18 страниц судьбы бесплатное чтение

От автора

Эта повесть о моем дедушке Короткове Михаиле Александровиче, в честь которого я ношу свое имя Михаил. К сожалению, при его жизни нам не пришлось встретиться – он умер за пять лет до моего рождения. Значительную часть своего детства я провел в деревне у бабушки, его жены Анны. Она часто рассказывала мне о нем: о его жизни, военном прошлом и мирном послевоенном труде. Многое поведал о своем отце и мой папа Коротков Александр Михайлович. В доме, где дедушка жил, я находил и изучал многие вещи, необходимые ему при жизни. Держал в руках его Георгиевский крест и медаль «За храбрость», а также пулю, которую достали из него. Все это помогло сформировать мое представление о нем – что это был за человек. Вместе с сестрой Натальей, мы составили родословную нашей фамилии, материалы которой также вошли в повесть. Наконец, я отыскал в интернете сведения о ранении дедушки из картотеки потерь в I-й мировой войне, а также о брате бабушки Семене – во II-й мировой войне. Большим подспорьем в написании повести стали воспоминания командира 145-го Новочеркасского императора Александра III полка Э.А.Верцинского1, в котором в период I-й мировой войны служил дед.

Повесть является с одной стороны художественным произведением (так как не все моменты из жизни деда мне доподлинно известны), а с другой – исследованием, так как я помещал деда в ту историческую обстановку, которая существовала вокруг него в тот момент, и пытался предположить, на основе имеющихся знаний о нем, как он действовал, или мог действовать, в той или иной обстановке. Это потребовало значительных усилий по изучению особенностей жизни того периода, и множества нюансов, которые помогли мне воссоздать картины прошлого.

Счастливого прочтения!

Страница 1. Новобранец

За кромкой леса умирал закат. Стояла тишина, какая необычна в октябре. Михаил сидел на завалинке и мысленно прощался с тем, что оставит надолго, на целых длинных три года. Назавтра ему требовалось явиться по повестке на сборный пункт, что находился в нескольких верстах отсюда, в Борисоглебской слободе. Его призывали на срочную службу в российскую императорскую армию. Мама Анфиса уже собрала сменное белье, а отец все еще возился с обувью: в окне мерцали отблески керосиновой лампы, и слышались глухие постукивания молотка вперемешку с бранью– отец ладил подошву. Папа был сапожником, в его обуви ходила не только вся деревня Никола Пения, но и соседнее Денисьево, и даже в волости, в Вощажникове, многие знали чеботаря Сашу Короткова. Без Михаила семье будет не легко, он был молодым и сильным, вместе с младшим братом Василием помогал отцу содержать хозяйство, а в качестве отдыха ему позволялось иногда приглядывать за стадом на ближнем пастбище. Отец научил Михаила и скорняцкому делу – выделывать кожи, мастерить колодки для обуви: все была помощь.

Внимание привлек массивный плуг, приваленный к стене амбара. Михаил вообразил за ним младшего брата Ваську – интересно, как он справится? В поле работы было много – сеять рожь и сажать картофель. Они давали не плохие урожаи и были неприхотливы к местному климату. К тому же, могли расти даже на нечерноземных землях, какие тут только и были. Изо ржи получали хлеб и прочие продукты питания. Картофель дополнял рацион, его на зиму Михаил с отцом засыпали в подполье. Молоко было каждый день, но коровье масло, творог появлялись на столе не часто – обычно в престольные праздники. Что касается мяса, то вволю поесть его получалось только на «загвины». Сеяли так же немного ячменя и овса, выращивали лук, свеклу и морковь. В летние солнечные дни заготавливали сено для скотины. И все это ложилось теперь на плечи отца и младшего брата. Ну, ничего, годик с небольшим Васька потерпит, а там вернется из армии старший, Александр, он отслужил, пожалуй, уже половину срока.

Уезжать, конечно, не хотелось. Особенно тревожила сердце робкая надежда, или, скорее отчаяние. И причиной тому была худенькая чернявая девушка, что жила в соседней деревне Денисьеве, что за лесом. Надежды там не было никакой, ее семья имела хороший достаток, и жениха ей подбирали по статусу. Поговаривали, что дед ее служил в имении графа Шереметева то ли управляющим, то ли главным егерем, короче – был, по деревенским понятиям, важным человеком. Но сейчас времена были другие, да и дед ее давно помер, а имение пришло в упадок. Управлял там сейчас Отто Мезис, прибалтийский немец. При всей своей арийской пунктуальности, он был не всесилен, и не властен над временем: барский дом обветшал, крыша местами давала течь. Только девушка в сердце осталась такой, какой он ее увидел в первый раз. Анечка! Солнышко! Они столкнулись в дверях, когда Михаил принес в ее дом обувь из ремонта. Брошенный ею вскользь взгляд зацепил – он был ей интересен, и это вселяло надежду. Хотя, конечно, все это было глупостью, ведь его ждала армия. А ее за эти три года сосватают и выдадут замуж. Поэтому, надежды не было никакой.

Он очнулся от воспоминаний, когда телега колесом угодила в яму. Лошадь вздыбилась и не шла. Отец взял ее под уздцы, Михаил помог, подпирая телегу сзади. Лесная дорога тяжела. Через десяток метров снова можно было ехать. Отец подобрал вожжи и уселся на передке, а Михаил улегся поудобнее на сено, другим, еще не отбитым ухабами боком. Ничего, скоро Денисьево, там дорога наезженная до Николы Березников, а за Николой уже тракт до самой слободы. Проезжая по Денисьеву Мишка искал глазами Анечку, но окна ее дома отдавали холодным блеском и были безжизненны. Возможно, никого не было дома – днем вся семья обычно работала на маслобойном заводике, который построил предприимчивый хозяин на окраине деревни. Наконец, добрались до тракта, но это не принесло облегчения. Местами дорога была мощена кругляком, на котором телега скакала и скрипела, собираясь развалиться. Отец нервничал, матерился, стегал лошадь, от чего она наддавала и тряска только усиливалась. Слобода порадовала ровной наезженной дорогой, если не считать того, что в середине ее перегораживал широкий паводковый ручей, который пришлось переходить вброд по колено в грязи. Отец по приезду «тянуть кота за хвост» не стал, а сразу попрощался и отбыл назад, ему требовалось успеть до ночи миновать лес, там частенько шалили волки.

Разместили призывников на втором этаже земской школы, отгородив часть классов. Это было двухэтажное здание в Подборной слободе. Первый этаж имело пять окон по фасаду и сделан из кирпича, а второй – деревянный.

Здесь Михаил пробыл два дня и прошел мед. комиссию. Хотя какая это была комиссия – три врача: послушали, пощупали, заглянули в рот и показали на стене буквы. Вот и вся комиссия. Зато появился друг, Петя Кручин, из села Вощажникова, длинный такой, щуплый паренек. Он жил недалеко от графского дома и лично знал управляющего имением Отто Карловича Мезиса, чем очень гордился, как будто это что-то меняло в его жизни. Но все равно друг, пусть такой. Вдвоем все равно легче. Под вечер второго дня стали приезжать представители воинских частей, но они знакомиться с призывниками не спешили, а первым делом отправились в трактир, где провели остаток дня. Утром третьего дня, наконец, были сформировали команды, которые стали отбывать в части. Михаил с Петром попали в одну команду. Возглавлял ее седой подпрапорщик, которому удалось достать для призывников две подводы, которых, конечно не хватило на всех, и парни попеременку то ехали, то шли, пока, наконец, не встали на привал. Смеркалось. Метрах в пятистах, видимо, была деревня – слышались разносимые ветром отзвуки гармони. Развели костер. Одежда, пропитанная потом, не грела, и Михаил старался держаться поближе к огню, хотя это было и не так просто из-за многих желающих. Сбоку привалился Петр, из-за чего затекла левая рука. Только подпрапорщика холод, казалось, не брал. Он достал из вещмешка зеленую флягу и потягивал из нее, бросая исподлобья на парней безразличный взгляд.

Утро приходило долго и мучительно. С утренней побудкой Михаил с трудом поднялся, затекшие руки и ноги плохо слушались, а на пальтишке из овечьей шерсти, которое так берегла мама, появилась прожженная дырка, величиной с четверть ногтя. Пожалеть вещь Михаил не успел, так как прозвучала команда строиться и двигаться дальше. К вечеру, только стало смеркаться, дошли до Ростова, где на вокзале заночевали. Михаил сидел на полу, прислонившись в стене. На станции было все же теплее, чем в поле и это радовало. Рядом Петр что-то рассказывал о своей прошлой жизни, но Михаил его уже не слышал, он проваливался в сон.

Проснулся от толчка. Подпрапорщик, матерясь раздавал пинки направо и налево, поднимая спящих. Нужно было срочно грузиться, подали поезд. Собственно, это был проходящий товарняк, в котором нашелся пустой вагон, застеленный соломой. Возможно, раньше в нем перевозили лошадей, о чем свидетельствовали душистые продукты их жизнедеятельности, попадавшиеся в самых неожиданных местах. Непонятно, отчего прапор так спешил, поезд стоял в Ростове еще час, пропуская встречный товарняк. Но Михаила это уже не интересовало, он досматривал прерванный сон. Проснулся от мерного постукивания колес, ехали, со слов парней, уже часа три. Оказывается, миновали Ярославль, где не стояли, и за ним Некоуз. Следующую остановку ожидали в Бологое. Михаила эта новость не образовала, он надеялся, что будет служить где-то недалеко о дома. Кроме того в Ярославле в 117-го пехотном полку служил его брат Александр и была робкая надежда оказаться там, но нет. Руки привычно смастерили самокрутку из домашней махорки. Закурил. Было о чем подумать. Отец не жалел табака, но отдавать не хотел, табак был еще молодой, не выдержанный и это сказывалось – вкус был грубый. Не было в нем тонкого благородного букета, который обычно появляется только с годами вылежки. Так тихо, под стук вагонных колес умерла у Михаила несбывшаяся надежда повидаться с братом. Следующие сутки провели в дороге. Поезд то двигался, то стоял часами.

Подпрапорщик на вторые сутки, наконец, изрек что-то определенное. Сказал, что служить придется в столице, в славном 145-м Новочеркасском Императора Александра III пехотном полку. Вот и все, что знал Михаил, когда ступил на эту благословенную богом землю. Город потряс, скорее даже давил своим величием, непривычно огромными домами. Простому деревенскому парню было от чего растеряться. Но громкие команды подпропорщика вперемежку с матом заставили новобранцев построиться, и колонна двинулась. Прапор удовлетворенно что-то пробурчал себе под нос, и успокоился. Оживал он только, когда колонна сильно растягивалась и замыкающие отставали. Тогда он подгонял отстающих доброй порцией мата, обещая сделать из них, сопливых баранов, настоящих солдат. И это было истинной правдой.

Подпрапорщик Алябьев, а это был он, являлся одним из самых заслуженных ветеранов полка. Весной 1905 года, будучи старшиной третьей роты первого батальона, отличился в бою с японцами на реке Шахе, за что с гордостью носил на груди солдатский крест Святого Георгия. Полк в тех боях понес большие потери, и, возможно, вспоминая те дни, Алябьев частенько прикладывался к зеленой фляжечке, с которой никогда не расставался. Командир полка полковник Буковский Александр Петрович знал об этой его пагубной привычке и не наказывал, но и в рост не пускал. Так и оставался подпропорщик Алябьев по сей день старшиной роты, хотя при других обстоятельствах мог бы претендовать на теплое местечко в управлении батальона.

Колонна свернула на Новочеркасскую улицу, что на Малой Охте, и вот он – полк. Два трехэтажных здания казарм с подвалами, каждое площадью более четырех тысяч квадратных метров. Призывников, прибывших из различных мест, а их оказалось немало, около трех рот, разместили в двух верхних этажах нарным способом. На первом этаже размещались хозяйственные помещения. Отопление осуществлялось голландскими и частично круглыми железными печами. Вентиляция помещений проходила через оконные форточки и частично каминами. При каждой из казарм было построено каменное одноэтажное здание надворных служб, в которых были кладовые, ледники, сараи для обоза, конюшня, цейхгаузы. Там же, на углу, находилось и отхожее место, куда сразу запросились многие.

У входа в помещение роты на часах стоял караульный, из старослужащих. Вдоль длинного коридора казармы, слева и справа в четырех кубриках стояли кровати в два ряда, при каждой табуретка и тумбочка. Кровати заправлены одинаково, отчего возникало ощущение какого то умиротворения. Наблюдая за этим, Михаил прислонился к стене, но тут же получил тычок от проходившего мимо старослужащего солдата. «Ты, черпак, не отдыхать сюда приехал, скоро узнаешь почем тут фунт лиха», пробурчал тот сквозь зубы.

Кровать Михаила располагалась сразу за тумбой для шинелей и была крайней во втором взводе. Второй взвод третьей роты первого батальона теперь на три года будет для Михаила и домом и кровом.

В третьей роте было четыре взвода. Вторым взводом, в котором теперь придется служить Михаилу, командовал прапорщик Хусаинов Рафаил Самуилович, православный татарин, худой смуглолицый барин. Он ощущал себя белой костью и с нижними чинами общался посредством своего заместителя, фельдфебеля Бескульева. Фельдфебель казался человеком мелочным и злопамятным. Маленький рост, кривые кавалерийские ноги наградили его комплексом неполноценности, который он успешно преодолевал, показывая и смакуя свою власть над подчиненными. Командирами отделений поставили младших унтер-офицеров, из бывших старослужащих солдат. Командиром отделения, в штат которого был зачислен Михаил, назначили унтера Анохина, грузного и задумчивого крепыша, который был силен, крепок и уперт, как дуб.

С такими мыслями и познаниями Михаил провел свою первую солдатскую ночь.

Страница 2. Солдат

Утро ворвалось неожиданно громко, криком «Рота подъем!». Унтеры втаскивали за шиворот едва проснувшихся новобранцев и строили в коридоре. Предстояло познакомиться с командиром роты, а затем следовать в баню. Раздалась команда «Смирно» и из канцелярии показался живот, затем эфес сабли и, наконец, сам обладатель сего, ротмистр Казаев. Он не жалел времени и битый час прохаживался перед строем, заправив правую руку за лацкан кителя, и сопровождая тирады речи, задумчивым «ЭЭЭЭ». Ротмистр поведал притихшему строю про историю полка, боевой путь, порадовался за ублюдков, которым повезло попасть в такую славную часть, и мог бы говорить еще долго, но каптенармус что-то шепнул ему на ухо и всех отправили в баню.

В предбаннике новобранцев раздели донага, забрали гражданскую одежду и наголо подстригли, посыпав голову дустом. После чего запустили в баню. Из банного зала вызывали не всех сразу, а по отделениям. Каждый подходил к столу, получал от каптенармуса форму, нательное белье, за что расписывался, если умел, в амбарной книге. Размер одежды каптенармус определял на глаз, в чем Михаил сразу же убедился. Кальсон был на четверть длиннее ноги, гимнастерка на размер больше, но сапоги, к огромному облегчению, пришлись почти впору. Гимнастерки были белого цвета с красными погонами, на которых белой краской были начертаны цифры 145, шаровары черные, и это сильно выделяло новобранцев на фоне старослужащих солдат, обмундированных в форму оливкового цвета. Говорили, что белая – это старая форма, что осталась на складах еще с японской войны и вот теперь для нее нашли применение. По прибытию в казарму до конца дня было предоставлено личное время, в течение которого новобранцы должны были форму подогнать, где надо ушить и к следующему дню быть при параде. Назавтра предстояло принимать присягу.

И вот, наконец, наступил этот торжественный день. Сразу после завтрака в 9 часов утра полк был построен на плацу перед храмом святого благоверного князя Александра Невского. Новобранцы стояли отдельной колонной как раз напротив. Полк принял «на краул». Внесли знамя, под «встречный марш» появился командир полка, который прошагал к центру строя и громовым голосом прокричал: «Здравствуйте братцы!». Строй полка всколыхнулся: «Здравия желаем ваше благородие!!!». Оркестр выдержал паузу и заиграл «Боже царя храни». Полк запел. Так начался день, который запомнится Михаилу на всю оставшуюся жизнь. Сегодня он зачитает присягу и станет настоящим солдатом. И этот момент приближался. Старослужащие вынесли из храма кафедру, на которой лежало Святое Евангелие и новобранцы, выходя по одному и положа руку на святую книгу, повторяли слова, которые произносил полковой священник: «Обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, перед Святым Его Евангелием в том, что хочу и должен Его Императорскому Величеству Самодержцу Всероссийскому и Его Императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови и все к Высокому Его Императорского Величества Самодержавству силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности исполнять…». Процедура заканчивалась целованием Креста и Евангелия. Все! Свершилось! После присяги был праздничный обед. Нормальный, сытный обед был в полку в диковинку, только по праздникам.

Глядя на неуклюжих новобранцев, еще не знакомых с тонкостями строевого шага, командир полка полковник Буковский Александр Петрович думал о том, что говорил военный министр на недавнем совещании Петербургского военного округа. Он очень откровенно высказался о положении солдат: "Нищенская обстановка солдата, который бывал сыт лишь при особой распорядительности и честности его начальников. Жалованье его было ничтожно до смешного: рядовой получал 2 рубля 10 копеек в год! Белье и сапожный товар отпускались такого дрянного качества, что нижние чины продавали их за бесценок и покупали взамен собственные вещи. Отпуск на шитье был ничтожен, и на это приходилось доплачивать 2 рубля из своего же кармана»

О том, что нижние чины бедствуют, Александр Петрович знал не понаслышке. Знали это и офицеры его полка, а так же те, кто восседали на служебной лестнице выше, и даже жалели солдат. Но при громадном составе армии, прибавка лишь одной копейки в день на человека вызывала расход в 4 миллиона рублей в год. А, поэтому, сожаление оставалось совершенно платоническим. «Некоторые улучшения в обеспечении нижних чинов удалось провести в октябре-декабре 1905 г.» – заверил министр. Вопрос этот имел особую важность в связи с обострившийся внутриполитической ситуацией. Не желая привлечения армии на сторону смутьянов и революционеров, правительство должно было хоть что-то сделать для улучшения жизни солдат. Но время шло, а изменений не наблюдалось. Командир полка тяжело вздохнул и перекрестился: «Спаси нас боже!».

Накануне, начштаба утвердил у него план подготовки новобранцев. В этом плане, как всегда, много времени уделялось строевой подготовке, шагистике. Действительно, 145-й Новочеркасский полк был единственным не гвардейским полком в столице, остальные были гвардия, и требовалось соответствовать высокому статусу. Но все же нужно было находить время и учить солдата побеждать в бою. Уроки корейской войны 1905 года помнили многие офицеры, участники той войны. «Обучение стрелковому бою, маскировка, оборудование окопа – все это надо добавить», – приказал он начштаба, – «Да, и трехлинейка Мосина, чистка, смазка, и надо пристрелять каждую винтовку».

Михаил не ведал, было ли выполнено это распоряжение командира полка, только шагистика никуда не ушла. Новобранцы в такт барабана нарезали квадраты, шагали шеренгой, колонной, выполняли развороты и выполняли строевые приемы с оружием. Подготовка молодого пополнения была на постоянном контроле высокого начальства.

Так, незаметно, пролетел год. Михаил возмужал, многому научился. Правильно намотанная портянка спасала от мозолей, да и форму уже выдали защитную, как у всех.

Писем домой не писал, отец читать не любил, а мать – та, совсем не умела. Но должен был возвратиться со службы брат Сашка. И ему Михаил решил написать, чтобы выведать, что и как, особенно, что касалось сердечных дел. Он взял химический карандаш, помусолил, и начал старательно выводить буквы:

«С-Петерьбург, Новочеркасская улица, что на малой Охте, писано рядовым Коротковым Михаилом 18 июня 1914 года от Р.Х. Здравствуй Саша! Привет из Питера. Не знаю, что тебе рассказать про нашу жизнь. Кормят скверно, правда муштры стало меньше, такое ощущение, что что-то ожидается, но о чем нам не следует знать. В город не выпускают, да и ходить туда стало опасно. Ловят революционеров, на заводах бастуют, улицы не чистят – короче, срам один.

Давеча, на построении ротмистр читал газету о том, что происходит в мире. Вроде, какой то серб ухлопал австрийского эрцгерцога. Что теперь будет? А намедни, в газете ротный вычитал иностранное слово «хулиганизм», над которым ржала вся рота. Любят у нас все называть на заморский лад. Поговаривают, что на эту паскудную привычку, обратил внимание даже царь, и собирается переименовать Санкт-Петербург в Петроград. Других новостей пока никаких нет. Да, забыл, в мае тут творилось такое, что трудно даже представить: в городе летали тучи стрекоз, улицы и вода в реке – все было покрыты ими. Бабки шептались, что это дурное предзнаменование. Чего только не выдумают, старые! Как у вас дела? Как мать? Если будет хуже, отвези в волость, там принимает медикус, и есть койки. Да, еще хотел спросить, ты в Денисьеве бываешь? Там Анютку Шорохову замуж не выдали? Не знаю, когда ты будешь в конторе, и заберешь это письмо, но буду надеяться и ждать скорого ответа. Твой брат Миха».

Страница 3. Фронтовик

Петербург был городом изобилия, где за деньги можно получить все, что угодно: хоть американский кленовый сироп, хоть шубу из кенгуру. И он же был городом самой убогой бедности, домов без водопровода и канализации и массовых болезней. Солдатская жизнь балансировала на краю между «плохо» и «очень плохо». Россия стояла на грани войны, и это с одной стороны, внушало толпам бродячих авантюристов повод для оптимизма, мол «шапками закидаем», а, с другой напротив, революционеры ждали удобного случая расправиться с царем. Центром притяжения для люмпенов различных мастей стало кафе "Бродячая собака", устроенное в винном погребе. Там с ночи до утра пили, танцевали и спорили о политике. В полку, на волне такого эмоционального всплеска, обсуждали задержку увольнения солдат, отслуживших свой срок. Зрело недовольство. Все вопросы были сняты, когда перед строем полка зачитали царский указ от 16 июля 1914 года «О призыве на действительную военную службу».

Из указа следовало, что под призыв попадают все запасные нижние чины (т.е. уже отслужившие в армии) с 21 до 39-летнего возраста – с объявлением всеобщей мобилизации 18 июля 1914 года, а 39-43-х летние – несколько позже, с 22 июля.

Россия вступала в войну с Тройственным союзом 1 августа 1914 года после объявления войны Германий. Поводом стал отказ России выполнить условия германского ультиматума об отмене всеобщей военной мобилизации.

145-й Новочеркасский полк принимал пополнение и проводил развертывание до штатов военного времени. Число солдат в роте достигло двух сотен нижних чинов (фельдфебель, каптенармус, 4 старших и 14 младших унтер-офицеров, 20 ефрейторов, 180 рядовых и 15 безоружных нестроевых, для выполнения хозяйственных работ). Были сформированы пулеметная команда в составе 4 взводов (по 2 пулемета в каждом), команда разведчиков и команда связи (телеграфисты, самокатчики и конные ординарцы). В команду разведчиков подбиралась наиболее храбрые и находчивые солдаты из всех рот полка (по 4–6 человек с роты) и судьба определила Михаила в их число, его фамилию подали в списки. Всего команда разведчиков включала обер-офицера – начальника команды и до 85 человек нижних чинов (старшего унтер-офицера, 4 младших унтер-офицера и до 80 рядовых).

Пока шел прием пополнения, Михаил и еще четверо солдат второго взвода обеспечивали работу приемного пункта, который оборудовали в одной из палаток приемного городка, что был развернут на плацу. В задачу входило обеспечение прибывающих запасников летним и зимним обмундированием, вещмешком, котелком и флягой. На вопросы об обуви, Михаил уклончиво отвечал, что обувь будет выдаваться позднее. В действительности, обуви на всех не хватало и многие из запасников отправятся на войну в своих домашних башмаках. За неделю полк принял весь приписанный ему личный состав и в течение двух недель проводил боевое слаживание, готовясь к отправке на фронт. Здесь судьба снова свела земляков. Фельдфебель Бескульев, зная, что Михаил разбирается в обуви, выдал ему для обмена с пятой ротой несколько пар сапог и ботинок. Каково же было удивление Михаила, когда в роли помощника каптенармуса пятой роты он встретил своего земляка Петьку Кручина. Сверив списки по обмену, и разобрав обувь, парни успели переговорить. Петр недавно получил письмо из дома, там многих призвали. Вроде как видели среди призванных запасников и его брата Александра, но это не точно. На этом и разминулись, времени было в обрез.

По прибытию в роту Бескульев сообщил, что Михаилу тотчас необходимо явиться в команду разведчиков под начало обер-офицера Васильева. Михаил собрал вещи и отправился в расположение разведчиков, которое находилось в отдельном крыле того же здания. Тем временем, полк уже начинал передислокацию. Везде кипела суета – грузили телеги, таскали ящики, принимали боезапас. Солдатам выдали оружие – трехлинейки Мосина, но патроны хранились у начштаба в закрытых железных ящиках. Отдельные телеги подали под пулеметную команду, которая по численному составу и оснащению больше походила на полнокровную роту. В ее составе помимо офицеров, насчитывалось до 80 человек, в том числе фельдфебель, 4 старших унтер-офицера, 6 младших унтер-офицеров, 8 ефрейторов, 52 рядовых, 6 обозных рядовых, 2 мастеровых. Каждый расчет одного пулемета состоял из 7 человек, в число которых входили начальник пулемета, наводчик, второй номер, 2 подносчика патронов и ездовой. С разведчиками такой суеты не было, все их имущество уместилось в трех телегах, и в целости и сохранности было доставлено на железнодорожный вокзал.

Царскосельский железнодорожный вокзал напоминал разворошенный улей. В глазах рябило от серых шинелей, и найти кого либо в этом муравейнике не представлялось возможным. Команда разведчиков держалась кучкой возле своих телег до тех пор, пока Васильев не указал на два вагона-теплушки, которые требовалось занять. На размещение хватило получаса и оставшуюся часть суток, пока грузился эшелон, разведчики пребывали в благостном расположении духа, рассказывали небылицы, шутили. О чем-то страшном думать не хотелось. Ночью эшелон тронулся и тащился двое суток. Поговаривали, что конечной точкой маршрута будет царство Польское.

Страница 4. На Висле

30 августа 1914 года командиром 145-го Новочеркасского полка был назначен полковник Верцинский Эдуард Александрович. Это был боевой офицер, уже проявивший себя в боях на реке Сан и под городом Сандомиром. До назначения командиром полка он занимал должность начальника штаба Гвардейской стрелковой бригады. В полк, который в это время находился в районе деревни Жаровня (в резерве 18-го армейского корпуса), Верцинский прибыл 9 сентября из штаба Гвардейской стрелковой бригады верхом на коне. Два батальона полка (1-й и 2-й) находились в дивизионном резерве при штабе 37-й пехотной дивизии. Два других батальона Новочеркассцев и 146-й пехотный Царицынский полк под начальством командира бригады генерал-майора Юнакова занимали позицию вдоль реки Вислока. Командиром 1-го батальона Новочеркассцев оказался старый товарищ и друг Верцинского по 1-му кадетскому корпусу капитан барон Штакельберг. Зайдя к нему на командный пункт, Верцинский смог познакомиться с офицерами 1-го батальона. Однако знакомство случилось очень коротким. В 3 часа ночи на 10-е сентября полковнику Верцинскому вручили приказание начальника дивизии выступить в 8 часов утра с двумя батальонами полка и 2-й мортирной батареей для перехода в деревню Циранки на соединение к войскам, занимающим позицию на реке Вислока. Начался переход на позицию, в течение которого новый командир полка продолжал знакомство с подчиненными. С офицерами 1-го и 2-го батальонов он сумел еще раз переговорить во время перехода на большом привале, а с командованием 3-го и 4-го батальонов, двумя днями позже- 12 сентября, уже после переправы через реку Вислоку.

Михаил в составе боевого дозора двигался в километре впереди полка. Шли пешим порядком, внимательно изучая местность по ходу маршрута. Начальник дозора, старший унтер-офицер постоянно сверял маршрут по карте, чиркая дорогими спичками. При этом солдаты создавали кружок, закрывая огонь от посторонних глаз. Ненароком можно было повстречаться с немецким разъездом. Однако вскоре из-за тумана спички отсырели и дальше двигались в сплошной темноте и белом тумане почти на ощупь. Сапоги вязли в грязи, и вытаскивать их оттуда с каждым шагом становилось все труднее. Повезло только приданному вестовому, у него была лошадь и, находясь в седле, он наблюдал за потугами разведчиков с нескрываемым удовольствием. Не сбиться с маршрута помогла дорога, которая согласно карте, должна была привести в деревню Циранки. Так оно и случилось. Впереди из тумана показался остов разрушенного дома. Группа остановилась, и Михаил и еще один боец по приказанию унтера отправились в разведку. Дома в деревне, в основном, были разрушены, но не все. В одном из целых зданий могла быть жизнь – дверь, во всяком случае, была закрыта изнутри. Михаил постучал, другой солдат принял оружие наизготовку. Через некоторое время за дверью послышалось старческое брюзжание: «Kogo jeszcze diabły noszą w nocy?». – «Открывай!», приказал Михаил. Дверь со скрипом отворилась и показалась белесая старуха, взывающая к «Matka Boża». С большим трудом у нее удалось выяснить, что немцев в деревне нет. На всякий случай группа обошла все дома, и обследовала местность вокруг. Немцев, действительно, не было. С вестью об этом к полку поскакал вестовой.

В управлении войсками творилась какая-то нерахбериха. Взмыленные вестовые носились туда и сюда, и порой в полк одновременно прибывали два приказа, один на выполнение задачи, а другой на ее отмену. Таким образом, в течение следующего дня два батальона полка трижды входили и выходили из подчинения командира бригады генерал майора Юнакова. 11 сентября 1-й и 2-й батальоны полка и мортирная батарея сосредоточились в деревне Циранка в ожидании переправы через реку Вислока. Противник отошел без боя, и командир полка Верцинский смог, наконец, завершить процедуру приема должности и заполучить полковой денежный ящик. «В командование полком вступил 11 сентября» – написал он в рапорте на имя командира бригады генерал майора Юнакова.

Прибытие в деревню Циранка не принесло Михаилу ожидаемого облегчения. Все целые дома в деревне были заняты офицерами, а нижние чины ютились в блиндажах и перекрытых щелях, которые они оборудовали в процессе нахождения здесь. Прибывшее пополнение не располагало такими удобствами, и разместилось в окопах, как попало, и кто как сумел. Михаил нашел где то сноп соломы и уселся на него, прижавшись к стенке окопа. Холод под утро крепчал и пробирал до костей.

12 сентября батальоны полка переправились через р. Вислоку и заночевали в деревне Воля Мелецка. 13 сентября переправились обратно, в деревню Циранка. Для того, чтобы сгладить неприятное чувство, возникшее после перечисленных ротаций, 13-го сентября отслужили всенощную, а 14-го – обедню. Все мы, как говорится, одним миром мазаны. В солдатскую массу, видимо, все-таки проник вирус большевизма, и некоторые не особо сознательные военнослужащие стали задавать непопулярные вопросы: «Что за идиоты нами командуют?». Это пока не относилось к новому командиру полка, но он посчитал необходимым отреагировать, так сказать, в профилактических целях. Был издан приказ по полку, в котором отмечалось, что солдаты не стрижены, небрежно одеты, плохо отдают честь и не соблюдают уставных правил.

Очень нужный и своевременный приказ. Офицерам было предложено обратить на это особое внимание. Это был «кнут». Теперь о «прянике»: командир вдруг с прискорбием узнал, что нижние чины не всегда получают два раза в день горячую пищу и приказал это наладить. От его наблюдательного ока не ускользнуло так же, что каждая рота таскает за собой до 8-ми повозок с имуществом. «Что-то многовато»,– решил он, и урезал их количество до пяти, а снаряжение, которое оказалось теперь в подвешенном состоянии, приказал надеть на солдат. Как говорится, все гениальное просто! Ну и «вишенка на торте»: чтобы солдатам полка было не так обидно, полковник Верцинский переговорил о своем нововведении с начальником дивизии и попросил его отдать аналогичные приказы другим полкам.

В своих мемуарах, изданных в Таллинне (Ревеле)2 в 1931 году Э.А. Верцинский вспоминал: «Настойчивое проведение в жизнь полка образцового внешнего порядка и строгое соблюдение уставных правил считал необходимым для поддержания дисциплины и боеспособности части. Однако настойчиво проводя свою линию и не ища дешевой популярности, я достиг того, что к концу пятимесячного моего командования полк приобрел репутацию одного из лучших в корпусе, что было отмечено всеми командными инстанциями. В связи с этим я приобрел уважение и любовь всех офицеров, которые свой полк любили и с его репутацией считались. Себе в этом никакой добродетели не приписываю. Полк был в основе отличный. Со влитием в него большого числа запасных, естественно, получилось некоторое ослабление дисциплины, должное поддержание которой в начале войны не всеми ясно сознавалось. Этот ложный взгляд очень скоро удалось преодолеть, и офицеры дружно принялись за восстановление старой заслуженной репутации полка».

Описывать деятельность командира полка Верцинского только в негативном свете, на основании имеющихся фактов, было бы не совсем справедливо. Были у него и победы. В частности, это относится к организации горячего питания. Проблемы с горячим питанием часто возникали из-за того, что кухни не успевали за динамично перемещающимися войсками по причине плохих дорог. Это была видимая часть проблемы, невидимая часть заключалась в том, что развертывание 9-й армии, к коей относился и 145-й полк, мобилизационным планом генштаба предусмотрено не было, и надобность в ней определилась уже в ходе войны. В результате этого служба тыла армии не была отрегулирована и не имела нормальных связей взаимодействия с другими частями. В результате полк хронически недополучал хлеба, отпуск которого порой доходил до ½ фунта в сутки на человека. Заведующий хозяйством полка полковник Жирновский отчетливо осознавая вину старшей инстанции, сам никаких мер не принимал. Вот тут то и пригодился недюжинный талант командира полка. Он предложил самим заняться хлебопечением. В итоге была сформирована команда хлебопеков полка под начальством ушлого и предприимчивого фельдфебеля 8-й роты. Она действовала следующим образом: на марше команда хлебопеков двигалась впереди полка вместе с головным отрядом. По прибытию в район назначенного ночлега, скупала нужное количество муки или зерна, которое перемалывала на местных мельницах. Затем, реквизировала на 1-2 дня местные хлебопекарни, и, таким образом, своевременно снабжала полк свежеиспеченным хлебом. Что по этому поводу думало местное население, в хрониках того времени отражения не нашло.

21-го сентября в 7 часов утра был объявлен подъем. Полк выступил для переправы через реку Висла у деревни Свецехов для наступления в направлении местечка Ожаров. Саперы всю ночь наводили через реку понтонный мост, но как только полк стал переправляться, течением принесло неведомо откуда-то взявшийся плот, который мост разрушил. На основании глубоких умозаключений и, не имея конкретных сведений, командование решило, что плот спустили по течению немцы, о чем и было доведено нижним чинам. Разведчики с головным отрядом оказались на левом берегу, а остальной полк на правом. Это существенно замедлило переправу. В довершение ко всему, никто точно не знал предстоящей задачи, даже командиры. Михаил слышал разговоры, что якобы мы должны поддержать гвардейских стрелков. Но гвардейские стрелки уже были разгромлены немцами и отступали. Была слышна канонада противника по гвардейской стрелковой бригаде у местечка Опатов. Гвардейцам следовало бы отойти на Ожаров, чтобы получить поддержку 145-го Новочеркасского полка, но немцы стали теснить их к Сандомиру. В результате, 145-й Новочеркасский и 146-й Царицынский полки, выдвигавшиеся на поддержку гвардейцев, оказались на открытой местности с необеспеченными флангами. Положение становилось таким же критическим, как и у гвардейских стрелков. Наконец, в 3 часа ночи 22 сентября было получено распоряжение врио командующего бригадой Занкевича об отходе бригады на правый берег Вислы.

Поскольку полки на левом берегу оказались в очень уязвимом положении, разведке была поставлена задача прикрывать переправу через Вислу, пока не переправятся все части. Немедленно к переправе были отправлены обозы, полковые кухни и лазареты. Медленно стали отходить полки. Но, как назло, переправа опять сломалась. Саперы и пехотинцы, стоя по горло в холодной воде, сводили и соединяли понтоны. Потеряли час. Разведчики в это время выставили охранение и, имитируя активность, вели беспокоящую стрельбу, отпугивая немецкие дозоры. Следовало проверить, все ли подразделения покинули левый берег. Обер-офицер Васильев отправил для выполнения этой задачи Михаила и с ним еще одного солдата. При обследовании стоянки лазарета 145-го полка выяснилось, что лазарет стоит на месте. Но это был не лазарет 145-го полка, а 146-го Царицынского! Выяснять детали не было времени, так как приближался немецкий разъезд, и начальник лазарета вышел к ним навстречу, видимо принимая за своих. Финал мог оказаться трагическим. Немцы взяли врача в плен, и повели в свое расположение. Но разведчики оказались здесь как нельзя кстати – прозвучали два выстрела. Михаил не был уверен, было ли попадание, но немцы, бросив пленника, ускакали. Спасенный начальник лазарета дрожащим голосом поведал разведчикам историю о том, почему здесь, вопреки приказу об эвакуации, оказался лазарет. Это история о безалаберщине и неразберихе, которая происходит там и тогда, где и когда нет нормального управления войсками.