Пороги. Путешествие по западной культуре от двери к двери бесплатное чтение

Дом Веттиев (Помпеи)

Благосклонной фортуны входящему и выходящему

• Юпитеру гром подчинен, трезубец – орудье Нептуна.
• Марсова сила в мече, копье же, Минерва, – твое.
• В битвах сражается Вакх тонким, отточенным тирсом,
• И направляет стрелу твердой рукой Аполлон.
• Непобедим Геркулес: вооружен булавою.
• Грозным и страшным меня упругий делает член.

Римское стихотворение, посвященное богу Приапу

Оглушительный грохот разорвал пространство, солнце скрылось во тьме, воздуха вдруг не осталось – вместо него все вокруг заполнил густой черный пар. Потом запахло серой, и запах этот ознаменовал начало катастрофы. На долгие часы голубое стало серым, небо обратилось в землю, облака – в пепел. Средиземноморская осень уступила место пеклу, спалившему деревья, превратившему лепестки цветов в обугленные росчерки, вскипятившему воду в прудах. Статуя Приапа в перистиле[1] больше не улыбалась, а словно пыталась удрать подальше от плошки с кипятком, которая еще недавно была фонтаном.

Город окутало безмолвие. Безмолвие плотное и густое, нарушаемое лишь мерным шумом дождя из камней. Подчас взрезаемое грохотом рушащейся кубикулы[2] или падающего атриума. Город стал полем битвы, в которой безжалостное войско одержало неоспоримую победу, и спустя пару мгновений тщетного сопротивления крыши домов обрушились с тяжелым глухим гулом. Он звучал недолго, но погрузил Помпеи во мрак на века. Разрушил все дома и запечатал все двери в городе, сохранив тем самым память.

Гибель Помпей относится к 79 году н. э., и это одна из самых знаменитых катастроф в истории человечества. Долгое время считалось, что извержение Везувия произошло летом, но последние исследования перенесли дату трагедии на осень или даже зиму[3]. Так или иначе, город, в котором жило около 20 тысяч человек, оказался погребен под слоем пемзы и вулканического пепла. Помпеи I века исчезли, но остались во времени, чтобы почти две тысячи лет спустя мы могли изучать их и узнать о них гораздо больше, чем о любом другом городе античности.

В какие двери мы входим чаще всего на протяжении своей жизни? Пожалуй, в двери собственных домов. Мы почти никогда о них не задумываемся, хотя они отмечают границу между домашним и внешним пространством, они важнее всех прочих дверей, попадающихся нам в течение дня. Поэтому мы начнем наше путешествие именно со входа в дом – и не в какой-то заурядный, а в один из самых роскошных и удивительных домов Древнего мира. Дом, который с момента его обнаружения в конце XIX века[4] сам стал дверью: дверью в древность, в таинственное прошлое.

Помпеи были, без сомнения, гвоздем программы во время моего путешествия по Неаполитанскому заливу. Я остановился у друзей в маленьком городке Ариенцо. Многообещающие пасхальные каникулы: Неаполь и все его чудеса, а также величественная Казерта, очаровательные селения Амальфитанского побережья и, разумеется, развалины Геркуланума и Помпей.

Утро выдалось пасмурное, всю дорогу до Помпей радио предупреждало о надвигающейся буре, и на самом подъезде к руинам на нас обрушился чудовищный ливень. Пришлось отсидеться в машине, зато оказалось, что дождь повлиял на Помпеи магическим образом. Каменные мостовые сверкали от воды, утренний свет играл серебристыми отблесками в лужах, вызывая странные ощущения. Как будто в тот день мы, туристы, приехали в новый, с иголочки, город, ослепительно чистый, без единой пылинки или частички некогда губительного пепла.

Нам не хватило дня, чтобы посмотреть всё. Я столько лет ждал этого случая, что теперь желал зайти во все здания и почти наверняка не успевал обратить внимание на многие важные детали. Просторный форум и базилики, пышные термы, амфитеатр, храмы, рынки и театры, многолюдные две тысячи лет назад и ныне вновь переполненные – туристами. И сами дома́. Особенно дома. Десятки, сотни римских домов, некоторые – почти не поврежденные, с как будто совсем свежими росписями и мозаиками, со статуями в садах перистилей, с дверями на петлях. И среди всех этих домов – на северо-западе города, рядом с воротами в крепостной стене, через которые покидали Помпеи путники, направлявшиеся в Геркуланум, – выделяется одна из богатейших и известнейших вилл: дом Веттиев.

Древнеримский домус разительно отличался от современных небольших квартирок, в каких живут многие из нас. Это был огромный дом на одну семью со множеством искусно отделанных покоев и внутренними садами, полными фонтанов и статуй. Обитали там, разумеется, представители высших слоев римского общества.

В доме Веттиев, обнаруженном в 1890-х годах, жили, по всей видимости, двое вольноотпущенных, то есть бывших рабов, – Авл Веттий Конвива и Авл Веттий Реститут. Они были богатыми купцами и, как принято считать, братьями, хотя истинная природа их отношений точно не выяснена до сих пор. Возможно, они и в самом деле приходились друг другу родными братьями, а может быть – отцом и сыном, или просто служили у одного хозяина, а после освобождения решили жить вместе. Как бы то ни было, они выстроили себе великолепный домус со всеми атрибутами жилища зажиточных римлян, а после землетрясения 62 года украсили его потрясающими росписями в так называемом четвертом стиле[5]. Сегодня любой желающий может прогуляться по большому атриуму, вокруг которого была организована социальная жизнь дома Веттиев, зайти в ярко разукрашенные спальни и столовые, заглянуть во внутренний сад, затеряться среди мраморных колонн и статуй в греческом стиле и, наконец, снова выйти на улицу через вестибул[6], где можно увидеть самую примечательную роспись дома – если не всех Помпей.

Вот уже несколько лет я читаю лекции по эротизму и сексуальности в искусстве, и меня неизменно удивляет реакция публики. Конечно, разные аудитории – старшеклассники, студенты, посетители культурного центра – реагируют на лекции по-разному, но слайд с росписью из вестибула дома Веттиев всегда вызывает одинаковый отклик.

Бородатый персонаж, увенчанный фригийским колпаком[7], обычным для изображений восточных божеств, спокойно стоит, опираясь на каменный выступ, и держит в правой руке весы. Ничего, казалось бы, необычного – как правило, аудитория не сразу замечает главную деталь фрески. Но секунду спустя раздаются первые смешки и возгласы удивления: выясняется, что изображенный раздет ниже пояса. И без всякого стеснения выставляет напоказ исполинский, совершенно несоразмерный фаллос, каковой и взвешивает на весах, причем на другой их чаше лежит кошель с монетами. Это Приап, бог плодородия и плодовитости, богатства и изобилия, – не случайно композицию дополняет ваза с фруктами, мгновенно вызывающая ассоциации с рогом изобилия. Приап, сын Диониса и Афродиты, считался покровителем садов и огородов, овечьих и козьих стад и даже пчелиных ульев. Однако у входа в дом Веттиев, не разводивших овец, коз и пчел, Приап с его огромным фаллосом, вероятно, играл другую роль. Скорее всего, член бога служил мощным амулетом против дурного глаза.

Повсюду, во всех культурах мира двери нуждались в охране и обретали ее в виде различных артефактов, сооружений, амулетов и символов. У древних римлян существовало божество, занятое почти исключительно защитой дверей, – двуликий Янус, покровитель порогов и переходов, страж начинаний, которому со временем посвятили первый месяц года, то есть «дверь», ведущую в новый годовой цикл. Неудивительно, что название месяца родственно имени бога в большинстве европейских языков (хотя в испанском enero утрачена первая буква, ясно указывавшая на происхождение слова). Итальянское gennaio, французское janvier, португальское janeiro, даже немецкое Januar и английское January – отголоски имени древнего бога, одновременно смотревшего в прошлое и будущее, внутрь дома и наружу. И все же в вестибуле дома Веттиев нарисован не Янус, а Приап с эрегированным членом – так называемое «итифаллическое» изображение, – а значит, можно предположить, что хозяевам было важно не почтить бога порогов и начал, а защититься от сглаза.

Для древних римлян сглаз был неоспоримой частью реальности. Будучи отчасти элементом суеверий, отчасти – религии и магии, это явление не относилось в полной мере ни к одной из этих областей и воспринималось жителями тогдашних Помпей совсем не так, как оно видится нам сейчас. Известный как fascinatio или fascinus, сглаз не был намеренным, наложенным по чьей-то воле проклятием, что было бы близко к современному пониманию. Напротив, губительное воздействие могло быть спровоцировано невольно, неосознанно – как правило, из-за сильного чувства зависти. Сглаз представлял собой страшную угрозу: на его счет относили болезни, неурожаи, неудачную торговлю, поражения в войнах и вообще любые несчастья, многочисленные и разнообразные. Неудивительно, что люди старались всячески защититься от этой злой силы и держаться от нее подальше. И вполне естественно, что двое богатых купцов, только-только совершивших стремительный скачок из рабства в роскошь, желали оградиться от чужой зависти, способной утянуть их в пучину разорения. Не лишено логики и размещение амулета у входа: ведь в древнеримской культуре двери почитались местами особенно уязвимыми. Вход в римский домус почти всегда был открыт, а в самом доме имелась общественная часть, через которую за день проходили десятки людей. В том числе людей, затаивших зависть, чреватую бедами. Людей, чье влияние следовало обезвредить.

Амулеты знакомы всем культурам. Это универсальное явление, и даже в современных обществах, где духовное, магическое и сакральное отодвинуто на второй план, существуют талисманы – любых видов, из самых разных материалов, фигуративные и абстрактные, маленькие, чтобы всегда носить с собой, и большие, чтобы защищать целые здания или даже города. У римлян, разумеется, тоже были амулеты, и сегодня они стали предметом пристального внимания ученых, поскольку позволяют понять, какие страхи, сомнения и опасения терзали общество, столь удаленное от нас во времени. Среди прочих ценимых римлянами амулетов именно фаллосы предназначались для защиты от сглаза: со временем само слово fascinus стало означать не только дурное влияние, вызванное завистью, но и мужской детородный орган. Появилась даже особая разновидность оберегов для порогов и дверей – tintinnabulum, лучшие образцы которых сегодня можно увидеть в Археологическом музее Неаполя. Тинтиннабулы в основном представляли собой бронзовые фигурки в виде огромного крылатого члена со звериными лапами, увешанные небольшими колокольчиками. Мелодичный звон, раздававшийся при порыве ветра или движении входной двери, отгонял завистливые помыслы и сглаз. Замечу, что слайды с тинтиннабулами на каждой моей лекции неизменно вызывают множество улыбок, которые также служат мощным талисманом против любого рода горестей и неудач.

Однако не стоит думать, что использование фаллических образов характерно только для римского мира. Божества плодородия и деторождения очень часто связывались с изображением эрегированного члена; доказательством универсальности подобной символической ассоциации может служить, например, египетский бог Мин. Но именно в Древнем Риме такого рода талисманы имели невероятно широкое распространение. В Помпеях их находили в таком количестве, что исследователи, проводившие раскопки в XVIII–XIX веках, ошибочно сочли их признаком всеобщей распущенности, царившей в городе. Из этого и был сделан вывод: извержение Везувия и последующая гибель Помпей – своего рода божественное наказание порочных и развратных горожан. Только в 1825 году появилось небольшое исследование итальянского археолога Микеле Ардити «Сглаз и обереги от сглаза у древних», где впервые вдумчиво осмыслялось использование подобных амулетов.

Благодаря этому и более поздним исследованиям в 1894 году, при обнаружении дома Веттиев и росписи в вестибуле, образ Приапа был верно истолкован как оберег от сглаза. Вероятно, его фигура и огромный член выполняли двойную защитную функцию. С одной стороны, образ был призван нести плодовитость, богатство и изобилие в дом бывших рабов, и потому неудивительно, что в перистиле домуса находилась мраморная статуя бога с таким же несоразмерным фаллосом. Судя по роскоши обиталища Веттиев накануне того дня, когда его засыпало пеплом, почитание Приапа воздалось сторицей. С другой стороны, гигантский фаллос бога, расположенный прямо у входа в дом, должен был играть ту же роль, что и любой подобный амулет: при виде его, непристойного и гротескного, завистники и обладатели дурного глаза отводили взгляд – в результате злая сила ослабевала, а хозяин талисмана оказывался под защитой. Вне сомнения, Веттии уберегли себя от дурного умысла сограждан. Правда, уберечься от вулкана, две тысячи лет назад вознамерившегося – неизвестно, из зависти или по иным причинам, – уничтожить их, не удалось.

Пространство у дверей чувствительно и деликатно. Двери отмечают переход из одной области в другую, переход между некими двумя состояниями, предел, границу. Отворяющаяся дверь – начало путешествия, как и первая глава всякой книги. Римляне защищали двери с помощью амулетов, подчас весьма причудливых – вроде больших фаллосов или дионисийских божеств, и в начале этой книги я тоже разместил такой амулет. Из всех дверей, к которым мы отправимся, для первой остановки в пути я выбрал дверь дома Веттиев. Так я надеюсь снискать благосклонность Приапа и его исполинского фаллоса: пусть оба оберегают нас от любых опасностей, которые могут подстерегать на дороге.

Визит в Помпеи вышел почти идеальным. Вода подсохла, и отблески уступили место атласной патине, придававшей руинам еще более выразительный вид. Развиднелось, облака быстро летели по небу, и только вершина Везувия по-прежнему куталась в угрожающего вида серую тучу.

Я обошел почти все места, которые наметил: Виллу Мистерий с потрясающими настенными росписями[8] – пожалуй, лучшими во всем древнеримском искусстве; огромный Дом Фавна со знаменитой мозаикой – копией картины, представляющей битву Александра Македонского и Дария при Иссе; таверны и лавки, главные улицы и незаметные переулки. И все же счастье мое оказалось неполным. Завернув на улицу, где находится вход в дом Веттиев, я столкнулся с лабиринтом сигнальных лент. Миллионы евро, направленные на реставрацию и консервацию помпейских руин, начали делать свое дело: дом Веттиев одним из первых удостоился финансирования. Я пришел слишком рано – реставрацию еще не закончили. Вход в домус преграждала металлическая сетка, но хуже всего было не это: фреска с итифаллическим Приапом в вестибуле оказалась завешена чем-то вроде жалкого мусорного пакета. Пережив минуту горького разочарования, я сказал себе, что судьба таким образом шлет мне повод вернуться в Помпеи в будущем. Надеюсь, если кто-нибудь спросит, зачем мне позарез надо обратно к Везувию, интересующийся не слишком удивится моему ответу: в основном затем, чтобы взглянуть на разгоряченный фаллос древнеримского бога в дверях одного дома в Помпеях.

Дольмен Менга (Антекера)

Лица в пейзаже

Гамлет

Видите вы вон то облако в форме верблюда?

Полоний

Ей-богу, вижу, и действительно,

ни дать ни взять верблюд.

Уильям Шекспир, английский драматург

Смотреть можно не только извне вовнутрь, но и изнутри вовне.

Карл Юнг, швейцарский психолог и психиатр

В шведском замке Скуклостер находится самая известная работа итальянского художника Джузеппе Арчимбольдо. «Вертумн», написанный в 1591 году для Рудольфа II, представляет собой портрет императора, на котором лицо изображено с помощью фруктов и овощей – очевидная аллегория плодородия и изобилия. Две черешенки образуют выдающуюся нижнюю губу, характерную для Габсбургов, нос – внушительная груша, брови – золотые пшеничные колосья. На лице Рудольфа II также можно видеть фиги, тыквы, грозди винограда, блестящие гранаты. На груди – лента из цветов вместо драгоценных камней. Но несмотря на буйство форм, текстур и красок, любой зритель немедленно различает в мешанине растительных элементов человеческое лицо.

Похожие ощущения вызывает огромное полотно Сальвадора Дали «Обнаженная Гала, смотрящая на море» под геодезическим куполом Театра-музея Дали в Фигерасе. Если смотреть на него с определенного расстояния, оно превращается в портрет Авраама Линкольна. Волосы музы художника одновременно являются правым глазом президента. Обе картины – культурные проявления парейдолии, психологического феномена, при котором произвольные объекты принимают в представлении смотрящего знакомые очертания, зачастую черты человеческого лица. Искать фигуры зверей в облаках или лица в пятнах сырости на стене – не просто детская забава; это некий способ программирования психики, позволяющий мозгу систематизировать миллионы визуальных импульсов, которые он получает каждую секунду. Зрение не пассивно, оно – акт творчества, и, по всей видимости, нашему сознанию приятно обнаруживать вокруг лица. Возможно, это приносит чувство облегчения от одиночества, присущего самому факту бытия.

Когда шаман завершил церемонию, начали строить. Прежде всего требовалось расположить вход относительно Лица. В отличие от прочих мест, здесь не приходилось ждать восхода солнца в определенной точке горизонта. Лицо от начала времен неподвижно пребывало на равнине – там оно и останется вечно. Землю тщательно разровняли, после чего юноши вырыли глубокую яму, руководствуясь точными замерами, которые один из старейшин сделал при помощи плетеного шнура, снятого с пояса. Когда яма была готова, работа перетекла в каменоломни. Вытесать несколько крупных блоков и дотащить до места – дело небыстрое. Разместить как надо тоже оказалось нелегко. Все жители селения вышли на подмогу: кто орудовал деревянными рычагами, кто тянул за веревки – и так, пока каждый камень не устоится в вертикальном положении окончательно.

Когда стены галереи были готовы, пространство внутри вровень с высотой стен заполнили – тоже все сообща – землей, на которую предстояло положить самые тяжелые плиты и таким образом устроить кровлю. Убрать землю, когда горизонтальные блоки легли на место, оказалось просто, но вот последний шаг довел всю деревню до изнеможения. Сооружение целиком засыпали сверху землей, создав холм на ровном месте. После второй церемонии, которую шаман провел холодным туманным утром, мертвые получили галерею в свое распоряжение. Покоясь там, они через порог могли видеть величественное Лицо на горизонте.

Дольмен Менга, строительство которого, состоявшееся пять с половиной тысяч лет назад, я только что вообразил, находится неподалеку от городка Антекера в провинции Малага. Вместе с дольменом Вьера и чуть более удаленным толосом[9] Эль-Ромераль он образует один из важнейших мегалитических комплексов Европы, недавно внесенный в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Жителям Антекеры, приписывающим ему легендарное происхождение, дольмен был известен испокон веков, а вот испанское научное сообщество заинтересовалось им только в 1847 году. Отправной точкой в разгадке тайн этого строения, единственного в своем роде в Европе, стало исследование Рафаэля де Миджаны «Очерк о друидическом храме, найденном в окрестностях города Антекера».

Менга – один из самых крупных сохранившихся дольменов. Вход в него поистине колоссален. Три глыбы образуют порог, за которым начинается галерея длиной 25 метров, несколько расширяющаяся в глубине. Стены сложены из огромных монолитов, а пять глыб кровли опираются, что весьма необычно, на три колонны, обеспечивающие крепость всего сооружения. Во время раскопок в 2005 году за последней колонной, в самом удобном и укромном месте кургана, обнаружили колодец почти 20 метров глубиной, который по сей день подкидывает исследователям новые сюрпризы.

Дольмены, пожалуй, наиболее впечатляющие образцы так называемого мегалитического строительства. Мегалитические сооружения возводились в Западной Европе в эпоху неолита и бронзового века. Они достойны внимания по многим причинам. Дольмены, менгиры и прочие постройки из огромных глыб имеют весьма почтенный возраст – некоторым из них больше семи тысяч лет, – а ключевым явлением в истории человечества их делает способность видоизменять пейзаж. Человек палеолита, охотник и собиратель, укрывавшийся в пещерах и оставивший нам удивительные образцы наскальной живописи в Альтамире, Шове и Ласко, жил в абсолютной гармонии с природой. Тысячелетиями группы людей передвигались по земной поверхности, почти не оставляя следов. Возможно, они не могли изменить окружающий пейзаж просто в силу своей малочисленности, но, скорее всего, сама мысль об этом не вписывалась в их картину мира. Человек неолита совершает огромный шаг вперед в том, что касается отношений с природой. С развитием земледелия и скотоводства он понимает, что способен направить силу природы себе на благо; научившись контролировать энергию вокруг себя, он приступает к преобразованию мира. Насыпает искусственные холмы, ставит на попа громадные глыбы до двадцати метров высотой, возводит из сотен камней сложные строения – словом, начинает менять природу, миллионами лет остававшуюся нетронутой. Если вы задавались вопросом о том, когда человек начал вмешиваться в окружающую среду, то ответ – в эпоху мегалитического строительства. Самые ранние предтечи Асуанской плотины и искусственных островов в Южно-Китайском море – не римские акведуки, а дольмены, такие как Менга.

Места и строительные материалы для мегалитических сооружений выбирались не наугад. Доисторическому человеку природа виделась вместилищем духовной магической энергии, которая проявляла себя в погодных явлениях и географических объектах. Холмы, источники, тысячелетние деревья и скальные нагромождения причудливой формы служили тогда местами поклонения предкам или родовым божествам. Именно на таких участках со временем начали возводить мегалитические постройки, причем глыбы и камни для них тоже должны были происходить из особых мест, порой находившихся в десятках километров от точки строительства. Многие подобные памятники привлекали путников из дальних краев. Паломничества начались не в Средние века – уже в эпоху мегалитов находились люди, готовые противостоять опасностям и угрозам на пути к важным для них святилищам. Хорошо известен пример человека, рожденного в континентальной части Европы и похороненного в двух километрах от Стоунхенджа, на юге Англии; однако он далеко не единственный такой паломник, и будущие раскопки наверняка прольют свет на многие похожие случаи. Дольмен Менга, без сомнения, тоже обладал немалой привлекательностью, ведь даже сегодня, спустя больше пяти тысяч лет после постройки, он тянет к себе, как магнит.

Находиться внутри дольмена удивительно. Несмотря на огромный прогресс в музейном деле и распространении информации, ничто не заменит ощущений, которые испытываешь, проникая в галерею, смыкающую вокруг тебя тонны камня. Этот искусственный грот обладает необычайной энергетикой: неудивительно, что он веками оставался центром религиозной жизни общин, некогда участвовавших в его строительстве. Там покоились тела предков, которые, пересекая порог дольмена, покидали земной мир и отправлялись в иное существование. Внутреннее пространство дольмена могло работать как перевалочный пункт между двумя реальностями, точка контакта между миром живых и миром мертвых. Поэтому дольмен был не просто могилой, а священным местом. Обителью покойных, а также храмом и капищем. Связью между земным и духовным началами в форме большой искусственной пещеры, собирающей всех членов общины: ушедших, присутствующих и тех, кому еще только предстоит прийти.

Энергетика некоторых мест, подобных дольмену Менга, кажется вечной, неиссякаемой. Известно, что его посещали десятки поколений людей эпохи неолита, но и в бронзовом веке он не был заброшен, в отличие от множества других дольменов. Рядом с мегалитами часто находят римские захоронения, и даже в Средние века некоторые мегалиты по-прежнему оставались пространствами культа. Скиты, часовни и церкви, бывало, устраивались в самих дольменах или на них, словно в определенных местах на поверхность земли прорывался поток некой духовной силы, не позволявшей людям забывать о них.

Отголоски этой силы можно уловить в глубине дольмена, где вырыт двадцатиметровый колодец, подводящий нас к самому нутру Земли. Но у Менги припасено для нас кое-что еще. Исследовав потаенные уголки галереи, пощупав кончиками пальцев шершавую поверхность веков, мы оборачиваемся к порогу, и тут на нас обрушивается нежданный образ. На выходе из дольмена, в обрамлении трех глыб, нам открывается плодородная долина Антекеры. А в центре ее царит над горизонтом и вглядывается в небеса гора с профилем человека, будто бы дремлющего здесь испокон веков: Лицо.

Людям эпохи неолита было незнакомо понятие парейдолии, но это не лишало их потребности, сходной с нашей: искать очертания зверей в скалах и человеческие лица в тенях деревьев. Можно предположить, что гора, известная как Скала Влюбленных, составляла часть ментального и культурного пейзажа жителей Антекеры на протяжении десятков тысяч лет. Все равно, смотрим ли мы с востока или с запада, ее контур отчетливо напоминает голову человека, уставившегося в небо: угадываются лоб, длинный нос, подбородок, шея. Неудивительно, что эта вершина фигурирует во многих местных романсах и легендах. Поражает другое: мегалитический памятник Менга совершенно четко ориентирован относительно горы.

Профессор Кембриджского университета Майкл Хоскинс, один из крупнейших в мире специалистов по археоастрономии, изучал положение сотен дольменов по всей Европе. Из его изысканий следует, что подавляющее большинство мегалитических сооружений ориентированы на восток – вероятно, к точке восхода солнца в день начала строительства. А поскольку весной и летом общины были заняты сельскохозяйственными работами, чаще всего ориентация соответствует осенним и зимним месяцам, когда в строительстве могло участвовать большое количество людей. Ничего подобного не наблюдается в Антекере. Очевидно, создатели дольмена Менга специально ориентировали порог на необычную гору – причем на вполне определенную ее точку. Современные исследования показали, что ось входа в дольмен точно указывает на подбородок Лица. Здесь волнующим образом сходятся археология, легенда и пейзаж.

Романс, датируемый поздним Средневековьем, повествует о любви христианина и мавританки: молодые люди сбежали, чтобы скрыться от разгневанного отца девушки, местного правителя, и после долгих скитаний добрались до края подбородка лежащего великана. Оказавшись в западне, они решили броситься в пропасть и погибнуть в объятиях друг друга, после чего гора и стала называться Скалой Влюбленных.

До сих пор мы имели дело с фольклором. А теперь в игру вступает наука – в частности, археология. Согласно последним исследованиям, точно в том месте, где по легенде бросилась в пропасть пара влюбленных, находятся доисторическая стоянка с наскальными рисунками и, что еще интереснее, мегалитические сооружения, гораздо более ранние, чем дольмен Менга. Известно, что дольмены были священными местами почитания прошлого и сохранения памяти о предках, а некоторые из них стали своеобразными памятниками предыдущим святилищам. Перетаскивание огромных глыб на дальние расстояния – часть этого культа древних сакральных пространств. Ориентировать вход в новый дольмен относительно старого капища – способ сохранить в памяти последнее, не дать ему кануть в небытие. Связь между средневековым романсом и тысячелетними верованиями, уходящими корнями в глубь времен, доказать невозможно. Ясно одно: дольмен Менга – звено длинной цепи святилищ, соединяющих пейзаж в сложную систему из гор, мегалитов, равнин, воспоминаний и входов.