Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 3 бесплатное чтение

Всякое коммерческое использование текста, оформления книги – полностью или частично – возможно исключительно с письменного разрешения Автора. Нарушения преследуются в соответствии с законодательством и международными договорами.

© S. Vesto. 2018-2024

© S. Vesto. graphics. 2018-2024

1124

________________________

Фрагмент восьмой

Последние новости с того света

Долина Мертвых

1

Серое мрачное утро висело над землей, как покрывало, пряча все, что лежало дальше сотни шагов. Там угадывались какие-то силуэты, странные формы, непонятные, неподвижные и давно брошенные, и все здесь вокруг было тем же самым – неясным, неподвижным и давно брошенным. В сумерках тумана все дремало мертвым сном, раскисшая земля, местами уже подернутая паутиной замерзшей влаги и инея, обещала пришествие холодов. В забытых колеях развороченного обожженного грунта торчали остатки механизмов, покореженные силуэты остовов танков валялись в грязи целыми стадами. Их оплавленные части и траки местами уже заросли пожухлой травой, из щебня выглядывали раздавленные фрагменты черепов и целые холмы из опорожненных гильз вились у оснований брустверов. Брустверы настороженно выглядывали пустыми глазницами из-под бревен укреплений, и на их черных бревнах тоже висел молодой лес. Прямо посреди пустоши одиноко торчало вбитое в грязь копье с надетым на него голым человеческим черепом. Этот разделитель миров был единственным светлым пятном во всей картине повально серых тонов. Было так тихо, как бывает лишь на кладбище и в преддверии заморозков на заброшенном поле вооруженных конфликтов.

В мире не осталось других красок, кроме двух, черной и серой, и если бы не размытые очертания молота нефтевытяжной установки, беззвучно поднимавшейся и опускавшейся в отдалении на фоне гигантской Стены Мордора, все бы выглядело как одна цельная, законченная по замыслу картина некогда покинутого театра военных действий. Сонно двигавшийся молот вышки смотрелся не в тему.

Стало уже почти светло, и можно было разглядеть, что там кто-то стоял. Одинокая фигурка маленькой девочки в блеклом испачканном платье возвышалась над чередой укреплений, как упрек всему, что делалось и будет сделано, хрупкие тонкие руки безвольно свисали, она стояла, опустив взгляд, словно что-то вспоминая. Девочка подняла голову, поворачиваясь, как в медленном танце, и стал виден черный провал ее бездонного страшного рта, который начал медленно распахиваться, словно обваливаясь под тяжестью собственной челюсти. Обтянутые гладкой кожей кости лица выглядели оболочкой куклы, пустой равнодушный взгляд не видел ничего. У нее были спутанные волосы и мужское лицо.

Жуткий призрак дернулся, едва коснувшись движения воздуха, и сквозь него в тумане стал виден просвет. Там пробирались две худые низкорослые лошадки, шедшие одна за другой. Пони брели, понуро опустив головы, сонно кивая, будто шли так уже не один день, брели сами по себе, без наездников и определенной цели. Хиератта сидел неподвижно в седле, глядя в их сторону, ожидая, не появится ли кто-то еще. Больше никого не было.

«Одинокий Рыцарь Без Удачи». Чей-то пьяный голос вчера сказал это ему в спину, и все засмеялись. Он даже не обернулся. Ему пришло в голову, что он сам тут был не в тему. Он смотрел вокруг и со скукой думал о том, что бывает масса обстоятельств, в сравнении с которыми твои усилия и ты сам выглядят вот таким движением воздуха, пытающимся сдвинуть с места призрак, которого нет. В конце концов, я сделал все, что в моих силах. Хиератта много раз говорил себе эти слова раньше при совсем других обстоятельствах, но, похоже, этот раз действительно был последний. Пони прошли, не обратив на него внимания.

Тронув пяткой бок лошади, Хиератта двинулся вдоль одинаковой нескончаемой череды изувеченных танков. Лошадь шла осторожно, то и дело оскальзываясь. Она что-то чуяла, и это был нехороший знак. На равнине мог сидеть снайпер, даже не один, и путешествовать тут было небезопасно. Правда, все они сейчас должны были спать.

На фоне недостроенной атомной электростанции на горизонте прошел косяк перелетных птиц. Там было тихо всегда, но ушедшие в ту сторону не возвращались. Вдоль колонны мертвой техники рядом лежала тяжелая, черная, жирная полоса, словно кто-то сверху аккуратно лил магму и магма неторопливо шла, делая из металла пластилин, а горящие фигурки выскакивали, плясали, размахивая руками, и оседали кусками пепла. Первая волна накрыла моторизованную часть, откуда никто не ждал, но была еще вторая, словно кто-то по большому радиусу уходил на разворот и потом не спеша возвращался, завершая начатое. Долина недаром называлась Сонной, видимо, не последнюю роль сыграл туман, который здесь иногда не оседал неделями. Отсюда не ушел никто.

«Новый мир» победил, подумал Хиератта. Но как же ему досталось…

– Мир тебе, всадник, – произнес из тумана хриплый голос.

Хиератта на всякий случай склонил подбородок, приветствуя. Говорить не хотелось. Если бы хотели убить, уже бы убили. Впереди по-прежнему никого не было видно.

– Какое здесь оживленное движение, – продолжал голос. – Уже третья живая лошадь за утро. Словно мясо больше не ценится в этой забытой предками дыре мироздания.

Голос добавил что-то еще, на местном наречии, Хиератта понял только часть, что примерно можно было перевести как рекламацию на утро, которое еще не началось, но уже обещало быть интересным. Он уже слышал этот голос.

– Если бы мир не был таким тесным, – добавил голос, – я бы удивился, увидев такое лицо в таком месте, как здесь.

– Я знаю, кто ты, – ответил Хиератта. – Но не помню твоего имени.

– Ну конечно, не помнишь, – согласился голос. – Потому что я его держу в тайне. Сегодня мы все стали мудрыми. Жизнь учит, что чем меньше открываешь рот, тем дольше живешь.

– Воистину так, – сказал Хиератта. – Тогда зачем все это? – Он замолчал. – Столько усилий – и все для того, чтобы в конце всего следить за своим языком?

Из тумана неподалеку, и совсем не оттуда, куда смотрел Хиератта, материализовалась неимоверно низкая коренастая фигура бородатого мужчины. Из-за плеча у него торчал пучок длинных оперенных стрел, которые специальным указом оккупационных властей были запрещены для ношения на всей юрисдикции Спорных Территорий как оружие бандформирований. Бороды носить также настоятельно не рекомендовалось. Уперев перед собой в землю тяжелый двуручный топор с длинной рукоятью, карлик сложил на ее торце одна на другую руки и положил на них бороду. Он смотрел не мигая.

– Вот и я задаюсь тем же вопросом, – сообщил гном. – Еще можно не делать ничего. Просто сложить руки и ждать, что все в конце концов образуется. Это мы тоже слышали. Но ты ведь не из таких, правда?

Хиератта смотрел в холодные стальные глаза и чувствовал, как сильно он за это время устал. Как странно, подумал он. Проделать такой путь. Столько сделать, совершить почти невозможное – и все только для того, чтобы в конце всего нарваться на сарказм.

Он тронул пяткой бок лошади и стал спускаться по тропе дальше вниз, где исполинские кости давно мертвого дракона торчали из грязи, как ворота в преисподнюю.

А что нам еще остается делать? – подумал он.

Из всех специальностей и всего множества специальных умений, которые Хиератте пришлось освоить на тропах миров, чтобы иметь на столе кусок хлеба, работа в дальнобое была самой нескучной. Ты получаешь задание на погрузку, на платформу с рогами тебе отгружают бревна из леса какого-нибудь редкого почти исчезнувшего вида, ты крепишь их цепями и едешь туда, куда при любых других обстоятельствах ехать бы не стал. Вечером с горизонта тебе тепло улыбается солнце и ночью ярко светит луна, вид за окном такой, что ты жалеешь, что под рукой есть этюдник, но нет времени, чтобы рядом с ним постоять, ты живешь, где хочешь, просыпаешься, когда хочешь, и ни у кого не спрашиваешь разрешения. Летом для ночлега у тебя обрывистая горная речка и огромный чужой лес, а зимой в спальный мешок приходилось забираться уже тепло укутанным. Обширный плацкарт вездехода за большим водительским сиденьем предписывал крепкий здоровый сон для самцов самых крупных пород, привыкших хорошо есть, долго сидеть и много зарабатывать. Одно «плечо» могло тянуться не один месяц. Впрочем, такого понятия здесь не было.

Что действительно спасало, так это большой стальной термос на полтора литра, который Хиератта выиграл у какого-то умника в шахматы, едва не оставшись без обуви. Черный рынок торопился, не успевая считать деньги. Для просторов неосвоенных миров обычный магистральный тягач не годился, здесь попросту не было магистралей. После того, как первые же ввезенные в пределы Мордора модели электромобилей стали без всякой видимой причины взрываться, все кинулись к идее двигателей внутреннего сгорания. Они горели тоже, вместе с водителями, но причина была видимой. Непомерно груженные прицепы грели ступицы колес, и на горных трассах гравитация делала остальное. Стандартный шторный полуприцеп цепляли на всё, что в принципе способно двигаться за пределами асфальта, от списанных армейских танков до реальных прототипов инопланетных вездеходов, способных пройти там, где тонул обычный здравый смысл. Впрочем, это и была иная планета. Поскольку помощи в случае инцидента никто не ждал, оставалось полагаться только на собственные силы. Все из таких машин имели собственный комплект лебедок. Увязшие фуры никто не вытаскивал, их просто бросали, и прогнившие остовы грузовых контейнеров можно было встретить в самых неожиданных местах, которые они украшали, как ржавые останки давно выброшенных на берег барж. Проводники, местные следопыты, или, как их называли, навигаторы, были удовольствием недешевым и рискованным, в них видели пособников повстанцев, что тоже было правдой; они без всякого удовольствия смотрели, как по частям вывозят их мир, который их культура собирала тысячелетия. Поэтому собственно вопрос навигации, как доставить груз и когда его доставить, владельцы компаний целиком вверяли тому, кто решился сесть за руль. Перевозчик сам, один и с единоличным правом становился центральной фигурой всего предприятия. Желающих на его место находилось не много. За ним охотились военные и мародеры, полиция, которая охотилась за всеми, практически не знающая внешнего контроля, охранявшая саму себя и тоже видевшая в местном промысле свою тарелку супа, могла арестовать просто по одному подозрению в вождении грузового транспорта. По этой причине многие пробовали старый проверенный способ – смешивали легальный груз с контрабандой. Однако военные, мародеры и полиция тоже не первый день стерегли свой кусок хлеба, так что в конечном счете рентабельным и финансово оправданным оставался вариант лишь один: вывозить столько награбленного, сколько техника была способна сдвинуть с места. Официальные оккупационные власти ставили главным приоритетом контроль Спорных Территорий, но чужой мир оказался слишком большим. Настолько, что его контроль перестал быть даже предметом серьезных обсуждений. В условиях, когда международное сообщество до сих пор не могло договориться о статусе конфликта и до последнего дня искало дипломатические способы разрешения ситуации, торговля чужим миром в повестке дня стояла последней. Бизнес официально числился в реестре нелегальных. Чтобы оправдать надежды работодателя, здесь просто приходили живым. В этом месте интересы бизнеса и Хиератты полностью совпадали. Это накладывало дополнительную ответственность не только перед лицом компании: перед лицом твоей миссии в этом беспокойном мире ты знал что-то, чего не знал больше никто. С момента, когда ты поднимался в кабину тяжелого вездехода, ты даже выглядел значительнее.

Удивительным образом самый заурядный водитель представлял собой центральную фигуру на этой сцене столкновения миров. Выглядело странно. Впрочем, лишь для тех, кто имел представление о предмете. Здесь и сейчас его воспринимали как глубоководного исследователя, совершавшего погружение на тот свет.

Обслуживающий персонал в лице руководителей отделов и механиков смотрели с откровенным подобострастием на главного героя постановки. Забираясь в кабину технического монстра со специально припасенным для этого случая негромким мужеством, Хиератта небрежным движением отправлял его к незнакомым горизонтам – и оставался один на один с собой.

Основными источниками поставок были мертвые города эльфов – их еще называли «города-призраки». Эти жуткие псевдоархитектурные образования выглядели именно так, как звучали. Но даже небольшие поселения могли оказаться исключительно ценными поставщиками. Брали всё, от предметов, смутно знакомых, до вещей, не знакомых вовсе. Все знали, что к финишу приезжали не все, но тот процент, который всё же приезжал, окупал всё. С искусством долгого сидения на попе другого мира эта деятельность грузоперевозок не имела ничего общего. Работа была одной из самых опасных.

Юрисдикция «Властелина Колец» самым неприятным образом напоминала каждодневную практику скалолазания. Ты продвигаешься вперед только там, где точно знаешь, что сможешь вернуться назад. Это правило считалось настолько незыблемым всюду, куда Хиератта попадал, что когда по возвращении на исходные позиции их, исходных позиций, не оказывалось на месте, возникали серьезные сложности. Именно так выглядела практика дальних грузоперевозок в переложении к условиям «Властелина Колец». Бизнес официально был в числе самых высоких показателей смертности.

До Хиератты довольно быстро дошло, что дальнобой в условиях Спорных Земель больше всего напоминал некую странную разновидность экстремального спорта. Он требовал регулярных тренировок, невероятной выносливости, превосходной физической подготовки, моментальной, не оставляющей никаких сомнений, реакции, исключительной скорости мышления. Единственное, что его отличало от вида спорта, это что здесь нужно было выживать.

«Геомагнитные аномалии», как от бессилия обзывали жуткие загадочные образования, неизвестно откуда появлявшиеся и непонятно куда исчезавшие, не сеяли панику лишь по одной причине: их перемещение происходило настолько неуловимо для глаза, что вскоре на них перестали обращать внимание. Они выглядели, как обычные зыбуны из песка: естественные образования, попав в которые выбраться уже было невозможно. Впрочем, по большей части в них попадали только ночные туристы.

Но настоящей проблемой служило горючее. За ним не только охотились, каждую каплю отслеживали. Топливные баки превращались в сейфы, вскрыть которые зачастую было невозможно даже через труп водителя. Впрочем, специалисты по вскрыванию сейфов существовали тоже и без работы не оставались.

Любой перерасход грозил вызвать у хозяина конторы инсульт, но Хиератта уже знал, чем закрыть ему рот. Предложение отправить технику на диагностику и капитальный ремонт обычно заканчивало дискуссию уже до ее начала. Встречный ветер на горных тропах здесь случался ураганной силы, и это знали все. Но разногласия с начальством никогда не составляли для Хиератты неразрешимую трудность. Здесь даже не требовалось заявления об уходе. Реальную трудность на дороге представляли отдел отгрузки и банды нелегальных толкачей.

Отдел, занятый делами отгрузки, норовил загрузить полуприцеп так, что лопалась резина. Весов, предусмотренных для таких случаев под технику, здесь никто не видел, дорожных инспекторов на дорогах не было тоже, точнее, всем надо было платить, и любая лишняя тонна на какую-либо из осей могла закончиться очень плохо. Местные древние аккуратные мостики через бурные ручьи просто не были рассчитаны на аппетиты транспортных компаний. Едва ли не каждый сезон приходило сообщение об еще одном сорвавшемся с высоты транспорте, в котором обещанный гонорар перевесил здравый смысл. Водителей на дальние грузоперевозки катастрофически не хватало, конторы брали даже откровенно посторонних людей, так что на местных обрывистых дорогах, меньше всего предназначенных для двустороннего движения вездеходов, скучно не было никогда. Работа относилась к категории самых пыльных, но за нее реально платили, и Хиератта раздумывал недолго. В офисе его поняли совершенно неправильно. Спортивный коврик грозил стать темой народного эпоса, официальное лицо выглядело так, словно спортивный коврик видело второй раз в жизни: первый раз во сне и до сих пор находилось под впечатлением от пережитого. Хиератта так долго хранил скромное выражение, что в конце концов все счастливо разрешилось. Хозяин нескольких потрепанных «марсоходов» находился под таким впечатлением от умения Хиератты с одного раза затолкать полуприцеп-трейлер в «елку» и под рампу, что даже не возразил, когда Хиератта, не давая опомниться, запросил почасовую оплату под заведомо завышенный тариф. Впрочем, новый мир требовал новых решений, и все жизненно нуждались в регулярных поставках, так что владельцы полулегальных контор в накладе не оставались никогда.

Этот бизнес даже не содержал обычного штата логистов, словарный запас которых содержал всего только три слова, «давай, давай, давай», от них в конце концов отказались. В пору становления деловых отношений один такой не в меру усердный новатор требовал конкретного времени и конкретного отчета о выполнении на трассе его распоряжений. «Конкретное время» и «конкретный отчет»: как выяснилось, в понятия им вкладывался буквальный смысл.

Важной особенностью локальных производственных отношений было отсутствие понятия «завтра»: его не существовало. Соответственно, не существовало ничего, так или иначе связанного с понятием плана.

Поскольку что будет завтра, не знал никто, и данный вид предпринимательской активности действительно жил одним днем, благополучие его напрямую зависело от скорости, с какой вывозилось награбленное. Такого понятия, как «пробег» и «плечо» в практике освоения новых миров не было тоже. Носитель передовых взглядов решил это исправить. Философия новатора была проста, как колесо: чем больше человеческий фактор где-то там в лесу отдыхает, тем меньше он, логист, зарабатывает. Точка.

По сути, дальнобой в философии этой точки был инструментом, посредством которого он зарабатывал. Отсюда проистекало, что дальнобой, являясь расходным материалом, подлежал такой же замене, как всё остальное. В этом был смысл, и он быстро дошел до руководства. Соответственно, идеальное мироустройство в видении логиста выглядело следующим образом: пока он сидит под кондиционером с чашечкой в руке, оный человеческий фактор не отдыхает вообще. Но поскольку в реальности достичь этого идеального состояния было трудно, предполагая чрезвычайный износ живого оборудования, данный фактор подлежал грамотной психологической обработке. Так психология заняла свое законное место в сводах конторы управления. Сидя с горячей чашечкой в руке, новатор посвятил всего себя вопросу, как увеличить производительность труда каждого отдельно взятого элемента.

Философия нового мира нашла убежденных последователей, вдохнув новую струю в отношения между тем, что происходило где-то там в глухих лесах, и миром, заботливо укрытым дыханием кондиционера и снабженным аппаратом для быстрого приготовления горячего питательного кофе.

Его диалог-интервью с новым кандидатом на место дальнобоя представлял собой уникальное событие и имел следующий вид. Озвучивалась совершенно непомерная норма выработки, призванная во всех отношениях сделать приятное как показателям производительности, так и чашечке с ее обладателем, исчисляемая в километрах пробега на день, – и в самом конце фразы шло дополнение: ХОТЯ БЫ… Вот это «хотя бы» являлось ключевым. Оно было призвано показать, что абитуриенту идут навстречу. На него возлагают надежды. На него смотрят и от него ждут.

Абитуриент, со своей стороны, уже не видел возможности противопоставить такому отношению свинство. Он призван был унести с собой миссию, и он ее увозил. Грамотный подход реально отразился на сухих данных показателей. Расходный материал в самом деле поднял производительность на новый уровень отношений, этот материал ставил рекорды недосыпания и пробега за день, он становился детонатором социалистического соревнования в коллективе, и коллектив получил нужный отклик. Теперь соревновались все. Рекорды недосыпания и пробега стали частью производственного процесса, о них говорили, их заносили в личное дело достижений, на них равнялись, новатор с чашечкой в руке был не только замечен: выполнение и перевыполнение плана сейчас ставилось в пример как отношение к делу, подлежащее подражанию. Руководство вздохнуло полной грудью. Фуры в кюветах чужого непонятного мира, сгоравшие вместе с водителями, удивительным образом имели место главным образом лишь на стадии становления процесса, их показатель уменьшался с ростом профессионализма расходного материала. Однако новатор с чашечкой не был намерен останавливаться на достигнутом. Руководство было полностью «за».

Какое отношение логист мог иметь к подбору персонала, оставалось загадкой лишь поначалу. Он говорил так уверенно, убедительно и громко, что слышно больше не было никого. В управлении не то чтобы терялись, но когда говорят так много и так громко, все были поставлены перед необходимостью слушать. Словом, эпический бардак на Периферии непознанных территорий мог послужить сюжетом целой трилогии.

Самым удивительным было то, что новый подход к делу в самом деле работал. Обугленные остовы изъеденных дождями фур, валявшиеся по обочинам мира Властелина Колец, стали настолько обычным элементом пейзажа, что на них даже не задерживали взгляд. Все торопились.

Встретив теплую поддержку со стороны руководства, логист всего себя посвятил работе над сочинением под названием «Как организовать социалистическое соревнование», и это логично проистекало из условий новых отношений.

Ради справедливости следовало отметить, что этот сюжет в самом деле работал – но только в отношении рабочего скота. Понятно, что научного работника на это «хотя бы» купить было сложно, поэтому от них, влекомых в новый мир Непознанным, привыкших полагаться на собственные познания, ничего не принимающих на веру и имевших более достоверные данные о физиологии пределов свох организмов, избавлялись при первой возможности. Однако все было не так просто. У контор в сфере дальних перевозок попросту не было выбора, особенно, на заре становления отношений. Предсказать, что с этим «Властелином Колец» будет завтра, не брался никто, поэтому Хиератта широко и бесстыдно улыбался, глядя в лицо миру новых начинаний. Ему было весело. Ему было так хорошо, что, когда он закрывал за собой двери офиса, складываясь пополам и с трудом находя выход, у него за спиной стояла мертвая тишина. Он не играл. Он в самом деле знал, что имел власть над всеми ними. Они были собственностью дальнобоя и все они, целиком и каждый в отдельности, зависел только от него и от того, как долго он будет оставаться в живых. По крайней мере, сейчас. Что будет потом, он думать устал. Это была единственная работа, целиком состоящая из неспешных пикников на природе. Ему она подходила полностью.

То, что она убивала, тоже выяснилось достаточно рано.

Разборки и выяснения отношений на темных дорогах «Властелина Колец» стали настолько обыденным явлением, что водитель вездехода, не державший у себя под сиденьем многозарядный обрез, был скорее исключением. Однако инструмент был хорош в условиях замкнутых помещений и почти непригоден на трассе в горах. Поскольку огнестрельное оружие официально находилось под запретом, такой водитель мог уехать не дальше ближайшего блокпоста.

Между тем логист со своей новой философией отчетности был готов стать новой головной болью на большой дороге чужого страшного мира.

Засучив рукава, новатор взялся за коренной пересмотр прежних принципов логистики в переложении к экстремальным условиям, явно планируя в недалеком будущем занять другое место. Для него понятие «завтра» не только существовало: оно имело вполне реальное выражение в реальном валютном эквиваленте.

Философия новатора готовилась иметь решительное продолжение, новые отношения становились нормой. Трудно сказать, чем бы закончилась история его новаторских идей где-то в условиях, более близких его мировоззренческим устремлениям, скажем, где-нибудь в рамках его великой нации, освободителя от тирании и международного терроризма, однако здесь его народный эпос закончился, не успев начаться.

Конечно, нового в этой философии было не больше, чем в идее горячего кофе, пока колесо со зверьком внутри вертится, извлекая на свет деньги. Логист попросту притащил эту философию из того мира, откуда пришел. Никакого жесткого регламента периодов работы и отдыха дальнобоя его философия не знала. Прибор, установленный в кабине каждого дальнобойного агрегата, призванный следить за тем, чтобы водитель не разбился, уйдя в кювет от недосыпания, давно стал имитацией, открыто пародирующей Свободный Мир и его ценности человеческой жизни, и об этом знали все, включая сотрудников дорожной инспекции. В конце концов прибор стал анахронизмом, и от него избавились. Логист не изобретал ничего. Даже горячий кофе.

Единственное, чего не учел новатор, что этот мир был другим.

Контингент перевозчиков, уходивших к страшным чужим горизонтам, мало походил на заплывший жиром необразованный рабочий скот с плохими зубами и больным сердцем, с которым тот привык иметь дело. Народ здесь обитал грубый, жесткий, имевший точное представление о предмете, о котором он даже не слышал, почти все с университетским дипломом и ученой степенью, были даже доктора наук; терра инкогнита тянула их всех сюда магнитом. Когда выяснилось, что ввиду невнятных политических конъюнктур снаряжение официальных экспедиций будет оставаться под вопросом непонятно как долго, самые расторопные быстро сообразили, с кем научным интересам по пути. Этот народ выживал каждый день и каждый день не знал, увидит ли солнце нового дня, ему не было никакого дела до временных нормативов кого-то, кто все это время сидел под кондиционером в мягком кресле с чашечкой горячего кофе.

Вот этой пресловутой горячей чашечке в истории грузоперевозок было предписано стать иконической. Именно ей отводилось место ключевой фигуры и предстояло сыграть центральную роль на пути эволюции новой инфраструктуры. Независимый, тертый всеми ветрами народ, который зарабатывал новатору деньги, не зная, есть ли у них завтра, мыслил другими категориями. Самым замечательным во всей этой истории было то, что эта чашечка с кофе встала поперек дороги лишь одному Хиератте. Она не покидала его головы с момента, как он ее увидел. Он принял ее близко к сердцу. Он лично проследил, чтобы она осталась не расплесканной, пока логиста несли к горизонтам новых отношений.

Сподвижники, сидевшие у педалей этих монстров дальних грузоперевозок, без подсказок разглядели, что их ждет в мире новых свершений, их даже не пришлось уговаривать. Поначалу возобладало мнение, что логиста будет дешевле застрелить. Но Хиератта эти разговоры решительно пресек. Он говорил о гуманизме, он говорил о природе отношений разума, об эволюции мысли и других непонятных вещах, в конце концов он так всем надоел, что все согласились, что чашечку трогать нельзя. Его слушали, зная, что теперь он не остановится. За ним уже закрепилась репутация упрямца, и все знали, что он не успокоится, пока не поставит последнюю точку. Он ставил ее так обстоятельно, что все поняли, что это надолго. Чашечка стояла у него на дороге. И не было сил, которые заставили бы его о ней забыть.

Мероприятие грозило перерасти в создание политической партии с меморандумом противостояния миров, но обошлось без эксцессов. Хиератта, обычно все делавший сам, прибег к помощи пары посредников лишь потому, что те смотрели на ситуацию точно теми же глазами, что и он. Когда логисту засовывали в рот носок, сподвижники еще не знали, что будут делать с ним дальше, и с носком, и со всем остальным. Эти люди в самом деле жили одним днем.

Его выкрали прямо из офиса, выковыряв из того самого теплого кресла, связав и засунув в рот то, что было под рукой, даже не расплескав ему кофе – хватило всего пары грамотных хорошо поставленных ударов, – и в таком виде, прикованным к сиденью, держали у себя в кабине, как любимую наложницу, пока возили по достопримечательностям, давая возможность непосредственно на месте ознакомиться с сутью предмета, следя за его гигиеной, как за своей, регулярно купая в ледяной воде горных рек и заставляя этой же водой чистить зубы.

Однако программа осмотра достопримечательностей пропаливалась. После того, как он отказался мыть себе задницу снегом, заявив, что лучше умрет и будет ходить в таком виде, ему были готовы пойти навстречу, потому что возить его в таком виде не собирался никто. В конце концов его не то потеряли, не то съели, так или иначе больше его никто не видел.

Как должны выглядеть правила движения в реальной жизни на жутких дорогах Спорных Территорий – об этом до сих пор шли оживленные теоретические дискуссии за стойками придорожных таверн. Тут уж как повезет. Каждый на этот счет хранил свое личное мнение, и чтобы благополучно пережить следующий день, приходилось призывать в помощники удачу. Надежды на здравый смысл не оправдались.

2

Ничто не предвещало улучшения погоды.

Когда оно случилось, это едва не застало врасплох.

Над ветровым стеклом вездехода, и наперерез ходу движения, широко расправив мощное оперение, снова летел хищник с крыльями. Здесь это считалось недобрым знаком, Хиератта даже не помнил, каким. Они никогда не пролетали просто так, они вечно что-то предвещали, и то, что они предвещали, редко сулило хорошее настроение.

То, что делалось на безлюдных дорогах Спорных Территорий, давно служило застольной темой питейных заведений. Банды охотились не только за топливом и грузом, специально подобранный контингент головорезов мог отобрать сам грузовик и все, что водитель имел при себе, включая теплую одежду. Жизнь отбирали тоже, правда, редко, считалось, что ни в том мире, ни в этом не существовало такого груза, который бы стоил столкновения. Правда, были исключения. Ходили сплетни, что часть заказов на подобного рода операции составляли сами владельцы транспортных компаний, едва сводившие концы с концами, чтобы расплатиться с властями и Центром. Ночевать в одиночку в лесах, как это делал Хиератта, решались немногие, но даже на импровизированных стоянках, где исполинские трейлеры и рогатые платформы жались друг другу, как озябшие мамонты, спали, на ночь крепко стягивая в кабинах ремнями ручки противоположных дверей, чтобы их нельзя было открыть снаружи. Сливать топливо на таких стоянках никто не решался.

Контрабанда каких-то местных реликвий, которые время от времени катал Хиератта по темным дорогам Дикого Мира, составляли лишь скромную каплю того ажиотажа, который налаженным потоком уходил далеко за пределы земель «эльфов», как называли местное коренное население, едва видимое при свете луны и практически не видимое при свете дня. Сам Хиератта воспринимал такой дополнительный кусок хлеба как скромное вознаграждение за весь риск, с которым приходилось жить в этом самом странном из миров. Он давно перестал рефлексировать на тему, какими человеческими качествами должны обладать люди, обирающие мир, стоящий по последней грани. Как говорили, всего один нож из эльфийской стали с надписью на рунах во Внеземелье мог обеспечить безбедное существование до конца жизни. Одна книга на языке эльфов была способна вызвать смертельную вражду между частными коллекциями и библиотеками миров. Эльфийская сталь, обладая свойством светиться в темноте, могла даже на какое-то время передавать то же свойство другим металлам, но не всем. Она словно заряжала своим светом то, что им не обладало. Специалисты уверяли, что это не опасно. Было так прикольно, что первым делом рядом с эльфийскими ножами торопились класть другие, чтобы только посмотреть, как это работает. Это, действительно, работало, правда недолго. Поэтому, имея дело с посредниками, всегда существовал риск нарваться на подделку. Такие вещи обычно выдавала их многословная роскошь; эльфийские вещи всегда хранили функциональность: простота повторяла путь эльфийского воина. Очень часто они не содержали даже рун. Целые тома энциклопедий были посвящены тому, как отличить один предмет от другого и не попасться на дорогую подделку. Так специалист-практик по эльфийской культуре оказался чрезвычайно востребован во всех ойкуменах деловых отношений. Но почти вымерший чуждый мир хранил больше тайн, чем готов был раскрыть.

При этом вопрос как можно быть специалистом по тому, о чем не имеешь представления, как будто смущал немногих. Истерия первооткрываний и энтузиазм в столкновении с новым решительной рукой отстраняли здравый смысл, оставляя его на потом. Когорты институтов льстили себе тем, что знали о предмете больше всех, они красиво стояли на фоне заката чуждой культуры, однако то, что они знали, зачастую оказывалось на деле еще одним ожиданием человека там, где ждать было нечего. Выглядело так, словно непонятная культура, умирая, оставляла для чужих глаз ровно столько, сколько считала нужным. И тех, кто действительно что-то понимал, это ставило на грань отчаянья. Человеческим поведением играли.

Именно тогда впервые прозвучал тот странный и неприятный оборот: «Коробка Скиннера». Казалось бы, время остановиться, сделать паузу и бросить взгляд по сторонам. Но человека уже несло.

Вообще, философский аспект проблемы не относился к категории практических приложений казуса, и кое-кто просто умывал руки. Я не позволял себе снисходительно улыбаться про себя лишь по одной причине: это могло плохо кончиться. Всем казалось, главное – чтоб было на что опереться. Это бодрое восприятие сюрреалистичной инопланетной реальности не диктовалось оптимизмом: на него не оставалось времени. Торопились все. Однако длилось оно так долго, что оптимизм стал практически признаком хорошего тона. Между тем отклонения от «нормы» тоже существовали, и их слышали даже за руинами неясных представлений. Поскольку опираться по большей части предлагалось на иллюзии, то и результаты на выходе могли быть совсем не те, к которым были готовы. Вот тогда впервые кто-то произнес другую, трезвую, крайне уместную фразу, способную остановить даже пахицефалозаврида: «Удивительно, что мы вообще понимаем друг друга». Это в самом деле было удивительным, тем более, что, как бесстыдно констатировали факты, заслуги человека в том не было никакой.

То есть выходило, что тот воображаемый диалог, который, как предполагалось, должен был идти на равных, на деле велся исключительно в силу неких смутных мотивов иной стороны и только на ее языке. Конечно, кое-кому это здорово не понравилось. Наиболее предусмотрительные старались соблюдать предельную осторожность, и для этого были основания.

Ходили слухи о неких тайных массовых захоронениях, которые оккупационные части Животновода оставляли с тем, чтобы скрыть реальное число потерь. Потери были жуткими – они были такими, что трупами забивали колодцы и шахты, отвесными туннелями уходившие на самое дно преисподней, и потом бульдозерами устраивали там места озеленений и запруды. Реальных фактов ни у кого не было, но все знали одну вещь: Животновод шел к цели любой ценой. Еще говорили о стенах и городах, которые будто бы вырастали сами собой. Стены пропадали, оставляя после себя кости людей, а мертвые пустые города шагали, неслышно подбираясь к жилым поселениям. В это тоже верили, тем более, что заросших лесами пустых поселений теперь было много и никто не мог сказать, что те делали, оставшись без присмотра. Однако конторы старателей это не останавливало.

И после официального завершения военных действий ставки не только не упали, как можно было ожидать. Напротив, они шли вверх все время, желающих получить в собственность хоть что-то, хоть какой-то осколок иного мира, неважно, какой, оказалось столько, что полулегальные и откровенно уголовные лавки грузоперевозок не справлялись. Продавали даже кирпичи, будто бы подпиравшие сторожевые башни Главных Стен. Хиератта не поверил, пока не увидел сам. Толпы желающих сдерживали только военизированные части на границах Периферии. И пока международное сообщество озадаченно решало, какие из нормативных актов в создавшихся условиях выглядели бы разумнее всего, самые предприимчивые рисковали последним, чтобы найти себя в новом деле. Понятно, что при такой конъюнктуре зашевелились даже те, кто путал Морию с Мордором. Конечно, подделки случались тоже, но на них покупались разве только самые бестолковые из перекупщиков, к тому же, возить мусор на дальние расстояния было приключением слишком дорогим. Спрос оправдывал все.

Мир рушился. Он не стоял на месте. Он спешил, работал и зарабатывал. На неизведанных трассах дальнобоя больше не работали профессора и больше не работали сотрудники научных центров, не уходили к горизонтам непознанного лингвисты и не исчезали в лесах естествоиспытатели. Мордор все также наводняли специалисты по культуре, о которой не имели представления, и все также были прибыльными грузы, которые вывозились за пределы мира, упорно называемого «Властелином Колец». Но мир, еще вчера сводивший с ума обещанием непознанного, оказался непознаваемым в принципе. Он смеялся, как призрак покойника, привыкший всегда смеяться последним.

И самые умные это поняли.

Черный Лес, как называли эту часть предгорий Дикого Мира, назывался так из-за его подземных вод. В силу какой-то аномалии, выбираясь наружу, они настолько поглощали свет, что ничего не отражали. О них ходили нехорошие слухи, но на поверку ни один из них не имел ничего общего с реальностью. Лежавшие много дальше Дырявые Горы целиком стояли на такой паутине подземных каналов. Вот туда не решался спускаться никто.

Планируя ночлег, Хиератта выбрал расщелину с какой-то мелкой нудной запрудой на дне, из которой торчали шапки кустов. Ручей лениво двигался, шевеля космами на дне и расходясь кругами на поверхности. Хиератте так понравился этот живописный натюрморт, что он решил вообще застрять здесь до следующего полнолуния.

Купание в горной реке предполагало, что прежде чем перейти к собственно погружению в быстрые и непредсказуемые стремнины, следовало найти, за что-то зацепиться. Потом следовало убедиться, что то, за что ты держишься, действительно надежно сидит в грунте и тебя не смоет вместе с ним и со всем остальным. Хиератта так устал от всего этого, что подвернувшаяся милая картинка со скромным притихшим ручьем и маленькой запрудой оказалась весьма кстати.

Заросший елками отвесный берег по другую сторону расщелины выглядел неприступным, обрывистый берег по эту сторону кончался сочной полянкой, как раз пригодной, чтобы без труда развернуть технику. В глухом лесу кто-то далеко ухал, рядом с деловым видом натужно жужжали шмели и пчелы, перемещаясь с одного цветка на другой, словно дело не шло к глубокому вечеру. На поверхности воды временами что-то плескалось. Первобытный нетронутый мир не изменился. Он не притих, напряженно выжидая, не подсовывал ловушки вроде спрятанных в траве топей и деревьев, и это было необычно. Конечно, Хиератта слышал это поверье насчет местных тихих прудов, в которых водится бог знает что и что в воде нельзя плескать руки, чтобы не разбудить неприятности. Неприятностей хватало всем, поэтому поверье соблюдали да же, кто не верил ни во что. Грамотные люди в качестве возможных объяснений добавляли сюда логически обоснованные, подкрепленные последними данными науки дополнения насчет какого-то газа с метаном и другим вздором, делая фольклор лишенным перца, многие придерживались того же мнения, что есть вещи, от которых умников следует держать как можно дальше. Встав на краю обрыва и сделав глубокий вдох, Хиератта закрыл глаза и привычно провалился в темную яму медитации. В нескольких метрах под ним вода выглядела черным зеркалом, в котором отражалось небо. Перед глазами еще стояло это темное зеркало, потом его стало много. Так много, что он открыла глаза, чтобы не уснуть. Прямо над головой висело какое-то невзрачное созвездие, расположение звезд обещало горячий день. Ничего себе, подумал он, и сделал глубокий вдох, окончательно покидая состояние транса. Вот за что он любил лес и всё, что с ним связано. Выглядело так, словно кто-то вычеркнул из дня вечер. Дальше по программе предполагалась продолжительная разминка основных групп мышц с растяжкой и стоянием на руках, после чего ждала самая приятная часть.

Смыв настоянный пот водой из ручья, он посвятил себя приготовлению праздничного стола. Это был ритуал, несущий особое послание уходящему дню. Он не знал, в чем состояло это послание, но им обоим было хорошо.

Закончив ужин и вымыв посуду, Хиератта захватил из кабины полотенце и снова спустился к воде.

Он смотрел на поверхность пруда, где расходились круги и лежали обрывки тумана, и думал, чем достать рыбу, не прибегая к монотонному сидению с традиционной удочкой и комарами. Предупреждение соблюдать при чистке зубов осторожность добавляло местному фольклору элемент урбанизма: воду лучше было не беспокоить, как говорили, плескание зубной щеткой могло иметь жуткие последствия. В чем могла состоять жуткость таких последствий, мнения расходились. Как всегда, истории под ночной костер сводились к покойникам.

Закончив процесс грамотной, по науке, чистки зубов с использованием как вертикальных движений с внешней и внутренней части поверхности зубов, так и продольных операций, а также собственно граней, подверженных наибольшей нагрузке, он тщательно, в несколько приемов прополоскал рот и ополоснул руки. Он бы уделил внимание и зубной нити тоже, однако не сегодня, было уже слишком поздно. Наверное, в пределах всего мира Властелина Колец и еще дальше он был единственный, кто пользовался зубной нитью и пластинками, подаренными дантистом.

Поплескав в воде щеткой, он какое-то время смотрел на поверхность воды, на которой отражались крупные звезды, ожидая, не появится ли что-нибудь, но ничего не появлялось. Потом ополоснул руки и, отряхивая капли, поднялся. Засунув в рот конец зубной щетки, он постоял, задрав подбородок и подробно изучая звезды над головой, медленно вытирая ладони переброшенным через плечо полотенцем. Затем пошел выбираться наверх, ища в темноте, куда ставить ногу и все равно путаясь в траве. Было так темно, что он с трудом находил дорогу, оскальзываясь, чертыхаясь и не в силах оторвать глаз от вида звездного неба. Он никак не мог угадать расположение созвездий. Впереди ждал долгий крепкий сон, который бывает только на природе.

Звезды со скукой мерцали, предвещая близкое утро. Хиератта подумал, что если здесь заблудиться, то этот вид над головой ничем не поможет. Он реально не видел в них что-то, что бы напоминало путь домой. Кусок старой вытертой на углах карты в этих предгорьях лучше было не терять.

Обойдя технику, он собрался подняться в кабину, но не закончил движение.

В паре десятков шагов за дальним концом полуприцепа, едва различимый в почти абсолютной темноте, кто-то сидел. Он мог бы поклясться, что больше всего очертания профиля напоминали не то вырванное из земли что-то, сидящее на корточках, не то крепко задумавшуюся бабку. Свесив с колен чудовищные несоизмеримо длинные конечности, сидевшая фигура словно не могла оторвать взор от того, что находилось в непосредственной близости прямо под ней, погрузившись в мысли. На деле видно там не было ничего. Хиератта и раньше удивлялся, насколько сила воображения могла дорисовывать детали, когда не могло опереться на факты. Выглядело так, словно сидевший отрешенно пялился во что-то, видимое лишь ему. Только почему-то объектом своего отстраненного внимания выбрав дальний мост прицепа. Воображение уверенной рукой мастера принялось дорисовывать все новые и новые подробности, не на шутку расходясь и теряя чувство меры. Оно и раньше умело создавать проблемы, но сейчас от его игр делалось не по себе. По спине от затылка до поясницы против воли полз холодный озноб.

Взяв себя в руки, Хиератта сделал несколько шагов в сторону обрыва, и рельеф очертаний тут же распался на пятна травы и края обрыва.

Над ухом с неторопливым нудным зудением прошел комар. Это зудение обещало на завтра тепло и солнце. В остальном в лесу было тихо. Покачав головой, Хиератта открыл дверцу, забрался в теплое уютное нутро кабины и изнутри запер обе двери.

3

Заглушив двигатель, переведя рычаг передач в положение первой скорости, вынув ключи из замка зажигания и забрав рюкзак, Хиератта выбрался из кабины и спустился на замерзший грунт. Над черным лесом висела синяя луна. Она почти не отличалась от той, что он видел над другим горизонтом и совсем другим лесом. Дальше лежал Дикий Мир. Горизонт уходил резко на подъем, туда, где начинались настоящие горы и куда предстояло добраться еще засветло. Но Хиератта решил эту ночь провести под крышей. Груз никуда не уйдет. Он всегда делал так на особо сложных участках перехода. Хороший отдых сам по себе давал преимущество перед обстоятельствами, которые смущали других. Весь карго состоял из бревен, здесь их обычно не крали, и Хиератта остановился у стабулария, чтобы размять ноги и неимоверно затекшую задницу. Было самое начало полуночи.

Стабуларий «Гарцующий Гоблин», как его обозвавли пришельцы, последний на Периферии и единственный в Дырявых Горах оплот гуманизма, славился здоровой домашней пищей и находился настолько далеко от света цивилизации, что в нем даже громко смеялись. Все слышали о недавно официально введенном запрете аплодировать в публичных местах, и потому хлопали тут особенно охотно. Хиератта делал уже здесь один раз остановку, его накормили так вкусно, что он решил останавливаться здесь регулярно. Обычно он не ел ничего, что не готовил своими руками, но для местного хозяина сделал исключение. Тот так следил за чистотой тарелок и качеством местной воды, что в конце концов получил себе на входные двери зеленый лист папоротника, местный символ экологического благополучия. Теперь это была редкость. Снег под подошвами мокасин весело скрипел, из низких плотно задвинутых хмурых окошек не сочилась даже капля света. Мрачные углы и крыши строений высились дальше, словно мертвый фон декораций. Было непонятно, то ли там никто больше не жил, то ли все уже спали.

На дверях висело объявление, в котором в раздраженных тонах предлагалось не беспокоить полы заведения своими альпинистскими ботинками. Хиератта толкнул тяжелую дверь и понял, что уйти отсюда удастся не скоро. В нос ударил крепкий запах чесночных блюд с мясом, грибами и чем-то еще, возбужденные лица что-то разглядывали на голом деревянном полу. Один чертил ножом, все ждали, кто-то кашлял, здесь открыто смеялись, держа крепкие трудовые локти на столах. В заведении стоял обычный гул обычного сброда, который был у себя дома. Хиератта непроизвольно поморщился, заметив в углу над стойкой новенький плоский сияющий стеклом прямоугольник. Согласно последней резолюции центрального телевидения, телевизионный приемник предписывался теперь для каждого публичного заведения в качестве обязательного источника новостей для населения. Несколько голов за стойкой смотрели в направлении экрана, динамик что-то бубнил, но что именно, было не разобрать. По экрану бегали полосы и какие-то люди. Его еще не успели сломать.

Хиератта тоже сел за стойку на свободное место и сразу стал высматривать местный контингент на предмет аномалий. Аномалий здесь оказалось столько, что он решил вначале поесть.

За стойкой обсуждали давно устаревшие новости. Все слышали о распоряжении властей взрывать покинутые поселения. Ходили слухи о каком-то шагающем городе, который будто бы был заодно с террористами, таскался по пятам за подразделениями федеральных частей, прикидываясь пустым покинутым селением, а ночью делал свое черное дело. Власти обещали разобраться. Никто не говорил вслух, что такое невозможно, но никто не понимал, как такое возможно. Кто-то, явно с академическим прошлым, выдвигал гипотезу, что это как ничто иное впервые наглядно доказывает теорию, что мир – это лишь математическое ожидание: ни одно видимое изменение структуры материи на деле не является локальным – оно всегда изменяет время.

Хроническая усталость и недосыпание в среде водителей на горных трассах уже официально считались профессиональными болезнями. Водители замерзали, их грабили, но гораздо чаще они засыпали, что заканчивалось плохо. И какой-то умник из нелегальных выступил с новаторской идеей: разделить весь период рабочего дня на строго определенные куски, в промежутках между которыми водителю рекомендовалось делать перерывы с целью проведения гимнастических упражнений. По завершении нескольких таких рабочих отрезков водителю надлежало без всяких вариантов отходить к отдыху, не взирая на обстоятельства. Этот момент всем казался особенно веселым. Хиератта тоже улыбался, но по другому поводу. Не у него одного в кабине вездехода под вентиляционным люком была приварена перекладина, но пользовался ею в качестве турника только он. Из всех он был один, у кого такие паузы с медитацией, стойкой на руках с прижатыми к трейлеру пятками, отжиманием на кулаках, сквотом с гирей на спине, серией стандартных движений из рукопашного боя и растяжкой давно стали привычкой. Спал он всегда невзирая на обстоятельства. Мир и подрядчики могли треснуть.

Сделав заказ на самый плотный ужин, который был способен унести к себе в кабину, он только сейчас заметил сидевшую в углу одинокую фигуру человека, который ничего не ел, а просто отдыхал, откинув затылок к бревнам стены. Глаза у него были закрыты. Хиератта никогда раньше его не видел, но моментально понял, кто это. Этот стабуларий реально был каким-то из другого мира. Сильно поношенные кожаные мокасины, кожаные штаны и кожаная куртка выглядели, как обычная одежда жителя глубоких лесов, но сидели на нем так, словно парень делал небольшой перерыв между рекламными роликами нового правительства на тему благополучного преодоления трудностей в деле освоения богами забытых Территорий. Рядом в пол упирался концом длинный лук, лежала вязанка стрел, и случайного взгляда сюда было достаточно, чтобы понять, что беспокоить аборигена без большой необходимости не стоило. Одно лишь присутствие вот этой одинокой длинноволосой фигуры в заведении обещало бы в любом другом месте хозяину очень большие неприятности. Лесной народ, эльфы, официально считались главными организаторами бандформирований, идеологами терроризма и источником самого большого беспокойства для оккупационных властей. Они были стержнем всего сопротивления, направляющей силой, абсолютно несгибаемым стальным наконечником партизанского движения, который было невозможно ни купить, ни уговорить, ни согнуть. Им по традиции пытались заранее оплатить светлое Сегодня и самое сытное Завтра, но с эльфами невозможно было договориться. Правда, это неофициально. Официально все каналы бесчисленное количество раз, снова и снова повторяли исторические слова о том, что «мы не вступаем в переговоры с террористами». Что думал по тому же вопросу сам лесной народ, никто не слышал. Каналами телевидения те не располагали. Впрочем, видели их теперь редко. Бессмертные жили недолго.

Рядом у стойки сидел крайне низкорослый субъект с длинной бородой и большой походной котомкой, брошенной на пол у ног.

– «…Темная Материя – загадочное вещество, которое не отражает, не излучает и не поглощает какой-либо свет», – отчетливо произнес динамик телеэкрана над стойкой в углу.

– Прелестно, – хмуро заявил гном виночерпию, сгибаясь и доставая из котомки чашу. – Мне она уже не нравится. Из чего бы смерть еще делала свое невидимое паскудство…

Виночерпий, вытерев руки перекинутым через плечо полотенцем, переключил канал. Через усеянный желтыми подсолнухами и утыканный аккуратными двориками Хоббитон с исполинскими древними коренастыми дубами пробиралась колонна танков. Танки шли, с надсадным ревом преодолевая каменистый кряж, тяжело ворочаясь и буксуя, потом один за другим уходили вниз, к реке. Показывали хроники. Это была уже эпопея серий ретроспективного обзора достижений, посвященных юбилею демократических преобразований. На экране болезненно знакомое, многократно виденное, абсолютно незапоминающееся и давно опостылевшее лицо, убедительно кивая в придвинутый микрофон, открывало и закрывало рот, наполняя мир звуками. Ясным, звонким, детским голосом Животновод по центральному каналу делал чрезвычайное сообщение к Нации и международному сообществу. «…Сегодня мною подписан указ о введении войск в пределы так называемых Спорных Территорий. Это вынужденная мера, вызванная интересами мира, всего мирового сообщества, прямо и строго вытекающая из пунктов международного права…»

Хиератта смотрел туда и думал, что мог бы примерно сказать, куда катился его мир. Как-то он вывел для себя рабочее определение, что такое разум, и придерживался только его. Каждый живет в своем туннеле реальности. Степень изменчивости этого туннеля под воздействием новой достоверной информации определяла степень разумности. Старым и мертвым она была недоступна.

Это явно было надолго. Так последовательно, с аргументами на руках настаивать на чем-то можно, лишь все для себя решив. Животновод подсчитал необходимое количество гор трупов, доступных ресурсов, подвел в уме подотчетную ведомость и уже успел составить речь для своего места в истории. «…В ответ на факт незаконного ввоза в пределы Спорных Территорий огнестрельного оружия, о запрете которого было объявлено ранее, и исключительно в целях их защиты…»

Очень скоро поползли слухи, что ввоз огнестрельного оружия, подробно заснятого в катакомбах центральным правительственным ТВ, был обеспечен самими куклами Животновода как повод для введения войск. Все говорило за то, что он и в самом деле уже все давно просчитал и никто ничего нового ему сказать не мог. Хроники воспроизводили страницы новейшей истории. Их с прервавшимся дыханием предстояло перелистывать поколениям, идущим следом. Хиератта смотрел и пытался понять, почему из всех в принципе возможных решений жизнь каждый раз выбирает наихудшее. Вроде бы и выбор широкий. В стабуларии громко смеялись, назревало какое-то новое веселье по случаю зарплаты. Кто-то тащил из погреба музыкальный инструмент, в углу пробовали дудеть в дудочку, стало шумно. «…Наша цивилизация», «Страна не потерпит…», «Страна не допустит…», «Интересы страны…», «Страна продемонстрировала…», «Стране нужны…», «Страна не позволит…», «У страны нет другого выбора…». Нация, населявшая страну, как бы невзначай во всех сводках оказалась приоритетной.

Хиератта подумал, что что-то слишком много повторялось то, чего страна не потерпит и чего она не допустит. Самым простым было провести замену – подставить вместо слов «страна» и «нация» слово «Животновод», чтобы все встало на свои места. Животновод, оказывается, боялся, и его нетрудно было понять.

Историческое Обращение к Нации заканчивалось указом о всеобщей борьбе с сепаратизмом. Спорные Территории как ныне неотъемлемая единица демократических элементов Федерации Нации была объявлена национальным достоянием. Все рассуждения на тему суверенитета Колец отныне приравнивались к уголовно наказуемому деянию, ведущему к гражданскому противостоянию и войне. Война теперь официально не одобрялась.

Хиератта помнил, как это начиналось. Дорога к Туманным Горам оказалась закрыта. На ней стояла корова. Она никуда не торопилась, за ней на перекрестках стояли «зеленые человечки» с автоматами. Так называли фигуры военных без опознавательных знаков. Они ничего не делали. Они просто стояли. Армейские грузовики и танки – все без опознавательных знаков, – перекрывшие дороги, тянулись до самого Ривердейла, и никто не знал, что делать. К такому просто никто не был готов. «Зеленые человечки» с черными натянутыми до глаз масками явно знали. Еще раньше было объявлено, что временно открыта эмиграция в «Мир Властелина Колец» и посещение с целью туризма. Потом говорили, что на самом деле никакого объявления не было, а была театральная инсценировка – с интервью, с показаниями «очевидцев» и комментариями специалистов: «как бы всё могло быть на самом деле», но этого то ли не поняли, то ли не захотели, и мир спятил. Еще говорили, что позднее войска и были введены как контингент сдерживания, потому что ситуация вышла из-под контроля.

Нация, объявленная приоритетной, грузилась активнее всех. Грузили даже трюмо, телевизор и стиральную машину. «Подушки!.. Подушки тоже берите!..» Там лучше было не стоять.

«Центральное» телевидение передавало в прямом эфире отстрел орков. Орки были первыми, кто, отложив дипломатию в сторону, с громкими криками и улюлюканьем, подбадривая друг друга, верхом на огромных волках попыталась противостоять моторизованным частям, нимало не смущаясь их численным перевесом. Их орда даже имела временный успех, но его не поддержали, и противостояние быстро закончилось тактикой диверсий. Никто так не любил ночь и никто не ориентировался в ней так, как орки и эльфы, но их познаний в таком противостоянии оказалось слишком мало. Между тем противостояние явно затянулось. Партизанская война всегда застает врасплох неприятеля, в мыслях убедившего себя, что время на его стороне. Стандартное для другой истории соотношение сил 10:1 работало на Животновода до тех пор, пока в семьях не начали учить детей основам подрывной деятельности и что конкретно делать в условиях оккупации. С высокой трибуны приоритетная нация была теперь торжественно объявлена «цивилизацией». В переводе на понятный язык это означало, что законы международного права больше на Животновода не распространялись. Открытый мир, как всегда, исходивший из собственных критериев ценности жизни, прилагал неимоверные усилия для дипломатического разрешения конфликтной ситуации. Животновод эти усилия сердечно приветствовал.

Рассказывали, один орк, врасплох захвативший передовую позицию неприятеля и даже сумевший разобраться, куда на пулемете давить, чтобы тот начал плеваться огнем, несколько суток не подпускал к занятому блиндажу неприятеля. У орка не кончились боеприпасы и еда у него не кончилась тоже. Он сошел с ума от вида сваленных перед блиндажом гор трупов. В конце концов его взорвали вместе с блиндажом, облепленным телами, сбросив бомбу. Но это был еще не весь конец истории. Каким-то чудом орк выжил и ночами плясал на краю скалы, тряся голыми ягодицами, пока под ним рабочая техника готовила котлован под «братское захоронение». Захоронение оказалось таким большим, что трупы сваливали туда бульдозерами несколько дней. «Цивилизация насекомых» вела войну по собственным правилам. Этого здесь никто не мог понять, и Хиератта уже не первый раз ловил себя на мысли, словно он один видел то, чего не видел больше никто. Весь смысл как раз и состоял в миллионах отданных жизней. В том, как много гор трупов готова возложить другая сторона. Там праздновали саму возможность такого количества трупов. Построенное такой большой ценой по крайней мере не могло уступать по замыслу величием. Большие жертвоприношения сделаны, и, значит, будущее впереди могло быть только светлым. Но самым интересным оказалось не это.

Как официально заявил Животновод, никакой «войны» не было. Была «операция по нормализации и стабилизации отношений в новых реалиях». Никто не понял, что это значило, но тех, кто называл то же войной, ждала подписанная им накануне статья «о преднамеренном распространении дезинформации» с тюремным заключением до пятнадцати лет. Дезинформацией объявлялось всё, что противоречило ему. «Президент» устроился исключительно удобно. Последствия были страшными. Как оказалось, оккупации не было тоже: было «следование пунктам взаимных договорных обязательств». Борьбе с «фальшивыми новостями» посвящалась отдельная глава расследований. Теперь за языком следили все.

Животновод устроился не просто с комфортом: практически абсолютная невозможность на протяжении десятилетий сдвинуть его с насиженного места стала на всей подконтрольной ему географии рассматриваться как своего рода неизбежность. Несогласных почти не осталось. Всё могло быть даже хуже. Криминальный синдикат, в который был преобразован аппарат правления за те десятилетия, запустил свои корни настолько далеко во все сферы жизни, что даже если бы на Животновода сел верблюд или между делом застрелили, это бы ничего не изменило. Хиератта без труда понял, как способ жизнеобмена решил всё. То была проклятая земля и мертвая почва.

Паразит живет за счет хозяев с тем чтобы завершить свой жизненный цикл. Подобно всем другим, каждый паразит закрепляет себя на теле хозяина с целью потребления воды, питательных веществ и сахаров. «Центр» специализировался, разработав чрезвычайно сложную структуру корней, позволяющую необыкновенно глубокое внедрение в организм хозяина. Кроме того, была разработана исключительно сложная система, дающая возможность внедрять свои семена и откладывать яйца в тела других организмов. Таким образом, хозяин включался в оборот питательных веществ. Так во главе угла объявлялся приоритет «единства».

С миром Властелина Колец всё получилось намного сложнее. Цивилизация насекомых не то чтобы этого не ждала, но «освобождение» экзотической территории затянулось, и даже исполинские ресурсы Животновода стали кашлять. Эльфы, гномы и орки оказались настолько упертыми в плане подрывной активности, что победа такой ценой слишком сильно напоминала некролог. Подобные настроения были немедленно объявлены «фальшивыми новостями». Был учрежден ряд мероприятий по празднованию «дня освобождения», народные гуляния подробно освещались средствами массовой информации. Когда международное сообщество сделало попытку возражать, ссылаясь на право людей знать правду, было заявлено, что это грозит стать основой беспорядков в стране. Хиератта про себя сразу поддержал логику аплодисментами. Чтобы их не было, этих беспорядков, нужно вранье. К тому времени сюжет ему уже смертельно наскучил.

У Открытого мира были свои проблемы. Информационные каналы обошли снимки строительных работ по возведению пограничной Стены и целых гектаров торчавших перед ней шпалеров противотанковых ежей. Тогда же по каналам национального телевидения прошла серия передач, в ходе которых простым сухим языком семьям давались основы подрывной деятельности и рассказывалось, что делать в условиях оккупации «приоритетной нацией». Эти организационные мероприятия в мирное время проводились с такой деловой озабоченностью, что нашли отзыв даже у оппонента. Информационные агентства передавали возмущение представителя Животновода по связям с прессой в связи с заявлением одного из президентов. «Мы все знаем, – говорил он, насколько мало другая сторона ценит отдельную жизнь. И все знают, насколько высоко ее ценим мы. Но цивилизация насекомых должна знать и видеть, как дорого мы будем продавать каждую из них…» Заявление было объявлено пропокационным.

Мир Властелина Колец молчал. Скоро весь мотив противостояния на Спорных Территориях закончился однообразными кадрами о местном населении, которое рука об руку с карательными подразделениями военных проводили зачистки хамлетов и катакомб. Фигуры падали, поднимая пыль, какое-то время шевелились и больше не двигались. «…Мы не можем игнорировать крики о помощи. Принимая во внимание глубокие исторические традиции нашей страны, нашей великой, большой Нации, ее великое прошлое, сегодня мною подписан указ считать так называемый мир «Властелина Колец» неотъемлемой территориальной единицей Федерации Нации. Эта вынужденная мера проводится исключительно в гуманных целях безопасности так называемого мира «Властелина Колец» и наших соотечественников, находящихся на недружественной территории. Мы будем решительно противостоять любым актам геноцида, будь это так называемый мир «Властелина Колец» или где бы то ни было еще. Недопустимо недостойное отношение к нашим соотечественникам со стороны так называемого местного населения должно служить печальным уроком всем, кому…»

Телевизор торжественно и трагично бубнил. Рассказывали, «соотечественники», едва расположившись на землях Гондора, первым делом принялись строить там свою церковь, после чего заявили эльфам, что теперь их земля, как и все прилегающие источники ключевой воды, освящены, освобождены от язычества, и эльфы должны учить их язык – для целей успешной коммуникации. Как им объяснили, до того момента их коммуникация была менее успешной. В ответ на вопрос, почему эльфы должны учить язык именно их, им было объяснено, что «на нем должны говорить все». После того, как народ Леса в виде ответа подожег их деревянный сарай, «освободители» стали кричать о помощи, крики которые были немедленно услышаны.

По всем каналам транслировали одно и то же. Вид с высоты башен тонул в слоях дыма. На фоне обгоревших ребер Зала Старейшин несколько крепких рук держали оглоблю, на которой что-то развивалось. На бледных опаленных лицах негромкое мужество. В руках – единственно возможное будущее.

Обгоревшие города с зияющими глазницами пустых окон стали стандартной заставкой новостных каналов. Других городов не было. Историческое водружение знамени Нации-Освободителя над башнями эльфов стало официальным днем празднования. Один и тот же флаг «Объединенного Мира» висел теперь везде, над Стеной Гондора, над Мордором, над Воротами гномов, над сожженными огородами Хоббитона, ясно всем обозначая, чья они собственность. Животновод говорил о миссии всемирно-исторического освобождения от тирании и варварства, но его слушали только кушавшие с его стола. Мурзилка с экрана, только что назначенный на сытный пост и еще не оправившийся от перспектив, свалившихся на него сверху, уткнув взгляд в стол, пробовал голос. «Сейчас перед нами стоят новые задачи и новые приоритеты, сегодня для нас главный вопрос – это создание новых рабочих мест…» Плакаты, призывающие к участию в принятии новой хартии свобод Гондора, фигуры, одинаково ссутулившиеся под пронизывающим ветром, одинаково спешащие на работу, баннеры вдоль дорог «Федерация Нации – это сила!», братские захоронения и тут же следом заторможенные кадры торжественного возложения цветов. Животновод выходил в кадр, что-то там трогал, затем делал шаг назад, все минуту молчали.

Теперь это уже была история. После того, как все его политические противники благополучно оказались мертвыми, чудом вывезенными за Предел, иностранными агентами и ворами, со всем рядом последствий, в конце концов даже до самых бестолковых дошло, когда рот лучше держать закрытым. Сосредоточив в одних руках колоссальную власть и деньги, уничтожив выборную власть в доменах, целиком оставив ее для себя, чтобы там не выбрали не то, что ему нужно, откровенно натыкав туда мурзилок, тщательно подбирая тряпок и ослов и просто застрелив всех политических противников, минимально способных что-то изменить, Животновод целиком посвятил себя демократическим преобразованиям. Мурзилки теперь сидели на всех эльфийских территориях. По сути, они были незаменимым инструментом, выполняя на местах всю требуемую работу. Хартию гражданских прав, венец своего писательского таланта, Животновод писал лично. Он выживал. В результатах выборов не сомневался никто.

В новостях было то же самое: партия «Единого Мира» и борьба с пандемией международного терроризма. Новостные агентства наперебой цитировали Животновода о назревшей необходимости поиска вакцины против него в масштабе вселенной. О причинах терроризма не говорилось ни слова. Все как бы уже были в курсе: имели место силы Зла, охваченные иррациональной манией тотального разрушения, которым противостоял никто иной, как Животновод, первым среди первых, на огненном рубеже прогрессивного разума новой строящейся реальности и новых тысячелетий насмерть бьющийся с мракобесием и чем-то еще. Как становилось понятно из официальных сводок, мир давно бы уже задохнулся под натиском террора, не заступи ему однажды путь воссиявший в ночи меч истории, несомый уверенной дланью, и его носитель, глядящий вперед непреклонно, сжавший зубы и аккуратно причесанный. Правительственное телевидение в этом месте не скупилось на детали. Всё это чем-то напоминало Хиератте голограммы детей, которые военное командование Животновода в период самых горячих дней устанавливало у блиндажей как линию заградительных укреплений. Голограммы должны были оказывать на противника смущающий фактор. Фактор предполагала механика больших чисел. Согласно прогнозам аналитиков, при ведении военных действий с большими потерями – речь шла о математических показателях порядка нескольких миллионов – статистический процент смущения становился весьма существенным и оправданным. Цивилизация насекомых играла по собственным правилам, и к ним не были готовы.

Всё делалось настолько откровенно, что поначалу никто просто не знал, как реагировать. На деле тема для той откровенности была проще, чем выглядела. Поняв, что ввиду совершенных им прежних преступлений для Животновода не будет больше места в рамках открытого мира, теперь он сделает всё, чтобы там не было места и для того, что он контролирует. Как только то же дошло до синдиката его ближайшей кормушки, они уже все целиком работали в том же направлении в режиме паровоза. Не сумев свои проблемы сделать проблемами других, им было не прожить одного дня.

В преддверии юбилея к кинокамерам оказался даже дружелюбно допущенным контингент независимых журналистов от Коалиции открытого мира. Был задан вопрос, как долго следует ждать продолжения оккупации территории Властелина Колец. Животновод выступил с подробным разъяснением о неправомерности подобных определений в русле текущих демократических преобразований. Поскольку это была «не оккупация, а следование пунктам взаимных договорных обязательств». Подписанный же другой стороной нормативный акт, по глубокому его, Животновода, убеждению, наглядно демонстрировал о желании и готовности народа эльфов идти на диалог. «Все устали от крови», – придвинув поближе, заявил Животновод в микрофон. О том, что официальная бумага была подписана мурзилкой, посаженной в башню эльфов самим Животноводом, упоминать сочли ненужным. Больше журналистам микрофон не давали.

Затем шли кадры вручения мурзилке медальки в признание заслуг в деле укрепления мира и взаимопонимания. Мурзилка представляла «правительство народа эльфов». Животновод лично водружал празднично украшенную медальку на шею лауреату, лауреат тепло улыбался, все что-то зачитывали. Медалька отливала дорогим металлом, фантики достопримечательно подчеркивали важность момента. Кинокамера подробно показывала аплодирующие ряды зрителей.

«Мы заверяем мировое сообщество, – заверял Животновод в микрофон, – что ни одна попытка нарушения целостности Федерации Нации не будет оставлена нами без внимания. Это внутриполитический вопрос. Любая попытка вмешательства третьей стороны встретит с нашей стороны молниеносный ответ. Он будет подобен молнии. С той же решительностью мы будем пресекать любые акты, направленные на разжигание межрасовой, межэтнической и межнациональной разобщенности нашей большой, многонациональной страны. Терроризм мы объявляем нашим врагом номер один…»

Конец декларации миру утонул в аплодисментах, которые благополучно перешли в овации (все встали). Хиератта подумал, что как легко говорить о молниеносности и о том, как все будет, точно зная, что никто не собирается вмешиваться.

По случаю юбилея заканчивалось возведение монументов «Дружбы народов» и «Нации-Освободителя».

Нации, освободителю от терроризма и тирании, были посвящены также несколько фотоэкспозиций и одна картинная галерея. Торжественное возложение цветов у подножия почти достроенной Нации Свободы транслировали в прямом эфире. Рослая фигура в военной форме, олицетворявшая Нацию с лицом, напоминавшим все миролюбивые силы, в одной руке сжимала нечто, олицетворявшее орудие возмездия; на другой держался младенец Иисус. Злые языки утверждали, что то, что сжимали рукой, больше напоминало национальное оружие освободителя, оглоблю, но раздел комментариев был немедленно закрыт. Большой Аяяй работал, не покладая рук.

Хиератта смотрел на экран без всякого любопытства и эмоций. Это был криминальный элемент, которому нечего терять. Выгодно извращая катастрофы прошлого и бесстыдно выворачивая настоящее, навязывая свои пожелания истории миров и подгоняя свой абсурд под реальность дня, напряженными глазами высматривая в истории самые наиприятные для себя параллели, лихорадочно шарахаясь в поисках требуемых аналогий и тут же счастливо их находя, откровенно подменяя понятия, причины и следствия, его усилия всегда отвечали самым утилитарным целям. Животновод, потея, трудился над конструкцией оправданий, и, значит, ему уже не уйти. Так думали все.

На деле всё оказалось не так просто. Его одутловатое свиное рыло и маленькие свиные глазки стали каноническими, как дымящие башни промышленных предприятий на фоне башен эльфов. Изображение объявлялось иконой в ретроспективах нового поколения. Поздравительные открытки с этой картинкой издавались массовым тиражом как символ единения миров. Ходили сплетни, что специально приставленное лицо из личных телохранителей сопровождало его при посещении уборных в целях собирания за ним в специально предусмотренные полиэтиленовые пакеты фекалий для последующей передачи в сферу юрисдикции органов государственной       безопасности, с тем чтобы исключить возможность несанкционированного медицинского диагноза. Конечно, случайным очевидцам было интересно, что там можно делать вдвоем. Самые острые на язык моментально собрали по этому поводу анекдот. Вопрос: «Как такой опыт профессиональной деятельности следует осветить в резюме?» – Ответ: «Экскрементуально подходит на должность». По мнению наблюдателей, тот и в самом деле временами выглядел так, словно принимал стероиды с чем-то, подавляющим иммунную систему. Говорили, что у него рак не то крови, не то чего-то еще, все ждали, что вот-вот что-то случится, что после сидения на одном месте на протяжении стольких десятилетий что-то должно произойти, ему осталось недолго и его психогон объясняется этим. Еще рассказывали, что, когда какая-то фирма объявила, что знает место его будущего захоронения, люди со всего мира и нескольких континентов стали занимать очередь, чтобы посетить и оросить проект своей мочой. Всего один подонок в кресле «президента», опьяневший от безнаказанности, сделал столько зла, что даже страны, гордые своей нейтральной историей, перестали быть нейтральными. Но он как сидел, так и продолжал сидеть. Мир только ждал. И никто не знал и не мог сказать, какогó это: когда вся планета с тоской ждет, когда же это случится, когда же ты один, наконец, умрешь и сделаешь ее счастливой – сделаешь ее чище…

Сразу следом шел сюжет из помещения вербовочного пункта «Помощи и Содействия». Пока на камеру снимали дедульку под военной пилоткой с медалькой, женский голос за кадром в восхищенных тонах рассказывал. Старый пердун с личным противогазом через плечо из домашних запасов приперся на запись на войну «с эльфийскими фашистами». Очевидцы промакивали уголки глаз носовыми платками.

Короткий натюрморт с редакцией государственного телевидения: редактор, дрожа от возбуждения: «Мы должны сохранить объективность…» У табуретки с газетой, стаканами, бутылками и национальной селедкой объективность достигала критической точки.

Общий обзор панорамы заканчивался кадром: подпоясываясь личными противогазами из домашних запасов, Нация, снимаясь с насиженных мест и шатаясь, куда-то идет. На лицах сдержанность и негромкое мужество. Все что-то поют; среди них есть даже трезвые. Сохраняя объективность, очевидцы за кадром от счастья рыдают в голос, уже не сдерживаясь. Потом шел репортаж непосредственно с места событий.

На фоне хвои и природы, удобно сидя на пригорке, с экрана «ополченец» без фамилии и имени обстоятельно, неспешно помогая себе движениями ладони, с неброским мужеством рассказывает об экзотических видах оружия, которое пользуется спросом, и как его надо держать. Комментарии за кадром в этом месте невнятны.

Новостные каналы транслировали другой хит дня. С выражением, делая паузы и грамотно заполняя их тишиной, с идущим от сердца чувством Животновод зачитывает обращение на эльфийском языке. Великий космос и боги мои, покачал головой Хиератта. Он боролся с искушением прижаться к этому лицу своей небритой щекой или просто прижать его к сердцу. Въезд к башням Гондора теперь украшала стелла с надписью: «Город трудовой доблести».

«…Жизнь постепенно нормализуется. Мы открыты для диалога со всеми заинтересованными сторонами, со всеми, кто ценит мир, ценит жизнь, ценит дружбу, на позициях ценностей всего мирового сообщества, всего содружества наций…»

– Кто-нибудь выключите эту срань, – не выдержал кто-то в углу.

Хиератта стоял с двумя блюдами на широко расставленных в стороны руках, не зная, как протиснуться в самый дальний, тихий, темный конец с одинокой свечой, не побеспокоив сидевшего эльфа.

– Я ждал вас, – произнес эльф, открыв глаза. Он смотрел, как смотрят на вещь, бесполезность которой понятна еще на подходе, но он, несмотря ни на что, выполнит то, зачем пришел в этот чуждый ему мир. В его глазах была такая смертельная усталость от жизни, что у Хиератты пропал прежний аппетит. Когда у кого-то рядом такой взгляд на жизнь, просто невозможно строить планы на ужин.

4

– Я слушаю очень внимательно, – сказал я, усевшись и запустив вилку в ближайшую тарелку.

– Ходят слухи, что вы не из мира Железных Колес.

– Да ну, – удивился я. – То же можно сказать про половину сидящих здесь.

– И ходят слухи, – продолжал эльф, – что вы разрушаете миры.

– Да, – кивнул я, засучивая рукав. – И поэтому я работаю водителем лесовоза.

Я думал.

Если такие вещи пришли в голову одним, то сколько времени понадобится, чтобы то же самое пришло в голову кому-то еще? И как много времени нужно, чтобы результаты этих умозаключений достигли ушей Животновода? Этот мир и в самом деле мог быть непредсказуем. Им явно никто не помогал. К этому они пришли сами.

– Мы этого не понимаем, – ответил эльф. – Нам это не важно. Говорят, что вы бог совсем иных миров, сосланный в этот как вид наказания.

– Как вы меня раскусили, – заметил я. – И вы в это верите?

– А вам что больше нравится? – спросил эльф. – Нам это не важно. Важно только, что наш древний мир погибает. Мы долго живем и у нас очень длинная память. Хорошее мы помним долго. Плохое не забываем никогда.

Эльф замолчал. Он сидел, как сидят, одинаково спокойные в смерти и сиянии жизни, готовые с равным равнодушием встретить и то, и другое, но уверенные, что им дано больше, чем способен унести на своих плечах весь прочий мир. Лесной народ эльфов, раса вечно беззаботных, широко известная даже за пределами Внеземелья своей беспечностью, детским смехом, легкостью на подъем и умением оставаться невидимой, пока это входит в их планы, больше не улыбалась.

– Вы же мне не угрожаете? – спросил я с любопытством, двигая челюстями и глядя на редкое явление местной природы, сидящее прямо напротив. – Мне просто интересно. Согласно вашей же логике, какой смысл угрожать тому, кто сдвигает миры и решает, как долго им жить?

Эльф покачал головой.

– Я предупреждал там у себя, что для ведения переговоров и искусства дипломатии я наихудший вариант из возможных. Но нам давно не из чего выбирать.

– Я не стал бы произносить это так уверенно там, где драконы просто так пролетают над головой.

– Наш мир на краю пропасти, и нам нужна помощь. Это всё послание, которое я имел вам передать.

– Правда? – спросил я, насаживая на кончик вилки и пробуя кусочек гриба в каком-то загадочном соусе. – А вот по словам Животновода он лично взял под наблюдение сохранение, благополучие и благосостояние самобытной культуры народа эльфов, конец цитаты.

Эльф ждал.

Я перестал есть.

– Послушайте, – сказал я. – Если вам было интересно мое прошлое, то вы знаете, как я сюда попал и на чьей стороне занимался тем, за что меня могут лишить жизни так же, как вас. Неужели бы я не воспользовался чем-то еще, будь у меня такая возможность?

– Мы этого не понимаем, – повторил эльф. – Возможно, мы снова ошиблись. В последний раз. Это всегда страшно – не иметь возможности надеяться.

Эльф сидел и я сидел тоже. Я подумал, что из всех миров, виденных когда-то раньше, этот был единственный, который о чем-то просил. И который чего-то стоил. Правда, это ничего не меняло. Он должен был погибнуть.

– Вы можете нам помочь, – сказал эльф.

Я жевал, на ходу прикидывая, чем примерно может закончиться еще один день.

– Это вопрос? – спросил я, глядя бессмертному в глаза и не видя в них жизни.

– А вы как думаете?

Эльф не играл. Он в самом деле смертельно устал, и это было видно открытым текстом. Какого черта, подумал я с раздражением. Я снова перестал есть.

Эльф ждал, молча глядя своим бесконечным взглядом мертвеца. Я только сейчас понял, что это не было равнодушием смертельно уставшего человека. Это было тоской на последнем краю пропасти, за которым нет ничего.

– Знаете, как вас называют? – спросил я утомленно. У меня было ощущение, будто я ошибся дверью. – Что-то непохоже, чтобы вас беспокоили материи, соизмеримые с вечностью.

– Нас зовут бессмертными от незнания, – отозвался Эльф. – Надо же как-то назвать то, чего не понимаешь. Но мы – всего лишь народ, который лучше других знает, что такое смерть. Она далеко не всегда встречает своего врага лицом к лицу. Когда она знает, что шансы у нее невелики, она добивается своего окружными путями. Всего лишь каплей сомнения. Эта капля – как отравленное зерно. Оно не прорастает вдруг и его действие может быть незаметно глазу. Но, раз пустив корни, оно уже не остановится, и… – Эльф замолчал. – Впервые за долгое время некоторых из нас посетило сомнение. И это дорого обошлось всем остальным.

Он закрыл глаза, словно стал выдыхаться.

За столами по-прежнему бубнили. На нас никто не обращал внимания.

Эльф сказал:

– Через Лес тянут железную дорогу… Кажется, это так называется. Это его деревья вы возите по Периферии, из которых делают бумагу. Если перекрыть движение вагонов хотя бы ненадолго, мы выиграем время.

Здесь все слышали про новую железнодорожную магистраль.

– И что потом? – спросил я. Это было жестоко, но я уже не мог остановиться. – Насколько я знаю, в вагонах гуманитарная помощь.

– Если это так можно назвать, – ответил эльф, с усилием размыкая губы. – Эшелоны идут в двух направлениях. Со стороны нашего мира в направлении того, что они называют «центром». И со стороны «центра» в направлении к нам. От нас уходят эшелоны с нефтью. К нам идут эшелоны с отпечатанными в «центре» книгами.

Да, подумал я, об этой программе просветительской миссии мы тоже наслышаны. За определенное денежное вознаграждение, купив такую книгу, из нее можно было подробно узнать, как надо правильно думать. В моем представлении все эти приоритеты и их приоритетные проекты не имели ничего общего с разумной силой и были движимы одной сведенной до простого сплоченного импульса идеей, как москиты. И, как все москиты, они старались не заглядывать слишком далеко в будущее. Опыт других их ничему не учил.

Я сложил на краю стола локти.

– Ну, и что я сделаю, – спросил я без всякой радости. – Стану пускать эти вагоны с макулатурой под откос?

Я уже знал, чем закончится этот день. Об аномально участившихся на новой магистрали горных оползнях, каменных дождях, грязевых паводках и заваленных горных туннелях слышали все.

– Это мы делаем сами.

– Вы понимаете, что Животновод это без внимания не оставит? Он зачистит все деревни, каждую опушку и каждую дырку, названия которых только разглядит у себя на самой большой карте.

– Он уже это делает. Тому, кого вы называете Животноводом, не нужен повод. У нас его зовут «Коротким». Кстати, почему «Животновод»?

– Не знаю, – ответил я сухо. – Может, потому что его население – поголовье рабочего скота. Тупое население – преданный друг диктатуры. Его нацию называют цивилизацией насекомых – результат кропотливой генетической селекции. Насекомое – идеальное решение в противостоянии оккупантам, и вы, эльфы, в рамках их логики одни из них. Вам трудно это понять, а мне объяснить. О, это интересная тема для лекций за столом, вам понравится. Они строят свое восприятие мира не как вы, я или любой другой выходец из Открытых Миров. Они строят такую модель мира, в которой они и только они являются приоритетным, самым знаменательным событием бытия в любом философском понимании слова. Они могут быть либо дланью эволюционного развития, либо жертвой – по необходимости. Затем из всего набора в принципе доступных фактов они отбирают те, которые подкрепляют эту, скажем так, концепцию. Все остальное столь же непринужденно удаляется и официально объявляется вздором. Оно попросту блокируется уже на уровне первичных раздражителей. А вы думали, все так просто? Говорят, все, что он делает, он делает любой ценой, и, играя против него, невозможно выиграть. Сколько бы вы ни жили, у него всегда есть возможность бросить на ваши блиндажи мяса больше других.

Эльф смотрел без всякого выражения. Потом сказал:

– У нас нет блиндажей, но я понимаю, что вы хотите сказать. Военные преступления явно перестали быть аномалией для ваших трибуналов. Нам и нужен вездеход с водителем-профессионалом, который знает все оставшиеся нелегальные щели и который умудрился до сих пор остаться в живых. Вы вывезете беженцев и книги нашего мира.

Я окончательно потерял желание есть. Я слышал о недавно введенном запрете на употребление рун эльфов как форму алфавита. Предписание использовать всем буквы Центра как единственные из доступных просто лежало на поверхности. Еще раньше Животновод установил свой язык официальным для всех. На деле это означало, что никакой другой язык стал невозможен. Слово «ассимиляция» не использовалось и что оно значило, не знали: из словаря оно было изъято. Руны эльфов было предложено постепенно перевести в рамки всем доступной и понятной алфавитной печати языка Животновода: на всех занятых территориях народ был торжественно объявлен единым. Языка эльфов в рамках документов больше не существовало. «Единый мир» предлагался как единственно возможный. Телевидение, которое неофициально всем было предписано называть «центральным», в подробностях транслировало, как выглядят трупы задохнувшихся беженцев, попытавшихся пересечь Предел миров. Никто не знал, о каком «центре» все время идет речь, но в нем почему-то неизменно оказывался Животновод.

– Боюсь, вы не понимаете, что трейлер вездехода – это не купейный вагон.

Эльф поднялся.

– Вам лучше здесь не оставаться. Кстати, вы знаете, что по вашему следу идет нечто, названия чему мы не знаем?

Я уже понял, что радости этот день мне не прибавит.

– Что идет? – спросил я без интереса.

Перекидывая через плечо связку стрел и беря лук, он сказал:

– Я же говорю, мы не знаем. Я надеюсь никогда не узнать, что значит: «Купейный вагон». Последние остатки нашей расы живут только ради этого. Вы слишком спокойно отнеслись к моим словам о том, что вы разрушаете миры. Дайте нам знать, если согласны.

Я с тоской смотрел на остывшие тарелки. Лишь много позже мне пришло в голову, что, возможно, дело снова состояло в еще одной трудности перевода. «Не знать имени» на языке эльфов скорее означало «не должно его иметь».

– Извините, что испортил хороший ужин, – сказал эльф.

– Переживу, – сказал я.

5

Из глубокого сна меня выдернул сильный стук в дверь. В нее пинали так, что я первым делом положил руку на лежавший рядом пояс с ножом. «Вертолеты Центра», – глухо произнес голос за дверью, потом повторил еще раз. В дверь снова забарабанили. «Вам лучше уйти». В голосе хозяина без труда слышались тревожные нотки.

Однако какой он скорый, подумал я, приходя в себя и разглядывая низкий темный бревенчатый потолок. Да, вертолеты это плохо. Если даже успеть согреть двигатель. Без света фар мне не уйти достаточно далеко, чтобы затеряться среди фьордов. Я уже знал, где можно было бы отсидеться. Но какая резвая у хозяина система связи с внешним миром! «Уже иду», – сказал я.

За окошком было темно. Ах, да, вспомнил я. На них же перегородки. Тогда почему я вижу стены?

Поднявшись, я быстро оделся, не зажигая света, обулся, закинул за плечо рюкзак и спустился вниз. По словам хозяина, вертолеты летели сюда, но промахнулись и ушли дальше. Теперь только вопрос времени, когда они вернутся снова. В том, что направлялись они именно сюда, хозяин не сомневался. Лететь тут больше было некуда. «У кого-то очень длинные уши и кто-то не может держать рот закрытым», – хмуро сказал он.

Вертолеты здесь видели только один раз и так давно, что успели забыть, как они выглядят. Все говорило за то, что хозяин мог быть прав. Прав настолько, что теперь надо было целиком менять всю свою прежнюю парадигму отношений и с этим лесом, и с этим миром, и вообще с собственным легкомыслием. Наверное, я просто устал. «Бойся лающих овец», – сказал на прощание хозяин. Кажется, это было что-то вроде местной пословицы. Я не знал, что она значит.

Я мчался сквозь неподвижный черный заснеженный лес на предельной скорости, которую мог себе позволить. Вездеход подпрыгивал, бревна сзади грузно подпрыгивали тоже, без них все выглядело бы совсем, совсем иначе. Но даже будь у меня больше времени, без специальной техники я не смог бы освободить прицеп от груза. К тому же, без груза будет сложно подняться. Лес выглядел знакомым, я уже проходил здесь относительно недавно. Самым трудным было разогнать технику – но потом, разогнав, остановить ее уже было еще труднее. Дорога в горах вообще не предназначалась для ускоренных перемещений. Без света фар, без панели приборов и определяя опасные повороты лишь по памяти, оказалось удивительно несложно гнать вездеход даже в темноте. Снег делал местность предельно рельефной, не будь его, лететь на той же скорости бы не удалось. Глаза быстро освоились, и снег словно восполнял отсутствующее сияние луны. Я подумал, что после того, как наступит сезон настоящего снегопада, эта часть дороги и вообще весь перевал будут закрыты до весны. Правда, здесь она приходит быстро.

Когда дорога пошла на подъем и стала вилять, прячась в развалах отвесных камней и сосен, двигатель натужно взревел, и тогда я увидел в зеркале заднего вида несколько шедших над горизонтом далеких огоньков. Огоньки, перемигиваясь, не спеша приближались, но шли не сюда. Остановив технику, я вышел из кабины.

Огни делались отчетливее, крупнее, они шли по дуге, словно высматривая внизу для себя удобное место. Куда они двигались – было не видно, но затем под ними что-то произошло, какие-то одинаковые размеренные вспышки света в клубах дыма, вначале под одними огоньками, потом под другими, и из этих дымных клубов, по наклонной и строго вниз, ушло четыре или пять длинных слепящих пятен, и огоньки, отклонившись от прежней траектории, одинаковыми движениями ушли в стороны. Пропахав ночное небо, слепящие огни соединились с темным горизонтом, и там, где они встретились, медленно поднялось несколько тяжелых туч. Через какое-то время с той стороны дошел ослабленный расстоянием звук хлопков. Вернувшись в кабину, я снова начал движение и больше не останавливался.

6

…проснулся от неприятного чувства, что что-то было не так. Сказать иначе, ледяной, не оставляющий места ничему иному ужас висел в пустоте кабины, выжимая из меня липкий холодный страх и заставляя муравьев бегать по спине и затылку. Ручку двери кабины кто-то изо всех сил дергал, причем так, что содрогалась вся кабина, но дело было не в этом. Я не мог отделаться от ощущения, что проснулся за долю секунды до того, когда должен был это сделать. От этого зависело, смогу ли я проснуться вообще. Абсурд состояния не успел дойти до моего сознания, когда я понял, что не могу убежать. В двери моего сознания пинали с такой силой, как пинают, спасая свою жизнь.

Но когда до меня дошло, что бьют и дергают одновременно ручки обеих дверей, соблюдая один беспорядочный такт, меня начало трясти.

Каждый рывок, каждый новый удар зеркально отражал состояние обеих дверей кабины. Грохот, стоявший в ушах, оборвался так же неожиданно, как начался, но мне не было необходимости подниматься и выглядывать в окна. Я просто видел в зеркалах заднего вида, что снаружи никого нет. Я лежал до утра, не решаясь закрыть глаза.

Когда я их открыл, я с огромным, чудовищным облегчением понял, что это был сон. Ледяной ужас висел за дверями сна и не было ничего, что бы заставило меня стать его частью.

После этого я спал, только укладывая на ночь под изголовье свой походный нож. Не знаю, зачем.

Я без ненужных припадков скромности привык считать себя умеренно смелым человеком. До известной степени я даже принимаю возможность и готов к действительно опрометчивым поступкам: быть опрометчивым – пожелание моих генов. Я столько раз встречал опасность, что научился обходить ее еще задолго до реальной материализации больших неприятностей, различая их всего лишь по первым признакам. Я пережил столько неприятных моментов, что из них можно было сложить школу философии выживания; подобно практикующему лекарю с большим опытом, который за свою жизнь встретил такое количество человеческих страданий, что в конце концов перестал их различать и с исключительным спокойствием воспринимал катастрофы жизней других, хладнокровие я давно возвел в ранг добродетели, над которой стоило работать всю жизнь.

Но когда посреди ночи в полной темноте прямо перед лобовым стеклом кабины на расстоянии всего десятка шагов без всякого предупреждения повисла едва различимая бледная маска из нескольких скупых линий, мне действительно стало не по себе. Я всегда полагался на свои силы и всегда оставался при своих интересах лишь благодаря самому себе. В этом бесконечно огромном чужом мире бесконечно огромных чужих лесов помочь себе мог только ты сам. И если мир предлагает тебе что-то, что однажды выходит за пределы твоего опыта эксперта по выживанию, нужно как минимум воздержаться от спонтанных решений. Или, напротив, успеть довериться инстинкту. Выглядело так, словно кто-то висел под потолком вниз головой, так что длинные черные волосы почти касались земли. Только здесь не было потолка. И у висевшего не было тела. Я не знал, что за этим стояло. Муравьи снова бегали у меня по затылку.

По большей части это было лишь пятном в темноте, почти не имеющим четких очертаний, и приходилось напрягать зрение, чтобы разглядеть там хоть что-то. И чем сильнее ты вглядывался, тем меньше тебе хотелось видеть.

Самым жутким было то, что пятно никак не соотносилась с прочей реальностью. Оно ни на чем не держалось и не двигалось. Пятно просто висело посреди темноты, как в коридоре, уходящем в ванную. Я не знал, что думать. Открывать кабину, куда-то идти и что-то исследовать желания у меня не было никакого. В пределах Властелина Колец и его жутких вотчин имелось бессчетное множество трудно объяснимых явлений и загадочных аномалий. Не все они что-то значили и не все обещали неприятности – просто этот мир был так устроен. Но опыт подсказывал, что к каждому из них следовало относиться именно так – как к знамению, закрывающему главу твоей прежней жизни. Потом я уснул.

Мне снилось, что я забыл закрыть на ночь окно и теперь жалел об этом, не зная, как это исправить. Я открыл глаза и вначале ничего не понял. Было очень темно, но я почему-то видел все. Я проснулся от понимания того, что в кабине кто-то был, и я не мог понять, кто, в проеме окна это выглядело сплетением корней, но самым страшным было не это. Откуда-то я знал, что меня здесь нет, что весь мир снаружи за стеной темноты выглядел тем же сплетением не то корней, не то волос, не то истлевших костей. Я пытался и не мог отделить сон от реальности, и от этого не мог дышать. «Бойся лающих овец», – произнес чей-то голос, и я открыл глаза. Вначале я ничего не понял. Окно было закрыто. В кабине никого не было. Я дышал часто, с надрывом, словно на дальней дистанции, когда до меня дошло, что это был всего лишь сон, самый обычный сон, я почему-то испытал такое облегчение, словно избежал смертельной опасности.

Когда спустилось серое утро и обозначились очертания останков какой-то старой двери по соседству, одиноко торчавшей прямо из грунта, впереди была только просека и больше ничего. Но я уже не верил, что сумею отсюда выбраться.

Я больше не говорил с Тьмой, и Тьма молчала.

Землеустроитель

Комары не обманули: день выдался настолько теплым и солнечным, что все, что было до него, воспринималось как нехороший сон.

Стена выросла за одну ночь. Грубые ряды исполинской каменной кладки возвышались над рельефом обрыва и здравым смыслом, словно стояли здесь всегда, всё видевшие и ко всему равнодушные. Стена торчала прямо из скальных образований, как произвол неких темных сил, разделяя мир надвое и оставляя свободным только один выход – к отвесному обрыву. Под обрывом далеко внизу не было ничего, кроме камней. Гигантские наползающие один на другой отвесы вырастали из естественных отложений, исключая всякую возможность оказаться наверху, но уже издали начинало казаться, что там на самом краю кто-то был. Случайный косяк диких птиц с любопытством несся туда, пытаясь понять, что происходит, впрочем, сохраняя высоту и не делая попытки приблизиться. Стена была, как подиум. Подобно большим жутким летучим мышам, банда драконов сидела на самом верху несуразной геологии, все вместе хмуро уставившись одинаковыми взглядами на что-то прямо под собой. В их глазах не было ни капли тепла.

– Добрый вечер, – глухо и внушительно произнес по ту сторону Стены голос.

Слишком глухо и слишком внушительно, микрофон зазвенел. Звук шел, как со стадиона, до отказа забитого зрителями, застывшими в ожидании рок-концерта года.

– Что, суки, не ждали?

Было так тихо, что слышалось шуршание высохших листьев в траве.

– Вам там меня хорошо слышно? Тогда сразу к делу. То, зачем мы все здесь сегодня собрались, весьма символично, я бы даже сказал, несет глубокий познавательный смысл. У меня две новости: хорошая и плохая. Вначале хорошая. Сегодня вы все умрете. Возможно, кто-то именно этим утром, проснувшись, открыл глаза как раз с такой мыслью. Что пора чудес прошла, и всем подыскивать придется причины тому, что сделано на свете. Спешу ему радостно сообщить, всё так и есть. Проницательность его не подвела. Теперь плохая новость. Вы умрете не сразу. Вы будете делать это частями, с глубоким философским смыслом…

Голос перекрыли несколько редких разрозненных хлопков, тут же перешедших в истеричное хлопанье огнестрельного оружия, будто там стреляли все вместе, не вполне зная, куда. Какое-то время не было слышно ничего, кроме беспорядочного грохота.

– По поводу оружия, – снова раздался голос. – Советую боеприпас приберечь. Он вам еще пригодится. Всё очень серьезно. Поэтому не надо его дергать.

Голос снова перекрыл шквал огня.

Шум словно пытался заткнуть его, сделать несуществующим, там стреляли будто с намерением греметь так долго, сколько получится, чтобы только не слышать, что будет дальше. Но голос больше не отвлекался. Он был громче.

– …Пока отложите его. Просто сядьте и слушайте. У вас будет еще возможность настреляться. Но это еще не все новости на сегодня.

Голос прервался.

Отдельные разрозненные выстрелы по другую сторону стены еще какое-то время растерянно хлопали, потом стихли тоже.

– Итак, в чем суть? – громко задался вопросом Голос. И сразу же на него ответил. – А суть прямо перед вами. Вон там в отдалении на отшибе стоит пустой грузовик. Тот, что с откинутым тентом. Вам всем его хорошо видно? Кому не видно, значит, не судьба. Вот это и есть ваш смысл жизни. Это и есть ваш последний шанс и последний билет свалить отсюда…

Голос снова прервался, словно давая сполна оценить замысел происходившего и как бы увидеть сюжет в новом свете. Сюжет явно никому не понравился. То ли в силу какой-то аномалии, то ли по причине необыкновенной акустики местных условий, то ли так было задумано, но звуки раздавались так далеко и так отчетливо, как если бы кто-то ставил финальную сцену театральной постановки с аплодисментами в конце и вставанием зрителей с мест. Но помимо нескольких драконов, мрачными изваяниями наблюдавших сверху за происходившим, других наблюдателей не было.

– Спешу отметить отдельно, что времени на глубокие размышления нет. И оно, это время, уже пошло. Вот прямо сейчас. Вот с этого мгновения. Итак, правила отбора кандидатов в победители. Сразу предупрежу, правила жесткие. Это уж как все в жизни, просто так не дается ничего. У вас у всех сегодня жизненно важный выбор: умереть прямо сейчас – или, как вариант, оказаться в числе совсем немногих избранных, счастливчиков, отмеченных судьбой. Отбор будет считаться завершенным, как только на борт этого, только этого и никакого другого транспортного средства взойдет последний из победителей и тент скроет от глаз остальных тех немногих, кто оказался проворнее других. Советую поторопиться. Это вам не фура, лимит мест ограничен, но что касается средств – тут всё целиком на ваше усмотрение. От кирпичей и зубов до вашего национального оружия, оглобли, всё, что покажется уместным, всё, что удобно ляжет в руку, что поможет занять одно из мест в этом Ковчеге Надежды.

Как только тент закроется и будет закрыт изнутри, время отбора остановится. Все остальные умрут, где стоят.

Но до тех пор, пока занавес не упадет и хотя бы кто-то еще будет цепляться за борта, у каждого есть шанс оказаться среди избранных. Лишь свирепейшим из свирепейших дано подняться над обстоятельствами. И пусть победит сильнейший. Всё можно.

И всё возможно…

Голосу снова не дали договорить. Грохот в ущелье теперь стоял такой, будто целая армия пускала в расход все снаряжение, которым располагала. Однако спустя какое-то время шум стал терять прежний ажиотаж, сходить на нет, очень скоро за отдельными выстрелами стала слышна какая-то возня, звон металла и однообразные крепкие мясистые удары, заканчивавшиеся просветами тишины.

– Будущее зависит от того, во что ты веришь, – внушительно сообщил Голос. Он как будто что-то зачитывал, держа пюпитр перед собой и аккуратно перелистывая страницы, плюя на кончики пальцев. – Оно не имеет ничего общего с истиной – или достояниями разума. Можно пойти в амбициях так далеко, что даже построить алгоритм его развития. Или хотя бы сюжет для странной книги. Футурологию любят все, даже те, кто мало что в ней понимает. Кто-то давно сказал: «Будущее управляет настоящим». И даже идея, помещенная в нужное время и в нужном месте, может оказаться живым зеленым ростком и совершить почти невозможное. Передел горизонтов…

Кто-то жутко, с долгим свинячьим надрывом завизжал, его сразу поддержали еще несколько глоток, но Голос даже не прервался.

– Принцип стороннего наблюдения прост и ясен. У него масса врагов и еще больше самозваных последователей. У него много преимуществ и всего лишь один недостаток. Ничего нельзя трогать руками. Ты – историк отдаленного будущего. Предмет твоих исследований – Прошлое. Оно прямо на руках превращается в прах, но ты должен успеть снять с него протокол допроса, как снимают с мумии давно сгнивший бинт. И ты немножко похож на Дьявола. Тебя никто не видит, но ты знаешь общий исход…

За Стеной кричали, не переставая. В отдалении встревоженно поднялась и стала кружить над лесом стая ворон, каркая и увеличиваясь в размерах. Какая-то землеройка у подножия обрыва, выбравшаяся из-под камня на свет и озадаченно задравшая мордочку кверху, как бы решала для себя, что здесь происходит. То, что происходило, явно случалось не каждый день. Там словно рубили мясо, пыхтя, с усилием, стараясь успеть, вскоре не осталось других звуков, кроме редких неторопливых ударов металл о металл. И тут торжественно вступила партия пулемета. Он работал размеренно и методично, будя гулкое эхо, ему дробно ответил другой, торопливо расставляя все точки, и вскоре еще один. Но тарахтели недолго. Вскоре стало очень тихо.

Голос читал. Он читал, не отвлекаясь, под аккомпанемент мясистых ударов и выстрелов, как бы поставив целью донести мысль в полной мере, не упустив главного и не обронив ни капли.

Дочитав, он прервался.

Теперь над Ущельем висела абсолютная тишина.

Пара драконов снялась и, тяжелыми ударами крыльев подняв себя вверх, отвесно ушла под Стену. Другая часть осталась, словно решив досмотреть кино до конца.

– Мда, – произнес Голос. – Замысел был длиннее.

Задрав голову, землеройка смотрела, как в небе прямо над ней из-за края обрыва показался силуэт вначале одного дракона, за ним другого, драконы грузными взмахами крыльев уходили с парапета, как с борта авианосца, крепко сжимая в жутких лапах пряди каких-то лиан. Вскоре за драконами появились очертания армейского грузовика. Он летел по воздуху, как летний вариант Санта Клауса, строго в небо. Землеройка озадаченно провожала глазами драконов и то, что летело им вслед; то, что летело, будто двигалось к одной давно намеченной цели, делаясь все меньше, грузовик шел, набирая скорость и высоту. Но или драконам надоело, или была оборвана последняя нить, только грузовик вместо того, чтобы окончательно растаять в прозрачной дымке небес, вдруг пошел вниз. Далеко в поднебесье раздавались ослабленные расстоянием резкие выкрики драконов. Характер сообщений оставался неясным, было похоже на критику в чей-то адрес с содержанием упрека насчет чьих-то дырявых рук. Грузовик шел, медленно кувыркаясь и увеличиваясь в размерах, прямо туда, где еще мгновение назад сидела землеройка, провожая глазами то, что можно было увидеть не каждый день. Мир определенно сошел с ума.

Компетенция и рекомендации: кого лучше бояться

Из книги Эльмо Броди «Homo sapiens, Технология и Дьявол: столкновение или объединение? Размышления об удачном ужине»

…Говорят, два разумных человека всегда сумеют договориться.

Это не может не радовать. Но давайте посмотрим, что мы имеем. Вот, с одной стороны, человек и вот, с другой, его технология. Мы видим, что они оба куда-то катятся, но пока еще не можем ясно сказать, куда. Но все-таки.

Нам подсказывают, обнадеживающе кивая, что Человек тоже вроде как эволюционирует, хотя тоже пока не совсем понятно, в каком направлении, и то, что он делает, в определенном смысле делает его тоже.

Мы могли бы, пользуясь случаем, с высот нашего альтруизма оглянуться и сказать, что да, в таком подходе есть разумное зерно, развитие последней формы цивилизации в самом деле словно бы имеет определенную логику, и логика эта скорее озадачивает. Технологическая сторона развития вида Homo sapiens изменяется так, что мы даже не успеваем от изумления разводить в стороны руками, в то время как сам носитель пресловутого разума, по сути, остался тем же, каким и был две и три сотни тысяч лет назад: его словно замкнуло на одном месте. Так эволюционирует человек – или эволюционирует наше мнение о нем?

Нас словно что-то подталкивает – и подталкивает упорно только с одной стороны, и если мы всерьез хотим заглянуть за край того, что зовем Большим Горизонтом, то нам по крайней мере необходимо попытаться обозвать это что-то каким-нибудь научным термином. И потом решить, кого лучше наказать.

Вот история: 37 цивилизаций этой планеты, какими мы видим их сегодня, и какими их можно увидеть с высоты птичьего полета. Так что же мы видим? Меняются лишь названия, объемы потребления и эффективная сторона оружия, которым один человек отправляет на тот свет другого. Но вот вопрос, почему объемы накопленного знания как-то крайне неохотно хотят работать в отношении всего, что лежит по другую сторону прогресса технологии? По ту самую сторону, где вроде бы и лежало всегда то, что определяло достояние разума. В современном языке до настоящего дня этому нет названия, почти никто по большому счету даже не задумывался над тем, как эти вещи определить, но назовем их для себя человеком отдаленного будущего. Если у нас его, будущего, нет, то пусть оно будет хоть у него.

Поправьте меня, но вот тот самый предмет футурологии, который без названия, как бы лежащий по иную сторону пресловутого прогресса технологии, словно никому не нужен. Ну, за исключением разве нескольких чудаков в истории. И вот еще вопрос: подлежит ли вообще такое положение изменению? Я возьму на себя ответственность ответить коротким «нет», – а затем попытаюсь обосновать, почему, и набросать, чем примерно все должно закончиться. Тот Далекий Горизонт ближе, чем вы думаете.

Я тут на досуге попробовал вывести возможно более короткое определение Разума и того, что есть Ум. Чтобы решить, куда катится этот мир и мы вместе с ним, нам они понадобятся оба.

Итак, разум. Коротко говоря, и опустив всю неизбежную философию за очень большие скобки, это способность предвидеть события до их совершения и адаптировать стратегию поведения адекватно им. Другими словами, это – игра во времени. Степень этой адекватности и определяет степень разумности.

Есть еще ум. Как многие наслышаны, вещь, исключительно полезная в жизни и быту, но никто внятно не может сказать, на что он похож. Попросту это степень догадливости. Способность восстанавливать информацию по ее фрагментам и за одним деревом видеть лес. Степень этого предела и определяет уровень интеллекта. Информации никогда не бывает недостаточно. Любое животное обладает умом в той степени, в какой оно видит больше, чем дано. И любое животное обладает хитростью в той мере, в какой оно видит больше, чем от него ждут.

Другими словами, это тоже – категория времени.

Разум лучше всего определяет способность использовать энергию обстоятельств, минуя опыт.

В отношении ума животного оставим для себя пути отхода. И, возможно, кое-кому пришлось столкнуться с таким случаем, гений которого особенно неприятно заметен на фоне прочих болванов. Он неприятен тем, что обречен. Как разум, навсегда запертый в образ, который преобладающий вид определил неразумным. Быть может, худший из недугов.

Различия между умом и разумом зачастую просто невозможно разглядеть: это только разные названия одного и того же в применении ко времени: разумом пользуются, пробираясь сквозь миллионы лет; умом – в измерениях дня. Здесь лишь очень специфическое свойство одного биологического вида в сравнении с его окружением, свойством которым обладает определенная часть вида. И вот главное.

Как только какой-либо из животных видов получит доступ к восприятию времени, большему, чем доступно иному виду или человеку, историю последних можно считать закрытой. Как сказал один лесник, разумная жизнь – большая редкость. Даже на этой планете.

Животные, как можно убедиться, обладают умом и свойством быть разумными, я бы даже сказал, весьма разумными, в той же мере, в какой ими обладают некоторые люди. Различие здесь количественное, а не качественное.

Разум – это лишь восприятие времени.

Сам по себе он не решает ничего. Он только предполагает наличие своего особого состояния, ставшего свойством: интеллекта. Лишь его наличие делает разум адекватным среде: он изменяет ее. Это и есть функция интеллекта. Измени восприятие времени человека, сократив его до предела, – и человек вновь станет зверем. Кстати, вместе с тем утеряв и все основания быть несчастным. В широком, самом широком смысле.

Другими словами, изменяя восприятие времени, мы изменяем сознание.

Есть такое страшное заболевание, шизофрения. Согласно принятой в терапии основной теории, больной страдает расщеплением реальности. Хуже всего, он не в состоянии определить, какая из них «реальнее».

В одной из научных лабораторий проводился эксперимент: подопытный сидел и был занят тем, что давил пальцем на кнопку, результат сопровождался вспышкой света.

Эксперимент изменили – совсем чуть-чуть, на одну миллисекунду: все оставили прежним, только в последовательность «нажатие кнопки – вспышка света» внесли задержку на тысячную долю секунды, недоступную восприятию и остающуюся за порогом сознания. А по прошествии какого-то периода времени ее убрали, вернули эксперимент в исходный вариант. И случилась неожиданная вещь.

Теперь подопытный, давя пальцем на всю ту же кнопку, был уверен, что существует в некоем ином измерении пространства-времени: его сознание было полностью убеждено, что нажатие на кнопку следует ЗА вспышкой.

Тут одного из исследователей осенило. Так, возможно, в патологии сознания, известной как шизофрения, дело как раз в этом: в особом восприятии времени. Сбой размером в тысячную долю секунды. И все, что необходимо, это лишь произвести совсем небольшую «перекалибровку».1

Задержим шаг и опустим одно колено поближе к живописной глади пруда. Весь он и весь этот мир полон микроорганизмов. Все говорит за то, что ни один их них не знаком с таким понятием, как время, и потому смерть одного индивида никак не находит своего отражения на концепции поведения колонии в общем. Чтобы сдвинуть их с места, смерть должна коснуться колонии в целом: запустить механизм отбора. Впрочем, их он тоже беспокоит мало.

Итак, каждое животное обладает разумом настолько, насколько оно обладает восприятием времени. Как и каждый человек разумен в той мере, в какой он обладает понятием времени. С момента, когда понятие времени замещает новое понятие, «пространствовремя», начинается заря появления другого животного вида.

Суть в том, что, следуя вот этой логике дальше, любой следующий за Homo sapiens вид неизбежно должен обладать восприятием того, что сейчас привыкли понимать под пространством и временем, иным. С животным видом, который ему предшествовал, оснований договариваться у него совсем немного.

Иное же восприятие, по замыслу, практически неизбежно должно сопровождать иное взаимодействие с той же самой средой – с тем самым «временем и пространством».

Как интересно получается.

Наиболее разумные из живущих страстно горят, просто умирают увидеть наконец создание, которое не человек, и вроде бы все понимают, что это будет уже не человек. Но в таком случае и всё человеческое должно быть ему чуждо.

И тогда мы обязаны, нас просто положение разумного вида обязывает – оборачиваясь со скорбью во взоре и ответственностью в сердце на все те поколения нечеловеческого страдания и самоиспытания, что оставлены нами позади – задать вопрос, будет ли человек, современный вид и данный тип технологической цивилизации, занимать в Его мировоззрении какое-то место. Я этого не знаю. Но вот то, что я еще знаю: логика нашей книги вынуждает нас предполагать, что всякое – я подчеркну еще раз: всякое такое включение кого-то как вид в систему его восприятия неизбежно должно иметь скорее негативные последствия для всего, ради чего вы живете. Вы слишком по-разному смотрели бы на мир, который окружает.

Тут мы и подошли к ключевому повороту всего свода рассуждений.

Возможно ли, что бы кто-то из индивидов, – в силу случая, природной аномалии, принуждения, не важно, – в масштабах своего собственного восприятия или какой-то ограниченной популяции из живущих ныне бок о бок с нами, обладал бы понятием и восприятием времени, выходящим далеко за рамки того, что доступно другим? Я возьмусь сказать, что тогда придется иметь дело с тем, с чем лучше не иметь дело совсем. И шансов пережить это что-то было бы очень немного. Подводя общий итог теме, я хотел бы закончить последний эпизод словами: бойтесь того, кто видит мир другим, будь это машина, шизофреник или гений – у вас всегда есть шанс стать частью их реальности.

…Говорят, два разумных человека всегда сумеют договориться. И это похоже на правду. Но вот вопрос, никто не знает, что будет, если один из них окажется разумнее другого.

Гораздо, страшно, несоизмеримо разумнее.

Вот мы и сделаем попытку ответить на этот вопрос.

____________________

Модуль

На черепе стояла свеча, череп лежал на столе. Другого света не было.

– Вы знаете, что при одном вашем виде у меня останавливается обмен веществ? Условный рефлекс, ничего не могу с собой поделать.

Эльф сидел, откинувшись затылком на стену, словно отдыхал. Он молча смотрел из полумрака, как я освобождаю себя от верхней одежды и закатываю рукава рубашки. Я мечтал об этой минуте весь день. Оставшись без обеда и завтрака, я рисовал в своем воображении, как буду всё делать, с разных ракурсов и в неожиданных вариациях. Нетрудно было догадаться, что заглянул он в этот забытый посреди леса стабуларий не просто проезжая мимо. Когда-то здесь вкусно кормили и громко смеялись. Теперь на столе и подоконниках лежал слой пыли. Я начал ломать сваленные у камина сучья, готовясь разжечь огонь.

Эльф молчал. Он молчал так долго, что мне стало интересно, как долго он в такой позе может просидеть.

– Составите компанию? – спросил я, расставляя на столе походную посуду и раскладывая горячее мясо под свежей зеленью.

– Конечно, – сказал он.

Эльф забрался рукой под стол, доставая оттуда свой сверток. У меня моментально всплыла в памяти одна старая сплетня, что, если пить то, что пьют эльфы, можно растягивать время на свое усмотрение, смотреть на него со стороны, мять и тискать, как пластилин.

– Я рад вас видеть, – сказал я.

Эльф улыбнулся.

Лучше бы он этого не делал. О том, насколько все плохо, догадывался даже я, но я еще мог делать вид, что трудности лишь временные, что общими усилиями, если не сдаваться и стиснуть зубы, можно что-то исправить. Один бывший «морской котик» из тех самых, кто пытался что-то исправить, говорил, что когда все плохо, лучше жить тем, когда все будет хорошо, – и действовать от его имени. Он сказал, что его заставил приехать сюда видеоролик в новостях с визгом ребенка на фоне разорвавшейся бомбы. Этот элитный оператор был последним в составе международной группы наемных профессионалов, кто оставался до самого конца. Когда он уехал, раненный в ногу, границы закрыли.

– Надеюсь, это не череп эльфа, – сказал я.

Эльф качнул головой.

Он смотрел на меня, я смотрел на него и думал, сколько еще ему осталось. Он был официально заявлен в розыск и это знал. Те беженцы и те книги, которые мы общими усилиями смогли вывезти, конечно, стоили того, но теперь был только вопрос времени, когда в розыск объявят меня.

– Послушайте, – донесся до меня потрясенный голос Эльфа. Он выглядел озадаченным. – Вы должны рассказать мне, как вы это сделали. У нас такое не готовят. Для начала скажите, как это называется.

Я отложил нож и вытер руки платком.

– «Завтрак гунна», – ответил я.

– Только не говорите мне, что все очень просто, – заявил Эльф.

– Даже не держал в мыслях, – отозвался я. – Огурец, помидор, сладкий перец, мясо птицы, растительное масло, много перца и много сыра. Крышку котелка накрываете чем-то тяжелым – я накрываю вторым портативным котелком, для чая. Ставите на слабый огонь. Когда все почти готово, бросаете свежие яйца – сколько уместится. Здесь самое главное – угадать содержание соли. Сыр обычно делают с солью, легко промахнуться.

– Только не говорите, что придумали сами. – Его глаза недоверчиво сверлили меня, готовые раскусить на любой стадии обмана.

Я улыбнулся.

– Моя скромность сегодня подвергается серьезным испытаниям. Все дело в эльфийском укропе.

– Никогда о нем не слышал. – Эльф больше не отвлекался.

– Но я возьму в соавторы одно древнее кочевое племя, вы никогда о нем не слышали. Это все, что от него осталось. Я от себя только добавил помидор.

Это был первый случай, когда представитель иных миров давал оценку тому, что я готовил. Если не принимать во внимание, что это первый представитель иных миров, которому я что-то предлагал. Глядя на него, мне снова пришла на ум одна странная идея, что его народ – это мой собственный, только отстоящий от самого себя на многие, многие сотни тысяч лет в будущем. Примерно так мог бы выглядеть мой дикий драчливый народ где-нибудь на закате технологической цивилизации, до которой дошло, что она ошиблась дверью.

– А это правда, – спросил я, – что, если пить, что вы пьете, можно лепить из времени любую ерунду и потом смотреть на нее со стороны?

– Вы говорите про росу Дикого Леса, – отозвался он, ломая хлеб. – Ее не стоит пить за ужином. Пейте смело, – он указал на пухлый кожаный сосуд, лежавший рядом. – Вам понравится.

Он сказал:

– Нам нужна консультация. Вы, конечно, слышали о плане оккупационных властей запустить на планетарную орбиту штуку, чтобы та висела на одном месте. Короткий заявил, что запуск является приоритетом. Мы хотим его сорвать.

– И что? – спросил я. – По-вашему, это должно что-то изменить?

Предмет, слов нет, дорогостоящий, но мера была даже не полумерой. Всё, всегда и везде Животновод делал любой ценой. Его свиное рыло без подбородка и маленькие свиные глазки качались теперь на транспарантах нового мира, как предупреждение всякому начинанию, идущему вразрез с его приоритетами.

Я слушал и думал, пытался понять, сколько еще тому нужно убить, чтобы счастье было полным. Потом вспомнил, что речь вообще не шла о том, «сколько». Был ряд конкретных целей. Они подлежали достижению. Все остальное для Животновода составляло категорию полезной утилизации. По словам эльфа, они собирались перехватить будущий орбитальный модуль в момент его транспортировки до места дислокации ночью. Что они планировали делать с ним дальше – было укрыто мраком неопределенности. По-моему, они оставили это место додумать на потом. Сам фрагмент, основная часть орбитального модуля готова к транспортировке, и, чтобы операция прошла гладко, им нужно знать, что они могли упустить. Им нужен был другой угол зрения.

Другой угол зрения в моем лице первым делом поинтересовался, насколько хорошо они представляют, с чем связываются. Эльф уверил меня, что представляют очень хорошо. С этими словами он извлек пару лоскутов тонкого пергамента и положил рядом со свечой.

Это оказались эскизы транспортных агрегатов, посредством которых тот же модуль доставлялся до места назначения раньше. Собственно говоря, это не было эскизом. Эскизом это нельзя было назвать даже условно. Тот, кто делал наброски, не имел ни малейшего представления, что рисует. Я никогда не думал, что из многотонного гусеничного транспортера вообще можно сделать предмет живописи. Натурщик поступил, как все гении, – просто. Если бы из трактора можно было бы, так сказать, извлечь грубую душу его предназначения и сделать ее предметом эстетического созерцания, то у него это получилось. Я моментально узнал этот тип тягачей негабаритных грузов по одной причине: я никогда не имел с ними дело. Техника была неторопливой и основательной – как раз под такой вид секретного груза. Вы понимаете, что это не трейлер с курицами, который можно так просто угнать посреди ночи? Я не верил, что такой народ, даже прославленный своей беспечностью, действительно на это пойдет. Трал с модулем будет охранять армия, и еще одна будет на подхвате. Не в этот раз, ответил Эльф. Ночью они боятся даже собственного дыхания. И у них есть на это причины. Об этом не беспокойтесь. Они дышат так громко, что даже стрелок из лука средней руки попадет в них с завязанными глазами. Эльфа гораздо больше беспокоило, как быть дальше. По их подсчетам, после перехвата у них будет около пятнадцати минут до подхода вертолетов, и за это время модуль нужно успеть доставить по месту назначения и укрыть так, чтобы его не нашли. Гусеничный вездеход здесь не подойдет. Даже Эльфу было ясно, что вездеход для этих целей нужен другой. И поэтому они пришли ко мне. По его словам, на подготовку всей операции перехвата оставалась неделя.

Я, кажется, понял. Они видели тот же предмет совсем другими глазами. Угон модуля был для них что-то вроде перехвата реликвии: главное – это унести из места поклонения неприятеля что-нибудь, что стоит посреди зала под множеством замков, – и молельня вместе с неприятелем будут посрамлены в глазах вечности.

– Вы не понимаете, – сказал я. – Эта «штука» не то, что вам кажется. Это только первый шаг. При помощи ее они будут вас убивать, находясь за тысячи километров, отслеживать каждый ваш шаг и говорить друг с другом, сидя на разных сторонах планеты. А потом они посадят в нее эльфа в составе «интернационального экипажа», запустят на орбиту, и он оттуда будет убедительно рассказывать в последних новостях о новых перспективах, открывающихся перед вашим народом.

Эльф сказал:

– Ни один житель Леса не сядет в это и не будет рассказывать своему народу то, чего нет. Те, кого вы называете «эльфами», все время знают что-то, чего не знаем мы.

– Не сядет, – отозвался я сдержанно. – Его в нее посадят. Скажи мне, мой заросший лесом и правильными представлениями друг, что ты сделаешь, когда один твой ребенок вдруг загадочным образом сорвется со скалы, а другой внезапно и тяжело заболеет, но тебе пообещают, что он сразу же чудесным образом поправится, как только ты отнесешься к новым перспективам с пониманием? Ваш мир никак не может понять, что вы играете по разным правилам. Говорят, что все дело лишь в одном подонке, который присосавшимся паразитом сидит у них в эпицентре большой кормушки. Говорят, что на самом деле это – обычный, простой, бедный, забитый народ, которому без конца не везет с правлением и который видит на экране только то, что ему разрешают видеть. Что вся причина – в криминальном синдикате, намертво присосавшемся к педальке власти, и что стоит только честно провести честные выборы, как всё сразу встанет на место и эволюционное развитие тут же вздохнет с облегчением. Но это не так. Это генерация подонков по убеждениям, глубоко уверенных, что лишь они, их мнение и их усилия имеют ценность под этим небом и под любым другим, а все остальное – только условности, подлежащие полезной утилизации, включая ваши жизни, вашу культуру, ваши руны, ваши гены и ваш язык. Исходя из этого они искусственно создают поводы для нападения, и исходя из этого они заканчиваются убийством детей, а когда они заканчиваются убийством детей, тут же создается модель реальности, в которой их действия выглядят почти оправданными, а они – почти разумными. Это всегда легко сделать, имея модель врага, охваченного иррациональным желанием террора без всякой причины. В такой модели они – всегда жертва. В условиях, когда открывать рот разрешено только Животноводу, даже те немногие из несогласных сразу попадают в крайне невыгодные условия, в которых как минимум можно потерять работу и пятнадцать лет жизни в тюрьме строгого режима. Друг мой, есть большая правда и правда маленькая. Большую видят на самых открытых экранах самых разумных из информационных каналов. Помимо той большой и безусловной правды, когда на сияющем фоне дня открытия какой-нибудь умытой олимпиады прежде враждебные миры берутся за руки, чтобы объявить начало нового мира, помимо ее сияющего дня есть еще другая, маленькая правда.

Она совсем небольшая и незаметная, эта маленькая правда, особенно, если сравнивать ее с той, большой и всеми признанной. Но только за нее одну, за эту маленькую правду, очень просто можно получить пулю в голову или нож в спину, только за нее одну расплачиваются самым дорогим и самыми страшными жертвами и только ее все видят, лишь когда она начинает разрастаться до размеров правды концентрационных лагерей. Но только она одна делает ту большую, сияющую и общепризнанную правду несуществующей, ненужной. Маленькой.

А вы, наверное, думали, все так просто? Свой язык, который они навязывают вам, они навязали всем, кого задолго до вас сделали своей собственностью. Я вам скажу, что вас ждет. Их язык – это язык аплодирующей лжи и времени, воняющего трупами, язык, говорящий так громко, чтобы не было слышно других. Он несет грязь и тупой ум всюду, где пытается гнездиться и откладывать свои яйца. И он останется таким, что бы кто-то ни сделал. Говорят, два разумных человека всегда смогут договориться. И если этого не происходит, разумно исходить из того, что кто-то менее разумен, чем ожидалось. Опуская крайние случаи, в абсолютно любом произвольно взятом сегменте абсолютно любого социального устройства в принципе всегда можно найти как относительно плохой, так и относительно светлый его представитель. Не важно, в вашем мире, в моем, в каком угодно другом, это касается всех племен, народов, этнических групп и рас. Но вы упорно ищете в их мире такой относительно светлый вариант, уверяете себя, что он благополучно найден, и с облегчением переводите дыхание, словно все счастливо разрешилось. Мне жаль играть сейчас роль пессимиста, но, боюсь, у меня для вас плохие новости. Это абсолютное зло. И действенны против него только абсолютные меры. Мой друг, концентрационные лагеря, это наиболее естественное, ясное и откровенное выражение этой цивилизации насекомых, является и их предельно законченной сутью. Им не доступен ни язык логики, ни простой здравый смысл, и даже общие человеческие законы открытого мира и планеты не распространяются на них тоже. Они – «цивилизация»… Именно в таком виде. По крайней мере, если верить их микрофону. Так они делают то, что делали всегда: всё, что они когда-либо могли строить, они строят на костях своих концентрационных лагерей. Животновод – всего лишь совершенное выражение того, что близко им всем. Дело не в названиях, – сказал я. – Если подобрать привычное представление, многое становится проще.

Эльф не перебивал. Он слушал, как слушают песню на непонятном языке: молча.

– Дело в названиях, – ответил он. – Ваши миры упорно зовут нас тем, чем вы хотите нас видеть. И строят свои отношения с порождением своих ожиданий.

– А вы – нет? – спросил я. – Вы – нет? Вы снова, снова и снова зовете этот ни в чем не совместимый с вами мир за стол переговоров и до вас никак не дойдет, что тот сядет за него, только когда абсолютно точно будет знать, что вас нет. А то, что от вас осталось, не изменит ничего.

– Тогда тем более надо сделать так, чтобы у нас они не поднялись выше дна ближайшей пропасти.

Мне надоел этот разговор. И ужин тоже. Спор воспроизводил бессчетное множество других таких же, похожих на этот, как капли воды, и ничего не менявших.

– Как вы думаете, чем всё кончится?

Я сидел, не зная, что сказать лучше. Сказать, как есть, означало необратимые последствия. Но ложь – худший инструмент, который существовал в контакте с народом Леса. Это был странный вопрос для эльфа.

Одно это могло показать, что сидел я здесь зря. Он всё еще на что-то надеялся. Никогда и нигде – не было ни одного случая, когда бы его народ интересовало, что думают о них и, в особенности, что думают об их будущем. Их будущее никого не касалось. Я подумал, что никто до сих пор не знал даже их настоящего имени – их самоназвание так и осталось за скобками, они этого не говорили, и как их звал чужой мир, им было все равно. Им это было неинтересно. Их звали эльфами, только потому что так однажды ляпнул телевизор и все подхватили, негласно согласившись, что как-то звать нужно. Книги их мира морочили голову еще больше, чем их бегавшие на цыпочках города: они зависели от угла зрения и всегда говорили больше, чем можно было понять. Любую из них наугад можно было положить себе на стол, и ее содержания хватило бы до конца жизни обычного человека. Ряд работ исследовал тему о возможных параметрах мозговой активности, чтобы такую книгу написать. Но ни одна не задала вопрос, какую аудиторию она могла иметь в виду. На мой взгляд, здесь срабатывала обычная инерция мышления. Они видели то, что видели, и воспринимали это только так – как привыкли: как побег от реальности или ее отражение, как средство самовыражения. Была одна теория, что на деле ни одна из их книг не являлась тем, чем ее считали. Каждая служила чем-то вроде отдельного элемента гигантского паззла, уходящего в бесконечность с неким посланием, соизмеримым с движением геологической эпохи. Никто не знал, каким должно быть восприятие реальности, чтобы справиться с математическим выражением такой задачи индивидуально. С учетом того, что эльфы не знали математики, эта загадка уйдет вместе с ними. Других книг они не имели.

«Цивилизация насекомых» поступала просто: объявляла себя правой. Так она счастливым образом оказывалась наделенной правом физически уничтожать остальных, которым предписывалось быть неправыми. Идеология практически не знала сбоя. Я хотел бы сказать, что где-то там, потом, не скоро, из Животновода будут делать козла в бегах. Что попытка будет такой же, как все у них остальное, громко аплодирующей – не оставляющей сомнений в благополучном исходе. Что его же собственная «цивилизация» будет прятать его, как прячут стыдную болезнь, всеми доступными мощностями убеждая вселенную, историю и себя, что он – всего лишь девиация, случайное, неприятное, досадное отклонение в их поступательном движении к Большому Хорошо, что на самом деле урок твердо усвоен, что сейчас они вновь принесут его в жертву – и все снова чудесным образом обновится; они будут убеждать поколения, идущие следом, что они опять – всего лишь жертва; что Животновод, являясь кристально чистым выражением своей «цивилизации» как культуры, делал всё то, чего ждали все они, – даже те, кто как бы мямлил что-то против: не было ни одного случая, когда бы кто-то из них возразил против предложения быть приоритетным; что Миров всегда больше, чем один, два и четыре. Их столько, сколько возможностей. По крайней мере, так должно быть. И когда один паразитарный организм за счет всех других не только выживает, но и распространяет себя во всех возможных измерениях дня, будущего не существует. Эта «цивилизация» смертельно опасна для всего живого.

Я хотел бы сказать, что одному и тому же свинорылому выражению без подбородка, накрывшему чудесный день разных миров, предстоит трудиться у них урной для публичного плевания, а к его могиле не иссякнет поток паломником со всех уголков истории континентов и цивилизаций с единственной целью – на ней опорожниться. Гнилой душонке, насмерть присосавшейся к власти, извивающейся и пресекающей любую вероятность остаться вне ее, парализованной ожиданием климакса истории своей нации, служившей ее шумным заявлением континентам, будет как бы возвращено свое место. Но у этой история нет счастливого финала. Не сумев остаться самим собой, не разглядеть лица будущего. И там это знают. «Цивилизация», что культивирует приоритет самой себя, не может стать другой. Сиденье ее культиватора занимает социопат, преступный элемент по убеждениям, лишь на том основании, что «больше некому», – и это должно говорить, какой сорт будущего ждет каждого, кто входит с ними в контакт. Больной подонок на главном унитазе страны оказался конечным замыслом их эволюции. Культура концентрационных лагерей именно потому так импонирует каждому из них, что она воспроизводит их собственную культуру, их мировоззрение, их восприятие мира…

Я хотел бы сказать, что Мелкий, будучи безукоризненным, блистательным, самым ясным выражением той самой сути феномена своей «цивилизации пней», той самобытной души в наколках, являясь выражением каждого их них, всех тайных намерений и заветных ожиданий, – своего рода конечный эквивалент их стоимости на рынке всемирной истории. Все они без исключения так громко, самозабвенно хлопали стоя, возводя его на пьедестал абсолюта поголовно всех своих ценностей, что вариантов не видели даже другие истуканы. И на вопрос, «что можно сделать, чтобы исключить там в будущем появления у власти другого такого мелкого», ответ будет:

Ничего.

Он есть они.

Это проклятая земля и мертвая почва.

– Не знаю, – ответил я.

Эльф закрыл глаза. Он сидел в своей любимой позе – откинув затылок к стене.

– И я тоже не знаю, – сказал он. – Поэтому нам надо знать, может ли ваш вариант вездехода успеть уйти на большой скорости с большим грузом на прицепе.

– Вес модуля вы, конечно, не знаете?

– Нет. Но мы ждали этот вопрос. Можем сказать с большим запасом неопределенности. В пересчете на вашу систему измерений, он не должен быть больше пятнадцати тонн.

Я сразу прикинул, как бы примерно то же самое выглядело в натуральном виде. Эскизы давали почти буквальное подтверждение его слов. Обрывки пергамента на столе просто просились на стену в дорогое строгое обрамление. Все вместе получалось даже больше, чем нужно для уверенной присадки на ведущую ось и сцепления с грунтом. Но под колесами будет не асфальт. Одним богам известно, чем мог закончиться такой слалом посреди ночи. С хорошими тормозами вопрос упирался только в одно: в навигацию. Дорога в горах состояла из отрезков ускорений и торможений, и ошибка на любом из них могла кончиться очень плохо.

– Куда, говорите, нужно загнать модуль?

Он показал, куда. Карта была предельно точной, делалась явно не для эльфа, но она не давала никакого представления о том, что там ждало. Получалось, что при том запасе времени, который он оставлял, вся многотонная связка должна была идти со скоростью легкового джипа, сорвавшегося с цепи. Я непроизвольно фыркнул. Знаков ограничений скорости на дорогах Властелина Колец не было не потому, что те портили прекрасный вид. Я не собирался вдаваться в подробности. Эльф мог решить, что я готов помогать в этом безумии.

Потом мне на память пришло, как однажды давно глубокой ночью пара легких, юрких и привыкших всё и всех на свете обгонять роверов пыталась догнать меня на трассе в горах. Я тогда в каком-то смысле сорвался с цепи: следить за мной было некому. Мне стало просто интересно, где предел возможностей у многотонной фуры, запряженной одним из самых мощных и надежных вездеходов, какие были. Больше двух часов далекие огни обоих джипов висели в зеркале заднего вида, растерянно появляясь и пропадая, пока я не нашел тихую развилку и не устроился на ночлег. Я не разбился тогда только по одной причине: навигатор под рукой предупреждал о радиусе каждого поворота, укрытого за деревьями, и я ни разу не ошибся с выбором времени.

Эльф по-прежнему смотрел, ожидая, но я ничего ему не сказал. Я думал. Если даже в результате торможений и разгонов многотонная сцепка каким-то чудом на такой скорости не слетит с трассы, то оставался еще вопрос с тралом, на который для перецепки с одного вездехода на другой нужно время. И этого времени не было.

Я спросил:

– Не проще взять пару местных драконов на последнем градусе каления, пройтись по всей этой процессии сверху и пойти домой спать?

– Мы думали об этом. Эта часть орбитального модуля рассчитана на высокую температуру при прохождении слоев атмосферы. По крайней мере, если верить тому, что о нем говорят. Мы мало в этом понимаем. Вы, видимо, тоже. Нужна гарантия, что до орбиты он не доберется. К тому же, из тех драконов, кто остался, почти никто не выжил.

Я слышал про это. Драконы были слишком большими, чтобы выжить. Половина армии Животновода занималась тем, что выслеживала последних из них. Вид находился на грани полного исчезновения. Дракон был эндемиком, и шансов выжить в других климатических зонах у него осталось немного.

– Просто пустить модуль под откос или устроить завал тоже не получится. Мы должны знать, что его потом не достанут и не начнут все сначала.

– И вы уверены, что там, куда вы его спрячете, его не найдут?

– Да.

– Надеюсь, ребята, вы знаете, что делаете.

По их наблюдениям, до сих пор все перемещения модуля происходили строго ночью и явно в одном строго избранном направлении. Когда до эльфов дошло, куда они его толкают, они без труда проложили наиболее вероятный маршрут и наиболее удачное место перехвата.

И тогда эльф задал вопрос, с которого в общем-то надо было начинать.

– Мы попытались сами разобраться в этой системе шлангов и проводов, которыми крепится вездеход к тому, что у него сзади, но решили, что проще будет обратиться к кому-то, кто занимался этим профессионально. По нашим грубым расчетам, для того, чтобы отсоединить от платформы с грузом один вездеход и подсоединить к той же платформе другой, остается около минуты. По-вашему, за какое время управились бы вы?

Эльф смотрел долгим, немигающим, проницательным взглядом. И я тоже смотрел на него долгим, немигающим, проницательным взглядом.

Я сказал:

– Молчанием я пытаюсь передать весь драматизм ситуации.

– Вы его передали, – ответил эльф.

– Забудьте, – сказал я. – Это невозможно.

– Вы не ответили. Так за сколько управились бы вы?

И вот тут я честно задумался над его вопросом и понял, что такого вопроса не задавал еще никто никогда. Никто в самом деле нигде не проводил соревнований на подобную тему. И на вопрос, какое минимальное время перецепки на гоночной трассе для многотонных дальнобойных грузовиков, ни в одном из известных мне миров никто не мог дать даже примерной цифры.

– Час, – сказал я. – Говорю с запасом. Это если не повезет. Что скорее всего. Дело в том, что там масса деталей, упустив которые прицеп никуда не уедет. Поэтому всё делают не спеша, тщательно всё обдумав, проверив и потом перепроверив еще раз. И только потом, если все сложится удачно, садятся отдыхать. Отдых здесь крайне желателен. Теоретически, есть еще возможность ехать по месту назначения без контрольной проверки сцепления прицепа с вездеходом. На нее тоже нужно время. А так может хватить пяти – семи минут. Но это если уж совсем повезет и только со знакомым прицепом, на котором много раз менял взорвавшиеся колеса. Можно запросто потерять прицеп на трассе и остаться без задней части вездехода.

– У нас столько времени нет, – ответил Эльф.

– Забудьте, – повторил я. – Я не пытаюсь набить проблеме больший вес, чем есть. Неизвестно, насколько исправны «подушки», подвижны элементы замка, сам замок, «седло», подвесная система перецепки и так далее.

По глазам Эльфа я видел, что он был последний, кто видел себя в мечтах экспедитором.

– «Подушки» – это такая пневматическая система, которая меняет уровень ведущей оси на вездеходе и на прицепе. Как раз она дает извлечь «седло» вездехода из-под полуприцепа.

– Да мне плевать, – отозвался Эльф. – Я просто пытаюсь понять, что делать.

Я ответил:

– То, о чем вы спрашиваете, зависит от множества вещей. Брать идеальный вариант мы не будет. Возьмем наиболее реальный. Пружины и замки седла вездехода забиты «асфальтом», спекшейся смесью старой смазки, земли и пыли. Они не ходят. Чтобы их сдвинуть с места, нужна масса усилий, точный глаз и благословение богов. То же с «лапами», теми штуками, на которых многотонная конструкция прицепа стоит, когда под ним нет вездехода. Если драматизм ситуации я все еще не сумел передать, боюсь, модуль полетит, и помешать этому никто не сможет.

– А если взять идеальный вариант?

Эльф то ли не умел сдаваться, то ли знал чего-то, чего не знал я.

– То есть, будь у вас все необходимые ресурсы и приспособления, что бы вам было нужно, чтобы грубую реальность возможно ближе притянуть к ее идеальному состоянию?

– Гоночный трек, – сразу сказал я. Я представил, как бы он смотрелся на фоне Мордора. – Чтобы притянуть грубую реальность к ее идеальному состоянию, вам понадобится грубая сила. Группа профессионалов, много горючего, детальные снимки или эскизы модели «седла», которым оснащен конкретно этот гусеничный тягач, причем именно эскизы художника, а не технические – в них я понимаю столько же, сколько вы. Это не считая детальных снимков или эскизов каждого поворота всей трассы вплоть до пункта назначения, включая общий вид сверху. Несколько месяцев в запасе и пара единиц автоматического оружия с глушителем. Это, конечно, если бы я в этом самоубийстве участвовал. Надеюсь, вы понимаете, что любое появление кого-то из вас на трассе будущей дислокации модуля не останется незамеченным.

– Это вряд ли, – отозвался Эльф. – Мы там не задержимся. Но сами вы помочь не возьметесь?

– Нет.

Тренажерный зал

Тренажерный зал выглядел, как сюжет для фильма ужасов. Огромные, не имевшие охвата резные колонны угрюмо поднимались из темноты и в темноте исчезали. Трудно было даже примерно сказать о размерах подземелья и пропасти, в которой оно пропадало, но этого и не требовалось. Хотя бы вопрос с вентиляцией был решен.

Первым делом я взял с Эльфа обещание, что, когда всё закончится, все художественные эскизы будут переданы в мое полное и безвозмездное пользование. Я не видел их ядром своей будущей частной коллекции, при моем образе жизни для нее не было места. Но я знал, куда их пристроить.

Прямо посреди помещения, как гвоздь международной экспозиции, в торжественных снопах света высился трал с гусеничным транспортером в натуральную величину. Это был точный прототип того самого тягача с платформой, на которой перемещался космический модуль. Упрямство эльфов впечатляло. Впервые у меня проснулась если не надежда на какой-то приемлемый исход, то появилось некое подобие просвета в этой полной мрака авантюре. Аномалия обещала быть не только практичной: если верить слухам, именно эти их способности служили очагами непонятных явлений, все вместе сводившихся к понятию чертовщины. И здесь передо мной стояло одно из них. Впрочем, при ближайшем рассмотрении трал оказался голограммой, довольно точным подобием того, с чем предстояло работать. В экстремальных условиях цейтнота под покровом ночи, скорее всего, то же самое будет выглядеть иначе. Можно было только догадываться, какими путями создавалось виртуальное подобие того, эквивалента чего этот мир не знал, я не спрашивал, и мне не говорили. Только сейчас до меня стало доходить, каким образом этот мир сумел так долго противостоять приоритетам Животновода. Конечно, это было лучше, чем ничего, но полуприцеп в натуральную величину лишь давал наглядное представление о сложности предприятия. Шланги к голограмме подсоединить было нельзя. Поэтому мы всё делали на моем трейлере. У меня были нехорошие предчувствия насчет неполноценности такой замены того, что ждало там, но я решил ими не делиться. Весь многотонный экземпляр был совсем не тем, что нужно, но другого не было. По крайней мере, теперь я имел какое-то пособие, с чем нам предстояло иметь дело. Оставалось донести это в форме краткого курса до остальных.

Эльф стоял с секундомером в руке, мы ждали его команды, вокруг было темно и тихо. Гулкое эхо отдавалось от невидимых стен, возвращая назад малейшие шорохи. Поначалу мне было здесь не по себе, я все ждал, что из этого мрака кто-нибудь выскочит, размахивая руками, но вскоре привык. Сама операция была разбита на несколько фрагментов. Всё вместе напоминало подготовку к спортивным состязаниям года. Больше того, мы и смотрелись, как персонал обслуживания гонщика международного класса, от которого зависело, кому будут улыбаться девушки и за кем бегать репортеры. Эльф качал головой, и мы всё повторяли еще раз. Снова, снова и снова. Мы все старались. Мы изучили все возможные и невозможные варианты развития событий, мы работали, исходя из внештатных ситуаций и стрессовых условий, мы спали ровно столько, чтобы это не отразилось на конечном замысле предприятия в целом. Подконтрольное время и в самом деле сокращалось, оставаясь слишком далеким от необходимого. Но это жуткое подземелье оказалось лишь первым в череде многих других. Эльф никогда не проводил подготовку на старом месте, и оно каждый раз было новым. Я даже не пробовал что-то запомнить в этой системе лабиринтов, для меня они все были на одно лицо. Выглядело так, как если бы он пытался запутать следы. Он словно кого-то ждал. Но он не говорил, а я не спрашивал. Когда спускалась ночь, на трассу мы уходили вместе с Эльфом.

Говорят, улитки ничто не любят так, как игру в догонялки. С самого начала мне было здорово не по себе, я практически ничего не видел. То, что ждало в горах, назвать трассой было трудно, и бо