Проклятие фараонов бесплатное чтение

Пролог

Фигаро. А, боже мой, наши сочинители комических опер в такие тонкости не входят!

Бомарше «Севильский цирюльник»

Фигаро. Так, так, а если к этому еще аккомпанемент, то мы тогда посмотрим, господа завистники, правда ли, будто я сам не понимаю, что пишу…

Там же

«Он убрал браунинг, сел в кресло напротив и повел разговор:

– Мистер Батлер, я не служу в Скотланд Ярде и приехал сюда только как частное лицо. Но, несмотря на это, в действительности сейчас я представляю секретную службу Его Величества. И вам придется мне всё рассказать. Меня не интересуют ваши сомнительные финансовые и торговые операции или научные подвиги. Точнее говоря, интересуют, но ровно в той мере, в какой они связаны с убийством графа.

– С чего вы вообще решили, что это было убийство, мистер Джонсон?

– Я провел собственное расследование и теперь убежден, что это было убийство. Я убежден, что причины нужно искать в египетском предприятии графа, управляющим которого были вы, мистер Батлер. Я обещаю сохранить в секрете ваши признания при двух условиях. Первое, если вы лично никак не связаны с этим убийством. Второе, вы будете со мной полностью откровенны. Полностью! Со своей стороны, я могу вам обещать, что воспользуюсь полученными от вас сведениями исключительно в интересах расследования убийства и не стану причинять вред вашим коммерческим интересам.

– Вы даете мне в том слово джентльмена?

– Увы, я не могу дать вам слово джентльмена. Я всего лишь тиджи. Но, если я даю мое слово, я его держу.

– Я не убийца. Вы мне верите?

– Я поверю, если вы представите мне к тому достаточные основания.

– На самом деле я очень любил этого чудака и привязался к нему. Можно было бы сказать, что мы стали друзьями, если бы вообще была возможна дружба между графом и простым обыкновенным человеком. Да, мы недавно поссорились, он даже просил у меня прощения. Сам граф! В сущности, он был очень одинок и нуждался во мне… Так что вы хотите узнать от меня?

– Всё! В чем состояла деятельность вашего с графом предприятия? Как это связано с политикой? Какие обязательства и перед кем именно граф брал на себя? В чем была причина вашей последней ссоры с графом? За что его убили? Какова во всём этом роль молодой леди и графини? Что так настойчиво пытается скрыть мистер Лукас? Какие предметы интересовали убийцу? И, наконец, самое главное: кто убийца?

– Я не знаю, кто убийца. И я не знаю всего. Хорошо, я расскажу вам о нашем предприятии с полной откровенностью, а вы сами делайте свои выводы. Я полагаю, что мой рассказ снимет с меня все подозрения в причастности к убийству. Но потом обещайте забыть о моих признаниях, потому что кроме моих маленьких интересов тут завязаны интересы очень многих сильных мира сего. Слушайте…»

***

Редактор откинул на заваленный бумагами стол пачку растрепанных листов со смазанным местами машинописным текстом, отрывок из которой только что читал. Потом пожевал бескровными губами, снял кругленькие очки и печально воззрился на Грегсона:

– Да, я прочитал вашу рукопись и отразил свое мнение о ней в своей рецензии. Лично мне это чтение было весьма любопытно и занятно, но мы этого печатать не будем!

– Почему? – Грегсон спросил внешне спокойным тоном, хотя внутри у него все заклокотало от гнева.

– Я же вам только что зачитывал для примера отрывок из вашей книжки, мистер Грегсон, – редактор со страдальческой миной на лице провел рукой по отвергнутой рукописи, – я думал, вы сами все поймете. Неужели вам до сих пор не ясно?

– Признаюсь, нет, не ясно! – Грегсон по-прежнему был внешне спокоен, но сердце внутри бешено заколотилось. Редактор откинулся на спинку стула, взял со стола свою трубку, не спеша раскурил ее и пустил в потолок струйку табачного дыма:

– Это никуда не годится! Вы пока никакой не писатель, мистер Грегсон. Вам еще учиться и учиться. Сейчас я не вижу этого вашего Батлера. Дайте мне яркий художественный образ! Тогда я в него, может быть, поверю.

– Что именно вас не устраивает в моей книге?

– Обычно мы не снисходим до объяснений авторам, – выдавил из себя кривую улыбку редактор, – но только из уважения к вашему военному прошлому, я попытаюсь донести до вас наши резоны.

Губы Грегсона чуть скривились в ответной улыбке:

– Я буду вам очень признателен за разъяснения.

Редактор удовлетворенно кивнул, снова окутался клубом сизого дыма и произнес:

– У вас в книжке почти одни сплошные диалоги! Так у нас не принято. Вопреки негласным правилам вы даже начали сразу с диалога!

– Но Платон тоже писал в форме диалога, – возразил Грегсон, – диалог позволяет гораздо лучше выявить противоречия, чем простое повествование…

– Во-первых, вы не Платон, – строго поднял палец редактор, – будьте немного скромнее! А, во-вторых, Платона сейчас читают лишь несколько книжных червей, а нам нужен тираж!

Грегсон раскрыл блокнот, сделал в нем пометку карандашом и снова поднял глаза на редактора:

– А кроме формы диалога у вас есть другие возражения?

Редактор, тоскливо глядя в потолок, снова выпустил кольцо дыма:

– Сухо. Безжизненно. У вас совсем нет эпитетов. Одни существительные и глаголы: «он сказал, они встретились, она передала, он выстрелил».

– Мне казалось, что так повествование станет динамичнее и захватит внимание… Это же детектив!

– Вы ошибаетесь! – поднял палец редактор. – Это роман, а не газетный репортаж. Он предполагает определенный художественный уровень. Владение пером. Умение рисовать словом картину. Описание природы, личные переживания персонажей, чувства… Красивые сравнения, эпитеты, тропы…

– Вы думаете, все это надо читателю? – усмехнулся Грегсон. – Какому читателю нужны описания природы и прочая словесная шелуха?

– Это ему не нужно, – кивнул редактор, – но он к этому привык. Он почувствует себя обделенным, если не уловит разницы в художественном уровне между собой и писателем. И вы как писатель потеряете для него всякий авторитет, шарм таинственности, который окружает любого художника и отделяет его от толпы профанов. Да, читатель хочет читать детектив и полицейскую историю, да, он предпочтет «Ника Картера и убийц с бульвара Мичиган» многим великим романам прошлого – Диккенсу, Флоберу и Толстому. Но даже историю про Ника Картера он хочет читать непременно в стилистике Диккенса, Флобера или Толстого. Наш читатель – сноб, даже если он сам не всегда это осознает.

Грегсон сделал пометку в блокноте и, не отрывая глаз от своего листка, кивнул:

– Еще какие замечания?

Редактор, казалось, был доволен: его редко слушали столь внимательно.

– Не надо называть главного героя только одним именем в тексте. Это вызывает раздражение. Потом, зачем столько цифр, дат и технических подробностей? Они отвлекают от художественных образов…

– Продолжайте, пожалуйста, – Грегсон кивнул, быстро сделав в блокноте очередную пометку.

– Добавьте шуток. Читателю хочется расслабится.

Кивок, запись в блокноте, внимательный ожидающий взгляд.

Пожалуй, столь благодарный слушатель заслуживает некоторого поощрения. После очередного клуба дыма, редактор великодушно решил окропить расстроенного неудачей автора утешительной порцией похвалы:

– У вас есть и положительные моменты. Например, лорд и граф – это очень хорошо! Простой читатель обожает книги про высшее общество. Он его совершенно не знает и поэтому безумно любит. И не надо рассеивать его заблуждения и легенды! Аристократия – это наша священная корова! Читатель хочет к ней принадлежать и – хотя бы мысленно – во время чтения принадлежит! Здесь вы на правильном пути.

Грегсон сделал очередную пометку и поднял голову в ожидании:

– Дальше?

– Писать книгу с эпиграфами в наше время – это весьма претенциозно. Удалите их!

Запись в блокноте, кивок о готовности внимать вековой мудрости.

Пожалуй, хватит поощрений! Редактор сделался серьезным:

– Но, пожалуйста, не нужно упоминания гомосексуализма! Даже среди аристократов. Это вызовет отвращение значительной части читателей.

Грегсон, сделав очередную запись, кивнул, приглашая продолжать критику. Очередной клуб дыма в потолок.

– Специальная терминология. Например, читатель не знает и путается в догадках, кто такой тиджи?

– «Тиджи» означает «временный джентльмен», то есть, человек, по рождению не принадлежащий к аристократии и получивший офицерский чин во время войны в силу чрезвычайных обстоятельств, – терпеливо пояснил Грегсон.

– Но средний неподготовленный читатель совершенно не обязан этого знать! Это относится также и к сведениям про другие страны или фактам науки. Мы не энциклопедия и не можем позволить себе выпускать комментированное издание. Читатель не любит отвлекаться на сноски, не станет самостоятельно выяснять факты и термины, в конце концов запутается и будет злиться. А на кого он будет злиться? Разумеется, на автора!

– Дальше? – кивнул Грегсон, не отрывая карандаша от блокнота.

– Я похвалил вас за аристократов. Но послушайте еще доброго совета: не надо никаких евреев! Ни в коем случае!

Грегсон оторвался от своих записей и с удивлением уставился на редактора:

– Я слыхал мнение, что в детективе не должно быть китайцев, но…

– Евреи еще хуже китайцев, – махнул рукой редактор, – уж поверьте. Книгу с евреями у вас ни одна приличная редакция не возьмет, если только это не древние евреи.

– Вы до такой степени не выносите евреев? – губы Грегсона дрогнули в едва уловимой улыбке.

– Я их просто обожаю, – тяжело вздохнул редактор, – но с нас достаточно и одного Шейлока. Второй нам не нужен. Вы же не Шекспир? Имейте в виду, второго Шекспира у нас тоже не потерпят! Это место уже занято!

Пометка в блокноте, кивок:

– Дальше?

– Наказание, Грегсон! – редактор поднял указующий перст и потряс им в воздухе. – Если есть преступление, то должно быть и наказание! Это железное правило детектива, вытекающее из золотого правила этики!

– Мне кажется, для детектива будет вполне достаточно раскрытия преступления, а наказание вполне можно оставить за рамками повествования…

– Тогда читатель почувствует себя неудовлетворенным. Людям хочется прижизненного торжества справедливости и скорого воздаяния за грехи злодеям. Для этого, собственно, и читаются, и покупаются, и, соответственно, пишутся детективы. Наказание должно подразумеваться в финале.

Пометка в блокноте, кивок:

– Дальше?

– Запомните: первая глава должна быть убойной. Если читателю она не понравится, он не будет читать дальше. А в вашем романе она какая-то вялая… Особенно важны первые три абзаца первой главы.

Пометка в блокноте, кивок.

– Еще что-нибудь?

Редактору вдруг почудилось, что Грегсон играет официанта, принимающего заказ в ресторане. На мгновение показалось, что услужливый автор сейчас покинет кабинет, чтобы тут же через минуту вернуться с новым романом, приготовленным на сей раз в полном соответствии со вкусами и предпочтениями клиента: с кровью или прожаренным. Нет, раз детектив, то все-таки определенно – с кровью! Но не слишком ли дешево отдает новичку умудренный редактор столь драгоценный опыт? Пожалуй, хватит. Пусть сначала оценит сделанное ему благодеяние!

– Можно продолжать ещё очень и очень долго, но остановимся пока на этом.

Грегсон кивнул и засунул блокнот в карман.

– Теперь вот что. Я не буду делать убойной первую главу. В повествовании должна быть определенная логика, пусть даже тупицам она недоступна.

Как такое может быть? Пускай сегодня не завезли свежую спаржу, но где же показное горе раболепного официанта по этому поводу?

– Обычный читатель редко владеет даже простой логикой, – покачал головой редактор и отложил свою трубку. – Ему от вас нужны сильные чувства и яркие образы, а вовсе не логика!

Грегсон стремительно встал и быстрым движением подхватил со стола свою рукопись:

– А у меня будет логика! А также непременно будут долгие диалоги, научные факты и даже евреи!

– Жаль, – развел руками редактор, – тогда мы вас никогда не напечатаем!

– Пусть так. Зато я сумею рассказать занимательную и весьма поучительную историю, которую по вашим лекалам делать не стоит. А вы в занимательных историях, похоже, понимаете, как свинья в апельсинах! Хорошего дня, сэр!

Грегсон коротко кивнул и направился к выходу. Уже в дверях он обернулся и сказал:

– Я только что добавил шутку, как вы и просили.

Дверь за ним захлопнулась с грохотом. Редактор вздрогнул, да так и остался сидеть в задумчивости. Потом покачал головой, тяжело вздохнул, нацепил очки и, взяв со стола новую пачку машинописных листов со смазанным шрифтом, принялся за очередную внутреннюю рецензию.

Майор

Фигаро. Чем труднее добиться успеха, ваше сиятельство, тем решительнее надо приниматься за дело.

Бомарше «Севильский цирюльник»

Майор Уилкинсон подошел к стене и оторвал вчерашний листок календаря: сегодня двенадцатое число, четверг. Следовательно, завтра будет пятница тринадцатое, а важные дела в такой день лучше не начинать! Значит, начинать нужно сегодня и немедленно!

Сегодняшний листок напоминал, что ровно сто сорок один год назад адмирал Родни разбил лягушатников у Всех Святых. Славные, должно быть, были времена, славные! А ещё сегодня годовщина «Юнион Джека» – тоже весьма знаменательный день! Можно сказать, что триста семнадцать лет назад Британия сделала первый шажок к тому, чтобы стать империей. Ныне это Империя, над которой не заходит солнце. Или все-таки уже заходит? Это зависит только от неустанных трудов служителей Империи. Чтобы солнце над Империей не заходило, как самому майору, так и всем его сотрудникам, и сослуживцам нужно, как фермерам из сказки, упрямо сидеть на высокой крыше и неустанно, изо всех сил вилами удерживать это проклятое палящее солнце в небе над горизонтом. Безумно тяжело удерживать Империю от заката, но кто-то же должен делать эту работу… Вокруг важного дела порхает туча бездельников, а настоящих помощников чертовски мало! Да еще душит проклятая бюрократия… Майор расстегнул тесный воротник френча и помассировал шею. Подошел к окну и поднял раму. В кабинет хлынул прохладный апрельский воздух с легким запахом городской дымной гари. Слышался отдаленный пасхальный колокольный звон, грохот и веселые звонки трамваев, кряканье автомобильных клаксонов. Весело чирикали беспечные воробьи, которым не нужно заботиться о судьбах империй. Майор остро ощутил свежесть внешнего мира по контрасту с пыльной затхлостью своего кабинета. Позади распахнулась дверь, и послышался знакомый голос:

– Разрешите войти, саед-миджар?

Майор обернулся. На пороге кабинета возник лукаво улыбающийся молодой мужчина, лет двадцати семи, высокий – около шести с половиной футов росту, с голубыми глазами, соломенными волосами и пшеничного цвета усами. Одет в дорогой твидовый клетчатый костюм, на ногах – светло-коричневые ботинки с гетрами.

– Ну наконец-то, Грегсон! – майор живо зашагал навстречу и обменялся с гостем крепким рукопожатием. – Чертовски рад снова вас видеть у себя, лейтенант! Давно, давно не виделись!

– Сабах эль кхайр, саед-миджар, – Грегсон поклонился, приложив правую руку к сердцу и широко улыбнулся. – Давно не виделись. Как обстоят дела на фронтах Империи?

– Империя снова отчаянно нуждается в вас, Грегсон. Садитесь. Давайте сразу к делу, – майор застегнул воротничок френча. – Но сперва расскажите, как вы устроились после того, как уволились со службы?

Они вдвоем расположились рядом у крытого протертым зеленым сукном стола, заваленного книгами и бумагами. Гость уселся нога на ногу и не спеша ответил:

– По-разному, саед-миджар. Работал в разных конторах. Скука там смертная, особенно после наших с вами подвигов! Но в конце концов мне повезло: меня пригласили на службу в одно детективное агентство. Там мои дела пошли в гору: сейчас же все вокруг как помешались на Шерлоке Холмсе. Думаю, мне уже пора открыть свою частную детективную фирму «Грегсон и Лестрейд». Пока, правда, никакого Лестрейда у меня нет и в помине, да и не предвидится, но зато Грегсон сам готов пахать один за двоих и, надеюсь, он справится.

– Это хорошо, – улыбнулся Уилкинсон, – потому что я как раз хочу предложить вам одно дело. А выделенных мне фондов никак не хватит, чтобы разделить их еще и на Лестрейда. Но, если вы достигните успеха, это будет неплохой старт для собственной конторы.

– А зачем вам именно я, майор? – прищурился гость.

– Не кокетничайте, Грегсон!

– У вас не хватает своих подчиненных?

Майор тяжело вздохнул:

– Это чертовски больной вопрос, лейтенант. После войны нам сильно урезали штаты. Кто-то из умников там решил, что раз война победоносно закончена, то врагов у Британии стало меньше! А ведь дело обстоит с точностью до наоборот! Их стало гораздо больше! Со многими лучшими людьми мне пришлось расстаться, ибо они ушли делать свои дела, поскольку у лучших свои дела как раз есть, и они умеют их делать. Теперь их места заняты бездарными родственниками больших шишек. А работать некому! Слава богу, в моем распоряжении еще остались некоторые фонды на специальные операции. Поэтому в особых случаях мы можем привлекать опытных людей со стороны. Вас, например.

– Но почему именно меня?

Вместо ответа майор поднялся и прошел к стене, раздернул шторку, которая скрывала большую карту, и ткнул пальцем в юго-восточный угол Средиземноморья:

– Ближний Восток.

– Вот как? – гость явно оживился. Майор это заметил и улыбнулся:

– Через неделю намечено принятие конституции в Египте. Большие торжества у туземцев. Там будет весело. Не хотите ли за казенный счет прокатиться в Египет?

– Все газеты сейчас так галдят о Тутанхамоне, что даже мне стало любопытно взглянуть, – признался Грегсон. – Но не за свой счет, разумеется. Если оплатите мой вояж по таксе частного детектива, я согласен.

– Оплатим двойной тариф – с учетом сложности и удаленности места работы. Плюс за ваше знание арабского. Плюс, на необходимые расходы. Мне нужен человек, который сможет разобраться в одном весьма щекотливом деле. Тот, кто подойдет к делу не формально, а добьется настоящего результата. Кто сможет ориентироваться и эффективно действовать в арабской стране, где наше влияние шатается. И при этом действовать деликатно и быстро, а своего человека у меня сейчас там нет. Короче говоря, это вы.

Грегсон понимающе кивнул:

– Сроки операции?

– Неделя. Если не разберетесь за неделю, то после уже никто никогда не разберется. С дорогой туда и обратно – максимум три недели. И потом, вы же не захотите застрять там до летней жары и хамсина?

– Покорнейше благодарю, – поморщился Грегсон, – терпеть не могу жару и хамсин. Изложите мне суть вашего дела.

Майор задернул шторки карты и зашагал по кабинету:

– Политическое положение у Британии сейчас очень сложное. Мы почти было проиграли войну.

– Я полагаю, британцы – единственный народ на свете, который любит, когда им говорят, что дела обстоят хуже некуда, – ухмыльнулся Грегсон.

Майор проигнорировал дерзкую реплику:

– И когда мы ее уже безнадежно проигрывали, нас спасли американцы. Но цена их помощи оказалась для нас слишком высока: мы своими руками вырастили себе нового сильного противника. Во всех наших колониях происходит неприятное шевеление. Везде нам пытаются гадить проклятые янки, лягушатники, и даже, прости Господи, макаронники. Да им и стараться особо не надо: увы, нас нигде, нигде не любят! Очевидно, это цена величия Британии, – майор тяжело вздохнул и тут же одернул сам себя. – Но это все – лирика. Ближний Восток – ключевая точка во внешней политике Британии. Мы по итогам войны получили мандат на управление Палестиной и Транс-Иорданией. Казалось бы, лакомый кусочек? Но проблем с ним будет столько, что мы в конце концов, возможно, об этом пожалеем. Мы пока еще контролируем Египет, но там очень сильны тенденции к независимости. А отдать Суэц мы не можем ни при каких обстоятельствах! Поэтому Египет приходится держать под неусыпным контролем и оперативно реагировать на любые попытки подорвать там наше влияние. Сейчас нам пришлось уступить аборигенам и разрешить Египту формальную независимость, принять там конституцию и даже допустить некоторое самоуправление. Многие у нас считают это большой ошибкой. Скоро аборигены захотят полной и настоящей независимости! Будут пытаться играть на наших противоречиях с другими державами. К нам стекаются сведения о возможных вооруженных выступлениях против британских войск, а также о готовящихся террористических актах против наших чиновников и просто британских подданных. К примеру, вы, разумеется, слышали о недавней странной смерти лорда Карнарвона?

– Конечно, – кивнул Грегсон, – все газеты сейчас только и трубят о проклятии фараона Тутанхамона.

– Я хочу просить вас провести собственное расследование и выяснить, кто на самом деле стоит за «проклятием фараона Тутанхамона», а именно: кто и зачем убил лорда Карнарвона?

Грегсон удивленно посмотрел в глаза майору:

– Но почему…

Тут он замолчал в нерешительности. Майор утвердительно кивнул. Грегсон овладел собой и задал вопрос уже деловым тоном:

– Почему вы решили, что смерть лорда не была естественной?

– Это пока только предположение, но к нему есть определенные основания. В свое время вы ознакомитесь с нашими материалами. Там есть любопытные слова сына – младшего графа Карнарвона, у который считает, что его отца могли отравить. С другой стороны, есть и намеки на политические мотивы.

– В таком случае, это, скорее всего, семейные дрязги Карнарвонов. Но при чем же здесь политика?

– Может быть, и ни при чем, – кивнул майор, – но лорд Карнарвон – видный британский подданный – открыл миру Тутанхамона и привлек внимание мировой общественности к Египту. Из-за него Египет сейчас словно в лучах прожекторов. Соответственно, наши слабости и промахи тоже у всех на виду. Но есть еще одно немаловажное обстоятельство: лорд Карнарвон негласно работал на наш МИД и на нашу разведку. И до войны, и во время войны, и после.

– Как, неужели, и он тоже? – усмехнулся Грегсон. – А я слыхал, что он был инвалидом.

– Что же вас удивляет? – пожал плечами майор. – Настоящих британцев в Британской Империи очень мало, поэтому все обязаны служить. Даже такие очевидные инвалиды, как Карнарвон. Даже формально не принятые на службу, все так или иначе в меру своих сил и средств исполняют свой долг перед Короной. Как, кстати, напоминаю, и вы, Грегсон. Лорд Карнарвон любил много путешествовать. А любой путешественник – это всегда разведчик.

– Шпион? – поднял брови Грегсон.

– Нет, – улыбнулся майор, – в нашем случае, просто разведчик – в хорошем смысле слова. Так уж в этот раз получилось.

– Профессионал?

– Дилетант. Слово «дилетант» в данном случае я употребил не в уничижительном смысле, а чтобы подчеркнуть независимый статус самостоятельного исследователя. Любитель – в лучшем смысле этого слова. Англичане – нация любителей, а не профессионалов. Все наши генералы, дипломаты, равно как и писатели, – любители. Именно поэтому мы всегда выигрывали войны и создали величайшую на свете литературу.

– Дилетант-египтолог…

– Не только египтолог. Наш лорд Карнарвон когда-то любил и бокс, и морское дело, как типичный британский дилетант. Но когда здоровье уже не позволило уже ходить по морям и гонять на мотоциклах, наш аристократ-авантюрист и сорвиголова почему-то полез в тихую и пыльную египтологию. Надо понимать, из чистого спортивного интереса, – майор словно многозначительно посмотрел прямо в глаза Грегсону и после паузы продолжил. – И кто бы мог подумать, что именно ему так повезет: найти первую и единственную до сих пор не разграбленную гробницу древнего фараона!

– Вы полагаете, только из спортивного? – прищурился Грегсон. – И он не имел в деле никакого коммерческого интереса?

Майор рассмеялся:

– Вы словно спешите напомнить мне, что вы не настоящий, а временный джентльмен, Грегсон. Так и норовите все свести к деньгам!

– Таков уж я есть, нищий выскочка, – развел руками Грегсон и с притворной скромностью опустил глаза.

– Не обижайтесь на мою шутку! – дружески потрепал его по плечу майор. – Дилетанты-аристократы, разумеется, тоже очень хорошо умеют считать деньги, просто об этом редко говорят вслух. Когда они планируют гранд-тур себе или своим отпрыскам, они прекрасно знают, на чем впоследствии отобьют деньги. Кстати, большинство первых археологов – скрытые антиквары. Стоимость их коллекций, как правило, значительно превосходит понесенные ими затраты. Я уже не говорю про укрепление их личных позиций в социальной иерархии и теневые доходы. Я уверен, что дилетантское увлечение нашего лорда уже многократно компенсировало его расходы на раскопки, а в будущем принесет его наследникам еще больше. Так что, новоиспеченным наследникам лорда есть за что поспорить!

– Хорошо, – кивнул Грегсон, – предположим, что лорда действительно убили. Но зачем вам это расследование? То есть, я хотел спросить, какой смысл именно вам играть роль полиции?

– Мы не играем в полицию, – посерьезнел майор. – Люди, которые на самом деле принимают важные решения в британской политике, остро нуждаются в правдивой информации по этому делу. Если вдруг выясниться, что это террористический акт, инспирированный определенными египетскими политическими силами, возможно, нынешней египетской конституции Историей уготовано не более полугода. И нам следует предотвратить повторение подобного в будущем. Но могут вскрыться и другие обстоятельства, может быть, весьма неожиданные…

– Но, если мы говорим о тайном отравлении, то это мало похоже на террористический акт. Терроризм подразумевает публичность, – заметил Грегсон.

– Публичность – публичности рознь. Наши офицеры и чиновники периодически получают анонимные угрозы расправы предположительно от радикальных мусульманских фанатиков. Возможно, это расправа после тайных угроз.

Грегсон задумался на некоторое время, а затем спросил:

– А с чего вы решили, что у меня получится выполнить расследование? Я лицо неофициальное, права на расследование в чужой стране у меня нет. Если я буду расспрашивать людей, они с полным правом могут меня игнорировать. Я не родственник и даже не знакомый покойного. И, кроме того, я ничего не понимаю ни в фараонах, ни в их проклятиях.

– Не скромничайте, Грегсон, – досадливо отмахнулся майор. – Вы умны и очень сообразительны. Кроме того, вы настойчивы и упрямы в достижении цели. И я ни за что не поверю, что за четыре года вы могли растерять все эти качества.

– Мне тоже хочется в это верить, майор, – улыбнулся Грегсон.

– Мы дадим вам контакты с нашими людьми в Египте. Они окажут вам содействие на месте. Досье на лорда Карнарвона и его ближайшее окружение получите сейчас и изучите по дороге. Необходимые материалы по Египту и египтологии – тоже.

– Моя легенда?

– Она вам и не нужна. Точнее, у вас уже есть своя: вы писатель, автор детективов, собираете материал для новой книги. Заинтересовались египтологией, что с учетом нынешней шумихи совершенно естественно. Поедете под своим именем со своими документами.

– Сколько времени вы даете мне на сборы?

– Нисколько. Оружие у вас, конечно же, с собой есть?

– Браунинг, – хлопнул себя по карману Грегсон.

– Это хорошо, – кивнул майор, – может пригодиться. Сейчас получите деньги и саквояж с нужными бумагами. Всё остальное, что вам необходимо, купите либо в Марселе перед посадкой на пароход, либо уже сразу в Каире.

– А как же необходимое для дороги во Францию?

– Вам ничего не понадобится. Вы летите аэропланом до Парижа через два часа. Оттуда – аэропланом сразу до Марселя. Автомобиль на аэродром вас уже ждет.

Грегсон хотел было что-то возразить, но смолчал. Майор удивленно поднял брови:

– У вас есть возражения, лейтенант?

– Честно говоря, сэр, я не горю желанием летать после прошлогодней катастрофы с аэропланами над Парижем.

– Джентльмен не имеет права бояться таких пустяков, Грегсон!

Грегсон рассмеялся в ответ:

– Вы иногда забываете, что я не настоящий джентльмен, майор.

– В таком случае получите от меня ваши презренные деньги! И выполняйте порученное задание, лейтенант Грегсон. Желаю успеха. И сломайте ногу.

Грегсон поднялся, коротко кивнул и направился к выходу. На полдороги он обернулся:

– Майор, еще два вопроса. Первый: почему вы были так уверены, что соглашусь принять ваше предложение?

– Второй вопрос?

– Что будет, если мне не удастся найти причину смерти лорда Карнарвона? Или же эта причина окажется банальна? Вы не станете винить меня в этом?

– Нет, не стану, – улыбнулся майор. – Потому что я вас слишком хорошо знаю. Это ответ также и на ваш первый вопрос.

Лейтенант Грегсон

Розина (беспечно). Он найдет себе место, господин Фигаро, непременно найдет. Если этот молодой человек действительно таков, как вы его описываете, то он не создан прозябать в безвестности.

Бомарше «Севильский цирюльник»

Когда дверь за Грегсоном закрылась, в глубине кабинета сразу же открылась другая, из которой вышел очень полный джентльмен в черном костюме. Шумно дыша, он протопал к столу, тяжело опустился в кресло напротив майора и долго, обстоятельно усаживался. Под набухшими веками сверкнули маленькие злобные глазки. Майор отметил про себя, что под глазами мешки с голубой сеточкой сосудов выглядели тяжелее, чем обычно.

– Сэр?

– Почему вы, майор, не поручили это дело джентльмену? – проговорил толстяк противным скрипучим голосом.

– Сэр?

– Простолюдины не могут разбирать дела джентльменов. Это категорически неправильно!

– Сэр, как пишет Платон, в государстве есть три рода начал, его составляющих: деловое, защитное, совещательное, так и в душе есть тоже третье начало – яростный дух. По природе своей оно служит защитником разумного начала, если не испорчено дурным воспитанием. В данном случае перед нами как раз пример весьма полезного духа, не испорченного дурным воспитанием.

Толстяк удивленно воззрился на майора:

– Я вижу вы заблаговременно предвидели мои возражения, раз запаслись цитатой из моего любимого Платона. В свою очередь хочу вам процитировать «Федра»: «У богов и кони, и возничие все благородны и происходят от благородных, а у остальных они смешанного происхождения». Я этим хочу сказать, что скандалы внутри благородного семейства Карнарвонов не должны быть вынесены наружу!

– Сэр, – голос майора был твердым и решительным, – как только у меня в штате появится достаточное количество джентльменов, способных и готовых выполнить подобную работу, обещаю вам, я сразу же уволю всех чудом уцелевших к этому дню простолюдинов. Но, к сожалению, пока истинные джентльмены предпочитают трудам службы занятия истинных джентльменов, пахать на службе приходится простолюдинам. И даже, как в нашем случае, иногда получать за это достойную плату.

– Прискорбное последствие недавней войны… – тяжело вздохнул толстяк.

– А, может быть, наоборот, сэр, благословенное последствие войны?

– Судя по вашему высказыванию, вы у нас, майор, должно быть, тайный большевик? – искоса неодобрительно бросил толстяк.

– Конечно, сэр! – серьезно ответил майор. – Разумеется, только тайный!

– Зловещая шутка, майор, – скривил улыбку толстяк. – Как бы в скором времени это не перестало быть только шуткой в вашем департаменте. Вы продвигаете безродных, а безродные склонны к большевизму. Ну тогда, расскажите мне подробно об этом вашем лейтенанте Грегсоне. Чей он родственник и как он вообще умудрился получить чин?

– У бедняги вовсе нет родственников, сэр.

– Сиротство – стандартный бэкграунд агента, – усмехнулся толстяк. – Ему всегда кто-то должен давать деньги, а это, согласитесь, не очень удобно.

– Я имею в виду, сэр, у него нет никого, кто оказал бы ему протекцию. Он из простой семьи. Отец его был торговцем и держал бакалейную лавку. Парень окончил простую общественную школу в Йоркшире. Начальную военную подготовку получил еще при школе. После учебы он некоторое время работал чертежником при архитектурном бюро. Там у него выявились некоторые способности, и там же он приобрел базовые знания в топографии. Благодаря этому, когда началась война, и он попросился на военную службу, его определили в «инткор» – разведывательный корпус. Учили его в офицерском кадетском батальоне. Парень был грамотный, скромный и при этом умел пользоваться за столом ножом и вилкой, поэтому он так легко стал «временным джентльменом». Сначала он попал к нашим топографам, а потом его заметил я. А когда его направили в мое подразделение, дальше его продвигал уже я сам.

– Из «тиджи» еще может получиться настоящий военный, но ни в коем случае не получится настоящий джентльмен.

– При всем уважении, сэр, из человека, лишенного средств, никогда не получится настоящий джентльмен, поскольку он не сможет ни заводить породистых лошадей для скачек, ни проигрывать в карты, ни закатывать обеды с шампанским для других джентльменов. Однако, в наши дни нам нужны не офицеры со средствами, а нужны люди со способностями и с опытом, которые будут делать дело. А предоставить им средства для этого – это уже наше дело.

Толстяк довольно ухмыльнулся:

– Когда человек с опытом встречается с человеком с деньгами, человек с опытом уходит с деньгами, а человек с деньгами уходит с опытом.

– Прекрасно сказано, сэр! – улыбнулся майор.

– Спасибо, дорогой друг! – толстяк, казалось был искренне польщен комплиментом. – А чем же так отличился на войне этот ваш Грегсон?

– Мы с ним служили вместе три года на Синае: в Египте и в Палестине. Прежде всего, я бы отметил в нем способность быстро ориентироваться в необычной ситуации и готовность идти навстречу неизвестному. Знаете, как его прозвали наши «настоящие» офицеры, выпускники Санхерста?

– Как?

– «Сэр Тоби»! Кто-то называл его так по-дружески, иронично и шутливо, а кто-то – откровенно издевательски.

– Признаюсь, – с сомнением пожал плечами толстяк, – я сейчас не увидел в нем ни малейшего сходства с сэром Тоби. Как я его себе представляю, сэру Тоби должна быть свойственна некоторая благородная полнота, – толстяк провел рукой возле своего живота.

– Говорят, показывать на себе – дурная примета, сэр, – вскользь заметил майор.

– Я же говорю «полнота», но вовсе не «тучность», которая представляет собой скорее состояние души, вызванное тоской и разочарованием.

Майор, казалось, подавил улыбку:

– Вам, безусловно, виднее, сэр. Но я поясню, что послужило причиной в данном случае. Обращение «сэр» применительно к тиджи – это само по себе уже язвительная насмешка. Но дело не только в этом. «Тоб» – это длинная белая мужская рубаха с широкими рукавами и пуговицами у самого горла, которую носят бедуины. Наш Грегсон часто и, по-моему, весьма охотно носил местный арабский костюм вместо офицерской формы, чего не позволяли себе «настоящие» офицеры. Кроме того, он не только довольно быстро выучился тамошнему арабскому наречию, но и приобрел некоторые внешние привычки бедуинов. Благодаря ему, нам удавалось оперативно разобраться в хитросплетениях межплеменных отношений между тамошними обитателями. Вы и представить не можете, насколько все сложно на Востоке. Как быстро создаются и распадаются межплеменные союзы, сколь скоротечны дружба и вражда между отдельными шейхами. Арабам же намного проще вести дела с инглизом, который носит не фуражку, а куффийа – туземный полосатый головной платок, и говорит с ними на одном наречии. Во многом благодаря Грегсону нам удалось организовать сеть осведомителей среди бедуинов, враждебных туркам, и вовремя получать предупреждение о планах и передвижениях турок и немцев.

– То есть, вы хотите сказать, что он что-то понимает и в политике тоже? – удивленно поднял брови толстяк.

– Можно сказать и так, сэр, – кивнул майор.

Толстяк важно поднял вверх палец, похожий на сардельку:

– Политика гораздо более увлекательна, чем война, но более опасна. На войне вас могут убить лишь однажды, в политике – множество раз.

– Это еще один афоризм, достойный настоящего писателя, сэр.

Толстяк довольно улыбнулся:

– Даже писатели могут быть полезны: у них иногда рождаются интересные мысли. Точнее, писатели, в отличие от прочих людей успевают записать эти мысли. Всем прочим приходится заимствовать чужие мысли, ибо собственными большинство вовсе не располагает. Кстати, писатель – прекрасная маскировка для шпиона или агента влияния. Многие из них даже не скрываются. Наш Грегсон, как я услышал, тоже работает под личиной писателя? Детективные истории, если не ошибаюсь?

– Он и есть писатель, сэр. По моему мнению, у него есть определенные способности к художественному слову. А занятие литературой уже само по себе делает человека точным. Кроме того, почти все наши писатели со времен Чосера состояли на службе Их Величеств.

– Сегодня писатель – это не тот, кто пишет, а тот, кого издают, – усмехнулся толстяк.

– А мы сами его издадим, – улыбнулся в ответ майор. – Издадим его отчет для нас тиражом в один или два экземпляра. Вот он, считайте, и полноправный писатель! И, кто знает, что может родиться в виде побочного продукта от заказанной нами его литературной деятельности?

Толстяк, казалось, надолго задумался, сидя в кресле.

– И вот еще что, – после паузы добавил майор. – У Грегсона есть своего рода талант всюду успевать, оказываться в нужное время в нужном месте

– Талант, как у Фигаро? – улыбнулся толстяк.

– Пожалуй, да, но без свойственного французам или южанам легкомысленного мельтешения. Я, с вашего позволения, назвал бы это удачливостью.

Толстяк высоко поднял брови и снова задумался. Майор терпеливо ждал. Наконец, толстяк тяжело вздохнул и произнес с недовольной миной:

– Ну что же, если у вас нет никого лучше, действуйте, майор. Но я остаюсь при своем мнении. Человек нашей цивилизации сможет легко управлять первобытными шейхами, которыми движут самые примитивные мотивы: корысть и власть над своим племенем. Но человек низкого происхождения – даже нашей с вами цивилизации – никогда не сможет разобраться в истинных мотивах поведения настоящей аристократии, элиты, привыкшей направлять судьбы мира иногда на столетия вперед. Их миссия определяет их поступки, и, в конечном итоге, их судьбу. Фатум, от которого нельзя уклониться. Своего рода родовое проклятие, подобно тому, как труд является проклятием трудящихся классов. Так было со времен фараонов и пребудет вовеки. А покойный лорд Карнарвон был частью именно такой аристократии.

– Я надеюсь, сэр, что Грегсону в его расследовании и не понадобится вникать в самые глубокие мотивы поведения лорда Карнарвона и вникать в родовое «проклятие фараонов». А с тем, чтобы выяснить внешние обстоятельства, он прекрасно справится. Я также не думаю, что даже лучшие выпускники академий в Сандхерсте или в Вулвиче справились бы с такой задачей лучше него. Но, в конце концов, смерть лорда Карнарвона может оказаться естественной или же объясняться вполне банальными причинами, как справедливо заметил нам тот же Грегсон. А когда все благополучно разъяснится, мы с вами вздохнем спокойно.

– Хотелось бы мне, чтобы именно так все и кончилось, – покачал головой толстяк, – никогда не стоит в таких делах будить спящую собаку!

Пароход «Мюирон»

Бартоло. Мы не во Франции, где женщины всегда оказываются правы.

Бомарше «Севильский цирюльник»

На летном поле аэродрома поблизости от Марселя приземлялся аэроплан. Тарахтение мотора «фармана» сменилось, наконец, мирным жужжанием насекомых. Грегсон, едва живой, весь зеленый и мокрый от липкого холодного пота, почти вывалился из кабины и покачиваясь на дрожащих ногах побрел к встречавшей его машине. Первый перелет – до предместья Парижа он перенес сравнительно неплохо, но последовавший второй – до Марселя – совершенно выбил его из седла. Англичанин, конечно, никогда не может заболеть морской болезнью, но воздушной, как оказалось, – может вполне!

Молодой рыжеусый и веснушчатый шофер-англичанин подхватил саквояж и усадил прибывшего в черный «рено». Проехали мимо ворот, которые охраняли грозные усатые жандармы, но документов и виз никто не спросил. Шофер повез Грегсона в город, не докучая пустыми разговорами. Мимо мелькали прованские деревни, больше похожие на городки с черепичными крышами, зеленели первые виноградные лозы и оливы. Попетляв в оживленной суете Марселя, подъехали к универсальному магазину. Грегсон там подобрал себе гардероб, чемодан и необходимые мелочи, расплатившись заботливо положенными в его саквояж франками. Благодаря стройной фигуре, новая одежда сидела на нем весьма неплохо. Лишь придирчивый или очень опытный взгляд заметил бы, что она куплена в магазине готового платья, а не сшита на заказ. Услужливый чернявый продавец в восторге зажмурил глаза и только поцеловал кончики своих пальцев. Восхитительно!

После универмага Грегсон внезапно ощутил голод. Очень захотелось поужинать в местной таверне и заказать буайбес с местным белым вином, но этого не позволил непреклонный шофер, торопивший к отплытию парохода. Сразу поехали к порту.

На тесной, загроможденной набережной аппетитно пахло жареной рыбой, морской водой и водорослями. Шофер, подхватив вещи, проводил Грегсона до причала, где был пришвартован и уже дымил трубами белоснежный пароход «Мюирон». Там шофер без лишних слов вручил Грегсону билет первого класса до Александрии: «Мюирон», в отличие от большинства других рейсов, отходил из марсельской гавани поздним вечером. Шофер коротко пожелал семь футов под килем и оставил Грегсона в одиночестве.

Уже почти стемнело. Грегсон взбежал по трапу и ощутил легкое покачивание палубы под ногами. Он бросил прощальный взгляд на набережную, на портовый маяк, на уютные городские огни, на копошащихся возле борта чаек и, не дожидаясь финального пароходного гудка, в сопровождении улыбающегося стюарда направился в свою каюту. Там он по достоинству оценил чистоту, уют и прохладу белоснежной каюты, вид, открывающийся из иллюминатора, надраенную до солнечного блеска латунь, красное дерево и мягкость малиновой кожи меблировки. Грегсон удовлетворенно кивнул и выдал щедрые чаевые стюарду. Потом он запер дверь, закинул саквояж на полку, сунул браунинг под подушку, разделся, упал в койку и проспал без сновидений до самого утра.

Утром он проснулся от стука судовых двигателей, который отдавался в мозгу, словно заклинание: «Тут, а не там! Тут, а не там! Тут, а не там…».

Грегсон стряхнул с себя наведенный морок. Каюта слегка вибрировала от работы ходовых машин. Яркий свет проникал сквозь иллюминатор. Снаружи доносились пронзительные крики чаек. Какое блаженство! Впереди ещё целых три дня оплаченного сладостного ничегонеделания! Грегсон снова провалился в сон, из которого вывел звонок – сигнал к первому завтраку. Пусть идут к черту! Грегсон прикрыл глаза и снова погрузился в полудрему, но спустя всего несколько минут в дверь каюты настойчиво постучал стюард и любезно пригласил забывчивого пассажира пожаловать к завтраку. Великая честь: лично за ним специально прислали человека. Пожалуй, все-таки стоит пойти.

Грегсон надел купленный вчера легкий белый полотняный костюм, белую шляпу и парусиновые туфли. На палубе было прохладно, а на открытых местах, куда набегал поток воздуха от движения парохода, даже холодновато, но утепляться совсем не хотелось. Пароходный дым сносило к палубам третьего класса. На море стоял штиль, но кожу холодил набегающий поток воздуха, вызванный движением парохода. Бирюзовое море в далекой дымке сливалось с голубым небом. Над палубой с криками проносились чайки. Грегсон возблагодарил судьбу за неожиданно представившуюся возможность хоть ненадолго вырваться в благословенный средиземноморский рай из серого закопченного города, из бледно-зеленой Англии, напоминающей своими пейзажами вареный шпинат. Он еще долго стоял и дышал полной грудью, вглядываясь в горизонт, пока вдруг не вспомнил, что давно пропустил начало завтрака. Невежливо.

Завтрак для пассажиров первого класса был накрыт в отдельном небольшом зале, отделанном деревянными панелями и сверкающей золотом латунью. Метрдотель важно провел Грегсона к столу и представил опоздавшего сидевшим за столом пассажирам: путешествующий писатель, собирающий материал по египтологии. Затем представил ему по очереди остальных компаньонов.

Полковник Уотсон, американец с сухим загорелым лицом, пышными седыми усами и острым взглядом голубых глаз, одет почти в точности, как Грегсон. Только его шляпа, висевшая рядом на крючке, была более широкополой. Похоже, снял он ее, только садясь к столу. За столом полковник молчал, изредка иронично поглядывал на остальных, слегка улыбаясь своим мыслям.

Рядом с ним сидел его секретарь – мистер Аткинсон – высокий широкоплечий молодой человек, тоже обладающий цепким внимательным взглядом, и тоже одетый почти как полковник. Вынув изо рта жевательную резинку, он теперь так же энергично вместо нее перемалывал бекон, омлет и тосты.

Напротив – мадмуазель Зейнаб Саад – богатая египтянка с тонкими чертами лица, возвращающая со своей служанкой из Парижа. Белое закрытое просторное платье скрывало фигуру, а белый платок полностью скрывал волосы. Служанка, одетая в черное, как и следовало ожидать, не села за общий стол, но, несмотря на настойчивое предложение стюарда, столовую не покинула, а, скромно притулившись в углу, как предмет мебели, тихонько наблюдала за происходящим.

Преподобный Джон Ромни – в черном костюме с галстуком, похожий на гробовщика, с супругой Сарой, тоже черной, как ворона, направлялись в Судан для миссионерской деятельности. Оба худые, с рубленными чертами лица, они сидели молча, выпрямив спины, словно проглотили аршин, и старательно пережевывали омлет. Челюсти у обоих двигались из стороны в сторону, как у пасущихся овец.

Два молодых француза – Гастон Лепонт и Морис Верт, представленные как археолог и поэт, тоже жевали молча. Казалось, они были чем-то расстроены. Грегсона удивила здесь эта парочка: что такой публике делать в первом классе?

Общий разговор за столом не клеился. Если бы не редкие просьбы передать соль, можно было подумать, что здесь собрались глухонемые.

– А что вас так заинтересовало в египтологии, мистер Грегсон? – вдруг нарушил общее молчание полковник Уотсон, отодвинув тарелку.

Грегсон отметил про себя, что не услышал американского акцента, и улыбнулся в ответ:

– То же, что и всю остальную публику: тайны!

– Копаться в чужих тайнах опасно. Погибший на днях лорд Карнарвон – тому пример. Не следовало бы ему вскрывать гробницу фараона.

– Но публика любит чужие тайны и даже готова платить, чтобы их узнать. С этого и живут журналисты и газетчики, – подхватил Грегсон. – А также писатели.

– И шпионы, – вдруг заметил секретарь, бросив на Грегсона оценивающий взгляд. Полковник вскользь искоса взглянул на своего секретаря и легонько похлопал его по руке. Потом, в упор глядя на Грегсона, заметил:

– Да, люди любопытны, как мартышки, и очень любят лезть не в свои дела.

– Проклятие фараонов постигнет их за это, и кара не замедлит пасть на дерзкие головы, – вдруг подключился к беседе поэт. – Зачем невежественные люди, словно мотыльки на огонь, лезут в то, что им понять не дано?!

– Глупости! – громко заявила мадмуазель Саад. – Не существует никакого проклятия фараонов. Это все суеверие и чепуха.

Говорила она по-английски с сильным французским акцентом.

– Вы атеистка? – насмешливо изрек преподобный. – Я не ожидал такого от мусульманской женщины. Я думал, уж они-то должны знать свое подобающее место.

Мадмуазель Саад смерила его презрительным взглядом:

– Я современная образованная женщина, воспитанная на арабской и на мировой французской культуре. А ваши нелепые проповеди устарели уже на несколько веков, если не тысячелетий. И я очень сомневаюсь, что суданские негры сильно в них нуждаются.

Преподобный покраснел, вытянул над столом руку в сторону мадмуазель Саад и гневно произнес нараспев:

– «Женщина безрассудная, шумливая, глупая и ничего не знающая садится у дверей дома своего на стуле, на возвышенных местах города, чтобы звать проходящих дорогою, идущих прямо своими путями: «Кто глуп, обратись сюда».

Жена преподобного расплылась в улыбке и скрипучим голосом прокаркала:

– Книга Притчей Соломоновых, глава 9, стихи с 13 по 16.

Они с мужем переглянулись, довольные своей победой.

– Почитает женщин только благородный, а унижает их – только подлец! – заметил на это Грегсон и поймал удивленный и благодарный взгляд мадмуазель Саад. Тогда он улыбнулся в ответ и, уже обращаясь к ней, добавил:

– «Если вы богобоязненны, то не проявляйте нежности в речах, дабы не возжелал вас тот, чье сердце поражено недугом».

– Книга Пророка, сура аль-Ахзаб, – объявила мадмуазель Саад и неожиданно для всех весело захлопала в ладоши.

Уже красное лицо преподобного еще больше налилось кровью. Грегсону показалось, что того сейчас хватит удар. Затянувшуюся зловещую тишину прервал смех полковника:

– Мне представляется, что вам, преподобный, незачем ехать для проповеди к далеким суданским неграм: у вас и здесь непочатый край работы среди заблудших душ.

– По мнению Монтеня женщины не виноваты в том, что порою отказываются подчиняться правилам поведения, установленным для них обществом, – ведь эти правила сочинили мужчины, и притом безо всякого участия женщин, – изрек археолог по-французски и тут же перевел эту фразу для остальных.

Преподобный с женой переглянулись, молча встали, с шумом отодвинули свои стулья и, пожелав остальным приятного аппетита, вышли из-за стола и покинули столовую. Без этих двоих напряжение за столом спало, и беседа пошла веселее: каждый немного рассказал о себе и о целях своего путешествия.

Оказалось, что мадмуазель Саад изучала в Париже медицину. Она рассказала, что собирается у себя на родине работать гинекологом, акушеркой или педиатром. Хотя она и очарована Бульмишем и обожает французскую литературу, сейчас ей срочно следует возвратиться домой по семейным делам.

Археолог Гастон Лепонт поведал, что едет в краткую командировку для подготовки своей диссертации, чтобы на месте изучать древние надписи на египетских памятниках.

Морис Верт не смог внятно объяснить, что ему нужно в Египте, а только туманно намекал на нечто непознанное и таинственное, недоступное взгляду профана.

Грегсон заметил, что только полковник Уотсон ничего до сих пор не сказал о цели своего путешествия в Египет и задал ему прямой вопрос.

– Как говорил один мой друг, – улыбнулся в пышные усы полковник, – "я на месяц отправился в эту "землю лотосов", чтобы, предаваясь безделью, подумать в тишине…"

Тут же он сменил тему разговора, обратившись к единственной за столом даме:

– Мадмуазель Саад, вы сказали, что не верите в проклятие фараонов?

– Совершенно не верю! – решительно заявила девушка.

– Как вы, в таком случае объясните странную смерть лорда Карнарвона?

– Никак, – по-галльски безразлично пожала плечами та, – чтобы объяснить его смерть, нужно посмотреть анамнез, произвести вскрытие и уже тогда поставить окончательный диагноз. Тогда никаких поводов для чудес мы не найдем.

– Но странные обстоятельства болезни и быстрой смерти! В газетах пишут, что его в гробнице укусило спавшее там несколько тысяч лет какое-то ядовитое насекомое.

– Обычная утка газетчиков, – снова презрительно пожала плечами мадмуазель Саад, – все знают, что насекомые не живут по несколько тысяч лет. Я сама бывала в Луксоре и, насколько я знаю, там вообще нет никаких особенно ядовитых насекомых.

– Может быть, обычный малярийный комар? – наудачу кинул реплику Грегсон.

– В тех местах, как я помню, нет даже малярийных комаров. Кроме того, от малярии обычно не умирают за один месяц.

– Разумеется, история с насекомым – это утка, – заявил Лепонт. – Я читал, что лорд Карнарвон просто случайно порезался во время бритья и умер от заражения крови.

– Как мы видим, причина вполне естественная, – улыбнулась мадмуазель Саад.

– Мы ничего не видим! – встрял в разговор доселе молчавший Верт. – Мы не видим истинных причин, тех, которые приводят к видимым. Что навеяло заразу или что нанесло яд на лезвие бритвы? Что подтолкнуло руку лорда, чтобы та вонзила отравленное железо в собственную плоть? Невидимые нити проклятия оплели нечестивых, прикоснувшихся к тайне без должного благоговения, и дернули эту руку, словно руку марионетки!

– В таком случае, наверняка это была рука завистника, например, археолога, трудившегося без результата всю жизнь, позавидовавшего необоснованному успеху дилетанта, сделавшего открытие века, – задумчиво проговорил Лепонт.

– Вы, должно быть, судите по себе, мсье Лепонт, – улыбнулся полковник.

– В ту минуту, когда лорд Карнарвон испустил дух, во всем Каире внезапно погас электрический свет, и город погрузился во тьму египетскую! – провозгласил Верт. – Что это, по-вашему? Совпадение? Нет, это очевидный Знак, явленый нам с Той Стороны!

– Я полагаю, это обычный вымысел репортеров, – заметил Аткинсон. – Им надо было как-то приукрасить сцену, чтобы развлечь и заинтриговать читателей. Потом все стали переписывать удачную выдумку друг у друга, так что концов теперь уже не найти.

– У русских это называется «kluqua», то есть, «клюква», – рассмеялся Лепонт, – выдуманная красивая неправдоподобная подробность, пикантная ягодка, которая разрослась в пышную пальму арабского традиционного преувеличения.

– А что, если истинной причиной смерти лорда стала любовь? – вновь встрял Верт.

– Лорду Карнарвону было уже 57 лет, – вскользь заметил Аткинсон, – и он, по слухам, уже так неплохо повеселился в молодости, что ему давно бы пора было и угомониться.

– Я читал в газете, – пояснил свою мысль Верт, – что лорд Карнарвон встал на пути любви своей дочери – леди Эвелины – к мистеру Говарду Картеру – археологу, который открыл гробницу Тутанхамона. По этому поводу граф сильно поссорился и с Картером, и со своей дочерью.

– В таком случае, перед нами редкий случай геронтофилии, – фыркнул Аткинсон, – мистеру Картеру самому сейчас около пятидесяти, а дочь графа еще даже не вполне совершеннолетняя. И с чего бы между ними возникли такие африканские страсти?

– Отчего же? Присутствие молодой женщины и преклонный возраст – вот отчего у стариков заходит ум за разум, не так ли мистер Грегсон? – лукаво взглянула на Грегсона мадмуазель Саад.

– Отчего вы спрашиваете про стариков у меня, – удивился Грегсон.

– Просто хотела узнать, согласны ли вы с Фигаро, слова которого я сейчас процитировала? Я обожаю «Севильского цирюльника»! И «Женитьбу Фигаро» тоже! А вы любите Бомарше?

– Право, не знаю, что вам сказать, – недоуменно пожал плечами Грегсон.

– Любовь возникает в любом возрасте, в самых неожиданных обстоятельствах и у самых разных людей! – пафосно провозгласил Верт. – Люди часто гибнут из-за несчастной и, главным образом, из-за запретной любви! Может быть, чья-нибудь запретная любовь и повлекла за собой смерть графа Карнарвона?

Грегсон снова поймал на себе лукавый взгляд мадмуазель Саад и смущенно отвел глаза. Тут археолог встал из-за стола и провозгласил:

– Дама и господа, благодарю вас за приятное общество. Не лучше ли продолжить ли нашу приятную беседу на палубе?

Информация к размышлению: «Дело Карнарвона»

Бартоло (читает бумагу). «На основании точных и достоверных сведений, полученных нами…»

Граф. На что мне вся эта белиберда?

Бомарше «Севильский цирюльник»

Розина. Чтобы я вышла за него замуж! Чтобы я всю жизнь прожила с этим ревнивым стариком, который вместо счастья сулит моей юности одни лишь гнусные цепи рабства!

Там же

После завтрака Грегсон решил, что пора, наконец, и ему ознакомится с материалами дела о смерти лорда Карнарвона, обстоятельства которой, похоже, все вокруг знали пока что гораздо лучше новоявленного следователя. Он вернулся к себе в каюту, вынул из саквояжа толстую папку и принялся внимательно изучать все бумаги, зная, что майор ничего не включил бы в досье без причины. Многие материалы не были в полном смысле слова документами, а представляли собой выписки из документов, в подлинность которых следовало просто поверить. Некоторые имена и даты были опущены и заменены пропусками.

Многочисленные газетные вырезки с сообщениями об открытии гробницы Тутанхамона и последующей смерти лорда Карнарвона. Кое-что Грегсон уже читал раньше, но сейчас он поразился обилию вариаций и интерпретаций. В основном тут были версии о таинственном насекомом из гробницы фараона и намеки на мистику. Чушь! Но попадались и версии про порез грязной зараженной бритвой. Интересно, откуда у английского лорда взялась грязная зараженная бритва?

Вот копии служебных каблограмм. Выписка из медицинского заключения, которое сделал лечащий врач лорда Карнарвона Фрэнк МакКланахан. По его словам, причина смерти – пневмония. На первый взгляд, причина смерти вполне естественная… Приземленная и насквозь материалистичная мадмуазель Саад оказалась права? Образ насмешливой арабской девушки неожиданно встал перед глазами, и Грегсону пришлось с усилием отогнать его от себя.

Так. Что тут еще? Частное мнение некоего врача о несоответствии симптомов и характера течения болезни сделанному диагнозу. Простуда, обычно вызывающая пневмонию, невозможна в сухом и теплом египетском климате. И главное: внезапность! Внезапная высокая температура, потом столь же внезапное улучшение состояния. Потом снова скачки температуры. И так двенадцать дней. Эти симптомы непохожи ни на обычную пневмонию, ни на заражение крови. Отсюда следовало предположение о неизвестной инфекции, возможно, подхваченной в древней гробнице. Про гробницу – это, конечно, досужие домыслы, но странность течения болезни – это, пожалуй, факт! С этим придется разбираться.

А вот и политика, из-за которой так всполошился саед-миджар! Каблограмма со сведениями об обращении мистера Говарда Картера в канцелярию верховного комиссара лорда Алленби с просьбой обеспечить дополнительные меры охраны его светлости лорда Карнарвона на время пребывания в Египте по причине анонимных угроз жизни его светлости со стороны националистически настроенных и религиозных фанатиков. Обоснование: острый конфликт его светлости с министерством древностей Египта. Сделана пометка: в канцелярии верховного комиссара оставлено без внимания. Небрежность или…?

Вот донесение от секретного осведомителя: сразу после смерти лорда Карнарвона оригинал письма Картера в канцелярии верховного комиссара был изъят из дела и, предположительно, уничтожен. Вредительство? Вряд ли: скорее всего, просто кто-то решил задним числом прикрыть свою задницу.

А это что? Выписка из сообщения другого неизвестного осведомителя. «В частной доверительной беседе со мной Генри Герберт Карнарвон обвинял свою мать – леди Альмину Карнарвон – в непристойном поведении и попытках физически устранить его отца – лорда Карнарвона». Господи, неужели за каждым из нас так следят? Или только за верхушкой общества? Но, пожалуй, стоит поближе присмотреться к семейке покойного. Если смерть насильственная, то поиск убийцы нужно начинать по принципу сui prodest, а все члены семьи графа – сплошь заинтересованные. Хотя завещание вскроется только после похорон, чудес там вроде бы не ожидается. Главные имущественные выгодоприобретатели – вдова – леди Альмина Карнарвон – и сын Генри Герберт. Свою долю имущества после официального достижения совершеннолетия должна вскорости – буквально через несколько месяцев – получить также и дочь Эвелина. Генри, кроме того, сразу же получает титул шестого графа Карнарвона. Может быть, кто-то захотел ускорить получение наследства или титула?

А в чем собственно состоит имущество? Насколько велик куш?

Грегсон погрузился в изучение предусмотрительно подготовленных справок о семейных делах Карнарвонов и вдруг неожиданно для себя вспомнил, как за завтраком мадмуазель Саад спросила, любит ли он «Севильского цирюльника»? Вдруг ему показалось, что у семейной истории Карнарвонов было бы что-то неуловимо общее с героями пьесы, пойди сюжет чуть по-другому.

Во-первых, граф в свое время женился на деньгах. То есть, вынужденно. Леди Альмина вышла замуж за титул и тоже вынужденно, а не по любви. Предположим, что предосторожность оказалась бы не тщетной, и Фигаро не успел бы появиться вовремя, и доктор Бартоло благополучно реализовал бы свое намерение жениться на деньгах своей воспитанницы Розины. Что было бы дальше? Розина – тихая и уступчивая, но на своем настоять всегда сумеет. Доктор вполне мог бы вскорости случайно отравиться мышьяком из собственной аптечки, а безутешная молодая вдова вернула бы себе по праву свое состояние, причем, значительно возросшее.

В тишине каюты ходовые машины парохода тихонько отстукивали:

«Розина – Альмина, Альмина – Розина,

Альмина – Розина, Розина – Альмина».

Грегсон с трудом стряхнул привязавшуюся на язык присказку.

Супруги Карнарвон не считали друг друга привлекательными партнерами. Следовательно, особо теплых отношений между ними возникнуть не могло. Скорее всего, наоборот, долгое время зрела неприязнь. Мотив для убийства? Чем черт не шутит!

Во-вторых, предположим, что у наших гипотетических поженившихся Бартоло и Розины родился наследник. Тогда его настоящим отцом, по всей вероятности, все равно стал бы граф Альмавива, и история отчасти свернула бы на привычные нам рельсы. Снова напрашивалась очевидная аналогия: сын графа Карнарвона долгое время считался прижитым леди Альминой на стороне. После заключения брака графиня должна была сразу же дать семье наследника, но не могла. Кто был в этом виноват? По всей вероятности, это был сам граф, страдавший от последствий дурных болезней, подхваченных в борделях по всему свету. Однако, через два с половиной года после свадьбы Альмина благополучно забеременела. Истинным виновником этого счастливого события в обществе считали Виктора Дулип Сингха – друга графа еще по временам обучения в Итоне. Он частенько наезжал в имение графа и скрашивал там одиночество графини. Флирт сына последнего раджи Лахора и любимого приемного сына королевы Виктории с молодой графиней Карнарвон быстро заметили и с удовольствием толковали о нем в обществе, перемывая косточки семье Карнарвонов. Когда родился сын – нынешний граф Генри Карнарвон, светское общество разделилось во мнениях, кто же настоящий отец мальчика: граф или раджа? Граф «покрыл грех» жены и официально признал сына своим. Возможно, впрочем, сын был действительно от него, но внутри семьи шрамы от подобных светских скандалов никогда не заживают и поддерживают взаимную неприязнь между супругами. Мотив? Мотив!

Теперь стук ходовых машин повторял:

«Розина – Альмина, Альмина – Альмавива,

Розина – Альмина, Альмина – Альмавива».

Вот, дьявол, глупость какая привязалось! Впрочем, может быть, отцом наследнику мог стать и сам всюду поспевающий Фигаро…

Наконец, в-третьих: кто затеял сам этот водевиль? Кто и зачем организовал странный альянс – брак четы Карнарвонов? Кто этот закулисный Фигаро, организующий сюжетную интригу? Несложно догадаться, что в случае Карнарвонов за кулисами стояла семья Ротшильдов. Этот брак – следствие более чем полувековых весьма нежных и трепетных отношений между Карнарвонами и Ротшильдами, продукт сращивания еврейского капитала и наследственной английской земельной аристократии.

Вот Розина – девушка неизвестного нам происхождения – каким-то образом оказалась «воспитанницей» доктора Бартоло. Леди Альмина до замужества тоже была девушкой сомнительного происхождения, которую подчеркнуто опекал барон Альфред Ротшильд. В обществе Альмина считалась его внебрачной дочерью. Ее мать Мари Вомбвелль якобы скрывала «тайну» происхождения девочки в обмен на финансовую помощь и дорогие подарки «от неизвестного». «Тайна» же в действительности не только не скрывалась, а всячески выпячивалась напоказ. Первые буквы имени Альмины, совпадающие с буквами имени Альфреда, громко намекали особо непонятливым на личность «неизвестного». Сам барон Ротшильд исподволь поддерживал эту легенду, пусть официально ничего не признавая, но и не опровергая. Приданое Альмине в полмиллиона фунтов послужило полуофициальным признанием отцовства Альфреда Ротшильда.

Но в этой истории все было загадкой, завернутой в тайну и помещенной внутрь головоломки. А ключ к ней – денежные интересы. Это же так очевидно!

Стоп! А вот еще документы… Интересы-то, на самом деле, как оказывается, не только и не столько денежные! Потому что на самом деле леди Альмина никак не могла быть настоящей дочерью Ротшильда. Документы, которые увидел Грегсон, с очевидностью опровергали его отцовство. По этим документам, если бы только официально передать их в суд, можно было бы даже барона Альфреда Ротшильда, будь он еще жив, надолго упечь за решетку по позорному обвинению в гомосексуализме. Разумеется, никто в здравом уме в Англии не будет преследовать за мужеложство ни барона Ротшильда, ни любого другого уважаемого члена общества, пока тот соблюдает внешние приличия, открыто сам ничего не заявляет о себе и не попадается на громких скандалах. Но информация об этом собирается и – просто на всякий случай – копится специальными службами. Альфред Ротшильд – гомосексуалист, неспособный к отношениям с женщинами, нигде открыто не заявлял о своей перверсии и изо всех сил старался соблюдать приличия. Подкладывал соломку. Именно с этой целью в качестве соломки он предъявлял обществу свои романтические отношения с француженкой Мари Бойер Вомбвелль, у которой родилась дочь. Альфред впоследствии стал опекуном девочки и затеял нарочито громкую историю со своим предполагаемым отцовством, единственной целью которой было убедительно скрывать от общества факт своего гомосексуализма.

Итак, Альфред Ротшильд – не настоящий отец леди Альмине. Но он почему-то выделил ей огромное приданое! Чудовищно огромное! Сумма приданого – полмиллиона фунтов – поражает воображение и поэтому требует отдельного объяснения. Леди Альмина не еврейка и по матери, поэтому в данном случае нельзя считать, что деньги остались в «семье». Так у них не делается. Следовательно, это было вложение капитала. Во что? Только ли в репутацию семейства Ротшильдов? Но зачем было подкреплять и без того крепкую репутацию семьи такой запредельной суммой? По всей вероятности, это было вложение в некое предприятие, номинальным управляющим которого был назначен покойный лорд Карнарвон, формально получивший в свое распоряжение деньги. Какое предприятие? Под какие обязательства? А что, если наивный лорд Карнарвон после смерти Альфреда Ротшильда счел себя свободным от обязательств и поплатился именно за это? Пожалуй, это тоже вполне возможный мотив!

А что же могло быть таким предприятием, в которое вложился Ротшильд?

Грегсон внимательно пересмотрел сведения об имуществе покойного. Замок Хайклер и огромная усадьба. Обширные земли. Дорого и красиво, но в финансовом смысле это пассив: усадьба требует постоянных расходов для своего содержания, а земли сами по себе доходов не дают. Вероятно, у графа есть пакеты акций, доход с которых идет на содержание замка и усадьбы. Деньги Ротшильда в акциях? Но кто мешал Ротшильду просто вложить свои деньги в акции и доверить управление пакетом своим управляющим, которые в любом случае справились бы с этим делом лучше, чем граф и его управляющие? Вложиться в сталелитейную, нефтяную или химическую промышленность Ротшильд мог бы и сам, без посредника. Посредник нужен только для предприятия, куда пока не пускают Ротшильдов, или где Ротшильдам нельзя засвечивать свое участие. Стоп! Чем внезапно стал заниматься граф после женитьбы? Египтологией! Но какой интерес Ротшильду в египтологии? Кому нужны тысячелетние черепки и битые горшки? Или все-таки нужны? Чистое искусство? Неужели поток антикварных ценностей превращается в такой денежный поток, который может заинтересовать даже Ротшильдов?

Слишком много домыслов! Думать дальше без новых фактов было бессмысленно. Первое, что нужно сделать по прибытии на место, – просто выяснить, была ли смерть естественной или насильственной. Если смерть естественная, дальнейшие вопросы отпадут сами собой, и можно со спокойной совестью возвращаться с докладом. Если нет, то… Нет смысла сейчас об этом даже и думать.

Тут раздался звонок, приглашающий пассажиров к обеду. Грегсон внезапно почувствовал, как снова проголодался: умственное напряжение требует много энергии для мозга. Он убрал документы в саквояж, запер каюту и отправился на обед.

Египтология и археология

Бартоло. Кругом все народ предприимчивый, дерзкий…

Бомарше «Севильский цирюльник»

За обедом все пассажиры собрались в том же составе. Преподобный в попытке восстановить свой пошатнувшийся авторитет, пока все еще рассаживались, поскорее сказал краткую молитву, которую все нетерпеливо выслушали и поскорее приступили к еде. Беседа за столом пошла несравненно легче и живее, чем за завтраком. Речь пошла о стране, куда все направлялись. Болтливый француз Лепонт заливался соловьем:

– Геродот в своей «Истории», в книге второй «Евтерпа», подробно останавливается на Египте и говорит, что в этой стране более диковинного и достопримечательного сравнительно со всеми другими странами. И я хотел бы остановиться на…

Секретарь полковника прервал абстрактные исторические излияния француза:

– Мсье Лепонт, мы утром так не пришли общему к согласию, нужно или не нужно было вскрывать гробницу Тутанхамона. А каково на этот счет ваше мнение как археолога?

– Безусловно нужно! – импульсивно взмахнул вилкой археолог, едва не уколов соседа. – Это же величайшее археологическое открытие!

– А в чем его смысл? Что дает человечеству занятие египтологией? В чем по-вашему вообще состоит смысл археологии?

– Смысл науки – расширение знаний человечества. История и археология – величайшие науки – дают человечеству знание о себе самом, о своем прошлом, знания, которое позволяет ему увереннее смотреть в будущее. Ведь чем дольше вы смотрите назад, тем дальше видите вперед. У человека есть жалкие пятьдесят-шестьдесят, ну пусть даже сто лет жизни. Знакомство с жизнью родителей и дедов может расширить опыт еще лет на пятьдесят. А история позволяет продлить срок своей воображаемой жизни на пять тысяч лет и больше! Примерно на такой срок позволяют заглянуть наши археологические открытия в Египте и Месопотамии. Только представьте: вам подарено дополнительно пять тысяч лет жизненного опыта и воспоминаний! Разве труд историка и археолога не стоит этого?

– Главный урок истории заключается в том, что человечество необучаемо, – заметил полковник, – поэтому труды историков и археологов, в сущности, тщетны.

На это возразил преподобный:

– Священное Писание уже подарило нам достоверное знание о себе и мире от его сотворения и до рождения Господа нашего Иисуса Христа. Наша обязанность состоит в том, чтобы изучать Добрую Книгу и черпать из нее истинное знание и жизненное наставление. Но слабое человеческое разумение иногда нуждается в дополнительных подпорках, поэтому вынуждено использовать картины окружающего нас мира для толкования сокровенных смыслов Писания. В этом и должна состоять деятельность ученых – историков и археологов: добывать зримые подтверждения сведений, изложенных в Писании, и неуклонно утверждаться в их справедливости. Христианину полезно будет взглянуть на останки фараона, чтобы лишний раз вспомнить историю Иосифа Прекрасного, исход евреев из Египта под водительством Моисея, бегство Святого семейства в Египет, пережидавшего под сенью пирамид времена царя Ирода.

– Под сенью пирамид пережидать невозможно, – заметил мистер Аткинсон. – Пирамиды уже по своей геометрической форме не могут дать укрытие путникам, если только те не зайдут внутрь, чего случиться никак не могло.

Мадмуазель Саад едва подавила смешок.

– А я что-то не припоминаю, чтобы Библия вообще упоминала пирамиды, – добавил Грегсон.

– Библия упоминает пирамиды! – запальчиво отозвался преподобный. – В Доброй Книге они названы житницами Иосифа!

– Я полагаю, это не так, – мягко возразил археолог. – Пирамиды не могли служить складами или хранилищами. Наука достоверно установила, что пирамиды – это гробницы фараонов.

Лицо преподобного снова начало наливаться кровью. Полковник примирительно поднял руку и заметил с улыбкой:

– Никто из нас не подвергает сомнению авторитет Библии. А отсутствие свидетельства не является свидетельством отсутствия. Это верно и в отношении пирамид. Не правда ли, мсье Лепонт?

Археолог важно кивнул:

– Существует научное мнение, что обнаруженный недавно фараон Тутанхамон был сыном и наследником фараона Эхнатона, который, в свою очередь, возможно, был современником Моисея. Его новая египетская религия того времени очень напоминает еврейское единобожие. Кое-кто даже считает фараона Эхнатона самим Моисеем! Конечно, у нас еще недостаточно фактов, но тем важнее для нас становится работа археологов.

– Науку, которая углубляет наше понимание Доброй Книги, можно только приветствовать, – согласился преподобный. – А Добрая Книга приносит пользу не только душе, но и телу! Позвольте мне рассказать вам одну поучительную историю. Примерно пять лет назад во время войны в Палестине британские войска повели наступление на турок у Иерихона. Одному благочестивому британскому командиру было поручено атаковать и захватить деревню Михмас. Как и положено доброму христианину, наш офицер накануне атаки истово молился и читал Библию. И Бог направил его прочитать четырнадцатую главу Первой Книги Царств. Вы, конечно, помните, что там написано?

Преподобный обвел глазами компаньонов и с хитрой улыбкой извлек из кармана черный томик Библии, полистал его и стал нараспев декламировать:

– «Между переходами, по которым Ионафан искал пробраться к отряду Филистимскому, была острая скала с одной стороны и острая скала с другой: имя одной Боцец, а имя другой Сене; одна скала выдавалась с севера к Михмасу, другая с юга к Гиве… И сказал Ионафан: вот, мы перейдем к этим людям и станем на виду у них… Когда… они стали на виду у отряда Филистимского, то Филистимляне сказали: вот, Евреи выходят из ущелий, в которых попрятались они…»

Преподобный убрал Библию в карман и с победоносным видом закончил:

– Наши британцы повторили хитрость Ионафана. Небольшой отряд пехоты прошёл по ущелью между скалами Боцец и Сене. Тогда турки, подобно филистимлянам, испугались окружения и поспешили сдаться в плен. Так, как и почти три тысячи лет назад, опыт Саула и Ионафана помог благочестивым одолеть врагов божиих!

Ответом было благоговейное молчание, которое бесцеремонно прервал Грегсон:

– Я знаком с этой историей и даже сам отчасти приложил к ней руку.

Все взгляды обратились на него, и ему пришлось пояснить:

– Произошло это в ночь с тринадцатого на четырнадцатое февраля в 1918 году во время нашего, к сожалению, сорвавшегося тогда иерихонского наступления. Но отдельные тактические успехи тогда у нас все-таки были. Действительно, майор Джилберт тогда захватил арабскую деревню Михмас, где мы взяли множество пленных турок. В этом была отчасти заслуга наших топографов. Но, в наибольшей степени, это была заслуга нашей разведки, хорошо поработавшей с нашими арабскими друзьями. К сожалению, разведчикам не полагается слава, поэтому в качестве дымовой завесы и была запущена эта – без преувеличения – великолепно придуманная история. Кстати, эта история тогда очень позабавила генерала Алленби, и теперь нам недолго ждать ее появления в цветистых мемуарах.

Лицо преподобного снова приобретало свекольный оттенок. Полковник поспешил сгладить неловкость:

– Я полагаю, что высказанное мистером Грегсоном добавление, ни в коей мере не отрицает как авторитет Библии, так и пользу изучения древностей. И не только не отрицает, но даже во-своему подчеркивает ее, не так ли мистер Грегсон?

– Совершенно справедливая мысль! – улыбнулся в ответ Грегсон. Бордовый оттенок на лице преподобного стал постепенно бледнеть.

– А, по-моему, – заявила мадмуазель Саад, – главная польза от египетской археологии состоит в привлечении мирового внимания к моей стране и в избавлении арабов от комплекса национальной неполноценности. Мир должен отказаться от предвзятого мнения об исключительности роли Запада для мировой Истории. Наша история началась на несколько тысяч лет раньше христианской эры.

– Древний Египет не имеет ни малейшего отношения к арабам, – заметил Лепонт.

– А, по-моему, – отозвался Аткинсон, – смысл истории и археологии состоит исключительно в зарабатывании денег. Как, впрочем, смысл любой другой человеческой деятельности. Ископаемым черепкам придается чрезмерная ценность. Они продаются за бешеные деньги. Поэтому интерес к теме нужно все время поддерживать и желательно довести до ажиотажа, что мы сегодня и наблюдаем в отношении Египта и Тутанхамона. Коллекционеры, туристы, газетчики, издатели никогда не дадут пропасть египтологам без куска хлеба, если те, разумеется, будут копать в правильном направлении.

– Вы – американцы – презренные материалисты, – заявил Верт. – Материализм – вот беда нашего времени. Люди стали слепы к духовным вещам. Тысячелетние мистические тайны скрыты под покровом Изиды и ведомы лишь посвященным. Но даже профаны иногда ощущают невольное благоговение перед тайной! Наша цивилизация неспособна повторить даже простейшие достижения древних египтян. Мы со всей нашей техникой неспособны сложить пирамиды, которые египтяне воздвигали с помощью своего тайного знания!

– Тут я с вами не соглашусь, – рассмеялся полковник. – Если будет поставлена такая задача, мы – американцы – построим все, что угодно. Любые пирамиды. Но сначала – смысл, а техника вторична.

– А в чем состоит, по-вашему, смысл? – спросил Грегсон.

– Художник рисует красками, чтобы передать зрителям свои внутренние образы. Литератор создает текст, чтобы заставить читателя увидеть плоды своего воображения. Так и любой человек стремится повлиять на других. Для этого ему нужно научиться рисовать свои картины в чужих головах. Те, кто умеет рисовать свою картину мира в головах у народов, поистине могущественны. В достижении этого могущества и состоит смысл.

– И какими же способами рисуют эти картины? – спросил Грегсон.

Полковник рассмеялся:

– Всеми возможными и порой самыми неожиданными. Возьмем для примера хотя бы археологию. Предположим, у вас в голове есть некая картина, которую вы хотите транслировать другим. Например, изложенная в Библии. Из имеющихся известных всем скудных сведений вы воссоздаете в воображении то, что должно было быть по вашему мнению в те далекие времена. Подправляете штрихом художника несколько деталей и вот – возникла картина уже нужная вам. После этого вы раскапываете местность там, где вам нужно, и найденные ничтожные материальные обломки складываете в соответствии со своей воображаемой мозаикой. Сложенная мозаика помогает другим перенять вашу внутреннюю реальность. Так можно управлять внешней реальностью, создавая свою воображаемую реальность в головах людей.

– Но ведь это будет ложная картина! Так никогда не было! – воскликнул археолог.

Полковник снова рассмеялся в ответ:

– Как правило, чем история менее правдива, тем больше она доставляет эстетического удовольствия. Разумеется, как говорил Платон, нужно присматривать за творцами мифов, чтобы их не занесло. Если их произведение хорошо, мы допустим его, если же нет – отвергнем. По нашему наущению воспитатели будут рассказывать детям лишь признанные мифы.

– А что вы будете делать, если найденные обломки не захотят соответствовать нужной вам картине? – упорствовал мсье Лепонт.

– Очень просто! – пожал плечами полковник. – Тогда нужно построить или подложить новые обломки.

– Это уже просто наглость! – возмутился археолог, отбросив со звоном вилку на стол.

– Есть и другое слово – смелость, – улыбнулся полковник. – Что самое главное в государственных делах? Смелость. Что на втором и третьем месте? – Тоже смелость. И вместе с тем смелость – это дитя невежества и подлости. В конце концов, важен только достигнутый практический результат, поэтому в наши тяжелые времена от деловых людей толку больше, чем от добродетельных.

– В Нью-Йорке мне недавно предложили купить уникальную драгоценную фарфоровую вазу эпохи Мин, – сказал мистер Аткинсон. – При ней был сертификат подлинности, заверенный экспертами. Когда я пожаловался, что это для меня дорого, мне – только из глубокого ко мне уважения – предложили купить сразу две таких одинаковых вазы по цене одной. В ответ я пошутил, что, пожалуй, взял бы десяток с соответствующей скидкой. Продавец же вполне серьезно посоветовал мне зайти за ними через неделю.

– Это жулики и торгаши! Настоящие ученые никогда не опустятся до подобного цинизма! – воскликнул археолог. – Это мерзко и недостойно ученого!

– Они уже давно опустились, – махнул рукой полковник. – Вот вам пример. У нас в Америке нам предложили восстановить древние индейские пирамиды, которые древностью превзойдут египтян и шумеров. Разумеется, слово «восстановить» означает в сущности «построить». Нью-Йорк и Чикаго давно облицованы искусственным камнем, ничуть не отличимым от памятников древнего Египта, так что технической сложности в том, чтобы «повторить» древность, не предвиделось.

– Ученые быстро распознали бы вашу подделку! – снова запальчиво выкрикнул археолог.

– Ах, оставьте, ради бога, – отмахнулся полковник, – ученые за деньги подтвердили бы все, что им бы приказали, и придали бы всему предприятию полную видимость научной респектабельности. Проект пока отклонен не в силу технической невозможности, а из-за споров о целесообразности: зачем это Америке? Сейчас Америка так гордится своей молодостью по сравнению со старушкой-Европой. Но если мы захотим, мы и в вопросах древности переплюнем Европу многократно. Например, у нас очень любят историю динозавров. Вы любите динозавров? – полковник широко улыбнулся и обвел глазами сидящих за столом.

– Я помню, как весь зал в синема замирал от ужаса, когда показывали фильму «Грубая сила»! – призналась мадмуазель Саад. – Я ходила на эту фильму несколько раз подряд и каждый раз испытывала ужасный ужас пополам с восторгом.

– «Призрак спящей горы» – гораздо страшнее, – оживился Верт. – Вы его видели? Я тоже несколько раз ради него ходил в синема.

– Ваш динозавр – это мерзкий дракон – одно из воплощений дьявола! – с отвращением бросила миссис Ромни, на что преподобный согласно кивнул и важно добавил:

– «И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним».

– «Откровение», глава 12, стих 9, – тут же отозвалась миссис Ромни.

– Мы – американцы – обожаем и Библию, и динозавров одновременно, причем, обожаем, как никто другой в мире! – улыбнулся мистер Аткинсон. – Американские динозавры – самые крупные и самые древние в мире!

– На мой взгляд, – заметил полковник, – с помощью динозавров Америка, как подросток, строит свой комплекс исторического превосходства. Что есть сотни или даже тысячи лет истории Старого Света по сравнению с сотнями миллионов лет наших динозавров? А что вы думаете, мистер Грегсон? Мне показалось, что вы со мной согласны?

Грегсон ненадолго задумался и ответил:

– Я полагаю, вы далеко не первый, кому подобные циничные мысли пришли в голову. Но у нас в Старом Свете люди редко столь откровенно излагают свои идеи. Может быть, поэтому они начали действовать в полной тишине гораздо раньше вас. И, соответственно, продвинулись в этом направлении уже значительно дальше вас.

– Возможно, – задумчиво кивнул полковник. – Впрочем, скорее всего, и здесь, и там действуют одни и те же люди.

– Кто же они?

Полковник только поднял глаза к потолку, пожал плечами и рассмеялся.

– Я слышал, что в популяризации Древнего Египта большую роль сыграли масоны, – заметил Аткинсон.

– Вы тоже ничего не понимаете в нашей науке: ни в истории, ни в египтологии! – громко заявил Лепонт и добавил, обращаясь к Грегсону. – Раз уж вы еще собрались писать книгу на эту тему, не вздумайте принимать во внимание все эти бредни!

– Я буду вам очень признателен, если вы поможете мне разобраться в этой теме, – улыбнулся Грегсон.

– Попробуйте, – пожал плечами Лепонт, – если у вас есть искреннее, я подчеркиваю, искреннее желание ознакомится с вопросом, я сегодня дам вам кое-какую литературу.

Поэзия

Фигаро. Сколько лукавства! Сколько любви!

Граф. Как ты думаешь, Фигаро, она согласна быть моей?

Фигаро. Она постарается пройти сквозь жалюзи, только бы не упустить вас.

Бомарше «Севильский цирюльник»

Фигаро…он взглянул на дело серьезно и распорядился отрешить меня от должности под тем предлогом, что любовь к изящной словесности несовместима с усердием к делам службы.

Граф. Здраво рассудил!

Там же

Выданная археологом книга Амелии Эвардс "Тысяча миль вверх по Нилу" подействовала на Грегсона как снотворное. То ли от прочитанного, то ли от послеобеденной сытости он мало-помалу задремал. Ему снились кошмары, в которых его преследовали динозавры с крокодильими и птичьими головами. Пробудившись, он подхватил книгу и вышел подышать на палубу.

Возле борта стояла мадмуазель Саад, которую окружали компаньоны: Верт с Лепонтом и полковник с секретарем. Мадмуазель Саад пела странную песню, в которой Грегсон с трудом иногда вычленял из потока знакомые французские и арабские слова.

Мадмуазель Саад обернулась к нему и пояснила:

– Мы сейчас смотрели на море и спорили о поэзии. Я вспомнила одну песню о море. Я услышала эту песню в Марселе. Ее пел мальчишка у причала. Я не все запомнила, но мне песня понравилась. По-английски это будет примерно вот так:

Белый корабль на синем море

Брошен волной к голубому небу.

А в синем небе прячется синяя птица.

А еще там поет белый ангел.

Я улыбаюсь этому чуду,

Чарующему мой ум, глаза, уши.

Я благодарю Аллаха за все!

– А я утверждаю, что это сущий примитив! – заявил Верт. – Здесь нет настоящей высокой поэзии. Вот как о море пишет истинный поэт.

И он начал читать по-французски, завывающе и протяжно:

«Я видел снежный свет ночей зеленооких,

Лобзанья долгие медлительных морей,

И ваш круговорот, неслыханные соки,

И твой цветной огонь, о фосфор-чародей!

По целым месяцам внимал я истерии

Скотоподобных волн при взятии скалы,

Не думая о том, что светлые Марии

Могли бы обуздать бодливые валы.»

– Вы что-нибудь из этого поняли? – бесцеремонно прервала декламацию мадмуазель Саад, обратившись к Грегсону.

– Увы, я не настолько хорошо понимаю французский, – признался тот. – Я понял только, что там говорится про свечение на море, связанное с фосфором. Но хочу заметить, что фосфорические огни в море – это, как правило, так называемые огни святого Эльма – это вовсе не химия, а статическое электричество. Хотя, возможно, в данном случае имеется в виду фосфорическое свечение морских водорослей, действительно вызванное химической реакцией, связанной с некоторыми соединениями фосфора.

Полковник и мистер Аткинсон переглянулись между собой и одновременно громко расхохотались.

– Вот что называется «метать бисер», – гневно заявил Верт. – Для профанов фосфор – это не высокий поэтический образ, всего лишь грубый химический элемент.

Он повернулся и зашагал от компании прочь. Археолог порывался было последовать за ним, но не решился так просто молча уйти и остался. Чтобы поддержать разговор, он кивнул на книгу в руках Грегсона:

– Весьма поэтично написанная книга, вы не находите?

– Нахожу, – подтвердил Грегсон, – действительно, весьма поэтично.

– И с какой любовью к Египту написана! – радостно подхватил Лепонт. – Это тоже, своего рода, поэзия. Амелия Эвардс видела все своими глазами и, поэтому не могла не влюбиться в египетские древности! Вот уже почти полвека она заставляет влюбиться в Египет своих читателей в самых разных странах мира!

– Любви и поэзии в книжке, действительно, хоть отбавляй, и картинки красивые, – заявил Грегсон, – но некоторые места мне показались… странными. Например, вот.

Грегсон открыл книгу там, где была заложена закладка:

– Помните весьма поэтическое место, где рассказывается о памятниках Абу Симбела?

– Разумеется! Я помню эту книгу почти наизусть!

Грегсон зачитал:

– «Огромные статуи вздымались над нашими головами. Река блестела, словно сталь, там, далеко. В воздухе царила пронзительная тишина, а на востоке восходил Южный крест. Для странников, что стояли здесь перешептываясь, время, место и даже звук их собственных голосов казались нереальными. Им грезилось, что вся эта сцена должна померкнуть в лунном свете и исчезнуть в преддверии утра. В лунном свете они казались неземными, однако, даже и в половину не такими невероятными, как в серой предвосходной мгле.»

– Превосходно написано! – Лепонт даже зажмурился и поцеловал кончики пальцев. – Что же вас здесь смутило?

Грегсон с сомнением пожал плечами, подбирая слова. Полковник с мистером Аткинсоном переглянулись. Полковник чуть заметно кивнул, и тогда Аткинсон сказал:

– Если мои географические познания меня не подводят, то Абу Симбел находится примерно на широте тропика, верно?

– Верно, – подозрительно отозвался француз.

– Северного тропика, – уточнил секретарь.

– Разумеется, северного, – раздраженно подтвердил француз.

– Если мои астрономические познания меня не подводят, то Южный крест – это полярное созвездие южного неба, находящееся в районе Южного полюса, плюс-минус несколько градусов?

– У этого парня в голове настоящая картотека из всех необходимых познаний, – улыбаясь прокомментировал полковник, – вот поэтому я и таскаю его повсюду за собой.

Лепонт уже сообразил, куда клонит его оппонент, но еще пробовал защищаться:

– Звезды Южного Креста иногда могут быть видны в Абу Симбеле.

– Согласен, – кивнул мистер Аткинсон, – могут, но только над самым горизонтом и только зимой, преимущественно в период зимнего солнцестояния.

– Ну вот! Возможно, это был именно этот день, – поспешил закрепить успех Лепонт.

– Насчет зимнего солнцестояния вы почти не ошибаетесь, мьсе Лепонт, – вставил Грегсон. – В книге определенно сказано, что наши путешественники прибыли в Абу Симбел тридцать первого января и убыли вечером восемнадцатого февраля. Возможно, я и упустил множество художественных красот, но даты событий, место действия и важные обстоятельства событий я обычно неплохо запоминаю.

– Пусть так, – упорствовал Аткинсон, – но Южный Крест никак не мог появиться на востоке, как об этом сказано в книге!

– Вот это правда, – согласился Грегсон, – именно это меня и смутило.

Лепонт сердито нахохлился и не находил ответа. Аткинсон, улыбаясь, победоносно взирал на него. Грегсон пожалел расстроенного археолога и добавил:

– Хотя, если трактовать сомнения в пользу автора, то я склонен понимать слова «на востоке» в смысле «чуть-чуть, самую малость, несколько градусов восточнее точного южного географического направления».

Лепонт облегченно кивнул и благодарно улыбнулся, и тогда Грегсон закончил:

– А вообще, я предпочел бы, чтобы вместо поэтических красот книги содержали ясные, точные и полезные сведения и писались бы так, чтобы читатель без специальных усилий мог бы понять их точный смысл.

– Вы же ученый, мсье Лепонт, улыбнулся полковник, – вам следует критически относится к сведениям из источников. А что, если и другие сведения из этой книги, скажем, факты о египетских древностях, столь же достоверны, как и приведенный отрывок? А что, если замечательные рисунки в книге (да-да, я тоже хорошо знаком с этой книгой!), так вот, что если рисунки сделаны вовсе не с натуры, а, скажем, с других рисунков?

Лепонт молча вырвал книгу из рук Грегсона и, не удостоив полковника ответом, зашагал прочь. Полковник и секретарь улыбнулись, одновременным движением приложили пальцы к полям шляп и тоже удалились.

– Бедный мальчик! – вздохнула мадмуазель Саад.

– Вы про мсье Лепонта? – не понял Грегсон.

– Нет, про нашего поэта, который смертельно обиделся на вас за своего кумира Рембо. Еще немного, и он вызвал бы вас на дуэль. Со своей страстью к красотам поэзии он никогда не добьется настоящей женской любви.

– Отчего же? – удивился Грегсон. – Говорят, женщины без ума от поэтов.

– Иногда женщины мечтают перейти от поэтических образов к чувственной реальности. Любовное чувство должно алхимически сгущаться и трансмутировать в действие. Перейти от призрачного фосфорического свечения – к реальному фосфору. А поэзия… Она выводит чувства совсем в другую сторону. А мне очень импонирует ваш практический реализм.

Она взглянула Грегсону прямо в глаза, отчего у того на миг перехватило дыхание и замерло сердце.

– Вы необычная арабская женщина! – только и сумел вымолвить он.

– Неужели у вас есть с кем сравнивать? – рассмеялась мадмуазель Саад.

– Я уже видел достаточно арабских женщин в шатрах у бедуинов, когда служил в армии, – парировал Грегсон.

– Только видели или…?

– Ну, – замялся Грегсон и почти выдавил из себя, – одна из них долго помогала мне научиться арабскому языку.

– Тогда у вас не должно быть предрассудков по поводу арабских женщин.

– У меня их и нет.

– Тогда приходите ко мне вечером в каюту. Займемся совершенствованием вашего арабского языка.

Грегсон колебался, что ответить на столь откровенное предложение, и медлил с ответом. Мадмуазель Саад выглядела не только чрезвычайно привлекательной, но и чем-то опасной.

– Может быть, вам свойственны более экзотические предпочтения? – подзадорила мадмуазель Саад. – Например, как у мсье Лепонта на пару с мсье Верт?

Она откровенно потешалась над ним. Такого предположения стерпеть было никак нельзя. Грегсон разозлился сначала на мадмуазель Саад, а потом вдруг – на себя: почему он сам в отличие от нее не сообразил столь очевидного объяснения появлению здесь и поведению этой парочки.

– Я приду. Трудно отказаться от полезной возможности усовершенствоваться в изучаемом языке!

Она бросила на него быстрый взгляд. Её глаза, казалось, смеялись над ним.

– Тогда вечером я вас жду. Лучше попозже.

Она повернулась и удалилась быстрым шагом. Грегсон остался стоять, вперившись невидящим взглядом в морскую пену. Кажется, эта женщина обретает над ним контроль. Это опасно!

Через четверть часа возле борта появилась стайка дельфинов, привлекая любопытных и просто скучающих пассажиров. К одиноко стоящему Грегсону подошёл улыбающийся полковник Уотсон:

– Горячая штучка, эта мадмуазель Саад, не правда ли? Берегитесь!

– А вы откуда знаете?

Полковник только пожал плечами и улыбнулся в усы:

– Мой секретарь подбивает клинья к служанке мисс Саад. От неё он и узнал, что мадмуазель Саад положила на вас глаз. Впрочем, для этого вывода было бы достаточно и простой наблюдательности. Вызовы судьбы нужно принимать. Отказывающийся от вызова рискует не прожить свою жизнь. Как говаривали римляне: audaces fortuna juvat. То же правило действует и в отношении стран, государств, народов…

– А ваша наблюдательность не сказала ли вам что-нибудь в отношении мсье Лепонта и мсье Верт? – неожиданно для себя спросил Грегсон.

– Разумеется, сказала, – ухмыльнулся полковник. – Эти двое вам совсем не соперники в любви.

– Вы очень хорошо информированы, – только и сумел ответить Грегсон.

– Да, всё знать –это моя профессия, – кивнул полковник, – но знать все – довольно утомительное ремесло.

– А чем вы занимаетесь?

– Я советник, – улыбнулся в усы полковник. – Занимаюсь тем, что рисую картину мира для больших людей, которые имеют власть и принимают важные решения. Поэтому картину мира мне необходимо прежде всего представлять самому, а во-вторых, помочь представить другим.

– Что же вы советуете большим людям?

– В основном, действия в политике. Например, кому быть губернатором. А кому – президентом. На чьей стороне Америке лучше вступить в войну. Или как использовать образы динозавров, чтобы это пошло на пользу Америке…

Грегсон не понял, шутит ли полковник, и на всякий случай сменил тему:

– Вы, кажется, сказали. «Fortis fortuna adiuvat». Это ведь девиз американских военных, не так ли? Где вы служили в армии? Воевали в Европе?

Полковник рассмеялся:

– Боже упасти! Я ни в малейшей степени не военный. Служба в армии напрочь отбивает способность мыслить самостоятельно. Извините, если я вас этим обидел, ведь вы же сами служили. А если вы про мое звание полковника, то, как ни странно, я ношу его с полным правом: у нас в Америке такое звание можно получить за самые необычные заслуги, и отнюдь не только военные. Признаюсь, мне до щекотки приятно, когда меня называют полковником: это звание меня всегда крайне забавляет и веселит.

– А то, что я служил в армии, это так заметно? – удивился Грегсон.

– В вашем случае, это очевидно. И вполне объяснимо в свете недавней войны. Интереснее другое: вы и сейчас путешествуете не совсем в своих личных интересах. Верно?

– А что на это указывает?

Полковник рассмеялся:

– Видите ли, обычные люди со скромным достатком редко тратятся на излишества, связанные с путешествием первым классом. Зато они вполне позволяют себе такую роскошь, если за нее платят другие, их пославшие.

Грегсон улыбнулся:

– А, скажем, к примеру, наш преподобный с супругой, к кому виду вы их отнесете?

Полковник покачал головой:

– Полагаю, их миссионерская деятельность щедро оплачивается неким фондом. Могу также предположить, что внезапный интерес этого фонда к бессмертным душам суданских негров объясняется вероятностью скорого вытеснения Британии из Судана.