Пробуждающий бесплатное чтение

Семья

Шестого ребенка Шри Химмат Бахадура Шармы и Шримати Гьяни Деви Шармы, родившегося в Бхопале 10 июля 1957 года, назвали Шайлендрой. Он был третьим сыном и последним из детей. Старший брат Махендра был старше его на 23 года, за Махендрой следовали три сестры – Нирмала, Мридула и Пратибха, а средний брат Гьянендра был ближе всего к нему по возрасту.

Несмотря на звучное имя, означающее «Повелитель гор», в первые месяцы жизни ребенок плакал непрерывно и безутешно с перерывами на еду и сон. Неулыбчивый младенец был безучастен к попыткам матери и нянек отвлечь его забавными трюками, обычно хорошо успокаивающими детей. Темные глаза малыша внимательно изучали мир, хотя их взгляд, казалось, был больше обращен вовнутрь, и он совсем не хотел отвлекаться от этого созерцания. Никто не слышал, чтобы он смеялся; малыш вел себя так, будто для смеха не было никаких причин. Наверное, так оно и было.

Первое произнесенное им слово относилось к миру животных, не людей. Ему было около восьми месяцев, когда мать, державшая его на руках, указала на пробегающего пса: «Кутта, собачка!», и он четко повторил это слово. Возможно, оно предопределило его любовь к собакам на всю жизнь. Остальные слова малышового словаря он выучил очень быстро, но разговорчивым это его не сделало.

Ему не было и пяти лет, когда он начал читать на хинди. Еще не умея писать, он знал все буквы и часами читал, и разглядывал последние газетные страницы с комиксами. Как-то так вышло, что ровесники его не интересовали. Он предпочитал компанию взрослых, и ему обычно разрешали присутствовать при их беседах. Взрослые обсуждали интересные вещи, их разговоры не нарушали его обычного задумчивого состояния. Темы, которые они обсуждали, он понимал плохо, но они были гораздо увлекательнее детской болтовни, лишенной, на его взгляд, всякой содержательности.

Отец, выпускник Калькуттского Университета, занимал высокий пост главного судьи штата. Родители были уже женаты, когда Химмат Бахадур Шарма получил юридическую степень. Молодая пара активно участвовала в различных митингах, акциях и маршах против колониального господства Британии. В Дели они лично встречались с Махатмой Ганди, его женой Кастурбой и внучатой племянницей Манубен. Индия переживала радикальное преобразование (одно из бесчисленных в ее истории), политическая и духовная жизнь того времени была яркой и захватывающей.

Среди новых знакомых молодых супругов были видные деятели политической сцены: первый премьер-министр Джавахарлал Неру, его жена Камала, первый вице-премьер Сардар Патель, знаменитый политический и духовный лидер Абдул Гаффар Хан. Все эти люди находились в начале или в расцвете своих политических карьер и исторических миссий. Круг знакомств не ограничивался политиками и активистами; в него входила и Сароджини Найду, известная индийская поэтесса, прозванная «индийским соловьем».

Это была бурная и захватывающая жизнь, и оба супруга наслаждались ею. Однако в какой-то момент дед по отцовской линии, полковник Гулаб Сингх, настоял, чтобы молодая пара перебралась из семейного поместья Шиврам-ки-Гархи, находившегося недалеко от Агры, в Гвалиор[22]. Там Химмат Шарма поступил на юридическую службу и сделал блестящую карьеру. Любой, кто прибывал в город, мог сказать рикше на вокзале: «К дому господина судьи» – и его доставляли по назначению. В точном адресе не было необходимости, отца в городе знали все.

Благодаря отцовской должности, связям и происхождению (семья принадлежала к знатному роду) их дом часто посещали верховные судьи, высокопоставленные чиновники и члены различных королевских семей. Государство предоставляло окружному судье комфортабельные резиденции, и семья всегда жила в больших особняках с многочисленным штатом прислуги.

Просторные усадьбы c горничными и слугами были привычной частью его детства. Возможно, именно поэтому, спустя годы, поселившись в большом поместье с многочисленными работниками, он воспринял это как нечто привычное и даже закономерное.

Привычка обращаться ко всем по имени сформировалась у него в раннем детстве. Из-за его юного возраста и положения отца это не казалось неуважением, и позднее подобная прямота стала частью его характера. Неизменно вежливый, он попросту игнорировал ненужные формальности. А еще это была отличная тренировка социальных навыков. Повзрослев, ни он, ни его братья и сестры не испытывали и тени смущения в присутствии высокопоставленных лиц, какого бы статуса или положения те ни были.

…Его мать была не только красивой, но и очень сильной женщиной, – все знавшие ее признавали этот факт. Говоря, что она сильная, люди подразумевали силу во всех аспектах: мощный интеллект, твердый характер, непреклонные убеждения и несокрушимая любовь. Ее гороскоп показывал экзальтированный Марс, планета войны и мужества наделяла мать поразительной стойкостью. Особенно непоколебимой была воля, дополняющая удивительную для женщины физическую силу. Гьяни Деви во многом опережала время: она отлично водила машину, была искусной всадницей и имела ученую степень в науке аюрведы[23].

Его дед по отцовской линии, достопочтенный Гулаб Сингх, вышел на пенсию в чине полковника армии штата Джодхпур, и полное звание звучало как «Главнокомандующий конно-кавалерийской части».

Обе ветви семьи принадлежали к касте браминов[24], однако их варна[25] была варной воинов-кшатриев[26], и женщины клана могли соперничать твердостью духа с мужчинами. Они были потомками Ашваттхамы[27], легендарного героя-воина, который был не вымышленным персонажем из Махабхараты[28], а реальным человеком. Женившийся семнадцать раз, он оставил многочисленных потомков, и их семья вела родословную от одной из ветвей. Эти брамины не были жрецами, поскольку принадлежали к готре[29] воинов. Может поэтому их семья не была особо религиозной. Как правило, они отмечали только Джанмаштами[30] и Дивали[31], но никогда не звали пандитов[32]. Вместо этого отец и другие родственники сами мастерили алтарь, украшая его цветами и подношениями, – это было единственное, что могло сойти за религиозное поклонение. Перед традиционной ночью Шивы все постились, но без традиционных молитв.

В целом, в семье царила атмосфера тихой веры, без всяких ритуалов; преданность-бхакти[33], монотонное повторение мантр[34] или пение киртанов[35] не приживались в их большом доме. Тем не менее, отец и дяди прекрасно знали индийские писания, свободно говорили и писали на санскрите. Но чтению мантр и проведению пудж предпочитали обсуждение Махабхараты и Рамаяны[36], расшифровку скрытых смыслов и сложных сюжетных поворотов.

Заглянуть в будущее не удается никому. Поэтому, если бы кто-то осмелился предсказать, что младший ребенок клана Шарма будет ежедневно проводить один из самых важных в индуизме ритуалов, подобное «пророчество» было бы встречено с недоверием и, возможно, даже с насмешкой.

Последнее путешествие деда и первые дружбы

Ему было всего пять лет, когда его дед, отставной полковник Гулаб Сингх, оставил тело в возрасте 97 лет. Когда стало ясно, что дед долго не протянет, полчища тетей, дядюшек и дальних родственников, почти двести человек, наводнили их дом.

Комната деда, где он жил последние 30 лет, находилась на первом этаже. Там он и лежал, слабый, но сосредоточенный, готовясь отправиться в последнее путешествие, куда более захватывающее, чем все предыдущие приключения.

У постели деда несли круглосуточную вахту. В течение пятнадцати дней с раннего утра до поздней ночи его отец читал вслух Гиту, а дядья нараспев скандировали любимые мантры деда. На шестнадцатый день дед попросил положить его на пол. По традиции, незадолго до смерти человек должен лежать на земле, чтобы почувствовать ее последнее объятие. Пол был немедленно вымазан коровьим навозом и устелен листьями тулси. Деда положили на импровизированное ложе; он повторял: «Рам, Рам…»

Хотя он был тогда совсем маленьким, эта сцена навсегда осталась с ним: голос отца, читающего Гиту; движения губ деда, безмолвно вторящего шлокам[37], и два больших светящихся шара, внезапно спустившихся с потолка. Почти сразу же эти яркие сферы взмыли вверх, но теперь их было три. Потом все исчезло. В тот момент в комнате находилось 18 или 20 человек, и все видели одно и то же: две светящиеся сферы спустились, три поднялись вверх, и все находившиеся в комнате выдохнули одновременно: «О, он ушел, он ушел!».

Дед оставил тело на полу, так как больше не нуждался в багаже. Конечно, детский ум не смог придать этому осознанию ясность, но ощущение осталось. Уход деда был торжественной церемонией, похожей на свадебную, в которой Смерть брала в жены Жизнь. И Она была прекрасна, потому что посланные Ею изумительные светящиеся золотые сферы не могли быть посланцами темной и страшной бездны…

…Открытое проявление нежностей было редкостью в их семье, и время от времени он чувствовал некую тоску, потребность выявить эту любовь, убедиться, что она существует.

Какое-то время семья жила в маленьком уютном городке Сагар, расположенном в штате Мадхья-Прадеш. Он тогда учился во втором классе и дружил с мальчиком по имени Хари Ом, чья мать была поденщицей – одной из тех похожих на пестрые вкрапления в канву однообразных деревенских пейзажей женщин, вечно склоненных над придорожной травой или мерно машущих серпами и мотыгами в полях.

Однажды он зашел к ним днем, когда мать Хари должна была вернуться с работы. Как у всех деревенских женщин, ее день начинался очень рано. Хари Ом ждал ее, подогревая горчичное масло в кастрюльке на плите. Когда она вошла в дом, Хари взял серп из ее рук и поставил у стены, а затем посмотрел на ее ладони, покрытые волдырями и шрамами, свежими и старыми.

С неописуемой нежностью Хари Ом начал смазывать руки матери теплым горчичным маслом, а та смотрела на сына с любовью. Наблюдая за ними, он испытывал бурю эмоций, и самой сильной была зависть.

…Вернувшись домой, он категорически потребовал от матери взять серп и немедленно отправиться в поле косить траву. И когда от тяжелой работы у нее на ладонях появятся болезненные кровоточащие волдыри, он смажет ее руки теплым горчичным маслом! Это заявление вызвало шквал смеха и шуток и стало домашней легендой. Но он навсегда запомнил выражение глаз матери своего друга и осторожные движения пальцев сына, нежно и почтительно касавшихся ее натруженных ладоней. По той или иной причине эта сцена осталась с ним навсегда. По прошествии лет он был уверен: у друга все сложилось хорошо, поскольку люди с сердцем, наполненным такой любовью, заслуживают лучшего.

…Отец придерживался традиционных взглядов на образование и даже не рассматривал возможность обучения в частных школах или заведениях с английским уклоном. Все дети посещали государственную школу. Первый день в школе был довольно депрессивным. Опасаясь перемен, он не испытывал никакого энтузиазма в связи с началом новой жизни, но вынужден был подчиниться неизбежному. Компания других детей его не привлекала, он хотел выбирать друзей сам. И в конце концов начал это делать.

Поскольку отец был окружным судьей и принадлежал к городской элите, большинство учителей не рисковало отчитывать сына крупного чиновника, чем он и пользовался, редко выполняя домашние задания. Однажды, глядя в окно во время скучного урока, он не услышал, что к нему обратился новый учитель. Тот применял обычные тогда для индийских школ методы внушения. Невнимательный студент получил оплеуху.

Вместо того, чтобы расстроиться или испугаться, он усмехнулся, представив огромную Вселенную, подобную пылинке Землю, и находящуюся где-то на этой крошечной пылинке школу, абсолютно микроскопическую. И в этой школе учитель, размером меньше микроба, давал ему пощечину. Какой абсурд! Справиться с неконтролируемым смехом он не смог, чем только разозлил учителя и спровоцировал еще пару затрещин.

В государственных школах дети разных каст обучались вместе. Его одноклассниками были сыновья прислуги, дети чернорабочих и даже сын мясника (самая презираемая профессия в Индии). Не то чтобы он не знал про существование каст, просто они не были частью его жизни, и он приглашал одноклассников в дом. Мать встречала всех одинаково радушно. Осознание социальных различий начало прорастать позже, и потребовалось довольно много времени, чтобы понять общий смысл социальных рамок.

Их дом находился прямо напротив центральной тюрьмы Сагара. Один констебль регулярно приносил бумаги из суда отцу, когда тот работал дома. Будучи сыном судьи, он обращался к констеблю по имени. Сын констебля был его одноклассником, они часто играли вместе, но кем был отец приятеля, он точно не знал. Семья одноклассника жила в служебных квартирах на территории центральной тюрьмы. Однажды, перейдя дорогу, он направился в скромную квартирку друга. Они играли, когда констебль вернулся домой. По привычке он обратился к полицейскому по имени, спросив: «Что ты здесь делаешь?» Приятель сказал: «Это мой папа…». Мужчине было явно не по себе, он не знал, как обращаться к юному гостю. Ситуация была неловкой, однако он не придал ей особого значения, и дети вернулись к игре.

На следующий день в школе друг неуклюже старался его избегать. В перерыве между уроками он спросил: «Почему ты со мной не разговариваешь?». Сын констебля ответил, что отец запретил ему играть с сыном судьи, заявив, что близкое общение с детьми важных и богатых людей испортит его.

Вернувшись домой, он потребовал у отца пояснений, и они проговорили довольно долго. Отец терпеливо пытался объяснить разницу социальных положений. Оказалось, даже если он сам относится ко всем одинаково, другой человек все равно может чувствовать разницу в их положении, дистанцию. Это поразительное открытие перевернуло его мир, став первым уроком о социальной иерархии и нюансах человеческого поведения.

В последовавшие годы ему пришлось встретиться с бесчисленными представителями различных каст и варн. Некоторые происходили из очень скромных семей и многого достигли сами. Другие, будучи отпрысками благородных родителей, не имели ни капли достоинства и чести. Хотя и предопределенные законами кармы, правила социальной иерархии были крайне запутанными. Он предпочитал следовать кодексу сердца. С сыном констебля они остались друзьями.

Жена слуги

Их клан был огромен; бесчисленные тети, дяди и кузены жили в четырехэтажном доме вековой давности. Со временем к нему пристроили еще несколько жилых зданий. К моменту его рождения в своеобразном поместье проживало не менее 150 теток, дядюшек и бесчисленных кузенов. Сосчитать точное количество членов семьи ни по количеству порций, приготовленных на обеды и ужины, ни по бесконечным чашкам чая, который пили с утра до вечера, было невозможно. В огромном хозяйстве требовалось много обслуги. История одного мальчика на побегушках, жившего в доме, оставила в его памяти заметный след, хотя в то время он сам был ребенком.

Занятый с раннего утра до поздней ночи, этот паренек вечно сновал с подносами, одеждой, сдаваемой в стирку, тряпкой или веником – в зависимости от приказов хозяев. Он был одним из бесчисленных слуг, никто не воспринимал его всерьез, но сам паренек выполнял обязанности очень тщательно. Добрый, искренний, хотя и неграмотный, он занимал самую нижнюю ступень даже в иерархии слуг.

Когда юноша достиг совершеннолетия, почтенный господин судья, его босс, распорядился женить его на девушке из той же деревни. Никогда не посещавшая школу молодая жена тоже не умела читать и писать и была воспитана в патриархальных традициях индийского севера. Обычаи эти были настолько древними, что изумляли горожан. Они инстинктивно улавливали их глубокий смысл, однако неизменная практичность повседневной жизни вызывала у них насмешливое отношение ко всему патриархальному.

Молодая жена слуги все время держала лицо закрытым, что само по себе было неудивительно, так как этот обычай был широко распространен во многих деревнях. Также она ежедневно выполняла абсолютно непостижимые для горожан ритуалы.

Каждое утро она простиралась ниц перед молодым мужем: «Пожалуйста, простите меня за то, что во время сна мои ноги могли случайно коснуться вас». Совершив собственные омовения, она обмывала водой большой палец ноги мужа и пила эту воду. Но это не все: даже будучи замужем, она никогда не произносила имя мужа вслух. Это не был суеверный страх невезения. Имя мужа являлось именем ее личного божества, ее Господа и повелителя, и она не могла осквернить его речью. Женщина произносила его про себя, приходя в храм собственного сердца. Дети пытались заставить ее сказать имя мужа вслух, но она так и не сделала этого: называла его «он», или «они» во множественном числе.

Возможно, современные феминистки осудили бы данные практики, списав их на недостатки образования. Сегодня подобные традиции (возможно, совершенно справедливо) объявлены торжеством патриархии, нарушением женских прав и основных свобод. Однако для жены слуги это был единственно приемлемый образ жизни. Ее безграничная преданность отцу ее детей и мужу, данному ей Господом, не позволяла фамильярно звать его по имени.

По мере того, как обитатели дома наблюдали этот ежедневный спектакль, их отношение к женщине и к ее мужу начало постепенно меняться. Хотя тот и оставался всего лишь слугой, к нему начали относиться с растущим уважением. Невозможно было пренебрежительно обращаться с тем, кого ежедневно почитали как божество. Молодая женщина была умна и трудолюбива, знала множество лекарств и рецептов, и со временем заняла почетное положение среди домашней прислуги. Супружеская пара прожила достойную жизнь. Когда слуга умер, его хозяин, уважаемый судья, продолжал помогать вдове с воспитанием и образованием детей. Один из их сыновей стал государственным служащим, что было огромным успехом. Семье неграмотных выходцев из деревни удалось вырастить первое поколение тех, чья судьба должна была обязательно измениться к лучшему…

Семья бывшего работодателя относилась к вдове с уважением, ее всегда приглашали на свадьбы и праздники. Позже, повстречав тысячи людей и наблюдая различные вариации людских судеб, он всегда считал за честь знакомство с этой женщиной, изменившей жизнь собственного мужа одной лишь силой преданности. И неважно, была ли эта любовь исполнением долга и данью старым традициям или проявлением изначальной созидающей силы женского начала. Вместе с этими воспоминаниями его детская память безотчетно впитала твердую убежденность: безоговорочная поддержка женщины дает мужчине силу и вызывает уважение других. Конечно же, с учетом многих других факторов. Сила женской энергии созидания щедро питала тех, кому посчастливилось принимать ее. Благословение женщины было волшебным эликсиром, выражением изначальной силы, породившей весь этот мир. Нужно было лишь завоевать сердце Шакти[38].

Город. Книги. Время

Свернувшись в чаше долины чешуйчатым голубым драконом, город вытягивал голову на север и щетинил гребень древнего форта. Гвалиор не был обычным шумным индийским городом, по крайней мере, ему он таковым не казался. Да, на улицах многолюдно и шумно, но воздух пропитан ароматом невысказанной тайны, известной всем, но обсуждавшейся немногими. Иногда его посещало странное чувство, что знавшие эту тайну местные жители продолжали рождаться здесь, поколение за поколением возвращаясь на эти выбеленные солнцем узкие улочки, к легендам о свободолюбивых бандитах, милостивых правителях и спрятанных сокровищах. Вероятно, они надеялись найти волшебное золото и верили в удачу. Почти каждый слышал о сокровищах или пытался их найти. Спрятанные джиннами или королями клады были тут, совсем рядом; по рукам ходили всевозможные карты, где они были помечены. Однажды он видел план, нарисованный на изъеденной по краям и вытертой по сгибам старой верблюжьей шкуре. На ней расположение клада было привязано к нескольким достопримечательностям: от колодца нужно было идти к старому дереву, затем свернуть налево перед храмом – и так далее. К сожалению, эта весьма подробная схема была нарисована задолго до того, как Гвалиор стал городом. Застройка сделала местность неузнаваемой, указанные ориентиры исчезли, различимы были только форт и два-три сохранившихся храма. Теперь город окружал величественную крепость со всех сторон.

По легенде, парящий высоко на скалистом плато над голубоватым морем плоских городских крыш форт был построен джиннами за одну ночь. Шесть соединенных между собой бастионных башен покрывали орнаменты, изображающие слонов, леопардов и уток. Васильково-синие, лазурные, желтые, изумрудно-зеленые пигменты росписей не выцветали, хотя были извлечены из лепестков цветов и листьев растений много веков назад. Прохладные, гулкие подземелья были отличным местом, чтобы скрываться от городского шума и суеты. Словно гигантский корабль, форт плыл по волнам современности, чуждый новым ритмам так же, как ледокол чужд льду. Приговоренный стоять на якоре посреди переменчивого моря города, форт молча наблюдал за ним.

Было известно, что в форте (или под ним) жила целая колония джиннов. Иногда, когда у женщин-джиннов были сложные роды, туда звали акушерок из города. Повитухам платили за работу кучками пепла или пригоршнями холодных углей, которые превращались в алмазы или золото на выходе из ворот форта. Сказки или нет, но он лично видел монеты джиннов, и этот факт убедил его в существовании параллельных миров, где обитали совершенно неведомые людям существа.

Дед его одноклассника владел кондитерской перед главными воротами форта в старом городе. Однажды он закрывал магазин позднее обычного; в те времена электричество все еще было роскошью, и лавки закрывались рано. Внезапно вошел высокий и очень смуглый человек в тюрбане, скупивший весь запас сладостей, несколько килограммов. Вместо купюр покупатель расплатился так называемыми кожаными монетами: кружочки золота весом в грамм были закреплены в кусочках мягкой коричневой кожи. На следующий день хозяин намеренно оставался в магазине допоздна, и тот же человек пришел снова, и снова купил несколько кило сладостей, расплатившись этими же монетами. Так продолжалось несколько месяцев, пока незнакомец не перестал появляться. Продав золото, семья разбогатела, но несколько монет осталось на память. Одноклассник показал одну: плоский золотой диск без всякого тиснения был вставлен в мягкую коричневую кожу, пахнущую мускатным орехом.

…В последние три года перед выходом отца на пенсию семья проживала недалеко от Гвалиора, в Шивапури, бывшей летней столице королевской семьи. В 1967 году их посетил известный астролог – среди высокопоставленных чиновников было принято советоваться со звездами. Вся семья собралась со своими астрологическими картами, и астролог по очереди толковал их. С годами многие из тех предсказаний сбылись, однако самый запоминающийся прогноз получил младший сын уважаемого судьи. «Что бы этот мальчик ни делал в жизни, он потерпит неудачу во всем». Ему тогда едва исполнилось десять, но он ответил без колебаний: «Тогда я вообще ничего не буду делать».

Линия жизни, также часто называемая линией земли, на его ладонях отсутствовала, как и линия ума. Линия сердца была четкой, но двух других попросту не было, и это озадачивало всех, кто видел его ладони. Они стали проявляться позже, после того как он начал заниматься йогой. С годами он пришел к убеждению, что астрология надежней хиромантии. Изменчивые и непредсказуемые линии на ладонях могли появляться или исчезать под влиянием неизвестных факторов. Звезды же были неизменны.

…Настоящей его страстью было чтение, но учебники и домашние задания он ненавидел. Научившись читать задолго до школы, он считал книги лучшими проводниками и верными друзьями. Времени на скучные домашние задания попросту не хватало – настолько увлекательны были любимые книги, которые он поглощал сотнями. К десяти годам он прочел множество библейских историй и индийских мифов. Библия и Ветхий завет были подобны захватывающим триллерам. Читая о приключениях Иисуса, он сопереживал Ему, но больше всего впечатлился физической силой Самсона.

Джек Лондон совсем не протестовал против соседства на одной книжной полке с Шекспиром и Вольтером; великие литераторы увлекали в путешествия, открывая захватывающие миры. Лет в 17 он случайно наткнулся на повесть Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон»[39] и полюбил эту книгу навсегда, запомнив практически наизусть, однако по-настоящему понял смысл только годы спустя. А еще были бесчисленные комиксы. Они распаляли воображение, наполняя идеями, порождая внезапные повороты мысли и развивая способность оценивать самые фантастические сюжеты. В какой-то момент ему стало ясно, что все вокруг него: дома, мосты, машины, рукотворные предметы, объекты и научные изобретения – продукты чьего-то воображения. Порождаемое силой ума воображение было самой мощной энергией в мире. Когда годы спустя его спрашивали о феномене так называемой «силы воли», он отвечал, что это ничто иное, как контролируемое воображение, чей сильный поток порождает огромную энергию. Управляя этой энергией, можно двигать миры. Этот мир, выдуманный Создателем, был лишь одним из Его снов о Вселенной. Снящиеся Творцу миры жили и развивались независимо от воли Сновидца. И он тоже был частью великого Сна, но хотел проснуться…

…Лучшее определение жизни, которое он встречал, принадлежало известному американскому автору Нилу Гейману. Героиней комикса была Смерть, и один из ее «подопечных» спрашивал: «Ты знаешь о Жизни больше, чем кто-либо другой. Скажи, что это?» «Жизнь – неизлечимая болезнь, передающаяся половым путем, с неизбежным летальным исходом…» Лаконичное определение звучало абсолютно верно, хотя не всегда сухие факты были голосами Истины. Жизнь была чем-то намного, намного большим.

Несмотря на увлечение чтением, за ним закрепилась репутация посредственного ученика, и он едва сдал выпускные экзамены в колледже. Родители сокрушались: «Он не пошевелит и пальцем, чтобы получить надлежащее образование! Что ждет его в будущем?». Отец предсказывал головокружительную карьеру нищего. Вежливо выслушав очередную порцию родительских увещеваний, он снимал с полки новую книгу.

В старших классах они с двоюродным братом начали пропускать занятия, уезжая на велосипедах на окружающие холмы, где сидели часами, глядя на купола Бирла Мандир, возвышающиеся над городом, верхнее озеро и трущобы Шимала. На закате Гвалиор напоминал огромный светящийся улей; соты домов источали золотой душистый мед жизни, и все вокруг было склеено этой густой невидимой субстанцией. На обратном пути они гнали велосипеды по запутанным улочкам старой части города, мимо рынка «Махарадж Бада», чьи мерцающие разноцветные огни превращали лавки в сундуки с сокровищами, будто ушедшая эпоха так и не ушла полностью. Мозаика сотен окон-осколков гигантского разбитого зеркала светилась в спускающейся ночи, и в них заглядывала восходящая луна. Все объекты отражали мир с разных углов, и он казался разным, но всегда потрясающе цельным и гармоничным.

Далекое эхо прошлого и хаотичные гудки настоящего сплетались в имена будущего. Мир был огромным, но не пугающим. Его мысли были разрозненны, и упорядочить все эмоции было невозможно, хотя нужды спешить с постижением порядка вещей не было. Невидимая могучая сила пронизывала все вокруг, и хотя точно определить ее источник он не мог, пульс ее узнавался во всем. Ежегодные урожаи и смена времен года, матери с младенцами на руках, задиристые подростки и иссохшие старики на порогах домов, краски и запахи, звуки и очертания – весь этот постоянно меняющийся спектр мирского калейдоскопа был знаком и комфортен. Но корни этой самой привычности прорастали извне, из-за пределов знакомого ему мира. Огромная реторта Жизни раскачивалась в слепящей Пустоте в такт Времени, и он инстинктивно угадывал магическую природу неслышной мелодии, но соотнести и соразмерить собственную сущность с амплитудой ее звуков пока не мог.

Тогда он еще не знал, что Время станет темой его первой книги.

Эпические истории из жизни Гулаб Сингха

…Индуистский календарь Викрама Самвати[40], основанный на солнечных годах и лунных месяцах, опережает западный григорианский примерно на 57 лет. Как и вся страна, их семья жила по индийскому календарю; когда дед рассказывал о военных приключениях в 1976 году, все понимали, что события происходили на рубеже веков.

Во времена британского владычества их прадед Тахат Сингх был джагирдаром княжества Кайтхал. Тогда джагир был разновидностью феодального землевладения или пожизненного поместья. Назначенному джагирдару предоставляли полномочия управлять поместьями и собирать налоги; часть собранных податей составляла его доход, а остальное шло в казну. Могущественный владелец земель, казначей и защитник границ, джагирдар отвечал за благополучие подданных. Тахат Сингх относился к своим обязанностям очень серьезно.

…В тот день, возвращаясь с рутинного объезда полей, он наткнулся на группу британских солдат, пытавшихся надругаться над деревенской девушкой. Джагирдар вмешался, вмешательство переросло в сражение, и вскоре семеро английских солдат были мертвы – Тахат Сингх владел мечом мастерски. Рыдающая девушка убежала в деревню; спешившийся джагирдар успокоил лошадь. Он ни о чем не жалел. Тела солдат были повешены перед главными воротами форта Кайтхал, и лорду Дафферингу, тогдашнему вице-королю Индии, это совсем не понравилось. В Кайтхал отправили войска, и небольшая армия Тахат Сингха потерпела поражение. Ему с семьей приказали покинуть город до заката.

Обычно джагиры со всеми подданными переходят по наследству, однако Тахат Сингх, де-факто правитель Кайтхала, навсегда потерял право на княжество. Семья выехала из города с наспех собранными пожитками.

К тому времени Тахат Сингх уже был дедом. У его сына Бхагавана Сингха было трое сыновей, и Гулаб Сингх был младшим. Он хорошо запомнил день, когда дед выехал из форта, ведя за собой небольшой караван. Сидя в седле с прямой, как обычно, спиной, Тахат Сингх даже не оглянулся на оставленный форт.

Нищенствовать им не пришлось, у семьи были средства к существованию. В 1888 году, после потери княжества, прадед купил в районе Агры пять деревень, снова став землевладельцем. Фермерство приносило достаточно средств для удовлетворения базовых потребностей, и все же мужчины семьи не могли себе позволить бездельничать. Столкнуться с новыми реалиями жизни пришлось каждому, и в какой-то момент Гулаб Сингх устроился на службу. Он получил хорошее образование, и потому был незамедлительно нанят телеграфистом в отдаленный район Ассама. Но вскоре там началась Кала-азар, черная лихорадка. Сначала заболел один из его слуг, а затем люди начали умирать десятками. Гулаб Сингх посылал отчаянные сигналы SOS начальству, однако помощь так и не пришла. Хотя в округе умерло много народу, он выжил. Проведя поминальные ритуалы для умерших, Гулаб Сингх телеграфировал в главный офис об отставке. И зашагал в сторону Бирмы, подальше от эпидемии. Никаких определенных планов у него не было.

Добравшись до одного из приграничных городов, измученный долгой дорогой, он сел в тени дерева, чтобы дать наконец отдых натертым ногам.

…Богатый торговец наблюдал за бесплодными усилиями работников усмирить только что купленного необъезженного жеребца. Видя, что горе-наездники не могли, да и не так уж старались обуздать разъяренное животное, он впал в сильнейшее раздражение.

Гулаб Сингх обратился к нему: «Могу я попробовать, сэр?».

Торговец с сомнением взглянул на худого юношу с впалыми щеками: «Ты же вот-вот от голода умрешь, тебе ли укрощать скакунов…».

«Позвольте мне попробовать, и убедитесь сами». Гулаб Сингх принадлежал к знатному роду и, помимо прекрасного образования, владел мастерством верховой езды. Мягко уговаривая жеребца, он начал водить его по кругу, успокаивая. Затем, выбрав подходящий момент, одним прыжком взлетел в седло, и жеребец сорвался в бешеный галоп. Проскакав километров десять, оба утомились. Жеребец перешел на медленную рысь и вскоре полностью подчинился всаднику. Подъезжая к площади, Гулаб Сингх потерял сознание от усталости, но со взмыленной лошади не упал. Купец распорядился отнести юношу в свой дом и дать ему отдохнуть. Вечером они разговорились, и торговец впечатлился тем, насколько бегло его гость говорил на санскрите, фарси и английском. Гулаб Сингха немедленно приняли на работу управляющим по экспорту древесины, а в дополнительные обязанности входило чтение Бхагавата-пураны пожилой матери босса.

Прошло несколько месяцев. Однажды вечером он, как обычно, читал вслух. Сидящая в кресле пожилая женщина мерно дышала, и было непонятно, слушала она или спала. Его это и не волновало, он был поглощен звуками санскритских шлок, оказывавших на него одновременно трансовый и отрезвляющий эффект. Дойдя до той части, где Шри Кришна наставлял Уддхава[41], Гулаб Сингх испытал прилив духовного озарения и погрузился в состояние вайрагьи[42]. Его охватило странное безразличие и отрешенность от всего мирского. «Аскетическая незаинтересованность» во всем, что могло вызвать привязанность или даже зависимость у большинства людей, наполнила его до краев. Подобно укусу осы, это ощущение пронзило сердце иглой тоски: по иной жизни, иным знаниям, по отречению от боли бытия и от мирских удовольствий. Вскоре он покинул Бирму, отправившись на Кумбха Мелу[43] в Аллахабад[44]. На поиски гуру.

В то время в Аллахабаде жил знаменитый мудрец, духовный наставник махараджи[45] Патиалы, Раджендра Сингх. Гулаб Сингх попытался посетить его даршан, но получить аудиенцию Гуру было почти невозможно, – ему отказывали раз за разом. Судьбу Гулаб Сингха изменила телеграмма, посланная махараджей Патиалы своему наставнику. Сообщение было на английском, и принесший телеграмму садху не смог ее прочесть. Поняв, что это его шанс, Гулаб Сингх вызвался перевести послание.

«Просто сделай это!»

«Я прочту ее Гуру только лично».

Его привели к мудрецу, и Гулаб Сингх без запинки перевел телеграмму с английского на безупречный санскрит – и попросил посвящения. Он его получил. Прошло еще несколько месяцев, он переехал вместе с Гуру в ашрам в Патиале и остался там надолго. Учитель был молчаливым и скромным человеком, носившим только набедренную повязку и проводившим дни в наблюдениях за муравьями, детьми, птицами и играющими щенками. Однако мудрость Гуру была безмерна, и все, чему он обучил Гулаб Сингха, осталось с учеником до последнего вздоха.

Обладавшего живым умом и сильным рвением Гулаб Сингха через некоторое время назначили махантом (главой) ашрама в Патиале. Шептались, что он может даже стать преемником Гуру. Теперь он носил одежды из прекрасных тканей, еду ему подавали на серебряных блюдах, но внутренняя неудовлетворенность и беспокойство нарастали. Он спрашивал себя: «И что дальше? Здесь нет и следа вайрагьи, все это имитация, маскарад. Что я здесь делаю?». Он попросил разрешения уехать на некоторое время, и Гуру сказал: «Поезжай. Чему быть, того не миновать».

…В поезде его опознал контролер, и Гулаб Сингха задержали на станции под незначительным предлогом, а контролер связался с его семьей, разыскивавшей его все это время. Подоспевшие братья почти силой отвезли блудного сына в родительский дом, где его тепло встретили счастливые отец и мать. Но отрекшийся от мира странствующий монах никого особо не интересовал, и через месяц его насильно женили.

Прошло время, и Гулаб Сингх вернулся в ашрам, чтобы рассказать Гуру о неожиданных переменах в жизни. Мудрец сказал: «Теперь это твоя судьба. Выполняй свои мирские обязанности, а потом, когда захочешь вернуться в ашрам, приходи». Учитель видел судьбу Гулаб Сингха и знал, что карма иногда бывает слишком сильна, чтобы с ней бороться. Сделать садху из странствующего брамина с душой кшатрия было такой же безнадежной затеей, как попытка напиться воды из сита.

Для Гулаб Сингха началась так называемая нормальная жизнь, и он честно пытался к ней приспособиться. Пять деревень, купленных прадедом, приносили кое-какой доход. Но прохладный ветер отречения ерошил мысли Гулаб Сингха, вайрагья все еще гнездилась в его сердце, и в какой-то момент он передал землю фермерам.

…Ему представилась возможность поступить на престижную должность, и Гулаб Сингх решил заручиться поддержкой принца Джодхпура, бывшего одноклассника и хорошего друга. Принц представил его отцу, махарадже Джодхпура. Его величество сказал, что данная позиция не соответствует статусу сына джагирдара, но он может назначить его полковником конной кавалерии. Гулаб Сингху было чуть за двадцать, и адреналин авантюриста бешено пульсировал в его крови. Он принял участие в Афганской войне 1892 года, и собственноручно написанное королевой Викторией письмо гласило, что «…полковник Гулаб Сингх – герой Афганской войны, обладающий всеми выдающимися военными качествами…».

Однако полковник Г. Сингх не был последователен в карьерном росте. После войны он оставил службу и вернулся в деревню. И вскоре снова стал испытывать внутреннее беспокойство. В это же время он познакомился с подпольным движением, участники которого боролись с британским владычеством и планировали ограбление банка. Или, точнее, мирную экспроприацию.

В Калькутте Гулаб Сингх умудрился имитировать подпись важного британского чиновника так ловко, что по поддельным векселям заговорщики получили 200 000 рупий, – для того времени баснословные деньги. 170 000 рупий передали революционному лидеру Рас Бехари Бозе, который позже бежал в Японию, а Гулаб Сингх вернулся в деревню с кругленькой суммой в 30 000 рупий.

В Шиврам-ки-гархи (их родовом поместье на берегу Ямуны) долго скрывать такое богатство было невозможно, и завистливые родственники донесли на него в полицию. Векселя и большую часть денег конфисковали, а Гулаб Сингха арестовали и отправили в Калькутту для публичного суда.

Индийских националистов обвиняли в «ведении боевых действий против правительства», и грандиозный процесс по делу революционеров длился целый год: с мая 1908 по май 1909 года. В деле Гулаб Сингха обвинение не смогло доказать, что подписи принадлежали именно ему – они были подделаны так искусно, что отличить их от оригинала никто не мог. Неубедительность доказательств привела к полному снятию обвинений. Арестовавший Гулаб Сингха полицейский тоже присутствовал в зале суда. Покидая скамью подсудимых и проходя мимо этого офицера, Гулаб Сингх негромко сказал ему: «Я сделал это, а теперь выхожу на свободу». Офицер ответил: «Счастливчик…». И действительно, удача ему сопутствовала практически во всем.

Ожидая суда в Калькутте, Гулаб Сингх познакомился в тюрьме со Шри Ауробиндо. Там будущий знаменитый йогин и основатель интегральной йоги испытал первые мистические и духовные переживания. В деле Ауробиндо также не было обнаружено веских улик, и будущего махариши освободили. Вскоре Ауробиндо Гош оставил политику ради духовного пути и перебрался в Пондичерри, а Гулаб Сингх вернулся к себе в деревню, но поддерживал переписку со Шри Ауробиндо еще долгие годы.

Вся жизнь Гулаб Сингха была чередой вызовов самым необычным обстоятельствам. Однажды махараджа Джодхпура готовился к встрече с вице-королем Индии, где должен был предстать в полном церемониальном облачении. Ему принесли парадный меч, но тот плотно застрял в ножнах. Рослые раджастанские гвардейцы охраны проблему решить не смогли, и случайно оказавшийся во дворце в тот день и наблюдавший за безуспешными попытками Гулаб Сингх вызвался: «Ваше сиятельство, могу ли я попробовать?». Офицеры сдержанно улыбнулись: по сравнению с широкоплечими дюжими охранниками полковник Сингх был довольно худощавого телосложения. Повесив меч на потолочный крюк ножнами вверх, Гулаб Сингх всем весом повис на рукояти, и клинок выскользнул с мягким звуком пробужденной стали. Махараджа зааплодировал. Гулаб Сингх всегда верил в смекалку.

Худощавый, среднего роста, полный энергии, он был обладателем шикарных густых усов и неугасимого энтузиазма. Однажды кто-то принес новую двустволку, и он одним выстрелом сбил воздушного змея, приговаривая: «Отличное ружье…». Полковнику Сингху тогда было около 92 лет, и он все еще любил покрасоваться. В общем, стиль его жизни полностью соответствовал фамилии, означавшей «лев».

В семнадцатом веке один из предков спас махараджу Биканера от тигра и был удостоен почетного титула «Сингх». Традиционно он предназначался только для кшатриев, но их предок, очевидно, был особым брамином, и титул перешел к потомкам, став фамилией.

От историй Гулаб Сингха веяло славой эпических сражений, острым ароматом приключений и смертельных опасностей, в них сквозила горечь поражений и сладость нектара побед. Дед прожил долгую жизнь, напоминающую тропический шторм или циклон: порывистые ветры и ливни чередовались с солнечными днями и полным штилем, и Гулаб Сингх наслаждался каждой минутой.

…Полное имя внука звучит так: «Шайлендра Бахадур Сингх Шарма». Опустив почетный титул «Сингх», который с гордостью носил его дед, он подписывает свои книги просто «Шайлендра Шарма». Со временем люди стали обращаться к нему по имени, полностью созвучному избранному им пути: «Гуруджи», Учитель.

Гангстер, паан и визит в тюрьму

В последний год его учебы в школе окрестности Гвалиора и несколько других областей, Бхинд и Морена, прославились на всю Индию благодаря бандитским формированиям дакойтов. Два самых известных лидера бандитов, Мохар Сингх и Мадхо Сингх предпочитали, чтобы их называли «баагис», – повстанцами. Они не грабили бедных, а в лучших традициях Робин Гуда брали в заложники богачей и распределяли полученный выкуп среди нуждающихся сельских жителей.

В конце концов, в 1972 году Мохар Сингх и его соратники сдались известному лидеру социалистов Джаяпракашу Нараяну по договоренности, подтвержденной самой Индирой Ганди. Это соглашение освобождало их от смертной казни. Однако все юридические обязательства и формальности должны были быть соблюдены в соответствии с индийским законодательством, и бандитов временно водворили в тюрьму Гвалиора. Эта новость произвела фурор, в газетах даже напечатали интервью с Мохар Сингхом.

«Спор из-за моего земельного надела длился так долго, что в 1958 году я восстал против системы и был вынужден взять в руки оружие, чтобы бороться за справедливость. Мы были загнаны в угол изнурительной правовой системой, лишившей меня и многих других людей элементарных законных прав». После того, как Мохар Сингх убил человека, выкуп за его голову достиг 300 000 рупий. По тем временам это была довольно большая сумма.

…Забросив домашнее задание, он читал интервью и представлял себе великана, современного супер злодея, ожившего героя комиксов. История невероятно увлекла его, Мохар Сингх был живой легендой, и он должен был увидеть этого дакойта! Один из его дядьев был государственным прокурором и часто приезжал из Морены в гвалиорскую тюрьму для подготовки рассмотрения дела дакойтов в суде. Когда дядя навестил их в очередной раз, он обратился к нему: «Возьми меня с собой в тюрьму, хочу увидеть этих знаменитых разбойников, отнявших сотни жизней…». Дядя нерешительно возразил: «Ты слишком мал, чтобы смотреть на преступников». Но он был непреклонен, и в конце концов решили, что через пару дней за ним пришлют полицейский джип. Других членов семьи эта идея совершенно не вдохновила, и он отправился в тюрьму один.

По прибытии выяснилось, что дядя был очень занят. Зарывшись в тонны папок и бумаг вместе с другими представителями обвинения, он обрабатывал дела бандитов. Провести экскурсию и показать племяннику основных «персонажей» взялся один из младших офицеров.

В тюремном дворе его глазам открылся настоящий пикник: одни бандиты отжимались и упражнялись, другим делали масляный массаж; еда и сладости готовились в гигантских котлах тут же, под присмотром многочисленной челяди, а скучающие полицейские были скорее наблюдателями, чем охранниками. Все это напоминало большой праздник, просто проходящий в тюрьме. Сопровождающий офицер показал ему самых известных бандитов и даже представил некоторым из них. На лицах людей лежал отпечаток совершенно особой, спокойной уверенности, граничащей с готовностью отнять жизнь без малейшего колебания. Глаза их были пусты и невыразительны, взгляд скользил медленно и оценивающе, как у торговцев скотом, бесстрастно оценивающих состояние стада. Он ощутил себя ягненком. Видеть в одном месте такое скопление преступников, отнявших множество людских жизней, было крайне дискомфортно. Атмосфера тюремного двора больше не казалась праздничной, внутри шевельнулось приглушенное эхо страха. Стоя у ворот, он поджидал полицейский джип, который должен был отвезти его домой, и совершенно не был готов к сюрпризу: Мохар Сингха везли в больницу на медосмотр на том же джипе. Из-за того, что дакойт сдался добровольно, особой суеты по поводу безопасности не было, заключенного сопровождали четверо полицейских и инспектор, и все выглядели довольно расслабленно. Решили, что сначала Мохар Сингха доставят в больницу, а затем уже подбросят до дома племянника прокурора…

В машине Мохар Сингх уселся прямо напротив. От него веяло опасностью и уверенностью. У бандита было мощное тело борца, а бандитская гордость – огромные усы, – были замысловато закручены в кольца. Узнав, что сидящий напротив него юноша – племянник прокурора, дакойт дружелюбно обратился к нему, называя его «лаллу», «молодой человек». Ему еще больше стало не по себе.

Джип подъехал к больнице. Рядом с воротами стоял киоск с пааном[46], и бандит скомандовал инспектору полиции: «Остановись и купи паан для лаллу». Машина затормозила. Лаллу, которого бандит решил угостить пааном, замер, не решаясь возразить. Все вышли из машины: четверо дюжих полицейских, здоровенный Мохар Сингх и испуганный лаллу. Заказали паан. Через несколько минут весть о присутствии самого Мохар Сингха распространилась как пожар, и вокруг их небольшой группы начали собираться горожане. Дакойт, смотревший на зевак, как волк на овец, обратился к нему: «Лаллу, тамаса те хоге? – хочешь посмотреть шоу?» и повернулся к продавцу паана: «Дай стакан воды». Тот повиновался, протянув стакан трясущимися руками. Осушив его в несколько глотков, дакойт сделал угрожающее движение пустым стаканом в сторону толпы, проревев: «Ну что, задроты?!» Толпа отхлынула, как волна; несколько человек в панике упали на землю, и через минуту улица была абсолютно пуста. Дакойт рассмеялся: «Видишь, лаллу, понял, как оно?». От этого шоу у лаллу перехватило дыхание.

Остальная часть поездки прошла без происшествий. Главаря бандитов сопроводили в больницу, а его самого довезли до дома. Приключение было скорее тревожным и будоражащим, но в тот день он увидел нечто уникальное: силу человеческой воли, рассекающую волю других, словно нож, проходящий через мягкое масло. Волю, создающую и человека, и его репутацию.

…В архиве районного полицейского отделения Бхинды до сих пор хранится потрепанная папка с документами. Пожелтевшие от времени страницы досье сухо констатируют, что Мохар Сингх был «безжалостным, жестоким и закоренелым преступником, которому было предъявлено обвинение в 325 преступлениях, в том числе в 85 убийствах». Отбыв в тюрьме восемь лет, бывший бандит стал председателем поддерживаемого партией БДП[47] муниципалитета Нагар в своем родном городе Махегаон, но политику так и не полюбил. В газетном интервью он открыто говорил: «Я понял, что есть гораздо большие преступники – политики». В 2020 году человек, который мог разогнать толпу пустым стаканом, умер в возрасте 92 лет.

…Читая о смерти Мохар Сингха, он вспомнил вкус паана, перепуганную толпу и торжествующий смех разбойника. По кармическим законам, забравших человеческие жизни должен судить астральный суд, но ему почему-то казалось, что дух Мохар Сингха был настолько силен, что мог выдержать любой приговор, даже астральный.

Прошлые жизни. Махадев

В индуизме традиция сбривать первые волосы ребенка очень важна, почти обязательна. Церемония мундан – один из 16 ритуалов очищения, известных как Шодаша Самскара. Считается, что ритуал избавляет ребенка от всего негатива прошлой жизни и способствует умственному и духовному развитию, ведь волосы, с которыми родился ребенок, хранят кармические воспоминания, поэтому их лучше быстро удалить. Если их не срезать, ребенок может не «принять» «новых» родителей. Повторяющиеся воспоминания маленьких детей о странных местах, именах или событиях обычно воспринимаются как память о прошлой жизни. Порой эти вспышки воспоминаний причиняют беспокойство и должны быть «исцелены».

Существует поверье, что, если посадить ребенка на гончарный круг и вращать против часовой стрелки семь или одиннадцать раз, воспоминания о прошлых жизнях будут стерты. И тогда все опыты прежних воплощений, вместе с привязанностями, болью, желаниями и ментальными отпечатками не окажут тормозящего воздействия на развитие души в нынешней жизни.

Церемония Мундан состоялась, когда ему было три или четыре месяца, не слишком рано и не чересчур поздно. Никаких признаков связи с прошлым он не обнаруживал, но с пяти лет постоянно повторял два слова (или имени): Бартоли и Мартоли, и никто не знал, что они означают. Играя с собаками, он давал им эти имена; слова были абракадаброй, волшебными кодами, таинственными мантрами из прошлого (или будущего). В Гуджарате, Одиссе и Уттаракханде существовало несколько небольших деревень с такими названиями, но искать какие-либо зацепки или исследовать возможные связи никто не собирался.

Примерно в том же возрасте он заявил, что будет писать книги, когда вырастет. О чем будут эти будущие произведения, сказать затруднялся. Наверное, комиксы, поскольку представить, что его сможет заинтересовать какой-то другой жанр, он не мог. Также он сообщал всем интересующимся, что будет жить в огромном доме, похожем на дворец и окруженным стеной, где неподалеку будут три строения и пруд со ступенями. И еще там будут люди, много людей. На протяжении следующих 3–4 лет, во время семейных праздников, он рассказывал гостям о будущих дворцах… Нет, он не утверждал, что станет королем, так как уже был полноправным владельцем этого места. Сказать, где именно расположен этот дворец и по какому делу к нему будут приходить посетители, он не мог, но уверенность в том, что это случится, была непоколебима. Удивляясь размаху детского воображения, взрослые улыбались, и, конечно же, никто не воспринимал эти истории всерьез. Но он был непреклонен. Кусочки мозаики будущего были настолько реальны, что он считал ниже своего достоинства доказывать очевидное.

Иногда к его дяде, известному врачу-аюрведисту, приходили садху, и время от времени дядя сам навещал этих аскетов – и брал его с собой. Садху частенько курили чиллумы[48], набитые не табаком или гашишем, а какими-то аюрведическими травами. Однажды, когда ему было восемь или девять лет, один садху дал ему почистить трубку. Гладкая керамическая трубка легла в ладонь так естественно, будто он держал ее раньше. Странное ощущение охватило его, словно что-то изнутри нашептывало: «Это было частью твоей жизни, помнишь?».

А еще был эффект огня. С раннего возраста, всякий раз, когда он сидел перед огнем, ум становился пустым, сосредоточенным только на танцующем пламени, и лишь непроизвольные движения полузакрытых глаз вторили этому танцу. Такой транс мог продолжаться часами. В этом не было ничего уникального, поскольку любой человек происходит от собирателей и охотников, издавна подвластных гипнотической силе древнейшего из богов, Огня. И все же… Сценарий каждой судьбы пишется до рождения тела. Подсознательно и сознательно, он знал о предстоящем пути, и о том, кем был. Но слов, чтобы выразить это, не было. Кроме того, делиться этими чувствами и мыслями с кем-то означало стать уязвимым, излишне открытым. К десяти годам он прекратил упоминать дворцы, посетителей и будущие книги. Все это было слишком личным.

Летом 1971 года ему исполнилось 14, и вся семья отправилась на отдых в Гималаи. Жена старшего брата была принцессой Джамнагара, и ее семье принадлежало поместье Девалдхар недалеко от Багешвара, куда они и были приглашены.

Гималайский хребет, увенчанный двумя величественными вершинами, Тришулом и Нанда Деви, был хорошо виден на километры вокруг, и от этой панорамы перехватывало дыхание. Верхняя терраса большого дома занимала почти 300 акров яблоневых садов; идиллический, живописный вид обрамляли далекие снежные вершины. Обычно он поднимался на верхний ярус фруктового амбара, и часами наслаждался потрясающими видами. По утрам Гималаи становились золотыми, а в сумерках окунались в красновато-золотистый жидкий янтарь заката – фантастическое зрелище. Волшебное время, проведенное в поместье, пролетело незаметно: семья готовилась возвращаться в Гвалиор, а он уже чувствовал ностальгию по этому месту.

Однажды после обеда он вышел на террасу. И, взглянув на уже привычные силуэты вершин, вдруг понял, что смотрит на Самого Господа Шиву. Одной ногой Махадев[49] наступал на пик Нанда Деви, другой попирал Тришул. Зажмурившись, он потряс головой. Когда открыл глаза, спутанные пряди волос Шивы рассыпались по небу, как пламя. Бедра Махадева опоясывала белая тигровая шкура, и гирлянда черепов на Его шее слегка сместилась от движения правой руки. Сжимая золотой трезубец, Махадев смотрел прямо на него; третий глаз божества был закрыт.

Видение возымело страннейший эффект: он почувствовал, что какая-то сила тянет его к Шиве, что он вот-вот достигнет вершин, на которых стоял Владыка Вселенной. А затем наваждение исчезло. Была ли это игра воображения? Трудно сказать. Им овладело чувство беспокойства, будто ему необходимо немедленно действовать. Однако ничего не оставалось, как загрузиться вместе с членами семьи в машину и вернуться к мирской жизни.

Три месяца спустя необычное видение повторилось. В тот день, вернувшись из школы, он машинально пообедал и прилег на кровать у себя в комнате, рассматривая новый комикс. Рассеянно перелистывая страницы, он вдруг увидел ту же яркую картину – над Гималаями возвышался Шива – и это видение продлилось около минуты. Сев на кровати, он намеревался немедленно вернуться в Багешвар, уверенный, что Шива ожидает его. Но объяснить все это взрослым было невозможно, и порыв пришлось подавить.

Как показали дальнейшие события, ему не нужно было устремляться к стопам Махадева. Спустя 25 лет Разрушитель придет к нему сам, и в этот раз бедра Повелителя Вселенной будут обернуты кожей слона, третий глаз будет полуоткрыт, и пот разгоряченного Божества коснется его собственной кожи, навсегда оставив невидимую метку.

Благословения и проклятия

У его дяди, известного аюрведического врача, было много интересных знакомых и посетителей. Один из них, Шрадхананд Брахмачари[50], был учеником известнейшего гуру из Тара Питха, мистического тантрического смашана Бенгалии. Помимо того, что сам он являлся реализованным тантриком, Шрадхананд мастерски рассказывал истории, которых у него было множество.

Годы спустя, после многих путешествий, рассказов и встреч с разными садху, соединив все узнанное воедино, он пришел к выводу, что все религии ничто иное как пересказанные легенды, выросшие из магии и заклинаний. Но тогда, будучи девятиклассником, он слушал рассказы взрослых с широко открытыми глазами и колотящимся сердцем.

Однажды Шрадхананд рассказал о ритуале, посвященном Хануману[51] и дающем великую мудрость и необычные способности. История была прямиком из сундука с мрачными сказками. Подготовка к этой пудже довольно сложная, и те немногие, кому удалось успешно провести ритуал, не были обычными людьми. Только опытные агхори[52] и тантрики могли выполнить его правильно, соблюдая меры безопасности. Если что-то шло не так, последствия были необратимыми и смертоносными. Эта пуджа не предназначалась для простолюдинов, только короли (а позже и крупные политики) могли поставить задачу такого рода. Полученный дар мог наделить человека экстраординарной способностью запускать или оборачивать вспять цепь крупномасштабных событий.

Один из основных компонентов ритуала – толстая лепешка, называемая попросту «сладкое роти[53]», которую готовили из специально отобранной муки. Расстилали ткань, насыпали в нее непросеянную муку и ингредиенты; тесто месили на весу, чтобы оно не соприкасалось с твердой поверхностью (землей). А затем выпекали на открытом огне… Далее следовали различные обряды, завершавшиеся призывом Ханумана. Если все сделано правильно, Он появлялся и даровал желаемое.

Шрадхананд Брахмачари заявлял, что однажды успешно провел ритуал, но никогда не уточнял цель и что было обретено в результате.

Главное условие успешного подношения – бхикша, которую давали представители трех разных каст. В русском языке нет термина, близкого к понятию «бхикша»; в приблизительном переводе это нечто, отданное добровольно. Бхикша для этого ритуала (он не имел названия и был известен как «ТА САМАЯ пуджа Хануману») состояла из трех порций муки для лепешки, взятых у евнуха, подметальщика и проститутки.

Первую часть муки мог дать только хиджра – человек, чья природа не была однозначно ни мужской, ни женской. И он должен был дать муку добровольно. Благословение хиджр дарует процветание, поэтому их по традиции приглашают на различные праздники. Однако подобные благословения должны идти от сердца, и поэтому случаются крайне редко.

Вторую порцию муки должен дать тот, кто строго следовал дхарме[54] своей касты. Считается, что подметальщики-бханги до сих пор живут по законам дхармы. Они никогда не станут есть на чужой веранде или на чьей-либо территории; по традиции они принимают пищу на улице. Но если подметальщик примет приглашение поесть в доме или во дворе человека, к которому испытывает расположение, тот может рассчитывать на процветание и благополучие.

Последнюю часть муки должна дать женщина, которая никогда не думала о мужчине (в романтическом, эротическим смысле). Поэтому муку берут из дома проститутки, в чьей жизни нет никакого «особенного мужчины».

Годы спустя Гуру сказал ему: «Всегда с уважением относись к проституткам, евнухам и подметальщикам, все они обладают особыми силами». Хорошие манеры вообще полезны, но с представителями этих трех каст, а также с йогами и садху, рекомендуется вести себя особенно уважительно. Никогда не знаешь, кем эти люди являются на самом деле; среди них могут жить могущественные существа, как много раз подтверждала история.

Сердечное благословение проститутки может изменить жизнь. Взять хотя бы историю Вивекананды. Нарендранатх Датта, известный как свами Вивекананда, был приглашен Махараджей Аджит Сингхом Бахадуром, правителем княжества Кетри в Раджастане. Хотя версии этой истории разнятся, некоторые утверждают, что случай произошел при дворе правителя Джайпура. Так или иначе, рассказывают, что в Розовом городе был организован фестиваль танцев, и туда пригласили несколько проституток в качестве певиц и танцовщиц. Узнав о присутствии секс-работниц, Вивекананда отказался прийти на праздник. Говорили, что он заперся у себя в комнате. В любом случае, выказал негодование и отвращение, и одна из жриц любви это заметила.

Она запела бхаджан, поэму великого Сурдаса: «Я такая, какой сотворил меня Господь; нет моей вины в том, что я продаюсь за деньги…». Дальше пелось, что мирское не коснется того, чья добродетель велика. Иносказательно, словами этой песни, женщина спрашивала, почему же он, санньяси[55], боится ее. Вивекананда был тронут до слез. Встав на колени, он коснулся стоп женщины: «Ма, прошу, прости меня и благослови!». Она так и сделала. После этого небольшого эпизода жизнь Вивекананды сильно изменилась, и сегодня его почитают как легендарную личность.

Гуру добавил тогда: «Благословение проститутки сильно отличается от благословения духовных лидеров, которые сегодня больше политики, чем святые… Проститутки благороднее и честнее».

Другая услышанная в доме дяди история была связана с именем Трайланга Свами, знаменитого святого из Бенареса и друга Лахири Махасая[56]. Однажды, когда в Бенаресе случилось сильнейшее наводнение, жители стали опасаться, что ярость Ганги смоет вечный город с лица земли. Король Бенареса лично отправился к Трайлангу Свами[57], которого считали живым воплощением Шивы. Святой сказал: «Найдите женщину, никогда не помышлявшую о мужчине. Она должна произнести такие слова: «Я, никогда не желавшая мужчину, прошу тебя, о Мать Ганга, уйми свой гнев!»» – и это должно остановить наводнение. Дело было не в чистоте помыслов, а в абсолютной честности.

Правитель Бенареса объявил поиски женщины, готовую выполнить эту миссию, но добровольцев не нашлось. Такой поступок мог иметь последствия: из-за малейшей тени сомнения заклинание могло не сработать, а ночные бабочки ценят репутацию. В отчаянии правитель Бенареса снова обратился к Трайлангу Свами, и тот пообещал посодействовать поискам лично. Поблизости от базара Чаук, в квартале красных фонарей, жила очень старая представительница древнейшей профессии. Трайланг Свами рассказал ей о просьбе короля, и старуха заплакала: «Я всего лишь ранди, проститутка… Как я могу взять на себя такую ответственность…». Трайланг Свами настаивал: «Мать, прошу, помоги городу!». В паланкине старую женщину отнесли к реке, и какое-то время она стояла молча, глядя на бурные воды цвета чая с молоком. На тот момент ей было больше девяноста лет, она не была такой же древней, как эта река и этот город, но достаточно пожившей, чтобы знать свою судьбу.

Обратившись к реке, она медленно произнесла нужные слова – и вода начала уходить, словно где-то на дне вытащили гигантскую пробку. Старая женщина расправила складки своего сари, а потом осела на землю. Она была мертва. Миссия была рискованной с самого начала, однако жизнь проститутки никого особо не заботила. Заклинание сработало, и жившая в хрупком женском теле Шакти смогла усмирить ярость великой реки. В теле, которое покупали столько раз, обитала душа, обладающая особой силой. Если проститутка проклянет кого-то по-настоящему, снять проклятие практически невозможно, оно будет иметь долгосрочный эффект. Как и благословение. На сильнейшие эмоции способны лишь те, кто знают истинное лицо человечества – отвергнутые, презираемые, гонимые. Искренние чувства так называемых «падших» подобны удару молнии.

В какой-то момент его дядя помог Шрадхананду Брахмачари снять комнату в районе, где жили в основном люди низших каст. Шрадхананд Брахмачари получил работу в аптеке. В том районе он был белой вороной и держался в тени, стараясь особо не высовываться. Но однажды его навестил друг-санньяси, музыкант. Неизвестно, что в тот день пришло в голову Шрадхананде, однако он попросил: «Свамиджи, сыграй на фисгармонии, а я станцую». Когда санньяси стал танцевать… скажем так, это привлекло нежелательное внимание. Люди собрались вокруг и глазели на них так, словно те были стриптизерами, танцующими у шеста.

На следующий день, когда Шрадхананд отправился в уборную (места общего пользования были в том доме общими в буквальном смысле), соседи принялись издеваться над ним: «Ты что, евнух? Танцуешь, как девчонка!». И даже попытались сорвать с него одежду… Придя в бешенство, он начал читать анустхан, тантрическое проклятье, включающее Маран мантру – призыв смерти. В течение недели незадачливые шутники умерли одинаково страшной смертью: в туалете у них начиналось кровотечение, которое невозможно было остановить. Все восемь человек умерли, один за другим.

Узнав об этом, дядя понял источник и причину массовых смертей и отправился увещевать Шрадхананда Брахмачари: «Ты же санньяси, ты должен прощать людей. Это недостойно тебя, пожалуйста, не делай этого…». Возможно, просьбы сработали, так как смерти в доме прекратились. Но сам Шрадхананд Брахмачари сильно заболел.

Однажды двоюродный брат, который приносил больному еду, взял его с собой. Полностью обнаженный санньяси лежал на кровати, не в состоянии даже укрыться простыней. Там, где ткань прикасалась к коже, Шрадхананда Брахмачари пронзала страшная боль, словно его жалили скорпионы. Видеть эту агонию было невыносимо, однако врачи оказались бессильны и не могли облегчить страданий больного. На теле не было ни волдырей, ни укусов, но при малейшем прикосновении бедняга кричал от боли. Это продолжалось два или три месяца, пока Шрадхананд Брахмачари не скончался; под конец он не мог даже плакать. Возможно, такова была расплата за те смерти.

…Начав свое духовное путешествие, он постепенно узнавал, что настоящие тантрические ритуалы никогда не должны использоваться во вред. Раскаленный меч Тантры следовало хранить в ледяных ножнах контролируемого разума, так как эти силы могли вызвать неконтролируемый гнев. Проклятья бумерангом возвращались к тем, кто их насылал, принося лишь несчастья. Но жадность и ненависть обычно делают людей безрассудными. Несмотря на то, что Индия – страна дхармы, в ней полно тех, кто используют абхичару, черную магию, будто никогда не слышали о законах кармы.

Конечно же, тантрики, выполняющие ритуалы за деньги, несут ответственность за умышленно причиненный вред. Но их клиенты, те, кто заказывают проведение ритуалов, взваливают на себя еще большую ответственность, инициируя подобные обряды. Тантра всегда предназначалась для мудрых. Применение этого знания в дурных целях гарантирует неизбежность вкушения созревших плодов кармы.

Для понимания этих законов не требовалось никакого специального посвящения, нужно было только внимание к течению жизни вокруг. Несмотря на юный возраст, он постигал искусство различения довольно быстро.

Брат Хануман

С Лалмани Шармой они были друзьями по колледжу. Обоим было по пятнадцать лет, и они могли болтать часами, в основном о богах, мифах и истории. Как-то Лалмани упомянул, что его отец видел Ханумана собственными глазами. Это было так интригующе, что он настоял на встрече с господином Шармой, и однажды приехал к ним в гости, проделав путь в пятнадцать километров.

Отец Лалмани, отставной офицер, встретил его радушно. После приветственного обмена любезностями он вежливо осведомился о «случае с Хануманом», и господин Шарма начал рассказ. Когда он служил в штате Мадхья-Прадеш, в Сагаре, его детей отвозили в школу на конной повозке. Каждый день кучер-тонгавалла забирал их и привозил из школы обратно, и все называли этого человека «Мастером». Было известно, что тот поклонялся Хануману, но не выставлял этого напоказ, об этом просто все знали. Отец Лалмани был убежденным атеистом и критиком любых религий. Каждый раз, когда Мастер привозил детей домой, офицер Шарма угощал его чаем вприкуску с антирелигиозной лекцией. В течение нескольких часов он убеждал Мастера, что его вера – просто невежество: «Только полный идиот поклоняется обезьяне, в этом нет никакой логики…».

Мастер терпеливо слушал, попивая чай и никогда не пытаясь спорить с оратором. Ритуал продолжался почти два года. Когда настало время перевода по службе, и отец Лалмани готовился покинуть город, Мастер внезапно обратился к нему: «Сэр, вы постоянно критикуете Божество, которому я поклоняюсь. Вы поверите в Его существование, если увидите Его своими глазами?».

Господин Шарма рассмеялся: «Это невозможно, потому что это просто игра твоего воспаленного воображения».

«Прошу, присоединяйтесь к нам в день полнолуния. Мы вместе с двумя другими преданными будем призывать Ханумана. Если Он решит появиться, вы убедитесь в этом сами. Но есть одно условие – вам придется соблюдать молчание…».

Посчитав предстоящую экспедицию розыгрышем, господин Шарма принял приглашение. В назначенный день их небольшая группа отправилась в горы, прихватив около десяти килограммов сладостей, цветов и других принадлежностей для ритуала. Остановившись в ничем не примечательном месте, спутники господина Шармы стали готовить площадку для ритуала, а он сам сел неподалеку, рассеянно глядя на холмы. Поездка начинала казаться ему бессмысленной, хотя панорама была чудесной, а легкий ветерок освежал и успокаивал.

Коровий навоз уложили в форме квадрата, поверх выложили чоукпурану[58] с цветными узорами, сверху поместили сладости и цветы. Когда все было готово, Мастер сказал: «Теперь сидите тихо, я призову Дада». Так он называл Ханумана – «старший брат».

Церемония длилась около получаса, когда внезапно вспышка света ослепила их: прямо в центре ритуального алтаря стоял Хануман. Мощная высокая фигура излучала ярко-белый неоновый свет, но черты лица божества были неразличимы из-за сияния. Сжимая булаву, Хануман обратился к Мастеру: «Чего ты хочешь?».

«Дада, прости, что побеспокоил тебя, но у этих твоих преданных есть некоторые проблемы. У одного из них с рождения умственно отсталый сын, а другой совсем бездетен…».

«С этого момента у мальчика начнется улучшение. У другого родится двое детей». Голос Ханумана шел со всех сторон одновременно, будто отражался от стен невидимого жестяного купола. Определить тембр голоса было невозможно, и неясно было, мужской это был голос или женский. Несмотря на изумление, господин Шарма все еще был уверен, что происходящее – инсценировка. Он воскликнул: «У меня вопрос! Если такие могущественные боги, как ты, существуют, тогда почему в мире столько страданий?».

Хануман ответил: «Люди пожинают результаты собственных карм, Боги никогда не вмешиваются в кармические циклы людей. Ваши дела нас не интересуют». Очевидно, некоторые исключения все же были, поскольку сам Хануман только что одарил преданных своей милостью.

Мастер шепнул господину Шарме, чтобы тот замолчал, и поблагодарил Ханумана: «Дада, мы так благодарны, что ты явился. Пожалуйста, продолжай оказывать нам милость и дарить благословения, и явись снова, когда я призову тебя».

Раздался звук, похожий на хлопок, словно его вызвал резкий порыв ветра, пронёсшийся над их головами, и вместе с этим «сверхзвуковым» эффектом все следы ритуальных приношений (сладости, цветы, коровий навоз) исчезли, как и высокая фигура в центре импровизированного алтаря.

В город возвращались в молчании. Увиденное не убедило господина Шарму, и на следующий день он вернулся на место происшествия с увеличительным стеклом, однако не нашел ничего интересного.

Некоторое время спустя его перевели в другой город. Зрение его начало быстро ухудшаться, и пришлось носить очки с толстыми стеклами, но даже в них он вынужден был подносить предметы к глазам, чтобы рассмотреть их. Вскоре ему пришлось уйти в отставку.

Возможно, той ночью в горах он подвергся воздействию слишком сильных энергий, или потеря зрения стала результатом нарушения предписанного молчания. А может, это была просто наследственная предрасположенность, без какой-либо мистики.

После случившегося господин Шарма не почувствовал никаких духовных трансформаций и все так же не верил в существование божественных сил. Подобные мысли стали бы признанием существования чего-то неизвестного и могли разрушить тщательно выстроенную и отлаженную систему его убеждений и жизненных координат.

И все же, после выхода на пенсию господин Шарма начал испытывать странные приливы ностальгии. Иногда он чувствовал потребность снова поговорить с Мастером. Нет, он не собирался обсуждать религию, его отношение к ней не смягчилось. Он просто хотел снова выпить с кучером чаю и пообщаться на отвлеченные темы.

Приехав в Сагар, он навел справки. Оказалось, и Мастер, и те двое преданных умерли. Но умственное развитие сына одного из них значительно улучшилось, а у бездетного родилось двое детей, мальчик и девочка.

Некоторое время господин Шарма сидел у чайного киоска, глядя на оживленное движение пешеходов и машин. Ему пришло в голову, что отношения между Мастером и Хануманом были довольно близкими, если простой возница называл Божество «старшим братом», а тот отвечал на его приглашения.

…Рассказывая эту историю, отец Лалмани вовсе не звучал скептично и не пытался присовокупить какое-либо нравоучение. В его повествовании прослеживались нотки легкой грусти, будто он пытался вспомнить видение царственной жар-птицы, пролетевшей над ним и не обронившей волшебного пера.

Пора было возвращаться в город. Дорога была ухабистой, велосипед лавировал между ямами. История отца Лалмани взбудоражила его: Мастер был простым человеком, но его преданность оказалась непоколебима. Что питало его веру? Может ли волна любви смертного человека достичь богов? И зачем они отвечали, если люди им безразличны? Возможно ли слепо верить во что-то, не видя предмета веры? Высказывание «увидеть – значит поверить» всегда казалось ему стопроцентно верным.

Затем его посетила другая мысль: увидев проявленную божественность, необходимо совершить прыжок веры. Если чудо близко и его можно познать, оставаться слепым нельзя. Для того, чтобы понять непостижимое, должно быть достаточно осознанности и силы желания. Так он понял: вера требует мужества и готовности подчиниться высшим силам.

Когда Хануман предстал перед ним спустя годы, его разум был абсолютно пуст, но сфокусирован. Вряд ли чьи-то рассказы могут прийти на ум в такие моменты, и он не пытался сравнивать собственные впечатления с историей отца Лалмани. В тот миг рассказывалась история его жизни, его убеждения и вера подвергались проверке.

Истинная вера подобна удару молнии, и после того, как начальный шок проходит, игнорировать ее уже невозможно.

На грани военной карьеры

Примерно к шестнадцати годам идея военной карьеры стала казаться ему привлекательной. Возможно, потому что он был лучшим стрелком в колледже, находился в отличной физической форме и был намного сильнее многих одноклассников. А может, из-за привлекательности военной формы, всегда ассоциировавшейся для него с порядком, стойкостью, решимостью и стабильностью. Родители не давили с принятием решения, однако сам факт, что в семье уже были истории успешных военных карьер, являлся убедительным аргументом.

Других идей о будущем у него не было. В 1973 году он вступил в Национальный кадетский корпус, молодежное крыло индийских вооруженных сил, в октябре 74-го побывал на сборах в тренировочном лагере. Студентов колледжей приглашали на такие мероприятия с целью предварительного отбора рекрутов на армейские позиции, и он с энтузиазмом включился в отборочный процесс.

В следующем году, в процессе получения степени бакалавра военных наук, экономики и географии в колледже Махарани Лакшми Бай, он прошел еще один тренировочный сбор и попал в стрелковую команду Гвалиора. Дедовские гены, безусловно, помогли: он занял первое место и был отобран для участия в параде Дня Республики, где вместе с лучшими кадетами Индии должен был представлять штат Мадхья-Прадеш. Подготовка к мероприятию проводилась в лагере на территории гарнизона недалеко от аэропорта Палам, в Дели. Осознавая серьезность происходящего, он отнесся к тренировкам крайне ответственно и занял второе место в национальных соревнованиях по маршу и стрельбе. Жизнь в казарме и постоянные строевые тренировки утомляли, но волнение и энтузиазм других кадетов были заразительны.

«Сигнал к отбою»[59] – официальное завершение празднований Дня Республики – отмечался 29 января 1976 года. Прибытие президента Индии с телохранителями ознаменовалось трубными звуками фанфар, подразделения отдавали салют, звучал национальный гимн, развертывали флаги. Сотни курсантов маршировали перед трибунами, и это был по-настоящему знаменательный день. Играя в унисон, маршировали оркестры армии и флота, их движения образовывали замысловатые узоры. Разглядеть все это из своей колонны он не мог, но последовательность была известна всем.

Зимнее солнце было милосердно мягким, и хотя их подняли до рассвета, торжественность мероприятия компенсировала недосып. Армейские оркестры заняли позиции перед президентской ложей, барабанщики солировали, отзвучала последняя дробь, протяжный сигнал горна приветствовал закат. Флаги медленно поползли вниз, церемония завершилась. Уходя, кадетские части маршировали через Райсинские холмы, мимо ярко освещенного здания парламента. Измотанный, он спал в ту ночь без снов.

На следующий день лучшие кадеты были приглашены в бывший дворец Вице-короля на чаепитие, и это было здорово! Самая большая резиденция главы государства в мире, президентский дворец с 340 комнатами размещался на 30 гектарах, и там было все: пышные сады, конюшни и бесчисленные лужайки. Само по себе чаепитие с Президентом было формальным, зато атмосфера была великолепной. Размах празднования, присутствие важных государственных чинов воодушевляли его и подтверждали правильность выбора. Да, он станет офицером Индийской армии и будет служить своей стране!

Присвоенный сертификат «С» Национального кадетского корпуса давал право предстать перед Комиссией по отбору к службе, и он подал заявку. Тем более, не нужно было сдавать письменных экзаменов, достаточно пройти пятидневный процесс отбора. При положительном исходе кандидату присваивалось звание младшего лейтенанта. Но система отбора была жесткой, претенденты должны были пройти дополнительное обучение, проводившееся в три этапа. Он подал заявку на прохождение месячной тренировки в лагере Кампти, недалеко от Нагпура в Махараштре. Там, среди других кадетов, он встретил молодого сардара[60] по имени Харпал Сингх Сияал, и они быстро сдружились. Новый знакомый был прекрасным собеседником и таким же начитанным, как и он. Было здорово обсуждать разные интересные темы, не относившиеся к предстоящим экзаменам. В беседе об идеях Вивекананды, Харпал пару раз упомянул йогу, а затем рассказал об «Автобиографии йога». «Шарма, ты должен это прочитать, это потрясающе! Гарантирую, что книга тебе понравится». Будучи книжным червем, он отметил эту информацию про себя.

Заключительные экзамены проводились в Аллахабаде, и в ноябре 1977 года он отправился туда. В последующие пять дней кандидаты проходили сложные психологические, физические и мотивационные тесты, – уровень стресса и волнения зашкаливал. Заключительное испытание – неофициальное личное собеседование. По слухам, именно оно было главным: впечатление, производимое кандидатами, было столь же важно, как и полученные оценки.

…Чувство юмора у проводящего собеседование высокопоставленного армейского офицера было очень своеобразное. А может, это была житейская мудрость, трудно сказать. Один из вопросов звучал просто, но даже спустя годы он не знал ответа.

«Имеем трех человек: слепого, немого и глухого. Однажды немой увидел, как глухой целует жену слепого. Он пошел к слепому, чтобы рассказать, что происходит. А теперь скажите, как немому удалось сообщить слепому о произошедшем?».

Новобранцы предлагали разные варианты, но ни один не подходил. Возможно, правильного ответа просто не существовало. Все же он придумал несколько запутанных способов решения этой головоломки: если бы немой действительно хотел испортить жизнь глухому, ему было бы достаточно нарисовать случившееся, и слепой мог прочитать набросок кончиками пальцев. Но вероятность неверного толкования была высока. И тогда он решил пустить вымышленный незаконный роман между глухим и женой слепого на самотек, оставив немого беспомощно смотреть на прелюбодеев. Он взглянул на экзаменатора: вполне возможно, тот просто развлекался, или на тест не было точного ответа, лишь множество вероятностей.

Другой вопрос звучал менее странно, но тоже весьма необычно:

– Вы слышите крики девушки о помощи. Каковы ваши действия?

– Отправлюсь выяснить, что происходит.

– К ней пристают два хулигана.

– Постараюсь защитить ее!

– Почему, кто она тебе?

– Она моя сестра; буду защищать ее, постараюсь отбиться от нападающих. И скажу бежать и звать на помощь.

– А если она просто убежит и не вернется с помощью, тогда что?

Вариантов ответа было множество, терять нечего, и он ответил: «Тогда драка закончится, поскольку это драка за девушку, а раз ее там больше нет, то и драться незачем». Интервью было окончено. Удовлетворил ли его ответ экзаменатора, осталось загадкой, хотя он не сомневался в себе. В целом, процесс отбора и строгость армейской дисциплины пробудили в нем тревогу и оставили тяжелое впечатление. Втайне он задавался вопросом, является ли военная карьера правильным выбором. Жизнь в казармах действовала на нервы, не говоря уже о подъемах в 4 утра и каждодневном бритье, однако он укорял себя за неподобающие будущему офицеру мысли. Так или иначе, экзамены сданы, и отступить сейчас было бы трусостью. Окончательные результаты пришли быстрее, чем ожидалось: он успешно прошел все тесты и был рекомендован для получения звания младшего лейтенанта. Будущее было неизбежным, только теперь оно казалось не обещанием, а приговором.

Смерть, Свадьба и Начало Поиска

Дом встретил его гулкой тишиной: все уехали в Мумбаи. Слуги прятали глаза, никто не хотел сообщать плохие вести первым. Стоя в пустой гостиной, он все же выслушал сообщение о том, что его старший брат Махендра скончался от сердечного приступа. Родные решили, что такая новость может сильно расстроить его во время сложных экзаменов, и решили не уведомлять. Смерть брата была сокрушительным ударом.

К 32 годам Махендра был гордостью всей семьи, на него возлагали большие надежды. Красивый и успешный, он был женат на аристократке, принцессе Джамнагара, Кумари Харшад Кумари, у них родилась дочь, и все было просто замечательно. К 1977 году Махендра снялся в ведущих ролях нескольких болливудских фильмов и взял себе сценическое имя «Рауль». Но порой внезапно обрушившееся деньги и известность становятся непосильным испытанием. Брат пристрастился к дорогому алкоголю и прочим удовольствиям богатых и знаменитых, и главный сборщик податей вскоре постучал в его дверь. Видимо, чтобы забрать плату за бурную светскую жизнь, прервавшуюся так внезапно, прямо посреди одной из знаменитых гламурных и шумных бомбейских вечеринок.

Согласно индуистским обычаям поминальную церемонию для усопших проводят на тринадцатый день после смерти. В последних ритуалах должны участвовать все родственники, чтобы обеспечить душе безопасный переход в иной мир, благоприятное перерождение или мокш[61] – освобождение. Он всегда думал, что нет ничего важнее и священнее обязанности проститься с близким человеком, но семейная трагедия оказалась отодвинута на задний план другим событием, и никто, кроме него, похоже, не видел в этом проблемы.

Дядя отказался отменить свадьбу сына, назначенную на тот же день, что и последние обряды Махендры. Деньги на празднование уже были потрачены, шоу должно было состояться. Он был дома один, когда за ним заехал старший кузен. Нетерпеливо и настойчиво убеждая в важности выполнения родственного долга, двоюродный брат почти насильно затолкал его в машину. Требование присутствовать на свадьбе казалось ему оскорбительным, но пытаться объяснить чудовищное несоответствие между эмоциональным состоянием и посещением предстоящего торжества было бесполезно. На свадьбу съехалось множество родни, что показалось уродливым нарушением священной традиции прощания. Свадьба больше походила на празднование безвременной смерти брата. Жгучая гротескность ситуации была невыносима: обязательное присутствие на свадьбе кузена, невозможность оплакать старшего брата… Окруженный улыбками и смехом, оглушенный шумом пышной свадьбы, задыхаясь от ароматов блюд и запахов разгоряченных тел, он впал в глубокую задумчивость. Постепенно его печаль превратилась в осознание: все эти суетливые родственники попросту завидовали статусу его отца, успеху его брата. Хорошо запрятанная зависть дремала под тонкой пленкой предписанного порционного родственного дружелюбия, но теперь она была бесстыдно сорвана. Конечно же, решение закатить свадебный банкет несмотря на семейную трагедию имело чисто практический аспект. В последующие годы ему предстояло многое узнать о коммерческой составляющей родственных отношений и о влиянии денег на человеческую искренность во время траура.

Через месяц дядя, с такой помпой отпраздновавший свадьбу сына, внезапно скончался от сердечного приступа. Прошел еще месяц, и другой дядя, успешный адвокат, когда-то бравший его на экскурсию в тюрьму, впал в диабетическую кому и умер. Затем список усопших родственников пополнила древняя овдовевшая тетка. Он не мог отделаться от мысли, что неуважение к мертвым не могло принести ничего, кроме несчастий. Праздничная атмосфера свадьбы испарилась, как запах камфоры, и едкий привкус смерти и боль утраты теперь ощущали многие из тех, кто совсем недавно ликовал на празднестве.

На смену оцепенению пришел холодный, сдерживаемый гнев. Нет, он не был ортодоксальным верующим, но считал последние ритуалы священными. Отсутствие у родни элементарного человеческого сострадания и уважения к внезапной трагедии навсегда изменило его представления о долге, чести и кровных узах. Череда смертей зародила в нем размышления особого рода. Непрерывно размышляя о природе смерти и смысле жизни, он знал: вопросы, которыми он задается, называются «экзистенциальными», и получить на них ответы трудно. И все же силился понять, чем была смерть и что происходило после нее. Возможно, для этого необходимо было сначала понять парадокс жизни: зачем люди приходят в этот мир, что такое душа и где она находится до рождения тела? Интуитивно он знал, что ответы могут прийти лишь изнутри и что само действо жизни содержало все необходимые подсказки. Однако, постепенное обучение не гарантировало диплома, ответить на вопросы мог лишь экспресс-курс. В последующие годы йога убрала бесполезные линзы иллюзий, сомнений и неуверенности, он познал смерть и, поняв ее значение, усомнился в ее неизбежности. Открытие смысла вечного посева и жатвы человеческих душ заставляло думать о происхождении духа, а не Бога.

Ну а пока он продолжал листать страницы любимых книг, отправляя их обратно на полки. Книжная мудрость не отвечала на главные вопросы, так как авторы специализировались на отдельных аспектах бытия, и никто не был способен описать картину мира целиком.

«Автобиография йога»

Потребность найти ответы переполняла его настолько, что решение отказаться от перспектив военной карьеры пришло само собой. Он сообщил, что не сможет постричься коротко, как требовалось в армии, поскольку не желает расставаться с длинными волосами. Это было единственное объяснение, которое он смог придумать. Внятно сформулировать внутреннее смятение и поделиться с кем-либо настоящими мыслями и чувствами казалось невозможным. В семидесятые годы (да и раньше) было распространено мнение, что молодого человека его возраста попросту не могут занимать вопросы о смысле жизни.

Родня была совершенно поражена подобным объяснением. Все решили, что он повредился умом от горя, переживая смерть брата, или страдает от неразделенной любви. Ведь должен быть веский предлог для отказа от перспективной и стабильной карьеры! Вдаваться в детали он отказался, и расспросами ему больше не докучали.

Потянулись однообразные и унылые дни. В какой-то момент он вспомнил про книгу, рекомендованную ему молодым сикхом[62] в тренировочном лагере. Позже он узнал, что Харпал Сингх Сияал переехал в Великобританию, и больше они не встретились, однако некоторые, на первый взгляд, случайные встречи могут поменять все, в том числе и судьбу. Осознанно или нет, Харпал передал послание, изменившее его жизнь. В декабре 1978 года, в пыльном маленьком книжном магазине, он заплатил 16 рупий за «Автобиографию Йога». И прочитал книгу на одном дыхании за ночь.

…Глядя на фотографии Лахири Махасая и Ашутоша Чаттерджи, обучившего Йогананду санскриту, на изображение Бабаджи, он гадал, почему все эти лица кажутся такими знакомыми, словно он встречал этих людей раньше. Упоминавшиеся в книге имена и события эхом отзывались в памяти, описание духовного поиска, обретение учения и последующая реализация резонировали с его собственными эмоциями и мыслями. Дойдя до описания Крии (довольно туманного, но передающего общий смысл), он со звонкой ясностью понял: именно этой йоге он должен посвятить жизнь. Мысль была подобна взрыву, и решение стало бесповоротным. С этого момента он будет заниматься только Крия йогой и ничем другим. Упомянутые в книге люди уже прошли этот путь, и он станет Путником, идущим по их стопам. А еще автор затрагивал в книге бессмертие. Эта поразительная тема раскрывалась лишь вскользь, но возбуждала воображение.

Мастер традиции, бессмертный Бабаджи, общался с Лахири Махасая сравнительно недавно, в 1861 году – и это последний из всех известных контактов между смертными людьми и вечными существами.

Учитель Йогананды, Юктешвар Гири, явился любимому ученику после смерти, и Йогананда твердо заявлял, что их общение не было галлюцинацией или видением. Свидетельство Юктешвара о жизни после смерти, о способности распадаться на атомы и восстанавливать тело вновь были яркими и убедительными. Поначалу тема вечной жизни не имела первостепенного значения, однако в последующие годы он снова и снова обращался к тексту книги. Похоже, в ней содержалось скрытое послание.

…Мало кто из героев индийской мифологии возвращался из царства мертвых с такими подробными описаниями, как Шри Юктешвар. История о вознесшемся в астральный мир йоге, перемещающемся между различными вселенными, казалась абсолютно достоверной. Лично для него история Юктешвара Гири была доказательством истинности Учения. Крия йога – могущественный инструмент познания, наука, которая выводит за пределы обыденного, в сферы высшего знания. Ее концепция не имела ничего общего с эскапизмом, попыткой уйти от раздражающей повседневности в воображаемый мир. Он также надеялся, что практика поможет растворить поселившееся в его сердце глубокое чувство печали. Хотя еще неизведанная, эта йога могла стать его Наставником, и он также думал о ней как о броне, доспехах, необходимых на поле битвы Жизни.

В отсутствие всякой информации о самой технике он решил делать по тысяче крий каждый день, пока не достигнет самадхи. Цель была поставлена, и это принесло немедленное облегчение. Следовало незамедлительно начать поиск гуру, который смог бы обучить его всем практикам, довольно туманно упомянутым в книге.

Подобные поиски всегда сопровождаются тревогой и сомнениями: сможет ли ищущий найти настоящего проводника, пойдет ли по верному пути? Люди могут потратить годы на поиски учителя и так никогда и не найти его. Некоторые погружаются в отчаяние или того хуже – в обыденность так называемой нормальной жизни.

Человечество обладает невероятной и удивительной способностью преследовать абстрактные и вместе с тем вполне реальные цели. Каждое живое существо стремится продлить существование, как бы ни был мучителен сам процесс жизни. Горечь любой неудачи имеет привкус жизни, а не смерти. Даже фиаско оставляет незабываемые отметки на картах судьбы. Все большие приключения начинаются с любопытства, а длина и цель путешествия зависят от воли, мотивации и воображения. Любопытство подстегнуло Алису последовать за Белым Кроликом – и привело ее в измененную реальность Страны Чудес. Он отправился в путь, держа в руках лишь книгу, но в ней описывался высочайший из когда-либо достигнутых человеком триумф: йогическое искусство победы над Смертью с помощью Жизни.

Отшельник горы Амара

Прошел год, как он закончил институт. Получение им степени магистра политических наук ничего не изменило, его интересовала только йога. Беспощадный шум города и бесконечная суета улиц вызывали в нем лишь стремление к уединению. Он стал чрезвычайно разборчив в выборе компании, избегая как сверстников, так и взрослых.

Летом 1979 года, всякий раз, когда облака обеспечивали хотя бы подобие прохлады, они с другом и соседом Падамом Упадхья уходили в горы. Впитывая пейзажи и покой холмов, он чувствовал себя свободным и почти счастливым во время этих коротких экспедиций. Взяв несколько лепешек и наполнив армейскую флягу водой, они наслаждались захватывающими дух видами Гвалиора с вершины горы Амара. В тот день они взбирались наверх почти два с половиной часа, пока наконец облака не начали рассеиваться. Близился полдень, они остановились на привал и неторопливо перекусили, наслаждаясь вкусом свежего хлеба. Падам заметил нечто странное: вокруг них сновали маленькие белые крабы. Повсюду, словно на морском побережье, были разбросаны выбеленные солнцем останки их панцирей, и было совершенно непонятно, что все это значит. Из расщелины в камне сочилась струйка воды, но почва была сухой и выжженной. Жара становилась все сильнее, пора было идти обратно.

Спускаясь по каменистому руслу высохшего ручья, они увидели небольшой каменный козырек, нависающий над еле видной тропой. Под козырьком стоял большой тришул[63], помеченный красной пастой синдур[64], и дхуни[65] со свежими углями – верный признак, что неподалеку жил садху. Продолжив путь по сужающейся тропинке, они заметили еще один каменный козырек с пристроенной к нему стеной, сложенной из больших неровных камней. Вся конструкция образовывала что-то вроде укрытия, прилегающего к каменному телу горы. Там находилась и маленькая дверь. Заинтересовавшись, они попробовали заглянуть внутрь: толкнули дверь и шагнули в темноту. Внутри они увидели отшельника, бесстрастно смотревшего на вошедших; его черные глаза сияли из-под кустистых белых бровей. Обнаженный и сухощавый, он был в одной набедренной повязке, темное тело лоснилось в тусклом свете; седые волосы и борода были завязаны в узлы, а большие усы достигали ушей. Ноги аскета были сплетены в падмасане[66], а руки опущены вдоль тела на пол. Изумленные увиденным, они боролись с неловкостью; он почувствовал укол страха. И именно от страха, а может, вопреки ему, вежливо обратился к сидящему: «Баба, мы хотим пить, дайте воды, пожалуйста».

Садху не встал. Вместо этого, с ногами, все так же сложенными в падмасану, он приподнялся на руках и сделал два «шага» к кувшину с водой. Наполнив водой маленькую блестящую латунную чашку на длинной ручке, аскет протянул ее, показав, что пить надо, не касаясь краев. Он поспешно отпил воды и поблагодарил хозяина: «Спасибо, баба, мы уже уходим…».

Оставаясь в позе лотоса, йог продолжал молча смотреть на «гостей», и они поспешили уйти. Хоть и уставшие, друзья спускались к шоссе почти бегом, и вскоре сидели в автобусе, идущем в город.

О странной встрече не говорили, обсуждать было особо нечего, однако он почему-то постоянно думал об этом йоге. Через пару месяцев они повторили экспедицию, решив пройти на этот раз еще дальше. Минуя предыдущий привал, Падам Упадхья указал на те же панцири белых крабов, и они свернули к тропе, ведущей к жилищу садху. Нависающий скалистый выступ был на месте, но под ним не было и следа тришула или дхуни. Пройдя дальше, они ожидали увидеть под вторым козырьком импровизированное жилище с каменной стеной и дверью, но и там ничего не оказалось, кроме огромного каменного бока скалы. Сбитые с толку, они несколько раз прошли вверх и вниз по тропе, не найдя никаких следов жилища.

Даже спустя годы он не знал, что думать об этой странной истории: был ли это просто бродячий аскет или сам сиддха Амара Гуру? Местные жители верили, что бессмертный мудрец Амара все еще жил на горе. В любом случае, личность аскета с сияющими глазами осталась загадкой, однако он не мог отделаться от ощущения, что глоток воды, сделанный им в жилище садху, возымел какой-то странный эффект. Его подсознание стало преобладать над логическим умом, интуиция обострилась, а стремление найти духовный путь почти сводило с ума. Угадать, что именно ждало впереди, было невозможно, но предчувствие приближающихся перемен стало отчетливым и острым.

Доблесть кшатрия, мощь брамина. Наставление Анандамайи Ма

Прошло еще несколько месяцев; он по-прежнему не знал никого в Гвалиоре, кто мог бы поделиться практической информацией о Крия йоге. В июне, проходя мимо огромных ворот, напоминавших вход во дворец, он заметил вывеску с надписью «Группа Крия йоги» и зашел навести справки. Это оказался скорее клуб по интересам, чем образовательная программа. Группа, основанная Сиддходжи Рао. С., молодым и прекрасно образованным потомком раджпутской династии царского рода Сисодиа, была открыта для всех интересующихся йогой и философией. Наконец-то он нашел место, где можно было свободно обсуждать йогу с единомышленниками, не опасаясь насмешек. Поэтому начал часто посещать усадьбу, и группа стала для него долгожданной отдушиной.

Большую часть времени Сиддходжи Рао находился в Пуне, им удалось встретиться лишь спустя какое-то время. Но дружба вспыхнула мгновенно, несмотря на то что С.Р.С. был на 13 лет старше. Семья нового друга принадлежала к аристократическому роду кшатриев, прослеживающему родословную до Солнечной династии Гохил-Сисодиа; они также были в родстве с махараджей Гвалиора. Их семьи были знакомы, и они с радостью обнаружили многочисленные связи и общих друзей. Но в основном их сближала йога и жажда духовных открытий.

Бесконечные, отдающие гулким эхом залы огромной усадьбы и просторный внутренний двор были в их полном распоряжении. Члены Крия группы упражнялись в дыхании бхастрики[67], а затем переходили в другой зал медитировать. Даже когда С.Р.С. находился в Пуне, некоторые члены группы продолжали практиковать в усадьбе, и ему тоже выдали ключи. Теперь он мог наслаждаться одиночеством во дворце – идеальное убежище от суеты городской жизни.

Сиддходжи был харизматичен и обаятелен; ослепительной улыбкой, черной бородой и львиной гривой он сильно смахивал на Шиваджи Бхонсале, легендарного воина-царя Махараштры. Визуальное сходство усиливалось и одеждой, так как Сиддходжи носил такую же простую белую курту и брюки, как и знаменитый герой. Унаследовав от отца и деда огромную библиотеку, С.Р.С. был ненасытным читателем. Общая страсть к чтению скрепляла их дружбу, так как оба любили хорошие книги. Часто предметом оживленных дискуссий становилась Крия йога и жизнь Йогананды; С.Р.С. помнил «Автобиографию йога» почти наизусть, буквально до строчки.

Всякий раз, возвращаясь в Гвалиор, С.Р.С. прямо с поезда шел в дом младшего друга, и они говорили часами, потягивая чай. От йога-дискуссии переходили к природе ауры и происхождению астральных существ, спорили об иерархии призраков, уровнях и видах загробной жизни. Разговоры часто продолжались далеко за полночь, и С.Р.С. оставался ночевать.

Оба друга нуждались в собеседнике, обладавшем равным интеллектом, были чрезвычайно начитаны и искренне наслаждались обществом друг друга. Иногда С.Р.С. заезжал за ним на скутере, они отправлялись в горы, и бродили там до темноты, продолжая бесконечные разговоры…

Старый дворец правителей Гвалиора, Джай Вилас, был еще одной мистической декорацией их ночных экспедиций. Они часами плавали в древнем резервуаре, Гангасагар баори, старательно избегая водяных змей, рассматривая звездное небо, и луна отражалась в глади темной воды, и они дрейфовали, лежа на спинах в позе лотоса…

С.Р.С. вел имущественный спор с дядей. Однажды тот просто запер проход в другую часть комплекса. По возвращении из Пуны С.Р.С. обнаружил закрытые двери, разыскать дядю не удавалось, никто не отвечал на стук в дверь и звонки. Тогда С.Р.С. обратился к нему и к общему знакомому, господину Падаму, за помощью. До этого инцидента С.Р.С. частенько рассуждал о доблести кшатриев, и эта тема всплыла вновь во время безуспешных попыток сбить замки тяжелым молотом. Взяв инструмент из рук С.Р.С., он воскликнул: «На помощь доблести кшатриев идет сила брамина!» – и одним ударом сокрушил замок. Дворец снова принадлежал им, группа Крия йогов смогла возобновить занятия.

Оставаясь прилежными учениками Жизни, оба стремились исследовать и тестировать на прочность границы реальности. Предназначение и судьба прорастали из одного корневища. Анализируя пройденный путь, можно было увидеть проблеск судьбы, но измерить точное расстояние до цели – невозможно.

Немного забегая вперед, стоит отметить: с годами оба стали известными мастерами йоги, писали книги и наставляли духовных искателей. С.Р.С. остался таким же харизматичным собеседником и одаренным оратором, хотя его угольно-черные волосы и борода стали белоснежными. Со временем обсуждаемые темы превратились в личный опыт, ответы пришли в упорной практике. В итоге, истории их жизней доказали, что сильные намерения действительно определяют будущее, все зависит от мотивации и решимости.

…11 июля 1979 года один из членов Крия группы проводил церемонию огня, хаван, и он был в числе приглашенных. Ритуал начался ближе к пяти вечера, в потрескивающий огонь бросали пригоршни зерна, лили топленое масло, и восклицания «Сваха!» эхом отражались от стен внутреннего двора. В тот день он сел в медитацию впервые. Закрыв глаза и сосредоточившись на точке между бровями, он провалился внутрь Пустоты. Сначала в межбровье ощущалось почти физическое жжение, а затем там каким-то образом сконцентрировалось все, чем он был. Мысли и ощущения прекратились.

Примерно через час ритуал был окончен, и кто-то потряс его за плечи, выводя из транса. Удивительная глубина и мощь молчания его собственного внутреннего пространства и хранившиеся там тайны ошеломляли. С пронзительной ясностью он понял: самоисследование станет смыслом всей его жизни; ничто другое попросту не заслуживало внимания. Если книга Йогананды была отправной точкой, пробудившей любопытство, то медитация стала моментом, изменившим направление движения, подтверждением цели, не просто знаком, а приказом к действию.

Жаркий июль подходил к концу, когда он услышал, что во Вриндаван должна была приехать Анандамайи Ма[68]. Упомянутая в «Автобиографии йога» знаменитая святая тепло относилась к мастерам линии Йогананды, и он загорелся желанием впитать хотя бы намек на Божественное, ощущавшееся в ее присутствии.

Лишь несколько душ из миллиардов, рожденных на Земле, бывают прирожденными сиддхами. Одаренные высшим знанием, эти существа приходят, чтобы благословить других своим присутствием, и не нуждаются в духовном образовании или посвящении. Анандамайи Ма, родившаяся в состоянии всезнания, была одной из таких душ.

Вместе со знакомыми из группы Крия йоги, доктором Д. П. Аророй и родственниками доктора, Парампадьей и Пачори, они решили отправиться во Вриндаван в надежде получить аудиенцию святой. Добравшись до Матхуры на поезде, наняли конную повозку до Вриндавана. Легкий моросящий дождь на время сбил жару, сделав поездку весьма приятной, и в ашрам они прибыли в приподнятом настроении. Представившись у ворот ашрама как последователи Крия йоги линии Йогананды, они попросили разрешения увидеть Мать. Ожидание заняло около двух часов, что было сущей ерундой, учитывая бесчисленное количество людей, пытающихся увидеть святую. Наконец их проводили в небольшую комнату на первом этаже. Анандамайи Ма сидела на простой деревянной кровати, по обе стороны от нее стояли две женщины-санньяси. В простом белом сари, с сияющими глазами и темными волосами, святая по-прежнему отличалась красотой, хотя ей было за восемьдесят. Комнату наполняли явственно ощутимые мирные вибрации. Войдя, все поклонились; их заранее предупредили, чтобы они не дотрагивались до ног Ма. Склонившись в пранаме, он густо покраснел; неожиданно Анандамайи Ма коснулась его головы, благословляя, а затем достала из стоящей перед ней коробки грецкие орехи, изюм и яблоки и протянула ему. Окружающие онемели: он получил прасад лично от Ма… Тогда он еще не знал, что всякий раз, когда Анандамайи Ма посещала Бенарес, она приглашала его будущего Учителя и щедро угощала самолично приготовленной едой…

Будучи самым младшим из находящихся в комнате, он молчал, и только доктор Арора осмелился нарушить тишину комнаты: «Мать, как я могу добиться прогресса в садхане[69]?» – «Делая, преуспеешь (Karoge to hoga)». И Анандамайи Ма снова погрузилась в трансцендентное состояние.

Эту короткую фразу он воспринял как персональное наставление, Упадеш. Слова запали ему в душу, и в последующие годы он выполнял практику, следуя совету святой – просто продолжая делать.

Позже многие говорили, насколько ему повезло встретить эту хрупкую женщину, одну из величайших святых Индии. И действительно, он был везунчиком.

Вне тела

1979 год оказался чрезвычайно богат на приметы и необъяснимые события. Поиски Гуру продолжались, а пока он пытался делать дыхательные упражнения, которым научился в группе Крия йоги.

Никакой крии члены группы не практиковали, они были единомышленниками, обменивающимися мыслями и идеями, и выполняемые ими йогические техники были скорее подготовительными. Все же он решил поднять дыхательную практику бхастрики на новый уровень, доведя ее до двух тысяч повторений. Обычно он выполнял бхастрики перед медитацией, это успокаивало ум, да и общее состояние было приятным, и он старался его поддерживать.

Тот декабрьский вечер ничем не отличался от других. Около одиннадцати часов он закончил бхастрики и прилег отдохнуть. Едва коснувшись головой подушки, он почувствовал, как тело вознеслось к потолку, причем сначала в воздух поднялись ноги. Это было невероятно. Когда тонкая оболочка отделилась от физической, голова также оторвалась от подушки, и он увидел под собой собственное неподвижное тело. Какая-то крошечная частица логического ума все еще работала. Зная о подобных случаях, он догадался, что вышел из тела. Ощущение оказалось пугающим: он парил у потолка подобно воздушному шару. Изменилась сама природа зрения, в его поле попадало все сразу, на 360 градусов вокруг. Вообще-то чувство было не из приятных: распростертое внизу неподвижное тело было абсолютно беззащитно, и эта уязвимость выглядела жалко. Медленно дрейфуя через соседнюю комнату, он очутился во дворе. Новое видение было по-настоящему волшебным, каждая травинка, каждый листочек на деревьях сияли собственной аурой, предметы мерцали, очерченные контурами яркого света. Изменилось и восприятие времени. Теперь оно было емким, сгущенным, секунды заключали в себе часы, несясь с невероятной скоростью. Вероятно, собаки на веранде почуяли его. Подбежав, большой кобель немецкой овчарки, Джеки, прыгнул ему на грудь, толкнув сильными лапами. Пес просто прошел сквозь его астральное тело, и шок втолкнул его обратно, в физическую оболочку. И к лучшему.

Позже он узнал, что такие путешествия вовсе не безопасны, так как оставленные без присмотра тела могли захватить другие духи. Увидев брошенное имущество, новый жилец мог устроиться в чужом теле, как у себя дома. Иногда в результате подобного внезапного захвата души теряли тела, оставаясь без карт, компасов и знаний астральных обычаев, становясь беженцами, париями астральных джунглей. Никакой демократии в астрале не наблюдалось, единственным тамошним законом была сила мысли, которую чувствовали и признавали все обитатели астрала. Позже он столкнулся со многими племенами и кастами Другой Стороны, и все они жили по кодексу силы сознания. Эта сила была и валютой, и оружием, и защитой. Постепенно он выучил правила и географию нового королевства, но переезжать туда на постоянное проживание не спешил. Ценность тела была слишком высока, чтобы им пренебрегать. Что касается самого выхода из тела, он предпочитал думать о нем, как о путешествии сознания в капсуле призрачного тела. Это определение было красноречивее любого другого термина, так как все эти «ментальные тела», «тонкие тела», «воздушные тела» создавали лишь путаницу. Одно оставалось бесспорным: он парил над собственной оболочкой, а ум оставался ясным и сосредоточенным, подтверждая происходящее.

После этого приключения он по-прежнему продолжал практиковать две тысячи бхастрик каждый вечер. Этот вид йоги он мог выполнять сам, пока не нашел Учителя. Будущее было скрыто, но настоящее более-менее поддавалось управлению. Единственными инструментами для высечения контуров судьбы из невидимой, но осязаемой ткани жизни, были твердость намерения и собственное тело.

Чудеса продолжали происходить без предварительных уведомлений. Однажды его ошеломил необычайный «визуальный эффект», повторившийся лишь спустя годы. После практики, прикрыв напряженные глаза ладонями, он увидел ослепительно сияющее кольцо солнечного цвета, словно образованное разрядом электричества. Солнце, оттененное золотым фоном, было живым и разумным, светящаяся сфера излучала все, из чего состоял мир, и все, что находилось за его пределами: свет Жизни, Знания, вечный покой и бесконечную Истину. Название этого явления было ему неизвестно, и обсудить все это было не с кем.

^{Отец, Шри Химмат Бахадур Шарма, и мать, Шримати Гьяни Деви}

^{Родители, ранние 1940-е}

^{Мать, Шримати Гьяни Дэви, в возрасте 24 лет, в экипировке для верховой езды}

^{Шайлендра Шарма, 8 месяцев}

^{Шри Гулаб Сингх, дед по отцовской линии}

^{Шайлендра Шарма, 5 лет}

^{После колледжа, 1980}

^{Пури, 1981}

Ашрам

…Новые знакомые из группы Крия йоги часто посещали ашрам Карар в Пури[70], и некоторые даже останавливались там. Их рассказы о жизни в ашраме и впечатления от уроков медитаций придавали некоторую перспективу его смутным представлениям о йоге. Обсуждения, обмен идеями и регулярные дыхательные практики очерчивали общее направление, однако не приближали к цели. Пора было двигаться дальше.

Расспросив об ашраме поподробнее, в марте 1981 года он отправился в Пури. Друзья помогли ему купить билет на поезд до Ориссы, Пури, где он надеялся встретить продвинутых йогинов, изучить Крию, узнать о самадхи и всем остальном, связанном с практикой высшей йоги. Весь бюджет на неопределенное время пребывания в Пури составлял пять рупий.

В то время ашрам находился под руководством ученика и преемника Юктешвара Гири свами Харихарананды. Процедура зачисления была довольно проста: свами посвящал людей в Крию, произнося короткую речь о Крия йоге. Новичкам советовали прислушиваться к вибрациям в чакрах[71] и визуализировать свет, и через некоторое время Бог должен был заявить о Себе. Вместе с другими 30–40 новобранцами он выслушал инструкции, – и жизнь в ашраме началась.

Учение казалось довольно простым. Базовые техники крии давались без пранаямы[72]. Кхечари мудра[73] – (ключевой компонент практики) упоминалась лишь вскользь, и решающая роль этой техники не акцентировалась, практикующие должны были попросту прижимать язык к небу. Он ничего не знал ни о Кхечари, ни о других аспектах практики, и просто следовал указаниям.

Если глава ашрама не был в разъездах, вечером проводилось коллективное занятие. Посвященные садились в ряд перед свами, и тот руководил процессом медитации. Некоторые утверждали, что ощущали неземное блаженство; он не чувствовал ровным счетом ничего и немного стыдился этого.

Неописуемое чувство всезнания, единства, истинного блаженства, испытанное во время первой медитации в июле, не повторялось, сколько бы он ни концентрировался на чакрах или воображаемом свете. Он упорно продолжал практиковать, однако никаких обсуждений не велось, разъяснений больше не давали, а редкие ответы на заданные им вопросы были туманны. Интуитивно он чувствовал: практикам не хватало сути и некой целостности, и продолжал настойчиво искать объяснений. Однажды свами рассердился, одернув его: «Тебе следует больше медитировать!».

Комплекс неполноценности немедленно пустил блеклые корни, и он начал винить себя: «Должно быть, я и вправду идиот, задающий глупые вопросы. Свами прав, я просто недостаточно медитирую…».

До прибытия в ашрам он был убежден: все, кто следуют учению Крия йоги – живые святые, находящиеся в постоянном самадхи. Но через некоторое время его посетило почти трагическое осознание: люди в этом ашраме были лишь искусными ораторами, имеющими самое общее представление о предмете. Некоторые попросту прятались от мирских проблем, маскируя собственные проблемы и комплексы поисками Божественного. Разочарование и неуверенность накапливались, выбранный путь начал казаться тупиковым.

И все же, стараясь придерживаться собственного расписания и рассчитывая на уединение, он стал регулярно медитировать в находящемся в саду храме ашрама. Однажды звучащая неподалеку знакомая песня из болливудского фильма заставила его выглянуть наружу.

В Ориссе редко говорили на хинди. Песня была посланием, предназначенным исключительно для него, и он последовал за мелодией. Когда он вошел в турагентство неподалеку, старое радио уже играло следующую композицию. Средних лет владелец-сикх был рад посетителю, пусть даже тот и не был клиентом. Они пожали руки. «У вас изысканный вкус, раз вы слушаете такую песню!» – и ему немедленно предложили чай (сваренный так, как это делали дома), две самосы[74] и даже расгуллу[75]. Позже он не смог припомнить имя этого человека, но дружелюбие хозяина и вкус свежих самос остались в памяти. Песня и теплота гостеприимства подняли настроение. Все это каким-то образом обещало лучшие дни, заверяя, что желания исполнятся.

Буквально на следующий день начались перемены: кто-то упомянул еще один ашрам Крия йоги, располагавшийся неподалеку. Это было полным сюрпризом: значит, в той же традиции существовали и другие ветви? Оказалось, из одной реки изливается множество ручьев, но… все ли ведут к океану?

Ашрам Гуру Дхам, основанный учеником Лахири Махасая, Бхупендранатхом Саньялом Махасая, находился неподалеку. Однажды днем он прошел мимо основанного Шанкарачарьей[76] Говардханского матха[77], свернул несколько раз на узкие улицы и вошел в ворота. Пожилой человек, читавший газету на веранде, спросил, как его зовут и о цели визита. Шайлендранатх Мукерджи был учеником Бхупендранатха Саньяла и йогином, и, возможно, из-за сходства их имен, заинтересовался молодым посетителем. Внимательно выслушав рассказ о карарском ашраме, пожилой йогин вынес вердикт: «То, что ты практикуешь – не настоящая Крия».

Он озадаченно молчал, хотя и не особо удивился, слова лишь подтверждали его собственные подозрения. Увидев его замешательство, Шайлендранатх спросил: «Поверишь ли ты словам самого Лахири Махасая?».

«Конечно, ведь он отец Крия йоги…».

Господин Мукерджи посоветовал ему прочитать комментарии к Гите, написанные Лахири Махасая, и даже дал 110 рупий на покупку книг.

Три тома «Бхагавад Гиты в свете Крия йоги» произвели на него эффект разорвавшейся бомбы. Прочитанное озарило, вдохновило и в то же время глубоко растревожило, информации было предостаточно, и изначальный энтузиазм смешался с разочарованием и раздражением, так как было неясно, где искать эту самую настоящую крию. Практики, описанные Лахири Махасая, радикально отличались от того, чему его «учили» в ашраме. Кто мог гарантировать подлинность учения? Он чувствовал себя обманутым.

Под баньяновым деревом

Не считая личного внутреннего смятения, жизнь в ашраме была вполне комфортна и довольно скучна. Завтрак подавали около 9 часов, после плотного обеда пили чай c закусками. Полуденная сиеста считалась святым делом. В 9 вечера ужин подытоживал ничем не примечательный день, и к 22 часам все укладывались спать. Благодаря богатой углеводами диете обитатели ашрама были довольно упитанными и сонными. Никто не пытался медитировать ночью, да и зачем?

Установив собственное расписание, он медитировал в храме по 8 часов ежедневно, пытаясь освоить техники. Обсудить практику или возможные признаки прогресса было не с кем. Крия была единственным, что его интересовало, но никто в ашраме не мог или не хотел отвечать на его вопросы, поэтому у него было много времени для обдумывания разных идей. Через некоторое время его стала преследовать одна и та же странная мысль. Жизнь была комфортная, питание регулярное, не надо беспокоиться о деньгах и крыше над головой. Но что произойдет, если уйти из ашрама? Сможет ли сила Бога и милость Бабаджи сохранить ему жизнь? Найдется ли кто-то, кто в прямом смысле положит еду ему в рот в доказательство присутствия высших сил в его судьбе?

Эти мысли стали настолько навязчивы, что в последнюю неделю октября он решил испытать себя, судьбу и божественную волю, если таковая вообще существовала. Рано утром он перелез через стену ашрама и зашагал в сторону Конарка вдоль побережья. Скоро Пури осталось позади. Свернув в джунгли, он пошел по небольшой тропинке. С раннего утра до самого заката шел без остановки, не имея ни малейшего представления о пункте назначения.

Пробираясь через все более густые заросли и стараясь не сбиться с едва заметной тропы, он думал: «Я поем, только если кто-то положит еду мне в рот». Лишь чистота эксперимента могла подтвердить связь судьбы смертного и высших сил, управляющих ею.

Солнце на восточном побережье садится рано, и к 5 вечера стало совсем темно. Изнуренный и разбитый, он рухнул под большим баньяновым деревом и немедленно провалился в тяжелый сон без сновидений.

Когда он проснулся, солнце уже стояло высоко. Вдалеке на рисовых полях виднелись фигурки фермеров, но его никто не беспокоил. Мысли или желания отсутствовали. Тело было легким, он не ощущал ни малейшего голода или жажды. Ему было все равно; головокружение и слабость были приятными, на грани туманного расслабленного полузабытья. Большую часть дня он проспал, время текло незаметно.

В сельской местности незнакомцев замечают сразу. Необъятность просторов заостряет зрение деревенских. Вероятно, фермеры с рисовых полей заметили его и рассказали женам. На следующее утро, около 11 часов, насколько он мог определить по расположению солнца, к дереву приблизились несколько женщин, молодых и старых. Они принесли еду в глиняных горшочках, кувшин с водой и поставили все это прямо перед ним. Волна голода и жажды поднялась в нем. Пища прибыла, и он мог есть и пить!

Однако он сдержался: обет был другим. Он поклялся, что поест, только если кто-то положит еду ему прямо в рот. От аромата свежеприготовленной пищи кружилась голова. Он отвернулся. Чудесным образом материализовавшаяся провизия не убеждала. Он должен был удостовериться, что все детали его запроса учтены. Какое-то время женщины посидели рядом, затем ушли.

На следующий день он уже не чувствовал ни собственного тела, ни голода. Дыхание замедлилось, он всматривался в другое измерение. Рисовые поля превратились в медленно колышущиеся мягкие зеленые волны, а далекие деревья меняли цвета и очертания. Около полудня вновь появились женщины, на этот раз их было 25 или 30, точнее сказать он не мог. Словно сквозь густой туман, он наблюдал колышущиеся складки ярких сари, их темные лица озарялись вспышками осторожных, робких улыбок. Короткая борода и усы делали его похожим на садху, простая белая курта-пижама была грязна и изорвана после долгого путешествия через джунгли, однако он не выглядел раненым или больным. Он просто был один в незнакомом месте, и они знали это. Перед ним на землю снова положили банановый лист с едой и поставили глиняный кувшин с водой, и он опять отвернулся. Обет был обетом, кто-то должен положить еду ему прямо в рот.

Среди женщин была девочка лет девяти, одетая в традиционный свадебный наряд, согласно обычаю детских браков Ориссы. Пожилая женщина знаком показала ей подойти ближе, и та опустилась на корточки рядом с ним. Смешав банановое карри с рисом, она нерешительно поднесла еду к его пересохшим губам. Он начал есть. Девочка дала ему еще четыре-пять порций, и он больше не мог и не хотел сдерживать слезы. Дорожки слез появились и на щеках девочки. Оглянувшись на молчаливую группу, он увидел, что женщины беззвучно плакали. Это был момент осознания, навсегда изменивший его жизнь: сострадание было качеством, присущим всем женщинам, оно жило в их сердцах потому, что они были созданы творить, питать и поддерживать жизнь. Они проявляли в себе силу Жизни, и сейчас эта сила властно взывала к нему: «Живи!».

До этого момента он не считал женщин достойными внимания, они жили в параллельном, узком мирке, ограниченном кухонными хлопотами, домашними делами и сплетнями. Сопровождая мать на рынок, он обычно шел на расстоянии, пытаясь отмежеваться от этой мелкой, ограниченной женской вселенной. Но теперь, в трудную минуту, лишь женщины пришли на помощь. Он был для них никем, безродным и неизвестным чужаком, и тем не менее, они проявили сострадание. С иссеченными работой руками, быстрыми улыбками и приглушенными голосами, женщины излучали подлинную первозданность любви. Обостренные эмоции открыли новую странную способность: ему не нужно было больше смотреть вокруг, он видел и чувствовал сердцем все сразу. Запах жаркой полуденной земли и теплой травы, вкус еды и аромат детских волос стали резкими и опьяняющими. Жестом благословения он положил руку на голову девочки; она сидела неподвижно. Женщины стали негромко петь бхаджаны на языке Ориссы, слезы высохли. Примерно через час, одна за другой, женщины начали простираться перед ним, прощаясь, и он снова коснулся головы маленькой невесты. Потом все ушли.

Запрос был услышан, на него ответили. Какая бы сила ни приняла облик деревенских женщин, она явно проявила волю и присутствие. Ни малейшего волнения он не испытывал, только благодарность и тихое блаженство. Отпив воды, он задремал, а под вечер отправился обратно в Пури. Через несколько часов джунгли остались позади, яркий лунный свет освещал побережье, и дорогу было хорошо видно. Он шагал уверенно, переполненный невыразимым знанием о том, что настоящий зов души всегда получит ответ. На рассвете он перепрыгнул через стену ашрама и, войдя в свою комнату, рухнул на кровать. Снов он не видел, но продолжал чувствовать под собой тепло земли.

Морские существа

Администратор ашрама довольно быстро узнал об его отсутствии. Должно быть, кто-то его сдал. Менеджер решил, что он замешан в чем-то противозаконном, и между ними произошла перепалка. Он не пытался защищаться или объяснить свое отсутствие и его причины. Конфликт замяли, однако напряжение осталось.

Три недели прошли без всяких происшествий, и он все еще не имел ни малейшего представления, когда же он научится настоящей йогической садхане. Ашрам был просто залом ожидания, в котором он застрял на неопределенное время в компании случайных попутчиков, которые, казалось, сами не знали, куда направляются. Но все они пытались убедить его, что это и есть пункт назначения. Он совсем не чувствовал этого, и беспокойство росло.

Той ночью он не мог спать. В комнате было душно, и он решил выйти к океану, подышать свежим воздухом. Используя проверенный метод, он перепрыгнул через ограждающую ашрам стену. Было около двух часов пополуночи, пустынный пляж заливал яркий лунный свет. Океан дышал ровно и мощно, и он внезапно почувствовал прилив счастья просто потому, что был жив и дышал. Эта ночь принадлежала ему одному; было удивительно слушать шум сокрушительных волн, купаясь в ярком лунном свете рядом с огромным живым океаном. Он остро осознавал себя всего лишь крошечной песчинкой, плывущей в огромной сознательной Вселенной.

Волны ритмично стряхивали пену со своих гребней на песок. Загипнотизированный прибоем, он не сразу заметил в сорока метрах от себя движущиеся силуэты. Отливая медью в лунном свете, из волн выходили двое. Похожий на Халка, шести с половиной футов ростом, с выпуклой мускулатурой мужчина и его спутница, такая же ширококостная, мощного телосложения. У мужчины были короткие волосы; мокрые локоны женщины доходили ей до плеч. Оба были совершенно обнажены, не считая литых золотых украшений на шеях, руках, запястьях и лодыжках. Драгоценности мерцали в лунном свете на влажной коже.

У обоих были крылья, кожистые, похожие на крылья летучих мышей, частично сложенные за спиной. На него накатил внезапный страх. Будто почуяв это, женщина глянула в его сторону и молча указала на него спутнику. Какие-то доли секунды существа разглядывали его, а затем, развернувшись к океану, нырнули в набегающие волны. Четыре раскрывшихся крыла с мощным синхронным всплеском создали мгновенные водовороты, и пара исчезла в танце взлохмаченных волн.

Через несколько минут, тяжело дыша, он уже входил в свою комнату. Разум зарегистрировал увиденное, но анализировать отказывался. Терминов для описания этих морских существ попросту не было. А может, это небесные создания? Демоны, ангелы, инопланетяне – кем бы ни были эти существа, теперь он знал об их существовании, и никто не смог бы убедить его, что это была галлюцинация. Неизведанные миры были рядом, существовали бок о бок с его реальностью. Просто не так много людей осмеливалось заглядывать в невидимые щели между мирами.

Садху на пляже. Мантра Смерти

Пляж был идеальным местом для медитаций, и он приходил туда практически ежедневно, всегда предпочитая одно и то же место. Неподалеку обычно садился неопределенного возраста садху. Раз от раза этот человек подсаживался все ближе, и в конце концов они разговорились. От постоянного пребывания на солнце спутанные длинные волосы садху отливали медью, но короткая густая борода была черной. Рубище из рогожи или грубой мешковины, подпоясанное веревкой, прикрывало худощавое темное тело, и этот человек больше походил на попрошайку, чем на садху. Трудно сказать, откуда был родом этот странник, но говорил он на хорошем, даже грамотном, хинди с северным акцентом. Глядя на его снаряжение, можно было догадаться, что это аскет: у него был посох-данда, со специальной опорой, используемой для совершения джапы[78]. Некоторые садху дают обет никогда не садиться и не лежать и используют данду для поддержки верхней части тела во время сна или выполнения других аскез. Несмотря на наличие посоха, этот человек сидел на песке вполне непринужденно.

Незнакомец точно не был обычным бродягой-любителем чиллума, так как говорил о захватывающих, иногда пугающих вещах. Очень точный в описании деталей, этот садху был явно заинтересован в продолжении бесед. Несмотря на то, что выглядел нищим, денег незнакомец не просил. Собеседник заставил его записать несколько алхимических формул. И хотя эта наука абсолютно его не интересовала, он все же послушно записывал. Один из «рецептов» содержал пошаговые инструкции по получению твердой ртути.

Однажды садху заговорил о Маран мантре, дающей способность убивать по желанию. Слова мантры были не на санскрите, а на странной смеси нескольких диалектов – одия, бенгали и хинди. Сам ритуал довольно прост: нужно читать мантру в течение двадцати одного дня. Получив ее силу, повторив заклинание сто восемь раз и мысленно сосредоточившись на образе противника, можно убить любого оппонента. Мучительная смерть следовала почти незамедлительно, жертву рвало кровью, и в конце концов наступало удушье. Сам обряд получения мантры необходимо проводить на месте кремации, в строгом соответствии с правилами. Было совершенно непонятно, почему садху решил поделиться этим опасным знанием; он лишь сказал, что Маран мантра предназначена для защиты, и каждый йог должен ее знать.

Их разговоры продолжались около трех недель, пока однажды странный собеседник попросту не исчез. Однако маленькая записная книжка с названиями трав, алхимическими формулами, описанием мантр и ритуалов была надежно спрятана у него в кармане. Устав от монотонности будней ашрама, он стал приходить на Сваргдвар смашан около полуночи. Там, до четырех часов утра, он выполнял джапу, беззвучно повторяя Маран мантру. Он вполне отдавал себе отчет о природе эксперимента, это было ничем иным как черной магией. Но он был молод, любопытен и утомлен однообразием жизни в ашраме.

Окруженный пугающими тенями и звуками, он провел на смашане двадцать ночей без особых происшествий. В последнюю, двадцать первую ночь, он увидел «свежий» труп. Должно быть, семья покойного не смогла оплатить достаточное количество дров для кремации, и на теле бедняги лежало одинокое тлеющее полено. Наполовину обгоревший труп выглядел ужасно.

Стараясь не смотреть на покойника, он начал читать мантру. Внезапно рядом с трупом раздался небольшой взрыв и вспыхнуло голубое пламя. Голова повернулась и уставилась на него уцелевшим глазом. Он хотел бежать, но вовремя вспомнил предупреждение садху: «Если побежишь – сойдешь с ума». Собрав все мужество, он закончил ритуал. Хотя взгляд трупа и ужасал, к концу чтения мантры он ощутил внутреннее спокойствие.

Теперь внутри него жила новая, тайная сила. Способность убивать одним движением воли была соблазнительной, а владение этой силой – захватывающим; однако ни спокойствия, ни удовлетворения он не почувствовал. Наоборот, раздражительность возрастала, внутренний вулкан гнева мог извергнуться в любой момент. Чистой удачей было то, что он не попытался использовать мантру: в то время любое незначительное происшествие могло спровоцировать его на необратимые действия. Внешне спокойный, он внутренне кипел, пытаясь сдержать негативные эмоции. Год спустя, после того как он нашел духовного учителя, Гуру заметил его состояние и поинтересовался причинами. Пытаясь подобрать правильные слова, он рассказал историю про Маран мантру.

Учитель сказал: «Это опасный дар. Каким бы спокойным и миролюбивым ты ни был, всегда найдется что-то, что сможет тебя разозлить. Может возникнуть соблазн использовать эту силу, просто чтобы доказать свою правоту. А это запустит цепную реакцию негативных карм. Как твой Гуру, советую тебе избавиться от этой мантры».

Судя по всему, Учитель сам обладал определенными способностями и хорошо знал возможные последствия их неправильного применения. Способ избавления и очищения был довольно прост: острым гвоздем на медной пластинке нужно было описать содеянное: «Я, такой-то, желал получить такую-то силу, и она была мне дана». Затем, создав санкальпу, сильное намерение об отказе от смертоносного дара, нужно было бросить эту пластинку в воды Ганги: «Сейчас, по указанию Гуру, я отдаю эту силу».

Черная магия-абхичара до сих пор широко распространена в Индии, некоторые намеренно ищут подобные силы, чтобы вселять страх, уважение, для обогащения. Абхичару применяют для устранения конкурентов, причинения ущерба и страданий, зачастую подобным образом решаются споры о собственности и юридические вопросы (особенно между родственниками). Однако последствия всегда бумерангом возвращаются к их инициатору.

Выбранный им путь был другим и не нуждался в трусливых и подлых темных ритуалах. Уважая силу, он взращивал ее, полагаясь на мощь собственного духа, и постепенно тот начинал вести его.

В ноябре, незадолго до праздника Дивали, на набережной неподалеку от дома Гуру он отдал силу Маран мантры Ганге, сразу почувствовав облегчение, почти счастье.

Выиграть лотерею

Шли месяцы, и однажды он получил приглашение на праздник в соседний ашрам Бхупендранатха Саньяла – видимо, Шайлендранатх Мукерджи, благодаря которому он купил и прочел книги Лахири Махасая, вспомнил о молодом посетителе.

Время, проведенное в карарском ашраме, он считал потерянным. Практики визуализации и дыхательные техники не имели ничего общего с садханой, описанной Лахири. Эффект от Крия йоги должен быть совершенно другим, но получить сколько-нибудь внятные разъяснения от санньяси в ашраме по-прежнему было нереально, они продолжали произносить мотивационные речи и пережевывать пустые слова о богопознании. Больше «просветленным» он не верил. Излишне говорить, что на праздник в ашрам Саньяла он явился с сердцем полным разочарования. Там присутствовало более двухсот последователей Крия йоги, в их числе был и тогдашний глава ашрама господин Джвалапрасад Тивари, и Шайлендранатх представил их: «Это студент Крия йоги из соседнего ашрама, он хотел бы изучать ее в чистом, изначальном виде». Глава ашрама тут же предложил ему инициацию.

Джвалапрасад Тивари выглядел благородно и достойно, однако внешность и харизма больше не впечатляли, – он уже повстречал достаточно мастеров цветистых речей.

«Можете ли вы обучить меня всем криям, которым учил Лахири Махасая? Скажите прямо. Если да, я ваш ученик. В противном случае смысла в посвящении нет, поскольку я все равно продолжу искать настоящего гуру». Это было крайне прямолинейное заявление, граничащее с дерзостью, и разговоры вокруг поутихли. Но он продолжил: «Может, вы знаете кого-то, кто знаком с полным учением Лахири Махасая? Если да, пожалуйста, дайте мне его имя и адрес!».

После небольшой паузы господин Тивари мягко ответил: «Да, такой учитель есть. Это внук Лахири Махасая, Сатьячаран Лахири, и он живет в Бенаресе. Однако он довольно стар и, кажется, перестал давать посвящения. Но ты можешь попробовать встретиться с ним, может, тебе и повезет…». И господин Тивари попросил какую-то пожилую женщину записать адрес учителя на листочке.

Сжимая заветный клочок бумаги, он чувствовал себя так, словно держал в руках выигрышный лотерейный билет. Каким-то образом он знал: поиск окончен, этот учитель из Бенареса станет его Гуру.

В своих комментариях Лахири Махасая называл специальную технику, Кхечари мудру, ключевым элементом всей практики. В карарском ашраме никто не объяснял эту технику, ее даже не упоминали. Возможно, от незнания? Или важную информацию скрывали умышленно, чтобы новые ученики не продвигались в йоге? Все это теперь не имело значения, так как мастер из Бенареса обучал Кхечари, и это было очень важно.

Люди, с которыми он познакомился через Шайлендранатха, были доброжелательны и открыты. Видя искренность его исканий, они поддержали и ободрили его, в отличии от санньяси в карарском ашраме. Преисполненные раздутого превосходства, те и не задумывались о духовном росте, так как это могло помешать привычному комфорту их жизни. Со временем он научился распознавать безошибочный запашок коррумпированных «духовных» организаций, иерархические игры и пустые обещания.

Никаких иллюзий о жизни в ашраме больше не оставалось, он мог уехать немедленно, и все же решил дождаться главу ашрама, вскоре возвращавшегося из заграничной поездки. На большом приеме перед несколькими тысячами последователей он обвинил главу организации в нарушении традиций и невыполнении обещаний. Неприятно, когда у вас крадут деньги, но втройне больнее, когда поругана ваша вера. Некоторые из присутствующих пытались прервать его, шипя: «Санньяси не должен так себя вести!». Однако внятно возразить ему никто так и не смог.

В жалкой попытке сохранить лицо глава ашрама отвернулся, делая вид, что с кем-то разговаривает и не слышит обличительной речи. Да никто и не ждал от руководства объяснений, большинство обитателей ашрама просто хотели принадлежать к какой угодно организации, дававшей поддержку, защиту, чувство принадлежности. В их представлении духовное пробуждение должно было произойти согласно расписанию, желательно, между обедом и вечерним чаем. Для всех этих людей он был возмутителем спокойствия, нарушителем порядка и установленного этикета.

С момента его приезда в Пури прошел ровно год, но что это был за год! Открытия относительно людей, окружающего мира, собственных способностей и намерений не ожесточили и не разочаровали его; наоборот, все это наглядно иллюстрировало необходимость различения, распознавания. В марте 1982 года, в сопровождении приехавшей за ним матери, он покинул ашрам.

Вернувшись в Гвалиор, он обнаружил, что вся коллекция его драгоценных комиксов, около 4000 книг и журналов, была продана как макулатура. Это стало большим ударом, и он по-настоящему оплакивал потерю. Мать твердила, что комиксы – увлечение бесполезное и совершенно не подходящее для взрослого мужчины, коим он должен уже стать. Бесспорно, он повзрослел, но его ценности явно отличались от приемлемых в мире так называемых нормальных людей. В остальном, возвращение домой было довольно позитивным; родители с облегчением выдохнули, так как опасались, что он примет санньясу и станет монахом, что означало бы разрыв всех связей с семьей.

Через несколько дней после возвращения домой он написал письмо будущему Гуру. В спешке отъезда из Пури драгоценный клочок бумаги с адресом был утерян, но это не имело большого значения, судьба уже пропела ему свое обещание.

Конверт он надписал так: «Сатьячарану Лахири, Бенгали Тола, Бенарес» – и этого оказалось достаточно, чтобы письмо нашло адресата. Вскоре пришел ответ, в нем был точный обратный адрес и практическое предложение: «Возможно, сначала тебе стоит решить материальные вопросы. Женись, найди работу или начни собственный бизнес – и после этого сможешь посвятить себя йоге. В противном случае у людей обычно возникают проблемы». Он показал письмо отцу, и тот сказал, что этот Учитель очень разумный человек. И все же в ответном письме он сообщил о твердом желании посвятить жизнь йоге и ничему другому. Будущий учитель ответил довольно быстро: «Тогда приезжай в сентябре или октябре, и я решу, что с тобой делать».

* * *

«Не читайте историю, не читайте ничего, кроме биографий. Потому что в них – жизнь без теории»

Бенджамин Дизраэли Контарини Флеминг (1832)

Бенарес. Учитель

Знакомый учитель истории из его колледжа написал кузену, пандиту по имени Радхе Махарадж, жившему в Бенаресе. В письме профессор просил пандита подыскать для его бывшего студента комнату и сопроводить по нужному адресу через запутанный лабиринт улиц вечного города. Тот же профессор одолжил денег на билет, и 30 сентября 1982 года он прибыл в Бенарес. То был день рождения Лахири Махасая, и он посчитал это благоприятным знаком. В полдень он прибыл в дом Радхе Махараджа, где был тепло встречен и накормлен. Затем пандит повел его к месту назначения. В объятия судьбы.

Старый слуга провел их на верхнюю веранду дома, располагавшегося рядом с Чусатти Гхат[79]. По пути в Бенарес он представлял себе, что в доме Гуру династии Лахири его встретят строгие свами. Вместо этого он увидел с десяток обычных пенсионеров, никого моложе семидесяти лет среди собравшихся не было. Один из присутствующих читал главу из Бхагавад Гиты вслух, остальные внимательно слушали. Смущенный собственной молодостью, он чувствовал себя не в своей тарелке. Собравшиеся вопросительно поглядывали на него, и ситуация становилась неловкой: он никогда не видел Гуру и различить его среди остальных пожилых людей было невозможно. Кому он должен поклониться?

Поколебавшись, он поклонился священной книге в соответствии с индуистской традицией и тихо сел в углу. Вошедшая пожилая женщина поклонилась одному из присутствующих – и будущий учитель был опознан! Он встал и простерся ниц перед неприметным пожилым джентльменом. Радхе Махарадж попытался представить их обоих, но ему жестом показали подождать, и вскоре тот тихо выскользнул с террасы. Он попытался обратиться к Гуру сам, но тоже был остановлен: «Поговорим после того, как закончится чтение…».

Томительное ожидание казалось бесконечным, напряжение нарастало: получит ли он посвящение, или ему откажут? В ответном письме Гуру было сказано только: «Приезжай, и я решу». Это ничего не гарантировало.

Минут через сорок чтение закончилось, присутствующие приняли прасад и один за другим разошлись. Учитель был готов с ним говорить, но беседу прервало появление какого-то человека. Позже он узнал, что это высокопоставленный чиновник, уже просивший посвящения и получивший отказ. Несмотря на это, незнакомец решил попытаться снова. Повысив голос, Сатьячаран Лахири велел незваному гостю убираться. Сердце сжалось: сейчас Гуру прогонит и его! Однако опасения были напрасны. Выяснив, наконец, кем был молодой посетитель, Гуру сказал: «Значит, ты тот самый Шайлендра из Гвалиора? Что ж, я ждал тебя. Приходи завтра в семь утра, захвати блокнот и ручку. И купи цветочных гирлянд в качестве подношения Шиве, Бабаджи и Лахири Махасая».

Он вышел с колотящимся сердцем и не помнил, как нашел дорогу к Пандей дхарамшале, где Радхе Махарадж снял для него комнату стоимостью полторы рупии за ночь. Однако деньги оказались потрачены впустую – от волнения он не смог заснуть.

Посвящение

Ранним утром он совершил омовение в Ганге. Солнце едва начинало раскрашивать горизонт, нежно освещая реку и гхаты, звуки утренних колоколов храмов разбудили застенчивый хор невидимых птиц. Река, поначалу серая и темная, стала темно-бордовой, а затем постепенно приобрела цвет сияющего серебра. Люди вокруг совершали омовения и негромко, нараспев, пели мантры и возводили руки к солнцу, приветствуя его. Великая река забирала все подношения: гирлянды цветов, фрукты, топленое масло и рис, и плывущие по ней масляные лампы, свет которых медленно таял, становясь почти незаметным в лучах восходящего солнца.

Река медитативно поглощала полусгоревшие трупы, людские грехи и молитвы всех сердец, на всех языках. Какие бы слова он ни произнес про себя, их подхватывали и уносили медленные воды. Пора было идти к Гуру.

В этом городе ничто не давалось легко и просто. Заветное желание, которое привело его сюда, вот-вот должно было исполниться, и все же он не до конца был уверен, что оно осуществится. Даст ли Учитель ему посвящение? Однако начинающийся день придавал уверенности в неизбежности нового начала. Гигантское вечное существо, Бенарес дышал грудью гхатов Дашашвамедха. Асси Гхат был его головой, знаменитый гхат Маникарника, пуповиной из дыма погребальных костров, связывавшей физический мир с астралом.

Мириады душ были заключены в теле Каши[80], узкие улицы были кровеносными сосудами вечного города. Он шагал по одной из улочек в сопровождении внезапного конвоя огромных черных лоснящихся буйволов, мимо жаровен с арахисом и лавок с разноцветными тканями, впитывая звуки колокольчиков пуджи в домах. И под гул пробуждающегося Бенареса в нем воцарялась внутренняя тишина. В какое-то мгновение ему показалось, что его сердцебиение повторяет неслышный, но осязаемый ритм сердца города.

Придя на час раньше, он ожидал во дворе. Учитель спустился вниз в семь часов, и велел ему снять курту и сесть на пол. Повернувшись спиной к учителю и выжидательно глядя на стену, он удивился внезапным ощущениям в позвоночнике, вызванных прикосновениями пальцев Гуру. Энергетические узлы, будущие чакры, были активированы, и начиная с этого дня он должен был концентрироваться в этих точках во время практики.

Сатьячаран Лахири спросил, почему он не носит священного шнура браминов, джанеу. Его полагается надевать после специального ритуала, и оба его брата прошли этот обряд перед женитьбой. Он был самым младшим, холостяком, и не думал, что это играло сколько-нибудь значимую роль для йогического посвящения…

Встревоженный, он сочинил историю, что оставил джанеу в номере отеля, на что Гуру усмехнулся: «Почему бы тебе просто не сказать правду: ты же не проходил этот ритуал, верно?», и он признался.

Учитель рассмеялся, а затем начал объяснять первый уровень практики. Слушая инструкции, он осознал, что уже знает эти техники. Практика казалась знакомой, точно так же, как когда-то имена и лица на фотографиях из «Автобиографии йога». Несколько раз он даже мог точно сказать, какая крия последует за предыдущей. Заметив это, Гуру спросил, практиковал ли он раньше. Он был уверен, что нет, по крайней мере, не в этой жизни.

Годы занятий плаванием сослужили хорошую службу. Выполняя задержку дыхания, он смог удерживать ее дольше, чем на 200 счетов, чем порадовал Учителя. Но Кхечари мудра показалась слишком сложной, и он засомневался, что сможет ее освоить.

Тогда он еще не представлял длину лежащего перед ним пути, однако непоколебимая уверенность в том, что йога станет его жизнью, перекрывала остальные эмоции. Утро 1 октября 1982 года стало началом невероятной трансформации.

Гуру пригласил его переночевать у него в доме; это было волнующе, и он ожидал дальнейшего развития событий. Но на следующий день Учитель сказал: «Теперь можешь возвращаться в Гвалиор. Приезжай, когда сделаешь Кхечари мудру, и я обучу тебя следующему уровню практики. Трудись усердно: я уже стар, и неизвестно, сколько еще пробуду в этом теле. Поэтому не теряй времени».

Садясь в поезд, он почувствовал прилив уверенности. Наконец-то было понятно, что делать! До этой поездки ничто не могло внести ясность в его поиски; он чувствовал лишь пустоту и онемение от философских разглагольствований, призывов сосредоточить внимание на божественном и ждать откровений. Никто из встреченных прежде людей не предпринимал видимых усилий для достижения высшей цели йоги, самадхи. Будто стараться совсем не нужно, и духовные тайны должны разгадать себя сами. Путь наманикюренной и благопристойной версии просветления был удобен во всех отношениях, но это был не его путь.

Интуитивно он знал: добыча драгоценной руды этой йоги будет так же трудна, как добыча золота.

Война и Мир

Покидая Бенарес, он понятия не имел, что его ждет. Мысли были всецело сосредоточены на сложных техниках практики, и он намеревался двигаться вперед. Никакой необходимости сообщать домашним о посвящении в йогу не было: хотя отец и симпатизировал его йогическим изысканиям, остальные не имели представления о садхане. Кроме того, семья переживала не лучшие времена. Через месяц, к ноябрю 1982 года, пришлось продать дом. Брат Гьянендра устроился управляющим на огромную ферму, что было очень своевременно – им надо было переезжать, брату полагалось жилье.

Компания Gwalior Dairy Ltd. арендовала ферму более чем в тысячу акров. Судебный процесс между штатом Мадхья-Прадеш и попечительским советом, управляющим фермой, шел полным ходом, и на время тяжбы суд назначил временного управляющего фермой, которому полагалось проживать там же. Огромный склад был отремонтирован и превращен в жилое помещение с девятью комнатами и холлом. У всех членов семьи появилось личное пространство: и у родителей, и у Гьянендры с женой Малой и сыном Авинишем, и у него самого. Две другие сестры были замужем и жили отдельно, а младшая сестра Пратибха умерла от гепатита в 1968 году. Старший брат был теперь единственным кормильцем, и ему нужно было помогать. Они прожили на ферме всего год, но что это оказался за год!

Потенциально ферма могла приносить миллионы, и пока шел судебный процесс, местные бандиты и рейдеры жаждали урвать кусок. Огромный урожай стоил несколько миллионов рупий, однако прибыль исчезала вместе с большой долей урожая. Когда новое руководство попыталось навести порядок, война с кланами рейдеров стала неизбежной. Проблемы начались немедленно.

Уже на следующий день после переезда они оказались втянуты в разборки с одним из местных мафиози, у которого была дурная репутация и большая банда, вымогавшая деньги «за крышу». Все местные фермеры им платили. Они с Гьянендрой были физически сильны, но главное, уверены в своих правах. Не было и речи, чтобы платить бандитам или отступить и уехать. Благополучие и безопасность семьи теперь зависели от этой работы, и они держались хладнокровно и непреклонно. Рэкетир ушел. Он приходил один, просто «познакомиться», однако местные посоветовали новому руководству не сопротивляться, так как главарь – безжалостный убийца.

Всего через час после этого неприятного визита явились представители другой шайки: «Друзья, мы обеспечим вас оружием. Дайте отпор этому ублюдку! Мы поддержим вас!». Ничего не оставалось, кроме как принять оружие от «оппозиции»; в числе прочего, в набор привезенной амуниции входили ручные гранаты. Затем разверзся настоящий ад.

Изначальные стычки «один на один» быстро переросли в полномасштабную партизанскую войну: вооруженные до зубов бандиты совершали набеги на ферму, всегда в разных местах, забирая урожай и запугивая рабочих. На ферме трудилось около сотни сельских жителей, неспособных противостоять гангстерам. Гьянендра, он сам и несколько неохотно выполнявших обязанности сторожей должны были противостоять захватчикам, охраняя территорию и урожай. Благодаря ручным гранатам и двустволкам они кое-как держались. Полицейские, обязанные поддерживать законно назначенного управляющего, взяли в привычку появляться лишь после окончания перестрелок. Вообще, полиция работала своеобразно: арестовывала группы подозреваемых и тут же выпускала под залог. Многое в сельских провинциях осталось неизменным со времен Махабхараты, и до реформ было далеко.

Драма Дикого Запада продолжалась, набеги следовали один за другим. Иногда в них участвовали вооруженные банды в 30–40 человек, ожесточенные перестрелки могли продолжаться до утра. Каким-то чудом кровопролития удавалось избегать, потери были незначительными, и люди оставались невредимыми. Зачастую он недоумевал, как можно выходить из таких столкновений без единой царапины… И был благодарен Бабаджи – похоже, Аватар[81] действительно присматривал за ним.

Ежедневное ожидание вооруженных конфликтов вызывало стресс и напряжение. Все они, и руководители, и рабочие постоянно находились в режиме повышенной готовности, и это изматывало. Немногие могут приспособиться к постоянной угрозе, но другого выхода попросту не было. Эти довольно тяжелые обстоятельства открывали новые, неведомые прежде грани собственного характера: страх, гнев, чувство правоты и справедливости.

Много лет спустя, изучив его натальную карту, один астролог прокомментировал тот период жизни: этот транзит Сатурна был ознаменован опасностями, смятением и физической угрозой для жизни. Махадаша Солнца вызывала волны насилия, указывая на противостояния, запугивание и незаконные действия, включая засады и убийства. Что ж, прочтение было верным, все это было частью тогдашней повседневности.

Осада фермы продолжалась более двенадцати месяцев. Тем не менее, посреди этого бедлама практика шла преотлично. Невзирая на ежедневные столкновения, он практиковал каждую ночь, и граница между реальностями была тонкой, но отчетливой.

Практика сметала дневное конфетти мыслей и впечатлений, он вступал в бескрайнюю тьму, и дыхание становилось прожектором маяка, подающего сигнал Духу.

Тайная Мудра, Вечный Дух и Кшетра

В январе, после перебранок с работниками и очередного дня разборок с непрошенными гостями, он готовился к ночной практике. Случайно коснувшись запястья, он обнаружил отсутствие пульса, и молчание вен повергло его в шок. Он проверил шейную артерию. Никакого движения кровотока под теплой кожей не было. Пощупав артерию снова, он ощутил медленную нерешительную пульсацию. Время от времени странное явление повторялось, пульс попросту пропадал, и не было иного выхода, кроме как научиться управлять этим. Это привело к постепенному контролю над кровеносными сосудами и скоростью сердцебиения. Испытывая то, о чем говорилось в йогических текстах, он понятия не имел, что именно запускало эти процессы. Возможно, так подействовала практика Швасахита пранаямы[82], выполняемая на начальном уровне. Если так, то это было невероятно: с момента инициации прошло всего три месяца.

Кхечари мудру, ключевое условие для следующего уровня практики, он освоил в марте. Поначалу озадаченный ее сложностью, он не позволял себе усомниться в собственных силах и продолжал попытки. Слишком долго он стремился к этой йоге, и теперь, получив все разъяснения, был так близок к освоению этой важной ступени практики! Отступление не обсуждалось, и другого пути, кроме как сделать Кхечари, не было. Эта мудра была критерием настоящей садханы, ключом от дверей, которые нужно было открыть, просто подогнав ключ к замку.

Все йогические тексты единодушно признавали уникальность Кхечари, любимая мудра Шивы была защитой, средством ясновидения и рецептом долголетия. Испивая амриту с помощью Кхечари, йогин мог освободиться от старения и смерти. Чтобы добыть драгоценный нектар, вымя мозга надо было «доить» языком. Для получения магического зелья нужно было стать магом, и преодоление сложности выполнения данной техники было вполне справедливым условием инициации в тайны, ждавшие впереди.

Днем они с Гьянендрой и небольшой группой охранников давали отпор злоумышленникам и решали многочисленные хозяйственные вопросы, а ночью, не обращая внимания на раздававшиеся время от времени выстрелы, он путешествовал в далекие вселенные, освещенные ярким светом Кутастхи, бессмертного духа, оживляющего тело. Впервые встреча со Светом, как он его назвал, произошла еще в 1979 году, после первого внетелесного опыта. Это было потрясающе, однако слов, способных описать этот опыт, тогда попросту не было. Во время второго визита в Бенарес он набрался смелости и детально описал увиденное Учителю. Тот впечатлился. «Кутастха – твоя Атма[83], а то, что ты видел – проблеск Параматмы[84], Великого Духа. Увидеть его – редчайшая удача. Обычно люди могут видеть только «стандартную» Кутастху: темный круг в ореоле яркого света. Ты увидел нечто особенное». Помолчав, Гуру повторил: «Встретить Параматму до получения практики – великое благословение. Тебе очень повезло…».

Необычная сфера, пронизанная золотыми разрядами электрических вспышек, появлялась на его «внутреннем экране» еще несколько раз. К тому времени он уже знал, что бархатисто-черный круг с глубоким темно-синим оттенком в центре и есть его дух, Атма, а золотое внешнее кольцо – Джива[85]. Расшифровать, чем именно был этот Дух, он не пытался. Это могла быть его личная «самость», Дживатма[86]. В индуизме двойственность воспринимается так глубоко, что принятие целостности гораздо естественнее попыток разобраться в каждом из ее компонентов. Все усилия в Крии направлялись на то, чтобы понять истинную природу «Я», то, что и Шивой, и Шакти, и мужчинами, и женщинами были одновременно все. Свет и тьма были близнецами, выдох не существовал без вдоха, и этот порядок вещей не менялся. На санскрите слово «Кутастха» означало «то, что остается неизменным».

Названия и термины были не так важны, как сам эффект. Он знал: внутри него жил вечный Дух. Оживляющий тело, Он не был частью его самого, им еще предстояло узнать друг друга. Иногда великолепие Кутастхи меняло оттенки под влиянием времени года, положения звезд или интенсивности повседневных событий. Какова бы ни была причина, светящаяся сфера Духа присутствовала на его внутреннем экране постоянно. Увеличиваясь, она притягивая его, и порой он проваливался в нее целиком. Бхагавад Гита была единственным надежным источником описания этого феномена, который он смог найти, хотя и там природа Кутастхи упоминалась довольно скупо.

Есть только два Пуруши[87] в этом мире: бренный и вечный.

Все создания бренны, и лишь Кутастха (освобожденным) вечен.

(Гита 15/16)

Речь шла о двух видах изначальной Энергии; одна была тленной, другая – бессмертной. Наблюдая, он понял, что Дух постигается только через садхану. Металлу можно придать форму на наковальне, но сама наковальня оставалась все той же. Йогическая практика – основа и наковальня магии; трансформация происходила благодаря противостоянию и выносливости. В какой-то момент стало понятно, что меняющиеся цвета Кутастхи были языком Духа, и чтобы научиться слагать слова и начать задавать вопросы, нужно было учить новый алфавит.

Дух был древней могущественной сущностью, инопланетянином. Было ощущение, что уровень садханы не имеет значения, так как Он мог вступить в контакт в любой момент, по желанию. Даже Кхечари мудра была не так важна, все зависело от готовности «носителя» открыться, так как сам Дух был всегда готов к общению. Дух просто выжидал, и зрелость практикующего имела решающее значение для начала диалога. Продолжение общения зависело только от Духа, и было невозможно предугадать, что именно заинтересует и развлечет Его. На оживление тела Духом влияла сложная комбинация кармических и планетарных факторов, и они никогда не были случайными. Дарящий жизнь, Он также забирал ее, когда подходило время для поиска нового воплощения, сбрасывая изношенное тело словно ветхую одежду.

Представляя бесконечный океан тел, которые сменило это Вечное Существо, он содрогался. О единстве Духа и тела бытовало множество теорий, но одно было очевидным: Дух находится в теле, пока Ему интересен обладатель тела. Когда Дух утомлялся и Ему становилось скучно, Он двигался дальше.

Дух мог передавать владельцу тела новые знания, даровать откровения, и чтобы попасть в эту «образовательную программу» нужно просто соответствовать определенным требованиям. Приходивший свидетельствовать и наслаждаться, Дух должен быть заинтересован в общении с «хозяином» тела, и именно Он «сдавал» тело в аренду «оператору».

Разумнее было ждать, пока Тот сделает «первый шаг» и, наблюдая Кутастху, он старался оставаться бесстрастным и отстраненным. Однажды Гуру упомянул, что появление Кутастхи во время Йони мудры[88] – верный признак краткого пробуждения Кундалини[89]. Это захватывающее утверждение нуждалось в эмпирическом подтверждении.

Постоянные стычки и бесконечные управленческие и бытовые проблемы отвлекали и беспокоили, но внутренняя жизнь была полна удивительных открытий. Осознание прогресса в практике способствовало возрастанию уверенности в собственных силах. Внешние раздражители вызывались людьми, чье воображение никогда не выходило за грани примитивных желаний, будь то обладание землей, властью, женщинами или деньгами. Их действия – результат первобытных инстинктов выживания, и поняв это, он не принимал происходящее слишком близко к сердцу.

И его окружение, и сложившаяся ситуация были временны, а цель и намерения – неизменны. Он должен был вспахивать тело плугом дыхания, чтобы ни случилось за день. Кшетра, поле ума и тела, требовало постоянной обработки, и он был полон решимости собрать урожай. Порой это поле напоминало поле битвы, в начале практики тело оказывалось вялым и невосприимчивым, так как ум упрямо продолжал пережевывать впечатления дня. Сменить фокус внимания было сложно, но зов дыхания делал свое дело, и через некоторое время входящие потоки пранической энергии начинали алхимическое преобразование, открывая сокровищницу сердца.

Грани образования

За время напряженных разборок на ферме у него появилась возможность получше рассмотреть некоторых отъявленных преступников, которые приняли их сторону оттого, что другая банда пыталась одолеть новое руководство. Бандиты оказались занятными представителями человеческой породы, и общение с ними было познавательным. Они отнюдь не были интеллектуалами, но мотивы их поступков отличались одновременно простотой и изощренностью. После одного происшествия он понял: не всегда можно судить о людях по их поступкам, так как человеческой природе присуща гораздо большая двойственность, глубина и противоречивость. Иногда смесь божественного и демонического такая густая и комковатая, что непонятно, что же в итоге будет выпечено из этого теста.

Один грабитель (это было его постоянной профессией) обычно ударял жертву ножом в бедро, чтобы обездвижить, но не убить, а затем забирал все пожитки пострадавшего. Ножевое ранение в бедро было своего рода визитной карточкой, «торговой маркой», а сами ограбления носили случайный характер, в них не было ничего личного. Грабитель был пьяницей и довольно жизнерадостным типом, без малейших признаков скрытой злобы. Он был «союзником» их команды, и они ничего не могли поделать с его антиобщественным поведением. В тот день он снова ограбил кого-то, забрав у жертвы кругленькую сумму в триста рупий. В этот же день мать одного из работников фермы тяжело заболела и слегла с высокой температурой; сын ее отсутствовал, и старухе с каждым часом становилось все хуже. Зайдя к ней, грабитель отдал весь «дневной заработок» на оплату госпиталя и лекарств. Да-да, преступник отдал деньги другому человеку из милосердия… И кем его считать теперь?

Два или три дня спустя, когда грабитель был более-менее трезв, он спросил: «Зачем ты это сделал?». Тот пожал плечами: «Грабеж – это просто работа, то, что я делаю, чтобы прокормиться. Старуха нуждалась в неотложной помощи, а у меня была возможность помочь». Этот незначительный инцидент открыл ему неразрешимую сложность человеческих намерений и нравственных критериев. Отдельные поступки и решения происходили по воле кармы, дхармы и по зову сердца. Последние и были настоящими катализаторами судьбы, но как это все работало? Причинение вреда одной рукой и оказание помощи другой, забрасывание в океан сансары сетей милосердия и жестокости, смешение черного и белого, пока эти цвета не становились приглушенными, неявными… Была ли во всем этом Божественная воля, или жизнь – смешанный поток всех трех Гун, свойство самой природы? Тамас, Раджас и Саттва, инертность и тьма, активный поиск и жажда действия, блаженство и отвращение – все они смешаны и в мире, и в сосуде отдельно взятой человеческой личности. Игра жизни заключалась в неравномерном распределении благ, поощрений и оплеух, улыбок и печалей – и все это гнездилось в человеческом сердце, побуждая действовать в соответствии с личностными качества.

Любые выводы по «делу разбойника» были бы ошибочными, однако он усвоил урок, признав ненужность навешивания на людей отличительных ярлыков и невозможности четкой категоризации их действий. Чаще всего слова людей расходились с делами, маскируя истинные мотивы.

Что до преступников и их кодекса поведения, их побуждения были прозрачны и незамысловаты, но во многом показательны. Бандиты не казались ему свирепыми и опасными, они были такими же людьми, подверженными как страхам и комплексам, так и отдельным проявлениям щедрости и милосердия, и все это не отличало их от обычных законопослушных граждан. Кармический коктейль делал их теми, кем они были.

…Через год контракт брата закончился, и семья переехала с фермы в съемный дом в пригороде Гвалиора. Выиграв войну, братья Шарма заслужили прочную репутацию. Теперь, если у кого-то из знакомых возникали проблемы с местной мафией, их звали зайти или просто просили пройтись по району, и этого было достаточно, чтобы проблема исчезала сама собой. Слухи о гарантированном эффекте их появления распространились быстро, и уже совершенно незнакомые владельцы лавочек начали приглашать их на чашку чая. Он не сразу понял причину своей внезапной популярности и теплого приема почти в каждом магазине города.

Пережитое напряжение и постоянные стычки придали ему большей уверенности в себе и способности к выживанию, но напускная внешняя жесткость была лишь оболочкой, броней, скрывающей возрастающую чувствительность и утонченные эмоции. Его переполняла невыносимая нежность к хрупкости и невероятной красоте жизни, а понимание мира ширилось, оттачивая острое чувство самости. Приоритетом становилось налаживание контакта с внутренним «Я», с уклончивым, ослепляющим светом Духа.

Стать Гуру

В упорной практике пролетело восемнадцать месяцев. Теперь, полностью контролируя пульс, он мог не только останавливать его усилием воли, но и замедлять сердцебиение – и все это произошло естественно, будто знание уже было частью его самого и лишь ожидало пробуждения.

Освоив Кхечари мудру, можно было рассчитывать на получение следующего уровня практики и, написав о своих достижениях Гуру, он вскоре получил ответ: его ждали в Бенаресе, он мог получить вторую крию.

…Солнце уже прилично нагревало город, но по утрам во дворе дома учителя еще было комфортно. Сатьячаран Лахири, довольный его успехами, даже крикнул пуджари[90] на бенгальском: «Рамеш, он сделал Кхечари!». Один из жильцов большого дома, Рамеш Бабу с семьей занимал комнаты на первом этаже. Этот скромный человек приходился дядей известному ситаристу Рави Шанкару. Услышав слова Гуру, Рамеш заглянул в комнату, застенчиво улыбнувшись.

Во внутреннем дворе была расположена маленькая часовня Шивы, в ней был установлен красивый большой черный Шивалингам, а перед ним – две мраморные статуи Лахири Махасая и его сына Тинкори Лахири, отца нынешнего Гуру. Частью повседневной практики Сатьячарана Лахири было чтение вслух Бхагавад Гиты перед статуями предков. В этом же храме, 28 апреля 1984 года, Сатьячаран Лахири обучил его практикам второго уровня крии, амантре и самантре. Несмотря на сложность, они показались странно знакомыми.

Завершив обучение, учитель указал на статую: «Послужи Лахири Махасая, пока я читаю Гиту». Не имея ни малейшего представления, как служить кому-либо, не говоря уже о статуе, он спросил, что именно от него требуется. «Сделай ему массаж», – и учитель начал читать. Несмотря на абсурдность ситуации, он начал послушно растирать мраморные плечи статуи. Минут через пять-семь холод гладкого мрамора под его пальцами превратился в теплую живую плоть, и он отшатнулся. Заметив это, Гуру приказал ему: «Подожди в комнате».

Охваченный странным чувством, он пытался понять, что именно случилось в храме, было ли это галлюцинацией? Может, камень просто нагрелся от тепла его рук… но чем объяснить податливую мягкость мрамора? Разум попросту отметал возможность сверхъестественного. Прошло минут десять, и он увидел как Учитель выбежал из храма и в спешке пересек двор, несмотря на возраст и сильную астму. Мелькнула тревожная мысль, что его ждет выговор за какую-то ужасную оплошность… Тяжело дыша, Сатьячаран Лахири вошел в комнату. «Ты преемник. Все согласны. Ты будешь новым Гуру. С этого дня можешь давать посвящение тем, кого сочтешь достойными».

Заметно потрясенный, учитель тяжело опустился в кресло, пытаясь отдышаться. В полной растерянности, не зная, что ответить, он поклонился Гуру. Тот молчал; было так тихо, что ему послышалось биение собственного сердца.

Все это оказалось полной неожиданностью: получить второй уровень крии и сразу после этого быть назначенным преемником линии? В его планы никогда не входило ничье обучение, он даже не мог представить себя в этой роли. Изначальной целью было достижение максимально доступных высот в йоге, и, возможно, после этого он смог бы давать советы другим. Но быть названным преемником в самом начале пути, всего после полутора лет практики, во время второго посещения учителя…?!

Происходящее не вязалось с тем, что он читал и слышал о великих мастерах йоги, все было слишком просто. Может, любой, кто сделал Кхечари и получил следующий уровень практики, автоматически становился гуру? А может, гуру – это просто общий термин для тех, кто сделал Кхечари и мог передавать Крия йогу другим? На следующей встрече он тихо спросил сидящего рядом ученика: «Кто еще из учеников может давать посвящение в практику?» Ошеломленный взгляд соседа сказал больше, чем короткий ответ: «Никто…» Преодолев смущение, он обратился к Гуру: «Как часто ученику, освоившему Кхечари, разрешается посвящать других в технику Крия йоги?»

«Никогда. Ты первый», – ответил Гуру.

Вот так все и случилось. Пятому Гуру парампары Лахири Махасая было всего двадцать шесть лет.

Даже спустя годы он не мог однозначно сказать, что именно произошло тогда в храме. Чрезвычайно сложную науку Крия йоги невозможно освоить за несколько месяцев, и то, что новичок мог стать Гуру, просто не укладывалось в голове. Логически сочетание всех факторов и обстоятельств можно было просуммировать так: Учитель был стар и мог покинуть тело в любой момент. Парампара всегда выбирала преемника на основе предпочтений живого мастера и воли всех предыдущих Гуру, их астрального знания о вероятном будущем. Похоже, его выбрали единогласно, так как учитель сказал: «Все согласились…».

Постепенно он начал осознавать груз свалившейся на него ответственности. Как ни странно, способность давать быстрые ответы на самые сложные вопросы посетителей во время даршанов пришла почти сразу же. Обычно чрезвычайно застенчивый и неразговорчивый, теперь он мог анализировать любую тему и немедленно давать аргументированные ответы. Отвечать на вопросы о важнейших жизненных проблемах означало нести ответственность за последующие решения вопрошавшего, однако его направляла сила и благословение Парампары, а также собственная упорная садхана. В дополнение к растущей способности быстрее думать и складно и емко говорить, возросла и физическая сила, будто тело готовилось к большим нагрузкам. Отслеживая все эти удивительные изменения, он не мог не вспомнить принцип Питера Паркера, персонажа любимых комиксов о Человеке-пауке: «С большой силой приходит и большая ответственность».

После апреля 1984 года Гуру лично инициировал не более десяти-пятнадцати учеников; теперь учитель просто молча наблюдал за тем, как он дает дикшу[91] новичкам. В течение следующих трех лет он приезжал в Бенарес два-три раза в год, обычно оставаясь на несколько недель – и все, кто стремился получить посвящение в Крию, должны были приезжать в эти дни.

В присутствии Гуру он дал посвящение в Крию четыремстам ученикам. Сатьячаран Лахири стал переадресовывать вопросы ему: «Пусть ответит Шайлендра», – и слушал молча, сосредоточенно. Иногда, после ухода последнего посетителя, Гуру разбирал альтернативные ответы: «На этот вопрос можно было ответить по-другому, подумай о таком варианте…». Ответы позволяли лишь бегло оценить возможные результаты жизненной лотереи, но источник Истины был один, и он учился читать Ее тусклый хрустальный шар для тех, кто был готов его слушать. Иногда это занятие было утомительным и неблагодарным.

Деликатные, однако неизменно точные наставления Гуру расширяли его разум, позволяя видеть бесчисленные грани индивидуальной кармы, всегда связанной с общей, коллективной. Колоссальное зеркало карм отражало все судьбы, включая его собственную. Учитель должен был убедиться, что преемник способен уловить отражения высшей Истины, пропущенные через фильтр знания, и отразить эти блики для тех, кто пытался их различить. Свет истины всегда был разным: то ослепляющим и режущим, то мягким, успокаивающим, но всегда неизменным.

…Несколько раз он заходил в храм и незаметно касался статуи Лахири Махасая. Но ощущал лишь прохладу мрамора.

Обретенный голос, последний фильм и голова в огне

После возвращения из Пури он попытался предупредить знакомых из группы Крия йоги о том, что техники, которым обучали в карарском ашраме, совершенно неэффективны. Его личный опыт подтверждал важность изучения изначального учения Лахири Махасая: эти практики работали и кардинально отличалась от того, чему учили в ашраме в Пури.

Тщательно подбирая слова, он описал царившую в ашраме атмосферу, сомнительную мораль и финансовые махинации администрации этого духовного учреждения, и все это отнюдь не способствовало духовному развитию. Однако большинство слушателей реагировали на его истории настороженно и даже с неприятием. Некоторые даже предполагали, что его выгнали из ашрама, и все рассказанное им лишь иллюстрирует горечь изгоя. Кроме того, большинство членов группы были вполне удовлетворены своими духовными достижениями. По их мнению, никакой необходимости бросать вызов привычному балансу вещей в поисках «истинной йоги» не было. И только Сиддходжи Рао, учредитель этого небольшого сообщества и его хороший друг, поверил ему сразу, хотя их разговор состоялся намного позже.

За это время его семья несколько раз переезжала, сначала на ферму, а затем в съемное жилье, и все же С.Р.С. разыскал его, и оба были искренне рады встрече. Сиддходжи Рао был хорошо осведомлен о незначительном йогическом прогрессе среди членов их группы – скорее, о почти полном его отсутствии. В течение нескольких лет С.Р.С. сам следовал полученным в карарском ашраме йогическим техникам без особого успеха. Но при встрече моментально увидел драматические, вдохновляющие изменения, произошедшие с его младшим другом – и внимательно слушал рассказ о разочаровании, о чудесном обретении Учителя, о новой практике и удивительных переживаниях. Путь йоги, о котором оба еще совсем недавно читали и спорили, стал для одного из них реальностью. Когда они встретились снова, он уже был Гуру, и С.Р.С. попросил его об инициации. Старый друг стал его 25-м учеником, а через некоторое время привел жену, которая также получила посвящение в Крию.

…Домашние и не подозревали, что он стал преемником йогической традиции. Для многих людей подобные вещи не имеют практической ценности, так как не попадают под категорию понятных достижений. Ну разве что приносят коммерческий успех. Однако он не собирался заниматься саморекламой и привлекать последователей, крия так не работала.

…Теперь он выходил из дома довольно редко, предпочитая не покидать свою комнату без весомого предлога. Возможно, именно анонимность и начала привлекать к нему внимание.

Шиванатх Вьяс и его младший брат Упендра жили неподалеку, и они были единственными ровесниками, с которыми он общался в те дни. Их отец был высокодуховным человеком и практиковал медитацию.

В тот день ему требовалось попасть на рынок, и он надеялся, что кто-нибудь его подбросит; мимо проезжал Упендра Вьяс, предложивший подвезти его: «Только давай заедем ко мне на пять минут, а потом отвезу тебя». В доме их встретил заметно взволнованный отец Упендры. Держа цветочную гирлянду, Вьяс-старший поклонился, коснувшись его стоп: «Пожалуйста, примите меня в ученики!». Сказать, что он удивился, значило не сказать ничего. Выслушав историю Вьяса джи, он не знал, что и думать. Оказалось, двумя неделями раньше, в медитации, Вьяс джи получил следующее откровение: ему было сказано, что через пятнадцать дней, в определенный час, в его дом войдет молодой человек, который станет его духовным наставником.

В назначенный день Вьяс-старший ждал на пороге дома, и все случилось так, как и было предсказано.

Происходящее казалось за гранью реального: отец друга внезапно касался его стоп, прося дикшу… Конечно, он дал Вьясу-старшему посвящение, а вскоре об инициации попросил Упендра. Затем еще один друг семьи Вьясов, которого звали Шастри джи, получил посвящение и стал его верным спутником в разных приключениях.

Вьяс джи и Шастри джи пользовались в городе безупречной репутацией, и слухи об их инициации в Крия йогу распространились быстро.

«Если они стали учениками этого Гуру, значит, в этом молодом человеке что-то есть!». Сарафанное радио работало без перебоев, и люди начали приходить, чтобы увидеть «этого гуру». Наблюдая за плотным людским потоком, устремлявшимся прямиком в его комнату, родственники не могли скрыть удивления: безработный мечтатель вдруг оказался невероятно популярен, посетители относились к нему с величайшим уважением!

Однако самое первое посвящение в практику он дал еще раньше, навещая двоюродных братьев в Гвалиоре. Там он снова увидел Бхардваджа Дубе, с которым был знаком с подросткового возраста. В тот день Бхардвадж услышал, как старый приятель общается с людьми, и был впечатлен. Тот, кого он помнил застенчивым юношей, поражал теперь безупречной и оригинальной логикой, необычными идеями, уверенностью и манерой поведения. Бхардвадж мало знал о йоге, он попросту нуждался в дружбе и поддержке – и этот добрый и искренний парень и стал его первым учеником. Однако так и не смог сделать Кхечари мудру, в отличии от Вьяса джи и Упендры, освоивших эту важнейшую часть крии. После этого жизнь Вьяса-старшего заметно изменилась. Если перед посвящением в йогу он сильно болел, то вскоре после начала практики полностью выздоровел и преисполнился еще большим духовным рвением.

Неоспоримое присутствие внутренней силы, харизма, заразительный смех и отличное чувство юмора привлекали к молодому Гуру многих, хотя он не пытался производить ни на кого впечатления. Обычно во время спонтанных даршанов он находился в прекрасном настроении и много шутил, что само по себе успокаивало и умиротворяло посетителей. Тем не менее, существовала некая незримая черта, которую никто не осмеливался переступать – он был Гуру, и само это говорило о достоинстве, искренности и чистоте. Через него проявлялась сила парампары. Заставляя людей мыслить по-новому, он рассказывал им о целостности Истины, помогая обрести смелость для достижения духовных целей посреди привычной обыденности.

Это было интересное время. Некоторые посетители приходили просто для короткого знакомства, но возвращались снова и снова, будто их притягивало магнитом. Он ничего не имел против. Люди, приходившие проконсультироваться по личным вопросам, впечатлялись его способностью разрешать любые ситуации и предлагать неожиданные, но практичные решения. Нестандартные ответы и взгляды провоцировали, заставляли размышлять, и те, кто был готов думать и меняться, приходили снова. И начинали интересоваться йогой.

На самые сложные вопросы давались ответы, самые трудные проблемы анализировались и разрешались, раскрывалась самая суть жизненных испытаний человека. Он мог мгновенно проанализировать любую тему, и выводы были весомы и правдивы. Его бессознательное знание экспоненциально углублялось с каждым вопросом. Увеличивались и обязанности. С каждым инициированным Гуру брал на себя ответственность за будущее ученика, и это обязательство было пожизненным. Восторженные последователи не поощрялись; при этом он всегда был рад попутчикам.

Разнообразные дискуссии давали пищу для размышлений и иллюстрировали сложную палитру человеческих характеров и архетипов. Каждый новый посетитель проецировал на «внутренний экран» Гуру сложную сеть кармических связей. Никого не нужно вербовать, люди уже отфильтрованы собственными кармами, которые и приводили их к йоге, к учителю. Или, наоборот, уводили прочь, к другим вариациям судеб…

Он был молод и ничто человеческое не было ему чуждо. Будучи фанатом комиксов Marvel, он с нетерпением дожидался премьеры фильма о Супермене. В день премьеры, купив билеты, он вышел из кинотеатра за попкорном, одетый в черную футболку, черные джинсы и щеголяя ковбойскими сапогами с наборными скошенными каблуками. Его заметили двое пожилых учеников, один воскликнул: «Гуруджи!», – и оба пандита распростерлись прямо на тротуаре у его ног. Одетые в традиционные дхоти[92] и курты, седовласые джентльмены шестидесяти и семидесяти лет касались его начищенных ковбойских сапог, прося о благословении. Их мгновенно окружила толпа, ожидая зрелища или скандала – что-то точно назревало, иначе зачем двое пандитов навзничь лежали перед молодым человеком в джинсах. Он еле упросил их подняться. Возможно, прохожие приняли его за Супермена, появившегося на улицах Гвалиора, но сомнительно, что среди зевак были читатели комиксов. Кроме шуток, это был последний фильм, который он смотрел в кинотеатре. Куда бы он ни пошел, спонтанно собиралась толпа, и все это было крайне некомфортно, ненужно и заставляло держаться подальше от общественных мест. Внезапная популярность действовала на нервы.

Тем временем, внутренние и внешние изменения продолжались, и некоторые были довольно необычными. По ночам он практиковал в маленькой комнате на крыше, и мать обычно поджидала его внизу, чтобы убедиться, что он поел. Ее тревожило его новое «хобби», она считала, что все эти долгие медитации, поздние пробуждения, молчаливая задумчивость и рассеянность сильно изменили его.

В ту ночь, все еще наполненный блаженством и покоем после интенсивной практики, он спустился вниз и уселся в кресло, не включая свет. Ему хотелось продлить это неописуемое состояние. Мать вошла в темную комнату, неся стакан молока и теплую лепешку – и выронила тарелку с криком: «У тебя голова горит!». Подскочив к зеркалу, он взглянул на свое отражение: над головой сиял ореол золотого пламени. Он быстро включил свет. Мать была сильно встревожена и растеряна, он попытался ее успокоить: «Это просто игра света, а не пламя, тебе показалось!». Так он впервые увидел свою ауру и немедленно начал с ней экспериментировать. Чтобы научиться контролировать яркий светящийся контур, потребовалось время, но в конце концов он научился включать и выключать ее по желанию, чтобы продолжать беседы с посетителями и друзьями. Иначе, глядя на яркий нимб над его головой, люди впадали в состояние транса.

Время от времени он мог продемонстрировать ауру некоторым из учеников для поддержки и вдохновения. С молчаливым благоговением они созерцали яркий нимб, а он небрежно замечал: «Это всего лишь побочный эффект практики…».

С годами цвет ауры менялся: поначалу ярко-золотая, она приобрела зеленоватый оттенок, форма также изменилась. Последние двадцать лет она напоминала Шивалингам и была ослепительно белой. Заряженный продвинутыми пранаямами ореол указывал на продолжающиеся изменения в развитии мозга и свидетельствовал о высшем уровне йогического мастерства. Но это не означало, что можно расслабиться и почивать на лаврах.

Кармические уроки

Однажды вечером они сидели с Учителем перед храмом во дворе. Чтение Гиты закончилось, и люди покидали сатсанг[93], когда вошел неожиданный гость. Старый, хромой, наполовину парализованный, он передвигался с большим трудом, опираясь на плечо сопровождающей его женщины. Став необычайно суровым, Гуру даже не взглянул на посетителя. Попытавшись поклониться, тот упал, разбив лицо о каменный пол; из подбородка и носа старика потекла кровь.

Его захлестнула волна сострадания, и он было привстал, чтобы помочь калеке. Однако Гуру остался беспристрастным и холодно сказал: «Ты засвидетельствовал свое почтение, теперь уходи». И, обращаясь к спутнице посетителя, добавил: «Отведите его домой».

Старик хромал, волоча парализованную ногу, и прошло некоторое время, прежде чем женщина практически вынесла его со двора.

Повернувшись к нему, Гуру сказал: «Тебя охватило сострадание. Но ты не знаешь этого человека. Он был головорезом, выдававшим себя за священника, и заманивал паломников в безлюдные места, где грабил и убивал их, а трупы сбрасывал в Гангу. Этот подонок убил больше трехсот человек в Каши Карвате. И теперь пожинает кармические последствия своих деяний, потеряв все, включая здоровье. О нем заботится его овдовевшая дочь… Чужие страдания порождают в нас сострадание, это совершенно естественно. Но сначала постарайся увидеть причины людских несчастий, они никогда не бывают случайными». Произошедшее заставило его задуматься о крайней запутанности паутины человеческих судеб. Можно ли разгадать суть чьего-то характера, не зная всей истории жизни человека и обстоятельств, приведших к тому или иному результату? Гуру видел человеческие кармы и одновременно понимал их корни. Ожидалось, что преемник тоже разовьет эту способность.

Существовали методы определения предрасположенности к тому или иному поведению путем анализа типа телосложения, длины пальцев, формы черепа и пальцев ног. Внешние черты могли рассказать о различных склонностях человека. Широкие бедра у мужчин, длинные или кривые пальцы, роскошные волосы или лысина, родимые пятна или косоглазие были метками предыдущих карм. Наука о связи внешнего облика и внутренних характеристик имела древние корни. Индийские мудрецы-сиддхи следовали древней ведической Самудрика Шастре[94], трактату о «знании особенностей тела». Однако смотреть в глубину человеческого сердца было специализацией совсем другой науки, требовавшей развитого внутреннего зрения. Учитель обучал его видеть людские кармы.

…Спустя два года бывший головорез умер страшной смертью. Дочь, уйдя на работу, оставила электроплиту на кухне включенной. Пытаясь что-то достать, старик потерял равновесие и упал грудью прямо на нее. Подняться так и не сумел, и медленно сгорел заживо. Учитель не остался равнодушен к невзгодам дочери старого калеки, скромной школьной учительницы, и помогал деньгами, пока та не нашла постоянную работу в государственной школе. Карма этой женщина была вполне неплохой.

Другая история иллюстрировала иную разновидность кармических хитросплетений. Город Шивпури, где их семья жила до ухода отца на пенсию, был красивым, зеленым и мирным. Высокий пост отца обеспечивал им жизнь в большом особняке с обслуживающим персоналом. Одного из пятнадцати слуг, худощавого и похожего на привидение человека с очень темной кожей, звали Деви Лал, и его историю они впервые услышали от кого-то из прислуги.

В один не очень прекрасный вечер Деви Лал умер, но на следующее утро, во время кремации, неожиданно ожил. Усыпанный гирляндами оранжевых цветов, замотанный в белую погребальную ткань, Деви Лал внезапно сел на погребальном костре, тупо уставившись на толпу провожающих – как раз перед тем, как к дровам собирались поднести горящий факел. Обильно приправляя историю деталями, Деви Лал охотно рассказывал ее всем, кто готов был слушать. Особенно радовались дети, не перестававшие удивляться и задавать вопросы.

…В тот роковой вечер, когда Деви Лал прилег после ужина, в комнате вдруг появились двое темнокожих и грозных людей в одинаковых белых набедренных повязках, приказавших ему встать и следовать за ними. Испуганный Деви Лал попытался возражать, но его грубо вытащили из постели огромным рыболовным крюком, который один из незнакомцев воткнул ему в щеку. Второй принялся избивать его палкой с торчащими из нее шипами. От невыносимой боли Деви Лал не видел ничего вокруг, и ему казалось, эта пытка длилась целую вечность.

Они прибыли в странное место, где их встретил седобородый мужчина, окруженный ярким светом, преисполненный достоинства и внутренней силы. Он сказал: «Этому грешнику предписано страдать дольше, он еще не исчерпал всех своих грехов. Зачем вы привели его так рано? Бросьте его обратно!». Один из свирепых сопровождающих выдернул крюк изо рта Деви Лала, другой ударил его ногой под зад, и тот провалился в пропасть, очнувшись на погребальном костре. Его ягодица навсегда потеряла чувствительность в месте, куда пришелся пинок. В доказательство Деви Лал втыкал в свою плоть иголку, не моргая, и стал настоящим героем детворы – не потому, что воскрес после девяти долгих часов смерти, а оттого, что мог выдерживать боль. Все это казалось детям крайне увлекательным. Иногда уникальные способности Деви Лала демонстрировались приезжим родственникам: «Смотрите, я могу вонзить в него иголку, и он ничего не почувствует!».

Когда семья переехала в Гвалиор, он как-то встретил кого-то из прежних слуг из Шивпури и поинтересовался судьбой Деви Лала. Старому слуге было предписано страдать, так и вышло – Деви Лал заболел проказой, семья отвернулась от него, и он был вынужден просить милостыню. Его смерть была одинокой и мучительной. Тот, кто вернул его в тело, позаботился, чтобы старый слуга получил сполна. История была не очень веселая, из нее нельзя было извлечь никакой морали, так как о прошлом Деви Лала не было известно ровным счетом ничего. Сказать, за что он был наказан, никто не мог, да и необходимости в расследовании уже не было.

Законы кармы непреложны, но их возможно смягчить определенными действиями. Одним из таких методов была йога, способная изменять жизни худших из преступников. Но чтобы получить такой шанс, у человека должна быть кармическая предрасположенность, удача и милость Гуру. Он еще не знал наверняка, насколько обременительным было его собственное прошлое, но преисполнился решимости расплатиться с возможными долгами и постараться не влезать в новые. Конечно, при каждом новом посвящении, с каждым новым учеником, образовывалась еще одна связь, однако это карма была особого рода.

Последняя медитация Агхори

Бенарес всегда был известен как город Агхори, хотя этих пугающего вида аскетов можно встретить по всей Индии. Несмотря на то, что агхори не являются изгоями, люди идут с ними на контакт только в самых сложных и необычных жизненных обстоятельствах. Но здесь, у горящих костров на гхатах Варанаси, можно было повстречать практикующих агхори в их «естественной среде обитания». Покрытые пеплом, украшенные амулетами из человеческих костей, косматые и полуобнаженные колдуны и их странная атрибутика привлекали внимание жадных до фоторакурсов туристов.

Наблюдая за агхори с осторожным любопытством, он пытался понять, как можно познавать Бога, живя среди смерти и грязи. По всей Индии путь Агхоры[95] ассоциируется с тьмой и черной магией и считается «нечистым». Казалось, цель всех этих жутких ритуалов противоречит самому понятию чистоты, столь почитаемой в ортодоксальном индуизме. Как иначе назвать жизнь на местах кремации, если не сплошным празднованием смерти и отрицанием света?

И все же, даже «темная» садхана стремится к одной и той же цели. Как и йоги, агхори ищут освобождения от цикла реинкарнаций. Путь к мокше одинаков для всех искателей: через осознание индивидуального «Я» и его тождественности Абсолюту. Агхори утверждают: все противоположности в конечном счете иллюзорны, «чистого» и «нечистого» не существует. Для них жизнь и смерть – лишь разные стороны одной монеты, поэтому они принимают тьму посредством разных ритуалов. Ведь она – часть Света. Пытаясь постичь недвойственность, они преодолевают социальные табу, достигая измененного состояния сознания. Жизнь среди трупов, курение ганджи и употребление других интоксикантов – радикальный подход, однако он дает представление об иллюзорности привычных установок. Эти люди вполне могли идти одной из дорог, ведущих к истине. И все же он не верил, что Шиве нравится, когда Ему поклоняются среди смрада и разложения. Во мраке, в бездне ледяной вечности – да, но не среди гнилых полусгоревших останков… Махадев любит места кремации, но некоторые ритуалы были просто отвратительны. Кроме того, сколько истинных агхори было среди колдунов и тантриков, присваивающих себе данный титул ради увеличения дохода? Гуру говорил, что настоящие агхори встречаются крайне редко, и они могущественны. Учитель был знаком с самыми необычными персонажами…

В ноябре 1985 года Сатьячаран Лахири отправил его к одному такому аскету со словами: «Один мой друг, достигший высот на пути Агхоры, начинает последнюю медитацию. Ты должен навестить его». Навестить агхори, одного из этих людей, сидящих на гхатах? Лишь годы спустя он понял: Сатьячаран Лахири хотел, чтобы он получил кое-какие подсказки о будущем.

Одному из детей прислуги поручили проводить его, и он последовал за мальчиком по узким лабиринтам улиц. У дверей старого дома он назвал имя Гуру, и его пригласили войти; случайных посетителей к сидящему в последней медитации агхори не пускали. Он поднялся по лестнице. Сидящий на крыше дома лицом к Ганге старик был погружен в глубокий транс; глаза были открыты и абсолютно неподвижны. На вид аскету было около девяноста лет, он был закутан в шаль, на голове шерстяная шапочка; чисто выбритый, он обладал приятной наружностью. В нем не было и тени уродства или дикости, обычно ассоциирующихся с культом Агхоры. От старика исходили необычайно мощные вибрации. Подойдя к неподвижной фигуре, он молча поклонился и тихо сел на пол. Ему было строго наказано не говорить ничего, что могло потревожить подвижника, и просто ждать. Минуты тянулись крайне медленно, и он чувствовал себя неловко. Даже будучи Гуру, он был крайне неопытен в вопросах подготовки к оставлению тела.

Через полчаса медитирующий наконец заговорил: «Кто ты?». Назвав имя Гуру, он добавил: «Я его ученик и следую той же традиции. Пожалуйста, благословите меня и, если это покажется вам уместным, скажите что-нибудь вдохновляющее».

Старый агхори молчал; прошло почти двадцать минут, прежде чем он заговорил. Когда-то, живя на смашане, он страстно хотел увидеть Парашураму[96], одного из восьми бессмертных мудрецов. Парашурама считается Гуру всех агхори, так что в желании тогда еще молодого аскета подтвердить духовную связь с «Рамой с топором» не было ничего необычного. Настойчиво расспрашивая своего учителя о методах призыва Парашурамы, он убедил наставника дать ему подробные инструкции по проведению ритуала. В течение сорока дней надо было читать мантру и совершать определенный обряд.

«На сороковой день Парашурама предстал передо мной, и я видел его так же ясно, как вижу тебя сейчас. На земле позади Аватара я заметил Шри Янтру[97], нарисованную красной киноварью. Когда Парашурама исчез, янтра пропала вместе с ним, и на поверхности земли, среди песка и мелкого гравия, не было и следа красной краски…».

Оторвав взгляд от реки, старик искоса взглянул на него. Ноябрьское солнце стояло высоко, и Ганга сияла как расплавленное серебро. Агхори молчал, и было непохоже, что он скажет что-то еще. Наверное, это был подходящий момент, чтобы откланяться.

Неожиданно старик произнес: «Вот увидишь, однажды Советский Союз исчезнет, а через какое-то время и Соединенные Штаты прекратят быть соединенными. Теперь иди». Сильно озадаченный, он поклонился и ушел, гадая о последних словах аскета; в то время он совершенно не интересовался ни геополитикой, ни государственным устройством Соединенных Штатов.

…Специфика индийских философских школ такова, что информация зачастую дается без пояснений, и спрашивающему приходится самому размышлять о явных или скрытых смыслах. Требовать немедленного объяснения считается неуместным, так как осознание должно быть добыто самостоятельно, его нужно заслужить. Расспрашивать уходящего в небытие агхори о конкретном значении услышанного и предсказанного было бы попросту неуместно.

На следующий день старика нашли сидящим в той же позе, он глядел на Гангу застывшими немигающими мертвыми глазами. Оказалось, посетителей после его ухода больше не было, он был последним, с кем говорил агхори. Были оперативно организованы «водные похороны», тело агхори завернули в белую ткань, украсили гирляндами желтых ноготков и предали реке в соответствии с обычаем для святых такого ранга.

Благословил ли его агхори? Никакого способа узнать об этом не было, нужно было просто продолжать жить. Но почему подвижник вообще заговорил о Советском Союзе и США? Когда он передал слова агхори Учителю, тот улыбнулся: «Ты узнаешь значение этих слов, когда придет срок. Агхори известны тем, что видят будущее».

В то время было невозможно представить, что такое могущественное государство, как Советский Союз, прекратит существовать. Однако через пять лет могучая цитадель социализма распалась, и довольно быстро. В те времена рядовые граждане СССР не могли свободно выезжать за границу, однако после распада советской империи искатели йоги начали приезжать в Индию. Некоторые стали его учениками. Да, эта часть предсказания бесспорно сбылась, и перемены коснулись его лично. Что касается остальных прогнозов, грядущие трансформации, видимо, еще накапливались перед тем, как обрушиться на головы людей. Но уже в 2021 году мир наблюдал за боевиками и радикалами, штурмовавшими здание Капитолия в Вашингтоне; находясь на грани широкомасштабных гражданских волнений, Соединенные Штаты становились все менее объединенными.

Изредка он размышлял обо всем этом, пытаясь расшифровать коды судьбы. Похоже, что встреча с агхори посеяла семена его собственной судьбы, ведь Гуру послал его к уходящему подвижнику не просто так. Учитель знал: судьба следующего, Пятого Гуру линии будет связана с Агхорой, и благословения последователя этого культа могли быть не только полезными, но и пророческими. После этой встречи в нем пробудился интерес к жизни Парашурамы, – тот был частью шарады его будущего. И он совсем не удивился, получив спустя девятнадцать лет личное послание от самого «Рамы с Топором», пусть даже оно и пришло в чужом сне. Что касается мистической Шри Янтры, она попала к нему при удивительных обстоятельствах, да еще и с точными инструкциями по установке. У этой тантрической трехмерной диаграммы космоса была своя, важная роль в пьесе его жизни.

Время продолжало разматывать свою вечную нить, оставалось лишь созерцать ее узоры, пытаясь уследить за извивами пряжи. Все в мире было связано и переплетено между собой. Абсолютно все.

Даршан Вишванатха

В марте 1986 года Бенарес готовился к празднованию великой ночи Шивы, и он решил остаться в городе, чтобы провести время с Учителем. Он никогда особо не любил ходить в храмы и старался не посещать общественные места во время больших религиозных праздников, когда сложный коктейль людских надежд и молитв щедро разливается в воздухе среди невообразимых толп. Густое варево мыслей и ожиданий бурлило в гигантском котле вечного города, миллионы преданных выстраивались в длинные очереди в храмы, чтобы возложить цветы и вознести молитвы. Однако Сатьячаран Лахири настаивал: «Раз уж ты оказался здесь во время Махашиваратри[98], то должен пойти на даршан к Вишванатху[99] Джи!».

Наутро, лавируя по узким улочкам, он отправился к Вишванатх Гали, одной из старейших и оживленнейших улиц города. Именно там находился главный шиваитский храм Махадева, известный как Шри Вишванатх или Вишвешвар. Его купола, покрытые тонной чистого золота сикхской империи, ярко сияли, а в синем небе кружили абсолютно безучастные ко всему происходящему внизу голуби. Когда он неохотно приблизился к концу очереди, толпа уже была довольно плотной. Пытаясь блокировать рваные потоки людских эмоций, он сосредоточился на истории храма.

…Посвященный Господу Вселенной, Каши Вишванатх был построен на том самом месте, где явился первый из двенадцати самопроявленных Джьотирлингамов. Вырвавшись из земли как столп света, он взвился в небо, безначальный и бесконечный, как Сам Шива. Причиной его появления был спор между Троицей о том, кто сильнее – тогда Махадев и пронзил все три мира бесконечной световой колонной. Приняв облик дикого вепря Варахи[100], Вишну[101] кинулся рыть под ним землю, а Брахма превратился в лебедя, чтобы долететь до самого верха светового потока.

Обессилев от бесплодных попыток, Брахма солгал о том, что достиг вершины столпа, призвав в свидетели цветок кетаки. Разъяренный ложью, Шива принял гневную форму Каал Бхайрава[102]. Отрубив Брахме пятую голову, Махадев проклял Брахму вместе с цветком кетаки. Творцу перестали поклоняться, а цветок кетаки никогда больше не использовали в подношениях, и спустя столетия ситуация не изменилась. В Индии сохранилось всего несколько храмов Брахмы. Наблюдая за праздничной суетой, он всецело поддерживал решение Махадева: «Творец не создал ничего, кроме хаоса…». Было всего десять часов утра, и впереди многочасовое ожидание. В качестве приношения он купил цветок дурмана.

…Джьотирлингам считается столпом, поддерживающим мироздание, его центром, осью мира, вокруг которой крутится веретено планеты. Однако, стоя в медленно движущейся очереди, он не чувствовал никакой символической связи между земным и небесным; это переполненное людьми место совсем не походило на сакральную точку встречи небес с земной твердью.

…Очередь медленно ползла уже более пяти часов, цветы в руках начали увядать. К четырем часам дня он не чувствовал ничего, кроме усталости и раздражения. Небольшая группа стоявших за ним тамильцев начала негромко напевать Лингаштакам, восьмистрофную поэму о поклонении вечному проявлению Шивы: «…почитаемый Брахмой и Вишну, чистый и сияющий, он уничтожает печали, с рождения преследующие каждого из нас».

Одна из очередей была для мужчин, в другой стояли женщины, и вся эта радостно-возбужденная человеческая масса, на первый взгляд абсолютно хаотичная, но хорошо организованная, постепенно вливалась ко входу в храм. Сотни рук тянулись к Шивалингаму, установленному в квадратном углублении; горы гирлянд из желтых бархатцев убирали вновь и вновь, обнажая темно-коричневый глянцевый камень. Потрясенные этим зрелищем, некоторые паломники замирали на месте, и храмовому персоналу приходилось практически выталкивать их за дверь, освобождая места для все новых и новых преданных. «Только одно касание! Проходите дальше!».

Положив цветы, он едва успел коснулся влажной поверхности Шивалингама, когда кто-то толкнул его. Потеряв равновесие, он упал, ударившись левой стороной груди о что-то твердое. Оказалось, он застрял в небольшом серебряном углублении, окружавшем реликвию, и теперь возлежал прямо поверх темного блестящего камня.

Двое браминов-служителей помогли ему подняться; он в гневе обернулся к пожилой женщине, ставшей причиной его эффектного падения – но та, ничуть не смутившись, уже протягивала Вишванатху Джи свои подношения. Он промолчал; все, что должно было произойти, уже произошло. Оставалось только протиснуться сквозь толпу обратно, к безопасной гавани дома Гуру. Все еще раздраженный, не ощущая ни малейшего духовного подъема, он рассказал Учителю о происшествии. Сатьячаран Лахири смеялся как ребенок; он никогда прежде не видел, чтобы Гуру так веселился. Утирая выступившие слезы, Учитель сказал: «Похоже, Вишванатх джи принял тебя в качестве подношения. Это был настоящий даршан».

Так значит, он преподнес себя Шиве вместе с цветком дурмана, и это спонтанное подношение было инициировано никем иным, как Шакти? Кто еще мог толкнуть его с такой точностью, чтобы он приземлился на одну из самых святых реликвий Индии?

Да, Шива поразил его в самое сердце, и судьбоносные вибрации пронзили все его существо; было ли это объятие или принятие, могло показать лишь будущее.

По настоянию Гуру, с ноября 1985 по март 1986 года он посетил еще несколько интересных мест и людей, и все эти визиты оказались судьбоносными. Объятие Махадева в Вишванатхе было прелюдией к личной аудиенции, но всему этому только предстояло случиться.

Боль, бонусы и внутреннее Время

Иногда практика могла длиться более десяти часов, и все это время необходимо было оставаться в позе лотоса. Такая длительность медитаций не была обязательной – физические способности у всех разные, но тем, кто стремился достичь высшей цели йоги, приходилось преодолевать дискомфорт. Границы преодоления могли простираться настолько далеко, насколько позволяли амбиции и мотивы практика. Индивидуальная кармическая предрасположенность к жесткой аскезе была частью запрограммированного жизненного плана.

Сам он был полон решимости выйти за границы известных, уже изученных общепринятых норм, и эта решимость сопровождалась болью, игнорировать которую становилось невозможно. Для того, чтобы противостоять резкой, грызущей боли в суставах и выносить тянущие спазмы в конечностях, требовались настойчивость и терпение.

В своем безграничном многообразии боль бросала вызов защитному механизму нервной системы, посылающей бешеные сигналы в мозг. Сложенные в лотос ноги немели, но неумолимая боль, сперва опробовав таз и спину, в конце концов распространилась по всему телу. Считая вдохи, он оставался неподвижен.

…Было ли полное погружение в практику ключом к успеху? Можно ли измерить прогресс количеством затраченных часов, или качество практики важнее? Он знал: без количества не придет осознание качества. Стимулируемая длительностью практики, йога медленно возвышала ум и углубляла переживания. Залогом успеха являлась регулярность садханы, наряду с продолжительностью. Поначалу долгие часы практики были менее важны, чем задача сделать ее частью повседневности – пока йога не стала главной составляющей его жизни, вытеснив остальные приоритеты.

В «Автобиографии йога» Йогананда упоминал интересный факт о Раме Гопале Музумдаре: «бессонный святой» ежедневно проводил в садхане по двадцать часов. Это вызывало недоумение: как можно практиковать по двадцать часов в день, если в сутках всего двадцать четыре часа? Спросить было не у кого. Однако в йогических текстах говорилось, что прежде, чем достичь результатов садханы, надо совершить великую аскезу, маха-тапас[103], и он продолжал расширять границы возможного. Начиная с апреля 1985 года, время медитаций увеличилось до двадцати часов. Втиснуть практику в рамки одних суток было невозможно, и он установил собственный распорядок. Спал после йоги, ел и упражнялся так долго, как хотелось, и больше не ограничивал себя 24 часами. Внешнее, солнечное время управляло сменой дня и ночи, но древние йоги знали о существовании внутреннего, которому подчинялись органы, кровообращение и импульсы мозга. И это время основывалось не только на биологических циклах.

Попадая в такт мелодии внутреннего времени, пранаяма пела телу свою колыбельную, замедляя мириады нейронов, но не усыпляя организм. Один древний текст, Сваччанда-тантра, даже указывал точное количество выдохов и вдохов: внешний день содержал двадцать одну тысячу вдохов и выдохов; во время внутреннего «дневного цикла» было шестьсот вдохов – и это простое, не-йогическое дыхание.

Устойчивые потоки Праны и Апаны[104] наполняли его тело, удлиняя, расширяя часы, выкроенные из ткани обыденности. Чувство Времени обновлялось: тело превратилось в дыхание, больше не измеряемое часами.

Медитация установила новый цикл сна и бодрствования, и биологические часы адаптировались к новому расписанию. Корректировка сделала свое дело: теперь он мог увеличить время практики, не сокращая время отдыха. Никто не может бодрствовать по двадцать часов и выполнять высшие пранаямы без адекватного перерыва. Йога Бессмертных была интенсивной, и телу требовалось надлежащее восстановление.

В течение следующих шести месяцев он практиковал по двадцать часов, затем ел и спал мертвецким сном по 12–14 часов. Снов он не видел – все сновидения исчерпывали себя в процессе практики. Просыпаясь, он был готов практиковать снова. Проблема времени решилась, но фактор боли остался.

Скованность, судороги, рези и ломота стали постоянными навязчивыми спутниками, чью раздражающую, мучительную компанию можно было только пережидать. В какой-то момент он понял: сопротивление бесполезно, и просто открыл ворота вторжению войск Боли. Через некоторое время (на самом деле, после нескольких лет занятий Крией) кровообращение стало замедляться, онемение тела усилилось, пока не достигло шеи. А затем… боль ушла. Полностью усвоенная телом и растворенная, как соль в океане, боль насытила свой голод, и организм принял ее: теперь ощущение дискомфорта существовало только в уме. А затем все тело стало разумом, забыв о телесности.

Однако лишь на то, чтобы разогнуть ногу после падмасаны, у него уходило около полутора часов. Оживление всего «земного скафандра» требовало еще больше времени.

…Восемь лет спустя он писал о прикосновении к горизонту, тонкой линии соприкосновения неба с землей, используя романтическую метафору. И все же, эта иллюзорная черта четко разграничивала миры. Разные реалмы пересекались; вдох следовал за выдохом, жизнь встречала смерть. Сознательный ум, подобно лотосу, уходил корнями в питательную почву подсознательного. Со смертью тела путешествие ума продолжалось, и почти всегда разум находил нового носителя. Израсходованные тела снова и снова распадались на элементы, и каждый раз душа должна была проходить обучение заново. Однако существовали способы сохранить цветок развитого сознания и семена всех воспоминаний, не теряя приютившего их тела.

Крия была йогой действия, и прогресс в ней достигался только практикой. Ее выполнял разум, но тело было необходимым оборудованием, сложным инструментом. Слова, сказанные когда-то Анандамайи Ма, все еще были с ним, и он продолжал жить согласно этой короткой, но мощной мантре: «Делая – преуспеешь».

Являясь действием, Крия должна была сопровождаться Иччхой[105] и Шакти. Иччха была волей, решимостью, клинком намерения. А сила, Шакти, приходила к взывающему к ней лишь добровольно, для нее не существовало браков по расчету. Шакти могла наградить силой только по любви. Того, кто обладал Ею, называли Шактиман, Хозяин Силы. Наличие физической силы – одно из условий этой сделки, так как Шакти никогда не выбирала слабаков. Она приходила по зову Воли. Три этих силы, три фактора были непременными условиями поиска Самости, Богопознания, Единства, как бы ни назывались эти цели. Лично он называл это «Пробуждением».

Разделенные на вдохи и выдохи, движения Праны образовывали контур Жизни. Он находился в центре этой древней мандалы[106] и наблюдал за вращением сил и стихий, за течением невидимого, но постоянного потока сознания. Что ожидало его: бессмертие, перенос разума за пределы земных сфер, астральное существование в качестве могущественного духа среди подобных ему существ? Гадать бессмысленно, возможно было все. На данный момент ему хватало отсутствия боли, а двадцать часов непрерывной практики были победой, достижением, которое никто не мог оспорить. И главное: эти полгода упорной практики предопределили последующие события.

Самадхи

В 1985 году семья переехала обратно в город. Район был довольно уединенным, всего несколько жилых домов располагалось за инженерным колледжем. Целые гектары зеленых полей, где обычно проводили праздники и свадьбы, и местный смашан изолировали жителей от отдаленного городского шума. Место было почти идиллическим.

Шла последняя неделя сентября, ночная садхана ощущалась привычной, почти рутинной, когда, после выдоха в Йони мудре, что-то внутри щелкнуло и его разум распахнулся, подобно дверям. Окруженная ярким кольцом света, темная сфера Кутастхи становилась все ярче и больше, пока полностью не поглотила его – и он провалился внутрь ослепительного сияния. Сердце и дыхание остановились, сознание вошло в каждую комнату и закоулок города, где люди занимались повседневными делами. Его разум свидетельствовал сознание каждого живого существа; он мог видеть (вернее, чувствовать и знать) все, что они чувствовали и знали. Люди ели, испражнялись, занимались сексом, плели интриги против соседей и работодателей; мысли некоторых тлели углями скрытого гнева. Сексуальные желания, потребность обладать кем-то или чем-то были осязаемы, объемны, и весь этот коктейль из множества эмоций теперь вливался в его широко распахнутое сознание. Он осознавал все чужие эмоции одновременно, и это ошеломляло, будто его заставляли пить смесь нектара и яда, вызывающую и отвращение, и наслаждение. Вдобавок, запах человечества был просто невыносим. Смрад гнилостных ментальных проекций и порывов преобладал над тонкими ароматами благочестия, бескорыстия и доброты.

Йогические тексты описывали самадхи как блаженство, но его собственные ощущения отнюдь не были приятными. Романтические описания состояния анабиоза ни словом не упоминали безумный шквал переполнявших его эмоций. Позднее он научился выходить за пределы этих состояний, блокируя или избегая волн человеческих мыслей, какофонию чужих эмоций, затоплявших его разум, но в тот момент…

Остро и всецело осознавая самого себя, он вовсе не растворялся во всезнании и всевидении, не забывал, кем был. Ядро индивидуальности оставалось незатронутым, и одновременно с этим ощущением он вспомнил все забытое и прожитое в разных телах, в предыдущих рождениях и жизнях, – забыть их снова было уже невозможно. Все эти воспоминания снова стали частью его существа, и это знание заполняло его до краев.

Все цвета, эмоции, конфигурации и формы, виды, пол и сознание живых и умирающих проносились сквозь него острыми, колющими волнами. Тело оставалось безжизненным, дыхание и кровообращение отсутствовали, однако он осознал это, лишь когда начал постепенно приходить в себя. Кровообращение восстанавливалось медленно, причиняя почти невыносимые ощущения. Спустя годы, отвечая на вопросы учеников об этом моменте, он попросил их представить онемевшую руку или ногу и покалывание циркуляции крови, медленно возвращающей чувствительность конечностей. А затем вообразить все тело в подобном состоянии, онемевшим и безжизненным, терзаемым миллионами колющих и зудящих крошечных игл, пронзающих внутренние органы, кости и нервы. Терпеть это было невыносимо, он напрягал всю силу воли, чтобы не закричать…

Наручные часы показывали, что он находился в состояния анабиоза полтора часа (обычно он засекал время перед выполнением Йони мудры). В только что произошедшем он не сомневался, точно зная, что именно с ним случилось. Это походило на ощущения измученного голодом и жаждой путника, нашедшего после долгого путешествия безопасное и гостеприимное место. Долгая мучительная жажда была утолена, и его переполняли облегчение, благодарность и удовлетворение.

Проснулся он поздно. Обеспокоенная мать звала его на завтрак, который он благополучно проспал. Заставив себя подняться, он вспомнил бездну, открывшуюся ночью, диапазон собственных эмоций, онемение тела.

…Последствия первой экспедиции в пустоту были довольно тревожными: он начал стремительно стареть. Ничего тогда не зная о существовании высших пранаям, позволяющих уму и телу выносить подобные испытания, он чувствовал непроходящую усталость и депрессию. Большую часть времени он лежал, глядя в потолок, вспоминая детали пережитого; всякое желание заниматься йогой пропало, вместе с аппетитом и интересом к жизни. Ничто не могло стряхнуть охватившую его вялость.

Мать теребила его, пыталась заставить хотя бы регулярно есть. Она была уверена: он страдает от безответной любви, и переубедить ее он не пытался. Через какое-то время он все же попробовал рассказать ей и двоюродным братьям о пережитом, но все смотрели на него со странным выражением. А затем осторожно предположили, что он страдает от психического расстройства и нуждается в специальном лечении. После этого он совершенно замкнулся в себе. Понять его мог только Учитель, так как подобные переживания лежали за пределами понимания обычных, считающих себя нормальными людей. Именно тогда он начал распознавать невидимую грань, разделяющую мирян и духовных искателей.

Некоторые из открытий первого самадхи шокировали, оно вовсе не было состоянием блаженства, как это представляли непосвященные. Вдобавок к телесным переменам, самадхи полностью меняло восприятие реальности. Освобождение ума от обусловленного состояния обнажало печальную правду об институтах религии и власти – это были фантомы. Постулаты и истины, транслируемые родителями и другими взрослыми, оказались относительны. Он скоро понял, насколько тернистым может быть путь духовных исканий, если йогин живет в семье – бесцеремонные вмешательства и наставления могут стать невыносимыми.

Вдохновленный искатель мог двигаться в потоке воображения, а люди вокруг оставались обездвиженными. Главным образом они пытались остановить того, кто менялся на их глазах, отговорить его (или ее) от этой духовной чепухи, называя самоосознание «пустой тратой времени». Доброжелатели апеллировали к долгу или ответственности искателя перед семьей, обществом, страной, даже человечеством, требуя полного подчинения общепринятым правилам и нормам. Непрактичного мечтателя стыдили за уклонение от этих эфемерных обязанностей, обвиняя в эгоизме и перечисляя все, что для него делалось. Чужой прогресс заставлял людей чувствовать собственную неспособность к развитию, и это было для них невыносимо. Нарушителя правил и норм необходимо было предупредить, пристыдить, отругать, исправить, остановить. Короче говоря, положение тех, кто испытал йогическое самадхи, находясь в «нормальном» мире, было незавидным.

Как-то, принимая душ, он заметил на груди седые волосы – и внезапно все встало на свои места: самадхи было встречей со смертью, тело восприняло отсутствие сердцебиения и дыхания как верный знак приближающегося конца. И, поколебавшись, послушно начало стареть, устремляясь к предписанному и неминуемому распаду. Под влиянием пережитого состояния разум начал считать любую деятельность бесполезной, а кончину – необратимой, так как тело прошло через врата смерти. Ум нуждался в подсказке, наставлении, которое могло бы вернуть его к жизни, заставив почувствовать пульс и напряжение мышц, запах пота, ток крови…Тело нужно было заново научить жить, и он упрямо поднимал тяжести и делал бесчисленные махамудры[107].

Поначалу даже подняться с кровати было тяжело, однако упорные физические упражнения остановили прогрессирующее старение, и даже некоторые седые волосы вновь потемнели.

Самадхи было не пунктом прибытия, а следующей главой, ступенью, началом нового путешествия.

Трюк или достижение; утерянный смысл Самадхи

Шри Сатьячаран Лахири впервые вошел в состояние самадхи, когда ему было далеко за пятьдесят. К тому времени отец Учителя, Тинкори Лахири, уже оставил тело. Когда его спрашивали о самадхи, Гуру никогда не вдавался в подробности: «Вы узнаете все необходимое, когда испытаете это сами». Конечно, Учитель был прав, и краткость его ответа подкреплялась хорошо известной аллегорической притчей. Присутствующая при родах девственница не может полностью понять смысл происходящего. Не понимая предшествовавших родам событий, всех чувств и эмоций матери, путем наблюдения за чьими-нибудь родами невозможно прочувствовать, что это значит – родить ребенка. И то же самое касалось трансцендентности ума, состояния, при котором сознание выходило за пределы всего, кроме самого себя – и становилось одновременно всем.

Известно, что после первого самадхи, всякий раз, закрывая глаза, Гуру мог видеть собственную душу, Дживу. Она возникала в виде золотой человеческой фигурки, размером всего в несколько сантиметров, излучающей сияние.

Про случаи самадхи Гуру все же рассказывал, и однажды поведал слушателям историю, случившуюся в Бенаресе в конце 1930-х годов. Прибывший в город садху стал просить разрешения у британских властей на проведение эксперимента. Этот аскет намеревался оставаться под землей без еды и воды в течение шести месяцев и запрашивал официальную охрану, что подтвердило бы подлинность испытания. Разрешение было выдано, и садху сбрил все волосы на голове и теле, чтобы в них не завелись насекомые. Затем тщательно прочистил кишечник и желудок различными пракшаланами[108], чтобы внутри не осталось и следа органики. После садху выпил немного топленого масла для смазки желудочно-кишечного тракта и залез в яму, вырытую специально для него. Подземелье закрыли досками и приставили охрану из солдат, назначенных местными властями. Садху вошел в состояние анабиоза.

Через полгода импровизированную пещеру вскрыли и извлекли оттуда вполне живого аскета; этот факт был задокументирован британскими властями, обычно следившими за подобными случаями. Из-за отсутствия солнечного света кожа садху пожелтела, на теле по-прежнему не было ни единого волоска. Он выглядел свежевыбритым, и даже его ногти, подстриженные шесть месяцев назад, остались короткими. Помощник или ученик садху принялся осторожно массировать ему шею и плечи, нажимая на определенные точки и шепча мантру в левое ухо. Разжав зубы аскета, ассистент влил тому в рот немного топленого масла, чтобы запустить и прочистить кишечник. Ставший чрезвычайно чувствительным к солнечному свету после долгого заточения садху провел несколько дней в полной темноте. Каждый день дверь слегка приоткрывали, и ассистент постепенно поднимал шторы и, наконец, садху вышел из помещения. Потребовалось около недели, чтобы он начал ходить без посторонней помощи. Еще через несколько недель он смог говорить, приобрел известность и разбогател, получая многочисленные пожертвования.

Этот садху слышал о Лахири Махасая и поэтому согласился встретиться с его внуком, Сатьячараном Лахири. За обедом и чаем они проговорили довольно долго. Сатьячаран Лахири спрашивал о техниках, позволивших садху оставаться живым в бездыханном состоянии на протяжении шести месяцев, о мыслях и эмоциях, переживаемых в состоянии анабиоза. Ответы были вполне честными: «Я не чувствовал ровном счетом ничего, мое состояние было подобно коме. Все функции тела прекратились, и, в отличие от йогического самадхи, ум был пуст и темен. Никаких мыслей и эмоций у меня не было, лишь абсолютная тьма небытия…».

Личная история этого человека была примечательной. В 30 лет он пережил трагедию и, находясь в глубокой депрессии, решил положить конец страданиям, бросившись вниз с холма Читракут. На вершине, к которой ведут сотни ступеней, располагается храм Ханумана, и в тот день, не в силах справиться с душевной травмой, несчастный практически взбежал наверх. Приблизившись к краю обрыва, он готовился к прыжку, когда кто-то окликнул его: «Эй, брат…». Непонятно откуда взявшийся незнакомец своим окликом изменил ход событий. Неприметному садху в оранжевых одеждах было на вид за шестьдесят, он выглядел как обычный странствующий садху, но прочел суицидальные мысли молодого человека. «Если ты и правда собрался умереть, не стоит покидать тело таким недостойным и примитивным способом. Пойдем со мной, и я научу тебя умирать правильно…».

Так отчаявшийся человек стал учеником этого садху и обучился искусству смерти путем остановки всех функций тела, включая дыхание и кровообращение в венах и внутренних органах. Наставник объяснил ему, как с помощью нажатия на определенные точки на шее и у основания затылка можно «отсечь голову» и остановить кровоснабжение мозга. В то время новообращенный был молод и физически крепок, и это позволяло выдерживать колоссальные нагрузки на сердце и нервную систему во время рискованных «экспериментов».

В Индии под общую категорию садху попадают все, кто не отвечает социальным стандартам и критериям. Такие люди путешествуют, совершая довольно странные вещи ради заработков или в поисках Всевышнего.

Строго говоря, новый знакомый Сатьячарана Лахири никогда не был йогом, так как не практиковал никакой другой дисциплины, кроме «искусства смерти». Однако способность умирать и воскресать усилием воли была неоспорима и очень похожа на йогическое искусство. Широкая публика не видела в этом никаких противоречий, чудо было чудом, и людей не интересовали ни мотивы, ни цели, стоящие за подобными аскезами. Видеть человека, победившего смерть, хотели все – и, отдавая дань его мужеству, люди оставляли щедрые пожертвования. Его буквально осыпали деньгами и называли «великим сиддхом». И впрямь, он достиг невозможного – кто еще мог похвастаться умением умирать и возвращаться к жизни? Несмотря на то, что инсценированная «смерть» не была результатом йогического тапаса, она требовала большого мужества.

…В ходе беседы садху сказал: «У вас совершенно другой способ достижения самадхи; вы пребываете в настоящем йогическом трансе, ваше сознание расширяется, и вы переживаете удивительные вещи. В этом различие между нашими состояниями. Когда я вступаю в смерть, это состояние похоже на глубокий сон или беспамятство, я не вижу ни снов, ни видений; у меня не возникает ни откровений, ни особой мудрости».

Бесспорно, опыт смерти наделил этого необразованного человека особой мудростью, но не дал высшего Знания. Секретом Кхечари он не владел, однако слышал о этой мудре, но этому его не обучали, для его типа «смерти» Кхечари не требовалось. Тайнами своего знания садху ни с кем не делился, хотя почти через 80 лет стало известно о существовании одной редкой травы, произрастающей в недоступных джунглях. Правильно обработанная и принятая в нужной пропорции, она вызывала состояние, похожее на смерть. В сочетании с определенными мантрами и точечным массажем магическая трава могла останавливать все физиологические процессы, не прекращая самой жизни.

Не менее важны были и техники последующего оживления тела, требовавшие присутствия грамотного помощника. Искусство умирания было сложной наукой и требовало глубокого понимания процесса. Зачем живым вообще пересекать порог Смерти без приглашения, а затем возвращаться? То, что казалось фокусом, трюком факира, являлось исследованием собственных способностей, ограничений и устремлений. Для йогинов подобное смерти самадхи было воротами портала Знания, ведущего к абсолютному слиянию с миром.

…В 1990 году, посещая Читракут, он вспомнил рассказ Гуру о «никогда не умирающем» аскете и расспросил о нем тамошних садху. Некоторые помнили эту историю, но тот человек исчез много лет назад, возможно, умер естественной смертью. Была, конечно, интригующая вероятность, что перед последним путешествием садху мог использовать свой испытанный метод и оставаться между мирами, в состоянии не-жизни и не-смерти. Но как долго растительный эликсир мог удерживать тело в состоянии анабиоза? Ответить на эти вопросы было некому.

…Сатьячаран Лахири рассказывал еще об одном случае, также произошедшем в Бенаресе и задокументированном британскими властями. Йогин провел под землей в самадхи несколько месяцев и вышел из ямы, в которой находился, живым. Место его самадхи накрыли каменной плитой и засыпали землей, а поверх поле засеяли пшеницей. После сбора урожая аскета выкопали вполне невредимым.

Власти методично регистрировали такие случаи, однако некоторые истории известны лишь по рассказам очевидцев. В 1985 году один из учеников Гуру рассказал, что во время строительных работ рядом с одним из гхатов рабочие нашли тело йогина. Человек сидел в позе лотоса, тело его выглядело неповрежденным. Почти вся мышечная масса хорошо сохранилась, хотя кожа и была пепельно-серой. Человек был наполовину засыпан землей, так как стены подземного убежища повредили при раскопках. Поначалу все были настолько напуганы, что боялись прикоснуться к нему, но затем один из рабочих сделал глупейшую вещь – попытался открыть рот йогина концом ломика. Из уголка сомкнутых пересохших губ аскета выступила кровь, его веки медленно приоткрылись. Глубоко вздохнув, почти шепотом, с усилием шевеля потрескавшимися губами, йогин произнес: «Какой сейчас год? Кто сейчас правит?».

Один из рабочих, не утративший дар речи полностью, ответил: «Баба, у нас демократия, у власти правительство, королей больше нет». С видимым усилием йогин расправил ноги из позы лотоса: «Значит, вот до чего дошло…» Спустя какое-то время рабочие вытащили йогина из ямы и помогли ему встать. Обнаженный, за исключением набедренной повязки, он был высок и худ, но не выглядел истощенным. Сделав несколько нетвердых шагов, он вошел в реку по пояс и стоял там долго, как бы совершая ритуальное омовение. Затем нырнул в воду и больше не появился. Истории были всего лишь историями, в Бенаресе их было миллионы, забытых или многократно пересказанных. Но рассказчик сам руководил той стройкой и хорошо знал этих рабочих, простых людей, неспособных выдумать столь невероятную историю, да еще и сойтись в пересказе подробностей.

…Еще один случай произошел со знаменитой святой, женщиной по имени Рам Сиа Саркар, жившей рядом с Гвалиором, неподалеку от его старого коттеджа. Один из его знакомых, Сурья Каант Шарма, показал Рам Сиа фотографию йогина верхом на белом быке, и та потребовала личной встречи с ним. Когда они увиделись впервые, этой женщине было за тридцать. Несмотря на то, что ее почитали как святую, Рам Сиа распростерлась перед ним, почтительно коснувшись его стоп. В индийских деревнях до сих пор существует традиция: когда молодая женщина ест, она закрывает лицо, чтобы тесть не видел ее жующей. Отношение Рам Сиа Саркар к нему было таким же уважительным.

Она рассказала свою историю. В деревне Тарот рядом с храмом Ханумана есть небольшая пещера, где Рам Сиа провела год в состоянии самадхи. Когда он спросил об этом опыте, она тихо ответила: «Дух моего Гуру, Шанкх Бабы, оставался со мной все это время». Она оставалась под землей без воды, еды и солнечного света, а жители деревни беспрерывно, двадцать четыре часа в сутки, пели киртаны рядом с пещерой. Этот длившийся целый год концерт охранял ее, гарантировал безопасность и подтверждал подлинность отшельничества. Прежде чем войти в пещеру, Рам Сиа обратилась к своим преданным: «Я выйду через год, нагая и растрепанная, но вы не пугайтесь. В тот день пойдет дождь и будет гроза…». Так и случилось. Через год, обнаженная, укрытая лишь своими длинными спутанными волосами, Рам Сиа предстала перед тысячами людей, пришедших посмотреть на чудо. Через несколько минут разразилась гроза, и ливень начал поливать улицы, людей и животных, смывая паутину и пыль с посеревшей кожи Рам Сиа Саркар.

Эта святая никогда не практиковала тайную Кхечари мудру или другие йогические техники, однако дух Учителя всегда находился с ней, поддерживая во время долгого транса. По-детски невинная, Рам Сиа видела будущее и иногда могла предсказывать его. Поэтому местные политики часто посещали ее ашрам, испрашивая благословения перед выборами. Она не испытывала постоянного блаженства самадхи, но ее слова и действия были праведными.

Однажды она пришла к нему, прося благословения перед парикрамой. В тот день на ней были толстые шерстяные носки, и он с улыбкой заметил, что после 21-километровой прогулки они наверняка порвутся. Она ответила: «О, я пойду легко, не касаясь земли…». Никакие носки не могут выдержать многокилометровую прогулку, но носки Рам Сиа остались без единой дыры…

…Скрытые смыслы известного эпизода, описанного Йоганандой в «Автобиографии йога», открылись ему лишь много лет спустя. Впервые встретив Бабаджи в Раникхете, Лахири Махасая провел семь дней в пещере в состоянии длящегося интенсивного самадхи. Непонятно было, как такое вообще возможно, если Лахири раньше не выполнял интенсивных йогических практик, – его нервная система и тело были абсолютно не подготовлены. Тем не менее, Лахири Махасая провел в состоянии анабиоза семь дней без каких-либо серьезных последствий! В дневниках самого Лахири об этом ничего не упоминается. Можно, конечно, предположить, что сила Бабаджи распространяется на учеников, защищая и поддерживая их, но это звучало бы чересчур надуманно. Физическое тело живет по своим законам, никакая метафизика не может превратить слабое в сильное. Без предварительной подготовки выдержать самадхи практически невозможно, и он знал об этом не понаслышке. Однако дневники Лахири Махасая давали подсказку: перед погружением в транс, Лахири дали выпить немного масла, и он подвергся тщательному очищению. Может, это и было предохраняющим спасительным противоядием, позволившим ему выдержать сильнейшие потоки энергии и вернуться из самадхи невредимым?

…В двадцатом веке значение слова «самадхи» радикально изменилось. Его стали использовать как почтительный термин применительно к усопшим политикам, общественным деятелям и прочим уважаемым людям: «Он вошел в самадхи, здесь место его самадхи». К йоге это не имеет ни малейшего отношения. Самадхи, блеск его тайны и ареол восхищения, окружавший аскетов прошлого, теперь были заимствованы и широко использовались для почитания тех, кто добился высокого статуса и богатства, тех, кто жил для услаждения своих чувств и желаний, а не отделялся от них.

Он часто думал об Учителях, шагнувших в бессмертие, избрав непрерывность существования. Они созерцали бесконечный экзистенциальный спектакль, пройдя через йогическую смерть, чтобы не прекращать познание Жизни.

Видения будущего

В ноябре, примерно через месяц после памятной ночи выхода из тела, он увидел то, что можно было истолковать как видение будущего. Статичные красочные образы пришли независимо от состояния самадхи, расширение сознания отсутствовало. Скорее, это был побочный эффект пережитого транса. Он увидел величественные дворцовые здания, но их местонахождение осталось загадкой, был лишь какой-то тонкий намек на то, что место это должно находиться где-то рядом с Вриндаваном. Несколько дней спустя пришло следующее видение, и он просмотрел набор неподвижных кадров снова; они напоминали осколки яркого калейдоскопа. Полная панорама была скрыта, однако детали и фрагменты можно было разглядеть.

Все три видения произошли около полудня. Он едва перелистнул новый выпуск комиксов «Призрак», как сознание переключилось и выбросило его во временной туннель. Поначалу дезориентированный, он принял это за галлюцинации, но видения повторялись, и каждый раз портал открывался примерно на полчаса. Этого было достаточно, чтобы распознать кадры будущего. Казалось, кто-то подносил к его глазам увеличительное стекло, приближая декорации, и сомнений не оставалось: это слайд-шоу разрозненных сцен его будущего. Все три раза одни и те же кадры возникали с разной степенью детальности, но с новыми аспектами. Он видел дворцы с куполами и арками, старый пруд и большое дерево, незнакомые лица и каких-то животных, и все это настолько интриговало, что хотелось поделиться впечатлениями с кем-нибудь. Однако члены семьи для этого совершенно не годились. Через пару месяцев, во время визита в Бенарес, он рассказал Гуру об увиденном. В комнате находились еще несколько учеников, но он не испытывал ни малейшей неловкости, настолько велико было желание поделиться. Похоже, ему поверил только Гуру, но выражать скептицизм и сомнения никто не решился. После даршана все присутствующие поднялись на крышу. Существовал своего рода обычай – перед тем, как отправиться к Ганге для омовения, ученики массировали спину Гуру, тот очень любил эту процедуру. Во время массажа Учитель вдруг повернулся к нему, сказав: «Да, ты будешь жить в месте, похожем на дворец. Только это будет смашан, и мимо его ворот будет проходить множество людей. Некоторые придут к тебе. И если продолжишь усердно заниматься йогой и хранить целибат, то к сорока четырем годам в твоем мозгу сформируется знак «Ом[109]»».

Он слушал, не осмеливаясь уточнять; представить жизнь на смашане было совершенно невозможно, и он воспринял эти слова как аллегорию. Слова Учителя про знак «Ом» тоже звучали как иносказание. Может, это намек на высшую мудрость? Что еще мог означать знак Творения у него в мозгу и как его можно там обнаружить?..

Да, существовала история о женщине, которая всю жизнь пела имя Господа Рамы как мантру: «Рам, Рам, Рам…». После ее кремации обнаружилось, что божественное имя «выгравировано» на лобной кости ее черепа, естественные тончайшие ложбинки образовывали буквы на санскрите и урду. Таково было следствие усердно выполняемой практики мантры и высочайшей преданности, – подобные случаи известны, и никто не оспаривал их значимости. В конце концов, Индия – страна чудес. Но представить, что в результате практики йоги священный символ Абсолюта может появиться в его собственном мозгу, было за гранью любых фантазий.

Что касается обета безбрачия, он воспринял эти слова как прямое наставление. Никому, кроме него, Учитель никогда не рекомендовал придерживаться воздержания. Да и кроме того, большинство студентов были женатыми семьянинами. Вообще, Гуру никогда не прописывал кому-либо определенный образ жизни. Хорошо зная человеческую природу и законы кармы, Шри Сатьячаран Лахири не вмешивался в них, за исключением экстренных случаев. Да и будущего Гуру не предсказывал, его методы были более тонкими. Видя наилучший путь развития конкретной личности, Учитель оценивал совокупность шансов, способностей и предрасположенностей человека, прежде чем давать рекомендации и подсказки.

После ухода Учителя ему пришлось продолжать направлять студентов, и он использовал аналогичный подход. Вмешательство в чью-либо судьбу могло повлиять на естественный ход событий даже на уровне косвенных предсказаний, и тонкие нити карм не следовало запутывать. Само Время меняло узоры, уже проявившиеся на Его ткацком станке, и эти орнаменты назывались «судьбами». Они никогда не повторяли циклы предыдущей жизнь в точности, и все же эволюция души зависела от решений и действий, совершенных в прошлом, влияя на настоящее и будущее. Гуру мог только рекомендовать и советовать. А люди, призраки и даже Боги несли ответственность за сделанный ими выбор.

Кармические пути были одиночными маршрутами, хоть и пролегающими через оживленные перекрестки коллективных судеб.

Встреча в поезде

…Отношения между ним и отцом всегда были хорошими; может, не откровенно нежными, но любящими и уважительными. Химмат Бахадур Шарма делал для семьи все возможное и, несмотря на требовательную работу, смог дать своим детям безоговорочную любовь, поддержку и нужные наставления. Когда, потрясенный смертью старшего брата Махендры и раздираемый противоречивой неопределенностью, он сообщил родителям о решении не начинать военную карьеру, отец не возражал. «Тебе решать…».

Времена были другие, родительские ожидания не были настолько высоки. Семьи средних и высших сословий не подталкивали детей к корпоративным, государственным или военным карьерам, родители не пытались растить «достигаторов». В отношении выбора профессии в семье царила более-менее расслабленная атмосфера. Отец никогда не пытался наставлять кого-либо из детей «на путь истинный» и верил в младшего сына. По сути, отец разделял его интерес к йоге, поддерживая продвижение на духовном пути. Первым, кому он продемонстрировал Кхечари мудру, был господин Шарма-старший, понимавший ее значимость. Уважаемый судья сам практиковал асаны на протяжении многих лет, и был осведомлен об этой сложной и мистической мудре; знал, что Кхечари – не какой-то фокус, а йогическое достижение.

Первой прочитанной им книгой по йоге была принадлежавшая отцу «Гхеранда Самхита»[110]. В семейной библиотеке было собрано много священных текстов индуизма и большинство Пуран[111]. Он жадно проглатывал их все.

…16 сентября 1984 года Химмат Бахадур Шарма умер от рака в возрасте 72 лет, и это было для него тяжелейшим ударом. Ощущая сиротство, он скрывал собственную скорбь, стараясь не усугублять боль матери, брата и сестер.

Прошел год. Он навещал старшую сестру в Лакхнау и должен был возвращаться в Гвалиор поездом. Отправившись на вокзал, он понадеялся купить билет без предварительной брони, но ему не повезло. В кассе его бодро заверили: «Без проблем, что-нибудь найдем!», однако все до единой полки были заняты. Тем не менее, он погрузился в поезд и стоял в проходе с небольшим чемоданом, готовясь ночевать в тамбуре. О том, чтобы просить незнакомых людей присесть на край их полки, не могло быть и речи. Внезапно его окликнул какой-то пожилой человек: «Сынок, можешь присесть здесь».

«Спасибо за вашу доброту, я в порядке…». Тот настаивал, и он принял щедрое предложение, присев на край полки и стараясь не занимать слишком много места. Расстилая постель, незнакомец поинтересовался, куда он едет.

«Возвращаюсь домой, в Гвалиор».

«О, там жил один судья, великий человек! Он спас мне жизнь и сделал меня тем, кто я есть. Всем, чего я достиг в жизни, я обязан ему…»

«Как его звали?»

«Судья Химмат Бахадур Шарма. Ты знаешь его?»

«Он скончался в прошлом году… Я его младший сын».

Случайный попутчик неудержимо разрыдался. Это было совершенно неожиданно. Он дождался, пока мужчина успокоится. Наконец, промокая слезы рукавом курты, старик заговорил.

Несколько лет назад его подставили, и он стал обвиняемым в сложной судебной тяжбе. Говорили, что, скорее всего, судья взял крупную взятку от истцов, и дело его безнадежно, он наверняка проиграет и окажется в тюрьме.

Судьей был господин Шарма, рассмотревший все аспекты дела и вынесший справедливый приговор – обвиняемый был признан невиновным. После заседания судья вызвал его в офис: «Мы оба понимаем, что бороться с синдикатом сложно. Люди, которые пытались вас подставить, коррумпированы и опасны. Вряд ли они дадут вам возобновить бизнес в этом городе. Я дам вам рекомендательное письмо, чтобы вы могли заново начать свое типографское дело в Джханси». Оправданный по всем обвинениями, заручившись рекомендациями, человек этот переехал в Джханси, начав все заново – и преуспел. Справедливость и поддержка судьи не только спасли его от позора и банкротства, но и проложили путь к успеху и процветанию.

…Он тихо встал у окна, наблюдая за сгустившейся тьмой и проносившимися мимо мерцающими огнями. Если бы тогда отец не вынес справедливого решения, он мог бы сейчас ехать с ожесточенным и сломленным человеком. Или с равнодушным человеком, который мог бы потребовать от проводника выгнать из вагона парня без места. Вместо этого случайный попутчик волшебным образом оказался его благодетелем. Старик настаивал, чтобы сын уважаемого судьи лег на койку и поспал.

«Спасибо, сэр, мне и так хорошо. Пожалуйста, отдыхайте, я посижу здесь, у вас в ногах». Сердце наполнилось теплом, и он впервые почувствовал, что за ним присматривают, что он под защитой. Предки помогают живым по-разному. Что остается после того, как люди проходят через врата смерти? Лишь воспоминания об их поступках, отголоски того, как они относились к другим. Происшествие в поезде казалось постановочным, словно старик был обязан передать ему послание отца, напомнить о чести, справедливости, сострадании и о значимости любого действия.

…Старик спал, закутавшись в серую шерстяную шаль. Мерцающие тени танцевали на стенах купе, следуя ритму движения поезда. В полусне он подумал о бескомпромиссной, непоколебимой честности и врожденной нравственной этике отца, и еще о том, что будучи судьей по профессии, по-человечески Химмат Бахадур Шарма никогда никого не осуждал.

Обещание

Как правило, важные жизненные события являются вехами на пути любого человека. Люди измеряют ход времени повышением по службе, профессиональными достижениями или переездами. Позор или болезнь, радость, триумф, женитьба или рождение ребенка, развод или смерть близких помечает календарь любой жизни, равномерно распределяя между ними пики и падения эмоциональных всплесков. Однажды кто-то спросил о жизненных вехах в его судьбе, и он ответил, не задумываясь: каждое мгновение было и остается яркой вспышкой. Так и было, и, окруженный яркими вспышками, он тотально проживал каждый момент настоящего, из которого слагалась целостность бытия. Пробужденный разум мог концентрироваться на мельчайших деталях каждой секунды жизни, полностью присутствуя в них.

Жизнь была одновременно и цельной, и пористой, словно камешек на дне реки и сама река. Время текло и сквозь него, и над ним. Конечно, важные, судьбоносные события тоже были, хоть прошлое казалось ему полузабытым сном.

Проживание каждого момента важно: бесконечный поток впечатлений и эмоций пополнял озеро сознания. Выражение ускользающего Времени, эмоции были драгоценны, их пузырьки оживляли монотонность существования, и все переживания биологических и астральных существ были порами на коже Времени, жизнь сочилась из них, как пот.

Практика сгладила многие воспоминания, однако он мог вернуться к чувствам и эмоциям, семена которых были посеяны много лет назад – и собрать выросшие из них плоды. К слову сказать, плоды эти оказывались ни сладкими, ни кислыми.

Одно из самых сильных чувств, которые ему довелось пережить, – облегчение после выполнения одного обещания. Можно было бы гадать о наличии духовной составляющей подобного переживания или важности самого поступка, однако сам момент исполнения обещания был прекрасным, хоть и немного грустным…

Отец еще работал в Шивпури, до пенсии оставалась всего пара лет, когда один из братьев обратился к нему с деликатной, но безотлагательной просьбой. Брат отца был подрядчиком и постоянно нуждался в деньгах; ему срочно потребовались средства для заключения нового контракта. В тот день их сестра, Шарда Патак, одолжила брату-подрядчику свои золотые украшения. Отец дал сестре слово как гарантию возврата ссуды. Договорились, что Шарде будут выплачиваться проценты, и золото полностью вернут после успешного завершения проекта. Драгоценности были ее приданым, семейной реликвией, и она ими очень гордилась. Под гарантию отцовского слова дядя получил более полукилограмма золота.

…С годами выяснилось, что зачастую, если кредитором выступает родственник, крупные суммы так и не возвращаются. Если же деньги одалживают у тех, с кем не связаны родственными узами, долг почти наверняка будет погашен. Бизнес дяди потерпел крах, все проекты и коммерческие схемы провалились, и теткино золото кануло в реку времени. Дядя-подрядчик так и не выполнил обязательств, может, потому что не восстановил финансовое положение, а может, считал, что долги родственникам возвращать не обязательно. Но именно слово отца было гарантией сделки между братьями и сестрой.

Дядя никогда не заговаривал о компенсации золота, и отец воспринимал это болезненно, с горечью вспоминая провалившуюся сделку, невыполненные обещания, и винил себя. Именно его заверения убедили сестру расстаться с приданым.

С годами в семье произошли существенные изменения, в основном проблемы были связаны с продолжающимися финансовыми трудностями.

В 1984 году, навещая отца в больнице, где тот проходил лечение от рака, он дал ему слово, что вернет тетке ее полкилограмма золота. Исполнение желаний умирающего считается очень важным, чтобы дух, отягощенный невыполненными обязательствами, не остался в низших сферах.

Обещание стало настойчивым напоминанием о незавершенном деле, год за годом во время обряда поминовения усопших он мысленно подтверждал отцу намерение сдержать слово.

Шарда Патак, его тетка, всегда помогала ему. Особенно когда он искал свой дворец. Она не считала его мечты и планы странными или безумными. Вместе с мужем она безоговорочно поддерживала племянника, предоставляя кров, даря любовь, хотя характер у него был не из легких. Вместе с четырьмя коровами и двумя собаками, она приютила его, когда он вернулся в Матхуру из Сарнатха, ободряла во время временного пребывания в ашраме во Вриндаване. Но самое главное, продолжала в него верить, когда он наконец переехал в свой волшебный дворец, больше напоминавший руины из фильма ужасов.

…С годами ее память превратилась в горстку сухих листьев, и было сложно сказать, что именно она помнила, а что напрочь позабыла. Когда тетушка овдовела, ее дочь и его младшая кузина Девахути, сопровождавшая его во многих приключениях и авантюрах, пригласила мать жить с ними на смашане. Хрупкая и худощавая, в тонком хлопковом сари, тетка сидела на солнышке у дома, благословляя некоторых посетителей, останавливающихся поклониться ей; прикосновение ее легких пальцев было особенным…

Со дня разговора с умирающим отцом прошло тридцать два года. Сельскохозяйственная деятельность принесла ему достаточно средств, чтобы наконец оплатить полкилограмма золота, и никаких причин откладывать возвращение долга не было. Тянуть было нельзя, тетка уже оказалась прикована к постели. В тот день, приехав в Матхуру, он вернул ей золото, добавив от себя четыре золотых браслета в знак признательности и обещанного процента, который она так и не получила. Тетушка была очень слаба и не совсем в себе, однако причину его приезда поняла. Приняв небольшой увесистый сверток, она тихо сказала: «Ты очень хороший мальчик…». Жест был скорее символический, так как в том месте, куда тетка отправлялась в ближайшее время, золото было ей не нужно – но слово было словом. Завершение подарило ощущение легкости, и он дорожил этим чувством. Последнее желание отца исполнилось, и ценности Шарды Патак были ей возвращены; воспоминания о прошлом превратились в удобрение для зарождающегося будущего и ни во что больше.

В одном из написанных им в 1993 году стихотворений говорилось: «У Времени нет эмоций, но каждой эмоции – свое время».

Благословения на пути. Святая Вареного Картофеля

…Будучи в Бенаресе, он решил навестить старшую сестру в Лакхнау. Уже стемнело, когда поезд неожиданно остановился. Некоторые пассажиры начали разбирать багаж и высаживаться, намереваясь дойти до города пешком; один за другим они исчезали в сгущающихся сумерках. Группа из 5–6 пожилых людей расспрашивала контролера о причинах задержки. Оказалось, что железнодорожные пути впереди были сильно повреждены, и ремонтные работы займут несколько часов. До Лакхнау было недалеко, и все решили идти в сторону города. Взяв дорожную сумку, он последовал за остальными и зашагал по железнодорожным путям. Была безлунная, прохладная ночь, сильный ветер дул им в спины, и в кромешной тьме не было видно ни единого огонька, словно их поглотила тьма. Идущий впереди пожилой мужчина тяжело дышал, кто-то чихнул, ритмично скрипел гравий под ногами – только эти звуки и были различимы в ночи.

Внезапно раздался отдаленный свист паровоза, и голос Гуру прозвучал у него в голове громко и отчетливо: «Немедленно сойди с рельс!». Он крикнул: «Прочь с путей!», – и все бросились врассыпную. Они едва успели сделать семь-восемь шагов, как огромная железная гирлянда вагонов прогрохотала мимо, обдав их волной горячего воздуха. Из-за направления ветра никто не слышал приближающегося поезда, вдобавок паровоз шел с выключенными огнями. Его прошиб холодный пот. Обессиленные резким выбросом адреналина, люди опускались на землю прямо там, где стояли. Его благодарили, но он впал в какое-то оцепенение и не мог вымолвить ни слова. Мысленно он поклонился Учителю.

Когда появилась дизельная дрезина, один человек из группы, бывший железнодорожник, окликнул машиниста: «Далеко до Лакхнау?».

«Вы все с того поезда? Залезайте, подброшу».

Поднявшись на открытую платформу дрезины, он и его спутники ехали в молчании, держась за стальные поручни; далекие огни стремительно приближались, и через двадцать минут они были в городе. Часам к трем ночи он добрался до дома сестры, где проспал десять часов кряду. Снов он не видел, но слышал голос Гуру: слова было не разобрать, хотя звучали они успокаивающе.

…Однажды, очередной раз посещая тетку в Матхуре, он позвал двоюродного брата присоединиться к поискам дворца, который должен был очень скоро стать его домом. Дело было за малым – найти его. Заинтригованный кузен был рад отвлечься от повседневной рутины и готов к любым приключениям. Блуждая по Вриндавану, они натыкались на ветхие усадьбы, заброшенные ашрамы и полуразрушенные храмы, но ни одно из мест не попадало под категорию дворца. Картина величественных сооружений четко отпечаталась в его памяти с самого первого видения в ноябре 1985 года, и он был полон решимости отыскать это место. Интуиция подсказывала: дворец где-то рядом, нужно только правильно прочесть знаки судьбы, щедро разбросанные вокруг.

…В тот день они ждали автобус до Матхуры. Жара была невыносимой; из маленького чайного киоска выглянула пожилая женщина: «Мальчики, зайдите внутрь, а то изжаритесь. Когда автобус придет, вы его не пропустите, он остановится прямо здесь».

В ларьке им сразу выдали по чашке сладкого чая и отварной картошке с солью. Он попытался заплатить. «О нет! С детей денег не беру». Взглянув на пожилую торговку повнимательнее, он увидел, что ее аура была удивительно яркой. Он уже повидал многих святых, чьи астральные нимбы были отчетливо видны, и время от времени экспериментировал с ярким свечением собственной ауры, но спектр ауры этой пожилой женщины впечатлял. Почти ослепляющий ореол над ее головой сверкал и переливался неоновым светом, и он догадался, что эта женщина видела самого Кришну: в сиянии, исходящем от торговки, проступала Его тень.

Поняв, что он не только видит ее сияющий ореол, но и понимает его значение, женщина улыбнулась ему. Сбитый с толку, он смог только спросить: «Как вам удалось…?!» Она игриво прищелкнула пальцами: «Вот так просто…». Этот короткий диалог вызвал бы недоумение у любого свидетеля, если бы такие были.

Отмеченная постоянным присутствием темно-синего Бога, который, как известно, довольно избирателен в контактах, пожилая женщина жила крайне скромно, продолжая готовить чай в крошечном придорожном ларьке на пыльной обочине, варить картофель и кормить голодных. Переехав во Вриндаван, он навещал ее почти каждый день, и женщина всегда угощала его традиционным чаем и отварной картофелиной, посыпанной крупной солью…

Когда он уезжал, она пришла попрощаться и, к его большому удивлению, женщина, видевшая самого Кришну, поклонилась и коснулась его стоп. И протянула 51 рупию – традиционное подношение Гуру. Это было теплейшее из всех прощаний в его жизни. Ей было уже далеко за восемьдесят, и их встреча оказалась последней. Жизнь старой торговки олицетворяла буддистскую поговорку: «До просветления – руби дрова и носи воду. После просветления – таскай воду и коли дрова…». Простота людей, достигших высочайших уровней реализации, удивляла его больше, чем достигнутые духовные высоты.

Примерно в то же время, когда святая Вареного Картофеля угощала их чаем, ему встретилась еще одна женщина, и воспоминание об этом небольшом эпизоде всегда вызывало улыбку. Он снова был во Вриндаване и снова ждал автобуса до Матхуры, когда подошла пожилая нищенка, просившая денег. Он с сожалением сказал: «Мать, я бы дал денег, но у меня хватает только на проезд до Матхуры». Нищенка немедленно вынула банкноту в сто рупий: «Сынок, если тебе нужны деньги, возьми!». Он улыбнулся: «Матаджи, достаточно вашего благословения».

Его путь по-прежнему был отмечен неожиданными встречами, и зачастую способностью одаривать духовными благами обладали самые неприметные персонажи.

Вкус напитка из манго и тонкое искусство попрошайничества

В отсутствии брата Гьянендры он поселился у дяди по материнской линии, проживавшем в выделенном государством доме. Там его ежедневно посещали люди, ведь он был Гуру и мог дать советы по многим практическим вопросам. Дядя никогда не интересовался странным наплывом посетителей, и все шло гладко. Официально безработный, он намеревался им оставаться, занимаясь исключительно йогой, не отягощая себя карьерой и семейными обязательствами.

Из Матхуры прибыл один из двоюродных братьев, и они часами тренировались, поднимая гири и штанги. Интенсивные упражнения разжигали их аппетит настолько, что за месяц они проели все деньги. Бюджет сократился до 15 рупий, но просить денег у дяди было неприлично и даже унизительно. Финансовое будущее выглядело довольно унылым, и они шутили, что уже завтра сядут на обочине дороги просить милостыню, но сегодня им отчаянно хотелось коктейля из свежего манго.

Ржавый мотороллер домчал их до рынка, и они заказали два напитка, по 5 рупий за стакан, и 10 из 15 рупий были потрачены. Медленно цедя коктейли, они растягивали удовольствие: завтра было неведомым, сезон манго почти закончился, и никаких срочных дел у них не было.

Наслаждаясь последними глотками, они заметили рыдающего мальчишку, не старше одиннадцати лет. Держа в руках палку с привязанными к ней воздушными шарами, маленький продавец отчаянно всхлипывал, размазывая слезы рукавом. «Братишка, что случилось?». Выяснилось, что за весь день тот заработал пять рупий и собирался купить муки для лепешек, чечевицы и лекарство для матери, но каким-то образом умудрился потерять деньги. Вместе с ними была потеряна надежда на ужин и лекарства…

Они с кузеном переглянулись; оказалось, что оба подумали об одном и том же. Он достал последние пять рупий и отдал их мальчику. Мгновенно прекратив всхлипывать, тот недоверчиво уставился на них, а затем, не веря счастью, зажал монеты в руке и кинулся бежать вниз по улице, и парящие над ним воздушные шары отмечали его триумфальный забег.

С опустевшими карманами они отправились домой. По дороге бензин закончился, и последние двести метров мотороллер пришлось толкать. Однако они распевали песни, и настроение было преотличное.

На следующий день явился посетитель, чей сын несколько месяцев назад оказался в неприятной ситуации. Каким-то образом он, Гуру, сумел помочь этой семье. Поклонившись, благодарный отец сказал: «Вы помогли сыну, я безмерно благодарен. Пожалуйста, примите триста рупий в знак признательности, для меня это будет большой честью…». Впервые кто-то пытался предложить ему деньги за совет. С этого все и началось. Люди благодарили за поддержку, ободряющее слово, наставление, за необъяснимую, но ощутимую целительную энергию, исходящую от него, за состояние мира и покоя, которое чувствовали в его присутствии. Забота о Гуру была традицией – посетители приносили одежду и еду, делились небольшими денежными суммами, если могли себе это позволить. Он оставлял за собой право принимать или отклонять подношения. Иногда, если дар предлагал недостойный человек или кто-то явно пытался купить его благословение, он отказывался. Истинная милость не продавалась.

Хватало и других гуру, харизматичных и искусных ораторов, многие из которых оказывались расчетливыми духовными шарлатанами. Само словосочетание «Крия йога» давно стало коммерческим товаром, и он прекрасно это осознавал. Получив бесценный дар йоги, он делился ею безвозмездно, так как на нее невозможно было налепить ценник. В большинстве случаев он просто пытался помочь людям; жизнь достаточно трудна, и каждому нужна поддержка. Не приобретя с годами привычки вести учет добрым делам, он попросту старался видеть логику в цепных реакциях кармы и следовать ей.

Маленького торговца воздушными шарами он больше не встречал, но порой вкус мангового напитка напоминал ему о свете надежды и счастье, многократно усиленном призмой быстро высыхающих слез в глазах ребенка.

…Поглубже вникая в причины и следствия, можно было различить мотивы, цели и результаты любых действий. Ему всегда нравилась поговорка «Нищий не должен быть разборчив…». Но так ли это было? Искусство попрошайничества вовсе не простое дело, и результаты могли привести к неожиданным последствиям.

Однажды на вокзале старый грязный нищий протянул к нему слабую трясущуюся руку, прося милостыню. Необычайно сильная линия судьбы на не очень чистой ладони попрошайки заинтересовала его. Человек с такой мощной линией не мог быть обычным нищим, это противоречило принципам хиромантии. Повинуясь импульсу, он решил, что отдаст нищему все деньги, если тот об этом попросит. В тот день в его кошельке лежало почти десять тысяч рупий.

«Сколько денег тебе нужно?». Нищий был ошарашен внезапным развитием событий, ведь обычно люди пытались избегать его и гнали прочь. Поколебавшись, старик попросил пять рупий, и указанная сумма была немедленно ему предоставлена. Он мог бы стать богаче на целых десять тысяч, если бы сформулировал просьбу иначе…

Даже после этой мимолетной встречи необычная линия судьбы на ладони старика не выходила у него из головы, и он попросил друзей разыскать этого человека. Те навели справки, и выяснилась удивительная история: оказалось, старик был вовсе не простым нищим, а предводителем большого клана попрошаек. Суровый правитель, безжалостный сборщик податей, он пользовался авторитетом, и без его благословения никто из «подданных» не мог жениться. Все платили ему налог за предоставленные места. В тот день на вокзале, прося милостыню, старый лис притворялся. На самом деле он проводил еженедельную инспекцию, проверяя, находятся ли подчиненные на своих позициях, собирают ли достаточно денег. У старого афериста был прибыльный бизнес, и мощная линия судьбы верно указывала на силу его характера, удачу, лидерство и богатство… Эта любопытная встреча заставила его задуматься о добровольно выставляемых ограничениях. Как правило, прося о конкретных вещах, люди описывают результаты ожиданий словами. Именно формулировки накладывают ограничения на результаты исполнения желаний; отсутствие воображения часто гарантирует заведомую скудность даров судьбы. Король нищих мог сказать: «Дай столько, сколько можешь», но ограничил ожидания лимитом в пять рупий.

Универсальные законы Вселенной работали по схожей схеме: вместо того, чтобы просить о конкретных благах, разумнее спрашивать Богов о том, чем они готовы поделиться сами. Судьба хранит щедрые дары в полупрозрачном целлофане случайностей.

Преемник

Оказалось, Учитель знал о существовании преемника линии задолго до получения письма с подписью «Шайлендра Шарма, Гвалиор…». Этот удивительный факт открылся в 2016 году, совершенно случайно, когда один родственник вскользь упомянул о встрече со Шри Сатьячараном Лахири в Бенаресе.

В 1968 году этот родственник, господин Шарма, работал старшим инженером в ирригационном департаменте Бенареса. Город активно продвигал программу повышения квалификации для строительных инженеров, и смешанные индийские и шри-ланкийские бригады специалистов работали над проектами по благоустройству, часто выезжая на обследования в отдаленные деревни. Во время одной из таких поездок господин Шарма жил в одной комнате со стажером из Цейлона. У того на тумбочке стояла фотография Лахири Махасая, и он регулярно предлагал гуру прасад, а затем раздавал подношение коллегам. Этот стажер мечтал посетить дом известного учителя и попросил господина Шарму помочь ему найти адрес Лахири Махасая в Бенаресе. Так они попали в «Сатья Лок», старый дом Учителя на улице Чаусати, и встретились со Шри Сатьячараном Лахири, четвертым Гуру и внуком Лахири Махасая. Они посещали его несколько раз, и во время одного из визитов, в контексте обсуждения будущего данной духовной традиции, господин Шарма спросил Гуру о преемнике. Шри Сатьячаран Лахири ответил: «Физически сильный, прекрасно образованный и интеллектуально развитой молодой человек готовится к этой миссии в Гвалиоре… Он и продолжит после меня».

Эта вскользь рассказанная история повергла его в шок: сам Гуру ни разу не намекнул, что знал о нем раньше. В 1968 году Гуру было около шестидесяти лет, а его будущему духовному преемнику – всего одиннадцать, до их встречи оставалось одиннадцать лет. Он вспомнил первые впечатления от визита в дом Гуру, острое любопытство, с которым пожилые ученики смотрели на него. Возможно, оно объяснялось тем, что Учитель рассказал им о прибытии потенциального преемника, но тогда он был сильно смущен пристальным вниманием старых криябанов[112]. Как выяснилось, его приход был предсказан и ожидаем. История эта подтверждала догадку о том, что Учителя парампары всегда знали и о следующем преемнике, и о путях и времени ухода каждого гуру. Все это могло казаться лишь гипотезой, однако со временем он убедился, что таково было реальное положение дел.

Пять лет под руководством Гуру пролетели быстро, упорная практика приносила увлекательнейшие открытия. Суть человеческих сердец приоткрывалась ему, и он смог установить дружеские отношения с собственным духом, существом, оповещавшем о своем присутствии во мраке Пустоты золотым светом Кутастхи. Зрелище было настолько захватывающе, что не оставляло времени на размышления о природе и местонахождении так называемого Бога. Кто бы ни жил внутри него, он был вездесущ, и это открытие не было книжным знанием, он осознавал его всем существом.

…В доме Гуру студентам разрешалось читать дневники Лахири Махасая, иногда он даже практиковал в комнате Мастера, вдыхая легенды и историю вместе со странно сухим, лишенным запаха, воздухом. Здесь, в этом старом доме, медитировали и достигли реализации четыре поколения мастеров, и их присутствие было постоянным и сильным. Бесценные откровения, описанные Лахири Махасая в его дневниках, потрясали. Никто не описывал духовные переживания так глубоко; листать пожелтевшие страницы, видеть почерк Мастера было огромной честью. Написанные почти столетие назад слова были пронизаны ностальгией; даже величайшие духовные достижения становились прошлым, но он был здесь, чтобы продолжать, чтобы учиться.

Бабаджи выбрал для своего первого ставшего известным миру ученика жизнь скромного домохозяина. Однако жизнь Лахири Махасая, озаренная мистическим учением, оказалась экстраординарной. Сын и внук Лахири продолжили традицию, но сила благословения Бабаджи и мощь самой Крии могла сохраняться в одной семье лишь три поколения. Это подтверждалось и косвенным, хотя общеизвестным фактом: согласно индуистской традиции последние обряды совершаются только для трех поколений предков мужского пола…

Четвертый Гуру, Шри Сатьячаран Лахири представлял третье поколение династии. Он родился 28 января 1905 года, в темную половину Аштами титхи[113], в Каши, в том самом доме, где жил, учил и практиковал его знаменитый дед. Сатьячаран был младшим сыном Тинкори Лахири Махасая, третьего Гуру и старшего сына йогираджа Лахири Махасая. Когда старшие дети покинули гнездо, Тинкори оставил Сатьячарана при себе, и много лет, вплоть до самого ухода, подготавливал его к роли преемника традиции. Неоспоримый мастер йоги, Шри Сатьячаран Лахири был человеком знания, Учителем и духовным отцом для многих. Но прежде всего, он был проводником в царство Духа.

…Однажды он спросил Учителя: почему большинство людей проводят основную часть жизни «во сне» и даже не хотят «просыпаться», почему среди ищущих просветления так мало реализованных? Гуру ответил лаконично: «Потому что лишь немногие хотят проснуться, и вовсе не каждый из «пробужденных» пытается достичь реализации».

Найти общий язык с Гуру было не всегда просто, хотя тот был очень демократичен и казался открытым и располагающим к общению. Рано овдовев, Шри Сатьячаран Лахири больше не женился, взрослые дети завели собственные семьи, и Учителя окружали в основном ученики и посетители. Зачастую молчаливый, не слишком выделяющийся среди пожилых учеников, он был настоящим духовным гигантом. Хотя груз знаний не тяготил самого Сатьячарана Лахири, тот знал о деликатности процесса познания, и учил, внимательно наблюдая за каждым искателем. В соответствии с традицией, Гуру давал ровно столько знаний, сколько ищущий готов впитать на своем индивидуальном уровне развития и подготовки. Люди шли в крия йогу по разным причинам, с разными целями и мотивами, их индивидуальные кармические предрасположенности также различались. Каждому студенту требовалась персональная дозировка знания, в противном случае им можно подавиться, в буквальном смысле.

Став преемником после ухода Учителя, он продолжил пользоваться теми же методами, так как нес ответственность не только за прогресс учеников, но и за их неудачи. Иногда регулярная практика могла быть прервана жизненными обстоятельствами; в редких случаях из-под контроля могли выйти внутренние демоны самого практикующего. В подобных случаях карма брала вверх над йогой, и студент мог прекратить садхану, временно или на неопределенный срок. Все, что он мог сделать, – вдохновлять, наблюдать и ожидать. Как делал его Учитель.

Уход Учителя

Летом 1986 года Гуру Пурниму[114], день почитания всех учителей, праздновали в доме Шри Сатьячарана Лахири, и небольшой внутренний двор не вмещал гостей. Ашок Кумар Чаттерджи, один из старых учеников, представил свою книгу «Пуран Пуруш», жизнеописание Лахири Махасая, составленное по просьбе Гуру и содержавшее многочисленные цитаты из личных дневников Мастера. После часового представления книги Шри Сатьячаран Лахири подозвал нового Гуру, чтобы тот произнес заключительную речь. Большинство присутствующих приуныли, ожидая еще одну длинную речь, но он был немногословен: «Предыдущий оратор уже все сказал. Я хочу отметить главное – практикуйте на пределе возможностей и достигните Кутастхи, получите даршан бессмертного духа». Эти слова стали кульминацией вечера, и собравшиеся с облегчением зааплодировали.

Неровные, скачущие черно-белые кадры документального фильма запечатлели полулежащего в кресле, погруженного в свои мысли и явно находившегося где-то далеко Гуру и его самого, стоящего рядом с Учителем. Широкоплечий, в простой белой курте, с черными как смоль коротко подстриженными волосами, он говорил сдержанно, но уверенно. Почтительно обратившись к Гуру и присутствующим, он завершил короткое выступление традиционным жестом намасте. Просматривая эти кадры спустя годы, он ощутил укол ностальгии. Говоря по правде, атмосфера в тот день была вовсе не праздничная, хотя назвать причину никто бы не смог. В какой-то момент Учитель попросил его вместе с несколькими другими учениками прочитать восьмую главу Бхагавад Гиты и вышел из комнаты. Позже они узнали, что в тот день Гуру был полон решимости покинуть тело, так как считал свою земную миссию завершенной. Однако остальные Учителя парампары или, возможно, другие высшие силы сочли иначе. В дворовом храме Шри Сатьячаран Лахири пробыл недолго, его просьба об уходе была отклонена, и он вышел во двор, всхлипывая по-детски. Видеть его плачущим было тяжело, и никто не догадывался о причинах стресса. В качестве утешения Учителю сообщили точную дату и время ухода: это должно было произойти через шесть месяцев, на его восемьдесят второй день рождения. В последующие месяцы Гуру ослабел настолько, что его приходилось нести наверх по ступенькам, он больше не мог передвигаться самостоятельно. Однако ум Учителя оставался ясным и острым, и он продолжал вести сатсанги и даршаны.

Их последняя встреча была трогательной: он простерся у ног Гуру, и тот положил руку ему на голову, сказав: «Я очень доволен твоими успехами, продолжай. Я научил тебя всему, что знал сам». Это был последний раз, когда он видел Учителя живым. В соответствии с предсказанием, Гуру покинул тело 22 января 1987 года, находясь в полном сознании до самого последнего момента и выполнив Омкар крию[115], высшую йогическую технику переноса духа на астральный план. С ним находилось двое, его бенгальский ученик, присматривавший за хозяйством, и еще один человек, который зашел всего за несколько минут до оставления Сатьячараном Лахири тела. Родственники Гуру отсутствовали, и тело положили на лед, чтобы сохранить до кремации. По прошествии двух дней никаких признаков разложения все еще не было. Четвертый гуру линии крия йоги Бабаджи, Шри Сатьячаран Лахири был кремирован на Маникарника Гхате. Согласно обычаю, из пепла погребального костра собрали остатки костей; они были крошечными и немногочисленными. Это означало, что на земном плане у Сатьячарана Лахири больше не оставалось никаких кармических обязательств. Хотя все четверо предыдущих Гуру Парампары были великими йогинами, они все же были домохозяевами, а не отшельниками, и их кремировали; в Индии лишь санньяси подлежат погребению. И Шри Юктешвар, и Йогананда Парамаханса были монахами, и поэтому их тела предали земле.

…Спустя пару недель после смерти Гуру высокий черный Шивалингам во внутреннем храме Шивы дал трещину. Изготовленному из черного камня касоти с зеркальной поверхностью, украшенному мемориальной надписью «Шьям Сундаресвар» Шивалингаму было более двухсот лет, и он стоял здесь, когда Лахири Махасая купил дом. Теперь по его поверхности пролегла длинная трещина; ее заделали, и те, кто был склонен искать символизм в подобных знаках, могли интерпретировать это событие по своему усмотрению. Так или иначе, Четвертый Гуру ушел, однако линия продолжалась. Судьба и предназначение всех Учителей парампары были предрешены самим Бабаджи, их появление и уход происходили согласно расписанию.

Без поддержки учителя было тяжело, но он не особо скорбел: уход Гуру был ожидаем. О том, что Учитель должен оставить тело через шесть месяцев, было известно заранее. И все же Гуру не оставлял его; когда требовался совет Учителя, он его получал. Порой достаточно было вспомнить то, что Гуру объяснял ему в годы ученичества, и суть явлений раскрывалась по-новому. Ответы и подсказки теперь хранились в памяти, всплывая по запросу или откликаясь на конкретные ситуации. Требовался лишь тщательный анализ, исследование самого корня проблемы. Еще при жизни Гуру он перестал беспокоить того ненужными вопросами.

Иногда люди спрашивали, мог ли Гуру принять новое рождение. Это было крайне маловероятно: Шри Сатьячарану Лахири не было предначертано возвращение в этот мир, он выполнил свою миссию. Теперь Учитель мог путешествовать дальше и посещать мириады других миров, предназначенных для тех, кто достиг высот духовного развития.

Практика помогала ему справиться с потерей, и он продолжал садхану по 14–16 часов. И все же апатия была почти парализующей; неспособность продвигаться на следующие уровни крии лишала надежды. «Я так и не выяснил многих важных аспектов крии… Кто же обучит меня этим техникам теперь?». На том уровне, которого он достиг, обсуждать высшую йогу можно было лишь с продвинутыми практикующими, однако среди известных ему йогинов подобных людей не было. Все это крайне удручало.

«Ом» и другие знаки

Известие о смерти Гуру застало его в Бенгалии, недалеко от Калькутты, где он находился по семейным делам. Родне теткиного мужа принадлежал древний храм Кали в городке Чучура. Возможно, это было единственное в Индии место, где животных никогда не приносили в жертву Богине, и поэтому там Ее называли Милосердной Матерью. Каждые десять лет многочисленный клан назначал кого-то из родни присматривать за храмом в течение года. Пришел их черед заниматься делами храма. Вместе с двоюродным братом они занимались организацией ежедневной пуджи и распределением финансов. Это было не так уж и плохо; ему даже удавалось каждый вечер медитировать в храме. В день основания храма, когда на празднование собралось более десяти тысяч человек, он, наконец, прошел ритуал джанеу, надев через плечо «Священную нить». Это делало его брамином официально. Телеграмма о кончине Шри Сатьячарана Лахири пришла спустя двадцать дней после этого события.

…Все билеты на поезда были забронированы, и ему удалось добраться до Бенареса только на двенадцатый день после кремации Учителя. На тринадцатый день провели последние ритуалы. Один из учеников пригласил его в Асансол, обратно в Бенгалию. Тамошняя община Крия йогинов жаждала увидеть преемника, и время для официального знакомства было самое подходящее. Визит оказался довольно утомительным: каждый день на даршан собиралось около 150–200 человек, и он впервые принимал их один, без Учителя. Люди приходили отдать дань уважения новому Гуру, увидеть его воочию. Острое, плохо скрываемое любопытство было приправлено искренней преданностью.

Он был с севера, что стало неожиданностью для многих, поскольку все четверо Учителей до него являлись бенгальцами. Он не был кровно связан с предыдущими учителями, и это тоже удивляло, но не шокировало. Взрослые дети Шри Сатьячарана Лахири мало интересовались духовными практиками отца и занимались практическими делами, карьерами и семьями.

…Через пару дней он заметил группу из пяти бородатых мужчин, которые приходили и вставали возле дверей. Все пятеро одного роста, подтянуты и одеты в одинаковые рубашки с короткими рукавами и дхоти. Как и другие посетители, они слушали внимательно, с любопытством рассматривая его, но их поведение неуловимо отличалось от манер и жестов других присутствующих. На шестой день один из них приблизился и вежливо попросил позволения увидеть подошвы его ног.

Озадаченный неожиданной просьбой, он согласился. Мужчина достал большое увеличительное стекло и начал осмотр. Почти минуту он пристально рассматривал одну подошву, затем другую, после чего повернулся к спутникам и воскликнул на бенгальском языке: «Ачи! Есть!». Подойдя, его товарищи стали по очереди возбужденно рассматривать обнаруженное с помощью все той же лупы. Заинтригованный, он терпеливо ждал, надеясь, что не стал объектом внимания странной секты фетишистов. Затем все пятеро распростерлись перед ним.

«Пожалуйста, скажите, что вы там увидели?» – и они поведали крайне занимательную историю. Когда-то они были последователями одного гуру, который оставил тело в возрасте девятнадцати лет. Перед смертью тот сказал, что через много лет они встретят молодого йогина со знаком «ОМ» на ступнях ног, и после встречи их духовная работа в этой жизни будет окончена.

Он не знал, как реагировать. Один из группы сказал: «Мы видели многих йогинов, прежде чем повстречали вас. И для нас всех это великий день». Попросив благословения, они простились, и больше он их не встречал. Вернувшись в Гвалиор, он упомянул об этом случае во время даршана. Один из присутствующих немедленно вызвался осмотреть его ступни – и застыл в изумлении: капилляры на коже четко вырисовывали крохотные знаки «ОМ». Иероглифы на правой ноге были на санскрите, а на левой «ОМ» был «прорисован» буквой бенгальского алфавита.

Ученики сделали снимки, и какое-то время цветные фотографии лежали у него на журнальном столике как некая диковинка. Жизнь текла своим чередом. Повседневность была наполнена другими, не менее удивительными сюрпризами и бытовыми проблемами. Хотя обнаруженные иероглифы интриговали, веретено жизни раскручивало многочисленные нити различных событий одновременно, не оставляя времени задуматься о значении священного символа на его ступнях.

Спустя десять лет, после многих приключений и испытаний, когда судьба уже не пыталась маскировать свои намерения, небольшие белесые изогнутые линии выступили на ногте указательного пальца его правой руки, образуя знак «ОМ». Давая посвящение, он обычно «включал» потенциальные чакры ученика, касаясь этим пальцем позвоночника – и с каждым новым учеником знак на ногте становится все более четким. Если интервалы между посвящениями были длительными, пигментация исчезала. Думая об этом явлении, он внезапно вспомнил слова Гуру: «После твоего 44-го дня рождения знак «ОМ» сформируется в твоем мозгу».

Перед 45-летием он обсудил с учеником, доктором Двиведи из Агры, один (почти научный) эксперимент. В институте доктора Гупты в Агре он прошел процедуру МРТ, удерживая язык в Кхечари мудре. Исследование было задумано для документации того факта, что Кхечари мудра вполне достижима и выполнена им персонально.

Изначальная идея принадлежала правнуку Лахири Махасая, Банамали Лахири. Профессор Б. Лахири, будучи сам продвинутым йогом, посоветовал установить четкие критерии практики Крии, требующиеся в этой линии, заодно с документальными подтверждениями собственных достижений. Банамали Лахири ясно осознавал тенденции йогических «рынков» и, видя истинные намерения некоторых самопровозглашенных «учителей», часто говорил, что слишком много фальшивых Гуру заявляют о ложных йогических достижениях. И ломают жизни последователей, обещая спасение и освобождение, не имея никаких полномочий или прав быть духовными наставниками. Для подобных «мастеров» йога была лишь прибыльным бизнесом. Да и сам Шри Сатьячаран Лахири предостерегал учеников от создания любых организаций, отвергая поползновения многочисленных «последователей и основателей» групп, желавших заручиться его благословением на преподавание практик и философии крии под торговым знаком имени Лахири. Гуру говорил, что управление деятельностью подобных организаций требует значительных усилий и жесткого временного графика, что не только снижает качество духовных практик, но и негативно воздействует на эго и самооценку.

…Результаты МРТ удивили всех: на снимках был явственно различим знак «ОМ», образовавшийся над областью гипофиза. Контрастные тени обрисовывали четкие изгибы иероглифа Деванагари, хотя для врачей это был просто признак нормального функционирования лобных долей. Для него самого снимок стал подтверждением того, что предсказание Сатьячарана Лахири сбылось, и он испытывал чувство огромного удовлетворения и благодарность за веру Учителя в него, за чудо йоги и за то, что его прогресс подтверждался. Существует множество интерпретаций универсального знака «ОМ», но прежде всего он обозначает имя Шивы. Символы, естественным образом появившиеся на его ступнях и ногтях, а затем и в мозге, говорили о милости Шивы, поскольку только Махадев мог поставить на человеке свое тавро.

Объяснить все это с точки зрения логики не представлялось возможным, единственная относящаяся к теме отсылка обнаруживалась в Йога Сутрах Патанджали[116], в главе «Самадхи Пада». Комментарий гласил: «Находящийся вне карм, навязчивых идей и привязанностей зовется особым Пурушей и отмечен знаком ОМ…».

Мощь самого звука наполняла каждую клетку любого живого тела, и вся плоть мира была мириадами нот этой вечной, первозданной мелодии. Йогическое тело было совершенным инструментом, с каждой новой жизнью исполнявшим новую партитуру в бесконечной симфонии, которой дирижировало само Время.

Йога-сутры, Самадхипада, шлока 27:

«Господь – Пуруша, отличный от других, на него не влияют омрачения, действия, плоды действий или кармические последствия, долженствующие принести плоды в будущем ||24|| В Нем семя всеведения непревзойденно ||25|| Этот Ишвар[117] является Гуру даже первых (гуру), ибо Он не ограничен Временем ||26|| Слово, которым зовется Он – Пранава-АУМ ||27||»

МРТ Шайлендры Шармы, выполняющего Кхечари – https://shrishailendrasharma.com/khechari

Кумбх Мела и запах кармы

По случаю Маха Кумбх Мелы в феврале 1988 года Аллахабад был наводнен почти 15-ю миллионами паломников. Знакомые ученика, Дварки Прасада Шастри, пообещали найти места для ночлега и размещения в одном из стоянок-лагерей, и этой возможностью решено было воспользоваться. Он был готов отвлечься от однообразности небогатой событиями жизни, единственным украшением которой была лишь ночная садхана, превращающая ночную тьму в ярчайший дневной свет. В сопровождении двух других учеников он прибыл в Аллахабад на поезде, а затем более шести часов шагал по огромной территории Мелы в поисках нужного лагеря. Ему приходилось и раньше видеть бескрайние толпы людей, но ничто не могло сравниться с океаном паломников, прибывающих в место слияния Ганги и Ямуны для омовения. Наблюдать за столь многочисленным собранием верующих, быть частью этого события было поистине удивительно.

Шахи Снан[118] (Раджьоги Снан), омовение святых и их последователей – один из самых важных дней Кумбх Мелы. Тысячи садху, религиозных лидеров и их преданных двигались к реке, пешком и на колесницах, запряженных верблюдами, лошадьми и людьми. Покачиваясь на спинах медленно движущихся, богато убранных слонов, осыпаемые солнечным сиянием лепестков ноготков, маханты разных аскетических орденов возвышались над толпами в высоких седлах-хаудах, и марширующие под оглушительную музыку отряды обнаженных покрытых серым пеплом аскетов возглавляли процессию. Рев труб, свистки, звуки мантр и мелодии бхаджанов сотрясали воздух, и эта какофония торжества жизни исходила из огромного невидимого купола нерожденного звука «Ом», накрывшего долину.

Звук этот породил всех существ, все неодушевленные предметы и объекты. Рожденные из семени мириада отцов и яйцеклеток бесчисленных матерей, все живущие были потомками этой Вселенской вибрации; Звук пронизывал их, и Его эхо то откатывалось, как прибой, то снова набегало на берега человеческих тел.

…Чрезвычайная чувствительность, развившаяся в процессе садханы, одарила его необычайной проницательностью. Он наблюдал за медленно движущимися водами Ганги и людской массой на берегах реки, обонял запахи благовоний и пищи, вдыхал пряный аромат пыли, превращенной миллионами босых ног в мелко смолотую муку судеб – и весь этот экзистенциальный коктейль насыщенного эликсира вечности, смешанного со жгучей хрупкостью быстротечной Жизни, сводил с ума, опьянял. Магия йоги позволяла видеть бесконечный шлейф воплощений: даже здесь, на Кумбх Меле, духи входили в капсулы эмбрионов, уже начавших медленное превращение в трупы, подготовку к следующим трансформациям. В момент смерти кожура перезрелого плода лопалась, изливая семена самскар[119], неисполненных желаний, печалей и привязанностей – и сквозняк Времени подхватывал и уносил аромат души, сознание. Все эти тела были приговором Времени, а человеческие желания – блуждающим эхом в комнатах и лабиринтах судеб. Интенсивность позывов и влечений (зачастую приземленных, если не низменных) продлевала время пребывания заключенного в камере тела. Прирученные и умиротворенные, они могли превратить тюрьму во дворец. Здесь, в материальном мире, духовный прогресс зависел лишь от мотивов.

…Наконец, они нашли нужный лагерь и после непродолжительной суеты с размещением поспешили к реке, чтобы успеть совершить омовение: для этого ритуала день был самый благоприятный. Вода оказалась ледяной, купание стало настоящим испытанием, но, просохнув, он почувствовал себя великолепно. Ближе к вечеру с реки начали возвращаться паломники, и он разговорился с одним из них. Выяснилось, что этот садху остановился в лагере, организованном свами, чье имя было ему хорошо знакомо. Некоторое время назад, в Бенаресе, он лично посвятил этого свамиджи в Крию по распоряжению Гуру. Садху проводил их до нужного места, и свамиджи чрезвычайно ему обрадовался. Им был устроен настоящий VIP-прием, включавший бесплатное размещение в персональном шатре, больше походившем на бунгало. По меркам Мелы это было роскошью. В течение двух дней они наслаждались атмосферой праздника; однако несмотря на занятость и новые впечатления, он постоянно возвращался мыслями к значению ритуального омовения.

Воспринимая различные ментальные волны, он начал подозревать, что посланники Владыки Смерти, Ямадуты[120] и другие астральные существа, анализирующие человеческие кармы и судившие людей по их делам, отслеживают «подопечных» исключительно по запаху. Аромат храмовых благовоний и горько-сладкий дым сжигаемых подношений был древним кодом, понятным духам и богам. А «ментальный запах» – маркером, меткой, от которой невозможно избавиться. Все человеческие кармы, прошлые, настоящие и будущие поступки и намерения образовывали огромную библиотеку, и книгу каждой судьбы читали ответственные за воспитание душ. Какие бы поступки ни совершались, какие бы мысли ни возникали – все они порождались умом, вызывая в организме соответствующую химическую реакцию. Каждая мысль и эмоция, будь то гнев, похоть, любовь или ненависть, создавали уникальный запах, сопровождавший определенные кармические действия. Безошибочный кармический аромат становился персонифицированным тегом человека. Те, кто лишал жизни животных, пахли едко и кисло; человекоубийцы источали особый смрад, похожий на запах металлической ржавчины; чистота и благочестие отмечались теплым успокаивающим ароматом раннего муссона. Иногда учителям приходилось отслеживать нерадивых учеников.

Во время Кумбх Мелы созвездия располагаются определенным образом, и звезды усиливают эффект омовения. Входя в реку вместе с миллионами других паломников, можно смыть запах личной кармы, поступков и мыслей. Молекулы индивидуального амбре смешиваются со шлейфом тысяч других кармических ароматов, тем самым сбивая со следа астральных преследователей. И посланники Повелителя Дхармы не могут отличить грешников от праведников. На какое-то время они теряют след, и тогда люди свободны от их надзора. «Смыв» в гигантском кувшине Кумбх Мелы как хорошие, так и плохие поступки, можно запутать кармические следы. При смешении человеческого пота с водами священных рек происходит особая химическая реакция. Известно, что любое физическое тело, со всеми его кармами и запахами, приятными и не очень, на 70% состоит из жидкости. Любая жидкость основана на воде, хранящей память о предыдущих переживаниях и мыслях. Омовение в Ганге в благоприятное время означало также смешивание внутренних жидкостей тела с водами священной реки на молекулярном уровне, так как человек погружался в древние, божественные и наполненные силой воспоминания самой Ганги. Поэтому омовение во время Кумбх Мелы оказывало мощное влияние на человеческое сознание и, соответственно, на предстоящие жизненные события. Конечно, эта теория кармических запахов была лишь предположением, хотя вполне правдоподобным.

…После пятого погружения вода больше не казалась ему обжигающе холодной. Он уже выходил на берег, когда подоспевший Дварка Прасад Шастри внезапно закрыл ему глаза ладонями. «Что случилось, Шастри джи?» – «Пожалуйста, не смотрите в ту сторону, Гуруджи, – несколько пенджабских женщин обнажились до самого пояса!!». Сдерживая смех, он сказал: «Шастри джи, я так благодарен за то, что вы беспокоитесь о моей чистоте. Пожалуйста, продолжайте наблюдать за ними, держа мне глаза закрытыми. И уберите руки только тогда, когда дамы будут полностью одеты, и я буду вне опасности совращения!». Наконец, минут через пять, Шастри джи освободил его. Он взглянул на дрожащих в мокрых сари матрон; им было глубоко за шестьдесят, но защитнику его нравственности они все же казались потенциальными соблазнительницами.

…Подошло время отправляться назад, и возвращение грозило стать настоящей проблемой, так как железнодорожные вокзалы и автобусные остановки были по-прежнему забиты толпами отбывающих. К счастью, гостеприимный хозяин любезно организовал для них комфортный автомобиль до Читракута, где они пересели на поезд до Гвалиора.

Кумбх Мела оставила неизгладимое впечатление: интуитивно он знал, что поездка знаменовала новое начало. Так и случилось; наступивший апрель изменил его жизнь бесповоротно.

Бабаджи

У одного из учеников Гуру, работавшего инструктором йоги в Хинду университете Бенареса, возникли проблемы на работе, и тот обратился к нему, уговорив замолвить за него словечко декану. Это был прекрасный повод вновь посетить Бенарес, и в последнюю неделю марта 1988 года он сел на поезд. По прибытии в Каши он сразу же отправился в Университет и поговорил с деканом, убедившись, что карьере ученика ничего не угрожает. На этом официальная часть поездки завершилась. Для него была забронирована комната в ашраме Каши Мумукша, куда в полдень на встречу явилась большая группа участников программы по изучению йоги. Народ разошелся довольно поздно, и он смог начать практику только в половине двенадцатого ночи. Погруженный в глубокую медитацию, он потерял счет времени.

Ночь была тихой; сидя в позе лотоса, пребывая в глубоком трансе, он не сразу услышал стук в дверь. Раздраженный, он поднялся с бетонной платформы-кровати, полагая, что это кто-то из обитателей ашрама. Было около двух часов ночи, главные ворота были уже заперты, и в этот час посетители извне попросту не могли проникнуть в здание. Щелкнул выключатель, под потолком загорелась тусклая лампа. Он открыл дверь. Стоящий на пороге широкоплечий мужчина был около 170 см ростом, на пару сантиметров выше него самого. На плотном и мускулистом, но отнюдь не грузном незнакомце была рубашка кремового цвета с короткими рукавами и дхоти в бенгальском стиле; кожа не была ни темной, ни светлой, однако имела легкий золотистый оттенок, заметный даже в неровном слабом свете; он был гладко выбрит. На вид посетителю было лет тридцать или около того.

Не пытаясь скрыть раздражения, он спросил: «Что вам надо?» – «Я тот, кто известен тебе как Бабаджи», – и он тут же увидел сияющую ауру ночного гостя. Нервничая, почти испуганно, он склонился к стопам Гуру, не осмеливаясь их коснуться. Войдя в комнату, Бабаджи сел на платформу-кровать и закинул ногу на ногу в довольно расслабленной манере.

Теперь он мог лучше рассмотреть лицо гостя. Глаза обычно отражают жизненный опыт, и глаза Бабаджи были древними и пронизывающими. Пораженный происходящим, он опустился на пол и попытался совладать с эмоциями. Получалось плохо. Бабаджи заговорил негромко, мягко, но серьезно. Глубокий звук его голоса заполнил комнату, будто они находились внутри гигантского бронзового купола, и гулкий тембр отражался от стен, пронизывая сердце. Говорил только Гуру, а он слушал, стараясь впитать каждое слово.

Той ночью Учитель говорил лишь о йоге, разъясняя некоторые очень важные детали техник высших крий. В какой-то момент, описывая сложную технику (прохождение «узла Рудры»), Бабаджи внезапно сказал: «Смашан ждет каждого йога, который достигнет этого уровня, он попросту притянет его…». Прогноз звучал пугающе. Он не мог представить себе жизнь на месте кремации. Бабаджи продолжал: «Следующий уровень, прохождение «узла Рудры», возможно освоить только на смашане…».

Он позволил этим словам полностью проникнуть внутрь сознания, усваивая их. Затем Мастер добавил: «Ты выполняешь данные тебе йогические техники правильно», – и подтверждение воодушевило его: по крайней мере, он двигался в верном направлении! В ту ночь он получил невероятный подарок: подробное и детальное объяснение всех крий, даже высших уровней, об освоении которых не мог и мечтать. Подобно накрытому столу с роскошной трапезой, это знание было теперь полностью в его распоряжении.

Бабаджи велел ему делать заметки, и он торопливо записывал инструкции, старался ничего не упустить. В заключение Мастер дал ему комплекс отдельных, абсолютно новых техник, которые он должен был начать после 57-летия. Обучать им других не следовало.

Напоследок Гуру добавил: «Многие из твоих учеников достигнут высочайших уровней в практике», и слышать такое предсказание было здорово, поскольку он считал себя новичком на пути йоги. Последними словами Бабаджи были: «Ishwar chahega to fir milenge» – «Бог даст, мы встретимся снова…».

Беседа длилась около 40 минут, но время словно застыло. Он поклонился Мастеру, Бабаджи положил руку ему на голову; прикосновение было теплым, человеческим. Мастер направился к выходу, и только тогда он заметил, что волосы Гуру уложены в дреды. Не толще полсантиметра, отливающие темной бронзой, будто от долгого пребывания на солнце, пряди доходили до плеч Махаватара.

Повинуясь порыву, он поднялся с пола и последовал за Учителем, но Бабаджи обернулся и, как ребенку, погрозил ему пальцем. Дверь закрылась с мягким щелчком, и он снова соскользнул на пол, чувствуя себя одновременно опустошенным и до краев наполненным верой, энтузиазмом и удовлетворением.

Правильность выбранного пути подтвердилась, он только что встретил первого Гуру парампары, не во сне или видении, а наяву! Все описанное в книге Йогананды было правдой. Бабаджи наблюдал за каждым учеником! И мог лично встретиться с теми, кто практиковал искренне и преданно, кто был достоин обучения. Личная встреча и беседа с Гуру укрепили в нем уверенность, что вершины йоги достижимы, что описанные чудеса реальны.

Пытаясь собраться с мыслями, он понял: эта невероятная аудиенция дарована ему не только из-за упорной практики и связи с традицией, но и оттого, что он уже пережил опыт самадхи. Бабаджи пришел потому, что нынешний преемник линии обладал потенциалом, имел цель. Всю эту новую информацию необходимо было консолидировать, упорядочить и начать применять на практике, ведь парампара ожидала, что он будет продвигаться вперед. В ту ночь он так и не смог заснуть, заново переживая услышанное и увиденное. Просматривая записи, он даже сел на то же самое место, где сидел Бабаджи, только что раскрывший ему самые тайные подробности высших крий.

…Уверенность, излучаемая Гуру, покоряла, была заразительна, но в нем не было и следа претенциозности. Большинство людей редко ведут себя в соответствии с собственной природой, поскольку общество загоняет каждого в рамки «приемлемых стандартов», заставляя избавиться от исходных кодов Природы. Поведение Бабаджи было поразительно простым и одновременно исполненным силы. Реализованные существа действуют в соответствии с сутью бытия, познанной ими посредством медитации и аскезы. Это могло бы звучать банально, если бы не было одним из самых сложных достижений самореализации. Сиддха-йоги жили в гармонии с законами Природы и могли постигать ее тайны посредством самоанализа. Возможно, это и был ключ к тайне их сверхъестественных способностей: они достигали высших состояний, находясь в единстве с самой Жизнью.

Первое апреля известно как «День дурака», но для него этот день навсегда стал преддверием самой вдохновляющей и судьбоносной встречи в жизни.

^{Бабаджи}

Подробное описание черт лица Бабаджи и Его сложения дано Ш. Шармой. Изображение создано совместными усилиями Сумита Джадия, Сарвадамана Джохари, и технологий искусственного интеллекта

^{Шри Лахири Махасая, 1828–1895}

^{Шри Тинкори Лахири, 1863–1934}

^{Шри Сатьячаран Лахири, 1905–1987}

^{Шри Шайлендра Шарма, 1957–}

^{Шри Сатьячаран Лахири, Четвертый Гуру линии Лахири Махасая. За несколько дней до оставления тела.}

^{После объявления преемником линии, Пятым Гуру, 1986}