Большое великое солнце бесплатное чтение

Солнце

Стоял тёплый октябрьский день. Деревья были уже голые, но они всё ещё тянулись к вечному солнцу своими спутанными корявыми ветками. Могучие тополя выстроились в ряд вдоль длинной улицы, утопив свои корни в кучах почерневших от первых заморозков листьев. Больше никого не радовала увядшая природа маленького тихого городка, а на его окраине стояло небольшое здание с унылым двориком и высоким бетонным забором. Над центральными воротами, слегка покосившись, висела скромная серая вывеска: «Пансионат для пожилых людей».

Худой, с наголо выбритой головой старик, одиноко сидевший в кресле-каталке на пустой, тщательно выкрашенной в белый цвет террасе, наклонился, чтобы поднять упавшие со лба очки. Но тело его не слушалось, сил в нём давно не было, да ещё и голова, словно чужая на его плечах, слишком тяжёлая, с едва ощутимым звоном в ушах, постоянно клонилась вниз. И старик сделал неловкую попытку протянуть свою костлявую руку к очкам, но не удержав равновесия, упал. Кресло слегка откатилось в сторону, а старик беспомощно распластался на холодном деревянном полу, но тут же перевернулся на спину, слегка прикрыв глаза.

– Как же я встану теперь? – с досадой подумал он, прислушиваясь к своему телу и пытаясь понять, не сломал ли он чего в нём.

Но нет, боли не было. Тело тяжело завалилось на пол, словно оно было невозможно большим, хотя вес старика едва ли набирал бы килограмм пятьдесят. Старик со спины перевернулся набок, потом перевернулся ещё, чтобы встать на четвереньки и с досадой подумал: «Какой же невыполнимой задачей стало обыкновенное желание встать на ноги!». Как же он раньше не представлял себе таких проблем? А теперь ему было тяжело вставать с кровати, совершенно невозможно было ходить самостоятельно и ориентироваться в пространстве. А ведь старик отчётливо помнил времена, когда мог бежать за ветром, не чувствуя ног или держать на руках любимую. И никогда он и представить себе не мог, что тело может быть таким не послушным и таким беспомощным. Но самое страшное, с чем он не мог смириться долгие годы – это то, что он стал никому не нужным. Восемь лет назад его жена умерла. И после её смерти сын и две дочери старика попытались присматривать за своим отцом по очереди. Они не могли смириться с его беспомощностью и старались любой ценой растормошить своего отца, заставляя его сопротивляться болезни. Но он всё отчётливее понимал, что вызывает у своих детей раздражение и досаду, и хотя они очень старались тянуть эту обузу, как положено перед людьми и Богом, их смущали его ворчливость, замкнутость и отстранённость. Разговоры не получались, от помощи он отказывался и часто прогонял своих детей, понимая, что они глубоко страдают от таких вот холодных встреч. Всё реже они виновато навещали своего отца, потом вдруг перестали появляться в его доме месяцами, оправдываясь занятостью, а потом и вовсе вдруг отправили его сюда. Растерянность и страх, которые испытал старик в первые три недели в пансионате, среди чужих ему людей, давили на него не меньше, чем выкрашенные голые стены и бесстрастные лица санитаров. Поначалу он тихо плакал, лёжа в постели, смущался, когда его кормили и буянил, если его мыли, насильно затаскивая в ванну. Но шли месяцы, а потом и годы и старик потихоньку привык ко всему происходящему, хотя мысль выбраться отсюда и попасть домой никогда не покидала его.

Чьи- то руки ловко подхватили старого человека со спины и он с облегчением понял, что кто-то из санитаров заметил его. Старик очень обрадовался этому, хотя в этот же момент испугался, что его сейчас будут ругать за то, что он без разрешения выкатил своё кресло на террасу. Но его не ругали. Это был молодой санитар, высокого роста и крепкого телосложения, с короткой, густой бородой по всему лицу. Однако, несмотря на этот свирепый внешний вид, который был создан с целью подчеркнуть ещё не наступившую зрелость, старик всё же заметил наивное мальчишеское лицо и всё ещё по-детски открытый взгляд. Санитар бережно усадил старика в его кресло и поднял с пола очки как раз в тот момент, когда старик рассматривал его своими мутными, полуслепыми глазами. Он никак не мог узнать санитара, кажется, этот молодой парень был новеньким. И старик широко улыбнулся, пытаясь сказать ему: «Я тоже был таким большим, как ты!». Но у него получилось промямлить:

– Я тозе би таки!

Арон, так звали нового санитара, кивнул головой, хотя и не понял, что ему сказал старик. Он смущенно отвёл глаза в сторону, быстро решая в своей голове, надо ли переспрашивать старого человека, что он сказал или это вовсе не важно? К тому же, Арон был не уверен, что старик в своём уме. И он решил не переспрашивать. Санитар сделал безразличный вид и просто стал ощупывать беднягу, чтобы понять, не ушибся ли старик при падении.

«Я в порядке, парень!» – хотел успокоить его старик, но Арон снова ничего не понял наборе его звуков. Тогда тот, тяжело вздохнув, замолчал и отвернулся. Но Арон уловил огорчение старого человека и слегка погладил старика по руке, чтобы успокоить его.

– Я понял тебя, дед, ты упал! – понимающе сказал он.

– Упа! – отрешённо повторил за ним старик и снова отвёл глаза в сторону.

Арон работал в этом пансионате первую неделю и ещё не очень хорошо понимал, как вести себя со стариками. Его слегка подтачивал страх уронить кого-нибудь из них или сделать что-то не так, как положено. Повсюду он видел людей, которые нашли в этом сером здании свой последний приют. Кого-то привезли сюда потому, что устали от тяготы заботы о больном родственнике, а кого-то привезли, чтобы побыстрее освободить жилплощадь, потому что уже не терпелось дождаться кончины.

– Вот они, лишние люди! – задумчиво сказал пожилой, абсолютно седой директор пансионата и вздохнул. Он даже не смотрел на Арона, но тот всё равно понял, что директор говорит именно с ним.

– Почему же лишние? – робко спросил санитар.

– Потому что в данный момент они лишь обуза для своих родных, Арон! – бесстрастно ответил директор, глядя на стариков, – Все они вчера были жизнерадостными людьми, все они жили со своими целями, мечтами, с горячим желанием заботиться о своих детях. Только дети не могут справиться со старостью своих родителей. Она плохо пахнет, к тому же беспощадно рвёт детям сердца. Им больно видеть беспомощность людей, которые с самого детства были для них символом несокрушимости и опоры. И они подсознательно избегают их, потому что видеть беспомощность близкого – самое тяжёлое испытание для его родных.

Арон молча слушал директора пансионата, мысленно подметив для себя, что перед ним человек не без души. А директор, продолжая рассматривать стариков, продолжал:

– Человек вроде тот же, он ещё жив, но его уже нет на этом свете. Все эти старики уже по пути домой. А мы… мы их проводники. Отсюда все они идут на кладбище. Мы лишь помогаем им дотащить их полумёртвые тела до места назначения. Поэтому осторожнее, Арон. Не привязывайся и не «влюбляйся» в них, иначе сердце не выдержит внезапного прощания с таким количеством любимых. А мрут они каждый день.

С этими словами директор ушёл, знаком дав понять санитару, что теперь он может приступить к работе. Арон молча продолжал смотреть на людей, бесцельно бродивших по холлу. Они были похожи на трёх или пятилетних детей, бормотали что-то себе под нос или в никуда, ругались меж собой из-за чего-то, кто-то пел, кто-то кричал что-то бессмысленное, а кто-то просто сидел, отрешённо глядя в пустоту. Арон и не собирался ни к кому из них привязываться. Но теперь, после разговора директора, он почувствовал, что его предупредили о том, что скорее всего, вполне себе происходило часто. И санитар вышел на террасу. Что-то неосознанное, тяжёлое, проскользнувшее в душу парня со словами директора, сдавило его грудь и охватило его разум. В этот момент его телефон забурчал в кармане брюк и молодой человек, мельком взглянув на экран, увидел, что звонок идёт от его отца. Санитар сбросил звонок и нервно отписался в мессенджере, что очень занят. Он всегда был занят, даже тогда, когда занят вовсе и не был. Однажды потеряв связь с отчим домом, Арон часто нехотя отвечал на звонки своих родителей, с раздражением и усталостью слушая одни и те же слова: «Береги себя!», «Мы тебя любим!», «Почему ты не звонишь, сынок?». Поэтому или по другой причине Арон, как только вышел из помещения, шумно вдохнул всей грудью прохладного осеннего воздуха. Но в этот момент он увидел перевёрнутое кресло-каталку и старика на полу террасы.

«Ты новенький? Я тебя не узнаю, как тебя зовут?» – спросил старик, с благодарностью поглаживая мощные плечи молодого санитара. Но вслух у него вырвалось только это:

– Ти но я ни узнаваю ти зут?

И Арон снова вежливо кивнул, уже убедившись, что старик не повредил себя. Телефон снова забурчал в его кармане, и молодой человек почти машинально достал его и отключил. Он осторожно и бережно убрал морщинистую руку от себя и развернул кресло старого человека, чтобы завезти его в помещение. Но старик вдруг замахал руками и замычал.

– Не! Не! Я дисять я нивиде соце!

«Мне так хочется подышать свежим воздухом, я уже давно не видел солнца!» – умолял старик. Арон в замешательстве остановился и слегка наклонился к старику. А тот протянул скрюченные худые пальцы, указывая на солнце и радостно рассмеялся, оголив совершенно пустой, изрытый морщинами рот. И санитар поднял голову в сторону, куда тянулась дрожащая и костлявая рука старика. Сквозь спутанные чёрные нити далеко стоявших деревьев проблёскивало уже остывающее, но как всегда яркое солнце.

– Хочешь побыть на улице? – с улыбкой переспросил его Арон и закивал головой, – Хорошо, будь по-твоему, сегодня на самом деле очень тёплый вечер!

И старик снова радостно рассмеялся, звонко хлопнув в ладоши. Обычно его никто не слушал и молча увозил внутрь помещения, давно пропахшего испражнениями и лекарствами вперемешку с бесполезными моющими средствами. Но теперь его ласково укрыли пледом и сели рядом с ним. «Этот новенький хороший парень!» – подумалось старику и он слегка прищурившись взглянул на солнце. «Солнце! Оно не стареет!» – пробормотал он.

Услышав мычание старика, Арон снова склонился над ним:

– Всё? Пойдём в тепло?

– Тепло? Оно здесь, сынок! – грустно отозвался старик, выронив во внешний мир несколько бессвязных звуков.

Кресло аккуратно развернули и повезли в помещение. Старик обернулся на солнце и заплакал. Оно так ярко светило ему в глаза, что он не мог его видеть полноценно. Но ощущение, что завтра ему может быть и не удастся увидеть его вновь, горько сжимало сердце старика. Арон чуткий. Мы все очень чуткие с чужими людьми. Он остановился и присел перед плачущим стариком.

– Ну, чего ты? – ласково с сочувствием спросил санитар, – Хочешь, чтобы мы посидели здесь?

–Дя! – кивнул старик.

– А ты не замёрз?

– Не!

Арон весело поднялся на ноги.

– Хорошо, дед, смотри на своё солнце! – сказал он и быстро повёз кресло-каталку на самое высокое место на террасе.

– Пасима! – смеясь, закричал старик, потому что от быстрого хода каталки у него, как в детстве перехватило дух.

Они летели на встречу солнцу, и солнце ярко вонзилось в морщинистое, влажное от слёз лицо старика, от чего он весь сморщился и снова рассмеялся.

– Ты знаешь, что солнце существует больше пяти миллиардов лет? – радостно спросил он молодого парня, с усилием старавшегося распознать звуки старика.

– И мы с тобой по сравнению с ним очень медленные, – продолжал старик, – скорость солнца почти восемьсот тридцать тысяч километров в час, сынок!

Арон понимал, что старик говорит что-то о солнце, но что именно санитар понять не мог. И всё же он кивал старику, присев рядом с креслом прямо на деревянные полы, аккуратно выстланные по всей террасе. Старик погладил молодого человека по голове, не глядя на него и продолжал:

– Вот ты сколько весишь, сынок? Килограмм девяносто? А на солнце ты бы весил почти две тысячи килограмм, потому что сила тяжести солнца в двадцать восемь раз тяжелее.

И вдруг Арон понял, что старик говорит о солнце что-то очень ценное, просто не разборчиво. Но парень угадал в звуках старика цифры и слово «килограмм».

– Ты что, дед, учёный какой-то? – с улыбкой спросил он.

– Ты думал я родился таким никчёмным существом? – рассмеялся старик, -Всю жизнь я проработал в научном институте и многих таких, как ты научил понимать солнце.

Арон рассмеялся, устав вслушиваться в бессвязные смешанные звуки, но довольно обрадовавшись, что развеселил старика и вроде как нашёл общий язык с ним. И старик, глядя на санитара снова растянулся в беззубой улыбке.

– Арон, сейчас же верни старика в помещение! – сердито послышалось где-то за спиной и санитар обернулся.

– Пошли домой, старик! – быстро сказал он и направил кресло-каталку к дверям здания.

– Дома я больше не нужен, там я лишний, сынок! А это не дом, это тюрьма! – горько ответил старик, но всё же снова заулыбался, потому что Арон снова быстро катил его по террасе. С того вечера каждый день Арон знакомился со стариками, с тяжёлыми и не слишком, с буйными и тихими, но всегда почему-то возвращался к старику на каталке, который каждое утро усаживался возле окна и неотрывно смотрел на едва проглядывающее из-за серых туч солнце. Прошло несколько месяцев. И санитар уже научился чуть-чуть понимать речь старика и не редко в точности понимал, что тот хочет сказать или уже говорит, не дожидаясь, когда его поймут. И если выдавался хоть сколько-нибудь тёплый день Арон тепло укутывал старика и тайком вывозил его на террасу.

– У меня сын чуть постарше, чем ты! – сумел однажды расслышать Арон, – Только тебе я нужен, а ему нет. Ты получаешь деньги за то, что возишься со мной. А он платит, чтобы это делали другие. Когда он был беспомощным и не давал мне ни спать, ни есть, я не отдавал его другим людям. А он меня отдал. Я больше никогда не увижу его.

Дальше старик говорил уже больше с самим собой, а молодой человек смотрел на уходящее солнце и думал о своих ещё не старых родителях, которых оставил далеко на Кавказе.

– Де той папа? – спросил старик, подняв голову на могучую тень рядом с собой.

– На Кавказе, дед! – коротко ответил Арон.

– Кавказ – это далеко. Ты пишешь ему?

Арон отрицательно покачал головой. Несколько лет назад Арон уехал с Кавказа. Ему, как и всем молодым людям хотелось самостоятельной жизни, и в конце концов свободы, чтобы найти себя. Иногда он думал о своих родителях, с тоской посматривая на знакомый номер в мобильнике. Но звонить не хотелось, потому что, как ему казалось, общих тем с родителями уже давно не было и говорить было не о чем. Но теперь ему было от этого не по себе. Это было каким-то неправильным явлением в его жизни и теперь никак не усаживалось в его душе. Старик закашлялся, потом снова взглянул на солнце.

– Только солнце не стареет, сынок, остальные все стареют и уходят к нему! – сказал он и сощурил свои липкие тонкие веки, играя с лучами, проблесками сверкавшими на его редких ресницах. Арон отвёз старика обратно в палату, раздел его и уложил в постель. И вдруг за спиной он услышал голос своего директора:

– Ты бы не привязывался к нему, Арон. Он очень болен, тяжело тебе будет.

Но Арон уже привязался. Он привязался всей душой к этому беспомощному старику, любил катать его по террасе, каждый день аккуратно кормил его с ложечки, читал ему не большие рассказы, играл с его скрюченными, как ветки старого дерева руками, делая массаж перед сном. А ещё молодой санитар полюбил провожать солнце и слушать тихий, почти детский смех старика. Прошло ещё несколько недель. Старики уходили каждый день по два или три человека. Все они были, словно брошенные дети, всё время плакали, капризничали и растерянно смотрели по сторонам. У многих в личных вещах оставались теперь уже никому не нужные фотографии их детей, которые старики бережно хранили так, как ангелы хранят своих подопечных. Каждую ночь Арон теперь звонил своему отцу. Тот радостно звал к телефону мать и они весело говорили друг с другом обо всём, будто никогда не расставались ни на минуту. И совсем скоро парень понял, что отец каждый день ждёт его звонков, потому что как только проходил один единственный гудок, тот тут же поднимал трубку. И Арон рассказывал своему отцу о старике и о его солнце. Жизнь Арона будто заполнилась, она вернулась в то изначальное, что даёт каждому человеку уверенность в завтрашнем дне и лёгкость в настоящем. Потому что теперь его отец рассказывал ему о своём солнце, о солнце на Кавказе. А оно там высокое, гордое и мудрое.

Время шло. Арон давно научился распознавать речь старика на каталке, он часами слушал его рассказы, но старик стал чаще уставать, а иногда он даже засыпал, глядя на розоватые, покрытые серебром наступающей зимы закаты.

И однажды на рассвете, Арона разбудил дежурный, которого послал директор:

– Арон, там твой старик! – не ловко топчась на месте, быстро сказал ему дежурный, – Он, кажется, умирает!

– Мы всё думаем, что времени у нас много и силы никогда не покинут нас, но однажды мы падаем! – тихо бормотал старик, лёжа на почти плоской подушке в своей кровати, – И тогда никто из нас не может быть радостью для наших детей, только лишь страхом или чувством вины. Вот, кем мы становимся. А наши дети остаются для нас солнцем. Бессмертным, ярким, дарящим надежду и лишающим нас всякого страха.

Арон взял старика за руку и накрыл второй ладонью его худую, холодную кисть. Он смотрел, как едва заметно старик подёргивал губами, продолжая что-то говорить своему последнему другу. Но его друг Арон больше не понимал его. Глаза старика закатились, тонкие веки словно слиплись меж собой, а тело его будто бы стало ещё меньше. Тогда Арон распахнул окно, где могучее холодное солнце поднималось над верхушками мёртвой от холода природы и обернулся на старика.

– Дед! – воскликнул он, – Посмотри в окно! Вот оно, оно с тобой твоё солнце! Слышишь меня? Посмотри в окно!

Старик открыл глаза и уставился на белое пятно в гуще серых, слегка затуманенных облаков. Он улыбнулся и, казалось, застыл с этой улыбкой на лице, но Арон верил, что старик всё ещё продолжал восторженно смотреть в это бесконечное небо, подыскивая там место для себя.

Безмолвный свидетель

Полная душистыми цветами степь, пока что не опалённая беспощадным солнцем, раскинулась у подножия высоких холмов, за которыми, словно исполины, стояли, прижавшись друг к другу, высокие горы Алатау. И богатая цветами и дикими травами природа широко растянулась по холмам вокруг небольшого и неприметного селения, усаженного будто бы в ложбине, неподалёку от широкой реки, впадающей в озеро, со всех сторон густо пестрившее многоцветием полевых трав.

Маленькие саманные домишки старого села со множеством глиняных пристроек были не приметными и чуть покосившимися, с тёплым запахом густого дымка, доносившегося из дворов, заросших плодовыми деревьями. В это светлое, апрельское утро было особенно тепло. И старик Алибек, давно овдовевший и живущий со своим сыном Баширом и невесткой Инарой, старательно обрабатывал землю на своём небольшом участке, очищая её от сгнившей под снегом травы и опавших веток. Во дворе, широком и чистом, стояла старенькая машина его сына Башира. А за домом в просторном огороде разместились небольшие постройки для скотины и маленькая ветхая баня. Старик шумно сопел в спутанные меж собой усы и бороду, свисавшие на грудь, а на его изрытом глубокими морщинами лбу клочьями торчали в разные стороны растрёпанные, влажные от пота волосы. Шестилетний внук Алибека по имени Айдар сидел поодаль от него и с любопытством наблюдал, как сильные морщинистые руки его сурового деда размахивали длинной, отлично наточенной мотыгой. На мальчике была не по размеру большая, старая ватная куртка, доставшаяся ему от подросших соседей, а на совершенно лысой голове торчком сидела вязанная шапка не понятного кроя. Ребёнок сидел на пороге дома, с удовольствием откусывая свежую, тёплую лепёшку, которую он крепко держал в руке. В тот момент в доме что-то грохнуло, на пол упал стул, хрипло царапая деревянные половицы. А через мгновение старик с мальчиком услышали, как Башир начал снова ругаться со своей женой Инарой. Но ребёнок не вздрагивал от этого шума, лишь замер на месте, слушая громкие голоса и бранную речь взрослых. При этом он всё медленнее жевал свою лепёшку, уже не обращая внимания на падающие на колени крошки. Мальчик внимательно прислушивался к крику своего вспыльчивого отца и жалобным всхлипам матери. Всё было, как всегда, сначала мать тихо, но коротко отвечала на придирки Башира, потом кричала, а уж потом, если ей не удавалось убедить мужа, который часто в ярости набрасывался на неё, всхлипывала или громко ревела.

– Успокой её, Башир! – сердито рявкнул старик своему сыну с улицы и, грубо отбросив в сторону мотыгу, обеими руками схватил охапку мусора и отнёс её в высокую кучу к воротам.

Айдар настороженно повернул голову на окно, из которого доносился громкий плач его матери, затем пронаблюдал, как дед осторожно обошёл внука, сидевшего прямо на пороге и вошёл в дом, плотно закрыв за собой дверь. Ребёнок спустился с крыльца, пытаясь подавить в себе необъяснимый страх, который он всегда испытывал, когда слышал плачь матери. Он медленно побрёл по двору, заставляя себя не вслушиваться в её крики, и поплёлся в сторону кучи мусора, с которой он зачем-то решил скатиться, как с горки. И, глядя на дверь, за которой только что скрылась худощавая фигура Алибека, маленький Айдар стал карабкаться на эту кучу, стараясь не выронить из руки надкусанную со всех сторон лепёшку. В доме послышалась какая-то тихая, но жёсткая возня. Инара снова заголосила и стала выкрикивать слова проклятий, обращённых теперь уже к обоим мужчинам. Они что-то грубо отвечали ей и Айдар под этот привычный шум покатился с кучи, затем вскочил на ноги и, закусив нижнюю губу зубами, побежал к ней снова. Послышались глухие удары, женщина почти заскулила и притихла. Ребёнок скатился с кучи ещё пару раз и встал посреди двора, в упор глядя на мутные, пошарпанные окна. И он всё-таки выронил лепёшку из рук, но, испугавшись шагов в прихожей, вдруг стал нервно шарить руками, озираясь по всей разбросанной куче. В этот момент старик вышел из дома и озадаченно взглянул на мальчика.

– Зачем ты раскидал мусор, балам? – без злобы пробормотал он и, взяв грабли, стал снова собирать мусор в кучу.

Айдар оставил затею искать лепёшку, да и попросту тут же забыл о ней, увидев свою мать, выскочившую из дома, с растрёпанными волосами и заплаканным, красным лицом.

Она пробежала по двору вдоль дома, закрыв своё лицо руками, и тут же скрылась в низенькой, потрескавшейся по стенам бане. Маленький Айдар побежал следом за ней, но старик громко и сердито окликнул его:

– Не ходи за ней, Айдар! Иди ко мне. Кому сказал?

Внук послушно остановился, но к деду не подошёл. Он снова сел на крыльцо и замычал. Айдар родился немым и когда он пытался издавать какие-нибудь звуки, старик оседал в плечах, пряча глаза, замолкал и всегда отворачивался. Так и теперь он, словно осёкся, сжал худые плечи и, отвернувшись от мальчика, снова отбросил грабли в сторону. А мальчишка продолжал мычать, всем своим существом прислушиваясь к громкому плачу своей матери, доносившемуся из бани. Но тут на пороге появился отец и ребёнок протяжно завыл, словно брошенный всеми щенок. Он знал, что Башир сейчас пойдёт за матерью в баню, потому что его отец совершенно не выносил её голоса, ни в тот момент, когда она плакала, ни тогда, когда она смеялась. Его отец предпочёл бы, чтобы Инара была немой. Но она не была немой, немым был его маленький сын, вид которого раздражал Башира, горько сдавливая всё его нутро.

– Тише, Айдар! – велел Башир своему сыну и почти бегом побежал в баню. Но Айдар со всех ног побежал за ним. И теперь ни окрики деда, ни рык отца его не останавливали. Мальчик бежал к своей матери, чувствуя, что его отец снова сделает ей больно. Ещё больнее, чем в доме. И он, опередив Башира, мигом вбежал в невысокое старое построение и бросился к сидящей на полу Инаре. Он упал перед ней, обхватив обеими руками её согнутые под себя ноги и уткнулся лицом в её колени. Это на секунду остановило Башира. Но он, деспотичный и властный, не смог справиться с тем, что Инара даже не вздрогнула, увидев в пороге бани своего мужа. Она крепко обняла своего тихого и ласкового сына и, опустив голову, почти касаясь губами макушки ребёнка, громко запричитала:

– Зачем я вышла за тебя, Башир?! Ты не выносишь моего присутствия и распускаешь руки по любому поводу. Я всегда раздражаю тебя и твоего отца, ты целыми днями злишься на меня и всё-таки не даёшь мне уйти! Зачем я тебе?

– Инара! – едва сдерживая себя, но невольно ища глазами что-нибудь увесистое, прошипел её муж, – Ты не должна позволять себе…

– Что я не должна себе позволять? – резко перебила его Инара, вскинув голову и глядя прямо в глаза своему мужу, – Что я не должна? Думать, говорить, дышать рядом с тобой? Что, Башир, я не должна себе позволять?!

Он с силой ударил её по лицу, разбив ей нос и кровь брызнула на шею мальчика, тут же размазавшись под его воротником. Айдар поднял голову, судорожно вцепившись в юбку матери и, инстинктивно рассчитывая, что это как-то может остановить отца, снова замычал, глядя на него.

Мужчина побагровел. Скулы его стали острыми, а взгляд стал мутным, словно он был пьяным.

– Иди к деду, Айдар! – вдруг во весь голос заорал Башир, но мальчик, задрожав всем телом, ещё крепче уткнулся в колени матери, спрятав лицо в подол её старой, ситцевой юбки.

– Говорить и думать буду я, Инара! – заорал Башир, схватив свою жену за волосы и откинув её голову назад так, что в шее женщины что-то больно хрустнуло.

– Я же не животное, Башир! – хрипло прошептала она разбитыми в кровь губами и её худенькое хрупкое тело сильно затряслось от бессилия.

– Ты женщина, Инара! Ты не животное, ты женщина! – ответил ей муж таким тоном, что Айдару показалось, что животное – это намного лучше, чем женщина.

Башир снова рванул голову жены назад и она снова захрипела. А её ребёнок беспомощно заплакал, после чего громко замычал. Отец попытался отодрать второй рукой ребёнка от своей жены, но мальчик так крепко вцепился в подол своей матери, что тонкая ткань юбки Инары затрещала на ней и стала рваться. В этот же момент в баню влетел старик и, схватив мальчика обеими руками, быстро вынес его из бани, не обращая внимания на оторванные клочья подола Инары в его зажатых до белого пальцах. Айдар мычал и бился в руках старика, а тот, вбежав в дом, уселся с ребёнком на кровати и стал качать его, больно обхватив тело ребёнка своими жилистыми руками.

– Тише, Айдар! – сипло бормотал старик, – Тише, балам. Будь мужчиной. Твоя мать не понимает, что она женщина. Тут нечего плакать, тут надо учить, понимаешь?

Айдар притих, но не потому что старику удалось утешить его, а потому что он услышал, как громко вскрикнул Башир, словно его кто-то ранил. Сын Алибека выбежал из бани во двор. Он в панике хотел сесть в машину, потом вдруг выскочил из неё и сел на корточки под воротами возле кучи мусора, судорожно обхватив свою голову сильно трясущимися руками. Волосы его были растрёпанными, на шее и висках выступил пот, лицо стало красным, словно он надрывно кричал изнутри, и пальцы, сжимавшие голову, побелели от напряжения. Старик посадил умолкнувшего внука на кровати и выбежал во двор. Айдар подошёл к окну и увидел, как дед заметался вокруг своего сына, порываясь бежать в баню, потом вдруг снова возвращаясь к сыну. Чувствуя своим детским чутьём беду, Айдар замер на месте, мгновенно перестав плакать. Ребёнок бессознательно слегка толкнул зажатым кулачком поскрипывавшую створку приоткрытого окна и до него донеслись голоса отца и деда:

– Упала! Скажем всем, что она упала, Башир! – суетился старик, бегая вокруг оцепеневшего от ужаса сына.

– Не поверят, отец! – прошептал тот бледными губами.

Лицо Башира было перекошенным, рот скривился в горькой усмешке, глаза бегали, шаря по двору в поисках хоть какого-то утешения, его руки и колени била сильная дрожь.

– Поверят! – убеждал его отец, – А кто видел? Никто не видел. Почему нет? Пошла в баню и упала. И всё на этом. Говорил тебе, Башир, не наша она. От неё сразу бедой запахло, как только она тут появилась!

– Тише, отец! – Башир нервно тёр ладонями лицо и взгляд его выхватил мальчика, стоявшего у окна.

– Айдар смотрит, – тихо прошептал он.

– Пусть! – отмахнулся старик, успокаивая своего сына, – Он всё равно ничего не понимает. Мал ещё. Да и что он скажет? Даже в бреду не скажет ничего. А потом и забудет. Дети не помнят дурного. Вставай, Башир!

Потом они оба забегали по двору, дед долго оставался в бане, а Башир, выбежав во двор, подбежал к воротам и с силой затолкал что-то в трубу, к которой были привинчены увесистые петли воротин.

Через время появились соседи, врачи и полиция. Соседи сокрушались, сочувственно кивая головами. Врачи завернули тело Инары в простыни и почти сразу увезли её. Айдар стоял неподвижно глядя, как его мать увозит тёмно-синий фургон. Полицейские опрашивали соседей, старика Алибека и Башира, сновали, осматриваясь, по дому, по саду и во дворе. А мальчик всё так и стоял у окна с приоткрытой створкой, неподвижно глядя на происходящее. И вдруг за его спиной послышались осторожные шаги.

– Айдар! – услышал он знакомый голос подруги матери, жившей по соседству с ними.

Мальчик не шелохнулся. Зарина медленно подошла к нему со спины и легонько погладила его по голове. Это была молодая женщина лет двадцати пяти, маленькая и пухлая, с круглыми большими очками на переносице. Зарина постаралась развернуть Айдара к себе, но это получилось лишь тогда, когда она подняла его на руки и поставила прямо перед собой. Ласково она взяла его за обе руки, свисшие вдоль тела и тихо прошептала:

– Привет, малыш. Пойдёшь ко мне сегодня?

В этот момент её пальцы нащупали обрывки юбки Инары в его ладонях и она с удивлением взглянула на пальцы мальчика, всё ещё крепко сжимавшие клочья материнского подола. Зарина сразу узнала обрывки единственной юбки своей подруги. За её спиной выросла высокая фигура Башира.

– Башир, а почему Инару нашли без юбки? – растерянно спросила Зарина, глядя на запачканный воротник ребёнка, голова которого повисла вниз, открывая размазанное кровавое пятно на шее.

Башир, не глядя на мальчишку, торопливо ответил, отслеживая глазами каждую мышцу на лице Зарины, но совершенно не видя, куда она смотрит:

– Инара же мыться собиралась в бане, Зарина! – быстро ответил он, – Мы с отцом нашли её на полу, полураздетой.

Девушка подняла глаза на Башира, молча слушая его и прижав своей ладонью воротник ребёнка. Она не хотела, чтобы он видел кровавое пятно на шее мальчика.

– Одевать её мы не стали, полицию сразу вызвали! – торопливо продолжал врать муж погибшей подруги, – Так ты заберёшь Айдара к себе на время похорон?

– Да, Башир, – ответила Зарина, – я заберу его.

Зарина осторожно, не подавая вида, обошла Башира и повела мальчика за собой. Но Башир уже не смотрел на неё. Его глаза впились на сцену просторного двора, где полиция дотошно расспрашивала соседей о взаимоотношениях жены и мужа в этом доме, о возможных скандалах или, может быть, драках. Но те отрицательно качали головой:

– Нет, мы никогда не слышали шума в их доме.

– Алибек-ага уважаемый человек в нашем селе, у них всегда тихо!

Зарина вышла на порог дома, не крепко, но надёжно держа руку мальчика в своей. Она хотела подойти к полицейским и показать ребёнка, но увидела Башира, следившего за ней из окна. И, пройдя через весь двор мимо старика Алибека, плакавшего перед двумя полицейскими, девушка глазами показала одному из них, чтобы тот пошёл за ней. Старик мял в руках потерянную лепёшку внука и тихо причитал, давясь слезами:

– Сегодня утром Инара испекла нам лепёшек, мы позавтракали и она пошла в баню…

Полицейский, заметивший знаки Зарины, задержал внимательный взгляд на девушке с мальчиком, затем опустил глаза, осмысливая увиденное и вежливо оставил коллегу со стариком, а сам направился за девушкой. Он заметил, что Зарина вышла за ворота и посмотрел по сторонам, высматривая, кого опасается девушка. Но полицейский не увидел Башира, стоявшего у окна в доме и вскоре вышел вслед за напуганной Зариной. Она торопливо развернула к нему безмолвного мальчика и тут же увидела Башира за спиной полицейского. Башир хотел знать, о чем собирается говорить Зарина с сотрудником полиции и присел перед Айдаром на корточки.

– Сынок, ты побудь пару дней с тётей Зариной у неё дома, ладно? – непривычно ласково сказал он мальчишке и, вдруг увидев его руки, схватил ладони сына в свои, полностью закрыв то, что мальчик сжимал в руках.

Полицейский с недоумением вопросительно взглянул на Зарину и та, едва заметно покраснев, кивнула на шею ребёнка. Тогда он направил внимательный взгляд под воротник мальчика и замер, тут же с пониманием кивнув Зарине. А Башир, не заметив всего этого, встал во весь рост, пряча в своих руках клочья одежды своей жены и с видом горюющего отца обернулся к полицейскому.

– На время похорон жены я попросил соседку забрать моего сына к себе, – слишком уж вежливо пояснил Башир.

– Где был ваш сын в тот момент, когда ваша жена пошла в баню? – холодно спросил полисмен.

Башир, не колеблясь, ответил:

– Он был во дворе, с моим отцом. Мой сын немой с рождения и ничего не видел. Не задавайте ему вопросов, он все равно не сможет ответить вам.

Но полицейский, бесстрастно выслушав его, крепко взял под руку Башира и потихоньку повёл его к машине, около которой, насторожившись, за ними наблюдали ещё трое полисменов. Башир запаниковал и машинально выбросил клочья одежды своей жены, будто они обжигали ему ладони. Но полицейские заметили это, подобрали их и взяли с собой, как улику.

Айдар проводил взглядом отца и только теперь в его больших глазах вдруг заблестели слёзы.

Прошло несколько долгих недель. Экспертиза показала, что Инара погибла от удара по голове тупым предметом. Было ли это падение или это был предмет, полиции не было ясно. Однако экспертиза ещё подтвердила и то, что кровь на шее ребёнка принадлежала Инаре, что означало, что ребёнок находился рядом с матерью, когда та разбила себе нос и голову. А вот клочья одежды полицейским ничего не дали, потому что не было найдено ни одной вещи Инары, к которой бы подошли эти оторванные лоскутки старого ситца.

Айдар все эти дни оставался у Зарины. Башира не выпускали из следственного изолятора и дед целыми днями обивал пороги в полиции, стараясь вытащить сына любой ценой. А Зарина тем временем пыталась развлечь ребёнка, по ночам рассказывала ему сказки, которые, как ей казалось, он даже не слушал. А потом с утра до вечера девушка пыталась хоть как-то накормить мальчика. Но ребёнок отказывался есть и всё мычал, глядя в окно. Он не плакал, просто целыми днями смотрел в окно и мычал. И Зарине было не понятно, о чём думает этот маленький мальчик и что творится в его скрытой от всего мира хрупкой душе. Однажды поздним вечером дед вдруг вернулся за внуком, сердито постучав в окно девушки. Зарина выглянула в окно, с опаской глядя на старика Алибека, и он кивком головы велел ей открыть. Зарина быстро повиновалась ему.

– Ты сказала, что завтра в семь вечера уедешь в город? – прерывисто заговорил старик, – Я пришёл за своим внуком.

И старик, увидев Айдара за её спиной, с силой распахнул дверь, оттолкнув в сторону девушку. Затем Алибек схватил ребёнка за руку и потащил домой, даже не обернувшись на охваченную ужасом подругу своей невестки. Она закрыла за ним дверь и расплакалась. Но очень скоро девушка всё же почувствовала облегчение. Облегчением было для Зарины не то, что старик наконец-то вспомнил о внуке и забрал его. Облегчением было то, что он ушёл. Уж слишком она теперь боялась как старика, так и его сына. Ей казалось, что Алибек-ага с Баширом знают, что это именно она указала полицейским на кровь Инары на шее ребёнка и клочья потерянной юбки.

Вечер следующего дня тихо спускался на цветущие холмы и старик Алибек, не обращая внимания на своего внука, нервно расхаживал по террасе, прижав к большому толстому уху мобильный телефон и громко говорил с кем-то о своём сыне. Айдар весь вечер неотрывно смотрел на стрелки часов на стене, и наконец стрелки встали около цифры семь. Он вдруг встал с места и медленно вышел из дома. Мальчишка поплёлся к трубе, в которую отец что-то затолкал и, встав на высокую кучу мусора, стал ковыряться в ней. Через некоторое время окровавленная юбка его матери была у него в руках. В это время прямо мимо их дома шла с дорожной сумкой на плече хрупкая девушка. Было ещё не темно и Зарина встала, как вкопанная и задрожала, увидев Айдара с юбкой в руках. А мальчик бросил юбку ей под ноги, спрыгнул с забора, сел на кучу и скатился с неё вниз. Потом он залез на кучу снова и опять скатился. Потом снова и снова. Ему не было весело, но он это делал, как какую-то работу, всё быстрее поднимаясь по куче и всё неуклюжее падая с неё. Зарина вытащила мобильный телефон, прижавшись к воротам старика Алибека, прямо перед лежавшей под её ногами юбкой Инары. Она набрала знакомый номер полицейского и тихо прошептала:

– Юбка Инары… её сын только что бросил её через забор на улицу.

Юбку показали Баширу и тот не выдержал и сознался в убийстве своей жены. Вскоре прошёл суд и его посадили. Дед поседел за одну ночь, став совершенно беспомощным. Айдара забрали в детский дом, посчитав старика слишком старым, чтобы растить ребёнка. Каждый день мальчик безмолвно сидел у окна детской комнаты, в которой всегда было шумно и неуютно и, слегка покачиваясь, неподвижно смотрел в окно.

Фарида

Долгие солнечные дни сменяли короткие теплые ночи. Каждый день ясная погода и бескрайнее синее небо целыми днями висело над головой. Этим летом Фарида особенно тяжело чувствовала себя в одиночестве. Никогда так остро она не чувствовала его, как в этом июне. А вокруг неё повсюду – буйство цвета, праздник радостных дружеских встреч, семейные пикники, приятное ощущение тепла и уюта. Только не у неё. В её маленьком пыльном дворике совсем накренившийся сарай, разросшаяся вишня стоит лохматая и бесплодная, как сама Фарида. Сад зарос травой и кураем, повсюду обломанные сухие ветки, а в доме запущенность и беспорядок. Незачем Фариде ломать спину целыми днями в бесполезных ежедневных хлопотах, никто не придёт к ней, она никому не интересна, да и самой Фариде никто на этом свете не нужен. Забор у Фариды растянут вокруг её дома не слишком высоко, она лишь глазами может смотреть через него на прохожих, а ниже её носа уже ничего не видать. Только к ней самой через этот забор заглядывают лишь сирень кудрявая, да соседский карагач. Фариде сорок девять лет. Она одинокая и странная, ни с кем не общается и никого не зовёт в гости. Часто она выходит на местный базар и бродит там между прилавков, ничего не покупая. Но когда люди говорят между собой, она останавливается и незаметно для них прислушивается к голосам, с любопытством рассматривает их лица, затем делает вид, что кого-то ждёт и отворачивается. Мобильный телефон у Фариды хороший, дорогой, но в нём нет ничьих номеров и она им пользуется лишь для того, чтобы следить за временем, читать новости и слушать музыку. А музыку Фарида очень любит, но тихую, заунывную, порой даже слишком печальную. Фарида работает в кафе посудомойщицей, моет себе посуду, уйдя с головой в беспрерывный шум воды, а когда станет совсем уже поздно, идёт домой. Но она никогда не отказывает себе в удовольствии понаблюдать за красивой официанткой, недавно устроившейся к ним в кафе. Фарида с детства восхищалась женщинами, похожими на кукол и завидовала им, потому как вокруг них всегда кружили мужчины. Ведь сама она была очень некрасивой и неказистой. Но как же хотела Фарида быть похожей на прелестных женщин, которых видят издалека и ради которых идут на преступления! Выглядит Фарида довольно просто. Обычная азиатская внешность, миндалевидные карие глаза со слегка нависшими на них веками, невыразительные короткие тёмные брови, небольшой нос с горбинкой, маленький, растянутый в смятении рот, короткие, неровно остриженные чёрные волосы. Ростом она ниже среднего, а телосложение неуклюжее, но худое, как у девушки. И вся она какая-то неприметная и невидимая. Может потому, что и одежду Фарида выбирает себе такую же скучную, как её жизнь, избегая ярких цветов и облегающих форм. В этот день она шла на работу к полудню, как всегда не торопливо, наслаждаясь ясным днём и слегка смущённо покусывая сладкое мороженное со вкусом ароматной клубники. Люди проходили мимо, не обращая на неё внимания, а она напрочь не видела их, рассматривая лишь, как закудрявилась акация, как густо разрослись благоухающие цветы в клумбах, какие дорогие машины стали появляться всё чаще и чаще в её маленьком городке. И, подходя к кафе, она увидела собаку, которую мальчишка официант тащил за ошейник внутрь заведения. Фарида отвернулась от кафе и сделала глубокий вдох свежего воздуха, готовясь до ночи торчать в душной кухне.

– Фарида! – услышала она за спиной голос своего работодателя и, со страху уронив мороженное.

Пожилой, с отвисшим животом мужчина лет шестидесяти, поросший жёсткой щетиной почти по всему телу, в дорогущем костюме смотрел на неё с брезгливостью разжившегося бия.

– Ты долго там будешь стоять? – захрипел он, смахнув пепел дорогой сигары на асфальт.

Женщина покорной поступью мелких и быстрых шагов влетела в кафе и нырнула в свою кладовку. Он зашёл за нею следом и повернулся лицом к летней площадке, убеждаясь, что всё готово к приёму посетителей. Затем он самодовольно приподнял голову, так, что на его шее под затылком образовалось несколько блестящих складок и подошёл к раскрытой двери рабочего помещения. Совсем юный мальчишка официант заканчивал сворачивать салфетки и протирать посуду накрахмаленным вафельным полотенцем.

– Юсуп! – обратился хозяин к мальчишке.

Тот оторвал свой взгляд от блестящего бокала и взглянул на хозяина.

– Принеси мне в кабинет ромашковый чай! – удовлетворённый заискивающим вниманием своего работника, просто так, ни зачем, распорядился он.

– Да, сейчас, шеф! – отозвался Юсуп и, бросив своё занятие, принялся за чай. Маленькое и уютное на вид кафе было похожим на летнюю веранду с заросшими виноградными лозами, которое полностью окутали летнюю площадку с пятнадцатью простыми деревянными столами. Летник был пристроен к небольшому помещению, где умещались просторная кухонька с широкой раковиной, кладовка для переодевания и небольшой кабинет хозяина заведения. На кухне стояли две обычные газовые плиты, разделочный стол и небольшая тумба для посуды. А в кабинете хозяина дорогой диван, невысокий сейф для документов и маленький журнальный столик. Позади этого кафе стоял мусорный контейнер для пищевых отходов, около которого теперь была привязана собака. Она всё норовила поживиться отходами, но хозяин, как только видел это, тут же пинал её в лохматый бок носком дорогих туфлей. Старый, никогда никуда не спешивший, повар, которого все называли Абака лишь изредка поднимал взгляд на происходящее и делал вид, что ничего не замечает вокруг. Проводив взглядом Фариду, хозяин прошёл от двери рабочего помещения и уставился на контейнер, в который только что Мадина высыпала отходы. Он давно положил глаз на молоденькую работницу, но никакие намёки и ухаживания не давали результатов. Мадина вела себя так, будто ничего не понимает. И это злило её работодателя. Собака, учуяв запах еды, в очередной раз подошла к контейнеру. Хозяин прищурился в ожидании следующего её действия и как только она вытянула к контейнеру нос, снова с разбега пнул её. Животное заскулило, поджало хвост и почти в присядку отошло от контейнера.

Фарида, затылком слыша, как скулит собака, мельком взглянула на старого повара. Но тот, казалось было, снова ничего не слышал. Мадина осуждающе покачала головой, отвернувшись от всех, а затем, достав мобильный телефон уткнулась в него, сердито сдвинув брови. Потом нервно отложила его и стала помогать Абаке чистить картофель. Мадина очень хорошенькая, молодая, у неё красивые волосы и очень выразительные глаза. Фарида, надевая фартук, как всегда с материнским обожанием рассматривала её, пока собака снова не взвизгнула. Юсуп нахмурился и, аккуратно выставив на разнос чайник с дымящимся чаем и чашку, торопливо пошёл в кабинет. Но хозяин заведения Башар не собирался пить чай. Он стоял на улице и внимательно следил за собакой. Поэтому парень стал протирать столы на летнике, показывая хозяину, что не даром находится здесь.

– Мадина! – позвал с улицы хозяин.

Девушка вскинула голову и быстро вышла на улицу. Он стоял снова у двери кухни, поджидая свою собаку.

– Смотри! – сказал он подошедшей девушке, указывая на территорию, где стоял контейнер.

Собака, слегка оправившись от удара, снова подошла к контейнеру. И Башар снова выскочил из укрытия и пнул её. Собака взвыла и отползла на место. Фарида вышла на порог рабочего помещения и тоже взглянула на собаку.

– Зачем вы это делаете?! – громко возмутилась девушка, вскинув на него гневные, но невообразимо красивые глаза с длинными пушистыми ресницами.

Башар вожделенно облизнул узкие полоски губ и, глядя ей в глаза, выдержал недолгую паузу. Потом он взял её под локоть и, не обращая внимания на Фариду, постарался дотянуться до её уха, но девушка отстранилась и слова хозяина всё-таки прозвучали громко:

– Я хочу тебе показать, что будет дальше, Мадина. Ты должна это увидеть!

Мадина посмотрела на него, как на не нормального человека и хотела уйти, но он схватил её за руку.

– Подожди, говорю тебе!

Она остановилась и взглянула на собаку, которая всё же встала на ноги, но теперь не подходила к контейнеру, а внимательно смотрела на хозяина.

– Это называется выученная беспомощность, Мадина! – самодовольно сказал Башар, – Собака может подойти, но не станет. Она поняла, что не может подойти к контейнеру, который стоит совсем рядом. Она не то, чтобы не хочет. Собака думает, что не может. Понимаешь, о чём я?

Фарида слушала их, замерев на месте. А Башар оттащил девушку чуть в сторону. Мадина снова попыталась уйти, но он держал её за руку.

– Стой, не бейся! – слегка рявкнул он, – Чего ты мечешься? Посмотри.

Он снова вывел её из укрытия. Но собака не двинулась с места.

– Видишь? – со странной улыбкой спросил он и Мадина побледнела. Он отпустил её руку и девушка сразу же убежала в кухню, слегка оттолкнув с порога Фариду. А он рассмеялся и, достав мобильник из кармана, сел за первый попавшийся столик на летнике и стал что-то смотреть в нём, изредка поднимая голову и посматривая на застывшую на месте собаку. Фарида тоже вошла в кухню и принялась убирать вымытую с вечера посуду.

– Зачем хозяин бьёт собаку и показывает это Мадине? – спросил Юсуп, несмело поглядывая на Абаку.

Тот, не оборачиваясь, буркнул:

– Не суй свой нос.

Мадина, всё ещё ошеломлённая выходкой хозяина, возмущенно выпалила:

– Он просто живодёр! Дикарь какой-то!

Глаза её гневно вспыхнули, губы сложились в презрительную кривую и девушка, сдерживая свои возмущения, бросила очищенную картофелину в чашку с водой. Фарида молча составляла чистые ложки, вилки и ножи, убирая их с мойки и не вмешивалась.

– А мне кажется, что он клеит тебя! – стараясь расслабить напряжение в кухне, подмигнул Юсуп, глядя на Мадину.

– Фу! – сморщила носик Мадина и, увидев первых клиентов, схватила со стойки меню.

Когда она вышла, из кухни выскочил и Юсуп. И он с тихим ужасом увидев, что собака продолжала стоять на месте и смотрела в спину своего хозяина, взглянул на Башара, который теперь в упор глядел на мальчишку.

– Здорово, вы её проучили, – с наигранным восхищением сказал Юсуп, подлизываясь к хозяину и попытался улыбнуться.

– Ты про Мадину или про собаку? – ехидно спросил хозяин.

Тот растерянно обернулся на собаку, делая вид, что ничего не понимает.

– Я про собаку, – быстро ответил он, поняв, что лесть была не удачной, – но… может, её покормить?

– После того, как преподал женщине урок, надо подождать, чтобы она его осмыслила, – вдруг ответил Башар, – а потом уже или кормить, или продолжить учить.

Юсуп растерянно заморгал и, чувствуя какую-то неловкость, быстро смылся с глаз хозяина. А Фарида вошла в кладовку, где обычно отсиживалась, пока не было посетителей. Она бессмысленно смотрела на полки с моющими средствами, всякой бытовой утварью и её взгляд скользнул на пакет в углу. На нём было что-то написано ручкой и Фарида наклонилась, чтобы прочитать. Крысиный яд. Фарида сморщила лицо, представив знакомую процедуру, когда шеф заставлял её травить крыс, а они потом валялись где ни попадя и Фариде приходилось ходить повсюду и убирать их так, чтобы никто не видел её. Но вдруг она услышала, как на кухню вбежала Мадина и старый повар сказал ей:

– Уходи с работы, Мадина. Прямо сейчас.

– В смысле? – не поняла его девушка.

Абака, также не оборачиваясь, повторил:

– Уходи сейчас, я сказал.

Мадина пожала плечами. С чего это ей уходить? От того, что Башар пытается напугать её, избивая собаку? Вот ещё! В маленьком городке не так-то просто найти работу, а Башар, он просто старый дурак, вот и всё. И Мадина весь день работала так, будто ничего этим полуднем не случилось. Башар внимательно следил за ней, сидя за одним из столов на летнике. А к ночи хозяин вошёл в кухню и коротко сказал, не стесняясь присутствующих:

– Через час закрываемся, я жду тебя в машине, Мадина.

– Началось! – интригующе шутливым тоном прокомментировал Юсуп, подбивая чеки посетителей.

– Не началось, а продолжается! – побледнев, прошептала девушка.

Мадина растеряно смотрела по сторонам кухни, будто искала что-то, потом вскочила с места:

– Юсуп, проводи меня сегодня до дома!

Но тот, брезгливо скривив губы, покачал головой:

– Мне нужна эта работа, Мадина. Извини.

Фарида хотела сказать, что она может проводить, но её никто не спрашивал и она промолчала. Она с безразличным видом продолжала домывать посуду, громко постукивая тарелками. А Мадина заметалась по кухне, ломая тонкие пальцы. Она сильно занервничала, потом села на стул возле моечной раковины и притихла. Абака закончил убирать рабочее место, вымыл руки, вытер их о полотенце и, направился к выходу.

– Абака!

Она подняла на него взгляд, как загнанный зверёк, и вжалась в стул. Он устало посмотрел ей в глаза долгим, ни о чём не говорящим взглядом.

– Вы можете проводить меня? – бессильно пролепетала девушка, глядя на старика.

– Я днём сказал тебе: «Уходи сейчас»! – сурово ответил старый повар.

– Но я…

Она запнулась и глаза её наполнились слезами.

А повар вышел из кухни и захлопнул за собой дверь.

Мадина посидела ещё несколько минут, потом сердито встала, собрала свою сумку и вышла из кухни. Фарида вбежала в кладовку, схватила свою сумку и выбежала следом. Но на площадке уже никого не было. Никого не было и вокруг кафе. Фарида шла быстрыми шагами, озираясь по сторонам, не понимая, удалось ли Мадине убежать? Упросила ли девушка Абаку проводить её? Женщина быстрыми шагами обошла дворик кафе и выскочила на улицу. И тут Фарида увидела дорогую, блестящую машину хозяина, стоявшую прямо у входа с открытыми окнами. В машине билась плачущая Мадина, потом прозвучало несколько ударов и девушка притихла. Тогда Фарида опустила голову, стараясь не показывать, что она что-то видела и быстро пошла по направлению к своему дому. По лицу Фариды текли слёзы, но она старалась игнорировать даже их и продолжала идти, не поднимая своей головы. А когда она пришла домой, то долго сидела в ванной, смотря в пустой серый от запущенности потолок. Потом она съела два бутерброда и легла спать. Под пологом низких туч воздух постепенно становился горячим. И прохладные капли дождя теперь уже медленно смывали пыль с дорог и листвы. Всю ночь шёл дождь.

А следующий день для Фариды начался в четверть одиннадцатого с болезненным ощущением пустоты. Она пока что не понимала, что всё, что вчера произошло на работе, до глубины души потрясло её. Но теперь она отчётливо видела эту пустоту и никчёмность своей жизни. Фарида, как никогда чувствовала себя бесполезной, бессильной, до ничтожества мелким существом. Она молча жевала хлеб, намазанный шоколадным маслом, запивая его горячим кофе и смотрела на пустую стену, к которой был придвинут стол. Вдруг она вспомнила, что предыдущие официантки, хоть насколько-нибудь хорошенькие без причины увольнялись вдруг из кафе. В те времена собаки у Башара ещё не было. Потом Фариде подумалось о собаке хозяина. Этот её взгляд, с которым она смотрела на Башара. Затем мысли Фариды снова вернулись к странным внезапным увольнениям девушек. Её мозг упорно избегал образ Мадины. Фарида поставила кружку в раковину и взглянула на часы. Четверть двенадцатого. Пора было выходить на работу. И женщина снова вспомнила собаку. «Выученная беспомощность!» – прозвучали в памяти Фариды слова Башара. Фарида взглянула в зеркало. Но она не видела себя, а видела собаку, которая стояла у контейнера и преданно смотрела на Башара. «Собака думает, что она не может!», – снова пронеслись в голове слова хозяина кафе. Когда спустя полчаса Фарида появилась в кафе, Башар сидел за столом на летней площадке и попивая чай, читал газету. Фарида едва заметно кивнула, когда он поднял голову и мигом вбежала в кладовку. Но как бы быстро она не влетела туда, её глаза сразу же оценили обстановку. Юсуп натирал посуду, Абака уже шинковал овощи, а Мадина убирала пищевые отходы, почему-то разбросанные возле контейнера. Собака не трогала их и молча наблюдала за девушкой. И даже, когда Мадина протянула ей руку с пищей, она не шелохнулась, мельком взглянув на спину хозяина. Фарида вошла в кухню и как только следом за ней вошла Мадина, женщина внимательно вгляделась в неё. Лицо девушки было слегка распухшим, глаза напуганные и растерянные, она не смотрит в глаза, веки красные, руки торопливые.

– Мадина! – послышался голос Башара.

Девушка замерла. Потом медленно пошла на зов. Фарида проводила её взглядом и надела фартук.

– Почему она не уволилась? – впервые подала голос Фарида, обратившись к повару.

Тот удивлённый, что Фарида заговорила с ним, повернул к ней голову.

– Видимо на этот раз Башар поступил с ней так же, как со своей собакой, – сказал он, – дал девчонке понять, что будет больно, если что.

Фарида вышла из кухни. Башар, сидя за столом, держал в своих руках руку Мадины, которая стояла возле него. Он заглядывал ей в глаза, слащаво улыбаясь.

– Хорошо, моя сладкая? – спрашивал он её, – Ты поняла, о чём я?

Она несколько раз кивнула, как ребёнок, будто только что её простили за какой-то проступок и горячо прошептала:

– Только никому не рассказывайте, пожалуйста!

– Я же пообещал, Мадина, – благосклонно ответил он, отпустив её руку, – веди себя хорошо.

Мадина снова кивнула:

– Да, шеф.

Башар встал с места, ответил на чей-то звонок, затем вышел из кафе и уехал на своей дорогой и блестящей машине. И Мадина осталась так стоять на месте, глотая слёзы и дрожа всем телом.

А Фарида вернулась на кухню. Она постояла несколько минут перед раковиной и вдруг вышла к мусорному контейнеру. Быстрыми движениями рук, Фарида отвязала собаку и вытащила её за ошейник на улицу, потащив неизвестно куда. Абака увидел её в окно и снова сделал вид, что ничего не видит. Фариды не было около часа, Мадина вместо неё мыла посуду, Юсуп обслуживал посетителей, а старый повар внимательно смотрел на Фариду, когда она вернулась и как ни в чём ни бывало встала у мойки. Мадина обтёрла руки о полотенце, взяла меню и выскочила на площадку, где люди пили чай с десертом, заказывали обеды, громко разговаривали и смеялись. Через несколько часов Башар вернулся в кафе и сразу же увидел, что собаки нет во дворе. Он яростно кашлянул, будто у него запершило в горле, затем обошёл двор, выглянул на улицу, а потом вошёл на кухню и грозно спросил:

– Кто-нибудь из вас отвязывал собаку?

Юсуп с Мадиной удивлённо переглянулись.

– Может быть, она сорвала верёвку? – предположил юноша.

А Мадина горестно сложила брови домиком и покачала головой. Башар подождал минуту и вдруг рявкнул:

– Где собака, я вас спрашиваю?!

Молодые официанты вскочили со своих мест.

– Мы не видели, шеф! – заискивающе заморгал Юсуп.

– Я не отвязывала собаку, клиентов было очень много, может кто-то из них отвязал её? – растерянно забормотала девушка.

– Я ничего не видела! – коротко ответила Фарида, не выключая воду и гремя посудой.

Абака даже не обернулся, лишь коротко ответил:

– Мне некогда смотреть за собакой. Но может быть, кто-то решил, что собаке не место там, где она чего-то не может!

Башар яростно стукнул кулаком по косяку двери и вышел из кухни. Потом вдруг вернулся и, заглянув в кухню, уставился на Мадину.

– Ты всё помнишь, Мадина? Ты усвоила то, что я сказал тебе?

– Да! – почти вскрикнула девушка, словно боялась, что он продолжит говорить с ней при всех.

Но он не продолжил и просто ушёл.

Выходя с работы, Фарида увидела Мадину, стоявшую у машины Башара. Девушка опустила голову и слушала хозяина, поджав губы и сдерживая слёзы. А он сидел за рулём, раскрыв дверь и что-то очень быстро и жёстко говорил ей. Мадина увидела Фариду, беспомощно и стыдливо опустила голову и уже через минуту села в машину своего шефа. Мотор заурчал, фары вспыхнули, ослепив Фариду, и автомобиль скрылся в темноте. И женщина не спеша пошла по тротуару, ощущая, как больно сдавило ей в груди. Спустя некоторое время Фарида дошла до своего дома. Она медленно открыла калитку, затем заперла её и прошла к двери дома. Там изнутри кто-то слабо заскулил. Войдя в дом, Фарида слегка подтолкнула ногой собаку, вставшую на пороге и как только они обе оказались в прихожей, Фарида включила свет. Собака Башара, слегка повиливая хвостом, доверчиво кружилась вокруг женщины. Это ещё детская и наивная доверчивость подкупила Фариду и она снова подумала о Мадине. Женщина погладила собаку и повлекла за собой. На кухне она разогрела еду и положила пищу на пол. Затем отошла в сторону и стала наблюдать за животным. Собака была голодной, но страх подойти к пище держал её крепче этого голода и она жалобно заскулила. Фарида подошла к ней, положила еду ближе и ласково погладила. Затем снова отошла. Собака сделала шаг к пище и встала на месте, глядя на женщину.

– Хорошо, – одобрила та и снова погладила животное, подтолкнув её к пище. Тогда собака осторожно вытянула нос, потом замерла и, услышав очередное ласковое одобрение, наконец, стала есть. А Фарида осторожно присела на пол, чуть подальше от животного и ласково приговаривала:

– Хорошо, молодец.

И когда собака благодарно подошла к женщине, она обняла её и прошептала:

– Я назову тебя Айка. Поняла? Ты теперь не просто собака, ты Айка!

Собаке было всё равно на имя, она довольно виляла хвостом и благодарно облизывала руки спасительницы.

– Айка, ты теперь будешь жить здесь! – лаская собаку, приговаривала Фарида.

В эту ночь женщина оставила собаку спать рядом с собой. Айка прилегла на коврик возле кровати и быстро уснула. А Фарида всё лежала и смотрела в тёмное окно, за которым слегка подрагивала листва.

Всю следующую неделю Фарида видела, как после работы Башар тащит в свою машину Мадину. А наутро она приходит словно тень, прячет глаза и кусает губы. Девушка сильно осунулась, стала нервной, избегала взглядов и старалась не находиться на кухне. А ещё Мадина всегда дрожала. Её руки тряслись постоянно. Она ходила, словно потерянная, забывала про заказы, ошибалась в подсчётах, била посуду, роняя разносы и спотыкалась, будто у неё не было сил ходить.

Фарида приходила с работы, уставая не столько от жары и труда, сколько от вида бедняжки Мадины. Башар крепко держал её какими-то угрозами, давил на неё на работе и принуждал после каждой смены уезжать с ним. Фарида целыми ночами наблюдала за своей Айкой, она повеселела, без страха хватала пищу, научилась попрошайничать и звала Фариду играть. И вдруг в одну из таких ночей Фарида замерла от пронзившей её мысли. Фарида слегка похолодела, ей стало зябко. Она всю ночь сидела у окна, а на утро побежала на работу раньше, чем обычно. Дорога сливалась с горизонтом и воздух был, как тугое полотно, сочные зеленые листья томились в знойных лучах солнца и было тяжело дышать. В тот день стояла невыносимая жара. Клиентов было очень много и работники набегались за день до изнеможения. Фарида быстрее и более шумно, чем обычно гремела посудой, она была раздражённой и всё время смотрела на девушку, которая тайком замазывала свои синяки, проступавшие сквозь её «тающий» от жары макияж. Абака почти не смотрел на Мадину, но старался не рявкать и не торопить её. Юсуп больше не пытался шутить и не задавал лишних вопросов. Оба мужчины испытывали глубокое чувство вины перед девчонкой, но ничего не могли поделать с этим. Один слишком старый, не привыкший лезть в чужие дела, другой слишком молодой, ещё пугливый и не решительный. Все присутствующие на этой кухне понимали, что грязный старик чем-то шантажирует девушку. И это что-то для неё ужаснее, чем то, что он с ней делает. Целый день шефа не было на месте и Фарида, словно что-то нашло на неё, всё высматривала и ждала, когда он приедет. Абака с подозрением посматривал на Фариду, но ничего не спрашивал, хотя и не мог объяснить себе, зачем ей так нужен шеф. А она к концу вечера, бросила свою посуду и, покопавшись в кладовке, вынесла что-то оттуда и спрятала в кармане фартука.

Почти в половину десятого вечера Башар приехал в кафе.

– Юсуп! – крикнул он официанту, пробегавшему мимо него, – Принеси мне что-нибудь поужинать!

Тот кивнул и побежал на кухню. Фарида тут же выскочила навстречу парнишке.

– Могу помочь, я свободна! – вдруг предложила она.

– Спасибо, тётя Фарида, сделайте шефу его ужин! – запыхавшись, попросил он, – Клиентов сегодня очень много, а мы с Мадиной не успеваем.

Фарида подошла к старому повару и тот достал из холодильника всё, что приготовил для шефа. Она дрожащими руками выставила тарелки на разнос и нарочно встала спиной к Абаке. Старик, услышав дрожавшие в её руках тарелки, обернулся, глядя на разнос. Женщина быстро чем-то посыпала пюре с овощной подливкой и вдруг задрожала ещё сильнее. В этот же момент в кухню влетел Юсуп и почти выхватил разнос с ужином для шефа из её рук, тут же исчезнув за дверью. Абака замер и в упор уставился на посудомойщицу. Но женщина не повернулась к нему и не подняла своих глаз. Лицо Фариды стало мертвенно бледным, губы побелили, а глаза смотрели в пустоту, словно она обезумела. Она отошла от стола повара и села на стул. В кухню вошла Мадина, а Фарида затряслась так, что девушка испуганно вскрикнула:

– Тётя Фарида, что с вами?

Но Фарида молчала, она с трудом взяла себя в руки и, встав с места, решительно вышла из кухни. Абака выскочил из кухни и бросился было к своему шефу, но тот уже небрежно отодвинул от себя пустую тарелку и подмигивал хорошенькой посетительнице за соседним столом, вытирая жирными пальцами масло с толстых похотливых губ. К концу смены шеф громко завопил на летнике и Абака, Юсуп и Мадина выбежали на площадку. Клиенты уже разошлись, а он шатаясь плёлся к ним, переворачивая стулья на своём пути.