Символическая жизнь. Том 2. Работы разных лет бесплатное чтение

О понятии амбивалентности

¹⁰⁷⁷ Дискуссия[3]. К. Г. Юнг:

Понятие амбивалентности, или двойственности, способно, полагаю, стать ценным дополнением нашей терминологии. Ведь в одном и том же слове или явлении могут содержаться противоположные значения. Латинское слово Altus означает одновременно «высокий» и «глубокий». Удовольствие можно получать и от боли. Тут подразумевается не последовательность одного за другим, а одновременное присутствие одного в другом, так сказать, заданное единообразие. Я возражаю против утверждения докладчика, будто амбивалентность является движущей силой. На мой взгляд, амбивалентность – не столько движущая сила, сколько формальный признак, который мы находим повсюду. Фрейд привел множество примеров из истории языка. Современным словам тоже присуща двойственность значений. Так, например, французское sacré означает и проклятие, и благословение; ирландское luge[4]значит «договор»; английскому bad («плохой») соответствуют средневерхненемецкие bat и bass – «хороший». Вследствие языковой миграции слово исторически приобретает противоположное значение. В сновидениях часто используются как сходства, так и противоположности. Так, сходства чаще всего оказываются обратными по значению. Скажем, мне снилось, что я невысок ростом, с бородой, не ношу очков и уже немолод. В действительности же все ровно наоборот. Если возникает желание применить психоаналитический подход, то к нашим услугам, как и у анатомов, отменный и непротиворечивый материал из памятников Античности и свидетельств мифологии. Например, бог плодородия выступает одновременно как разрушитель (Индра[5]). Солнце несет плодородие и разрушение. Потому-то Лев как зодиакальный знак обозначает сильный солнечный жар. Амбивалентность в мифологической преемственности вполне очевидна. Бог Один становится вожаком Дикой охоты[6] и преследует одиноких девушек на дорогах. Богиня Фрейя превращается в дьяволицу[7]. Венера же, как учат нас филологи, была признана благой и сделалась святой Вереной, покровительницей Бадена в кантоне Аргау; в древности и потом, как мы знаем, ей посвящали источники и родники. При этом, однако, имя святой Верены, или Венеры, еще носят опасные горы Веренелисгартли возле Глерниша; вспомним также Санкт-Веренакеле – имя длинного лавинного следа в Шафбурге, в горах Сентис. Дэвы (ангелы на санскрите) в персидском языке стали бесами[8]. А змея на палке отображает двойственность восприятия Христа.

¹⁰⁷⁸ Представление либидо колеблется между символами льва и змеи, между принципами сухого и влажного; то и другое – противоположные сексуальные, иначе выражаясь, фаллические символы. Мне довелось повидать изваяние Приапа в Вероне. Бог улыбается, держа в руке корзину, полную фаллосов, а другой рукой указывает на змею, которая кусает его эрегированный пенис[9].

¹⁰⁷⁹ Хорошими примерами амбивалентности служат также эротические шутки – скажем, те, которые мы находим в «Золотом осле» Апулея[10]; а еще здесь нагляден язык мистицизма. Мехтильда Магдебургская[11]говорит: «Любовью Христовой была я смертельно изранена». Через убийство быка (в мифологии митраизма) осуществляется творение мира. «Бык – родитель змеи, а змея – родительница быка»[12]. Наши христианские религиозные идеалы тоже обращаются к этому принципу. Смерть Христа искупает человека и дарит ему вечную жизнь. Сходное воззрение встречается и в культе Митры, который имел немаловажное значение в древности и способствовал распространению христианских идей.

¹⁰⁸⁰ Обсуждение[13]. К. Г. Юнг:

Выражение «излить душу» для характеристики обсуждения мучительного комплекса кажется вполне уместным и важным для аналитической терапии. Этот офицер, когда чувствовал, что комплекс готов возобладать над его разумом, командовал: «Смирно! Стой! Шесть шагов назад – шагом марш!» Всякий раз он испытывал немалое облегчение от такой объективации своей болезни.

¹⁰⁸¹ Обсуждение[14]. Ссылаясь на детскую психологию и ее значимость для понимания сути жертвоприношений, К. Г. Юнг рассказал о «Клубе Тантала», основанном несколькими молодыми людьми ради отправления сексуальных мистерий. На эмблеме клуба изображен мужчина, подвешенный к виселице на веревке, что была привязана к его пенису и носу. Себя эти молодые люди считали приносимыми в жертву мучениками, подобными Танталу, которого боги обрекли вечно страдать от невозможности удовлетворить самые пылкие желания[15].

Замечания о символизме

¹⁰⁸² Исходя из противопоставленности истерических фантазий и домыслов при раннем слабоумии, докладчик отметил, что для лучшего понимания вторых необходимо привлекать исторические параллели, поскольку при раннем слабоумии пациент страдает от «воспоминаний всего человечества». В отличие от истерии, он поневоле обращается к древнейшим образам универсального значения, пускай на первый взгляд те кажутся со стороны невразумительными.

¹⁰⁸³ Случай 34-летней женщины-невротика наглядно показывает, как личную фантазию возможно описать и истолковать с привлечением исторического материала. Фантазия пациентки связана с мужчиной, которого она безответно любит: он видится ей подвешенным за гениталии. Ту же фантазию находят у девятилетнего мальчика, уже как символическое выражение его нереализованного либидо («Вольно, и больно, и скорбь хороша…»[16]). Эта фантазия, если учитывать соответствующие этнографические сведения и мифологические параллели жертвоприношения бога весны через повешение или освежевание, обозначает жертву сексуальности, за которую человек крепко держится и от которой не может избавиться; в древних культах Великой Матери эта жертва преподносилась как жертвоприношение фаллоса[17].

Адаптация, индивидуация и коллективность[18]

¹⁰⁸⁴ А. Психологическая адаптация состоит из двух процессов:

1. Адаптация к внешним условиям.

2. Адаптация к внутренним условиям.

¹⁰⁸⁵ Под внешними условиями понимаются не только условия окружающего мира, но и сознательные суждения индивидуума по поводу объективно существующих предметов и явлений.

¹⁰⁸⁶ Под внутренними условиями понимаются те факты или данные, которые навязываются внутреннему восприятию индивидуума бессознательным, независимо от сознательных суждений и даже порой вопреки таковым. Следовательно, адаптация к внутренним условиям является адаптацией к бессознательному.

¹⁰⁸⁷ Б. При неврозе процесс адаптации нарушается, или, скорее, можно утверждать, что невроз сам по себе выступает как нарушенный или ослабленный процесс адаптации, принимая две основные формы:

1. Нарушение адаптации к внешним условиям.

2. Нарушение адаптации к внутренним условиям.

¹⁰⁸⁸ В первом случае снова нужно различать две принципиально несходные ситуации:

1. Адаптация к внешним условиям нарушается, потому что субъект пытается приспособиться целиком и полностью ко внешнему, совершенно пренебрегая внутренним и тем самым нарушая равновесие процесса адаптации.

2. Нарушение возникает в результате преимущественной адаптации к внутреннему.

¹⁰⁸⁹ Точно так же адаптация к внутренним условиям может нарушаться двумя способами:

1. Всепоглощающей адаптацией к внешнему.

2. Пренебрежением к внешнему ради адаптации к внутреннему.

¹⁰⁹⁰ В. Энергетика адаптации. Указанные соображения понуждают изучить энергетику процесса адаптации. Когда либидо, вкладываемое в ту или иную функцию, невозможно уравновесить выполнением этой функции, оно будет накапливаться до тех пор, пока не достигнет значения, превышающего значение соседней функциональной системы. Затем начинается процесс уравновешивания ввиду наличия потенциала. Энергия как бы перетекает в другую систему. Поэтому, когда адаптации к внутреннему не происходит, предназначенное для этой цели либидо накапливается до тех пор, пока не начинает перетекать из системы внутренней адаптации в систему внешней адаптации, а в результате характеристики внутреннего приспособления переносятся на внешнюю, то есть в отношение индивидуума к реальному миру вмешиваются фантазии. Наоборот, когда система внешней адаптации перетекает в систему внутренней адаптации, характеристики первой переносятся на вторую и воздействуют на функцию восприятия реальности.

¹⁰⁹¹ Г. Адаптация в анализе. С точки зрения анализа адаптация заслуживает отдельного рассмотрения. При анализе, как показывает опыт, обыкновенно, если не принимать в расчет совершенно исключительные обстоятельства, главным является именно анализ. Нет, разумеется, никакого категорического императива, который понуждает признавать анализ главным; судя по обобщенному опыту, просто так выходит, что анализ занимает первое место. Следовательно, важнее всего приспособиться к анализу, и для одного пациента способом адаптации становится личность аналитика, а для другого – «аналитическая идея». Причем цель в любом случае состоит в том, чтобы завоевать доверие: тот, кто вначале бессознательно не доверяет собеседнику, прежде всего стремится удостовериться в личности аналитика; а тот, кто одержим стремлением получить сведения о надежности мышления, жаждет понять основные идеи.

¹⁰⁹² По ходу анализа пациенты первого типа должны естественным образом обретать понимание идей, а пациенты второго типа – учиться доверять аналитику.

¹⁰⁹³ Когда адаптация заходит настолько далеко, обычно считается, что анализ благополучно завершен, ведь его основной целью и требованием со стороны пациента является восстановление душевного равновесия. На самом деле против такого мнения возразить нечего.

¹⁰⁹⁴ Однако опыт учит, что в ряде случаев, причем не так уж и редко, требования начинает предъявлять бессознательное, которое выражает себя прежде всего посредством чрезвычайной силы переноса, а также посредством соответствующего воздействия на жизнь пациента. Может показаться, что этот усиленный перенос отражает потребность в углубленной адаптации к аналитику, и на данный момент его следует трактовать как таковой, хотя на самом деле перед нами сверхкомпенсация сопротивления аналитику, ощущаемого как иррациональное. Это сопротивление возникает вследствие стремления к индивидуации, которое противоречит всякому приспособлению к другим. Но поскольку утрата прежнего личностного соответствия означала бы для пациента разрушение эстетического и морального идеала, первым шагом к индивидуации оказывается ощущение трагической вины. Накопление вины требует искупления. Аналитик не может предлагать искупление, иначе произойдет только восстановление личностного соответствия пациента. Вина и ее искупление требуют новой коллективной функции: прежде объект веры и любви, то есть образ аналитика, виделся олицетворением всего человечества, а теперь само человечество занимает место аналитика, дабы взять на себя бремя искупления вины индивидуации.

¹⁰⁹⁵ Индивидуация отсекает индивидуума от личного соответствия и, следовательно, от коллективности. Это вина, которую индивидуум как бы препоручает миру, это вина, которую он должен попытаться искупить. Он должен предложить выкуп за себя, то есть должен отыскать такие ценности, которые будут полной заменой его отсутствию в коллективной личной области. Без этого производства ценностей окончательная индивидуация аморальна и, более того, самоубийственна. Индивидуум, неспособный создавать ценности, должен сознательно принести себя в жертву духу коллективного соответствия. При этом он волен выбирать коллектив, которому приносится жертва. Только в той мере, в какой человек создает объективные ценности, он способен и может индивидуализироваться. Каждый дальнейший шаг к индивидуации порождает новую вину и требует нового искупления. Итак, индивидуация возможна лишь до тех пор, пока производятся замещающие ценности. Индивидуация – это исключительное приспособление к внутренней реальности и, следовательно, якобы «мистический» процесс. Искупление есть приспособление к внешнему миру. Его нужно предлагать внешнему миру заодно с просьбой принять.

¹⁰⁹⁶ Индивидуум не вправе априорно притязать на какое-либо уважение. Ему приходится довольствоваться тем уважением, которое приходит извне, посредством создаваемых им самим ценностей. Общество не только по праву, но и по обязанности осуждает того, кто не способен создавать ценности на замену, и справедливо видит в нем дезертира.

¹⁰⁹⁷ Поэтому когда требование индивидуации возникает в анализе под маской исключительно сильного переноса, оно подразумевает прощание с личным соответствием коллективу, переход в одиночество, в обитель внутреннего «Я». Во внешнем мире остается только тень личности. Отсюда презрение и ненависть, исходящие от общества. Но внутренняя адаптация ведет к освоению внутренних реалий, из которых извлекаются ценности для возмещения ущерба коллективу.

¹⁰⁹⁸ Индивидуация остается мнимой до тех пор, пока не создаются позитивные ценности. Тот, кому недостает творческой силы, должен восстановить коллективное соответствие группе по своему выбору, иначе так и останется пустым расточителем и болтуном. Тот, кто создает непризнанные ценности, принадлежит к числу презираемых, и виноват в том он сам, ведь общество вправе ожидать от всякого индивидуума реализуемых ценностей. Существующее общество всегда является важнейшим условием переходного этапа, через который проходит все мировое развитие, и оно требует от каждого человека высочайших достижений сотрудничества.

¹⁰⁹⁹ Индивидуация и коллективность – пара противоположностей, две расходящиеся судьбы. Они связаны друг с другом чувством вины. Индивидуум ввиду коллективных требований должен стремиться к индивидуации, прилагая необходимые трудовые усилия на благо общества. В той мере, в какой это возможно, возможна и индивидуация. Тот, кто не способен на подобное, должен непосредственно подчиняться коллективным требованиям, то есть требованиям общества; точнее, он будет принужден к тому автоматически. Общество настаивает на подражании, на сознательном тождестве, на следовании общепринятым правилам и допустимым манерам. Только предлагая полную замену, индивидуум освобождается от этого гнета. Очень и очень многие поначалу совершенно неспособны предложить замену и тем самым вынуждены двигаться по проторенной дорожке. Если оттолкнуть их в сторону, они будут беспомощно суетиться, и здесь поможет только другой предписанный путь. Такие люди могут обрести уверенность в своих силах лишь после очень долгого подражания одной из выбранных моделей поведения. Человек, который в силу особых способностей имеет право на индивидуальность, должен мириться с презрением общества до тех пор, пока не сможет предложить полную замену. Таких людей мало, а индивидуация как таковая исключает любое нарушение норм коллективного соответствия до появления замены, причем ее объективная ценность должна быть признана коллективом. Человеческие отношения устанавливаются автоматически на основе признанных замен, поскольку либидо общества прямо на это направлено. Без замен все попытки соответствия обречены на провал.

¹¹⁰⁰ Благодаря подражанию происходит восстановление собственных ценностей индивидуума. Если подражание почему-либо невозможно, восстановление пресекается в зародыше. Индивидуум напуган и беспомощен. Если подражание – требование аналитика, если аналитик настаивает на нем ради адаптации, то ценности пациента вновь оказываются под угрозой, поскольку подражание есть автоматический процесс, следующий собственным законам, длящийся столько, сколько необходимо, и заходящий настолько далеко, насколько это необходимо. Оно имеет вполне определенные пределы, о которых аналитик никогда не узнает. Через подражание пациент учится индивидуации, ибо подражание восстанавливает его личные ценности.

¹¹⁰¹ Коллективную функцию можно разделить на две, которые с «мистической», или метапсихологической, точки зрения тождественны друг другу:

1. Коллективная функция по отношению к обществу.

2. Коллективная функция по отношению к бессознательному.

¹¹⁰² Бессознательное, как и коллективная психика, является психологическим представителем общества. Persona[19]не может иметь никакого отношения к бессознательному, она коллективно ему тождественна, будучи сама коллективной. Следовательно, ее нужно уничтожить, иными словами, возвратить в бессознательное. Отсюда возникает индивидуальность как полюс, характеризующий бессознательное, а то, в свою очередь, порождает противоположный полюс – представление о Боге.

¹¹⁰³ Индивидууму предстоит обрести цельность, оторвавшись от Бога и став целиком самим собой. Тем самым он в то же время отделяет себя от общества. Внешне он погружается в уединение, но внутренне проваливается в ад, в отчужденность от Бога. Так складывается и усугубляется чувство вины. Чтобы искупить эту вину, индивидуум как бы передает все благое в себе своей душе, душа предъявляет это благое Богу (поляризованному бессознательному), а Бог возвращает дар (продуктивную реакцию бессознательного), который душа предлагает индивидууму и который индивидуум далее распространяет на человечество. Но может быть иначе: чтобы искупить вину, индивидуум жертвует высшим благом, отдает свою любовь не душе, а человеческому существу, замещающему душу, и уже от того любовь идет к Богу и через него возвращается к любящему – но только до тех пор, пока этот посредник готов замещать собой душу. Обогатившись таким образом, любящий начинает отдавать своей душе благо, которое получил, и он снова получит дар от Бога, если ему суждено подняться так высоко, чтобы встать в одиночестве перед Богом и перед человечеством.

¹¹⁰⁴ Итак, индивидуум может выполнять свою коллективную функцию, либо отдавая любовь душе и тем как бы выкупая себя у общества, либо обращаясь к посреднику, через человека, который передает ему этот дар Бога.

¹¹⁰⁵ Но и здесь имеется разлад между коллективностью и индивидуацией: если либидо переходит в бессознательное, то куда меньше энергии достается человеческому существу; а если оно попадает в человека, то куда меньше выпадет усвоить бессознательному. Впрочем, когда либидо переходит к человеку, если это настоящая любовь, то перед нами ровно то же самое, что случилось бы, перейди либидо прямиком в бессознательное, ведь другой человек столь ярко и полно олицетворяет бессознательное (если, конечно, этот другой человек действительно любим).

¹¹⁰⁶ Лишь тогда любовь наделяет его качеством посредника, которым иначе, сам по себе, он ничуть не обладает.

Предисловие к книге «О психологии бессознательного» на венгерском языке

¹¹⁰⁷ Выполненный доктором Петером Надем венгерский перевод моей работы «О психологии бессознательного»[20], тщательно сопоставленный и проверенный доктором Иоландой Якоби, заслуживает, смею думать, пристального внимания, поскольку это вообще первая венгерская публикация моих сочинений. Не считая нескольких переводов на русский, одна из моих ранних книг теперь впервые увидит свет на языке народа Восточной Европы. Я в долгу перед доктором Якоби, которая не только сделала возможным это издание, но и принимала непосредственное участие в подготовке данной книги к публикации, вносила полезные предложения и давала ценные советы. Благодаря ее добросовестному сотрудничеству венгерское издание получило указатель, которого нет в издании швейцарском, а также краткий глоссарий с разъяснением терминологии, нередко вызывающей затруднения с пониманием в силу своей новизны.

¹¹⁰⁸ Мне особенно приятно, что моя книга теперь будет доступна в Венгрии, в стране, из которой снова и снова поступают свидетельства живейшего интереса к моим изысканиям. Этим предисловием я надеюсь хоть немного уменьшить свой долг благодарности и признательности, пусть косвенно. Среди множества моих учеников, которые все родом из западной половины мира, доктор Якоби – первая из Венгрии; она долгие годы трудилась под моим личным руководством в Цюрихе и приобрела глубокие знания в чрезвычайно обширной и сложной области знаний – в психологии бессознательного. В своей книге «Психология К. Г. Юнга»[21], которая представляет собой отличное введение в мои исследования, доктор Якоби убедительно это доказывает, а ее знания вдобавок служат порукой в точности и верности перевода, столь необходимых качеств в работе со столь деликатным материалом, как психология бессознательного.

¹¹⁰⁹ Я вовсе не ставил себе целью дать исчерпывающее изложение темы; мне хотелось всего-навсего познакомить читателя с основными проблемами психологии бессознательного, причем в пределах, непосредственно установленных клиническим опытом. Поскольку, повторюсь, это не более чем введение, текст лишь намекает на многочисленные связи психологии бессознательного с историей человеческой мысли, с мифологией, религией, философией, психологией первобытных людей и всем остальным.

К. Г. Юнг

Кюснахт, Цюрих, январь 1944 г.

Предисловия к работе «О психической энергии и сущности сновидений»[22]

¹¹¹⁰ В этом томе, втором из сборника «Психологических исследований»[23], опубликованы четыре мои статьи, три из которых прежде выходили только на английском языке[24]. Одна из статей посвящена до сих пор вызывающей споры проблеме толкования сновидений, тогда как две другие рассматривают важнейший, на мой взгляд, вопрос психологии – фундаментальные психические факторы, динамические образы, которые, как мне кажется, выражают природу психической энергии. Моя идея психической энергии, впервые выдвинутая в работе «Метаморфозы и символы либидо»[25](1912), встретила такое сопротивление и непонимание, что мне показалось целесообразным вновь обратиться к этой теме, причем уже не с практической точки зрения, а попытаться осмыслить ее теоретически. Поэтому читателю нет нужды беспокоиться, будто ему снова расскажут то же самое.

К. Г. Юнг

Кюснахт, Цюрих, 1928 г.

¹¹¹¹ Статьи в настоящем сборнике представляют собой попытку внести некоторую упорядоченность в хаотическое изобилие психических явлений посредством идей и понятий, распространенных в других областях научных исследований за пределами психологии. Поскольку наши психологические знания все еще пребывают в зачаточном состоянии, нас должны в первую очередь интересовать элементарные понятия и группы фактов, а не отдельные затруднения из числа тех, которыми изобилуют истории болезней и которые никогда не удается объяснить полностью. Фрейдовская «модель» невроза и сновидений лишь отчасти позволяет истолковать эмпирический материал. Будучи психологами-клиницистами, мы должны стремиться к совершенствованию наших методов и психологических теорий, потому, в частности, что «академические» психологи отказались изучать бессознательное эмпирически. Так что на долю психолога-клинициста теперь выпадает и более глубокое исследование компенсаторных отношений между сознанием и бессознательным, чрезвычайно важных для понимания психики в целом.

¹¹¹² За исключением ряда мелких исправлений, я не внес в текст никаких кардинальных изменений. Общее количество статей возросло до шести, поскольку я добавил в сборник краткий «Обзор теории комплексов» и свою недавнюю исследовательскую работу «О природе сновидений»[26].

К. Г. Юнг

Кюснахт, Цюрих, май 1947 г.

О галлюцинациях[27]

¹¹¹³ Галлюцинация – не просто патологическое явление, оно довольно часто встречается и у нормальных людей. История пророчеств, а также опыт первобытных людей показывают, что психическое содержание нередко поступает в сознание в галлюцинаторном облике. В этом отношении достойна внимания только форма, а не функция, которая есть не что иное, как то, что принято называть «мозговой волной» (Einfall). Как указывает само упомянутое слово, этому явлению присуща определенная спонтанность, как будто психическое содержание живет собственной жизнью и пробивается в сознание по собственному желанию. Эта особенность, по всей видимости, объясняет ту легкость, с которой «мозговые волны» приобретают галлюцинаторный облик. Обыденная речь тоже знакома с этими переходами от «мозговых волн» к галлюцинациям. Нам случается изъясняться по-разному; самый простой вариант – «Я подумал»; выражение «Мне пришло на ум» уже сильнее, а далее идет по нарастающей, так сказать: «Словно внутренний голос подсказал», «Словно меня кто-то окликнул», «Я слышал совершенно отчетливо».

¹¹¹⁴ Галлюцинации такого рода обычно исходят от по-прежнему подсознательной, более зрелой личности, которая пока не способна обрести непосредственное сознание, о чем свидетельствуют наблюдения за сомнамбулами. У первобытных знахарей галлюцинации суть плоды подсознательного мышления или интуиции, которая еще не в состоянии стать осознанной.

Предисловие к книге Шлейха «Чудо души»

¹¹¹⁵ Когда спустя много лет я вновь взялся за труды Карла Людвига Шлейха[28] и попытался воспроизвести посредством выразительного образа духовный мир этого замечательного мыслителя, то мне на ум настойчиво стало приходить другое неизгладимое впечатление, оставленное другим выдающимся человеком – он разительно отличался от Шлейха и одновременно был очень на него похож; я имею в виду Парацельса. Казалось бы, странно их объединять – что общего у современника гуманистов Парацельса и у Шлейха, устремленного в будущее? Их разделяют четыре столетия духовного развития, не говоря уже о том, что это были совершенно разные личности. Сама идея сходства была бы попросту нелепой, если бы не моя приверженность к выявлению сродства противоположностей. Прежде всего знаменательным выглядел тот факт, что Парацельс стоял у истоков нынешней медицины, а Шлейх воплощал собой ее расцвет. Оба могут считаться типичными представителями переходного периода – и революционерами. Парацельс расчистил дорогу научной медицине, порой пребывая, конечно, во власти вековых анимистических верований, однако остро и живо предчувствуя наступление эпохи, когда неуловимые ценности души будут заменены материализмом масс. Шлейх же был революционером иного толка. При всей своей несомненной увлеченности анатомическими и физиологическими исследованиями он смело и даже дерзко обратился к той самой области психического, от которой Парацельс, повинуясь велениям своего времени, не слишком охотно отвернулся. Оба энтузиаста воодушевлялись собственными видениями, оптимистически доверяли всему вокруг, радовались своим надеждам на лучшее; оба выступали пионерами нового духовного мировоззрения, шли к головокружительной цели уверенно и неустрашимо. Оба бесстрашно всматривались в сверхчеловеческие метафизические бездны и искренне верили в вечные образы, глубоко запечатленные в человеческой психике. Путь Парацельса привел к признанию божественной, по сути, дохристианской prima materia[29], или «гилиастра»[30]. Шлейх, начав с изучения сети кровеносных сосудов и лабиринта нервных окончаний, двигался по ганглиозной лестнице симпатической нервной системы к трансцендентальной душе, которая предстала перед ним во всей своей поистине платоновской славе «занебесного места»[31]. Оба они вдохновлялись бурными событиями эпохи упадка и перемен. Оба родились не в свое время и были эксцентричными личностями, на которых общество смотрело косо. Что ж, современники великих всегда мало что понимают, им невдомек, откуда берется тот неприличный, по их мнению, восторг, что обуревает великих людей, – восторг, обусловленный не столько темпераментом, сколько предвкушением новой эпохи. Вспомним, сколь осуждающе взирали современники на неистового Ницше! Зато ныне мы уверены, что о нем никогда не забудут. Вот и Парацельса, кстати, спустя четыреста лет норовят благодарно воскресить и рядят в современные одежды. Какая участь уготована Шлейху? Мы знаем, что ему виделось единое представление психических и физических процессов в организме; сегодня это представление во многом движет медицинскими и биологическими исследованиями. Отчасти ему мешала терминология, унаследованная от эпохи научного материализма, но все же он сумел вырваться за узкие рамки депсихизированной материальности и переступить через преграду тернистых предрассудков об отделенности души от тела. Разумеется, он ничего не знал о моих собственных усилиях, которые долгое время оставались неизвестными научной общественности в Германии, но в целом мы стояли с ним плечом к плечу, сражаясь за признание души как фактора sui generis[32], и тем самым прокладывали новый путь для психологии, ранее вынужденной пренебрегать психикой.

¹¹¹⁶ Научный прорыв, к которому был причастен Парацельс, вывел человечество из пелены средневековой схоластики в неведомый науке той поры мир материи. Это несомненная заслуга, и наша медицина навеки в долгу перед Парацельсом. Что же касается Шлейха, вовсе не частные открытия, методы или выведенные им правила придают ему значимость в наших глазах; куда важнее шаг вперед, в новое поле будущего, где совокупность известных фактов предстает в ином свете. Посредством синтеза накопленных в предыдущие эпохи знаний и через поиск точки зрения, позволяющей обозреть целое, он преуспел в стремлении вырваться из колдовского круга чистой эмпирики и подступился к основаниям эмпирического метода как такового (о котором большинство людей попросту не подозревает). Я имею в виду определяющие для организма взаимоотношения химии тела и психической жизни. Парацельс в конечном счете склонился к «химизму», вопреки своей уверенности в том, что над мирозданием господствует дух. Шлейх четыреста лет спустя пришел к пониманию психической одушевленности и тем возвысил психику, ранее снисходительно считавшуюся чем-то вспомогательным, до положения auctor rerum[33]. Смело и решительно он выстроил новую иерархию телесного устройства человека. «Рудиментарная» симпатическая нервная система, этот будто бы случайный клубок ганглиозных узлов, поразительно целенаправленно регулирующих вегетативные функции организма, сделалась «матерью» спинномозговой системы, венцом и чудом которой выступает мозг, для нашего зачарованного взора – управитель всех телесных процессов. Более того, для Шлейха симпатическая система была таинственным «космическим нервом», подлинным «идеопластом»[34], исходным и непосредственным воплощением Мировой Души, которая создает и поддерживает тело, которая существовала до того, как появились привычные нам тело и разум. В результате «гилиастр» Парацельса лишается своей непостижимой творческой тайны, а осязаемость материи, в которую столь горячо верили, которая казалась столь убедительной для чувств, вновь растворилась в Майе[35], в простой эманации изначальной мысли и воли, из-за чего все иерархии и ценности потребовали пересмотра. Неосязаемое, или психика, стало основой, а «сугубо растительная» симпатическая система превратилась в хранилище немыслимых творческих тайн, в проводника животворящей Мировой Души, сделалась, если угодно, архитектором мозга, новейшего творения вечносущей творческой воли. За ошеломляющим величием спинномозговой системы, которая, как проводник сознания, по-видимому, тождественна психике как таковой, скромно пряталась симпатическая система, или «психика» в более глубоком и всеобъемлющем смысле, не просто взаимодействие кортикальных волокон. Несмотря на свою количественную и качественную незначительность, эта психика существенно превосходит собственно сознание как по глубине, так и по размаху мышления; вдобавок она куда менее беззащитна перед воздействием эндокринной системы с ее «зельями», она сама целеустремленно и упорно создает магические секреции.

¹¹¹⁷ Парацельс трудился над выведением в алхимической реторте сильфид и суккубов из корней мандрагоры[36], над изготовлением амулетов палача и чернейших народных лекарств[37], заявляя, будто познает истину, а Шлейх велеречиво изъяснялся на языке «мозговой мифологии» довоенной эпохи, однако, тем не менее, сумел проникнуть в сокровенные глубины человеческой психики, ведомый интуицией, не осознавший своих поступков. Бурное воображение трансформировало фигуры его речи в формы, которые на самом деле, о чем он и не догадывался, были архетипами коллективного бессознательного; эти фигуры появляются везде, где интроспекция пытается погрузиться в глубины психики – к примеру, в индийской и китайской йоге[38].

¹¹¹⁸ Если коротко, Шлейх был первопроходцем не только в области соматической медицины, но и в области глубинной психологии, на границах с областью вегетативных процессов тела. Это, без сомнения, самая темная область из всех, которую научные исследования долгое время тщетно пытались прояснить. Именно указанная тьма очаровала Шлейха и обернулась целым потоком творческих идей. Пусть он не опирался на какие-либо новые факты, эти его идеи, безусловно, будут подталкивать ученых к новым толкованиям и новым способам наблюдения. Как показывает история науки, прогресс познания не всегда состоит в открытии фактов; столь же часто он заключается в открытии новых направлений исследований и в формулировании гипотетических точек зрения. В частности, Шлейх неустанно повторял, что психика распространена по всему человеческому телу, что она зависит больше от крови, чем от серого мозгового вещества. Это поистине блестящая идея, ее значение трудно переоценить. Она позволила сделать ряд выводов об обусловленности психических процессов, и я сумел независимо подтвердить эти выводы моей собственной исследовательской работой. Имеются в виду главным образом исторические факторы, определяющие психический фон, как учит моя теория коллективного бессознательного. То же самое можно сказать и о загадочной связи между психикой и географической местностью (Шлейх увязывал эту особенность с различиями в питании, причем его доводы не следует немедленно отбрасывать как наивные и устаревшие). Если принять во внимание замечательные психические и биологические изменения, свойственные европейским иммигрантам в Америке[39], то само собой напрашивается заключение, что в этом вопросе науке еще только предстоит по-настоящему разобраться.

¹¹¹⁹ Хотя мысль и язык Шлейха всецело зависели от телесности, он, повторю, был буквально околдован бестелесной природой психики. В сновидениях его поражала внепространственность и вневременность ночных грез, а истерия была для него «метафизической проблемой», ведь «идеопластические» способности бессознательной психики нигде не проявлялись столь же ощутимо, как при неврозах. С удивлением он взирал на телесные изменения, внушаемые человеку бессознательным при истерии. По этому почти детскому изумлению видно, сколь неожиданными были для него подобные наблюдения, пусть для психопатолога они уже давно не в новинку. Еще можно оценить воззрения того поколения медиков, к которому принадлежал Шлейх; это поколение, ослепленное предрассудками, привыкшее пренебрегать воздействием психики на тело, делая первые робкие шаги в психологии, полагало, что без психики вполне можно обойтись. С учетом указанного недостатка в психологических знаниях тем более поразительно, что Шлейх – это и вправду немалое достижение – вообще смог признать существование психики и сумел пересмотреть понимание биологической причинности. Его выводы кажутся психологу избыточно радикальными или, во всяком случае, чрезмерно смелыми, поскольку они вторгаются в области, которые философская критика должна выводить за пределы человеческого понимания.

¹¹²⁰ Ограниченные познания Шлейха в психологии и тот восторг, с которым он предавался интуитивным спекуляциям, сказывались на некоторой ограниченности его размышлений и оборачивались мелкими погрешностями. Например, он не допускал продолжения психических процессов во сне, а последний воспринимал через призму материалистических предрассудков. Также он не задавался вопросами о философских и моральных проблемах, отождествляя совесть с гормональной функцией. Здесь Шлейх отдавал дань научному прошлому и духу вильгельминизма[40], когда авторитет науки возрос до слепой самонадеянности, а интеллект превратился в хищного зверя. При всем том он предельно ясно видел, что медицина, сосредоточенная исключительно на теле и не воспринимающая живого человека в его цельности, обречена на прозябание. По этой причине он перестал изучать простые факты и использовал свои познания в биологии для того, чтобы составить более широкое и дерзновенное представление, отвергающее досадные огрехи устаревшего материализма. Девятнадцатый век сделал все возможное для дискредитации психики, и величайшее достижение Шлейха состоит в том, что он четко и наглядно показал психическое наполнение жизненных процессов. Его работы могут послужить введением в революционный пересмотр нашего текущего мировоззрения, благодаря чему мы сбросили с плеч смирительную рубашку академической специализации.

К. Г. Юнг

Предисловие к книге Якоби «Психология К. Г. Юнга»[41]

¹¹²¹ Полагаю, что книга, которую вы держите в руках, отвечает общей потребности, которую сам я до сих пор не был в состоянии удовлетворить, – потребности в кратком изложении содержания моих психологических теорий. Мои усилия в области психологии были, по существу, новаторскими и не оставляли мне ни времени, ни возможности систематически их излагать. Доктор Якоби взяла на себя эту трудную задачу и добилась удачного результата, сумела предложить читателю обзор, избавленный от гнета технических подробностей. Этот краткий обзор затрагивает, по крайней мере, все существенные моменты моих теорий, так что читатель без труда, используя сноски и библиографию моих сочинений, сможет отыскать необходимое для себя. Дополнительным достоинством текста является наличие схем, помогающих понять отдельные функциональные связи.

¹¹²² Меня особенно радует то, что автору удалось избежать каких-либо указаний на то, что мои исследования якобы складываются в доктринальную систему. Вообще изложениям подобного рода свойственно приобретать догматическую стилистику, но она совершенно не соответствует моим взглядам. Поскольку я твердо убежден, что время всеобъемлющей теории, охватывающей и описывающей все содержания, процессы и явления психики с какой-то общей точки зрения, еще не наступило, то сам рассматриваю свои выводы как пробные попытки сформулировать научную психологию, которая опирается прежде всего на непосредственный опыт общения с людьми. Это вовсе не разновидность психопатологии, а общая психология, учитывающая эмпирический материал патологии.

¹¹²³ Надеюсь, что этой книге суждено не только дать широкому читателю представление о моих исследованиях, но и избавить его от трудоемких поисков нужного места.

К. Г. Юнг,

август 1939 г.

¹¹²⁴ С особым удовольствием я узнал, что эта книга выходит в испанском переводе. Она познакомит испанскую публику с новейшими достижениями психологии, науки, что выросла из опыта врачебного искусства. Нынешняя психология изучает множество сложных психических явлений, с которыми люди постоянно сталкиваются в своей повседневной жизни. Психология – не абстрактная академическая наука, а изучение практического опыта при неизменной верности научному методу. Как следствие, она обнимает широкие области, смежные с другими науками, и охватывает жизнь как таковую. Я напутствую эту книгу наилучшими пожеланиями, и пусть она уверенно и плодотворно путешествует по миру.

Предисловие к книге Эстер Хардинг «Психическая энергия»[43]

¹¹²⁵ Эта книга представляет собой исчерпывающий обзор достижений аналитической практики – обзор, необходимость которого вполне очевидна для любого, кто много лет добросовестно исполнял свои профессиональные врачебные обязанности. По прошествии времени первые озарения и успехи, первые разочарования и удовлетворения, воспоминания и выводы постепенно сливаются воедино, и эта масса достигает такого размера, что хочется наконец-то сбросить ее с плеч в надежде не только избавиться от бесполезного балласта, но и подвести некий итог, который может быть полезным миру сегодня и миру будущего.

¹¹²⁶ Первопроходцу в новой области науки редко выпадает удача сделать правильные выводы из полученного опыта. Прилагаемые усилия и непрестанная борьба, сомнения и неуверенность, которые сопровождают открытия, слишком сильно его занимают, а потому он не в состоянии обрести широту и ясность видения, необходимые для составления исчерпывающего обзора. Представители второго поколения исследователей, опираясь на робкие эксперименты, удачные находки, смутные догадки и ошибки первопроходца, вынужденного идти окольными путями, уже менее скованы этими узами и могут выбирать более прямой путь, а также стремиться к более отдаленным целям. Они могут отвергать многие прежние сомнения и колебания, они сосредоточиваются на главном и тем самым постепенно рисуют более простую и ясную карту вновь открытой территории. Упрощение и разъяснение идут на пользу представителям третьего поколения, которые с самого начала располагают общей схемой исследований. С помощью этой схемы они могут формулировать новые задачи и обозначать границы познания более четко, чем когда-либо прежде.

¹¹²⁷ Можно поздравить автора с успешной попыткой дать общее представление о сути медицинской психотерапии в ее самых современных достижениях. Многолетний практический опыт, без сомнения, сослужил автору хорошую службу, иначе эта книга, смею думать, вообще могла бы не состояться как событие. Речь в книге идет не о «философии», как полагают многие, а о фактах и гипотезах, которые, в свою очередь, должны быть проверены на практике. Такие понятия, как «тень» и «анима», ни в коем случае не являются интеллектуальными изобретениями. Это обозначения психических фактов сложной природы, поддающихся эмпирической проверке. Данные факты может наблюдать каждый, кто потрудится этим озаботиться и кто способен отбросить свои предвзятые идеи. Опыт показывает, впрочем, что справиться с предрассудками непросто. Очень многие до сих пор, например, пребывают в заблуждении и думают, что термин «архетип» обозначает некую унаследованную идею! Подобные совершенно необоснованные предположения, естественно, ведут к полнейшему непониманию.

¹¹²⁸ Хочется надеяться, что книга доктора Хардинг, которой присуще простое и ясное изложение, будет особенно полезной для рассеивания таких абсурдных недоразумений. В этом отношении она может пригодиться не только врачам, но и пациентам. Данное обстоятельство я считаю нужным подчеркнуть особо. Очевидно, что врачу необходимо верно понимать материал, с которым он работает; но если он единственный будет понимать, то не сумеет по-настоящему помочь больному, ибо последний ведь страдает от недостатка осознания и должен по итогу лечения стать более сознательным. Иными словами, он нуждается в знаниях; чем больше знаний он приобретет, тем выше его шансы преодолеть свои мучительные затруднения. Тем из моих пациентов, кто уже достиг порога широкой духовной самостоятельности, я без малейших сомнений рекомендую книгу доктора Хардинг.

К. Г. Юнг

Кюснахт, Цюрих, 8 июля 1947 г.

Речь в день основания Института К. Г. Юнга (Цюрих, 24 апреля 1948 г.)

¹¹²⁹ Мне доставляет особое удовольствие выступать перед вами в этот знаменательный день основания Института комплексной психологии. Для меня большая честь видеть всех, кто собрался здесь для основания этого исследовательского института, призванного продолжить ту работу, которую начинал когда-то я сам. Потому с вашего разрешения скажу несколько слов о том, чего удалось достигнуть к настоящему времени и к чему следует стремиться в будущем.

¹¹³⁰ Как вы знаете, прошло почти пятьдесят лет с тех пор, как я приступил к работе в качестве психиатра. В то время обширные области психопатологии и психотерапии фактически пустовали. Фрейд и Жане едва начали закладывать основы методологии и клинического наблюдения, а Флурнуа в Женеве развивал искусство психологической биографии, по сей день не оцененное по достоинству. С помощью ассоциативных экспериментов Вундта[44] я пытался как можно точнее оценить особенности невротических состояний сознания. Несмотря на предубеждение обывателя, уверенного в том, что психика представляет собой нечто безмерно субъективное и безгранично капризное, я ставил себе целью исследовать именно наиболее субъективное, как будто, и наиболее сложное среди психических процессов, конкретно, ассоциативную реакцию, и описать ее природу в численном выражении. Эта работа непосредственно привела к открытию чувственно окрашенного комплекса (gefühlsbetonten Komplexe), а косвенно побудила задаться новым вопросом – о психологической установке, которая, собственно, и определяет выбор той или иной ассоциативной реакции. Ответ на этот вопрос удалось найти путем клинического наблюдения за больными и анализа их поведения. В результате этих исследований сложилась психологическая типология, благодаря которой было выделено два типа установки: экстравертный и интровертный, а также четыре типа функциональной установки, которые соответствуют четырем ориентировочным функциям сознания.

¹¹³¹ Наличие комплексов и типичных установок невозможно полноценно разъяснить без гипотезы бессознательного. Поэтому с самого начала вышеупомянутые эксперименты и исследования шли рука об руку с изучением бессознательных процессов. В 1912 году состоялось фактическое открытие коллективного бессознательного (сам термин появился позднее). Уже теория комплексов и психология типов делали попытки выйти за пределы психиатрии как таковой, а при посредстве гипотезы коллективного бессознательного область наших исследований и вовсе утратила всякие границы. В число предметов комплексной психологии вошли, помимо нормальной психологии, также психология народов, а еще – фольклор и мифология в самом широком смысле. Это расширение области приложения сил побудило меня к сотрудничеству с китаистом Рихардом Вильгельмом и индологом Генрихом Циммером[45]. Обоих, увы, уже нет с нами, однако наука не забудет их неоценимый вклад. Так, Вильгельм познакомил меня со средневековой китайской алхимией и тем самым подготовил почву для понимания зачатков современной психологии, которые встречаются в средневековых текстах. Болезненную брешь из-за кончины этих двух коллег несколько лет назад неожиданно заполнил Карл Кереньи, один из самых блестящих филологов нашего времени. Осуществилось желание, которое я давно лелеял, а наша психологическая наука получила нового сотрудника.

¹¹³² Интуитивные прозрения, к которым я впервые пришел в области психопатологии и нормальной психологии, оказались ключом к пониманию удивительно темных даосских текстов и непростых индийских мифов, а Кереньи вдобавок снабдил меня обилием сведений по греческой мифологии, и стало ясно, что взаимное обогащение двух отраслей науки не может долее подвергаться сомнению. Рихард Вильгельм некогда пробудил во мне интерес к алхимии и сделал возможным правильное истолкование этой маловнятной философии, а работа Кереньи подтолкнула меня к новым психологичес-ким исследованиям, в частности к изучению и описанию одной из важнейших проблем психотерапии – явления переноса[46].

¹¹³³ Недавно была установлена неожиданная и многообещающая связь между комплексной психологией и физикой, или, точнее, микрофизикой. С психологической точки зрения на общую концепцию дополнительности указал прежде всех К. А. Мейер. Паскуаль Йордан[47]обратился к психологии со стороны физики, изучая явление пространственной относительности, вполне характерное и для содержаний бессознательного. Вольфганг Паули[48]взялся за новую «психофизическую» проблему более широко и стал рассматривать ее в перспективе формирования научных теорий и их архетипических оснований[49]. В своих двух недавних ярких лекциях он убедительно показал, с одной стороны, как архетипическая триада (троица) стала отправной точкой в астрономии Кеплера, а с другой стороны, раскрыл, как полемика Фладда[50] с Кеплером использовала алхимическое понятие кватерниона (четвертичности). Объект, о котором идет речь, proportio sesquitertia[51], или соотношение 3:1, также является фундаментальной проблемой психологии бессознательного. Тридцать лет назад о ней впервые заговорили в психологии как о типологическом явлении, о взаимоотношениях трех более или менее дифференцированных функций с одной низшей функцией, «загрязненной» бессознательным. С тех пор область исследований значительно расширилась благодаря изучению гностических и алхимических текстов. Отчасти четвертичность предстает в форме социального или фольклорного Heiratsquaternio[52], восходящего к первобытному кузенному браку, а отчасти – в форме дифференцированной последовательности элементов, в которой тот или иной элемент, обычно огонь или земля, отличается от трех других. Та же проблема возникает в споре между «тринитаристами» и «четвертичниками»[53] в алхимии. Комплексная психология показала, что символ четвертичности выражает психическую целостность, и можно установить, что proportio sesquitertia обыкновенно встречается в символизме бессознательного. Если, как предполагается, четвертичность или вышеупомянутая пропорция не только является основополагающей для всех представлений о целостности, но и присуща природе наблюдаемых микрофизических процессов, то поневоле мы приходим к выводу, что пространственно-временной континуум, в том числе масса, психически относителен, – иными словами, что он образует единство с бессознательной психикой. Соответственно, должны существовать явления, которые возможно объяснить лишь в терминах психической относительности пространства, времени и массы. Помимо многочисленных индивидуальных наблюдений, эксперименты, проведенные в Университете Дьюка Райном[54] и другими исследователями, предоставили достаточно тому доказательств. Прошу прощения за то, что я слишком подробно остановился на новейших связях нашей психологии с физикой. Мне показалось, что это не будет лишним ввиду очевидной значимости таких связей.

¹¹³⁴ Чтобы завершить описание положения комплексной психологии в ее текущем состоянии, хочу упомянуть некоторые крупные работы своих учеников. Это «Введение в основы комплексной психологии» Тони Вольфф, удивительно ясная философская книга; работы Эстер Хардинг по женской психологии; анализ «Гипнеротомахии» Франческо Колонны, этого образчика средневековой психологии, за авторством Линды Фирц-Давид; введение в психологию от Иоланды Якоби; книги Фрэнсис Дж. Уикс по детской психологии, примечательные своим любопытным содержанием; великая книга Х. Бэйнса «Мифология души»; обзорная (synoptische) работа Герхарда Адлера; многотомное исследование Хедвиги фон Рокес и Марии-Луизы фон Франц; а еще весомая по содержанию и охвату книга Эриха Нойманна об эволюции сознания.

¹¹³⁵ Особый интерес представляет применение результатов комплексной психологии к психологии религии. Здесь уже подвизаются не мои ученики. Хочу выделить прекрасную книгу Ганса Шэра о протестантизме, а также работы У. П. Уиткатта и отца Виктора Уайта, посвященные взаимоотношениям нашей психологии и томистской философии; кроме того, отмечу превосходное изложение основных понятий за авторством Гебхарда Фрая, необычайная эрудиция которого изрядно облегчает понимание.

¹¹³⁶ Покончив с описанием прошлого и настоящего, пора, наверное, попытаться набросать картину будущего. Естественно, мой набросок будет учитывать самые приблизительные черты.

¹¹³⁷ Многообразные возможности дальнейшего развития комплексной психологии соответствуют различным стадиям развития, оставленным позади. Что касается экспериментальной стороны, еще остается множество вопросов, которые требуют экспериментальной проверки и статистических данных. Мне пришлось отложить ряд начинаний ввиду более неотложных задач, которые отнимали мое время и силы. Те же возможности ассоциативного эксперимента, к примеру, еще далеко не исчерпаны. До сих пор не ясно, почему наблюдается (и наблюдается ли) периодическое возобновление эмоционального тонуса комплексов-стимуляторов, а проблема общесемейных ассоциаций и вовсе не изучена, при всей своей несомненной полезности; то же самое можно сказать и об исследовании физиологических проявлений комплекса.

¹¹³⁸ В медицинской и клинической областях остро ощущается недостаток полностью проработанных историй болезни. Это понятно, ведь обилие и полнота материала встают почти непреодолимой преградой и предъявляют высочайшие требования не только к знаниям и терапевтическому мастерству исследователя, но и к его описательным способностям. В области психиатрии анализ пациентов с паранойей, сопровождаемый сравнительными исследованиями символизма, имел бы, полагаю, огромную ценность для науки. Особое внимание нужно уделить оценке сновидений раннего детства и предкатастрофических сновидений, то есть таких снов, которые посещают человека перед несчастным случаем, болезнью или смертью, а также сновидений в ходе тяжких заболеваний и под наркозом. Сюда же относится изучение предсмертных и послесмертных психических явлений. Они чрезвычайно важны по причине сопутствующей им относительности пространства и времени. Трудной, но интересной задачей выглядит исследование процессов компенсации у психотиков и преступников, а еще – цели компенсации как таковой и характера ее направленности.

¹¹³⁹ В нормальной психологии важнейшими предметами исследования выступают психическая структура семьи с точки зрения наследственности, компенсаторный характер брака и эмоциональных отношений в целом. Насущной проблемой видится поведение личности в людской массе и обусловленная этим фактом бессознательная компенсация.

¹¹⁴⁰ Богатый урожай предстоит собрать в области гуманитарных наук. Здесь открываются широкие перспективы, и в настоящее время мы только приближаемся к этому полю. Большая часть территории еще избегает нашего внимания. То же самое справедливо для биографических исследований, которые крайне важны для истории литературы. Но главной областью применения аналитической психологии мне кажется психология религии. Изучение религиозных мифов не только способно пролить свет на психологию народов, но и подсказать некоторые пограничные направления исследований, как уже отмечалось. Тут нужно в первую очередь совместными усилиями психологов и физиков сосредоточиться на символике четвертичности и proportio sesquitertia, примером которой является алхимическая «аксиома Марии»[55]. Физикам, возможно, придется допустить возможность пересмотра представления о пространстве-времени, а психологам понадобится более тщательно исследовать и описать триадные и тетраэдные символы в их историческом развитии, продолжая ценный труд Фробениуса[56]. Также необходимы всесторонние исследования символов цели и единства.

¹¹⁴¹ Этот список, составленный более или менее случайно, вовсе не притязает на полноту. Сказанного, пожалуй, достаточно для приблизительного представления о том, что уже достигнуто комплексной психологией и в каких направлениях мы вправе ожидать будущих исследований, в том числе в нашем институте. Конечно, многому суждено остаться благими пожеланиями, далеко не все из намеченного исполнится; виной тому как индивидуальные устремления сотрудников института, так и непредсказуемость и иррациональность научного развития как такового. К счастью, любое учреждение, располагающее ограниченными средствами и независимое от государства, попросту вынуждено трудиться много и качественно, чтобы выжить.

Глубинная психология

¹¹⁴² «Глубинная психология» – это термин, заимствованный из медицинской психологии и предложенный Эйгеном Блейлером для обозначения той отрасли психологической науки, которая занимается феноменом бессознательного.

¹¹⁴³ Как философское и метафизическое понятие бессознательное появляется довольно рано, например, в виде «малых восприятий» у Лейбница[57], «вечного бессознательного» у Шеллинга, «бессознательной воли» у Шопенгауэра или «божественного Абсолюта» фон Гартмана.

¹¹⁴⁴ В академической психологии девятнадцатого столетия бессознательное как основополагающее теоретическое понятие встречается у Теодора Липпса, который трактует его как «психическую реальность, необходимо признаваемую лежащей в основе существования сознательного содержания», а также у Ф. Х. В. Майерса и Уильяма Джеймса, которые подчеркивают важность бессознательной психики. У Теодора Фехнера бессознательное становится эмпирическим понятием. Тем не менее можно обоснованно утверждать, что эмпирический подход к бессознательному возник совсем недавно, поскольку до начала века психика обычно отождествлялась с сознанием, и это делало идею бессознательного несостоятельной (Вундт).

¹¹⁴⁵ Подлинными пионерами экспериментальных исследований бессознательного были Пьер Жане и Зигмунд Фрейд, два медицинских психолога, чьи исследования патологической психической жизни заложили основы современной науки о бессознательном. Огромная заслуга принадлежит Жане, изучавшему истерические состояния и выдвинувшему теорию «частичной психической диссоциации»[58]; он проводил различие между функциями partie superieure и partie inferieure[59]. Столь же плодотворным стало экспериментальное доказательство существования idées fixes и obsessions[60], а также их автономного воздействия на сознание.

¹¹⁴⁶ Однако особое положение бессознательного как основного понятия эмпирической психологии – это заслуга Фрейда, истинного основоположника глубинной психологии, известной еще как психоанализ. Это специфический метод лечения психических заболеваний, состоящий, по сути, в выявлении того, что было «скрыто, забыто или вытеснено» в психической жизни. Фрейд занимался лечением нервных болезней. Его теория развивалась в кабинете врача и навсегда сохранила этот медицинский отпечаток. Его внимание привлекала в первую очередь патологическая, невротически дегенеративная психика.

¹¹⁴⁷ Развитие мысли Фрейда можно проследить следующим образом. Он начинал с исследования невротических симптомов, в частности истерических симптомов, психическое происхождение которых Брейер[61], используя метод, заимствованный из гипноза, ранее обнаружил в причинной связи между симптомами и некоторыми переживаниями, чуждыми для пациента (не осознаваемыми). В этих переживаниях Фрейд распознавал аффекты, которые неким образом «заблокированы» и от которых пациенту необходимо освободиться. Он установил наличие значимой связи между симптомом и аффективным опытом, связи настолько сильной, что сознательные переживания, которые позже становятся бессознательными, являются важными составными частями невротических симптомов. Аффекты оставались бессознательными из-за своего болезненного характера. В результате Фрейд перестал применять гипноз для «преодоления» заблокированных аффектов, а вместо того разработал технику «свободных ассоциаций» для возвращения подавленных процессов в сознание. Тем самым он заложил основы причинно-редуктивного метода, который предполагалось использовать прежде всего для толкования сновидений.

¹¹⁴⁸ Для объяснения истерии Фрейд выдвинул теорию сексуальной травмы. По его утверждению, травматические переживания столь болезненны в силу того, что в большинстве своем возникают из инстинктивных позывов, обусловленных сексуальной потребностью. Для начала он предположил, что истерия как таковая проистекает из сексуальной травмы в детском возрасте, но позднее подчеркивал этиологическое значение инфантильных сексуальных фантазий, которые оказались несовместимыми с моральными ценностями сознания и потому были вытеснены. Теория вытеснения составляет ядро учения Фрейда. Согласно этой теории, бессознательное, по существу, есть вытеснение, а его содержания суть элементы личной психики, которые были когда-то сознательными, а теперь потеряны для сознания. Таким образом, бессознательное обязано своим существованием моральному конфликту.

¹¹⁴⁹ Существование этих бессознательных факторов можно наглядно показать, что и сделал Фрейд, при помощи различных ошибок поведения (оговорки, забывание, неправильное прочтение и т. д.), но ярче всего оно проявляет себя в сновидениях, этом важнейшем источнике сведений о бессознательных содержаниях. Особая заслуга Фрейда состоит в том, что он вернул сновидения в область психологии и предпринял попытку нового их истолкования. Он объяснял сны, исходя из теории вытеснения, и утверждал, что они состоят из морально несовместимых элементов, которые, имея способность осознаваться, подавляются бессознательным моральным фактором – «цензором», а потому могут проявляться лишь в виде замаскированного исполнения желаний.

¹¹⁵⁰ Инстинктивный конфликт, лежащий в основе этого явления, Фрейд первоначально описал как конфликт между принципом удовольствия и принципом реальности, причем последний играет роль тормозящего фактора. Позже он стал говорить о конфликте между сексуальным влечением и инстинктами «Я» (или между влечениями к жизни и к смерти). Получение удовольствия соотносилось с принципом удовольствия, а культуротворческий порыв – с принципом реальности. Культура требовала принесения в жертву удовлетворения инстинктов – как со стороны всего человечества, так и со стороны индивидуума. Сопротивление вело к тайному исполнению желаний, искаженному «цензурой». Опасность этой теории заключалась в том, что выдавала культуру за замену неудовлетворенных природных инстинктов, в итоге сложные психические явления, такие как искусство, философия и религия, попали под «подозрение», как если бы они были «не чем иным», как результатом сексуального вытеснения. Может показаться, что негативное, редукционистское отношение Фрейда к культурным ценностям было обусловлено исторически. Его отношение к мифам и религии определялось научным материализмом девятнадцатого столетия. Поскольку фрейдовская психология интересовалась преимущественно неврозами, патологическая сторона инстинктов занимает непропорционально большое место в теории бессознательного и в трактовке самих неврозов. Бессознательное выглядит своего рода придатком сознания; его содержанием являются вытесненные желания, аффекты и воспоминания, которые своим патогенным значением обязаны инфантильной сексуальности. Важнейшим из вытесненных содержаний выступает так называемый эдипов комплекс, который представляет собой фиксацию инфантильных сексуальных желаний на матери и сопротивление отцу, возникающее из чувств зависти и страха. Этот комплекс составляет ядро невроза.

¹¹⁵¹ Вопрос о динамике бессознательных фантазий привел Фрейда к употреблению понятия, чрезвычайно важного для дальнейшего развития глубинной психологии, а именно, к понятию либидо. Сначала Фрейд рассматривал либидо как сексуальное влечение, но позже расширил значение понятия, допустив существование «либидиозных притоков», обусловленных смещением и диссоциативностью либидо. Исследуя фиксации либидо, Фрейд открыл «перенос» – фундаментальное явление в терапии неврозов. Вместо того чтобы вспоминать вытесненные элементы, пациент «переносит» их на аналитика в форме некоторого текущего опыта; то есть он их проецирует и тем самым вовлекает аналитика в свой «семейный роман». Так его болезнь превращается в «невроз переноса» и затем разыгрывается между врачом и пациентом.

¹¹⁵² Позже Фрейд расширил концепцию бессознательного, которое назвал «Ид», или «Оно», и противопоставил сознательному эго («Я»). (Сам термин ввел в употребление Гроддек.) «Оно» воплощает естественный бессознательный динамизм человека, тогда как «Я» составляет ту часть «Оно», которая видоизменяется под влиянием окружающей среды или заменяется принципом реальности. Уточняя взаимоотношения «Я» и «Оно», Фрейд выяснил, что «Я» содержит не только сознательные, но и бессознательные содержания, и потому ему пришлось как-то описать бессознательную часть «Я»; он назвал ее «Сверх-Я», или «Идеал Я». Он считал «Сверх-Я» олицетворением родительской власти, наследником эдипова комплекса, побуждающим «Я» сдерживать проявления «Оно». Это совесть, которая, будучи облеченной авторитетом коллективной морали, продолжает проявлять отцовский характер. «Сверх-Я» отвечает за деятельность «цензуры» в сновидениях[62].

¹¹⁵³ Альфреда Адлера тоже обыкновенно причисляют к основоположникам глубинной психологии, однако его школа индивидуальной психологии лишь отчасти продолжает исследования, которые начал его учитель Фрейд. Изучая тот же самый эмпирический материал, Адлер стал рассматривать его с совершенно иной точки зрения. Для него основным этиологическим фактором была не сексуальность, а стремление к власти. Ему казалось, что невротическая личность находится в конфликте с обществом, в результате чего спонтанное развитие личности блокируется. При таком взгляде индивидуум никогда не живет исключительно для себя; он поддерживает свое психическое существование только внутри сообщества. В отличие от внимания Фрейда к инстинктивным устремлениям, Адлер подчеркивал значимость факторов окружающей среды как возможных причин невроза. Невротические симптомы и расстройства личности суть результаты болезненно чрезмерной оценки «Я», которое не приспосабливается к действительности, а развивает систему «руководящих фикций» (fiktive leitline). Эта гипотеза тяготеет к финалистической точке зрения, принципиально противоположной причинно-редукционистскому методу Фрейда; она выделяет движение к цели. Каждый человек выбирает для себя некую направляющую в качестве основного образца для упорядочивания психических содержаний. Среди обилия возможных фикций Адлер придавал особое значение завоеванию превосходства и власти над другими, стремлению «быть на высоте» (oben zu sein). Исходным источником этих ошибочных устремлений выступает глубоко укорененное чувство неполноценности, которое требует избыточной компенсации в форме обретения безопасности. Этиологическим фактором часто оказывается первичная, «врожденная» неполноценность – или неполноценность конституции в целом. Воздействие среды в раннем детстве тоже играет роль в создании этого психического механизма, поскольку именно в ту пору закладываются основы развития «руководящих фикций». Фантазия о превосходстве поддерживается за счет тенденциозного искажения всех оценок и придания необоснованной значимости нахождению «наверху», а не «внизу», выпячивания мужского в противоположность женскому и т. д.; эта склонность получает свое наиболее яркое выражение в так называемом мужском протесте[63].

¹¹⁵⁴ В индивидуальной психологии Адлера основные понятия Фрейда подвергаются переосмыслению. Эдипов комплекс, например, утрачивает свое значение ввиду возрастающего стремления индивидуума к безопасности; болезнь становится невротической «arrangement»[64]для выстраивания жизненного плана. Вытеснение лишается этиологического значения, когда его трактуют как инструмент реализации «руководящих фикций». Даже бессознательное представляется «искусством психики», и потому справедливо задаться вопросом, следует ли включать Адлера в число основоположников глубинной психологии. Сны он тоже рассматривал как искажения, направленные на обеспечение фиктивной безопасности эго и на усиление влечения к власти. Тем не менее, не нужно забывать о заслугах Адлера и его школы в области феноменологии нарушений личности у детей. Необходимо подчеркнуть, что целый класс неврозов действительно можно объяснить прежде всего с точки зрения влечения к власти[65].

¹¹⁵⁵ Фрейд начинал как невролог, Адлер был его учеником, а вот К. Г. Юнг учился у Эйгена Блейлера и начинал свой путь как психиатр. Прежде чем соприкоснуться с идеями Фрейда, он при лечении сомнамбулизма у пятнадцатилетней девочки (1899) заметил, что в бессознательном заложены зачатки будущего развития личности, принявшие форму расщепления (или «двойной личности»). Через экспериментальные исследования ассоциаций (1903) он установил, что у нормальных людей, как и у невротиков, реакции на слова-стимулы нарушаются по вине отщепленных («вытесненных») эмоциональных комплексов («чувственно окрашенных комплексов идей»), которые проявляются посредством определенных симптомов («указателей»). Эти эксперименты подтвердили существование описанных Фрейдом вытеснений и их характерных последствий. В 1906 году Юнг полемически поддержал открытие Фрейда. Теория комплексов утверждает, что невроз возникает в результате отщепления жизненно важного комплекса. Похожие отщепления могут наблюдаться и при шизофрении. При этом заболевании личность как бы распадается на ряд комплексов, а нормальный эго-комплекс в результате почти исчезает. Разделенные комплексы относительно автономны, неподвластны сознательной воле, их нельзя вернуть в прежнее состояние, пока они остаются бессознательными. Они поддаются персонификации (например, в сновидениях) и по мере возрастания диссоциации и автономии приобретают признаки частичных личностей (отсюда и берется привычный в старину взгляд на неврозы и психозы как на состояния одержимости).

¹¹⁵⁶ В 1907 году Юнг лично познакомился с Фрейдом и почерпнул от него множество идей, особенно в отношении психологии сновидений и лечения неврозов. Но кое в чем он пришел к выводам, отличным от взглядов Фрейда. Ему казалось, что опыт не объясняет сексуальную теорию неврозов, а уж тем более шизофрению. Понятие бессознательного требовалось расширить, поскольку бессознательное – не просто следствие вытеснения, а творческая часть разума. Еще Юнг придерживался мнения, что бессознательное нельзя объяснять персоналистически, как сугубо личный опыт; оно хотя бы частично является коллективным. Соответственно, он отвергал утверждения, будто бессознательное имеет чисто инстинктивную природу, и не соглашался с теорией сновидений, трактующей последние как мнимые исполнения желаний. Вместо этого он подчеркивал компенсаторную функцию бессознательных процессов и их телеологический характер. Теорию исполнения желаний он заменил представлением о развитии личности и сознания, исходя из предположения, что бессознательное состоит не только из морально несовместимых желаний, но и, в значительной степени, из до сих пор неразвитых, бессознательных частиц личности, которые стремятся к объединению в целостность. У невротика этот процесс самореализации проявляется в конфликте между относительно зрелой стороной личности и той стороной, которую Фрейд справедливо называл инфантильной. Конфликт сначала протекает исключительно в личном пространстве и может быть объяснен персоналистически, как поступают сами пациенты, притом в полном согласии с фрейдовским объяснением. Данная точка зрения сугубо субъективна и эгоистична, она не принимает во внимание коллективные факторы, и вот почему люди страдают душевными болезнями. У шизофреников, напротив, сильно преобладают коллективные содержания бессознательного в виде мифологических мотивов. Фрейд не мог согласиться с такой трактовкой своих взглядов, поэтому они с Юнгом расстались.

¹¹⁵⁷ Указанные различия во взглядах, еще более усилившиеся ввиду противоречий в объяснениях невроза у Фрейда и Адлера, побудили Юнга более внимательно изучить важный вопрос сознательной установки, от которой зависит компенсаторная функция бессознательного. Уже в ходе ассоциативных экспериментов он выявил признаки типа установки, а в дальнейшем подтвердил свои догадки клиническими наблюдениями. В качестве общей, привычной предрасположенности каждому индивидууму свойственна более или менее выраженная склонность либо к экстраверсии, либо к интроверсии, причем в первом случае интерес направлен на объект, а во втором – на субъект. Эти установки сознания определяют соответствующие способы компенсации со стороны бессознательного: в первом случае налицо возникновение бессознательных требований к субъекту, а во втором – наличие бессознательных связей с объектом. Такие отношения, частично дополняющие, а частично компенсаторные, осложняются одновременным действием дифференцированных и ориентирующих функций сознания, конкретно, мышления, чувства, ощущения и интуиции, которые все необходимы для целостного суждения. Наиболее дифференцированная («высшая») функция дополняется или компенсируется наименее дифференцированной («низшей») функцией, причем сначала именно в форме конфликта.

¹¹⁵⁸ Последующее изучение коллективного материала бессознательного у шизофреников, а также сновидений невротиков и нормальных людей, выявило типичные фигуры или мотивы, которые имеют свои аналоги в мифе и потому могут быть названы архетипами. Их не следует рассматривать как унаследованные идеи; скорее, они во многом сродни «модели поведения» в биологии. Архетип представляет собой способ психического поведения. По сути, это «непредставимый» фактор, который бессознательно располагает психические элементы так, что те составляют типичные конфигурации, подобно тому, как кристаллическая решетка располагает молекулы в насыщенном растворе. Конкретные ассоциации и образы воспоминаний в этих конфигурациях бесконечно варьируются от человека к человеку, но основной узор остается прежним. Одной из наиболее ярких архетипических фигур является анима, олицетворение бессознательного в женской форме. Этот архетип свойственен мужской психологии, поскольку бессознательное мужчины по своей природе женственно – возможно, благодаря тому, что пол определяется просто-напросто преобладанием мужских генов, а женские гены оттесняются на задний план. Соответствующую роль у женщин играет анимус. Фигура, общая для обоих полов, – тень, олицетворение низшей стороны личности. Эти три фигуры очень часто появляются в снах и фантазиях нормальных людей, невротиков и шизофреников. Реже встречается архетип мудрого старца и матери-земли. Также имеется ряд функциональных и ситуативных мотивов, скажем, восхождение и спуск, переправа (через брод или пролив), напряжение и ослабление притяжения противоположностей, мир тьмы, прорыв (или вторжение), добывание огня, дружелюбные или опасные животные и т. д. Наиболее важным из всех является условный центральный архетип, или самость, которую, по-видимому, мы вправе считать средоточием бессознательной психики (а эго – средоточие сознания). Символика, связанная с этим архетипом, выражается, с одной стороны, в круговых, сферических и четвертичных формах, в «квадратуре круга» и в символике мандалы; с другой стороны, в образах сверхличности (Бог и символика Антропоса[66]).

¹¹⁵⁹ Эти эмпирические данные показывают, что бессознательное состоит из двух слоев: поверхностного слоя, выражающего личное бессознательное, и более глубокого слоя, представляющего коллективное бессознательное. Первое обнимает личные содержания, то, что было забыто и вытеснено, стало подсознательным или «экстрасенсорным» восприятием[67], предвосхищением будущего развития, а также прочие психические процессы, никогда не достигающие порога осознания. Невроз возникает из конфликта сознания и личного бессознательного, тогда как психоз имеет более глубокие корни и представляет собой выход из конфликта с участием коллективного бессознательного. Подавляющее большинство сновидений содержит преимущественно личный материал, а их действующими лицами являются эго и тень. Обычно материал сновидения служит лишь для компенсации сознательной установки. Однако встречаются сравнительно редкие сны («большие» сны первобытных людей), в которых присутствуют отчетливо узнаваемые мифологические мотивы. Сновидения такого рода имеют особое значение для развития личности. Их психотерапевтическая ценность была признана еще в древности.

¹¹⁶⁰ Поскольку личное бессознательное содержит активные остатки прошлого, а также семена будущего, оно оказывает прямое и существенное влияние на сознательное поведение индивидуума. Все случаи необычного поведения детей должны быть изучены на предмет наличия психических «предков» через тщательные расспросы ребенка и его родителей. Поведение родителей, факт наличия у них явных или скрытых конфликтов и т. д. – все это оказывает непосредственное воздействие на бессознательное ребенка. Причины инфантильного невроза следует искать не в детях, а в родителях и учителях. Последним надлежит осознавать свою тень отчетливее, чем обычным людям, иначе, наставляя одной рукой, учитель будет губить другой. Именно по этой причине медицинские психотерапевты должны проходить обучающий анализ, чтобы получить представление о собственной бессознательной психике.

^1160a Благодаря параллелизму между мифологическими мотивами и архетипами бессознательного глубинная психология применялась в самых разных областях исследований, особенно при изучении мифологии, фольклора, сравнительного религиоведения и психологии первобытного человека (Рихард Вильгельм, Генрих Циммер, Карл Кереньи, Хуго Ранер, Эрих Нойманн), как и ранее среди последователей фрейдизма (Карл Абрахам, Отто Ранк, Эрнест Джонс). Поскольку архетипы обладают «нуминозным»[68]качеством и лежат в основе всех религиозных и догматических идей, глубинная психология важна и для теологии.

¹¹⁶¹ Активность коллективного бессознательного проявляется не только в компенсаторных воздействиях на жизнь индивидуумов, но и в изменениях господствующих идей на протяжении веков. Наиболее отчетливо это проявляется в религии и, в меньшей степени, в различных философских, социальных и политических идеологиях. В наиболее опасной форме оно предстает как внезапное возникновение и распространение психических эпидемий – скажем, охота на ведьм в Германии в конце четырнадцатого века или в социальных и политических утопиях века двадцатого. В какой степени коллективное бессознательное можно считать побудительной (или просто материальной) причиной таких общественных движений, – вопрос, на который должны отвечать этнологи и психологи; определенный опыт в области индивидуальной психологии указывает на возможность спонтанной активности архетипов. Эти переживания обычно затрагивают людей во второй половине жизни, когда нередко случается, что радикальные изменения мировоззрения навязываются бессознательным в результате какого-либо дефекта сознательной установки. В то время как деятельность личного бессознательного ограничивается компенсаторными изменениями индивидуального свойства, изменения, производимые коллективным бессознательным, носят коллективный характер: они меняют наш взгляд на мир и, как инфекция, заражают наших ближних. (Вот чем объясняется поразительное воздействие некоторых психопатов на общество!)

¹¹⁶² Регулирующее влияние коллективного бессознательного можно уловить в психическом развитии личности, иначе говоря, в процессе индивидуации. Его основные стадии определяются классическими архетипами, которые встречаются в древних мистериях посвящения и в герметической философии. Эти архетипические фигуры появляются в проецируемой форме в ходе переноса. Фрейд признавал личностную сторону этого крайне важного с психотерапевтической точки зрения явления. Однако, несмотря на видимость обратного, подлинная его психотерапевтическая ценность заключается не в избавлении от личных проблем (это недоразумение, за которое невротическому пациенту приходится дорого платить), а в проекции архетипических фигур (анимы, анимуса и т. д.). Архетипические отношения, возникающие во время переноса, служат компенсацией неограниченной экзогамии нашей культуры, осуществляя и воплощая бессознательную склонность к эндогамии. Цель психотерапевтического процесса – саморегуляция психики посредством естественного стремления к индивидуации – выражена в вышеупомянутой мандале и в символике Антропоса[69].

Предисловие к первому сборнику трудов Института К. Г. Юнга[70]

¹¹⁶³ Исследования, которые Институт предполагает опубликовать в данной серии, относятся к самым разным областям научного знания. Впрочем, они в большинстве своем, что вполне объяснимо, носят преимущественно психологический характер. Психология по самой своей природе является посредником между множеством дисциплин, поскольку психика – мать всех наук и искусств. Всякому, кто захочет написать ее портрет, придется смешать на палитре множество красок. Чтобы соответствовать своим задачам, психология должна опираться на разнообразные вспомогательные науки, от достижений которых зависят ее собственные развитие и процветание. Психолог с благодарностью признает заимствования из других наук, хотя у него ни в коем случае нет честолюбивого намерения вторгаться в соответствующие области или уверять, что «он знает лучше». Он не стремится узурпировать знания других, ему вполне достаточно возможности использовать открытия этих других в своих целях. Так, например, он возьмется за исторический материал не для того, чтобы написать исторический труд, а только для того, чтобы наглядно показать природу психики, – эта задача совершенно чужда историку.

¹¹⁶⁴ Предстоящие публикации в данной серии предъявят читателю немалое разнообразие психологических интересов и потребностей. Последние достижения в психологических исследованиях, в частности в психологии коллективного бессознательного, обнажили ряд проблем, которые требуют сотрудничества с другими науками. Факты и отношения, выявленные в результате анализа бессознательного, предлагают столько параллелей, например с феноменологией мифов, что психологическое объяснение способно заодно пролить дополнительный свет на мифологические персонажи и их символику. Так или иначе, мы должны с благодарностью признать ту неоценимую поддержку, которую психологии оказывают исследователи мифов и сказок, наряду с представителями сравнительного религиоведения, пусть даже эти ученые сами пока не научились применять в своей работе психологические методы. Психология бессознательного – очень молодая наука, ей предстоит обосновать и оправдать свое существование перед критической публикой. Именно этой цели призваны служить публикации Института.

К. Г. Юнг,

сентябрь 1948 г.

Предисловие к книге Фриды Фордэм «Введение в юнгианскую психологию»[71]

¹¹⁶⁵ Миссис Фрида Фордэм взяла на себя отнюдь не легкую задачу – составить удобочитаемое и краткое изложение моих многочисленных попыток обеспечить лучшее, более полное понимание человеческой психики. Поскольку я не могу утверждать, что составил в итоге сколько-нибудь полноценную теорию, способную объяснить все хитросплетения психики (или хотя бы основную их часть), в своей работе я применяю сразу несколько подходов; иначе можно сказать, что я стараюсь обходить неизвестные факторы. Вследствие этого изложить мои идеи четко и просто – задача довольно затруднительная. Более того, я всегда чувствовал свою особую ответственность и старался не забывать о том, что психика раскрывается перед наблюдателем не только в кабинете врача, но – в первую очередь – в мире вокруг нас, а также в глубинах истории. Факты, доступные наблюдению врача, составляют лишь бесконечно малую часть психического мира, причем зачастую картина искажается патологическими состояниями. Я всегда придерживался мнения, что достоверную картину психики можно получить только посредством сравнительного метода. Однако существенный недостаток такого метода заключается в том, что невозможно избежать поступательного накопления сравнительного материала, в результате чего неподготовленный исследователь рискует растеряться и сгинуть в лабиринте параллелей.

¹¹⁶⁶ Миссис Фордэм было бы значительно проще, располагай она сама некоей четкой теорией в качестве отправной точки и будь у нее хорошо обработанный практический материал, который не потребовал бы регулярных отступлений в необъятную область общей психологии. Последняя, однако, кажется мне единственной надежной основой и критерием для оценки патологических явлений; вспомним, что нормальная анатомия и физиология необходимы для изучения их патологических проявлений. Подобно тому, как человеческая анатомия может похвастаться долгой эволюцией, психология современного человека тоже зависит от своих исторических корней и о ней можно судить только по этнологическим вариантам. Мои работы сулят читателю бесчисленные возможности отвлечься на соображения такого рода.

¹¹⁶⁷ В подобных непростых условиях автору книги, тем не менее, удалось удержаться от соблазна высказывать ошибочные и откровенно ложные суждения. Она сумела составить предельно честное и краткое изложение основных достижений моей психологической деятельности. Я в долгу перед ней за этот замечательный труд.

К. Г. Юнг,

сентябрь 1952 г.

Предисловие к книге Майкла Фордэма[72] «Новые достижения аналитической психологии»

¹¹⁶⁸ Непросто сочинить предисловие к книге, состоящей из сборника статей, в особенности когда каждая статья требует составить определенное мнение или побуждает читателя к пространным комментариям. Но именно таковы статьи в сборнике доктора Фордэма: каждая из них столь тщательно продумана, что читатель вряд ли сможет избежать заочной беседы с автором. Я имею в виду не полемику как таковую, а, скорее, желание соглашаться и всемерно развивать объективное обсуждение, желание сотрудничать в преодолении обозначенных автором проблем. Возможность вступить в такой приятный диалог выпадает, к сожалению, довольно редко, и потому всякий отказ от подобного диалога, если почему-либо приходится от него отказываться, ощущается как явная потеря. В предисловии, конечно, неуместно делать автору замечания и, так сказать, побуждать его к беседе в частном порядке. Скорее, нужно поделиться с читателями кое-какими впечатлениями из тех, которые получил автор предисловия при чтении рукописи книги. Если мне простят несколько легкомысленное словоупотребление, предисловию следует довольствоваться ролью интеллектуального аперитива.

¹¹⁶⁹ Итак, я хочу признаться, что благодарен этой книге за интерес, который она во мне пробудила, и что высоко оцениваю вклад автора в углубление знаний по психотерапии и аналитической психологии. Здесь, в этих областях, регулярно возникают вопросы практического и теоретического характера, на которые трудно отвечать, и такие вопросы еще долго, не сомневаюсь, будут нас озадачивать. Прежде всего я хотел бы обратить внимание на обсуждение доктором Фордэмом проблемы синхронистичности, впервые поставленной мною самим; отмечу, что он мастерски ее осветил. Причем значение его достижения нельзя переоценить, ведь от автора потребовались понимание и определенная смелость, с которой он отринул предрассудки, свойственные нашим ученым коллегам и мешающие осознать саму идею. Также нужно признать, что автор ничуть не поддался вполне простительному искушению недооценить эту проблему, выдать свое непонимание за глупость других, подменить предложенные мною понятия какими-то иными терминами и притвориться, будто сказал что-то новое. В трактовке вопроса синхронистичности наилучшим образом подтвердилось стремление доктора Фордэма неизменно выделять наиболее существенное.

¹¹⁷⁰ Статья о переносе заслуживает внимательного прочтения. Доктор Фордэм проводит читателя по затейливому лабиринту мнений, связанных с этой «рогатой проблемой»[73], если цитировать Ницше, причем делает это с надлежащей осмотрительностью и проницательностью, как и подобает при рассмотрении столь деликатной темы. Проблема переноса занимает центральное место в диалектическом процессе аналитической психологии и потому заслуживает пристального внимания. Она предъявляет высочайшие требования не только к знаниям и навыкам врача, но и к его морали. Здесь в очередной раз подтверждается истинность древнего алхимического изречения: «Ars totum requirit hominem»[74]. Автор вполне учитывает первостепенное значение этого явления и соответственно рассуждает о нем предельно тщательно и скрупулезно. Практикующий психолог допустит серьезную ошибку, если сочтет, что вправе отбросить общие соображения такого рода, основанные на более широких принципах, и отказаться от сколько-нибудь углубленных размышлений. Даже если психотерапия позволяет в своей практике принимать множество предварительных и поверхностных решений, практикующий аналитик, тем не менее, время от времени сталкивается со случаями, которые бросают вызов его человеческому и личному опыту, причем вызов, требующий недвусмысленного ответа. Обычные сиюминутные решения и прочие банальные приемы, скажем, обращение к коллективным предписаниям, с употреблением слов «должен» и «обязан», впоследствии имеют обыкновение оказываться неудовлетворительными, так что поневоле встает вопрос об основных принципах и об основном значении, если угодно, индивидуума. В этот миг догматические принципы и практические правила жизни должны уступить место творческому решению, исходящему от целостного человека, дабы терапевтические усилия не зашли в тупик. Тут-то и понадобятся размышления, и пациент наверняка будет благодарен тем, кто оказался достаточно дальновидным для того, чтобы добиваться всестороннего понимания.

¹¹⁷¹ Ведь от аналитика ожидают не только рутинных процедур, но также готовности и способности справляться с необычными ситуациями. Это особенно верно в отношении психотерапии, где мы в конечном счете имеем дело со всей человеческой личностью в ее полноте, а не только с жизнью в ее отдельных проявлениях. От рутинных затруднений можно избавиться самыми разными способами – добрым советом, внушением, небольшой тренировкой, исповедью в грехах или изучением любой более или менее пристойной системы мировоззрения. Зато необычные случаи оказываются для нас главным испытанием, понуждают к глубоким размышлениям и требуют принципиальных решений. Следуя этой точке зрения, мы постепенно осознаем, что даже в обычных случаях проступает некая линия, ведущая к центральной теме анализа, а именно, к процессу индивидуации с присущей ему проблемой противоположностей.

¹¹⁷² Такого уровня самопостижения невозможно достичь без диалектической дискуссии между двумя людьми. Здесь явление переноса принудительно подталкивает к диалогу, который может быть продолжен только в том случае, если оба, пациент и аналитик, признают себя равноправными партнерами в общем процессе сближения и дифференциации. Ибо, по мере того как пациент освобождается от своего инфантильного состояния бессознательности и ограничивающих недостатков (или от его противоположности, то есть от беспредельного эгоцентризма), аналитик будет все острее ощущать необходимость сокращать расстояние между собой и пациентом (исходно оно диктуется соображениями профессионального авторитета) вплоть до степени, которая не помешает далее выказывать толику человечности, важной для пациента (последний ее посредством как бы удостоверяется в своем праве на существование в качестве отдельной личности). Если родительский долг и долг педагогов заключается в том, чтобы мало-помалу выводить детей за пределы начального инфантильного уровня, то на аналитике лежит обязанность не воспринимать пациентов как хронически больных, стараться их распознавать в соответствии с предполагаемым духовным развитием, видеть в них более или менее равноправных партнеров по диалогу. Авторитет, который мнит себя вышестоящим и непогрешимым, или тот, кто принципиально не готов соглашаться (hors concours