Источник питания бесплатное чтение

Источник питания

Отец говорит, что всё началось с рекламного ролика. Как обычно: экранный вариант давно знакомых продуктов после обработки фуд-стилистами. Аппетитные хлопья и злаки, резвые орешки, кокосовая стружка, густая карамель и нескончаемые потоки мёда и шоколада. Приторно настолько, что хотелось помыть телевизор.

Кричащий слоган: «Суперпитательный батончик „Источник питания“ – твоя еда на всю жизнь». Сколько такого повидали? Съел – и никогда не захочешь ничего больше.

Мало тех, кто прежде обращал внимание на смелые заверения рекламщиков.

А потом погас свет. Внезапно и повсеместно.

– Нет, солнечный, конечно, остался, а вот электрического мы лишились,– так рассказывает отец. Им с матерью тогда было около тридцати. Моему старшему брату Омбражу едва исполнилось два года, и вот-вот должен был родиться я.

– Иначе мы с Паэной вряд ли решились бы завести ещё одного ребёнка. Жуткое выдалось времечко. Продукты в магазине нам были не по карману. Зарплату стали выдавать на две трети батончиками «Источник питания» и на оставшуюся треть – деньгами. Вероятно, нас не хотели лишить возможности вносить коммунальные платежи и хоть изредка чистить зубы и подтираться. С тех пор прошло двадцать два года, мы живы, вырастили прекрасных сыновей и ни о чём не жалеем. Правда, признаюсь, я каждый раз боюсь перед сном, что, поцеловав вашу маму больше одного раза на ночь, наутро не найду в себе сил завести машину.

Мы смеёмся. Это наша любимая шутка. И папа тут же целует маму, а брат хлопает меня по плечу.

– Кому крошки от батончика? – спрашивает мама, и, не дожидаясь ответа, делит их между мной и Омбражем. Этого хватит, чтобы пятнадцать минут поиграть в компьютерную войну.– Вечерний выпуск новостей, как всегда, за мой счёт! – оповещает мама и прикрепляет к коже округлый электрод. На миг замирает, пережидая кратковременную остановку сердца с последующей экстрасистолой, и поворачивается к экрану телевизора, озаряющемуся заставкой новостной программы.

Часы в нашей семье носят все. Они отнимают мало энергии.

Да, теперь вся электротехника работает за счёт человеческих ресурсов. Съел батончик, прикрепил датчик – и радуйся жизни, жги собственное электричество. Такие киловатты у государства не украдёшь.

Двадцать два года назад, накануне моего рождения, наша страна распалась на две половины. Люцурию и Умбрус. В школьных учебниках пишут, что первое название составили из двух латинских слов lucis (свет) и luxuria (роскошь), а второе – симбиоз umbrae (тьма) и usus (нужда). Так и живём. Они – в блеске, мы в бедноте. Они – богачи, а мы – отбросы. Слепые. Кроты.

Понятное дело, дружбы между двумя половинами страны не водится, работаем мы каждый на своей территории, однако бесшабашные подростки запросто бегают из Умбруса в Люцурию на дискотеку, а купающиеся в свету богатые девчонки соблазняются нашими низкими яркими звёздами в непроглядной ночи.

Вот такое государство.

Меня зовут Кисертет. А фамилия моя – Тень. Пожалуй, не совру, если предположу, что мы – единственная в Умбрусе семья, носящая фамилию. Впрочем, о своей семье я расскажу вам позже, сейчас я собираюсь на свидание. Это не просто очередная встреча в кафе или кинотеатре. Это – знакомство с её родителями. Я надену свой лучший костюм и отправлюсь в дом к Шонди и Менессе. Солнцу и Луне.

Чем закончится сегодняшний вечер я могу без труда рассказать, даже не доставая пиджака из шкафа, но моя девушка уверяет, что всё пройдёт гладко. Увы, ей только восемнадцать, я всё же старше и способен сообразить, что разработчик рецепта батончиков «Источник питания» не потерпит в своём доме крота.

– Даже не переживай,– щебетала вчера при расставании Гевси,– Папочка любит меня и не станет препятствовать нашему счастью.

Беспокойство всё равно не оставляло меня сегодня, как и в любой другой день, когда доводилось оказываться на ярко освещённых улицах Люцурии. Казалось, свет прожаривает насквозь, каждый луч словно протыкает меня булавкой, как мотылька, ставшего занятным экспонатом в чьей-то коллекции.

Уже на подходе к дому Гевси и её родителей я почувствовал слабость. Разумеется, никаких датчиков ко мне сейчас не крепилось, за исключением сенсорной панели наручных часов – но это мелочи. Всё окружающее великолепие, ажурные, плещущие светом фонари питались от трансформаторов, а не из моих жалких внутренних ресурсов, но тем не менее мне, привыкшему беречь каждый фотон, не удавалось расслабиться и просто купаться в световых потоках. Чтобы осветить улицу в Умбрусе, потребовалась бы сотня человек единовременно и ещё сотня сменщиков, но, даже при таком подходе, свет был бы значительно более тусклым, чем здесь.

В Умбрусе по вечерам мы чаще сидим дома, а по улицам пробираемся ощупью, ориентируясь только на свет автомобильных фар и отблески в окнах окрестных домов. Естественно, никому даже в голову не приходит сократить рабочий день настолько, чтобы служащие успевали вернуться домой засветло и не подвергались заведомому травматизму. Если уж страна, в прямом смысле этого слова, питается своими жителями, вряд ли она станет горевать о перемене блюд. Боюсь, в скором времени демографические показатели станут плачевными, среди моих ровесников всё меньше желающих обзаводиться семьями и плодить новых кротов. Но разве два десятка лет – достаточный срок, чтобы понять размеры бедствия?

Я замер, пережидая коленную дрожь и приступ лёгкой дурноты. Глаза покалывала привычная для вылазок в Люцурию боль. Ещё час-полтора, и они начнут слезиться, хорошо, если не дойдёт до ожога роговицы.

Мама Гевси – Менесса – была мила и учтива, но холодна и не проявляла ко мне ни малейшего живого интереса. Отец – Шонди – удостоил только одним взглядом при рукопожатии, но мне показалось, что он заметил всё: и набухшие покрасневшие конъюнктивы, и мой бедняцкий взор, и всё моё прошлое, и всё моё настоящее.

За ужином разговаривали мало. Гевси вертелась на стуле, нахваливала меня на все лады и поминутно чмокала в щёку. Менесса молча накрывала на стол, отстранённо улыбалась дочери и снисходительно кивала в такт её дифирамбам.

Шонди ел вдумчиво и размеренно, как ел бы, вероятно, приговорённый к смертной казни, избравший в качестве последнего желания возможность основательно подкрепиться. Он изредка вставлял короткие реплики, в основном это были вопросы, адресованные мне, каждый мой ответ он сопровождал кивком ярко-седой головы с забавной причёской: ему словно нахлобучили на темя половину сваренного вкрутую яйца без скорлупы. Этот малоэмоциональный кивок хотя бы давал гарантию, что Шонди меня слышит.

Временами он отрывался от трапезы, вытирал салфеткой палец и вращал новостную ленту на экране лежащего рядом с тарелкой планшета. Почерпнутой из планшета информации он тоже кивал. Казалось, сенсорная панель интересует его больше общения за столом.

– Вас зовут Кисертет? Что значит ваше имя?

Я готовился соврать. Этого вопроса не могло не быть в перечне обязательных при знакомстве. И всё же я стушевался. Моё имя значит – Тень. Тень – значит бедняк. В Умбрусе при рождении всем дают имена так или иначе связанные с тьмой – Ночь, Мгла, Сумерки… В загсе выбранное слово переводят на любой язык мира, так появляются наши имена. Некоторые, как, например, мои родители приходят в загс с готовыми переводами.

Имена богачей рождаются так же, с той лишь разницей, что они – светлые. Гевси – радуга, её подруги – Свеча и Бликующая. В переводе, конечно, поэтичнее, но всё же необыкновенно напоминает лошадиные прозвища. Да и все наши имена, откровенно говоря, увереннее смотрелись бы в ряду кличек для животных.

– Солнце,– быстрее меня ответила Гевси,– Кисертет означает Солнце.

– Португальский? – уточнил Шонди.

– Венгерский,– правду я ответил самостоятельно.

– Значит, мы в некотором роде тёзки? – он через стол посмотрел мне прямо в глаза. Мне стало неловко. Я неуверенно кивнул и уткнулся носом в тарелку, но, казалось, его взгляд отражается от столовых приборов в моих руках и буравит меня насквозь.

– Почему вы так вяло едите мясо? Не вкусно? – вопрос Менессы был похож на ещё одно блюдо, только что поданное из холодильника – заливное или охлаждённый десерт: равнодушный, заданный вскользь и не требующий ответа. Всего лишь дань вежливости. Нет, блюдо – громко сказано. Просто брошенный в раковину для разморозки кусок свинины.

– Вкусно.

Она тоже кивнула.

– Милая, включи музыку,– распорядился Шонди,– не сидеть же в тишине весь вечер. Пусть звучит фоном.

Звучит фоном! Подумать только. Плеер я иногда слушаю перед сном, если Омбраж отказывается играть в приставку. У отца есть маленький приёмник, он следит за футбольными матчами, если трансляция выпадает на выходной день и не нужно садиться за руль. Музыка в нашем доме почти целый час без перерыва звучит только в Новогоднюю ночь – мама и папа по очереди надевают датчики – родители берегут для нас частицу волшебства и не позволяют «кормить» праздничный «Голубой огонёк». А тут – фоном! И целый вечер! От обилия звуков, света и запахов меня снова замутило. Глаза чесались, ещё чуть-чуть и польются слёзы. Я промокал глаза салфеткой, стараясь делать это как можно незаметнее, но, кажется, от Шонди ничего не скроешь.

– Менесса, принеси нашему гостю глазные капли,– сказал он обманчиво мягко,– у нас ведь есть глазные капли?

– У нас нет глазных капель. Чаю?

– Жаль.

Он отложил вилку и нож, жестом отказавшись от предложенного чая.

– Осторожнее с мясом, Кисертет. Моя жена готовит его потрясающе, но, боюсь, вам тяжело будет его переварить.

Я понял, что попался. Разумеется, моему нутру, привыкшему к питательным батончикам, еда богачей не пришлась по вкусу. Гевси приносила на свидания шоколад, кое-какие фрукты, один раз купила нам эскимо – одно на двоих, так романтичнее – но это и всё, что мне довелось пробовать. Два небольших кусочка мяса, запеченного с овощами под сыром, упали в желудок, словно были украдены с экспозиции «Деликатесы из мрамора».

– Венгерский… – Шонди провёл пальцем по экрану,– вероятно, имя Ваконд подошло бы вам больше, не так ли, тёзка?

Я непонимающе уставился на него. Гевси тоже замолчала и на всякий случай погладила мою дрожащую руку.

– Я не полиглот, но – спасибо всемирной паутине: в ней можно найти много интересного,– он приподнял планшет, демонстрируя источник своих знаний,– Ваконд – крот по-венгерски. Возможно, произношу неверно. Надеюсь, вы не очень смущены, что неловкий обман так быстро раскрылся?

Он снова посмотрел мне в глаза. Я плохо видел из-за слепящего света и застилавших глаза слёз.

– Думаю, наше знакомство подошло к концу. Гевси, заверни гостю мясо с собой. Пусть угостит родных. Всего хорошего.

Шонди поднялся и направился к выходу из столовой.

– До свидания,– только и выдавил я, понимая, что мне указали на дверь. Чем это обернётся для наших отношений с Гевси? Если мы сохраним их, то вынуждены будем держать наши встречи в секрете, а если придадим огласке – что тогда? Гевси лишится дома?

– Папа,– Гевси встала из-за стола,– ты не можешь так уйти.

– Я у себя дома и волен идти, куда мне вздумается в любое время.

– Мы ещё не закончили наш вечер! – выкрикнула Гевси.

– Заканчивайте,– парировал Шонди, на секунду остановившись,– и мой вам совет – не начинайте новых. Так будет лучше для всех… тёзка.

– Чаю? – тут же предложила Менесса, и этот вопрос показался мне особенно унизительным в сложившихся обстоятельствах, как, впрочем, и предложение Шонди взять с собой мясо.

– Нет, спасибо,– я постарался сохранить лицо, но актёр из меня никудышный, отказ прозвучал резко.

– Верно, чай есть и в Умбрусе,– сказал напоследок Шонди и вышел прочь.

Ночью меня разбудил стук в дверь. Я проснулся и прислушался. Ночь была лунная, очертания предметов виделись отчётливо. На соседней кровати спал Омбраж, скинув на пол одеяло и скомкав под собой простыню. Стук повторился. Брат во сне почесал грудь и перевернулся на бок.

– Кисертет, ты спишь? – мама приоткрыла дверь, так и не дождавшись ответа на стук,– к тебе пришли.

– Пришли? – изумился я и взглянул на часы: два пятнадцать.– Кто может прийти ко мне в такое время?

– Девушка. Говорит, её зовут Гевси. Я налила ей чаю и посадила на кухне.

Я вскочил с кровати, едва не запнувшись об одеяло Омбража. В любую другую ночь я сразу же заботливо укрыл брата, но сейчас было не до того.

– Спасибо, мама,– поблагодарил я несколько суетливо, размышляя, не следует ли вернуться и натянуть брюки. Не стал.

– Привет,– Гевси сидела за столом. За нашим столом, чего раньше никогда не случалось. Бывать у меня в гостях ей прежде не доводилось.

На ней было то же платье, что и в родительском доме за ужином,– чёрное, чуть ниже колен, с большой розой из стразов на груди. Августовские ночи Умбруса не располагают к прогулкам в лёгком наряде и босоножках…

– Я сбежала из дома,– сообщила Гевси и приподняла за ручки небольшую дорожную сумку, выглядевшую полупустой,– здесь только самое необходимое, насколько женщина может понимать в самом необходимом. Зубная щётка, смена белья, книга… Я дура, да?

В кухне света было меньше, чем в нашей комнате с Омбражем. Окно выходило на другую, не освещённую луной, сторону. И платье, и босоножки, и худощавую сумку я скорее представил мысленно, впитал звериным чутьём, воспитанным сызмальства взамен утраченного полноценного зрения. Год с Гевси и постоянная привычка видеть душой больше, чем глазами приучили меня дорисовывать картинки, добавлять краски к еле различимым очертаниям, выводить в цвете невидимые, словно нарисованные молоком, знаки.

– Ты устала? Может быть хочешь лечь? Или принять душ? – сегодня мы не играли в приставку, я вернулся слишком расстроенным и сразу лёг в постель, зато теперь я мог подержать для Гевси фонарик в ванной, взяв пару сэкономленных крошек от батончика из маминых запасников.– С едой сложнее. У нас есть только суперпитательные батончики «Источник питания». Наша еда на всю жизнь,– как зомбированный, добавил я рекламный слоган,– они у мамы под учётом, иначе нашей семье не прожить. Мама умеет вести хозяйство так, чтобы на работе нас не свалил упадок сил и дома мы могли бы иногда позволять себе небольшие радости.

Я улыбнулся.

– Я пойду,– Гевси поднялась. В её реплике прозвучало смущение. Зря я сказал про еду. Теперь она будет считать себя нахлебницей, хотя не съела ещё ни единой крупинки в моём доме. Хорош хозяин, нечего сказать!

– Ты должна рассказать мне всё, и мы вместе решим, как поступить дальше.

Когда я ушёл… Тихо ушёл, без лишних слов и пылких эмоций: поблагодарил хозяйку за ужин, пожал Шонди руку, нежно поцеловал Гевси. Так или иначе Шонди и Менесса – родители моей возлюбленной, выказать малейшее неуважение к ним означало бы лишиться любимой. Любой укол в их адрес непременно коснулся бы и Гевси, опосредованно, словно удар шпагой через яблоко, но от этого не менее болезненно.

Так вот, когда я ушёл, Гевси отправилась в кабинет отца. Шонди сидел перед широким экраном стационарного компьютера, в кожаном кресле, слегка потёртом, но оттого не менее любимом, и прихлёбывал чай с лимоном из стакана в позолоченном подстаканнике, придерживая серебряную ложечку большим пальцем.

Об этом кресле и привычке держать ложку в стакане он не раз говорил в интервью:

– Знаете, привычки – как старые домашние питомцы. Вроде давно пора усыпить, а рука не поднимается. Вот так и я – могу позволить себе новое кресло, а работаю в том же, что и двадцать лет назад, и ложечку из стакана не вынимаю. Когда-то азарт учёного не оставлял мне времени на такие пустяки, а особый ангел-хранитель следил, чтобы я не выколол ею глаз…

– Папа,– Гевси заговорила с порога,– хочешь ты того или нет, но я буду встречаться с Кисертетом!

Шонди положил в рот дольку лимона, скривился на мгновение, жестом призывая дочь к ожиданию, погонял дольку во рту, а после сплюнул охряную кожицу обратно в стакан.

– Встречайся с кем хочешь, Гев, мы с мамой никогда не ограничивали ни круга твоих знакомств, ни пространной области твоих интересов. Мы пытались не создавать для тебя запретных плодов, и добились в этом определённых успехов. Плохих компаний ты предпочитала избегать сама. Кисертет отличный парень, только, знаешь ли, не следует приводить в дом всех отличных парней, с которыми ты заводишь романтические отношения. Я доверяю тебе полностью, уверен, все твои парни – отличные ребята. У меня много работы, мне некогда, да и мама не обязана кормить кого попало.

Гевси была уязвлена:

– И сколько по-твоему у меня было отличных ребят, папа?

Отец махнул рукой, предлагая оставить эту тему без обсуждения.

– Нет, ты скажи… Может, я чего-то о себе не знаю! И чтобы тебе было понятнее: я привела в дом не кого попало, а своего жениха!

– Милая,– Шонди состроил гримасу, означавшую «Довольно, доченька, успокойся».

– Не надо смотреть на меня, как на престарелую мамашу, пришедшую на светский раут в халате и без колготок, что, несомненно, смутило бы всё ваше ослепительное общество!

– Я вовсе не смотрю на тебя… хм… – повторить сравнение Шонди побрезговал,– ты взрослая, свободная, совершеннолетняя девушка, и я не вправе тебе что-то запретить, но позволь хотя бы вкратце обрисовать перспективу.

Гевси опустилась на резной деревянный стул из дуба, сделанный на заказ.

– Ты – дочь богатых родителей. Твой отец дружен с главой государства, он не последний человек в стране. Идея насчёт использования ресурсов человеческого организма для питания электрической техники принадлежит, конечно, не мне, она давно витала в воздухе, но ухватить её и развить в нужном направлении удалось именно нашей команде. Увы, сейчас многих уже нет в живых. Я начал этот проект почти зелёным двадцатилетним юнцом, парнишкой, которого многие научные деятели принимали на вид за несмышленого практиканта. Мне было нелегко доказать преданность науке и перспективность моих задумок. Я могу дать тебе всё – кров, еду, образование, отдых – где хочешь, когда хочешь и сколько хочешь. Но, прости, выбирать себе пару тебе придётся среди равных нам по статусу. Это будет благоразумно с твоей стороны, а также это важно для меня. Пойми, я не для того столько лет работал, чтобы жить под одной крышей с нищими. Мне почти шестьдесят лет, я сноб и не боюсь в этом признаваться.