Токсичные родители всех времен и народов бесплатное чтение

Франсиско Гойя. Сатурн пожирающий своего сына. 1819–1823

Образ матери и образ отца

Для современного человека идеальный образ матери – это улыбающаяся, нежная, но в то же время сильная женщина, дарящая ребенку любовь и ласку. Отец – мужественный и сильный защитник.

Но всегда ли так было?

В древнейших верованиях мать считалась подобием самой земли. Как земля рождает все живое, так и женщина рождает детей. Женщина-мать плодоносит как земля, значит, она и есть в определенном смысле ее подобие.

Однако земля родит не только съедобные плоды, но и всевозможные опасности, подчас смертельные. Поэтому древний образ богини-матери включал не только светлые стороны, но и темные, а ее культ сопровождался кровавыми жертвоприношениями, оргиями и даже людоедством.

Земля дает пропитание, но в нее же хоронят мертвецов, а значит богиня-земля, богиня-мать – властительница не только жизни, но и смерти. То, что мать властна над своими детьми и может даровать им как жизнь, так и смерть, нашло отражение в очень древнем египетском мифе о боге Собеке. Бог, изображавшийся с головой крокодила, был воином, защитником страны. Если в бою он получал тяжелые раны, то его мать – хтоническая богиня Нейт – пожирала своего сына, чтобы потом родить его снова, здоровым. Схожие функции приписывались и обычной женщине: если дитя умирало, а женщина рожала снова – то кто мог поручиться, что это не тот же самый человек, заново рожденный?

Богиня Нейт кормящая грудью крокодилов – священных животных бога Собека. IX в. до н. э.

Древние считали, что женщина, рождая дитя, откуда-то берет его душу. Откуда? Ответ: из потустороннего мира, из мира мертвых, где пребывают все души до рождения и после смерти. Значит, женщина близко соприкасается с этим миром. И эта ее темная сторона требует столь же темных жертв. Кровавых жертв, порой человеческих. Поэтому культы женских божеств – индийской Кали, фригийской Кибелы, греческой Деметры – включали жестокие ритуалы.

Отцовство было открыто людьми позднее. Однако следует различать биологическое и социальное отцовство. Самцы-гоминиды сначала стали защищать детенышей из своего стада, и лишь сотни тысяч лет спустя осознали, что имеют к их рождению самое прямое отношение.

Ученые считают, что открытие это произошло примерно в IV тысячелетии до нашей эры. Именно тогда в пантеоне богов многих стран появился Небесный Бык, который оплодотворяет богиню-землю.

Но одновременно сохранялась и важность социального отцовства – то есть роль того мужчины, который растил младенца и заботился о нем. Причем у тех народов, условия жизни которых были наиболее тяжелыми, именно социальное отцовство выступало на первое место.

Так, еще в XIII веке у монголов отцом ребенка считался тот мужчина, в чьей юрте он родился, ну а кто был «донором спермы», особого значения не имело.

Открытие биологического отцовства, наложившегося на социальное, резко повысило статус мужчин и низвело женщину до уровня пустого сосуда, ну или в крайнем случае плодородного поля, засеять которое надлежало мужчине.

В трагедии Эсхила «Эвмениды»[1] Аполлон произносит:

И как свидетельство своей правоты он приводит в пример богиню Афину Палладу, согласно мифу рожденную из головы Зевса.

С открытием отцовства род стал считаться по мужской, а не по женской линии. А значит, дети, рожденные матерью, принадлежали не к ее роду, а к роду ее мужа. Это породило конфликт интересов, а образ матери приобрел новые зловещие черты.

Хорошо известен миф об аргонавтах. Отправившемуся в поход за золотым руном Ясону помогает дочь царя Колхиды Медея. Она оставляет родину, предает свой род и вместе с возлюбленным переселяется в Коринф. Однако в финальной части истории Ясон изменяет Медее, желает с ней развестись и жениться на дочери местного царя. Разгневанная Медея посылает сопернице отравленные подарки, а чтобы еще больнее уязвить Ясона, убивает своих общих с ним детей: ведь они принадлежат к роду мужа-изменника.

Этот мотив – детоубийство, совершенное матерью, чтобы отомстить супругу, не единичен. Присутствует он и в мифе о герое Мелеагре: мать умерщвляет его, узнав, что в междоусобице он убил ее братьев. Братья ей ближе: они одного с ней рода, а сын принадлежит к роду отца. Такой же мотив есть в менее известном мифе о Прокне и Филомене. Сюжет его такой: царь Фракии Терей взял в жену афинянку Прокну. Спустя пять лет брака Прокна упросила мужа пригласить погостить ее сестру – Филомену. Терей согласился и отправился за свояченицей. Но по пути он воспылал к Филомене страстью и изнасиловал ее. Вместо того, чтобы привезти девушку к себе домой, он заточил ее в лесной хижине, а жене сказал, что ее сестра умерла.

Медея, убивающая своих детей. III в. до н. э.

Еще дальше зашло злодейство Терея: когда Филомена стала упрекать его, он вырвал молодой женщине язык. Но Филомена все же изыскала способ сообщить сестре о своих злоключениях: она выткала свою историю на покрывале и сумела переслать его Прокне.

Получив страшный подарок, Прокна стала думать только о том, как отомстить мужу, и решила убить их единственного с Тереем сына, дабы оборвать его род. Она заколола мальчика, разделала его труп и сварила мясо, подав его на обед проголодавшемуся Терею.

Конечно, эти мифы чрезвычайно жестоки, но разве не напоминают они современные бракоразводные процессы, когда родители в ссоре мстят друг другу, отыгрываясь на детях? Однако если в наши дни подобные поступки вызывают несомненное и однозначное осуждение, то древние рассказчики относились к поступкам героинь-детоубийц даже с некоторым сочувствием. Тысячелетия назад отношение к жизни и смерти детей было совершенно иным: очень многим народам, и в первую очередь в Античности, был свойственен обычай выбрасывать младенцев, которых считали лишними. Идет он с незапамятных времен, еще с каменного века. По мнению антрополога Джозефа Бёрдсела, изучавшего жизнь австралийских аборигенов, в доисторические времена убивали от 15 до 50 % всех рожденных детей. Другие исследователи называют иные цифры – как более высокие, так и более низкие: все зависело от экономических условий или, проще говоря, от наличия пищи. Древние люди охотились и занимались собирательством, а значит – конкурировали друг с другом. Рождение слишком большого числа детей означало слишком много охотников в недалеком будущем. Эти охотники могли истребить всю дичь в лесу или выловить все ракушки на мелководье – и наступил бы голод. А значит, «лишних» детей надо было устранить.

Впрочем, голод всегда был спутником первобытных людей, и тогда беспомощные младенцы сами становились пищей: археологи находили скелеты младенцев-гоминидов со следами людоедства.

Когда люди уже стали вести хозяйство и перестали столь сильно зависеть от милостей природы, они стали трепетнее относиться к детям: теперь это были уже не конкуренты, а будущие работники. Но это не значило, что опасность им перестала грозить. Вырастить ребенка стоило недешево, поэтому от слабых и больных, как правило, избавлялись: на слуху легенда о древних спартанцах, которые сбрасывали слабеньких младенцев со скалы Тайгет. И хотя слухи эти археологическими раскопками не подтвердились, очевидно, что существовала практика, их породившая.

Легенды о брошенных детях

И в мифологии, и в популярной литературе античного мира убийство ни в чем не повинных младенцев было довольно распространенным мотивом. У греков самым древним верховным божеством был Кронос (он же – Сатурн у римлян). Он был сыном бога неба Урана и богини земли Геи и почитался как бог земледелия и бог времени.

Кронос боялся то ли предсказания, то ли проклятия своего отца Урана (с которым у него сложились далеко не блестящие отношения[2]), что один из детей его свергнет. Поэтому он пожирал всех детей, которых рождала ему его супруга – богиня Рея. Так он проглотил Гестию, Деметру, Геру, Аида и Посейдона. А вот самого младшего сына – Зевса – Рея спрятала[3], а Кроносу дала проглотить камень. Со временем Кронос понял, что обманут, и стал искать Зевса по всей земле, но безуспешно. Когда Зевс вырос и возмужал, он начал войну с отцом, длившуюся десять лет. Кронос был свергнут и заключен в Тартар. Зевс заставил его выплюнуть всех его братьев и сестер, а сам стал верховным богом.

Показателен древнегреческий миф об Аталанте аркадской, дочери Иасия и Климены. Ее отец мечтал о сыне, поэтому новорожденную девочку он просто выбросил где-то на горе Парфений. Но дикие звери вскормили ее, а потом младенца подобрали охотники. Повзрослев, сильная и ловкая охотница Аталанта, побеждавшая во многих соревнованиях, снова столкнулась с дискриминацией: ее, как женщину, не взяли на поиски золотого руна аргонавты.

Даже цари порой выбрасывали лишних детей. С рассказа о попытке детоубийства начинается трагедия Софокла «Эдип». Оракул предсказал фиванскому царю Лаию, что тот умрет от руки сына. Тогда царь, после рождения первенца, приказал зверски с ним расправиться: мальчику пробили ступни ног и оставили его далеко в горах. Несчастного младенца нашел пастух, залечил его раны и воспитал ребенка как своего, дав ему имя Эдип, то есть «имеющий вспухшие ноги». В итоге зловещее предсказание все же сбылось: случайно встретив Лаия на дороге, Эдип убил его.

Главный герой одноименной трагедии Еврипида «Ион», написанной в V веке до н. э., был сыном царицы Афин Креусы, подвергшейся насилию со стороны бога Аполлона. Родившегося младенца царица с отвращением выкинула, но он выжил и стал прислужником храма Аполлона в Дельфах.

Аналогично и рождение древнегреческого героя Персея – победителя зловещей Медузы горгоны. Его мать – Данаю – заточил в темнице дед – царь Акрисий. Поводом стало пророчество о смерти от руки будущего внука. Однако отличавшийся женолюбием бог Зевс все же проник в жилище красавицы Данаи в виде золотого дождя и оплодотворил царевну.

Тогда Акрисий казнил слуг Данаи, а саму ее вместе с новорожденным заключил в ящик, который приказал бросить в море. Молодой женщине повезло: ящик волнами прибило к берегу Италии, где красавица Даная вышла замуж и получила возможность воспитывать своего первенца. Впоследствии пророчество все же сбылось: во время гимнастических состязаний Персей случайно бросил диск в ту сторону, где стояли зрители. Диск попал Акрисию в голову и убил его.

Царевича Париса, с чьим именем связан рассказ о гибели города Трои, тоже при рождении родители пытались убить. Причиной стал плохой сон, увиденный троянской царицей Гекубой: ей приснилось, что она рождает горящий факел, из пламени которого выползает множество змей. Она и ее супруг царь Приам были так сильно напуганы этим предсказанием, что велели рабу отнести младенца за пределы Трои, на гору, и оставить там на произвол судьбы. Однако Парис остался в живых: его выкормила медведица, а потом подобрали пастухи. Впоследствии царь Трои признал сына своим, и страшное пророчество сбылось: Парис похитил супругу царя Менелая – Елену Прекрасную, из-за этого похищения началась война, и Троя была разрушена.

Ребенок, который был выброшен своими родителями, затем спасен и позже опознан, был любимой фигурой и в комедии. То есть тема эта трагической отнюдь не считалась, а, напротив, вполне могла служить поводом для шуток. Эти мотивы использовали комедиографы Менандр (342 г. до н. э. – 291 г. до н. э.) и Плавт (ок. 254 г. до н. э. – 184 г. до н. э.). Так, в комедии Менандра «Третейский суд» тяжба возникает из-за принадлежности драгоценных безделушек, найденных при подкидыше, которого сначала подобрал один пастух, но передумал его вскармливать, решив, что это слишком хлопотно, и передал дитя другому – но уже без драгоценностей. И тот возмутился. Заметьте: никакого дела по факту оставления младенца не заводится, суд рассматривает лишь вопрос о принадлежности драгоценностей.

Обычай оставления нежеланных детей даже богатыми родителями описан и в пасторальном романе древнегреческого писателя Лонга «Дафнис и Хлоя». Написан он был во II веке н. э.

Действие происходит на острове Лесбосе в окрестностях города Митилены. Батраки-пастухи одного за другим обнаруживают в кустарнике выброшенных мальчика и девочку и берут их на воспитание. Далее следует рассказ о взрослении подкидышей, их взаимной любви, приключениях и счастливой развязке.

То, что оба младенца были оставлены на произвол судьбы, не вызывает у пастухов никакого удивления, да и сам автор подает это как будничный, житейский факт.

В финале повести влюбленные находят своих биологических родителей: ими оказываются люди богатые и уважаемые, которые, действуя в рамках правил и обычаев, выбросили ненужных им, «лишних» детей. Примечательно, что никакого осуждения поступки родителей у героев романа не вызывают. И родители тоже не испытывают ни малейшего стыда или чувства вины.

Глубокомысленно о детоубийстве

Страшный обычай избавления от детей описан многими древними авторами. Аристотель (384 г. до н. э. – 322 г. до н. э.) рекомендовал выбрасывать уродливых детей и дивился тому, как заботятся о своих детях евреи. Историк Страбон (ок. 64/63 г. до н. э. – ок. 23/24 г. н. э.) удивлялся тому, что египтяне выкармливают всех своих детей, даже незаконнорожденных, словно желают непомерно размножить свою нацию. Историк Феопомп (IV в. до н. э.) примерно то же писал об этрусках.

Даже лучшие умы Античности, рассуждая о зверском обычае детоубийства, оправдывали оставление младенцев и находили доводы «за». Никаких сильных эмоций бедные малыши у людей древности не вызывали. Римский философ Луций Анней Сенека, рассуждая о благе, прямо писал, что ни в «плоде, скрываемом в утробе», ни в новорожденном младенце «блага нет», он уподоблял новорожденных «дереву, животным бессловесным». И тут же отвечал на вопрос о своей суровости: «Нет блага там, где не хозяин разум!». Лишь развиваясь, младенец «набирается ума» и может считаться человеком.

Если появившееся на свет дитя имело врожденные дефекты, то судьба его была предрешена. Философ Сенека-младший в своем трактате «О гневе» без тени стеснения писал: «…мы уничтожаем всякий неестественный уродливый приплод; даже детей, если они рождаются слабыми и ненормальными, мы топим. Но это не гнев, а разумный расчет: отделить вредоносное от здорового».

Перфекционист Платон, размышляя об «идеальном государстве», предлагал и вовсе чудовищные на современный взгляд вещи. По его мысли, всё рождающееся потомство, по крайней мере потомство избранного сословия, «сословия стражей», должно немедленно отниматься у родителей и поступать в распоряжение особых должностных лиц. Далее он пишет: «Взяв младенцев, родившихся от хороших родителей, эти лица отнесут их в ясли к кормилицам, живущим отдельно в какой-нибудь части города. А младенцев, родившихся от худших родителей или хотя бы от обладающих телесными недостатками, они укроют, как положено, в недоступном, тайном месте» – то есть выбросят, обрекут на мучительную смерть. Эти меры он объясняет тем, что «сословие стражей должно быть чистым». По мнению Платона, потомство должны производить лишь «родители цветущего возраста». Этот возраст он определяет так: «Женщина пусть рожает государству начиная с двадцати лет и до сорока, а мужчина – после того, как у него пройдет наилучшее время для бега: начиная с этих пор пусть производит он государству потомство вплоть до пятидесяти пяти лет». Всех остальных детей философ предлагает считать плодом «ужасной невоздержанности» и безжалостно истреблять.

Повседневная жизнь

Давайте рассмотрим, как вписывалось детоубийство в повседневную жизнь античной семьи. Особенностью греческой, римской, да и многих других древних культур была полная, абсолютная власть главы семьи – то есть старшего в роду мужчины – над всеми домочадцами и – особенно! – над новорожденными. Родившись, они не имели никаких прав и даже членами семьи не считались. А рождалось детей много: ведь древние средства контрацепции были малоэффективны. Глава семьи, руководствуясь прежде всего соображениями целесообразности, финансовыми, а иногда и предсказанием оракула, принимал решение – вскармливать родившегося младенца или выкинуть. Именно он, а не биологический отец давал разрешение на принятие новорожденного в семью. Даже родные отец и мать не имели права выкармливать и растить своего отпрыска, не признанного дедом или прадедом.

Если младенец выглядел здоровым, ему предстояло пройти первый в жизни экзамен: родители приглашали врача или повитуху, чтобы те оценили жизнеспособность малыша. Критерии, которыми они руководствовались, привел в своем труде врач Соран Эфесский, практиковавший в Риме в I–II веках н. э. Одна из глав его знаменитого труда «О женских болезнях» так и называется: «Как распознать новорожденного, которого стоит вскармливать». Соран писал: «Она (повитуха) также должна рассудить, жизнеспособно ли дитя для вскармливания. Дитя, которое предназначено природой для вскармливания, можно отличить по тому, была ли его мать во время беременности в добром здравии, ибо состояния, требующие врачебной помощи, особенно поражающие тело, также приносят вред ребенку и сокрушают самые основания его жизни. Во-вторых, по тому самому, что он рожден в положенное время, лучше всего в конце девяти месяцев, или, если случится, позднее; но и также после всего лишь семи месяцев. Далее, по тому, что, будучи положенным на землю, он немедленно кричит с положенной силой; ибо тот, кто живет некоторое время без крика или кричит, но слабо, вызывает подозрение в том, что это с ним происходит ввиду его неудовлетворительного состояния. Также по тому, что у него все в порядке во всех частях тела, членах и чувствах; что проходы, а именно: ушей, носа, глотки, уретры и ануса, – свободны от заграждения, что естественная функция каждого члена не медленная и не слабая; что суставы сгибаются и разгибаются; что у него подобающая величина и облик, и он имеет полноценную во всех отношениях чувствительность. Это мы можем узнать, прижимая пальцы к поверхности его тела, потому что естественно ощущать боль от всего, что колется или сдавливает. А при состояниях, противоположным описанным, ребенок признается непригодным к вскармливанию»[4]. То есть такого малыша обрекали на смерть от голода и жажды, оставляя на произвол судьбы.

Вот такая античная евгеника!

Если все же милостивая повитуха давала «добро» на вскармливание младенца, то решающее слово оставалось за главой семьи (надо заметить, что он имел право оставить и больного малыша). Принятие или непринятие ребенка в семью сопровождал ритуал, носивший название амфидромия. Он проводился на пятый-седьмой день после рождения младенца. Считалось, что к этому сроку уже точно ясно, насколько благополучно младенец перенес роды.

Родительский дом украшали: лавровыми ветками, если родился мальчик, или гирляндами из шерсти – если родилась девочка. Мать приносила очистительные жертвы, она и повитухи совершали ритуальные омовения. Друзья семьи присылали подарки.

Младенца трижды обносили вокруг очага, затем клали на землю, а глава семейства поднимал его и, в семьях победнее, нарекал именем. Богатые люди предпочитали давать детям имена чуть позднее – на десятый день, и устраивали по этому случаю еще один праздник, называвшийся «декате».

Всё! После того, как дитя было принято в семью, оно обретало некоторые права. В дальнейшем празднование этого дня и было празднованием дня рождения – с жертвами гению, украшением семейного алтаря цветами. Традиция печь именинный пирог тоже берет начало именно с этого древнего праздника.

«Лишние» младенцы

Ну а кого же признавали «лишним», кому не давали права на жизнь?

Одного-двух младенцев могли выкинуть в случае рождения тройни и четверни. Могли оставить на произвол судьбы ребенка, родившегося при всенародном бедствии, как несущего печать злого рока. Римский историк Светоний описывает массовое оставление детей при вести о смерти любимого народом Германика – племянника римского императора Тиберия. Выбрасывали детей женщины незамужние. Рабыне хозяин мог приказать выбросить ребенка, пусть даже рожденного от него самого.

Если женщина овдовела или развелась во время беременности, она должна была принести ребенка в дом бывшего мужа при трех свидетелях. Если муж отвергал ребенка, то она имела право выбора: воспитать или выбросить его[5]. Сохранился александрийский папирус начала I века н. э., в котором представлен договор между вдовой по имени Дионисарион и ее бывшей свекровью Гермионой. Дионисарион признает, что ей вернули приданое, и отказывается от дальнейших притязаний на имущество мужа, а Гермиона в ответ позволяет снохе выбросить ребенка (своего внука!) и вторично выйти замуж. Так и хочется заметить: высокие отношения!

В Афинах на агоре – то есть на главной площади города – даже был специальный колодец, куда сбрасывали нежеланных младенцев. Археологи обнаружили там скелетики 449 детей. Все они умерли в первые часы или дни после рождения, и многие имели серьезные дефекты, например «волчью пасть», которую тогда не умели оперировать. А вот живыми или уже мертвыми их сбрасывали в этот жуткий колодец – остается только гадать.

В Древнем Риме тоже существовали всем известные места, где оставляли детей: их клали около одной из колонн на Форуме, на овощном рынке рядом с рекой Тибр. Таких младенцев обозначали латинским словом expositus, то есть публично выставленный, выложенный, оставленный на произвол. Там оставляли тех, кому желали выжить, рассчитывая, что их кто-нибудь подберет. Детей, обреченных на смерть, оставляли «у грязных прудов», у акведуков, в банях, на кучах мусора за городскими стенами, на перекрестках дорог… У этих несчастных шансы выжить стремились к нулю, особенно если глава семьи распоряжался оставить их нагими, дабы ускорить кончину. Иногда младенцев просто душили или топили. В 2011 году на месте римского поселения в Хамблдене близ Лондона археологи обнаружили большое захоронение младенцев одного дня от роду – всего около сотни скелетиков. Но детскими трупиками тоже торговали: их покупали для магических целей – для гаданий и колдовства. Плиний Старший говорит о людях, которые «стараются раздобыть костный мозг из ноги и головной мозг младенца». Покупали их и врачи – чтобы попрактиковаться в анатомии. Знаменитый врач древности Гален изучал трупы выброшенных новорожденных, вскрывая их[6].

Для некоторых родителей мысль, что их дитя умрет от голода и холода, была менее ужасна, чем мысль о том, что его подберет работорговец. А торговцы живым товаром ежедневно обходили обычные места оставления младенцев, подбирали подкидышей и растили их, чтобы затем продать как рабов – зачастую в бордель. Это тоже не осуждалось: ведь так младенец избегал гибели. Знаменитый оратор Демосфен упоминал некую вольноотпущенницу Никарету, жившую в IV веке до н. э. в Коринфе и скупавшую девочек-подкидышей. Никарета была «женщина опытная, умеющая обращаться с девочками, находящимися в раннем возрасте, знающая, как воспитать их надлежащим образом и обучить их этой профессии[7]: это дело стало для Никареты источником существования».

Порой подкидышам везло. Римский историк Светоний пишет, что талантливый учитель грамматики Юлия Цезаря, Марк Антоний Гнифон, был свободнорожденным подкидышем, которого воспитатель вырастил, отпустил на волю и дал образование.

Рассказывает Светоний и о другом образованном человеке – «грамматике по имени Мелисс из Сполеция» (ок. 485 – ок. 425 г. до н. э.). Младенцем он был оставлен на произвол судьбы «из-за ссоры между его родителями» и подобран работорговцем. Мальчику повезло: его купил известный покровитель искусств, благороднейший человек Гай Цильний Меценат, который оценил его ум и дал ребенку образование. Впоследствии Мелисс был узнан своей матерью и потребован ею обратно, однако трогательного воссоединения семьи не произошло: сын отказался признать мамашу-кукушку, предпочтя остаться рабом Мецената, которого безмерно уважал. Растроганный Меценат отпустил его на волю, и, будучи уже вольноотпущенником, Мелисс стал одним из приближенных императора Августа[8].

Случай с рабом Мелиссом был не единственным, когда выбросивший младенца родитель по прошествии лет узнавал его и требовал обратно. Известно решение, вынесенное императором Александром Севером, правившим с 222 по 235 год, по делу некого Клавдия, который претендовал на ребенка, выброшенного его рабыней и воспитанного другим человеком. Якобы ранее Клавдий не знал, что она его выбросила. Александр Север постановил вернуть ребенка хозяину, но при условии, что он возместит сумму расходов тому, кто этого ребенка воспитал.

Случались и казусы! В Кодексе Юстиниана – сборнике законов и судебных прецедентов, изданном в 529 году, описывается, как некий Родон воспитал найденыша-девочку, собираясь выдать ее замуж за своего сына, но тут появился ее родной отец, доказал свое отцовство и по праву главы семейства не дал своего согласия на этот брак[9].

Юрист времен римского императора Антония Пия (II в. н. э) по имени Сцевола[10] приводит случай, когда разведенная жена не сказала бывшему мужу, что беременна, и выбросила ребенка. Мальчика подобрал и воспитал некий человек, знавший, кто отец младенца. Мало того, он собрал достаточно доказательств отцовства, а когда родитель умер, то представил ребенка его матери и бабушке по отцу, требуя признать наследником. Дело попало в суд, и требование было удовлетворено.

Девочка или мальчик?

Конечно, при таком отношении чаще всего лишними становились девочки: они же не имели права наследовать землю, а повзрослев, уходили в чужую семью.

Американский историк и психолог Ллойд Демос приводит такие цифры: в 228 году до н. э. в 79 семьях, получивших гражданство в древнегреческом городе Милете, было 118 сыновей и только 28 дочерей. А ведь согласно законам природы младенцев обоего пола обычно рождается поровну!

Куда же девались эти девочки? Нет, далеко не все они были убиты. В больших хозяйствах прислуга была в основном женской – женщин было в шесть раз больше, нежели мужчин. Есть мнение, что все эти многочисленные рабыни были найденышами, некогда оставленными своими родителями.

Однако могло быть и по-другому! Когда в израильском городе Ашкелоне в ходе раскопок был обнаружен бордель римского периода, то рядом с ним в сточной канаве нашли целое кладбище младенцев. Среди несчастных преобладали мальчики: их выбрасывали чаще, так как они, в отличие от девочек, не могли продолжить профессию матери.

Но, конечно, отношение к женскому полу было в Риме весьма специфическим. Например, девочкам в Древнем Риме даже не давали собственных имен. Да, именно так: женских имен в Древнем Риме не было! Луция, Валерия, Антония, Корнелия – это не личные имена, а родовые. Валерия – это женщина из рода Валеров, Корнелия – из рода Корнелиев… Так как выходило, что у всех сестер было одно и то же родовое имя, чтобы их различать, добавлялось подобие нумерации: Major – старшая; Secunda – вторая, Tertia – третья… Преномен Minor доставался самой младшей.

Замужняя женщина сохраняла свое родовое имя, но к нему прибавлялось имя ее мужа. Так, к примеру Ливия Друзилла родилась в семье Марка Ливия Друза Клавдиана, а выйдя% замуж за императора Октавиана Августа, стала называться Ливия Августа.

Жизнь такой безымянной девочки очень мало ценилась в Древнем Риме, особенно в небогатых и в незнатных семьях. Очень часто цитируется письмо в Оксиринх[11] некоего мужа, находящегося на заработках в Александрии, написанное в июне 1 года до н. э. Вот оно целиком: «Иларион Алите, сестре своей, много радоваться, и госпоже моей Берузе, и Аполлонарион. Знай, что сейчас мы все еще в Александрии. Не волнуйся, если все они вернутся, а я останусь в Александрии. Прошу и умоляю тебя заботиться о ребенке, и если мы скоро получим плату, я пошлю ее тебе. Если же случится так, что ты родишь, тогда, если это будет мальчик, оставь его, если же девочка, выбрось. Ты сказала Афродисию: “Не забывай меня”. Как могу я забыть тебя? Итак, я прошу тебя не беспокоиться. Год 29 Кесаря, Паини, 23»[12]. Доброе, полное любви письмо. Отец призывает жену заботиться об уже имеющемся ребенке, ну а насчет еще не рожденного, тем более девочки, милостиво разрешает – выбрось, не утруждай себя…

А что же другие народы?

Греки и римляне считали этот обычай выбрасывания «лишних» детей разумным, позволяющим контролировать численность населения. Их, скорее, удивляло, что существуют народы, которые не поступают так же: в двух культурах – иудейской и древнеегипетской – существовал запрет на убийство новорожденных детей. В Древнем Египте зачатие, беременность и рождение ребенка были освящены богами, а понятие «дитя» и «божество» были почти синонимичны. Согласно вере египтян, невинные дети считались ближе к богам. «Я был невинным ребенком. Я был юным, тем, кто не совершал еще ошибок» – гласит надпись на одном детском надгробии.

Диодор Сицилийский с удивлением говорит, что египтяне даже подбирали и растили как своих детей других народов. Помните легенду о рождении Моисея? Дочь фараона, увидев плывущую по реке корзину с младенцем, не колеблясь приказала вытащить его и приняла на воспитание. Египтяне поступали так, боясь совершить смертный грех – отнять молоко от уст ребенка. Вопрос об этом проступке есть в так называемой «Отрицательной исповеди» – сборнике вопросов, которые якобы будут заданы каждому человеку на посмертном суде. Это перечень грехов от самых тяжких до простительных.

А вот у иудеев, порицавших детоубийство, дети все равно считались видом имущества, собственностью главы семьи, чем-то вроде скота. Это отражено, например, в Книге Иова. Вестник приходит к праведнику и сообщает: «Огонь Божий упал с неба и опалил овец и отроков и пожрал их». То есть не делается никаких различий между овцами и детьми Иова. То, что в детях не видят индивидуальности, демонстрирует и финал истории: «И благословил Бог последние дни Иова более, нежели прежние: у него было четырнадцать тысяч мелкого скота, шесть тысяч верблюдов, тысяча пар волов и тысяча ослиц. И было у него семь сыновей и три дочери». Вновь рожденные дети легко заменяли утерянных, и родители не видели оснований скорбеть о потере.

В Индии, согласно законам Ману[13], потомство, как и скот, тоже признавалось основным видом богатства. Законным отцом ребенка считался муж матери независимо от биологического родства. Он имел право убить детей или продать. Бедные семьи порой продавали сыновей зажиточным бездетным людям.

А вот девочкам везло меньше: они воспринимались как обуза, поэтому новорожденную девочку могли убить. Несчастным младенцам ломали позвоночник, их душили или поили ядом. Но самым распространенным способом было избавляться от нежеланных детей под видом жертвоприношений. Считается, что так продолжалось до XIX века, когда этот обычай был законодательно запрещен, но никто точно не знает, что может происходить в отдаленных уголках страны и в наши дни.

До распространения ислама во многих азиатских странах новорожденных девочек частенько закапывали живьем в землю. Но Коран объявил это грехом: «Не убивайте своих детей, опасаясь нищеты, ведь Мы обеспечиваем пропитанием их вместе с вами. Воистину, убивать детей – тяжкий грех».

Под видом жертвоприношений избавлялись от младенцев и в Древнем Вавилоне, и в Карфагене. Там было принято отдавать первенцев страшному богу Молоху или Ваалу, которого изображали в виде полой статуи, внутри которой разводили огонь. Руки статуи были скрещены таким образом, что положенный на них младенец при малейшем движении падал прямо в пламя. Если бы родители попытались уклониться от исполнения этого жуткого обычая, или если бы мать дала волю слезам или еще каким-то образом выразила печаль, – ее подвергли бы всеобщему осуждению.

Сами вавилоняне считали обычай жертвоприношения первенцев весьма разумным, так как их считали заведомо неудачным потомством. Это популярно объясняет «Вавилонская теодицея» – аккадская поэма, написанная в XI в. до н. э.:

Юлис Шнорр фон Карольсфельд. Жертвоприношение Исаака. 1850–1860

Обычай приносить бедных первенцев в жертву отражен даже в Библии, и это несмотря на то, что иудаизм порицает человеческие жертвоприношения. Но все же священный текст говорит: «Отдавай Мне первенца из сынов твоих; то же делай с волом твоим и с овцою твоею… Семь дней пусть они будут при матери своей, а в восьмой день отдавай их Мне».

Практиковалось подобное и в Северной Европе: в английском Вудхендже – так называется круг из пней, очень древнее культовое место, расположенное недалеко от знаменитого Стоунхенджа, круга из камней, – было найдено захоронение младенца, череп которого был расколот камнем или топором. Археологи истолковали находку как детское жертвоприношение.

Впрочем, порой от младенцев избавлялись независимо от религиозной практики. Это продолжалось очень долго, вплоть до Средних веков, до прихода христианства.

Так, в «Саге о Вёльсунгах» (XIII век) женщина по имени Сигню одного за другим рождает двух сыновей и по очереди отправляет старшего к своему брату Сигмунду для обучения и испытаний. Старший сын не проходит испытаний, показав себя слишком слабым, слишком пугливым… Узнав об этом, мать разрешает Сигмунду: «Тогда возьми ты его и убей; не должен он дольше жить. Так он и сделал. Вот прошла эта зима, а на следующий год посылает Сигню младшего сына к Сигмунду; и нечего тут долго сказывать, а случилось с ним, как и с первым: убил Сигмунд этого мальчика по совету Сигню».

Упоминается этот жестокий обычай и в финском эпосе «Калевала». Мудрый старик Вяйнемяйнен, узнав, что незамужняя девушка, съев волшебную ягодку, родила дитя, советует: «Раз родился от болотной ягоды, / Раз в болоте и нашли малюточку, / То оставьте там, как ненадежного, / Чтоб беды потом какой не сделалось…» И лишь когда двухнедельный (!) младенец вступает с ним в спор, мудрец признает в нем будущего богатыря.

В странах Востока – Китае и Японии – тоже оставляли младенцев.

В Японии подобный обычай даже получил свое название – «мабики», что можно перевести как «прополка» или «прореживание». Считалось, что убивая ребенка, родители возвращали его богам. Никаких мук совести они не испытывали. Во-первых, считалось, что ребенок впоследствии еще раз родится – в более благоприятное время. Во-вторых, до проведения определенных церемоний младенец считался «ненастоящим». Ну а в-третьих, инфантицид воспринимался как проявление ответственности, забота о благополучии всей семьи. Считалось, что людям негоже размножаться бесконтрольно, подобно животным.

Особенно часто «мабики» практиковалось в XVII веке, когда после окончания кровавых междоусобиц в Японии население страны быстро увеличилось более чем в два раза: с 12 до 30 миллионов человек. Страна оказалась перенаселена, ресурсов стало не хватать: ведь поля были опустошены войнами. Как следствие – голод, и вслед за ним распространилась практика «мабики». Причем на деле родители вовсе не ограничивались убийством новорожденных. У поэта Басё есть очень грустное хокку:

Крик обезьян издревле ассоциировался у японцев с печалью. Но еще грустнее становится, когда читаешь воспоминания ученика Басё, описавшего ситуацию, в которой родилось стихотворение: «По дороге вдоль реки Фудзи мы нашли брошенного ребёнка около двух лет от роду, кричащего что было сил. Видно, его родители, поняв, что волны этого зыбкого мира так же непредсказуемы, как бурные брызги этой реки, решили оставить дитя здесь, пока его жизнь не иссякнет, как росинка. Он выглядел, словно кустик хаги, колышимый осенним ветром. Я подал ему немного еды из нарукавного кармана».

Китайский обычай закапывать живьем нежеланных младенцев. Гравюра, XIX век

Установлено, что на северо-востоке страны жертвами прореживания становилась примерно треть всех новорожденных. И долгое время это не осуждалось, а скорее поощрялось. Лишь когда результатом массового применения этого жестокого обычая стала резкая убыль населения, буддисты и конфуцианцы стали осуждать «мабики». Они грозили родителям-убийцам карами богов, пугали их тем, что задушенные или заморенные голодом дети превратятся в мстительных духов и расправятся со всем родом. Однако инфантицид в Японии сохранялся еще очень долго. Об этом свидетельствует статистика: начиная с 1886 года акушерки были обязаны сообщать обо всех случаях мертворождений. Так выяснилось, что если в Европе того времени нормальной являлась цифра в 3–4 %, то в Японии в начале ХХ века в трети префектур она превышала 10 %. Это, несомненно, свидетельствует о том, что женщины убивали младенцев, выдавая их гибель за естественную смерть[15]. В Китае во времена династии Сун стандартным числом детей было три сына и две дочери, среди бедняков – два сына и одна дочь, «лишних» убивали вскоре после рождения. «Растить дочь все равно что поливать огород соседа», – гласила китайская поговорка.

Критика

Конечно, и в Древнем мире находились те, кто критиковал этот зверский обычай. Усердствовали в этом авторы-иудеи. Оставление детей на произвол судьбы в корне противоречило Закону Моисееву, гласившему, что человек создан по образу и подобию Божию.

Религиозный мыслитель Филон Александрийский (ок. 25 г. до н. э. – ок. 50 г. н. э.) с негодованием писал о детоубийстве: «Некоторые совершают это собственными руками; с чудовищной жестокостью и варварством они душат новорожденное дитя, едва успевшее сделать первый в жизни глоток воздуха, бросают в реку или в море, привязав что-нибудь тяжелое, чтобы дитя как можно быстрее погрузилось в пучину. Другие оставляют их в каком-нибудь пустынном месте, надеясь, как говорят сами, что кто-нибудь спасет ребенка, на самом же деле обеспечивая ему ужаснейшую участь. Ибо все звери, питающиеся человеческим мясом, собираются и беспрепятственно пируют над телом ребенка – прекрасный званый обед, устроенный зверям единственными опекунами ребенка, которые призваны беречь его и охранять, его отцом и матерью. Хищные птицы тоже слетаются и жадно расклевывают остатки…»

«Взрастить много детей – достойно и полезно», – говорил философ-стоик Музоний Руф, живший в I веке н. э. Он писал, что бедняк выбрасывает детей по несущественным причинам, ибо даже птицы способны питать своих чад, но особенно возмущался, когда так поступали люди обеспеченные: «… что кажется мне самым ужасным, это то, что те, которые даже не могут найти извинения в бедности, а, напротив, люди зажиточные и даже богатые, тем не менее решаются не воспитывать более поздних детей, чтобы рожденные раньше могли наследовать большее богатство… Итак, для того, чтобы их дети имели большую долю в богатстве отцов, они убивают их братьев».

Осуждал родителей-кукушек стоик Гиерокл, живший во II веке н. э. и известный современникам как «серьезный и праведный человек». Его сочинения дошли до нас лишь фрагментарно, в основном в цитатах.

Византийский автор Иоанн Стобей приводил такие слова Гиерокла: «Большинство людей отказываются воспитывать некоторых из своих детей по малому уму своему, любви к богатству и оттого, что считают бедность величайшим злом». Тут надо учитывать особенности философии стоиков, считавших бедность скорее благом для души.

Христиане тоже категорически отвергали и порицали практику оставления детей. Согласно их верованиям, господином человеческой жизни является только Бог, но не сам человек и не его родитель. В этом заключалось кардинальное отличие от древних представлений о детях как о собственности родителей и в первую очередь – главы семейства.

Афинагор Афинский, живший во II веке н. э., приравнивал оставление на произвол судьбы к прямому детоубийству.

Христианский апологет Луций Цецилий Фирмиан Лактанций (ок. 250 – ок. 325 г.) с возмущением обличал римлян: «…повсюду сеете детей своих, и рожденных дома часто бросаете, рассчитывая на чужое сострадание». Он негодовал: «…пусть никто не считает, что позволено душить только что родившихся детей, ибо это великое нечестие, ведь Бог дает душу для жизни, а не для смерти», и продолжал: «Неужели могут считаться невинными те, кто плод свой бросают собакам, не понимая, что оказываются столь же жестокими, как если бы их задушили? Станет ли кто-нибудь сомневаться, что нечестив тот, кто дает место чуждому милосердию, кто, пусть даже желая, чтобы ребенок был накормлен, продает его в рабство или в дом разврата?». Лактанций в отличие от Сенеки воспринимал новорожденного не как бессмысленный кусок плоти, но как полноценного человека, находящегося под защитой Создателя.

Другой христианин, Тертуллиан, хотя и делал различие «между человекоубийством и убиением собственных детей», все же осуждал последнее. Он писал, что «подкидывать младенцев столь же нечестиво, как и убивать их», а язычники желают избавиться от детей, как от бремени: «…сколько таких, которые пожелают дозволить мне толкнуться к совести их с вопросом, кто умерщвляет собственных детей. Действительно, есть различие и в способе умерщвления. Во всяком случае более жестоко лишать дыхания водою, выбрасывать на холод, голод и собакам, ибо умереть от ножа пожелал бы и взрослый».

Христианские писатели, такие как Минуций Феликс, Климент Александрийский, Ориген, Мефодий Патарский, авторы «Послания к Диогнету», «Апокалипсиса Петра», «Апокалипсиса Павла», также категорически осуждали оставление детей. Интересны и своеобразны аргументы, которые они приводили. Критики руководствовались не жалостью, а тем, что дитя будет обращено в рабство, продано в бордель, и его родитель, посещая оный, может совершить тяжкий грех – инцест.

Христианский мученик Иустин Философ[16], писавший в середине II в. н. э., считал, что не единицы, а большинство оставленных детей выживали и становились рабами-проститутками. Посещение лупанариев – то есть публичных домов – было для римлянина обычным делом, а значит в таком месте он мог совокупиться с собственной дочерью. Или сыном… Инцест был страшен и отвратителен не только для христиан, но и для язычников.

«Мы, чтобы никого не беспокоить и самим не грешить, держимся таких мыслей, что подкидывать новорож-денных младенцев есть дело худых людей; во-первых, потому, что почти все такие – мы видим – не только девочки, но и мальчики употребляются на любодейство, (…) кто-нибудь из пользующихся ими, сверх безбожного, нечестивого и бесстыдного смешения, совокупляется, если случится, с своим сыном, или родственником или братом», – писал Иустин Философ[17].

По мере того как христианство завоевывало все новые и новые позиции, менялось и законодательство. Уже в начале II века н. э. возникло понятие злоупотребления отцом своей властью над детьми и стали возможны жалобы детей магистратам. В случае, если жалобы подтверждались, закон мог принудить тирана освободить сына от отеческой власти.

Рядом указов императора Константина Великого, в начале IV века сделавшего христианство государственной религией, у глав семей было отнято право лишать жизни членов семьи, а детоубийство стало приравниваться к убийству. За убийство домочадца теперь назначается смертная казнь. Но именно за убийство, а не за оставление младенца на навозной куче! Выбросивший дитя всего лишь лишался власти над ним – не более.

К концу века власть главы семьи ограничивалась лишь воспитательными мерами, а применение особенно жестоких наказаний тоже попало под запрет. Кодекс Юстиниана говорил об абсолютной власти главы семейства как об отжившем древнем порядке.

А вот с обычаем оставления детей бороться было сложнее: ведь он являлся не прямым убийством, а скорее отказом от воспитания и вскармливания. При этом младенца никто не умерщвлял намеренно, он погибал вследствие естественного хода событий. Ведь и сейчас юристы различают прямое убийство и «оставление в опасности».

Борясь с этим уродливым с точки зрения христианина явлением, Константин Великий (IV век н. э.) принял закон о том, чтобы считать всех найденышей рабами, даже если они были рождены свободными. Это должно было остановить родителей, оставляющих детей на произвол судьбы, так как статус раба был ужасной перспективой для свободнорожденного человека. Очевидно, закон этот не принес желаемого эффекта, и спустя около сорока лет после смерти Константина, 5 марта 374 года, императоры Валентиниан и Валент издали эдикт: «Пусть каждый питает свое потомство. Если кто оставит его на произвол судьбы, будет наказан». Употребленные в эдикте выражения указывают на то, что и ранее родители уже бывали наказаны за оставление детей.