на четверть дождевой водой. Сразу поскользнулся, проехался на спине, можно сказать, прямо по луже. На плеск оглянулась бабушка и охнула: костюмчик был изгажен. Охнул и я: украшения и сами ножны у сабли расклеились. Снова позорное возвращение домой…

Меня стали посылать в магазин за хлебом. Первый раз я учтиво пропускал всех покупателей вперед. Позже, когда присмотрелся и понял суть, покупка состоялась. В тамбуре магазина стояли открытые бочки с селедкой, повидлом, солью. В магазине меня особенно приманивали красивые банки с болгарскими фруктами.

Случилось играть на улице с Валеркой. Видим: древняя старуха из сил выбилась – ведет на привязи упрямую козу, а козлёнок скачет по дороге, вот-вот под машину угодит. Взмолилась: «Помогите!» Мы ухватились за козьи рога, но та нас тащит за козленком на дорогу. Тогда бабка взяла козленка на руки. Коза бредет за козлёнком, а мы висим на ее рогах. Увидала коза вкусный кустик, тянет к нему, а мы её обратно. Так рывками и передвигались. Пошли совсем незнакомые для нас места. Кузница на горе. Вот место, где дороги раздваиваются, которое в народе зовется «штанами». Тут сбыли с рук козу и получили каждый по рублю. Так состоялся первый заработок.

Ещё подрос и стал интересоваться своими соседями. Напротив нашего дома, в ужасающей бедности, жили брат и сестра Забуруевы. Их домом была полуземлянка, врытая в глинистую гору, с крышей из плоских шиферных плиток. Я дружил с ними. Набегаемся по роще, нарвём спелых дуль и посиживаем на этой крыше. Впоследствии я учился в школе с сестрой Забуруевой, но о былой дружбе не вспоминали. Напротив, с её братом мы и сейчас хорошие знакомые. Он любит лес. На малинниках в глухом лесу часто встречались, ну и в городе иногда.

Рядом с землянкой потрясающим контрастом стоял высоченный дом за мощным забором. Жил в нём Седавкин, нигде не работающий краснощекий мужик. Прикрывался справкой об инвалидности, держал коров и всякую живность. Послали меня как-то к ним за молоком. Ворота были открыты, в них стояла запряженная лошадь. Во дворе никого. Прошмыгнул к ним в столовую. В просторной горнице за длинным столом на лавках сидело шесть дюжих мужиков. С чавканьем въедаются в ломти арбуза, семечки сплевывают на пол. На мой лепет они не обратили никакого внимания. Когда я описал эту картину бабушке, она сказала: «Братья – разбойники».

Соседом справа был лесоруб Иван Козляков. Из детей была Лида с глупыми коровьими глазами и Валерка, мой приятель. Помню, как-то Ивана привезли на телеге из леса с перерубленной ногой. Вопли жены, кровь, бинты. Впоследствии он долго лежал в больнице.

Слева нашим соседом был шофёр Аркаша. Был он всегда услужливым, чрезвычайно вежливым. При встрече говорил знакомым: «Здравствуйте, как самочувствие?» Его женой была уже знакомая мне повариха Зина. На квартире Козляковых жил летчик, тоже Аркаша. Как-то он пригнал к дому неслыханную роскошь – машину «Москвич», и взрослые и дети ощупывали ее, заглядывали в салон и под кузов.

Дружил я с плаксивым мальчиком Женей. Что-то было не в порядке у него в семье. Дарил ему свои игрушки. Наискосок жил пьяница Антип с женой Глашей. Он лупцевал её и мальчишек не жаловал. Часто мы с бабушкой ходили в гости к Столяровым. Пелагея Матвеевна была ровесницей бабушки. Добрейший человек, она всегда набивала мне карманы сладостями. У них в саду росла чудо-яблонька. Они называли её «железное дерево». Размер яблок и вкус поражали всех. Потом мне уже никогда не попадались такие вкусные и душистые плоды.

Подругой бабушки была тётка Арина, она прожила молодость в селе и теперь, крепкая, крупная, доживала свой век в крохотной комнатке у Волги. Были у неё замечательные артистические способности. Передавала мастерски голоса людей. Жизнь ей портил нахал сосед. Так вот она так умело подражала его гнусавому голосу – ухохочешься!

Наш сад от теплого обильного полива рос на глазах. Бассейн стал источником выдумок и шалостей. Однажды гостил у нас, как мне сказали, дядя Борис. Появился он из Саратова вдвоём с товарищем. Я был слишком мал для этих юношей, очень рослых и длинноногих. Они стремительно перемещались по саду, рвали фрукты, а когда наши пути пересекались, я получал щелчок по стриженной под нуль голове и обидное напутствие: «Цыть, малявка». Ещё раньше мама меня возила в Саратов – показывать своей маме. В памяти осталось от этой поездки совсем мало. Получил представление о трамвае и троллейбусе. Поразился гулким сводам центрального рынка. Мне купили пистолет с пистонами. В гостях я постеснялся бабахать, но дома с мальчишками быстро отхлопали все пистоны. Саратовская бабушка запомнилась тихой ласковой женщиной.

Когда мне было 5 лет, в дом протянули провода и вдруг как-то вечером ярко зажглась лампочка! Это показалось чудом. Вмиг исчезли тёмные углы. Комната будто шире стала. Торжественно вынесли вонючую керосиновую лампу. Появилась большая радиола «Мир». Натянули антенные провода и загорелся у приёмника таинственный зеленый глаз, при прокрутке настройки забормотали обрывки иностранной речи, музыка, трещали глушилки. Быстро наполнилась красная коробка пластинками. Смеялись над разными интермедиями: Миров и Новицкий, Тарапунька со Штепселем. Слушали Шаляпина, Утёсова, Лемешева. Радио тоже было интересным. Слушал передачу «Угадай-ка», рассказы Сетона-Томпсона, детские постановки. Как-то весной передавали по радио похороны Сталина.

Летом попал под машину Буян. Без меня его папа похоронил. Когда я узнал, ревел в подушку и, кажется, со мной была форменная истерика. Бабушка сказала твердо: «Больше никаких собак.»

У папы пошли крупные заказы. Жизнь семьи перешла на другой уровень, но вскоре, зимой, все пошло прахом. Серьёзно заболела мама. Клапана сердца лечить не брались. Врач – грубый армянин Пичкирьян. Рука не поднимается описывать это трагичное время. Бабушка от обострившихся болей в щеке лежала пластом, папа почернел от горя. Всё в доме напоминало ему случившееся. Уже тогда задумал уехать с нами из города. Но бабушка возражала – мне осенью поступать в школу. Стала мне повышать кругозор. Много читала интересных книжек, тут же заставляла пересказывать. Задавала вопросы по тексту. Так же весело и легко шли занятия по устному счёту. Запоминал моря, города, реки. Просто беседовали о всякой всячине. Летом со мной возилась Валя Антипина, жалела меня, помогала по дому.

В конце августа поехали с папой на лодке на первую для меня рыбалку. Поперёк Иргиза шла песчаная коса. Вдоль неё струился глубокий Казачий ерик2. Из черной воды тут и там порскали врассыпную мальки. Гонял их окунь. Наловили мальков, и папа начал ловлю. Я набегался по пескам и попросил удочку. Вода плавно несёт поплавок, вдруг удилище затряслось, вытащил окуня и преобразился. Теперь интересует только рыбалка. В надежде поймать крупного окуня залез в воду. Вдруг ноги разом ушли в зыбучий песок. С трудом выбираюсь на крутой берег и к папе в лодку. Опять пошла весёлая ловля. Вечером опять увидел весло на песке – папа чистит окуней, но я уже не наблюдатель, а полноправный участник рыбалки!

Вот первый класс. Куча лопоухих одноклассников и ни один не представляет, что их ждёт впереди. Невероятное везение – попасть на четыре года к доброй и мудрой учительнице. Все полюбили Алевтину Петровну. Учение не затрудняло, кроме разве что чистописания. Запомнился жуткий случай: хулигана Витьку Артемова пересадили на первую парту к девочке, среди урока слышим крик – девочка падает на пол, и из шеи фонтаном хлыщет кровь. Учительница, зажав пальцем рану, выбегает с ней из класса! Оказалось, что этот зверёныш с размаха воткнул перьевую ручку с чернилами ей в артерию! Вернулась Клинова в класс только на следующий год с толстенными очками на глазах. Снизили Витьке поведение до трёх, и эта отметка прилипла к нему до восьмого класса. На этом он и закончил своё обучение.

Зимы в те годы были очень снежными. Слой снега наметало выше ворот. Папа прорывал тоннель, чтобы выпустить меня до дороги. Полз в валенках по чужим следам в школу. Официально занятия надолго отменяли. Приходило три – четыре человека. Алевтина Петровна заменяла уроки захватывающим чтением. Во втором и третьем классах меня дразнили «поп – толоконный лоб», но по совету бабушки я не обращал внимания, хотя подлости переносить от девчонок не мог. Была одна подлая доносчица, Понявина. Как-то запустил в неё валенок. Попал в цель – заголосила, пустила сопли: «Убил, убил!» С началом урока меня ставят в угол.

В нашем большом классе отгорожена была часть для хранения школьных пособий. Вдоль стены я прополз в это хранилище. Здесь множество художественно нарисованных картин. Вот передо мной баобаб, саванны, страшные ущелья, вот тропики с обезьянами, прерии с бизонами, австралийские чудеса. До звонка обо мне и не вспомнили. Когда научился бегло читать, разрешили посещать школьную библиотеку. Такое желание было читать, что ночью под одеялом с фонариком дочитывал интересную книжку.

В апреле мне объявили: продаём дом и едем на юг. Началась упаковка вещей. В школе заполнили табель: переведён во второй класс. Последний вечер, отпросился на улицу. Шли бурно ручьи, строим обманы, запруды. Поздно вечером сели в вагон до Москвы. Я как в чудесном сне. В столице выходим поздно вечером. Специфический гул и многоголосье вокзальных залов, скороговорка репродукторов. Вышли на привокзальную площадь. Грандиозно. Красота неоновых реклам, толчея, крики продавщиц мороженого: «Вкусно и питательно, купите обязательно!» Чудовищный выбор этого самого питательного. Купили по ягодному пломбиру – не пробовал потом такой вкусноты. До южного поезда четыре часа. Папа нанял такси для беглого осмотра ночной Москвы. Таксист попался честный и говорливый. По словам папы, он показал много интересного, но я тогда хотел спать и запомнил только дом правительства.

В дорогу купили огромный кусок копчёной трески, увязанный шпагатом и невиданный желто-зеленый искристый сыр. Он под ножом крошился, а на вкус восхитительный. В поезде обтёр все полки, глазел на мелькающие объекты, потом подружился с девочкой – они семьёй ехали в Кутаиси, а мы в Лазаревское. Среди людей чувствовалась какая-то напряжённость. Это было время волнений на Кавказе. Там были возмущены развенчанием культа Сталина. Происходили сборища со стрельбой. Но нам, детям, было вдвоем весело. Играли, обменивались игрушками, потом пошли тоннели. Каждый раз съеживался, когда поезд влетал в темноту.

И вот мы идем по Лазаревскому. Валит снег небывало огромными хлопьями. Дома странного вида: на кирпичных столбиках и, как потом оказалось, очень дорогие. Пристроились жить в пустом пансионате. Совсем рядом хлопочет хозяйка по приготовлению плова. Других блюд здесь не знали. В чудовищно большом чугунном котле неструганой палкой мешается варево.

Разведка папы была неутешительной. В городке повсюду усиленная охрана из-за волнений. Работы он не нашел – туристы боятся ехать, да и время не купальное. Держит он совет с бабушкой. Заковыка в том, что контейнер идёт второй скоростью и его прибытие ожидалось через месяц. Разрубил этот гордиев узел железнодорожник, муж хозяйки. Взялся перенаправить контейнер обратно в Вольск под честное слово! Бабушка с папой много поколесили по России, поэтому вопросы перемещений решали легко. Последняя прогулка по берегу моря. В каменистый берег хлещет пенистая волна холодного свинцового моря. Ветер пронизывает насквозь. Скрываясь от этого ветра, зашли в книжный магазин. Вот откуда любимая книга детства «Листы каменной книги».

В Вольске сняли тесную квартирку на горах. От всей этой передряги свершилось чудо: на несколько лет у бабушки совершенно прошла боль в щеке!

Через месяц папа оформил покупку дома, теперь наш адрес Ленина, 174. Отъезд бывшего хозяина задержался дней на двадцать, и жили мы двумя семьями. Звали хозяина Гриша Бухаров, портной: масленые глазки, ужимки, но скряга ещё тот. Жили в доме внучки Гриши – беленькие близняшки. Утром идешь умываться, а они на горшках сидят. При отъезде Гриша просил деньги за рамы в проданном доме – неслыханная наглость.

После отъезда хозяев я облазил дом. Бывалый папа не промахнулся с покупкой. Жемчужиной дома был огромный плодовый сад и вода в доме и в саду. Ухоженный сад благоухал. По высокой лестнице я забрался на чердак, и мне открылся наш сад в полном цвету. Широко разбросали ветви пять огромных яблонь, чуть в стороне выделялась группа желтых и синих слив. В укромных местах, среди вишен – расплёток разбросаны кусты крыжовника и смородины, вдоль забора массив малины. Осенью папа рассадил на припёке виноград и груши. Впоследствии на чердаке я играл с друзьями, учил уроки и перечитал уйму книг. Над головой, сколько помню, всегда висели веревки с сушеной рыбой.

Вторым объектом игр был стоящий на углу Ленинской и Пушкинской улиц старинный амбар с погребом. Я набил дощечки, чтобы забираться к коньку крыши. Отсюда открывался широкий обзор на обе улицы и воинскую часть. Много шалостей сотворилось на этой крыше! С папой у нас отношения крепли, он разговаривал со мной, как с большим. Как-то мы посетили с ним летний театр. В глубине городского парка, под высокими осокорями3 размещалось дощатое здание. Горожан набрался весь зал. Играл вольская знаменитость, артист Калинин. Содержание пьесы не помню, но по ходу её завязалась у артистов дерзкая перепалка и хваленый Калинин увлёкся так, что припустил матом! Вопросительно смотрю на папу, он объясняет: «Это он в роль вошел». Позднее с бабушкой мы часто ходили в городской театр. Пьесы были детские, я всё понимал, смеялся и потом пересказывал дома.

Это лето было для многих трагично. В мае объявили по радио: «С Вольского аэродрома произведен запуск стратостата на рекордную высоту с человеком в подвесной капсуле. Произошла разгерметизация, и полковник-летчик погиб». Хоронили его при большом стечении горожан. Вся улица Пушкина была запружена народом надолго. Потом пришло известие о невиданном пожаре в поселке Рыбное. Выгорело 80% домов. Ветер был вдоль посёлка. Сижу я на крыше амбара и вижу мощный выброс пламени из гаража военной части по соседству. Повалил дым, следом – взрывы бензобаков. Наконец распахнули ворота в сторону Ленинской улицы и огонь озверел. Вывели две машины и рухнула крыша. На ней был пожарник. Исчез в этом пекле! Забегу немного вперед. Через 15 лет я поступил в институт, на заочное отделение. Иду с лекций поздно вечером и вижу зарево. Подбежал и глазам не верю: горит тот же гараж! Его отстроили в кирпиче и вот второй пожар, да какой! Опять рвались бензобаки и рухнула крыша. Стену заложили кирпичом и больше тут гаражи не строили. Летчики суеверны.

По окончании третьего класса мы с друзьями бегали за грибами недалеко. Территория войсковой части за Привольском не была огорожена. Обширная дубрава. И среди редких дубов всегда каждый набирал авоську белых и дубовиков. Другое дело, набранные грибы просто раздавались, а то и пропадали. Нет хозяйки в доме – счастья не видать.

И вот у меня появилась вторая МАМА! Да какая, весёлая, с выдумками. Дети понимают душевную доброту. Она сразу подобрала ко мне ключик. В доме её полюбили, звали Любушкой-хлопотуньей. Нрав у нее был легкий. Дела в доме сразу закружились, завертелись. Мама предложила завести кур, потом провести газ в дом. Плоды из сада быстро продавались. Особенно славилась вкусом «Московская грушовка».

Вторая мама – Любовь Кудасова

Конечно, появились и новые родственники. Одним из них был Саша Кудасов, речник. Плавал он по Волге на теплоходе «Гастелло» главным механиком, имел изобретения, но их оформил на себя начальник порта. Мы его встречали при рейсе в Ростов-на-Дону на седьмой день и при маршруте в Москву на четырнадцатый день. Всякому мальчишке лестно не просто заглянуть, а побыть в машинном отделении. Если честно, меня поразило совсем другое. Швартовкой командовала белокурая женщина в форме первого штурмана! Чётко и уверенно отдавала по мегафону команды, а матросы умело выполняли их. Позднее Сашу послали на Польские верфи принимать новый теплоход «Козьма Минин», перегоняли его по Беломор-каналу на Волгу. Рассказов – не переслушать, стоянка короткая в Вольске. Ходил теплоход Москва – Астрахань. Каюта главного механика шикарная, просторная. Успевал Саша спуститься со мной в машинное отделение. Трёхэтажное, всех видов станки. Прямо как на заводе. Как-то при встрече заказал Саша маме лещей сушёных. Мама мастерски их приготовляла, а в этот раз на одного леща села муха, не уследили. Десяток лещей попал к Саше. А в Москве на теплоход сел министр речного флота. Стоит ли говорить, но министр разломил именно меченого мухой леща. Вышел конфуз.

Случались и другие казусы. Как-то мы махали отходящему теплоходу, произошло столкновение с лодкой. Она перевернулась. В воде плывущий человек! Теплоход застопорил ход. С дебаркадера бросили спасательный круг. Но человек в тельняшке сильными гребками поплыл в другую сторону – к всплывшей недопитой бутылке. Схватив её, повернулся лицом к спасателям. Когда его выудили, пассажиры и провожающие охнули. Он был без обеих ног!

Другой раз теплоход сократил время стоянки, и мы остались в каюте! Саша взметнулся по трапам в рубку, и теплоход стал разворачиваться.

Этим летом мы начудили с мальчишками. Искали мы грибов на «Шишке». Так издавна называют поросший дубами большой холм за краем садов. Места были изумительны для грибника в то время: изреженные дубы, кусты, ямки, бугры. Набрав по авоське грибов, отдыхали в тени. Домой идти не хотелось, рано. Безделье толкает на приключения. С одного бока к шишке подступают зады домиков станции Привольская. Конечно, бродит на приволье разная домашняя живность. На нашу полянку проломилась через кусты свинья и принялась пожирать коренья. Я решил на ней прокатиться. Почесал её – спокойна, уселся – спокойна, а за что держаться? Схватил за уши, и она вдруг понесла, но не по поляне, а вломилась в кусты. Я кувырком, поцарапался изрядно. Решили играть в индейцев. Увидели много пасущихся кур. Решили загнать стаю в лес. Обошли их, разделились в цепь и потихоньку начали выдавливать их к лесу. Вдруг куры, почуяв подвох, поднялись на крыло и с диким шумом прорвали блокаду. Пух, перья на кустах, кукареканье. На шум выглянул из-за плетня парень в майке. Миг и он за моей спиной, слышу хрипловатый голос: «Стой, гад, убью!» Бегать мы были мастера, припустили, ног не чуя. Гляжу, один из нашей компании забежал в тупик из плетней. Кричу во всю мочь: «В селение, в селение!” Он понял и избежал поимки. Удрали. Собрались и думаем: грибы остались на горе, и самый храбрый из нас потерял сандалии. Переждав, вернулись и нашли грибы и обувь. Дома были уже к вечеру.

К осени случился большой урожай на яблоки. Мама решилась везти их в Куйбышев (Самару) на пароходе. Я напросился с ней. Зашили двадцать корзин материей и на подводе сплавили их к утреннему пароходу. Матросы в нагорбниках волокли на старый «Герцен» огромные грузы, прихватили и наши корзины. Расположились сами на теплом, железном, дрожащем полу – это «места» четвёртого класса. Через стекло видна пышущая жаром машина. Работа огромных блестящих шатунов завораживала. Чуть ли не вплотную к ним носились, голые по пояс, смазчики. Всё шипело, чухало, бухало. Облазил всю нижнюю палубу, проскользнул на вторую. Тут роскошь: ковры, картины, зеркала, медные детали натерты до блеска. По одежде меня тут же вычислили и отправили вниз. Шли вверх по Волге день и ночь, а рано утром те же матросы подняли наши корзины на высокую набережную Куйбышева. Погрузка в машину – и мы на крытом рынке. Внутри гул от людского муравейника. Рядом на прилавках таких яблок вкусных и красивых не было. Выстроилась очередь. Я шнырял по окрестностям, а к вечеру мы распродались, даже корзины кто-то купил. Мама повеселела, гуляли по вечернему городу, попали в цирк! Ночевали на базарных полках под прилавками. Запах гниющих фруктов, рыбы и ещё чего-то тухлого дурил голову. Чуть свет к причалу. На этот раз сели на трёхпалубный «Родина» пассажирами третьего класса. Команда не обращала на меня внимания, облазил все палубы. В буфете купили шпроты. колбасу, пряники. Дома это было большой редкостью. Утро, вот-вот покажется Вольск. Несмотря на холод, забрался на третью палубу, нацепил купленный кортик. Когда папа разглядел меня, уже давно шла выгрузка на берег. Я ринулся вниз по трапам, но там перекрыли двери. Взметнулся вверх и наконец нашел выход. По трапам прёт встречная толпа. Родители ищут меня глазами, и вот я попал в объятья папы.

Следующим летом в гости приехал ещё один родственник из Казани, Николай Генрихович. Был он крупный музыкант на фаготе и гобое. Его ученики занимали хорошие места в международных конкурсах. Интеллигент до мозга костей, да еще в придачу немец или еврей. Он много ездил всюду, и рассказов тьма. Помню, в одном из знаменитых ресторанов он спросил, глядя в книгу заказов: «У Вас есть фаготики под соусом?» Официант, не моргнув глазом, ответил: «Час назад кончились». Наш сад ему безумно понравился, от Волги, от песков, рыбалки был в восторге, а с лодкой так и не подружился. Замирал при малейшем наклоне лодки.

Он стал свидетелем опасного для меня случая. Рыбачим далеко от берегов в районе Заталок. Папа на корме, Генрихович в середине, подтаскивает ширманов. Волга неспокойная, волны бегут с белыми гребешками. Увидел я, что далеко плывет большая рыбина, живая, хвостом шевелит. Плавал тогда уже хорошо, ныряю с носа лодки и в погоню. Доплыл. Это крупный язь4, оглушенный винтом лодки. Начал перекидывать его к лодке. Уже недалека наша лодочка. Во время очередного броска ушёл в воду и глотнул воды. Вода попала не в то горло. Вздохнуть, крикнуть не могу. Генрихович бросил удочку, уставился на меня, но ничего не предпринимает. Ситуация у меня критическая – дышать не могу, барахтаюсь. Спасибо папе, сразу понял ситуацию. Бросился к якорю. Десять гребков и меня выуживают из воды за волосы. Лежу на носу и слышу: «Ещё секунда и всё». Мои первые слова: «Догоняйте рыбину!» Догнали, конечно. На три килограмма язь.

Через два дня другая рыбалка, ушли на лодке далеко вниз по Волге. Накануне Генрихович объелся желтых слив. Встали на место – клюёт хорошая рыба, а у нашего гостя зеленеет лицо: «Тысяча извинений, нельзя ли на вон тот бережок?» Что делать, мотаем снасти и к берегу. Тут комикс: гость припустил в тальник5, расстёгивая на ходу брючный ремень. Явился счастливый. Конечно, мы недолго простояли на якоре, повторилась та же история. Когда дело шло к третьей схватке, ему был предложен гениальный по простоте вариант – справить нужду с борта лодки. Рядом ни души. Бледнея и краснея, он попробовал. Волна от далёкого парохода чуть пошевелила лодку. А ему показалось, что лодка переворачивается! Руки, коленки затряслись, папа едва подхватил его за шиворот. Решили не мучать дорогого гостя. Уехали домой. О своём инструменте много интересного он рассказывал. Гобой в оркестре очень важен. По нему настраивает инструменты весь оркестр. Он даёт ноту «ля».

У мамы была подруга Сима. Жила на горах. Мы с мамой заходили за Симой раненько и от родника «Головушка» поднимались в горы за грибами. Там дубы, но встречались и осинники. Ноги и сердце нужны крепкие для походов в этих горах. Снизу вверх хорошо видны грибы, но домой еле плетёмся. Устал я по-настоящему впервые после одного похода на картошку у Красного поля. До трёх дня мотыжили по сильной жаре с мамой, потом я набегался по лугам, оврагам и в дороге домой отставал, только совместная песня помогала. Другой раз повезло: кто-то по ошибке промотыжил наш участок. Возвращались краем леса. Находили ягодные поляны одну за другой, паслись, пили из родника, нарвали букет полевых цветов бабушке. Зимой мама ездила в Ленинград и там встретилась случайно со своей сестрой в Эрмитаже! К Новому году привезла ведро клюквы, невиданных конфет и всем подарки. Этот Новый год запомнился особым весельем. Собрались папины друзья с женами, бабушкины подруги.

Зима пролетела в учёбе и чтении. Пришла Пасха, улица Пушкина наводнилась людьми, среди них толклись продавцы мелким товаром – офени. Папа купил у них стопку книг для меня. После чтения каждой книжки бабушка заставляла в каталоге писать краткое содержание и наклеивать на обложку номер. Постепенно их набралось триста штук. Библиотечкой я очень дорожил.

Стоит рассказать о курах. Развели их тридцать штук. Забота появилась у всех. Нам с папой надлежало носить с Волги мелкую гальку, а с базара кормовую свеклу. Мама успевала перед работой нарезать, насечь травы, она же щупала наседок, готовила корм. Бабушка тоже наблюдала за клушками, они норовили снести груду яиц в самых потайных местах. Особо распушившихся клушек обливали водой. Как-то папе доверили подкупить кур на базаре. Он запал на пяток особей, как ему доверительно сообщили, «лехгорной» породы. К утру они дружно подохли. Представьте, прямо по Сеттону-Томпсону, нашлась среди рядовых кур выдающаяся. С виду щуплая, хроменькая, она оказалась долгожительницей и исправно несла огромные, двужелточные яйца. Мы все полюбили её, даже кличка была «Паралик». Хранится её фотография. Смешной случай: мама вбегает к бабушке напуганная. «Что-то случится нехорошее – курица петухом пропела!!» Впоследствии купленная курица и оказалась петухом.

Весной 1959 года семья не на шутку встревожилась: папа потерял работу. Кустарные промыслы запретил Хрущёв. Сразу хорошую работу не отыщешь. Папа устроился матросом на водную базу охотников. Я прыгал до потолка от радости. Дело шло к летним каникулам и провести лето рядом с отцом было неслыханным везением. Я не расставался с папой, помогал во всех делах и лучше узнал его…

У длинной полосы каменистого берега стоят на якорях сотня лодок разного покроя. Среди них на понтонах помещение охраны – база. Всё как на корабле: палуба, трапы, швабры, прожектора, спасательные круги, канаты, цепи, багры, вахтенный журнал и даже гальюн. Для пацана такого склада, как я – это как во сне! Я мечтал в то время стать речником. Начальник базы, суровый волжанин Лощёнов, заставлял следить за тросами, мостками, ремонтировать их. Драили палубу по утрам, блюли вахтенный журнал (прибытие – отбытие, другую информацию). Ходил Лощенов в бушлате, тельняшке, ремень на штанах с якорями. Сам он руководил зимой заготовкой льда для города. Тогда было принято забивать погреба глыбами льда и засыпать опилками. Рубили лед толщиной метр, пешнями6 и выводили глыбы к берегу. Работа, требующая незаурядной силы и выносливости.

На базе всегда толклись люди, и моя стеснительность быстро пропала в общении. База была охотничьей и народ тут был специфический. Пытливые, разговорчивые. Много хороших и интересных личностей. Были и матёрые браконьеры-сетевики отец и сын Елфимовы, дед Кощеев. Они развязывали языки только после бутылочки. Особенно вечерами посиживало старое поколение охотников и рыбаков. По их рассказам представлялась мне Волга ушедших времён, другие нравы и обычаи. Несмотря на обилие дичи и рыбы, у большинства жителей тяжёлая работа съедала время и силы, базары ломились от дешёвых продуктов благодаря немцам Поволжья. В садках летом продавали речную рыбу по доступной цене. Волга была очень популярна, а по воскресеньям на суднах: «Краснофлотец», «Комета», «Колхозник» масса народа устремлялась летом во все концы. В ходу были многовесельные лодки, моторки только появлялись. На Приверхе гремел знаменитый ресторан «У Акулины», стояли вышки для пловцов. Кишел людьми заволжский пляж. Траву выкашивали не только на полянах, но и на каждой лужайке. Сено перевозили на спаренных лодках, на пароме. Косцы для пропитания ловили рыбу бреднями7 и этим чистили озёра. От этого в озёрах под зимним льдом не было заморов, и рыбы в них кишела масса. После войны этот уклад жизни горожан резко изменился в худшую сторону. Исчезли кормильцы города – немцы Поволжья. Стада городские пришли в упадок. Плодовые деревья обложили налогами, и их стали массово вырубать.

Народ стал смотреть на Волгу, как на наживу. Появились браконьеры, калымщики и разная нечисть.

Вот летний день догорает, перестали греметь цепи якорей, лодочники расходятся. С появлением комаров в розовом от заката небе засвистели стремительные стрижи. Стемнело. Мы с папой вахтенные, зажигаем прожектора. Сразу высветились мириады толкущихся подёнок8, комаров-толкунцов. В понтоны под палубой лениво хлюпает вода. Поскрипывают лодки от волны далекого парохода, помаргивают бакены, с берега доносятся звуки засыпающего города. Меня манит к себе сетка-крутилка. Поднимаю лебёдкой квадрат сетки, всегда в ожидании крупной рыбы, но блестят чешуёй косырики, баклешки9, окуньки. Эта мелочь набежала на свет прожектора. Из неё мы делали котлеты. Крупная щука живет под понтонами, и редко можно увидеть её силуэт. Папа делает обход по берегу, а я коротаю ночь на рундуке. Посиживаю, вглядываясь в ночную Волгу, или созерцаю купол звёзд, мечтаю. Луны нет, и чёткость неба абсолютная. Вроде всё уснуло, но нет. Трещит запоздалая моторка, прошумел залитый огнями красавчик теплоход. Воцарилась тишина, и вот опять звуки: трюкает выхлопом самоходка, ползёт вверх по реке. У меня за спиной похрапывает наш редкий гость – бакенщик дядя Коля Поляков. Приезжал в город за продуктами и немного «клюкнул». Живёт он один в домике на Иргизе. При знакомстве можно много интересного почерпнуть из его отшельнической жизни. При первой встрече он меня озадачил вопросом: «Где тут можно разрешиться?» Понял, что он гальюн ищет. Иногда ночевал под бортом базы катер «Гидролог». Капитан-моторист Миша Цанков – здоровенный мужичина, до утра травил анекдоты.

Нашим сменщиком по вахте был нелюдимый, вечно заросший щетиной, старый человек. Правда, из-под рубашки просвечивала тельняшка, но мы с папой считали его чудаком. Смотрим, он сосредоточенно пилит крупной пилой засохшую буханку хлеба. И вот этот чудак на моих глазах совершил очень смелый поступок. После сильного шторма начальник собрал всех матросов подтягивать тросы, восстанавливать порядок на базе. Волна еще сильная катит – не сразу река успокаивается. Зоркий Лощёнов разглядел в волнах, очень далеко, плывёт лодка – утопленница, один нос торчит. Поговорили, принялись за уборку. А дед, добрая душа, отвязал плоскодонку и гребёт к ней. Плоскодонку нещадно мотает волной, но она приближается к своей цели. Дед замотал за торчащий нос верёвку и буксирует с трудом. Дальше со слов героя: «неожиданно из-под лодки выкатился воздушный пузырь, и железная лодка стала погружаться на дно! Вот она уже и плоскодонку за собой тянет! Корма стала грузиться в воду! Ветер донёс с базы голос Лощёнова: «Режь фал!!!» Перочинным ножиком пилю верёвку, а вода уже хлыщет в мою лодочку. Наконец плоскодонка выровнялась и я, бросив вёсла, принялся отливать воду». Течение отнесло лодчёнку далеко вниз. Я побежал туда, чтобы помочь удальцу. Сбил о камни ноги.

По молодости творил иногда глупости. Пришел на базу закадычный друг Саша Уткин, ну, конечно, покататься на лодке. Брать лодку для катания на вёслах папа мне разрешал. Начитавшись книжек про подводников, нагрузили в лодку крупные камни, выехали подальше и сбрасываем камни – топим подводный флот. Прямо стыдно писать. Так увлеклись, что вокруг не смотрим. Оказалась лодка между пристающим теплоходом и пристанью! Увидев надвигающуюся громаду, сильно струхнул, силы появились во мне не по возрасту, орудовал багром и чудом вытянул лодку за пристань. Как же нас материл матрос! Глянул на Сашку, а он вцепился в лавку и оцепенел от перенесённого ужаса. Папа об этом случае не узнал. А Саша расхотел кататься со мной.

Чуть позже увидел, при обходе берега, мальчика на лодке. Узнал, это из школьного дворца, некто Крысин. Просит завести мотор, как он сказал, на лодке своего родственника. По простодушию и глупости полез к нему на лодку и со знанием дела стал заводить мотор. К великому счастью, мотор не захотел заводиться. Крысин спрыгнул с лодки и исчез. Только тогда я понял, что он лодку хотел угнать. Замок рундука отсека с мотором валяется открытым без ключа с проволокой в скважине. Папа мне сказал, что всё семейство Крысиных – воры. Вот помог бы я своему родителю!

Но, конечно, были и благородные поступки. После сильных ветров бегал по берегу, собирая чужие слани10 и вёсла. Поздно вечером, уже в темноте, слышу, кто-то скребётся на крайней лодке. Бросаю туда луч прожектора. Вижу, человек на корме лодки, ищет что-то на дне. Цоканье багра о камни ясно слышно. Подхожу: «В чем дело?» «Утопил якорь». Залез к нему помогать. Багор длинный еле достаёт. Но что-то подцепили, тащим. Пропотели, я нырнул среди лодок и сообщаю: мы большой валун тащим! Ушёл бедолага домой.

Рядом с нашей лодкой стояла нескладная лодка деда Антона. Он никуда не ездил, сидел на ней часами, вспоминал былое. Мы всячески ему помогали по уходу за лодкой. Был он раньше знаменитый кулачный боец. Склад его тела соответствовал назначению. Как говорится, широкая кость, бычья шея и пудовые кулаки, но глаза голубые, добро на всех смотрит. При мне он был скованный старостью, очень малоподвижен.

Среди лодочников самым лучшим рыболовом слыл Женя Аксель. Запомнил его худощавым приветливым человеком. Вечно в брезентовой куртке. Привозил стабильно большие уловы язей, голавлей11, лещей. Его коньком была ловля в проводку. Так ловили многие, но подчас безуспешно. Был он виртуозом в насадках. То он ловит на опарыша, то на тесто, рачье мясо, пареный горох. Злые языки говорили, что ему привозят насадку из Астрахани. Вовсе нет. К отцу он был расположен и в беседе поведал: караулит он массовый вылет подёнок, ночует на пляже. Разводит большой костёр. Тучи подёнки жгут крылья в костре. К утру он сметает их тельца, сушит. Получает убойную приманку на весь год. Мешает её с тестом. Как-то весной, на спаде воды, папа ему рассказал, что в устье Ревяки сильно бьет окунь, но берёт на блесну совсем плохо. Он достал из рундука две блесны. Назвал их гвоздиками. Подарил. Сменившись с вахты, мы раненько катим туда. В затопленных талах бой окуней в разгаре. С удилища спускаем нашу блесну. Полосатики – вот они, а не берут. Вяжем дарёный «гвоздик». Эффект потрясающий! Хорошие окуни пожирают нашу приманку. Только блесна уйдёт в глубину – удилище трясётся и гнётся, и вот она – поимка окуня. Я тоже вкусил азарта ловли. Вроде пора домой, но мне в голову пришла идея. Кругом под водой пески. Надеваю на спиннинг снасть с надетым клубком червей на двух крючках. Забросил подальше и медленно подкручиваю к себе. Хватка – и вынимаю хорошего судака. И это неслучайно – набросали их два десятка. Погиб Женя нелепо. Взорвалась паяльная лампа. Обгорел смертельно бедняга.

Была на базе оригинальная парочка: семья Осташевых. Муж-полковник был полный тюфяк. Удивляла всех его жена. Весёлая, красивая, сама отлично исполняла все лодочные дела. Чинила лодку, заводила мотор, вынимала-бросала якоря. Знакомые охотники поражались её стрельбе: и с левого, и с правого плеча она успевала скрылить разлетевшихся в противоположные стороны чирков12. Часто на берег приходила утром пожилая женщина с внуком. Все рыболовы её знали и звали «бабка рыбачка». Она ждала оказии переплыть на чьей-нибудь лодке на остров. Говорили, она мастерски ловит язей. Ей никто не отказывал, и мы тоже.

Как-то была эпопея истребления сомов-людоедов. Мы ещё не сменились. Смотрим, против главной пристани, далеко на фарватере катер, с него флажком заворачивают в сторону лодки. Там была яма двадцать шесть метров. Плывут там же ещё две лодки. Воду всколыхнул взрыв. Мальки у берега повылетали от толчка в воздух. Сразу начали рыскать эти лодки ниже по течению. Потом от спасателей узнали, что выловили сома на восемьдесят килограмм. У берега люди нашли ещё сома на пятьдесят килограммов. Говорят, рыба крупная плыла по течению. Был ли среди сомов виновник – неизвестно.

Был на базе полусумасшедший Самохин, из бывших военных. Где он – там склоки, ругань, всем угрожал. В такие моменты кровь приливала к его лицу, жилы на горле надувались. Разок и мы попали ему в немилость: причалили лодку на месте его стоянки, разгрузить вещи. Смотрим, катит Самохин к стоянке! Увидел наш огрех и озверел. Бросает лодку на таран. Мне стало страшно за любимую лодку. Папа, усмехаясь, показывает на корму нашей лодки, она окована стальным уголком. Удар! Смолёный нос лодки Самохина, скользнул в сторону, и наш уголок въехал в доску враждебной лодки, раздался треск, доска лопнула! От толчка Самохина потащило вперёд и рукой он угодил на раскалённый глушитель двигателя. На берегу громкий хохот. Он осатанел и с заводным ремнём лезет драться. На берегу лодочники поддали ему, и он затих в припадке.

Одно дежурство я долго не мог забыть. В начале ночи загорелась городская мельница. Зрелище страшное. Стоит она высоко у берега Волги, здание тоже высокое, а огонь гудит много выше смертельным факелом. Летят над Волгой раскаленные ошмётки, как птицы. Быстро появились со стороны города пожарные машины. Струи их брандспойтов – как иголки на фоне грандиозного бушующего огня. Запах горелой муки и зерна затягивает побережье. К берегу подвалил пассажирский пароход. Растягивают рукава, давят по ним воду. С рассветом огонь, сожрав тонны муки, крышу и дворовые постройки, стал стихать. Весь берег устлан горелыми мешками и головешками.

Папа давно обещал мне поездку с ночевкой. Сменились, накопали червей и отплыли в Староречье. С нами был верный спутник, дядя Коля Кузовов. В ловле мы друг другу не мешали. Он был убеждённый береговик, а папа ловил с лодки. И всё же был один интересный случай, когда их снасти перекрестились. Я был моложе и был просто спутником – болельщиком и помощником. После спада воды в этом же составе решили посетить Ревяку. Угодили под обложной дождь. Укутанные в плащи, обловили несколько мест. На рыбу не попали и махнули в Кривиль. Место потрясающее по красоте. Тут сливаются оба русла Ревяки. Берега на любой вкус, и глинистые обрывы, и пески. Иргиз тут делает крутой поворот. Дядю Колю высадили на прелестный песчаный мыс, а сами встали на якорь напротив в ста метрах. Бешеная ловля началась сразу, забыли и про дождь. Толстая черноглазка скатывалась вниз по течению, проголодавшись после икромета, клевала уверенно и часто. На противоположном мысу дела тоже шли отлично. Один спиннинг папа забрасывал и передавал мне – конец удилища тут же начинал колотиться, и я выкручивал сорок метров лески с упругой на течении рыбиной. Выпуклые черные глаза ещё в воде очень красивы, а когда вытащишь – лицо в них отражается. От азарта сбросили плащи. Дождь тёплый, вода парит под ударами капель. Вдруг у папы взяла крупная рыбина, тянет от лодки – не удержать. Видим: Коля зашел с подсачком13 выше колен в воду и тоже борется с рыбой. В какое-то мгновение рыба выбросилась из воды, и мы ахнули – это был большой сазан! Тут же оказалось, что наши снасти сплелись. Коля дрожит в нетерпении, кричит: «Отпускайте леску!» Он начал вываживать. Видим борьбу с рыбой уже у берега. Подсачек так и запрыгал на песке! – кричит: «На ваших крючках!» Мы возликовали. Рыбы у всех очень много, стали домой собираться, мокрые, дрожим на легком ветерке. Сазан весил одиннадцать килограмм.

Я отвлекся. Лодка наша уже в извилистой протоке, разделяющей Рыбнинский остров на две неравные части.

С первого взгляда видно, что места рыбные. Большая глубина, тихое течение, круто изогнутая линия обрывов. С них свисают и уходят в глубину огромные поверженные деревья. Изгибы береговой линии образуют омуты, водовороты. Позади длинная песчаная коса отделяет Староречье от Воложки. Высокий лес на обрывах – хорошая защита от низовых ветров. Нашли на уступе обрыва местечко для ночлега. Папа забросил снасти на глубину, а мы с дядей Колей взобрались по обрыву в лес. Через сто метров начались солнечные полянки. Принялись ловить кузнечиков в спичечные коробки. За поляной лесистая грива вывела нас к обрывистому берегу Воложки. Тут течение бежит конём, от перепада глубин водовороты и завихрения. Ветер постоянно сбрасывает с высоких деревьев насекомых. После заброса дяди кузнечик мчится по неспокойной воде, сам он чуть не бегом следует вниз по течению. Вот кузнечик закрутило в суводи14, следует подсечка, борьба с голавлем – и он уже на кукане15.

Чем заняться мне? Я пытаюсь обследовать остров, но ежевичные плети не дают проникнуть в глубину. Лес нескончаем. Вернулся исцарапанный на берег Староречья. Папины спиннинги трясутся от клёва. Последовал приказ: «Собирай дрова». Действительно, уже вечереет. К сумеркам оба рыбака сошлись у костра. Уловом довольны. Я ликую от предвкушения предстоящей ночёвки. За ухой и жаренной на прутах рыбе не заметили, как протоку окутала чернильная тьма. По всему невидимому глазам водоёму начала плескать рыба, вслед вышел на охоту хищник. Их мощное возмущение воды, шлепки, подскоки и тяжелое обрушение в воду дядя Коля сравнил с лошадьми. Что-то первобытное было в этом рыбьем празднике живота. Легкий ветерок стих, огонь стал гаснуть, и на нас стеной налетел комар. Развели новый костер, бросали в него траву, но спасения не было. «Репудин» тоже не помогал. Так и не заснула наша команда. Нас спас предутренний ветерок. Я было уткнул голову на рюкзак, сомкнул распухшие веки, как дядя Коля бодро заорал: «Подъем!» Я не захотел быть наблюдателем и попросил отвезти на заросший тальником остров. С удочкой, мокрый от росы, продрался через заросли к водоему. Было это озером или заливом, я не представлял. Глубина метр. Поплавок застыл на воде; поглядываю по сторонам, пока клёва нет. По воде, на песке лежат умершие бабочки – подёницы. Задумался, как короток их век! Но они отведенное им короткое время веселятся и не унывают. Зачем-то они нужны природе. Окружающий Мир чудовищно разнообразен, и все взаимосвязано в природе. Это ещё для меня неразгаданная тайна. На моём берегу цапля вобрала голову, как бы спит. Вдруг длинная шея стремительно выбросила клюв вперёд, схватила лягушку. Слева от меня слышу тихое покрякивание. Только когда восходящее солнце окрасило воду в розовый цвет, начал двигаться поплавок. Первым попался окунь, потом густера и неожиданно – крупный подлещик16. Нашумел, неумело сажая улов на кукан, но смелый линёк затащил леску в траву. Поймал и его. Камышинки вдруг перестали шевелиться. Рыба отошла, зато стало пригревать солнышко. Блаженство, согрелся, гляжу на поплавок, его оседлала синяя стрекоза. Откинулся спиной на песок, как бы на минутку, и мгновенно уснул. Отец обнаружил меня спящим с разинутым ртом, под палящим солнцем.

Слышу: «Пора, брат, домой! Улов хорош у всех». Накупавшись вдоволь, погрузились. Ползёт лодка против течения левым мелководным берегом. Однообразные тальники, осока, желтые кубышки остаются по правому борту. Застыли на посту терпеливые цапли. Звук мотора их настораживает.

Изредка можно увидеть вдалеке орлов на далёких сухих деревьях.

И тут довелось увидеть ещё одно первобытное чудо. Вода слева от лодки приподнялась, раздалась, и тело огромной белуги метнулось в глубину, отбросив донный песок и водоросли, лодку тряхнуло, плеснув через борт водой! Смотрим друг на друга ошарашенно, жестикулируем.

Следующее событие взволновало только меня. Огибаем по мелководью остров напротив города. Дядя Коля показывает мне за борт. Боже! Лодка рассекает большое стадо каспийской сельди черноспинки. Спины рыб плотно смыкаются. Целых двести метров мы бороздили стадо, пока не началась глубина. Папа объяснил, что от косяка сельди в воде раздаётся характерный скрип, и другая рыба разбегается.

Денег семье не хватало, и жизнь вынудила заниматься рыбной ловлей по-крупному. Пески на Волге, кроме пляжа, были почти безлюдными, а для длинных перемётов17 всегда желателен чистый берег. Смастерили переметы длиной двести метров, поводков с крючками на такой снасти сто штук. Всю эту громоздкую снасть мы раскладывали по мокрому песку вдоль берега. Оба начинали насаживать червей. Завозить в глубину эту громадину я взял на себя. Работа веслами нелегка, преодолеваешь течение, ветер! Зорко следил за папиной рукой. Взмах – и я лечу на корму сбрасывать свинчатку на конце снасти. Теперь нужно махать триста метров к следующему перемёту. После установки трёх возвращались к первому. Папа тянул шнур, а я снимал рыбу. Попадались все сорта рыб, но в большинстве были очень крупная чехонь18, изогнутая дугой, длиной до полуметра и лещи. Измерялся улов «чеченками». Это плетеная корзина, метр высотой и 80 см в диаметре, с откидной крышкой. Ставили её на двух кольях в глубине, чтобы не забило рыбу волнами. Вмещалось в нее 50 килограмм рыбы. Поздно вечером начинали ловиться сомята, но силы наши уже были исчерпаны, и мы сматывали снасти. На рыбалку уходило полведра червей. Добывать их было нелегко в гниющей отдубине. Рыба в то время была дешевым товаром, но мы брали количеством. Большим спросом пользовались раки. Выбирали денек потеплее и ползали с бреднем вдоль крутых берегов озера Терсинско – Берёзовское. Тина, коряги, трава, слепни и комары – неизбежные издержки производства. В таких делах без мамы никак. Мыла, варила раков сразу в двух ведрах на костре. Стоит ли говорить, что сами наедались до пощипывания во рту. Все эти операции закалили меня, сделали сильным.

Места для ловли перемётами вдохновляли наши души простором. Перед тобой распахнута вся Волга, слышен резко-певучий гомон чаек, всевозможные суда плывут по своим маршрутам, плоты с шалашами поражают своей длиной, пески с трясогузками и воронами кажутся бесконечными. Свобода опьяняет. Особенно любимы нами были мощные пески напротив Девичьих Горок. Они круто уходили в глубину. Перемёты приходилось укорачивать. Место было добычливое и дикое. Особо запомнилась одна рыбалка в этих местах. Прикатили рано, на противоположном берегу, в селе Девичьи Горки, дерут горло петухи. Как всегда, бегом осматриваю пески: коряжки, палки в сторону откидываю. Вижу большой предмет у кромки воды, подбежал – кот матёрый, утопленник. Спихнул его палкой на течение. Взялись завозить снасти. Улов радует, но к обеду вдруг перестала рыба совсем попадаться. Ищем и не находим причину. Папа предложил пообедать. Завел лодку в затон. Аппетит за Волгой всегда отменный. Устроились в тенечке у кромки леса, отдыхаем, беседуем за едой, для питья возим из дома бидончик со сливовым компотом. На глазах солнце померкло, и из-за кромки леса наползла черная туча, раздается в ширину, затягивает весь горизонт. Рванул такой ветер, что деревья легли дугой и не разгибаются. С берега вихрь налетел, забил глаза песком. Волга вскипела, да так, что клочья пены ветер бросал нам в лицо. Разразилась гроза с ливнем, припечатало нас к песку. Опасаясь града, папа лёг на меня. Молнии полощут в мокрый песок, разом следует гром, да такой, что уши закладывает. Какой ужас очутиться в лодке далеко от берегов! Волна разгулялась нешуточная. Этот «конец света» длился полтора часа. Но вот глянуло солнце, подала голос какая-то птичка. Лес воспрянул, и вернулся солнечный день! Лежим навзничь, сушимся. Туча удалялась, сверкая беззвучными молниями-зарницами. Подошли к лодке – очень предусмотрительно отец завел ее в затон! В ней не менее тонны дождевой воды, слани плавают. Нашу чеченку унесло вместе с уловом. Взялись тащить первый перемёт. Папа говорит: «Наверно задев, идет тяжело». Я подогнал лодку, но, к радости нашей, почти на каждом крючке сидела рыбина! Лещи, сомята, даже много щучек. На других перемётах тоже голавли, язи, щуки. Были и обкусанные поводки. Рыбу хранить негде, засобирались домой. Тронулись и увидели всплывшую нашу чеченку на глубине. Рыба была на месте. Улов грандиозен. На нашей базе полный разгром. Затонувшие, разбитые лодки. Собираются владельцы в артели. Сообща тянут их на берег. Мы тоже подключились к спасательной бригаде.

Иногда брали маму на ловлю перемётами. Пока лодочка бежит до места, сидим гурьбой, завтракаем. Вареные яйца, помидоры, хлеб, сушёная рыба. Надо сказать, у мамы появлялся азарт, когда стояла с подсачком и подхватывала крупную рыбину. Раз, когда очень крупный лещ сошел с крючка и устремился в глубину, откинув подсачек в сторону, легла на него животом и поймала! Смеялись все. Бабушка раньше на лодке часто сопровождала папу, но при мне уже не могла.

Надо сказать, что папа не смирился с должностью матроса. Ещё весной он поступил на заочное отделение Народного Университета искусств в Москве. Ночами решал нотные задачи, посылал в столицу и получал новые.

Я был записан в детскую библиотеку, но этим летом мне было не до книг. Утомившись за день, мгновенно засыпал и во сне всё качался, качался на волне.

Подобрался сентябрь. Папу приняли преподавателем музыки в Дошкольное педучилище, а учиться он продолжал.

На Волге я себя чувствовал взрослее своих лет, а в школе – опять пацан, школяр. Окрепла дружба с Сашей Уткиным. Отец его был летчик, и жили они в домах офицерского состава. Я часто гостил у него. Меня поразило огромное количество игрушек и настольных игр, но мы уже выросли из них. Его тянуло ко мне во двор, я был в этой паре закопёрщиком – выдумщиком. Все игры на воле были буйные. Не вылезали из рощи, стреляли из лука, прыгали с тарзанки, бились на деревянных саблях. Раз взяли с собой умного паренька-одноклассника. Мне очень хотелось с ним подружиться, но получилась осечка. Фехтовали палками и я, увлекшись, сделал резкий выпад, и моя палка вошла ему в открытый рот. Тут и кровь, и слезы, и знакомству конец.

Интересно было пугать студентов. Они табунами ходили мимо углового амбара в расположенное неподалеку Педагогическое училище. В основном это были девушки. Мы привязали к верёвке кирпич. Опускаем веревку с конька крыши. Кирпич с шумом ползёт вниз – студентки шарахаются, а с крыши ничего не падает, и сама крыша уже пустая.

Зимой слепили большого снежного коня, когда «скакать» на нём надоело, стали рыть в нем ходы – переходы, и это надоело, стали прыгать на коня с чердака. Высота четыре метра – весело и немного страшно. Саше приглянулась моя библиотека, стал брать домой книжки. Уроки вместе делать не разрешила бабушка. Наконец я придумал долгоиграющую затею. В школе сообщил ему по секрету, что дома в подвале обнаружил тайник. Он прилетел, как на крыльях. Рассматриваем вместе сделанный мною тайник, «нашли» записку с шифровкой. У Саши глаза разгорелись, рос в военной семье, про тайнописи он наслышан. Приседает от страха в темном подвале под пристроем дома. Из сада сюда можно проникнуть. Нашли вставную доску, следы. Я рисовал все новые бумажки со знаками и погружал его всё глубже в страшную тайну, нависшую над нашим домом, а может, и над городом. Потом в ход пошли ломаные гребешки, ножны без ножа. Был такой, карандаши точить. Естественно, я брал с него всевозможные клятвы молчания и этим испортил игру. Он повёлся на это и со страху тут же рассказал всё, подлец, в семье. Прихожу из школы домой, а его мать беседует с моей бабушкой. Удрать не удалось, пришлось всё рассказать. Посмеялись, и бабушка стала угощать гостью ежевичным вареньем. Дружба не кончилась. Я выдумывал ещё много, много затей, ходили вместе за грибами, купались на Волге, катались на нашей лодке. Считались лучшими друзьями. И вот забегу вперед. Я окончил школу, поступил заочно в институт, а сам работал сварщиком. Саша же, оказывается, пошёл по военной линии, стал курсантом лётного училища. Как-то стучится к нам домой курсант Уткин, уже в форме. Усадили обедать. Я с жаром повествую о своей жизни. Задаю ему кучу вопросов о его учебе – отвечает скупо, меня слушает вполуха. Вижу, не может выйти из своего мирка. Почувствовали оба, что мы стали чужими. Холодно простились и больше никогда не виделись. Он приходил формой похвалиться. Слишком мелко.

Как ни странно, но несколько лет я дружил с хулиганом Артёмовым. Его подвижность и лихость нравились мне. Кроме этого я понял и сочувствовал ему, что семья у него была ненормальная. Неудивительно вырасти человеку с расшатанной психикой. Отец Витьки был сапожником. Бил он сына для профилактики смертным боем. Как-то я заглянул к нему в квартиру. Вижу, в совершенно пустой комнате на скамеечке сидит его отец. Только я заикнулся: «Витю на улицу», как летит в меня сапожный молоток! Я отпрянул, и он с грохотом врезался в фанерную дверь. Скажу честно, вместе нам было чертовски весело. Жили мы окно в окно через улицу. Общались жестами, строили рожи. На улице всё совершалось мгновенно. То сидим на высоченной груше, то уже в роще с гор катаемся. Был у нас самокат. Ложится он на него, я на него. Любимое место – Меловая гора. Кто-то изобрёл самокат другого типа: толстый железный прут изгибался таким образом, что на двух ветвях стоять можно было, а за петлю держаться. Раздвигая ноги, можно было примитивно управлять. Мы, конечно, такой изготовили и летели вдвоем, обгоняя всех. Связь с Витькой принесла мне много бед. Была как-то обледеница в городе. Мы понеслись по пустынным тротуарам вниз по Ленинской улице. Витька был впереди, я сзади и видел только его спину. Как назло, у девятой школы нагнали старушку в тулупе. Витька, звереныш, не изменил направления, и мы подцепили её под коленки, снесли с ног, она впечаталась в самокат и помчалась с нами, выла белугой, не понимая, что с ней случилось. Сумели остановиться только у бани. Тулуп её спас. Встала и пошла, ругаясь. В школе каким-то образом об этом узнали и нам обоим снизили до тройки поведение. Для меня это было впервые – переживал страшно.

Веселый и общительный характер папы принёс любовь учениц и уважение преподавателей в училище. Он выступал в самодеятельности, читал стихи, играл любимые вещи на аккордеоне. Напряжение в семье постепенно стало спадать.

Печи в доме сжигали за зиму двенадцать кубометров дубовых дров. В июле привозили пятиметровые брёвна, ими забивали весь двор. Вот уж мы с Уткиным наиграемся от души! В бревнах расселины, мы забирались в них, как в танк. Балансировали, бегая по верхнему бревну. Потом появлялись нанятые пильщики-кольщики. Работа эта под силу немногим, утомительная, тяжёлая. А ведь приходили люди уже в возрасте! Жара, спины всегда согнуты, на них опилки пропитаны потом. На руках вздутые жилы. Обедать мы их звали в дом. Моё дело – сложить высокую поленницу. Иногда кололи крупно, и мне или маме приходилось докалывать. Как-то полено угодило маме в лицо: кровь, слёзы. Решили проводить газ. Соседи наотрез отказались участвовать. Откопали через улицу траншею двенадцать метров. В обещанное время газовики не пришли. Через день прошёл ливень, и наша траншея до краёв оказалась полна воды. Только воду вычерпали, ночью опять ливень, и траншею залило до краёв. Глиняные борта стали оплывать. Папа, бедный, залез зачищать, проклиная газовиков. Наконец труба уложена и от неё тут же подключился весь квартал. Никто ни копеечкой не компенсировал наши затраты. Газовики включили в ведомость несуществующие краны, отводы, трубы, и расчёт съел все деньги. А ещё нужно проводить отопление. Папин друг подсказал, что в соседнем доме живёт офицер-строитель, любитель выпить. Пришлось папе накачать его водкой. На следующий день нагрянул стройбат. Всё сделали к вечеру на отлично и подключили агрегат-отопитель ОАГВ.

Начался следующий учебный год. Пришёл в класс директор Юрий Фёдорович и объявляет: «Едет наш класс в колхоз убирать кукурузу на две недели. Класс ликует. Определили нас в Нижней Чернавке в кирпичное здание с двумя комнатами. Самое приятное для нас, мальчишек, было то, что наш руководитель, учительница истории, ночевала в комнате с девочками, а мы вечерами вытворяли, что хотели. Чуть свет нас вывозили в поле. Кукуруза выше человеческого роста, початки в три яруса. Для всяких проделок рай. Воровали у девчонок мешки с початками и сдавали за свои. Им оставляли пустые мешки. К вечеру уставали сильно. Некоторые валились со стоном на матрас, а я в кучке крепких ребят с темнотой отправлялся на колхозные бахчи. Набрав в мешки дыней и арбузов, крались обратно. Начинался пир. Изумительно сладкими были дыньки «колхозницы». Объедки складывали в большую пустую бочку, что стояла на входе, и прикрывали чем-то. Незаметно пробежали дни отработки, за нами пришло грузотакси, грузимся на него, и тут колхозница-хозяйка обнаружила бочку, до краев наполненную корками. Начал разгораться скандал, но шофёр торопил, и мы тронулись, помахав тёте ручкой.

Были развлечения и в школьное время. Успевающих в учебе мальчиков снимали с двух уроков на чистку снега с крыши. К школе была пристроена мастерская. Довольно высокое здание. Залезали по лестнице в двенадцать ступеней. Очищали оравой быстро, потом я предложил борьбу до тех пор, пока не столкнёшь противника с крыши. Разбились на пары. Раскраснелись, вошли в раж и сыпались с крыши, как груши, тут же лезли снова сражаться, пропустили ещё третий урок. Директор загнал нас в класс. Все были мокрые, с начищенными снегом лицами, но очень довольные.

Был в классе воришка Вовка Ивлиев. Когда он в третий раз попался, решили ему «тёмную» устроить. Накинули ему на голову пальто и поколотили. В истерике он неожиданно упал на пол. Не ожидая этого, сгрудились вокруг, и в этот момент какой-то подлец ударил ботинком ему в позвоночник. В итоге Вовку увезли в больницу. Кто ударил, никто не видел. Трепали всех, но без толку.

Учился я ровно, и девятая школа в общем оставила у меня очень хорошие воспоминания. А какие там были интересные учителя! Я был активистом в двух кружках, географическом и историческом. Руководили ими интересные люди, от того и есть, что вспомнить. Зимой была теория: ставили палатки, учились ходьбе по компасу. Потом ходили в походы. Хорошо помню первый. Во время весеннего разлива Волги нас двенадцать человек посадили в лодку. Вот уже плывём по затопленному лесу, потом по затопленным лугам. Вот сорвался рядом селезень, белобрюхие птички чибисы мелькают над водой. К краю воды спускаются ландыши.

Лодка пристала у группы деревьев, за ними очаровательные зелёные лужайки. Жить нам тут десять дней. Перевозчик сказал, что это район Холмоватого озера. С нами старшая школьная пионервожатая Таиса Александровна. Рост под два метра, худая, в толстенных очках. За глаза все её звали просто Таисой. Остаток дня усиленно готовили лагерь. На бугорке поставили палатки, натаскали дров ворох. Другой день изучали окрестности, доходили до Сухой воложки, видели, как на мелкой воде шевелит траву рыба, мечет икру. Слабые всплески, шлёпание. Уяснили, что мы на большом острове. Нас окружает вода. Ночью по очереди дежурили у костра. Ночи уже были короткими, но в темноте ухает сова, ворочаются вороны на толстых осокорях, сухие ветки роняют. Девчонки боялись. Утром я слышал блеяние барашка. Таиса мне не поверила, потом тоже услышала. Это был камнем летящий с высоты бекас19. Перья вибрировали и издавали звук, похожий на крик барашка. Неделя пролетела в играх, соревнованиях. Потом наши увлечения резко поменялись. Нашли в кустах лодку – плоскодонку с пробитым дном. Дружно притащили её к лагерю. Девчонки поделились тряпкой. Её забили в пробоину, срубили шесты и началось водное шоу. По двое ходили далеко и поблизости, все визжали от удовольствия. Смотрела, смотрела на наше веселье Таиса и попросилась в лодку. От толчка шеста лодка покачивается, Таиса взвизгивает, ойкает и вот, не забуду этого: затычка в дне лодки выскочила, вода забурлила. Таиса взвыла сиреной, крестится, потом встала во весь рост, то плачет, то орёт, прощаясь с жизнью. Мы соскочили в воду. Воды было нам по пояс, ей по колено. Как цапля зашагала она к берегу.

Много было экскурсий на предприятия города. Смотрели, как делают хлеб, цемент, выделывают кожи, дубильный экстракт. Ходили в музеи. Следующий поход в город Балаково. Опять той же компанией, с учителем истории, уселись в катер «Краснофлотец», правым берегом поползли вверх по Волге. Глазели на заводы, Терсу, Девичьи горы. Оставшийся день бродили по городку. Ночевать поместили в школьный класс. Спали на партах, но никто не пожаловался, что жёстко спать. Утром осмотрели Судостроительный завод. Мощные механизмы, крупные детали, инженер всё объясняет. Закусили в кафе, и нас повезли на закладку первого камня в котлован строящегося завода искусственного волокна. Потом повезли в Сазанлей купаться. Прожив долгое время в гористом Вольске, я поражался окружающей плоской местности, дорога ровная, хоть яйцо кати. Только залезли в тёплую воду, голубой купол неба прикрыла черная туча, хлынул ливень, дневной зной сменила скоротечная гроза. Мы пересидели грозу в воде, а бедная учительница сидела в одежде под кустом, однако наша одежда на берегу была такой же мокрой. Вдалеке рыкал гром, а нас уже грело солнышко. Машина давно уехала, и мы весь обратный немалый путь проделали с песней пешком. Хотелось пить, ноги гудели, но на то и поход.

В еще один поход нас вёл физрук. Поднявшись в гору у питомника, шли кромкой леса мимо Сутягина ключа до озера Бабушенского. Безжалостный физрук, наверное, забыл, что мы дети: «Никаких охов и стонов!» – провозгласил он. Поклажа тяжелая: палатки, лопатки, топоры, провизия на десять дней. Кое-как разбили на берегу палатки и без ужина сразу залегли в них отдыхать. Подъём рано, развязали свои торбы, сразу рубанули и за вчерашний ужин, и за сегодняшний завтрак. По свистку построились и, разбившись на два отряда, получили задание: найти с помощью компаса спрятанный флажок. Он назвал это военной игрой и раздал бумажки с какими-то каракулями и цифрами. Лихо двумя стадами углубились в лес, ничего не поняв в бумажке. Часа через два, раздвинув кусты на краю перелеска, смотрим, сидит на бугре физрук. Чтобы не впасть в немилость, сомкнули ветви и бегом к лагерю, попрятались в палатки. Мы оказались сугубо гражданские. Второй отряд вовсе заблудился и пришел гораздо позднее с ушибами и царапинами и в рваной одежде. Вечером на разборе оказалось, что физрук сидел на этом флажке на бугре. Наш отряд был в минуте от славы. Он нам объяснил, что значки означают, и мы стали выполнять его задания. Потом начались соревнования по стрельбе из лука. Я, честно сказать, втайне надеялся победить, но раньше стрелял в роще, где никогда не было ветра, а тут поле, дул ветер и расстояние приличное до цели. Победил тихий мальчик по фамилии Пыч. Умел делать поправку на ветер и неизменно попадал. Много было всяких заданий, наслаждались по вечерам купанием в озере, но поголовно у всех кончилась еда. Лазили в сады Учхоза, но яблоки были зелёные. Почесав затылок, физрук с крепкими ребятами пошли в село Терса и принесли мешок хлеба и немного сахару. Народ повеселел, купались вдоволь, загорали. Смотрим, приехали четверо мужиков с пилами. У всех форма лесников. Несколько сухих деревьев спилили и сложили стоймя, шалашом. Был у нас прощальный вечер, сами подожгли сухие деревья, разгорелся огонь до небес и до утра! И это запомнилась надолго. Назад шли по холодку тем же путём, распевали туристическую песенку «У дороги чибис…» и к обеду были дома.

В августе этого года произошло событие в среде рыболовов – лодочников Вольска. Нам шепнул друг папы Миша Ершов о новейшем способе ловли – на шайбу, описал суть этого способа. Знали об этом способе пока единицы. Когда до меня дошло, я вздохнул от досады. Три года назад прочитал в книжке «Рыболов – спортсмен» статью: «Солдатская удочка». В ней один умелец спускал к кормушке крючки на пуговице. На практике не соизволили попробовать. А вместо нас кто-то взял и попробовал. Увы! Всю ночь отливал эти самые шайбы, вязал снасти, а папа из мальковой сетки смастерил два мешочка под прикорм. Наутро мы уже были напротив вытека речки Терсянки далеко от берега на глубине двадцать метров. Спустили свои снасти, к сторожкам привязали большие звонки – боталы. Ждать не пришлось, пришел в движение сторожек правого борта и раздалось скромное – «Блямм». Папа хватает леску и сразу осел коленками к борту. Услаждая мой слух, выдал клич: «Давай подсачек!!» Вот из глубины виден жёлтый бок леща! Он плещет в подсачке, а ещё такой же с другого крючка всплывает и покорно ложится боком! Попал и он в подсачек, переглянулись, ухмыльнулись, довольные. С левого борта слышим – «Блямм-блямм». Теперь я ухватился за леску. Ворочается в глубине тяжелая рыбина, но она закрутила леску за руль, пока распутывали, лещина послушно лежал на воде. Поймали и его. Тут дунул низовый ветерок, лодку повело в сторону и обе кормушки сплелись. Пока их вынули с большой глубины, хлеба в них не осталось. Рыбалке конец. Дома я учёл недостатки уловистой снасти и в следующих рыбалках их доработали, да так, что уловы возросли до двух пудов.

К осени знали о способе сотни, а ещё через год близ фарватера стали скапливаться стаи лодок, их называли базарами. Кто ловил, а кто нет. Мы чаще всего ловили ниже села Рыбное. Там я как-то насчитал девяносто лодок. Лучше всех ловил мужик в широкополой шляпе. Папа вздыхал: «Опять «сомбреро» тащит!» Я проследил за ним в бинокль и понял: он привязывает к кормушке пучок укропа! Конечно, учли и этот фокус. Мне нравилось ловить на шайбу. В сильную жару плавал вокруг лодки. Вольница, простор, сидишь высоко на кабине, мимо с устрашающей близостью плывут суда, каждое можно рассмотреть, звякнет колокольчик – опрометью к снастям. Но ещё через год шайбу запретили, штрафовали. Ловили всё равно, но это уже не поэзия, пугались друг друга, озирались, прятали рыбу.

Папа летом был начальником лагеря на берегу Иргиза. Тут отдыхали ученицы педучилища и их преподаватели. Я решил использовать эту ситуацию. Подговорил друга Вову Куликова вдвоём пожить на берегу Иргиза. Подальше от лагеря на другой обрывистой стороне. В нашем распоряжении был лагерный «фофан». Это ладно скроенная шлюпка небольших размеров. Ходила под веслами стрелой. Раскинули на обрыве палатку, ступени сделали в обрыве. И прожили пятнадцать дней. Где только не ловили, на шайбу, удочкой, перемётами. За палаткой начинался мощный ежевичник, спелые крупные ягоды. Чай с ягодами и листьями не переводился. На кольях висели связки сушеной рыбы. Попадались нам лещи, сорога20, судаки и даже сомики. Не хватало лишь хлеба. Нас снабжали сухарями знакомые рыболовы Лифановы. Их было три брата, жили в лагере семьями неподалёку. Иногда папа привозил свеженького хлебца. От солнца и купания почернели.

Наконец Вова запросился домой, и мы свернули лагерь. Я брал моторку у папы и стоял посередине Ириза. Спускал сразу четыре шайбы. Ловились подлещики и сомята. Буквально не успевал вытаскивать. Такую ловлю мы называли «доить» рыбу. Когда одолевала жара, я нырял с лодки и плыл к крутому обрыву, взбирался на него и с высоты слушал перезвон колокольчиков. С этим местом связан трагичный случай. Забегу немного вперед: когда я сдавал в институт документы, их мне оформляла вежливая, внимательная женщина – секретарь, по фамилии Говелько. Я знал, что муж ее, художник, был заядлым охотником, держал породистых, дорогих собак. И вот после удачной рыбалки я с велосипедом сажусь на паром. Парому давно пора отваливать от Тупилкиных Хуторов, а он стоит. Вскоре смотрим, с телеги грузят на паром утопленницу!! Положили на носу парома, а лицо не прикрыли. Узнал ту самую бедную секретаршу. Следом с растрепанными волосами идёт художник, и на руках у него красивая, раздавленная машиной охотничья собака. Столько горя сразу!

В описании школьных лет хочется замолвить слово о любимой бабушке Валерии Константиновне, но это трудно. Тут я буду выглядеть неприглядно. Бабушка в прошлом педагог, обладала разносторонними знаниями. Читала книги на нескольких языках. С ней советовалась не только наша семья, но и другие люди, она была очень мудра. Много труда и терпения вложила она в неусидчивого внука. А он только умом восьмиклассника понял, с каким человеком жил рядом. Открой я вовремя глаза и уши, и образование было бы несравнимо выше школьного. Она была больна и слаба, а я упрям и видимо глуп, было слишком много соблазнов: роща, сад, Волга с рыбалкой, товарищи, хорошие и плохие. Вот тут-то и были у нас с бабушкой разногласия. Учу уроки, а друзья отвлекают. В окно начинаю смотреть на выкрутасы того же Артемова, будто дурь нападает. Бабушка вместо окриков просто клала карандаш и уходила в свою комнату. Для меня это будто ведро холодной воды. Тут же начинал мучиться от угрызений совести. Принимался писать обещания. У меня случайно сохранилось одно такое из младших классов: «Милая бабуся!!! Да живёт твоя слава 1000 лет. Торжественно обещаю: не смотреть в окно, не рисовать рожи при решении задач. Выучить два незаданных стихотворения». Запоминал стихи я легко и к вечеру, выучив уроки и стихи, подсовывал под дверь разрисованное обещание. Она выходила, проверяла, что я запомнил. Уже на другой день гоняла меня по задачам и примерам. С пятого класса мы с ней разговаривали по-немецки, пели немецкие песни. Она знала с детства их множество. В школе я стал получать одни пятёрки по разговорному немецкому. Я отлично понимал, что учитель говорил. Однако потом мне это показалось ненужным – и что в результате?

Как-то вижу, бабушка решает в своей тетрадке все задания подряд из учебника по алгебре за седьмой класс. Ну, думаю, посмотрю, куда она тетрадку прячет. Нашел, заглянул, ничего не пойму: системы с тремя неизвестными она решала арифметическим способом: части, дроби. Говорит, алгебра учит всё делать по правилам, а решение рассуждением – развивает мозги.

Подруги у бабушки были все интересными людьми. С Анной Ивановной я переписывался много позже смерти бабушки и даже ездил к ней в Волгоград в гости. Смерть бабушки случилась февральской ночью, когда учился я в восьмом классе. Во мне всё оборвалось. Потерять самого дорогого и любимого человека, друга! Не помня, что делаю, схватил одежонку и помчался к любимой Волге. Сидя на льдине, дал волю слезам. Свистит метель. Папа, думая, что я решил топиться, побежал, оказывается, за мной. Вместе, обнявшись, мы возвращались навстречу новой жизни без бабушки. Я сразу повзрослел, стал серьезней и с учёбой я не хромал.

Летом стал настоящим грибником. Всё пошло от близкого знакомства с хозяином нашего прежнего дома на Комсомольской улице. Как может мальчишка познакомиться с полковником? Он уважал моего папу, мы возили его на лодке в Кривиль и пережили одну баснословную удачу. Попали на жор щуки. Удача сближает людей. Старый и малый неплохая компания. Мудрость жизни и человек, который внимает ей. Шустрость и степенность. Владимир Васильевич родом был из грибной Ивановской области, а служил на Курильских островах. Подарил он мне грибной нож с красной ручкой. Ходили с ним по лесам много, смело и далеко. Шли в лесу на расстоянии несильного посвиста и редко сходились, он этого не любил. Задавал направление, конечно, он. Многому от него научился и теперь в лесах чувствовал себя уверенно и лес любил. Удалось мне взглянуть на бывший наш дом свежим глазом. Он мне показался убогим. Тесные, низкие комнаты, зато сад стал могуч. Деревья ломятся от фруктов…

Мама надо мной посмеивалась: к парням в окошки девки стучат, а к тебе старушки. Соседские старухи – грибницы, действительно, охотно ходили со мной по грибы. И в туман, и дождь я исправно выводил их из леса, переносил их корзины через овраги, тащил просто так, когда устанут. Сила играла во мне, веса корзин не чуял. Как раз в те времена начали рыть и отсыпать грунт для автотрассы Сызрань – Саратов. А мы перелазили через горы развороченного грунта и гадали: что здесь строят? Мы ходили за груздями много дальше. Среди грибниц была замечательная бабушка Анна Сергеевна, она часто зимой навещала нашу семью, дружна была с моей бабушкой, неизменно дарила удивительно вкусные яблоки. Они лежали у неё в сене на чердаке, были мороженые, коричневые, но только зубы вонзишь, как сладкого сока полный рот. Что за сорт, она и сама не знала, но очень вкусные! У неё был большой сад, муж её Сергей Матвеевич, наверное, свихнулся на охране этого сада. Приходишь к ним летом. Калитка звяк, глядь, из форточки на тебя оружейное дуло наводят, спрашивают: «Кто там?»

Где-то в шестом классе я уломал папу сходить на зимнюю рыбалку. Навязали поплавочные удочки, замесили тесто, взяли соседскую пешню. Рюкзак привязали к детским санкам, чуть свет вышли. Всё в новинку. Заснеженная Волга. Торчащие льдины – торосы и среди них вьется широченная тракторная дорога, устланная клочками сена. На той стороне видны огоньки, а когда приблизишься, слышен далекий рокот дизеля. Там, в глубине залива Заманиха, зимует весь флот порта Вольск. Ближе чернеет десяток рыболовов. Имя им «сорожатники». Вправо далеко в Иргизе видно шесть «ширманятников»: палаток еще не применяли, и они на ветре и морозе торчали неподвижно. У каждого с правого валенка свешивалась тряпочка – вытирать руки от рыбной слизи. Большая дорога сворачивала в залив Изумор и там, сколько видит глаз, никого не было.

Мы примкнули к группе «сорожатников», выбили лунки, подкинули в них жеваный хлеб и началось великое сидение, папа на санках, а я на коленях. Клёва нет. Я не выдержал, обежал соседей – не согрелся и отправился «изучать местность», а попросту – греться. По брюхо в снегу пересек лесистую гриву и очутился в Изуморе. От меня уже пышет жаром. Приметил крошечную черную точку и бегом припустил туда. Увидел представителя третьей рыбацкой профессии: «щукаря». Среди прутиков с красными тряпками сидел «сизый нос». Говорит: «Взял вчера двух щук, сегодня без клёва». Вернулся. Моя лунка замерзла. Начал её вырубать – срубил леску от удочки. Смотрим теперь вдвоем на один поплавок. Ждать, как его качнет рыба, показалось очень заманчивым. Поймали шесть сорожек. В другие дни счёт был двадцать, потом сорок сорожек. Затравка к зимней рыбалке состоялась.

Через год произошел качественный скачок в зимней рыбалке. Стоит про это написать. В марте сорок рыболовов сосредоточились в одном месте Заманихи. Речники в этом году обнесли весь затон колючей проволокой, но рыбаки народ наглый. Повалили проволоку и ловили внутри. Кто-то метко назвал это место «Бухенвальдом». Ловилась к весне густера, сорога, окунь. При везении наловить можно было до трёх килограммов. И вот приходит среди дня человек в унтах и летной куртке. Сел в середину. Опускает снасть, поднимает – крупная сорога. Накидал кучу рыбы – семь-восемь килограммов – и ушёл домой! Это потрясло всех до глубины души. Разузнали – это летчики из Москвы привозят мотылей21! Следом на всех близлежащих озерах застучали пешни, но мотыля нашли только в Орловском озере. Сюда в глубоком снегу проложили тропу жаждущие весёлой рыбалки. Папа оперативно заказал изготовить черпак Лёньке Суслику. Наитием рыбака он изготовил черпак оптимальной формы. Лучшего на водоеме не было. Он и сейчас для памяти хранится на нашем чердаке. С рассветом были вдвоем на озере. Почти до обеда рубили в метровом льду длинную прорубь. Наконец, произведены последние удары и вода ринулась с шумом в прорубь, шест готов и вот огромный кусок голубоватого донного грунта поднят черпаком на дымящую от мороза поверхность. Встряхивание шеста размывает этот грунт, видим кучу ракушек на дне черпака, а на поверхности воды заветные красные колечки, сразу двести штук!

Заявился на озеро Володя Купцов – оригинальная личность: живет за Волгой и зиму, и лето. Живет в землянках, а в городе появляется за выпивкой и сбыть рыбу. Могучая фигура. Вид разбойника, многодневная щетина, полушубок распахнут в любой мороз, голую грудь прикрывает жёлтый шарф. Толстенная пешня под стать богатырю. Тоже решил промыслить мотыля. Колет ей лёд, осколки летят. Тут с обрыва спускается человек в кожаном пальто. Купцов вдруг загоготал по-разбойничьи. Кричит: «Ааа, Шелонин! Иди сюда, я для тебя прорубь приготовил…» – и следует гомерический смех с хрипотцой. Человек быстренько развернулся и исчез за бугром. Объясняет Володя папе: «То прокурор, он мне два года впаял!»

Уловы наши увеличились, быстро набрались опыта. В лётной части работал полковник Базюкин. Он собирал банду военных пенсионеров и с ними на машине гонял на рыбалку. Пригласил папу. Потом мы долго пользовались его услугами. Машина в любой снег пробивалась к заливу Заталки. Сидели гурьбой и ловили понемногу крупной рыбы, скоро мне эта шайка надоела, уходил далеко в сторону. Там мне пришло желание ловить на подледники. Мысль оказалась очень плодотворной. Снасть простейшая: на леске грузило, а выше него поводок с двумя крючками. Папа посоветовал между поводком и леской привязать резинку. Получилась сама подсечка. Бил десять – пятнадцать лунок, надсаживал червей и выворачивал лещей, язей, сорогу крупную. Условие для ловли – ровное дно с глубиной шесть метров, а рядом свал на глубину. Такое место мы нашли около Чайкина острова, там ближе и можно не зависеть от Базюкина.

Я так полюбил зимнюю Волгу, что совершал иногда не объяснимые со стороны поступки. Конец уроков в три часа дня. Занёс портфель домой и пешком через Волгу отправился вверх по течению реки Иргиз до Тинного затона. По рассказам отца, от этого места должна быть дорога на Казачье озеро. В целях изучения местности я и стремился туда. Нашёл не дорогу, а еле видную стежку следов. Смело полез по ней. Вот вышел из леса, перешёл лесную дорогу, пересек большую поляну и углубился в густой кустистый лес. Уже почти темно, я упрям. И вот желанное место. В последнем луче солнца с крутого обрыва обозрел просторы Казачьего озера. В полной темноте вышел, наконец, к высокому берегу Иргиза. В одиннадцать часов ночи, на радость перепуганным домашним, стукнул в калитку дома.

Стоит рассказать про мой первый выстрел! Пальнуть по пню это одно, а выследить дичь совсем другое. В конце сентября рыбачили мы с папой на Майнатских песках. Место не просто красивое, а величественное. Над правобережьем царствуют Змеёвые горы. Осень разбросала щедро пестрые краски на лесистую поверхность гор. Между лесами и свинцом широкой реки – полоса белых осыпей. Мы у левого берега, тут царство отмытых водой песков и желтеющие заросли высокого тальника. Пески эти далеко не пляж, они круто уходят в глубину к закоряженному дну. Место это промысловое спокон веков. Вниз по течению далеко просматривается Семеновский остров, а правее берёт начало Каршенский пролив и невидимый отсюда Райцев затон. Его прячут от лишних глаз заросли тальника. Место издавна притягательно для пролетной дичи, а значит, и для братьев охотников. Косяки уток и гусей, летящих вдоль Волги, начинают разворот, целятся отдохнуть на Райцевом затоне. Им хорошо виден весь затон, а самих среди гниющего тальника не заметишь. «Секрет охоты – заход со стороны Волги», – поучает меня папа.

Хорошо ловится крупная рыбка с розовыми перьями. Увесистая, жирная, в засол подходящая. Не зная ее научного названия, мы зовём её меж собой «Маргаритка», она отчаянно трясет сторожек и так же резко виляет, толкает при вываживании. Вдруг папа устремил взгляд куда-то вдаль. Я не сразу разглядел изломанные бусы летящих крякв. Только потом донесся шум их крыльев.

Подчиняясь великому инстинкту, утки дружно свернули с пути, сделали облет и пошли на посадку. Скоро кудри тальника скрыли эту птичью тайну. Для папы рыбалка уже не существует. Слышу приказ: «К чёрту рыбалку, насиженное место, вынимай якорь и жми к берегу». Лодка ткнулась в песок. Папа с ружьём, набитым патронташем, в брезентовой шляпе, исчез в зарослях. Слышно, продирается с трудом. Я весь обратился в слух. Только теперь слышно, как под легчайшим ветерком шумит тальник. Охотнику этот шум помогает подкрасться к дичи ближе. Прошло минут сорок. Слышу дуплет: бах, бах. Ружье у папы серьёзное – двенадцатый калибр «Зауэр три кольца». Моё нетерпение достигло предела – и вот раздался тальник – папа весёлый, потный, за шейки держит трёх крякв. Интересная сегодня рыбалка! От ружья знакомый запах пороха и масла. Вижу, хочет взяться за чистку ружья. Тут моя рука легла на его руку. Он всё понял и говорит: «Хочешь, пробуй. Только сейчас будем обедать». Я отказался и шарил по небу глазами. Чтобы меня успокоить, предложил очистить винт лодки от водорослей. Слышу вдруг желанное слово – летят! Уже близко большая стая чирков. Мы успели спрятаться в талы. Чирки сделали два круга и сели, но где? Я понятия не имел. Папа на мокром песке нарисовал контур водоема, который мне предстоит увидеть, и пальцем поставил рубеж, с которого стрелять. И добавил: отсюда наискосок. Я снарядился и исчез в тальниках. Лез вроде наискосок, но скоро потерял все ориентиры. Небо серое, тальник высоченный, сомкнул верхушки надо мной. Корневища срослись, надо их обходить, перешагивать. Пошел, петляя, наугад. Взмок от тяжести снаряжения. Наконец, почва под ногами стала сырая, потом начала чавкать. «Только спокойствие!» – твердил я себе и ещё больше волновался. Глаза ухватили кусочек залива. Уже вижу, вправо ход закрыт – непролазный тальниковый островок залит водой. Впереди всё шире открывается залив, вижу прибрежную травку и около неё курсирует северный чирок. Приподнимаю тело и нажимаю на курок. Чирок распластал крылья, лежит. Вдруг в воздухе шум взлетающей сотенной стаи чирков где-то далеко справа. Теперь понял, почему папа рисовал наискосок. Какая утеряна возможность! Радость добычи подпорчена собственной ошибкой! Папа восхищался чирком и обещал вместе с получением паспорта подарить ружье.

Прошло время, я вступил в Союз охотников, папа приносит новую «Тулку» – одностволку. Дома расчехлили, идёт осмотр. Папина резолюция: «Ружье прикладистое, легкое, ствол «чок», бить будет хорошо, но предохранитель не надёжный, будь осторожен». Я в десятый раз пробую прицелиться, начинаем проверку работы бойка, как вставляется патрон. Всё отлично, по росту, начинаем регулировать ремень и вдруг над моим ухом шарахнул выстрел! Верчусь по комнате полностью оглохший и показываю пальцем в потолок. Папа, белый лицом, глянул, и руки у него затряслись. Заряд был боевой, на потолке прошибло дыру. Мне ухо опалило, вершок в сторону – и мне раздробило бы череп. Тут ещё мама коршуном бросилась. Папа овладел собой, говорит поучительно: «Я же говорил, что предохранитель ненадёжный». Но тут шутить неуместно. Сам знает, что совершил ошибку, только на охоте ружье можно заряжать.

От ещё одной папиной ошибки мы хохотали вдвоем.

Получилось так, что нарочно не придумаешь. Эта была одна из первых наших совместных охот. На вечер было назначено открытие охоты на пернатых. Для всех охотников это праздник. Мы наметили пострелять на многочисленных озерах в районе Каршенского пролива. Прибыли на лодке днём, чтобы осмотреться и выбрать место по душе. Ружья в лодке остереглись оставлять. Бродим с ними, конечно, разряженными. Папа предупредил: «Егерь может и к этому придраться. На открытое место, не осмотревшись, не выходи». Водоёмы один лучше другого, всюду плавает стайками дичь. Зашли далеко, местность пошла холмами, с одного из них увидели лежащего у берега озера охотника, одежда вокруг сушится. Смело к нему подошли – папа любит поговорить. Незнакомец с уважением нас осмотрел: солидные охотники – спецодежда, бинокль, ружья. Завязался разговор. Что-то узнали, посмеялись над чем-то, сами отдохнули и время провели. Наконец, распрощались друзьями и ходко пошли в сторону лодки. Каждый себе уже облюбовал местечко. Далеко отошли, слышим крик, с бугра глянули: человек ружьем машет и резво бежит в нашу сторону. Отпрянули в кусты, вдруг егерь? Звуки приближаются, глядь, наш знакомец недавний папиным ружьем размахивает. Тут картина ясная. Папа сделал вид, что бежит навстречу, жмёт ему руку, благодарит. Как солидно мы подошли, и как несерьёзно всё обернулось! Чуть от собственного ружья не убежали! Вместе по дороге хохочем. Обмишурился стареющий «главохот». После вечерки папа реабилитировался. Счёт добычи был в отцову пользу.

Я ещё тогда влёт бить не умел. Вернулись с семью утками домой, я щипал и палил. Передо мной встал вопрос – научиться стрелять влёт. Яркий пример в этом деле – Осташова, но она училась на стенде на тарелочках. Спросил папу. У него совет простой – стреляй больше и не волнуйся, а патронами я тебя обеспечу. Как тут не волноваться, когда из-под ног кряква вылетает? Как же учились сотни поколений охотников? Только практикой…

Шёл третий охотничий сезон, приносил домой до шести уток с охоты, но возможностей было больше. Уже осенью был случай. Налетел высоко чирок. Я бахнул, и он упал к ногам. Стал анализировать и оказалось, что я и не целился вовсе, приложился к ружью и стрельнул. Стал в будущем больше доверять «автомату», сидящему во мне. Короче, руку набил. Всё вышло по папиным словам. Стал я настоящим охотником.

Страсть к охоте положила начало еще одному увлечению – созданию чучел птиц. Жил в нашем городе интереснейший человек: Александр Павлович Пичугин. Он был другом и спутником основателя краеведческого музея Павла Сергеевича Козлова. Жил и работал Пичугин в каморке под Историческим музеем, рядом с Волгой. Вечером, после удачной охоты, я отважился заглянуть к нему. В первые же минуты знакомства все мои страхи рассеялись. Принял радушно молодого охотника. Многие из охотников шли к нему на поклон. Он жил одиноко и был рад каждой живой душе. Скромен, прост, весел, мы сошлись с ним. Познания охоты, повадок зверей и птиц были у него очень глубокими. Его рассказы уносили меня на озёра, поля и степи на пятьдесят лет назад! При мне он готовил партию чучел для Москвы. Они были безупречны. Постиг и я его технологию изготовления чучел для крупных и мелких птиц. Но не в этом мастерство. Нужен художественный вкус, знание типичных поз, повадок птиц. Охотники приносили ему самых разнообразных птиц, Пичугин использовал шкурки птиц для дела, а тушки отваривал и питался ими. У него была поговорка: что летуче – всё съедобно. Я приносил зимой ему иногда еду человеческую. Через два года он уехал в Москву, там ему дали квартиру и работу. В Вольске не смогли этого сделать.

2013 год

Свидание с реликтовой рыбой

Летнее утро 1960 года мы с отцом проводили, как обычно, за рыбной ловлей (мне 13 лет). Наличие моторной лодки определяет широкий выбор для ловчего места. Бросили якорь на приличной глубине у острова Вшивый. Столь неблагозвучное название он получил ещё с царских времён. Бурлаки тут издавна делали остановку, выжаривали на кострах из своих лохмотьев непрошеных захребетников – вшей.

Место для рыбалки тут привлекательное. После длинной закоряженной мели идёт глинистый обрыв до 7 – 12 метров. Мель, до строительства Волгоградской ГЭС, была берегом, заросшим тальником. Это уже на моей памяти. А ещё раньше, видимо, тут были пески.

Скоро слева и справа от нас встали на лодках соседи. Немного погодя наша группа приманила всех движущихся мимо рыболовов-лодочников. Образовался целый «базар» из 20 лодок. Клёв был хороший и настроение приподнятое.

Ветра сегодня нет, и поверхность большой воды застыла под жарким июльским солнцем. Свод небес с утра – глубокая голубизна, сейчас, под натиском жары, стал белесым. Судовой ход далеко под правым берегом, но все же доходила до нас запоздалая обессиленная волна. Чуть качнет лодку – и опять зеркало вод. Зной туманит даль. Рыболовы вокруг помалкивали, однако пойманный кем-либо особо крупный экземпляр леща или судака всегда был замечен цепким глазом. Начинали соседи судачить, оценивая вес добычи. Жара усиливается, так и тянет меня, мальца, окунуться с лодки в прохладу вод. Бодрый звон сторожков заставляет пока воздержаться. Отец мочит лысину забортной водичкой и обещает обоюдное купание на песках. К обеду в садке уже очень приличный улов и мы ведём разговор, не пора ли к дому, пока инспекция не заинтересовалась нами. Ловлю на шайбу уже успели запретить. Вижу вдруг невероятную картину: толстая леска с мешочком прикорма и тяжелым грузилом стала медленно выпрямляться, будто грузило само пошло наверх. Отец поймал направление моего взгляда и тоже удивленно взирает на это явление. Стальной прут сторожка пригнулся и колотит по борту. Леска заворачивает в сторону берега. Он ухватился за леску, и вдруг в десяти метрах от кормы из воды свечой выскочил крупный осётр! Мгновение – и только брызги и волны расходятся.

У меня округлились глаза, соседи повставали и следят за дальнейшими событиями. Рыбина ушла куда-то вбок и на глубину, об этом сигнализирует звенящая леска. Отец стал осторожно отпускать снасть под напором рыбы. Как всегда, неожиданно наступает развязка: леска внезапно слабеет, и совсем близко опять выбросился из воды этот огромный пережиток древних эпох. Так близко, что чуть не задел спиннинговое удилище, спущенное на судака. У жаберной крышки ясно видна спутанная леска и пустой зеленый мешочек от прикорма, как приклеенный. Рывок, щелчок, и в руках обрывок лески. Стоит отец и видно, как коленки дрожат. Все зрители дружно выдохнули воздух, начались всякие охи и ахи…. Не наша это штучка. Ничего не оставалось, как вынуть снасти и якорь.

На обратном пути лодка поравнялась с песчаным мысом. Я было хотел попросить остановку для купания, но отец молча кивнул в сторону фарватера. На нас бодро шел инспекторский пароходик «Калининград». Машут остановиться. Глушим мотор, и вот картина: стальной нос парохода с хода врубается в борт лодки. Трещит обводной брус. Весло выскочило из уключины. С высоты палубы перегибается через поручень пузатый инспектор Журавлихин. Он еще рта не успел открыть, как папа заорал:

– Перепились, черти! Борт проломили!

Скупые извинения в ответ, и пароходик даёт задний ход. У нас отлегло от души. Чинить лодку мы мастера. Домой шли под впечатлением увиденного. Кому рассказать, да как слова такие подобрать – это надо видеть! Подумать только, эта порода рыб уже обитала 80 миллионов лет назад!

Неожиданная реакция на опасность

В 1961 году, в июне, на первом повороте Иргиза, недалёко от устья реки, собралась плотная кучка лодок. И мы с отцом среди них. Лодки близко друг к другу, переговариваемся. Идёт спад воды. В это время вода начинает светлеть после половодья. Рыба скатывается из лугов в основные водоемы и, потеряв силы на икромете, усиленно кормится. Рыбалка в это время интересна тем, что на червя клюёт рыба самая разнообразная, от сома до стерляди. Поскольку Иргиз река судоходная, лодки прижимаются в сторону от судового хода, к обрыву с полосатым столбом. На нем раньше вывешивал знаки бакенщик. Чёрные квадраты и треугольники обозначали глубину и ширину фарватера на перекате.

Денёк выдался ясный, тёплый. Вот кончик спиннинга сигнализирует о сильной поклёвке. Отец доверил мне вытащить рыбину. Тащу, чувствую, что-то приличное, привлёк к себе взгляды соседей. Но рыба у лодки с всплеском уходит. Слышу, папин друг Карамышев комментирует: «Опыта, опыта маловато». Так мне показалось это обидным! Я уже окончил тогда седьмой класс. Рыбы переловил пропасть.

Скоро все отвлеклись на прибытие в нашу группу маленькой моторной лодочки Виктора Курганова с нашей охотничьей базы.

Спустил он якорь дальше всех, на судовом ходе. Или дурак или храбрец, решают соседи. На счету у Виктора множество прошлых несчастий. То учинит пожар в кабинке своей лодки, то через его лодку перепрыгнула «Казанка», проломив борт, то пьяный сам вылетел на камни, то гуляет в синяках от собственной жены. Кто-то в шутку прозвал его за множество «трагедий» «Мефистофель». Подивились решению Виктора и забыли про него. У всех рыба ловится.

Подошло обеденное время, и из-за поворота реки выкатывает быстроходный паром. За высокую надстройку поперёк бортов под рулевую рубку прозвали паром несерьёзно «Корзинкой», хотя он и бывший военный. Паром быстро приближается, включает заунывную сирену, специально для Виктора.

Тот засуетился: то к якорю кинется, то снасти выбирать. Громада парома уже нависает совсем близко. Со стороны кажется, что идет он точно на лодку Виктора. Ну, думаем, сейчас Виктор неминуемо спрыгнет для спасения в воду, но он, к нашему удивлению, скрылся в крохотной кабинке. Что он, самоубийца, что ли? Паром прошел вплотную к его лодке, взметнулась она на гребне высокой волны, зачерпнула бортом изрядно весенней водички. Все от своих снастей оторвались, переживают: жив ли «герой». Вот он появился на свет божий, несет бережно какой-то газетный свёрток к корме и бросает в воду. Все тайное становится явным. Ветерком разогнуло углы газетного листа, и на обозрение публики попала медвежья болезнь Виктора. Смеху, шуток, издёвок на целый час. Кричат, набирайся сил, паром скоро вернется. Виктор молча вынул якорь и перебазировался в хвост нашей группы. Удачливый денек порадовал всех разнообразным уловом.

Блесна «гвоздик»

Детство – время самых ярких впечатлений. Мне повезло, в семье была лодка, и мир природы доступен был во всей полноте.

Вот косматая ночь позади, и ясным утром наша лодочка бежит вверх по извилистой реке Иргиз. Путь наш не близок, и отец с кормы лодки знаками предлагает мне уснуть. Это невозможно. За каждым поворотом открывается новый неповторимый живописный вид.

Тогда река делилась на песчаные перекаты и глубокие, зарыбленные по полной программе ямы. Вода лижет тут глинистые обрывы с корягами и нависшими кустами. Вон, закатав штаны, цаплей бродит по глине с удилищем азартный ловец щук. Старается забросить живца за нависший куст тальника и почти сразу удилище в дугу сгибает сильная рыбина. Привычно стучит наш двигатель, приближая нас к повороту реки с названием «Кривиль». Пониже самого поворота облюбованная отцом яма. Вода тут местами кружит над понижением дна, вымывает из глины рыбе корм, да и коряг тут скопилось у берегов в избытке.

Заглушен двигатель, заброшены с лодки обычные закидные со спиннинговых удилищ. Необычны лишь длинные, треугольного сечения скользящие грузила. Они фамильные. На грани отлиты инициалы отца: «П. Ю. И.» Он замирает в ожидании поклёвки. Мне доверено работать с подсачеком во время поимки леща, но это происходит редко. Ловцы мы тогда были слабые. Даже прикормку рыбы не практиковали.

Созерцаю окружающую местность. Солнце выкатывается из-за леса. Проснулись и засвиристели ласточки-береговушки. Полетали, полетали и стали прятаться в норах из-за отсутствия комаров. Весь обрыв в круглых отверстиях их убежищ. Чуть выше над перекатом мельтешат, рыбачат чайки. Потянуло дымком. Это под самым обрывом, на пологой террасе из глины, уютно расположился у воды бородатый дед сазанятник. Огромный подсачек наготове. Нацепив очки, дед не сводит глаз с окрашенных голубой краской самодельных удилищ. Рядом в кастрюле на углях булькает каша. В теле обрыва вырезана глиняная лесенка. Белесая палатка проглядывает наверху, в тени куста. Видно, обосновался надолго дед.

Солнце озаряет наш плес. Плещет по всей ширине реки рыба, изредка в корягах с шумным всплеском окажет себя крупный хищник. Отражение несколько легких облачков купается в глади вод. Коршун прочертил небо над лесом, над водоемом. Доносится с выси его воинственный клич: «Пиньчирр». Утренняя прохлада уступила место нарастающему теплу. Две синих стрекозы уселись на концы спиннинговых удилищ. Отец ради шутки поднял руку, и откуда ни возьмись уже сидит на пальце крупная зеленоватая стрекоза.

После пойманного крупного леща наступил большой перерыв. Мне становится скучно, тело невыносимо просит движения. Высмотрел торчащий из воды пень у берега. Готовлюсь к самостоятельной рыбалке. Папа уступает моим мольбам и высаживает на берег. Вот уже восседаю на неудобном, жестком пне, но снасть в воде и нужно терпеливо ждать. Какое ликование – на леске ходит подлещик! Извещаю отца о своей поимке. Увы, далее мои крючки стала атаковать густера, изредка попадается, а чаще объедает насадку. Кидаю снасть к берегу – и сразу сел маленький язь, потом ещё один. Дольше мне не усидеть, нога затекла. Вылез на глинистый берег. Живой лентой жмутся к нему мальки. Вот они метнулись в панике: из глубины всплыли горбатые окуни, таятся в тени высокой осоки. Я шевельнулся, и они скрылись. Лезу на обрыв, тут на луговине косят сено. Рядки скошенной травы уходят вдаль. У самой дубравы балаган – стан косцов. По краю обрыва нетронутый травяной островок с цветами и среди них танцуют бабочки. Стоя высоко над водой, подивился красоте этого местечка. Поразительно, как присутствие воды украшает природу!

Спускаюсь к пожилому сазанятнику, он оказался знакомец моего отца, показал кукан с крупным сазаном, накормил пшенной кашей. Дома, может, и есть бы не стал, а тут понравилась. Остатки каши дед смешал с глиной и в виде шаров бросил, как приваду. Вот бы и нам перенять его опыт! Отец подряд вытащил несколько лещей. Это тот самый полуденный клёв. Довольный, забрал меня в лодку, и скоро оба плещемся на песках по другую сторону реки. Журчат, обтекая мысок, быстрые струи. Деревья по берегам застыли, изнывая от жары.

Обедаем на прохладном ложе из травы. Ее пушистые колоски издают сильный пряный запах. Отец повалился навзничь, нежась в тени, а мне захотелось осмотреть соседние луга с озерами, но заросли ежевики встали на пути непроходимой стеной. Исцарапанный в кровь, возвращаюсь, отец уже прибирается в лодке, собирается к дому.

В тех же местах за поворотом реки, месяцем ранее, мы заметили утреннюю шумную окуневую охоту под одним из тальниковых кустов на мелком месте. Вода спадает после половодья, и оголодавшие после икромета окуни загнали туда стаю мальков. Вода кипит от всплесков. Мы на веслах подкрались к кусту. Спустили самодельные блесны, шевелим удилищами, дразним окуней, но поимка одного-двух случайна, окуни рядом, а блесны наши не работают. Веслами сплыли к своей лещевой яме.

После обеда мы расслабились и вдруг слышим плеск весел. Это спускается по течению на своей лодке Женя Аксель, папин товарищ. За кормой волочит садок. Подплыл с нами поговорить, приподнял длинный садок, а там килограммов двадцать крупных окуней! Где наловил? Указывает на наш утренний куст за поворотом.

Как ловил? Мы признались в своей неудаче. Женя из запасной коробки дарит мне и отцу две блесны. Назвал их «гвоздики». Совсем не похожи на наши серебристые овальные, лёгкие блесны. Узкие, слегка изогнутые, тяжёлые. Мы загорелись проверить их завтра. Отец вечером дома вырезал формочку для отливки таких же, в случае удачи.

Мы так загорелись проверкой блесен, что прибыли на место в утренних сумерках. Устроились у куста, затаились, ждём. Вот солнце озарило противоположный обрыв. По песочку прогулялась близко цапля, замерла у воды, тоже, кажется, чего-то ждёт.

Раз за разом у обрывов бухнула щука, чайки вертятся поблизости. Вдруг видим, веером выскочили из воды мальки, и начались всплески окуня близко, на длине удилищ. Спускаем дареные латунные «гвоздики». В воде они рыбкой скользят наклонно в глубину, и именно в этот момент удар, и удилище гнётся под тяжестью красноперого окуня. Отец выхватывает уже второго. Я не отстаю. Мы ошалели от удачи. Для мальчишки активная ловля – то, что надо. Окуни, сделав круг, снова и снова выгоняли малька на мелкое место и сами с жадностью вешались на наши блесны.

Как тут не вспомнить добрым словом умельца Женю Акселя!

Он был мастер на выдумки и делился ими с товарищами.

Ближе к обеду окуни насытились и откочевали в неизвестном направлении. Улов небывалый. Уезжать не хочется обоим. Я, балуясь, закинул спиннинг на червя. Ловилась густера черноглазка. При протягивании по песку крючков с червяками неожиданно сел на снасть приличный судак. Папа позаимствовал у меня этот метод, и мы разбавили свой окуневый улов судаками.

В наблюдении за порой нелепыми опытами часто появляются неожиданно подсказки для дельных изобретений. Потом мы пользовались этим способом. Условие одно – нужно тащить крючки с глубины на мель по песку.

Гость из стратосферы

Вспоминается еще один случай у поворота Кривиль. Я перешёл в девятый класс, и отец уже разрешал рыбачить самостоятельно.

Стою на якоре, рыбка ловится, обеденная жара изнуряет, собираюсь окунуться в прохладу вод, вдруг в поле зрения попал большой воздушный шар. Плывет, быстро снижаясь, в мою сторону. Уже видно, солидный ящик к нему подвешен на длинных стропах.

Ясно, это высотный аэрозонд. В двадцати метрах от кормы моей лодки ящик коснулся воды. Раздался громкий хлопок, с шара слетело пленочное покрытие, а он сам, избавившись от груза, опять взмыл над водой, и его ветерком поволокло по соседнему лугу с озером посередке. Вижу, по воде стелются, погружаясь в глубину, пленка и капроновые стропы. Течением их разворачивает. Я метнулся на нос лодки поднять якорь, но опоздал. С лодки, идущей под мотором, тоже следили за шаром и люди подхватили стропы, на ходу выбрали на борт капроновые стропы с ящиком. Пристально наблюдаю за ними: они отрезают стропы от ящика и швыряют его за борт.

Через двадцать минут показался вертолёт, кружил надо мной, и, видимо заметив шар в лугах, сел, скрывшись из глаз, но ценные данные, записанные прибором, увы, лежат на дне реки.

Ремонт в пути

Я ещё учился в школе. Мы с папой любили рыбачить в Косыревской воложке. Много воспоминаний связано с этим, тогда безлюдным, местом. Молодому непоседе скучно было сидеть в ожидании клева леща. Было желание ловить активно и автономно от лодки. О резиновых лодках тогда никто и не помышлял. На пляже я обнаружил брошенную кем-то огромную автомобильную камеру. Стянул ее брезентовой лентой и получилось примитивное плавсредство. Надувать такую сущее мучение. Да и ловить с него не всякий согласится: задница поневоле мокнет в воде. Я не обращал внимания на такие мелочи в разгар лета. Пришло время испытать свой замысел.

Красиво тогда смотрелась эта Воложка. Безлюдный лесистый берег, мощные осокори нависают над крутым диким берегом, торчат пни из воды и коряжник, большая глубина. Хищника тут никто и не ловил. А всплески по утрам и вечерам будоражили воду нешуточные. За лесом – целая сеть озёр с карасями и дикими утками.

Как-то я погрузил на лодку велосипед и сделал с целью изучения местности турне по всем озёрам. Добрался до Лугового Рогожного. Услышал в водяных зарослях жуткие незнакомые звуки. Это водяной бык – выпь, объяснил папа, он осенью там часто охотился. Воложку иногда посещали старики из села Рыбное. Лодки их приметные: смоленые, некрашеные, выработка однотипная, единственных мастеров в селе, братьев Лопатиных.

И фамилии в этом селе однотипные: половина села Ершовых и Пискаревых. В почете тогда был крупный, до трёх килограммов, лещ. За ним и мы сюда повадились. Меня привлекал песочек противоположного берега. Это был край острова Цементный. Когда-то затонула тут баржа с цементом для немцев Поволжья, стало её заносить песком, он порос тальником – и образовался остров с таким нелепым названием. Внутри был залив. Одна его сторона поросла тальником, другая – просто крутой песчаный обрыв. Залив кишел окунем и сорокой. Тогда это считалось сорной рыбой.

Денёк выдался тихий. Сижу на кабине лодки, тужусь, надуваю свой «батискаф», так отец окрестил мое суденышко. Беру с собой блеснильник и проволочный кукан: вот и все снаряжение. На вёслах ход неплохой, и против течения, конечно, нужно его буксировать вдоль песочка после каждого заплыва. Спускаю медную щучью блесну, и почти сразу хватка. Поволокла рыба меня вбок, радостный катаюсь на щуке и думаю, куда её деть: в середке балона тоже её родная стихия. Вот у меня на коленях елозит щука на 4 кг. Протолкнул через жабры палочку кукана и сбрасываю зубастую за борт. В то время течение было до 6 км/час. Успел еще одну поменьше щуку вытащить и пронесло меня мимо острова. Долго выгребал к берегу. Так весь день в воде и балакался. Вверх – вниз. К ногам слизь и чешуя присохли. Вернулся к лодке и с торжеством вынимаю из воды тяжелую гроздь щук. Отец меня хвалит и поднимает крышку садка. Там среди смоленых бортов шевелят плавниками отборные лещи, и ползают по дну две стерляди.

Прошло несколько лет, я подрос, сдал экзамен на право управлять маломерным судном. Папа доверял мне самостоятельные поездки. «Батискаф» давно забыт и выброшен. По молодости и неопытности я иногда попадал на лодке в трудные положения. Началась же одна из первых самостоятельных рыбалок солидно. Все в той же Косыревской воложке встал по приметам на отцовские места. Долго ждал лещиных поклёвок.

Подсечка и спиннинговое удилище передает рукам живую тяжесть поимки. Сильное течение усиливает эти приятные ощущения. А как золотится крупная чешуя уже заведенной в подсачек, но еще не стиснутой руками рыбины! Она всё хлещет в бессилии лопатой хвоста, растопырив алые жабры. Юноше такая рыбалка внушает чувство самоутверждения и ликования. Клёвы редкие и ждать, как отец, заветного обеденного оживления клева я не стал. Мышцы просят движения. Сплываю с блесной вдоль коряг. Выхватил хорошую щуку. Она проглотила глубоко мою медную блесну. Пока с ней возился, течением лодку нанесло на подводный пень. От удара вздрогнула вся лодка. Пока не чуя беды, пытаюсь завести мотор. Вал гребного винта не вращается. Первая мысль: погнута трубка, по которой винт гонит охлаждающую мотор воду. На вёслах плыву к песчаному мысу на техосмотр.

Подложив бревнышко, я выкатил на сухое корму. То, что я увидел, повергло в уныние. Погнут стальной вал толщиной 20 миллиметров. Дома меня могут сегодня и не дождаться. Чтобы себя успокоить, искупался. Все обдумал. И только потом спокойно принялся за ремонт. Молотком сбил гребной винт. Измерил примерное отклонение вала от оси. Ого, на целую ладонь! Нашел себе еще бревнышко для рычага. Попробовал подпереть конец вала, но корма поднимается, а вал не поддаётся. Придётся теперь, как крайнюю меру, испытать удары. Что нас погубило, то нас и вылечит. Нашёл обрезок мокрого тяжелого бревна и саданул по концу вала. Вал слегка выпрямился! Настроил из проволоки и напильника следящее устройство. Дальше короткими «точными» ударами выправил винт! Теперь проверка на ходу. С радостью убедился, что корму не трясёт! Оглянулся вокруг – уже солнце клонится к Змеёвым горам. Пора домой.

Папе все честно рассказал. Он тоже раз вылетел на ходу лодкой на плывущее дерево с ветвями и зелёными листьями. Засела лодка крепко. Разделся старый, встал ногами на ствол, столкнул лодку, а сам с головой ахнул в холодную весеннюю воду…

В наше время на берегу Косыревской воложки рыбаки построили на обрыве дом. Выгребли сетями всю рыбу. Всё, как всегда и везде. Но зимой залив в Цементном озере мы с Таней в компании с Володей Семёновым часто посещали и всегда были довольны уловами окуня и сороки. Недавно в сильное половодье промыло перемычку в верхнем ухвостье острова. Получилась из залива труба, и рыба его покинула.

Воспоминание начинающего браконьера

После окончания школы мне пришлось поработать на производстве. Решил освоить газосварочное дело. Прикрепили меня к пожилому мастеру Николаю Сергеичу в таксомоторном парке. Мы сразу с ним сошлись. Оба любители рыбалки, тем более у меня своя деревянная лодка-гулянка. Трудовой день подошел к концу, но не зря мастер с подмастерьем заговорщицки что-то обсуждали среди дня. План на предстоящую ночную рыбалку составлен, и рюкзаки уложены заранее. Встречаемся вечером с Сергеичем на лодочной базе. Весенним половодьем затоплены берега. Мутные воды реки несут на себе много древесного мусора, пену, а то и вырванное с корнем дерево. Вот уже наша моторка у левого берега рубит винтом залитый тальник на пляжной косе. Майское половодье позволяет спрямлять путь. Намереваемся проскочить по разливам в Арчаковское озеро. Погожий тихий вечер, нежная зелень леса, предвкушение скорых приключений создает радостное настроение. Трескуче мечется эхо выхлопа мотора по затопленному лесу. Зелень затопленных деревьев исходит влагой, роняя капли в воду.

Под мощными осокорями стайки верхоплавок-баклешек плещут в поисках пропитания. Прибылая вода неумолимо поглощает глинистые берега. Буйной листвой ландыш местами уходит под воду. Кормовая волна шевелит и купает жемчужины цветов.

Озорник рулевой, выпрямляя путь, направляет лодку, как в ворота, промеж затопленных могучих осокорей. Клейкий молодой лист оставляет на свежей краске желтые пометины, с кабины сброшен ветками ватник. Сергеич подхватывает его на лету и грозит мне кулаком. Узкие места Чусового ерика набиты сеном и прошлогодним листом. Лихо лавируем среди этих препятствий, пока не тряхануло лодку на подводной коряге. Из системы охлаждения мотора повалил пар. Нужна экстренная остановка для мелкого ремонта. Шум мотора стих, и наступившая тишина кажется в первые секунды абсолютной, но постепенно она наполняется звуками живого леса: с азартом каркают на своих гнездах вороны, над залитой пашней носятся чибисы, чирки-трескунки. Совсем рядом бугорок берега с сухой листвой и слышно, как мышь шерудит в прошлогодней листве. Сопротивляясь сильному течению, издают вибрирующий звук тонкие ветви тальника. А какой разлив без лягушиного пения?

Веслами упрямо проталкиваемся вперёд. Вот лодка уткнулась в полузатопленный бревенчатый мост. Обогнуть мост лугами не удалось. Легко нам было планировать, уровень воды такой, что не под мост, ни вокруг него не объехать. В Арчаковское путь закрыт, и ничего не оставалось, как замаскировать лодку в нависших кустах у моста. Близкие сумерки заставляют поторапливаться. На ходу принимаем решение. Вода в соседнем травянистом заливе чуть теплее, чем в Чусовом ерике, тут и решили ставить сеть. Надо сказать, что Сергеич признавал только такой рисковый способ ловли рыбы. Мне, молодому, было все в новинку, интересно. Оба подмочили одежду, а ночь обещает быть холодной. Костром опасно обозначить свое место. Сидим тихо на мосту, беседуем. Он под нами дрожит от напора бешеного течения. Часть настила уходит в пучину на глазах. Услышали гул мотора со стороны Изумора. Эти звуки стихли где-то совсем рядом, в разливах Чусового озера. Взвились в небо, одна за другой, осветительные ракеты. Как неуютно себя чувствуешь, когда неверный холодный огонь высвечивает пространство вокруг. Доносится чужой разговор на повышенных тонах.

Только к полуночи наступила тишина, какие-то люди остались ночевать рядом. Мы укрылись палаткой, дали себе часок-полтора отдыха. Чуть только посветлел краешек неба, я уже был в разливе на раскладной лодочке. Прибывшая за ночь вода изменила ландшафт: вместо залива – теперь широкий пролив с сильным течением. Клубится туман. Колья сети скрыты под водой. Вот, наконец, нащупал тетиву сетки. Крупная рыба скатала сеть верёвкой. Выбирая сеть, ерзаю от радости, ноги обжимают лещевые тела. Вот я в рыбе уже по колено. Борта утлой лодочки уходят в воду все ниже. Грузоподъёмность этого плавучего корыта исчерпана. Что предпринять? Решаю по течению буксировать остаток сети к травянистому берегу. Лещи плещут хвостами и, наверное, некоторые счастливчики уходят. На берегу уже хлопочет Сергеич. Оба потрясены такой удачей. Но наступающий рассвет не оставляет времени на эмоции. Обдумываем ситуацию: возвращаться обратным путём невозможно – мой наставник разведал, что мы ночевали под носом инспекции. Наползающий туман временно скрывает нас. Решили пробиваться к Волге другой дорогой: извилистыми ериками22, через залив Балбашиха, чтобы там попасть в Волгу. Обогнули частично затопленный мост.

Течение помогло переместиться на веслах на достаточное расстояние. Теперь мотором в тумане пронеслись по узким ерикам с кочками и корягами. Куда? Пена и течение – есть подтверждение, что мы не заблудились.

Пошла сплошная пена за бортом, очень сильное встречное течение: это приближается место, где воды Волги, размывая все на своем пути, прорываются в Балбашев пруд. Перед глазами возникло среди осокоревого леса грандиозное зрелище: широкий, могучий, мутный поток с шумом прорывается, подмывая столетние осокори, нам навстречу. Вот так ловушка! Сзади инспекция, впереди непреодолимо быстрое встречное течение.

Опрометчиво пошли в лобовую атаку. Но моторку течение вышибло, как пробку из бутылки. Пока приходили в себя, из тумана неожиданно возникла крупная лодка с сильным мотором, и в ней людей шесть человек. Краем струи опытный кормщик правит на меляк. Мужики дружно уперлись вёслами и багром, и лодка перевалила на спокойную воду и исчезла в тумане. Захотелось и нам повторить этот блестящий манёвр, но где взять мужиков с баграми?

Щуплый Сергеич в критический момент замешкался, лодку развернуло и прижало боком к осокорям. Страшный момент! Трещат обводы на бортах, вода клокочет вровень с ними. Чудом избежали затопления. Расслабляться некогда – впереди рабочий день.

Спрыгнув в ледяную воду, я завёл парашютную стропу за ствол дерева в помощь мотору. После диких усилий вывели лодку в Волгу. Берегов не видно, густой туман.

Заглушив мотор, взяли направление на шум цемзавода.

Казалось, что стоит проскочить по прямой полтора километра, но покоряем пространство и время, нет берегов. Из белесой мглы возникла встречная лодка. «В город? И мы в город!». Наконец чуть не вылетели на камни у нефтебазы. Стоянка лодки рядом. Конец всем приключениям. Как ни спешили, но опоздали на работу. Начальство нас встретило «добрым, тихим» словом.

Балаковские ямы

Мой папа был, в силу возраста, не любитель новых мест и дальних поездок на рыбную ловлю. Хотя в молодости его походы на охоту были, зачастую, в очень отдаленные места. Я, его уже взрослый сын (20 лет), постоянно подбивал родителя на разные авантюрные дальние поездки с единственной целью – изучение родного края. Иногда мне это удавалось. Из рассказов папы я часто слышал про охоту на Меровских островах, на Малом Иргизе. Там он удачно охотился на гусей. Рассказчик он был прекрасный, и я, маленький, перед сном представлял, по-своему, эти заповедные места.

Шел 1967 год. Он в истории края особенный. На осень этого года намечено перекрытие Волги в районе Балаково. Пока шёл ещё июль. Утром накопали у соседа червей и отплыли с расчетом на ночёвку. Наша лодочка приближается к месту строительства. На высоком правом берегу был когда-то виноградник. Теперь тут все разворочено, проведена дорога к самой реке. Много техники вокруг, а вдоль дороги лежит масса бетонных тетраэдров. На глаз, каждый тонн по десять. Их предполагается сбрасывать с наплавного моста при перекрытии реки. Небольшая насыпь уже теснит Волгу. С левого берега намыт остров и от него поперёк реки отсыпан щебнем банкет. Сама ГЭС уже отстроена за островом, но вода устремится к ней только после перекрытия. Направляем лодку в узкий проран. Течение тут бешеное, струи воды, завихряясь, лезут друг на друга. Слышен шум бурлящего потока. Очень медленно, но преодолеваем это жуткое место. Дальше спокойная ширь реки. Миновали село Широкий Буерак. Впереди ухвостье Меровского острова. Уже недалек день, когда его поглотит водохранилище, и всё в этих местах изменится неузнаваемо. И рыбу тоже ждут испытания. А места тут исторические: на правом берегу село Меровка. Поблизости небольшая гора Мерная. Тут было найдено поселение неандертальцев.

Чуть севернее гора Лысая, тут обнаружено поселение финнов. Академик Зайковский услышал легенду про эти места – Девичьи Горы. На всех Девичьих Горах долго обитала целая сеть банд разбойников. Их предводительницей была некая Пелагеюшка. Семья чем-то обидела ее, и она приобщилась к разбою. В ней обнаружились такие лидерские способности, что скоро встала у руля. Ее сестра Арина прошла обучение у самого «лысого атамана». Он пришел с Арамиевых Гор около села Апалиха. Там стояли тогда войска разбойника Кудеяра.

Аринушка тоже была славна делами разбойными и осталось в память о ней место Аринушкин дол. У нас в Саратовской области у села Лох (Новобурасский район) находится знаменитая Кудеярова гора с пещерой Кудеяра.

Возвращаюсь к нашей разведочной поездке. Левый берег выглядит внушительно: вода лижет высокий, крутой глиняный обрыв, полукольцом упирающийся в Волгу. Название ему самое подходящее: Лбище. Глубины тут чертовские. Для отца места давно забытые, а я и вовсе тут впервые. Лодок рыбацких не видно. Мы встали на якорь вблизи острова. Глубина впечатляет – 16 метров. Дома я изготовил для себя особую снасть. Назвал её в шутку «котёночком». Ожидание клева затянулось. Папа начинает ворчать. Наконец, первый лещ, через час второй. Начинаем менять места. Запутал своего «котёнка» и отрезал. Идея неудачна. Начинает смеркаться. В садке нет и десятка лещиков. Возможно, рыба напугана взрывами и колебаниями воды при строительстве. Такой улов не вдохновляет. И ночевать решили ближе к дому. Ночью переместились в левое русло Волги. Наугад бросили якорь. Только бы в кабине спокойно уснуть, да выдалась не ночь, а испытание на прочность. Комаров легионы, и нет на них управы. Проклинали создателей мази «Репудин». Глаз не сомкнули. Где-то далеко, вниз по Волге, подмигивает бакен, плывут ходовые огни далёких судов. Тишину нарушает только стоголосый писк кровососов. Ждём утра как избавления от кары комариной.

С рассветом в бинокль осматриваю местность. Я тут впервые. Так вот они какие, Балаковские ямы: совсем близкое левобережье, тянется сплошными глинистыми обрывами, справа просторные воды реки, обтекают большой Пустынный остров. Там на песках мельтешат голодные чайки. Выкатывается из-за острова солнышко. Под его лучами легкая дымка над гладью глубоких вод редеет и растворяется.