Ведро для большой семьи бесплатное чтение

Иллюстратор Леонид Зейгермахер

© Леонид Зейгермахер, 2024

© Леонид Зейгермахер, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0064-9411-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Кое-кто из моих знакомых говорил мне, чтобы написать хороший и единственный в этом смысле роман, или, к примеру, приличную повесть, надо много встречаться и беседовать с различными гражданами, долго ездить в трамваях и ловить во всем этом нечто важное, потом бежать домой и быстро записывать появившиеся мысли. Эти люди знают меня как загадочного, но, к сожалению, бесполезного человека. Я выздоровел, но не обещаю, что на страницах моего нового романа читатель не встретит каких-нибудь любимых моих персонажей. Они слишком часто появляются в нашей непутевой жизни, чтобы не участвовать в моем произведении. Таковы законы – никуда ведь не денешься без начальников, соседей, милиции, тайных агентов, пьяниц и естественно, без теток тоже никак не обойтись. Это я усвоил накрепко.

В холодильнике у меня хранится засохший бутерброд с колбасой, остался от какого-то праздника. Я его когда-нибудь обязательно съем. Я неоднократно бывал в традиционных монастырях и разговаривал с обитателями. Все они рассказывали мне о страшных мучениях, изувеченных больничных лестницах, пугали меня какими-то трагическими музеями. Каждый из них вцеплялся в меня мертвой хваткой. Это делалось для того, чтобы я лучше почувствовал, насколько худо им живется. Это раньше они жили в наивных избах, не зная вещевого голода, ходили в баню, ухаживали за огородом, топили печь. Они были здесь, словно матросы на родном корабле. Все, что окружало их, было очень и очень знакомое, все вызывало гордость и гордую печаль. Вещи – наволочки, одеяла, чистые рубашки – были убраны в старинный сундук. Это теперь – в погребе завелись крысы, радио сломано, все разорено, продукты кончились и от хозяйства остались только резиновые сапоги. Поэтому остается один лишь выход – всей семьей податься в монастырь, где все организовано и принимают даже бывших офицеров.

Утром я обычно играю на своем расстроенном пианино. Я сочиняю кое-какие простенькие симфонии и думаю, что инструмент надо будет все-таки настроить. Соседи на мою игру никак не реагируют, потому что у нас толстые стены, им ничего не слышно, но они, видимо, догадываются, чем я занимаюсь по утрам. Соседи у меня странные. У них несчастные глаза. Я, наверное, смог бы помочь им, но они не спешат делиться со мной своими трудностями.

Мои соседи так погружены в свою среду, что обнаружить их можно с большим трудом. Они живут целыми семьями в маленьких квартирах, точное число жильцов никому неизвестно. Я вижу их, только когда они бегут в ближайший гастроном или спокойно стоят на балконе, любуются исчезающей красотой.

Дети что-то нарисовали на дверях подъезда, это похоже на священные высокие рисунки, которые изображают безумные монахи. Дети развиваются сами по себе, учатся сливаться с толпой, учатся носить ритуальные наряды, учатся красть, обманывать перепуганных старушек.

Я выхожу из дома. Висит объявление, что собрание жильцов будет вечером. Я не хожу на эти собрания, потому что они обычно заканчиваются дракой. Я считаю, что виноват в этом наш председатель, это он провоцирует население, предлагая им разделить все имущество нашего кооператива.

Наш председатель принадлежит к тому разряду людей, которые все районное пространство готовы огородить костлявой дипломатической ширмой. Он очень любит издеваться над людьми. У него есть помощник, они похожи друг на друга, как близнецы.

Я пью кипяток из чайника, потом ставлю чайник на место, продолжаю свой путь. Дрожат каменные плиты, болваны торопливо скрываются под землю, прячутся в люки. Я изучаю трещинки в асфальте. Город волнуется, я слышу песню, такую длинную, что успеваю о многом подумать, пока звучит она. Роскошные мусорные ящики и грязные помойные баки принадлежат всему человечеству, я в этом абсолютно уверен. Меня раздражают мелочи, но все-таки я терплю дождевые бессонные ночи. Мой знакомый работает смотрителем, он договорился с начальством, что будет присматривать за какими-то пыльными вещами. Теперь он нарушает трудовую дисциплину, сидит в ресторане, а на работу совсем не ходит. Он талантливый человек, у него есть документ, что он мастер. Правда, он немного упрощает жизнь, разыгрывает какие-то свои пьесы, цитирует одному только ему известных поэтов. Иногда мне кажется, что он затевает что-то. Скорее всего, он самый обыкновенный алкоголик и обжора.

Я вижу чьи-то школьные ботинки, завернутые в газету. Они просто стоят на тротуаре. Я вижу грандиозное недостроенное здание, думаю, что я уже на следующей улице. Мужчина в кепке боязливо терзает свою жену, он делает это на виду у всех. Летают какие-то существа, летучие твари, похожие на лягушек с крыльями. Крутятся колеса, лопасти и шестеренки. В туманном магазине продают замороженное мясо. Я все еще гуляю, говорю глупые шутки. Воздух здесь имеет соленый привкус. Друзья здороваются друг с другом. Врачи пугают своих больных диагнозом. Трубы покрылись ржавчиной. В луже пульсирует неясная сумасшедшая жизнь. Люди идут с полными карманами, за пазухой у них тоже что-то спрятано, все отражается на лице, они уже нисколько не маскируются. Все спуталось, морочат друг друга, безумно хохочут в герметичной камере, трогают влажные стертые кирпичи пола, соблюдают традиции, хотя это нелегко. Достаточно взрослый человек в ушанке листает мою книгу, потому что она сводит его с ума, то есть фактически она необходима сейчас для его головы.

Я уже дошел до центральной площади, но все еще не могу решиться на героический поступок. У оперного театра – стрельба, неуклюже летают ласковые пули, прохожие вздрагивают от их чмоканья.

Я наслаждаюсь собственными мыслями и уделяю внимание облакам. По ночам я веду доверительные беседы с городскими красавицами. Мечутся жалкие тени. Это молчуны. Они все бегут куда-то. Они несутся сквозь цивилизацию, они напоминают несчастных родственников профессора математики, который мучается сам и мучает окружающих. Я знаю детские бесконечные противоречия молчунов. Я раньше не знал, что они могут создавать шум, оказывается, они хлопают в ладоши, когда другие хихикают, галдят, громко сокрушаются или культурно обсуждают чью-то личную высоту.

Надо сказать, молчуны – это не просто невзрачные безмолвные существа, они очень реальны, они вопросительно смотрят вокруг, многие из них работают надзирателями в тюрьмах.

Они любуются незнакомым сознательным хозяйством, разгуливают по чужим неуютным дворам, подбирают жирные ломкие кости, резко подходят к случайному человеку, который мирно сидит на скамейке, окружают его, заставляют говорить клятвы. У них бесцветная совесть, у молчунов. Все они носят в карманах черные гвозди и ждут каких-то житейских гарантий, которые освободят их наконец от всех лишних предрассудков. Осенью они обычно сидят всей толпой в чьей-нибудь душной квартире и совсем не торопятся оттуда уходить.

Своих домашних собак молчуны сдают в собачий питомник. Там всем командует седой инвалид. Это медленный грамотный старик, к нему сюда часто приходят внуки, чтобы повеселиться. Он пихает бедных собак в узкую дверь и запирает их на висячий тяжелый замок. Этот старик – бывший мой начальник, у него размытое бледное лицо, и я не могу рассмотреть на нем ни одной черты. Он ходит, опираясь на костыли и зло плюется во все стороны. Псы скулят и воют, хотят на свободу. Собаки находятся в неопределенных клетках, их кормят какой-то густой мутной кашей. Больше всего старик мечтает дожить до следующего утра, поэтому он издевается над этими несчастными животными. Он злобно бьет собак костылями. Он, словно строгий хозяин, придумывает для них новые пыточные ритуалы. Он напряженно вглядывается в глубину клетки, выбирая очередную жертву. Я даже иногда думаю, что он способен нацедить собачьей крови в свою эмалированную миску и выхлебать ее всю без остатка.

Перемещаются культурные ремесленники. Они хмурятся, как будто нервничают, но на самом деле это не так. У них тонкие руки, они считают себя свободными людьми, в толпе они распространяют скорбные мысли. Их совсем не волнует общественная мораль, они охраняют только нежность, потому что знают, что завтра можно просто сдохнуть. Каждый добросовестный ремесленник носит круглую шляпу и самостоятельно курит трубку. Ремесленники спешат согласиться с тобой, порой даже кажется, что они вообще никогда не спорят. Они поклоняются своим загробным богам. Они очень умны, постоянно думают о скромной роли женщин в нашем обществе. Своих детей они обеспечили велосипедами и другими интересными игрушками.

Совсем недавно я видел биологическую гирлянду. Я запомнил, что она была вся окружена великолепным пятнистым каркасом и накрыта толстым стеклом. Гирлянда фиксировала малейшие движения вокруг и была готова броситься навстречу любому врагу. Она была похожа на чудовищную ядовитую гроздь, в которой поселилась странная жизнь. Гирлянда тихо билась о толстое стекло и порождала какие-то опасные глухие предчувствия. Сотрудники лаборатории, которые показали мне эту штуку, ходили в белых халатах и веселились от всей души. Они были беспечными людьми, они напоминали ни о чем не подозревающих кроликов, которых просовывали в небольшое отверстие в стекле. Я помню, меня поразил сильный животный запах, который царил в лаборатории. Лаборатория располагалась в подвале. Сюда спускались профессора со своими кожаными саквояжами, они даже ночевали здесь, наблюдая за происходящими делами, они разогревали свой нехитрый ужин на маленькой электрической плитке. Ученые свято верили, что никто не вырвется из их лаборатории. Здесь все время гудел огромный трансформатор, он гудел как-то успокаивающе, вероятно, его специально поставили сюда, чтобы была спокойная атмосфера. Я так и не понял тогда, является эта штука растением или это какой-то необыкновенный зверь.

По мягкой земле, вооруженные биноклями, грустно ехали люди генерального штаба. Видимо, предстояла какая-то мучительная операция. Они увлеченно следовали выбранному дипломатическому курсу и утверждали, что боятся возвращаться обратно. Потом они будут мрачно праздновать очередную дурную победу. Я все знаю заранее. Я все делаю вовремя. Да, я все делаю вовремя. Я уже много раз сбивался с пути и боролся с самим собой, пытаясь заставить себя делать те или иные важные дела. Резко тормозил и преодолевал что-то. Еще мне приходилось опровергать различные служебные заявления, которые угрожали добраться до меня. Я подолгу стоял на таинственных ступеньках, пока ночные хищники грабили прохожих. Я всегда смотрел на мир непривычными глазами. Я слышал смех – смеялись те, кто ничего не понимал. Еще я пытался приблизиться к деревянному гению – это чудо мне открылось во сне. Вначале я испытал паническое чувство, я был, словно какой-нибудь смущенный пассажир, впервые пришедший на базар. Я чувствовал себя болваном, но это скоро прошло.

Деревянный гений выглядел, как пьяный солдат. Сперва я подумал, что это неправильно, я концентрировался на напускной интеллигентности и роговых очках. Этого здесь почему-то не было, в его глазах читались только какие-то глупые советы, которые тут же ускользали от меня. Он стоял на высоком круглом постаменте и был залит ярким светом от настольной лампы. Это была талантливо выполненная статуэтка. От мастера, который ее изготовил, потребовалось великое искусство. Как я уже сказал, статуэтка изображала пьяного солдата. Мне снилось, что я позвонил кому-то. Мной двигало скорее безразличие, чем любопытство. Оказалось, я звоню самому себе. Я был далек от помешательства, просто машинально набрал свой собственный номер. Я помню, во дворе дико закричала соседка – жулики украли у нее все белье – и я проснулся.

Я теперь знаю, почему моих соседей нет в телефонной книге – они вырвали оттуда несколько листков. Еще я думаю, что им знаком секрет всех без исключения секретных лучей – от их квартиры распространяется такое сладкое сияние. Я иногда слышу, как за дверями хнычут дети. Им, скорее всего, не разрешают пользоваться летательным аппаратом. Это самолет, я его однажды видел на чердаке. Он тщательно покрашен капустной краской, у него механические крылья и хвост. Он тоже излучает тайные лучи. Не помню, чтобы на нем когда-нибудь кто-то летал.

Я знаю очень многих людей, у которых идиотский характер. Некоторые из них ошарашенно набрасываются на собеседника, вне зависимости от того, что тот говорит им. Другие просто работают клоунами. Кстати, они здесь самые могущественные. Все эти люди любят бесплатно кататься на трамваях и кричать что-нибудь дерзкое в жестяной рупор. Всем им так или иначе улыбнулась судьба, кому-то повезло с женитьбой, это я чисто символически сейчас говорю, кое-кто старается быть значительным, отрастил себе бороду и теперь по-идиотски шутит с окружающими. Есть те, кто торгует какими-то радужными картонками. За кем-то постоянно гоняются какие-то злые люди.

В убогих декоративных кустах играют с кошкой чужие грязные дети. Запустение, ветер. Мотаются брошенные газеты, какие-то кульки. Все это обозначает странную власть солидных взрослых людей. Скрипят гусеницы одинокого трактора. Из комитета идет, шатаясь, местный интеллектуал – гордость района. Он путает все на свете, стесняется что-то сказать, но, в общем, благодарен государству. В нем нет ни капли агрессии. Он ходит в уродливом костюме, потому что все еще помнит какое-то неведомое прошлое. Когда его перебивают в разговоре, он просто вежливо замолкает, но однажды я слышал, как он тихо выругался.

Грешные бедняки стучат в крепкую входную дверь. В подъезде пахнет больницей, потому что на пол насыпана хлорка. Женщина, склонная к полноте, топает ногами наверху, видимо, в такт музыке. Я сижу дома, жду звонка от любимой женщины. Я грызу стерильное яблоко. На мне надеты: чистенькая рубашечка и аккуратные брюки. На лице у меня – бессмысленная улыбка. К стене прицеплен портрет вождя. Это волевой, даже решительный человек, во всяком случае, он таким выглядит, таким его изображают художники. Его взгляд раньше вызывал у меня нервную дрожь, мне становилось холодно, я даже начинал задумываться о разных глупых вещах. Женщина сверху все-таки сильно топочет, у меня качается люстра и с потолка сыплется штукатурка. Моя любимая живет в другом городе. Телефон молчит. Кстати, я нашел его на помойке. Он вполне исправный, добротный аппарат. Я добираюсь до книжного шкафа и беру с полки книгу. Это простая книга, хорошо, что я обнаружил ее. Она наполнена исключительной человеческой мудростью, чего скрывать! Наши ежедневные разговоры, оказывается, просто обычные слова. Я воспринимаю эту книгу как какую-то шифровку, смотрю нарисованные в ней картинки и думаю – это неспроста нарисовано.

Я люблю читать философские книги, в них много ценной чепухи. Читать их – все равно, что переплывать бурную реку. Раздался звонок, я взял трубку. Вместо любимой женщины мне позвонили строители, занятые в дорожных работах. Они уже который день питались какими-то невкусными ошметками, рыбьими костями и кое-как тащили свою суровую жизнь. Они пользовались лопатой, как рычагом и забывали все мыслимые даты и события. Они были сейчас на самом высоком этаже, глядели вниз на тех, кто впереди и тех, кто отстал. Они строили отдельные комнаты в надежных домах, ежедневно давали друг другу советы, которые усыпляют. Наверное, им просто было неуютно в чужом доме, они находились здесь уже достаточно долго. Со стройки хорошо было видно рабочих ремонтной фабрики. Рабочих этих всегда привлекала возможность починить что-нибудь такое, они любили возиться с различными механизмами, станками. Я вижу, как они держат в замасленных руках какую-нибудь деталь, шутят и объясняют значение каждой своей фразы. Инженеры, их начальство, сидят в цехе на сырой скамейке. Они улыбаются чуть сильнее, чем это нужно. Чтобы жить так, как живут они, нужна определенная смелость. На голове у каждого инженера – шлем или строительная каска. Их ладони твердые и жесткие, как камень. Я поговорил со строителями и повесил трубку.

Я различаю бледные галлюцинации. Они появляются в разных вариантах, гигантские (и одновременно крошечные) предметы, я рекомендую наблюдать их по вечерам. Это холодные цепкие картины, они сами откладываются в сознании, жители подвалов в черных широких халатах с капюшоном возникают всего лишь на одно мгновение. Я раскрыл наконец холодильник, взял старый бутерброд с колбасой, съел его и запил холодным чаем. Галлюцинации я нахожу в разных местах, я совсем перестал включать телевизор, правда, смотреть все равно нечего. Ко мне приходили бывшие одноклассники, была уже поздняя ночь, но мы пили вино, чай, пели песни. Они почти не изменились, но некоторых я бы наверное не узнал, если бы встретил на улице. Кто-то из них подложил мне гайку в сапог. Я раздал им свою новую книгу, подписал, конечно. Думаю, что они не будут ее читать. Вспоминали учителей, смеялись. Кое-кто из моих одноклассников сейчас стал мастером, кто-то охраняет лестницу, а ведь когда-то мы были детьми, ходили в школу, носили портфели, учили уроки. Они рассказывали какие-то смешные эпизоды из школьной жизни, в которых якобы участвовал я, но я совершенно ничего не помню. Может, это придумано?

Неизвестные формы жизни плачут, очутившись в гнилой воде. Им не нравится здесь. Это тоже своего рода галлюцинации, хотя я не совсем в этом уверен, надо будет узнать мнение солдат. Они живут в постоянном страхе и тоскуют по дому. Пишут письма и ждут ответа. Бегают по утрам с тяжелым воинским снаряжением за спиной. Долго маршируют, а потом идут всей толпой в армейскую столовую. В мозгах у них звучит мелодия гимна. Я прекрасно знаю умственное состояние простого солдата и условия его жизни в армии. Многие думают, что самое главное для солдата – мундир, погоны и разные нашивки, но это не так.

Из окна я вижу указатель на соседний барак. Указатель приделан к массивным опорам из чугуна. Он похож на романтический плакат, он вполне может ответить на кое-какие нежные вопросы. В бараке живут рабочие мелочного завода, они иногда с балкона падают в пьяном виде. Они становятся очень настойчивыми, они могут кого угодно убедить в своей правоте. Вечером, я знаю, им становится тоскливо. Я тоже жил когда-то в общежитии, от меня пострадали невинные люди.

Мой друг уехал на охоту – начался новый сезон. Он настреляет птиц, потом дома будет готовить их, набивать фаршем, делать чучела, он будет счастлив тем фактом, что ружье не подвело и глаз был метким.

Забавно – разыскивает одного худого гражданина, а он прячется сейчас в деревне у своей бабки. У него вытянутое нервное лицо, он повторяет одно и то же: «Спасите меня от всего этого». В избушке в огромном количестве валяются пустые бутылки из-под водки, на столе – окурки дешевых папирос. В углу – паутина, он нерешительно смотрит на нее. В его поведении почти наверняка есть какая-то система, но понять это могут лишь компетентные специалисты, лишь они ведают, пустило ли дерево корни или еще нет. Приходила соседка, просила соль. Это был непредвиденный визит. Он закончил училище, получил диплом тракториста. Он вовсе не был каким-то безумным злодеем, потому что ему были знакомы многие прогрессивные методы, он владеет наукой поглощения, а в библиотеке он постоянно черпал какие-нибудь полезные знания, теперь он обдумывает книжные слова и ухмыляется. Он уже выбросил свое оружие и кобуру от него, ему так было выгодно. Он с замиранием отказывается от предложенных ему милицейских конфет, сигарет и денег. К деньгам, кстати, у него очень странное отношение. Он может запросто сунуть свой кошелек какому-нибудь прохожему. На всех столбах повесили его портрет, милиция ищет его за какое-то незначительное преступление. Я сильно сомневаюсь, что это было убийство.

Совсем скоро он отправится в дорогу, возьмет походный мешок, пойдет вдоль канала, бряцая кухонной утварью. Всем, кто встретит его, он будет говорить, что он турист, будет спрашивать, как пройти в районный центр.

Я сажусь к пишущей машинке и печатаю то, что придет в голову. Мне хочется, чтобы сейчас зазвонил телефон, но он молчит. Я помню много номеров, но кто-то уехал из моих знакомых, кто-то просто сошел с ума. Если сейчас позвонить туда, меня будут обвинять, что я «воздействую», а это ни к чему. Машинка стучит, я вставляю в нее новый лист бумаги.

Как узнать, следят за мной или уже перестали? На воровском чердаке стоит большой ржавый сейф. Это логово бандитов, они часто приходят сюда по ночам, делят награбленное барахло, прячутся от милиции, суетятся, играют в карты, скрипят половицами.

Они напоминают молодых студентов, которые спасаются от не совсем трезвого преподавателя. Это изощренный старичок – интеллигент, который преподает цензуру в закрытых аудиториях. Приходит мгновенная телеграмма. Старичок вращает глазами, пытаясь догадаться, кто же это прислал ему телеграмму. Он соблюдает общественные законы и правила дорожного движения. Скажи, сколько времени. У меня нет часов. Время замкнулось.

Я вспоминаю одного санитара, это был справедливый людоед, его потом выгнали из клиники. Я часто встречал его. Он всегда сидел на углу и публично вытирал слезы. Люди не выдерживали его страданий и часто бросали ему деньги. Потом он переселился на базар, и я потерял его. Мне говорили, что он теперь занимается борьбой и даже возмещает ущерб некоторым гражданам. У него благородное воспитание, он очень образованный человек, раньше он постоянно ходил в цирк смотреть акробатов и фокусников. Больные уважали его за его сильный властный характер и однажды вручили ему почетную грамоту.

Стоит во дворе помятая автомобильная кабина. Ребятишки залазят в нее поиграть в шоферов, садятся на изрезанное кресло, крутят обгоревший руль. Разумеется, когда-то на этой машине ездил настоящий водитель, делал рейсы за пивом, за кирпичом и так далее. После аварии машина превратилась в некую бесчувственную оболочку, но сохранилась эмблема, похожая на крошечную тарелку.

Сегодня я ходил в суд, меня пригласила бывшая жена, так как я хорошо разбираюсь в разных тонкостях. На улице – жара. В здании суда варится огромная масса народу, а судья помнит каждого персонально – вот что значит ежедневная тренировка зрительной памяти. В суде – скучно, адвокаты и прочие – нудные безграмотные люди. Впрочем, я был всего лишь наблюдателем, ни в коем случае не участником судебного процесса. Здесь пахнет свежей краской и тюрьмой. Здесь тяжело находиться, словно давит что-то. Мы очень долго прождали в коридоре, тут нет никаких скамеек, потом пробрались, наконец, в зал, где сидит судья. Судья – какой-то бешеный человек в наглых очках, он нас все время перебивал. У него на лице написано, что он хотя употребляет, но делает это в разумных количествах. Несмотря ни на что, суд прошел хорошо – это для меня очередная загадка.

В суде я познакомился с теоретическими критиками. Критики эти пребывают в самом естественном настроении – смеются постоянно. Они говорят, что вся действительная истина выдумана предыдущими поколениями. Они ходят за сметаной в соседний магазин, взяв с собой только пустую банку. Временами они догадываются, кто приносит им газеты. Иногда они собираются в отдельной комнате и пристально смотрят на своего нормального собеседника. Они готовы переварить очень много различной информации, вообще, они собирают всевозможные комплексные гипотезы, это усиливает их веру. Похоже, что они знают о каких-то мудрых явлениях, у них есть свои благодарные читатели, зрители и слушатели. Все эти люди крайне аккуратны, причем такой же аккуратности они требуют и от остальных.

Открыты смотровые люки. Интеллигентные вахтеры чем-то рассержены, они зло ухмыляются, готовые заорать. Их покровитель стоит в коридоре. Это румяный выбритый человек со стеклянными глазами. Лампочка обернута железным листом. Вахтеры должны сторожить. Они целыми днями сидят в теплом бревенчатом доме и читают газеты.

Сегодня покупаю хлеб, оглядываюсь и снова вижу того типа. Он подслеповато щурит глаза, делает вид, что изучает витрину. Он меня преследует уже неделю.

Если ехать в трамвае, то видно из окна, как в аллее гуляют пьяные школьники, некоторые из них вскакивают на лавочки, в руках у них – бутылка пива. Трамвай дает техническое преимущество, благодаря ему я совсем перестал отставать.

Нас приучают не замечать ложь, нами манипулируют. Это мои собственные жизненные наблюдения. Манипуляция считается великим духовным процессом. Коллективы гоняются за счастьем, это довольно трудная гонка. Рабочие стоят на станции, ждут поезд. Народ собирает священный багаж. На цветной карте изображена любовь. Бригадам не хватает времени на выполнение работ. Некоторые люди играют с толпой в прятки, но я почему-то уверен, что когда-нибудь толпа до них доберется.

Под маленькими колесиками хрустят ветки – это мой сосед в коляске едет на рыбалку. На пустыре торгуют человеческими тряпками. Покупатель роется в мусоре, выбирает, делает свой выбор. Должно быть, он еще не знает, что эту старую одежду стаскивают по ночам с прохожих.

В булочной кто-то молится оживленно. Старухи рады. Это их питомец, тощий старичок в рваной шубе и валенках. Время от времени старичок протягивает желтую руку к мелким деньгам, которые швыряют ему в баночку. Насколько я понял, старик тут недавно. Он перекладывает денежки во внутренний карман шубы. Руки его дрожат, но грязная липкая бородка торчит гордо, словно старик пытается кого-то приветствовать.

Пошел дождь. Я еще подумал, кто это там стучит по моему карнизу, может, пришел кто-нибудь, а это дождь. Все сразу намокло на улице, появились зонты и лужи.

Ласковый шум машин постепенно отдаляется, хорошо слышны детские голоса. Группа детей наивным ручейком бежит в школу. Сегодня у них – география. Их дорога лежит через овраг. Географию ведет молоденькая учительница. Только что закончила институт. Она, бедняжка, еще не умеет громко сказать: «Дети, тишина!», стесняется детей, но она очень любит свой предмет, ей нравится неожиданно заходить в класс. Еще ей нравится вращать школьный глобус. Глобус – самая замечательная игрушка. Он сделан из дешевого картона, он раскрашен яркими сочными красками. Глобус позволяет мечтать о далеких странах, о путешествиях, которых никогда не будет. Глобус напоминает пестрое лицо какого-нибудь раскормленного толстяка, которого обожают все – и дети и взрослые.

В магазине на кремовом мраморе стоит рогатый товарищ и смотрит, как уборщица моет пол. Мокрая отвратительная тряпка ползет по мрамору, перемешивая грязь от сапог и галош. Рогатый прячет звериное лицо под маску доброго человека. Звучит красивая музыка, кто-то медленно перебирает струны арфы. Рогатому каким-то чудесным образом удавалось совмещать две вещи – он работал главным инженером на каком-то заводе и еще он успевал делать свои злые дела – дарить боль, слезы и воспоминания. На нем был надет пасмурный плащ, а на голове у него могла бы быть мятая шляпа, но ее не было.

Я знаю этот фильм. Я смотрел его очень давно, в детстве. Я отлично помню, был полный зал народа. Я сидел в кинотеатре в мягком кресле. Я думаю, что всем зрителям было одинаково интересно, что происходит на экране. Рядом со мной была колонна. Потом все вышли на улицу и стали пересказывать фильм друг другу. Фильм этот искажал действительность и пропагандировал скотские отношения. Некоторые посмотрели его несколько раз, а потом выдернули металлические колья из забора и устроили драку.

Рядом с нашей школой была винная точка. Пьяницы со всего района приходили сюда, к этому заветному месту. Они брезгливо стояли с разнообразными бутылками и стаканами около ларька, обсуждая новый фильм или газетную передовую статью. Здесь был тупик, глухое привычное место. Сюда никогда не заглядывала милиция, потому что днем милиционеры ходят только по чистеньким центральным улицам, а ночью отправляются спать. Я помню, какую панику обычно вызывала у населения облава, охота на хулиганов, она случалась очень редко, раз в году. Милиционеры добросовестно ловили молодых воров, которые были готовы в любой момент убежать из крепкой камеры предварительного заключения.

Я слушаю плохо склеенную магнитофонную ленту. Под окнами старухи сюсюкают со своими кошками. Как я это понимаю, кошки для них являются как бы внуками и детьми. Я вижу неопровержимые доказательства существования жизни. Хорошая старуха никогда не обойдет плачущего мальчика. Между ними обязательно возникнет понимание. Потерпи, скоро все закончится.

Я стал четко видеть некоторые детали, кажется, исправляется зрение. Моя начальница – бродячая шантрапа. Контора уже вся пропахла ее мерзкими духами и папиросами. Она совсем отупела от собственной лени и постоянного пьянства. Она, видите ли, хочет, чтобы я работал в выходные. Начальница моя – вот такая, ее никак не исправишь, грубая, тупая и необычайно властная, когда она говорит с клиентом, она незаметно наступает ему на ногу, плюет в лицо и лезет в карман, чтобы вытащить кошелек. Конечно, если вдуматься, обстановка на работе не такая уж плохая – кругом одни интеллигенты, можно перекладывать свои служебные обязанности на кого угодно. Мы работаем в мастерской по ремонту старой мебели, только и делаем, что сверлим, точим, режем, чиним какие-то неуклюжие громоздкие шкафы.

К нам сюда часто заходят цирковые гипнотизеры. Им постоянно нужны люди для опытов и фокусов. Настоящий гипноз – это целое искусство.

Однажды мне приснилось, что начальница превратилась в свинью. Это была чрезвычайно жирная и тупая скотина. Я запомнил, как она злобно ворочалась в тесном сарае. Странное дело, мне вдруг стало ее жалко, она показалась мне такой несчастной, что я сперва даже растерялся, а потом великодушно раскрыл двери сарая и выпустил бедное животное на свободу. Потом пришел хозяин свиньи и стал меня ругать, а дальше я уже не помню.

В темноте хорошо видны огни, в кузове едут торжественные люди. У шофера – обрюзгшее лицо, он курит плохой табак и всерьез подумывает о самоубийстве. Он подолгу стоит у городской аптеки, собираясь зайти и наконец, купить какой-нибудь приличный яд. Дома на двери у него сделан специальный звонок для того, чтобы людям не приходилось стучать.

Рогатый опять появился в нашем районе, он теперь сидит в фанерной будке, торгует билетами на спектакль и играет на дудке. Его коварные черные рога уже изогнуты по-другому. Ты, сынок, живешь в мире взрослых людей и поэтому нечего говорить о какой-то справедливости.

Опять ищут клад, опять все перерыли, везде ямы. Приходится обходить эти дурацкие канавы. Сегодня я увидел новый объект. Он изготовлен из лучистого гулкого металла. Из него торчат проволочные крючки. Совершенно непонятно, как он оказался в этом проклятом месте. С приездом! Как ты долетел? Я собираюсь внимательнее рассмотреть его, пока его не похитил дворник.

Я изучаю его, хотя это очень сложно, трудно даже просто подойти к нему, но я опытный эксперт, я исследовал огромную кучу разной техники и самостоятельно в домашних условиях изготовил несколько военных роботов. У меня есть свой метод исследования летающего корабля – чтобы добраться до внутренних устройств, надо осторожно снять главную оболочку, правда, тут есть опасность – можно случайно повредить сразу все основные уровни корабля.

Кстати, у меня есть разрешение министерства на проведение ремонтных и хирургических работ в нашем дворе. Я обнаруживаю и извлекаю какое-то устройство. Я предполагаю, что это тормоз. Он проводами зачем-то соединен с корпусом этой штуки. Я еще не знаю, какие будут последствия. Я обращаю внимание на короткую блестящую вещицу, напоминающую типовой рельс. Он подвешен на тонкой веревочке к потолку. Скорее всего, это гонг. Когда в него стучат, для экипажа, маленьких некрасивых существ в лабораторных скафандрах это означает обед. Я уже вижу какие-то большие приборы и механизмы, но выводы какие-то делать пока рано. Одно ясно – эта штука прилетела откуда-то издалека, а ее возраст – много миллионов лет. Я нахожу убогое помещение, которое было скрыто за бархатными шторами. Я раздвигаю шторы. Тут очень темно и сильно пахнет машинным маслом. Я включаю фонарик и сразу натыкаюсь на деревянный ящик из-под снарядов. Видимо, в этом отсеке когда-то сидел стрелок. Тут для него даже есть удобное кожаное сиденье. Я вижу затвор какого-то неизвестного орудия и круглые рукоятки, чтобы можно было правильно наводить на цель. Неожиданно появляется дворник – суровый дядька в стандартном фартуке с метлой в руках. Он зачем-то покинул свой ответственный пост. Это сейчас я со всей ясностью сознаю, что дворник не просто так появился на объекте.

Долой все политические взгляды! Не один только я, ведь никто из жильцов нашего дома даже и не догадывался, что дворник является шпионом. Он ведь еще раньше посещал какие-то глубоко замаскированные курсы для шпионов, долго учился, как надо в блокноте рисовать секретную фабрику. Я с каким-то душевным восторгом узнавал что-то новое о его проделках. Он, оказывается, долгое время работал в больнице контролером.

Дворник стоял неподвижно, не собираясь сдвигаться ни влево, ни вправо. Нападать он тоже вроде пока не собирался. Обстановка казалась мне весьма поучительной. Я слышал журчание воды. Она струилась где-то из невидимых отверстий.

Огромная голодная собака без ошейника, с давно забытой кличкой, с нежностью думала о большом куске мяса. Главное – не совершать ошибок. Собака была ученая, пугающая мудрость была словно написана на ее морде. Она часто вспоминала своего хозяина – лысого героического старца, который всегда что-то неразборчиво шептал, гладил ее, чесал шерсть, кормил ее, заглядывал в глаза. Хозяин воспитывал ее, он спешил научить ее всему, что знал сам, сейчас все спуталось в голове, какие-то страшные картины – горящая или разлетающаяся на части конура, пустая миска. Ее будка, ее родное «место», привязанность к нему была настолько сильной, что хотелось скулить.

Вам хорошо меня слышно? Ну, ладно. Так вот, суеверия – основной элемент нашей жизни. Инженеры заботливо делают успешные чертежи. Они вспоминают всех своих убитых соратников. Я начинаю путаться в словах, это хороший признак. Мой друг недавно ходил в поход, он был в таком месте, где постоянно что-то летает. Я думаю, что это космические корабли. Он принес мне фотографии этих объектов, ночное небо, палатка, светящиеся треугольники, звездочки. Я звонил сегодня одной женщине, сказал ей: «Как поживаешь?». Она вежливо ответила: «Не твое собачье дело!». Тогда я сказал ей: «Приходи, не бойся!». Мне просто было скучно, поэтому я позвонил ей. Ужасно скучно. Есть желание попробовать новые трюки. В воздухе пахнет гарью, жженой бумагой. Если бы у меня был аквариум, я бы покормил рыбок, если бы у меня был телескоп, я бы заглянул в него. У меня нет ни того, ни другого. Я смотрел сегодня старый мультфильм про войну. Надо мной смеются, а сами ходят в плохо зашитых штанах. Я точно знаю, мы живем вовсе не для того, чтобы нас гипнотизировали всякие подонки.

Рогатый снова переоделся. Теперь на нем безобразный колпак и красная мантия, он теперь – судья. Он что-то пишет шариковой ручкой, очень рассудительный товарищ. У него пухлые пальцы. За спиной у него – роскошное знамя. Кажется, я начинаю видеть его положительные черты.

Я обнаруживаю чье-то присутствие на своей кухне. Я раньше ничего такого не замечал, просто подвергался влиянию и все. Думающие любезные существа утром обычно куда-то исчезают, словно зрительный обман. Они очень тонкие. Они не причиняют человеку никакого вреда. Как только я приоткрываю дверь в подъезд, сразу же отовсюду мчатся кошки.

Вчера в гости пришел министр, мы с ним пили чай. Он показал мне образец идеальных ягод, сам вырастил их, на своем огороде. Мы с ним долго говорили и затронули одну интересную тему. Оказывается, правительство может узнать, какие граждане живут в домах, а какие – нет. Должностные лица никогда не спят, они очень много делают для государства, пишут законы, берегут честных людей, разрабатывают шпионские стратегии и уничтожают случайных свидетелей.

В университете пахнет рыбой, а в проблемной лаборатории собираются делать ремонт. Я зашел сюда случайно, по старой памяти. В университете толпами ходит какая-то шумная мелочь, неужели и я был таким же? Я видел маленьких худых девочек, которые спешили на математику. В их глазах была веселая безнадежность. Здесь я кое с кем встретился. Обсудили ближайшие события, попили чаю. Сегодня в трамвае видел психа. Он разговаривал сам с собой, но его слышали почти все. «Наконец-то и у нас стали строить коммунальные гаражи! Как быстро мы умеем все забывать! Почему власть такая богатая? Сейчас поздно уже, пора спать идти. Мне, наверное, нужно пойти спать.». У него был командирский, хорошо поставленный голос, к которому примешивались сиплые дурные интонации бывалого алкоголика. «Наука провалилась. Всех партизан поймали! Далеко не заплывай. Это очень трудное дело! Смотри-смотри, убежал! Народ не простит, народ не простит». Он сидел передо мной и повторял одно и то же, я уже подумал, что он будет так ехать до самого конца, но неожиданно он взял и вышел – сутулый человек с двумя ободранными сумками в руках.

Где проходит официальная граница, которая разделяет всех людей? На улице прямо около служебного выхода хлопочут частные категории. Их манера держаться очень напоминает поведение пьяных – перед каждым суровым глотком оставлять трезвым рассудок. Они стоят на правильной экономической дороге, но что-то обязательно беспокоит этих бедных людей. Они очень тонко понимают хозяйство в самом широком смысле этого слова. Их увольняют, а они только распахивают двери и окна.

В автобус села женщина в темных очках. У нее утиный клюв. Ходят опоздавшие провокаторы и выкрикивают самые бредовые свои идеи. Интеллигенты молча стоят на безопасном расстоянии. В конце концов, это их святое право – умолкнуть и отойти подальше. Провокаторы норовят убить любую безобидную тварь, обмотанную медицинскими бинтами. В руках у них – крепкие тренировочные молотки, зубы их оскалены.

Что-то шелестит в телефоне, голоса сморщились, они скрыты от наблюдателя. Человек стоит в кабине, держит трубку и ждет, пока ему ответят. Я перестал доверять людям, которые говорят мне: «Ты очень похож на моего сына». Ребятишки подкладывают монетки на рельсы, нищие тоже избавляются от мелких денег.

Я иду на свою остановку. Под землей в сыром темном переходе вовсю кипит жизнь – рабочие возвращаются с ночной смены, старухи тащат огромные тюки, а пассажиры волокут свои чемоданы. Здесь многие теряются в толпе, тогда их объявляют в розыск. Радио почти все время прорывается сквозь шум, объявляет чьи-то приметы. Базар ревет, сильно пахнет гнилью. Катят телеги с овощами и ящики с виноградом. Девочки сидят на лавке, курят, ждут кого-то.

Грабители – радостные стриженные парни стоят под мостом и для разминки кого-то бьют. Они швыряют вещи прохожего друг другу и колошматят его изо всех сил. В глазах прохожего дрожит вселенная. Он понимает, что обязательно должен получить ответ на свои вопросы.

Ты, что ли, опять здесь рылся? А ты с кем вообще разговариваешь? С тобой, конечно! Вчера я сдал свои картины в художественный салон. Посмотрим, купит ли их кто-нибудь. Наверное, все-таки никто не купит.

Люди, которых я еще не упоминал, стоят сейчас на тротуаре и ведут глубинные беседы. В ходе бесед (которые, по идее, должны бы вестись за столом и над стаканом) они пожимают дружественные руки. Я не могу совсем отстраниться от них – не позволяет зрение. У одного из них такие жесты, как будто он горстями что-то загребает – я это прекрасно вижу. Остальные борются сами с собой, собираясь отправиться в семейную экспедицию и зная, что их не отпустит начальство. Эти люди – работники городской администрации. Они очень умны, трудолюбивы и горят желанием прямо сейчас помахать трудовым детским флагом.

Быстро вращается электрическая картинка, кому-то она может показаться страшной, а кому-то – нет. Она словно размазана по всему телевизионному экрану, но имеет тончайшие очертания. Если долго смотреть на нее, видно, как сгущаются краски. Это я включил телевизор после длительного перерыва и вот что увидел. На что же она похожа? Сейчас подумаю и скажу… На снайперскую мишень, вот на что!

Я уже неделю не хожу на работу. Начальница звонила, беспокоилась, говорит, что в контору привезли очень много сломанных комодов, наши не справляются с таким количеством. Я сказал ей, что изучаю сейчас ложные явления и она отстала от меня. Я думаю уйти в другое место. У меня слезы выступают на глазах при одной только мысли, что придется покинуть контору – было столько сделано, столько пережито… Да!

Во дворе громко лают трусливые собаки. Я слышу этот лай и вспоминаю различные фрагменты своей жизни, которые (так мне казалось) были уже давно забыты. Я вспоминаю свои игрушки, которые куда-то исчезли потом: кораблики, машинки, пистолеты, яркие раскрашенные кубики, большой надувной мяч, железную дорогу, конструкторы. Когда я был ребенком, я очень любил разгадывать загадки и смотреть мультфильмы. Еще мы играли в прятки, играли в войну, я помню, мы бегали по двору с деревянными ружьями и кидались друг в друга камнями и зелеными незрелыми яблочками.

Линии сплелись и образовали упрощенную оборонительную сетку. Все на свете имеет свою материальную основу. Это наводит на размышления. Общество восхищается мужчинами и женщинами, которые модно одеты, красиво говорят и следят за ногтями.

Я тоже люблю уют и спокойную дирижерскую музыку. На идеальном полу у меня постелен новый, очень теплый ковер. Я часто любуюсь его чудесными узорами. Я люблю сидеть в удобном кресле в чужом доме и разговаривать с приятными людьми. Я всегда исповедовал сострадание и любовь. Это правда. Я знаю много способов победить грозного врага в подземном переходе.

Я читаю стихотворения, предназначенные для шизофреников. Ты что, совсем ошалел уже? Эти стихи настраивают меня на особый благодушный лад, но в общем, я не являюсь большим поклонником такого творчества. В сознании возникает образ современной вежливости. Истощенная мораль требует новых жертв. Пожилые ученые с развитыми лицевыми мышцами упорно формируют науку, они сосредоточены только на одном, они всегда отдают предпочтение техническим коробкам. Время от времени друзья застают их с большими сосудами у киоска, торгующего разливным пивом. Ученые сохраняют внешнее академическое самодовольство и до самой старости пасутся в лабораториях или на кафедре. Их работы считаются перспективными, это очень удивляет новичков.

Вчера мне устроили настоящую идеологическую проверку. Из области даже приезжала комиссия. Со стороны, наверное, могло показаться, что я им говорю что-то невразумительное. Я очень волновался, но понимал, что должен произвести хорошее впечатление. Эти люди охраняли государственные заводы, храпели во сне и любили заглядывать в замочную скважину. Они, словно бестолковые осенние мошки, лезли мне в глаза со своими пинцетами, но я мужественно вытерпел все испытания. Еще один поворот, и мы увидим великую причину. Она будет, как неловкая петля, как золотые тусклые огоньки, как преднамеренная авария. Я почему-то верю, что услышу ее тревожный гул. Давайте я вам помогу. Можно с вами познакомиться? Она работает в справочном бюро.

Карабкается на гору любовная машина, я знаю, обратная дорога будет стремительной. Перевозка населения. В трамвае благородная шпана локтями всех расталкивает, женщина, ну-ка подвиньтесь! Юркая маленькая птичка вспорхнула на веточку и зачирикала. Ты хотел научить меня плохому? Толпа превращается в беспощадное людское месиво, народ слепо слушает истеричную тетку. У этой тетки – лохматая грива и тусклые злые глаза. Толпа расслабленно гудит и лязгает зубами, словно осознавая некую перспективу. Наконец, людишки куда-то побежали. С ними бегут храбрые чиновники, директора и министры. Улицы содрогаются, разлетаются стекла. Еще можно уловить одиночные искренние вскрики тех, кого встречает толпа на своем пути. Толпа проворно скользит по булыжнику, ее сопровождает густой жестокий дым. Неизбежность правит всеми. Доведенные до отчаяния люди орут, ломают двери, бьют витрины, хватают кого-то и тут же злодейски казнят. Из разбитых окон свешиваются тряпки.

Восхитительные новости: я уже не принадлежу себе, вдруг надоело все на свете и мой голос уже звучит издалека. Я разучился критически взвешивать информацию. Добро пожаловать в наш клуб, станьте нашим клиентом, вы узнаете новый способ радостно жить в любом случае. Мы поможем вам, нанесите нам визит, сообщите о нас своему другу, узнайте поскорее о наших особенностях, впервые в истории, мы ответим на любые ваши вопросы, мы обеспечим вас всем необходимым, вы будете всю жизнь благодарить нас за наши услуги, получите это непосредственно от нас, феноменальные результаты, мы будем счастливы персонально поговорить с вами – как вы все надоели, мерзавцы!

Закатные улицы блестят, словно жирные тарелки, неизменно остающиеся после хорошего обеда. Сонные дети собирают стрелянные гильзы. День был славный! Мы всегда почему-то недооцениваем ударные моменты, мемуары траурные все время откладываем на потом, а сами живем растительной жизнью, сосем друг у друга соки, или прячемся от всех, или валяемся целыми днями на койке, или стережем свою привычную свободу, а потом вдруг неизвестно почему хмелеем и загораемся пьяными идеями.

Я не могу избавиться от фраз, гремящих в голове. Рогатый сделался нищим, сидит под забором, купленную водку спокойно закусывает колбасой, под глазом – синяк, один рог сломан. Брюки чем-то заляпаны. Его мысли прорываются сквозь голову, похоже, что он воет какую-то жалостливую песню.

Он своеобразный, я бы даже сказал, весьма своеобразный, субъект. Он аккуратно приносит своей жене точно рассчитанное количество денег. Это число раз и навсегда установлено государством. Они живут сейчас вместе с детьми внизу, в подвальном помещении. Пьяные глаза болтаются в глазницах, как будто он в чем-то виноват.

Зашел сегодня в магазин «Домашние товары». Я думал, что это натолкнет меня на какие-нибудь мысли. На полках стоят в стеклянных баночках мозги и сердца. Люстра в виде черепа, как предупреждение об опасности. Продавщицы то снуют туда-сюда, то крадутся как мыши. У них красные воспаленные глаза. Видно, что они смертельно устали от бесконечных супов, которые налиты в скучные домашние кастрюли, их бесит смутный распорядок в чужом доме, где тоже иногда приходится ночевать. У одной из них полные ноги в нежных чулках телесного цвета. Какой-то старикашка смотрит ей на ноги и говорит, обо всем забыв: «Да-а! Какая прекрасная красавица!». Он покупает шланг, чтобы поливать в саду. Постороннему покупателю позволено все. Девушки на самом деле очень красивые, но у меня пока нет морального права сказать это вслух.

Человек всячески извивается, попав на крючок. Его раздражает вязкий мусор, санитарный лом, праздничные открытки и искусственные украшения. Человек хочет быть свободным, хочет знать то, что он хочет знать, хочет смеяться в любое подходящее время. С днем рождения, вот видишь, я тебя поздравил! Каждому человеку хочется забросить все поганые дела, прекратить все лишнее и целиком погрузиться в блаженство.