Матерь Тьма бесплатное чтение

© Сергей Рудольфович Фомичёв, 2024

ISBN 978-5-0065-0140-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Матерь Тьма

Действующие лица

Долин – свободный художник с большой земли.

Турманов – бывший начальник закрывающегося геологоразведочного участка.

Варнаков – моторист рыболовной артели, бывший черный старатель.

Грыжа – верный помощник Турманова, бывший мелкий уголовник, вставший на путь исправления.

Бром – кореш Грыжи. Человек мутный, когда-то работал чернорабочим у геодезистов на Кольском полуострове.

Коля Айсенов – якут, водитель Татры в компании Харпнефть.

Энку Чагадаевна – молодая тунгуска (эвенкийка).

Верона (Вероника) – обильная женщина, предприниматель, подруга Грыжи.

Кертман – старший диспетчер аэропорта.

Марк Салищев – сейсморазведчик, работает на Харпнефть по договору.

Хокто – человек.

***

В книгах его называли просто поселком, потому что так называют поселки все, кто пишет о севере. Реки нарекают реками, низины – низинами, камни – камнями. Конкретно этот поселок находился посреди тундры на пересечении территорий народов, геологических провинций и природных зон. К западу обитали ненцы, к востоку эвенки, а к югу расположились якуты. Не удивительно, что в поселке смешались самоедская, тунгусская и якутская культуры, вернее все они примешались к советской, подобно ингредиентам в хорошем коктейле, где за основу все же брали крепкий алкоголь. И если на большой земле к этому времени от советского почти ничего не осталось, то здесь оно еще проглядывало прогнившими остовами дощатых барж, ржавой техникой, домиками метеостанций и заборами с колючей проволокой.

1. Толстая красная линия

Долин устроился на повидавшем виды диване. Садящийся на него человек последовательно ощущал все до одной пружины и каждая из них имела свой норов. Одна впивалась в зад, точно змея; другая игриво прогибалась то в одну, то в другую сторону; третья проявляла себя неожиданно, выскакивая ровно в тот момент, когда человек думал, что уже окончательно устроился. Наблюдение, впрочем, касалось лишь натур утонченных, вроде Долина. Люди, что плюхались на диван в бушлатах, стеганных штанах, робах, пуховиках, пружин не ощущали вовсе. А таких в конторе обитало большинство.

С началом рабочего дня, который в полярную ночь рабочим назывался весьма условно, комната отдыха понемногу наполнялась людьми. Контора Олуховской экспедиции выполняла роль клуба, столовой, приюта во время пург и стихийных бедствий, избирательного участка в дни выборов, а также исполняла сотни других ролей. В старые времена сюда приезжала передвижка с кинофильмами, артисты, лекторы, позже проводили дискотеки. Потом перестал приезжать кто-либо. Сама экспедиция прекратила существование лет уже десять как. Затем и здание сняли с баланса, а жизнь в нем теплилась лишь волей Турманова и благодаря постояльцам, вроде Долина, а также различным группам, сваливающим здесь на зиму снаряжение. Первопроходцы давно разъехались. Все, кроме Турманова, который задержался, чтобы подчистить хвосты, да так и остался.

Долин жалел, что не застал время, когда начальник пребывал на пике могущества. Его привлекали подобные судьбы. Такие люди составляли особую касту. Геологи, биологи, антропологи, что пересекали высокие широты в поисках научных знаний. Они жили в стойбищах и палатках, а то и вовсе под открытым небом; бродили по тундре с молотком и тяжелым рюкзаком, наполняемым образцами; или ходили по жилам «с лейкой и блокнотом», записывая фольклор, историю, познавая язык и социальные отношения; плавали на льдинах, проводя исследования океана и наблюдая погоду. Эта жизнь не ушла совсем, но в значительной мере поблекла. Героизм перестал вдохновлять, а фанатики работы на износ, лишений ради науки и кочевого образа жизни, воспринимались теперь большинством людей фриками, то есть персонажами не от мира сего. Сик транзит глория мунди.

Может быть поэтому Турманов остался в поселке даже потеряв высокую должность, а с ней и немалую власть. Здесь еще теплились старые представления о долге, самопожертвовании, ещё жили мифы о первопроходцах, открывателях, покорителях.

***

Моторист рыболовной артели Варнаков ввалился в контору весь в снегу, с изморозью на бороде, усах и енотовой шапке. Вместе с холодом, истекающим от одежды, комнату отдыха наполнила тревога. Что-то случилось. Даже совершенно усталый человек сперва, как минимум, отряхнул бы одежду и обувь от снега, а скорее скинул бы пуховик с шапкой ещё в сенях, пригладил бы волосы, чтобы явить себя обществу человеком удалым, независимым, но приличия знающим и не чуждым вежеству.

Никто не сделал Варнакову замечания, никто не задавал вопросов. Ждали, когда отдышится и сам все расскажет.

Летом его артель обитала на морском берегу, ловила со старого баркаса неводом омуля и корюшку. Такой лов продолжался только на чистой воде, два-три месяца в году. В остальное время парни промышляли в речных промоинах выше поселка, где на блесну, на живца или на мышь брал огромный таймень в три-четыре пуда. Рыбу солили, коптили, поставляли в далекую воинскую часть, пограничникам, на зону, меняли ненцам и эвенкам, продавали на туристический теплоход «Хатанга», который появлялся в губе несколько раз в году.

Тем и жили.

– Никогда такого не было, чтобы вахтовка оставила человека на трассе, – произнес, наконец, хриплым, но громким голосом моторист. – Посреди зимы! В самую темень!

Он все еще стол в дверном проеме, опираясь рукой о косяк. Один из постоянных обитателей конторы Грыжа поставил рядом с мотористом прочный конторский стул.

– Тебя что же, не подобрали? – удивился он.

Варнакову нередко приходилось добираться до поселка на попутке, потому что артельский вездеход или ломался, или уходил с уловом к дальним жилам.

– Почему не подобрали? – Варнаков сел. С унт на пол начали падать первые капли. – Меня-то как раз Коля подбросил до поворота, но на зимнике сразу троих пропустил.

– Непохоже на него, – с упреком заметил Грыжа.

Упомянутый Коля Айсенов работал водителем на Харпнефть (Харп – северное сияние в переводе с ненецкого). В поселке компанию не любили и называли не иначе как Хапнефть. Возил Коля вахтовиков от аэродрома до буровой вышки на шикарной четырехосной Татре в полярном исполнении. Двойные стекла, отопление, мультимедийный комплекс, спутниковый телефон, интернет. И вот это чудо цивилизации проехало мимо трех замерзающих в тундре людей. Никогда такого не случалось. Потому что граничило с вероломство, с попранием устоев севера.

Правда, как выяснилось в ходе расспросов, сам Варнаков в салоне Татры задремал, к тому же пребывал в похмельном состоянии.

– Точно тебе не причудилось? – переспросил Турманов.

– Так это… – Варнаков жестом показал, будто рулем крутит. – Коля свернул резко, чтобы не сбить их. Не будь это Татра, обязательно занесло бы. Я в окно глянул, три фигуры увидел.

– Чего же он не остановил?

– Кто ж его разберет.

Турманов постукивал пальцами по столешнице, словно раздумывал. Зная его, Долин мог поспорить, что решение начальник уже принял. Он всегда принимал решение быстро. А тянул, чтобы разбить большую задачу на несколько малых.

– А ты смолчал?

– А что я? – Варнаков фыркнул. – Сам на птичьих правах.

– Поехали! – сказал Турманов.

Снегоходы в поселке имелись почти у каждого, но мало у кого стояли наготове. А китайский Шармакс начальника почти всегда находился возле конторы с нартами на прицепе. Нарты – не фабричные пластиковые волокуши, а самодельные сани на полозьях из старых охотничьих лыж. Много замерших и покалеченных людей Турманов вывез на этих санях, много перевез канистр, звериных туш, мешков муки, пудов рыбы. А уж ящиков с образцами не сосчитать. Снегоходы менялись: с советских на японские и канадские, потом на китайские, а нарты служили начальнику уже, пожалуй, полвека.

Что любопытно, Варнаков не стал спорить. Он явно устал, добираясь пешком до поселка от поворота, едва обсох. Но поднялся сразу. Вылил в себя стакан водки, услужливо и вовремя поднесенный Грыжей, и уверенным шагом направился следом за Турмановым.

Грыжа догнал, сунул в карман пуховика запечатанную скомканным пакетом бутылку.

– Если найдете кого, пригодится.

Китаец завелся со второй попытки и вскоре жужжание мотора стихло вдали. Люди в комнате отдыха притихли тоже. Шутка ли, бросить людей на дороге? Каждый легко мог представить себя на месте страдальцев.

Диван сыграл пружинами интермеццо, когда Долин поднялся.

Большая часть обстановки в комнате сохранилась со старых времен. Три стола со стульями, половина из которых так расшаталась, что годилась только на растопку (от этой участи их спасала безупречная работа движка). Печка в ожидании чрезвычайной ситуации или особенно сильных холодов стояла почти по центру, представляя собой своеобразную доминанту интерьера. Вдоль стен стояли шкафы с облезшей полировкой, несколько кресел, книжные полки. На одной из стен висела карта местности. Единственным новшеством поздних времен стала пробковая доска для объявлений у самого входа, а при ней конторка с цветными бумажками и кнопками.

Ещё здесь обитала гитара. Именно обитала, так как не имела постоянного места. Порой висела на стене, иногда стояла в углу или лежала поверх книжной полки. Из нынешних обитателей на ней никто не играл, а Долин брал иногда, когда оставался один и пытался что-то воспроизвести на слух. Но теорию он не знал, настраивать не умел, так что выходило подобрать лишь мелодию на двух первых струнах.

Над диваном висели три книжные полки. Без стекол. На центральной находился обязательный для здешних мест набор: Лондон, Куваев, Рытхэу, Мелвилл, ещё несколько авторов. А также всякая документалка и публицистика (Черский, Потанин, три великих норвежца, Обручев, «Красин», «Челюскин», «В поисках северо-западного прохода» и прочее в таком духе). На соседних полках стояли книги второго порядка. С одной стороны пестрое разнообразие детективов из разных серий, с другой – точно английская пехота, выстроились красные тома собрания сочинений Дюма. Толстые, массивные они показались Долину совершенно неудобными для чтения. Как такой в руках-то держать?

– Толстая красная линия, – многозначительно произнес он, проведя пальцем по корешкам.

Наиболее популярные «мушкетеры», «граф» и «королева» уже распались на отдельные тетради. Их переплели, подклеили какой-то клеенкой, но, похоже, ремонт помог не очень, книги продолжали разваливаться. Долин подумал, что карманный формат куда удобнее. Прихватил в метро, в трамвай, достал, прочел… с легкой душой выбросил, если не понравилось. Впрочем, и покетбуки тоже ушли в прошлое. Цифра вытеснила бумагу повсюду. Но не здесь.

Из канонического набора Долин не читал лишь Рытхэу. Вернее, читал когда-то в детстве сказки, но честно говоря, мало что понял и ещё меньше запомнил. А вот чего-то основательного, тянущего на настоящую прозу, прочесть не довелось. Теперь, в ожидании новостей (в такой обстановке болтать ни у кого не возникало желания), Долин решил восполнить пробел. Снял книжицу в бирюзовой обложке, повертел в руках. «Сон в начале тумана». Плюхнулся на диван, вызвав к жизни очередную музыкальную композицию, и забросил ноги на сундук, заменяющий ему кофейный столик.

Речь в книге шла про дореволюционную Чукотку и сюжет неожиданно захватил внимание.

***

На северах Долин был человеком случайным, залетным. Вообще-то, сюда «за круг» попадала масса случайных людей, по десятку разных причин, но обычно они не задерживались больше, чем на сезон. Искусанные мошкой, опухшие от спирта, обмороженные и избитые все эти искатели удачи убывали на большую землю, как только представлялась возможность. Чаще всего на теплоходе, потому что на самолет никто из них скопить не умел.

Долин на большую землю не убыл, в смысле не отбыл. В первый год поселковые старожилы такому казусу удивились. Во второй – позволили новичку вставить в серьезный разговор слово-другое, даже прислушивались порой, если тема не касалась местных дел. А в третий год уже принимали за своего. Все, за исключением Турманова. Тот бездельников презирал, «видел насквозь», как он сам выражался. А Долин ничем полезным не занимался. Он и работы местной не знал, и незачем ему было работать. Средств хватало на непритязательную жизнь.

Долин проводил в конторе большую часть времени. Ему предлагали занять один из брошенных домов, он отказался. Любой дом на севере требовал особого ухода, заготовки дров, воды, мелкого ремонта. А жить бобылем означало самому готовить, топить баню, стирать… Долин не столько боялся труда, сколько того, что рутина затянет, опутает липкими нитями мелочей, обязательств. Куда проще выменять время на деньги.

Пусть контору и сняли с баланса геологов, передав местным властям, они, эти власти, находились за сотню верст. Так что содержали здание сами обитатели и деньги Долина пришлись кстати. Долин обзавелся раскладушкой (ему почти даром уступил её один из «покидающих север навсегда») и поселился прямо здесь, в комнате отдыха.

Контора стала для него жилищем и местом встреч. Именно здесь, как он считал, находилось сосредоточие поселковой жизни. Здесь всегда обитало человек пять-шесть, кто проездом, кто дольше, а заходила время от времени чуть ли не половина поселка.

К Долину охотно подсаживались, чтобы перекинуться парой слов, когда возвращались с промыслов, с охоты, из маршрутов геологоразведки жадные до человеческой речи, до компании. Он делился новостями, слухами, не отказывался выпить, а если не хватало новостей и слухов, рассказывал что-то своё. Долин вообще умел говорить и слушать. Старожилы поначалу даже приняли его за журналиста. Но затем от этой версии отказались – ни один журналист не усидит столько на одном месте. Разве что книгу пишет. Но Долин книг не писал. Он их читал. И сюда попал во многом благодаря книге. И так бывает. Но не признаешься же, что на Север тебя сорвала прочитанная книга? Ты же не подросток, чтобы прятаться в угольном бункере парохода или трюме парусника? Вот и молчишь о мотивах, создавая вокруг своей личности флер загадочности. Впрочем, на местных «тойдарианцев» флер не действовал. Сбежал и сбежал. Тут многие откуда-то сбежали.

***

Только под вечер на улице раздался знакомый рокот китайского снегохода. Он смолк у конторы. Скрипнула ступенька, поднялась возня в сенях, приглушенные голоса, стук чего-то тяжелого. Долин вскочил, бросился на шум, вместе с ним подорвались конторские завсегдатаи Грыжа и Бром.

Турманов с Варнаковым с трудом занесли внутрь человека, закутанного в меха с головы до ног. Бром с Грыжей сразу же переняли ноги у Турманова, а Долин уцепился за меховой капюшон парки, из-под которого выпала светлая грива волос. Впятером они быстро втащили тело в комнату отдыха и уложили на стол так ловко, точно всю жизнь работали в морге и кантовали тела круглыми днями.

Впрочем, человек, похоже, был еще жив. Турманов сразу же рванул ворот парки, помогая себе ножом. Долин взял запястье и попытался прощупать пульс. Рука была ледяной.

– Водку! – крикнул Турманов.

Грыжа мигом подал стакан.

Приподняв страдальцу голову Турманов разжал краем стакана зубы и влил в рот половину содержимого. Человек поперхнулся, проглотил, кашлянул, задышал сильнее, с сипом, хрипом. На скулах проступили розовые пятна.

Насколько знал Долин, данный метод борьбы с обморожением современная медицина отвергала. Считала опасным. Но у Турманова имелся собственный богатый опыт. Впрочем, растирать тело водкой не стал и он. Врача в поселке не имелось, фельдшером подрабатывала бывшая училка молодая тунгуска Энку Чагадаевна. За ней отправили Грыжу, который жил по соседству.

Тем временем водка оказала свое благотворное действие. Их пациент неожиданно очнулся.

– Казнь египетская! – прохрипел он. – Поспеть до… Хэйро.

Бром подступил с новой порцией водки. Но человек больше не принимал ничего – ни водку, ни воду, ни апельсиновый сок. Турманов пробовал и так и эдак. Без толку.

Спасенный перестал дышать минут через пять.

– Эх, чума, был бы спирт, может и ожил бы, – произнес Бром с досадой.

Спирт раньше завозили на севера нелегально в геологических ящиках, контейнерах, внутри плотных тюков; потом одно время поставляли свободно или почти свободно, но с некоторых пор спирт пропал. Осталась лишь водка. Её пили без энтузиазма. По мнению старожилов, от избытка воды все лечебные свойства спирта пропадали.

В комнату вбежала Энку с медицинской сумкой-укладкой. Турманов с досадой махнул рукой.

– Кончился.

– Кто он? – спросила Энку, осматривая лицо мертвеца.

Она прижала палец к его запястью, потом попыталась нащупать жилку на шее. Но уже и без медицинских знаний все было яснее ясного.

– Лицом вроде бы европеец, – произнес Турманов, опускаясь на стул. – Но физиономия мне не знакома. Ни документов, ни бирок на одежде, ни наколок на теле, хотя конечно, полностью не осматривал.

Турманов знал всех не только в поселке, но и во всех окрестных заимках, стойбищах, артелях.

– Разве что с буровой, – добавил он после паузы.

– Вахтовка мимо проехала, – возразил Варнаков. – Что же они, своего не признали?

– Коля мог и не признать, – пожал Турманов плечами. – Он там человек посторонний. Другое дело, что нефтяникам нечего делать на зимнике. На рыбалку они не ходят, охоты сейчас никакой.

– Вот чума! – ругнулся Бром, затем его глаза вспыхнули. – Постой, Варнаков! Но ведь ты говорил, что не одного, а троих видел. Пусть мельком. А остальные что же? Там окочурились?

– Не нашли никого больше, – ответил Варнаков. – Пурга не мела, снегопада не шел. Если бы замерзли там бы лежали, ако таймени у проруби.

– А не почудились ли они тебе? – в который раз прозвучал вопрос.

– Там следы были, – вновь подал голос Турманов. – У снегохода фара слабая, мало что разглядишь. Но странные следы. Точно волка или собаки. Но не они. На таком глубоком снегу брюхо оставило бы полосу. А тут чисто. Будто шестом ткнул кто-то.

Его голос заставил вновь умолкнуть ожившее было общество. Если самому Турманову что-то кажется странным, значит, дело неприятное образовалось.

– Уполномоченный в такое время не приедет, – сказала Энку, сворачивая так и не использованную медицинскую сумку. – На завтра обещали пургу. Думаю, лучше положить тело в амбар.

Так и поступили.

2. Кефирный жир

На следующий день и правда началась пурга. Предупреждения синоптиков, что звучали по радио, затрагивали обычно слишком большие пространства и в поселке давно привыкли к ложным тревогам, но на этот раз зацепило всерьез. На исходе полярной ночи снег здесь выпадал редко, но юго-западные ветры порой накатывали волнами, а сорванная с обледеневшего наста снежная пыль была куда как менее приятна.

Непогоды хватило, чтобы прервалась связь. Долин плохо разбирался в местных телекоммуникациях. Во всяком случае, привычного мобильного интернета здесь не имелось, как и мобильной связи вообще. Поселок был связан с миром по высокочастотной радиолинии через буровую вышку, где имелась спутниковая тарелка то ли Интелсат, то ли Экспресс, а возможно они качали трафик через Иридиум. Но высокие частоты зависели от погоды. И теперь единственная линия накрылась. Такое, впрочем, случалось и раньше. Обычно связь восстанавливалась с окончанием пурги.

Обедали теперь впятером. Постоянно здесь проживали только Бром и Долин. Грыжа частенько уходил ночевать к местной предпринимательнице Веронике. Турманов имел собственный домик, хотя большую часть времени тоже проводил в контре. Пятым стал Варнаков. Из-за пурги он задержался в поселке. Добраться до рыбных промыслов зимой он мог только на попутке, что шла на аэродром. Но персонал аэродрома в пургу не выезжал. Так что обитателей конторы на время прибавилось.

***

Как и ожидалось, пурга не продлилась долго. Уже к вечеру всё стихло настолько, что в окно можно было разглядеть тусклое освещение соседних домов. Циклон задел регион самым краешком, из последних сил, и благополучно издох над закованным в льды океаном.

Правда радиомодемы в поселке так и не ожили.

– Ничего. Перезагрузят на буровой оборудование, связь и появится, – произнес с оптимизмом Турманов.

Бром отправился в амбар за продуктами, прихватив лопату, чтобы разгрести вход от снега. Он вернулся быстрее обычного, без продуктов и бледный.

– Этот… наш кадр… пропал, – сообщил Бром.

Долин не сразу сообразил, что за кадр, куда и откуда пропал? Иногда местные выдавали в разговоре вроде бы знакомые слова с совершенно иным значением. Оказалось, что Бром имел в виду давешний труп.

– Исчез, чума его забери, точно испарился!

Во время пурги в амбар никто из обитателей конторы не ходил. А кто-то ещё… ну, в этих местах взломы случалось только по пьяни. Потому что в поселке все на виду, чужие не ходят, а наказание за воровство могло быть суровым. Вплоть до того, что виновник пропадал с концами.

Турманов хекнул и принялся натягивать на ноги торбаса. Варнаков оделся быстрее.

– Фонарь с собой? – спросил начальник у Брома.

Тот вытянул вперед руку с фонарем. Хотя поселок неплохо освещался, темных закутков хватало, а внутри амбара горела лишь тусклая лампа, которая к тому же часто перегорала.

Долин отправился со всеми из любопытства. Долгой зимней ночью хоть какое-то развлечение. Он даже подумал, что пропажа трупа чья-та шутка. Тело могли передвинуть в угол, набросить сверху мешковину. А если уж совсем заскучали, то и подбросить в чужой сарай. То-то смеху будет.

Трупа на прежнем месте и правда не оказалось. Впрочем и ни на каким другом месте тоже. И никаких следов взлома. После пурги сугробы вокруг выглядели зализанными точно глазурь на пироженке, а Бром расчистил лишь узкую щель для прохода (дверь, как повсеместно в регионах с сильными снегопадами, открывалась внутрь).

До одного участка под самой стеной амбара пурга, однако, не добралась и там Варнаков приметил пару отверстий в насте. Он подозвал Турманова. Оба решили, что точно такие же следы они видели возле зимника, где подобрали замерзающего человека. Словно кто-то и правда толстой палкой потыкал в сугроб, или туда упала, скажем, сосулька. Но какая может быть сосулька в полярную ночь на крыше неотапливаемого амбара?

Четких отпечатков, понятно, не осталось, а принадлежать такой след мог кому угодно. Например, волку или песцу. Хотя, опять же, снег вокруг остался нетронутым.

На этом странные события не закончились. Они еще стояли возле амбара, рассуждая, куда могло деться тело и кому могли принадлежать следы, как прибежал Грыжа.

– Верону обнесли! – крикнул он.

Верона (так Грыжа называл Веронику), держала магазин на Школьной улице. Надо сказать, что женщину себе Грыжа завел особенную. Обильную, как он выражался. Грыже нравилось её кормить. Он делал это методично и с большим удовольствием, точно Ламме Гудзак, что откармливал каплунами плененного монаха.

Фирменным изобретением Вероники являлся кефирный жир. По её рецепту его готовил особым образом весь поселок. Фабричный продукт выносили на холод, вымораживали. Вода быстро замерзала и если лед вовремя убрать, оставалось около четверти объема – густого белого концентрата, похожего на жидкий акрил. Тягучий, точно мед, он легко употреблялся даже в мороз. Утолял жажду и придавал силы. Во всяком случае, был вкуснее тюленьего жира с клюквой, которым однажды Долина угостили аборигены совсем в другом месте.

Фразой «А ты кефир местный пробовал?» Долина, когда он впервые попал в поселок, встретил Бром. Сам он с Грыжей и вовсе запивал концентратом водку. Хвалил. Но Долин экспериментировать не рискнул. А вот вечерами потреблял кефирный жир в охотку, наваливая на хлеб. В смеси с чесноком, натертым тепличным огурчиком и зеленью (то и другое подкидывали Турманову знакомые) получалось не хуже хваленых дрессингов типа тартар.

На каждом предпоследнем рейсе теплохода (последний мог и не придти), Вероника получала огромную партию кефира. На всю зиму. Вот на полупустой уже склад с кефиром и вломились неизвестные.

За Грыжей отправились всей толпой, благо идти было недалеко. В поселке улиц-то всего две с половиной, и Школьная как раз являлась той самой половиной.

Вероника ждала их, пританцовывая на морозе в унтах и норковой шубке с распущенными роскошными волосами, что, похоже, служили отличной защитой от холода. Сама она грешила на белых медведей. Те привыкли шарить по помойкам, иногда в помещения вламывались. Но медведь оставил бы гораздо больше беспорядка и следов. Да и не видели их давно в окрестностях поселка.

Грыжа подсветил внутреннее пространство мощным фонарем. Тонкий слой инея заискрился, и все нарушения покрова стали четко видны.

– Это точно не медведи, – заявил Турманов.

Никто не спорил. Следы, что остались на заиндевевшем полу, с медвежьей лапой не спутаешь. Медведь всегда когтями борозды оставляет. А тут гладко, будто в унтах кто-то прошелся, даже скользнул немного. Но кто? В поселке все и всё на виду. Да что в поселке, на всём Крайнем Севере утаить что-то от общественного внимания трудно. Раньше когда зеков и комсомольцев тысячами гнали, всякое случалось. Но теперь, когда одни старожилы остались, мышь не пискнет без ведома. Если бы кто-то из поселковых в магазин вломился, мигом узнали бы, а если из чужих кто, заметили бы еще на подходе к поселку. Да и кому надо из-за кефира двери ломать? У Вероники, вон, целый погреб с мясными тушами. А туда не полезли.

Если бы дел касалось только кефира все бы посмеялись над «кефирными злодеями», тем более, что и пропало-то, может, бутылок пять всего. Но немногим ранее пропал труп, а его с кефиром не перепутаешь.

Дальше пошло по нарастающей. На следующий день пару высоких силуэтов видели у брошенного здания почты, а затем и у разрушенного моста через ручей. Две здоровенные чуть горбатые фигуры. И где только их потом не видели.

– Призраки, – решили старожилы. – Заморозили тех бедолаг на трассе, а это понятно чем заканчивается. Теперь покоя от них не будет.

– Белые ходоки, – остроумно переиначили жители помоложе.

– Люди всегда стремятся дать неизвестному имя, – заметил по этому поводу Долин. – Как будто получив имя оно становится более познанным и управляемым. Это такая магия.

– Магия? – переспросил Бром

– В переносном смысле. Надежда на нечто иррациональное, иллюзия контроля.

Однако, в темень, а она длилась по двадцать с лишком часов, даже юмористы порой вздрагивали от близкого воя. Выли конечно никакие не белые ходоки, а обыкновенные волки. Местные собаки им подвывали.

Кстати, насчет собак. Неугомонный Бром вскоре наткнулся на тело одной из них в километре от поселка, прямо возле дороги. Труп был наполовину заметен снегом и сперва лоскут пестрого меха Бром принял за одежду еще одного замерзшего человека. Но пробравшись туда и откопав понял, что это довольно крупная собака. Причем обезображенная. Кто-то явно покуражился над бедным животным. Переломил хребет выколол глаза, и перекрутил тело, подобно тому, как отжимают белье. Но что характерно, шкуру не повредил, мясо не сожрал. То есть, не медведь, явно. И вряд ли какой-то еще зверь. А тогда кто? Следов рядом, понятно, никаких, пурга и здесь всё зализала. Однако от мороза так животное не корежит, тут явно применили силу.

Мертвую собаку Бром притащил в поселок и, положив на утоптанный снег рядом с конторой, созвал людей.

– Сроду видеть такого не приходилось, – заявлял он, в который раз описывая обстоятельства находки.

У конторы собралась, наверное, половина поселка.

– Бред какой-то, – сказал Турманов, взглянув на труп.

У начальника, как склонного к науке человека, не имелось внятного объяснения происшедшему. Зато оно нашлось у тех, кто исповедует иные методы познания. Старики, пыхая вонючими трубками, вновь заговорили о проклятьях, злых духах, наказании за то, что бросили замерзать людей на дороге.

Турманов сопротивлялся, стараясь следовать раз выработанному подходу – все должно иметь рациональное объяснение. Он не верил в мистику. А если не имелось ответов на какой-то вопрос, нужно просто зайти с другого конца.