Царепадение бесплатное чтение

I

В центр в середине дня метро каталось наполовину пустым, но только в будни. В выходные или в пятницу вечером все сидячие места могли оказаться заняты. По полупустому вагону Никита смог догадаться, а затем и вспомнить, что сегодня стояла середина недели – отличный день для тех, кто работал в режиме пятидневки.

Он же давно не трудился так. Из всех лет мог вспомнить разве что первую пару. Потом пошли разрывы – выходные в рабочие, рабочие в выходные. Может, и случались тонкие промежутки нормального графика, но они подтёрлись из памяти.

Однако бы и свои плюсы. Очень удобным оказалось добираться до работы в моменты, когда нигде не толпились люди, не считая пяточка у него перед кабинетом.

Когда оцифрованный человек крикнул, что поезд приехал в Тропарёво, Никита вздрогнул. Погружённый в мысли он забыл обо всём, даже не сразу вспомнил, куда вообще собирался. Почти выбегая из вагона, боясь оказаться зажатым между дверьми, почувствовал неприятную скованность в колене. Чего это ему вздумалось? К счастью, сразу отпустило. И человек забылся, пошагал дальше.

Ступеньки попытались напомнить, что скованность всё ещё здесь, однако уже на пятой из них что-то внутри с хрустом встало на место. Прибавив скорости и лёгкости движения, бодро поднявшись по ступеням, Никита выбрал нужный из восьми выходов.

В боковое поле попало собственное отражение на секунду. То ли фантом, то ли свет в переходе бил ярко, ему показались слишком светлыми волосы, точно он перекрасился в блондина и напрочь забыл об этом. Но не время рассуждать о своей внешности.

В засыпающем воздухе одна вывеска выглядела ловушкой для мотыльков – большая, яркая, розовая. Никита оказался одним из клюнувших. Не замечая других маяков, пошёл навстречу розовой ловушке. Вопреки логике единого стиля, под вывеской красовались зелёные двери, однако в темноте никто не замечал огрех дизайнера.

Яркий свет ударил по глазам. Никита прищурился, пару шагов сделал по памяти, благо работал здесь достаточно долго, чтобы точно запомнить расстояние от внешней двери до внутренней. Ещё один небольшой рывок. Что-то с механизмом; дверь подалась слишком туго. Но не его забота, пусть разбирается техник.

Подойдя к ресепшену, всё ещё прищуренный Никита поздоровался и собрался попросить ключ от кабинета, в котором собирался вести приём, однако запнулся. Незнакомый молодой мужчина в белой рубашке, с выразительными бровями и короткими кудрявыми тёмными волосами улыбнулся в ответ.

Он явно не подходил для этой клиники. Никита считал её достойной статуса "эконом", а этот человек явно тянул на пару рангов выше. Но то оказалось не единственным нарушением логики на сегодня – ресепшн, стены и всё остальное изменили цвет и форму. Никита поверил бы, что ошибся клиникой, если бы не вывеска на улице, утверждавшая, что здесь находится местечко с названием "Ваш добрый доктор". И других клиник с похожим названием в округе не наблюдалось.

– Вы на приём? – мужчина с красивыми бровями потянулся немного вперёд и привлёк внимание Никиты. Тот растерянно глядел по сторонам, а потом упёрся в говорившего.

– Да. Нет, – сбивчиво ответил он. – Я Никита Шагаевич, веду сегодня приём в 207 кабинете.

Лицо администратора с довольного и пустого переключилось на серьёзное. Спрятался за высокой стойкой и забил пальцами по клавиатуре и мышке, заставляя их громко отщёлкивать.

– Шагаевич…, – пробубнил он, но Никита всё равно услышал, – такое я бы запомнил.

В целом, спорить и возмущаться не стоило – имя отец носил самое что ни есть редкое. Вероятно, он сам его выдумал и сменил, когда устал носить доставшееся по праву рождения, хотя никогда в том не признавался. Или же заскучавший паспортист решил в один день развлечься, искажая существующие имена так, что они и на имена переставали походить. С тех времён, когда у работников имелась чёрная гелевая ручка, полная свобода движений и недостаточный контроль, многое изменилось, потому молодой мужчина с выразительными бровями имел полное право сомневаться – не шутил ли Никита. Одна только загвоздка – доктор со странным отчеством действительно работал здесь, хотя сейчас не работал, а тратил время на ожидание.

Может, кто-то из коллег решил подшутить над ним? Точно!

Никита несколько раз судорожно обернулся. Спина едва пискнула, чтобы только он мог услышать, пора позвонков встали на свои места, словно до этого совершали прогулку по отдалённым участкам спины.

Ничья голова не мелькнула, никто из коллег не попытался спрятаться, хохоча. Тогда он вернулся к администратору.

– Одну минуту, – предвидел вопрос мужчина, схватился за стационарный телефон и набрал номер.

Перекинулся парой фраз с кем-то, попросил подойти, улыбнулся Никите.

– Добрый вечер. Чем могу помочь? – услышал из-за спины голос Никита и обернулся. Было в этом голосе много знакомого, даже несмотря на попытку притвориться хриплым мужичком. Он всё равно узнал.

Улыбка быстро свалилась с лица, когда вместо Миши он увидел как-бы-Мишу. Очень похож, но старше лет на двадцать. Как он смог так хорошо загримироваться? Даже переходов не видно.

Трудноузнаваемый Миша замер с напряжением мышц. Учтивость, с которой он обратился, стёрлась, а на месте её поселилась неуверенность. Да ещё какая! Захватила всё лицо, стянула кожу, добавив морщинам мопсовых ассоциаций.

Глаза чуть сошлись в центре и выдавились вперёд. Никакой грим не помог бы Мише столь натурально отыграть; Никита никогда не слышал хотя бы упоминания о его актёрских заслугах, вряд ли такое стоило хранить в секрете. Но как тогда он смог сделать вид, что увидел призрака?!

– Никита? – с выдохом обронил как-бы-Миша. И по движению губ и слабой жестикуляции рук разыгрываемый понял, что перед ним точно стоял его друг.

– Миша, ты как это сотворил? Что за шутки?

– Вот ты, конечно, чёрт, – посмеялся призванный решить проблему и решивший её. – Пойдём.

Как-бы-Миша повернулся и зашагал, быстро спрятался за углом. Никита поторопился следом, оставив презентабельного администратора в одиночестве без хлопот и с привкусом сюрреализма.

Двое зашли в кабинет, где обычно сидела Инна. Только сегодня её на месте не оказалось, а у друга нашёлся ключ.

Вероятно, уехала уже, прикинул Никита, помня, что должен вести вечерний приём. Как-бы-Миша успел похозяйничать и здесь – всё переставил, большую часть вещей вообще заменил.

– Как ты это сделал? Я же реально поверил, – не успокаивался Никита.

Когда друг уселся в кресло главного врача, он не сдержал любопытства и подошёл, приложился грязными руками к щекам и аккуратно потрепал, стараясь не вырвать волос из наклеенной бороды.

– Понимаю, покрасить волосы, но морщины. Ты всю ночь что ли готовился?

– Ох, Никита, – протянул как-бы-Миша с явным сожалением, точно хотел сказать о смерти кого-нибудь из сотрудников. – Всегда чувствовал, что в жизни так не бывает, только в кино. Но, к большому сожалению моему, ошибся. Какое сегодня число?

– Ты думаешь, я день рабочий перепутал? – совсем неуверенно, но без потери громкости возмутился Никита.

– Просто вопрос. Ответь.

Хитрый друг изменил не только лицо. Руки потеряли привычную форму: плечи шире, ладони – точно последние два года копал колодцы, а не прикладывал стетоскоп к рёбрам людей. Живот у него проглядывался через халат и раньше, однако сегодня изменил форму, точно он спрятал туда подушку. В любой точке тела это был не Миша, только вот лицо и голос слишком сильно смахивали, даже отец не мог так походить на сына.

– Десятое ноября.

– А год какой?

Никита возмутился, отшагнул полстопы назад. Напрягся, вскинул руки, как дёргались кобры, пугаясь и готовясь атаковать. Только вот ответ на вопрос не пришёл в голову сразу. Молчал, перебирая губами, точно слова всё-таки вылетали, но на минимальной громкости, чтобы как-бы-Миша не мог подслушать. Почему так сложно?

– Две тысячи двадцать третий!

– Уверен. Почему так долго думал?

– Что ты пристал? – в голосе проскочила юношеская обида – кислая, трудно принимаемая за правду, даже если такой и являлась.

– Надо. Вынужден. Думаешь, я всю ночь гримировался, чтобы подшутить над тобой? Было бы весело, но нет, я же никогда подобным не занимался. Погляди на свои руки.

Растерянный человек посмотрел на ладони, только не понимал, что должен найти. Что требует от него как-бы-Миша? Пробежал по каждому фрагменту, по всем линиям. Пару секунд держал взгляд неподвижно. Может, хотя бы так друг сжалится и перестанет играть с ним?

– Не понимаешь?

– Нет, – не отрывая взгляда от ладоней, ответил Никита. – Странная шутка.

– Разве так выглядят руки тридцатилетнего мальчишки?

Кубики льда ударили разом по всем нервным окончаниям. Никита не понимал, холодно ему или горячо, но чувствовал боль везде. И отовсюду в голову шёл её концентрат.

– Нет, – отуплённо прошептал он. – Не так.

– А знаешь, почему они выглядят не так, как у мальчишки? – со всей дотошностью психиатра, хотя всю свою практику работал терапевтом, Миша подводил друга к правильному ответу, надеясь, что прозрение вызовет меньшее отторжение, чем удар правдой в лоб.

– Знаю, но не понимаю, причём тут я? Как же так?

– Болезни всегда приходят не вовремя…, – начал Миша с надеждой, что Никита сможет продолжить.

– …и выбирают без принципа, – осилил тот, ощущая накатывающиеся слёзы, осознавая свою беду. – Какой сейчас год?

– Ты уже двадцать лет тут не работаешь.

Вырванный из собственной головы Никита выгнул спину, схватился за волосы. Лицо так сильно наполнилось кровью, что до того желтоватые глаза показались белее тарелок, хранившихся годами за стёклами в гостиных.

II

– Да неужели? – Никита откинулся в кресле назад, раскинул руки, точно сидел в баре, а не вёл приём в городской поликлинике, где все и всегда торопились. – И что вы ему на это ответили?

Крупный мужчина с внушительным животом, толстыми ногами и невероятного на вид размера ботинками с эмоциями рассказывал историю, никак не связанную с лечением. И медициной вообще. На очередном захватывающем моменте, мужчина так и цеплял внимание слушателя, в кабинет с громким стуком ворвался человек.

– Вообще-то, уже моё время!

Подобрав руки из расслабленного в недовольное положение, Никита состроил врачебное лицо:

– Одну минуту.

– Так я уже десять жду!

– Ну, сядьте ему на голову, потому что я его не выгоню силой!

Оказавшись в патовой ситуации, трое на мгновение притихли, замерли. И могли бы держать напряжение ещё сколько-нибудь времени, однако ворвавшийся пациент так же стремительно покинул кабинет, хлопнув тонкой дверью.

– А вы как думали? – усмехнулся Никита, вновь расслабив тело. – Эта работа не для слабых духом. Хорошим всё равно не останешься, так хотя бы покажешь, что обидеть тебя непросто.

– Так вы же хороший доктор. Вон у вас сколько людей в коридоре, драться готовы ещё похлеще этого.

– Не, это сезон. У всех сейчас такой аншлаг – плохих, хороших, кривых, озлобленных. Да, и давайте по секрету, надеюсь, вы умеете хранить секреты, хорошие врачи в таких местах уже давно не работают.

Мужчина поглядел по сторонам, точно впервые решил рассмотреть кабинет: свежая зелёная краска скрывала многолетнюю усталость, истёртая плитка на полу и побитый по углам стол, наоборот, выдавали тысячи часов выработки и переработки, не смея создавать иллюзий.

Однако Никита слукавил. Каждой частью себя он верил и каждым действием стремился доказать, что внешние условия оставались лишь местом, где он мог показать себя. Плохая клиника, хорошая клиника – всё было для него лишь полем, потому что в разных комнатах люди жаловались на практически одно и то же. Сидевший на стуле человек вполне мог похвастаться своим красивым тёмно-синим костюмом и отличной причёской с филигранно выверенными переходами, а забежавший на скандал – разве что потёртой толстовкой, умевшей прикрыть начинавшееся пузо. Только обоим выпала участь ждать очереди, чтобы затем ютить ягодицы на неудобном стуле. А всё потому, что нуждались в нём.

Поставить сюда табуретку, проскочила едкая мысль в голове Никиты, всё равно возвращаться будут.

Распечатав и отдав рекомендации, Никита попрощался с пузатым мужчиной и взял с него обещание, что в следующий раз тот закончит историю. Выкрикнув имя и отчество в закрывающийся проход, врач пригласил беспокойного пациента. Тот изрядно остыл за время их разлуки, даже изменилось выражение лица.

– Здравствуйте. Ещё раз, – теперь в голосе не осталось ни намёка на раздражение, точно полный огня в эту дверь врывался брат-близнец пациента.

Никита ответил стандартным набором фраз и усадил вошедшего на стул.

– У вас, наверное, много работы? Люди туда-сюда, и просвета не видно.

– Так его нет, – неприятно посмеялся Никита, что немного слюны вылетело в мир, но не дотянулось до пациента. – Все талоны забиты, в живую очередь рвутся, выписанные из больниц туда же рвутся. Как у всех. Вы наверняка и у других врачей были, везде схожая вакханалия.

Пациент кивнул несколько раз и даже подался корпусом вперёд, точно мог завалиться на пол. Никита скинул улыбку с лица, в голове пробудились кадры из памяти, где пациенты начинали потерю сознания с идентичного движения. В этот раз обошлось: человек в толстовке вернулся в вертикальное положение.

– У хирурга целый час в очереди прождал. Так что у вас ещё хорошо, всего пятнадцать минут.

Чуть не вывалилась желчь. За день у Никиты её накапливалось достаточно, и за ночь не рассасывалась, и за выходные. Но он смог удержать её внутри, хотя совершенно не понимал, зачем, в случае такого временного контраста, вообще бубнить под руку врачу?!

Вместо изучения мировоззрения человека посыпались медицинские вопросы. Их у врача накопилось достаточно за годы работы. Точнее, с каждым годом или даже днём набор шаблонов разрастался.

Как то обычно случалось, самые громкоголосые и возмущённые пациенты оказывались наименее больными. Мужчина в толстовке не стал исключением. Хватило пяти минут, чтобы распознать проблему, выдать листочек с назначениями и подчеркнуть самые важные из них. Дал бы ему ещё и подзатыльник за то, что ждал почти три месяца в надежде, вдруг "само пройдёт", но ни один документ не разрешал наказывать пациентов даже морально.

После вереницы людей, не позволившей врачу заснуть в кресле, а двери заржаветь от забытости, настало время побега. Специальность, каждая врачебная, не только его, подразумевала отсутствие личных границ. В любую минуту дверь могла скрипнуть, а за ней – показаться человек. Пациент, но не просто пациент, а занятой, который весь день работал и которому очень плохо. Хотя физиология учила, что два этих состояния взаимоисключительны, на пороге у Никиты то и дело возникали такие люди. И через пять минут после окончания приёма, и через десять, и даже через час, если он имел неосторожность зайти в кабинет после вечернего собрания.

По мнению каждого Никита просто не мог отказать в приёме, ведь они очень торопились, даже отпрашивались с работы у бессердечного начальника и болели уже не одну неделю, значит, каждая минута была на счету. А за каждой потраченной минутой – риск сепсиса, инсульта, инфаркта, гангрены.

Такими мотивами молодого врача не составляло труда запугать. Поначалу Никита Шагаевич верил, переживал, принимал, отсутствие серьёзных ситуаций считал случайностью и везением, а потом узнал страшную тайну от старших коллег: ни к кому из них за долгие годы работы не прибежал в конце дня человек с реальной проблемой и не долбил в дверь, моля о помощи, потому что серьёзная проблема побуждала людей вызывать скорую или бежать в ближайшую от работы клинику, а не в ту, к которой тянул страховой полис.

Такими вот мелкими шумными стуками в дверь Никита и узнал о потребительском экстремизме и о том, что он обслуга. Недовольно фыркнул вслух, застёгивая пуговицы на рубашке.

Дверь мягко пропела: "не уйдёшь ты рано домой, дружочек-пирожочек". И намекнула, что пора бы обзавестись привычкой запираться во время переодевания. Стоило неизвестному показать голову, он завизжал. Стало смешно от собственной глупости, благо голова спряталась обратно, не заметив улыбки на лице визжавшего.

– Прошу прощения! – раздалось из-за двери.

– Что-то новенькое, – тихо удивился как бы оскорблённый врач.

Облачившись в человека, Никита открыл дверь и попытался выйти в мир. Прямо на пороге, буквально в паре сантиметров от пролетевшей двери, стояла девушка – очень невысокая, формастая, светловолосая, с очень наивным взглядом, точно недавно закончила школу и переехала из маленького городка в общежитие. Никита хорошо помнил этот взгляд, помнил его у себя.

– Здравствуйте, а можете принять меня? – неуверенный голос выдавал студента первого курса и даже звучал искренне, но врезался в четырёхкамерный камень Никиты.

– Не могу. Меня уже здесь нет, но можете обратиться к дежурному врачу. Он вам поможет, – вероятно, Никите даже удалось сотворить сострадание и переживание на лице.

– Но там такая очередь, а у меня так сильно болит. Меня и направили из регистратуры к вам.

Подобного он наслушался. И угроз. Особенно угроз. Как только люди ни пытались запугать его. Многие держали уверенность, что работа их крайне важна, не терпит ни минуты потери, потому не могли они закончить раньше, сбежать до конца смены. Но Никита-то знал, что, в большинстве своём, их работа вообще на имела права на существование, так как была бессмысленной.

– А где болит?

Стоило девушке прикоснуться к болезненной области, врач понял, что можно отправить её по озвученному пути. Он мог бы сделать вид, немного успокоить, но не стал тратить силы. Их и без того иногда не хватало для жизни. Отправил девушку на первый этаж к не менее уставшему дежурному врачу, а сам закрыл дверь. Каждый поворот длинного ключа доносился из скважины неприятным порицающим голосом брошенной старухи, бабушки той самой студентки, что медленно побрела от него. Старуха возмущалась, что врач нарушал клятву Гиппократа, хотя даже не читала её. Однако у Никиты давно сформировался ответ и для таких ситуаций, потому он продолжил диалог в своей голове с позиции силы.

Проходя мимо очереди к дежурному врачу, бросил взгляд на девушку, аккуратно, чтобы она не обратила внимания. И следом – на табличку с фамилиями. Сегодня принимал врач, которому Никита не стал бы доверять пациента, но что ж поделать.

То ли давно, то ли совсем недавно он тоже был студентом. Таким же кротким и неуверенным, как пациентка, постучавшая в дверь и случайно подглядевшая за его переодеванием. А может, и ещё более кротким. Он бы уже после первого отказа скрылся из виду.

Хотя виной его бездушному поведению мог быть даже не характер, попытался он оправдаться, а одна врачебная тайна, недоступная никому из пациентов. И имя ей – уставший доктор. Страшный-страшный секрет, вывернутый наизнанку.

Все врачебные тайны задачей своей ставили защиту пациентов, однако уставший доктор был самой непонятной и возмущающей. Однажды Никита попался в ловушку этой тайны. Работая на полторы ставки, он не стеснялся принимать и пациентов между пациентами – кто день перепутал, кто утром заболел, а вечером улетать на полгода в горы. Не зря же из каждой колонки кричали о благородстве врачей. А потом случилась тётушка Икс – без особых примет, но с незабываемыми последствиями.

Через время, когда пациентка написала двухстраничную жалобу, Никита добрался до своих назначений, прочитал, перечитал весь протокол, ахнул. Кто подменил нормальные рекомендации бредом?! На самом деле, никто не менял их, каждая буковка была за авторством Никиты Шагаевича.

Тогда-то он и понял, как опасно принимать больше пятидесяти людей за смену. Опасно для их же благополучия. С ним, чисто физически, не случилось ничего, а вот тётушка Икс прошлась по краю бездонного колодца и оступилась, едва не упав. А всё ведь от глупости одного и лицемерия второго; не принял бы сразу, оставил до завтра, так и не случилось бы опасности.

Усевшись в старый трамвайчик лицом по направлению движения Никита начал успокаиваться и превращаться в человека – с полом, желаниями и интересами, и другими атрибутами, которых у врача, согласно легендам, не имелось.

Череда широких улиц и парков за окном действовала не хуже направленной медитации. Переживания совсем отступили к последней остановке. Из вагона вышел Никита, к которому сегодня больше никто не обратится по отчеству.

Улица, по которой он брёл домой, была не такой широкой, домики не такими красивыми, как из окна трамвая, моложе, но совсем неприглядными. Куда им до проспектских? Здесь и разбитые окна мелькали, и граффити во дворах. И крики. Благослови какой-нибудь наместник какого-нибудь бога этих людей, что шумели изо всех сил дни и ночи напролёт. Никита очень удачно поселился среди них и никаким образом не мог перекричать, даже пригласив друзей. Его же сон редко прерывался из-за шума, потому что детство прошло близ танкового полигона.

Квартиру, без должного заполненную мебелью, со скрипучим паркетным полом, изо всех сил напоминавшим "ёлочку", наполнила музыка. Как-то легко и без спроса в жизнь ворвался стиль инди. К своему стыду, он так и не уловил тонкой грани между ним и поп, кроме собственного удовольствия: первая доводила его до мурашек, вторая – до плевков. Хотя оба стиля говорили, в основном, о любви. Может, дело в гитаре, может, в грамотном подборе слов. Или, что казалось менее вероятным, в достаточном количестве слогов внутри каждой строки, поп-музыке явно того не хватало.

Замерев на половину секунды, исказив растерянное лицо, Никита умчал в кухню, с огорчением обнаружил, что кофе закончился. Точнее, закончился заварной, в запасе хранился растворимый со вкусом марципана, привезённый сестрой из поездки по окраинному региону страны.

Что ж, пришло его время. Никита нажал на кнопку чайника, удивился синей подсветке, так давно не включал его. Минуту наблюдал за бурлящей водой – похожей на эмоции в человеческой голове; у него случалось похоже в дни, когда только начинал работать врачом. Щёлк. Крупные пузыри воздуха, ласкаемые синим светом, подёргались ещё пару секунд, затихли; свет погас. Жило что-то волшебное в технике нового времени, одна только подсветка поднимала эстетику на новый уровень.

– М-м-м, – протянул Никита, попробовав кофе с марципаном. В памяти растворимый кофе оставался чем-то игрушечным, небодрящим, однако те времена канули в Тартар, оказывается. С большим удовольствием он сделал второй глоток.

Выходя утром на работу, схватился за периллу. Нечто холодное и густое сразу дало о себе знать – расплющилось и склеило кожу с деревом. Походило на полузасохшие сопли, которые кто-то из соседей мог любезно оставить ему. Поглядел по сторонам, не исключая вероятности, что банда мелких шкод решила измазать периллу ради веселья и понаблюдать за неудачей рано пробудившейся жертвы. Но никто не выдал себя ни смешком, ни движением.

Тогда Никита поднял руку, с соплями не угадал – слюни. В кармане удачно задержался чек из магазина, подошёл на эпизодическую роль салфетки.

И не выругаться, сам предпочёл эти стены.

В трамвае антураж изменился. Работяги, ехавшие на один из ближайших заводов, не походили на тех, кто мог плюнуть на периллу, на ступени – легко, но не более. В метро произошла очередная смена. Здесь все слои перемешивались. И из понятного привычного социального торта получался салат. Отличное отражение города – метро: спрятанное под землёй, как сосуды под кожей, оно несло и хорошее, и плохое вместе, но в разные точки. Принимало всех, правда за небольшую плату, которую мог позволить себе каждый.

Любая форма сильно преображала человека. Вот и Никита из простого и неприметного человечка превратился в самоуверенного льва. Это был его кабинет. Даже присутствие в отдельные вечера здесь других врачей не оставляло заметного следа.

За дверью уже скопились люди. Полностью врачом Никита становился, лишь приняв хотя бы одного пациента, до тех пор где-то под скулами пробегали нотки нежелания работать в принципе, даже сомнение в правильности выбора профессии. А после первого десятка людей сердце требовало больше.

– Здравствуйте, – раздалось со стороны двери, когда Никита не ожидал. Отвлёкся на свои мысли и не заметил, как в кабинет вошла пациентка.

– Здравствуйте. Садитесь. Какие жалобы? Что беспокоит? Какие вопросы?

– Мне бы больничный открыть.

– Ну да, мне так в карте и написать? – Никита состроил лицо, полное печали, опустил уголки губ, как смог, низко.

– Ну нет, – растерялась девушка, вжала шею в плечевой пояс. – У меня температура поднялась, и голова болит.

– Другое дело. Почему сразу так не сказать? Понимаете же разницу.

Праведный гнев смешивался с усталостью профессии. Наверняка, большинство людей, говоривших Никите одну и ту же чушь, были не так уж глупы, однако, перейдя порог кабинета, теряли аналитические способности. Путали спину и живот, лево и право, дату рождения и сегодняшнее число.

Закреплённой десятками тысяч приёмов привычкой – осматривать людей – Никита продолжил изучение человека. Требовалось сравнить, насколько правдивы слова о состоянии и само состояние. В этот раз всё совпало, случалось часто, но реже, чем того требовал здравый смысл.

Пациентка, снабжённая необходимыми бумагами, тихо сбежала из кабинета. На целую минуту Никита остался один. Когда дверь открылась, он ожидал увидеть следующего человека с набором жалоб, однако увидел медсестру с набором чемоданчиков, в которых прятались под крышками чистые и грязные инструменты.

– Никита Шагаевич, а вы чего здесь? Опаздуна ждёте? – удивилась медсестра, точно смена уже закончилась или у врача вообще был сегодня выходной.

– Ох, точно! – ответно округлил глаза он. – Собрание!

Сразу стало понятно, почему никто не просился на приём. Пока высокая черноволосая медсестра хозяйничала в кабинете, где Никита кропотливо взращивал хаос, он выскочил за дверь и стремительно зашагал к лестнице.

На лавках в тёмном коридоре сидели пациенты. Почти всем им пришлось ждать, пока случится еженедельное собрание, требовавшее присутствия каждого врача. Никита мог бы признаться, что немного важного там обсуждалось, однако не стоило горячить и без того горячий ключ. Потому он, как и остальные врачи, сделал серьёзный вид и прошагал мимо, быстро, что даже халат чуть отлетел назад.

Обратно врачам тоже следовало шагать хмурыми и с напряжёнными лицами. Только они часто забывали в порыве шуток и смешных историй про пациентов, выходили довольные, да ещё и похлопывая друг друга по спинам, напористо смеясь.

В силу относительно высокого роста Никита уселся в уголок. Впереди шептались кардиологи, но даже за их пышными причёсками не скрывалась голова, потому главврач то и дело обращал на него внимание. Своеобразный маяк среди невысоких уставших докторов, усиленно желавших не встретиться взглядами с начальником.

Началось. Когда заговорил главврач, шёпот остальных стих. Этот шёпот радикально отличался от школьного, внутри которого мальчишки обсуждали, как бы споить девчонок; этот шёпот был пропитан работой – корифеи человеческих сбоев обсуждали пациентов, которых направляли друг другу. Полный снобизма и лицемерия, и ответственности шёпот. Как же он нравился Никите.

Молодой и красивый начальник в режущем глаз белом халате, никогда не сталкивавшемся с кровью или гноем, или хотя бы соплями, умел хорошо говорить. Настоящий гипнотизёр. Может, не обладай он властью, данной департаментом, никто бы его так зачарованно не слушал, однако власть и всё остальное смешались и волной окатили подчинённых.

На Никиту это действовало хуже. То ли от того, что он был мужчиной и не мог впечатлиться другим мужчиной, то ли от того, что не признавал авторитетов ни в каком виде. Смотрел с приспущенными бровями. Иногда причиной ответного удивлённого на проницательный взгляд становилась чушь. Не очевидная, что подобна бессмысленному набору звуков, а мимикрировавшая под разумную речь и конструктивные предложения. Глав всегда оправдывался приказом сверху, намекая, что такие не обсуждаются, однако не учитывал, что отсутствие обратной связи, в итоге, создавало у повелителей из департамента ощущение правильного вектора своих решений, а оттуда – всё более и более безумные предложения. Опасные, как, например, это.

От ребят и девчат в халатах требовалось брать с некоторых пациентов согласие на помощь робота. В упаковке оно звучало красиво и удобно – пациент звонит по специальному номеру, а с той стороны всегда отдохнувший и дружелюбный механический Аркадий помогает записаться на приём или анализы. Только, вскрыв упаковку, выяснялось, что Аркадий совсем не механический, а мясистый или даже толстенький и устроенный в центр.

– А как же врачебная тайна? – нагло, непозволительно смело для рядового врача, перебил Никита.

– В смысле? – глав не ожидал, что кто-то вмешается в его стройную речь, кропотливо собранную армией маркетологов или похожих на них людей из департамента и переданную обязанным людям.

– У сотрудников центра есть доступ к врачебной тайне? – Никита не собирался оставаться без ответа. Даже вытянул шею, чтобы стать ещё выше, чтобы глаза глава точно могли уловить его взгляд из-за пышных причёсок.

– Ну, раз приказ спустили, значит, есть. Очевидно же! – выплеснул тот в ответ, однако этой волны не хватило, чтобы задранный нос Никиты хоть чуть колыхнулся.

– А когда меня прокурор к себе вызовет, я смогу на ваши слова ссылаться? Вот эти, которые вы сейчас говорите? Просто мне в школе трудовик историю рассказывал. Когда он был военным, ему начальник дал приказ, пилить "вон там и вон там". А потом пришёл лесник со счётом за незаконную рубку на сумму, которую тот трудовик до сих пор не заработал. На что начальник удивился и сказал, приказа никакого не было, я вообще не в курсе, бумаги же нет.

– Никита Шагаевич, вы пьяны?

– Не думаю. Думаете, стоит проверить?

Заноза в заднице размером с половину ягодицы, которую в очередной раз ощутил главный врач, зацепила и других. Только все болевые ощущения достались начальнику, остальным – лёгкие, как кислый привкус на языке, сохранившийся через минуту после выплёвывания лимона.

– Даже если и есть, – не унимался доктор-заноза, – проблема вторая. Что делать с введением в заблуждение? Это, в любом случае, обман. И это может попортить нам кровь. Уж вы-то понимать должны.

Градус резко снизился, когда в дискуссию вмешались остальные. Иначе бы глав попытался выместить на Никите всё; то легко угадывалось по нарастающему воспалению глаз. Однако белый шум человеческих голосов подействовал отвлекающе.

Оставшаяся часть собрания пролетела без следа, никакого осадка на фоне знатного спора. Никита вышел в середине толпы. Смешавшиеся внутри эмоции на лице отражались надувшимися губами и притупленным взглядом.

В каждым годом, а иногда и с каждым вторым собранием страшных команд прибавлялось. Из-за них Никита не чувствовал себя врачом в достаточной мере, которую требовала от него клятва. Да и тратить очередные две минуты из дефицитной дюжины на заполнение бумаги он не мог, именно не мог, даже если бы и захотел, ведь каждая такая бумажка повышала риск ошибки из-за недосмотра или незаданного вопроса.

Уролог, широкоплечий красивый южный мужчина с густой бородой, хлопнул Никиту по плечу и задержал руку.

– Снова ты размотать решил, – посмеялся он тихо с кислинкой. – Осадил так осадил.

Благодаря лёгкому акценту слова звучали мелодично. И Никита в ответ легко засмеялся.

– В могилу его свети хочешь, – продолжил уролог, оглянувшись и проверив, что главврач не шагал следом. – А до тех пор будешь ему занозой в заднице. Слышал, он и сам тебя так называл.

Пригревшись под рукой товарища, Никита чуть замечтался. Где-то там представил плевавшегося и кричавшего начальника. Картинка и приятная, и неприятная. Они все оказались здесь с целью вылечить людей, если не всех, то почти всех, однако основная часть их рабочей жизни крутилась вокруг бумаг и интриг. Совсем не то, ради чего стоило жить таким мозгам.

Никита глянул на Фархада; его постигла та же участь – хороший в терапии и рукастый хирург половину дня заполнял формы диспансеризации. Благо, не существовало силы, способной высосать из него врачебный талант. И стоило верить, что когда-нибудь ему представится шанс показать этот талант во всей красе.

– Оксана Филатовна, мне нужен Нашатырь и Амиодарон, – с командой вернулся в кабинет Никита.

– Ну нет Амиодарона, – протянула медсестра, оторвавшись от генеральной уборки. – И сказали, что не будет в ближайшее время.

– Надо. Найдите, – ультимативно, но без повышения голоса ответил врач. А когда Оксана Филатовна нахмурилась, опустил подбородок и посмотрел из-под бровей.

Тогда медсестра, бывшая лет на пятнадцать старше, хмыкнула и ушла, ловко обойдя замершего прямо у двери командира. Она немного проигрывала ростом Никите, была статной, едва уступала ему в ширине плеч, а из-за густых чёрных волос, приподнятых благодаря фену или иному инструменту, иногда и вовсе казалось выше него. Только тогда Никита задумывался, осторожничал, точно боялся получить от неё щелбан.

Вечером, на пути домой, к Никите обратился бродяга. Одетый не по сезону, многослойно, грязно, с крошками и каким-то ещё мусором в растрёпанной бороде мужчина скорчился на своей лежанке, одной рукой схватившись за грудь.

– Ты же доктор! Помоги! – голос звучал напряжённо, низко. Много спирта и сигарет превратили две голосовые складки в глиняные таблички, которые врезались друг в друга при каждом новом звуке, но всё никак не раскалывались.

– И как же ты догадался, что я доктор? – подошёл, подсел Никита на безопасном расстоянии. – Следил за мной?

– Да все знают. Сколько наших у тебя на приёме было.

Никита чуть скривил лицо, приподнял крылья носа, отчего пышные губы приняли форму зигзага. Таких вонючих людей у него точно не было. Хотя кто-то из них мог пахнуть и выглядеть не так отталкивающе. Тогда под подозрение сразу попадал не один десяток человек.

– И зачем мне тебе помогать?

– Так ты же клятву давал? – заканчивая возмущение, бродяга прикрикнул от боли.

– Гиппокампу?

– Да!

– Так я людям помогать обещал. А ты разве человек? Даже внешне не похож. Ещё и розочкой потом пырнёшь, знаю я вас.

– Да я тебя! – затянул угрозу больной, но остановился из-за очередного приступа боли. Вдавил руку в грудь ещё глубже, крик перешёл в мычание.

Ему действительно было плохо. И пусть даже боль провоцировал не инфаркт, другая гадость, вроде невралгии, могла сотворить, что наблюдал Никита. И жизнь доходяги зависела от решения врача, который брезговал приблизиться к нему, не говоря уже об осмотре.

Но Никита и уходить не торопился. Наблюдал. Он хотел понять, как сильно может нажать на чашу весов человеческой жизни. Они то склонялись в сторону смерти, то возвращались к балансу.

– Эй, ты чё творишь?! – раздалось со стороны. Голос отдавал глиной. Неужели, друг подоспел на помощь?

По виду мог – такой же всесезонный и покрытый пылью, как старые трубы ржавчиной.

– У тебя телефон есть? – поднимаясь, спросил Никита.

– Чего? – задержал вопрос на большой нижней губе заступник.

– Скорую вызывай.

Резко развернулся и продолжил привычный путь Никита. Недолго он слышал перекрикивания бродяг. Простые дела удавались им очень непросто, в том числе и вызов скорой.

Телевизор помогал Никите расслабиться. Истории поверхностные и плохо снятые затягивали его уже через пару минут. Он даже не переключал их на ужасных псевдомедицинских сценах, которые, будучи студентом, яро презирал за неправдоподобность. Внутри косвенного сюжета двое врачей спрятались и поцеловались, ещё и так страстно, что у Никиты не осталось сомнений: пока он смотрит продолжение основного сюжета те ребята времени зря не теряют.

Что-то внутри дёрнулось. Он почувствовал неприятное, построил ассоциацию. Или болезненное. Из глубины поднимался пузырь, который вначале показался маленьким, но по мере приближения к голове оказывался всё больше. Великан! И Никита догадался о его содержимом лишь за секунду до схлопывания.

– Ну нахуя, – вырвались полные печали слова. Грубее, чем могли бы, но были чисты, потому что не требовали обработки для нежных ушей кого-либо.

Он вспомнил Ингу. Давно не вспоминал. Сериал, вероятно, виноват. Он уже поверил, что не осталось в сердце больше места нежности, что оно стало полноценной мышцей, а не сосредоточением чувств. Но нет, спустя тринадцать лет всё ещё находились ниточки, лёгкие содрогания которых заставляли чувствительную мышцу стучать чаще и печальнее. Он вернулся в прошлое, на первый курс института, когда был мальчишкой, когда едва проявились первые мужские черты, когда он думал о девушках постоянно и нежно.

В то прекрасное и ужасное время он познакомился с Ингой. Маленький курносый ангел сделал мальчишку счастливым, но только на короткий миг.

Обучение в медицинском институте, как оказалось, радикально отличалось от любого другого. А там, где находились схожести, профессура пыталась искоренить их. Во время лекции, прервав преподавателя одной из многих не очень нужных врачам дисциплин, ворвался декан. Не то, чтобы ворвался, вошёл грациозным, хоть и стареющим львом. Верхние пуговицы его рубашки расстегнулись, потому Никита, сидевший на первом ряду, запомнил нагрудные волосы с единичной сединой. Стоило ли это воспоминание места в памяти? Эти волосы? Этот человек вообще?

Он наговорил Никите так много гадких слов, не лично, всему потоку, но на молодого Никиту они произвели фатальное впечатление. Просто убили мальчишку, ведь декан говорил о любви, о том, как недопустимо отвлекаться на плотские низменные утехи, когда перед тобой едва досягаемая в своей сложности и высоте цель – стать врачом! С малозаметной шепелявостью, невысокий, с дурацкой чёлкой человек, постоянно цеплявший пальцами волосы на груди, когда прятал руку за рубашку, проник в мозг Никиты. Говорил всю лекцию, убивал и убивал всё, что могло отдалить присутствующих от заветной цели.

И уже к концу, точно внутренние часы Никиты и распорядок дня в институте синхронизировались, душонка студента переломилась. Когда лекция закончилась, Никита видел с одной стороны Ингу, красивую, в пятнистом сером платье, босоногую, без колготок, а с другой – себя в белом халате, чистом до рези в глазах, неестественно длинного по причине вольного полёта воображения. А когда декан с седоволосой грудью в очередной раз спросил, всё ли они уяснили, Никита шагнул в сторону версии себя в форме. Глупец.

Инга не поняла. В её мозг умещалось больше одной эмоции за раз, а в её представлении о мире – больше одного дела за жизнь. Но никакие слова отныне не могли пробить панцирь Никиты, наросший везде, даже на барабанных перепонках. Его не убедило и кольцо на причинном пальце декана, потому что Никита уже вступил в культ запуганных и впечатлённых студентов, красовался в первых рядах его.

Это сейчас он хотел бы так же, как герои сериала, зажиматься где-нибудь за углом с Ингой, целовать её при каждой возможности, а тогда хотел лишь расти до ослепляюще белого халата.

Пока ребята на экране в очередной раз подмигивали друг другу, Никита съёжился на диване, захотел стать маленьким, как старая плюшевая игрушка. Сжаться, как делали девчонки, глядя грустный фильм. Но он просто сидел и не отводил взгляд от экрана.

Столько ошибок хранилось в специальном отсеке памяти. В моменты печали они так и выскакивали из своих маленьких темниц. Никита умело ловил их, но отдельно. Стоило схватить первую, вторая и третья уже бесновались по всему мозгу, наполняя его тоской. А после поимки вылетали следующие. Так Никита и оказался жертвой череды перчёных воспоминаний из институтской жизни. Сколько же поводов невзлюбить жизнь и звёздное небо!

Никита уже стал маленьким, меньше плюшевой игрушки, хотя выглядел, как и прежде. Счастливые люди с экрана пропали куда-то, сбежали от великой цели – спасти человечество – к чему-то земному и мелкому. Никита хотел думать, что именно так, а не представлять их по локоть в крови, перебиравшими кишечник в поисках треклятой пятимиллиметровой дырочки, из-за которой человек балансировал на грани жизни и смерти. Ведь работа их была бесконечной, а жизнь и любовь – конечной.

В квартире, где почти постоянно оставались открытыми окна, стало слишком холодно. Никита покинул диван, на котором так и продолжил бы уменьшаться, чтобы не замёрзнуть прежде.

Напротив сидел пациент, которому, согласно новой команды очень умных людей, Никита обязан подсунуть бумажку. Тот самый обман-подлог-во-благо. Пока человек переваривал слова доктора и читал рекомендации, у последнего осталось время на подумать. Мог ли он подсунуть её? Так ли оно плохо, подчиняться глупым незаконным приказам? Может, и неплохо, но ведь из тюрьмы, которая в таких ситуациях маячила болезненным красным светом, он не сможет никого вылечить. Целых три, четыре или целых семь лет бесполезности?! А если посчитают сговором, то и того больше! Ну уж нет, на такой риск Никита пойти не мог.

– Здравствуйте, доктор, – спустя пару пациентов после потенциально обманутого заглянул кто-то. Невысокий широкоплечий мужчина с глупой стрижкой, кивнувший всем телом во время приветствия. По лицу перекатывалась улыбка, однако выглядела натянутой и порождённой лишь вежливостью, но никак не хорошим настроением. Да и откуда хорошее настроение при походе к врачу?

Никита сделал фирменное лечебное лицо, сказал ряд стандартных фраз. И принялся слушать. В моменты, когда пациент в рассказе переходил на бесполезную чушь, резко одёргивал его. Без этого некоторых вело слишком далеко, что жутко раздражало Никиту.

– Ну, это так себе проблема, вы же понимаете? Уверен, что понимаете, – Никита заподозрил неладное. Таких хитрецов у него за день проходило достаточно.

– Ладно, – выдохнул пациент. – Такое дело. Кот заболел, надо пару дней за ним посмотреть, а я работаю, в рейс должен идти, не с кем оставить. Мне бы пару дней…

– Так в ветклинике передержка есть.

– Да я столько не зарабатываю. Там цены, точно верблюда всей командой стеречь будут. И шеф тоже козлина – ни отпуск, ни отгулы не даёт.

Камень в халате всё держал серьёзный вид, хотя сердце оттаяло от врачебного холода сразу, как человек заговорил о коте. Защищайте тех, кто слаб, а домашние животные были эталоном слабости в глазах Никиты.

Пока по ту сторону продолжался молящий монолог, врач молчал. Нотка надрыва в голосе просящего нравилась ему, удовлетворяла его, потому не стоило торопиться с ответом.

– Док, я заплачу. Меньше, чем ребятам за передержку, но всё, что есть. Честно. Могу даже баланс карты показать.

– Оставьте себе. Вам ещё на лечение потратиться придётся. Удумали тоже, врачу взятку давать, – посмеялся док, выдав в смехе не добрый смешок книжного Айболита, а густую желчь, чтобы пациент сразу понял серьёзность непринятия денег, а не посчитал формальным отказом с последующим подмигиванием.

Быстро пациент ушёл. Оно и понятно – получил желаемое, ни к чему задерживаться в этом лепрозории.

После ухода остался привкус. Никита не сразу обратил внимание, что заходивший с поклонами человек уже на выходе был не таким уж и благодарным, не таким улыбчивым, хотя Никита выручил его дважды, при том нарушив закон. Может, не верил своей удаче?

Размышления разбились о работу. Следующий. Многих он запоминал, но большей своей частью люди улетучивались из головы бесследно, что уже на повторном приёме Никита мог узнать их, только заглянув в карту.

Так бы и не вспомнил о котовом хозяине, не позвони в конце рабочего дня глав. Крайне редко такой звонок означал нечто очень хорошее, чаще – катастрофу и совсем редко какую-нибудь мелочь. В свете последних событий Никита и не мечтал о первом варианте.

Уверенно шагая по лестнице, на каждой ступени он набрасывал варианты, но всё равно сделал не самые верные ставки. Над большим начальническим столом навис глав. Казалось, в такой позе он мотивировал команду работать эффективнее, однако в кабинете сидел лишь один человек. Без халата, в неприметной чёрной куртке – пару похожих Никита уже видел сегодня на пациентах – спиной к вошедшему, чуть сутулясь. Не сразу узнал в этой спине обеспокоенного здоровьем кота. Катастрофа?

– То, что вы, Никита Шагаевич, денег не взяли, это хорошо очень. Однако преступление всё же совершили. Да ещё какое!

– Можно без прелюдий, – охладел Никита, точно знал, что глав вот-вот достанет нож из-за пояса, перепрыгнет через стол и бросится на него, и подготовил у себя за поясом соизмеримое оружие.

Дерзкий ответ не понравился начальнику. Широкая жирная улыбка сползла с его лица. Вероятно, он наделся на панику, однако, ещё шагая по ступеням от своего кабинета, Никита предположил, как мог бы среагировать на что-нибудь шокирующее.

– Поскольку любая врачебная комиссия сможет подтвердить трудоспособность этого человека, возникает вопрос, как это вы решили, что стоит освободить его от исполнения трудовых обязанностей? Подлог, получается. Подделка документов. Сразу столько противозаконных действий.

Никита не подавал виду, старался выглядеть предельно дерзко, хотя надеялся, что напор глава быстро иссякнет, чтобы не дать слабину первым. Как-то у них был случай на разборе – врач лечил пациента с гипертонической болезнью, только ни гипертонии, ни болезни, судя по описанию в карте, не имелось, а нетрудоспособным человека признали. Потом, конечно, выяснилось, что врач – взрослый, не успевающий заполнять документы в условиях современного приёма – просто забыл заполнить карту. А подправить такое уже нельзя. В случае же Никиты дело обстояло иначе, ведь в карте буквой к букве красовалось объяснение, почему человеку не стоило выполнять свою работу. Без упоминания о котике, конечно же. Однако в действительности его состояние не вызывало никаких опасений.

Как ни крути, тайное становится явным – что глупость, что подлог светятся одинаково ярко.

– Спасибо. Вы можете идти. Благодарю за вашу бдительность, – обратился глав к пациенту, точно тот не был целенаправленно послан на приём с единственной целью самим главом.