Потерянные в Великом походе бесплатное чтение

1

Известия об очередном вторжении гоминьдановских войск не произвели на Пина и остальных солдат во взводе особого впечатления. Сейчас их больше занимал новый боец, на этот раз девушка, которую перекинули к ним в Тецзиншань из Жуйцзиня, столицы Советской республики[1]. Перевели ее, во-первых, по ее просьбе, а во-вторых, потому что у нее имелся боевой опыт. Во время второй и третьей гоминьдановской карательной операции она сражалась в одной из восточных дивизий, где вечно недоставало людей. Именно поэтому Политбюро приняло решение направить девушку в боевое подразделение, вместо того чтобы определить ее на работу в госпиталь или агитбригаду. Кроме того, ей самой хотелось оказаться в Тецзиншани, чтобы защищать колыбель революции. Бойцам во взводе она сказала, что для нее огромная честь встать в один ряд с теми, кто дольше всего сражался плечом к плечу с командармом Мао.

Поначалу Пин думал, что девушка просто хочет расположить к себе сослуживцев. Подавляющее большинство бойцов в прошлом были уголовниками: разбойниками или ворами, и на коммунизм им было плевать, как и на вонь, что исходила от их тел. Пин был оружейником. В прошлом, еще в Гуанчжоу, он был и бандитом, из тех, кто готов отдать плоды недельных трудов за ночь с пахнущей дорогим парфюмом проституткой. Расталкивая конкурентов плечами, он подходил к публичному дому – самому освещенному зданию на улице, швырял ружье на стойку в качестве оплаты и говорил хозяйке заведения: «Мне самую лучшую!»

У Юн был кривой нос: его сломал помещик, которому родители продали девочку, когда ей было восемь лет. У нее были узкие бедра, плоская грудь и тонкие, как побеги бамбука, руки. Пин, вручая ей одно из сделанных им про запас кремневых ружей, локтем задел ее острое плечо, когда она отвернулась. И ему подумалось, каково это – переспать с ней? От этой мысли он вздрогнул: да это все равно что возлечь с колчаном, полным стрел.

Вопреки ожиданиям, девушка осталась во взводе: делила с остальными бойцами пещеру, в которой по ночам стоял оглушительный храп, и таскала мешки с рисом, такие тяжелые, что со стороны напоминала муравьишку, взвалившего на себя камень куда больше его размерами. Под проливным дождем сооружала гнездо для пулемета. Присаживалась, как и все, у самого края обрыва, чтобы облегчиться. Как-то раз Пин увидел ее перед боем. Юн была вся как натянутая струна, готовая в любой момент броситься вперед и разнести в клочья гоминьдановцев. Наверное, в этот момент у него и зародились к ней чувства.

Что пробудило в нем влечение? То, что девушка постоянно находилась рядом? Вряд ли, ведь в этом случае, полагал Пин, он бы давно влюбился в одну из юных крестьянок, что торговали на базаре, или в кого-нибудь из женщин постарше, которые стояли на раздаче пайков в Зале пролетарской диктатуры. Нет, загадка привлекательности Юн крылась в чем-то другом. Пин с удивлением обнаружил, что она действительно искренне – так истово, что аж завидно, – верит словам руководства. Вернувшись из боевой вылазки, Юн посещала все партийные собрания, круглые столы и лекции, которые проводили на холме. Она шикала на окружающих, призывая к тишине, когда громкоговорители в очередной раз разражались белибердой, призывая бойцов изучать труды Маркса и Энгельса. Глаза Юн подергивались поволокой, а сама она едва не пускала слюну, когда агитаторы под красными серпасто-молоткастыми знаменами принимались чесать языками. Пин понял: завоевать ее расположение – все равно что покорить Китай. Само ее естество вибрировало в унисон с идеей создания нового, справедливого общества. Что ж, чтобы завоевать сердце Юн, придется, как сказали бы вожди, одержать победу на идеологическом фронте.

Руководство заявляло, что присутствие девушки благотворно влияет на подразделение. Это раньше, в прежние времена, женщин насильно принуждали к замужеству. Теперь браки будут заключаться только по доброй воле, по любви. В каждом взводе было по одной, а то и по две девушки, и у таких, как Юн, имелось много поклонников. Естественно, никто не говорил напрямую о своих чувствах, но Пин-то не слепой. Он все понимал по косым взглядам и фальшивым улыбкам. «Дай-ка я помогу тебе нести лопату». «Чой-то мне сегодня много каши дали, давай с тобой поделюсь». «Чего торчишь под проливным дождем? Иди сюда, присядь ко мне под дерево!» Сослуживцы были головорезами, такими как и он сам, лишившимися хозяина наемниками в раздираемой междоусобицами стране. Пин решил, что не станет оказывать Юн знаки внимания столь же неуклюже, как остальные, но при этом пока не мог придумать подход похитрее. Пусть из-за нее пока соперничают другие. Сейчас солдаты напоминали Пину стадо ослов, ломящихся к выходу из загона.

Она была недостаточно красива, чтобы привлечь внимание кого-то из начальства, но снизойдет ли до кого-нибудь из них, простых пехотинцев? Сможет ли Пин привлечь ее внимание тем, что он был мастеровым – единственный из всего взвода? Он ведь как-никак оружейник, а это наверняка станет козырем. Да и вообще, откуда ей еще брать патроны?

2

Пин работал на утесе, с которого долина была видна как на ладони. Там, рядом с пещерой, в которой дислоцировалось подразделение, располагалась импровизированная оружейная. Скальная порода, покрытая волнистыми линиями синего, серого и бордового цветов, тянулась от пола до потолка, а вкрапления хрусталя утром и днем вспыхивали, искрясь на солнце, как фейерверки во время празднования Нового года. Всякий раз, когда шел дождь, по выступам струилась вода, от которой тянуло плесенью.

Когда гоминьдановские войска начали отступать, бои практически прекратились, и потому Пину вместе с его помощником Ло приказали остаться в тылу и заняться производством боеприпасов. Сначала Пин возражал, но потом подумал, что приказ командования только подчеркнет его значимость в глазах Юн, и согласился.

Гоминьдановцами командовал генералиссимус Чан Кайши. Десятью годами ранее он взял под контроль большинство богатых прибрежных городов – от Нанкина до Шанхая и Гуанчжоу, однако его войска не могли проникнуть в глубь сельской местности. Многие провинции по-прежнему находилась в руках местных вояк, которые очень давно, еще с момента краха династии Цин, захватили власть. Считая руководителей коммунистического движения, командовавших партизанскими отрядами, самыми могущественными из этой публики, гоминьдановцы-националисты видели в них угрозу тотальной военной диктатуре как на поле боя, так и в идеологическом отношении. И надо сказать, что националисты проигрывали.

Пока Чан Кайши ни разу не удалось подступиться к партизанскому краю: ни в тридцать втором, ни в тридцать третьем. Сейчас у него и подавно ничего не выйдет. Гоминьдановцы раз за разом попадались на одни и те же уловки. Красные отряды, скрытно отступив к противоположной стороне долины, обстреливали расположения противника, заманивая его на склоны холмов или к речным переправам, где неизменно ожидала засада. «Это как хорошенько замахнуться перед ударом», – объяснял бойцам Мао, присев на корточки у подножия холма, где полукругом росли фруктовые деревья, образовывавшие нечто вроде амфитеатра.

Весна давно вступила в свои права, ветер срывал лепестки с цветущих деревьев, возносил их к пещерам и разбрасывал по рисовым полям. Крестьяне собирали лепестки в плоские корзины, раскладывали их для просушки и бросали в кувшины с водой, чтобы заваривать как чай или добавлять за завтраком в тушеную репу со специями. Лепестки были повсюду, и солдаты, поднимаясь на перевал, неуклюже ставили ноги, стараясь на них не наступать.

Пин застыл над известняковым отшлифованным скальным выступом, превращенным в наковальню. Он изготовился приступить к отливке очередной порции пуль, когда появился Ло с двумя ведрами колодезной воды на коромысле.

– Еще не показались, братец? – спросил он. Ло был выше Пина на четыре сантиметра и старше на четыре года. Судьба распорядилась так, что Пин только его знал до того, как попал в Тецзиншань: друзья-подельники вместе перебрались в провинцию Цзянси после зачистки 1931 года, в результате которой власти уничтожили в Гуанчжоу большинство банд. Братьями они приходились друг другу не настоящими, а назваными.

– Еще нет, – сказал Пин. – Так, пара крестьян на дороге, только и всего, – с этими словами он схватил из высокой стопки свинцовых чушек верхнюю, бросил ее в железный котел и поставил его на огонь. Дожидаясь, пока свинец расплавится, он свесил ноги со скалы и уставился на раскинувшуюся внизу долину. Через несколько минут он увидел отряд, марширующий через деревню – мимо глинобитных хижин, крестьян в соломенных шляпах и буйволов. Среди бойцов он заприметил и Юн, она шагала третьей после комвзвода. Командир вел под уздцы лошадь, на спине которой лежали два тела.

– Убитые есть? – спросил Ло.

– Отсюда не видно, – сказал Пин. – Двоих везут на Секире, только я не пойму, шевелятся они или нет.

Ло присел на корточки и раздул пламя, требовавшее постоянного внимания. Перестараешься – свинец будет не отделить от воска. А если температура окажется слишком низкой, литье пойдет насмарку.

– По крайней мере, Юн цела, – добавил Пин. – А-Гуан и Малинь, как обычно, стараются лясы с ней поточить.

– Ты бы с радостью к ним присоединился. Что, скажешь, нет? – осклабился Ло.

Месяцем ранее на деревенской площади, во время празднования очередной победы, Пин, хлебнув рисового вина, ляпнул, что хотел бы почаще оставаться с Юн наедине: нет, не для того, чтобы соблазнить ее, а чтоб побольше общаться и разузнать от нее о женщинах, настоящих, не проститутках. Зачем? Затем, чтобы, когда придет время, найти себе жену. Как всегда, Ло раскусил Пина и порекомендовал другу подлечить башку. Неужели он думает, что Юн им заинтересуется? «Ты что, слепой? Неужели ты не видишь, как она глазами ест командиров и вождей? – фыркнул Ло. – Да Юн так тянет шею, что она становится у нее как у цапли. Для этой девчонки мы с тобой все равно что грязь под ногами». С тех пор всякий раз, когда Пин упоминал о ней, Ло начинал над ним глумиться. Всю прошлую неделю, когда они скучали вдвоем, пока отряд находился на задании, Ло подтрунивал над другом. Изображая Юн, он обращался к Пину писклявым голосом: «Ты скучаешь по мне, мой князь? Сколько раз ты думал обо мне? Сколько ночей провел без сна?»

«Пусть смеется, – думал Пин, – Все равно я поступил правильно, что рассказал о своих чувствах. К чему такое держать в себе?» Насмешки чудесным образом облегчали его душевные муки. Пин в глубине души надеялся, что если Ло будет побольше над ним глумиться, то чувства к Юн угаснут и он позабудет о них как о привидевшемся когда-то сне.

После того как взвод обогнул гору и добрался до пещеры, солдаты с неисправным оружием выстроились перед мастерской Пина. Таких оказалось человек шесть. Когда очередь дошла до Юн, она резким движением сунула ему в руки ружье.

– Каждые двадцать-тридцать выстрелов осечки, – отрывисто произнесла она, – Может, со спусковым механизмом беда, может, пули слишком большие. Не знаю. Замок тоже поизносился. Ты уж позаботься, чтоб оно меня не подвело в следующем бою. – Юн развернулась и двинулась прочь. Пружинистой походкой она напоминала Пину героиню поэмы Хуа Мулань, и он гордился тем, что влюблен в кого-то, столь похожего на эту знаменитую девушку.

Пин остановил ее:

– Обожди чуток. Давай при тебе осмотрю твое ружье.

Он ждал этого шанса целую неделю, и теперь ему отчаянно хотелось потянуть время. Он взял ружье, переломил его, заглянул в ствол, вставил шомпол, почистил и снова заглянул.

– Тебе нужно почаще его чистить. Сабли надо точить, лошадей кормить, а ружье нужно чистить. Это тебе не палочки для еды. Думаешь, взяла, зарядила и принялась палить? В яблочко и всегда без осечки? Как бы не так! – Пин часто разговаривал с девушкой подобным тоном, силясь подражать в этом командирам и вождям.

– Палочки для еды тоже нужно мыть, – Юн рассмеялась, запрокинув голову. Лепесток груши упал ей на нос, и девушка смахнула его тыльной стороной ладони.

– Я это к чему говорю… – внушительно добавил Пин. – К оружию надо относиться с вниманием и уважением.

Когда Юн ушла, Ло взял ружье и поставил его на стойку вместе с другими, которые предстояло отремонтировать.

– К оружию надо относиться с вниманием и уважением… – повторил он за Пином и рассмеялся. – Знаешь, как-то в Гуанчжоу я видел одного иностранца, который таскал с собой хитрую штуку. Она могла запечатлеть как на картинке все что угодно. Жаль, что я не спер ее. Так бы пустил ее сейчас в ход, чтобы показать тебе, как ты глупо выглядел.

– Да пошел ты! – фыркнул Пин.

Командир взвода лейтенант Дао привязал Секиру к сухому дереву и, понурившись, направился к пещере. Когда-то, еще до вторжения японцев, его семье принадлежало двадцать му земли в Восточной Маньчжурии, и он, один из немногих во взводе, мог похвастаться европейской винтовкой с продольно-скользящим затвором. Когда-то Пин, тщательно изучив механизм винтовки лейтенанта, попытался изготовить такую же. Безуспешно.

Стоило Дао войти, как все повскакали с мест в ожидания известий о раненых товарищах.

– В общем, так… – буркнул Дао, стянув с головы коричневую фуражку. Звезда на ней потускнела и местами покрылась ржавчиной. – Есть новости хорошие, а есть и плохие. Товарищ Эньлин в порядке, его ребра заживают, а вот Хай-у придется ампутировать ногу. Его как раз сейчас оперируют.

Хай-у был мастером чан-цюань[2], владел стилями богомола и ястреба, точнее, так он, по крайней мере, говорил. Пин считал его своим главным соперником в борьбе за сердце Юн. Хай-у таскал с собой меч, унаследованный от дяди, принимавшего активнейшее участие в Боксерском восстании. Утром Хай-у вставал до рассвета и тренировался, делая сальто и нанося удары ногами. Пин за все это время едва перемолвился с Хай-у парой фраз вроде: «Вот, держи ружье», «Осторожней, слева!», но при этом считал сослуживца хвастуном и шутом. Какой сейчас толк от меча, когда у всех есть огнестрельное оружие? Боксеры были идиотами, верившими в небывальщину, отчего и потерпели неудачу. Пин бы не удивился, узнай он, что Хай-у получил ранение, проткнув ногу собственным мечом, спасаясь бегством от врага.

– Печально, – покачал головой Ло. – Хай-у с первого дня обещал обучить меня своим приемам. Славный он малый. Бескорыстный и широкой души.

Пину показалось, что на лице друга промелькнула ухмылка. Давеча он сказал Ло, что, по его мнению, у Хай-у больше всего шансов расположить к себе Юн, однако тот, помянув невысокий рост Хай-у и его маньчжурский говор, который мало кто во взводе понимал, высмеял мастера кун-фу столь же безжалостно, как и Пина.

Пин покосился на Юн, сидевшую в задней части пещеры, пытаясь определить, не горюет ли она о случившемся. Девушка отвела волосы с лица и впилась зубами в наполовину очищенный клубень батата. По ее подбородку потек сок. Стоило Пину заключить, что Хай-у ничего для нее не значит, как девушка заговорила:

– Дурной он, хоть и смельчак. – Юн придирчиво осмотрела батат. – Поклялся, что сделает свое тело тверже стали, если будет уделять достаточно времени дыхательной гимнастике. – Стены пещеры сотряслись от хохота. Пин не сомневался, что все подумали о той же части тела, что и он сам. – В любом случае человек он не бесталанный. Пожалуй, был бы куда лучшим бойцом, родись он на сто лет раньше. Лично я рада, что он потерял лишь ногу, а не жизнь.

Лейтенант Дао присел на покрытый мхом скальный выступ.

– Его переведут. Политбюро назначит его в финансовый отдел или в свечную мануфактуру. О нем позаботятся. Завтра утром можете навестить его в полевом госпитале и попрощаться.

Пин почувствовал прилив сил. Фортуна дает ему шанс, в котором он так нуждался. Теперь, когда судьба убрала с его дороги соперника, он мог относительно беспрепятственно попытать счастья с Юн. И у него имелся идеальный повод сблизиться: ее ружье. Пин скажет, что оно в куда худшем состоянии, чем ему показалось во время беглого осмотра, и изъявит готовность сделать новое, гораздо лучше, но ему потребуется помощь девушки. Он предложит несколько вариантов ремня. Кроме того, ему придется снять мерку с ее рук. Юн увидит, как он работает, и проникнется к нему уважением. С уважением придет и дружба, а с дружбой и до любви недалеко.

Из-за всех этих мыслей Пин так распереживался, что в ту ночь никак не мог уснуть. Он решил поговорить с Юн, как только они проснутся, перед завтраком. Он слегка приподнял голову, вглядываясь в спящих товарищей, силясь разглядеть ее силуэт. В пещеру проникали серебристые пальцы-лучи лунного света. Юн спала в углу, в стороне, закутанная в покрывало из кроличьих шкур. Одна нога девушки торчала наружу, а по подбородку стекала струйка слюны.

Вдруг Ло резко встал, загородив Пину обзор.

– Спи, братец, – прошептал он. – Отсюда ты ее все равно толком не разглядишь.

3

Пин проснулся оттого, что кто-то сильно пнул его по заднице. Он открыл глаза, и ему показалось, что над ним стоит настоящий великан. На секунду, прежде чем Пин понял, кто это, ему почудилось, что ему снова десять лет и он вернулся в трущобы Кантона, где воспитательницы в приюте так сильно трясли кровати заспавшихся сирот, что скидывали бедолаг на пол. Затем дети отправлялись строем на первый этаж, где находился большущий цех с длинными металлическими столами. Там они десять часов подряд шили носки, рубашки или перчатки.

– А ну просыпайся, бездельник. Я вчера тридцать ли отмахал, и ничего – все равно встал до рассвета, – лейтенант Дао присел на корточки и улыбнулся. – Когда рядом никого нет, дрыхни хоть до полудня, а сейчас дело другое. Раз все уже поднялись, то и тебе лодырничать никто не даст.

Остальные сослуживцы уже отправились в Зал пролетарской диктатуры – самую большую пещеру в Тецзиншани. Взводы обычно трапезничали в отведенных им под расположение пещерах или хижинах, но в особых случаях – после победы, перед выдвижением на передовую или во время празднования нового года – Зал пролетарской диктатуры, служивший парадным, открывали на несколько дней, и бойцы пировали там все вместе.

Пин спал накрывшись одеялом с головой и, видать, не услышал ни петухов, ни рожков, сигналивших побудку в пять, шесть и семь утра. Он застегнул гимнастерку, натянул ватные штаны и выбежал из пещеры, прижимая рукой к голове фуражку, чтобы ее не унесло вечно задувавшим в высокогорье ветром. Когда он перебрался по шаткому мосту через водопад Лунтань и домчался до восточного склона горы, парадный зал был переполнен.

Ему пришлось прождать в очереди двадцать минут, прежде чем освободилось место, однако, оказавшись внутри, Пин обнаружил, что скамейки, отведенные для его взвода, полностью заняты. Сначала он испытал облегчение, увидев Ло, сидевшего рядом с Юн: Пин решил, что его друг приберег для него местечко, однако, когда он похлопал Ло по спине и попытался втиснуть ногу между ними, друг шлепнул по ней рукой. Не удосужившись поднять глаза, Ло сказал:

– К чему сидеть в тесноте, братец? Неужели других мест нет?

Пину пришлось устроиться за шесть скамеек от взвода: ему помахал, приглашая присоединиться, минометчик из другого подразделения. Где-то с год назад Пин сделал ему гранату из помятого куска жести.

Вне себя от возмущения Пин уминал завтрак, состоявший из каши, батата и репы, то и дело поглядывая на Ло и Юна, судя по всему, поглощенных увлекательной беседой. Ло стащил краюху кукурузного хлеба с тарелки Юн, а она несколько раз рассмеялась, откинув голову назад. Они вели себя так, словно дружили уже не первый год. Разок взглянули на Пина и захихикали. Над чем они смеялись? Над ним? Или их позабавило нечто другое, находящееся позади него? Пин обернулся, но увидел только сморкающегося солдата. «Что их так развеселило?» – задумался он. Он никогда раньше не видел, чтобы Ло и Юн общались друг с другом подобным образом.

Когда парадный зал начал пустеть, Пин поднялся и направился к парочке. На полпути Ло и Юн сами встали и двинулись в его направлении.

– Ло… – Пин все никак не мог найти нужных слов.

– А вот и ты, братец! Мы как раз собирались с тобой поговорить. – Ло положил руку на плечо Пина, и его лицо приобрело серьезное выражение. – Помнишь, вчера тебе Юн отдала ружье, а ты еще сказал, что оно грязное? – Пин кивнул. – У нас родился замечательный план, который избавит тебя от лишних хлопот, – Ло повернулся к Юн и улыбнулся. – Мы попросим лейтенанта Дао выделить для нашей снайперши иностранную винтовку. Уверен, лейтенант согласится, что это давно уже пора было сделать.

– Что? – ошеломленно ахнул Пин. – Ерунда какая.

– Ну отчего же? Юн – лучший стрелок во взводе, а может, и во всем батальоне. Почему же ерунда?

– Да, но…

– Что «но»? Лучшему стрелку полагается иметь хорошую винтовку, разве нет?

– Мы вовсе не хотим сказать, что ружье, которое ты мне сделал, плохое, – добавила Юн, коснувшись руки Пина. Ее пальцы были липкими от сока батата. – Оно мне славно послужило. Я уверена, что любой товарищ, которому посчастливится унаследовать его, может считать себя везунчиком.

– Лишний ствол для взвода, – подмигнул Ло. – Что может быть лучше?

У Пина возникло ощущение, словно ему вспороли живот и теперь тянут наружу кишки. Он ничего не сказал в ответ, и парочка прошла мимо. Ло шагал, заложив руки за спину и глядя в потолок. Пин остался стоять на месте, медленно вдыхая и выдыхая. В зале воняло серой. Вкрапления кварца на стенах пещеры поблескивали, словно тысячи пристальных глаз. Он услышал знакомый смех, донесшийся от входа в пещеру. Обернувшись, он мельком увидел Юн. Она как раз выходила наружу и, запрокинув голову, хохотала над чем-то забавным, что сказал ей Ло.

4

Следующие три дня Пин почти не выходил из мастерской. Поскольку гоминьдановцы отступили и особо срочной работы у него не имелось, монотонный труд и открывающиеся со скалы виды сельских пасторалей приносили успокоение. К счастью, Ло не показывался, но память услужливо раз за разом воскрешала образ парочки в парадном зале. Они не держались за руки, они вообще не касались друг друга и все же казались почти неразлучными. Кто знает, как далеко успели зайти их отношения? Каким-то хитрым образом Ло заставил сдать назад остальных претендентов на сердце Юн. Пин нисколько этому не удивился. В банде Ло был переговорщиком, именно его отряжали выбивать долги. Он умел добиваться желаемого одними лишь уговорами, не ломая при этом должникам ноги и не похищая их детей. Надо полагать, Ло, отлично умевший подмечать чужие слабости, давно все спланировал. Скорее всего, он не считал Пина соперником. Ло слишком хорошо знал друга и решил, что тот подуется с неделю в одиночестве, после чего прискачет к нему как ни в чем не бывало.

В Гуанчжоу их величали Дымом и Шепотом. Пин получил кличку Дым за то, что делал оружие, а Ло стал Шепотом за свои таланты убеждать. Пин оказался в банде как раз благодаря Ло. Прежде чем это случилось, Пин был двенадцатым учеником кузнеца, который кормил своих подмастерьев теми же помоями, что и свиней. По ночам Пин воровал остатки металла, делал оружие и продавал его бандитам, чтобы заработать хоть какие-то гроши на карманные расходы. Ло настолько впечатлился пистолетом, который смастерил ему Пин, что познакомил парнишку с главарем банды Ти, который и взял его к себе. Пину шел восемнадцатый год, и он был рад, что наконец-то в этом мире у него появился друг, да еще такой, что водит по публичным домам и на своем примере показывает, как должен вести себя настоящий мужчина.

Затем гоминьдановцы всерьез взялись за преступный мир Гуанчжоу. Как только в городе стало небезопасно даже членам банд, Ло уговорил Пина перебраться в сельскую глушь. До него дошли слухи о некой общине в провинции Цзянси – дескать, состоит она из разбойников и бедных крестьян, которые без разбору убивают богатеев, и правильно делают, те все равно этого заслуживают. Ло возжелал увидеть такую невидаль своими глазами, и Пин отправился с ним, поскольку больше ему податься все равно было некуда.

Их встретил лично товарищ Мао: «Если хочешь узнать вкус груши, ее надо попробовать. Присоединяйтесь к нам и посмотрите, как простой народ трудится над созданием идеального общества». Затем он сказал, что Красная полевая армия предъявляет к каждому солдату очень высокие требования, но при этом ее не следует воспринимать как армию в общепринятом смысле этого слова. Это скорее огромный партизанский отряд, состоящий из единомышленников, в котором нет строгости и ограничений, присущих обычным воинским подразделениям, а бойцы живут своей обычной нынешней жизнью, сражаясь при этом за жизнь лучшую. Мао решил, в каком взводе Пин и Ло будут служить, после чего друзьям выдали форму. Пин не шибко вникал и верил в то, о чем говорили вожди, но должен был признать, что никогда прежде не оказывался в месте, где люди были преисполнены такой энергии, где он чувствовал себя столь же безопасно и где с ним обращались почти как с равным.

В каком-то смысле Пин чувствовал себя в долгу перед Ло, но при этом часто задавался вопросом: какая выходка друга заставит его окончательно и бесповоротно порвать с ним? Ло, казалось, умел чудесным образом балансировать на тонкой грани, вызывая то безграничное доверие, то лютую ненависть.

Больше всего Пина беспокоил лишь один вопрос: действительно ли Юн привлекает Ло, или же он просто решил увести девушку из желания жестоко посмеяться над товарищем, доказать, что ему такое под силу. Пин ей не чета, Хай-у – тоже; получается, Ло лучше обоих? Пин с радостью опустился бы на колени, отвесил дюжину земных поклонов и провозгласил бы Ло властелином мира, если б только его друг после этого оставил Юн в покое.

Однажды, когда Юн вместе с другими девушками-военнослужащими раздавала листовки по деревням, в окрестностях Тецзиншани, у Пина появилась возможность поговорить с Ло наедине. Их подразделение помогало крестьянам в долине высаживать ростки риса. Стоял полдень, и солнце нещадно пекло спину – хоть яйца жарь, как на сковородке. Пин погрузил побег в грязь, выдернул ногу из жижи и воткнул еще один побег в десяти сантиметрах от первого. Закончив ряд, он перешел к тому, над которым трудился Ло.

– Скучаешь по ней, – сказал Пин, – я же вижу.

– Не выдумывай, братец, – Ло потянулся к корзине за очередным побегом.

– Неделю назад я и представить такого бы не смог, – Пин отмахнулся от мух, круживших возле его ног.

– В этом и есть твоя беда, – Ло воткнул побег в грязь. – Все выдумываешь, воображаешь, причем всякий раз какую-то ерунду. Нет чтоб остановиться и посмотреть по сторонам. Ты живешь, погрузившись в свои фантазии, словно курильщик опиума.

– Ты поаккуратней. Сейчас я разговариваю с тобой совершенно серьезно.

Ло рассмеялся:

– Между прочим, я тебе оказываю услугу, ты просто этого еще не понял. Ты совсем из-за нее голову потерял. Так нельзя. Станешь старше, поймешь все сам, и еще спасибо мне скажешь.

Пин прервал работу. Он снял с плеча корзину с рассадой и, приблизившись к другу, встал перед ним. Его тревожило то, что он никак не мог понять, к чему клонит Ло.

– А ну встань, – потребовал он. – Я хочу смотреть тебе в лицо, пока мы разговариваем, а то я никак не могу понять, то ли ты шутишь, то ли говоришь серьезно.

Ло с тяжелым вздохом распрямился:

– Послушай, братец… Ну посуди сам, я тебя когда-нибудь подводил? По-серьезному обманывал? Ты уж поверь, я в делах сердечных понимаю побольше твоего. Если любишь женщину так сильно, как ты Юн, значит, с ней быть нельзя. Знаешь, когда отношения самые крепкие? Да и браки тоже… Когда люди нравятся друг дружке слегка, и только. А страсть до добра не доведет. Еще и жизни можно лишиться. Ты погляди, что стряслось с Хай-у. Вот она тебе, одноногая жертва страсти…

– При чем тут страсть, его шальная пуля задела…

– Ошибаешься, братец, крепко ошибаешься, – покачал головой Ло. – Это была вовсе не шальная пуля, а страсть. Я об этом подозревал и раньше, до того, как Юн призналась, что Хай-у спас ей жизнь, но теперь у меня вовсе нет сомнений.

Больше всего Пина потрясло не сказанное другом, а то, что ему о случившемся поведала сама Юн. Внезапно Пину на ум пришли слова Маркса – одна из тех цитат, которые им зачитывали через громкоговорители: «Наша взаимная ценность есть для нас ценность имеющегося у каждого из нас». Пин понимал, Хай-у толкнули на геройский поступок вовсе не слова Маркса. Он совершил его из эгоистических побуждений. Из любви.

– Что скажешь, братец? Не веришь мне, иди спроси у Хай-у. Заодно и посмотришь, что страсть может сотворить с человеком. Даже если это не заставит тебя взяться за ум, возвращайся ко мне. Я с Юн долго забавляться не собираюсь. Повеселимся, и можешь забрать ее себе.

Пин поднял ногу и обнаружил побег, застрявший между пальцами. Удивительное дело: нет никакой разницы, кто высадил рассаду, стебель все равно поднимется к небу, а осенью его сожнут. Оружейнику пришло в голову, что его чувство к Юн было столь заурядным, что оказалось доступным даже такой макаке, как Хай-у. Любить кого-то столь же просто, как посадить семя: все это время он возносил Юн так, словно она была богиней Чанъэ[3], обретающейся в своих покоях на луне. То, как Ло говорил о Юн, успокоило Пина. Друг доходчиво до него донес, что в девушке нет ничего особенного – она словно лишь еще одно семя, брошенное в землю. Пин решил, что ему, пожалуй, следует потолковать с Хай-у. По крайней мере, станет легче на душе: ведь пред ним предстанет дурак, изображавший то богомола, то ястреба, одним словом, идиот, которому едва не отдала свое сердце Юн.

5

Большой передвижной народный госпиталь представлял собой ряды палаток у подножия горы – их решили разместить на участке с каменистой почвой, которую все равно нельзя было вспахать, и потому она была бесполезной для крестьян. Ветер, задувавший со скал, обрушивался на крыши палаток. В результате звук получался такой, словно в них были заключены огромные драконы, силящиеся вырваться наружу. Пин как-то провел в этом госпитале неделю, когда во время второй гоминьдановской карательной операции в него чуть ниже ключицы угодил осколок. Ему сделали иглоукалывание, потом дали хлороформ. Три последующих дня он провел в состоянии блаженной сонливости. Время Пин коротал за игрой в карты с соседями и прослушиванием опер на заводном патефоне, а затем его, перебинтованного, отправили обратно в родной взвод.

Лейтенант Дао сказал, что Хай-у после операции перевели в одну из палаток в последнем ряду, где находились пациенты, которым не требовалась немедленная помощь. Пин миновал первые два ряда палаток, из которых доносились крики и стоны. Внезапно ему показалось, что он совершает страшную глупость. Зачем он сюда явился? Ничего нового он для себя не узнает. Наверняка Ло просто водит его за нос. Однако стоило Пину дойти до конца ряда, как ему внезапно стало легче. Когда он наклонился и отвел в сторону полог, его охватило странное, необъяснимое чувство эйфории. Пину подумалось, что раз он в госпитале, где врачуют людей, то, может, тоже обретет исцеление и снова станет чувствовать себя самим собой.

Хай-у лежал в залитом солнцем углу палатки, в окружении сушащихся после стирки бинтов, которые все равно оставались розовыми от не до конца отмывшейся крови. Раненый смотрел в одну точку со странной усмешкой на лице, и Пин понял, что Хай-у дали то же самое лекарство, что когда-то и ему.

– Привет тебе, Пин, наш славный оружейник! Я и не думал, что ты ко мне заглянешь.

Из-за лекарства язык у Хай-у заплетался, и потому Пину было еще труднее разбирать, что тот говорит. Если бы не довольная улыбка, Пин бы не угадал, действительно ли Хай-у рад его видеть или же намекает, чтоб он катился куда подальше.

Пин придвинул к себе табурет, стоявший в изножье койки, и сел.

– Как ты себя чувствуешь?

– Ничё так. Словно она еще на месте, – он почесал грудь и кивнул на то место под одеялом, где должна была бы находиться его ампутированная нога. – Представляешь, мне десять иголок в культю воткнули. Была нога, стала культя.

Когда Пину вынимали осколок, он боялся, что хирург удалит ему всю ключичную кость, превратив его в скособоченного калеку. Пин расстегнул две верхние пуговицы гимнастерки и показал Хай-у шрам.

– До сих пор болит, когда руку поднимаю, – посетовал он, – а когда тянусь спину почесать, боль такая, словно в меня по новой угодил осколок.

Хай-у покачал головой:

– Теперь все, не заниматься мне больше кун-фу. Разве что новый стиль придумаю, деревянный.

Пин рассмеялся, но тут же замолчал, мысленно укорив себя за опрометчивость. Прокашлявшись, он спросил:

– Тебя еще кто-нибудь навещал?

– Да заходил кое-кто, – кивнул Хай-у. – Лейтенант, так он вообще чуть ли не каждый день приходит. Но видеть-то я хочу не его.

– А кого? – спросил Пин. Он не хотел произносить имя девушки первым.

– Юн, – Хай-у уперся ладонями в матрац и, откинувшись на спинку койки, с усилием принял полусидячее положение. – Слушай, можно попросить тебя об одолжении? Скажи ей, чтобы заглянула ко мне. Ты у нас в роте человек авторитетный. Она тебя послушает.

Пин задумался. С одной стороны, теперь у него есть повод поговорить с Юн, но, с другой стороны, а хочет ли он на самом деле помогать Хай-у? Девушка может неправильно его понять и решить, что оружейник взял на себя роль сводника.

– Боюсь, ты не к тому обратился. Не такой уж я авторитетный. По крайней мере, теперь. Во-первых, ей дали медаль, а во-вторых, теперь у нее есть новенькая немецкая винтовка. Я и прежде для нее был птицей не самого высокого полета, а нынче так и вовсе, – Пин махнул рукой.

– Нет, нет, нет, ты все неправильно понял. Да, порой она ведет себя грубо и резко, но обходится так только с теми, кого на самом деле очень уважает. А она о тебе очень высокого мнения. Сама мне говорила, мол мы бы гораздо быстрее выиграли войну, будь у нас побольше таких, как Пин Пэйсю: таких толковых, серьезных, преданных делу. Так и сказала. Это ее слова.

– Так я тебе и поверил! – Пин изо всех сил попытался скрыть довольную улыбку.

– Да я не вру. Она и впрямь думает, что ты у нас особенный. Короче, скажи, чтоб зашла ко мне на минутку. Хотя б на полминутки, мне хватит и того. – Хай-у закашлялся. – Скажи, я все понимаю, она из тех женщин, что не знают жалости, и я не рассчитываю, что она останется со мной. Скажи ей, мне ясно, что между нами все кончено. Передай… Ты сможешь все это запомнить?

Пин встал, отодвинул табурет и, наклонившись к койке, подался к лицу Хай-у.

– Слушай, ты прости, что приношу тебе дурные вести, но Юн уже закрутила роман с другим. В последнее время она много времени проводит с Ло.

– Что? С этим гадом? С этим пронырой?

В иных обстоятельствах Пин принялся бы защищать друга, мол, ну да, он коварный, но если от него и может прилететь, то только за дело, однако сейчас оружейник лишь кивнул.

– Я знаю, вы с этим прохвостом кореша, но Юн заслуживает кого-нибудь получше.

Пин снова кивнул. Он запустил в волосы пятерню, поймал вошь и раздавил ее ногтем.

– Не поверишь, но я и сам обо всем этом много думал. И знаешь, что я тебе скажу? Они прекрасно подходят друг другу. Оба равнодушные, бессердечные и бесстыжие.

Хай-у несколько раз моргнул, а потом, откинув голову, расхохотался.

– Теперь я все понял. Ты на нее тоже запал.

Пин ошарашенно уставился на раненого. «Ну как так получается, – с отчаянием подумал он, – что люди видят меня насквозь? Неужели мои чувства настолько очевидны, а иероглифы “любовь” и “ненависть” выведены каллиграфическим почерком прямо посреди моего лба?»

– Мне пора. Ты это… поправляйся… – Пин вскочил и сунул руку в карман, где лежала его сложенная фуражка.

Хай-у заложил руки за голову и принялся мотать ею из стороны в сторону.

– Не торопись, Пин. Лучше послушай, что я тебе скажу. По мне, так лучше Юн будет с тобой, чем с этой свиньей.

Пин замер. Затем он развернулся и снова сел на табурет.

– Ты это к чему сейчас сказал?

– К тому, что я готов тебе помочь.

– Что? – Пин был не уверен, что правильно понял. В сычуаньском диалекте глагол «помогать» звучал очень похоже на слово «застрелить».

– Знаешь, чему меня учил наставник на горе Хуашань? Ключами к постижению тонкостей рукопашного боя служат дисциплина, твоя физическая форма и правильная техника. В искусстве соблазнения все очень похоже.

Пин не шибко верил, что от болтовни Хай-у будет какая-то польза, но из отчаяния и любопытства все же засиделся в госпитале до позднего вечера. Прервались они лишь единожды, когда Хай-у проголодался и попросил Пина сгонять в деревню за хрустальной лапшой. Когда оружейник вернулся, они продолжили беседу прямо за едой. Хай-у рассказал Пину, что Юн нравится (воробьиные гнезда под крышами, гулять по берегу реки, ступать босыми ногами по мокрой траве) и что не нравится (перечная приправа, пустые разговоры, таскать носилки). Поведал Хай-у и то, насколько далеко зашли их отношения (Юн поцеловала его в щеку, после того как он залез на финиковую пальму и добыл ей ветку с самого верха, погладила по груди, когда они встали лагерем в тылу врага, и, наконец, поцеловала в губы, после того как он закрыл ее от пули калибра 7,7 мм, выпущенной из британского пулемета). Постепенно до Пина дошло, что раненый рассказывает ему все это не только потому, что желает видеть Юн с оружейником, а не с Ло. Хай-у просто хотелось поделиться хоть с кем-нибудь воспоминаниями о том времени, что он провел с девушкой, раскрыть свои чувства к ней. Именно этим руководствовался и сам Пин, признавшись во всем Ло. Может, Хай-у боялся забыть о счастливых временах, может, наоборот – надеялся на забвение. Может, он просто устал от одиночества и ему хотелось поговорить хоть с одной знакомой душой.

Около полуночи медсестра сказала, что их разговоры мешают спать другим пациентам. Пин попрощался, пообещав заглянуть на следующий день. Когда оружейник отвел в сторону полог палатки и, выйдя на улицу, вдохнул свежий воздух, ему показалось, что он словно помолодел. Он вдруг осознал, что никогда не бывал в этой части Тецзиншани после наступления ночи. Земля, усыпанная мелкими камнями, отражала белый лунный свет, а вершина горы, точнее, ее часть, которую не успели скрыть дымчато-серые облака, отливала празднично-красным цветом, напоминая вулкан перед извержением.

6

По словам Хай-у, бойцы в роте по большей части недолюбливали Ло. Само собой, это не удивило Пина. Поразило его другое, оказывается, сослуживцы буквально из кожи вон лезли, чтобы избежать общения с его приятелем. Узнав от Хай-у, как Ло спер у Чуана буддийские четки, а потом продал их в антикварной лавке, и о том, как Ло наврал с три короба о преставившемся дядюшке только ради того, чтобы ему дали в столовой дополнительную порцию пирога, Пина осенило. Теперь все встало на свои места. Он больше не удивлялся, почему их с Ло не звали играть по воскресеньям в мацзян и бадминтон. Скорее всего, Ло рассказывал о Пине всякие небылицы, чтобы тот не сдружился случайно с кем-нибудь еще, кроме него, Ло. Даже лейтенант Дао не переваривал Ло. Более того, Хай-у сказал, что лейтенант разрешил Ло остаться с Пином, только чтобы не видеть несносного бойца целую неделю.

В армии служили разбойники двух видов: благородные и бесстыжие. Благородные грабили только богатых и убивали, только когда у них не оставалось иного выхода. Бесстыжим было плевать на простой народ: главное, набить мошну и думать лишь о себе. Пин причислял себя к первой категории, однако сослуживцы относили его с Ло ко второй. С точки зрения Хай-у, если Пин хотел завоевать сердце Юн, ему первым делом следовало держаться от Ло подальше.

– Но ведь Юн теперь с Ло. Как с этим быть? – спросил Пин. Он забрал у Хай-у костыли и помог ему усесться в инвалидное кресло, сделанное из нескольких разобранных повозок для рикш.

С тех пор как Пин в последний раз говорил с Ло, прошла уже неделя. Оружейник не желал видеть приятеля в обществе Юн и потому навещал Хай-у почти каждый день. Поскольку армия недавно одержала победу, бойцов особо не нагружали, Пин часто гулял по деревне со своим новым другом. Они вместе разрабатывали план, как завоевать сердце Юн.

Сегодня они направились к реке, впадавшей в озеро Поянху. Военврач сказал, что местные рыбаки недавно поймали дельфина, из позвоночника которого мог бы получиться отличный протез, куда лучше деревянного или бамбукового.

– Как думаешь, могла такая девушка, как Юн, влюбиться в Ло? – в который раз спросил Пин.

– Ну конечно нет, – уверенно произнес Хай-у. – Уверяю тебя, она не испытывает к нему особенных чувств. Она сейчас с ним по большей части потому, что ей хочется новых впечатлений. Другие-то с ней особо не общаются. О нас ей точно ничего не рассказывают.

Пин подумал над словами Хай-у и решил, что тот прав. У Юн имелся свой круг друзей и знакомых, в который не входили бойцы взвода. Она общалась с поварихами из столовой и танцовщицами из агитбригады, с которыми и проводила львиную долю свободного времени.

– Увидишь, пройдет не так уж много времени, и она поймет, что Ло за человек. И когда это случится, ты будешь в выигрышном положении, потому что больше с ним не общаешься.

Продолжая толкать коляску одной рукой, Пин другой отер выступивший на лбу пот.

– Получается, мне надо просто ничего не делать и ждать, когда она поймет, что он мерзавец? – переспросил оружейник. – На мой взгляд, так себе план. Ты недооцениваешь Ло. Он умеет убеждать и притворяться может долго. И вообще, девушки сплошь и рядом влюбляются в мерзавцев. Что, не так? Может, она сейчас с Ло как раз потому, что он подонок? Не думал об этом?

Хай-у стянул с себя соломенную шляпу, прищурившись посмотрел на Пина и растянул губы в улыбке.

– Я пришелся ей по сердцу. А я никакой не подонок.

Добравшись до причала, они обнаружили, что несколько солдат устанавливают флагшток рядом с самым высоким в округе зданием – двухэтажным строением, крытым зеленой керамической черепицей, в котором продавались рыбацкие снасти и речная глина, из которой делали загоны для свиней. На вывеске, прежде гласившей: «Рыболовецкий лабаз Хуана», теперь значилось: «Великий пролетарский военно-морской лабаз. Заведующий Хуан Тинтин».

Пин втолкнул коляску с Хай-у в магазин, и в ноздри оружейнику ударил резкий запах мягкопанцирных крабов и сушеных карпов. В помещении царило практически полное безлюдье. У входа пылились четыре табурета, из товаров удалось разглядеть лишь несколько недавно возвращенных рыбаками удочек, с которых еще капало. Они стояли в коричневой вазе с длинной, змеящейся до самого основания трещиной. Пин подумал, что большая часть товара либо находится за прилавком, либо хранится наверху. Старик в круглых очках и был Хуаном, управляющим магазином, собственной персоной. Дед помахал вошедшим.

– Нам бы дельфиний позвоночник, – сказал Хай-у, – да получше, чтоб мне протез справить, – он показал на культю.

Старик перегнулся через прилавок посмотреть.

– Повезло тебе, – сказал он. – У нас этого добра столько, что целую ногу можно смастерить.

С этими словами Хуан удалился в подсобку и вскоре вернулся, держа в руках длинный сверток. Положив его на прилавок, старик развернул бумагу, и друзья увидели содержимое. Позвонки были уже обточены и дополнительно стянуты медной проволокой. В четырех местах имелись углубления для будущих креплений. Хай-у кивнул, и Хуан положил сверток на колени раненому.

– Сколько с меня? – осведомился Хай-у.

– Ты солдат, так что дай, сколько не жалко.

Хай-у вручил старику четыре серебряные монеты – жалованье за два месяца.

По дороге обратно Пину стало интересно, а как бы действовал Ло, окажись он на месте заведующего магазином. Наверняка назначил бы довольно высокую цену, а когда дельфиньи кости закончились, запросто торговал бы вместо них свиными. Ежели кости обточить, никто не разберет, какому они там зверю принадлежали. Само собой, обман обнаружился бы после, когда протез где-то через неделю рассыпался бы на части. В конце концов Пин пришел к выводу, что такая сволочь, как Ло, даже не стал бы открывать магазин. К чему лишние хлопоты, когда ты можешь отнять все, что захочешь, у владельцев уже работающих магазинов? Из-за революции хозяину лабаза Хуану пришлось приспосабливаться: сменить название и искать расположения у тех, кто обещал его защитить.

– Одним словом, не могу я просто сидеть сложа руки, – вернулся к наболевшему Пин, стоило друзьям снова оказаться на улице. – Мне надо действовать.

– Просто ждать у моря погоды – так себе затея, тут ты, наверное, прав, – согласился Хай-у, – да только ты не похож на мужчину, который станет брать девушку измором, давить, покуда та не сдастся. У тебя на это не хватит терпения. Да и унижаться ты не станешь. Уж больно ты гордый, чтобы так себя вести.

– Не хочу я брать ее измором, – тряхнул головой Пин. – У тебя это не сработало. Чего ты добился? Прикрыл ее собой, и что в награду? Какой-то поцелуй в губы, и все? И строить из себя невесть кого, кем я на самом деле не являюсь, я тоже не хочу.

– Так что тебе остается? Хочешь, чтоб она тебя полюбила таким, какой ты есть? – рассмеялся Хай-у. – Вот из-за таких балбесов, как ты, матери обращаются за помощью к сватам. Ну вот скажи мне, чего в тебе есть такого эдакого, чтоб Юн в тебя влюбилась?

Слова Хай-у задели оружейника. Разве калека не говорил несколько дней назад, что Пин особенный и отличается от сослуживцев?

– Ну… только я один умею делать ружья, – почти шепотом пробормотал Пин.

– Да ладно! И чего ты тогда молчишь? Ты ей так и скажи. Юн, ты должна в меня влюбиться. Если ты не заметила, я умею делать ружья. Давай закрутим с тобой роман, или у тебя ко мне есть еще какие-то вопросы? – Хай-у поднял взгляд и, увидев, что Пин не смеется, спросил: – Тебе доводилось читать «Речные заводи»[4]?

– Что, хочешь сказать, ты еще и читать умеешь? – Пин подустал. Свернув с грунтовой дороги, он поставил инвалидную коляску под вязом, а сам уселся на землю и скрестил ноги.

– Самую малость, – кивнул Хай-у, – вот мой наставник умел. До того, как его пристрелил помещик за неуплату податей, он мне много читал. Книжки всё были известные. Наставник читает, а я знай себе на страницу смотрю. Так я многое для себя усвоил. В том числе и как обольщать женщин. На что они клюют. В «Речных заводях» рассказывается о самых видных мужчинах в истории Китая. Так вот, способы обольщения можно разделить на пять категорий, названных в честь знаменитых героев: Тэн, Ло, Пань, Сяо, Сянь. Тебе рассказать, что это за категории?

Несмотря на весь скепсис, Пин кивнул. Странное дело, он-то считал, что женщинам нравятся мужчины по тем же самым причинам, что мужчинам – женщины. Он снял фуражку, пригладил волосы и снова водрузил ее на голову, надвинув козырек на глаза.

– Я постараюсь покороче, – пообещал Хай-у. Его лицо приобрело радостное выражение. Он заговорил практически нараспев, словно сказитель, долго дожидавшийся возможности передать кому-то накопленные знания. – Тэн был торговцем шелком из Северного Китая. Он соблазнял женщин богатыми подарками: яшмовыми гребнями, серьгами с жемчугами, шелковыми халатами. Его имя стало синонимом роскоши. Ло жил в эпоху Тан. Он был фаворитом императрицы У и, если верить слухам, мог ублажать государыню на протяжении долгих часов. Его имя носит искусство плотских утех. Ты меня внимательно слушаешь?

– Продолжай. – кивнул Пин, жуя травинку.

– Пань, один из величайших поэтов сунской эпохи, всегда одевался с иголочки. У него были длинные прямые волосы и аккуратно подстриженные усики, напоминавшие расправленные крылья птицы над верхней губой. Порой хватало одной лишь его улыбки, чтобы женщина влюбилась в него. Его имя стало синонимом мужской красоты. Сяо был уродливым хромым погонщиком мулов, но при этом взял себе в жены настоящую красавицу, известную во всей провинции вспыльчивым характером. Много кто хотел жениться на ней, но мужчины, с одной стороны, страшились ее гнева, а с другой – не желали поступаться своей гордостью, идя на уступки. На это был согласен лишь Сяо, и поэтому его имя является символом покорности. Наконец, Сянь был известным нищим в Монголии, который неотступно следовал за женщинами, в которых влюблялся, – женщинами, которые презирали его и гнали прочь. Изо дня в день он брел за ними по монгольским степям. Слова «нет» для него просто не существовало. Его сильными сторонами были упорство, доброта и решимость. Его не страшило, что ему придется очень долго завоевывать сердце девушки, и потому его имя стало синонимом терпения. И что же у нас в итоге получается? Тэн, Ло, Пань, Сяо, Сянь: богатство, удовольствие, привлекательность, смирение и терпение.

Пину не особенно хотелось верить Хай-у, однако следовало признать, что калека рассуждал здраво, и от его слов так просто было не отмахнуться. Оружейник, чтобы лучше запомнить, повторил про себя имена пятерых мужчин.

– Ну что, разберем, какими качествами ты обладаешь? – предложил Хай-у.

Пин согласно кивнул.

– Тэн – богатство, – принялся перечислять раненый. – Тут по нолям. Денег у тебя нет, как, впрочем, и у меня, подарков ты купить не можешь. Ло – умение доставлять удовольствие. Чего-то сомневаюсь…

– Я ходил по публичным домам, – спешно перебил товарища Пин, выставив указательный палец. – Шлюхи говорили, что я очень даже неплох…

– К сожалению, это искусство скорее помогает удержать женщину после того, как она досталась тебе, а вот снискать ее расположение… – Хай-у покачал головой. – Ладно, идем дальше. Пань – привлекательность. Опять мимо. Ты коротышка, пусть и выше меня, а лицо у тебя острое, как у лиса. Что у нас остается? Сяо и Сянь. Два самых важных качества. И, к счастью для тебя, их способен развить в себе любой мужчина, имеющий достаточно крепкую силу воли.

– Сяо и Сянь, – повторил Пин.

– Смирение и терпение, – кивнул Хай-у.

7

Когда они вернулись в расположение части, солнце клонилось к закату, и его диск меж горных пиков напоминал спелый помидор. В долине царила страшная суета, куда-то строем шли солдаты. Пин остановил пробегавшего мимо паренька, спросил, что происходит, и тот в ответ сказал, что на округу надвигается целая армия. Сейчас, мол, члены Политбюро, в том числе и командующий Мао, приехали сюда из столицы республики Жуйцзиня и проводят экстренное совещание.

– Говорят, руководство менять будут, – добавил он.

Пин влился в общий людской поток, толкая перед собой коляску с Хай-у. Все направлялись к тому месту, где обычно проходили митинги и собрания. Пин решил, что намечается церемония награждения, в ходе которой Мао повысит отличившихся в ходе последней кампании.

Когда Пин добрался до ступенек, что вели на самый верх импровизированного амфитеатра, Хай-у сказал, чтобы тот оставил его прямо там, мол, ему, Хай-у, так будет куда лучше видно. Оружейник решительно помотал в ответ головой и принялся потихонечку, ступенька за ступенькой, заталкивать коляску наверх, пробираясь к северной части амфитеатра, где располагались места их подразделения. Когда Пину наконец удалось одолеть лестницу, он изрядно запыхался и едва мог перевести дыхание. С самого края прохода стоял лейтенант Дао, скрестив руки на груди. Несколько сослуживцев помахали им, и Хай-у в ответ откозырял. Ло с Юн сидели с другого краю, устроившись на зеленой гимнастерке, расстеленной на сухой, покрытой пылью красной земле.

– А ну-ка подкати меня к ней, – бросил Хай-у.

– Ты уверен? – Пин еще не был готов сойтись с соперником лицом к лицу. Эх, зря он не оставил Хай-у в самом низу, как тот и просил.

Сдав чуток назад вместе с коляской, Пин принялся огибать амфитеатр по периметру, цепляясь одним локтем за ветви грушевых деревьев. Он нацелился на свободное место рядом с Ло и Юн. Ло смерил Пина взглядом и слегка нахмурился, будто спрашивая: «А что, собственно, происходит?» Юн же притворилась (так, по крайней мере, показалось Пину), что она и вовсе не заметила ни его, ни Хай-у.

Когда из громкоговорителей раздались звуки «Интернационала»: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов…», толпа затихла, а на сцене стали зажигать факелы. Краем глаза Пин заметил, что Юн поет вместе со звучащим из динамиков хором. Оружейник хмыкнул: несмотря на то что Пин уже два года служил в Красной армии, он до сих пор толком не мог запомнить слова. Сейчас его отделяли от сцены метров сто пятьдесят. С такого расстояния лица руководителей казались крошечными, но Пин все равно мог разглядеть в самой середине Мао. У того над левым нагрудным карманом алела нашивка – знак, что ее обладатель является членом Политбюро. По бокам от него сидели в плетеных креслах Чжоу Эньлай и Бо Гу. Они только что прибыли из Москвы. С собой они привезли советника-немца, который тоже сидел на сцене. Немец едва мог два слова связать по-китайски. Его все называли Ли Дэ. Мао замахал руками толпе, призывая всех сесть, после чего вышел на подиум из красного бамбука, украшенный изображением скрещенных серпа и молота, заключенных в лавровый венок.

– Первым делом, я хотел бы поблагодарить всех вас за мужество, проявленное в ходе недавнего сражения. Наша Коммунистическая партия и Крестьянская Красная армия воистину являются авангардом революции! Многие из наших товарищей сложили головы, в том числе и мои друзья, но, как мы все знаем, смерть бывает разной. Древний историк Сыма Цянь писал: «Смерть в конечном итоге ждет каждого из людей, однако она может быть легче гусиного перышка или тяжелее горы Тайшань». Так вот, умирать за народ – легче легкого! А за помещиков? За буржуев да эксплуататоров? Тоска от такой смерти тяжелее Тайшаня!

Все радостно загомонили. Начальство на сцене захлопало в ладоши. Тут Бо Гу поднялся, вышел на подиум и встал рядом с Мао.

– Также, пользуясь случаем, мне бы хотелось официально объявить о моем уходе с поста командующего, – продолжил Мао. – Я буду служить партии и дальше, просто иным образом. Что же касается моей отставки… Как вы знаете, в мире ничто не вечно. Одно время года сменяется другим… Вот постоянный комитет Политбюро и принял решение, что теперь должность Верховного главнокомандующего должен занять товарищ Бо Гу. Он недавно вернулся из Советского Союза. Ему виднее, как правильней с коммунистической точки зрения бить врага.

Толпа недовольно зароптала. Кто-то даже крикнул: «Мы с этим не согласны!» Пин, как и все остальные, никак не мог поверить в реальность происходящего. Ему в голову не приходило, что Мао решится уйти со своего поста. Может, его решили повысить, просто об этом никому не стали говорить? Пин бы не удивился, если вскоре всем пришлось бы называть пухлощекого Мао «великим вождем». Он кинул взгляд на Юн, которая сидела прикрыв ладошкой рот. Ло перехватил взгляд Пина и пожал плечами.

После того как Мао ушел с подиума, Бо Гу поднял руки, отчего те оголились почти до локтей, призывая собравшихся к тишине. Высокий, тощий, в огромных круглых очках и с густыми черными волосами, он напоминал гигантскую кисточку для туши. Его гимнастерка была накрахмалена и лучше сидела, чем на Мао.

– Как вы уже знаете, меня зовут Бо Гу. Большое спасибо товарищу Мао, выразившему уверенность в моих способностях. Пять лет под его руководством мы преодолевали выпавшие на нашу долю испытания. Мы выстояли и находимся здесь во многом благодаря ему. Однако я полагаю, что пришло время изменить тактику и стратегию. Из раза в раз мы били гоминьдановцев. Я считаю, хватит нам отступать. Хватит заманивать врага в засады. Пора сойтись с ним лицом к лицу и посчитаться за все. Мы прибегнем к помощи Ли Дэ, – он показал на немца за своей спиной, – построим оборонительные линии вдоль всей нашей границы и будем удерживать их, пока не остановим гоминьдановцев раз и навсегда. Я говорю вам всем: хватит отступать!

Пока Бо Гу говорил, Хай-у дернул Пина за штанину, велел ему отойти и, отталкиваясь от земли оставшейся ногой, придвинулся к Юн.

– Почему меня не навестила? – прошептал он.

– Ты хочешь поговорить об этом именно сейчас, когда выступают наши руководители? – спросила Юн, не отрывая взгляда от сцены.

– Я считаю, что заслужил право на ответ.

Юн кинула взгляд на Ло, и тот поменялся с ней местами.

– Здоро́во, кунфуист, как самочувствие? – спросил он.

Хай-у на него даже не посмотрел.

– Я тебя от пули закрыл, а ты? Нашла себе другого придурка, чтоб он тоже пулю себе поймал? Ни стыда у тебя, Юн Яочжун, ни совести!

Пин положил руку Хай-у на плечо:

– Слушай, давай обождем до завтра, когда все остынем.

– Послушай, твой друг дело говорит, – промолвил Ло. – Вишь, новый командующий к нам обращается, так прояви к нему хотя бы капельку уважения.

Хай-у развернул коляску и от души двинул Ло оставшейся ногой в промежность, отчего тот отлетел, наткнувшись на солдат, расположившихся позади него.

– Эй, в чем дело? – кто-то крикнул недовольным голосом. – Дайте спокойно послушать, что там говорят!

Ло встал, схватил Хай-у за грудки, отчего у того запрокинулась голова, но тут подскочила Юн и оттолкнула Ло бедром.

– Ладно, будь по-твоему, – проговорила она. Глаза девушки сверкали от ярости. – Желаешь получить от меня ответ, почему я так себя веду? Не хотела тебе говорить, но раз ты так настаиваешь, слушай. Лучше б эта пуля досталась мне. Она предназначалась мне. Ты поступил храбро, но при этом нечестно! Эгоистично! Ты поставил меня перед выбором: либо чувствовать себя обязанной, либо бессердечной. Так вот, лучше пусть я буду бессердечной, потому что лучше посвятить жизнь делу революции, чем тебе. Лучше уж я разобью сердце одному человеку, чем стану портить жизнь всем окружающим, снедая себя чувством вины. Теперь ты понимаешь, почему я так себя веду?

Хай-у закрыл лицо руками и заплакал, издавая тонкие скрипучие всхлипы, напоминавшие мышиный писк. Юн взяла себя в руки, села и сделала вид, что сосредоточена на выступлении Бо Гу. Ло резким движением оправил гимнастерку, гневно посмотрел на Пина, словно оружейник был виноват во всем случившемся, и сел на землю между Юн и Хай-у, оттолкнув бедром коляску.

Подбежал лейтенант Дао.

– В чем дело? Что происходит? – рявкнул он.

Когда никто не ответил, он посмотрел на Хай-у, а затем перевел взгляд на Юн и процедил:

– Нашли время ерундой заниматься! Пин, отвези Хай-у обратно в госпиталь.

Спуская Хай-у по лестнице, Пин размышлял, кто на самом деле прав. С одной стороны, руководство с командирами всегда призывали солдат быть отважными и самоотверженными, и Юн даже признала, что поступок Хай-у был смелым. Но с другой стороны, Юн тоже права. Можно ли назвать поступок Хай-у бескорыстным? Нет. Им двигал эгоизм, и геройствовал он только ради себя. Пину казалось странным, что храбрость и себялюбие не исключают друг друга.

По этой причине он не мог полностью принять коммунистическое учение: в нем было слишком много противоречий. Мао сказал им «учиться у масс, а затем учить их», но Пин не знал, чему следует учиться и чему следует учить. Как вы можете учиться у человека, а затем его же и учить?

Добравшись до подножия холма, оружейник решил, что все же правда скорее на стороне Юн. Несмотря на ее черствость, он поймал себя на том, что теперь из-за этого любит ее еще больше. Возможно, чтобы изменить Китай, стране нужны такие, как она. Пин завидовал ее самоотверженной преданности делу и понимал, что единственный способ произвести на нее впечатление – верить в коммунистические идеалы столь же истово, как она. А он вел себя как эгоист, когда ставил под сомнение слова руководства. Мы люди простые, думать – не наша забота. Такие, как Юн, это прекрасно понимали. Даже до Ло это стало доходить. Мы лишь винтики большого механизма, от нас многое не требуется, просто делай, что тебе велят, и все. Внезапно Пин почувствовал себя очень глупо из-за того, что так гордился своим искусством оружейника. Он ведь простой солдат, совсем как его однополчане, вот только, в отличие от них, слишком много о себе воображает. Ну и на кой он сдался Юн? Он не заслужил ее. Она слишком хороша для него.

8

На следующее утро поздно вернувшийся вчера в расположение взвода Пин обнаружил, что поведение сослуживцев странным образом изменилось. В пещере стояла практически гробовая тишина, лишь изредка нарушаемая шепотком. Все сидели по углам и занимались своими делами. Знаменосец Шаоху затачивал навершие на древке. Пэнпэн, самый грамотный во всем взводе, писал письмо родителям.

– Скоро выступаем, – пояснил лейтенант Дао, решивший побыстрее ввести Пина в курс дела. На вчерашнем собрании, пока оружейник отсутствовал, командование рассказало, что Чан Кайши приказал построить по периметру нашей территории цепь бетонных дотов. – Наши разведчики назвали эту операцию «Железный котел», – продолжил лейтенант Дао. – На следующей неделе мы выдвигаемся в составе Третьего корпуса. Создадим собственный рубеж обороны и дадим отпор наступающим гоминьдановцам. У нас каждый человек на счету, так что ты с Ло отправляешься с нами.

Известия обрадовали Пина. Главное, теперь он будет занят, и это поможет ему отвлечься от мыслей о собственном убожестве.

На протяжении следующих нескольких дней их взвод готовился к предстоящей кампании. Помимо припасов, которые должен был нести каждый солдат, Пин уложил в свой рюкзак и мешки четыре свинцовых слитка, несколько ручных зажимов с формами для пуль разного размера и пару щипцов. Поверх рюкзака он нацепил огромный, двадцатикилограммовый котел, в котором плавил свинец. Ло тащил оставшиеся материалы для изготовления пуль, в том числе еще восемь слитков, двадцать запасных кремневых механизмов и три дюжины спусковых крючков. Устроившись в укромном уголке пещеры, Юн протерла свою новенькую винтовку и пересчитала патроны, которые ей выделил интендант. Она отполировала каждый до такой степени, что они стали сверкать, как жемчужины в ожерелье.

За день до того, как им предстояло выступить, девушка ушла прощаться со своими друзьями из других подразделений. Ло подошел к Пину и протянул ему флягу горячего грушевого сидра.

– Как дела, Маленький брат? – спросил он.

Пин так удивился, что пересчитал узлы со своим скарбом: вдруг чего пропало.

– Пожалуй, волнуюсь маленько, – ответил он. – Нынешняя кампания не то что прежние.

Ло улыбнулся. Он схватил один из самых больших узлов, которые должен был тащить Пин, и кинул в кучу своих вещей.

– Я бы не стал переживать почем зря. Мы в надежных руках, – подбодрил он. – Бо Гу многому научился в России. Кроме того, в наших рядах есть даже европеец. – Он принялся топать ногами, пока не поднял целую тучу пыли. – И все же все как раньше, у нас с тобой есть только мы.

– Пожалуй, ты прав, – кивнул Пин.

– Как и всегда, – Ло развернулся и направился к остальным.

Пину подумалось, что ему следует попрощаться с Хай-у перед разлукой, поэтому он направился в сторону госпиталя. Оружейник чувствовал себя неловко. По сути дела, Ло предлагал ему помириться и снова стать друзьями, но что для Ло дружба? Прикрывать друг другу спину в бою или нечто большее? Интуиция подсказывала Пину, что дружелюбие Ло не к добру и теперь надо ждать беды. Но какой? И откуда она явится? «Ишь ты, – думал Пин, злясь еще больше, – решил, что раз вызвался тащить один из моих узлов, то я теперь все прощу и забуду».

Когда он добрался до другой стороны горы, то увидел, что от госпиталя осталась в лучшем случае треть палаток. Остальные разобрали и нагрузили на мулов, длинная вереница которых шагала вместе с армией вниз по склону к долине. Бойцы сворачивали последние из снятых палаток. Помахав им рукой, Пин отвел полог в сторону и проскользнул внутрь шатра, где лежал Хай-у.

– Говоришь, Третий корпус выдвигается? – спросил калека, почесывая культю. Бинты уже сняли, и Пин теперь мог разглядеть десять дырочек в тех местах, куда были воткнуты иглы. – Первый раз в жизни так сильно зудит.

– Ты ее в грязь сунь, – посоветовал Пин. – Та холодить начнет, и полегче будет.

– Хорошая мысль, – одобрил Хай-у. – Так вам сказали, когда вы вернетесь?

Пин помотал головой.

– Чего-то у меня какое-то дурное предчувствие, – признался он. – Враг сменил тактику. И мы тоже.

– А еще теперь с вами нет мастера кун-фу, – улыбнулся Хай-у, продемонстрировав кривые зубы.

– Это даже хорошо. А то я раньше постоянно боялся, что ты полоснешь меня своим мечом. Как начнешь им размахивать, только и успевай уворачиваться…

Хай-у опустил голову, и улыбка сошла с его лица.

– Я пошутил, – виновато произнес Пин.

– Она обо мне хоть раз словом обмолвилась? Кстати, как она?

Пин пожал плечами, поковырял пальцем прореху в штанах, которые заштопал ниткой из мешковины.

– Я пытаюсь больше о ней не думать. Стараюсь даже не смотреть. Ладно, – он махнул рукой. – Кстати, Ло последние несколько дней ведет себя куда лучше… Кроме того, нам же на фронт… Пожалуй, лучше, если мы снова станем с ним друзьями.

Слова Пина ошеломили Хай-у. Калека выглядел так, словно в палатку внезапно залетела летучая мышь.

– Ло ведет себя лучше? – переспросил он. – Плохо дело. Это означает, что он в нее влюбился.

«Ну само собой, – подумалось Пину. – Теперь понятно, почему я в последнее время как на иголках».

– Наверное, ты прав, – сказал он. – Я уже говорил тебе, может, оно все только к лучшему. Зачем бороться? Я устал.

– Это еще что за отношение? – Хай-у двинул Пина по голени. – Ты собрался воевать и при этом опустил руки. Устал, говоришь? Да у меня с одной ногой и того сил больше!

Пин, зашипев от боли, потер ушибленное место.

– Ты что, забыл, чему я тебя учил? – продолжил Хай-у. – Сяо и сянь. По всей видимости, с сяо у тебя перебор, в тебе столько смирения, что ты и муравья готов признать повелителем и господином. А что у тебя с сянь, с самым важным из качеств? Чтобы сварить вкусный суп, его после закипания следует еще час держать на огне, а ты сейчас готов весь котелок в выгребную яму вылить, даже не удосужившись развести под ним огонь.

– Ладно-ладно, – Пин примирительно выставил перед собой ладони. – Так чего мне делать, не подскажешь?

– Действуй потихонечку. Дай ей понять, что неравнодушен к ней, но не перегибай палку. – Хай-у встал и запрыгал по шатру на одной ноге. – У тебя для этого целая куча возможностей. На марше, на привале, во время боя… Одолжи ей плащ-палатку, когда идет дождь. Дай ей чистые палочки, когда настанет время обеда. Почисти за нее винтовку. Покажи, что неравнодушен к ней, но при этом знай меру. Именно это и означает сянь. При этом никогда не признавайся в своих чувствах и, главное, не повторяй моей ошибки: никаких широких жестов. И никогда не сдавайся.

Направляясь обратно в расположение взвода, Пин все еще сомневался, стоит ли и дальше добиваться Юн. Слова Хай-у по-настоящему проняли его часа через три, когда долина оставалась далеко позади. Бесконечная шеренга солдат маршировала по пыльной проселочной дороге и уходила куда-то за горизонт. Со стороны она напоминала исполинского извивающегося удава, поросшего щетиной – остриями штыков. Гряда Тецзиншань теперь сливалась с остальными пиками и казалась крошечной, как петушиный гребень. Воздух, прежде вонявший плесенью, покрывавшей известняк, теперь сделался сладким и свежим, словно сок боярышника. Пин несколько раз подпрыгнул, оглядываясь через плечи своих товарищей, и мельком увидел Юн, в третьем ряду за Секирой. Девушка маршировала рядом с Ло. На миг Пину показалось, что их пальцы сплетены, но в следующее мгновение он увидел, что и Юн, и Ло размахивают руками как положено, в едином ритме с чеканным шагом.

– Никогда не сдавайся, – тихо произнес себе под нос Пин. – Действуй потихонечку.

9

В южной провинции Цзянси стояла пора цветения, бурного, словно воды реки Янцзы, залившей красками желтого, красного и оранжевого цветов склоны холмов и полей и укромные садики вековых буддийских монастырей. Из этого великолепия выглядывали лишь серые камни мостов. Всякий раз, когда Пин видел дышащие умиротворением и покоем просторы, его поражало, как в этом мире среди выстроившихся террасами рисовых полей и колышущейся высокой травы может идти война. Стоило взглянуть на этот пейзаж хоть раз, и становилось ясно, отчего о Цзянси сложили так много песен и стихов. Если б оружейник мог выбирать, где провести детство, он бы предпочел всем другим вариантам какую-нибудь из здешних соломенных хижин в одной из низин, домик с овальным отверстием вместо окна и с бегающими по двору курами.

В метре от Пина шагали Ло с Юн. Оружейник услышал, как Ло говорит девушке, что хотел бы осесть в таком красивом месте, когда состарится. На это Юн ответила, что людям в их возрасте не следует думать о покое в преклонные годы, они должны быть готовы сложить головы, не дожив до сорока лет. Разлад в паре обрадовал Пина. «Поглядите вокруг! Хорошенько запомните то, что сейчас видите! – прокричал лейтенант Дао, ехавший верхом на лошади. – Вот за что мы сражаемся!»

До передовой они шли трое суток. И хотя всякий раз поутру руки и ноги Пина бугрились волдырями от комариных укусов, оружейник радовался возможности спать под открытым небом. При виде усыпанного звездами неба прояснялось в голове, а страх перед предстоящим боем куда-то улетучивался. Приписанный к взводу повар готовил пищу в огромном, как гамак, котле. Бойцов кормили кашей из кукурузы, сладкого картофеля и риса, в которой попадались крошечные кусочки вяленой свинины. Каждый солдат наполнял свою плошку, после чего все садились вокруг костра.

Как и предсказывал Хай-у, Пину подвернулось немало оказий выказать Юн свое внимание. Сперва девушка чуть не угодила в яму глубиной по колено. Пин увидел, как солдат свалился в нее и распорол себе бедро. Юн уже падала следом, но Пин подскочил и подхватил ее под руки. Немного запыхавшись от волнения, девушка поблагодарила оружейника, а он велел ей внимательней смотреть себе под ноги. «Ты же наш снайпер! Куда мы без тебя, если ты вдруг обезножишь?» – спросил он с улыбкой. Следующая возможность представилась вечером в деревеньке Сюнцунь, где местные жители уступили половину своих лачуг красноармейцам. В тех, что выделили взводу Пина, места не хватало, и треть подразделения должна была ночевать на улице. Стали тянуть жребий. Пину досталась длинная соломинка, но он отдал ее Юн, сказав, что, пока жил в пещере, истосковался по свежему воздуху и все равно предпочел бы спать во дворе. Девушка пожала плечами и заставила Пина взять на ночь ее одеяло, подбитое кроличьим мехом, сказав, что весенние ночи пока слишком холодны. В свете звезд Пин хорошенько закутался в одеяло, пропахшее запахом Юн – незнакомым, приятно-кисловатым. Третий шанс подвернулся Пину благодаря происшествию с Шаоху. Знаменосец, припрятавший бутылку самогона из личи, вместо того чтобы вылить его, как приказал лейтенант Дао, решил пойти в поле и выпить все одним махом. Когда он, пьяный, вернулся в расположение взвода, стояла полночь, и по пути к своей лежанке знаменосец споткнулся о Юн. Та вскочила и в ярости стала орать на Шаоху, всячески его обзывая и понося за то, что тот нарушил приказ. Знаменосец, в свою очередь, рявкнул на Юн, заявив, что той не след совать свой нос куда не следует, и вообще, женщина не имеет права указывать мужчине, что делать. Пин обычно старался не ввязываться, но на этот раз заставил себя вмешаться. Он вылез из-под одеяла и сказал Шаоху, что видел, какой из того стрелок. Мол, даже если он, Пин, сделает знаменосцу самое лучшее в мире ружье, Шаоху все равно и в подметки не будет годиться Юн. Когда Шаоху подостыл и, отмахнувшись от них обоих, пошатываясь, побрел к своей лежанке, девушка с благодарностью кивнула Пину.

Удивительное дело, но Ло, казалось, не замечал происходящего. «Вероятно, он решил, что я хочу возродить нашу былую дружбу и потому не представляю опасности», – подумал Пин. Как бы то ни было, Ло похлопал Пина по спине, когда тот предотвратил падение Юн в яму, и коротко бросил: «Я рад, что мы снова ладим» – на следующий день после ночевки в деревне Сюнцунь, когда они занялись отливкой пуль. Ссору с пьяным Шаоху Ло попросту проспал.

10

Когда взвод добрался до передовой, представлявшей собой километр пулеметных позиций на холмах и недостроенные кирпичные домики-доты в окружении редкого бамбукового леса, солдатам поручили помочь инженерным войскам закончить строительство укреплений, после чего занять оборону и удерживать позиции любой ценой. За лесом протекала река Фуцзян, а за ней, на восточном берегу, располагался город Наньфэн, где за толстыми крепостными стенами прятались гоминьдановцы, дожидавшиеся прибытия танков и артиллерии, без которых они не решались форсировать реку. Задача Третьего корпуса заключалась в том, чтобы захватить город до того, как к трусливому противнику прибудет долгожданное подкрепление, и, таким образом, лишить врага возможности создать плацдарм, с которого он мог бы развернуть наступление на Тецзиншань. «Поскольку наш взвод хорошо зарекомендовал себя, когда командование следовало тактике засад, – объяснил лейтенант Дао, – в атаку нас первыми не пошлют. Мы останемся здесь. Когда доты закончат, займем в них оборону и будем ждать. Огонь откроем, когда наши товарищи по оружию выманят врага из его логова».

Подобную тактику уже применяли неоднократно, с единственной лишь разницей, что теперь огонь по противнику предстояло вести не из лесной чащи, а из дотов. На первый взгляд план должен сработать в точности так, как и раньше, но Пин никак не мог отделаться от ощущения, что в задумке есть какой-то изъян. Как-никак раньше враг не знал, за каким деревом скрывается тот или иной красноармеец, а теперь противник будет в курсе, что по нему ведут огонь из дотов. Некоторые бойцы во взводе начали возражать, но лейтенант Дао оборвал их, сказав: «Командованию надо доверять. Вспомните, нам хоть раз прежде отдали дурацкий приказ? То-то же. Так что отставить сомнения».

Несмотря на ободряющие слова лейтенанта, Пин никак не мог избавиться от гнетущего чувства тревоги. Он представил, как Хай-у бросается на позиции гоминьдановцев с мечом наголо. «Хорошо, что его ранило, – подумалось оружейнику. – Будь он сейчас тут, его могли бы перевести в ударную группировку. Раз он мастер кун-фу, пусть и идет в первых рядах штурмовать позиции врага. Вот вам еще одно доказательство, что хвастовство и себялюбие до добра не доведут!»

В течение следующих нескольких дней Пин и Ло, согласно приказу, трудились вместе со всеми не покладая рук, спеша завершить строительство оборонительных сооружений. Их позиции оказались зажаты меж двух холмов. От одного до другого тянулась глинобитная стена, перемежавшаяся сложенными друг на друга мешками с рисовой шелухой, скрывавшими пулеметные гнезда и стрелков. Их подразделение расположилось на ночлег в двухстах метрах от передовой, на поляне рядом с кирпичным заводиком, где почему-то пахло жженым клеем.

Как-то утром Пин привычным движением подхватил кирпич из тележки и отнес его к стене. Уложив кирпич на строящуюся стену, оружейник обмазал его раствором с помощью шпателя. Ло и Юн рядом занимались тем же самым.

– Лучше уж пули лить, – буркнул Пин, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Лучше бы оперу смотреть где-нибудь в Гуанчжоу, – отозвался Ло.

Юн положила несколько кирпичей в корзину и потащила ее вверх по склону.

– Я, между прочим, тоже из Гуанчжоу, – бросила она.

– Я в курсе, – кивнул Пин.

– Мне эти оперы никогда не нравились, – продолжила Юн. – О ком в них рассказывается? О наложницах да всяких знатных гадах. Оперы воспевают всякую сволочь. И вообще, меня воротит от того, что всех женских персонажей играют мужчины.

Пину захотел возразить, что далеко не все люди знатного происхождения являются гадами, взять, к примеру, пожилого господина, который жил в квартале от его приюта и по воскресеньям приносил сиротам засахаренные финики. Вместо этого он просто процитировал слова, которые случайно вспомнил из речи Мао:

– Это правда. Женщины держат полнеба.

– Братец, я тебя умоляю, – закатил глаза Ло, поднимая на плечо стопку из пяти кирпичей. – Где ты услышал такую глупость? В публичном доме, от одной из своих проституток?

– Это сказал товарищ Мао. – Юн скрестила руки на груди. – Что в этом глупого?

Ло бросил кирпичи на землю и, подойдя к девушке, чмокнул ее в щеку.

– Больше так не делай, – она оттолкнула его и кинула взгляд на Пина. – Либо относишься ко мне как к товарищу, либо я доложу обо всем лейтенанту.

Ло повернулся к Пину и пожал плечами, отчего Пину подумалось, что его друг смущен куда больше, чем показывает.

– Для такой девушки, как ты, – сказал Ло, – эти слова могут показаться святой истиной. Я бы и сам согласился с ними, если бы все девушки были такими, как ты, – сильными, целеустремленными и серьезными. Но мы все знаем, что такие, как ты, – большая редкость, и коли так, к чему все эти споры?

Юн, фыркнув, удалилась, направившись к другому участку стены, а Ло рассмеялся. Он подошел к тележке, вывалил половину ее содержимого на землю и потащил вслед за девушкой.

– Видишь, с чем мне приходится иметь дело? – крикнул он Пину. – Теперь ты понимаешь, сколь огромную услугу я тебе оказал?

Довольный смущением Ло, Пин закончил укладывать оставшиеся кирпичи и направился на заводик за новой порцией. Теперь он был уверен, что, несмотря на все усилия приятеля на протяжении последних нескольких недель, Ло так и не удалось добиться Юн. Образно выражаясь, рыба еще не покинула дельту реки. Она по-прежнему плыла вверх по течению, выискивая лучшее место для икры.

11

Причудливый механизм с четырьмя крыльями из дерева и металла Пин увидел в воздухе впервые. Само собой, ему доводилось несколько раз слышать о таких штуках от командиров и образованных людей, которые знали, что происходит на другом конце света. В особняке господина Ти в Гуанчжоу даже имелось нечто вроде модели подобного механизма, но у нее было то ли восемь, то ли десять крыльев, и была она полностью деревянной. Конструкция казалась на удивление хлипкой: угоди в нее камнем, и она свалится на землю. Сейчас же Пин узрел чудо техники воочию. Он увидел, как самолет невероятным образом скользит по небу быстрее ястреба, почувствовал запах бензина, сгорающего в его двигателе, и услышал оглушительный рев, когда тот пронесся над их лагерем, поливая красноармейцев градом пуль. Оружейник был потрясен до глубины души. Он представить не мог, что увидит подобное, и тем более предположить, что эти чудо-машины станут использовать гоминьдановцы, которые, в конце концов, тоже были китайцами. Да, у врагов винтовки были лучше. Да, у них было больше грузовиков. Пин даже мог смириться с тем, что у противника есть бронетехника и танки, но что прикажете делать с механизмом, который способен внезапно появиться из ниоткуда и секунду спустя исчезнуть?

– Будем работать по ночам, – решил лейтенант Дао. По итогам первого налета погибло тридцать солдат, а девяносто получили ранения. Устроили торжественные похороны с сожжением жертвенных денег. Погибших погребли в братской могиле, после чего командование приказало перенести лагерь с поляны в лес. Другие части, что стояли на холмах возле стен, тоже несли потери. Взводу Пина повезло, бойцам приказали расположиться в глубокой узкой низине, которая представляла собой естественное укрытие, защищавшее от пикирующих летательных аппаратов. Единственным человеком в их подразделении, получившим ранение, стал грамотей Пэнпэн. Во время налета он отправился за водой. Пули прошили деревянные ведра, висевшие по обоим сторонам бамбукового коромысла, и разбили их в щепу, которая впилась бедолаге в руки. Пэнпэна посадили на мула и отправили восвояси – обратно в Тецзиншань.

По ночам бойцы зажигали факелы. Когда зазвучали рожки, подавая сигнал тревоги, красноармейцы спешно тушили пламя. Пин отвечал за два факела, располагавшихся ближе всего к их лагерю, поэтому он не отлучался далеко от места, где ночевал его взвод, и постоянно работал на кирпичном заводе. Вплоть до этого момента бойцам редко приходилось бодрствовать по ночам. Теперь же от недосыпа многие пали духом. Солдаты из соседних подразделений, которым приказали следующей ночью переправиться через реку и атаковать противника, чтобы заманить его в засаду, глухо роптали: «Как мы станем гоминьдановцев куда-то заманивать, если они спят? Как они вообще в темноте поймут, куда за нами идти?»

Ближе к рассвету, когда цвет неба стал меняться с черного на лиловый, а заря была еще тонкой, как лезвие клинка, прочертившего красную полосу на горизонте, Пин снова услышал рокот летательных аппаратов, пикирующих на позиции в двухстах метрах от него. Прикинув, на какой высоте они находятся, Пин заключил, что пилотам сверху светлее и потому лучше видно. Оружейник кинулся к факелам, погасил их и, согласно инструкции, бросился в лес. Он видел, как мелькают средь деревьев и с шипением впиваются в землю трассирующие вражеские пули. Бойцы его взвода отвечали огнем. Только хороших пуль у них не было, отчего Пин ощутил укол сожаления. Вот было бы здорово, если б, скажем, у Ло или Шаоху тоже имелось нормальное оружие.

Внезапно один из летательных аппаратов спикировал на холм. Пилот, видимо, не справился с управлением, и самолет, вместо того чтобы отвернуть, врезался в землю. Диковинная машина несколько раз подпрыгнула, отскакивая от грунта, завертелась ужаленным псом и скрылась из поля зрения. Пальба стихла. Через несколько минут лес наполнился солдатами – они тащили на закорках и волокли на бамбуковых носилках раненых. Пин встал. Поскольку в небе больше не наблюдалось самолетов, он решил, что теперь можно выйти из чащи. Стали подтягиваться его сослуживцы. Пина охватила тревога: а вдруг что случилось с Ло или Юн?

– А где остальные? – спросил он Гуань Е, бойца, которому доверили тяжелый советский пулемет. Толстяк, силившийся перевести дыхание, мотнул головой куда-то себе за спину и без сил повалился на траву.

Пин двинулся к стене. На полдороге он увидел бегущую в его сторону Юн.

– Мы сбили один! – прокричала она, тыча пальцем в упавший самолет, смятый хвост которого нехотя чадил. – Я уверена, что несколько раз попала в него. Смотри, он горит! Пилот выбрался наружу, и мы взяли его в плен.

Поскольку обстоятельства позволяли, Пин отважился обнять девушку:

– А где Ло?

– С лейтенантом Дао и штабными. Они допрашивают пилота. Все знают, Ло способен любого разговорить.

Пин кивнул. Он окинул Юн взглядом и только теперь увидел, что одна из ее штанин разорвана, а порез на лодыжке сочится кровью.

– Тебе не худо бы к врачу, – сказал он и опустился на колени, осматривая рану. В свете разгорающегося утра икры девушки казались бледно-голубыми. Пину вспомнились те времена, когда он думал, что ноги Юн напоминают побеги бамбука. Ну и дурак же он был. Он оторвал от своей гимнастерки рукав и перевязал им рану.

– Ты понимаешь, что это значит? – сказал Юн. – Сбили один самолет, собьем и другие! Мы-то думали, они неуязвимы, а это не так! Может, нам даже больше не потребуется сражаться в темноте!

– Пошли, – сказал Пин, взяв ее под руку. – Давай-ка я отведу тебя в полевой госпиталь.

– Со мной все в порядке! Я просто рассадила ногу, когда началась тревога и все кинулись прятаться. Ходить я пока и сама могу.

Несмотря на это заявление, Юн позволила поддерживать ее всю дорогу до леса, а когда ее воодушевление сошло на нет, начала хромать – видно, почувствовала боль.

Нынешний полевой госпиталь состоял из тех же палаток, что и прежний, правда, теперь их из соображений маскировки выкрасили в зеленый цвет. Раненых было столько, что даже тех, кому изрядно досталось, сложили в ряд на землю дожидаться очереди. В воздухе стояли запахи лекарственных трав и запекшейся крови. Врач глянул на рану Юн, бросил ей пузырек со спиртом и бинт и сказал, чтобы она перевязала себя сама.

Пин помог девушке добраться до лагеря. «Может, мне предложить ей перевязать ее?» – терзался он вопросом. Хай-у ему ясно велел избегать широких жестов, но относится ли к таковым подобная помощь? Он, Пин, просто боец, который перевяжет своего товарища по оружию, поскольку все врачи заняты. Что в этом такого? Дело представлялось вполне житейским. Пин даже не стал спрашивать разрешения у Юн. Он просто усадил девушку у костра, встал на колени и принялся разматывать пропитавшийся кровью обрывок рукава. Большинство солдат из их подразделения уже улеглись спать, прикрыв от солнца глаза широкими листьями.

– Я не думала, что ты такой, – сказала Юн.

– Какой «такой»?

– Такой чуткий, – она улыбнулась. – Ло говорил, что ты ведешь себя как суетливый, высокомерный мальчишка. Но я с ним совершенно не согласна.

Пин прикусил язык. Ему страшно захотелось сказать в ответ что-нибудь гадкое о Ло, но он сдержался, понимая, что так только все испортит.

– Что еще он говорил обо мне?

– Я сейчас и не вспомню. Рассказывал, что, когда вы жили в Гуанчжоу, у тебя ни разу не было настоящей женщины… и ты предпочитал ходить по публичным домам.

Пин промокнул рану спиртом, и Юн сдавленно зашипела.

– А Ло не уточнил, что именно он и начал меня водить по таким местам?

Она кивнула:

– Он сказал, что в шутку предложил тебе сходить в публичный дом, а ты воспринял его слова всерьез.

Оружейник покачал головой, разматывая бинт.

– Врет он, сволочь, – процедил Пин. – Он вообще ни черта обо мне не знает.

– Нельзя так говорить о товарище, и уж тем более о друге. – Тон девушки изменился. Былая легкость исчезла без следа, теперь она говорила сухо и строго, будто отчитывая его.

Пин не знал, как продолжить разговор. Он мог попробовать сменить тему и попросить подробнее рассказать о разбившемся летательном аппарате, а мог, наоборот, попытаться поговорить с Юн начистоту и выложить о Ло всю подноготную. Умом Пин понимал, что правильней выбрать первый вариант, но оружейник так разозлился, что потерял голову.

– Он не заслуживает такую, как ты, – выпалил оружейник. Юн тут же отдернула ногу, и Пин сразу понял, что совершил ошибку.

– В каком смысле? – спросила она.

– Ни в каком. Неважно.

Юн принялась разминать ногу, то сгибая, то вновь выпрямляя ее.

– Ладно, если предпочитаешь молчать, я сама все скажу. Я знаю, каково тебе. Вероятно, не на все сто, но в целом представляю. Я не дура, кое-что понимаю. Ты мне нравишься. – Услышав это, Пин вскинул голову. – В любых других обстоятельствах я была бы рада, если бы кто-то вроде тебя так ко мне относился. Я ценю тебя как друга. Но мне больше подходит Ло. Я уже достаточно давно это поняла.

Пин хранил молчание. Ему захотелось кинуться сломя голову в лесную чащу, чтобы побыть наедине с самим собой, но он взял себя в руки, вспомнив, что плел про него Ло.

– Что в нем такого? – спросил оружейник. – Я знаю его дольше твоего. Не будет тебе с ним счастья. Он подлый, думает только о себе и постоянно врет.

– Все так, – кивнула Юн. – Но при этом он еще умен, силен и в состоянии позаботиться о себе. Когда я с ним, мне не нужно за него переживать, чего никак не скажешь о других мужчинах. Благодаря этому я могу сосредоточить все свое внимание на деле революции.

Пин отдал остаток бинта Юн, подошел к дереву и прислонился к нему, откинув голову:

– Я поставил себя в дурацкое положение. Надеюсь, я не смутил тебя своими словами.

Юн встала и подошла к оружейнику. Она двигалась проворно, словно рана вдруг перестала ее беспокоить.

– Не говори глупости, – углом рта улабнулась она, после чего вернулась к своему месту и свернулась на земле калачиком. Через несколько минут девушка уже мерно посапывала.

Пин все глядел на нее. Изо рта девушки побежала струйка слюны. Оружейник понял, что больше не в силах тут находиться. Быстрым шагом он направился к спящему Шаоху. У знаменосца наверняка осталась еще бутылка самогона. Пин легонько пнул бойца ногой. Шаоху резко сел и схватил знамя, выставив его перед собой как пику.

– В чем дело? Тревога? На нас напали?

– Нет, – мотнул головой Пин. – Мне просто выпить надо. Я знаю, у тебя есть.

Шаоху зевнул, зарылся в спальник и откуда-то из его глубин вытащил бутылку.

– Держи, – сказал он. – Попадешься – не настучи на меня.

12

Из-за того, что теперь весь корпус укрывался в лесу, Пину никак не удавалось отыскать укромное местечко где-нибудь под деревом или в кустах, и потому в итоге он отправился в конюшню, представлявшую собой обычный загон на поляне, обнесенный проволочным забором. Там паслись не только лошади, но и мулы с коровами, которые потягивали из ведер колодезную воду.

– Глупость какая, – сказал оружейник одному из ослов, потрепав его по шее. – Кругом война. Тут бы в живых остаться, а я о чем переживаю? О девке какой-то. Причем ладно бы красавица была, так ведь еще и уродина! – Пин рассмеялся. – А у тебя, дружище, баба есть? Какая она из себя? Ничё так? Бедра широкие? Нарожает тебе кучу ослят… – Длинноухий повернулся и двинулся в дальний угол загона. – Эй! Куда пошел? Я с тобой, между прочим, разговариваю! – Пин подхватил осла под уздцы, рывком разворачивая голову животного к себе. Осел взбрыкнул, швырнув задними копытами грязь в лицо оружейнику. – Ладно, ладно, – примирительно произнес Пин, кашляя и отплевываясь. – Я все понял. Тебе я тоже не нравлюсь.

Он уже достаточно опьянел, чтобы попытаться заснуть, и побрел обратно в сторону расположения взвода. Вокруг него громогласно храпело четыре тысячи человек – весь Третий корпус. Солнце прошло полпути до зенита, и значит, по прикидкам Пина, было около десяти утра. Когда он добрался до своего взвода, единственным человеком, который еще не спал, был Ло, который грыз батат. Пин почувствовал, что приятель чем-то взволнован.

– А я-то думаю, где тебя носит, – протянул Ло. – Тебе Юн о самолете рассказала? Нам удалось взять в плен пилота. Он нам не только сдал гоминьдановские позиции, но еще и согласился перейти на нашу сторону. Ты только подумай! Теперь у нас есть свой летчик!

– Летчик есть, а самолета нет, – расхохотался Пин, да так громко, что несколько солдат заворочались. Оружейника качало из стороны в сторону.

– Да ты пьян, – без тени укора сказал Ло. – Всё вылакал или что-нибудь осталось?

Пин помотал головой:

– Ни капли.

– Жаль.

Пина качнуло, и если б Ло его не подхватил, оружейник непременно бы упал. Ло отвел Пина к его месту у костра и помог сесть. Затем он достал свое ружье, изготовленное Пином, и принялся его чистить.

– Так и не попросил у тебя прощения. Я насчет нее… – Ло быстро кивнул на спящую Юн и снова перевел взгляд на ружье. На приятеля он не смотрел. – Ты же и сам прекрасно знаешь, я еще та сволочь и бабник.

– Что есть, то есть. – Веселое настроение Пина улетучилось без следа. Зачем Ло ему напомнил о причине тоски, снедающей оружейника? На Пина накатила злоба.

– На этот раз все иначе. – продолжил Ло. – Сам не знаю, что в ней такого.

– Это любовь, – ощерился Пин.

Ло фыркнул.

– Опять ты, братец, со своими выдумками. Воображаешь невесть что, – он устроился на земле, прикрыв глаза широким листом. – Хотя на этот раз, быть может, ты не так и далек от истины.

Пин встал и, раскачиваясь на ступнях вперед-назад, уставился на Ло. Ружье, ствол которого теперь сверкал, словно только что из кузни, лежало на камне рядом с другом. Пину вспомнилось, как он делал это ружье, как возился с ним первые несколько недель своего пребывания в Тецзиншани. Он пустил в дело легкий стальной спусковой крючок, снятый с гоминьдановского пистолета, и тщательно отполировал внутреннюю часть ствола, чтобы пулю никогда не заклинивало. Между прочим, он потратил на изготовление ружья Ло больше времени, чем на свое собственное. И все ради чего? Чтобы Ло увел девушку, в которую он, Пин, влюбился, а потом еще и насмехался над ним? Он, Пин, воображает невесть что? Да Ло спасибо Пину должен сказать за его воображение! И не только! Да коммунисты их, может, вообще бы не приняли к себе, если бы не Пин и его таланты! Да где был бы Ло без него?! Пин задумался: а где был бы он без Ло? Воображение тут же услужливо нарисовало картину. Юн обедает с ним, а не с Ло. Пин будто вживую увидел, как она марширует рядом с ним по этим оранжево-желтым долинам, поросшим полевыми цветами, которые он рвет для нее, собирая в букеты. Он увидел, как врачует ее раны и как она улыбается ему, причем как мужу, а не другу. А этого Ло, его бы и вовсе не было. Вместо него тут был бы матрац, достаточно широкий для двоих, а на нем – он, Пин, а рядом с ним в обнимку – худенькая Юн.

Когда дыхание Ло сделалось ровным, Пин протянул руку и схватил его ружье. Сунув руку в карман, он вытащил оттуда кусок свинца, оставшийся от слитка после того, как оружейник в последний раз лил пули. Тот все еще оставался достаточно мягким, как ком гладкой блестящей податливой глины. Пин собирался пустить его в дело позже, в том случае, если кампания затянется дольше, чем ожидалось. Теперь же он вертел его в ладонях, размышляя о том, в сколь смертоносное оружие может превратиться этот вроде бы безобидный кусок металла. Может. Вот оно – самое главное слово. Сколько пуль из тех, что отлил Пин, нашли свою цель? Одна из десяти? Одна из двадцати? Одна из ста? Сколько времени он убил на изготовление того, что тратилось впустую? Пули попадали в деревья, в землю… Кто их теперь найдет, кто о них вспомнит? Внезапно на Пина накатило острое ощущение сродства с этим куском свинца, и оно было столь сильным, что аж заныло под ложечкой. Нет, этот кусочек свинца не пропадет впустую, как его предшественники.

Придав свинцу цилиндрическую форму, Пин вставил его в ствол ружья Ло, а потом с помощью шомпола загнал его как можно глубже. Сдув свинцовую крошку с дула, Пин аккуратно положил винтовку рядом с Ло. Затем он вразвалочку вернулся на свое место.

Свернувшись калачиком в спальном мешке, он набрал полный рот самогона, сглотнул и закрыл глаза. Пина мутило, и он заснул, гадая, не стоит ли ему пойти в кусты поблевать.

13

С наступлением сумерек начался обстрел – снаряды со свистом били по реке, взметая фонтаны воды. Затем они начали рваться уже поближе к холмам, и в унисон царящему грохоту зазвучали рожки, свидетельствовавшие о том, что гоминьдановцы пошли в наступление. Когда Пин продрал глаза, большинство солдат в его подразделении уже проснулись и бежали к своим позициям у стены.

– Подъем! Подъем! – орал лейтенант Дао. – Не посрамим себя! – Командир посмотрел на Пина, мотнул головой в сторону рубежа обороны, после чего вскочил на Секиру и помчался вперед.

У Пина разламывалась от боли голова. Он схватил ружье и потянулся за джутовым мешочком, набитым пулями. Выбежав из леса и домчавшись до низины, он увидел, как Ло широкими шагами ходит вдоль стены, опираясь на свою винтовку, как на трость. Внезапно Пин вспомнил, что он сделал прежде, чем лечь спать. Оружейник набычился и припустил что есть сил. Его легкие горели, а ноги болели. Пин домчался до стены как раз в тот момент, когда Ло и Юн залегли за мешками и просунули свои ружья в бойницы.

– А вот и ты, братец! Рад, что ты решил к нам заглянуть. – Ло прищурился, глядя в прицел своего ружья.

Юн, которая, лежа на боку, загоняла патроны в магазин своей новенькой современной винтовки, перекатилась на живот, вдохнула через нос и выдохнула через рот. Это помогало ей сосредоточиться, когда она целилась.

– Похоже, они снова клюнули на приманку, – сказала она. – Они будут как мыши, попавшие в пустой мешок.

– Раньше когда мы устраивали засаду, то прятались в лесу, а теперь нет, – возразил Ло. – И, кстати, где наша наживка?

Снаряд ударил в землю в нескольких метрах от стены, взметнув в небо грязь, забрызгавшую бойцам лица. Лейтенант Дао крикнул Юн, чтоб та оставила свою позицию и спустилась туда, где располагалось пулеметное гнездо.

– Нам нужен человек с твоей меткостью! – проорал он. Юн оттерла грязь с лица и поползла по-пластунски прочь. Пушки смолкли, а из бамбукового леса стали появляться солдаты в серо-коричневой форме. Поначалу их было мало. У кого-то головы защищали металлические каски, на других были кепи. За ними последовала основная масса, размахивавшая сине-белыми знаменами. Внезапно вражеских солдат сделалось очень много. Со стороны казалось, словно какой-то великан перевернул камень, из-под которого валом повалили жуки и многоножки. Пин даже не мог сосчитать гоминьдановцев, но их явно было больше нескольких сотен. Выставив винтовки с примкнутыми штыками, враги ринулись в атаку. Со стороны красноармейцев бахнуло несколько выстрелов.

– Не стрелять! – прокричал лейтенант Дао. – Ждать, когда они подойдут к холмам!

Ло достал из подсумка пулю и, не сводя глаз с врага, вставил ее в дуло.

– Давай поменяемся ружьями, – предложил Пин. Он лихорадочно пытался придумать что-нибудь умное, нечто такое, чтобы правдоподобно объяснить, зачем ему это вдруг понадобилось.

– Зачем? – Ло недоуменно посмотрел на своего друга.

– Дай мне свое ружье, – повторил Пин. – Мне надо кое-что глянуть.

– Ты сбрендил, – Ло снова устремил свой взгляд на врага.

Крики гоминьдановцев звучали все ближе, и красноармейцы открыли огонь. Пин схватил винтовку Ло и попытался вырвать ее из рук своего друга, но Ло с такой силой оттолкнул оружейника, что тот отлетел, упал и откатился от него на метр вниз по склону. Пин треснулся головой о кирпич, а когда он пришел в себя и глянул наверх, то увидел, как Ло встал на одно колено, показал пальцем на стену, после чего нажал на спусковой крючок. Раздался грохот, приятеля окутало дымом, а когда он рассеялся, Ло лежал на спине, неестественно выгнувшись и согнув ноги в коленях.

Пин подскочил к другу. Он приподнял Ло и увидел, что свинцовая пуля, которую он изготовил на этой неделе, вошла ему в голову прямо над правой бровью. Глаза Ло все еще оставались открыты, и когда Пин огляделся в поисках помощи, он увидел, как Юн, занимавшая позицию чуть ниже на склоне холма, смотрит на него во все глаза. Ее лицо хранило бесстрастное выражение, девушка ждала, когда Пин скажет ей, что с Ло. Казалось, она была готова к самому худшему. Лейтенант Дао хлопнул девушку по плечу, и, пару раз моргнув, Юн снова вскинула винтовку и открыла огонь.

Пин потащил Ло прочь от стены еще до того, как рожки протрубили отступление, до того, как в атаку двинулись танки, принявшиеся наступать там, где недавно упал самолет, и пробившие брешь на левом фланге обороны, до того, как холмы были захвачены и над ними взвились знамена гоминьдановцев, до того, как его взвод вместе с Секирой проследовал к месту сбора. Пин волок на себе Ло, пока не добрался до леса. Там он положил тело на бамбуковую волокушу, ухватился покрепче и двинулся дальше. Оружейник тянул волокушу, не оглядываясь. Когда правая рука уставала, он менял ее на левую. Он не замечал ни своих товарищей, ни Юн, которая бежала рядом с ним и кричала, умоляя его остановиться, силясь втолковать, что ни к чему так изматывать себя, что он должен привязать волокушу к лошади или мулу, как делают все остальные, и что Ло уже мертв.

14

– Двадцать девять из шестидесяти пяти, – глухо произнес лейтенант Дао. В бою погибло двадцать девять из шестидесяти пяти солдат взвода, и Пин знал, что смерть одного из них на его совести. Все утро и весь день они бежали, а летательные аппараты беспрестанно вели огонь по арьергарду, перестреливая бойцов как куропаток. Наконец красноармейцы добрались до узкой долины в тридцати километрах от реки, зажатой между двумя высокими горными пиками. Здесь под прикрытием горных кряжей Третий корпус мог передохнуть. Солдаты разбили лагерь и подсчитали потери. Затем они принялись рыть братские могилы. Когда с этим закончили, грамотные написали имена погибших на тонких листах бумаги, наклеили их на поленья, собранные изначально на дрова, и сложили их поверх могил. Жертвенных денег для сожжения не было, поэтому бойцы пустили в ход банкноты, отпечатанные на фабрике дензнака Красной республики. Те ничего не стоили, так как большинство лавочников принимали только серебряные монеты.

Красноармейцы, переправившиеся через реку на вражий берег, чтобы заманить гоминьдановцев в засаду, не вернулись, а доты из кирпичей и соломы не выдержали ни артиллерийского, ни танкового огня. Третий корпус потерял шестьдесят процентов вьючных животных, двадцать пять процентов телег и был полностью деморализован. Попытка воевать с армией Чан Кайши лицом к лицу показала, как сильно отстают красноармейцы от гоминьдановцев в оружии и оснащении.

Пин присел рядом с Юн у костра. Чтобы не дрожали руки, он сжал их в кулаки. Пальцы ныли от порезов, а ладони от мозолей. Сейчас признаваться в содеянном казалось сущим безумием, однако Пина так и подмывало выложить Юн все как на духу.

– Ты вел себя смело, – сказала она. Несмотря на то что девушка выплакалась несколько часов назад, на мгновение Пину показалось, что сейчас ее слезы польются с новой силой. – Ты столько времени провел у стены, держа его на руках, когда вокруг свистели пули… А потом тащил прочь на себе…

Свистели пули? Их было много? Пин ничего не помнил. Ему захотелось сказать, что дело тут вовсе не в смелости, но он понял, что сейчас его слова прозвучат заносчиво и фальшиво. Само собой, им двигало чувство вины, впрочем, возможно, оно, как и себялюбие, порой толкает на отчаянные поступки.

Юн подсела поближе и положила голову ему на плечо.

– Кто ж знал, что Небо любит пошутить? – промолвила девушка, глядя в огонь. – Стоило мне кому-то сказать, что не переживаю за Ло, и он тут же погиб.

– Он знал, что ты к нему неравнодушна.

– Возможно, – сказала Юн, повернувшись к Пину. – Только он и знал, – она всхлипнула, а затем села прямо, выставив ладони к огню. – Много наших погибло. Председатель Мао сказал, что слишком сильная скорбь по павшим – это себялюбие. Лучше быть бессердечной, чем себялюбивой.

Несколько позже, тем же утром, когда большинство солдат уснули, Юн подошла к Пину, протянула руку и предложила прогуляться.

– Захвати свой спальный мешок, – сказала она.

Лейтенант Дао еще не спал. Пин не сомневался, что командир заметил, как они шли, взявшись за руки, в долину. Командование не имело ничего против романтических отношений между бойцами и даже поощряло их, но только не во время боевых действий. Пину отчего-то захотелось, чтобы лейтенант вмешался и воспрепятствовал столь вопиющему нарушению армейской дисциплины, но Дао просто отвел взгляд. Третий корпус потерпел сокрушительное поражение. В наступившем хаосе о строгом соблюдении дисциплины можно было забыть. Дао продолжал расчесывать Секиру, как бы говоря всем своим видом: «Я делаю что хочу, и вы делайте что хотите».

Они остановились возле трех высоких валунов, напоминавших устремленные к небу пальцы. Землю ковром покрывал гравий, а слой хлопка, которым был набит спальный мешок, оказался слишком тонким, и потому они чувствовали, как им в тела впиваются острые края камней. Сверху они оказывались по очереди – то Пин, то Юн. Пин предпочитал быть снизу, чтобы ему было больнее.

Когда они закончили, он спросил:

– Если мы этим занимались, значит, мы бессердечны?

– Да, – сказала Юн, целуя его в плечо. – Но ты никому ничем не обязан.

Пин покачал головой. Он закрыл глаза и снова увидел Ло, стоящего на колене у стены и нажимающего на спусковой крючок. Раз – и клуб дыма, словно призрачный демон, забирает жизнь у его друга. Это он, Пин, сотворил этого демона. Чем он занимался все эти годы? Создавал то, что отнимало у людей жизнь, но никогда об этом не задумывался, не говоря уже о том, чтобы ощущать из-за этого чувство вины. Тут ему вспомнилось, как все называли его Дымом, а Ло – Шепотом. «Лучше не придумаешь», – подумал Пин. Оружейник знал, что теперь ему предстоит прожить остаток дней с несмываемым пятном на совести. А что же жизнь Ло? Она растаяла утренним туманом.

15

Они вернулись в лагерь, когда спускались сумерки, и держались за руки. Пин нес под мышкой спальный мешок. Завидев их, другие солдаты оторвались от дел и уставились на парочку. Естественно, теперь по взводу пойдут сплетни. Большинство бойцов пожали Пину руку и поздравили его.

– Даже в самую тяжелую годину можно давать волю чувствам, – примирительно сказал лейтенант Дао. Однако А-Гуан, проявлявший интерес к Юн, помрачнев как туча, поклялся, что напишет на них рапорт в Политбюро за пренебрежение своими обязанностями и прелюбодеяние во время войны.

– Вас обоих будут судить военно-полевым трибуналом! – прокричал он.

Лейтенант дернул ремень мушкета А-Гуана и спросил:

– Тебе ружье не надоело? Вдруг с ним чего не так? Отдадим его Пину чинить, а ты, пока жалобу в ЦК писать будешь, с пикой походишь. Так-то я уверен, что наши вожди, несмотря на всю их занятость вопросами обороны, наверняка крепко подумают над надлежащим наказанием за гнусное преступление, что совершили наши товарищи.

Бойцы засмеялись, и Пину стало так стыдно, что ему захотелось рассказать А-Гуану, что он сделал с ружьем Ло. Тогда у А-Гуана действительно появился бы серьезный повод написать донос.

Дорога обратно до Тецзиншани заняла четыре дня. Из страха угодить в засаду Третий корпус избегал основных дорог и двигался тропами – шли по ущельям, болотам и другим столь же неприятным местам. Теперь бойцы перемещались днем, так как гоминьдановцы уловили их тактику и знали, что колонны отступают по ночам. Местным крестьянам нельзя было доверять, особенно после того, как разлетелись вести о разгроме, поэтому красноармейцам приходилось экономить взятые с собой припасы, чтобы их хватило, пока они не дотянут до базы. Каждый день переход длился по десять часов. Солдаты шли под палящим солнцем. Кожа бойцов сперва потемнела от загара, а потом начинала шелушиться и отслаиваться, отчего их лица начинали напоминать морды древних, давно вымерших рептилий. Мало кто обращал внимание на виды, от которых, будто бы в насмешку, захватывало дух даже больше, чем от тех, что они видели, когда выдвигались к реке. Горные пейзажи, водопады и заросшие пышной зеленью каньоны дышали первозданной красотой, которую никто не замечал, кроме парящих в небе ястребов. Они пересекли реку на деревянных яликах, отталкиваясь от дна шестами, а когда добрались до Великого пролетарского военно-морского лабаза, в нем не оказалось ни единой живой души. Они обыскали магазин в поисках сушеной рыбы, морских водорослей и материалов, из которых можно было сделать бинты.

К тому моменту, когда Третий корпус добрался до внешнего периметра деревень, окружавших гору Тецзиншань, солдаты уже голодали. В тот день Пин съел лишь несколько кислых ягод, которые он сорвал с куста по дороге, да кожуру батата, доставшуюся ему утром на завтрак. Все предвкушали, что, когда они вернутся, столовая наверняка будет открыта, и с нетерпением ждали праздничной трапезы.

Добравшись до северных ворот деревни Саньцзиньцунь, где располагалась дозорная башня, Пин заметил, что часового на ней нет. Сначала он подумал, что солдат, должно быть, завалился спать в одной из хижин, но, войдя в деревню, обнаружил, что дома тоже пусты. Селение полностью обезлюдело. Стояла гробовая тишина, лишь поскрипывал ворот колодца да звякало ведро, качавшееся на конце веревки. В чем дело? Все ушли на митинг? Может, в свете новостей о наступающей гоминьдановской армии жителей деревни собрали, чтобы объяснить, как им теперь быть? Лейтенант Дао приказал бойцам взять оружие на изготовку и быть начеку: поскольку случиться может все что угодно.

Затем, у подножия самой горы, они увидели огни. Пещеры в склоне горы были освещены пламенем костров, с такого расстояния напоминавших крошечных светлячков. Разведчики со всей осторожностью двинулись по знакомой горной тропе через редкий лесок, подступавший к нижним из пещер. Однако не успели они добраться даже до Пролетарской столовой, как застрекотал пулемет: разведчиков накрыли огнем с позиций откуда-то сверху.

Вернувшись со встречи с командованием, лейтенант Дао объявил взводу, что следопыты заметили остатки Первой и Четвертой красной армии, находившиеся с другой стороны горы. Атаковать Тецзиншань в лоб было слишком рискованно: никто не знал, сколько там засело гоминьдановцев. Третьему корпусу было приказали обойти гору и воссоединиться с другими красноармейскими частями.

Добравшись до Тецзиншани, Пин заметил немногие оставшиеся палатки передвижного госпиталя. Над ними на горном утесе пылала деревянная беседка. Ее крыша уже успела дочерна обгореть. Порывы ветра сдували с нее тлеющие угли, швыряя их на крыши палаток. «Хай-у!» – пронеслось в голове оружейника. Из-за всех событий, приключившихся за последние несколько дней, он почти забыл, что у него появился новый друг.

«Надо сделать крюк и добраться до госпиталя», – решил Пин. Но как улизнуть, чтобы не заподозрили в дезертирстве? Оружейник подумал, что у него появилась возможность искупить тяжкий грех, который он взял на душу, и если его упустит, то никогда себя за это не простит.

– Можно тебя попросить об одолжении? – спросил он у Юн, которая шла рядом с ним – понурившись, как и все солдаты в его взводе. Им приказали рассредоточиться, и теперь, если пулеметчики откроют по ним огонь, они не смогут уложить все подразделение разом.

– Чего тебе? – спросила она.

– Поссать надо, – негромко ответил он. – Вон туда пойду, – Пин кивнул в сторону палаток. – Если лейтенант спросит, скажи ему, что я скоро вернусь.

– Терпи, – отрезала Юн, – или ссы в штаны.

Он покачал головой:

– Не, я лучше туда пойду.

Девушка повернулась к нему и прищурилась:

– Врешь ты все. Не хочется тебе ссать. В чем дело?

Ну и зачем, спрашивается, врать, если тебя и так все видят насквозь? Пин скинул вещмешок и положил железный котел на землю. Затем он медленно попятился, нырнул под ветку дерева и двинулся к палаткам.

– Мне надо спасти Хай-у, – сказал он.

– Вернись, – прошептала Юн так громко, как только было можно, чтобы не привлечь внимания других бойцов. – Кто он тебе?

– Он мой единственный друг – других у меня не осталось.

– Не делай глупостей. Его там наверняка уже нет.

Пин задумался. Скорее всего, Юн права, но это не имеет никакого значения.

– Зачем ты так поступаешь? Я не хочу о тебе переживать.

– Ну так не переживай, – Пин оглянулся и улыбнулся девушке. – Относись ко мне как к Ло.

Выйдя из леса, Пин залег. Сейчас от госпиталя его отделяло пять-шесть сотен шагов. День выдался погожий, и оружейник, задрав голову, увидел парящих в небе птиц: ястребов, ворон и грифов. Бегал Пин не слишком быстро, однако плечо ныло, и проползти такое расстояние он все равно бы не смог. Снайперы могут быть где угодно: над палатками, вокруг павильона, в укромных местах на склоне горы и даже за самой больницей.

– Вернись, – прошептала Юн. Ее голос теперь звучал тише и доносился издалека. Пин оглянулся, но ему не удалось разглядеть ее лицо.

«Всякий раз, когда вы собираетесь совершить какой бы то ни было поступок, – учил Мао, – вы не можете знать ни всех обстоятельств, определяющих последствия ваших действий, ни как именно вы будете действовать, ни какая последовательность действий является наилучшей. Все это становится ясно только в процессе».

Твердя про себя эти слова, Пин втянул носом аромат земли, пахнувшей грибами и сосновой хвоей. Затем встал и кинулся бежать что есть духу.

1

Ежели Небо возжелало лишить ее второго по счету ухажера за несколько дней, что ж, быть по сему. Юн дала себе слово не переживать за Пина. Во взводе полно мужчин, которые с радостью займут его место. Найти кого-нибудь еще не составит труда, хотя никто из бойцов не внес такого вклада в дело революции, как Пин, за исключением, пожалуй, лейтенанта, честного и толкового командира. Но и его место запросто займет кто-нибудь еще, а вот преемнику Пина придется потратить по меньшей мере несколько лет, чтобы стать оружейником. Впрочем, у лейтенанта в Маньчжурии осталась жена – он поклялся, что отправится туда, чтобы отыскать ее, как только победят японских оккупантов, да и к тому же Юн остановила свой выбор на Пине.

В конце концов, она уже переспала с ним, причем совсем не так, как с господином Чжу, скрюченным стариком, которому ее продал отец. Чжу принуждал ее к близости каждую ночь, пока она не сбежала, предварительно воткнув ножницы ему в пах. Похотливый хряк решил не бинтовать ей ноги, хотя вырос во времена империи и обожал крошечные изуродованные ступни других своих жен. Старшей жене он сказал, что Юн уже поздно бинтовать ступни, но он тому не печалится – разнообразие его только радует. Юн порой приходило в голову, что этот единственный добрый поступок Чжу в итоге и привел его к гибели. Она бы никогда не рискнула убить старика, если б у нее были перебинтованы ноги. С такими не полазаешь по деревьям и далеко не убежишь.

Она ждала Пина на опушке до захода солнца и, когда красный диск почти исчез за горизонтом, поползла обратно к своему взводу. К тому моменту, когда Третий корпус воссоединился с остальными частями Красной армии, Юн, хотя и зареклась переживать из-за Пина, просто не находила себе места от волнения. В надежде, что оружейник уже вернулся, она обошла расположения других подразделений. Лейтенант пересчитал личный состав по головам, и когда обнаружил, что одного человека не хватает, Юн сделала шаг вперед и сказал ему, что Пин отправился к госпиталю.

– Он хочет совершить подвиг и спасти раненого товарища, – отчеканила она.

– Глупость и себялюбие, – отрезал лейтенант, жуя сушеное тофу, которое выдал взводу интендант соседнего корпуса. – Какой нам толк от калеки? Ровным счетом никакого. А если мы потеряем оружейника? Это может нам стоить жизней многих наших товарищей.

Возразить на это было нечего, и Юн обругала про себя Пина за то, что ей пришлось его выгораживать, потеряв лицо перед лейтенантом.

– Пойду поищу его, – сказала она, берясь за винтовку.

– Никуда ты не пойдешь! – Дао аж топнул ногой. – Думаешь, я не видел, как вы во время привала отправились искать укромное местечко? Видел, но решил не обращать внимания. Не заставляй меня об этом сожалеть.

Юн оставалось только мерить шагами опушку леса. Время от времени она замирала и устремляла взгляд в сторону гор – вдруг оттуда покажется Пин. Красная армия должна была выдвинуться до рассвета, прежде чем гоминьдановцы займут позиции и подойдет основная масса войск Чан Кайши, преследовавшая их. Если к этому моменту Пин еще не вернется, его объявят дезертиром. Никто оружейника специально дожидаться не станет. Ноги девушки ныли от усталости, и она прислонилась к платану, устремив глаза на вершины холмов, усыпанные огоньками костров.

Юн никогда не думала, что ей придется покинуть Тецзиншань, и психологически не была к этому готова. Она запросто могла представить, как после победы живет старухой в пещере, а ее дети, давно уже взрослые и живущие в окрестных деревнях, работают на рисовых полях. На каждом столе, даже у крестьян, появятся рыба и молоко, а общественные лабазы будут ломиться от изобилия. Недавно в ее фантазиях и мечтах начал фигурировать и Пин в образе умудренного годами старика с длинной седой бородой. В новом Китае, который им еще предстояло построить, Пин станет пользоваться почетом и уважением. Он будет учить грядущие поколения, как делать оружие, причем такое, что окажется даже лучше советского или японского. Возможно, сама Юн также станет наставницей, военным инструктором, и станет обучать новобранцев ловчее обращаться с винтовкой и контролировать дыхание, чтобы метко стрелять.

Юн проснулась от несущего запах дыма сильного ветра, завывающего среди ветвей. Она села и чихнула. Утерев нос рукавом, девушка вернулась в лагерь, отчаянно надеясь, что Пин пришел и где-то храпит в расположении, закутавшись в спальный мешок, и понимая, что шансы на столь счастливый исход ничтожны, поскольку если бы он вернулся, то первым делом отправился бы на ее поиски.

Откозыряв лейтенанту, она произнесла:

– Товарищ командир, разрешите задержаться тут подольше.

Лейтенант как раз навешивал на Секиру седельные мешки с припасами, как своими, так и раненых, которые не могли тащить на себе тяжести.

– Даже не думай, – сказал он, затягивая потуже один из ремней. – Кстати, напоминаю, что по коммунистическим законам дезертирство приравнивается к измене. После поражения на реке Фуцзян снисхождения от командования можешь не ждать.

– Ну и ладно, – Юн пнула ногой лежавшую на земле ветку.

Позади лейтенанта Третий корпус строился в две колонны. Юн лихорадочно соображала, силясь придумать какой-нибудь предлог остаться, и вдруг увидела вдалеке силуэт Пина. Утро выдалось жарким, и силуэт оружейника бесплотным призраком дрожал в мареве над усыпанной мелкими белыми камнями землей. Пин кого-то тащил на спине, и когда он подошел поближе, Юн поняла, что оружейник несет на себе Хай-у.

– Прошу прощения, – промолвил Пин, тяжело дыша, ссаживая Хай-у на землю.

Мастер рукопашного боя поднял на девушку взгляд и расплылся в улыбке.

– На склонах горы полно гоминьдановских патрулей, поэтому пришлось двинуть в обход, – продолжил Пин. – Если честно, в какой-то момент я уж думал, нам крышка. Чудо, что мы добрались. Думаю, патрули нас видели, просто, видать, гоминьдановцам было жалко пуль на психа с калекой.

Хай-у схватился за ветку дерева, подтянулся и встал. Из левой штанины торчал отливающий перламутром протез.

– Теперь я на одну шестую дельфин, – сказал он. Будто красуясь, калека заковылял по кругу, вскидывая и опуская плечо. – Может, я даже изобрету новый стиль боя. Стиль дельфина.

Что за надоедливый коротышка! Ногу потерял, и при этом совершенно не изменился. Ничему человек не учится! Все, что Юн выпалила ему в лицо на собрании во время речи Мао, было правдой лишь отчасти. Девушка действительно считала поступок кунфуиста смелым, но вся его доблесть нивелировалась дурацкой назойливостью, от которой ей хотелось схватить его за плечи и хорошенько встряхнуть. От этого поступка ее удерживало лишь одно: опасение, что Хай-у воспримет это за проявление чувств к нему. Когда он забрался ради нее на финиковую пальму, девушка еще плохо знала Хай-у и потому, не подумав, чмокнула его в щеку. С этого момента он только и делал, что доставал ее, при всяком удобном случае принимаясь рассказывать о боевых искусствах, книгах или еще какой ерунде, которая приходила ему в голову. Да, она позволила ему прикоснуться к ее груди, но только потому, что он дал слово после этого оставить ее в покое – обещание, которое так и не сдержал.

– Получается, зря Пин рисковал жизнью, – Юн посмотрела на оранжевую ящерицу, которая ползла по протезу Хай-у. – Ты и сам мог сюда дойти.

Пин скинул ящерицу ногой и подставил Хай-у руку, чтобы тот за нее ухватился.

– К протезу нужно привыкнуть, – пояснил он. – Но даже когда он навострится на нем ходить, бегать вряд ли сумеет. Так сказали врачи.

– Бегать я, может, и не смогу, а вот кое-что другое вполне себе. То, чем вы занимались с Пином… – ухмыльнулся Хай-у.

Юн закатила глаза и посмотрела на марширующую колонну.

– Пойдемте уже. А то еще минута – и нас объявят дезертирами.

2

Объединенные силы Красной армии насчитывали около двадцати тысяч солдат. Лейтенант Дао сказал взводу, что они направляются на восток, чтобы оборонять столицу республики Жуйцзинь, от которой их отделял двухнедельный переход. Удивительное дело, но, вопреки ожиданиям Юн, Хай-у не нуждался в ежесекундной опеке. Он не отставал от взвода, и Пин нес его на себе только в дождливые дни, когда дорога раскисала настолько, что грязь доходила до щиколоток. Всякий раз, когда армия останавливалась, красноармейцам приходилось вступать в бой с местными бандами, которые не упускали ни единого шанса пограбить крестьян и захватить сочувствующих коммунистам, чтобы сдать их Гоминьдану. Все понимали, как важно, чтобы Красная армия всякий раз давала разбойникам бой. Крестьяне должны воочию видеть: коммунистов победить нельзя.

Еду приходилось строго нормировать. Единственный раз бойцам довелось вдоволь наесться, когда армия добралась до озера, на берег которого выбирались для спаривания диковинные полурыбы-полуящерицы. Местные жители называли их «уа-уа»: крики этих созданий напоминали плач младенцев. Ночью солдаты закатали штанины, зажгли факелы и воткнули их в ил. Привлеченные светом, уа-уа устремились к огню огромными стаями, и бойцы ловили их сетями. Юн с Пином поймали сорок, а то и пятьдесят штук, и даже Хай-у, чей протез постоянно увязал в грязи, сумел изловить с полдюжины тварей.

Несмотря на эти усилия, к тому моменту, когда они прибыли в Наньцзицунь, густонаселенный сельский район в сорока километрах от Жуйцзиня, у армии почти закончились запасы продовольствия. За воровство у простых крестьян карали повешением, и чтобы экономить средства, командиры потребовали денег у кулаков и местного старосты, проницательного, умудренного опытом селянина, который сообщил, что неделей ранее помещик Кай приютил гоминьдановцев в своем особняке на вершине холма Юньшань. Узнав, что их взводу приказано занять холм и поставить Кая на место, Юн задрожала от волнения.

По совместительству Юн состояла в агитационной бригаде и уже три раза участвовала в «проработке» богатеев. Она знала, что коммунисты отобрали у Кая, как и у других помещиков, землю, раздав ее неимущим, и потому богатей ждет не дождется, когда наконец Гоминьдан восстановит власть в этом районе. Сволочи вроде Кая верили, что они стали знатными и богатыми волею Неба и потому имеют право собирать налоги с крестьян за десять лет вперед и тащить их женщин к себе в постель под угрозой, что сгонят их семьи с земли. Конфуцианцы твердили, что возвышаются лишь благородные из мужей, которые всеми силами пекутся о благе тех, кем управляют, но Юн в эту чушь не верила. С ее точки зрения, существовало лишь два типа богатеев: просто сволочи и законченные сволочи.

Особняк себе Кай построил на вершине скалы, откуда открывался изумительный вид на сады личи. Тихо журчащая вода ниспадала с утеса в искусственный пруд, вода которого была столь чистой, что Юн разглядела в ней крошечных полупрозрачных рыбок. Усадьба словно парила над струящимся ручьем, в окружении корявых стволов и качающихся от ветра веток, а павильоны с изогнутыми крышами и стенами из красного дерева можно было принять за летнюю резиденцию императора или земную обитель небожителей.

По дороге к вершине Юн набрала себе сочных личи. Часть она сунула в карман, а еще несколько дала Пину, который отчего-то был мрачнее тучи. Юн подумалось, что оружейника терзает чувство вины из-за того, что он отказался тащить на себе Хай-у. Коротышка умолял Пина взять его с собой – уж больно ему хотелось посмотреть на особняк.

– Выше нос, – сказала она, сунув личи в рот. – Ты сделал для Хай-у больше, чем его родная мать.

Пин покачал головой.

– Да я не об этом. Я просто раньше не видел, как прорабатывают богачей, – он указал небритым подбородком на особняк. – Вот и волнуюсь немного.

– Да не о чем тут волноваться, – махнула рукой Юн. – Нахаркаем в их поганые рожи, покопаемся в их барахле. Одним словом, они станут такими, как мы. Все равны, как и заведено природой.

– Я знаю, что мы восстанавливаем справедливость, – кивнул Пин. – Но то, что нам предстоит сделать… Понимаешь, у меня от этого возникает ощущение, что я больше не в армии и снова стал бандитом. Не знаю, как толком объяснить. Мне просто кажется, что если обидишь того, кто раньше обидел тебя, то этот человек снова захочет тебя обидеть. Чтобы посчитаться, понимаешь? И так без конца…

«Бедный честный Пин, – подумала Юн. – Если бы все люди в Китае были такими, как ты, никакой революции бы не потребовалось».

– Странно ты как-то рассуждаешь, – покачала головой девушка. – Все у тебя шиворот-навыворот. Ты хорошо относишься к тому, кто дурно с тобой обошелся? Так он еще раз с тобой обойдется дурно. А как насчет тех, кто всегда к тебе хорошо относился? Как ты их вознаградишь? То есть, по сути дела, ты говоришь: «Неважно, как вы со мной обходитесь, хорошо или плохо, я к вам буду относиться одинаково. Так что пользуйтесь мной, если хотите». Так, что ли?

– Получается, что так, – кивнул Пин, но по его тону Юн не поняла, осознал оружейник глубину своего заблуждения или нет.

Чтобы добраться до особняка, бойцы вскарабкались на утес по веревке, упираясь ногами в скалу. Обычно Юн с этим справлялась без особого труда, а тут так устала, что, когда перевалилась через край, еще пару секунд держалась за веревку, тяжело дыша. Пин помог ей подняться на ноги, извинился перед солдатами, следовавшими за ними, и спросил девушку, как она себя чувствует. Хотя внезапно навалившаяся усталость немного беспокоила Юн, она ответила, что с ней все в порядке, и, доказывая это, бегом припустила к дверям особняка.

Лейтенант Дао взялся за кольцо, украшенное изящным орнаментом, и постучал им в двери:

– Открывайте! Именем Народной Красной армии!

Когда ответа не последовало, Юн и трое других солдат взялись за мраморную скамью, стоявшую в саду, и принялись бить ею в двери, как тараном, покуда они не поддалась. Двое слуг с бритыми по старой, еще имперской традиции лбами уронили посохи и подняли руки. Женщина в шелковом наряде с узором в виде бабочек, стоявшая позади них, вскрикнула, прикрыла рот платочком и побежала вверх по винтовой лестнице.

– Стоять! – рявкнул лейтенант Дао.

Он потрепал Юн по спине и кивнул в сторону женщины. Внутреннее убранство особняка будто лучилось умиротворяющим красноватым светом, отчего казалось, что солдаты оказались внутри апельсина. Юн выпустила из рук скамейку и, чуть поколебавшись, прежде чем ступить грязными ботинками на ковер, бросилась вместе с остальными к лестнице. На самом ее верху, в сиянии электрического светильника, бойцы снова увидели женщину в шелках. Она съежилась в углу, прижимая к себе двух девушек. Где-то поблизости в одной из комнат играл граммофон – звучала популярная песня одной шанхайской звезды под названием «Странствующая певичка». Присмотревшись к женщине, Юн поняла, что богачке лет сорок-пятьдесят и она старше, чем показалась на первый взгляд, а девушкам, скорее всего ее дочерям, около шестнадцати или семнадцати. Они были близняшками, причем одна со вздувшимся животом. За свою жизнь Юн нечасто встречала беременных, но и она могла с уверенностью определить, что девушка уже на позднем сроке.

– Где твой муж? – проорала Юн женщине, опуская винтовку. – Где господин Кай?

Та кивнула на дверь комнаты напротив. Юн вломилась туда и увидела пожилого мужчину, лет шестидесяти, а то и старше, лежащего без чувств на мягкой кровати в западном стиле с занавесками, вышитыми изображениями фениксов. Девушка сразу же почуяла знакомый ей запах ароматизированного опиума. Неудивительно, ведь ее детство прошло среди людей, куривших эту дрянь.

К тому времени, когда взвод выволок всех членов семьи Кай во двор, вокруг особняка собралась толпа, состоявшая из жителей деревни. Как обычно в подобных случаях, Кая связали по рукам и ногам и усадили на низенькую табуретку, чтобы все остальные как бы возвышались над ним. С его домочадцев – трех женщин – сняли браслеты и кольца и заставили, понурившись, встать рядом с Каем, с табличками, украшенными надписью «Подстилки мироеда». От старосты деревни бойцы узнали, что обе девушки вовсе не дочери Кая, а на самом деле его вторая и третья жены. Настоящие дети помещика давно уехали: сын служит полковником в армии Чан Кайши, а дочь работает певичкой в Шанхае.

– Что за мерзкая семейка! – воскликнул завотделом пропаганды. На его рукаве алела повязка, красная, как знамя партии. Один из помощников подал ему ведро с водой, и завотделом выплеснул ее Каю в лицо. Старик, который, казалось, все никак не мог окончательно прийти в себя, прищурившись, оглядел двор. Капли воды стекали с его белой бороды, которая от влаги начала завиваться, отчего Кай стал похож на козла.

Завотделом принялся зачитывать длинный список обвинений: укрывательство врагов, жестокое обращение с крестьянами, употребление наркотических веществ.

– Тебе есть что сказать в свою защиту?

Старик поднял голову, облизнул губы и прочистил горло.

– Я никогда… – начал было он и снова закрыл глаза. Ему плеснули в лицо водой. – Я никогда в жизни не потреблял наркотиков, – наконец выдавил из себя Кай, и толпа загоготала.

Когда проработка богатея подходила к концу, Юн, Пину и остальным бойцам взвода поручили пройтись по особняку и собрать все ценное. Валюту, драгоценности, а также изделия из золота и серебра полагалось сдать, но при этом красноармейцам разрешалось оставить себе различные менее ценные вещицы, если они сумеют унести их в руках или запихнуть в карманы.

– Ты права, – сказал Пин, протягивая Юн блестящую деревянную табакерку. – Этот Кай заслужил наказание. Такие, как он, не заслуживают ни земельных наделов, ни прочих привилегий простого трудового народа.

– Что тебя заставило изменить свое мнение? – спросила Юн.

– Его бестолковость, – Пин покачал головой. – У него же нет ни капли мозгов, и при этом погляди, в какой роскоши он живет! И знаешь, что меня задело сильнее всего? Его вообще не мучает совесть. Ни капельки. Народ кругом с голодухи древесную кору жрет, а он пирожные уминает. Я бы так никогда не смог.

Юн поставила табакерку обратно на стол и коснулась горла. То ли упоминание о еде, то ли царивший в особняке аромат, навевавший воспоминания о былом, внезапно вызвал у девушки приступ дурноты.

– Что с тобой? – нахмурился Пин.

– Ничего, – ответила она. – Просто до ветру нужно.

Она бросилась к уборной в конце коридора, склонилась над фаянсовым унитазом в западном стиле и выблевала свой завтрак, почувствовав кисловатый привкус сладкого картофеля и репы. У нее болел живот, словно внутри завелась крыса, которая принялась грызть ей кишки. Когда Юн вернулась в спальню за табакеркой, Пина там уже не было. Внезапно девушке страшно захотелось прилечь, что она и сделала, положив голову на мягкую подушку Кая. «Может, опиума покурить? Хотя бы одну затяжку сделать», – мелькнула мысль у нее в голове.

– Давай спускайся! – позвал ее Пин. – У меня для тебя сюрприз!

Юн сползла с постели и, опершись на винтовку, встала. Выйдя на лестницу, она взглянула вниз и увидела Пина с лейтенантом Дао, накрывавших стол ярко-красной скатертью. Солдаты из их взвода наливали друг другу в блестящие зеленые рюмки водку из сорго. Каким-то образом Хай-у все же удалось добраться до особняка, и теперь он показывал одному из солдат, как научился бить своим протезом. На двери кто-то наклеил бумагу, на которой начертал гигантских размеров иероглиф «си», означавший «счастье». Когда Юн преодолела половину лестницы и ее лицо залили солнечные лучи, проникавшие в особняк сквозь окна первого этажа, все радостно загомонили.

– В чем дело? – недоуменно спросила она.

– Это все Пин. Все вопросы к нему, – лейтенант Дао развернул Пина, стоявшего к девушке спиной, и показал, что теперь гимнастерку оружейника украшает большущий красный цветок.

– Нет-нет-нет, – рассмеялся Пин. – Это все лейтенант придумал.

– Ладно-ладно, – закивал Дао. – Твоя правда. Это моя идея. Но мне бы это и в голову не пришло, если бы Пин не сказал: «Какой у Кая чудесный особняк, хоть свадьбу в нем играй».

– Свадьбу? – переспросила Юн, почесывая голову мизинцем. – Разве сейчас время?

Пин удивленно уставился на нее округлившимися глазами. Его взгляд застыл:

– Я думал, ты сама этого хочешь. Мы ведь об этом говорили. Что, забыла?

Юн с трудом вспомнила, как между делом рассказывала про господина Чжу, который водил свою очередную невесту по городу, хвастаясь ее молодостью и красотой. При этом девушка отметила, что она, Юн, хотела бы, чтобы ее собственная свадьба, когда до нее дойдет дело, быть простой и на ней присутствовали бы лишь те, кого она уважает… Она просто болтала, чтобы убить время, а Пин воспринял ее слова всерьез.

– Пин совершенно прав, – кивнул лейтенант Дао. – Лучшего места для свадьбы вы не найдете. Мы в настоящем дворце, у нас много вкусной еды, – он показал на вареную курицу и морковную запеканку на столе, – кроме того, все в сборе. Кто знает, что нас ждет в ближайшие несколько недель? Может, нам предстоит переход, который займет много месяцев. На кой вам свадьба посреди леса? Кругом стрекочут сверчки, народ чавкает у костра… Кроме того, я, ваш командир, должен заботиться о вашем моральном облике. Вы спите вместе, однако при этом не состоите в браке. Так не годится. Сейчас, может, ваши товарищи и молчат, но пройдет пара недель, и начнутся разговорчики.

Слова лейтенанта напомнили Юн историю, случившуюся с одной из медсестер из полевого госпиталя. Той – ее имени Юн не запомнила – шел восемнадцатый год, и она вышла замуж за одного из личных помощников Мао. Медсестра поведала Юн, что до замужества лечила этого помощника от ожогов. Через две недели после выписки Мао пришел в госпиталь и лично поблагодарил ее за спасение жизни товарища. К тому времени медсестра уже и не помнила, о ком идет речь. «Смелые мужчины должны быть вместе со смелыми женщинами», – сказал ей Мао. Затем он поднял ее голову, взяв за подбородок, и спросил: «Ты меня поняла?» Она ничего не поняла, но не хотела показаться дурой и потому сказала: «Да, конечно». «Вот и отлично!» – сказал Мао и повел ее к своей пещере, возле которой стоял тот самый его личный помощник с красным бутоном. Сама того не зная, девушка согласилась выйти за него замуж!

Юн, дослушав рассказ, сперва подумала, что медсестре повезло, ведь ее судьбу решил один из вождей. Только сейчас она наконец поняла, что чувствовала бедняжка.

– Я все понимаю, – кивнула Юн. Она улыбнулась Пину и встала рядом с ним. – Только давайте побыстрее, а то у меня живот весь день болит.

– Что ты ела на завтрак? – спросил Пин.

– То же, что и ты. – Девушка принялась массировать живот. – Ощущение такое, словно внутри поселилась какая-то тварь, которая так и рвется наружу.

Хай-у, который сидел за столом и опрокидывал в себя одну стопку за другой, громко расхохотался.

– Да ты беременна! Просто пока об этом даже не подозреваешь!

Юн выпрямилась. Она посмотрела на лейтенанта Дао, который уставился на ее живот, а затем на Пина, который выглядел так, словно в него только что ударила молния.

– Не может быть, – Юн помотала головой. – Это невозможно.

3

В ту ночь, лежа рядом с Пином в постели господина Кая (лейтенант разрешил новобрачным остаться особняке, поскольку это была их первая ночь), Юн осмотрела свою грудь. Вокруг ее сосков начало припухать. До сегодняшнего дня девушка объясняла это тем, что стала лучше питаться после того, как Красная армия добралась до Наньцзицунь, но теперь понимала: этому есть и более правдоподобное объяснение – ее беременность. После бесцеремонных слов, брошенных Хай-у, она еще долго пыталась убедить своих товарищей, что не беременна. «У меня всего две недели назад были месячные», – выпалила она, желая доказать свою правоту, на что Хай-у заявил, что у беременных тоже порой случаются кровотечения, особенно в начале. Юн отмахнулась от этого довода, сославшись на его ненаучность. «Да где ты вообще обучался медицине?» – запальчиво спросила она. Лейтенант Дао велел ей успокоиться и подчеркнул, что беременность – это хорошая новость, которую следует отметить отдельно. Все за нее выпили, пожелав Юн родить упитанного мальчугана. К концу празднества она уже не пыталась ни с кем спорить, а когда Пин спросил, действительно ли ему предстоит стать отцом, потребовала, чтоб он убрал со своего лица столь дурацкое счастливое выражение.

Юн села и потерла поясницу. Кровать оказалась слишком мягкой, и теперь у нее ныл позвоночник. Пин, храпевший, как дикий кабан, свернулся калачиком, занимая на постели столько же места, сколько в своем уголке пещеры. Юн расстроилась из-за своей беременности, тем самым очень озадачив Пина. Чтобы не портить ему настроение еще больше, она не стала задавать ему очевидные вопросы, вертевшиеся у нее на языке. Как им растить ребенка? Что им делать с малышом? Они ведь служат в действующей армии!

Когда она закрыла глаза, перед ее мысленным взором предстала молодая беременная жена господина Кая, которая стояла с табличкой на шее «Подстилка мироеда». Впервые Юн задумалась, а не слишком ли сурово поступает отдел пропаганды. Господин Кай, конечно же, заслуживал самой суровой проработки, но почему вместе с ним должны были страдать его жены? Это ведь не они облагали крестьян непосильным поборами, не они давали кров вражеским солдатам. Да их даже, наверное, никто не спросил, когда выдавал замуж за этого старика. Почему тогда эти бедняжки должны расплачиваться за преступления, которые не совершали? Юн вспомнила про первого императора Китая Цинь Шихуанди. После его кончины его жен и слуг заживо похоронили вместе с ним. И вот сейчас отдел пропаганды точно так же поступает с женами Кая. Юн решила, что женщины заслуживают наказания только в том случае, если по доброй воле выходят замуж за эксплуататоров и ведут подчеркнуто роскошный образ жизни. При этом снисходительность следует проявить в первую очередь к беременной жене господина Кая, поскольку ребенок, которого та носит под сердцем, не совершал никаких преступлений. Юн твердо решила, что наутро она пойдет в управу, где разместился отдел пропаганды с агитбригадой, и сама поговорит с беременной.

4

Охранник у дверей управы оказался редким упрямцем. Его перевели в отдел совсем недавно, и Юн его видела впервые. Он отказался пропустить девушку, даже когда она сказала, что является внештатной сотрудницей агитбригады.

– Документ у тебя есть? – спросил он, а когда она ответила, что потеряла его еще в Тецзиншани, лишь покачал головой. – Извиняй. Без документа не пущу.

Юн обозвала охранника дураком и собралась уже прорваться в управу силой, как вдруг дверь отворилась и вышла Мэйши, заместитель секретаря агитбригады, которая когда-то помогла ей перевестись в Третий корпус. Она сказала охраннику, что Юн говорит правду, и девушку пропустили.

Окна управы кто-то замазал смолой, и основным источником света служили горящие свечи. Оказавшись внутри, Юн поняла, с чего такие меры предосторожности. На длинном деревянном столе громоздились стопки банкнот и серебряных монет. Бойцы агитбригады тщательно разглядывали каждую купюру с помощью увеличительных стекол, а монеты раскладывали по номиналу. В дальнем конце комнаты за круглым столом поменьше устроились мужчина с женщиной, наряженные в шелка, которые нанизывали кольца, браслеты и ожерелья на пояса и спицы от зонтика. Они собирались тайком переправить драгоценности в города, находившиеся под контролем гоминьдановцев, чтобы помочь подполью. Юн это знала, потому что сама участвовала в одной из подобных операций и в результате оказалась в Красной армии.

– Солдатам уже много месяцев не платят жалованье, – пояснила Мэйши. – Поэтому мы и замазали окна. Зачем напрасно народ искушать?

Юн завидовала Мэйши, высокой широкоплечей женщине с волевым подбородком. Она как-никак успела поучиться в престижной военной Академии Вампу, через которую прошли многие командармы и руководители партии, и была замужем за Хуан Дашу, офицером связи, который напрямую взаимодействовал с Политбюро.

– Я пришла, чтобы поговорить с беременной женой господина Кая, – Юн знала, что Мэйши нравятся люди, которые сразу переходят к делу, а не ходят вокруг да около.

– И зачем? – спросила Мэйши, усевшись в конце длинного стола, где пересчитала стопку серебряных долларов[5] и записала сумму в блокнот.

– Можно начистоту? – спросила Юн. Она прислонила винтовку к стене и пододвинула к себе табуретку.

– Надеюсь.

– Ты считаешь, мы поступаем правильно, наказывая ее таким образом? Она не могла быть соучастницей преступлений господина Кая. Она просто оказалась не в том месте не в то время. И мне жалко ее нерожденного ребенка.

Мэйши отложила ручку.

– Наверное, ты права. Я тоже считаю, что девушка не заслуживает такой доли. Но, если подумать, в мире полно других людей, страдающих больше, чем она, и притом тоже без всякой вины. Тебе это известно лучше, чем кому-либо другому. У нас есть принципы, которым мы следуем. Возможно, они не во всем идеальны, но если мы их станем менять на ходу, то потеряем все, за что боремся. Неужто судьба какой-то третьей жены богатого помещика стоит того, чтобы ради нее поставить на карту благосостояние всего народа?

Юн хмыкнула.

– Я могу хотя бы с ней повидаться? Мне от этого полегчает.

Мэйши склонила голову набок, уставившись на Юн так, словно видела ее впервые.

– Что на тебя нашло? – спросила она. – Я не узнаю героя Цзи-ани. Где та девушка, которая словно тигрица в одиночку преградила путь отряду гоминьдановцев и спасла жизни пяти товарищей-разведчиков?

Юн вытерла нос большим пальцем и отвернулась.

– Так ты отведешь меня к ней или нет? – глухо спросила она.

Мэйши улыбнулась.

– Отведу, само собой, коли ты настаиваешь. Но только скажи мне честно, зачем тебе видеться с ней?

– Ты поднимешь меня на смех.

– Теперь я точно от тебя не отстану.

Юн пробормотала, что хотела бы поговорить с Мэйши в каком-нибудь укромном месте, а не в управе с замазанными смолой окнами, но потом сама же досадливо махнула рукой:

– Да пошло все к черту. Ты все равно рано или поздно обо всем узнаешь. Вообще-то я сама еще не уверена… Но… – девушка сделала глубокий вдох, – возможно, я беременна.

Мэйши сунула ручку в завязанные узлом волосы и заключила Юн в объятия.

– Поздравляю! И с чего ты взяла, что я стану над тобой смеяться?

– Не знаю, – чуть растерянно ответила Юн. С началом отступления Пин взял за манеру в шутку называть Юн «товарищем Мулань». Прозвище пришлось Юн по вкусу, и сейчас ей захотелось рассказать подруге, что собиралась заводить ребенка только после окончательной победы над гоминьдановцами. – У меня такое странное ощущение, словно мое тело мне уже не принадлежит… – пожаловалась Юн. – Мне так хочется, чтобы – раз! – и все стало как прежде.

– Я знаю, каково тебе. Поначалу, когда я вынашивала сына, чувствовала то же самое. – Мэйши взяла со стола курящуюся паром кружку чая и сделала глоток. – Но ты уж мне поверь, стоит тебе взять своего ребенка на руки, и ощущения тут же изменятся. Когда я родилась, моему отцу уже было сорок. Он мне говорил, что жалеет лишь, что я не родилась раньше – тогда бы мы провели больше времени вместе.

– Славно сказано, – кивнула Юн, хотя ей от слов подруги ни капельки не стало легче. Воображение услужливо нарисовало ей, как родной отец-рикша продувает ее в кости в игорном доме господина Чжу, а за ней и повозку, с помощью которой он на протяжении десяти лет зарабатывал себе на жизнь.

– И кто же счастливый отец? – спросила Мэйши. – Тот самый Ло, о котором ты мне рассказывала?

Юн долго молчала, уставившись в замазанной смолой окно. Оно было приоткрыто, и сквозь щель девушка увидела гнездо. В него спикировал воробушек, державший в клюве червяка для птенчика.

– Я так понимаю, отец не Ло.

– Я вчера вышла замуж, – тихо обронила Юн.

Мэйши от удивления вытаращила глаза:

– А меня чего не позвала? И кто твой избранник? Я его знаю?

Несколько секунд Юн собиралась с мыслями, прикидывая, как бы половчее обо всем рассказать.

– Все случилось очень неожиданно… – Девушка поведала старшей подруге, как Ло погиб в бою и как Пин, приходившийся ему лучшим другом, вытаскивал тело из-под огня. Потом она добавила, что Пин – оружейник и человек добрый, с широкой душой, таких она в жизни не встречала.

– Надо придумать малышу прозвище, – улыбнулась Мэйши. – Какое-нибудь погаже, чтоб на него не польстились злые духи. Например, Сяочун, Букашка, – она сунула руку в карман, достала серебряный доллар и протянула девушке. – На, держи. Считай это подарком на свадьбу.

– Спасибо, – Юн взяла монету и встала, собираясь откланяться, но тут вспомнила, зачем пришла. – Так ты разрешишь мне повидаться с беременной?

– Я думала, ты о ней забыла, – нахмурилась Мэйши.

5

Беременную звали Чо. Ее заперли в деревенском амбаре вместе с господином Каем и остальными его женами. Когда Мэйши открыла дверь, из амбара выбежала крыса. Три жены лежали в одном углу амбара на мешках с рисом, в другом углу трясся господин Кай. Изо рта у него шла пена. Его руки и ноги были связаны цепями, и потому старик не мог полностью выпрямиться.

– Чо, – Мэйши показала на беременную девушку. – Встань и иди сюда.

Та поднялась и поковыляла к дверям. Юн решила, что Чо отсидела ногу. Ее одежду, еще вчера красивую и чистую, покрывали пятна грязи и стебельки присохшего сена. На ее голове еще сохранялось подобие прически благодаря заколке из белого нефрита, удерживавшей волосы. Юн подумалось, что теперь девушка выглядит даже красивее, поскольку больше не строит из себя представительницу высшего класса.