Пещера бесплатное чтение

Пещера

Даже те, у кого была плохая память на лица, её обычно запоминали сразу. У Маши были глаза разного цвета – один светло-карий, почти жёлтый, другой – голубой. И родимое пятно на виске. Небольшое, в форме кошачьей лапки.

Женя звал ее Муркой. Она – Маша, Маруся. Разные глаза, как у кошки, метра на виске. От Маруси до Мурки недалеко. Но это было Женькино имя для нее, никто после его не повторил.

Оказывается, они жили в соседних дворах. Но немножко разминулись во времени. Всего десять лет. В зрелые годы – ни о чем. В детстве и юности – целая эпоха. Она была еще ученицей «началки» с пышными бантами в коротких толстых косках, когда он окончил школу и поступил в вертолетное училище.

Он знал, что все равно уйдет из дома – в их семье все мужчины были военными, и отец ждал, что сын поступит в военно-технический институт, до которого сорок минут общественным транспортом. А Женька хотел уехать на край света, потому что не мог смотреть, как отец бьет мать. Причем, даже когда Женька вырос, и мог бы скрутить отца в бараний рог, мать не давала за себя заступаться. Любила такой сумасшедшей любовью. И не было для нее минут слаще, чем те, когда отец, протрезвев, на коленях просил прощения.

Женька понимал, что рано или поздно или уб-ьёт отца, или сойдет с ума от этой больной жизни. Он и Достоевского потом никогда читать не мог, находя перекрестное эхо, в страданиях героев – и самых близких ему людей.

Окончив училище, он успел еще попасть в Афганистан, незадолго до того, как там всё кончилось. Вернулся оттуда без единого ранения, только много седины появилось, но он был светло-русым, и окружающим это в глаза не бросалось. Просто волосы будто немножко подернуты пеплом. Ну и душа тоже.

Его позвали преподавать в родное училище, и он согласился. А в соседнем городе открыли педагогический институт с особой направленностью. Тут вам и традиции старины, и духовность, и форма… И дважды в год непременно балы. Один Рождественский, зимой, другой – на Троицу. Факультативом, но обязательным, в институте шли бальные танцы. Занимались весь год – уж у кого как получалось, не взыщите. И на бал прийти нужно было непременно в платье «в пол» в перчатках, а некоторые девчонки еще и веера брали. Вы тоже сразу представили себе девушек? И правильно, юношей тут было – кот наплакал. Ну математики еще, физики… Но среди филологов – девчонки сплошь.

На занятиях бальными танцами они допрашивали преподавательницу:

– На балу мы будем танцевать друг с другом, да?

Наталья Николаевна пожимала плечами, но говорила:

– Наверное, ректор что-нибудь придумает.

И ректор придумал. Договорился и сделала «заказ» в вертолетное училище, потому что военный – он должен быть не только «красивый и здоровенный», но еще обязан был уметь танцевать хотя бы вальс.

Маша, она же Маруся, она же будущая Мурка, на бал идти не хотела вообще. Потому что неискушенные в старинных нарядах девчонки, не шили и не покупали себе платья вечерние, а как одна уцепились за свадебные. Вот это шик и блеск, лучше ничего быть не может. Кто-то одолжил такое платье у знакомых, кто-то взял напрокат, кто-то купил на Авито…Короче, только у них на курсе было двадцать четыре невесты, а место «фрейлинского шифра» можно было прикалывать надпись «Хочу взамуж».

Маша в ту пору вообще не любила подходить к зеркалу. Меченая, б—ин, или как Сережка Лобода говорил «в натуре, кабаны..». Сколько раз ей хотелось удалить это чертово родимое пятно, мама ее водила в больницу, когда ей было лет десять, но старенький дерматолог покачал головой и сказал: «Лучше не трогать. И вообще не загорать и не травмировать». У мамы вообще россыпь таких черных пятен шла наискосок по плечу, и мама боялась, что они переродятся. Мама всегда боялась какого-нибудь жуткого диагноза. И с Маши взяла обещание – знак, данный ей от природы – не трогать: «Никогда… сколько будешь жить на свете… ради меня»..

Значит, что мы имеем? Разные глаза как у кошки плюс черное пятно. Какие балы, вы о чем? Маша и на уроках танцев была худшая. И опять же мама настояла. Договорилась со своей знакомой, которая в доме культуры руководила театральным кружком. И та одолжила платье. Простое, голубое, шелковое, в пол. Настенька из «Морозко» носила, когда дошла до статуса «любимой невесты».

Но, оказавшись на балу, Маша чувствовала, что жених даже не посмотрит в ее сторону. Когда начались танцы, она постаралась скрыться за спинами преподавательниц. И уже оттуда глядела, как ее однокурсницы кружатся в объятиях курсантов.

А потом, чтобы немного передохнуть, затеяли игру в «Почту», и Маша взяла на себя роль почтальона – переносила записки от юношей девушкам и обратно. Было много смеха, девчонки порой краснели так, как когда-то их юные прапрабабушки. А Маша радовалась, что её это все минует – и ожидание записки, и разочарование, что тебе никто не написал. И уж совсем мельком она отметила командира курсантов – или как у них там называется этот дяденька, что их привез. Он стоял чуть поодаль и оттуда смотрел на своих воспитанников. Лицо еще молодое, а волосы седые.

Но когда заиграли вальс, и Маша вновь хотела ускользнуть в свой тихий уголок и сделаться незаметной, оказалось, что этот человек стоит перед ней и приглашает ее на танец!

Первое, что она готова была сказать:

– Нет-нет, я не танцую, я не умею…

Но рядом была Наталья Николаевна, которая мучилась с ними целых полгода, и Маша не посмела публично расписаться, что так ничему и не выучилась. И еще она хотела сказать своему кавалеру, что он намучается с ней, что она деревянная, и отдавит ему все ноги и вообще…

Но у него были такие сильные руки, и он так уверенно и просто вёл ее, безо всяких этих выкрутасов – типа «кружитесь дамы», что танец показался Маше настолько естественным, будто она выучила его с детства. Ей даже глаза хотелось прикрыть от облегчения – она могла танцевать с ним и с закрытыми глазами.

Это потом уже они выяснят, что оба – из одного города, и даже из соседних дворов, и окончили одну школу. И попытаются припомнить друг друга. Она вроде бы видела его вместе с другими мальчишками на пруду с удочкой, а он – кажется – запомнил ее с девочками на качелях. Или – прыгающей через скакалку. А может – в «классики». Были ли те качели и скакалка – это совершенно неважно.

А вот то, что он будет ждать ее, пока она окончит институт… И то, что среди однокурсниц со всеми их влюбленностями и романами, она знала, что изо всех шести миллиардов – или сколько там людей на Земле – она нашла того единственного, что ей предназначен. Вот это только и имело значение.

Она уехала к нему на следующий день после того, как получила диплом. В небольшой серый город, на три четверти деревянный, где не было ни театра, ни музей, а то самое училище являлось главной достопримечательностью.

Через год у них родился сын. Евгений мечтал о дочке, которая будет похожа на его жену – «две Мурки». Когда на свет появился мальчик, акушерка, принимавшая его, вздохнула:

– Ну вот, еще одна одинокая женщина…

– Что? – не поняла Маша.

– Вырастет твой сын и заберет его другая. Жена. А ты останешься одна. Так что давай, приходи еще за дочкой.

Но за дочкой Маша прийти не успела. Евгений погиб. Нелепо. Если смерть может быть такой. Новичок-шофер, из его же, военных, из училища, неловко сдал на своем грузовике назад, и прижал Женю к стене.

Его еще успели отвезти в больницу. Но шла какая-то плановая операция, никто из хирургов освободиться не смог, а медсестры – много ли могут сделать? Врачи подошли, когда все уже было кончено. Впрочем, они говорили, что шансов не было с самого начала.

Завешивая зеркала в доме, Маша взглянула на себя в зеркало, и подумала, что Женя оставил седину ей в наследство. Теперь у нее были такие же волосы, как у него.

И еще ей было жаль, что в свое время Женька не позволил назвать сына в его честь. Звучало бы в доме родное имя. А может быть, и к лучшему, потому что говорят – нельзя, чтобы в семье двое носили одно и то же имя. Один уйдет. Если бы было два Женьки, она бы себя сейчас винила – накликала. Судьба его отца – не погиб не небе, но погиб на земле. Пусть у Антона доля будет иной.

Маша воспитывала сына, как и прочие матери-одиночки. Тяжело, но каждое утро откуда-то отыскиваются силы, чтобы прожить еще один день. Для себя она решила, что у нее больше никогда никого не будет – это просто невозможно.

Она осталась в этом городе, где помнили ее мужа, и говорили, что Антон на него похож. Когда сын стал постарше и она вместе с ним ездила навещать маму. Антон познакомился во дворе с ребятами. Слово за слово, и он сказал им, что отец у него был летчиком и погиб.

Дети стали над ним ржать. Не смеяться, а натурально ржать, как над дурачком.

– Ты что, правда в такие сказки веришь? Да отец тебя просто бросил! Нафиг вы ему с матерью не нужны оказались! Или мать у тебя вообще не знает, чей ты сын!

…Антона отняли соседки. Он кинулся бить мальчишек, а они, естественно кинулись всей толпой бить его. Маша смывала кр-овь с разбитого лица сына, смазывала зеленкой синяки и ссадины и плакала.

– Ради Бога, не связывайся с ними больше, – просила она.

– А то еще кто-нибудь случайно ударит камнем в висок, – подхватывала бабушка, закоренелая оптимистка в больших-больших кавычках, – Они маленькие, им ничего не будет, а мы тебя потеряем…

– Но я же не смогу слушать, когда они так говорят про папу. Про тебя и папу, – Антон был непривычно серьезен, а Маша смотрела на его ресницы. Они были длинные-длинные. Совсем как у Женьки.

Антон не унаследовал судьбу отца. Женю тянуло в небо, его сына – под землю. Маша потом думала, что, может быть, страсть ко всяким «каменюкам» зародилась у мальчика, еще когда они ездили к морю.

Она работала в школе, вела русский и литературу, у нее был длинный учительский отпуск. Маша брала сына, и они отправлялись куда-нибудь в тихий приморский поселок, совсем не модный и «не раскрученный». Им мало было нужно. Море, горячий южный воздух, который пах хвоей и розами, и общество друг друга.

Если бы дать Антону волю – он не вылезал бы из воды. Маша понимала – так нельзя. Морские ванны, солнечные ванны – всё должно чередоваться. В здоровье сына заключалась ее жизнь.

Когда Антон был совсем маленьким, она говорила ему:

– Посиди немного на берегу. Посмотри, какие красивые камушки… Видишь, на них следы волн…. Построй замок из песка и камней.

Маша сама не заметила, как сын увлекся всем этим каменным миром. Даже больше. Для него это было каменное царство. К нему в руки будто сами собой приходили сердолики. Когда он научился хорошо плавать и нырять, он мог нырнуть за каким-то камнем, поманившем его со дна.

В школе, когда ребята ходили в походы, рюкзак Антона был гораздо тяжелее, когда он возвращался. И хотя Машу никогда прежде не занимала эта тема, все же она любила сидеть рядом с Антоном по вечерам, когда сын показывал ей отпечатки древних раковин, запечатленные в невзрачных с виду камушках, и прозрачный кварц, и другие диковинки, которые ему удалось отыскать.

И как у отца, у Антона после школы не было сомнений – геология и только геология. А еще с настоящей страстью, стал он заниматься спелеологией – изучать пещеры. Сначала это привел Машу в полный ужас. Ей казалось, что сын невероятно рискует – каменные своды над головой. Каждый раз, отправляясь с товарищами в пещеры, они будто играют в квест «Замурованы заживо».

Не всегда она осознавала, что Антон уже – высокий красивый парень, что он влюблен в свои пещеры так, как иные бывают влюблены в женщину. Он приезжал из института летом и зимой – на каникулы. И почти всегда с кем-нибудь из друзей. В квартире становилось весело и шумно. Маша стояла у плиты, ей казалось, что молодежь всегда голодна. Что они там едят, в своем общежитии. Она готова была кормить их непрерывно.

А по вечерам, они гасили в комнате свет и смотрели слайды. Это были запечатленные моменты подземный путешествий. Огромные залы, и тесные «шкуродеры», сталактиты и сталагмиты, светлячки на стенах, превращающие пещеры в подобия галактик, подземные озера и реки. И матери пришлось согласиться – это был завораживающий мир. И он навсегда покорил ее сына.

… В тот год сын привез с собой девушку, Майю. Неприметную пчелку, которая – похоже по всему – стала его спутницей в этих походах. Маша видела сына меньше, чем обычно. А она так ждала Антона! Каждый день с ним был для нее драгоценен.

Но теперь сын с утра отправлялся куда-нибудь вместе с Майей. То показать ей город, то на какую-то окрестную турбазу, то просто в кино или в кафе. И Маша плакала, засыпая по вечерам. Молодежь до полуночи пила в кухне чай, ребята смеялись, а Маша поворачивала подушку так, чтобы под щекой она была сухой, а не мокрой от слез. И вспоминала те, уже практически забытые слова акушерки: «Еще одна одинокая женщина».

Нельзя было мешать сыну – у него своя жизнь, но всё же, когда Антон сказал, что не приедет на зимние каникулы – отправится в очередной поход, куда-то в очередные пещеры, Маша спросила только:

– С Майей?

– Нас целая группа пойдет…

Тогда Маша думала, что ее боль – на пределе возможностей. Почти такая, как тогда, когда она потеряла мужа. Теперь стало ясно, что уходит и сын. А потом ей позвонили – случилось несчастье. В пещерах, куда отправились ребята – обвал. Есть погибшие. Антон жив, но в тяжелом состоянии. Лежит там, за тридевять земель от нее.

И, похоже, уже не встанет.

О Майе не прозвучало ни слова. Маша и не спрашивала. Ей было жутко. Хотела сына привязать к себе? Судьба сказала: «Получи». Ходить он больше не сможет.

**

В пещере жил дух. Нет, дух это не так страшно. В пещере жило некое Существо. В облике человека, но не человек. Майе казалось, что она узнала это в самый первый раз, когда ее привезли к бабушке в далекую сибирскую деревню. Сколько ей тогда было? Три года?

Мама была против:

– Зачем тащить Майку через полстраны, в такую глушь? Мало ли что случится…. Там еще, пойди, до врача доберись.

Хотя речь шла – минуточку – о ее маме, бабушке Майи.

– Ладно тебе, – папа, как всегда, был беззаботен, – Она крепкая девочка! Зато какое путешествие, сколько впечатлений!

И был поезд, в несколько дней пути. Маленький резиновый пупсик, чьи наряды Майя упаковала в спичечные коробки. Верхняя полка, плывущие за окном пейзажи, покачивающаяся подушка, и особые сны, когда из одного – чуть проснувшись – проваливаешься в другой. Никогда больше Майя не спала так крепко, как в дороге.

И год за годом родители привозили ее бабушке, несколько дней наслаждались воздухом – настолько чистым, что с непривычки кружилась голова. Шли на речку, но вода в ней была холодной, это вам не южные моря. Пытались собирать грибы, но безбожно путались в съедобных и ядовитых, бросали эту затею – и возвращались в свою городскую жизнь, пообещав Майе приехать за ней к концу лета.

Бабушка Анастасия не сдувала пылинки с городской внучке, не пыталась ей угодить. Майя мигом вливалась в компанию ребят – ее сверстников, что играли не деревенских улицах. И, набегавшись за день, жадно, как волчонок, ела и вкусную кашу, и грибную похлебку, и картофельные лепешки – всю эту нехитрую бабушкину еду. А, став постарше, даже научилась у бабушки готовить прозрачные леденцы на палочках, то грошовое лакомство. Которое так ценится детьми.

Но Майя едва ли не с самого начала стала осознавать, что жизнь в этой деревне отличается от привычного отдыха ребят – в селах, у бабушек. Во-первых, лес вокруг стоял такой густой, и тянулся на такие расстояния, что все – и дети, и взрослые – понимали: с ним шутить нельзя. В нем не составляло никакого труда заблудиться, а в холодную пору – и замерзнуть за считанные часы. Тут можно было провалиться в одну из рек, нешироких, но чертовски глубоких – с обрывистыми берегами и быстрым течением. Не выберешься без помощи. Да и с помощью еще неизвестно как обернется. Здесь реально было забрести в болото, никак не обозначенное на карте. Встретиться с медведем или другим хищником.

Но самым загадочным – в всяком случае для Майи – были пещеры. Одна из них особенно манила – как местных жителей, так и приезжих. Войти в нее можно было только с воды – и, как ни странно, кое-кому это сохранило жизнь, не каждый добирался на лодке до скалы над рекой. Вход в пещеру был лишь чуть выше уровня воды. Это – летом. Зимой в ту глухомань мало кто добирался, а весной пещеру полностью затапливал паводок.

Если же вы были достаточно уперты и обзаводились лодкой, то могли добраться до черной зияющей пасти, войти внутрь, и обнаружить там череду невысоких камер, которые соединяли меж собой – лазы. Этакие бусы наоборот, где вместо бусин как раз пустоты. Каждая следующая камера была меньше предыдущей, к поверхности тянулись узкие «колодцы», недоступные для человека, и «органные трубы», промытые водой. Было тут и немного сталактитов, но не особенно живописных – о них и говорить не стоило.

Но в шестой, предпоследней камере лежало подземное озеро, вроде бы совсем небольшое, метра четыре. Но не стоило пытаться пройтись по нему, как по луже. На дне озера ход резко уходил в глубь, в седьмую камеру, полностью затопленную. И вот там-то, согласно местным легендам, хранились сокровища.

Один раз сюда приезжали спелеологи, попробовали добраться до седьмой пещеры с аквалангом, но помучились, и решили не рисковать – слишком узок длинный ход, легко застрять в нём, слишком опасно.

– И вряд ли там есть что-то интересное, – говорили они местным ребятам, которые жадно из расспрашивали, и так надеялись, что в «семёрку» все же хоть кто-то да проникнет.

В легенды о сокровищах спелеологи не верили напрочь.

– Ага, – скептически сказал один из них, – Откуда им тут взяться, подумайте сами. Раньше ни телевизора, ни интернета не было, вот народ и придумывал разные клады, чтобы время убить, пока ищешь. А че? На халяву обогатиться совсем-таки неплохо. У нас тоже чего только не нагородили – на Волге я имею в виду. И клад Стеньки Разина в ста разных местах закопан. И инопланетяне геомашину запрятали в Жигулевских горах, которая может тебя в другие галактики перемещать. И ледяная пещера где-то есть, где мамонты стоят окоченевшие. И древняя амеба под Волгой лежит, и внутри нее есть подземный ход с одного берега на другой. Слушайте больше!

Местные были разочарованы донельзя. Спелеологи уехали, а на следующее лето Васька нырнул на дно Шестой – и неожиданно для всех достал обрывок старинного украшения. Четыре рубиновые подвески на золотой цепочке…Как они ему попались – Бог весть. Что золото и настоящие камни – это всё подтвердилось. Подвески вроде бы передали в городской краеведческий музей, а только в экспозиции их никто не видел. Исчезли.

Ну и, конечно, Васькина находка на короткий срок положила начало настоящему подводному паломничеству. Когда каждый надеялся чем-то разжиться на дне, а может – чем черт не шутит – добраться и до Семёрки. Но через несколько недель случилось то, что было неизбежно – Мишка Киселев утонул, зацепившись за что-то в подземном ходе, залитом водой.

И с тех пор, хотя Мишку давно уже похоронили, другие в этом месте нырять уже опасались, родилась новая легенда – что клад теперь сторожит утопленник. Сам погиб и других погубит. Что же касается самого клада – его приписывали то ли местным разбойникам, то ли тем, хитромудрым, кто скрывал часть растекшихся по миру драгоценностей Царской Семьи.

Бабушка Анастасия к разговорам про эту пещеру относилась снисходительно. Один лишь раз сказала Майе, глянув на внучку поверх очков.

– Ну, ты же у меня умная девочка, не пойдешь туда?

Майя закрутила головой, что значило «нет, конечно» – тем дело и кончилось.

Но вот в другой раз…. Тогда девочке нагорело сильно. Она впервые видела бабушку Анастасию испуганной.

Случилось это, когда ребята пошли за ягодами. Сопровождали их два наказа – на болота не забредать, и глядеть под ноги. Гадюки, знаете ли… Дети тогда забрели непривычно далеко, но влетело Майе не на это. Когда все поняли, что устали уже сильно, а до дому добираться еще несколько часов – решили сделать привал. Можно было только удивляться, что городская девочка оказалась более неугомонной и выносливой, чем деревенские ребята.

Три девочки и два мальчика – они устроились на отдых на берегу реки – на импровизированном маленьком песчаном «пляжике». Тут можно было и выкупаться – холодная вода точно смывала усталость, и перекусить. А потом все просто лежали, прикрыв глаза, подставив лица солнцу. Майю же заинтересовала – речка вьется, изгибается то туда, то сюда. Так что там – за следующим поворотом.

Она пошла, не сказав никому ни слова, да еще так, что ее уход не заметили. Майя шла по узкому бережку – завернула туда, потом сюда, скоро полоска берега стала почти исчезать – и девочка хотела уже было вернуться. И тут заметила, что чуть выше на берегу – засохшее дерево, напоминает человека, воздевшего в небо руки. А прямо за этим деревом – вход в пещеру – невысокий и узкий, полузаросший травой.

Майя решилась. Она подошла, раздвинула траву, и встала «на пороге». Сзади ее спину грело солнце, а тьма впереди – дышала холодом, сыростью – и даже вроде бы ветром, который приносило откуда то из глубин. Тьма была густой, плотной, как живое существо. А у Майи с собой – ни фонарика, ни даже спичек.

И тут девочка услышала, что ее зовут, причем голоса были испуганные. Майя отлично понимала почему. Она – маленькая, она – городская, она – даже не горошина, а маковое зернышко в этом лесу. Если она потеряется….

Поэтому она откликнулась сразу – закричала так громко, как только смогла, и поспешила назад к ребятам. Пока добиралась – они все время окликали друг друга. Но когда Майя вернулась – на нее накинулись все разом. То, что она «дура набитая», и ее больше никто никогда с собой не возьмет – это были самые мягкие выражения. Она пробовала оправдаться, рассказывая про пещеру, но ее никто не желал слушать.

На обратном пути старшая девочка, Зоя, демонстративно вела ее за руку, но при этом никто из ребят не желал разговаривать с Майей. Бойкот, все понятно.

Ну и, конечно, дома Майя не могла не рассказать обо всем этом бабушке. Главной была обида на ребят, и девочка плакала. Но про пещеру, и дерево с воздетыми вверх ветками-руками, она тоже не забыла.

Анастасия Николаевна ахнула, схватила внучку за плечи и встряхнула так что у Майи голова мотнулась

– Никогда! Никогда больше туда не ходи! Не приближайся к этому месту! Никогда! Лучше гадюки и медведи, Господи прости….

– Бабушка, – сказала потрясенная Майя, – У тебя у самой сейчас глаза светятся как у волка….

– Это от страха. И от слез…

Бабушка отпустила Майю, села, оперлась на руку, чтобы скрыть от внучки лицо. Но Майя заметила, что она действительно плачет.

Девочка немедленно забыла обо всем, забралась бабушке на колени, и попробовала силой оторвать ее руки от лица.

– Майка, слезь, у меня колени больные…

– Расскажи, чиво там такое страшное? – потребовала Майя.

– Ты не поймешь! Ты мне можешь просто поверить?

– Я пойму…

И тогда бабушка сдалась, и рассказала то, что было действительно похоже на страшную сказку. Может, другие и не знали ее. Но бабушкина семья жила в этих краях всегда. Прадеды и прабабушки, и их прадеды и прабабушки… Никто из их рода не помнил других мест. Мать Майи первая отсюда уехала. И вот все эти пра, и прапра, и прапрапра знали, что эта пещера как нить клубка – тянется далеко-далеко под землей. Никто не дошел до ее конца. Потому что там на пути – и обрывы, и обвалы, п подземные ручьи. Шестая и Седьмая пещеры это просто детская песочница по сравнению с этой. Но если кто-то доберется до самого конца – увидит там огонь. Огонь загорается, если там появляется живая душа, и белое его пламя возносится ввысь не просто так. Пока оно горит – живой может говорить с мерт-выми.

Предки не просто верили в это, они считали это столь же достоверным, как то, что по утрам встает солнце, а за зимой приходит весна. Но никто даже не пробовал добраться до огня. Это путь для особенных, для героев, куда уж простым смертным.

А потом одна из женщин решилась туда войти. Никто уже не помнит, как ее звали. Она была вдовой. Ее единственного ребенка украли, а может, он заблудился в тайге. И мать ринулась в эту пещеру, находясь в том отчаянье, когда уже просто мечтаешь наложить на себя руки. Но это грех, и надо, чтобы это сделал кто-то другой.

Женщина была уверена, что ее ребенка уже нет в живых, и хотела – если ей это будет позволено свыше – еще раз поговорить с ним перед собственной см-ертью.

Никто не сомневался в том, что женщина не выйдет из пещеры. Но прошло время, может год, а может, два – и охотники заметили у входа – высокую фигуру в черных лохмотьях – остатках траурного платья. Волосы у женщины были тоже черные – длинные и спутанные. Охотники решили, что увидели то ли призрака усопшей, то ли духа горы – и в испуге бежали.

Но позже Женщину видели еще многие, и кое-кто осмелился заговорить с ней. Она никогда не появлялась, если люди шли специально для того, чтобы увидеть ее. А потом снова стояла у входа в пещеру и смотрела прищуренными глазами на свет, от которого, наверное, давно отвыкла.

Как стало известно, что женщина теперь умеет колдовать? Она склонилась над стариком, который заблудился, и изнемог от голода и раны, полученной на охоте. Склонилась, и шептала что-то, и старик твердил, что это ему не привиделось – ее жесткие черные волосы, касались его лица.

И он встал, и обрел силы, чтобы добраться до людей. С тех пор ее так и звали – реже Колдунья, чаще – Черная женщина. К ней ходили, когда отчаивались получить исцеление другим способом, или если изнемогали от душевной тоски, так что жизнь казалось постылой.

Не всегда ее удавалось увидеть, и никто не стал бы искать ее в глубине пещеры, но когда Черная женщина выходила – она помогала. И люди жили еще долго после того, как она произносила над ними свои слова.

Люди старались отблагодарить ее. Кто-то нес ей одежду, кто-то вышитый цветной пояс, нож или что-то из еды. Но из рук в руки ей никто ничего не передавал. Она подходила лишь к тем, кто был на пороге смерти, чья душа уже витала между мирами.

Люди оставляли свои подношения на большом камне. Иногда они исчезали на другой же день, а иногда лежали долго – и тогда их забирал кто-то другой.

Но годы шли, и все понимали – что Колдунья, если она еще из плоти и крови – неизбежно состарится и сама уйдет в мир теней.

И тогда одна женщина принесла ей ребенка. Свою маленькую дочь, которую она родила от заезжего цыгана, и много претерпела от этого позора.

– Возьми мое дитя, – взмолилась она, – Все равно моя дочь не нужна никому, она отверженная. Пусть она со временем сменит тебя, и продолжает делать добрые дела.

Потом несчастная говорила, что это был единственный случай – когда Черная женщина вышла – и взяла ребенка у нее из рук.

Но страшное началось именно после этого.

– Бабушка, – Майя готова была умолять, – Расскажи, что было дальше!

– Не к ночи об этом вспоминать, – твердо сказала Анастасия Николаевна, – Завтра. Соберусь с силами и расскажу. Но ты обещаешь мне, что никогда-никогда больше не подойдешь к тому месту. Забудешь, что оно вообще существовало.

**

– Бабушка, так что там с колдуньей?

Анастасия Николаевна лепила пельмени. Она всегда готовила их сразу много, впрок. И Майе разрешалось помогать. Она уже научилась класть фарш ровно столько, сколько надо – одну чайную ложечку. А прежде шарахала столько, что не помещалась начинка в один кружок теста, и приходилось добавлять еще один, и еще…. Выходили пельмени-Голиафы. Но сейчас доски уже заполнились симпатичными маленькими пельмешками, на плите в кастрюле кипит вода, пахнет лавровым листом. Скоро они сядут обедать, а бабушка молчит. Раскатывает последнюю колбаску теста.

– Ну, – Майя ёрзала на стуле.

Анастасия Николаевна вздохнула. И, видимо, решилась покончить со всем этим, чтобы больше к разговору не возвращаться.

– В тех местах… недалеко от пещеры … стали находить останки животных. Растер-занных… ну просто зв-ерски. Извини. Находки такие случались нечасто, а может, люди не всегда их замечали. Что ж, природа жестока. Удивляло только одно – именно тут никогда прежде не встречали крупных хищников.

Прошло время, и Старую Колдунью уже никто не видел. Не появлялась она ни в прошлом году, ни в следующем. Что ж, у всего бывает свой срок, и, наверное, она ушла в Мир теней, с которым уже давно была «на ты», а теперь стала частью этого мира.

Но кто-то в пещере был. И люди, когда шли туда просить о своем, теперь брали с собой жертву. Ты еще не знаешь этого, но когда-то во многих религиях было распространено. Нужно было принести с собой хоть что-то, хоть живого петуха….Потому что новая Хозяйка пещеры считала, что желания людей сбываются лишь тогда, когда в дело идут не только те загадочные слова, что она произносит, но и кровь. А может быть, Хозяйка была просто голодна. И ей нужна была не просто еда, а еще и с-мерть живого существа, вот этот самый дух смерти. Он ее питал.

Все это было давно… и я знаю это только по рассказам тех, кто слышал… как ему рассказывали… Говорили, что если войти в эту пещеру, там можно увидеть тела не только животных… и все они точно высосаны пауком… И у того места есть своя музыка… Эолова арфа звенит струнами на ветру, ветер играет свою мелодию. И тут ветер тоже играет, только не струнами, а сухими костями, древними как белый огонь. Это – завеса, и никто не пройдет ее, не сойдя при этом с ума.

Я знаю лишь об одной женщине, которая на моем веку решилась войти в пещеру. Заметь, что шли туда только женщины – те, что потеряли своих детей или любимых. Никто не знает, удалось ли ей что-то увидеть, сбылось ли ее желание – поговорить с ус-опшим. А только все увидели, что она помешалась. Это было еще до того, как появилась на свет твоя мама. Эту женщину увезли в психиатрическую больницу, и назад она не вернулась.

С тех пор – ничего. Никто не знает, что происходит там, внутри. Может быть, хранительницы огня сменяют друг друга. Когда одна старится – на смену ей приходит другая. Или последняя из них превратилась в дикое существо и живет охотой. Кто об этом расскажет?

Тем, кто еще помнит всю эту историю – остается одно, радоваться, что пещера так далеко, что она почти неприметна постороннему глазу. Собственно единственный опознавательный знак – это дерево с руками-ветками. Кажется, он всегда было сухим – о нем рассказывали все, кто ходил к пещере. Ведь это дерево – дуб, а дубы живут сотни лет. Пещера скрыта в лесу, и очень мало шансов, что кто-то отыщет ее и шагнет внутрь. Но как же вы с ребятами далеко забрались в тот раз… Ты понимаешь теперь, почему я так испугалась?

У Майи будто холодок по спине прошел. И с тех пор на эту тему они больше никогда не говорили. Но теперь девочка знала, что в лесу, не так уж далеко от их деревни – за полдня дойти можно, где-то в глубинах пещеры, живет кто-то – может быть женщина, а может, некое существо, которое может связать живых с мертвыми, но берет за это страшную плату.

А позже Майе стало казаться, что она знала это всегда.

**

Геологический факультет она выбрала не потому, что интересовалась тайнами, которые хранит земля. А, если так можно выразиться, «за Наташей». Была у нее в старших классах подруга Наташа, на которую Майя смотрела восторженными глазами, ходила за ней тенью, и не представляла себе, что после школы они расстанутся и разъедутся в разные стороны.

Наташа, по мнению Майи, умела все. У нее тоже были деревенские корни, и золотые руки. Уезжая летом к своей бабушке, она помогала ей не только в традиционных женских работах – в доме, на огороде и на скотном дворе, но бралась за что угодно. Бралась переложить печь, помогала перекрывать крышу, копать погреб… И всё у нее получалось. Вернувшись в город, ходила в конный клуб, на одно время прибилась к уличным фокусникам, научилась у них разным штукам. Она никогда не проигрывала в карты, лучше всех – из тех, кого знала Майя – играла на гитаре и пела, могла сшить бальное платье, и заморочить голову любому принцу. Так что он плюнул бы на свое королевство – и ушел бы вслед за Наташей бродить с какими-нибудь фокусниками или шутами по городам и весям.

Наташа выбрала геологию, мужскую, в общем-то профессию, ее не пугала жизнь в экспедициях, жажда приключений переполняла ее, и уместить мятущуюся Наташину душу в обычную человеческую жизнь – было все равно, что попытаться море перелить – и уместить – в какую-нибудь чашу.

А потом как-то сам собой к учебе приплюсовался еще спелеологический клуб. И были пещеры Урала – Сугомакская мраморная, напоминающая чертоги Снежной королевы, и пещера Сказ – с ее волнистыми стенами и зеркальным полом, точно тут поработала фантазия великого Антонио Гауди.

И был Антон, который постепенно становился для Майи и важнее и роднее и ближе даже Наташи. У подруги своя судьба – черноокая Наташа очаровала без всякого труда одного из легендарных спелеологов их клуба, и путешествия свои уже планировала в формате «мы с ним», вспоминая о Майе лишь в те минуты, когда подруга обращалась к ней.

Но Антон и Майя понимали друг друга с полуслова. В общежитии они жили на одном этаже, и время для них неслось так стремительно, что день мешался с ночью, когда они мечтали, спорили, восхищались и строили планы. И если бы у них попросили подобрать сравнение для самой жизни – они бы, пожалуй, сказали, что это – огромная пещера сказочной красоты: стоишь, закинув голову, и слов подобрать не можешь. И эта жажда жизни, и восторг перед ней – тоже было тем, что их объединяло.

Но о той, самой страшной из слышанных ею сказок, а может, это была и не сказка вовсе – Майя Антону никогда не говорила. Она и других в это не посвящала, но тут другое – точно она боялась, что ее поднимут на смех. Что же касается Антона – у Майи был веский повод молчать. Она знала – заикнись она ему только о таинственной пещере, которую невозможно пройти до конца, как он загорится, и решит сделать это первым. И не успокоится, пока не поймет, что за тайну скрывает это место.

А тайна эта был – см-ерть, про то Майя точно знала.

Они еще успели побывать в пещере Орешной, вновь онеметь от могущества природы и почувствовать себя точно на другой планете. Полюбоваться искусными глиняными скульптурами, созданными теми, кто был тут до них И там, сидя на камнях, они в шутку слепили из глины кольца, и обменялись ими, будто само подземное царство скрепило их брак.

Они мечтали бродить по свету, и открывать разные уголки этого удивительного мира. А потом случился тот самый обвал. И что обидно, даже не в одной из пещер, а в старых штольнях. Их поход подходил к концу, когда местные ребята уговорили их побывать в штольнях, которые выходят к удивительному по красоте озеру – иначе, мол, туда не доберешься.

И они пошли, соблазненные простотой и доступностью маршрута, и его конечной целью. И оказались погребены под землей. Они могли поги-бнуть все, но кто-то свыше решил, что некоторые из них должны еще пожить.

Майя пришла в себя в маленькой местной больнице. Сложный перелом руки, сотрясение мозга… ей говорили, что произошло, описывали травмы, но она плохо понимала. Голова болела так, что Майя мечтала об одном – пусть бы все это кончилось скорее. Врачи вызвали родителей, и оба примчались тут же, после этого была и отдельная палата, обезболивающие и другие лекарства, от которых девушка почти все время спала. Когда боль и тошнота отступили, дав ей возможность что-то понимать, Майя спросила:

– Где Антон?

Мама держала ее руку, и Майя сосредоточилась на этом ощущении. Она снова ощутила себя маленькой и на какое-то время забыла обо всем. Но потом облизала губы и снова спросила:

– Где Антон.

– Он поги-б, – сказала мама.

И Майя уже ничего не слышала.

Позже, когда, благодаря усилиям врачей она все-таки стала поправляться, и лежала исхудавшая, бледная, но говорила уже связно и все понимала, Майя попросила рассказать ей, как все произошло.

Родители рассказали, что Антона достали последним, состояние его было совершенно безнадежным, санавиацией его все-таки оправили в область, а потом мать забрала его тело в родной город.

– Я…хочу… с ней… поговорить…., – голос Майи был чуть слышным, шелестел.

– Пожалуйста, – сказала мама мягко, – Не надо… Его мама хочет сейчас отстраниться от всех нас…Чтобы ей ничто не напоминало… Может быть, она считает, что в эти штольни Антон пошел не сам, его уговорили, те кто был с ним рядом.

Майе стоило закрыть глаза, как она представила себе мать Антона. Маленькую женщину с такими волшебными глазами. Ни у кого больше Майя подобных не видела. Она знала, что у матери Антона в жизни оставалось только одно – сын. А теперь она сделалась самой нищей из всех нищих. Как Иов.

Отец уехал – ему нужно было возвращаться на работу. Мама вывозила Майю в больничный сад, катала в инвалидном кресле по дорожкам.

– Я могу сама, – говорила девушка.

– Давай, ты сначала окрепнешь… Наберись сил. Тебе больше нельзя падать.

– Я не представляю, как я приду в институт, а там нет Антона.

– А ты туда не вернешься, – сказала мама. Тон у нее был странный, она то ли просила, то ли обмолвилась, как об уже решенном, – Никакой геологии больше, никаких подземных приключений. Хватит. Мы тебя чуть не потеряли… Да, я понимаю, что учиться тебе осталось один год. Наплевать.. на все амбиции, на все прочее. Окончишь какое-нибудь медицинское училище. Или педагогическое. Работа есть всегда и везде. Будешь рядом с нами. Мы не сможем жить без тебя. Когда ты окрепнешь, я увезу тебя домой.

– Я поеду к бабушке Анастасии, – сказала Майя.

– Что? – мама будто не расслышала, а потом повторила как о невозможном, – Что ты хочешь?

– Если Антона больше нет, я поеду к бабушке Анастасии, – повторила Майя, – И не нужно отговаривать меня. Это не поможет.

**

Месяц спустя, мама посадила Майю в поезд. Врачи удивлялись – молодежь обычно легче восстанавливается после травм. Майя же выглядела так, будто ее гложет тяжелая болезнь, и еще неизвестно, чем кончится дело. Одни глаза остались.

Девушка не знала, сколько раз за это время ругались ее отец и мать.

– Зачем ты сказала ей, что парень умер? – в сотый раз спрашивал отец, – Мы же этого не знаем наверняка, мы же даже не связывались с его родными.

– Потому что, если он жив, – яростно отвечала мама, – Он снова затащит Майку в какую-нибудь яму, в какую-нибудь беду, и оттуда она уже не выберется.

– А если он остался инвалидом?

– И в этом случае – тоже! Наша девочка поправится, станет прежней, но ты знаешь, какая у нее совесть… Она будет до конца жизни привязана к этому парню, станет горшки из-под него выносить…

– Ты что, не видишь, как она сейчас мучается?

– Это пройдет. Это как бинт с раны оторвать одним движением. Очень больно, но потом боль стихает. А ты хочешь, чтобы она мучилась год за годом? Слава Богу, что она хотя бы с институтом послушалась… Обойдемся мы без этого высшего образования. В трех остановках от нашего дома – медколледж – какая прелесть. Пойдем туда, я еще и отвозить Майечку на занятия буду, и назад ее забирать… Я ее больше из виду не выпущу…

– По-моему, ты сломала ей жизнь, – грустно сказал отец, – А если Антон жив, то и ему тоже.

– Чушь!

– Хорошо хоть, ты согласилась отпустить ее к бабушке. Может, там она немного придет в себя.

– Майя дала мне слово, что из бабушкиного дома – ни ногой. Будет дышать воздухом. И эти сибирские ягоды, травы… Моя мама понимает всё это очень хорошо. Она поставит Майю на ноги.

… Слово, данное родителям, теперь мало что значило для девушки. Для Майи теперь вообще мало что имело значение. Она появилась в доме бабушки, и Анастасии Николаевне потребовалось взять себя в руки, чтобы общаться с внучкой так просто, будто ничего не случилось.

Она поставила на стол ужин, свои несравненные картофельные лепешки – ароматные и горячие, налила Майе чаю. Не задавала вопросов. Сама рассказывала немудреные деревенские новости. Кто из знакомых девчонок вышел замуж, у кого родились дети. Многие уехали из этих мест. Несколько стариков умерло.

Анастасию Николаевну беспокоило, что дом ветшал, а поправить его – нужны деньги, не ее маленькая пенсия… Но об этом потом.

– Да, об этом потом, – подтвердила Майя, – Бабушка, скажи лучше, за том время, что меня тут не было, никто не видел Чёрную Хозяйку? Она еще жива? Или, может, кто-то слышал о ней?

– Я, – начала Анастасия Николаевна и осеклась.

Они взглянули друг на друга, и каждая поняла, что у другой на уме.

**

Маша лежала в больнице вместе со взрослым сыном. Денег на платную палату не было, бесплатная рассчитана на четверых. Но нередко другие койки пустовали. Антон – тяжелый больной, другим пациентам было некомфортно рядом с ним. Нередко ночью ему становилось плохо, приходилось включать свет, звать дежурного врача, начиналась вся эта катавасия.

Если оставалась свободная койка, Маша спала на ней, не раздеваясь. Не было место – дремала на стуле рядом с сыном, положив голову на кровать. Иногда медсестры пускали ее на топчан в процедурной.

Машу не гнали – она взяла на себя всю черную работу по уходу за Антоном – мыть, переворачивать, менять белье, выносить утку. Если была нужда – помогала и другим больным. Больше всего она боялась, что настанет день, и ей скажут- уходи. Она помнила, что в детстве ее клали в больницу одну, без родителей.

Но Антон умрет, если ее не будет рядом. Он жив ее уходом и ее энергетикой, которую она отдает ему все, оставляя себе только, чтобы хватило сил дышать.

Больше всего врачам не нравилось, что у Антона не падает температура. Ни от чего. Первое время они говорили: «Ничего удивительного. На парне живого места не осталось». Но время шло, а жар не уходил. Прогнозы становились все менее обнадеживающими.

С другими больными и теми, кто за ними ухаживал, Маша общалась, в основном, у окна, где раздатчица наполняла тарелки. Машу она кормила без слов – еда всегда оставалась. А вот уговорить Антона съесть хоть немного – была та еще задача.

Был здоровый, красивый парень. За считанные недели исхудал, нос заострился, мышцы растаяли. Не было сил держать на весу руку.

С родными «тяжелых» больных Маша чувствовала себя на одной волне. И у неё, и у них всё висело на волоске. Но рано или поздно пациенты начинали идти на поправку, Антон же – нет. И Маше становилось обидно до слёз.

Впервые за много лет накатила острая тоска по мужу. Хуже, чем после его смерти. Тогда она была как бы оглушена. До нее все плохо доходило. А сейчас ей больше всего хотелось поехать на кладбище, сесть на скамейку. Выть в голос. Тогда, наверное, Женька там, на том свете, услышит, и сделает что-то, чтобы сын выжил. Она верила, что у мужа, который пребывает в иных мирах, возможности для этого больше, чем у нее.

Антон путал день и ночь. Инстинктивно он страшился темноты, порою до самого рассвета лежал с открытыми глазами. А Маша боялась задремать хоть на мгновение. Пока она может говорить с сыном – это как подарок свыше. А вдруг его скоро не станет?

Больница сделалась ей домом. От страшного нервного напряжения она начала курить. И нередко ночами спускалась на первый этаж, стояла у того входа, куда «скорые» привозили людей. Знала уже, какой из двух душей в санузле работает лучше. Научилась отпирать и запирать дверь на маленький балкон в конце коридора – настоящее ласточкино гнездо. Но в солнечный день это была отрада – выбраться сюда на несколько минут, и постоять, глядя на лес, и реку, видневшуюся за ним. А еще в больнице было что-то вроде зимнего сада. В рекреации стояло несколько пальм в кадках, и мягкое кресло за ними. Подремать тут полчаса, если с Антоном всё более-менее – это самый настоящий кайф.

Иногда к ним забредали больные с пятого этажа. Вернее, не совсем больные. На пятом делали косметические операции. Дамы обычно ходили парами, обсуждали – кого устраивает новая форма носа или ушей, а кто недоволен результатом.

Как-то один из пациентов, примерно Машин ровесник, попробовал пофлиртовать с ней. Она посмотрела на него как на сумасшедшего. И он отошел смущённо.

Наконец, настал день, когда лечащий врач сказал Маше, что жизнь Антона вне опасности. Именно жизнь. Больше всего ей захотелось упасть, уснуть и проспать три дня, не просыпаясь. Но это было нельзя. За сыном требовался такой же тщательный уход, как и прежде.

Но Маша решила устроить себе отдых на вечер. Позвонила подругам, договорились встретиться в кафе. Оно было рядом с больницей.

Закадычных подруг у Маши было две. Варя и Лена. Маша запомнила Варину фразу: «В любой непонятной ситуации – вари суп и люби себя». На долю этой подруги выпало много испытаний. Слабые дети, которых, пока они не выросли, всё время приходилось лечить. Родители, что слегли один за другим. Муж, который с удовольствием играл вторую скрипку в семье – делал то, что Варя говорил. А сам, дай ему волю, не встал бы с дивана. Много лет Варе приходилось самой обо всём заботиться, за всё отвечать, и всё держать в голове.

И бывали периоды, когда она готова была почувствовать себя загнанной лошадью. И всегда за шаг до этого Варя успевала остановиться. Она словно шагала в сторону – и пусть жизнь течет мимо стремительным потоком. Варя вставала к плите. И не торопясь, отдаваясь полностью этому занятию, варила суп. Каждый раз – без рецепта, импровизируя. Томила овощи, клала их в золотистый душистый бульон, делала домашнюю лапшу, мелко резала зелень. И первую тарелку набирала себе, ела долго, наслаждаясь каждой ложкой. «Суп надо варить на любви», – говорила она, если кто-то оказывался рядом, присоединялся к ней за столом, и восторгался вкусом.

А потом – весь мир подождет, Варя брала книгу. Именно книгу с полки. Никакого интернета. Только шуршат страницу. Нет мира за окном, есть мягкая подушка, уютный свет льется от лампы, а вместо действительности – грезы и сон.

Маше жизненно необходимо было услышать сейчас от Вари эти слова: «Остановись. Переведи дыхание. Почувствуй, что ты сама еще жива. И тогда силы начнут прибывать».

Лена была – взгляд со стороны. Худенькая, высокая, она была вовсе не хороша собой, но в своё время удачно вышла замуж – супруг ее за несколько лет разбогател. Лена понимала, что вся семья держится на нем, и подчинялась безропотно. Даже дочку не посмела назвать тем именем, которое нравилось ей, и согласилась на вариант отца. Зато дом становился полной чашей, зимой Лена ходила в изящной норковой шубе до пят, а летом семья путешествовала по Европе. Лена удивительно ловила дух времени. Маша знала – когда подруга выскажет свое мнение, оно совпадет с тем, что будут думать о Машиной ситуации «приличные люди».

Маша еще не была в этом кафе. Она вообще редко заглядывала в подобные заведения – экономила деньги. Но Лена никогда не терялась, и через минуту рядом с ними уже стоял официант. Варя заказала мороженое, Лена – чизкейк и кофе, а Маша, голодная после больничной еды – спагетти.

– Главное – Антошка выжил, – сказала Варя, – Остальное – приложится.

– Какие перспективы? – спросила Лена.

– Ходить вряд ли будет, и уход – очень долгий и сложный, – у Маши не было сил скрывать это от подруг.

– Тебе надо поместить его в специальное учреждение для инвалидов, – сказала Лена, – Не работать ты не сможешь, вам не на что будет жить. Да и, скорее всего, потребуются дорогие лекарства. А тянуть учительскую лямку днем, а всё остальное время ухаживать за тяжелым больным – ты сама сгоришь очень быстро.

– Выпить хочешь? – спросила Варя, и не дожидаясь ответа подруги, заказала коньяк и закуску.

**

Антона выписали из больницы через полтора месяца. В это время уже примерно ясно было, через что им с матерью придется пройти. Дома надо перестроить под инвалида весь быт. А еще – на Антона неизбежно накатит депрессия, и нужно будет как-то справиться, сдюжить.

Маша вернулась в школу. Варя была права – не работать нельзя. И прежде было тяжело, но дело своё Маша любила. Засыпала в обнимку с тетрадями, которые не успела проверить, и в пять утра вставала, чтобы окончательно подготовиться к грядущему дню.

Невозможно было не привязаться к некоторым ребятам, и Маша, когда видела Игоря из пятого «А», или Олю из седьмого «Г», часто жалела, что у нее только один сын. Столько в них было жадного любопытства, так часто она улыбалась их смешным словечкам, так близко к сердцу принимала их работы – огорчалась или радовалась за ребят.

Маша понимала, что хотя русская литература – и подобна безбрежному океану, но мало его ребятам, и нужны авторы, которые говорят на том же языке, что и дети, и отвечают именно на те вопросы, которые волнуют их. Она не жалела времени на дополнительные занятия, ходила со своими ребятами в кино, могла пожертвовать уроком. Чтобы обсудить какие-то книжные новинки.

Дети скучали по ней и ждали, когда она выйдет – ведь учебный год уже давно начался. Но когда Маша появилась в учительской, и стала ловить на себе жалостливые взгляды коллег – она поняла, насколько изменилась. Встала перед большим зеркалом, что висело на стене, начала красить губы – и увидела серое, осунувшееся лицо, а глаза стали какие-то затравленные.

– Мы тут денег собрали, – завуч подошла к ней с купюрами в руках, – На лекарства, на памперсы, на что там нужно. Вот – хоть немного…

А еще недавно они все восхищались Антоном, и рассматривали фотографии, которые приносила Маша, и завидовали, что у нее такой сын. «На памперсы» – Маша закивала, спрятала деньги в сумку, а глаза ее наполнились слезами.

Еще более непосредственной была реакция детей. Хоть они и обрадовались, и обступили учительницу, а кое-кто даже кинулся обниматься, все же ребята замечали в тревогой:

– Вы такая худенькая стали!

– У вас сын заболел, и вы тоже, да?

– А он живой или умер?

Маше пришлось собраться с силами, чтобы начать урок и вести себя как обычно – говорить с теми же интонациями, не забыть ничего и по-прежнему принимать близко к сердцу то, что беспокоит ребят.

В первый же вечер, когда Маша вернулась домой, чуть не падая от усталости, ей позвонила самая скандальная из мамаш, которая не стеснялась набирать номер классного руководителя, даже если на часах было уже десять вечера.

– Я же не просто так звоню, – огрызалась она, если кто-то напоминал ей, что у учителей тоже есть рабочий день, – Значит, у меня вопросы какие-то имеются. Не затыкайте мне рот, я мать!

На этот раз мать жаловалась на то, что с ее дочери требуют деньги за питание, хотя Ира больше не будет есть в школьной столовой.

– Анна Сергеевна, я прекрасно помню эту историю, – Маша едва шевелила языком, – У Иры долг с прошлого года, тем, кто в столовой работает – им тоже надо отчитаться, не из своих же денег им возмещать недостачу.

– Там дают все невкусное! – возмущенный голос женщины отдавался у Маши где-то в глубине головы, – Ира никогда не могла это есть.

– А теперь ваша Ира просит ребят, которые питаются – принести ей из столовой куски хлеба! – Маша сорвалась едва ли не впервые.

Потом бросила телефон и заплакала. Не только у Антона могла быть депрессия. Маша просто не имела на нее права.

Через несколько недель с целым пакетом бумаг – карточка Антона, его рентгеновские снимки, медицинские заключения – Маша поехала на консультацию к профессору, о котором говорили, что он «первый после Бога»

За прием она заплатила баснословную для нее сумму. И в очереди у кабинета сидели люди, которые отдали такие же деньги. Очередь была большая, но двигалась быстро. Наверное, профессор был таким корифеем в своем деле, что ему десяти минут хватало, чтобы вынести окончательный вердикт.

Однако, когда через дошел до нее, и Маша начала было рассказывать, как Антон чувствует себя сейчас, и попыталась задать вопросы, которые ее волновали – профессор остановил ее жестом. Он листал выписки, что привезла Маша, просматривал результаты анализов, но делал это стремительно, будто тасовал карты.

– Вы уже, наверное, понимаете, – он бросил на Машу взгляд, – Ходить ваш сын не будет никогда. Более того, последствия травм со временем будут проявляться все сильнее и сильнее, и, если вы хотите знать прогноз – я могу вам его озвучить. Готовьтесь к тому, что ваш сын проживет лет пять.

– И ничего нельзя сделать? – у Маши задрожал голос, – А если мы соберем деньги, поедем лечиться заграницу….

– Не смешите! Что вы возлагаете такие надежды на эти зарубежные клиники? Недавно мать увезла туда мальчика, практически безнадежного. Только за то, чтобы расписать ему диету, там взяли примерно десять штук на наши деньги. А обследования, а лечение…. У вас столько богатых знакомых, что вы надеетесь собрать миллионы? А уми-рать парнишку все равно привезли к нам… Позовите следующего, пожалуйста.

Назад Маша пошла пешком. Она не представляла как с таким лицом сядет в общественный транспорт. Идти было трудно. Очень. Ноги не повиновались. Потом ее взгляд почему-то выхватил бомжа. Он был еще молодой. В этот на редкость холодный день, он приткнулся на своей тележке возле стены дома. На нем была одна тельняшка, ни куртки, ни даже свитерка. Маша достала кошелек, и положила купюру в фуражку, что лежала на земле рядом с его тележкой. До этого там были только мелкие монетки.

Но стоило ей отойти на несколько шагов, как бомж сказал ей в спину:

– Поезжай в деревню, которая называется…. Тебе там помогут.

Маша остановилась, и лишь потом медленно обернулась.

– Что вы сказали? – переспросила она

Он повторил название села.

– Откуда вы знаете, что я… что мне…, – она подбирала слова.

– Да от вас просто веет смертью, – сказал он, – Поезжайте. Другого выхода нет.

**

– Что ты задумала? – холодея, спросила Анастасия Николаевна внучку.

– Если она стирает границы между мирами, может быть, она не только разрешит мне поговорить с ним… Но и согласится обменять меня на него, – Майя говорила точно сама с собой, – Другой жертвы у меня для нее нет. Только я сама…

– И давно ты это надумала?

– Как только узнала, что Антона больше нет, – сказала Майя.

*

Девушка помолчала. А потом сказала, глядя бабушке прямо в глаза:

– Учти, у тебя я разрешения спрашивать не буду. И удержать себя не дам.

Анастасия Николаевна выдержала ее взгляд.

– В таких делах не остановить.

Майе показалось, что она ослышалась. Но бабушка сказала именно это.

– Я знаю, что туда идут те, кто иначе руки на себя наложит. Но подожди. Дай себе время. Потому что потом ничего поправить уже будет нельзя. Тебе всего-то… Чуть за двадцать… Ты что, не веришь, что кого-то еще полюбишь? И разве весь смысл жизни только в любви – больше ничего нет?

Они снова встретились глазами. И в голосе Анастасии Николаевны зазвучала бесконечная тоска.

– Я знаю, ты даже проститься не подойдешь.

– Подойду, – сказала Майя.

Она знала, прежде чем уйти совсем, ей надо побывать на этом месте, примериться. Душа должна прийти в такое состояние, чтобы н сожалений, ни колебаний… Странно, сейчас Майе казалось, что самым горьким для нее будет – если в пещере ничего не окажется, только каменные стены. Если вся эта история – чистый обман, легенда. И надеяться больше не на что. Только на то, что они встретятся с Антоном после того, как настанет ее собственный срок.

Майя встала рано, и до обеда вместе с бабушкой занималась домашними делами, стараясь этим успокоить старушку. Как бы говоря – не сегодня. Но после обеда, когда бабушка прилегла и задремала, девушка отправилась в путь.

Ей хотелось выйти из деревни незаметно, чтобы никто не стал расспрашивать, куда она направляется, не навязался в попутчики. И Майе это удалось.

Лес начинался почти сразу за деревней, и девушка вступила в него не без трепета. Но, хотя она так давно тут не была – Майя начала узнавать и знакомые тропинки, которые были столько раз исхожены в детстве, и даже отдельные деревья. Дикую яблоню, на ветвях которой было так удобно сидеть вместе с подружками. Густой кустарник, где они устраивали себе «дом». Пережидали тут дождь, и так любили рассказывать друг другу страшные истории. Майя была лучшей рассказчицей.

Девушка слегка усмехнулась, но усмешка эта была горькой. Вон, подальше растет дуб, а внизу ствола у него что-то вроде дупла. Они использовали его как почтовый ящик. Причем передавали не только записки, но и конфеты.

Все вокруг было таким мирным, освещенным дневным солнцем, что казалось – нет тут места потустороннему. Вот уже слышен шум реки. Каждый год весной вода так высоко поднимается, что не узнать эту мирную речушку. Там, где летом устраивал пикник – все залито, а если все же пройти вперед в высоких рыбацких сапогах, то дно резко оборвется, и глубина там будет еще та. И шурша, друг за другом, точно вагоны состава – выплывают из-за поворота льдины.

Сейчас, узнавая знакомые места, Майя боялась увидеть то, о чем говорила бабушка – какое-нибудь растерзанное животное. Чем дальше шла, тем страшнее становилось. А вдруг и на нее неожиданно бросится женщина в черных лохмотьях?

«Что за глупости! – твердила себе Майя, – Во-первых, этого тысячу лет уже не случалось. Во-вторых, ты же и хочешь встретиться с ней. И, наконец, она не может растерзать тебя просто так, даже если ты и готова принести себя в жертву. Черная женщина должна дать что-то взамен».

Жертвы… Она вспомнила деревенских животных. Когда Майя приезжала сюда на каникулы, она относилась ко всем четвероногим так, как у себя в городе относилась бы к кошкам и собакам.

Большим облегчением для девочки было то, что бабушка не держала ни кроликов, ни свинью, ни бычков, словом никого, кого потом можно увидеть на столе.

У Анастасии Николаевне в курятнике жили куры и петух, столь нарядно-пестрый, что он казался девочке сказочным. Кроме того, его звонкий крик будил Майю по утрам, но она за него за это нисколько не сердилась. А еще бабушка научила внучку собирать яйца, и малышке это ужасно нравилось.

Жила у бабушки и коза – белая, старая, безрогая, столь спокойная и мудрая, что в подружках она уже не нуждалась. Доилась коза не ахти как, но кувшин молока всегда стоял в холодильнике, и за лето на такой еде Настя буквально расцветала.

Один раз, когда по восточному календарю ожидался год козы, из города приехала корреспондентка с фотоаппаратом. Ей нужен был снимок на первую полосу. Девушку привели к Анастасии Николаевне, а потом все вместе пошли в хлев в Белке.

– Ресницы ты ей накрасить не забыла? – спросил у бабушки сосед, что сопровождал журналистку.

Для Майи же летом вся эта живность становилась друзьями. Непуганые куры позволяли брать себя на руки, можно было прижаться к теплому боку Белки и рассказывать ей свои секреты прямо в длинное ухо. Серый пес Волчок, который никогда не сидел на цепи – с восторгом сопровождал девочку на прогулках.

И если деревенские дети рассказывали о том, что в хозяйстве заре-зали козу, или отправили в суп петуха, Майя готова была заплакать, а ее новые друзья крутили пальцами у виска – городская, малохольная…

Разувшись, девушка шла по узкой полоске берега, порой оступаясь в воду, огибала поворот за поворотом. И вдруг сильно вздрогнула. Перед ней была та самая небольшая поляна, и засохшее дерево поднимало к нему руки-ветви, будто в жесте отчаянья

А вход в пещеру так зарос диким кустарником, что Майя не сразу его увидела. Даже испугалась, что его уже нет… Мало ли… Обвал… Ее передернуло. Но потом она заметила щель, черную щель, что вела вглубь скалы.

Майя должна была войти внутрь пещеры в первый раз после того, что с ней случилось. Но она вошла бы сюда уже не той робкой девочкой, что когда-то. Сколько было пройдено подземных дорог!

Решится ли она сейчас?

Майя пошла ко входу очень медленно. Нервы были готовы реагировать на любой шорох, на любую тень. Она готова была что-то увидеть. Может быть, если Хозяйка выйдет к ней – и сбежать уже не удастся? Майя готова была поверить, что существо, живущее в черных глубинах, повелевает силами природы. Забурлит за спиной река, отрезая путь к спасению, сомкнутся ветви деревьев… Что за чушь! Что за дичь!

Майя остановилась у входа лишь на миг – и шагнула внутрь. Она знала, что вот сейчас дневное тепло сменится на холод – так всегда бывает, когда над головой камень. Это нормально…

Серые каменные стены… Ничего особенного. Почти сразу подземный ход сворачивал влево и под небольшим уклоном уходил вниз. И там царила тьма. Майя не взяла с собой фонарика, а на мобильнике, как назло, зарядка была на исходе. Сейчас нельзя было идти далеко в глубины. Она еще не готова. И все же Майю поразил гладкий как стекло пол в этой пещере. Тут хорошо должны быть слышны любые шаги. А потом под потолком засветился мох, точно мягко зажегся свет, оповещая кого-то о ее прибытии.

*

Маша собиралась в дорогу. Конечно, главное было – найти человека, который станет ухаживать за Антоном. Причем не воспользуется тем, что парень беспомощен как ребенок, а хозяйка отсутствует.

Кроме того, надо было переделать еще тысячу дел. Потому что, если все пойдет так, как задумано, Маша уже не вернется.

Антону оформили инвалидность. Теперь, пока жив, он будет получать пенсию. Маша продавала все, что у нее могли взять. Оставляла лишь то, что нужно будет сыну. Чуть-чуть посуды. Постельное белье. Альбом с фотографиями… Драгоценности продала все. Хотя это смешно говорить, что у нее были драгоценности. Сережки, кулон на цепочке и два колечка, одно из них – обручальное. Все это было куплено еще при Жене, и теперь перекочевало в ломбард. Даже обручальное кольцо Маша себе не оставила. Все, что удалось выручить, она положила на счет. На имя сына. Оставила только деньги для сиделки.

Женщина, которая станет ухаживать за Антоном, отыскалась в последнюю минуту. Сестра соседки, оказывается, искала работу. Саму соседку Маша знала много лет, с тех пор как поселилась в этом доме. Знала и доверяла ей.

Самым тяжелым выдался последний день перед отъездом. Хотя все хлопоты были уже позади. Всё решено, подписано, собрано и увязано.

С утра Маша поехала на кладбище, на могилу Жени. Во время похорон ей было ни до чего, она сама была полумертвая. А потом пожалела, что н позаботилась, не купила места, рядом с мужем. Но напротив, через дорожку, возле одной из старых могил – место было. И раньше Маша все собиралась пойти, поговорить, купить его для себя…Чтобы когда-то они с Женей были снова рядом. Почти.

А теперь рядом им уже не быть. Или наоборот – они скоро встретятся?

Маша долго сидела на низкой деревянной лавочке возле памятника мужа. А потом припала к нему головой.

– Я так устала, – сказала она сквозь слезы, – Я так хочу к тебе…. Ты только Антошке помоги…

От сына она скрывала скорый отъезд так долго, как это могла. Но дольше тянуть было уже невозможно, и Маша представила ему Софью – улыбчивую полную пожилую женщину.

– Мама скоро вернется, – сказала Софья Антону, – А пока мы с тобой и вдвоем со всем справимся. Правда ведь?

Но сын что-то почувствовал.

– Куда ты едешь? – спросил он, и в голосе его звучала тревога.

– К знахарке, – сказала Маша самым спокойным тоном, каким только могла, – Традиционная медицина все, что могла для тебя сделала. Посмотрим, что сможет нетрадиционная. Мне дали адрес одной женщины, она ставит на ноги самых тяжелых…

– Ах, мама, мама, – похоже, Антону было горько от ее наивности, – Какие травы, какие заговоры… Ты только измучаешься в дороге. Я же знаю, как ты не любишь ездить. Это все глупости, брось…

Он не мог даже взять ее за руку, чтобы удержать.

– Я очень скоро вернусь, – беззаботно сказала Маша, – А может, мне наоборот, тоже надо ненадолго сменить обстановку. Вот сяду в поезд, заберусь на верхнюю полку и буду спаааать…

– От Майи ничего не было? – спросил Антон.

Маша понимала – сын скрывает свои чувства. Когда он узнал, что Майя жива и поправляется, он запретил матери окликать девушку. Антон знал, что теперь он – глубокий инвалид, и это испытание не каждая выдержит. Но, может быть, он надеялся, что Майя напишет или позвонит ему сама?

Маша только головой покачала.

– Она живет где-то там…Не знаю, родом из Сибири, – Антон закрыл глаза, то ли устал, то ли ему просто не хотелось больше говорить.

Поезд уходил рано утром, и этом было хорошо. Маша долго стояла над спящим сыном, а потом наклонилась и поцеловала его как маленького, не разбудив.

О том, что нужно бы взять с собой какой-то еды, Маша подумала только на вокзале. Но денег у нее с собой было в обрез, а тут все втридорога. Огромный вокзал в этот час, когда все окна в окрестных домах еще темные – вокзал жил своей жил своей жизнью, и Маша четверть часа сидела на мягкой дорожной сумке, рассматривала руки – такие старые, как будто ей уже сто лет – и слушала, как объявляют поезда.

У нее было неудобное место – верхнее боковое в плацкарте. А может быть, это было самое лучшее место… Маша застелила полку бельем, и сразу легла, отвернувшись от прохода – к окну.

…На следующий день к вечеру, сосед снизу, мужчина средних лет, обеспокоенно тронул ее за плечо.

– Вы там живы?

– Не знаю, – сказала Маша, не оборачиваясь.

**

«Завтра я пойду туда», – думала Майя. Вот странно, всегда, перед любым путешествием много времени занимали сборы. Нужно было продумать все, до мелочей, потому что в горах, в пещерах, этих самых мелочей, от которых порой зависела жизнь, неоткуда было взять.

А теперь, когда она уходила навсегда, ей решительно ничего не надо было с собой брать. Бабушка не догадывалась, что Майя уже назначила себе срок. А девушка незаметно для других подводила итоги, подбивала дела.

Позвонила родителям. Трубку взяла мама. Майя сказала, что у нее все хорошо, и у бабушки тоже. А мама спросила, когда дочка вернется назад.

– Не переживай, встретимся, – сказала Майя, – Я вас очень люблю

– Мы тебя тоже… Ой, у меня убегает варенье, – мама отвлеклась, – Минутку, убавлю огонь. Скажешь бабушке, что, если она передаст нам клюквы…. И грибов…

Майя слушала мамин голос, не вдумываясь в то, что она говорит, и кивала, кивала…

А вечером они с бабушкой долго сидели за столом. Анастасия Николаевна нажарила крупных семечек. И под это нехитрое развлечение хорошо шли разговоры. Они вспоминали детство Майи…

– Бабушка, ты, по-моему, одна тут держишь козу, – сказала Майя, – Вот я не помню, у Белки жених когда-нибудь был? Иначе… откуда молоко?

– Она порою просится пастись вместе с овцами. И, наверное, где-то находит приключения на свой хвост…Раньше я раздавала козлят. А сейчас Белка уже старая, и молока, наверное, скоро не будет…Новую козу не возьму. Мы уж вместе с этой состарились…

Перед тем, как идти спать, Майя крепко обняла бабушку, закрыла глаза, вдохнула родной запах…

Она проснулась на рассвете. Это было удачное время. В деревне еще все спят, но в лесу уже не придется плутать в потемках. Майя не стала отпирать дверь, выбралась через окно. Она зорко следила, чтобы за нею не увязался друг детства – Волчок.

Не хватало еще взять его с собой в качестве жертвы.

Последний поворот. Главное было – не колебаться. Майя глубоко вздохнула, и сжала кулаки так крепко, что ладоням стало больно от врезавшихся ногтей. Вот и поляна. И дерево.

И… Майя не верила своим глазам. И женщина. Но не тот страшный призрак в черном. Обычная тетка, в мятом жёлтом плаще. Она стояла у самого входа, спиной к Майе, и вроде бы не решалась войти.

Это что ж такое делается?! То сюда долгие годы никто не приходил, вон, вход аж травой зарос, то столкнулись сразу две желающие принести себя в жертву. Что же – Хозяйка будет выбирать из них двоих? Или спросит – кто первая в очереди? Или сожрет обеих сразу? Это был черный юмор от страшного нервного напряжения.

– Эй! – крикнула Майя, хотя была еще далеко. Она торопилась, чтобы женщина не вошла первой, – Я тоже сюда!

Женщина обернулась резко. Майя узнала ее в тот же миг. Это мать Антона! Маше, чтобы понят, что за девушка перед ней, потребовалось несколько мгновений. Так они и стояли, и были не в силах заговорить друг с другом. В театре это назвали бы «немой сценой».

Потом Майя облизала пересохшие губы и подошла. Ей пришло в голову, что войти в пещеру можно было бы и вместе. Держась за руки. В пасть к ведьме. Или на тот свет.

– Когда он умер? – спросила Майя.

Этот вопрос всё объяснил матери Антона.

– Он жив, – сказала она.

Майя медленно качала головой. Этого быть просто не могло. Она же чувствовала, что Антона уже нет на свете. И зачем тогда его мать приехала сюда, если он жив? Зачем она ей лжет?

– Он жив, но он безнадежен. И я здесь за тем, чтобы появилась надежда, – Маша точно прочла ее мысли, и спросила в свою очередь, – А ты?

И тут Майя поняла, что, наконец, может выразить словами то, что до сих пор ей сформулировать не удавалось. Все же она постояла, собираясь с мыслями.

– Я никогда не верила, что есть тот свет, – сказала она, – Но вот здесь, а этой пещере, он, может быть, и существует. Может, тут есть ход туда. Портал. Или не знаю что. Я пришла… Я хочу быть с Антоном. Если бы я ушла из жизни, где угодно в другом месте – ну уто-пилась бы, или с крыши спры-гнула – то меня бы просто не стало. А если я уйду тут, мы с Антоном, наверное, встретимся… Вот почему я…

Обе снова замолчали. Сейчас решалось то, что будет дальше. Маша усмехнулась. Потом пошарила рукой в кармане и достала ключ.

– Ты помнишь, где мы живем? – спросила она, – Не мучься дурью, нечего тебе тут делать. Поезжай к Антону, и выхаживай его, как сможешь. А я – туда.

Она кинула на вход в пещеру.

– Ну да, – сказала Майя, – А потом Антон мне скажет, что потерял вас – из-за меня. Что вы подставились. Это я должна быть.

– Тебе жить надо, ду-ра… Антон узнает, как все было, – теперь Маша в этом уверилась, – Держи ключ. Деньги на дорогу есть?

– Я ничего с собой не взяла. Пустой кошелек. Ни копейки. Зачем, раз всё равно… Но бабушка даст…

Маша не обняла ее на прощанье. Только положила девушке руку на голову, точно благословляя. Майя заметила, как изменилось ее лицо. Оно будто застыло. Девушке показалось, что у той, которая живет в пещере, тоже должно быть такое выражение лица. Древняя-древняя маска

– Иди, – сказала Маша.

Майя отошла не несколько шагов и обернулась. Она увидела, как мама Антона вошла в черную пустоту. Больше они не встретятся.

Но теперь Майя знала, что это все не легенда и не выдумка. Что-то такое было в самом воздухе. Он точно наэлектризовался. И сейчас должно произойти то – страшное, потустороннее – что теперь ее не коснется.

… Маша медленно шла по узкому подземному коридору. Она никогда не бывала в пещерах. Разве что когда-то ездила в Пятигорск, а там есть туннель к озеру Провал. Они с Женей были на курорте давно, еще до того, как в туннеле провели свет. Тогда они просто вошли во тьму, держась за руки, и боясь оступиться. Поддерживали друг друга. А где-то вдалеке слабо, голубым светом сияло озеро.

Здесь было не то. Маша сама не знала бы – куда надо идти. Но впереди, точно слабый фонарь то там, то здесь мягко начинал светиться мох на потолке. Призрачный зеленый огонь. Маша шла на него. И когда доходила до цели – огонь гас, и впереди разгорался новый.

Выхода отсюда Маша никогда не найдет. Это был путь в один конец. И очень долгий. Она забыла про время – зачем оно ей теперь? Но Маше казалось, что прошел уже не один час с тех пор, как она вошла в пещеру.

А потом, так же как тогда она вдали увидела озеро, угадала его по голубому сиянию, теперь Маша увидела странный свет. Да, он был белым, но каким-то…нездешним. Она не знала, как выразить это лучше. Неземной? Маша поняла, что ее путь почти закончен.

Она вошла в маленький зал. В центре его был выложен из каменных плит круг, и в нем-то диковинным белоснежным цветком поднималось вверх пламя. Не отвести глаз от его игры, от переливов его лепестков.

Но если всё же оглядеться вокруг… Нет, завеса из сухих костей, пройти которую нельзя, не сойдя с ума… это была выдумка. Но останки тут были, и Маша вспомнила Костницу в Чехии. Ни грамма плоти, только бережно сложенные в узоры – или символы, имеющие своей значение – кости. Людей. А может, и животных тоже…

Последней Маша увидела женщину. Старую, худую, словно живые мощи, женщину в черном балахоне. Она сидела и смотрела на огонь, подпирая голову руками. Похоже у нее уже не было сил встать.

– Я уже думала, что сюда никто не придет, – сказала женщина, – Но это происходит всегда.

– Я пришла тебя сменить.

– Это правильно, – старуха кивнула, но еле-еле, она берегла последние силы, – Огню нужна живая душа. Только тогда он будет гореть.

– Кто ты? – спросила Маша, – Кем ты была прежде?

– Разве ты действительно это хочешь знать? Здесь все становится неважным. Прежде у меня была жизнь. А теперь я берегу вечность. Видишь, как ярко горит огонь? Это значит, мой земной путь на исходе, и душа моя уже там, – старуха указала на пламя, – А когда ты меня сменишь, огонь станет маленьким, точно от свечи. Но с годами он будет разгораться все сильнее и сильнее.

– Но там, на земле, про тебя все забыли, много лет никто не приходит сюда. Так кому все это нужно? – Маша медлила перевести взгляд на пламя, чтобы оно опять не заворожило ее.

– Так всегда бывает. Та, что должна сменить – приходит в самую последнюю минуту. И я так пришла в свое время. Вон прежняя Хозяйка, – старуха кивнула в тот уголок у стены, где костей было немого, горстка всего. Мы сменяем друг друга и ждем. И те, кому это нужно, кому мы нужны – рано или поздно находят сюда дорогу, находят нас…

– И вы их уб-иваете?

Ни тени гнева не появилось на лице старухи.

– Я знаю, почему ты это спросила. Одна из нас превратилась в настоящего зверя. Но разве среди земных царей никогда не было безумцев?

Старуха вздохнула:

– Огонь при ней почти погас. А ведь ему дано воскрешать души…

– Вы берете на себя слишком много. Любая вера… В любой вере вас бы прокляли.

– Ты меня не поняла. Мы не боги. Мы не воскрешаем из мертвых. Но те, кто прежде не хотел жить, кому стало не для чего жить, посидев у огня, оживают душой, потому что понимают – смерти нет.

– Но зачем здесь ты? – спросила Маша, – Если этот огонь вечен, разве он не может гореть сам по себе?

– Его пища – не дрова, – старуха указала костлявой рукой на пламя, – Это моя душа. Пока еще. Совсем немного. А потом будет твоя.

Она взглянула на Машу из-под распущенных прядей седых волос. И неожиданно Маша представила ее совсем молодой девушкой. Очень сильной и очень страстной. Наверное, другим тут не было места.

– Не бойся, – сказала старуха, – Я знаю, что ты пришла сюда не просто так. За твою жертву я должна кое-что тебе дать. И я дам. Садись…Ведь это теперь твой дом.

Маша села рядом с ней, оперлась спиной о каменную стену.

– Теперь смотри, – разрешила старуха, кивнув на пламя, – И всё будет твое.

Огонь медленно, не неуклонно стал уменьшаться. Маша не сразу это заметила. В зале сгущалась тьма. Маша испуганно взглянула на Хозяйку – вдруг пламя погаснет совсем? Старуха уже не сидела, а лежала рядом с ней, мертвая птица, иссохшее тело.

Теперь делом новой Хозяйки было – смотреть на огонь, кормить его своей душой. Скоро она забудет всё, что было в ее жизни, всех, кто был ей дорог. И потекут годы – до того часа, как в пещеру войдет другая женщина. Молодая. И скажет:

– Я пришла тебя сменить…

Но пока Хозяйка еще помнила….

Маша увидела сына. Там, на земле, была ночь, и сын спал. Но она могла говорить с ним – в его сне.

Она видела, как белый огонь охватывает его. Но это не было жертвенное пламя, но напротив – исцеление. Все, что было изломано, искорежено в его теле, сейчас расправлялось, оживало, наливалось силой.

– Куда ты ушла? – спросил Антон.

Так горестно мог бы ребенок спрашивать мать, которая умерла. На кого ты меня бросила?

– Все хорошо, – сказала она, – И ты, и я – мы будем жить долго. И мы встретимся. Но там, где я сейчас, я нужна больше, чем тебе. Поверь… Спи…

И вот уже не было у нее перед глазами Антона, но в свете пламени она увидела Женьку. Он вздохнул радостно и облегченно – точно давным-давно ждал ее, и она, наконец, пришла.

– Ты тоже сейчас исчезнешь? – спросила она.

– Нет, я буду с тобой. Всегда, когда ты посмотришь на пламя…

– Что-то мне это напоминает, – она задумалась, – Фильм «Привидение». Белый свет…

Теперь она уже забывала всё. Забывала стремительно. Все долги были отданы, и даже, как ее звали – она скоро не будет знать. Но рядом с ней был тот, кого она любила. Чувство это осталось, нет, оно стало сильнее. И оно было спокойным, как это не обжигающее, ласковое пламя. Они – она и он – больше не расстанутся в той вечности, которая их ждет.

Время тоже переставало иметь значение. Пролетели ли часы, месяцы, или годы…Но знала она, что свой век, который она проведет возле этого пламени, не будет бесцельным. Скоро сюда придет уничтоженная горем душа, и здесь обретет силу жить…

Там, в конце этого бесконечного коридора зима пришла на смену осени. На поляне, на снегу, были только птичьи следы. Но настает день, когда протянется ко входу в пещеру свежая цепочка следов, и кто-то перешагнет порог.

**

Когда Майя вышла из леса, она встретила рыбаков, направлявшихся к реке.

– Куда так далеко одна ходила? – удивился один из них, – А если бы кабаны? Я вчера видел парочку.

– Да я уже никого не боюсь, – сказала Майя.

– Вот кабан тебе покажет, какой он добрый….

Анастасия Николаевна стояла у калитки и смотрела на дорогу. Лицо ее было серым, как та самая придорожная пыль.

– Бабушка! – издали крикнула Майя, – Всё хорошо! Иди домой. Я тебе сейчас накапаю твои капли. Ты совсем никакая…Прости меня!

Они крепко обнялись и так стояли без слов, чуть покачиваясь. Майя почувствовала, как промокает блузка у нее на груди от бабушкиных слез.

– Это все выдумки. – быстро заговорила девушка, – Выдумки и бред. Там ничего нет, в этой пещере. И мне ничего не грозило. И еще я сегодня поеду к Антону, потому что он жив.

Бабушка всплеснула руками:

– Откуда ты знаешь?

– Встретила его маму, она мне все рассказала, – Майя говорила, будто это было самое обычно дело, – Дашь мне денег на дорогу, ладно? Если я не достану билетов на сегодняшний поезд, то поеду автостопом, вот и все. Или пойду пешком. Или полечу.

– На метле? – уточнила Анастасия Николаевна и рассмеялась сквозь слезы.

Через пару часов, когда внучка с сумкой в руке уже готова была переступить порог, Анастасия Николаевна спросила ее:

– Что мне сказать твоим родителям?

– Что я их прощаю. Теперь мне легко прощать. А ведь всё все могло обернуться совсем по-другому. Но больше всего из тех, кто мне родной по крови, я люблю тебя, бабушка! Мы с Антоном приедем к тебе. Жди! Я тоже хочу остаться в этих местах, как все в нашем роду.

…Бабушка таки успела набить ее сумку соленьями, вареньями и травами, которые, по ее словам, были необходимы больному. Но Майя даже не почувствовала веса своей клади.

*

Антон не знал, зачем мама оставила его, и не верил ни в какую сибирскую знахарку из далекой деревни. Скорее всего, мама уехала к каким-нибудь известным врачам за «вторым», «третьим», «десятым» мнением. Отвезет им последние деньги. Антон видел, как из дома исчезают вещи, и догадывался – куда. Но ничего не говорил матери, потому что не смог бы помешать ей. Раз она решила…

И всё же сейчас он нуждался в ней, как никогда, потому что он был беспомощнее младенца, и страшно одинок. Никого, кроме мамы у него не осталось. А она уехала и неизвестно когда вернется.

Софья была добрая, веселая, и делала всё, чтобы ему было хорошо. Жарила пирожки, находила для Антона интересные фильмы по телевизору. И скрупулезно выполняла все медицинские назначения. Таблетки давала едва ли не минута в минуту. Сказано в два, значит в два. Среди ночи? Заведет будильник, встанет, нальет лекарство. Никогда не ленилась помыть больного, сменить ему белье, уложить поудобнее. Подходила к нему несколько раз по ночам, чтобы узнать – все ли в порядке.

Но Антон знал, как только приедет мама – Софья уйдет, не оглядываясь. И будет радоваться тому, что мама ей хорошо заплатила, а работа закончилась. Поэтому он был со своей сиделкой вежлив и немногословен – и только. Никакой искренности. Почти никаких жалоб. В больнице он привык терпеть боль, и теперь стал мастером в этом искусстве. Сил у него было еще мало, и Антон часто засыпал. Но почему-то происходило это все время днем, а ночами он лежал, глядя в темноту и старался бороться с тоской, которая, оказывается, ничуть не легче реальной физической боли.

Больше всего он боялся теперь, что мама умрет раньше него, а он останется и будет в тягость для всех, для чужих людей, которым придется заботиться о нем по обязанности. И в том состоянии, в каком он находится сейчас, он даже не сможет наложить на себя руки.

Софья будто услышала и тихо подошла к нему:

– Второй час ночи… ты чего не спишь? Больно?

– Больно, – ответил он, потому что от этой острой тоски у него сводило дыхание. Потом спохватился – сиделка бы этого не поняла, – Нет-нет, не то… не нужно мне никаких обезболивающих.

– Укол может?

– Не надо?

– Или, тебе хоть ВКПб дать?

– Что, простите?

– Смесь эту, для сна… ну вале-рьянка там, пус-тырник… пять компонентов, в аптеке ее ВКПб зовут. Кот у меня, подлец, ее очень уважает… Только куплю, солью из всех пузырьком в один флакон, так он отыщет даже на верхней полке, на пол сбросит, разобьет и ну давай в луже валяться…. Алкаш кошачий, право слово…

Софья присела на край постели.

– Может, что рассказать хочешь? Поговорить? Мама твоя сказала, что вы ночами разговаривали, когда в больнице лежали.

– А она не сказала, когда приедет? – надежда на это была слабая, но вдруг мама все же обмолвилась сиделке о сроках.

Софья только покачала головой. Потом, шаркая тапочками, она все же принесла ему свое «сонное лекарство»

– Покрепче тебе развела, право слово, как коньяк, – и она помогла ему выпить темно-коричневую жидкость из рюмки.

Вскоре его действительно стало клонить в сон, и он сам не заметил, как оказался в другой реальности. И вот тут он увидел маму.

Это была мама, и будто не совсем она. Мама сидела почему-то в пещере, у костра. Незнакомая пещера, он точно знал, что никогда тут не был. Лицо у мамы было такое строгое, что ясно – ее нельзя обнять, ее нельзя позвать, попросить вернуться. Она вся – там, погружена в свои мысли.

Говорят, те, кто уже умер, если привидятся во сне живым – не дают к себе прикоснуться. Неужели….

А потом между ними точно повисла завеса. Дымка. Заколебался воздух, точно над костром. Антон опустил глаза на свои руки и увидел, что они горят. Но никакой боли он не чувствовал. Уже давным-давно не было ни дня, ни ночи, чтобы у него ничего не болело.

Но у каждого чуда есть цена.

– Мама, вернись, – попросил Антон.

Она взглянула на него, и опять он подумал – мама ли это?

– Вернись!

– Теперь у тебя все будет хорошо, – услышал он, – Засыпай!

И последним, что он осознал, перед тем, как погрузиться в сон, это его вопрос – маме: «Ты будешь мне хотя бы сниться?»

…Антон проснулся и понял, что уже поздно. Всё тело ныло, точно он залежался, так бывает, когда сон глубок, и не шевелишься несколько часов подряд.

Антон сел и с наслаждением развел руки в стороны, потягиваясь так упоенно, как это могут делать, пожалуй, только кошки. До кончиков пальцев. Очень хотелось кофе. Они с мамой позволяли себе эту роскошь – покупали кофейные зерна, сами мололи их, потом ставили на огонь турку. Кофе получался таким крепким, что казался густым. Но сейчас сошел бы и растворимый.

Антон начисто забыл, что недавно самым большим его достижением было – приподнять голову от подушки.

Молотый кофе нашелся в той самой баночке, коричневой, жестяной, где хранился всегда. В холодильнике обнаружился сыр. Антон поставил на огонь сковороду, растопил кусок масла, разбил яйца…Накрыл всё крышкой, и она тут же стала запотевать.

Послышались частые шаркающие шаги – Софья почти бежала на кухню. Наверное, она подумала, что в квартиру ворвался кто-то чужой. Она застыла в дверях. Софья забыла, как надо креститься, но рука сделала все сама.

*

К счастью, Майе удалось купить билет на поезд. Последний билет. Плацкарт. Боковая верхняя полка у туалета. Сосед снизу настроился на то, что толком поспать ему не дадут. Возле уха кто-нибудь будет все время хлопать дверью.

Сосед вышел на первой же станции, где поезд стоял четверть часа, и вернулся с пивом и рыбой. Проводница сделала вид, что закрыла на это глаза. Дяденька, видимо, тихий, и сидел от нее далеко. Если что – можно сделать вид, что проводница знать ничего не знала, ведать не ведала.

Зато пассажиры, ехавшие напротив, поглядывали на мужика, который чистил чехонь и наливал себе пенное – с завистью, сожалели, что им это не пришло в голову.

По вагону пошла женщина с сетчатой корзиной, предлагая – соки, минералку, шоколад, печенье… Мерным голосом. Никто ничего у нее не брал.

– А шампанского у вас нет? – спросила Майя, резко садясь на своей верхней, и с опозданием понимая, что она сейчас стукнется головой, – Б-лин…

Она потерла макушку:

– Когда следующая станция? – спросила она.

– Через два часа, – откликнулся дяденька снизу, – Давай вдвоем рванем. Ты за шампусиком, я за пивасиком. Эту полторашку я к тому времени уже приговорю. А то ты больно скромная, так и на поезд опоздаешь. Рыбки хочешь?

Есть Майя не могла. На следующей станции они с попутчиком успели добежать до продовольственного магазина на привокзальной площади, дядечка прорвался к кассе с их покупками первый:

– Я шофер «скорой», меня в машине ждут… Скорее-скорее, сейчас с мигалками поедем…

– А шампанское для кого?

– Так для больного же…. Что б не мучился.

Хорошо, что их не побили.

Майя купила две бутылки игристого, то есть, того суррогата, что проходит под этим видом. Она пила его чашками, как лимонад, и проводница, в конце концов, забеспокоилась, не упадет ли она ночью с полки. Предложила пристегнуть ремнями, как маленькую

Ночью Майя стояла в тамбуре, потому что не могла ни спать, ни даже лежать. Денег у нее осталось – только на проезд в автобусе: от вокзала до дома Антона. Но в кармане у нее лежал ключ, самое главное сокровище. Она то сжимала его в руке, то отпускала, и лишь слегка касалась пальцами, но все время помнила о том, что он есть.

…Она была тут только один раз, но вспомнила и дом, и подъезд, и лестничную клетку. Казалось даже собака, что гуляла во дворе, узнала ее.

Тихо и легко повернулся ключ в замке…. В конце концов, даже если Антон никогда не встанет, они все равно вдвоем смогут все. Даже парить на парашюте. Она будет его держать. А парашют станет парить над ними, как расписные ангельские крылья.

….Живой и здоровый Антон стоял посреди комнаты. Укладывал вещи в сумку.

– О, – сказал он, как будто они расстались вчера, – А я к тебе собрался! Позвонил, понимаешь, твоим родителям. Говорят – тебя нет, гостишь у бабушки. Адрес мне почему-то не дают. Ты мне когда-то письмо оттуда присылала, искал-искал конверт….

– Нашел?

– Не-а. Зато вспомнил название деревни. Думаю – приеду, поспрашиваю, мне покажут, где бабушкин дом…

– Слушай, – сказала Майя, – Я страшно хочу есть. Двое суток только пила. В смысле бухала.

– Ты? – поразился он.

– Короче, я пошла ставить чайник.

В кухне сидела пожилая женщина и плакала. Майя прикрыла дверь и глазами спросила Антона – это кто?

– Она, понимаешь, жалела, что в жизни мало верила. А сегодня поняла, что Бог есть.

– Пойти, что ли, к ней присоединиться? – задумчиво спросила Майя сама себя, – Кстати, держи, это тебе от бабушки. Сама удивляюсь, как дотащила.

…Вечером они остались в квартире одни. Сидели, пили чай с вареньем из морошки.

Помнил ли Антон что-нибудь о прошлом? Майя знала, что не спросит его об этом, пока он не заговорит сам.

– Слушай, какой ветер за окном, – сказал он.

– Это что! – живо возразила она, – Вот когда такой ветер бывает там, где бабушка, мне всегда кажется, что он подхватит наш дом, ну как у Элли с Тотошкой и унесет куда-нибудь на край света

– А на краю света мы еще так и не побывали….

– Зато мы были на других планетах. Мне всегда казалось, что все эти пейзажи, которые мы видим под землей – это своего рода космос. Или вообще другое измерение… А может быть, совсем рядом – ад.

Среди ночи Майя проснулась. Ветер стих, и Антон рядом крепко спал. Они забыли выключить радио и где-то далеко, в глубине квартиры пела Ирина Богушевская:

…Ведь там опять зима с этим белым огнём.

Оставь меня в раю, средь любви, средь печали.

Я всё тебе спою, что узнаю о нём.

Ведьма

Блошиный рынок не пользовался особенной популярностью. Это в крупных городах на подобных развалах может мелькнуть какая-то редкость. А главное – там найдутся ее ценители. Здесь же, в маленьком городке, подобное оценивали как «хлам» и «отстой». И можно было задаться вопросом – на что живут все те люди, которые по выходным стоят немного в стороне от общего рынка, разложив прямо на траве, на подстеленных листах картона, свой немудреный товар. Старинные утюги, те, что грелись углями, не менее древние самовары, кое-где проржавевшие садовые инструменты, подсвечники, интерьерные вещицы времен СССР и прочее.

Вика иногда, придя на базар, сворачивала, чтобы пройти тут, посмотреть, что продается. Но соблазнилась лишь раз – увидев украшение. Потемневшую брошку, некогда позолоченную, с красными камнями, отливавшими другими цветами, если брошь поворачивали. Стоила эта редкость – копейки, и теперь хранилась в шкафу. Носить ее Вика не решилась бы – однокурсницы бы скривили губы, мол, странный выбор.

В этот раз Вика пришла на рынок за цветами. Отец разрешал ей сколько угодно возиться в маленьком садике. И она не на шутку увлеклась составлением композиций. Уже посажены были и благополучно перезимовали маленькие туи. А сейчас девушка надеялась купить недорогие розы и высадить их, так сказать, на переднем плане. Как хорошо тут будет сидеть через несколько лет, в теплые летние дни, и вдыхать настоящие южные ароматы. Раз уж им с отцом так редко удается путешествовать, надо хоть сад превратить в райский уголок.

… Вика заметила ее сразу. Белая шкатулка стояла рядом с какими-то слесарными инструментами, выделяясь на фоне их грубой фактуры своей тонкой резьбой. Девушка присела, взяла ее в руки. Стенки шкатулки казались переплетением виноградным лоз с мастерски вырезанными листьями и грозьями, а на крышке был изображен орел, расправивший крылья.

– Из кости сделана, – сказал немолодой продавец.

Он был неопрятно одет, и производил впечатление человека, который хорошо, если умеет читать. Наверное, ездит по деревням. Старики умирают, наследники продают дома, а перед этим в осиротевшие избы слетаются такие вот стервятники. Скупают по дешевке иконы, вышивки, всё необычное, самобытное, чтобы его потом перепродать.

Вика не сомневалась, что шкатулка стоит дорого, ей не по карману, но все-таки спросила не без робости:

– Почем это?

Дядька прищурился:

– Тыщу дашь?

И Вика поняла – это ее вещь. Она давно взяла себе за правило: если ей отдают что-то за цену, гораздо ниже подлинной – надо брать. Значит. Сама судьбу хочет, чтобы владеть этим предметом стала она.

Девушка отдала тысячу, поняла, что розы на этот раз ей улыбнулись и помахали ручкой – или, вернее сказать, веточкой, но все же она уходила домой, неся клад. Тот, кто вырезал узор на шкатулке, вложил в это много сил. Бывают такие вещи – словно одушевленные. И эта – из их числа.

С практической точки зрения – шкатулка была ни к селу, ни к городу. Слишком мала, чтобы хранить, в ней, например, ключи. И слишком дорого выглядела для дешевой бижутерии Вики. Вот разве что брошка…

Дома Вика достала брошь, полюбовалась игрой красных камней – оттенок у них был немного зловещий – и положила украшение в шкатулку. Они подошли друг к другу как нельзя лучше.

Отец пришел только к вечеру – он работал и в выходные. На кухне, под крышкой ждал их с Викой ужин – еще теплая шаурма. А девушка лежала у себя в комнате – на диване. На животе, обложившись книгами, готовилась к завтрашнему семинару.

Перед тем, как помыть руки, отец заглянул к ней:

– А где же розы?

Он помнил все мелочи из ее жизни. Естественно, и сейчас он ожидал увидеть в палисаднике только что посаженные кустики.

Вика легко поднялась, открыла шкаф, поставила на ладонь шкатулку и поднесла ее отцу:

– Вот. Не удержалась.

Она поворачивала свою покупку то так, то эдак, и не сразу бросила взгляд на отца. А, когда, наконец, посмотрела, чтобы оценить впечатление, то чуть не уронила вещицу.

– Ты совсем белый! Тебе плохо? Сердце?

Несколько раз на памяти Вики отец жаловался на колющую боль в боку. А когда она хотела вызвать «скорую помощь», просил:

– Давай подождем немного, вдруг пройдет…

И через некоторое время боль отступала. Андрей знал, насколько дочь боится остаться одна. Ведь у них не было никого, кроме друг друга. Но сейчас он забыл обо всем.

Он даже не сказал «дай» – просто выхватил шкатулку из рук вики. Перевернул ее. И нажал на выпуклость, которую Вика – если бы и обратила на нее внимание, сочла бы деталью узора. И тогда – девушка глазам своим не поверила. Дно шкатулки оказалось еще одной крышкой, которая, повинуясь какому-то тайному механизму, чуть приоткрылась. А когда отец откинул ее – оба увидели маленький пожелтевший листок бумаги. Сложенный в несколько раз. Вика не успела и глазом моргнуть – отец развернул его, девушка и представить не могла, что грубые пальцы могут действовать так быстро и при этом бережно. Будто отец допускал, что листок может рассыпаться у него в руках.

Вика сунулась из-за его плеча. И оба увидели, что на листке изображен – примитивно, но вполне узнаваемо – шатер цирка. А внизу, косым, летящим почерком написаны цифры – дата. И такая ж летящая подпись.

– Ты понимаешь, что это значит? – мужчина поднял на Вику глаза.

Девушка недоумевающе повела плечами и чуть улыбнулась – нет, мол…

– Это значит, что четыре года назад твоя мать была еще жива.

**

– И вообще – это, по-моему, самое страшное место на земле, – убежденно сказала Рита.

Они лежали головами друг к другу в своем заветном месте, там, где их не так-то легко было бы обнаружить. Здесь протекал ручей с чистой прозрачной водой, но дети гордо называли этот ручеек рекой. Со всех сторон рос лес, и берега ручья были довольно обрывисты. Вот только тут образовалось что-то вроде углубления. Старое дерево еще удерживалось на краю, но корни его уже обнажились. И меж них дети устроили себе убежище, что-то вроде шалаша или пещеры – кому как нравится.

Андрей знал, что Рита тяготеет к разным страшилкам. Немудрено, учитывая то, где она живет. Девочка и в школу-то начала ходить только с этого года, до той поры была на домашнем обучении. Остальные ребята не поверили, когда она появилась у них в классе. Что – все эти годы она жила рядом с ними, но не появлялась на занятиях? При том, что больной Рита вовсе не выглядела. Обычная девочка, разве что покрасивее прочих. И тут же, ей все стали завидовать – вот эта лафа! Это ж она на несколько лет сократила себе школьную каторгу. Только отличница, Света Антипина, которая до появления новенькой, была в классе как в сказке «и всех краше, и всех умнее», надеялась, что Рита здорово отстала от всех в учебе. Хорошо бы, чтобы новенькая оказалась настоящей Маугли, и над ее ответами все смеялись.

Напрасные ожидания! Выяснялось, что Рита успевает по всем предметам, а по биологии и английскому – она настоящая «звездочка». Видимо, говорить на чужом языке ей не доставляет ни малейших усилий. Что же касается биологии, то, когда Рита отвечала урок, ее порой «заносило», она пускалась в такие рассуждения, которые ребята понять не могли, а только учитель.

– Немудрено, – сказал однажды Константин Викентьевич, задумчиво улыбавшийся все то время, что Рита говорила, – С такой-то бабушкой…

Да, Риту воспитывали не отец с матерью, и даже не одна мать – как прочих ребят – у нее была только бабушка. Но старушка непростая. Мало того, что врач с какими-то там титулами и регалиями, но бери выше – Аглая Степановна возглавляла здешнюю больницу. О которой ходило много легенд и слухов.

Старожилы могли рассказать, что прежде тут, в отдалении от поселка, практически среди леса, стояло лишь несколько корпусов, предназначенных для туберкулезных больных. Несколько местных женщин работало там в обслуге. Они тайком приносили домой бутылочки с шипучим солоноватым кумысом, и держались за свои места, потому что там их и кормили, и платили какие-то надбавки.

В девяностые годы больница перестала существовать, и кто знает, куда отправили тех, кто там лечился. А несколькими годами позже, сюда приехала Аглая Степановна с несколькими помощниками, и лечебница получила новую жизнь.

Оба корпуса отремонтировали, и вскоре стало известно, что находиться тут будут психически больные люди. Даже хуже. Те люди, которые никому не нужны. Бомжи там разные, маргиналы.

В поселке возмутились – сложилось даже некое движение, чтобы не дать этому проекту осуществиться. Лучше бы уж колонию для малолетних открыли, как собирались вначале. А пс-ихи! Они же будут сбегать из больницы, шататься по поселку, разносить разные болезни, а то еще и убь-ют кого-нибудь. Написали письмо в область, и даже в Москву.

Но Аглая Степановна не обратила на это никакого внимания, видно, крепкие у нее были покровители. Никто из местных даже не узнал, когда больница наполнилась пациентами. Ни разу ни один из них не покинул каменной ограды, нужно было еще постараться, чтобы кого-нибудь увидеть.

Работали у Аглая Степановны тоже исключительно свои люди. Никого из жителей поселка она к себе не взяла, хотя просились, хотя бы даже из любопытства.

Прошло довольно много времени. И рядом с корпусами стали строить целый комплекс – одноэтажные гостевые домики, кафе, небольшой бассейн. Даже парк разбили. И приезжать сюда стали богатые люди. Для местных это было как гром среди ясного неба. Что они тут забыли. Как ни хорош был обустроенный профессоршей уголок, все же ее пациенты были настолько состоятельный, что каждый из них мог купить бы себе такое «поместье», и еще парочку таких же. Что ж им не отдыхается где-нибудь на Мальдивах или в Швейцарии?

Чуть-чуть развеялся туман, когда стало известно, что едут сюда не просто богачи, а те из них, у кого есть психически больные родственники.

– Заграницей так не лечат, – сказала один раз дама, от скуки заглянувшая в поселок, – Аглая Степановна просто волшебница какая-то. У меня сестра почти не говорила, никого не узнавала – а увезу я ее отсюда нормальным человеком.

– А на прием записаться можно? – бесхитростно поинтересовался кто-то из местных.

Были же и тут свои проблемы. Кто-то пьет запоем, кто-то жену поколачивает и остановиться не может, а Верку Гатину вообще зовут сумасшедшей, потому что она истерику устраивает каждые пять минут.

Но Аглая Степановна сказала, как отрезала:

– Я не виду приемов!

Но как же тогда к ней – миль пардон – попадали все эти пациенты.

– Рожами мы, значит, не вышли, – объяснила землякам Верка, – Заплатить столько не может, сколько она спрашивает. Есть другой вариант – сбрен-дить окончательно и забом-жевать. От тогда будет самое то, правда нас не по коттеджикам расселят, а по палатам запрут. Может, кому по блату достанется цепь потолще, миска больше.

О том, что у Аглаи есть внучка, выяснилось совершенно неожиданно. Профессорша позвонила директору школу и попросила записать девочку в шестой класс. У директрисы не возникло никаких возражений до той поры, пока не выяснилось, что никаких документов, кроме свидетельства о рождении, у девочки нет. Раньше Рита не училась ни в одной школе.

Директриса оторопела:

– Но как же так? Это первый подобный случай, прежде я с таким не сталкивалась. Может, девочку нельзя в обычный коллектив, ей нужна спецшкола?

Когда Аглая Степановна начала говорить, тон у нее был такой, что директриса сама почувствовала себя первоклассницей.

– Несколько лет назад мои дочь и зять трагически погибли. Рита – моя единственная внучка, и мне трудно было отпустить ее от себя. Я занималась с ней сама. Если вы считаете, что моих знаний недостаточно, чтобы помочь девочке освоить программу пятого класса…

– Что вы, что вы…, – залебезила директор, – Вы только поймите, мне надо оформить все это документально… Я позвоню в районо.

– Звоните, – разрешила Аглая Степановна.

Вопрос решился мгновенно – директриса была удивлена. Никаких препятствий, никаких проволочек.

Учителя тоже насторожились, особенно классная руководительница. Как еще Рита вольется в коллектив? Но и тут все прошло гладко. Рита повела себя просто – совершенно не как выскочка, не как внучка известной личности. Она давали одноклассникам списывать «домашку», охотно играла в те же игры, что и ребята, без капризов ела в школьной столовой – съедала все до капельки.

Единственным увлечением, выделявшим ее среди остальных ребят, была тяга к «ужастикам». Ее воображение напоминало горящую печку, и топливо годилось любое – от детских историй вроде «желтой тумбочки» и «черной руки» до романов Стивена Кинга, которые Рита читала взахлеб.

На этой почве она и подружилась с Андреем, у девчонок в классе были совершенно другие увлечения. Рита приносила мальчику книги или пересказывала прочитанное, а он показывал ей те места в округе, о которых жители рассказывали легенды. Они вдвоем и место это отыскали, меж корней старой ели. Шли летние каникулы, и Андрей был предоставлен сам себе, да и Риту отпускали до самого вечера.

И вот она собиралась рассказать ему о самом страшном месте на земле

Андрей уже наслушался от нее немало страшилок. И о замке Дракулы, и о жуткой Кашкулакской пещере, где приносили в жертву животных и даже людей.

– Ты представляешь, – Рита водила пальцем по песку, рисуя на нем спирали, – Это началось аж в тринадцатом веке. Аббат по имени Генрих, которого чешский король послал в Святую землю, привез назад немного земли с Голгофы. И рассыпал ее по кладбищу своего аббатства. И после этого все, кто там поблизости жил, захотели, чтобы их похоронили именно тут. А потом начались эпидемии чумы, и еще в Средние века люди всегда воевали. Короче прошло время, и кладбище сделалось просто огромным.

А когда начался пятнадцатый век, тут построили большой прекрасный собор, и возле него сделали усыпальницу. И один полуслепой монах стал выкапывать останки людей из могил и складывал кости вот в эту вот усыпальницу.

Столетия спустя, монастырь закрыли, и земли эти купила одна богатая семья. И новые хозяева наняли резчика, чтобы из груды костей он сделал что-то красивое. Вот и получилось это место, которое называется костница. Представляешь, там целые груды их… И даже огромная люстра, которая свисает с потолка, сделана из костей и черепов….Слабо было бы там остаться на ночь?

– А ты сама там была и все это видела? – спросил Андрей.

– Не-а, – вздохнула Рита, – Меня еще никуда заграницу не брали. Бабушка ездила. Она мне оттуда всякого-разного привезла. И шкатулку, которая сделана – прикинь – из кости. Не из человеческой конечно. Не знаю, из чьей…И если ты никому не скажешь, то я….

В воздухе повисла пауза на несколько мгновений.

– Когда я лишнего трепался? – по тону Андрея было понятно, что он вот-вот готов обидеться.

– Тогда я завтра покажу тебе один секрет. Тайник, о котором никто не будет знать, кроме нас с тобой.

И Рита не обманула. Обычно Андрей встречал ее неподалеку от больничной ограды. И у девочки терпения не хватило ждать, когда они отойдут подальше. Она достала из небольшую шкатулку изящной резьбы, и протянула другу:

– Попробуй найти секрет сам.

Андрей медленно осматривал вещицу, пытаясь понять, о чем говорит Рита. Неведомый мастер уделил своей работе много времени. Так точно и верно были отделаны каждый лист, каждая ягода винограда. И хищная птица на крышке, казалось, сейчас посмотрит тебе прямо в глаза. Мальчик открыл шкатулку – она была пуста. Он пожал плечами и протяну вещицу Рите – мол, сдаюсь.

– Я тоже не сразу догадалась, – сказала она в утешенье, – Смотри.

Она перевернула костяную коробочку:

– Вот на эту гроздь винограда нажимаешь, выпуклую и…

Открылась вторая крышечка, и совсем маленькое пространство под ней. Андрей был разочарован:

– Ну и что? Сюда ничего толкового и не спрячешь…

– Я всё себе представляю, а – задумчиво сказала Рита, – Для чего это сделано, и что тут хранили. Может быть, какая-нибудь дама держала тут кольцо с бриллиантом. Или тут можно было таить от других яд…

– А она старинная, шкатулка эта? – трезво спросил Андрей, – Ты поглянь, есть там дата, когда ее сделали? Может ее вчера вырезали, чтобы туристам продать.

Но Рита так убежденно покачала головой, точно она была уверена в таинственной судьбе шкатулки. Но, видя, что приятель не разделяет её очарованность этой вещицей, она перевела разговор и больше о шкатулке не упоминала.

Время шло так, как это вообще бывает в юности – учебный год кажется бесконечным, а тут хлоп – и летние каникулы. И ты уже в седьмом, восьмом, девятом классе. Те, кто предрекал, что клиника Аглаи Степановны просуществует недолго – в конце концов, тут же не избавляют от онкологии и даже не делают новую красивую «морду лица», все эти люди просчитались. Нет, количество пациентов не прибавлялось, но, видимо, те, кто тут лечился, отбирались тщательно не только по диагнозам, но и по уровню доходов. Это – что касалось обитателей коттеджей. Оставалось недоумевать, почему профессорша, вместе с тем, продолжает держать еще и «богадельню» – в корпуса время от времени привозили разных маргиналов.

Поселок потерял интерес к уединенной клинике по соседству. Ни на работу туда не устроиться, ни в меценатстве профессорша замечена не было. Надеялись было, что она выделит какие-то деньги «на общее благо» – ну там, Дом культуры поможет отремонтировать или подарки школьникам к Новому году закупит. Но когда ей деликатно на это намекнули – Аглая Степановна сказала, что все доходы клиники до копеечки идут на научные разработки, поэтому – никакой благотворительности. И со временем поселок будто вычеркнул неприветливую соседку из своей жизни. Путь занимается ос своими психами, чем хочет. Ладно, хоть не какой-нибудь металлургический комбинат, природу не отравляет. Пусть существует, как хочет.

Рита по-прежнему шла первой в классе по биологии, и всё меньше было у нее свободных минут. Бабушка привлекала ее к работе и, судя по всему, готовилась сделать своей преемницей.

Взрослые – учителя и кое-кто из родителей, считали, что будущее уж кого-кого – а Риты – точно обеспечено. И лишь Андрей знал, что девушка не чувствует себя счастливой.

– Бабушка все решила за меня, – мрачно говорила Рита, – Она сама, знаешь, сколько всего в жизни повидала? А я должна буду тут сидеть вообще безвылазно, заочно окончить институт, и потом у нее работать. И спорить не получается вообще. Мне кажется, бабушка вообще относится ко мне, как к одному из своих пациентов. А там, знаешь, такие жутковатые персонажи попадаются…

– Какие? – Андрей переложил сумку Риты в другую руку.

Он встречал девушку у больничный ворот, а после школы провожал ее обратно. Для этого ему приходилось делать порядочный круг, но другой возможности пообщаться у них не было. У Риты все время было расписано п минутам.

– Это из тех, которых бабушка сначала в закрытом режиме держала, а потом выпустила. И я так понимаю, они у нас теперь навсегда останутся. Нужные люди! Вот допустим, у бабушки помощник есть. Я не знаю, как его зовут на самом деле, если спрошу у бабушки, она точно спросит: «Зачем тебе?» Я его сама прозвала Карлом. Я читала, что это имечко такое мрачное. Как крик ворона. Андрюш, это не дядька, это какой-то шкаф с бородой. В нем росту больше двух метров, наверное…

– И что он у вас делает? Чем он такой нужный?

– Ну… он и дворник, он и сторож…По ночам в этой будочке ночует, которая у ворот. Честно, если мне вдруг когда-нибудь захочется ночью выбраться, я лучше через забор перелезу, чем мимо него пройду. А еще у него есть собака такая…

– Какой породы? – перебил Андрей. Он был страстным собачником.

– Не знаю. По виду как жирный дог с висячими ушами. Но породистая, конечно. Это ему бабушка щенка привезла.

А второй у нас экземпляр такой водится – это Агриппина. Она вообще нормальная такая тетка, классная. Тоже раньше вон сидела запертая. Потом ее выпустили, мне кажется потому, что больше ее нельзя там держать – помрет. Она худенькая-худенькая, ты не представляешь, вообще косточки одни. На балерина Майю Плисецкую похожа чем-то. И вот у нее бывают видения… Я сначала думала, что она тронулась, как эти… жертвы ясновидящих. Ну там, которые бормочут: «В море-океане, на острове Буяне, лежит доска, под доской – тоска…»

Андрей не выдержал и заржал в голос.

– Так ведь нет, – Рита схватила его за руку, – Она у нас уже пару раз предсказала точно. Одной бабушкиной пациентке сказала – зря, мол, лечишься, до осени все равно не доживешь. И точно, в конце августа позвонили бабушке, что она умерла. Что-то там с тромбом случилось. Второй раз – у нас такая открытая столовая была, когда тепло, все там любили собираться. И вот эта тетка пьет чай и задумчиво так говорит: «Завтра этого уже не будет». А ночью – пожар, и столовая сгорела.

– Может, она же и подожгла?

– Нет, там рядом домик у поварих стоял деревянный, в нем проводку замкнуло, и домик загорелся, А уже от него – столовка. Но самое, знаешь что жуткое? Агриппину можно увидеть там, где ее нет.

– Это как? – Андрей даже остановился.

– Я ее один раз увидела у себя в комнате, – твердо сказала Рита, зная, что у Андрея нет оснований не верить ей. Он верил ей всегда, даже зная, какое у нее богатое воображение, – Ты представляешь. Ночь, я, конечно, сплю. Окно закрыто, дверь, конечно, тоже. У бабушки с этим строго. Она меня с детства приучила – дверь запирать. Типа, у нас тут много людей живет, и люди эти разные. И вдруг я во сне просыпаюсь от какого-то страха, от чувства, что в комнате кто-то есть. И раз – в самом темном углу, в кресле сидит Агриппина. Ногу на ногу закинула. В своей длинной юбке. В кофте с рукавами. Она всегда так одевается, чтобы не было видно. Какая она худая. Я села… вот знаешь… простыню комкаю, так страшно… н не знаю, как от нее защититься. А она мне говорит: «Уходи отсюда». И я понимаю, что всего этого не может быть, но это есть!

Андрей смотрел на подругу с сочувствием. Он не то, чтобы поверил ей на все сто процентов – все-таки это было невероятно – просто Рита рассказывала о том, что причинило ей мучения, и он не мог не жалеть ее.

– Ну вот, а так-то мы с Агриппиной разговариваем. Правда, она вполне нормальная тетка. И на другой день я ей рассказываю, как она ночью ко мне приходила. А она посмотрела мне в глаза и говорит: «Я тебе правду сказала».

– Рита, а давай, правда уйдем, – это был какой-то толчок судьбы, которого Андрей давно ждал, – Нам остается один последний год в школе. И нафиг всё. Уезжаем в институт. Мы взрослые люди. Отпустят—не отпустят тебя, какая разница. В восемнадцать лет сама можешь решить…На крайняк..Я тебе не так, конечно, это хотел сказать. Но в общем, выходишь за меня замуж. И тогда за тебя отвечаю я, а не бабушка.

У него никогда не билось так сердце, как в те минуты, когда он ждал ответа на этот вопрос. Но Рита, кажется, его даже не заметила. Будто она относилась к их браку, как к делу естественному, решенному. Она лишь вздохнула:

– Я поговорю с бабушкой.

Но выражение ее лица и сдвинутые брови говорили, что она не ждет от этого разговора ничего хорошего.

Весь одиннадцатый класс прошел для Риты под знаком того, что она собиралась сказать Аглае Степановне о своем решении – и в последний момент трусила. Когда же разговор, наконец, состоялся, разразилась такая гроза, какой Рита не помнила за всю свою жизнь.

Сначала Аглая Степановна отрезала просто:

– Нет. Это невозможно.

– Ну почему невозможно? – Рита знала характер бабушки, и до последнего старалась вызвать вспышки, – Я люблю Андрея, мне больше никого не надо. Что странного в том, что мы поженимся? И в институте я тоже хочу учиться очно. Мы уедем…Потом, я может быть, вернусь. Наверное, даже.

– Ты ни за кого не выйдешь замуж, и работать будешь здесь, – бабушка говорила таким тоном, будто Рита была щенком, до которого хозяйка старалась донести прописную истину – нельзя спать на кровати и делать лужицы на полу, для этого есть специальные места.

Уж на что девушка впитала в себя порядки этого дома, но тут и у нее глаза распахнулись:

– Как ты это себе представляешь? Как ты можешь запретить мне выйти замуж?

– Ты не знаешь, о чем просишь, – Рита испугалась тона Аглаи Степановны, – Вспомни свою любимую сказочку про Русалку. Так это все равно, что Русалочка бы заявила: «Я хочу жить на берегу».

– И кто же в этой сказке ты? – Рита прищурилась, – Добрая бабушка или Морская Ведьма?

– В школу тебя теперь будут отвозить и привозить, – в этот момент девушке показалось, что Аглая Степановна ее ненавидит, – Ключа от ворот у тебя больше не будет. И в жизни твоей больше не будет не только Андрея, но и никакого института. А будешь возражать и жаловаться – пойдешь в корпус, за решетку!

Рита так и опустилась на постель. Многое, очень многое в ее жизни действительно переменилось после этого разговора.

С Андреем она теперь могла разговаривать только во время перемен – к моменту окончания занятий Риту ждала машина. И пожаловаться учительнице, директору, да кому угодно – как советовал Андрей – Рита тоже не смела. Даже если будет принято решение забрать ее от бабушки – а это еще не факт, дело будет тянуться долго. И бабушка не допустит, чтобы Риту отдали в интернат. Скорее уж действительно, припишет ей какой-нибудь психический диагноз и запрет в палате.

Оставалось, стиснув зубы, ждать выпускного. «А там посмотрим», – твердила себе Рита. Ей и на выпуск идти бабушка не разрешила – мало ли, что внучка может там учудить. Аглая Степановна добилась- аттестат Рите отдали заранее.

Девушка не заговаривала больше ни об отъезде, ни об институте – казалось, она смирилась. Но через неделю после выпуска, Рита ночью выбралась через окно. Клиника была обнесена надежной стеной, и девушка помнила о сигнализации. Сколько времени она ломала голову над тем, как можно выбраться отсюда… Единственный вариант, который им с Андреем пришел в голову, был таким – спуститься к пляжу, переплыть неширокую речку, а на том берегу Риту будет ждать Андрей с сухими вещами. Они успеют на первую электричку, и через два часа будут уже в городе.

Рита настолько боялась, что ее отыщут и там, что конспирация ее переходила уже все мысленные пределы.

– А там нужно пересесть на поезд, и дальше, дальше, – твердила она, – Может, куда-нибудь в столицу… Там уж точно затеряемся.

– Да брось ты, – Андрей смотрел на подругу с любовью и жалостью, – Не делай ты из старушки какого-то Шерлок Холмса. Ну побесится маленько, и отойдет. Пусть и дальше живет со своими психами.

Но Рита лишь мрачно качала головой.

**

В жизни бывают сны, которые возвращаются снова и снова. Так и Рите потом ночь за ночью снился побег. Территория лечебницы всегда была хорошо освещена, за исключением отдельных уголков. Поэтому те, кто здесь работал, носили с собой фонарики. Но этот путь до реки, который девушка проделала в полной темноте…Эта холодная черная вода… Рита хорошо плавала, но она часто воображала себе что-то страшное. Её пугало не течение, не водовороты – а то и другое ежегодно уносило жизни на этой реке – ее страшило, что кто-то схватит ее и утянет под воду. И еще много раз Андрею приходилось по ночам будить подругу, когда Рита кричала не своим, а каким-то сдавленным задушенным голосом.

Между тем побег их прошел вполне благополучно, и через два часа после того, как дрожащая Рита вышла из воды, они уже сидели в электричке. Волосы девушки еще не успели высохнуть. В городе им не составило труда снять квартиру (под причитания Риты, требовавшей уехать еще дальше, а лучше куда-нибудь на Камчатку или на Сахалин)

– Здесь такой хороший университет, – мягко убеждал подругу Андрей, – Если оба поступим, ну какие у твоей бабушки будут возможности тебя забрать? Смешно даже думать. Ты совершеннолетняя, все решения, касающиеся своей жизни, принимаешь сама…

И всё же, пока не опубликовали списки тех, кто был прият на первый курс, Рита старалась не выходить лишний раз на улицу, и просила Андрея звонить в дверь особым звонком – три раза, чтобы она сразу ему открыла. Парень подсмеивался над ней, но про себя думал о том, как обманчиво впечатление. Всем и всегда семья Риты казалась более, чем благополучной. Любящая бабушка и тихая, благонравная внучка-отличница. Но до какой же степени у девушки была сломлена воля…

К огромной радости молодых людей – они поступили оба. Причем Рита выбрала не биофак, который ей прочила бабушка, а вместе с Андреем подала документы на исторический факультет. Став студентами, они расписались, хотя декан и ворчал: «Женатый студент – это не студент вообще». Денег у них не было даже на самую скромную свадьбу, зато им дали комнату в общежитии, на втором этаже, где жили семейные пары. Плата была символической, собственно, это и подвигло ребят так быстро оформить свои отношения. Это был такой период их жизни, когда они экономили на всем.

Рита не сразу поверила, что у них началась обычная студенческая жизнь. С лекциями и семинарами, с походами в кино и экскурсиями, и даже с ежегодным «Зимним балом», который устраивался в атриуме. Девушкам приходить нужно было непременно в длинных бальных платьях. И почему-то почти все девчонки надевали платья невест. Наверное, они казались им больше всего похожими на старинные, с их кринолинами и шлейфами. Рите тоже кто-то одолжил такое платье, и она с восторгом разглядывала себя в зеркале.

– Значит, всё равно мне была судьба его надеть, – повторяла она, – На свадьбу не пришлось, так хоть сейчас…

Хотя учеба и была сложной по сравнению со школой, время неслось. Особенно сессии пролетали мгновенно. Андрей и Рита засиживалась над конспектами далеко за полночь – хорошие оценки, от которых зависела стипендия, были им жизненно необходимы. Немного втянувшись в учебу, оба начали подрабатывать. Андрей без долгих сомнений устроился на полставки дворником в детский сад. А Риту взяли официанткой в кафе на четыре часа в день.

На выпускном курсе Рита забеременела. Они еще не мечтали о ребенке. То есть думали, что он, конечно, будет, но немножко позже. Однако, когда врач подтвердил догадку, оба – и Андрей, и Рита – восприняли это как какое-то чудо, пришедшее в их жизнь.

Андрей настоял на том, чтобы Рита уволилась с работы – он сам будет теперь обеспечивать семью. Ее обязанностью было теперь лишь посещать лекции, и писать конспекты для них обоих.

Они защитили дипломы, и лишь тогда Рита поверила, что прежняя жизнь уже не вернется. К тому времени умерла бабушка Андрея, завещав внуку дом. Андрей съездил в деревню, продал наследство. И молодая пара смогла купить маленькую квартирку в городе. О ремонте, который нынче превращается в цель жизни и произведение искусства, оба даже не задумывались. Побелили потолки, наклеили свежие обои. Купили на Авито самую необходимую мебель, в том числе, детскую кроватку. И почувствовали себя богатыми как Крез…

Почти всё время Андрея занимала работа, а ночами он нередко писал курсовые и дипломные работы – это тоже давало молодой семье какую-то копейку. Андрею хотелось оплатить Рите пребывание в больнице. Его мать потеряла первенца из-за того, что ее «проглядели» медики, и Андрей хотел приложить все силы, чтобы с его женой не произошло ничего подобного.

Девочка родилась в последний день лета, такой тихий и теплый, будто с неба лилась благодать. С точки зрения врачей всё прошло нормально, и без особенностей, хотя самой Рите роды, конечно, дались нелегко. Пришлось наложить швы, да и слабость молодая женщина чувствовала ни с чем не сравнимую.

И ее пожалели. По условиям Рита должна была находиться в одной палате вместе с малышкой. Но, видя, что роженица не может толком приподняться в постели, врач сказала ей:

– Отдохни. Отоспись сегодня. А дочка твоя – как ты ее назвала, Вика? – побудет сегодня в детском отделении с другими малышами. Утром принесем кормить.

Рита попробовала было протестовать, но она сама видела, что устала смертельно, просто засыпает на ходу.

Это был самый блаженный день в ее жизни. Она сознавала, что всё страшное позади, что у нее здоровая крепкая девочка. Правда, Рита еще толком не разглядела ее, но медсестрички говорили, что девочка – красавица. Рита то засыпала, то просыпалась. Ей принесли цветы от Андрея, ужин был вкусным. И Рита надеялась, что силы к ней быстро вернутся. В ту ночь она заснула крепко, как в детстве.

И так же неожиданно проснулась. Шел второй час ночи. Окна роддома выходили на лес. Это была, как теперь говорят, «фишка» больничного городка. Медики гордились тем, что здесь самый чистый воздух, и больные имеют возможность гулять по лесопарковым дорожкам. Но вот фонари в лесу не горели. Ничто не освещало комнату. И в самом дальнем, самом темной ею углу на стуле, предназначавшемся для посетителей, сидела женщина.

У Риты волосы стали приподниматься на голове – она узнала гостью. Свободные брюки и блузка с длинными рукавами. Агриппина вроде бы не постарела. Руки ее были сцеплены на коленях. И Рита едва не закричала, когда на пальце чуть блеснул камень в кольце. Сон не может быть таким ярким. Таким реальным. Рита закусила губу, стараясь, одновременно, удержаться от крика и причинить себе боль, надеясь, что она все-таки проснется.

– Уходите отсюда, – сказала Агиппина.

Слова были теми же, что и в прошлый раз. Почти. Вот только она сказала не «уходи», а «уходите».

Рита наконец-то догадалась зажечь фонарик на телефоне. Верхний свет она не могла включить, выключатель был далеко – там, где сидела страшная гостья.

Фонарик вспыхнул, и Рита успела подумать, что просто умрет на месте, если Агриппина действительно пришла сюда и сидит в нее в палате. Ее не остановил ни охранник у входа, ни сестра на посту. Но в углу никого не было. Только тумбочка, на которой стоял графин воды. И пустой клеенчатый стул.

Рита сжала руки. Если это не дурной сон, то что? Галлюцинация? Неужели она тоже сходит с ума, как бабушкины пациенты? Андрей сто раз объяснял ей, что всё уже в прошлом. Что бабушка нашла ее записку «Уезжаю учиться» и смирилась. Иначе она бы уже давно отыскала непокорную внучку и попыталась ее вернуть. Время ушло. Щупальца прошлого до сегодняшнего дня уже не дотянутся никак.

Рите хотелось дойти до детского отделения, забрать дочку и держать ее возле себя. И завтра попросить врача выписать их из больницы как можно скорее. Дома, где только от нее самой зависело – открыть или не открыть непрошенному гостю дверь, она чувствовала себя увереннее.

Ей пришлось сделать над собой громадное усилие, чтобы отказаться от этого плана. Она снова легла в постель, накрылась в головой одеялом, как в детстве, когда устраивала себе «домик», и пряталась в нем от ужасов прочитанной книжки.

Но в постели было так тепло, а сил у Риты – так мало, что она все же заснула, и проснулась вновь уже на рассвете.

Родильное отделение тоже пробуждается рано. Уже к шести часам дежурные акушерки развозят младенцев матерям. И Рита ждала возможности хорошенько рассмотреть дочку. Говорят, что девочки похожи на отцов…

Но раз за разом раздавались звуки – мимо провозили тележку с новорожденными, здесь ее называли «Музобоз», потому что проголодавшиеся младенцы голосили. Но дверь в палату Риты никто не открывал. Наконец, настала тишина, а ей всё еще не принесли ребенка.

Рита с трудом поднялась и, оставив под кроватью тапочки, босиком зашлепала к двери.

Больница жила своей жизнью. Шло кормление детей и в коридоре можно было увидеть только медиков, торопившихся по своим делам.

– А мой ребенок? – спросила Рита у первой же девушки в белом халате, – Почему мне не принесли?

Сестричка дернула плечиком.

– Я не знаю. А вы из платной палаты? Ребенок должен быть с вами. Или у него какие-то проблемы со здоровьем? Обычно слабеньких наблюдают…

Рита торопливо объяснила, почему ее дочка сейчас в детском отделении.

– Ну, постучите туда, спросите, – разрешила медсестра.

Вчерашние сестры уже сменились. И те, что заступили, никак не могли понять Риту.

– В платных палатах дети всегда с матерью…

– Да нет же у меня никого! – у Риты сорвался голос, – Моя дочка у вас!

Тогда и у сестры выражение лица стало растерянным.

– У нас никого нет. Всех новорожденных разнесли мамам…

Рита взяла себя за волосы и зарыдала. Она сползла по стене, сидела на корточках, плакала и не могла остановиться. Она понимала, что ведет себя постыдно, что это, наверное, гормоны. Надо как-то сдержаться… Ничего страшного не могло произойти. Дочку сейчас найдут. Но остановиться было выше ее сил.

Она слышала быстрые шаги. Ей сунули стакан с очень холодной водой. Наверное, торопясь, налили прямо из-под крана. Поднялась суета. От Риты не отходила пожилая санитарка.

– Сейчас найдут твою девочку, – добродушно говорила она, – У нас на днях детей во время кормежки перепутали. Мамка берет дочку – а батюшки – у нее брови за ночь выросли. Она кричит: «Не моя!» А ее девку другой женщине дали, которая у окна лежала. Ой, смех был, как они менялись…

Санитарка сама смеялась, вспоминая, но до Риты это все доходило плохо. И окончательно ее сердце оборвалось, когда она увидела, что по коридору к ней торопливо идут заведующая роддомом, дежурный врач и старшая медсестра.

Видимо, им очень не хотелось, чтобы сцену эту еще кто-то видел. И заведующая, Нелли Александровна подцепила Риту под локоть:

– Пойдемте ко мне в кабинет, поговорим…

– Её нашли? – Рита почти взвизгнула.

– Пойдемте, сейчас во всем разберемся.

Когда зареванная Рита села в кабинете Тетерниковой возле ее стола, она обратила внимание, что старшая медсестра привалилась к двери, чтобы никто не зашел. Заведующая выключила ставшую уже не нужной настольную лампу.

– Ребенок должен был быть с вами? Так? – сказала она раздельно, точно внушая.

– Да что вы мне все это говорите! Я вчера просила-умоляла, пусть дочка будет со мной! Мне отказали. Ее унесли…

– Вы точно помните, что ее унесли?

В каком бы смятении духа Рита не находилась, она понимала, что персоналу так было бы проще. Если б ребенок пропал из палаты, где находился вместе с матерью. А не из детского отделения, где был на попечении медиков. Конечно, больница все равно виновата, но мать то куда смотрела?

– Вику даже не приносили ко мне в палату, – сказала Рита, впервые назвав дочь тем именем, которое они с Андреем для нее выбрали, – Вы ее так и не нашли, да?

– Сейчас сюда поднимется охранник, – сказала Тетерникова, – Он уже сменился, но еще не ушел.

– А камер видеонаблюдения у вас нет?!

– Нам не выделяют на них денег, – сухо сказала заведующая.

Охранник оказался пожилым, седым уже мужчиной маленького роста. Он только разводил руками:

– Я не отлучался… Не видел я, чтобы ребенка выносили.

– А через служебный вход кто-то мог зайти? – этот вопрос задала уже Рита. Помимо основного, в корпусе был еще служебный ход – дверь возле лестницы. Изнутри он закрывался на крючок. Девчонки, которые лежали в роддоме, знали об этом, и порой сбегали на часок-другой: повидаться со своими, погулять в лесу, или даже домой ездили – помыться и навестить старших детей.

Заведующая вскинула брови и поторопила охранника с ответом:

– Ну…

– Ну я ж не разорвусь за всем зданием приглядывать. Я у себя сидел. Время от времени ходил по коридору. Ничего не слышал, было тихо.

– Ведь все проверили? – спросила заведующая у старшей медсестры.

– Всё, – вздохнула та.

– Что ж, надо в полицию звонить, – И Нелли Александровна взялась за телефон.

Рита не помнила, как доплелась до своей палаты. Тут и Андрей приехал, едва дождавшись утра. Рита обещала показать ему дочку. Но он увидел жену и не узнал ее – такое мертвое у Риты было лицо.

– Андрей, я знаю, кто ее украл, – сказала она.

**

Нет, их не бросили наедине с бедой. Палата Риты превратилась в проходной двор. Приходили полицейские. Где-то нашли даже психолога Это была полная женщина, похожая на немолодую цыганку. Правда жгуче-черные волосы были модно подстрижены. Но золотые серьги в ушах, но яркая косметика и сильный запах духов – все это настолько не гармонировало с тем, что чувствовали сейчас родители, что Рита лишь умоляюще прижала руки к груди:

– Уходите… уходите, пожалуйста…

В первые двое суток они с Андреем не спали, каждую минуту ожидая новостей. Никогда до этого Рита не интересовалась исчезновением детей. Но в любом случае, то что случилось с ними, было из ряда вон. Случалось, что нерадивые матери оставляли детей без надзора, и они пропадали. Гораздо чаще такая беда происходила с детьми постарше. Кто-то терялся, кто-то становился жертвой.

Не раз за эти дни Рита ловила на себе взгляд заведующей – одновременно и сочувствующий, и раздраженный. Сколько неприятностей, сколько хлопот из-за нее, из-за её девочки. Велики были шансы, что заведующую уволят. Да нет, место свое она могла сохранить лишь чудом. И Нелли Александровна думала сейчас о том, как отбиться, как объяснить то, что произошло, и не остаться при этом виноватой.

Денег на охрану выделяют всего-ничего. Поэтому и охранник у них – пенсионер, и камер наблюдения нет… Нелли Александровна готовилась воевать по всем фронтам – ее мечта была – самой уйти через полтора года отсюда на пенсию. А до той поры оставаться заведующей. Риту она поспешила выписать – пока молодая женщина оставалась тут, роддом напоминал разворошенный улей. Мало того, что тут полиция, да еще и журналисты, так ведь те женщины, которые намеревались тут платно рожать, готовы уже передумать – а что, если и их детей похитят.

Полицию Андрей попросил об одном – помочь отвезти Риту домой так, чтобы не посторонних глаз, лишних вопросов, а паче всего – прессы. Но следователь Кристина сказала, что этого не избежать.

– Вы же не сможете отключить телефоны, мы должны быть с вами на связи. Да и сейчас, когда будут объявления в газетах, по радио, по телевидению – с вами попытаются связаться те, кто может быть, что-то видел.

Кристина была молоденькой девушкой. Может быть, их делом занималось несколько следователей, но общались они, в основном с Кристиной. Наверное, в полиции решили, что Рите и Андрею будет проще найти общий язык со своей – практически – ровесницей.

Рита сразу сказала, что к похищению ребенка причастна ее бабушка.

– Больше никто не мог этого сделать, – она сжимала пальцы Кристины с такой силой, что та подумала: «Останутся синяки».

– Мы, конечно, проверим это, – Кристина попыталась высвободить руку, – Но давайте не останавливаться только на этой версии. Если подумать – зачем старой женщине младенец? Только, чтобы отомстить вам? Извините, мне в это с трудом верится. Уж слишком нелогично.

– Отправьте туда кого-нибудь. Прямо сегодня, – Рита готова была встать на колени.

Кристина кивнула и пообещала, что сегодня же полицейские поедут в поселок.

– А завтра я вам все расскажу.

Но Рита не могла ждать до следующего утра. Она позвонила следователю еще вечером.

– Видите, я говорила вам… Вы напрасно надеялись, что все так просто, – голос у Кристины был усталый, – Клиника давно закрыта. Вернее, там теперь база отдыха. Ваша бабушка давно уехала. Куда – мы еще не установили. Нов области она точно не зарегистрирована. И вероятность того, что это сделала она – почти нулевая.

– Но кто тогда? – вырвалось у Риты.

– Сейчас проверим матерей, недавно потерявших ребенка. Может быть, у одной из них сдала психика. И она решилась… Богатые бездетные пары… Не появился ли у кого-то младенец. Ну, я не знаю, – призналась Кристина,– Настолько редкий случай… Вы не отчаивайтесь. Будем искать.

– Будем искать, – повторила Рита, роняя трубку.

Она ничего не рассказала полиции про то, что можно было бы назвать ее «ночным видением». Кто бы ей поверил! После такого признания все бы просто решили, что у нее тоже «сдала психика». Но Андрей-то все знал.

Он принес Рите чаю и сказал твердо, точно внушая:

– Бабушку. Мы. Найдем.

На другой день после того, как молодую женщину выписали, к ним приехали родители Андрея. Они заранее позвонили, и Андрей провел их мимо тех, кто осаждал их подъезд – журналистов и прост любопытных. Рита слышала лишь, как в открытую дверь ворвался шум голосов, потом дверь захлопнулась, а вместе с ней стих и шум.

Чувствовала она себя очень плохо. Ей сделали специальный укол и назначили лекарства, но халат на груди промок от молока. Логично было бы думать, что тот, кто украл ребенка, позаботится о нем. Но у Риты было чувство, что дочка осталась совсем одна, беспомощная – наедине с целым миром. Переживет ли она эту ночь? А следующую? Такие мысли сводили с ума.

Родители Андрея подтвердили то, что сказала полиция.

– Да, мы не хотели говорить раньше, – у матери было виноватое лицо, – Ты так болезненно воспринимаешь все, что связано с бабушкой. Нет, ничего внезапного не было. Пациенты заканчивали лечение и уезжали, а новых на их место не брали. Вот и все. Потом как-то все там опустело незаметно. Охранник говорил тем, кто околачивался поблизости, что клиника закрыта.

– Когда это было, мам? – спросил Андрей.

Женщина свела брови.

– Два года назад по-моему…Так, Толя? Да, два года.

– Так они закрылись или переехали? – у Риты все время пересыхало горло и голос срывался.

Мать сделала беспомощное движение плечами – не знаю, мол.

– Так они ищут или дурака валяют? – не выдержал отец, – Может, они ждут, когда вы денег дадите, чтобы начать чесаться?

– Папа, что ты несешь?!

– Пока вы тут сидите, и молча ждете, там ничего с места не сдвинется… Надо на больницу в суд подать – это первое дело. Потом заявить, что сейчас сюда не только местные, а из центра журналисты приедут…

Рита сморщилась как от нестерпимой боли, взялась пальцами за виски, ушла в спальню и ничком повалилась на кровать.

– Замолчи, а…, – мать Андрея поднялась, – Это прежде всего горе ребят. Пусть они и решают, что делать. Пойду, успокою девочку…

Следующие несколько дней тянулись мучительно долго. Все домашние путались во времени. Утро сейчас или уже день? Часы, когда не поступали никакие новости, были особенно страшны.

На телефонные звонки теперь отвечал отец. Андрей не вставал из-за компьютер, никому не говоря, что он ищет в интернете. Мать тихо плакала, и все пыталась накормить или хотя бы вывести из состояния ступора Риту. А молодая женщина казалась погруженной в себя и будто что-то мучительно вспоминала.

Какие-то новости все-таки были. Кристина смирилась с тем, что родители Андрея будут в курсе того, как ведутся поиски.

– Только прошу вас, никаких контактов с прессой, – попросила она, – Иначе любую зацепку легко можно разрушить.

Где-то видели бродяжку, чья нищенская одежда плохо сочеталась с нарядным одеяльцем у младенца, которого она несла. Одна влиятельная супружеская пара срочно вылетела заграницу, причем на руках у женщины был маленький ребенок. Еще одна женщина с неустойчивой психикой, у которой была мания иметь дочку, отказалась открывать полиции дверь.

Отец Андрея обрушился было на следователя с упреками, но тон у Кристины неожиданно стал железным:

– Анатолий Дмитриевич, ваше раздражение не поможет найти вашу внучку. Если вы не можете дать нам никакую нить в этом поиске – не мешайте. Иначе я буду вызывать к себе родителей и сообщать поступившую информацию только им.

Уже миновала неделя. Была глубокая ночь. Родители спали. А Рита плакала так тихо, что никто не слышал. Правда нос у нее заложило и теперь нечем было дышать. В этот момент на край ее кровати присел Андрей. Всмотрелся в лицо жены, увидел блеск ее глаз.

– Не спишь? Пойдем, мне надо с тобой поговорить…

Он привел жену на кухню и закрыл за собой дверь. На столе стоял ноутбук, который Андрей, кажется, не выключал все эти дни.

– Смотри, что я нашел, – сказал он, – Это вроде бы просто сообщение на форуме, но…

Рита приблизила лицо к экрану. В последнее время она так много плакала, что глаза опухли, и даже видела она уже не так четко.

«Я так рада, – писала женщина с ником «Мировая», – Про маму все врачи говорили одно и то же, что она скоро перестанет узнать близких. Болезнь прогрессирует, ее можно только задержать. Но в этом году мы провели в клинике четыре месяца, и вы бы видели… Правда мама будто бы начала все с чистого листа. Она всех нас забыла, мне пришлось напоминать, что я ее дочь, вот ее муж – и так далее. Зато теперь она думает и рассуждает, как совершенно здоровый человек. Девочки, не спрашивайте, где мы были. Там все равно не берут людей, что называется, с улицы….»

Рита вскинула глаза:

– Ты думаешь?....

– Возможно, – осторожно сказал Андрей.

– Но, видишь, она же не говорит, где это находится…

– Ты пролистай дальше, там девчонки ее все-таки раскрутили.

Пришлось просмотреть несколько страниц форума, прежде чем в глаза Рите бросилось неизвестное географическое название.

– Где это? – недоуменно спросила она.

– Здесь начинается самое интересное, – Андрей присел на краешек стула, – Значит, слушай, и постарайся все сопоставить. Может, кофе тебе сделать?

– Поставь чайник, – Рита почувствовала, как впервые за долгое время в ней пробуждается какое-то желание. Очень хотелось выпить крепкого сладкого кофе со сливками.

– Итак, есть некий условный полуостров, – Андрей водрузил чайник на огонь, – Между прочим, не так уж далеко от нас, меньше тысячи километров. Место, как говорится, довольно популярное в узком кругу. Там большое озеро, довольно холодное, но туда когда-то давным-давно упал метеорит. Конечно, находятся те, кому это интересно. Кроме того, любопытен сам полуостров. Проехать туда можно только по одной дороге, довольно узкой. Справа – леса, слева – местность болотистая. Но болота эти были там не испокон веков. Там, где посуше, находят остатки древних поселений. Ну и лес довольно-таки обитаемый, можно охотиться, и рыбалка на озере, очень неплохая. Если человек захочет там уединиться и жить обособленно, можно-таки неплохо это сделать.

И веке этак в девятнадцатом одному типу это пришло в голову. Построил он себе особняк, не такой, конечно, как сегодня на Рублевке, но все-таки. Причем этот товарищ тоже увлекался разными там нюансами, связанными с психикой. Даже опыты, говорят, какие-то производил. Умер он, если не ошибаюсь еще до революции. Но дом, им построенный, оказался настолько хорош, что дошел до наших дней. В разные времена были в нем разные конторы, вот только ездить туда уж больно неудобно было. В стороне от всего… Несколько лет назад один бизнесмен выкупил и дом, и сам полуостров взял в аренду на четверть века. Планировал там сделать для туристов рай. Ну там, рыбалка, домики. Банька, охота, шашлыки… Потому что, если до этого и ездили туда, то знаешь, такие энтузиасты, про которых говорят, что они немного крейзанутые.

Кто-то там нырял с аквалангом. хотел метеорит найти, кто-то говорил, что здесь «место силы» и чуть ли не танцы с бубном устраивал, кого-то древние стоянки интересовали. А только бизнесмен этот ничего не успел развернуть, у него это все как бы… перекупили.

Чайник издал звук, похожий на вопль кошки, которой наступили на хвост. Андрей выключил его, насыпал в чашки по ложечке растворимого кофе «Нескафе», достал их холодильника сливки.

– И эта клиника сейчас там, – сказал он, – Я пытался найти фотографии оттуда, сейчас же люди все снимают, каждый свой чих… Я надеялся, что где-то что-то мелькнет. В соцсетях, на форумах… Но нет – нигде ничего. Нет, конечно, прежние фотографии этого места найти можно, но не свежие, не нынешние… Ритка, чего ты так смотришь на меня? Я поеду туда, потому что вот это реальная зацепка. Тут нас терзают какими-то мелкими новостями каждый день, и всё – мимо, мимо…Я только одного себе не представляю, как можно вынести ребенка и увезти так далеко.

– На машине? Да запросто, – горько сказала Рита, – Я поеду с тобой.

– Ты не поедешь, – Андрей покачал головой, – Во-первых, у тебя еще сил – кот наплакал. Вон, голова по несколько раз в день кружится. Во-вторых, нас обоих никто не отпустит. Мы и Кристине этой то и дело нужны, и папа с мамой взбунтуются. Я могу сослаться на то, что у меня работа.

– Ты просто не понимаешь, – сказала Рита, – Я – как входной билет. Без меня ты и близко туда не подберешься. А ты мне еще не верил… Андрюшк, ты знаешь, со мной какие-то странные вещи в последние дни происходят. Вот ты только что показывал, что та женщина пишет. Будто ее маме память стерли. И у меня такое чувство, как будто мне тоже когда-то стерли память, а потом на чистый лист все написали заново. Но сейчас, может от стресса, что-то сквозь это пробивается. Это очень тяжело. У меня болит голова. Я будто на какую-то большую глубину погружаюсь, и там что-то вижу. Такое туманное, словно не реальное. Но это не сон, и не глюк…Это воспоминания приходят. Я с ума сойду от всего этого.

Потом она вдруг забеспокоилась об оружии. Это Рита, которая про себя всегда говорила, что у нее руки- крюки, и которая так часто резалась на кухне, что пластырь всегда лежал в шкафчике, рядом с запасами крупы и

– Может, можно купить хотя бы травмат? – спросила она мужа, с наивным убеждением, что уж он-то во всем этом разбирается.

– Ты хочешь сказать, что можешь в кого-то выстрелить?

– Я не о людях, я о собаках. Когда я жила с бабушкой, и у нее был тот самый помощник, ну, из вылечившихся психов… помнишь?

– Помню. Карл.

– У него были собаки особой породы, их привозили издалека. Они тренированные именно на людей. Разыскивать, сражаться. Когда-то рабов искали с такими. А порой давали команду – затравить нас-мерть. Собак я уби-вать тоже не хочу. Но остановить как-то…

– Рита. Ты. Не. Поедешь.

– Сейчас я посмотрю, как туда лучше добраться и закажу нам билеты…

Молодая женщина потянулась за ноутбуком. Андрей удержал его двумя руками.

– Ты хоть понимаешь, что это может быть совсем не то… Ложный след. Мы приедем, а там какой-нибудь местный доктор Иван Иваныч.. А здесь нам тем временем в розыск объявят. Все уже на нерве, даже эта следовательница.

– Если это все туфта, мы потеряем три-четыре дня. Но мы хотя бы будем что-то делать. У тебя крыша тут не едет? – Рита сцепила пальцы, – От каждого телефонного звонка, от каждого стука в дверь…

Андрей хотел было сказать, что – может быть – Рите стоит какое-то время принимать лекарства, сильные, чтобы спать, чтобы не слышать. Пока он не смотается туда-сюда. Но у него не хватило произнести это.

Тем временем Рита завладела ноутбуком.

– Смотри, мы можем доехать на поезде почти совсем до этого места.

– Поищи там гостиницу, – сдаваясь, сказал Андрей, – Если клиникой командует твоя бабушка – вряд ли она пустит нас на ночлег.

Труднее всего оказалось убедить родителей Андрея в том, что эта поездка нужна непременно, и что Андрей и Рита уедут, чего бы это им не стоило.

Рита всё больше молчала, говорил Андрей.

– Мы не хотим вам врать, что мы рванули к друзьям или на дачу. Типа скрываемся от журналюг или тому подобное. И тем более не хотим, чтобы вы за нас волновались. Билеты на завтра, ухватили боковушки в плацкарте, вернемся не позже, чем в пятницу.

– Да с чего вы вообще решили, что бабка к этому причастна? – отец Андрея пытался воззвать к их разуму, – Вы понимаете, как это смотрится со стороны? Сейчас, если молодые люди пытаются подкидывать бабушкам младенцев, чтобы самим оттянуться денек, старушки уже к вечеру взвыть готовы. А эта бабка еще живет за тридевять земель… Не сходите с ума, а… Рит, может тебе уколы какие, а ? Я понимаю, тебе, как матери, тяжелее, чем нам всем.

– Когда мы вернемся, – Рита облизнула губы, – Я согласна, чтобы мне делали уколы, заперли в клетку… Только отпустите нас сейчас!

И так прозвучало это «сейчас», что отец Андрея смолк и только рукой махнул. А мать озаботилась тем, чтобы собрать еду в дорогу. На следующий день она хлопотала, показывая Рите, что и куда кладет – яйца, огурцы, буженина – и молодая женщина немного отвлеклась. Никаких новостей не поступало. Кристина пообещала звонить, как только появится какая-нибудь новая зацепка. Но телефон молчал. В любой другой ситуации они набирали бы номер следователя сами – и утром, и вечером – не появилось ли каких-то известий. Но сейчас Рите даже не приходило это в голову – будто ей что-то было обещано там, у неизвестного озера, в которое когда-то упал метеорит.

Когда они уезжали, шел дождь. Им повезло, на лестничной клетке никого не было. В подъезде, правда, дежурило двое парней с камерой, но ни Рите был плащ с капюшоном, и Андрей так быстро провел жену мимо журналистов, и открыл перед ней дверь, что парни как курили, так и продолжали курить – даже не отвлеклись.

Стояла середина сентября, и темнело гораздо раньше, чем летом. Уже в сумерках они спешили вдоль состава, стараясь отыскать свой вагон – поезд стоял десять минут. Пожилая проводница лишь взглянула на их билеты:

– Быстрее, сейчас уже отправляемся.

Рита не помнила, когда она последний раз ездила в поезде. Почему-то узкий проход, свисающее с полок белье, и слабое освещение произвели на нее какое-то жутковатое впечатление. Их места выделялись ярко-синей обшивкой – полки еще не были застелены. Но под столиком теснились чьи-то сумки.

Рита вопросительно посмотрела на Андрея – мол, ты не ошибся с местами?

– Ой, это я поставила, извините, – грузная женщина, сидевшая напротив в купейном отсеке, смотрела на них просительно, – Думала, не сядет никто. Вещей у меня много… Может, разрешите, чтобы они тут постояли? У вас-то смотрю, сумочка одна…

– Если только вы нас не поднимете среди ночи, чтобы их забрать.

– Нет-нет, я еду до…, – и тётка назвала то же самое место, куда направлялись и они.

– Можно, я наверху лягу? – попросила Рита мужа, – Хочется отгородиться от всего этого. Отвернусь к окну – и буду лежать.

– Постой, ты должна сначала попить чаю… Непременно…Зря нам мама все это собирала? Неизвестно еще, сколько нам там сил понадобится. А от тебя вон остались одни глаза и нос…

Чай был «исторический», то есть точно такой, какой подавали раньше – в граненых стаканах с подстаканниками. Железные ручки обжигали пальцы. За окном совсем стемнело, и только заметно было что идет дождь.

Рита поднесла пальцы к губам.

– Обожглась?

– Нет. Я что-то помню… Как будто… Рядом это всё, но никак, никак… Андрюш, я лучше лягу.

Они расстелили постели. И Рита легко забралась наверх, отвернулась к стене. Поезд шел очень быстро, летел. Может, он опаздывал и нагонял. Вагон потряхивало, рывками. А Рита увидела себя в таком же поезде, в плацкартной боковушке. Напротив за столиком сидела совсем молодая женщина. Очень загорелая, светлые волосы заплетены в африканские косички, да еще концы выкрашены в розовый цвет. Женщина одета в джинсовую куртку, нарочито рваную. На пальцах множество колечек.

На столике перед ними бутылка с пивом и копченая рыба. Она пахнет так, что маленькая Рита не выдерживает, протягивает руку:

– Можно?

– Чуть-чуть. А то потом пить запросишь, а в туалет тут очередь.

Что же эта женщина – она ее мама? Но ведь Рита абсолютно не помнила своих родителей. Бабушка не показала ей ни одной фотографии: « Мне слишком больно их видеть, пойми. Я закрыла эти воспоминания на ключ».

Да что же такое делается? Рита обхватила себя за локти. Она надеялась, что может быть, когда она уснет – увидит еще один отрывок из прошлого. Где все это таилось? Почему пришло именно сейчас? Но она заснула неожиданно крепко, без снов, впервые за много дней.

**

Утром, когда они вышли на незнакомой станции, та тетка, вещи которой они согласились приютить у себя под полкой, их сориентировала:

– Гостиница у нас только одна и есть. На автовокзале. Там на первом этаже касса, а на втором – комнаты. Дальнобойщики все больше останавливаются. Неприятное место. На трассе. Хоть там и окна пластиковые, но всё равно шумно.

Когда же Андрей спросил ее про то место, которое было настоящей целью их поездки, тетка задумалась:

– Ну-у… не знаю, ребята… Чё та я слышала, туристы в те края раньше ездили. Теперь, говорят, не очень-то пускают. А вам зачем туда?

К счастью, Андрею удалось переменить тему разговора. Тетка была недовольна тем, что он вызвал такси, хотя до гостиницы было удобно доехать на автобусе:

– Вот прямо на «двадцатку» сесть и через шесть остановок. А там пройти метров пятьсот. Всё ж таки за такси звонишь? Вас, богатых, не поймешь.

…В другое время гостиница бы им не понравилась – в номере жарко, душно, прямо под окном останавливаются автобусы, но сейчас дело было не в этом. Андрей настаивал, что нынешний день нужно посвятить тому, чтобы узнать как можно больше о загадочной клинике – ну, местные же наверняка что-то знают. Узнать и подготовиться к поездке. А Рита настаивала на том, что ехать нужно прямо сейчас, и увидеть все своими глазами.

– Гляди, – он тыкал в экран телефона, – Вот карта, со спутника… Даже если нас вот досюда довезут. Ты погляди. Берег голый. Вот тут лес кончается, а дальше, видно, был пляж и все, озеро… Мы до вечера вернуться не успеем, Рита! Если реально что-то пытаться узнать, надо брать палатку – или купить, или, может, напрокат, и сделать вид, что мы вроде как туристы. Ставить палатку, и ночевать там. Может быть, даже ночью чего-то удастся узнать…

В конце концов, ему удалось убедить ее. Они сидели в кафе, жевали сухие блинчики с липкой субстанцией, выданной за варенную сгущенку, запивали их жидким кофе, и Андрей прямо на бумажной салфетке писал список того, что им нужно было взять с собой.

Хоть список и получился коротким, багажник в такси вещи заняли полностью.

– Да туда вроде и не ездит сейчас никто, – недоумевал таксист, когда ему назвали место, – Да и раньше ребята, бывало, своим холодом…Богатая публика туда никогда… Ну там, молодежь, и даже не рыбку половить, а просто потусоваться…Эти, всякие, знаете, которые, чокнутые.

– Ключевое слово «чокнутые», – пробормотала Рита, – Нам туда и надо. Сами такие.

– А,,. – таксист покачал головой и попросил плату вперед.

Высадил он их у того самого места, где перешеек заканчивается, и начинается, собственно полуостров.

– Там дальше ворота будут, и нас не пропустят, – объяснил он, – А дорога тут одна. У вас же нет никакого разрешения? Вы просто так, из любопытства? Сначала, когда тут базу для туристов строить хотели, эти всякие, повернутые на шаманах и мистике, сюда ездить перестали. Мол, место изгадили, да и что делать, в центре стройки. А потом, когда сказали, что тут вроде как закрытое учреждение – то ли больница, то ли опыты проводят… Народ вроде как заинтересовался, только тут пропускной пункт на дороге сделали, и всё – всем облом. Может, как-то через лес можно добраться, если вы озером интересуетесь. Только вон в ту сторону не суйтесь – там болота. Раньше еще можно было на помощь позвать, если заблудишься, или провалишься… а сейчас тут и нет никого, в этих краях.

Андрей сунул мужику лишнюю тысячу, и тот подобрел еще больше.

– Вы это… когда назад надумаете, позвоните, я за вами приеду.

– Спасибо, – сказал Андрей, – Нас это устраивает.

Оставшись одни, Андрей и Рита долго слушали звуки леса, пытались уловить близость людей. Ничего. Шум листьев, гул сосен и пенье птиц.

– Попробуем пробраться к озеру, минуя дорогу? – спросил Андрей.

– Вообще-то нам нужно подобраться как можно ближе к ограде, но так, чтобы нас пока не видели. С дороги во всяком случае сворачивать придется. Пошли.

Рита поправила на плечах ремни рюкзака, и невольно задела грудь, которая ныла и тяжелела, несмотря на все лекарства, которые молодая женщина пила. Очень хотелось заплакать, но какой смысл был в этом? Рита лишь сильно-сильно закусила губу, чтобы одна боль перебила другую.

Андрей шел впереди. Наугад, без всякой тропы.

– Нам нужно просто спускаться туда, где ниже. – Рита прислушивалась на ходу к тому, что говорил муж, – Тогда выйдем к озеру.

Они не рассчитали чуть-чуть, наткнулись на ограду, но лишь немного нужно было пройти вправо, и она закончилась. От этого места до озера они дошли минут за десять. Сразу заметно было, что тут давно никто не бывал – сквозь песок на пляже пробивалась трава. И не было никаких следов присутствия человека. Ни остатков костра, ни даже брошенной бумажки… Противоположный берег озера, поросший лесом, тоже был пустынен.

– Сейчас разобьем палатку, – Андрей оглядывался, выбирая подходящее место, – Если нас тут накроют – что очень вряд ли – мы просто приехали отдыхать. Не знали про запрет.

– Не то ты говоришь, – лишь сейчас, при свете дня, стоя в двух шагах от Риты, Андрей заметил, как она в действительности исхудала. Остались одни больные, измученные глаза, – Это не нас будут спрашивать, это мы пойдем задавать вопросы. Иначе – зачем мы здесь.

За мелкими делами – пока ставили палатку, кипятили на костре воду, готовили ужин, они условились, что ночью отправятся к ограде, обойдут ее по периметру, попробуют все рассмотреть. Даже если завтра они отправятся «прямо в пасть к тигру», то есть постучат в ворота и потребуют, чтобы их впустили, надо заранее знать – как это место охраняется, и легко ли будет отсюда сбежать. Рита по опыту знала, что оказаться внутри бывает легче, чем выбраться назад.

Спать они легли рано, едва успело сесть солнце, убедив друг друга, что силы еще понадобятся. И Рите опять приснился сон. На этот раз она точно понимала, что это сон, потому что Агриппина сидела перед ней, вовсе не страшная, и не таинственная, а точно такая, какой Рита ее видела в последний раз.

– Старая я стала, – женщина сказала это с бесконечной грустью, – И так мне этого не хочется…ну ладно уж. В последний раз.

– Чего тебе не хочется? – спросила Рита.

Сон стал истончаться, она возвращалась в реальность, хотя отчаянно пыталась удержаться за сновидение. Было важно узнать, что хотела сказать ясновидящая.

Рита открыла глаза. В нескольких шагах от палатки стояла неясная фигура, белесая, точно негустой туман. Сквозь нее можно было видеть лес и озеро. Сейчас Агриппина была строгой и даже величественной. Она сделала Рите знак, чтобы та шла за ней.

**

И никуда, кроме как к тому таинственному дому, который им еще и не удалось рассмотреть толком, и не могла привести Агриппина.

Порой Рите казалось, что она теряет ориентир – не было вокруг никого. Ей и так приходилось тяжко – она обзывала себя дурочкой за то, что не взяла фонарик. И с Андреем проститься нельзя было никак – он бы не понял, и не отпустил, заставил бы дождаться намеченного времени, чтобы пойти вместе. А шанс был только сейчас – в этом Рита не сомневалась. И вот она спешила в полной темноте, то и дело задевая за ветки, спотыкаясь, оступаясь в какие-то неглубокие впадины в лесной земле. Но она хотя бы знала, куда идти – те очертания фигуры, которые были чуть светлее, чем тьма вокруг, и воздух там, вокруг них слегка колебался, как это бывает над костром. А потом вдруг это все на какие-то мгновения пропадало, и вот тут-то подступала паника. Рита, задыхаясь, начинала оглядываться, и успокаивалась лишь тогда, когда снова видела это светлое пятно.

Потом она неожиданно уперлась в ограду из железных прутьев, но призрачная фигура повела ее вправо. Через пару десятков метров Рита увидела, что Агриппина уже стоит внутри, по ту сторону ограды. Молодая женщина замешкалась, а потом заметила, что эти вот два металлических прута находятся друг от друга дальше, чем остальные. Можно попробовать протиснуться. С большим трудом ей удалось это сделать, но Андрей бы тут, конечно, не пролез.

Теперь нужно было быть особенно осторожной. Если территорию охраняли те же собаки, которых она помнила, породы фила бразилейро, ее засекут очень быстро. Нет, это не были псы-уби-йцы, но повалить, но держать, пока не подоспеют хозяева – это запросто.

К счастью, тот старый дом, который нужен был Рите, тоже находился недалеко. Пока ничего другого здесь построить и не успели… или не планировали. Освещение было – несколько фонарей, и Рита увидела пять или шесть домиков, из тех что легко собирать-разбирать, и перевозить на другое место.

Старый же дом был совсем иным. Возведенный из серого камня, сейчас, ночью, он казался таким же древним как сам полуостров. То есть сначала был он – на голой земле, а потом лес и все остальное. Конечно, так быть не могло, но Рите пришлось собраться с силами, потому что к горлу тошнотной волной подкатило ощущение кромешной жути.

Нечего было и думать о том, чтобы подняться по невысокой массивной лестнице, ведущей к главному входу. Рита поняла, что, поглощенная увиденным, она опять выпустила призрака из поля зрения. Агриппина же стояла где-то сбоку дома, и силуэт ее теперь отливал зеленым мертвенным светом. Он усилился возле дома, будто именно отсюда призрак получал силу.

Примерно двадцать шагов. Двадцать шагов по освещенной площадке до спасительной тьмы. Рита не умела молиться, ее этому никто не учил. И сейчас она лишь на несколько мгновений сильно зажмурилась, сжала кулаки, а потом метнулась туда, где ее ждали.

А вот теперь призрак был рядом. И всё это происходило наяву, не во сне. Стоило протянуть руку….И это не какое-то лазерное шоу «три дэ». Образ Агриппины был стилизованным – так упрощенно рисуют на могильных памятниках. Но этот зеленый цвет, как болотные огни, но этот холод, что шел от фигуры, это неподвижное лицо, без на намека на мимику. И взгляд – не Риту, а прямо перед собой. Призрак протянул руку, и длинный палец указал на дверь, полуподвальную, которую Рита бы и не заметила. И всё – никого уже не было рядом, и тьма разом сгустилась.

Дверь могла быть заперта, и даже должна была, Рита помнила, как тщательно бабушка относилась ко всему этому. Но когда молодая женщина толкнула дверь – она открылась, и Рита вошла внутрь.

Это было маленькое помещение, что-то вроде площадки, и к изумлению Риты тут был лифт, а еще – вниз вели лестничные ступени. Лифт непременно двигался бы с шумом, и молодая женщина предпочла спуститься по лестнице, стараясь двигаться как можно тише.

Она вспомнила почему-то, что давным-давно, когда она училась в школе, их класс возили на экскурсию, на ГЭС, и на всех произвел впечатление огромный зал, и то место, куда их водили и давали посмотреть, как вертится самая верхняя часть турбины. Риту же заворожил момент, когда открылся лифт, в него вошел один из рабочих, и девочка увидела множество кнопок.

– А самый нижний этаж – это что? – спросила она.

– Это – потерна, подземный коридор.

Почему сейчас это пришло на память? Да, и сейчас она спускалась в подземный коридор, только над головой ее теперь не ревела вода, перемалываемая турбинами, но было что-то еще, более страшное.

Спускаться пришлось глубоко. Снова что-то вроде лестничной площадки. И еще одна дверь. А за ней. За ней Рита увидела длинный узкий коридор, по обеим сторонам которого были установлены решетки. А за ними находились камеры. И в камерах были люди. Это напоминало – может быть – тюрьму, в которой Рита никогда не была, и ей не с чем было сравнивать, разве что с виденным в фильмах.

Можно было ожидать, что эти обитатели камер-могил, увидев чужого человека – а посторонние люди тут, наверное, и не появлялись никогда – поднимут шум. Но они находились точно в заторможенном состоянии. В одинаковых балахонах серого цвета, с бритыми головами они пребывали в своем собственном мире. Кто-то лежал – в камерах были топчаны, кто-то сидел на корточках, кто-то произносил заунывно и неразборчиво какие-то слова. Появление Риты не вызвало никакой реакции.

Она пошла по этому коридору, вглядываясь в лица, и думая, что вот сейчас-то, наконец, начался сон, потому что в реальности этого быть не может. Да, эти люди различались телосложением, чертами лица и, судя по всему, возрастом.

А вот выражение лица у них было общим – отсутствующим. Они напомнили Рите тех самых кукол-реборнов, которых так легко принять за живых, но на самом деле жизни в них нет. И есть те люди, кто никогда не сможет взять реборна в руки – мертвый ребенок, да и только.

Сколько их тут? Рита не считала, но чаще всего в каждой камере находился один человек. Реже – двое. Не меньше пятидесяти пациентов… или подопытных.

А потом из какой-то боковой двери в конце коридора вышла бабушка. Нет, она не слышала, что кто-то вошел, она сама спешила по делам. В руках у нее были бумаги.

Бабушка мало изменилась на эти годы. Да, немного похудела, резче проявились морщины, но и только. Она была в белом халате, в каком Рита видела ее чаще всего. И эти очки, которые Рита помнила с детства. И, конечно, бабушка ее тут же увидела.

Казалось, она не удивилась. Она смотрела поверх очков на Риту с тем вопросительно-недовольным выражением, с каким встречала ее после долгих отлучек – если внучка задерживалась на школьном вечера или возвращалась со свидания позже, чем обещала.

– Ну? – спросила бабушка.

И Рита приняла эту игру, ответив столь же спокойным тоном:

– Может быть, наконец, поговорим.

**

Они сидели в кабинете бабушки, и всё, кроме стен, было тем же самым, что помнила Рита. Тот же письменный стол, тот же кожаный диван в углу – бабушка иногда засиживалась до поздней ночи – подремлет пару часов, и снова садится работать. И те же книги стояли на этажерке.

Вот только с Ритой ей теперь придется говорить как со взрослым человеком.

– Мой ребенок… Ты его взяла? – Рита задала тот самый вопрос, ради которого сюда пришла.

– Чего ты от меня хочешь? – спросила бабушка.

Вот в чем она изменилась. Теперь голос ее звучал без всякой нежности. Наоборот – в нем появились новые ноты. Так можно говорить с человеком, которого ненавидишь.

– Я хочу, чтобы ты рассказала мне о матери. Я кое-что начинаю вспоминать, но обрывками. Я хочу, чтобы ты объяснила мне, что ты делаешь с этими людьми, которых держишь в клетках. И, наконец, я хочу, чтобы ты ответила – где мой ребенок. Только не говори, что не знаешь – это ложь.

Теперь во взгляде бабушки было еще одно чувство – интерес. Искорка вспыхнула, когда Рита произнесла «вспоминаю». Аглая достала сигарету, вставила ее в деревянный мундштук и закурила. Насколько Рита помнила – курила бабушка исключительно редко. Всего несколько раз на глазах внучки.

Аглая выиграла еще несколько секунд времени, отгоняя дым.

– Ну-с, подоплеку всего этого я тебе объяснять не буду. Если бы ты стала биологом или врачом, как мы с тобой думали, – она выделила голосом это «мы», – Тогда может быть… А так, без толку. Да, те кого ты видела – это материал. Материал для исследований. Те самые подопытные мыши, или кролики, или что тебе больше нравится.

В какой-то мере мы были как волки. Те – санитары леса, а мы – санитары городских трущоб. Это отбросы, Рита. Видела бы ты их раньше.

– И сколько людей прошло таким вот образом через твои руки?

Бабушка сморщилась:

– Перестань. Ты же не журналист, чтобы устроить из этого сенсацию: «Старая ведьма погубила тысячу человек ради своих опытов».

– Хорошо. Какая цель? Кто-то торгует чужими ор-ганами. А ты, значит…., – Рита почувствовала себя смертельно уставшей.

Бабушка пожала плечами:

– Эксперименты. Опыты. Чаще всего – препараты. Реже – какие -то хирургические манипуляции. Мне многое удалось. И продолжением удачных опытов стало лечение людей, тех самых, что мучаются от психических заболеваний. Конечно, тут уже все добровольно… Сами шли, и деньги мне приносили.

– Но я тебя знаю, – сказала Рита, – Тебе это все нужно было не ради денег. Ради науки. Ты – ее рыцарь, без всякого страха, но что касается упреков.

– Ты правильно думаешь, – бабушка усмехнулась, – И когда меня не станет, все это будет обнародовано. И послужит медицине, и еще как! А сейчас я всё это вытаскивать на свет божий не хочу. Мне не нужны ни сенсации, ни – извини. – суд. Я хочу спокойно доработать, сколько мне еще осталось.

– А Агриппина? – вдруг спросила Рита.

– С чего это вдруг? – удивилась бабушка, – Она умерла. И давно уже… Там еще, на прежнем месте. Там и похоронена.

– Она ведь тоже подопытная? Почему ты ее оставила при себе? Какие были у нее способности?

– Н-ну, она умела… как тебе объяснить… очень неожиданно на нее всё подействовало, Она создавала что-то вроде своего фантома. Сама находилась в одном месте, а люди видели ее в другом.

Рите стоило большого труда сдерживаться. После всего увиденного и услышанного, ей хотелось как маленькой завизжать, и бить кулаками по столу, визжа: «Это всё неправда, этого не может быть!» Но она должна была сидеть и задавать эти сухие бесстрастные вопросы.

– Понимаю. К тебе приезжали люди, привозили своих больных родственников, и ты им помогала.

– Излечивала, – сказала бабушка с невольной гордостью.

– Излечивала, – согласилась Рита, – Переходим ко мне. Зачем тебе нужна была я, и почему ты не хотела меня отпускать?

Бабушка стряхнула пепел с сигареты:

– Ну, как ты, наверное, уже понимаешь, ты вовсе не моя внучка. У меня никогда не было детей. Твоя мать – она какая-то хиппи… или как там называются эти субкультуры – извини. Это не моя сфера. Так вот, она тебя мне просто продала. Ко мне иногда попадали дети. Не часто, но работать с ними было интересно. А ты – ты была моим первым удачным экспериментом.

– Отсюда и стертая память, да? И то, что ты хотела наблюдать за мной на протяжении всей моей жизни?

– А что ты вспомнила? – вопросом на вопрос ответила бабушка, и опять в голосе ее прозвучал подлинный интерес.

– Молодую женщину с волосами, выкрашенными в розовый цвет. Мы едем с ней в поезде…

Бабушка удовлетворенно кивнула.

– Правильно. Она тебя привезла мне. Ты была больна, Рита. Единственное, что тебе светило – интернат – просит – для пс-ихов. Твоя мать была очень молодой. Она где-то услышала обо мне, приехала на последние деньги, хотела, чтобы я тебя вылечила. Тогда все еще было так зыбко, я не знала, получится ли у меня…. И я убедила твою мать, что ты должна остаться здесь. Что ты будешь получать лекарства пожизненно и у тебя будет все необходимое. Я дала ей денег. Она согласилась, а значит, она тебя мне отдала.

Рита некоторое время сидела с опущенной головой. Потом взглянула на бабушку.

– Я предлагаю тебе договор, – сказала она, – Я интересна тебе как удачный опыт. Я остаюсь у тебя. Можешь посадить меня в клетку и никогда не выпускать. Можешь ставить любые эксперименты. Но ты отдашь девочку моему мужу. Он здесь, спит сейчас в палатке у озера.

Бабушка будто колебалась:

– Моя девочка – нормальна. Поэтому она совершенно неинтересна для тебя. А я останусь с тобой до смер-ти – твоей или моей.

Сейчас все было не весах. Прошло несколько томительный минут. Бабушка взяла телефон:

– Кирилл, зайди ко мне.

Когда на пороге вырос человек двухметрового роста, Рита поняла как на самом деле звали Карла.

**

– Вот так все и кончилось, – Андрей поглаживал пальцами резную шкатулку, – Этот громила принес мне тебя, и записку от Риты. Она писала, что не вернется. И если я стану противиться ее решению, тогда не выпустят ни меня, ни ребенка.

Потом я стоял на дороге, вызывал того самого таксиста, который привез нас сюда. Казалось, прошли не сутки, а целая жизнь. Он помог мне погрузить вещи. Посмотрел на тебя, совсем крохотную и спросил без задней мысли:

– А где ж вы маму потеряли?

И вот тут я заплакал.

Вика какое-то время смотрела в окно, сдерживая слезы, справляясь с собой. Потом спросила:

– Мы же будем ее искать? Маму?

– Я дал слово, что нет.

– Но я-то не давала. И если вот таким чудом шкатулка пришла ко мне в руки… Это ведь мамин почерк? – и когда Андрей кивнул, она продолжала убежденно, – Значит, всё. Это знак. Сначала нужно узнать, что сталось с бабушкой. Вернее, с не-бабушкой… Что ты про нее знаешь? Если у нее было хоть какое-то имя в науке, и если она уже умерла… Это должно быть известно. Не могло же пройти незамеченным…. Мы всё перевернем, но мы ее отыщем.

**

Они нашли её через два года, когда Андрей уже почти потерял надежду, но Вика еще не сдавалась. Прежде отовсюду, из всех научных учреждений, с которыми профессор была когда-то связана, и куда они делали запросы, им отвечали, что след Аглаи Степановны затерялся. Вика стала писать на форумы, в группы в соцсетях, посылала фотографии, и однажды ей прислали сообщение, в котором не было уверенности:

– Вроде бы она похоронена у нас на кладбище.

Они немедленно выехали в указанное место и действительно нашли могилу. Это был небольшой город, далекий от злополучного полуострова. Значит, за минувшие годы Аглая Степановна еще раз переехала. А может, и не раз.

Скромный гранитный памятник. Две даты, и та самая фотография, которую всегда публиковали в журналах, когда печатали работы старухи.

Андрей и Вика долго стояли у могилы.

– Может быть – это всё инсценировка, – сказал Андрей, – Она сама была сумасшедшей, и вполне могла инсценировать собственную гибель.

– Всё может быть, но эту нить нельзя потерять. Надо связаться с похоронной конторой. Кто-то же оплачивал похороны, а там всегда спрашивают телефон, какие-то то контакты…

Вот так они и сделали последний шаг. Получили искомый телефон, и через короткое время уже беседовали с пожилым грузным мужчиной, который сказал, что в последние месяцы жизни Аглаи Степановны работал в клинике чем-то вроде администратора. Старуха ушла неожиданно для всех, обширный инфаркт, и распоряжений относительно того, что делать после – оставить не успела.

– Там у нее были пациенты, довольно много – их определили в интернат, ну этот, который для пс-ихов. Даже, кажется, в несколько интернатов. В одном вряд ли бы нашлось сразу столько мест.

– А эту женщину вы не помните? – и Андрей положил на стол фотографию Риты.

– Да они там все на одно лицо были. Худые, лысые, – начал было дядька, но потом вгляделся, – А, эта… Ее вроде бы в цирк взяли. Она фокусы разные делала. Мысли могла читать. Спрятанные вещи находить… Забавная девчушка.

Андрей и Вика переглянулись:

– В какой цирк, не помните? – умоляюще спросила Вика.

– Нет, – честно признался дядька, – Но там еще номер интересный был, с дрессированными козочками. Одна коза по проволоке ходила, как канатоходец. А у нее на спине обезьянка сидела в костюме наездника. В красном таком ….Я детей водил. Они так смеялись!

**

– Я нашла, – сказала отцу Вика, – Почти на сто процентов речь идет о вот этой труппе. И своего сайта у нее, конечно, нет. Можно только узнать, где они сейчас гастролируют, и поехать. Смотри, вот эти фотографии. Коза, проволока, обезьяна-наездник. Хорошо, что хоть эта зацепка у нас есть.

Они узнали, что труппа в эти дни на юго-востоке, в небольшом степном городе, и будет там еще неделю. Немедленно они засобирались в путь.

– У меня такое чувство, что мама там, – говорила Вика, – Вот прямо уверенность.

– Но после смерти бабушки Рита стала свободным человеком, и она даже не сделала попытки вернуться к нам. Я не знаю, что и думать.

– Может быть, она думала, что ты ее не простишь? Ведь она тебя вроде как бросила?

– Глупость какая, – сердился Андрей, – Даже если обо мне тут забыть. Вспомни, что она прошла ради тебя. И тут она решила к тебе не возвращаться?

Цирк-шапито давал представление каждый вечер. Андрей и Вика остановились в первой попавшейся гостинице, и решили пойти именно тогда, когда выступают артисты. Так они смогут сначала увидеть Риту со стороны.

– А вдруг ты ее не узнаешь? – беспокоилась Вика.

– Ты сошла с ума? Меня тревожит другое. Рита никогда не умела делать никаких фокусов. Никаких сверхспособностей у нее отродясь не было. Обычный человек. Значит, что? Бабка продолжала ставить над ней эксперименты?

– Сейчас узнаем.

Андрей заметил, что, когда он застегивал рубашку, у него сильно дрожали руки и пуговицы не попадали в петли. Вика помогла ему одеться.

– Может, купим цветы? – предложила она.

– Не надо. Я боюсь сглазить. Мы купим их потом.

Был первый теплый вечер весны. И это само по себе казалось праздником. Возле площади, где стоял цирковой шатер, раскинулся парк. В этот час там было столько детей, что разбегались глаза. Матери с колясками, малыши, которые недавно начали ходить – их бережно придерживали за ручки родители. Ребята постарше, на трехколесных велосипедах. Весь парк звенел детскими голосами. Кто-то пришел на представление, кто-то просто гулял, радуясь теплу после долгой зимы.

Вика и Андрей купили билеты.

– На первом ряду! – просила девушка.

– Нет, – возражал отец, – Я не хочу, чтобы она нас увидела неожиданно…вот так, во время номера. Подойдем к ней после. А у тебя предчувствие, что мама там?

– Еще какое предчувствие!

Заиграла музыка, резко стихли разговоры… Отец с дочерью не отрывали глаз от арены. Номер сменялся номером. Но Риты не было. Не было даже никого похожего на нее. Андрей взглянул на Вику и увидел, что девушка готова заплакать. Остался только один аттракцион «Мотоциклы», когда Вика не выдержала:

– Пойдем отсюда!

– Подожди, – Андрей цеплялся за последнюю надежду, – Мы сейчас кого-нибудь спросим. Шапитмейстера, что ли…

Билетерша показала им высокого мужчину в черном жилете:

– Вот он тут главный.

– Посмотрите, – Андрей протянул ему фотографию Риты, – Эта женщина у вас не работает. Фотография старая, много лет прошло…

Он был готов к тому, что мужчина лишь покачает головой – мол, не видел, не знаю. Но тот крепко взял Андрея за локоть:

– Что вам от нее нужно?

– Пойдемте, поговорим… Пожалуйста, пойдемте хоть на несколько минут, – Вика сжала у груди руки в умоляющем жесте.

…Они втроем стояли за цирковым шатром, выбрав место, где музыка звучала тише. Нелегко было уложить их историю в несколько минут, как обещала Вика. Но они старались.

Мужчина медленно провел рукой по лбу.

– Да, она у нас. Когда мы взяли ее к себе, она была не то, чтобы больная… Просто она ничего не рассказывала о себе. Не помнила, или говорила нам, что не помнит.

Фокусы? Какие там особенные фокусы… Да, она могла угадать, в какой руке спрятан предмет, иногда угадывала чужие мысли удивительно верно. Но это случалось далеко не всегда. С таким нельзя выступать. Кое-чему она научилась уже здесь.

– Почему же вы ее взяли? – в волнении спросил Андрей.

– Она утром сидела возле наших вагончиков. Бог весть, откуда взялась. Попросилась ухаживать за животными… да вообще любую работу. А зарплаты у нас маленькие, и всегда нужны люди вот такие, «подай-прими». Видно было, что она очень голодная. Вот так она у нас осталась.

– Где она сейчас?

– Я вас очень прошу, – мужчина потерял свою невозмутимость, – Она правда ничего не помнит. И если вы сейчас придете со своим прошлым, вы можете еще раз сломать ей жизнь.

– Как же так?! – Вика выкрикнула это как-то странно, по слогам, – Я же ее дочь…

– Вы понимаете, сколько лет прошло, – мужчина смотрел на Вику с жалостью и в то же время умоляюще, – Всё уже не так… все изменилось… у нее теперь другая семья.

Вика не поняла, но понял Андрей:

– Рита вышла замуж?

Мужчина кивнул:

– Она мне жена…

– Но хоть издали увидеть ее можно? – Вика от потрясения не могла говорить, так что вопрос задал Андрей. Самое важное для него было знать, что Рита действительно есть, что она жива.

Мужчина помолчал с минуту, а потом сказал:

– Она в парке. С сынишкой гуляет.

Он подвел их в ограде:

– Вон, видите, в красной кофточке.

Расстояние было большим, но Андрею будто дали бинокль. Он увидел Риту – незнакомую, Совсем уже не юную, какой он помнил ее… Риту, с короткой стрижкой вместо длинных волос. Она сидела на скамейке, а у ее ног играл мальчик лет пяти.

– Спасибо, – сказал Андрей мужу Риты.

Он понял, что не подойдет к ней. У этой, новой Риты, лицо было умиротворенным. И легкая улыбка, с которой она смотрела на ребенка, говорила, что Рита вполне счастлива. Как же можно было все это сломать.

Но Вики уже не было рядом. Никто не заметил, как она исчезла. Девушка шла к матери и одновременно расстегивала сумку. Она достала резную шкатулку и положила ее на ладонь.

– Это не ваше? – спросила она Риту, поняла, что голос не звучит, откашлялась и повторила вопрос.

Рита взяла шкатулку и поворачивала ее с радостным удивлением. На девушку она посмотрела лишь мельком, и, конечно, ей даже в голову не пришла мысль, что… Хотя Вика и была удивительно похожа на нее молодую.

– Моя. А откуда она у вас? – спросила Рита.

Вика сказала, что шкатулку купила на блошином рынке.

– В каком городе? – уточнила Рита, – А, да… там мы гастролировали. Эта вещица всегда со мной, как талисман. Я так расстроилась, когда ее у меня украли.

Вика стояла и молча смотрела на мать, не в силах произнести ни слова.

Цепь

К великому их сожалению, они жили на разных концах села. Вы, может быть, думаете, что в деревне две-три улицы и добраться до подружки можно за несколько минут? Но их село было очень-очень большим, и по утрам его объезжал автобус – собирал ребят и отвозил их в школу.

У Кати мать была учительница, и дом их стоял от этой самой школы в двух шагах. Поэтому Люба нередко оставалась у Кати ночевать, особенно зимой, когда свирепствовали морозы.

Девочки вряд ли бы подружились. Люба была из семьи, которые деликатно называют «неблагополучными». Отец бросил мать с четырьмя детьми, и Люба как раз была старшей. Мать запила, а этого в деревне не скроешь. И тем более не утаишь нового друга, который младше тебя на десять лет. А дом был очень плохонький – старый, наверное, еще пятидесятых годов прошлого века. Ветхий, деревянный. О каких-то удобствах приходилось только мечтать. Воду носили из колонки, зимой топили печку. А хуже всего, что жили в одной комнате все шесть человек – мать со своим приятелем и дети. И когда мать была пьяна, а это случалось почти каждый день, ее совершенно не заботило – есть в холодильнике еда или нет.

Поглядев на обтрепанных, неухоженных детей, которые выглядели круглыми сиротами, соседи куда-то позвонили, и в дом стали ходить проверяющие. Кончилось это тем, что детей увезли в город и передали в реабилитационный центр. Вроде как временно – чтобы посмотреть, возьмется мать за ум или нет. В противном случае ей грозило лишение родительским прав.

Из четверых в школу в ту пору ходила только Люба, и мама Кати была ее классным руководителем. Ей положено было навестить Любу в центре, посмотреть, как той живется. Наталья Дмитриевна купила сладости, альбомы-раскраски, цветные карандаши – и поехала.

Ничего из этой передачи не пропустили. Наталья Дмитриевна услышала, что привозить можно только двести граммов конфет «Коровка». Свидание с Любой ей разрешили на двадцать минут. И все это время девочки проплакала, прижавшись к молодой учительнице, которую прежде не очень-то и любили. Она отчаянно тосковала в центре и твердила, что с матерью ей было лучше, пусть дома голодно, пусть мама пьет, но это все равно – мама. А сюда, в центр, мать к ней еще ни разу не приезжала.

Вернувшись в село, Наталья Дмитриевна, не заходя домой, отправилась к Поляковым.

– Слушай, Ольга, – сказала она женщине, которая, говоря просторечным языком, снова была в уматину пьяна, – У тебя сейчас судьба решается, потеряешь самое дорогое, что у тебя есть.

И она в красках расписала, что вот-вот Ольгу лишат родительских прав, и тогда ее детей со свистом разберут в приемные семьи.

– Они еще маленькие, хорошенькие… Здоровые…Мне сказали, что таких возьмут влёт. И ты останешься в полном смысле слова, как перст одна. А если и захочешь еще кого родить – ты уже сама больная, вон, взгляни, какое лицо пропитое. Родится инвалид или урод и будешь с ним до конца жизни мучиться, если снова государству на руки не сдашь.

Наталье Дмитриевне удалось найти такие слова, что Ольга и сама расплакалась. Наверное, до нее дошло, насколько серьезно обстоит дело. Сошлись на том, что ее поместят на лечение в наркологию, а потом закодируют.

– Да меня ж никто после этого на работу не возьмет, – плакала Ольга.

– На какую-нибудь ответственную и хлебную должность конечно не возьмут, – Наталья Дмитриевна не стала ее обманывать, – А дворником, например, вполне… Я поговорю, ты только лечись.

И несколько месяцев спустя, вопреки прогнозам соседей, всё устроилось. Ольга закодировалась, и ее взяли убирать территорию, вокруг сельской администрации. Зарплата маленькая, зато без задержек. Кроме того, нашлись сердобольные женщины, которые наладили постоянную помощь – приносили для ребят Ольги вещи, из которых выросли их собственные дети, собирали и кое-какие продукты. У всех тут были свои огороды, люди держали скот, и им было, чем поделиться.

Наталья Дмитриевна добилась бесплатных обедов для Любы в школе. Кроме того, стала приглашать девочку домой, чтобы с ней дополнительно позаниматься – способностями девочка не блистала. А ее мать, увидев в дневнике у дочки «двойку» могла и за ремень взяться со словами:

– Ты что, хочешь в такой же нищете как я прозябать? И за бутылку, как я, возьмешься? Не бывать этому! Иди, учись, зараза такая…

Наталья Дмитриевна усаживала Любу делать домашнее задание, объясняла материал, если девочка не поняла что-то в школе. И так незаметно получилось. Что Люба сдружилась с ее дочкой Катей.

Теперь, когда занятия заканчивались, Люба нередко игнорировала школьный автобус, и шла вместе с Катериной. Дом подруги казался ей раем на земле. Хотя это был обычный деревенский домик средней руки, правда, очень чистенький и ухоженный. Наталья Дмитриевна приехала в село работать уже с маленькой Катей на руках, и никогда не заводила разговор об отце девочки. Но с новой жизнью она, похоже, справлялась. Дети в школе ее любили и чуть-чуть побаивались, так как выклянчить хорошую оценку у нее было нельзя. А дома она успевала всё – и провеять тетради, и вязать красивые салфетки, и выращивать розы в палисаднике.

Люба не уставала любоваться вышивками, кружевными дорожками, черным блестящим пианино, фарфоровыми статуэтками. Как-то на день рождения Наталья Дмитриевна сделала ей подарок – преподнесла белую комнатную розочку в горшке. Люба несла ее домой, как драгоценность. А через несколько дней отчим, который всё-таки продолжал пить, перепутал сахар с солью, высыпал себе в чай три ложечки, а потом с досады выплеснул соленый кипяток прямо на бедный цветок. Позже Люба думала, что многое могла бы простить отчиму, но вот эту розочку – нет… ведь он же знал, что Люба на нее дышать боялась, и всё равно…

Катя и Люба были очень разными, но всё же прекрасно находили общий язык. Катя любила читать и мастерски пересказывала прочитанное, так что Люба только ахала. В этом плане она была наивна и доверчива, не представляла, что писатель все это выдумал, и полет его фантазии принимала за действительность.

В свою очередь она была мастерица придумывать разные игры, не всегда безопасные, и Катю, у которой до этого не было близкой подружки, всё это страшно увлекало. И если в раннем детстве подружки ограничивались тем, что устраивали дом под кроватью – притаскивали туда подушки, свечку и рассказывали друг другу разные страшилки (прожженный нечаянно матрас не в счет), то в восьмом классе они едва не довели своих матерей до инфаркта, отправившись ночью в лес искать цветущий папоротник. Конечно, отыскать клад они не надеялись, это скорее было испытанием собственной смелости – слабО пойти ночью в чащу или не слабО.

Любу после этой авантюры в очередной раз выпороли, а ее подружку на неделю заперли дома.

Для Любы было большим огорчением узнать, что Катя после девятого класса уедет в город, чтобы поступить в медучилище.

– Это шанс, – говорила Катя, как обычно рассуждая серьезно и здраво, – В мединституты огромный конкурс, и вполне возможно, что я не пройду. После училища поступить будет легче, особенно на вечернее отделение.

– Ты сюда уже не вернешься, – горько сказала Люба, – Встретишь в городе кого-нибудь, выйдешь замуж – и всё…Будешь мать навещать изредка, да внуков ей на лето подкидывать. Хорошо, если и ко мне заглянешь.

– Нет, – возразила Катя, – Я, наоборот, назад вернуться думаю. Только уже с дипломом. Больничка у нас есть, а работать некому. Один-единственный врач раз в неделю приезжает. Зайдешь к нему, чтобы пригласить к больному, а он шутит: «Ну если нальешь мне выпить, то так и быть, зайду!» Разве это дело. А у нас здесь одних стариков столько! Каково им в переполненном автобусе добираться до больницы в райцентре?

Но Люба только рукой махнула. Только теперь она поняла, что эта дружба, как солнышко, освещала всю ее жизнь. Без Кати все казалось мрачным и безнадежным. Люба предчувствовала, что все пойдет наперекосяк. Так и случилось. Мать не отпустила ее вместе с подружкой в город, и Люба решила окончить полный курс школы. Ходить на занятия казалось ей веселей, чем устраиваться на работу.

В выпускном классе Люба оформилась, у нее оказалась на редкость хорошая фигура. Высокая грудь, пышные бедра, длинные ноги. За ней стали бегать мальчишки, и мать уже не раз замечала, что лучше пораньше выйти замуж, чем гулять то с одним, то с другим.

– Выбери парня получше – и с Богом, – твердила мать, – Будешь хозяйством заниматься, детей воспитывать. А мужик твой пусть куда-нибудь вахтой устроится, деньги зарабатывает.

Такая судьба казалась матери идеальной, тем более, что она видела перед глазами несколько примеров. Работы для женщин в селе было очень мало – ну там продавщица, почтальонша… И то, еще устроиться надо , на все эти места стояла очередь. Другое дело, брать деньги, заработанные мужем и не кланяться чужим людям.

Но жизнь решила иначе. Неожиданно для самой себя, Люба закрутила роман с Николаем. Был он едва ли не в два раза старше нее, первую жену похоронил, и стал своего рода отшельником. Нужно было пройти всё село и углубиться в лес, чтобы найти тропинку, ведущую к его избушке. Николай был лучшим охотником в селе, именно ему заказывали то мясо, которое не встретишь в магазинах. С лесом он был «на ты», да и собой хорош, и многие женщины готовы были бы уйти в его крепкий, самолично построенный дом.

Но как-то он столкнулся в магазине с Любой – разговорились, пошутили.

– Положено девушек провожать, но я тебе предложу меня проводить – сказал Николай, – Посмотришь, как я живу.

Люба чувствовала, что человек этот на голову выше мальчишек, которые за ней ухлестывали. Он и ухаживал за Любой, и заботился о ней так что она, не знавшая по сути, настоящей любви – ни родительской, ни той, о которой пишут в книжках – потянулась к нему.

Но мать встретила со страхом известие, что Люба выходит замуж.

– Ты не представляешь, что тебя ждет, – говорила она, – Дом у Кольки хороший, не спорю. Но ведь он от людей тебя оторвет. Легко ли в молодые годы сидеть в берлоге – и сходить некуда, и понадобится что – иди за тридевять земель за самым необходимым.

Но Любу будто ветром понесло. И сразу после выпускного вечера она расписалась с Николаем и переселилась к нему, в лесную избушку, сказав матери на прощанье:

– Не грусти обо мне – тебе еще троих братьев поднимать – хлопот хватит. И это…спасибо, что в детский дом меня тогда не отдала.

Они даже всплакнули на плече друг у друга, но Люба не могла себе позволить длить эту сцену – ее ждал муж.

Началась новая жизнь. Первое время Любе очень нравилось быть хозяйкой в просторной чистой избе. Денег у Николая хватало, и вскоре молодая жена преобразила дом до неузнаваемости, теперь здесь сразу чувствовалась женская рука. Но месяцы шли. Вслед за летом наступила осень. И Люба начала скучать. Теперь она всё больше понимала слова матери – действительно, она заперла себя в этих четырех стенах, сидела тут одна одинешенька.

У Николая работа находилась каждый день. Не охота так рыбалка, а еще затеял он строить новую баню, большой погреб. Люба задумалась о том – какие у мужа планы на будущее. Ей было понятно, если бы он решил подкопить денег, а потом продать лесное свое хозяйство – и перебраться куда-нибудь. Может быть, к морю, в теплые края.

Но, заведя на эту тему разговор один раз, потом другой – она поняла, что муж ничего менять не собирается.

– Да ты посмотри, как тут хорошо, – убеждал Николай, – Свобода! Со всех сторон – никаких соседей, ни склок, ни споров, ни пьяных драк. Все наше, никто нам не указ. Только птицы поют и сосны шумят. А что там море.. Был я один раз в Сочи, в армии еще, мы там стройкой занимались… Народу – сельдям в бочке просторно покажется! Куда ни шагни – всюду деньги платить надо, да втридорога. Нет уж, меня туда не заманишь.

Но сам он с тревогой думал о том, что молодой жене скучно. Может, кто из родни согласился бы приехать, составить компанию. А то не выдержит Люба, сбежит…

Пока же молодая женщина выбиралась к матери пару раз в месяц. И каждый раз спрашивала, не слышно ли чего о Кате. Но особых новостей не было. Даже , если Люба встречала на улице Наталью Дмитриевну, та могла лишь сказать, что Катя оканчивает училище, и по-прежнему мечтает об институте.

А в очередной свой приход, Люба забежала к фельдшерице в больничку, после чего сказала матери:

– Ну, точно… Не ошиблась я. Будет у тебя скоро внук или внучка…

Не похоже было, что из матери выйдет трепетная бабушка – она нанянчилась в свое время собственных детей. Свою заботу о Любе мать проявила тем, что свела брови и попросила:

– Ты хоть на эти месяцы вернись домой. Мало ли… вдруг что пойдет не так…

– К нам в село, между прочим, «скорая помощь» пять часов едет, – ответила Люба, – Потому что машина одна, а вызовов много. Так что, если думать о плохом – это в город переселяться надо и снимать комнату напротив медгородка. Не боись, я молодая и здоровая, все будет нормально.

Одно не смогли спрогнозировать ни Люба, ни ее мать. Может быть, гормоны у молодой женщины повели себя непредсказуемым образом, а только она все больше нервничала и плакала, и чтобы утешиться, потянулась к спиртному.

В прямом смысле слова. Спирт у Николая был всегда, и вскоре Люба уже не могла обойтись без того, чтобы не принять толику на сон грядущий. Как это скажется на малыше – волновало ее все меньше.

Кончилось тем, что мать, едва ли не силой забрала дочь к себе незадолго до того, как подошел срок, и роды у Любы принимала сельская акушерка. На свет появился мальчик Данька – небольшого веса, слабенький, но вроде бы без значительных отклонений.

К счастью, Люба поняла, что такому крохе не место в лесной избушке и прожила вместе с сыном в деревне до тех пор, пока не вступил в свои права май, и не стало тепло. Сложными были для нее эти месяцы. С одной стороны, вокруг была какая-никакая жизнь, люди. Одних только магазинов в селе аж пятнадцать. Правда, большинство крохотных – в старых деревянных домах или даже в вагончиках. Но были и «Магнит», и «Пятерочка». Что тебе надо можно пойти, купить. Николай приносил деньги. Да и общение – пока идешь по улицам, непременно встретишь знакомых – а это как газету почитать. Все новости тебе расскажут, все сплетни передадут.

С другой стороны – подрастали братья, тесно было в маленьком доме. И мать, с которой Люба никогда не находила общего языка – грузила работой.