Тайна Пятой Планеты бесплатное чтение

I

– Развели, понимаешь, детский сад в космосе… недовольно пробурчал Шадрин. – И ладно бы на орбите Земли, туда кто не шастает – и туристы, и самодеятельность с концертами, скоро школьные экскурсии будут возить! Но чтобы в Дальнем Внеземелье, в системе Сатурна? Куда мир катится?

Серёжа сделал вид, что сказанное к нему не относиться – вот ничуточки! – и планетолог имеет в виду кого-то другого. Хотя, кому ещё здесь адресовать эту обидную реплику? В ангаре «омаров» он один из «юниорской» группы, которую Денис Шадрин так неуважительно обозвал детским садом…

– Про детский сад – кто бы говорил? – отозвался второй планетолог. – Сам-то кто? Студент-дипломник, во Внеземелье чуть ли не в первый раз году, а туда же…

Серёжа приободрился. Леонид Андреевич Пьявко был почти вдвое старше своего коллеги. На «Лагранж» он перебрался не так давно – когда прежний экипаж станции, вымотанный годичной «робинзонадой» пришлось заменять на новый, и срочно понадобились специалисты с опытом работы на малых планетах. Таковых во Внеземелье нашлось не так уж много, и один из них – как раз Пьявко, состоявший раньше старшим селенологом лунной базы «Ловелл». На «Лагранже» он занял аналогичную должность, и как только на станции появились мальчишки и девчонки из «юниорской» программы Проекта, взял их под свою отеческую опеку. Что касается Дениса – то он всего неделю, как прибыл на «Лагранж» для прохождения преддипломной практики. К Серёжке и его одногруппникам он относился с иронией и не упускал случая поддеть, и увы, не всегда по- доброму. Вот и сегодня – в который уже раз заводит разговоры о «детском саде в космосе»… А Володя Зурлов – между прочим, куратор их группы – вместо того, чтобы заступиться за подопечного, ухмыляется и, знай себе, ковыряется в блоке маневровых двигателей…

Пьявко выдернул из манипулятора какую-то блестящую загогулину, критически осмотрел, покачал головой, и выплыл из ангара, хватаясь за прикреплённые к стенам поручни. Загогулину он прихватил с собой. Серёжа проводил ветерана тоскливым взглядом – ну вот, теперь студент снова примется за своё, а осадить его будет некому…

– Слышал, вы скоро нас покидаете? – поинтересовался Шадрин. – А говорили, что практика ваша на два месяца?

Зурлов протёр ветошкой внутренность дюзы, зачем-то дунул и кивнул

– Так и есть. Мы с Егором с Татьяной останемся на «Лагранже», а Лестев действительно отбывает. Но не то, чтобы скоро – недели через две придёт «Заря», на ней он и продолжит практику.

– За что это ему такое счастье? – удивился студент. Серёжка поморщился – не слишком приятно, когда о тебе говорят в третьем лице, да и невежливо это…

– А у Лестева там блат. – ухмыльнулся Зурлов. Он, как и Шадрин, не утруждал себя хорошими манерами. – На «Заре» командиром десантной группы Монахов – он знает Лестева, вот и затребовал его к себе на оставшуюся часть практики.

– Это какой Монахов? – Шадрин наморщил лоб. – Уж не тот ли, что на Луне олгой-хорхоев бил?

– Он самый и есть. – подтвердил куратор, и Серёжка подумал, что он, кажется, не слишком-то любит Алексея. – Он, кстати, и на «Лагранже» побывал – когда «Тихо Браге» в «обруч» затянуло.

– А потом куда? К Титану, или к Кольцам?

– Нет, что им там делать? Туда и «Гершель» может слетать. «Заря» на «Лагранже» примет на борт научников и отправится в Пояс Астероидов. Между прочим, Леонид Андреич с ними пойдёт, утром в диспетчерской говорили…

– А кто будет вместо него старшим планетологом? – спросил Шадрин, и Серёжа заметил, что при известии, что Пьявко отбывает со станции, он оживился. Ну да, он же его начальство, и отношения у них, похоже, не сложились…

Зурлов в ответ пожал плечами.

– А ты, значит, тоже в Пояс? – практикант оттолкнулся от борта «омара» и перевернулся вниз головой. – Если так – радуйся, малёк, многие тебе позавидуют…

Например, ты, мстительно подумал Серёжа. Но вслух, разумеется, говорить не стал.

– Я и радуюсь. Поскорее бы только, а то, сколько можно с кустиками возиться?

Перед тем, как отправиться в ангар, Серёжа вместе со своими одногруппниками, Егором Симоновым и Таней Пичугиной три часа проторчали в рекреационном отсеке, пересаживая в керамические горшки декоративные кустики и расстилая присланные с Земли рулоны газонной травы. Егор с Татьяной и сейчас были там; Серёжку же, как лучшего троих механика, Зурлов затребовал в ангар, готовить буксировщики к плановой вылазке на Энцелад.

– Кустики не нравится? – Зурлов ухмыльнулся. – Нет уж, курсант Лестев, будете работать, где поставили, а капризы оставьте до Земли, когда туда попадёте! И вообще: скажите спасибо, что вы трое возитесь с травой и прочей флорой здесь, а не на «Гагарине» или «Звезде КЭЦ», как прочие ваши сокурсники!

Серёжа насупился. Возразить было нечего – то, что они трое попали на практику не куда-нибудь, а в систему Сатурна, на знаменитую станцию «Лагранж», стало настоящим подарком судьбы. Который они, впрочем, честно заработали, заняв первые три строчки в списке лучших курсантов «юниорской» программы. А кустики… что ж, пусть будут кустики, и даже газонная трава. В конце концов, и на «Заре» его тоже не усадят в пилотский ложемент, а поручат какую-нибудь вспомогательную работу – возможно, тоже в рекреационном отсеке или даже на камбузе. Но это будет не так обидно. На корабле, и не каком-нибудь орбитальном грузовике, а тахионном планетолёте с лучшим во Внеземелье экипажем неважно, чем занимаешься и сколько тебе лет – всё равно ты самый настоящий космонавт…

Но «Заря» появится не завтра и даже не послезавтра – корабль пристыкуется к «Лагранжу» не раньше, через две недели. А пока придётся терпеть подколки Шадрина – и выполнять свои обязанности, какими бы они ни были, как делает это любой здесь, на станции. Серёже уже стало стыдно за свои слова насчёт кустиков – в самом деле, что за детские капризы? А ещё космонавт…

– Эй, Лестев! Ты что, заснул?

Серёжа повернулся – Зурлов закончил возиться с дюзами и теперь прикручивал на место шланг, идущий от топливного бака к блоку маневровых двигателей.

– Ключ на шестнадцать подай, не видишь, руки заняты?

Серёжа оттолкнулся от рамы «омара» и поплыл к стеллажам, где в особых ячейках хранились инструменты. Каждый их них был снабжён тонким шнурком, с карабином – во время работы его следовало прицеплять к чему-нибудь, чтобы инструменты не разлетались по всему ангару, так и норовя въехать кому-нибудь в затылок.

Передав Зурлову ключ, он устроился рядом, зацепившись ногами за раму буксировщика. Подобные мелкие работы в невесомости требовали куда больше внимания и усилий, нежели в зоне тяготения, например в жилом бублике станции. Там отвинченную гайку или снятую прокладку можно просто положить рядом с собой, а здесь, если не хочешь ловить потом по всему помещению. Так что лучше иметь под рукой помощника, готового подхватить, подержать, подать нужную вещь.

– Кстати, твой «Кондор» в порядке? – спросил Зурлов. – Давно проверял?

Серёжа насторожился – с чего это куратор вспомнил о скафандре? Их выдали «юниорам» на «Гагарине» перед отправкой в систему Сатурна. Здесь, на «Лагранже» скафандров хватает, самых разных типов – но им почему-то полагались индивидуальные, тщательно подобранные по размеру и телосложению. Может, дело в возрасте – он давно уже заметил, что к его ровесникам, «подрастающей смене», во Внеземелье относятся с особым пиететом, опекают, стараются, как могут, облегчить жизнь. Вот и со скафандрами так – стандартный «Кондор» или, скажем, «Пустельгу» не так уж сложно подогнать по себе, два часа работы, но всё же приятно, когда у тебя персональная космическая «броня». Но это и дополнительная ответственность: согласно строжайших правил техники безопасности, прикасаться к индивидуальному скафандру, обслуживать его, готовить к выходу в Пространство может только владелец – или, в их случае, куратор учебной группы, контролирующий каждый шаг своих подопечных. И правильно, между прочим – случись что, некого винить, кроме самого себя…

Но почему Зурлов спросил о Серёжкином «Кондоре» не где- нибудь, а здесь, в ангаре буксировщиков, да ещё и за час до вылета?

– Позавчера, вместе со всеми. – ответил он на вопрос куратора. – Плановый же осмотр был, вы распорядились! Скафандр в полном порядке, я в журнале сделал отметку, как полагается.

Зурлов кивнул, затянул соединение, щёлкнул тумблером течеискателя, проверяя герметичность, и повернулся к Серёже.

– А раз в порядке – чего ты ждёшь? Давай, готовь свой «Кондор» – старт через час двадцать.

– Так я что, с вами полечу? – Серёжа едва не поперхнулся от неожиданности. – В скафандре, на внешней подвеске?

Инструкции предусматривали и такой вариант – перевозку пассажиров на раме буксировщика. Серёжа, как и другие «юниоры» уже проходил инструктаж, и даже разок прокатился таким образом на «омаре» вокруг станции, в порядке тренировки. Но чтобы отправиться таким манером на Энцелад – об этом он и мечтать не смел!

Зурлов ухмыльнулся, без труда поняв, о чём думает подопечный.

– Перебьёшься. На втором сидении, внутри – решётки будут грузами забиты.

– А что мне надо будет делать?

– Вот спустимся, и узнаешь. И вот что ещё: закончишь со скафандром, ступай в каюту, собери вещи и упакуй в багажный контейнер. Имей в виду, на «Лагранж» ты вернёшься суток через трое, не раньше.

Если бы не невесомость – Серёжка сел бы там, где стоял, с размаху приложившись копчиком о пластиковое покрытие палубы.

– Я? Останусь внизу?

– У тебя со слухом плохо? – осведомился Зурлов. – Сказано же: останешься, на трое суток. Так что, будешь укладываться – лишнего не бери, только самое необходимое. Смену белья, щётку зубную, книгу можешь прихватить, хотя я бы не советовал – не до книг там будет. А вот дневник возьми обязательно, заодно проверю, как ты его ведёшь…

Серёжа кивнул. Дневник – общая тетрадь с лиловым казённым штампом Проекта на обложке, надписью «Лестев Сергей Игоревич, учебная группа 4 «Б» – следовало держать при себе до окончания внеземельной практики. В дневнике следовало ежедневно фиксировать всё происходящее; на деле же Серёжа в последний раз открывал его дня три-четыре назад. Надо, как только он устроится там, внизу, срочно исправить это упущение – с Зурлова станется вписать в дневник грозное замечание, которое будет учтено при выставлении оценок за практику. Только вот как сделать это, не попавшись куратору на глаза? Десантный балок – это вам не каюта на «Лагранже», в нём лишний раз не повернёшься, не задев друг друга локтями. Но сетовать особенно не приходится – спасибо, что есть хотя бы это, и людям, занимающимся расчисткой вмёрзшего в ледорит «обруча» не приходится каждый раз мотаться на «Лагранж» и обратно.

Балки – на самом деле, автономные жилые модули, рассчитанные на восемь обитателей, – установлены в огромной полости, образовавшейся в ходе работ. Электроэнергию подлёдное хозяйство получало по высоковольтному кабелю, протянутый по пробуренной во льду шахте от компактного ядерного реактора на стройплощадке базы «Папанин».

– Вот вы говорите – будет не до книг. – осторожно осведомился Серёжа. Ему ещё не до конца верилось, что сказанное – не какая-нибудь особо изощрённая шутка. – А можно узнать, чем мы будем заниматься?

Зурлов откинул крышку серебристого металлического ящичка, прикреплённого к «лыже» буксировщика. Внутри оказался предмет, напоминающий очень большой револьвер. Рядом выглядывали из гнёзд головки патронов – двух цветов, красные и зелёные. Примерно половину внутреннего объёма ящичка, занимал прибор, похожий на обычный монокуляр, только с непривычно большим количеством кнопок и тумблеров

– Знаешь, что это такое? Да ты возьми, не бойся, он не заряжен.

Серёжа послушно вытащил «револьвер» из гнезда. Дома, в Свердловске ему приходилось стрелять в тире – из духовушки, мелкокалиберной винтовки, спортивного пистолета Марголина, разок даже из «нагана» – и теперь он удивился, до чего неудобно сделана рукоятка этого незнакомого оружия. Слишком массивная, громоздкая, пальцами толком и не ухватишь…. Вот и предохранительной скобы нет, а на месте спускового крючка выступает из рукояти большая ярко-красная клавиша…

– Это чтобы стрелять в скафандре. – объяснил Зурлов. Обычную рукоять в перчатках «Кондор» не ухватишь, а это – милое дело!

Серёжа кивнул и продолжил вертеть револьвер в руках. Так… ствол очень толстый, а отверстие в нём наоборот, скромное, внутри что-то стеклянно поблёскивает. Барабан гладкий, без продольных канавок, и непривычно массивный, словно сделан под охотничьи патроны двенадцатого калибра.

– А как эта штука заряжается? Шторка, как у «нагана», или весь барабан вбок надо откинуть?

– Надо его переломить, как охотничье ружьё. – Зурлов забрал револьвер и клацнул металлом, демонстрируя работу механизма. Серёжа заглянул в казённик – так и есть, патроны даже крупнее, чем он думал. Гнёзд в барабане всего четыре, а вот капсюлей на донцах гильз что-то не заметно.

– Выстрел производится при помощи электроспуска. – куратор словно прочёл его мысли. – В рукоятке никель- кадмиевый аккумулятор, при необходимости его можно извлечь и заменить, вот тут, сбоку защёлка. Но это нам пока не понадобится – заряда хватает на полсотни выстрелов, а нам придётся сделать не больше двух десятков.

– Так мы будем стрелять? – с надеждой спросил Серёжа. – А куда?

– Ты ещё спроси «в кого?» – Зурлов хохотнул. – Должен тебя разочаровать – электрических червяков, вроде тех, по которым твой приятель Монахов палил на Луне, не предвидится. Это, чтоб ты понимал, самый лазерно-спектрографический комплекс, с помощью которого мы будем изучать состав льда на Энцеладе. Новая модель, только вчера прислали с Земли грузовым контейнером – вот и опробуем его в деле!

II

Транспарант над аллеей, ведущей от памятника Мальчишу-Кибальчишу белым по красному сообщал: «Привет участникам Всесоюзного слёта юных космонавтов, астрономов и планетологов!» Точно такой же висел ив холле главного корпуса Дворца над кучкой экзотических деревьев и бассейном с золотыми рыбками – здоровенными, каждая не меньше ладони в длину. Третий пункт в этом коротком перечне появился только в этом году – что ж, жизнь не стоит на месте, и стремительное движение человечества в космос требует специалистов в новых областях. Профессии, о которых предыдущее поколение знало только из фантастики, теперь прочно обосновались в графах платёжных ведомостей, в брошюрках для абитуриентов и даже в списках кружков городских, районных и областных Домов пионеров и школьников. Специализированные ВУЗы и техникумы, готовят будущих работников Внеземелья, в традиционных институтах и университетах появились «космические» факультеты – вроде недавно созданного отделения планетологии при кафедре астрофизики и звёздной астрономии физфака МГУ. Наверняка многие из мальчишек и девчонок, съехавшихся на этот слёт, задумываются о поступлении туда. И это правильно – земляне семимильными шагами движутся в космос и сбавлять темп не собираются. А мне – что ж, мне остаётся только принимать посильное участие и радоваться, что в этой реальности люди не променяли мечту о звёздах на виртуальные миры, не закуклились, как мои современники, во всепланетном цифровом коконе…

Всякий раз, оказываясь здесь, на Ленинских Горах, я принимаюсь сравнивать окружающий мир с «тем, другим», давно мною оставленным. И ничего с этим не поделаешь – ностальгия, груз всего накопленного за все эти годы, который с трудом уживается с окружающей действительностью. А ниточка между «тем» и «этим» – Бритька, моя собака, золотистый ретривер, единственное (если не считать карманного ножа-балисонга) материальное свидетельство того, что всё случившееся – не причуда воображения, не странная галлюцинация, порождённая больным разумом…

Но сейчас со мной нет ни Бритьки, ни и балисонга. Собака ждёт дома, в квартире на улице Крупской – а что до ножа, то он давно потерян во внеземельных скитаниях. Не время сегодня и для ностальгических воспоминаний, как и для сомнений в собственной вменяемости. Я приглашён на слёт в качестве почётного гостя – как же, воспитанник дворцовского Кружка Юных Космонавтов, герой Внеземелья, кавалер «Знака Звездоплавателей» и прочая и прочая и прочая… И это, кроме места в президиуме на торжественном открытии слёта и букетов от пятиклассниц в крахмальных блузках и красных галстуках означает ещё выступление на трёх, минимум, тематических семинарах.

Один из них состоится в хорошо знакомом месте – на «козырьке» над гардеробом центрального холла, где я сам когда- то сиживал на занятиях «юных космонавтов», крутился на колёсах-тренажёрах маленьких, похожих на решётчатые бочки, центрифугах. А ещё – именно здесь я впервые представил свой фантастический проект, те самые «тахионные торпеды», открывшие для меня – да и не только для меня! – дорогу в Космос…

Что ж, дело знакомое: ещё в «юниорах» я водил экскурсии по Центру Подготовки в Королёве экскурсии из провинциальных школ и окрестных пионерских лагерей. И далеко не всегда меня слушали с открытыми ртами – случались вопросы с подковырками, такие, что я не всегда мог ответить с ходу. Сегодня слушатели так же ожидались вполне подкованные – на такой съезд неучей не пришлют, – так что я готовился к серьёзному разговору.

– Алексей Геннадьевич, а «Заря» сейчас по прежнему в системе Сатурна?

Спрашивал парень из калужского Дома Пионеров, лет пятнадцати, русоволосый, крепкого сложения – не дать, не взять, Пашка Козелков из «Москвы-Кассиопеи». Сходство это вызвало в памяти первую нашу встречу с Юлькой и Витей Середой – они ведь тоже из Калуги, и даже из того самого кружка юных космонавтов. Я подумал, что стоит рассказать ребятам, как их земляки стали для Зака Авенира, автора сценария фильма прототипами киношных персонажей. Но вовремя сообразил, что калужане и сами всё знают – эти двое наверняка у них что-то вроде местной легенды.

– Это как посмотреть. Вроде, «Заря» и там, а вроде и не совсем. Частично.

Аудитория недоумённо загудела.

– Частично? – удивился калужанин. – Её что, демонтировали? Но зачем? Какая-то авария? Сообщений, вроде, не было…

– Вас, молодой человек, как зовут? – осведомился я.

– Вася… Василий Устюжанин, Алексей Геннадьевич.

Я улыбнулся.

– Давай-ка Василий, без отчеств, не настолько я тебя старше. Что до «Зари» – то нет, никакой аварии не было. Дело в том, что ещё на этапе строительства с почти готовым жилым отсеком планетолёта случилась неприятность, и пришлось срочно искать ему замену.

Я вооружился указкой и подошёл к большому, в половину стены, плакату, изображающему планетолёт в разрезе. Аудитория внимала, в задних рядах на кого-то шикали.

В нескольких словах я описал возникшую тогда ситуацию: разрушение жилого кольца в результате столкновения с орбитальным грузовиком, лихорадочные попытки исправить что-то в условиях жёсткого цейтнота – люди на «Лагранж» ожидали спасательной экспедиции, медлить было нельзя. И найденное в итоге решение в виде пристыкованного к незаконченному планетолёту «бублика» орбитальной станции малого типа, которые как раз тогда начали строить для размещения на орбитах Луны и Марса.

– …А когда «Заря» обосновалась возле Титана, нам пришла в голову простая мысль. Ни ионные маршевые двигатели, ни, тем более, тахионные торпеды орбитальной станции ни к чему, верно? Вот и решили отсоединить «бублик» от корабля и оставить на орбите. А вторую часть корабля – реакторные колонны, пусковые установки торпед, двигательный отсек – оттащили на буксире к «Энцеладу» и через батут станции «Лагранж» отправили назад, к Земле и поставили на место «бублика» новую станцию, того же типа, что и первая.

– А почему было не построить новый жилой отсек? – спросила девочка из второго ряда. – Снова не захотели возиться, да?

Я покачал головой.

– Нет, не в этом дело. Опыт с «Зарёй» изучили, проанализировали – и сочли удачным. Новый жилой отсек оснастят узлом, позволяющим быстро отделить его от остальной части корабля и снова превратить в космическую станцию. Таким образом, «Заря» – кораблю решено сохранить прежнее имя, – сможет добраться до другой планеты, оставить на орбите готовую космическую станцию с экипажем, а сама вернётся на Землю не используя тахионные торпеды, прямо через «батут». Представляете, как это ускорит освоение Солнечной системы?

Аудитория снова загудела, на этот раз восторженно.

– Классно! – одобрил калужанин Василий. – Только я вот чего не понимаю: «батут» ведь на Заре запитывался от корабельного реактора, так?

– Да, как и прочие системы. Обычно орбитальные станции снабжены собственными реакторами, но с той, что пошла на жилой отсек для «Зари», реактор при монтаже сняли.

– И как же станция без него обойдётся – теперь, когда остальную часть корабля от неё отсоединили? Нельзя ведь без энергии?

А парень толковый, отметил я. Надо бы сообщить его данные в отборочную комиссию «юниорской» программы Проекта – глядишь, и придётся ко двору. Впрочем, они здесь все такие, иначе бы сидели по домам…

– Ну, это как раз проще всего. В систему Титана перебросили корабль-энергостанцию, однотипный с «Николой Теслой», который питает энергией «Лагранж», и состыковали его с новой станцией. Кстати, она будет называться «Гюйгенс» – в честь голландского учёного, открывшего кольца Сатурна и Титан. Что до новой станции, которую сейчас стыкуют с «Зарёй», то с неё реактор снимать не будут. И когда придёт время её отсоединять – просто переведут реактор из холостого режима в «горячий», рабочий.

– Тогда да, тогда всё ясно. – калужанин солидно, по- взрослому кивнул. – А куда пойдёт обновлённая «Заря» – не секрет? Может, к Юпитеру? В «Вестнике «Великого Кольца» была недавно статья о том, что и там планируется поставить станцию…

«Вестник Великого Кольца» – это научно-популярный журнал, издаваемый в рамках Проекта, выходивший на русском, английском и французском; недавно его стали издавать на китайском и ещё десятке других языков.

– Нет, не в этот раз – хотя, конечно, дойдёт очередь и до Юпитера, и до других планет. Не так давно на Энцеладе было сделано важное открытие, заставившее нас изменить планы. Дело в том, что…

– Лёша? Монахов? Ты?

Голос – женский, звонкий, явно молодой, – показался мне знакомым. Её владелицу я тоже узнал, хотя и встречались мы мимолётно и довольно давно. Влада Штарёва, одна из тех, кто вместе с ребятами из нашей «юниорской» группы проходила психологическую акклиматизацию в подземном комплексе «Астра». Меня тогда с ними ещё не было, и, чтобы догнать группу до положенной численности в шесть человек, к нашим четверым добавили двоих из параллельной группы… уже не вспомню, 1«В» или 1«С»? Ладно, неважно; одного из них, американца Марка Лероя, сына ведущего конструктора космического филиала корпорации «Боинг», я знал ещё по смене в «Артеке», где мы были в одном отряде. Что касается второго, вернее второй, Влады – то с ней мне доводилось встречаться – в «юниорской» общаге и на семинаре по высшей математике, где она поразила всех способностью решать в уме дифференциальные уравнения. Была и другая встреча, вспоминать о которой не слишком приятно – когда она вместе с остальными выходила из подземного бункера «Астры». Результат их пребывания в комплексе оптимизма не вселял – по большинству показателей оценки колебались между «весьма посредственно» и «полная катастрофа». И во многом это случилось как раз благодаря Владе. Роковая красотка с выдающимися математическими способностями и стервозным характером постоянно служила источником ссор, склок, натянутых отношений между остальными «астровскими» сидельцами.

Результат был вполне предсказуем – Владу отчислили из Проекта, чему она не слишком-то огорчилась. А напоследок заявила, что всё равно добьётся своего и несмотря ни на что попадёт в Космос. Тогда я ей поверил – девица настырная, знает себе цену, да и с мозгами у неё полный порядок. А что до стервозности – что ж, все мы не без греха. Во Внеземелье хватает мест, где психологическая совместимость не так уж и важна, не то, что лет пять-семь назад, когда космонавтам приходилось неделями, а то и месяцами уживаться в тесных алюминиевых банках буквально на головах друг у друга. Сейчас же на крупных орбитальных станциях, особенно транзитных, вроде «Гагарина» или «Звезды КЭЦ», текучка кадров не уступит любому московскому НИИ, а что до скученности и тесноты – то их там и вовсе никогда не было.

Несколько лет, прошедших со дня нашей последней встречи, отразились на Владе весьма благотворно. Она и раньше считалась первой красавицей «юниорской» программы, а сейчас на неё и вовсе оборачивались все мужчины – от двенадцатилетних пацанов до солидных сорока- и пятидесятилетних преподавателей. Про юных космонавтов, астрономов и планетологов, перешагнувших пятнадцатилетний рубеж, я и вовсе не говорю – в просторном холле стоял костяной стук отвисших челюстей и хлюпанье слюней, обильно выделяемых половозрелыми организмами. Даже мне, человеку тёртому, способному противостоять женским чарам любой степени убойности понадобилось некое усилие, чтобы сохранить хотя бы видимость хладнокровия.

Влада, воспользовавшись секундной растерянностью, ловко продела руку мне под локоть и увлекла меня по коридору в сторону буфета. Я с опозданием сообразил, что у неё, как и у меня, свисает с шеи на тесёмке бэйджик участника слёта надпись на нём гласила, что Влада Штарёва представляет здесь общество «Эра Встретившихся Рук». Об этой организации я слышал впервые и стал прикидывать, как бы поделикатнее выяснить, что это за зверь такой, и с чем его едят. Но этого не понадобилось – моя спутница уже вовсю щебетала о своих делах, и вскоре я узнал много такого, о чём раньше не догадывался.

Оказывается, пока я гонял олгой-хорхоев на Луне, вытаскивал людей с затерянного в Пространстве «Эндевора», учился на космодесантника и мотался в систему Сатурна и обратно, на Земле происходили весьма любопытные вещи. Нет, я не о политике – хотя с некоторых пор я стал уделять международным новостям больше внимания. Дело было совсем в другом – и я удивлялся, как сам не подумал об этом раньше.

А следовало бы! Разве мало в «той, другой» моей жизни было всяческих сект, обществ по изучению НЛО, любителей эзотерики во всех видах и прочих «Космопоисков»? Нет-нет, сам я подобными вещами не увлекался – так, любопытствовал, но в меру, наблюдая за упомянутыми «одержимцами» (на редкость меткое словечко из «Маятника Фуко» Умберто Эко) издали, с некоторой брезгливостью. Подобная публика массово расплодилась в перестроечные времена и позже, в девяностые. Здесь её время еще не пришло – если бы не гобийская находка Ивана Ефремова.

Событие, и правда, грандиозного, цивилизационного даже масштаба: человечество впервые получило бесспорное доказательство того, что оно не одно во Вселенной, что есть (или были раньше) и другие носители разума, которые однажды добрались до нашей планеты и оставили вполне осязаемые и материальные следы. И не какие-нибудь японские статуэтки «догу», изображающие гуманоида в скафандре, и не барельефы майя с сидящим в корабле человеком. Оставленные неведомыми пришельцами «звёздные обручи» изменили жизнь на Земле до неузнаваемости, вытолкнув человечество из накатанной колеи в другую – за пределы планетарной колыбели, во Внеземелье, к звёздам.

И, как это всегда бывает, на периферии грандиозных событий забурлила и попёрла из щелей пена в виде сляпанных на скорую руку философских концепций, сект поклонников Высшего Звёздного Разума, всякого рода реформаторов, норовящих перекроить прежние религии, теории о происхождении разумной жизни и прочие мировоззренческие представления на свой лад. Конечно, человечество не раз проходило через это на протяжении всего двадцатого века – но на этот раз «накипи», неважно, религиозной, философской или псевдонаучной, было чересчур много. Её порождения вылезали на свет чаще всего в США, Европе и Японии в виде сект, околовсяческих обществ с громкими названиями и невнятными сферами деятельности и ютящихся по цокольным этажам «академий», учреждённых личностями, которых Станислав Лем в своё время метко назвал «инвалидами от науки». Организации эти отличались одна от другой степенью невменяемости и агрессивности, устраивая время от времени шумные акции, далеко не всегда безобидные.

Не обошло это поветрие и СССР, хотя и в несколько смягчённом виде. Видимо, кто-то очень неглупый решил вместо того, чтобы бороться с одержимцами, взять их под контроль и направить энтузиазм и энергию этой публики в безопасное для общества русло. «Эра Встретившихся Рук» как раз и была из числа таких – занимались там по большей части философско- мировоззренческими аспектами Внеземного Разума, свалив в кучу многочисленные гипотезы о создателях «звёздных обручей» и то, о чём ещё в конце шестидесятых писал в своей «Колеснице богов» швейцарец Эриха фон Дэнникен. Тогда его книга стала мировым бестселлером; в семидесятом по ней сняли фильм «Воспоминание о будущем» – его показывали и в СССР, что в свою очередь вызвало бум интереса к пришельцам, «тарелочкам» и инопланетным прародителям человечества. Для ЭВР-овцев же творение Дэнникена стало, вместе с ефремовским «Лезвием Бритвы», сразу и Ветхим и Новым Заветом, а заодно и деяниями апостолов.

Если отбросить в сторону некоторые экстравагантные формы деятельности, ЭВР была организацией безобидной, тихой, даже по-своему любопытной – за что и была обласкана властями. Помимо сочинения теорий разной степени бредовости, они проводили конференции, устраивали лекции и литературные конкурсы, издавали какие-то брошюрки и сборники фантастических рассказов – что характерно, за государственный счёт. Влада попала в ЭВР два года назад и быстро сделала там карьеру, заняв пост секретаря московской организации. Именно в этом качестве её и пригласили на слёт поучаствовать в семинаре, посвящённом поискам следов внеземного разума и так называемой «палеокосмонавтике». Что ж, дело хорошее: будущим покорителям космоса не помешает быть в курсе новой, зарождающейся мифологии, и чует моё сердце, тут не обошлось без Евгения нашего Петровича – неспроста я заметил его восседающим в президиуме на торжественном открытии…

– Знаешь, я только что сообразил, что Влада не задала мне ни единого вопроса о нас – обо мне, тебе, других наших!

Мы ехали по Проспекту Мира; справа осталась станция метро «Алексеевская, а впереди пронзала небо косая игла с ракетой – монумент «Покорителям космоса» перед центральным входом ВДНХ.

– Что, даже об Энцеладе не спрашивала? – удивилась Юлька. – Хотя, чему тут удивляться? Она всегда предпочитала говорить о себе, было бы кому слушать…

Она держала руль одной рукой, положив локоть другой на дверку, и набегающий ветерок трепал её волосы. Машина была подарком Шарля на мой день рождения – конечно, не «Шевроле- Корвет», на котором мы гоняли по шоссе от космодрома Куру до прибрежного пансионата, а новенький «Пежо-504» специальной сборки, только для сотрудников французского отделения Проекта. Кабриолет цвета тёмно-синий металлик смотрится на московских улицах сущей экзотикой – особенно с эмблемой Центра Подготовки на дверках, при виде которой встречные водители сигналят и приветственно машут руками, а постовые гаишники берут под козырёк.

Когда я рассказал о разговоре с Владой, Юлька состроила непередаваемую физиономию – видимо, воспоминания о совместном пребывании в «Астре» накрепко отпечатались в её памяти, и отнюдь не в самом позитивном ключе. Но обсудить встречу мы не успели – надо было собираться и пулей лететь в Королёв, где меня ожидали сразу три совещания, и все на тему грядущего рейса «Зари». Юлька же условилась о встрече со своим научным руководителем, профессором Бортниковым. Неделю назад он, попросил её задержаться после лекции и прямо заявил: если «Если уважаемая Лидия хочет добиться чего- то на поприще тахионной физики, то следует побольше времени проводить в университетских аудиториях и библиотеках, а меньше – на кораблях и орбитальных станциях. Внеземелье никуда не денется, наставительно говорил профессор, но сейчас следует плотно взяться за учёбу, не отвлекаясь на космические приключения, большие и малые…» Так что на этот раз Юлька, может, никуда и не полететь – хотя вопрос этот пока не решён окончательно…

Мира после эпопеи «Лагранжа» заболела Внеземельем всерьёз. Собрала скрипичное трио из таких же как она студенток консерватории и гастролирует по Внеземелью. В планах значатся и околоземные станции, и Луна, и недавно заработавшая марсианская "Скьяпарелли". И даже «Гюйгенс», бывший жилой «бублик» «Зари», исправно нарезающий круги вокруг Титана. Юрка-Кащей не слишком этому рад – вряд ли его возлюбленная скрипачка начнёт гастрольный тур с нашего корабля. Слушателей маловато, да и рейс обещает затянуться…

Мы проскочили ВДНХ, миновали эстакаду и понеслись по Ярославке. Машин в этот час немного, так что Юлька с удовольствием топила в пол, не опасаясь ГАИшников с их радарами. Водит она гораздо лучше меня – я со своим дорожным опытом чересчур осторожен и склонен к перестраховке; она же, наоборот, обожает скорость и при каждом удобном случае гоняет по подмосковным трассам, выжимая из заграничного мотора все лошадиные силы до капли. Я этого не одобряю – пусть стритрейсеров здесь пока не водится, да и до пробок «той, другой» Москвы далеко, но ведь и качество дорожного покрытия далеко не из двадцать первого века. Юлька моё недовольство игнорирует, и я с грустью понимаю, что её, совсем ещё молодую девчонку, порядком раздражает моё старческое брюзжание.

– Кстати, вылетело из головы… – добавила она. – Как раз перед тем, как ты пришёл домой, звонил Леднёв и просил обязательно разыскать его, когда будешь в Королёве. Не знаешь, что ему нужно?

III

Серёжа поднял револьвер обеими руками и надавил клавишу электроспуска. Револьвер едва ощутимо дрогнул – воспламенился заряд циркониевой фольги скрытой в патроне. Горит он, если верить проглоченному наспех руководству, около пяти миллисекунд при температуре в пять тысяч градусов, и этого хватает, чтобы накачать энергией встроенный в ствол оптический резонатор, который в свою очередь порождает лазерный импульс. Ни светового шнура, как в «Гиперболоиде инженера Гарина», ни летящих сгустков света, как в недавно пересмотренных «Звёздных войнах» при выстреле не возникло; Серёжа, конечно, знал, что в вакууме такого быть не может, но подсознательно ожидал какого-то особого эффекта. Всё же в руках у него – настоящий лазерный пистолет (ну, хорошо, револьвер, не будем цепляться к мелочам), хоть и используемый в мирных целях.

В том месте, куда ударил луч, не было искр – только клубок пара, моментально растаявший в вакууме. Да и откуда им взяться, искрам? Совершенно неоткуда: лёд – он лёд и есть, как его ни обзови. Здесь лёд называют ледоритом – как сообщил планетолог Пьявко, этот термин ввёл в обиход Алексей Монахов, позаимствовав его из какой-то фантастической книжки. Серёжа допытывался у ветерана, что это за книжка – хотел, вернувшись на землю, найти и прочитать – но Пьявко так и не вспомнил. Надо будет спросить у Алексея, когда «Заря» придёт, наконец, к Энцеладу, уж он-то наверняка помнит…. Серёжа повернул револьвер (он же «ЛСКП-2М, спектрографический комплекс, переносной, модель вторая, модифицированная») и посмотрел в окошечко на затыльнике. Высветившиеся там цифры, ничего ему не говорили, однако Серёжа старательно переписал их в нарукавный блокнот – непростая задача, когда приходится пользоваться специальным толстенным карандашом, который так и норовит выскочить из пальцев руки, облачённой в неуклюжую перчатку «Кондора». И если бы карандаш не крепился к блокноту тонкой, длиной в полметра, леской, пришлось бы ловить его по всему гроту…

Вообще-то в записи не было особого смысла – как гласила та же инструкция, полученные данные сохранялись на встроенном в спектрограф запоминающем устройстве. Ёмкости его хватало на полсотни проб; после окончания замеров устройство следовало отсоединить и сдать в лабораторию, где показания перекачают на катушки магнитной ленты. Но Пьявко, а с ним и Зурлов, настаивали, чтобы Серёжа каждый раз аккуратно записывал полученные данные.

Ну вот, готово… Серёжа захлопнул крышку блокнота, вставил карандаш в гнездо – леска при этом сама собой смоталась, – и убрал ЛСКП в контейнер. На сегодня работа закончена, можно идти в шлюзовой балок, снять «Кондор», отдраить внутренний люк и, хватаясь за поручни, двинуться по длинной, не меньше пятнадцати метров, рубчатой трубе перехода. В противоположном её конце люк, ведущий в жилой балок, и тут важно не забыть плотно задраить тот, что остался за спиной – во-первых, это злостное нарушение, а во-вторых люк жилого балка попросту не откроется, останется заблокированным. Техника безопасности, всё продумано до мелочей, на случай того, если шлюз или переходная труба потеряют герметичность. Это вряд ли может случиться здесь, в рукотворном ледяном гроте в трёхстах метрах под поверхностью Энцелада. Но – мало ли что? «На аллаха надейся, а верблюда привязывай» – учит мудрый аксакал Пьявко, да и инструкции пока ещё никто не отменял…

– И здесь я буду жить?

Серёжа осмотрелся, изучая внутренности балка. Хотя – изучать тут особо и нечего: узкие полки в два яруса, снабжённые пристяжными ремнями, как и полагается в невесомости; крошечный столик у стены, стулья прикручены к полу и снабжены ремнями, на манер автомобильных. В дальнем углу, за раздвижной, на манер жалюзи, дверью – санузел с унитазом, рукомойником и душевым мешком.

– Не ты, а вы, все трое. – уточнил Зурлов. – Один поработал внизу дня три-четыре, потом другой его меняет, по очереди. На «Лагранже» сила тяжести как на том же «Гагарине» или, скажем, на Луне – а здесь всего-то одна сотая «же». А какие же вы будущие космонавты без опыта в невесомости?

– Ну, в ангарах буксировщиков тоже невесомость… заметил Серёжа. Перспектива провести здесь четыре дня не вызывала в нём энтузиазма. На занятиях по истории космонавтики он знакомился с устройством орбитальных станций раннего, «добатутного» периода и даже посещал «музейный» модуль «Гагарина». Модуль этот, внутренности которого в точности повторяли интерьеры орбитальных станций «Салют-6» и американской «Скайлэб», был пристыкован к внешнему, безгравитационному кольцу «Гагарина» и служил одной из главных достопримечательностей станции. Там Серёжа видел точно такие же, как в балке, койки с пристяжными ремнями, столики, шкафчики, привинченные к полу и потолку, и, конечно же, особую космическую сантехнику – душевой мешок, рукомойник и унитаз, снабжённый помпой-отсосом. Но одно дело – рассматривать экспонаты, сочувствуя первым космонавтам, которые вынуждены были всем этим пользоваться, и совсем другое – испытывать на себе!

– А ты чего хотел? – куратор усмехнулся, будто угадав его невесёлые мысли. – Знакомься, осваивайся – на грузовиках вроде «Тихо Браге» или «Гершеля до сих пор всё точно так же устроено. И ещё долго таким останется, пока не придумают какую-нибудь искусственную гравитацию, без вращения и прочих громоздких штучек.

– Да я что, я ничего… – Серёжа пожал плечами. – Освоюсь, конечно.

– А раз ничего – натягивай «Скворец», и продолжим экскурсию!

Серёжа кивнул и полез в рундук – «Кондоры» они сняли в шлюзовом балке, а правила внутреннего распорядка требовали постоянно находиться в гермокостюмах. Не слишком-то удобно, уныло подумал он – это что же, стаскивать «Скворец» всякий раз, когда нужно воспользоваться известным устройством, или принять душ? Спасибо, хоть шлемы не заставляют носить постоянно – вон они, закреплены в головах коек… Интересно, а какой смысл постоянно таскать на себе гермокостюмы, если за шлемами всё равно придётся бежать в жилой балок? И вообще, что тут может случиться – метеоритных дождей нет, никто не таскает грузовые контейнеры, чьи острые углы способны пропороть бочкообразный алюминиевый корпус… Серёжа понимал, конечно, что подлёдной база только-только введена в эксплуатацию и начальство перестраховывается – но очень уж хотелось стащить с себя эту оранжевую гадость, из-за которой никак не выходит расслабиться по-настоящему…

Но нет, рано расслабляться. Серёжа перевернулся в воздухе и вслед за Зурловым вплыл в люк переходной трубы, ведущей в общий балок, где располагались камбуз и кают-компания.

– Ну как, освоился с этим самопалом? – Зурлов указал на ящик с ЛСКП.

Серёжа кивнул. В течение часа, последовавшего за недолгим отдыхом в балке, он только и делал, что под наблюдением куратора дырявил лазерными лучами ледяную стену каверны.

– Да, ничего сложного. Володь, а Лёша… Алексей Монахов действительно подстрелил из такого лунного червяка?

Упоминание об охоте на спутнике Земли, вскользь брошенное собеседником, не давало ему покоя – особенно после того, как он впервые взял в руки лазерный револьвер. В мечтах Серёжа представлял, как он, вооружившись этим… нет, не самопалом и не каким-то там спектрографическим комплексом, а лучемётом, словно позаимствованным из фантастических книжек! – выслеживает в лунных кратерах инопланетных чудовищ.

В наушниках прошелестел ехидный смешок.

– Ну, во-первых, олгой-хорхои не обитатели Луны, а явились туда через «обруч». Во вторых, у Монахова был не такой аппарат, а предыдущая модель, не такая мощная. А в третьих, никого он не подстрелил, этим тварям лазерный луч – что слону дробина. Миной взорвал, самодельной.

– Но тогда почему…

– По кочану. – оборвал его Зурлов. – Сегодня в программе вечер вопросов и ответов, или собираешься-таки поработать?

Серёжа не нашёлся что ответить.

– Молчание – знак согласия. – констатировал куратор. – Бери эту штуку и пошли.

Он пристегнул поясной карабин к тросу, протянутому к буксировщикам, зачаленным за стальные шкворни у самого края каверны – огромной, сто метров в ширину и не меньше десяти в высоту полости. В глубину она имела не меньше тридцати метров и увеличивалась, по мере того, как ледорезные машины расчищали всё новые и новые участки гигантского «обруча». Сейчас техника простаивала – Пьявко с двумя помощниками струями перегретого пара счищали лёд с символов, густо покрывающих металлическую поверхность.

– Леонид Андреич просил взять пробы на стене напротив каверны. – сообщил Зурлов. – Работы продолжаться уже там Сперва вручную вырубят небольшую нишу, установят в ней малый ледорез и с его помощью подготовят площадку для тяжёлой техники.

Серёжа посмотрел на противоположную стену, на которой играли отсветы прожекторов.

– А как же балки? Их тоже будут перетаскивать?

– Зачем? Оставят на прежнем месте. А люди на новую площадку будут добираться своим ходом.

– Это как? – удивился Серёжа. – С реактивными ранцами, что ли? На «Лагранже» вроде, есть несколько штук…

– Зачем на ранцах? Поперёк колодца натянут трос пристёгиваешься карабином, отталкиваешься посильнее, и вперёд!

– Трос? – Серёжа задумался. – А «омары» за него не будут цепляться?

– Если пилот зазевается – можно и зацепиться. Так что повнимательнее, когда сядешь в капсулу.

– В капсулу? – Серёжа радостно вскинулся. – И управлять тоже буду?

– Не в этот раз. – Зурлов охладил его пыл. – Сейчас поведу я, а ты цепляйся к решётке, будешь брать пробы. И смотри, ящик закрепи хорошенько. Улетит на развороте – гоняйся за ним по всей Дыре…

Серёжа сразу понял, что главное – это хорошенько закрепиться, чтобы не мотало во все стороны при манёврах «омара». Зурлов пилотировал буксировщик в своей обычной агрессивной манере, чередуя резкие повороты с мощными тяговыми импульсами, и если бы не пара дополнительных ремней, пассажиру – пришлось бы несладко. Нужно было держаться за грузовую решётку обеими руками, дожидаясь, пока «омар» не встанет параллельно стене метрах в пяти от её зеркально-гладкой поверхности; потом следовало извлечь из ящика «самопал», произвести лазерный выстрел и записать показания спектрометра. С одной позиции брали три пробы; после этого Серёжа убирал ЛСКП обратно в ящик и давал сигнал. «Омар смещался в сторону метра на четыре – и всё повторялось снова. Они уже сожгли восемь патронов с магниевой фольгой, когда после очередного выстрела вместо облачка пара из стены ударил сном искр – ослепительно-белых, словно при электросварке.

– …Я принял решение эвакуировать персонал из каверны. закончил Леонов. Тяжёлое оборудование будет законсервировано, энергопитание отключено. – Человек-легенда, первый человек в открытом космосе, он всего три дня, как вернулся на «Лагранж» с Земли, где проходил курс лечения и реабилитации. На станции говорили, что ему предлагали аналогичную должность на Марсе, на строящейся станции «Берроуз» – Леонов отказался, предпочёл вернуться на прежнее место. В системе Сатурна он царь, бог и воинский начальник – здесь ему, кроме «Лагранжа» подчиняются и станция «Гюйгенс», кружащая по орбите Титана, и небольшой флот из трёх орбитальных грузовиков, «Гершель», «Койпер» и «Кассини» последний был специально оборудован для изучения Колец. Поговаривали о планах подвесить над плоскостью колец ещё одну станцию, малую, подобную «Гюйгенсу» – если это случится, она тоже окажется в подчинении Леонова. Подчинённые в шутку называли его «вице-королём» системы Сатурна – забавные картинки на эту тему то и дело появлялись на доске объявлений в станционной кают-компании. Они впрочем, никогда не носили характера недоброжелательного – Леонова на станции любили, уважали и искренне радовались его возвращению.

– Всё из-за тебя! – Таня Пичугина ткнула Серёжу в бок острым локотком. – Что тебе стоило пальнуть на метр левее ничего бы тогда не нашли!

«Юниоры», все трое, сидели на предпоследнем ряду и вытягивали шеи, стараясь не упустить ни слова.

– Неизвестно, надолго ли они закроют Дыру?. – кипятилась Татьяна. – А вдруг больше, чем на два месяца? Тебе-то хорошо, ты уже был на Энцеладе – а нам каково? Так и улетим домой, не побывав внизу!

Серёжа потупился. Не то, чтобы он чувствовал себя виноватым – но ведь это после его лучевого выстрела испарившийся в жаре лазерного выстрела ледорит открыл крошечный, не больше пары квадратных сантиметров, участок металлической поверхности. Зурлов подвёл «омар» вплотную к стенке и Серёжа, орудуя молотком-ледорубом (такие висели у каждого из них на поясе) расчистил участок побольше – и обнаружил на нём выпуклые символы, очень похожие на те, что покрывают «звёздный обруч».

Ну и завертелось: Зурлов доложил о находке Пьявко; планетолог прибыл на место на втором «омаре», оснащённом струйным парогенератором и за сорок примерно минут освободил ото льда находку – плоский, стоящий вертикально металлический объект прямоугольной формы. Это оказалось не так уж непросто: струя перегретого пара отбрасывала «омар» от стены; управлять же дюзами и одновременно орудовать парогенератором Пьявко не мог, не хватало опыта пилотирования. Пришлось Зурлову «подпереть» буксировщик планетолога, компенсируя реактивный эффект паровой струи тягой своего движка. Серёжа при этом висел на грузовой решётке «омара» и по рации корректировал действия напарника, ничего не видевшего в облаках пара и разлетающегося ледяного крошева.

Расчищенный объект имел вид металлической пластины размером три на четыре с половиной метра; в его центре красовался овальный люк, достаточно широкий, чтобы пропустить человека в скафандре. Вскоре выяснилось, что никакая это не пластина, а передняя стенка вмёрзшего в лёд то ли контейнера, то ли чего-то в этом роде. Металл, до чрезвычайности напоминающий материал «звёздных обручей», был гладким почти полированным – через стекло гермошлема Серёжа видел в нём своё отражение, словно в огромном зеркале. В полуметре от левого края обнаружилась рельефная табличка, сплошь покрытая знакомыми символами – именно в неё пришёлся первый Серёжин выстрел.

– Что ты такое говоришь, Тань? – прошептал Егор, третий из их маленькой группы. – Только представь, что может оказаться за этим люком! Библиотека, приборы, машины, действующие на неведомых физических принципах… да что угодно!

– Ага, зеленокожие пришельцы в криогенных ваннах! Или серокожие, в фиолетовую крапинку! – насмешливо прошипела Татьяна, и Серёжа отметил, что одногруппница чересчур увлекается фантастикой. – Но сначала люк нужно открыть, а что-то никто с этим не торопится. Вот объясни, зачем для этого сворачивать все работы? Металл не слишком толстый, просвечивание ультразвуком дало меньше полутора сантиметров – вспороть плазменным резаком, да и делу конец!

– То-то что конец! – Егор не желал сдаваться. – А если там что-нибудь взрывоопасное? Или наоборот, записи какие-нибудь, звёздные карты? Они же бесценны для науки, а твой резак превратит всё в кучку пепла!

– А на «Заре» что, ключ привезут, отмычку? Они, если хочешь знать, первые резак в ход и пустят, а наши, на «Лагранже», просто боятся брать на себя ответственность!

– Это Леонов-то боится? – возмутился Егор. – Ты думай, что говоришь, хоть иногда!

Из переднего ряда зашипели, и спорщики умолкли. Что-то они в последнее время часто стали ссориться из-а ерунды, подумал Серёжа – Егор явно неравнодушен к Татьяне и проявляет свои чувства таким вот образом. Ох, наплачется он с этой вздорной девицей, если, конечно, не выкинет дурь из головы и не займётся чем-нибудь полезным. Например, поможет подготовить буксировщики. «Заря», как объяснил Зурлов, прибудет не своим ходом, а через станционный «батут, и на этой стороне его будут встречать все четыре «омара» – встретят, зацепят клешнями и аккуратно отведут от станции на положенные три километра. Потом развернут в Пространстве и снова подведут, но уже не к «батуту» а к центральному стыковочному узлу. Операции сложные, техника должна быть в идеальном порядке – а потому они уже вторые сутки возились в ангарах, по нескольку раз проверяя каждый узел, каждый механизм, каждое вспомогательное устройство.

– …Таковы ближайшие задачи. – подвёл итог начальник «Лагранжа». – Консервационная группа отбывает на «Энцелад» через два часа, на «Гершеле». Андрей Львович, – он повернулся к Полякову, – посадите корабль поближе к колодцу.

– Можем сесть прямо на дно Дыры. – ответил тот. – А дальше на террасу сами запрыгнут высота всего ничего!

– Да, так будет лучше. – кивнул Леонов. – За работу, товарищи. «Заря» вот-вот прибудет, а сделать предстоит ещё очень многое.

IV

– Гарнье, что бы про него не говорили, гений. Его давно уже следовало выдвинуть на Нобелевку! Собственно, и выдвигали, раза два или три – но он всякий раз ухитрялся разругаться с теми, кто проявлял инициативу…

– Да уж, характер у него непростой. – согласился я. – Это если деликатно выражаться. А если неделикатно – склочник и скандалист, удивляюсь, как с ним люди работают!

Мы с Леднёвым сидели в сквере перед десятиэтажным зданием комплекса Центра Подготовки. Совещание закончилось полчаса назад; до следующего оставалось ещё минут сорок, и я, спустившись в холл, встретил там Валеру. Погоды стояли летние, но нежаркие, с приятным тёплым ветерком, мы устроились на скамейке в сквере и принялись беседовать.

– Среди нобелевских лауреатов по физике хватает непростых личностей. – заметил Леднёв – Один Эйнштейн чего стоил, или тот же Оппенгеймер…

– Гейзенберг вообще был нацистом. – усмехнулся я. – А Оппенгеймер свою Нобелевку так и не получил, хотя характер имел ещё тот, здесь ты прав.

– Это верно. – Валера кивнул. – Но все они по сравнению с Гарнье сущие ангелы – это при том, что его научные достижения как бы и не меньше, просто их ещё не оценили. Вот увидишь – лет через пять его будут превозносить наряду с Нильсом Бором и тем же Эйнштейном! И Нобелевка от него никуда не денется…

– Если раньше не пристукнут. – отозвался я. – Ты уже морду ему бил, найдутся и другие.

Мой собеседник мечтательно улыбнулся. Действительно, имел место в его биографии такой факт – ещё на станции «Лагранж», когда они с французским астрофизиком поспорили в очередной раз. Для Леднёва дело тогда закончилось домашним арестом в собственной каюте – Леонов взял сторону его оппонента, справедливо рассудив, что негоже кандидату наук чистить физиономию профессору, да ещё и своему руководителю. Гарнье же получил от начальника станции карт-бланш на изучение «звёздного обруча» – и, судя по результатам, неплохо им распорядился.

– Его работа по резонансным явлениям в тахионном поле высокого напряжения – это переворот, прорыв, принципиально новый подход! – продолжал меж тем Леднёв. – Даже первые практические результаты, вроде методов блокировки «обручей» крупнейшее достижение в этой области, а ведь он пошёл гораздо дальше! До сих пор всё, что связано с «батутными» технологиями было для наших физиков-теоретиков чем-то вроде чёрного ящика: известно, что на входе, ясно, что будет на выходе, а вот что внутри, никто толком не понимал. А Гарнье этот ящик вскрыл – и можно не сомневаться, оттуда немало всего появится!

– Например, энергия из «червоточины». – кивнул я. – Много и даром.

– Не сыпь соль на раны! – Валера скривился. – У Гарнье это идея-фикс, он все остальные направления из-за неё забросил! А когда я убедил научный совет Проекта не оказывать ему поддержки – взбеленился и подал в отставку!

История эта обсуждалась в Проекте на каждом углу, в каждой курилке, за каждым столиком в столовых и кафетериях, куда ходили по обеденным перерывам и молодые аспиранты, и маститые доктора наук. По слухам, поддержку Леднёву оказал сам всесильный И.О.О., после чего вопрос был решён окончательно. И это тоже тема для размышлений – Евгений наш Петрович просто так ничего не делает. Понять бы ещё его мотивы – но это, увы, из области фантастики. Есть вещи, разобраться в которых попросту невозможно, сколько не бейся лбом об стену…

– Ходят слухи, что Гарнье переманили японцы с англичанами. – заметил я. – Они намерены развернуть работы в этой области.

– Как и они ему. К счастью, у англо-японского космического консорциума, куда он перешёл, нет доступа ни к одному из «Звёздных обручей», только обычные батуты. Да и тех немного, штуки три, не слишком крупные. Правда, сейчас они строят станцию «Такэо Хатанака» – это в честь известного учёного, отца японской астрофизики. «Батут» на ней будет самым крупным на орбите Земли, втрое превосходя диаметром те, что на «Гагарине» и «Звезде КЭЦ»…

В конце аллеи показался грузовичок с голубой цистерной, несущий перед собой изогнутые водяные усы – в окутывающих их облаках брызг повисли две маленькие радуги. Приблизившись к нашей скамейке, водитель убрал напор – струи опали, превратившись в жалкие струйки, стекающие на асфальт. Мы благодарно помахали ему ладонями и машина неторопливо удалилась, унося с собой и радуги.

– Ладно, бог с ним, с Гарнье. – я проводил поливалку взглядом, немного жалея, что не решился освежиться – как вон те двое мальчишек и девчонка в «юниоровской» форме, что звонко смеясь, наслаждаются передвижным душем. – Расскажи лучше, что вы такое умали с «батутом» Зари, из-за чего рейс к Сатурну пришлось отложить на две недели?

– Бортников тебя всё же отпустил? А я-то думал, что он условие тебе поставит – либо больше ни единого пропуска, либо в академку, а то и вон из института!

– Я и сама удивилась. – вздохнула Юлька. – Спасибо Валере, это он его уговорил. Заявил – «без Травкиной никуда, расчётный алгоритм для резонансных частот тахионного зеркала она разрабатывала, вот пусть теперь и воплощает…» Рта профессору не дал раскрыть – а уж как тот старался вставить хотя бы словечко!

Я представил, как всклокоченный, похожий на студента Леднёв препирается с вальяжным, словно академик из довоенных советских фильмов, Бортниковым.

– Вообще-то он в чём-то прав. – продолжала меж тем моя подруга. – Алгоритм действительно разрабатывала я, и применять его нам придётся, и не раз. Если Валера собирается использовать «батут» для локации «звёздных обручей», то без сложных перенастроек не обойтись. Он ведь потому и добился, чтобы ему передали именно «Зарю» – на орбитах Земли и Луны ему экспериментировать не позволили, слишком много тут перемещается людей и грузов, слишком велик риск. А в системе Сатурна рабочих «батутов» всего два, да и сообщение не такое интенсивное – вот пусть и экспериментирует. Опять же, «обруч» на Энцеладе рядом, удобно…

Я слушал и крутил баранку – на обратном пути Юлька позволила мне вести машину самому. Час пик, машин на Ярославке полно – вот и свалила скучные обязанности на супруга. Все они такие, даже самые идеальные…

О планах Леднёва превратить «батут» «Зари» в нечто вроде «тахионного локатора» я узнал от него самого. Это тоже были следствия открытий Гарнье, как объяснил Валера: установив связь между резонансными колебаниями в разных «обручах», даже не соединённых «червоточинами», он дал в руки исследователям мощное орудие. Теперь, возбудив в действующем «батуте» определённые частотные вибрации, можно получить отклик от инопланетного «обруча», даже если тот и не активирован, а просто висит в Пространстве, изображая дырку от бублика. Наши и «их» тахионные зеркала действуют несколько по разному, объяснял Леднёв, и установить устойчивую «червоточину» между лунным «обручем» и «батутом» того же «Гагарина» мы пока не можем. А вот использовать первый для того, чтобы получить устойчивый вектор на второй – это пожалуйста, это сколько угодно. Потому он и настоял, чтобы «Заря» непременно отправилась к Энцеладу – собирается искать затерянные в Солнечной Системе «обручи» методом простейшей триангуляции. Одна засечка будет производиться с «Лагранжа», вторая – с «Гюйгенса», третья же – непосредственно с «Зари». Искомый объект, говорил Валера, может оказаться очень далеко от Сатурна, и чтобы получить устойчивые векторы, планетолёту придётся отойти достаточно далеко, возможно на несколько астрономических единиц – благо тахионные торпеды вполне это позволяют. А тут ещё находка на Энцеладе – Валера всерьёз рассчитывал найти там подсказки для будущих поисков, для чего намерен взять на борт «Зари» группу из трёх ксенолингвистов (новая научная специальность, родившаяся в процессе расшифровки символов с «обручей»). Что ж, хорошо бы он оказался прав – мотаться туда-сюда по Солнечной системе, подобно фашистским «функенвагенам», машинам-радиопеленгаторам из фильмов о светских разведчиках, мне не слишком-то улыбалось.

– Бортников и сам с удовольствием полетел бы с нами. – щебетала тем временем Юлька. – Он как раз заканчивает работу по некоторым аспектам резонанса взаимопроникающих тахионных полей, а действующего «обруча» и в глаза не видел! Профессор даже намекнул Валере, но тот пропустил намёк мимо ушей.

– Экий он у вас… невнимательный. – хмыкнул я. – Между прочим, отец тоже как-то обмолвился, что не мешало бы ему сходить с нами на «Заре», понаблюдать, как действует новая система отсоединения жилого «бублика». – это ведь он её разрабатывал!

Юлька посмотрела на меня с интересом.

– И что ты?

– А что я? Сказал, что в этом рейсе нам, скорее всего, не придётся ничего отстыковывать. А посмотреть, как эта система действует, можно и не удаляясь от дома. На ближайшее время намечены испытания здесь, возле «Гагарина» – вот пусть и любуется, сколько влезет…

– А отец?

– Вздохнул и согласился. Так что завтра мы с ним летим на «Гагарин» – между прочим, это будет его первый полёт в космос, событие! Может, и ты с нами?

– Нет, не выйдет. – она покачала головой. – Бортников настоял, что раз уж я улетаю, то пусть сначала сдам его коллоквиумы. Так что в ближайшие дня три об отдыхе придётся забыть. Поспать бы немного – и то счастье, так что ужин сегодня сам будешь готовить!

– Не дождёшься! – хмыкнул я. – Заглянем по дороге в универмаг на Смоленке, там отличная кулинария.

– Вечером-то? – Юлька скептически хмыкнула. – Наверняка у них уже шаром покати…

– Найдут! – уверенно заявил я, обгоняя неторопливо плетущийся туристический «Икарус» с огромными надписью «Интурист» по бортам. – Обязаны найти! Мы, в конце концов, герои Внеземелья, или где?

Мы висим в обсервационном зале «Гагарина», в метре от прозрачной скорлупы, отделяющих нас от мертвенного холода пустоты. Хотя, здесь, возле «Гагарина» она не такая уж и «пустая» – шныряют туда-сюда буксировщики, проплывают грузовые контейнеры, люди в скафандрах мелькают туда-сюда, подобно серебристым большим жукам, волоча за собой хвосты выхлопов ранцевых движков. Земля медленно наползает справа- снизу – её огромный горб не способствует ощущению вселенской пустоты, греет, подсвечивает своим голубоватым светом… То ли дело в «засолнечной» точке Лагранжа – там пустота межпланетная, абсолютная, и нет в ней ничего, кроме россыпей звёзд и шарика Солнца. А если повернуться так, чтобы не видеть ни его, ни корабля, охватывает непередаваемое ощущение: ты наедине с этим Ничто, крошечный квант тепла и жизни в бесконечности Вселенной…

На станции редко бывают туристы, но и тех сюда обычно не допускают – для них есть такой же зал на жилом, вращающемся кольце. Здесь же царит невесомость; к стальным полосам, разделяющим прозрачные секции купола, прикручены поручни, к которым следует пристегнуться, чтобы после неосторожного толчка не летать по всему залу, вызывая язвительные смешки посетителей.

Так мы и поступили. Отец впервые оказался в невесомости (несколько минут в переходном шлюзе во время пересадки с пассажирского лихтера не в счёт) и теперь его немного мутило, так что я заранее позаботился о гигиеническом пакете. Контейнеры с ними прикреплены к стенам зала – для таких посетителей, не прошедших специальных тренировок и непривычных к отсутствию тяготения.

А иначе никак – только отсюда можно со вкусом понаблюдать за зрелищем, ради которого он, собственно, и заявился на орбиту. «Заря» прошла ходовые испытания (рейс к Луне и обратно на ионной тяге), и теперь ей предстояло, подобно верблюду из Евангелия проскочить сквозь игольное ушко, в роли которого выступал кольцеобразный обитаемый отсек Гагарина. Размеры внутреннего кольца, где был установлен «батут», в принципе позволяли проделать подобный трюк, не зацепив за края, где смонтирована хитрая машинерия, создающая тахионное зеркало, – но буквально впритирку. Выполнить эту операцию с помощью собственных маневровых двигателей планетолёта – нечего и думать, так что «Зарю» заводили в «игольное ушко» сразу шесть буксировщиков, облепивших корабль, словно гигантские кальмары кита.

– А ведь по уму, моё место находиться там! – я показал на «омары». – Если придётся прыгать сквозь «батут» – то заталкивать «Зарю» в него буду в числе прочих и я.

– С чего бы это – ты? – удивился отец. – Когда «Заря» нырнёт в зеркало, ты будешь внутри вместе со всем экипажем.

Я пожал плечами.

– В принципе да – но мало ли как дело пойдёт? Конечно, в хозяйстве Леонова найдутся опытные пилоты – один Шарль д'Иври чего стоит, видел бы ты, как он поймал сразу два контейнера и оттащить их к грузовому причалу! – они и будут запихивать корабль в «батут». А всё же мне не помешало бы поупражняться.

– Ну-ну, только не надо скромничать – улыбнулся отец. – Я видел твой формуляр, там достаточно лётных часов именно на буксировщиках!

Я усмехнулся.

– Пап, знал бы ты, сколько ошибок я наделал, особенно, когда мы швартовали «Николу Теслу» к станции! Вспомню – в дрожь бросает! И то, что дело тогда ограничилось разбитым «омаром», иначе, чем чудом не назовёшь. Да, конечно, опыт пилотирования у меня был немалый, но всё больше на «крабах», да и нервишки расшалились, руки тряслись, как с похмелья… Нет уж, тренировки, упражнения на тренажёрах, матчасть – век живи, век учись! Тогда есть шанс, что не помрёшь дураком, а заодно и не угробишь ни в чём не повинных людей!

– Тебе виднее. – согласился отец. – Но сейчас они и без тебя справятся. Мне больше интересно, как они будут отстыковывать «бублик» от реакторных колонн. Для этого тоже нужны буксировщики, вот и понаблюдаешь. Уж это тебе наверняка придётся проделывать!

– Вообще-то на планетолёте два «омара». – заметил я. – Так что помощник у меня будет, и я даже знаю, какой.

– Юра Кащеев, ваш второй астронавигатор?

– Он самый. – кивнул я. – В экипаже он лучше всех управляется с буксировщиками, так что второй «омар» закреплён за ним. Но ты прав: теперь, когда Шарль на «Гюйгенсе», подобные операции – моя зона ответственности. Но сомневаюсь, что нам придётся разделяться. У Леднёва на «Зарю» совсем другие планы, так что чует моё сердце: из системы Сатурна корабль вскорости отправится куда-нибудь ещё, причём целиком, а не по частям.

Он помолчал.

– Когда вы стартуете?

– А то ты не знаешь! Через неделю, максимум, восемь дней. Могли бы и раньше, но Леднёв тормозит – он сейчас в Штатах, заканчивает расчёты для будущей «тахионной локации». Вот прибудет на «Зарю» – так сразу и отправимся. На «Лагранже», небось, ледорит роют от нетерпения – так их тянет расковырять найденную дверцу…

«Заря» тем временем подошла к станционному «батуту» вплотную. Теперь она занимала половину видимого небосвода, и казалось, накатывалась прямо на наш прозрачный пузырь. Но нет – буксировщики, прицепившиеся к реакторным колоннам, выстрелили белёсыми струйками выхлопов, нос корабля пошёл чуть в сторону и скользнул в «дырку от бублика». Ещё десять ударов сердца – я не заметил, что задержал дыхание, – и махина тахионного планетолёта проскочила «батут» и оказалась на другой стороне «Гагарина, где мы уже не могли его видеть.

– Жаль, я не могу лететь с вами… – Отец проводил корабль взглядом и вздохнул. Мы сейчас заканчиваем проект нового тахионного планетолёта, прямого потомка вашей «Зари». Новые корабли собираются строить большой серией, закладывают сразу три штуки – два на орбитальной верфи «Китти Хок», и ещё один на «Мстиславе Келдыше», эта верфь. только-только вошла в строй. Так что, сам понимаешь, вздохнуть некогда, я и сюда-то вырвался с трудом…

– Ну, ничего, ещё слетаешь в Дальний Космос, какие твои годы!

– Тот-то и оно, что мои. – отец снова улыбнулся, и снова не слишком весело. – Все мои, до единого…

Ну да, припомнил я, во Внеземелье новичков допускают только до сорока пяти. Он, несмотря на свои регалии и должность ведущего инженера Проекта – как раз новичок и есть, даже за пределы гравитационного колодца выбрался впервые. Что ж, у него осталось шесть лет – не то, чтобы на пределе, но и не слишком много….

Но вслух я, конечно, ничего не сказал. Отец молчал; я делал вид, что любуюсь видами родной планеты, видной отсюда уже на треть.

– А вы, значит, улетаете через неделю… – тихо произнёс он. – Что ж, удачи тебе… сын!

V

Из записокАлексея Монахова.

«…Знаете, что такое «дежа вю?» Знаете, конечно, кто же не знает… Со мной это явление приключается постоянно, как вот, например, сейчас. Я снова в своей каюте (они на «Заре» такие же, как на любой орбитальной станции) и передо мной на столике распахнутый ноутбук. Термин этот здесь ещё не прижился – а я вот пользуюсь…

Предстартовые дни пролетели незаметно. Ещё вчера я собачился со снабженцами на «Гагарине» по поводу дополнительных ремкомплектов к «омарам» (буксировщики в моём ведении, как и пристыкованный к одной из реакторных колонн малый орбитальный грузовик) – и вот сижу, наслаждаюсь кратким периодом ничегонеделанья. Каюта у нас с Юлькой общая, но она сейчас с лаборатории с Леднёвым изучают магнитные ленты, которые Валерка привёз из США, из Ливерморской национальной лаборатории. Раньше там занимались разработками ядерного оружия, но с тех пор мир изменился, призрак атомного гриба больше не нависает над человечеством, и лабораторию целиком переориентировали на нужды Проекта «Великое Кольцо». В частности, там стоят шесть новейших суперкомпьютеров «Крей-1», которые только и способны потянуть Валеркины расчёты. В СССР таких пока нет; Юлька ездила в Ливермор вместе с Леднёвым, и до сих пор ходит под впечатлением от увиденного.

В данный момент они кормят бортовую ЭВМ заокеанской магнитной лапшой; я же со скуки решил взяться за дневник – а то что-то давненько я его не открывал… Вот запущу окончательно – и откуда потом брать свежие впечатления для задуманной книги? «Уральский Следопыт» ждёт, напоминает, обещая публиковать по главе в каждом номере…

Но пока с книгой придётся повременить. Я снова выпал из информационных потоков – за две недели предполётной подготовки на «Заре» ни разу не включил телевизор, чтобы посмотреть новости, а ведь земные программы здесь ловятся, и превосходно! Что до газет – то пока корабль висел на орбите Земли, их регулярно доставляли на борт в виде микрофиш, для чтения которых имеется специальный аппарат. Им-то я и воспользовался – три часа кряду изучал газетные полосы на блёклом экранчике размером со школьную тетрадь на глазах у посетителей кают-компании, недоумевавших, как можно тратить время на подобную ерунду…

Может, конечно, и ерунда – но определённая польза от газет всё же есть. В одном из англоязычных изданий (кажется, заокеанская «Нью-Йорк Геральд»? Уже не припомню…) я отыскал упоминание о громком скандале, разразившемся недавно в научном мире, с участием – ну конечно, нашего с Леднёвым старого знакомца, астрофизика Гарнье! Не знаю, почему Валерка не упомянул об этой истории – может, ему банально стало стыдно за коллегу? Хотя, от француза чего угодно можно ожидать, особенно после его ссоры с руководством Проекта и перехода в англо-японскую «батутную» программу…

Если вкратце, то Гарнье ушёл с прежнего места не с пустыми руками. Нет-нет, никаких хищений, растрат и прочей уголовщины – он всего лишь прихватил с собой сведения о том, где на Земле следует искать ещё один «звёздный обруч». Сведения эти, добытые в результате расшифровки части символов с лунного «обруча», не секретны, но то, что француз, не поставив в известность бывших своих коллег и руководство Проекта, передал их «конкурентам», никого не обрадовало – а кое-кого и натолкнуло на малоприятные мысли…

И ведь было с чего! Предполагаемое место нахождения «обруча» – в австралийском секторе Антарктиды, на Земле Уилкса. Руководство Проекта давно добивалось от австралийцев разрешения на поиски, но те сперва тянули, ссылаясь на какие-то формальности, и в итоге отказали. Это случилось всего через пять дней после того, как Гарнье сменил место работы – а ещё через неделю транспортные самолёты Королевских Воздушных сил перебросили на посадочную площадку в ста двадцати километрах от австралийской станции «Кейси» несколько десятков тонн грузов, в том числе, экскаваторы и тяжёлые трактора с ледорезным оборудованием. Всё стало ясно: англичане и их партнёры по космическому Содружеству решили сами добраться до «обруча». Руководство Проекта в ответ сделало попытку протолкнуть через ООН резолюцию о своём исключительном праве на любую работу с «обручами», но результата не добилось. Как раз сейчас готовится к подписанию всепланетная конвенция о запрете ядерного оружия, и ссориться с англичанами, без чьей подписи этот документ не стоит бумаги, на которой он написан, никто, естественно, не спешит. Заседание по «обручам» откладывалось не меньше четырёх раз – а тем временем, англичане вместе с японцами и австралийцами развернули в Антарктиде масштабные работы и на пушечный выстрел не подпускают туда посторонних наблюдателей.

Не то, чтобы меня это обеспокоило: хотят – пусть выкапывают, прямых запретов на изучение «звёздных обручей» нет. Другое дело, что добраться до них без прямого разрешения руководства Проекта невозможно. То есть, до сих пор было невозможно – но если англичане добьются-таки своего, ситуация изменится. А ещё, не даёт мне покоя фраза Валерки о то, что Гарнье готов играть с могущественными силами, которых толком не понимает – даже теперь, когда его теория тахионного резонанса признана и приносит практические плоды, свидетельством чему наша экспедиция…» «…Спросите, откуда у меня появилось свободное время для газет и, тем более, дневника? Дело в том, что «Заря» должна была прибыть к Энцеладу через станцию «Лагранж», после чего экипаж немедленно включился бы в работу. Но – не сложилось, и благодарить за это следует Леднёва. Валерка категорически воспротивился прыжку сквозь стационарный «батут». Это, заявил он, безвозвратно нарушит тончайшие настройки, с которыми они с Юлькой мучились без малого неделю – а без них на экспериментах по «тахиолокации» (термин изобретённый им самим) можно будет ставить жирный крест. Против малых «зеркал», создаваемых тахионными торпедами, Леднёв ничего не имеет, хотя, подозреваю, будь его воля – заставил бы нас тащиться в систему Сатурна на ионных движках. Но это, к счастью, невозможно – а потому мы движемся прыжками, по разведанным во время первого рейса «Зари» опорным точкам. Первая – примерно на уровне орбиты Марса, вторая в поясе Астероидов, ну а третья уже в системе Сатурна, между орбитами Титана и Япета. Оттуда к Энцеладу мы пойдём на ионной тяге, и это будет самая продолжительная часть нашего путешествия…

После второго прыжка, пока Юлька возилась с программированием торпеды, Леднёв опробовал свою методику, взяв поочерёдно пеленги на лунный «обруч» и на тот, что вморожен в лёд Энцелада. Валера пытался взять ещё один, на «засолнечную» точку Лагранжа, где висит в пространстве третий «обруч», но успеха не имел – виной тому Солнце, как раз оказавшееся между «Зарёй» и объектом. Я сгоряча предложил поискать ещё какие-нибудь отклики – ведь собирался же он разыскивать другие «обручи», ещё не обнаруженные. Леднёв отказался, сославшись на необходимость довести до ума настройки своего «тахиолокатора» – но при этом глянул на меня как-то странно…»

«…На нашем корабле нет кота. Это не жалоба, не просто констатация этого прискорбного факта. Честно говоря, я успел привыкнуть, что на корабле или станции рядом с людьми присутствует эдакий комок шерсти, и душевной теплоты, неважно, гавкающий или мяукающий. Объясняли же психологи Проекта, что подобные питомцы необходимы, чтобы поддерживать душевный климат в нашем дружном коллективе – и где же он, спрашивается?..

Найн, ноу, нон – нету, не судьба. Юрка-Кащей, перед тем, как отправиться на «Зарю», специально заглянул за котом в «Астру». Оказывается, там действует целая программа проверки пушистых космонавтов на предмет адаптации к незнакомой обстановке. Помогают в этом двуногие обитатели подземного комплекса – ребята и девчонки, участники «юниорской» программы, проходящие в «Астре первичную обкатку на предмет психологической совместимости в условиях многодневной изоляции от окружающего мира. Что и говорить, условия для котиков экстремальные, особенно с учётом темперамента и общей бестолковости будущих покорителей Внеземелья – так что проверку проходит лишь каждый третий из хвостатых соискателей.

Юрке не повезло – за два дня до его визита из «Астры» забрали единственного мурлыку, признанного годным к службе в качестве психотерапевта во Внеземелье. Новые кандидаты на эту ответственную должность появятся не раньше, чем через месяц, а к тому времени «Заря» будет уже далеко от Земли…

Я попрекнул Кащея – мог бы взять Даську, его-то готовить не нужно, опытный котяра, ветеранский… Юрка помялся и ответил, что да, была такая попытка – тем более, Мира сейчас на гастролях и пресечь покушение на своего пушистого любимца не сможет. Увы, с этой задачей вполне справилась матушка нашей скрипачки – упёрлась, и ни в какую! Если у вас с Мирой шило в одном месте, и вы не способны сидеть на одном месте, – заявила она Юрке, – то можете скакать хоть по всей Солнечной Системе. Бешеной собаке семь вёрст не крюк, а Дасю она мучить не позволит, и так настрадался котичка…»

Обитаемые «бублики» космических станций устроены практически одинаково, точно так же, как и жилой сегмент нашей «Зари» – ведь он по сути, и есть такая же станция, только в слегка уменьшенном варианте. На внутреннем, «аппаратном» кольце смонтирована вся хитрая машинерия «батута», трубопроводы жидких газов и энергетическое оборудование. Наружное кольцо служебное, «сервисное» – склады, лаборатории, мастерские, шлюзы. Между ними подвижная, вращающаяся прослойка, обитаемая часть «бублика», в которой живёт и работает большая часть населения космической станции.

Аппаратное и сервисное кольца неподвижны относительно корпуса корабля, там царит невесомость; но если сервисное вообще не имеет деления на внутренние отсеки, это сплошная путаница труб, кабелей и токопроводящих шин, то два других кольца разделены на отсеки, соединённым сплошным коридором. Их внутреннее устройство диктуется функционалом, но, в первую очередь, наличием или отсутствием постоянной силы тяжести. Же Если посмотреть на поперечный разрез жилого кольца, то станет видно, что оно разделено на три слоя. В центре тянется кольцевой коридор, справа каюты, столовые, рекреационные залы и медотсеки – всё то, что создаёт среду обитания для экипажа. По другую сторону коридора расположены вспомогательные помещения – отсеки систем жизнеобеспечения, прежде всего, регенерации воды и воздуха, отсеки вспомогательного оборудования и, конечно, многочисленные лаборатории. Пол – палуба, как принято говорить на внеземных объектах – с внешней, вогнутой стороны жилого кольца, что определяется силой тяжести, создающейся при его вращении.

Сервисное, внешнее кольцо устроено иначе. Сплошного внутреннего коридора здесь нет, само кольцо разделено поперечными переборками на отсеки. Перебираться из одного в другой надо по трубе, тянущейся по всей верхней поверхности кольца – термин «верхняя», разумеется, условен, в силу отсутствия здесь силы тяжести. На противоположной стороне расположены шлюзы, стыковочные отсеки, люки ангаров буксировщиков, а так же «лифты» – устройства, позволяющие перебираться с вращающегося среднего кольца на неподвижное наружное.

Один из отсеков наружного кольца – это резервный мостик. Чтобы попасть туда надо, выйдя из «лифта», нырнуть в шахту, пронизывающую кольцо насквозь и оказаться в трубе-коридоре. После чего, следуя указателям, нанесённым на стены флуоресцентной краской преодолеть, хватаясь за поручни, примерно четверть длины коридора – и вот вы уже возле овального люка, на котором красуется табличка: «СЮРПРИЗ». Табличку эту Середа выпросил на студии имени Горького, куда нас пригласили после возвращения из системы Сатурна по случаю очередной годовщины любимого фильма, и собственноручно прикрутил её к люку. Волынов, бессменный капитан «Зари», обнаружив во время очередного обхода новый элемент дизайна, иронически хмыкнул, но от комментариев воздержался. Что ж, молчание начальства следует истолковать, как одобрение – и теперь резервный мостик иначе никто не называет.

Перед этой табличкой и стоял теперь я – вернее? не стоял, а висел, держась за поручень. До этого полёта я бывал на «Заре» лишь от случая к случаю, во время строительства и при подготовке к первому рейсу. До резервного мостика я тогда не добрался; вот и на этот раз дела, дневник и газеты не позволили мне выкроить минутку, чтобы заглянуть на огонёк в «молодёжную» кают-компанию. Ребята не раз меня звали, но я всякий раз отговаривался занятостью. Нет, никаких потаённых мотивов и, тем более, комплексов у меня не было, за исключением одного – я подсознательно ожидал увидеть за люком с табличкой «СЮРПРИЗ» тот самый пульт с картинками квартир, земных пейзажей и всего прочего, что украшало его в фильме. И не торопился разочароваться, обнаружив вместо этого интерьер резервного ходового мостика, слегка дополненный кофейным автоматом.

Звукоизоляция на корабле превосходная и, даже прислушавшись, я не уловил ни звука, исходящего из «Секрета» Что ж, если никого нет – не беда, зайду попозже; я надавил красную клавишу в стене слева от люка, и створка с мелодичным звуком отъехала вправо.

– Ты когда последний раз говорил с Валерой? – спросила Юлька. Я сидел в пилотском кресле, пристёгнутый ремнями, и потягивал из пластикового пузыря кофе.

– Надо говорить «крайний» – наставительно заметил Кащей. – примета дурная: «последний» – значит, совсем последний, понимаешь? Типа больше и поговорить не придётся, кому-то из собеседников кирдык.

– Я этих ваших суеверий не понимаю. – отрезала она. – И вообще, не встревай, а? Я ведь не просто так спрашиваю, важно, значит!

Я посмотрел на запястье, где мигал циферками индивидуальный браслет.

– Да вот сегодня и говорил, через час после того, как вы закончили возиться с тахионным локатором. Валера ещё сетовал, что не всё там у вас получилось, Солнце мешает, что ли…

– Это он о пеленге на «обруч» в точке Лагранжа. – Юлька нетерпеливо махнула ладошкой. – Но я не о том: тебе в этом разговоре ничего не показалось странным?

– Ну… – я сделал попытку вспомнить весь диалог с Леднёвым. – Было впечатление, что-то скрывает, недоговаривает. Ну, я решил: вымотался человек, устал, не хочет отвечать на вопросы, бывает… Придёт время – сам расскажет, а сейчас к чему его дёргать?

– То-то что скрывает! – Юлька подняла указательный палец. – И от меня, между прочим, тоже, и от Коуэлла. Мы с американцем потом просмотрели регистрационные ленты – и оказалось, что Валера взял ещё один пеленг, но никому об этом не сказал! Даже координаты не занёс в журнал наблюдений!

Джон Коуэлл был включён в состав научной группы «Зари» в самым последний момент, заменив заболевшего помощника Леднёва. Валера относился к сорокалетнему астрофизику с некоторым подозрением – навязали, не пойми кого! – но позже признал, что Коуэлл отличный специалист, превосходно разбирающийся в динамике тахионных полей. К тому же он не был совсем уж чужим – мы с Юркой знали американца ещё по миссии на «Резолюшне», где он натаскивал Кащея в ремесле астронавигатора.

– Может, решил что ошибся, и не захотел разводить пачкотню в документе? – предположил Середа. Витька не участвовал в разговоре, был занят принесёнными из столовой бутербродами

– Может и так. Только я потом проверила настройки «батута» – они всё время пишутся на магнитную ленту, – и оказалось, что он делал не один замер, а целых пять, и каждый раз корректировал настройки «тахионного зеркала». То есть, он взял как минимум, четыре уточняющих пеленга – но ни по одному не сделал записи в журнале. И ещё: судя по настройкам, пеленги брались на некий объект в Поясе Астероидов, ни одной из планет в этом направлении не было. Что вы на это скажете?

– А самого Валеру вы спрашивала? – осведомился Кащей.

– Пыталась. – Юлька вздохнула. – И Джон пытался.

– И как?

– Взбеленился и хлопнул дверью. Знаете… – она обвела нас взглядом, – он такой бледный был, и руки дрожали, словно до смерти чего-то перепугался!

– Так, мне всё ясно. – я отстегнул пряжку ремня, оттолкнулся и всплыл над пультом. – Пошли!

– Куда? – удивился Середа.

– К Леднёву, в лабораторию. Сколько нас тут, пятеро? – я обвёл притихших собеседников взглядом. – Вот все вместе и пойдём, и пусть попробует не расколоться!

Юлька неуверенно кашлянула.

– Что, прямо сейчас?

– А чего ты хочешь ждать? Чтобы он пришёл в себя и придумал оговорку поубедительнее? За Валеркой не заржавеет, ты его знаешь…

Ребята переглянулись. Середа кивнул, Оля улыбнулась, Кащей с широкой ухмылкой оттопырил большой палец. Всё ясно: Лёшка Монахов включил «командирский» режим. Давненько этого не случалось, но ведь и мы давно не оказывались вот так, все вместе, в обстановке, требующей быстрых решений…

– Звучит разумно. – Середа хлопнул ладонью по колену в знак того, что дискуссия закончена. – Тогда чего тянуть, двинули!

И, оттолкнувшись от стены, поплыл к люку.

VI

…В общем, взяли мы Леднёва в оборот по полной программе, с разделением ролей, всё как в книжках. Может, я и переборщил слегка с давлением – всё же «клиент» не уголовник какой-нибудь, учёный, интеллектуал с тонкой душевной организацией, надежда Проекта! – но ведь и тема касается каждого из нас напрямую, тут уж не до церемоний. Валера пытался хорохорится, орал, плевался, под конец заявил даже, что не будет обсуждать сугубо научные вопросы с неучами. Но поймал Юлькин взгляд, понимающий, с кротким, незлобивым таким вопросом: это кого ты, дорогой товарищ, неучем обозвал?.

Ну, я-то может и, правда, неуч, в этой их физике тахионных полей уж точно, – но с памятью у меня всё в порядке, несмотря на солидный, тщательно скрываемый от окружающих возраст. Она, моя память, до сих пор исправно хранит множество вещей – и среди них разговор, состоявшийся на моём крайнем (вот же прилипло дурацкое словечко, спасибо Кащею!) дне рождения, на нашей кухне. И когда я напомнил Леднёву о его многозначительных намёках насчёт пятой от солнца планеты – это стало для него последним, добивающим ударом. Скис наш Валера, попускал ещё пузыри, сугубо для самоутверждения – и начал колоться, как карманник Кирпич на допросе у Глеба Жеглова. Вот, кстати, ещё один источник цитат, из которого я могу при случае невозбранно черпать – сериал уже прошёл по телеэкранам и успел приобрести заслуженную всенародную популярность. Что характерно, вышел он в памятном мне виде – новой космической эры Человечества никак не сказалось на творении братьев Вайнеров…

Но – к делу. Я ещё тогда заподозрил, что Леднёв собирается искать новый «обруч» в Поясе Астероидов. Почему именно там? Всё просто: если принять теорию о существовании в далёком прошлом ещё одной планеты, мифического Фаэтона, которая по каким-то неведомым земной науке причинам разрушилась, а из её обломков этот самый Пояс и образовался – то пазл, как говорили в «те, другие» времена, складывается. Правда, тут же возникает новый вопрос: если планета была уничтожена, то как уцелел «звёздный обруч»? Очень просто, отвечал Валера: он изначально находился на не планете, а висел в Пространстве рядом. Фрагмент символьного узора с гобийского «обруча», натолкнувшего его на эту мысль, был более, чем туманен, лингвисты вообще сомневались в адекватности перевода – но Леднёв углядел в нём указания на то, что «обруч» Фаэтона действительно существовал, имел колоссальные размеры даже по сравнению с гигантом с Энцелада, и предназначен был, в том числе, и для межзвёздных прыжков.

Чего-чего, а энергии и упрямства Валерке не занимать. Когда он не смог пробить на Научном совете Проекта включение этой темы в программу экспедиции, то решил добиваться своего обходными путями – убедил Волынова рассчитать второй прыжок так, чтобы «Заря» вывалилась из подпространства в строго определённом районе Пояса. А потом – постарался замаскировать поиски нового «обруча» под испытание методов тахионной локации, разработанных специально для экспедиции в Ливерморской лаборатории. Первое особого труда не составило – во время прошлого рейса «Заря» двигалась примерно тем же маршрутом, и такой выбор существенно упрощал работу Юльки, программировавшей тахионные торпеды. Что до второго, то скрыть свои нелегальные эксперименты Валера в итоге не смог и теперь вынужден оправдывался перед судом присяжных, состоящих из нас пятерых – четверых, если считать Юльку за свидетеля и привлечённого эксперта…

Почему я сказал, что Валеркины поиски напрямую касаются каждого из нас? Дело в том, что получив устойчивый пеленг на гипотетический «обруч», он собирался убедить Волынова сделать ещё один незапланированный прыжок – желательно, к точке над плоскостью эклиптики, после чего, взяв ещё один пеленг, поставить всех перед фактом. Расчёт верный: никто на борту «Зари» не станет возражать, когда узнает, что один из кусочков мозаики, скрывающей тайны «звёздных обручей» где-то рядом, и стоит только руку протянуть, чтобы добраться до него. И наоборот – если пренебречь полученными данными, утешив себя тем, что всегда можно вернуться и повторить наблюдения, можно навсегда упустить этот шанс. То, что удалось с первого раза взять нужный пеленг, объяснял Валера, иначе как чудом не назовёшь: шанс даже не «один на миллион» – один на миллиард, как в сказочке про одноногого пришельца из «Стажёров», и без привязки к надёжным ориентирам вроде крупных астероидов или радиомаяков на повторную удачу рассчитывать не стоит…

Я слушал его сбивчивую речь и с ужасом вспоминал эпизод, когда Юрковский, увидав в глубине Колец Сатурна серебристого паука, несомненное творение пришельцев, кричит на безответного Крутикова требуя, чтобы тот бросил космоскаф в мешанину каменных обломков, навстречу верной гибели.

«…Миша, – хрипло зашептал Юрковский. – Я тебе не прощу никогда в жизни, Миша… Я забуду, что ты был моим другом, Миша… Я забуду, что мы были вместе на Голконде… Миша, это же смысл моей жизни, пойми… Я ждал этого всю жизнь… Я верил в это… Это Пришельцы, Миша…»

Почему, спросите с ужасом? Да потому, что я ему поверил. Безоговорочно, сразу, настолько, что готов был требовать, уговаривать, связываться с Землёй, несмотря на значительную задержку по времени, даже угнать прицепленный к «Заре» грузовик – лишь бы Валера смог довести задуманное до конца…

Стоп, это уже ни в какие ворота… Я помотал головой, отгоняя наваждение прочь. Помогло.

– Наверное, надо что-то делать? идти к Волынову? – неуверенно предложил Середа. – Нельзя же, в самом деле, упускать такой шанс! А вдруг там действительно…

Я едва не выругался. Ни тени сомнения в Валеркиных словах – и это у Витьки-то, с его устоявшейся репутацией скептика! Да, похоже, энтузиазм Леднёва заразен по- настоящему. Нет, судари мои, так дело не пойдёт – энтузиазм энтузиазмом, но надо ведь и голову иметь на плечах!

Я шумно втянул ноздрями воздух, задержал дыхание – и не дышал, пока все, даже Валерка, умолкли, уставившись на мою побагровевшую от прилива крови физиономию с выпученными, словно у глубоководной рыбы, глазами.

– Лёш, что с тобой? – осторожно спросила Юлька. – Ты плохо себя чувствуешь?

Я шумно выдохнул.

– Ничего, Юль, всё в порядке. Икота одолела, уже прошло…

Леднёв смотрел на меня, как на предателя. Он что, успел прочесть мои мысли?..

– Ну, чего замолкли, товарищи космонавты? – заговорил я преувеличенно-бодрым голосом. – Валера тут всё красиво изложил, интересно. Осталось решить, что мы со всем этим теперь будем делать?

– Может, сходим к Волынову? – неуверенно предложил Юрка-Кащей. – Объясним, как есть, он мужик толковый, должен понять.

– К Волынову пойти можно. – согласился я. – Только уговор: если он-таки откажет, никаких резких движений! Это в первую очередь к тебе относится, Валер… – я поглядел на Леднёва. – Тогда, возле Дыры, ты меня уговорил, но ещё раз этот номер не пройдёт, даже не пытайся. Уяснил?

Астрофизик кивнул. А что ещё ему оставалось?

– Тогда составь кратенькую записку, на страницу, не больше. А мы пока зайдём в столовку, а то жрать охота прямо- таки нечеловечески…

Из записокАлексея Монахова

«…Согласия капитана мы добились без особого труда. Он, конечно, поворчал на тему – «почему скрывали затею от начальства?» – но в итоге одобрил. А что? Риска в паре внеплановых прыжков никакого, тахионных торпед у нас на три таких рейса, а что Валеркиной самодеятельности— что ж, на то он и учёный, главное, чтобы был результат. Волынов даже не стал запрашивать одобрения Земли, сочтя, что небольшое изменение планов вполне в их с Леднёвым компетенции. А раз капитан корабля и научный руководитель экспедиции согласны – то так тому и быть!

Дальнейшее стало вопросом времени и техники. На расчёты и программирование торпед ушли ещё сутки. Всё это время я маялся от безделья и даже сделал попытку предложить Юльке помощь – бобины с магнитными лентами подавать, что ли… Увы, предложение было с негодованием отвергнуто Леднёвым, не терпевшим присутствия посторонних в лаборатории в столь ответственные моменты. Что ж, ему виднее; я тяжко вздохнул и поплёлся (а потом и поплыл) в ангар, чтобы в который уже раз задать профилактику безупречно исправным буксировщикам. И проторчал там, пока голос Волынова по внутрикорабельной трансляции не объявил о получасовой готовности.

Обычно я предпочитаю пережидать прыжки через «батуты» в своей каюте. Нет, никакими особо неприятными ощущениями этот процесс для меня не сопровождается – всего лишь привычка плюс нежелание натягивать на себя осточертевший «Скворец», а потом снимать его и упаковывать в рундук. Установленные на время экспедиции правила внутреннего распорядка требовали от членов экипажа перед прыжком облачаться в гермокостюм, если только они не находятся в своих каютах, которые в любой момент можно загерметизировать. Насколько мне было известно, большинство «молодёжного» экипажа «Зари» придерживается того же правила, однако на этот раз все, не сговариваясь, собрались в «Секрете». Не было только Юльки – они с Леднёвым и Коуэллом наблюдали за прыжком из астрофизической лаборатории, куда было выведено дублирующее управление тахионными торпедами. Мы же собирались наблюдать за прыжком воочию, через толстенные стёкла резервного мостика. Вообще-то, это запрещалось упомянутыми правилами, но – кто будет проверять? Единственной мерой предосторожности стали тёмные светофильтры, опущенные на обзорные окна – торпеды, срабатывая, дают сильнейшую вспышку, и рисковать зрением никому не хотелось…

…Мне, как и любому на «Заре» не раз доводилось наблюдать, как возникает в плоскости «батута» мерцающая плоскость тахионного зеркала. На раннем этапе Проекта американцы попытались ввести в употребление мудрёный термин «горизонт событий», но он не прижился, вытесненный незамысловатым и вполне демократичным «миррор” – или «мируа», если по-французски. И если в кольце «батута» возникновение зеркала выглядело привычно, даже буднично, то вспышка тахионной торпеды способна дать сто очков форы гиперскачку из «Звёздных войн». Представьте: в строго рассчитанный момент на удалении сотни километров перед носом корабля, вспыхивает ослепительная точка, разрастается до небольшого пятна – и вдруг взрывается изнутри, разбрасывая по сторонам ослепительные бело- лиловые протуберанцы. Они вытягиваются, расширяются и сливаются воедино, образуя подобие светящейся амёбы – с колышущимися неправильной формы краями и разбегающимися по световой плоскости полосами, кругами, волнами.

Корабль же продолжает движение и даже немного ускоряется – повисшее в Пространстве Зеркало способно продержаться всего несколько секунд, но этого достаточно, чтобы нагнать его и пройти насквозь. Это и есть момент прыжка – корабль, миновав подпространственную «червоточину» (краткий миг непроницаемой, абсолютной темноты, коготки миллионов электрических мурашей по всей коже, головокружение, порой лёгкая тошнота) и выскакивает в финиш-точке. Прыжок при помощи тахионной торпеды даёт обычно погрешность, напрямую зависящую от дистанции – для двух с половиной астрономических единиц, которые предполагалось преодолеть на этот раз, ошибка могла составить до ста тысяч километров. Не слишком много в масштабах Пояса, и уж тем более, не способно помешать взять пеленг на загадочный объект, вроде бы обнаруженный Леднёвым где-то в тёмных глубинах «семейства Хильды».

Кто такая эта Хильда, и за какие такие заслуги она была увековечена на картах Солнечной Системы – сие мне неизвестно. Наука в моём лице пока не в курсе, как говорил актёр Филиппов в «»Карнавальной ночи». Знаю только, что так именуется группа тёмных углеродных астероидов, расположенных за главным Поясом, между орбитами Марса и Юпитера. Как объяснял Коуэлл, учёные долгое время полагали, что эти астероиды, не являются фрагментами общего «родительского» тела (той самой Хильды, ага!) что характерно для большинства подобных «семейств», а представляют из себя группу случайных, приблудных глыб, обломков неизвестно чего, находящихся в орбитальном резонансе с Юпитером. Леднёв же полагал что это скопление, наоборот, образовалось в результате разрушения особенно крупного фрагмента Фаэтона – и вот так, целиком, было оторвано от общего массива Пояса гравитацией газового гиганта. Коуэлл был целиком с ним согласен, но, как и Валера, не смог внятно растолковать нам, жалким дилетантам, чем это подтверждает гипотезу Леднёва о местоположении «обруча».

Из объяснений я понял лишь то, что именно оторванность «семейки» от Пояса до некоторой степени облегчает задачу. В чём именно заключается это облегчение так и осталось для меня загадкой, но когда «Заря» вышла из прыжка в полутора астрономических единицах над плоскостью эклиптики и «батут», превращённый в тахионный пеленгатор, наконец заработал – по внутренней трансляции раздался восторженный рёв Леднёва, которому вторил во всю свою американскую дурь Коуэлл.

Им было с чего радоваться: нужный пеленг удалось взять с первой попытки. По первоначальным прикидкам выходило, что заветная точка пересечения полученных пеленгов лежит на дальней от нас окраине области Хильды, примерно в четырёх с половиной астрономических единицах по прямой. Это означало ещё два прыжка, две израсходованные тахионные торпеды; в принципе, мы могли добраться туда и одним, но тогда разброс в финиш-точке оказался бы слишком велик и пришлось бы долго тащиться до нужного места на ионных двигателях. Поэтому Волынов принял решение прыгнуть на три четверти дистанции, после чего, определившись, совершить ещё один прыжок, уже с минимальной погрешностью. По прикидкам Юрки-Кащея, в кои-то веки добравшегося до своих прямых обязанностей астронавигатора, она должна составить не более пяти тысяч километров – такое расстояние при желании можно преодолеть даже на «омаре» с подвешенными дополнительными топливными баками и тройным запасом воздуха. Но, разумеется, никто не собирался устраивать подобный экстрим – к «звёздному обручу», если мы его всё-таки обнаружим, пойдёт «буханка». Так мы называли между собой приданный «Заре» малый грузовик околопланетных сообщений за характерный облик, в самом деле, напоминающий известный всем УАЗик. На этом решении настоял Волынов, категорически не желавший приближаться непредсказуемой инопланетной диковине. Леднёв к моему удивлению, его поддержал – может, рассчитывал, что в отправившемся на разведку корабле он, избавившись от отеческого пригляда нашего капитана, получит большую свободу действий? Если так, то это он зря командовать грузовиком предстоит мне, и рисковать кораблём и людьми на его борту я не собирался, несмотря ни на какие уговоры. Всё, хватит, наигрались – буду строго следовать утверждённому начальством плану полёта, а этот авантюрист от астрофизики может расшибить свою башку о переборку…

На том и порешили; Леднёв с Коуэллом составляют план разведвылазки, Юлька засела за программирование торпед, а я в сопровождении Середы и инженера-электронщика Власьева отправился к ангару, в котором стоит «буханка». Что ж, нет худа без добра – по крайней мене, на надо по десятому разу возиться с «омарами», а можно, наконец, заняться, настоящим делом…»

Это только в «Звёздных войнах» каменные глыбы распихивают друг друга угловатыми каменными боками, словно пассажиры трамвая в час пик. На деле же сколько-нибудь заметные астероиды в Поясе могут отстоять один от другого на сотни тысяч, даже миллионы километров. Это правило действует и «семействе Хильды» – здесь, правда, плотность астероидного поля раза в три-четыре выше, но всё равно, далека от того, что показывают нам на киноэкранах.

Везде – но только не там, где мы оказались после второго прыжка. Здесь в радиусе трёх-четырёх тысяч километров оказалось не меньше десятка достаточно крупных астероидов, каждый не меньше полусотни километров в поперечнике. А в глубине этого скопления, в трёх тысячах двухстах километрах от «Зари»…

«Звёздный обруч» висел в пустоте почти ребром к кораблю на экране дальнего обзора творение инопланетян выглядело как вертикальная чёрточка с незначительным утолщением от краёв к центру. Мы все, собравшиеся на главном ходовом мостике, затаили дыхание, не в силах оторвать взгляда от слегка наклонной чёрточки в центре экрана и ещё одной отметки, в форме обглоданной с одного бока груши, неторопливо дрейфующей у правого нижнего угла.

– Кащеев, дистанция между объектами? – негромко произнёс Волынов.

– Четыреста двадцать, Борис Валентинович. – отозвался Юрка. – Ещё немного, и этот огрызок проскочит в «обруч»…

– …как в дырку от бублика. – закончил за Кащея Середа. – Ну и громадина!

– Не меньше трёхсот километров в диаметре. – согласился Волынов и повернулся к Валерке. Леднёв стоял за Юркиным ложементом, вцепившись обеими руками в спинку, и я видел, как побелели от мёртвой хватки костяшки его пальцев.

– Что ж, Валерий Петрович…

Он сделал паузу, а я ни с того ни с сего подумал, что впервые слышу, чтобы к астрофизику обращались по имени- отчеству. По крайней мере, здесь, на «Заре».

– …что ж, Валерий Петрович, – продолжил капитан, примите мои поздравления. Вы всё-таки сумели его найти!

I

– Ты надолго в Москве? – спросила Нина. – Дима говорил, вы только-только вернулись. И куда теперь, снова учёба?

Они сидели на открытой террасе «Шоколадницы» на Октябрьской площади. Слева немолчно гудела улица Димитрова, носившая когда-то название большая Якиманка, впереди торопились по полосатой «зебре» прохожие, идущие к вестибюлю станции «Октябрьская». Справа уходило в сторону Москвы-реки широкое Садовое Кольцо – оно выныривало из тоннеля и спускалось к ЦПКО и дальше, на Крымский мост.

– Точно пока неясно, но вряд ли. – Мира вздохнула. – У нас скоро новые гастроли. Я сегодня зашла в консерваторию, так там о нас уже стали забывать…

– О вас, пожалуй, забудешь! – собеседница улыбнулась. Знаменитости! Вчера слышала в программе «Время» скрипичное трио «Фелисетт» вернулось с Марса, где давали концерты на орбитальной станции «Скъяпарелли». Кстати, давно хотела спросить – откуда такое название?

Скрипачка смущённо улыбнулась.

– Это Соня предложила, наша виолончель. Фелисетт – так звали кошку, которую французы запустили в космос. Мы все трое кошатницы, вот и решили, что надо исправить несправедливость. Сами подумайте: о Белке и Стрелке весь мир знает, а об этой кошечке хорошо, если узкие специалисты вспомнят…

Подошёл Дима и поставил перед девушками тарелочки с блинчиками – политые шоколадом, с орехово-шоколадной начинкой, фирменное блюдо заведения. «Шоколадница» была одним из самых популярных кафе Москвы, и даже сейчас, в разгар рабочего дня, около стеклянных дверей выстроилась недлинная, человек на семь-восемь очередь.

– Вот. – объявил Дима, ставя тарелки с блинчиками на стол. – Горячие, с пылу-с жару, налетайте!

– И тебе дали? – удивилась Нина. – Тут же не положено, официантки разносят…

– Мы с мамой заходили сюда, давно, года полтора назад, сказала Мира, – Битых полчаса простояли в очереди, а потом ещё час ждали, пока не принесут заказ.

– Знакомое дело. – ухмыльнулся Дима – Нет уж, я подошёл и сам забрал. Они поначалу не давали, мол «не положено, идите за столик, сами принесём» – но как увидели это – выдали, как миленькие!

Он кончиками пальцев притронулся к серебряной, с тёмно- синей эмалью и золотой звёздочкой, комете, пришпиленной над левым кармашком легкомысленной рубашки-гавайки. Точно такие же украшали блузки девушек. Люди за соседними столиками нет-нет, да косились на них – не каждый день встретишь сразу трёх кавалеров «Знака Звездопроходца», да ещё и таких молодых, красивых и жизнерадостных. Некоторые переводили взгляд на четвёртый стул, на котором лежал пластиковый, с полированными алюминиевыми накладками, скрипичный футляр. На крышке красовалась серебряная полированная табличка с крошечным изображением бублика «Скьяпарелли» и названием станции.

– Так что с гастролями? – напомнила Нина.

– Через неделю отправляемся. – скрипачка аккуратно нарезала свёрнутый в трубочку блинчик. – Успеть бы хоть немного дома побыть…

– И куда на этот раз? Писали, что вы собирались на «Лагранж», к Сатурну? Наши туда улетели на «Заре» – может, встретитесь?

– Нет, на этот раз на Земле. – Мира подцепила кусок блинчика на вилку. – В Японии. Они там без ума от нашей внеземельной программы, хотят даже диск записать, представляешь?

Нина кивнула. Дима был занят6 ковырялся ложечкой в блестящей вазочке с шариками пломбира – двумя белыми, ванильными и одним коричневым, шоколадным.

– Да что мы всё обо мне, да обо мне! Расскажите лучше, выто куда собираетесь? Тебе, Дим, уже разрешили вернуться во Внеземелье?

Ответное «угу» прозвучало невнятно, мешало мороженное, которое вопрошаемый успел отправить в рот.

– Да, медкомиссия была месяц назад. – пояснила за него Нина. – Сперва на «Гагарин», пройдём курс переподготовки – всё же больше года не выбирались с Земли, положено, – а оттуда уже к месту назначения. Специально попросили, чтобы вдвоём – а то встречаемся от раза к разу, будто и не супруги вовсе!

– И что это за место? – Мира подцепила на вилку очередной кусок блинчика. – Далеко от Земли? Я читала, собираются ставить станцию в засолнечной точке Лагранжа – вместо той, первой, которая сейчас в системе Сатурна – хотят исследовать «звёздный обруч». Может, туда?

– Нет, на этот раз не дальше низкой орбиты. – ответил Дима. – Слышала что-нибудь об «Звёздной»?

– Кто же о ней не слышал! Всего два месяца, как ввели в эксплуатацию, ещё не заселили толком. Так вы туда?..

Космическая станция «Артек-Орбита» (журналисты сразу прозвали её «Звёздная», по аналогии с другими частями знаменитого пионерского лагеря, вроде дружин «Морская», «Солнечная» или «Лазурная») была самым громким за последние полгода проектом во Внеземелье. Построенная по доработанному проекту орбитальных станций-«бубликов», она предназначалась для размещения двух сотен подростков из СССР, США, Франции и Китая, решивших связать свою жизнь с Космосом. Самому младшему из новых обитателей станции не больше двенадцати; самый старший не перешагнул шестнадцатилетней отметки. Кроме них на станции имелся экипаж, даже два – один нормальный, из вполне взрослых специалистов; второй же был составлен из парней и девчонок молодых людей в возрасте от четырнадцати до восемнадцати лет. Но главными в «Звёздной» были, конечно, юные космонавты, астрономы и планетологи, подрастающее поколение работников Внеземелья. Это для них был создан этот орбитальный филиал «Артека», это им предстояло здесь жить, учиться и работать, чтобы спустя несколько лет занять места рядом со своими старшими коллегами.

– Здорово! – оценила новость Мира. – А вы что там будете делать?

– Работать, что же ещё? Нина по специальности, главным инженером-кулинаром станции, а я… ни за что не поверишь!

– Я теперь чему угодно поверю. – усмехнулась скрипачка. Говори уже, не томи!

– Педагогом, преподавателем! Буду учить ребят водить буксировщики, выходить в открытый космос – всему, что нужно, чтобы жить и работать во Внеземелье!

– Ну… неверное это хорошо. – неуверенно произнесла Мира. – Только я думала, что ты будешь, как раньше….

– …пилотом и вакуум-сварщиком? – Дима неопределённо махнул свободной рукой – другая была занята ложечкой с мороженым. – Я так и хотел, но вот, уговорили…

– Кто – не секрет?

Он ответил не сразу – проглотил мороженое, облизал ложку и положил её рядом с опустевшей вазочкой.

– Есть один человек. Главный психолог Проекта.

– Знаю! – кивнула Мира. – Его, кажется, называют И.О.О.?

Она немало была наслышана об этой загадочной личности и от Юльки с Олей Молодых, и от Лёши Монахова. И, конечно, от Юрки-Кащея, с которым они с некоторых пор подумывали переехать в Королёв, где Юрке выделили в жилом городке Центра Подготовки двухкомнатную квартиру.

– Знаешь… – Дима чуть помедлил. – Ты только ребятам не говори, хорошо? Я постоянно вспоминаю нашу «космическую» смену в Артеке. У меня ведь неплохо тогда получалось, вот я и подумал: может, это и есть моё призвание? Дело-то ничуть не менее важное, чем сваривать в вакууме очередную станцию или таскать туда-сюда контейнеры. Хотя я и с этим справлялся…

– Вот теперь и пригодится, будешь учить ребят. – голос Миры потеплел – 3атея с подростковой станцией ей явно понравилась. – Я поговорю, может, и мы после японских гастролей дадим у вас концерт? Как думаешь, вашим ребятам понравится скрипичная классика?

– Понравится, конечно! – обрадовался Дима – Отличная мысль, прилетайте!

– Сам ещё не устроился, а уже зовёшь гостей! – улыбнулась Нина. – Нет, правда, Мира, хорошая идея, так и нужно сделать!

– Кстати… – припомнила скрипачка. Я на «Гагарине» встретила Шарля, он передаёт тебе привет.