Змееносец бесплатное чтение

1.

Её разбудил скрип паркета. Не открывая глаз, женщина повернулась набок, положила руку на соседнюю подушку. Пустую, конечно. Муж, как обычно, проснулся первым. Сейчас шесть, она знала это точно. Последние годы их совместной супружеской жизни её муж вставал ровно в шесть утра.

Она не имела ничего против этого. По крайней мере, будет знать, когда у супруга начнётся душевный кризис – в этот день он проснётся в шесть и НЕ встанет с постели. Или вообще проспит. Тогда… Что она будет делать тогда – пока неизвестно. Одно понятно – если мужчина, приближающийся к пятидесяти, начинает менять привычки, его жене пора начинать тревожиться.

Это было главной причиной, по которой она не требовала его ухода со службы. Хотя пенсия уже была им выслужена – и, видит бог, неплохая, больше, чем многие зарабатывают в Москве! – её пугало именно неизбежное в этом случае изменение его ритма жизни, такого равномерного и предсказуемого. Иногда муж казался ей машиной, механическим болванчиком, изо дня в день крутящимся по одному и тому же маршруту. Смешно, он порой месяцами в командировках. Но и там, можно было не спрашивать, он вставал в шесть. Если даже спал два–три часа.

Однажды она спросила, чем вызвана такая фанатичная привязанность к устоявшимся привычкам. Вопрос был задан шутливым тоном и подразумевал такой же шутливый ответ, с чувством юмора у него был полный порядок. С серьёзным видом, однако, он начал объяснять ей, что ежедневное повторение одних и тех же действий становится для человека неким ритуалом, молитвой. Сделал всё как надо, условно говоря, встал с той ноги, и день задастся, нет – ну уж не обессудь… Суеверие такое, пояснил он тогда и смущённо улыбнулся. А увидеть Виктора Хозина смущённым само по себе было не так‑то просто.

Не открывая глаз, она прислушивалась, как оживает, пробуждается от зимнего сна квартира. Вот в соседней комнате закашляла Лара. Она болела уже две недели, а третья четверть определяющая, занятия пропускать нельзя. Впрочем, завтра на выписку. Маринка наверняка спит без задних ног, просидела опять, засранка, всю ночь за ноутбуком. Под утро, когда выпитая неурочно перед сном чашка чая попросилась на выход, она, идя по коридору, увидела полоску света, пробивавшуюся на паркет из‑под двери комнаты старшей дочери. Надо было зайти и стащить с головы наушники. Заодно посмотреть бы, с кем она там общается. Лара под большим секретом недавно рассказала матери, что у Марины завёлся взрослый поклонник из Австралии, вроде бы даже приличный, вот они и переписываются каждую ночь. У них‑то в Канберре день, ему в своём офисе делать нечего – вот и строчит. Хам какой – мало того что дурит голову московской старшекласснице, так ещё и делает это, когда ему удобно. Надо будет с Мариной поговорить – на носу ЕГЭ. Трудно рассчитывать на большой балл, когда весь день этим носом клюёшь.

На кухне звякнула чашка, послышалось недовольное бурчание. Она невольно прыснула в подушку. Муж передвигался по квартире как шпион. Он всегда ходил очень тихо, даже когда располнел, как‑то по‑особому ставя ноги. По её просьбе он объяснил ей принцип: сначала наступаешь на пятку, потом переносишь вес на переднюю часть стопы. Она попробовала – оказалось неудобно. Ничего, сказал он тогда, главное привыкнуть – потом и сама не будешь замечать, что так ходишь. Сохраняют же матросы походку вразвалку, даже когда не на корабле. Она представила себя ходящей вразвалку – не лучший вариант. Благоверный в ответ лишь пожал плечами – дело твоё. В этом был весь Хозин; он много знал, но насильно знаниями ни с кем не делился.

Может быть, он был другим в молодости? Она беспокойно заворочалась, мысль ей не понравилась. Она была второй женой своего мужа, и это обстоятельство её раздражало. Ревность не отравляла ей жизнь, повода он ей никогда не давал: не опаздывал с работы, не предупредив, что задержится, брал трубку, когда она звонила. Всё это не говоря уже об отсутствии посторонних запахов, волос, следов помады. Тем более, многократно обыгранных в анекдотах забытых трусиках в кармане пиджака или упаковок презервативов. Короче, сомневаться в его верности за семнадцать лет совместной супружеской жизни ей не приходилось. И лучшей порукой этому было то чувство спокойной, равномерно текущей жизни, которое наполняло её существование последнее десятилетие брака, особенно после рождения младшей дочери. Это были хорошие годы. Она прожила их в своё удовольствие за спиной мужа. Да, диссертацию так и не дописала, карьеры не сделала, ну и что? Так ли это было нужно? Зато растила детей, готовила, держала в чистоте дом, чтобы ему можно было отдыхать после работы. На их дачном участке она вырастила такой цветник, предмет зависти соседей – впору магазин открывать. Были на этот счёт мысли, может быть, она ещё этим и займётся, когда дочери вырастут окончательно. Спокойная жизнь в достатке. Родители, слава богу, здоровы, справляются со всем сами. Что ещё нужно для счастья?

Но в этой гигантской бочке мёда была и маленькая ложка дёгтя. Где‑то жила другая женщина, которой предназначалось всё то, чем пользовалась она. О причинах своего развода Хозин при их знакомстве говорил неохотно, обтекаемыми фразами. С трудом даже удалось вытянуть из него её имя. Как можно расшифровать фразу «не сошлись характерами»? Для того, чтобы это осознать, ему понадобилось четыре года? С его‑то умом? Ни одной фотографии его первой жены в квартире не было – даже не понять, что в ней внешне было не так. Несколько лет назад, обсуждая общего знакомого, который женился в очередной раз, она как бы невзначай, не рассчитывая на ответ, задала вопрос о ТОЙ.

Жива, неожиданно сказал Хозин. А потом замкнулся как устрица, видимо, горько сожалея, что ляпнул не подумав. Это стало поводом для нешуточных душевных мук, на пике которых она даже подумала о разводе. Но потом остыла: было бы удивительно, если бы имея доступ ко всем информационным базам, он с его‑то педантизмом не отслеживал судьбу не последнего в его жизни человека. Это был как дамоклов меч, висящий над головой. Когда они познакомились, она, боясь отпугнуть его от себя излишней дотошностью, вопросов почти не задавала. Лишь узнав о беременности, когда рассказала о ней и увидела его изменившееся лицо, на котором была странная смесь радости и испуга, она неожиданно для самой себя выпалила: есть ли у него дети? Нет, последовал ответ. Она поверила и, похоже, услышала тогда правду. По крайней мере, алиментов он никому не платил. И на том спасибо.

Ну, была и была. И ведь не ревнива вроде, а думать о другой, пусть бывшей и до неё, неприятно. Ведь не просто так он на ней женился. Значит, были чувства. Почему же они ушли? И ушли ли в действительности?

А может быть, завтра она появится на пороге и скажет ему, что готова всё начать сначала. Только для этого нужна сущая малость: бросить нынешнюю жену с двумя дочерьми. Как он поступит тогда? Откажется и закроет дверь? Она надеялась на это, но уверена ли она, что именно так и будет?

Нет.

И вот это‑то и заставляло ей порой ворочаться в постели рядом с мерно похрапывающим мужем. Заставляло хмуриться, видя на своём отразившемся в зеркале лице очередную появившуюся морщину. Она не боялась молодых соперниц. Она боялась той, которая была рядом с её супругом, когда он был молод.

Она отбросила одеяло и села на постели. Поискала глазами тапки; один почему‑то выглядывал из‑под прикроватной тумбочки. Наверное, задела ногой, когда возвращалась после предрассветного «пись‑пись». Сунув ноги в привычную мягкость войлока, она поправила перекрутившиеся за ночь бретельки ночнушки, набросила на плечи розовый халат. Подошла к туалетному столику. В зеркале отразилась тридцати восьми, ладно, без нескольких дней тридцати девятилетняя женщина. Довольно красивая, по её скромному мнению, пусть и не с идеальной фигурой, зато без следов оплытия, какие бывают у дважды и более рожавших. А она ещё молода и может родить ещё. И не раз. Захочется ли ей этого? Наверное, нет. Забеременей она сейчас, ребёнок родится, когда ей будет уже за сорок. Вырастет и начнёт стесняться перед друзьями старой матери. Нет, лучше не надо.

Вздохнув, она покрепче запахнула халат и, смочив ватный диск лосьоном, протёрла лицо. Пара минут потребовалось на то, чтобы привести в порядок волосы. Всё, теперь можно выходить.

Её муж был почти одет – не хватало только пиджака. Услышав её шаги, он отвернулся от выходящего на проспект Вернадского окна кухни. В правой руке он держал чашку с кофе, в левой блюдце. Посуду за собой, как всегда после завтрака, он, не оставляя ей, уже вымыл.

– Ты похож на официанта.

– А ты – на красивую женщину.

Фраза была дежурной, но тем не менее приятной. Она подошла к мужу, поцеловала его в гладко выбритую щёку. Вот ещё, кстати, она никогда не видела его с бородой. Максимум – очень короткая щетина. Ещё один звоночек, который зазвонит, если её размеренной жизни будут угрожать перемены. Что и говорить, иметь мужа‑педанта может и скучно, но безопасно.

– Что на улице?

– Каша. Как обычно.

– Московский февраль, что ты хочешь, – она поправила ему галстук, сняла с плеча несуществующую соринку. – Маринка сегодня всю ночь за компьютером сидела. Не каникулы между четвертями, надо высыпаться. Скоро экзамены. Поговоришь с ней?

На его лице не отобразилось ничего. Среднего роста, массивный, начинающий полнеть мужчина под пятьдесят, казалось бы, ничего особенного для тех, кто не знал его близко. Волосы на его голове уже начали редеть, и вообще он выглядел старше своих лет. Своё неудовольствие он не выразил никак, но по тому, что не донесённая до краешков губ чашка на секунду замерла в воздухе, она поняла: просьба была высказана не вовремя.

– Я сама, – торопливо поправилась она. – Это так, женские разговоры. Незачем тебя привлекать.

– Не в этом дело, – ответил он медленно, допивая кофе. – Меня могут отправить в командировку.

Она смотрела, как он идёт к раковине, намыливает чашку. Новость огорчила её. Как раз через четыре дня её день рождения. С годами она всё больше ценила проведённые вместе с мужем минуты. Запланировала поход в театр, хотела порадовать его и себя.

– Да? Когда? – вот один из неприятных аспектов его службы: командировка. Нечастый случай, но, увы, неизбежный.

– Может и сегодня, – он потянулся к лежащему на посудомойке телефону, снял со спинки стула пиджак.

Она хотела было спросить, надолго ли он может уехать, но осеклась. Предугадать было невозможно. Плакал, похоже, её театр. А жаль – новая постановка, так хотелось сходить посмотреть её именно с ним.

– Вернусь – поговорю, – коротко пообещал он уже из ванной. Раздались быстрые энергичные шуршащие звуки – он чистил зубы. Она прислонилась к косяку и смотрела, как муж сплёвывает пену, тщательно полощет рот. Ничего не меняется в их жизни. Хорошо это или плохо?

– В Ленкоме новый спектакль, – сказала она.

– Сходи с подругами, – он уже прошёл к двери и надевал ботинки. Подшутить над ним, что ли?

– Хозин, ты что, мысли читаешь? Так и хотела ведь.

Он ответил не сразу, застегнул пальто и тщательно повязал поверх него шарф.

– Когда живёшь с женщиной почти двадцать лет, научишься мысли читать.

– Не двадцать. Семнадцать.

– Восемнадцать. Ты забыла – мы с тобой год жили до свадьбы.

– Не забыла. Это ты забыл, – с этими словами она протянула ему его любимую кепку.

Усмехнувшись, он показал на торчащую из кармана пальто запасную шапку. Ах да, на той же оторвалась пуговичка, она вчера обещала ему пришить, и так и вылетело из головы.

– Я не забыл.

Ты‑то ничего не забываешь.

– Хозин! – негромко крикнула она в удаляющуюся на лестничной площадке спину. Он обернулся, вопросительно посмотрел.

– А если я с мужчиной в театр пойду?

– А на здоровье, – губы его слегка раздвинулись в улыбке.

– Я ведь могу.

Пару секунд он разглядывал её оценивающим взглядом, потом вернулся. Она закрыла глаза, чувствуя, как её так знакомо обняли мужские руки, и подставила губы для поцелуя. От его дыхания пахло зубной пастой.

Открыв глаза, она увидела, что он разглядывает её лицо.

– Не можешь! – сказал он, и она рассмеялась.

Запирая за ним дверь, она подумала, что, наверное, он прав. Если живёшь с женщиной восемнадцать лет, поневоле научишься читать её мысли.

2.

Стеклоочиститель барахлит. Меняли, да косоруко, умельцы хреновы. Официальный дилер – тоже мне. Опять в ремонт отдавать? Нет уж. У Валеры знакомые есть, лучше у них. Бандиты, конечно, бывшие, не отстреленные в девяностые. Теперь бизнесмены. Автосервис держат в гаражах. И работают лучше, чем у дилера. По статистике машину чаще всего крадут после техосмотра. Вот и думай – к каким бандитам пойти: официальным или обычным? Менты – к преступникам, преступники – к ментам. Всё и все смешались.

Ну, проезжай давай. Опять кольцо стоит. Москва, Москва…

А если и правда сегодня отправят усилять провинцию? Пожалуй, так даже лучше. Тягостно дни рождения проходят в последнее время. Постарел я, что ли? Да, постарел. Ещё лет пять назад и в ресторан бы Вальку повёл, и в командировку рванул. Сейчас уже не хочется ничего. Осесть бы на даче на полгода, читать книги. В себе подразобраться – что дальше делать? Менять профессию? Под полтинник? И куда идти, в частные сыскари? Нет уж. Начальство пока не гнёт, уважают. В самом деле, заслуженный специалист по маньякам – ха! Тоже мне… Просто часто везло. С другой стороны, если везло, то почему именно мне? Потому что работал, вот почему. Носом землю рыл. Насколько Вербицкий был талантливее меня. Умнее. И где теперь? Неизвестно. Спился, наверное, окончательно. Не зря его выгнали тогда – как можно документацию по осведомителям доверять алкашу.

Успех – это всегда десять процентов таланта, остальное трудолюбие. Талант – он как дрожжи в тесте. Хороших пирожков без него не напечёшь, но сам по себе штука довольно неприятная. Попробуйте‑ка есть одни дрожжи… Кто же про десять процентов сказал? Вертится в голове… Декарт, что ли… Нет, не вспомню. Память подводит на такие мелочи – вот что досадно. Подводит память. Ладно, это ничего. Главное, ширинку в туалете не забывать расстёгивать и штаны снимать – остальное не так важно.

Что за кретины опять у Соловьёва на радио в эксперты записались? Невозможно же слушать – такую чушь несут. Куда же делась хорошая музыка? А может, это тоже признак старости – человек становится всем недоволен. Хорошо хоть, что не бурчу как дед. Дед – пердулет.

А со стеклоочистителем надо что‑то делать. Достаточно одно запустить – и через пару лет машина будет как помойка. Хорошо, что жена вторую покупать не хочет. В два раза было бы больше головной боли. Со школой устроились нормально – дочкам ходить недалеко. Через два дома. Некуда жене ездить. Хорошая она у меня.

Надо посмотреть, что за ухажёр у Маришки. Может, захватить её ноутбук на выходные к айтишникам? Пусть посмотрят. Она вроде к подруге на дачу собралась. Знаем мы этих подруг. Поставить на прослушку её, что ли? Послушать, о чём по телефону болтают. В семнадцать лет о чём дети говорят – о сексе, конечно. Дети. Взрослые уже. Меня выше. Главное, чтобы не забеременела, пока институт не закончит. А то и правда стану молодым дедушкой. Принесёт в подоле – вот папочка, берите и радуйтесь. С внучком вас.

Слишком много развелось таксистов. Прямо как в Каире. Вся Москва в жёлтых машинах. У нас хоть водят поприличнее.

Нет, хорошо сегодня еду. Почти добрался.

Смутное ощущение какое‑то на душе. Как будто подзапутался в жизни, непонятно что дальше делать. Позвонить бы маме сейчас, посоветоваться. И позвонил бы. Если бы она была жива.

А, может быть, Ларисе?

Как будет выглядеть звонок первой жене двадцать лет спустя? Как у Дюма прямо: «Двадцать лет спустя».

В Костроме сейчас утро, разницы с Москвой по времени нет. Восемь с половиной. Вполне прилично.

Так может, и правда позвонить?

Нет, глупость. Но что же так тянет набрать‑то её? В последние месяцы постоянно о ней думаю. Бред. Старость это всё – точно. Потянуло снова. И она уже старая. Если мне на себя в зеркало по утрам смотреть противно, то какая сейчас она?

Что бы сказала Валя, если бы узнала, что нашу дочь я назвал в честь первой жены? И соврал когда‑то про её имя. А потом и про ребёнка…

Зачем я тогда это сделал? До сих пор не знаю. Супружеская ложь номер один. Впрочем, стой, мы же тогда ещё не поженились. Только когда она у меня спросила, как звали мою жену (хорошо, что паспорт в своё время поменял – чистые странички без штампов) – я сказал Лера. Валерия. А она Лара. И теперь у меня в доме растёт ещё одна Лариса. Слава богу, хоть характером не пошла.

Первая ложь. Но не последняя.

А главное – зачем? Что бы изменилось, если бы Валя узнала, что ОНА была Ларой? Не знаю. Только солгал я тогда не раздумывая, как из пистолета выстрелил. Наверное, испугался, что если скажу правду, навсегда потеряю всё, что мне когда‑то принадлежало. Как будто засвечу плёнку с фотографиями до проявления. Наверное, так. Не знаю.

Вот, доехал. Теперь бы запарковаться ещё.

Проклятая грязь. Только позавчера машину мыл – и уже опять уделался как чушок. Всё‑таки белые машины – это крест. Сколько не менял уже. Не могу купить другого цвета – непременно подавай мне белую. Фетиш у меня, что ли? Но тогда бы я и одну и ту же модель брал. А я наоборот – все перепробовал. И «Фьюжен» был, и «Вольво». БМВэшка, «Фиат». Теперь вот «Спортейдж». И все белые.

А, вот выезжает кто‑то. Удачно. А я – на его место.

Ну что – пора на работу?

3.

Человек в тёмно‑синем кителе с погонами генерал-майора сидел во главе длинного П‑образного стола. За этим столом официально могли разместиться двадцать шесть человек, а во время празднеств – больше шестидесяти, если сели бы не только с внешней стороны, но и с внутренней, и потеснились. Проверено было неоднократно, и в этом генерал-майор не сомневался. Сейчас здесь, не считая его, находилось всего четверо сослуживцев. Первый по правую руку – его заместитель по фамилии Зимин. Заместитель, заместитель, вечный заместитель, уже шесть лет как заместитель. А до этого был у него в подчинении начальником одного из отделов, пока заместителем предыдущего начальника управления был сам нынешний генерал-майор. Надёжный человек, проверенный, почти друг. Можно было быть полностью уверенным в том, что этот не подсидит. Почти уверенным.

Рядом с Зиминым сидел худощавый очкастый парень с тонким носом и немного вьющимися на концах прилизанными волосами. Очки были новомодные, с большими круглыми линзами, которые закрывали молодому человеку пол‑лица. Его генерал-майор не знал, и это раздражало. Он не любил видеть незнакомцев в этом кабинете. Но если Зимин привёл его – значит, так было надо. Значит, комсомолец этот имеет отношение к теме нынешнего разговора. Аналитик, поди. Зимин обожал аналитиков и привечал их. Вокруг него всегда толпились ботаники с сильно завышенной самооценкой. Как правило, для того, чтобы спустить их с небес на землю и поставить на место, достаточно было сильно рявкнуть по‑командирски. Взглядов со значением эта продвинутая молодёжь, абсолютно беспомощная в бытовых вопросах, привыкшая общаться с компьютером и телефоном больше, чем с человеком, не понимала.

Напротив этих слева сидели ещё двое. Ближайший – начальник одного из отделов, Антон Романович Мороз. Он появился в их «конторе» относительно недавно, и его приход поначалу породил в коллективе множество шуток: Мороз в подчинённых у Зимина. Потом шутки, как всегда и бывает, приелись, за пару лет «сезонный» тандем сработался. Жалоб и нареканий на новичка генерал‑майор от своего первого зама никогда не слышал. Сухая статистика показывала улучшение работы возглавляемого Морозом отдела. Характер у него был ровный, с коллегами вёл себя корректно. Штирлиц, а не сотрудник. Как раз такие и казались всегда генерал-майору наиболее подозрительными. Кроме того, через какое‑то время до коллег начали доходить сведения о довольно‑таки странных увлечениях полковника. Так, заехавший за ним однажды домой водитель увидел аккуратно расставленные вдоль стены в одной из комнат макеты парусных кораблей, склеенных из спичек. Парочку он даже сфотографировал на телефон. Фотографии заставляли задуматься о качествах человека, сотворившего такое – труд был титаническим. Далее: полковник был большим любителем животных. Но не кошек‑собак или там, скажем, канареек. На балконе у него жили крысы – так, по крайней мере, он сказал, а потом невозмутимо подтвердил, когда его начали расспрашивать. Крыс никто не видел – специально в гости полковник никого не приглашал – однако зачем ему было лгать? Когда слухи о зверинце дошли до генерал-майора, он затребовал к себе личное дело Мороза. Дело это он впервые изучал при принятии нового сотрудника на работу. Теперь просмотрел его второй раз. Ничего необычного: стандартный карьерный путь. Никаких претензий не предъявить. Женат, сын, дочь. Странный человек. Как жена это терпит? Крысы на балконе! Бр‑р‑р…

Последним из четырёх присутствовавших оказался Хозин. И это было неприятно.

Хозин работал здесь ещё до того, как сюда перевёлся будущий генерал-майор. Более того, некоторое время они работали вместе. Не самые приятные воспоминания. Хозин был патологическим одиночкой, никогда не ставящим работающих с ним людей в известность о своих планах. Из этого порой получались неприятные ситуации. Одна из них заставила его высказать Хозину всё в лицо напрямую. Тогда жабья физиономия Хозина (в этот период он начал полнеть и у него появились проблемы со щитовидкой) слегка дёрнулась, но он ничего не ответил. Хозин на тот момент был майором, а нынешний генерал-майор подполковником. И, несмотря на равные занимаемые ими должности старших оперуполномоченных, субординацию он понимать умел. Но общение их свелось к строго официальному. Тогдашний начальник управления Матвеич, умный мужик, каким‑то шестым чувством уловил, что между ними пробежала чёрная кошка, и развёл их по разным отделам.

С тех пор прошло много лет, теперь он сам сидит в кресле Матвеича, а Хозин так и не поднялся наверх, остался оперативником, лишь добавил к одной звезде вторую. В глубине души генерал-майор понимал несправедливость этого. Хозин был умнее многих, но в нём не было чего‑то, что толкает людей наверх и заставляет делать карьеру. Со стороны он казался вполне удовлетворённым жизнью, по крайней мере, никогда не бунтовавшим против сложившихся обстоятельств. Человек занимается тем, что у него хорошо получается, тем, что он ЛЮБИТ, думал генерал-майор, вот у него и сохраняется душевное равновесие. Настоящее. А не как у Мороза – делает работу из врождённой добросовестности, на морально-волевых, а сам, может, всю жизнь мечтал ходить под парусом. Или зверей дрессировать, как Дуров. И во что это вылилось в итоге? В склеенные из спичек парусники и крыс на балконе. М‑да… А я? Люблю ли я то, чем занимаюсь? Да? Точно?

Эта мысль заставила досадливо скривиться. Развёл на совещании философию. Работать надо.

– К делу, – сказал он, подтягивая к себе папку с бумагами. Зимин и Мороз открыли блокноты. Очкастый подтянулся и сел ровно. Хозин не пошевелился.

– Полагаю, слышали. Новомагнинск, да, – начал он, перекладывая бумаги, ища нужную. – Это вы составляли докладную записку? – обратился он к парню, сидящему за Зиминым. – Аркадий Александрович, представьте сотрудника.

– Хайдаров Рамиль Наильевич, – сказал зам. – Работает у меня в отделе недавно, но вполне успешно.

– Недавно – это четыре месяца? – парень под взглядом генерал-майора нервно заёрзал на месте, услышав похвалу Зимина, робко улыбнулся.

– Да, – подтвердил Зимин.

А вот это упущение, мелькнула в голове мысль. Я тогда в отпуске был, когда этот Хайдаров пришёл. Дело его просматривал, а вот лично к себе не приглашал. Плохо, когда начальник своих подчинённых не знает. И Зимин это понимает. Ничего, мы сейчас отыграемся.

– Аналитик? – деланно безразличным голосом задал вопрос генерал-майор.

– Оперативник, – таким же деланно безразличным голосом ответил зам.

Мысленно усмехаясь, генерал-майор наконец‑то нашёл нужный документ. Да, написано толково. Может и не зря Зимин держит таких вот… оперативников.

– Итак, три убийства, – продолжил он, – все в одном городе, все одним и тем же способом. Специфическим, я бы сказал, способом, судя по заключениям судмедэкспертов. Никакой связи у убитых между собой не прослеживается. Сейчас решаем вопрос о направлении туда товарища Хозина. Местные пока на след не вышли. Ваше мнение?

Вопрос был задан Морозу. Хозин и Хайдаров были как бы за скобками, а из оставшихся двоих Мороз был младше по званию, и именно его мнение надо было спросить первым, чтобы не давил авторитет вышестоящих.

– Мы с Виктором Геннадьевичем не были уведомлены о существовании особых обстоятельств, – отозвался тот, чертя в блокноте какие‑то сложные геометрические фигуры. – Однако направление как начальник отдела считаю преждевременным. У Виктора Геннадьевича сейчас оперативное обеспечение по четырём делам, по ряду эпизодов нужно давать показания в суде. В Новомагнинске несколько стратегических предприятий, недостатка в кадрах там нет. Город крупный, хоть и не мегаполис. Раскрутят собственными силами.

– Понял вас, – услышанное одновременно и понравилось, и нет. Впечатление о Морозе подтвердилось – ни рыба, ни мясо. Но старательный. Такие нужны.

– Ваше мнение?

Зимин некоторое время молчал. Потом, тщательно подбирая слова, сказал:

– Считаю командировку целесообразной. Даже если выводы Рамиля Наильевича (он кивнул вправо) окажутся не более, чем случайным совпадением… Думаю, что Виктор Геннадьевич быстро это поймёт, разберётся и вернётся обратно в случае, если его помощь не понадобится.

– Помощь понадобится, – это были первые слова, сказанные за время совещания Хозиным, – три человека погибли.

– Повторяюсь, мы с Виктором Геннадьевичем не были уведомлены о существовании каких‑то специфических обстоятельств, – вновь заговорил Мороз. – Полагаю, присутствие здесь сотрудника аналитического отделения…

– У нас нет официально такого отделения, – перебил Зимин.

Мороз сделал рукой в воздухе неопределённый жест.

– Во всяком случае, хотелось бы получить более подробную информацию. Я как начальник отдела всегда против того, что у меня забирают сотрудников в командировки.

Вот, это уже лучше. Вот сейчас ты больше похож на человека. Ожил.

– Это понятно, – кивнул Зимин, – не обижайтесь, полковник. Сейчас Рамиль Наильевич пояснит, почему мы вас всех сюда созвали, почему на месте нужно усиление. Рамиль…

– Разрешите? – парень вскинул взгляд на генерал-майора. Ободрённым кивком, он придвинулся к столу, сосредоточенно переплёл узкие мосластые пальцы рук и начал.

– Информацию из Новомагнинска в Москву впервые прислали после второго убийства. Из‑за особенностей орудия преступления. У них в Новомагнинске хорошо поставлено… Молодцы они в общем… – Хайдаров, похоже, запутался в словах, смутился. После секундной паузы он продолжил.

– Тела патологоанатом вскрывал с большим промежутком времени, но поскольку убийств в городе не так много, данные систематизируются хорошо, а у этого… – он заглянул в лежащие перед ним записи, – Кагарлицкого хорошая память. Выявил подозрение на идентичность предметов, которыми жертвам были нанесены смертельные раны. Новомагнинские закинули нам запрос – не было ли в близлежащих регионах чего‑то подобного. Специфика орудия состоит в том, что оно представляет собой нечто вроде короткого кинжала, точнее четырёхгранного стилета.

– Не шпаги, надеюсь? – из парня пёр юношеский энтузиазм, но это как раз простительно. Все такими были. – Не во Франции.

Рамиль сбился было, но тут же энергично закивал головой.

– Похоже, очень похоже, товарищ генерал-майор. Хотя у шпаг большей частью была иная форма лезвия. Похоже, потому что действительно напоминает оружие той эпохи – дагу или…

– Дагу? – недоумённо переспросил Мороз.

– Кинжал такой. Использовался на дуэлях, – Рамиль явно оседлал любимого конька и заговорил увереннее, – но это не то. Все убийства произошли, когда удар был нанесён сверху, в районе шеи. Какой‑то короткий четырёхгранник. Похоже на те клинки, которые в средневековье носили за корсажем знатные дамы. Для самозащиты.

– Так может и здесь… – предположил Мороз.

– Одна из убитых женщина, – возразил Рамиль. – Вряд ли можно предположить, что одна женщина отбивалась от домогательств другой на улице. Но не это главное. Главное в датах.

– Датах смерти?

– Нет! Возможно, в них тоже есть какие‑то закономерности, но мне их выявить не удалось. Дело в датах рождения жертв.

– Везде одни и те же цифры?

– Тоже нет, – при этих словах Рамиль запнулся, – признаю, здесь слабое место. Можно списать на простое совпадение. Однако первый убитый родился 26 ноября. Второй – 19 января. А у третьей, женщины, – день рождения был 17 февраля! И убийства совершались примерно в этих же числах!

– Пока не улавливаю закономерности, – признался Мороз.

Что ж, ты, по крайней мере, не стесняешься в этом признаться. Я тоже не улавливаю.

– Зодиак, – торжествующе воскликнул Хайдаров. – Знаки зодиака.

Зимин недовольно пошевелился, как будто ему сделалось неловко за излишнюю эмоциональность подчинённого. Остальные пока соображали.

– То есть жертвы были разных знаков зодиака, – прокомментировал он, – притом идущих последовательно.

– Никто же из них не родился в декабре.

– Знаки зодиака сменяются в двадцатых числах каждого месяца, – пояснил Морозу Хайдаров. – Трое убитых – Стрелец, Козерог, Водолей. Знаки идут последовательно. Следующей жертвой будет Рыба. В смысле человек, появившийся на свет между 20 февраля и 20 марта. И убийство должно произойти за некоторое время до или после его дня рождения.

– Звучит как‑то очень фантастично, – в голосе Мороза сквозило сомнение, – сами признаёте, что это может быть обычным совпадением. И сами сомневаетесь.

– Сомневаюсь, – признал аналитик-оперативник. – Но лучше выглядеть смешным, чем допустить, чтобы ещё один человек погиб.

А парень, кажется, неплохой. Ещё эмоционально не выгорел. Верит в хорошее.

– Каковы будут мнения после пояснения? – такие уж обязанности у начальства – руководить процессом прений. – Антон Романович?

– Считаю доводы слабыми, – по‑прежнему стоял на своём Мороз. – Слишком велика вероятность простого совпадения. Ещё вопрос. Эксперты однозначно указывают на то, что все рассматриваемые нами преступления были совершены одним и тем же орудием? – обратился он к Хайдарову.

– С высокой долей вероятности, – неохотно признался тот.

– То есть не точно?

– Нет.

– Ну вот видите. Командировка, скорее всего, окажется пустышкой. А потом просто так уезжать нельзя, надо будет работать. Иначе потеряем лицо.

Не в первый раз. И не в последний.

– Работать будет надо всегда, – согласился Зимин. – Вне зависимости, «серийник» орудует или просто совпадения. Значит, Виктор Геннадьевич уедет как минимум на несколько недель. Если не явит чудо и не поймает злодея сразу.

Ну, Виктор Геннадьевич, давай. Скажи что‑нибудь.

Слышит, но молчит. Опытный.

– Ваше мнение, Виктор Геннадьевич? – придётся всё‑таки спросить.

Хозин изменил позу (до этого он сидел слегка вразвалку, не по‑уставному) и, придвинувшись ближе к столу, коротко сказал:

– Готов выехать.

– Готовность понятна. А оценка необходимости?

– Увидим на месте. Полагаю, лучше поехать, чем потом получать люлей за бездействие при поступивших сигналах. Тем более что зафиксировано уже три убийства.

Он прав.

– Согласен. Антон Романович, вынуждены забрать вашего сотрудника. Виктор Геннадьевич, пишите рапорт. После визирования – копию в бухгалтерию.

– Срок?

– Пишите пока на месяц. Если что – продлим. Будем исходить из худшего.

Если Мороз и был сильно недоволен, внешне он этого никак не проявил. Умеет проигрывать. Это плюс. Генерал-майор никак не мог определиться, как же ему относиться к этому человеку.

Он встал, давая понять, что совещание закончено. Присутствовавшие поднялись.

– О результатах работы требую своевременно докладывать. Хотя бы кратко, но ежедневно. Вы этим грешите – забываете.

Хозин промолчал. Ничего он не забывает, конечно. Просто своевольничает, но в меру. Как и все эти годы.

– Можете идти.

Четверо мужчин потянулись к выходу. Хайдаров обернулся было, открыл рот, но так ничего не сказал и неловко затоптался, пропуская Зимина и Мороза вперёд. Хозин, остановившийся напротив него, неожиданно тронул парня за руку.

– Хорошо сработано, – похвалил он.

Решение созрело моментально.

– Виктор Геннадьевич, задержитесь. А вы, молодой человек, идите. Рад был с вами познакомиться.

Когда за Хайдаровым закрылась дверь, он опустился в своё кресло и испытующе посмотрел на Хозина. Мелькнула в голове злая мысль – я старше, а выгляжу лучше. Хозин сдал. Крепко.

– Думаешь, нужно ехать? – спросил он.

– Думаю, да, – ответил Хозин, подходя к окну. – Серийный.

– А эта байда про зодиак?

– Похоже, правда. Этот Рамиль молодец, башковитый.

– Бери с собой.

Хозин хмыкнул.

– Смену мне готовишь?

– Да.

– Спасибо, что честно.

– Просто ещё не ослеп. Что у тебя случилось?

Молчание в ответ.

– Наелся?

…

– Виктор, если край – заканчивай. Здоровье дороже.

– Ты спрашиваешь, что случилось, – тяжело растягивая слова, как будто через силу начал Хозин. – Не знаю. Наверное, старость. Ничего не хочется делать. Заставляю себя. Это плохо – когда всему себя приходится заставлять. Правда твоя – наелся. Не вижу в работе смысла. Одного ловишь – другой появляется. Что в головах у людей? Не понимаю. Может, это не они ненормальные, а мы? Может, это естественно для людей – убивать себе подобных? Недавно дочка рисунок на телефоне показала: стоит маленькая девочка с самокатом и мишкой на фоне ядерного гриба и внизу надпись: «Наконец‑то!» Как тебе?

– Я предпочитаю нам этими вопросами не задумываться.

– И хорошо. Ты молодец, вообще. На своём месте.

– Говоришь с тобой – не понимаешь, серьёзно ты или нет. Выслуга у тебя уже есть. Хочешь больший пенсионный коэффициент – переходи в аналитики. Будешь работать в здании за компьютером.

– Зимин не возьмёт. Да и не хочу глаза на старости лет ломать.

– Тогда не знаю, чем тебе помочь.

– Ничем.

Часы в углу кабинета прозвонили одиннадцать. Пора было ехать на доклад к министру, но ехать не хотелось. Странным образом настроение Хозина передалось и генерал-майору.

– Витя, – сказал он.

Хозин повернулся от окна к нему лицом. Давно они не называли друг друга по имени.

– Мой бывший сослуживец, ты его не знаешь, частное детективное агентство организовал. Занимаются мелкотой – слежка, супружеские измены, такая вот ерунда, но без крови. Платят больше, чем у нас. Там дела и по наследству есть, и по банковским операциям. Нужно не только ногами топать, но и головой думать. Если попрошу – тебя возьмут. А? Я тебя не списываю, без тебя плохо придётся и Мороз на дыбы встанет, если о выходе на пенсию разговор пойдёт. Но, по крайней мере, имей в виду – такая возможность есть.

– Я подумаю, – лицо Хозина набрякло и осунулось. Тяжёлые веки опустились вниз. – Смотри, уже говорю что подумаю. Когда мы с тобой познакомились, я такие разговоры бы и слушать не стал.

– Тогда мы были моложе.

– Были. Ладно, пойду писать рапорт.

– Не забывай про отчёты.

– Постараюсь.

– И возьми с собой парня. Этого… Наиля.

– Рамиля. Он мне не нужен.

– Возьмёшь. Мне необходимо держать баланс. Если я забираю человека у Мороза против его воли, я должен забрать человека и у Зимина.

Это насмешило Хозина. Качая крупной лобастой головой, он двинулся к выходу.

– Не прессуй там его особо.

– Не собираюсь. Давайте вашего Рамиля, хрен с ним. Вроде не вредный.

– Подожди.

Уже взявшийся было за ручку двери Хозин остановился.

– Удачно съездишь – получишь полковника.

– У тебя по штату должности нет.

– Расчищу. Пробью.

– С чего такая забота?

– С того, что ты давно уже по сроку в «подполах» перехаживаешь.

– Кто‑то ещё дольше перехаживает.

– Они третьей звезды не заслуживают.

Хозин пожал плечами и вышел.

4.

Вечер в Домодедово и прилёт в Новомагнинск в три часа ночи. Как романтично.

Хорошо, что в зале ожидания есть свободные места, можно посидеть, вытянуть ноги. Для Домодедова удивительно. Обычно в конце зимы все по Турциям шляются…

Жена – молодец, не подала виду, что расстроилась. Смирилась за эти годы. Смирилась? Ей скоро сорок. Изменит она мне когда‑нибудь? Действительно интересно: изменит или нет? Ревную? М‑м‑м, как сказать. Обидно будет, пожалуй, но ревности нет. Плохо? Наверное, а что делать.

Может, правда, податься в частники? Даже звучит гнусно. Как таксисты. Впрочем, это дело привычки. Стерпится – слюбится. Может, и правда? Не хочется. Почему?

Наверное, в людях дело. С возрастом труднее сходиться с новыми людьми. Здесь каждая собака меня знает. Уважают. Да и работаю я для людей всё‑таки. Нет. Пока рано. Ещё подожду. Когда совсем будет невмоготу – уйду. Деньги есть, пенсия есть, с голоду не помру. А дочкам пора взрослеть. Не вечно мы с матерью будем водить их за ручку.

Плохо, что не интересуются ничем. Старшая уже мужа ищет. С шеи папы на шею другого мужчины пересесть хочет. Младшая – младшая и есть. Кем хотят стать – сами не знают.

Ворчуном я стал. Но хоть про себя‑то можно иногда поворчать.

Мороз наверняка сегодня думал, зачем Ляхов меня задержал. Недоволен. Ничего, потерпит. Извернётся. Такие всегда изворачиваются. Он метит на место Зимина. Никогда в этом не признается, но если Зимин напортачит где‑то по крупному, займёт его место без раздумий. Способствовать или подставлять не станет – это оружие обоюдоострое, можно самому срезаться. Просто сразу сделает шаг вперёд. Можно ли его за это винить? Нет, конечно. Ляхов понимает это лучше всех. Сам также сделал шаг вперёд, когда Матвеича убрали. Не добил он его, хотя мог, но и не поддержал. Акела промахнулся – долой его.

Матвеич был правильный мужик. Сейчас на пенсии. Рыбу ловит у себя на хуторе где‑то в Белгородщине. Иногда раз в полгода приятно ему позвонить, переброситься словом. С кем я ещё так? Да ни с кем.

Ну и куда он делся? За сданные в служебный багаж пистолеты документы относить пошёл – и пропал. А мне потом его по аэропорту искать? Посадку скоро объявят. Что‑то народу мало. Неужели в полупустом самолёте полетим? Нет, подтянутся ещё. Москва как‑никак.

Почитать, что ли, обзорку? За спиной никого нет, подглядывать не будут. В самолёте неудобно – Рамиль будет рядом сидеть. Вот из‑за чего не люблю ни с кем ездить – надо следить за собой. За собой, конечно, всегда следить надо, это понятно. Только одно дело, когда тебя пасут, а другое – когда человек, который рядом с тобой, может потом на службе сплетни о тебе пустить. Храпит громко, пукнул при мне, чавкает, когда ест. За мной таких грехов вроде не водится, а всё же? Хотя этот культурный. Есть такт. Родители хорошо воспитали, молодцы.

А вот то, что документы в папке не по хронологии положены – это как раз не хорошо. Надо будет сделать замечание. У Ляхова он сказал, что женщина была третьей по счёту жертвой, а здесь лист с информацией про неё сверху лежит. Неправильно. А может, так и лучше. Начну с неё. Когда идёшь по хронологии, невольно в голове начинаешь выстраивать версию. А потом коленом и поленом вбиваешь в неё новые факты. Начну с этой, как её звали, Емельяновой. Давайте почитаем официоз.

Труп был обнаружен восьмого февраля напротив дома номер 5 во 2‑м Рабфаковском переулке. Убитая – местная уроженка, Емельянова Наталья Ивановна, 17.02.1982 года рождения, русская, на учётах в диспансерах не состояла, к уголовной и административной ответственности не привлекалась, образование высшее, не замужем. Есть один несовершеннолетний ребёнок, проживает с отцом в Перми. Странно. Ребёнок – и с отцом. Нетипично. Отметим это. Работала приёмщицей на дочернем предприятии металлургического комбината. Сослуживцами характеризовалась положительно. Некогда состояла в близких отношениях с коллегой, женатым мужчиной, отцом двоих детей – и это раскопали, молодцы. Впрочем, она была уже третьей жертвой, тогда начали рыть на всю катушку. Их отношения не афишировались, но для коллектива тайной не были. Его допросили в первую очередь. Признал наличие связи с убитой, сообщил, что долгое время встречался с ней на её квартире по установленному графику два раза в неделю. В предшествующее убийству последнее полугодие свидания прекратились, отмечал в поведении Емельяновой, когда видел её на работе, изменения, появившуюся нервозность. От продолжения отношений Емельянова отказывалась под различными предлогами. Накануне вечером и ночью до обнаружения тела он находился на второй смене в цеху, подтверждено тремя свидетелями (при необходимости могло быть и больше). За время смены никуда не отлучался больше чем на пять минут по нужде. Железное алиби.

Характер повреждений на трупе: колюще‑режущий. Судя по заключению эксперта, убийца действовал коротким четырёхгранным лезвием. Самоделка? Рассечена трахея, смерть наступила от обильной кровопотери. Тело обнаружил ранним утром местный дворник. Убитая жила одна, и её отсутствие дома ночью никого не насторожило. Исходя из допроса любовника, ранее держала в доме двух больших собак, которых во время свиданий запирала на кухне. Непосредственно перед их разрывом собаки исчезли. По поводу этого Емельянова вскользь упомянула, что отдала их в хорошие руки. Из родственников в городе живёт только её троюродная тётка по материнской линии. Она, разумеется, также допрошена. Общалась по телефону с племянницей крайне редко, не чаще пары раз в год. Виделась – ещё реже. Отношений практически не поддерживали. Никаких подозрений относительно того, кто мог совершить это преступление, не имеет. Считает, что покойная запуталась в отношениях с мужчинами. Поясняет, почему сын остался с отцом – якобы тот ребёнка, что называется, «выкупил», приобретя жене в городе большую двухкомнатную квартиру вместо однокомнатной в панельной «хрущёвке». Со слов тётки бывший муж – некий достаточно успешный бизнесмен кавказских кровей. А, теперь понятно, почему ребёнок с отцом. Эти за своих детей держатся. Вывод, лежащий на поверхности, родственница в своём допросе с ходу отметает – нет, убитая никогда не говорила о желании вернуть себе сына. То же самое подтверждает в своих показаниях и любовник.

Местный комитетский следователь эту версию тоже отработал – послал поручение на допрос бывшего мужа в Пермь. В обзорной справке есть выдержки оттуда. Дыстов Тимур Валерьевич, уроженец Перми. В графе национальность указано «русский/кабардинец», теперь понятно откуда кавказская кровь. Подтверждает факт воспитания ребёнка от Емельяновой в своём нынешнем браке. С экс‑женой последний раз виделся, когда та приезжала в Пермь на десятилетие сына. Отмечает, что фактически Емельянова сыном интересовалась формально, ограничиваясь поздравлениями по телефону и присылкой подарков на день рождения. Проверено его алиби – находился в Перми. Причин убивать бывшую супругу не имеет, в разводе больше восьми лет.

 Приложены фотографии. Судя по ним, при жизни покойная была достаточно миловидна, глаза тёмные, карие, волосы наоборот светлые, окрашенные. Овал лица правильный, черты едва ли не аристократические. Губы узкие, плотно сжатые, выражение лица напряжённое, такие женщины склонны к истерии. На момент совершения преступления была одета в лёгкий светлый плащ (а вот это интересно – в феврале‑то месяце!), вечернее платье, колготки, сапоги на высоком каблуке. Около тела была обнаружена сумочка с находившимся внутри кошельком. В кошельке около девяти тысяч рублей наличными и две банковские карты. В ушах остались серьги, на пальце правой руки золотое кольцо. Мотив убийства с целью ограбления отпадает. Синяков, ссадин, свидетельствующих о происходившей борьбе или сопротивлении, на теле не обнаружено. Следов сексуального насилия тоже. Хотя нет, стоп. Патологоанатом отмечает припухлости половых органов. Как после полового акта. При этом во влагалище следы спермы отсутствуют. Предохранялись, поди. Нового любовника завела? Вполне возможно. Женщина одинокая, а бывший хахаль женат, с детьми, откровенно неперспективен, так почему нет?

Что дальше? В грязи около тела жертвы нашли отпечатки ног – узкие ботинки сорок третьего размера. Хорошие отпечатки, видимо, вляпался человек основательно. Ботинки с плоской подошвой, рисунок протектора виден отлично. Эксперты определили марку, оперативники выяснили, что в городе сейчас такие давно не продаются. Если у убийцы на квартире обнаружится такая обувь, будет хорошее доказательство. Если же у преступника хватило ума её выбросить, толку от этой находки никакого, разумеется, за исключением того, что мы теперь знаем размер (в том случае, если этот отпечаток принадлежит ноге преступника), к сожалению, для мужчины достаточно типичный. У меня, например, тоже сорок три.

Прочих отпечатков на месте преступления не найдено. Папиллярных линий нет, материи с одежды тоже. Точнее, следы материи есть. Но знаем мы эти следы. Эксперты наснимали, чтобы выезд оправдать. С места происшествия всегда должно быть что‑то изъято. А потом признано непригодным для исследования – и этим можно пренебречь. Шансов, что следы одежды выстрелят – один к миллиону. Вот на что действительно надо обратить внимание, это на то, что переулок, где было найдено тело, проходной. Если судить по фототаблице и схеме происшествия, при желании по нему можно выйти к металлургическому комбинату. Правда, для этого нужно протиснуться между гаражами и перелезть через несколько куч мусора, заваленных снегом. Но как возможный путь отхода убийцы вполне подходит.

Место проживания Емельяновой находится на расстоянии порядка пяти километров от её места работы, и, со слов сослуживцев, добиралась она туда всегда на троллейбусе. В этом случае непонятно, что заставило одетую в платье женщину на каблуках зайти в грязный переулок и пройти почти до самых гаражей. Одежда и обувь покойной осмотрены. И то и другое относительно чистое, если не считать поверхность, находившуюся между телом и землёй. Это важно – не исключена версия о том, что в переулок она попала, идя проходным путём от комбината к месту жительства. Обувь не имеет повреждений. Формулировка расплывчата, не исключает наличие на ней царапин, грязи. Если судить по фотографии, то сапоги на ногах убитой выглядят достаточно чистыми. Это при том, что освещение в переулке плохое.

Срок расследования уже продлили. Опрошены все подозрительные личности, ранее попадавшие в поле зрения правоохранителей, имеющие притяжение к данному району, в том числе ранее судимые. Ничего интересного от них не добились. Кроме упомянутых выше, допрошены также соседи. Показали только, что своих собак Емельянова регулярно выгуливала. Несколько раз это служило причиной конфликта из‑за того, что покойная не считала нужным надевать на питомцев намордники. Также соседи жаловались на громкий лай, несмотря на то, что Емельянова жила на верхнем этаже. Ну, тут ничего удивительного, собаку лаять потише не попросишь. Примерно полгода назад шум от псин прекратился. Зато периодически на лестничной площадке стали замечать незнакомых мужчин, явно не здешних жильцов. К ней ли они ходили – неизвестно. Звуков каких‑либо ссор и скандалов из квартиры, где проживала Емельянова, не слышали. Лишь иногда музыку. Обыкновенная одинокая ничем не примечательная, разве что равнодушием к судьбе единственного ребёнка, женщина. Врагов, о которых знали бы другие, не имела.

Да, накрутили Рамиль с товарищами порядочно. А кое‑что упустили.

Во‑первых – где телефон? Чтобы сейчас кто‑то без мобильного на улицу выходил… А нет, погрешил на ребят зря. Тут, на обратной странице… Не обнаружен – ха! Так, что здесь… Исходя из допросов коллег покойной, она пользовалась двумя сим‑картами: одна для личных звонков, другая для разговоров по работе. Были ли обе сим‑карты вставлены в один сотовый аппарат – на этот счёт мнения коллег разошлось. Одна говорит, что телефон был один, двухсимочный; вторая обратила внимание, как за несколько дней до трагедии Емельянова переставляла сим‑карту в новенький смартфон, который коллега до этого никогда не видела. Последнее она утверждает с уверенностью, так как телефон был в ярком чехле, бирюзово‑синем, с изображением то ли фонтана, то ли водопада. На вопрос о происхождении смартфона Емельянова уклончиво ответила, что его ей подарили, дальнейшие расспросы пресекла в удивившей её сотрудниц агрессивной манере. Интересно. Отсутствие телефона. Но украшения и кошелёк на месте. Обе сим‑карты пробили, разумеется. Разумеется, без результатов, иначе я сейчас бы не сидел в аэропорту. Обе симки в течение двух лет активировались только в одном аппарате, вероятно, том самом, который описывался в показаниях коллеги как двухсимочный. И куда делся новенький смартфон в красивом чехле с изображением падающей воды? Кто его подарил Емельяновой? Загадка.

Местонахождение трупа – тоже загадка. Что её туда понесло – в вечернем платье? На свидание, что ли, торопилась? Даже если переулок действительно находится по маршруту её пешего возвращения с работы к себе домой, трудно представить, чтобы хорошо одетая женщина на каблуках в темноте шла домой через гаражи и помойки. Здесь два варианта – либо она должна была встретиться с кем‑то в этом переулке, либо убийство было совершено в другом месте, а тело потом туда привезли. Вполне вероятно, кстати, учитывая, что погибшая должна была где‑то находиться до поздней ночи. Будь убийство совершено около семи часов вечера, тело было бы обнаружено раньше. Наверное. Я так думаю. Кто знает, как часто там народ ходит. Может быть, днём с огнём не затянешь людей вечером в эти гаражи.

По этой всё. Следующий, точнее предыдущий… Нет, не успею предыдущего. Вон, Рамиль идёт. Довольный. Ну, что там – посадку объявили? А я и прослушал. Иду‑иду. Не торопи.

5.

Света любила свою работу.

Стюардессой она мечтала стать с детства, с тех пор как впервые полетела с мамой на самолёте в Анапу и увидела ярко одетых тёть, похожих на кукол из игрушечного магазина. Тёти ласково улыбались ей, угощали лимонадом и дали конфетку-леденец. Маленькая девочка, отправившаяся в первый раз путешествовать, в восторге смотрела вокруг. Поездка подарила массу впечатлений, и она не обращала внимания на заплаканные глаза матери. Позже, много лет спустя, она узнает, что за два месяца до этого её отец погиб в Чечне и бабушки, сложив скудные средства, отправили их вместе в Анапу, чтобы там мама хоть немного оправилась от горя.

Путь к исполнению детской мечты был труден. Над девочкой из небольшого провинциального городка, где даже не было действующего аэропорта, приехавшей поступать в Москву в МГТУ на авиадиспетчера, но желающей работать стюардессой, откровенно смеялись. Её конкурентки, многие из которых были намного красивее её, дочки богатых родителей, лучше одетые, пользующиеся дорогой косметикой, шли на краткосрочные курсы с бешеным конкурсом и уже через полгода уходили в свой первый рейс. Мать предупреждала, что будет тяжело, но отговаривать не стала и, спасибо ей, указала на более длинную, но зато верную дорогу – закончить авиационный ВУЗ. Уж девушку с профильным образованием возьмут в любой экипаж, не посмотрят на маленький рост и отсутствие модельной внешности. И она всё выдержала. Поступила. Выучилась. Как она мучилась с английским языком! Французский давался легче. Наверное, помогала его особая напевность. Она с детства отличалась хорошим слухом, играла на пианино под руководством бабушки – отставного консерваторского педагога, когда‑то переехавшей за дедом-военным из Ленинграда в провинцию. Она преодолела и это. В своём выпуске она стала одной из трёх лучших. Не первой, не второй, но третьей. Из пятидесяти с лишним человек.

Тогда же, на выпускном после окончания университета, она лишилась невинности. За время учёбы она не позволяла себе крутить романы. Мешало патриархальное воспитание провинциальной девчушки, единственного ребёнка женщины, которая, овдовев, так и не вышла снова замуж. Все силы уходили на учёбу, она стремилась не подвести мать. Да и мальчики казались ей либо глупыми, либо грубыми. На предпоследнем курсе в её жизни появился роман. Его так и звали – Роман. Высокий, красивый, с густыми тёмными вьющимися волосами, сразу привлекающий к себе внимание. Весёлый, шумный, он пользовался успехом у девушек. Сначала она и мечтать не могла о том, что он может выбрать именно её. Пока однажды, опоздав на лекцию, Роман не сел на свободное место рядом. Как у неё колотилось тогда сердце! Казалось, выпрыгнет из груди, и она умрёт прямо там, в аудитории. Она глаза не смела поднять, чтобы взглянуть на него. У Романа, конечно же, закончилась (а может быть, и не закончилась) ручка. Он, конечно, попросил у неё запасную. Не думая тогда, как глупо выглядит со стороны, она поспешно сунула руку в сумку, лихорадочно зашарила там, вытащила нужный предмет и протянула ему. Тогда она впервые осмелилась прямо посмотреть ему в лицо. Он взял у неё ручку и улыбнулся.

Его глаза были голубыми.

Их конфетно-букетный период продолжался полтора года. Было всё: прогулки по набережной Москвы‑реки, поцелуи в подъездах. Не было главного. По крайней мере, у неё, но к счастью она этого не знала. Роман встречался с другими девушками, с которыми сполна компенсировал платоническое увлечение Светой. Он был аккуратен, она так ничего и не заподозрила. Просто написала ему две курсовые, диплом и натаскала на защиту так, что он выступил лучше неё. В её голове тогда царил какой‑то сумбур. Она чувствовала, что что‑то меняется в их отношениях. От этого тягостного предчувствия чего‑то нехорошего, она едва не срезалась – не получила четвёрку. Её пожалели. Всё‑таки красный диплом.

Так что после того как они всей группой (из числа сдавших, конечно) отправились праздновать переход во взрослую жизнь в недорогой заранее снятый ресторан, после пары бокалов шампанского она решила укрепить их отношения с Романом доступным ей образом. Он, тогда уже порядком набравшийся, не ожидал этого, но услышав о её желании, обрадовался. Нетвёрдо шагая, обошёл танцующих и быстро раздобыл ключи от квартиры одного из сокурсников, снимавшего жилплощадь неподалёку. И они отправились туда на такси.

Её знания об этой стороне отношений между мужчинами и женщинами до этого ограничивались периодическим просмотром порнографии, сопровождавшимся мастурбацией, приносившей больше стыда, чем удовольствия, и россказнями подруг, которых у неё было мало. Поэтому сказать, что она волновалась – значит не сказать ничего.

Ещё в машине Роман начал грубо лапать её, не стесняясь пожилого водителя-кавказца, флегматично смотревшего в лобовое стекло. Вероятно, навидался всякого за годы в Москве. В подъезде опьянение Романа перешло на новый уровень – в кнопку лифта он попал пальцем только с третьего раза. Ей и самой было нехорошо, выпитое шумело в голове, вместо весёлой игривости нарастало ощущение чего‑то неправильного, грязного. Странная апатия овладела ей тогда, она как будто плыла по течению, не в силах ничего изменить. После того как Роман в очередной раз уронил ключи на плетёный коврик у входной двери, она сама наклонилась за ними, вставила в замочную скважину, открыла дверь. Сокурсник держал квартиру в чистоте. Что уж тому было причиной – его врождённая аккуратность или строгой контроль со стороны хозяйки – так и осталось тайной. Сама воспитанная в уважении к чужому труду, она едва успела скинуть туфли, когда Роман, не заморачивавшийся такими тонкостями и даже не подумавший снять кроссовки, потащил её на поиски спальни.

Было больно. Было противно. Роман, сопя и обдавая её горячим и пахнущим алкоголем дыханием, двигался на ней сверху, периодически останавливаясь, целуя, норовя залезть слюнявым языком в рот. Потом всё продолжалось. То ли от возбуждения, то ли от опьянения, то ли оттого, что он уже успел трахнуться в тот день в туалете ресторана с одной из своих подружек (не с ней, разумеется), он долго не мог кончить. Ей казалось, что это будет тянуться вечно. Неужели и её мать с отцом занимались тем же? Неудивительно тогда, что мама повторно не вышла замуж. Почему же она тогда всегда твердила дочери о своей любви к отцу?

Наконец Роман захрипел и, не заботясь о её возможной беременности, навалился на неё. Его тяжесть заставила её застонать, он принял стон за проявление удовольствия и самодовольно засмеялся. Его ещё хватило на то, чтобы слезть с неё и, повернувшись к ней спиной, незамедлительно захрапеть. Она же, свернувшись клубочком и обхватив колени руками, беззвучно плакала, лёжа рядом на холодном покрывале. Неужели это и есть любовь? Что же тогда она даёт женщине, кроме мучений?

Выплакавшись, она, хромая, пошла в душ и долго стояла под обжигающе горячей струёй воды, смывая с себя запах его пота. Очень осторожно она смыла ТАМ следы крови. Крови было много. И было ещё что‑то, липкое, незнакомое до этого, вытекающее из неё на внутреннюю сторону бёдер. Она поднесла испачканные пальцы к носу и понюхала. Жидкость ничем не пахла и на ощупь напоминала шампунь. Теоретически она знала, что от этого получаются дети, но мысль о возможной беременности странным образом её не беспокоила. Наверное, она даже ждала её как неизбежное последствие первого секса, как расплату за грех. Ведь так всё и должно быть: знакомство – ухаживание – секс – свадьба – дети – внуки. Правда, конечно, правильно, чтобы сначала была свадьба, а потом секс, но нельзя же быть такой ханжей. Тем более что всё уже случилось, ничего не поправишь, что уж тут горевать.

Позже, размышляя над произошедшим, она нехотя призналась самой себе, что, наверное, ей уже тогда было всё понятно. Роман уходил из её жизни. Она была ему уже не нужна.

Стоит ли говорить, что физической болью её «неприятности» в тот вечер и последовавшее за ним утро не закончились. Что перебравшего Романа среди ночи начало тошнить, и она, перепуганная, толком не зная, что нужно делать, бегала по квартире с найденным в ванной ведром, а потом, превознемогая жгущую боль в промежности, мыла пол и пыталась отстирать заблёванное одеяло и одежду. Что утром в квартиру с очередной внезапной проверкой нагрянула хозяйка, и разразился скандал – с такими воплями, что явившиеся на шум соседи (дело было утром субботы) вызвали полицию. Пытались дозвониться до снимавшего квартиру сокурсника – не удалось, тот сам спал мёртвым сном под газовой плитой на кухне в студенческой общаге, куда его затащила случайная подруга по празднованью выпуска. В общем, было весело. Хорошо, что всё произошло после выпускного – то‑то похихикали бы сокурсницы над отличницей-Светочкой!

Сознание, что он, мягко говоря, оказался не на высоте, видимо, на какое‑то время пробудило в Романе чувство вины и раскаяния. Предложения руки и сердца она не дождалась и была этим разочарована как любая женщина. Его, однако, ещё хватило на пару месяцев до разрыва. Он даже подарил ей роскошный букет роз и недорогую серебряную цепочку. Подарок она приняла – взамен Роман получил секс ещё пять–шесть раз. Было уже не так больно, но и удовольствия она не получала. Теперь он уже надевал презерватив. Это тоже её покоробило; на их второй встрече разрушилась ещё одна девичья иллюзия. Надежда на будущее совместное счастье быстро испарилась, впервые мелькнула в голове мысль – а нужен ли он ей такой? Через два месяца после выпуска жизнь поставила точку в их отношениях. Курсовые и диплом, написанные чужой рукой, в трудоустройстве не помогут. Роман не смог найти работу по специальности и уехал в родной Ростов, рассчитывая приткнуться там диспетчером в местный аэропорт.

Она же осталась в Москве воплощать в жизнь свою мечту. Высшее образование поспособствовало этому не сразу. Знания не могут компенсировать недостаток роста; багажным полкам, до которых надо легко дотягиваться, «корочки» не предъявишь. От отчаяния она даже начала искать место по специальности. Тоже порядком помыкалась, столкнувшись с извечной «вилкой» выпускника: на работу всюду охотно брали только людей с опытом, а откуда его взять, когда совсем недавно вышел из ВУЗа. Распределение было давно и прочно забыто. Благо хоть профессия её была достаточно специфической и в этом небольшом мирке гражданской авиации все если не знали всех, то хотя бы очень многих. В конце концов, ей крупно повезло. Явившись на очередное собеседование, она попала на человека, который сам некогда закончил тот же ВУЗ. Собеседование превратилось в оживлённый разговор и поиск общих знакомых. Размякший от воспоминаний о юношестве, начальник отдела кадров рекомендовал её к зачислению в штат. Тогда, осмелев, она рассказала ему о своей мечте. О том, что учеба на авиадиспетчера была для неё лишь билетом в манящий её с детства мир неба.

И её мечта сбылась.

Перед первым полётом ей тем не менее пришлось пройти курсы бортпроводников, организованные авиакомпанией. К её удивлению между тем, что ей говорили на общих лекциях в университете, и тем, что ей преподавали «по жизни», была большая разница. Во главу угла ставили психологию и умение общаться с людьми. Многочасовое пребывание в большом металлическом ящике с крыльями (а как ещё можно назвать самолёт), да вдобавок с залитым в одно из них огромным количеством топлива, на благодушный лад людей не настраивает. В первый же свой полёт она в этом убедилась.

Вопреки примете про всегда спокойный рейс новичка в середине перелёта Санкт‑Петербург – Челябинск один из пассажиров, явно пронёсший на борт алкоголь в собственном желудке, «включился». Здесь ей на практике довелось удостовериться в том, что детонатором для таких мудаков может послужить любая мелочь. В данном случае им стала минеральная вода. Мужик упрямо требовал всю бутылку и категорически отказывался пить из одноразового стаканчика. Почему ему была нужна именно бутылка и чем его не устраивала одноразовая посуда, он и сам не мог толком объяснить. Вероника, более опытная, сразу побежала сообщить о нештатной ситуации капитану, пока Максим – единственный в их экипаже стюард – пытался удержать буйного любителя минералки в кресле. Присутствие бортпроводника мужчину не успокоило. Капитан по громкой связи заявил, что им придётся сделать экстренную посадку в Уфе, чтобы сдать неадеквата в полицию. Только тогда пассажиры, сообразившие, что их ждёт задержка на несколько часов, проснулись. Из разных углов салона к креслу подвыпившего гражданина потянулись делегации от мужской части присутствующих. В отличие от членов экипажа, эти в выражениях могли не стесняться. После минутной беседы на повышенных тонах неадекват немного протрезвел и оставшееся в пути время вёл себя тихо.

За первым полётом последовал второй, за ним третий. Настал тот день, когда командир воздушного судна поздравил её с сотым полётом. Она уже сама ощущала себя опытной и опекала новенькую, пришедшую в коллектив недавно девочку.

Работу и стабильный доход она приобрела, а вот с личной жизнью по‑прежнему не ладилось. После разрыва с Романом она встречалась с несколькими парнями, с которыми предварительно общалась на сайте знакомств, зарегистрировавшись там по совету подруги. Но до серьёзных отношений дело так и не доходило. В конце концов она сошлась с Алексеем, бортпроводником, работавшим на другом самолёте того же авиаперевозчика. Они познакомились на корпоративе в честь пятнадцатилетия компании. Он ей нравился. Подкупала серьёзность и то, как он рассуждал о будущем. Планы Алексей строил на годы вперёд, она видела в этом показатель надёжности. Он стал её постоянным мужчиной. Правда, со встречами у них всё было проблематично. Не всегда удавалось подгадать время – то она была в полёте, то он. Можно ли было это назвать семейной жизнью? Это ведь был даже не гостевой брак. По глупости обмолвившись маме о том, что познакомилась в Москве с парнем, она уже устала ей отписываться, когда же они приедут в её родной город познакомиться. Лёша знакомиться желанием не горел, по крайней мере, ни разу даже не заикнулся об этом. Она не настаивала. Пока. Трудно наставать на чём‑то, когда видишь человека один–два раза в неделю, да и то на несколько часов. Надо было что‑то менять в отношениях с ним, но как – она пока не знала. Успокаивало лишь то, что ей было всего двадцать пять лет.

Мысли об Алексее крутились у неё в голове, когда она отправилась в очередной рейс. Точнее, о части Алексея. Не так давно, когда они в кой‑то веки смогли остаться ночевать вместе в его съёмной квартире (переехать к себе он так и не предложил), при попытке одеть на него презерватив она случайно порвала латекс ногтями. Это был последний контрацептив в упаковке, а время было уже за полночь. Ближайшую круглосуточную аптеку, как подсказал «Гугл», можно было найти в соседнем квартале, но в ответ на её робкую просьбу сходить туда Лёша взвыл благим матом. Вместо этого он предложил предохраняться прерванным половым актом. Чувствуя за собой некую вину и желая её загладить, после недолгого колебания она согласилась. Алексей был в восторге. А вот она нет. Напряжение, ощущаемое ей, не давало возможности расслабиться. Нельзя сказать, что она лежала бревном, сжав зубы, но было что‑то близкое к этому. Когда Алексей начал двигаться быстрее и громко застонал, она резко дёрнулась, пытаясь вывернуться из‑под него, и у неё получилось. Успел он или нет? Судя по следам на простыне, наверное, нет. По крайней мере, она на это надеялась. В качестве профилактики она первый раз в жизни закатила ему скандал, благо испытанный испуг привёл её в подходящее для этого состояние духа. Тяжело дышащий Алексей слушал её упрёки с глупой улыбкой, которую она быстро, пока ещё не прошёл запал, погасила парой пощёчин. Тогда он посерьёзнел, даже обиделся. Начал говорить ей, что если она забеременеет, он будет этому только рад. Вопрос о свадьбе при этом деликатно обошёл стороной. В этот момент его вполне можно было дожать, но у неё тогда ещё отсутствовал необходимый опыт. Ещё немного повозмущавшись, она пошла в душ, пообещав себе, что завтра купит противозачаточные.

Но завтра был новый вылет. Полёт был не рядовой – чартерный рейс перевозил сборную страны по каким‑то единоборствам, народ специфический и требовательный. Она сбилась с ног, разнося еду и напитки, закрутилась и забыла. А потом было уже поздно, и она просто понадеялась, что пронесёт.

Прошло три недели, пришло время для начала месячных. Они не начинались. Вначале она не придала этому значения – обычная задержка. Потом начала тревожиться. Сегодня в аптечном пункте в аэропорту она купила тест. Вот только воспользоваться им ещё не успела. Как всегда после краткого инструктажа они быстро проверили всё ли в порядке с обедами, которые они должны были раздать пассажирам в полёте, после чего объявили посадку. С дежурной улыбкой стоя в компании старшей бортпроводницы и второго пилота на входе в самолёт у места, где к борту примыкал трап, она привычным движением брала из рук входящих корешки билетов. Называя пассажирам номера их мест, как будто они были законченными идиотами и не умели читать, она незаметно для них осматривала их лица (периодически им показывали фотографии людей, находящихся в розыске, или пассажиров, прославившихся буйством во время полётов на самолётах других компаний) и кисти рук (порой они могли рассказать о человеке больше, чем его лицо). Смотрела, кто напряжён, кто расслаблен. Само по себе это мало что значило; расслабленность могла быть напускной, а напряжение естественным – летать боятся почти все. В потоке пассажиров мимо неё прошёл высокий парень в очках, держащий в руках небольшую дорожную сумку, по прямоугольным очертаниям выдававшую находившийся внутри ноутбук. За ним проследовал крупный, показавшийся ей пожилым мужчина с почти такой же сумкой, только с округлыми боками. Мужчина тяжело дышал, хотя и пытался делать это незаметно. Черты его лица с большими надбровными дугами, плотно сжатым широким ртом и массивной, подзаплывшей челюстью неопределённых очертаний в сочетании с залысиной и глазами слегка навыкате делали его похожим на жабу. Назвать его уродливым было нельзя, за время полётов она насмотрелась на много разнообразных лиц, некоторые из которых были куда более отталкивающими. Её больше заинтересовала не его внешность, а его дыхание. В голове автоматически выскочил сигнальный флажок: могут быть проблемы. Не с пассажиром, не пьяный и не под кайфом, уж это она различать научилась, а с его здоровьем. Мысленно она сфотографировала глазами указанные на корешке билета цифры и пожелала пассажиру приятного полёта. Тот слабо кивнул головой и, двигаясь чуть неуклюже, зашагал было внутрь салона за молодым человеком, потом обернулся на секунду, чтобы посмотреть на неё. На короткий миг она встретилась с ним глазами, а потом его заслонили спины следовавших за ним пассажиров. Про себя она занесла номер его кресла в картотеку тех мест, которые надо было держать под присмотром.

Перед взлётом, проверяя пристёгнуты ли у пассажиров ремни безопасности (всегда найдётся хоть один придурок, который, несмотря на десять напоминаний, это требование проигнорирует) и раздавая мамочкам с грудными детьми (слава богу, их сегодня всего двое!) дополнительные крепёжные устройства, она задержалась у кресла, на котором сидел привлёкший её внимание человек. Он уже отдышался и сейчас крутил ручку, удерживающую установленный на спинке переднего сиденья небольшой пластиковый столик в поднятом состоянии.

– Извините, на время взлёта столики должны быть зафиксированы, – улыбаясь, сказала она.

– Я ненадолго, – не поднимая глаз, буркнул он. Потом посмотрел наверх, замер.

Он не пожилой, поняла она. По крайней мере, не СОВСЕМ пожилой. Просто усталый.

– Вы не из Костромы? – неожиданно спросил он.

– Нет, – ответила она, немного растерявшись. Улыбка, обязательная для её профессии, сбежала с губ.

– А откуда?

Она могла не отвечать. Были приёмы, позволяющие стряхнуть с себя такие вопросы-цеплялки, поступавшие иногда от пассажиров с целью привлечь её внимание. Но сейчас к ней не пытались клеиться. Просто этому некрасивому мужчине почему‑то было важно узнать, не из Костромы ли она. Его сосед, сидевший у иллюминатора, тот самый молодой человек в очках с ноутбуком, недоумённо посмотрел на спрашивающего.

– Из Сибая, – ответила она.

– Это где?

– За Уралом.

– А‑а, – чуть разочаровано протянул мужчина. Искры вспыхнувшего было интереса в глазах погасли, он опустил голову к столику. Неожиданно она почувствовала обиду.

– Не забудьте зафиксировать столик.

Он молча кивнул. Она прошла дальше по проходу, немного выведенная из душевного равновесия. Посмотрела оставшихся проблемных пассажиров и заняла место у заднего аварийного выхода.

Старшая бортпроводница начала предполётную лекцию про кислородные маски и прочие премудрости воздушной безопасности. Пассажиры, большинство которых летало уже не первый раз, слушали невнимательно. Молодой человек в очках что‑то говорил своему соседу. Их кресла были за два ряда до неё. Она видела губы говорящего и половину чуть наклонённой в его сторону головы. Значит, они знакомы, вместе летят. Странная пара.

Инструктаж кончился. Послышался шум заработавших двигателей, и корпус самолёта пронзила лёгкая дрожь. Свет в салоне погас, стальная птица, мягко качнувшись, начала движение по взлётно‑посадочной полосе. Света сидела в небольшом отсеке рядом с тележками с едой, которую предстояло разогреть на второй час полёта, и рассеяно слушала болтовню Юльки, коллеги по экипажу. Та, непосредственная и смешливая, громким шёпотом рассказывала ей про одного ухаря, который якобы случайно положил ей руку на ногу, когда она проходила мимо. Света улыбалась, кивала в такт головой, а сама ждала момента, когда шасси оторвутся от земли и лёгкая перегрузка вдавит в кресло. Это ощущение она помнила по своему первому полёту в Анапу, и оно до сих пор наполняло её душу восторгом, который она испытала некогда шестилетней девочкой.

Перегрузка привычно навалилась сверху, на пару секунд томительно захватило дух. Самолёт дрогнул и взлетел.

Когда нужная высота была набрана, последовало голосовое сообщение о возможности отстегнуть ремни, продублированное по‑английски. Свете, чье произношение путём неимоверных усилий было поставлено практически безупречно, всегда смешил говор капитана. Тот был родом из Ростовской области, земляк Романа, и малороссийское произношение, вытравленное из его речи на русском, вовсю сквозило в «инглише». Слушая, казалось что у говорящего во рту горячая картошка. Иностранцам, для которых английский был родным, впрочем, нравилось. Неоднократно ей доводилось слышать смешки и фырканье, но все вроде всё понимали. Однажды её остановила очень строгая и чопорная старушенция и спросила – не австралиец ли их капитан, такой у него интересный акцент. Тогда она нашла в себе силы вежливо улыбнуться и заверить дотошную путешественницу, что командир из России. А потом они с девчонками долго хохотали над вопросом. Женские языки разнесли эту историю по всей компании, и с тех пор за капитаном Глушко прочно закрепилось прозвище «австралиец».

Пассажиры потянулись к открывшимся туалетам. Одним из первых был сосед человека, спрашивавшего её про Кострому. Бросив взгляд вдоль прохода, Света увидела, как задавший ей странный вопрос мужчина растирает ладонью грудь. Потом рука его нырнула в карман расстёгнутого пиджака и вытащила оттуда пачку таблеток.

Она поднялась и подошла ближе.

– Вам что‑нибудь принести?

– Воды, если можно, – ответил он, при этом обернулся в сторону ушедшего спутника и губы его недовольно поджались – тот как раз заходил в открывшуюся дверцу туалета. – Если можно, побыстрее, – черты его лица, крупные и мясистые, заострились и посерели.

«Только инфаркта нам тут не хватало», – подумала она, неся в руках пластиковый стаканчик, наполовину наполненный водой. Пассажир молча взял стакан из её рук, отпил (таблетки он, видимо, уже положил в рот), сделал глоток. Вернул стакан и, откинувшись на спинку кресла, удовлетворённо вздохнул.

– Спасибо.

– Всё в порядке?

– Нет. Но благодарю за заботу.

– Могу ещё чем‑нибудь помочь?

Остальные пассажиры, привлечённые мизансценой с таблетками, пугливо косились на них.

– Ничего не надо.

Она пожала бы плечами, но демонстрировать своё отношение к клиентам ей не позволяла корпоративная этика. Лишь молча повернулась и отнесла стакан обратно. Когда она снова взглянула в салон, молодой человек уже вернулся и сейчас протискивался на своё место.

Капитан погасил свет, чтобы пассажиры во время ночного перелёта могли поспать. Наступила короткая передышка.

«Пора», – решила Света про себя. В самом деле, чего тянуть?

Она прошла в туалет и распечатала тест.

Через минуту она со спущенными трусами сидела на стульчаке и кусала губы, глядя на короткую узкую бумажку, на которой чётко были видны две полоски.

Жизнь сразу заиграла новыми красками.

6.

Хорошо, что Рамилю в сортир отлить приспичило сразу после взлёта. Так хоть таблетку нитроглицерина успел съесть.

Прихватывать стало часто. Когда сердце болит – хуже некуда. В руку и челюсть отдаёт, с невралгией не спутаешь. Как начнёт за грудиной припекать, только нитроглицерин и спасает. И дышать тяжело, тянешь воздух помаленьку, а всей грудью вдохнуть страшно. Сначала думал – ерунда, поболело-отпустило. Когда повторилось – пошёл к частному доктору. Деньги тогда взяли «по‑московски», но сунулся бы в ведомственную поликлинику бесплатно, начались бы разговоры. Предпочитаю заплатить. Врачиха тогда порадовала: каждый третий человек в мире, сказала, умирает от сердечных заболеваний. А остальные? Остальные от любви. Удачная шутка. Про любовь обычно от женщин шуток не дождёшься. Они к этому вопросу относятся серьёзно.

Главное, чтобы Валентина о таблетках не узнала. Иначе заведёт разговор про пенсию – вообще хоть из дома беги. Рамиль этот ещё на мою голову. Сам‑то он ни при чём, Ляхов навязал. «А когда поедем? А куда поедем?» Как Машенька, которая в мультфильме с Медведем: «А что клюёт? А где клюёт?» Энтузиазм юношеский. Хорошо хоть по имени‑отчеству обращается, а не «товарищ подполковник». Сейчас небось дрыхнет в своём номере. А я вот заснуть не могу. Через два часа вставать, к девяти в местную управу ехать, а мне не заснуть.

На деньги родное начальство не поскупилось, гостиница не ведомственная – четыре звезды как минимум. Номера приличные. Ночевали и в худших. Помню, когда же это… Лет восемь назад, что ли… Да, тогда ещё только младшая родилась. В Ивановскую область ездил, в Кинешму. Местные недовольны были, закрытый город. А тут им москвича прислали жизни учить. Вот и отыгрались. Запихнули в такую дыру, натурально клопами воняло. Называлась гостиницей, а по сути общага с КГТ – комнатами городского типа. Туалет с душем в конце коридора в таком виде, что в унитаз тебя сначала стошнит, а потом уже в него дела свои сделаешь. Тогда моложе был, смешно стало. Нафотографировал на телефон, Матвеичу потом показал – тот тоже смеялся. Ляхов бы на дыбы встал, начал звонить, права качать. Матвеич проще был. Мудрее. Понимал, где надо надавить, где нет. Тем более, там в Кинешме серийным маньяком и не пахло. Несчастный случай, а приклеили к другому эпизоду с взаправдашним отравлением. Пинкертоны доморощенные.

Как же девчушка в самолёте на Лару показалась похожей, какой она в молодости была. Хотя какая девчушка – уже взрослая женщина. Посмотрел сперва – дух захватило. Потом пригляделся – нет, не то. И нос, и губы не похожи. Одни глаза. Вот глаза Ларины. Серые, стальные. Внимательные. Подумал – может, дочка? Может, Лара беременной от меня уезжала? Хотя нет, по возрасту не подходит. Или подходит? Той на вид лет двадцать пять, а расстались мы… Ну да, около того. Вот весело бы было – встретить дочку в командировке. Сибай – где это она сказала? За Уралом? Надо будет посмотреть точнее. Нет, не может быть дочкой. Лара в Костроме живёт с тех пор, как разошлись. Наверняка знает, что я за ней приглядываю, изучила меня. Она умная была. Если её горе не сломало… Вальке куда до неё. Вот дела: с женщиной умной жить сложно, с уживчивой – неинтересно. Дилемма.

Позвонить, что ли? Или вообще съездить? Совру про командировку, возьму отгул. Отпустят. Мороз не дурак, понимает – сытый ишак лучше поклажу везёт. И что скажу? Здравствуй, просто хотел на тебя посмотреть? Может, у неё есть муж. Хорошо бы. Хотя бы был спокойнее за неё.

Нет, не засну. Шесть, наверное, сейчас. Кто же так часы в номере вешает, что их с кровати не видно? Стрелки в темноте светятся, а чтобы их увидеть, вставать надо. Да, так и есть, шесть с половиной. Не засну. Ого! А ведь я «проспал». В шесть уже на ногах – жизненное кредо. Но здесь исключение – в четыре прилетели, пока заселились, пока то, пока сё. Нет, надо вставать.

Побриться успею. Одежду выгладить тоже. Утюг надо у администратора взять. Отдельной комнаты для глажки у них тут нет. Интересно, во сколько Рамиль начнёт в дверь стучаться – до семи с половиной дотерпит? Вот, хорошо, что про него вспомнил. Пока есть время – надо его писанину дочитать.

Так, Емельянова. Про неё я уже читал. Кто первым‑то был из всей троицы? Федотенко. Бишин. Странная фамилия. Этого нашли в декабре. А Федотенко? Где дата обнаружения трупа‑то? А, вот, вижу. Этот январский. До Емельяновой. Федотенко нашли сразу после праздников. Значит, первый – Бишин. Ну, поехали.

Бишин Семён Яковлевич. Гм. Представитель богоизбранного народа? Факт этот может что‑то значить, а может не значить ничего. Как бы то ни было, упускать из виду национальность нельзя – грубейшая ошибка. Это только по телевидению вещают, что преступность не имеет национальности. Имеет, имеет, ещё как имеет. Если нет её у преступников, значит, нет и у жертв, следуя логике. Но с логикой плохо у людей. Впрочем, если постоянно называть чёрное белым и наоборот, тебе начнут верить. Правда, так можно и до полного маразма народ довести. А править сумасшедшими – удовольствие небольшое. Стругацкие, кажется, так писали. Не помню точно.

Тело найдено первого декабря в парке на окраине города. Надеюсь, не ЦПКиО имени Горького? Раньше все парки отдыха именем Алексея Максимовича называли. Нет, Заречный парк. Заречный – значит река в городе когда‑то была. Вероятно, в трубу забрали. Это нужно отметить. Ближайшая привязка – дом 31 по проспекту Свердлова. Привязка условная, просто дом этот наиболее близкий к месту обнаружения трупа (по навигатору, видимо, посмотрели), само здание находится на расстоянии более полутора километров. Покойный родом из Семипалатинска, Казахская ССР. Родился 30.11.1971. Сорок восемь лет было мужику. Почти как мне. Еврей, да, угадал. На учётах в диспансерах не состоял, к уголовной и административной ответственности не привлекался, образование высшее, закончил консерваторию в Перми. Второй раз Пермь мелькает. В первом случае – как место проживания ребёнка Емельяновой и её бывшего мужа. Это тоже отметим. Женат, двое детей, даже дед уже – молодец. Был молодец. Внук один. Если консерваторию закончил – значит, вероятно, работал по специальности? Так и есть – концертмейстер в музыкальной школе. Про родственников информация. Жена – Бишина Валентина Михайловна, ха, ещё одна Валентина, у моей, правда, отчество Александровна. Завуч в той же школе. Держала, должно быть, мужика в ежовых рукавицах. Завучи – они властные. Старше его на пять лет, как мило. Мода, что ли, сейчас идёт: мужики на бабах старше себя повально женятся? Как будто молодых вокруг нет. Мамочек всё себе ищут. А почему, впрочем, сейчас? Эти‑то наверняка лет двадцать назад поженились. Если не больше, уже внук есть. Допрошена. Про смерть мужа ничего определённого сказать не может, никого не подозревает. Как он оказался в том парке тоже пояснить не может. Периодически там гулял. Живут не рядом, но недалеко. Музыкальная школа тоже от парка недалеко. В принципе, ничего невероятного. Конец осени – начало зимы, разноцветные листья или первый снег, парк. Мог забрести. Пройтись, голову проветрить после нерадивых учеников. И напоролся на… Не понял. Несчастный случай, что за ерунда…

Что из себя выводит – всё надо скорей, скорей. Сначала на работе что‑то слышишь краем уха, в уме фиксируешь – так, тебя может коснуться – и дальше крутишься как белка в колесе. Потом труба‑гроза: собирайся, лети. Вникнешь на месте. Докладные почитать времени нет, да и зачем: с тобой летит тот, кто их составлял, он расскажет. А где расскажет? В самолёте, где все уши будут греть? Или у меня дома, пока я сумку собираю? Или в такси до аэропорта? Да и я не хочу ничего знать с чужих слов. Нет ничего хуже, чем в испорченный телефон играть. Потому что каждый, кто пересказывает что‑то, начинает это что‑то интерпретировать по‑своему. Получается как в анекдоте, где начали с Пушкина, а закончили Гоголем.

Итог: через два часа общаться с местными, а я не готов. Не впервой, но досадно. Ладно, едем дальше. Что там про несчастный случай? Где протокол осмотра места происшествия? Здесь он.

А‑а‑а, вот оно что. Вот почему не связали сразу вместе первое и второе убийство. Очень уж в удачном месте нашли тело. Для убийцы удачном. Даже слишком удачном. Нашли концертмейстера в яме, куда некогда свалили строительную арматуру. Фотографии к осмотру приложены хорошие – прямо на этих прутьях он и лежал. С проникающей раной в области шеи. Это потом уже патологоанатом предположил, что какие‑то уж слишком ровные для металлического штыря края раны. Дело изначально рассматривалось как несчастный случай. Шёл, шёл, задумался, забрёл не туда, поскользнулся, упал. В шее штырь. Не очнулся. Гипс не понадобился.

Как и в случае с Емельяновой возникают те же вопросы. Сам он пошёл туда или его заманили? Или убили в другом месте, а тело принесли и оставили? Последний вариант отпадает – на почве около ямы нашли следы, совпадающие с отпечатками обуви, которая была на ногах покойного. Супруга обувь опознала.

Показания дочерей. Их допрашивали уже через два месяца, после третьего убийства. Ничего интересного. Никого не подозревают. Папа был занятой, много работал. С внуком помогал. Депрессию, странности поведения в период, предшествующий гибели, отрицают.

Претензий к местным операм и следователю комитета (Мельник его фамилия – с ним ещё придётся работать) никаких нет. Внуку, жаль, всего два года. Опросили бы и его – если бы умел говорить.

Причина смерти – рана в области шеи. Неглубокая – сантиметра три, но точно в сонной артерии. Наверняка быстро умер от потери крови. Края раны ровные. В принципе, если не сравнивать с раной Емельяновой – можно предположить, что напоролся на арматуру. Тело обнаружил собачник, выгуливавший утром первого декабря свою псину. Тоже мне собачник, сопляк семнадцатилетний. Допрошен аж дважды, кстати. Почитаем. Что он под протокол‑то говорит? Шёл – шёл – дядю в яме нашёл, никого не видел – ничего не знаю. Хорошо хоть сообщил, не промолчал. А чем Бишин занимался в последний день жизни? Где допросы коллег? Их нет. Недоработка. В самом деле, зачем кого‑то опрашивать, когда жена работает там же. Неувязочка. В допросе жены, а вернее вдовы ничего не сказано о планах мужа на вечер. Пометим в блокноте – надо опросить коллег. Забавно: благоверная покойного на вопрос следователя о возможной экономической подоплёке преступления честно сообщила, что все деньги муж отдавал ей, а уж она выдавала ему на карманные расходы. Квартира – на ней, дача на ней, участок тоже на ней. Мужик был гол как сокол. Как вор в законе – никакой собственности. Вряд ли скрывал неправедно нажитое. Просто «повезло» с супругой.

Обычно такие люди ведут двойную жизнь. Или обзаводятся каким‑нибудь экзотическим хобби – как у Мороза с его кораблями и крысами. Как вернусь, надо будет в бухгалтерии тихонько поинтересоваться, что там мой непосредственный начальник задекларировал за прошлый год. Прицеп к машине или половину доли квартиры где‑нибудь в Клину, и всё? Не исключено.

 Фотографии покойного Бишина при жизни. Официальная – на паспорт, менял же недавно в сорок пять лет, в галстуке. Домашние фото. На даче. В окружении детей – наверное, в школе. На всех фотографиях в толстых очках на курносом носу. Зрение у покойного было неважнецкое. Вполне можно было предположить, что в сумерках не заметил яму с железяками и в неё свалился. На фотографиях места происшествия очки на носу у трупа были? Посмотрим. Найдены в той же яме, вероятно, свалились, пока летел вниз. Или были брошены туда. Лицо у убитого на сделанных при жизни снимках спокойное, довольное. Обычный человек. Черты крупные, глаза самую чуточку косят к носу. Ни шрамов, ни бородавок.

Следы борьбы на теле и одежде не обнаружены. Одет в стандартный костюм – в нём преподавал в тот день в школе. Ничего не прибавилось, ничего не убавилось. Кошелёк на месте. Солидное такое портмоне. А что внутри? Почитаем: скидочные карты продуктовых магазинов, триста рублей наличкой (вероятно, всё, что жена давала на сигареты), кредитная карта, записок каких‑то – целая пачка. Надо будет их перебрать. Посмотреть внимательнее. Не исключено – найдётся ключ.

С отпечатками ног около места обнаружения тела – беда. Натоптали как стадо слонов. Ещё и дождь со снегом пошёл в тот вечер. Только следы покойного и удалось разобрать, да и то благодаря тому, что имелась обувь для сравнения. Остальное – мешанина. Здесь никаких зацепок не найти.

Мобильный телефон? Не пользовался – вот это да! Найти в наше время человека, который не носит с собой мобильный – это из ряда вон. Объяснял тем, что от телефона идут вредные волны, способствовавшие развитию онкологии. Ну что ж – отговорка вполне… А почему, собственно, отговорка? Просто не хотелось человеку пользоваться телефоном, и всё. Я его понимаю. Иногда поневоле подумаешь – лучше бы их вообще не изобретали.

Да, с Емельяновой данных намного больше. Здесь – практически ничего. Убийца мог появиться откуда угодно и уйти куда угодно, пути отхода – на все четыре стороны света. С одной стороны парк вообще примыкает к лесу. Камеры на ближайших домах просматривать сейчас дело гиблое. Да и много времени прошло. Но кое‑что есть. Точнее, кое‑чего нет.

Мобильным телефоном покойный может и не пользовался, так что его отсутствию и удивляться нечего. А вот портсигар пропал.

Про этот портсигар в допросе вдовы – на полстраницы. Даже изображение есть, где нарисовано (криво, надо признать, женщина явно в художественной школе не училась), как портсигар выглядел. Ценная, должно быть, была вещица – вероятно, единственное ценное, что у покойного с собой было. Серебряный, с гравировкой и монограммой, спереди на крышке изображение эскимоса, ведущего оленя. И вот пропал. Не факт, что его взял преступник – мог и сам выронить где‑нибудь. Но факт пропажи вещи (у Бишина – портсигар, у Емельяновой – телефон) – пока единственное, что роднит эти два убийства. Кроме характера раны, разумеется. Хотя это может оказаться простым совпадением. В одном случае убийца действительно мог взять некую вещь своей жертвы с собой. В другом – вещь покойный потерял сам. Или ещё хуже – шёл кто‑то мимо, увидел труп. В полицию не заявил, но в чужой карман руку запустил. В этом случае шансов найти вещь – около нуля. Зато в случае обнаружения можем выйти на ценного свидетеля.

Впрочем, если до сих пор не нашёлся – значит, дело плохо. Местные опера тоже не дураки, наверняка разослали ориентировку по ломбардам и скупкам. Вещь приметная. Но до сих пор не найдена. Находится у убийцы? Наш плохой мальчик любит забирать с собой вещички на память? Не было телефона, так взял портсигар?

Сколько время‑то, ого! Без пятнадцати восемь. А Рамиля нет. Ошибся, думал, что он мне в дверь стучать будет. У него больше выдержки, чем кажется на первый взгляд. Ладно, пойду искать его я. Пора ехать. Да, утюг. Может, в номере есть утюг. Надо посмотреть в шкафу.

7.

Мальчик понравился ей сразу, несмотря на глупые очки, делавшие его похожим на повзрослевшего Гарри Поттера. Высокий, с ямочками на щеках, немного застенчивый. Периодически он поднимал глаза на её грудь, слегка открытую. Взгляд он почти сразу прятал, снова утыкаясь в бумаги, которые ему надо было заполнить. Вчера со своим коллегой они приехали уже далеко за полночь. Нужно было, конечно, оформить всё тогда ещё, но Кристину поразил вид спутника молодого человека. Лицо его, напоминавшее морду какой‑то амфибии, осунулось и набрякло, посерело. Она испугалась, что ему может стать плохо, и пропустила их, отсканировав только паспорта и забрав листы с распечатанными данными по бронированию. Сейчас, под утро, когда до конца смены оставалось всего‑то полчаса, и её вот‑вот должен был сменить другой администратор, она торопливо доделывала несделанное.

– Как ваш спутник себя чувствует? – вежливо спросила она. Ответ её интересовал постольку‑поскольку, просто хотелось втянуть симпатичного парня в разговор.

Его паспорт она быстро просмотрела ещё когда брала его на сканирование. Хайдаров Рамиль Наильевич, двадцать пять лет. Без обручального кольца на пальце. Если судить по паспорту – не женат, детей нет. Заселился не в самый дешёвый номер. Хорошо одет. Скромный, не развязный. Москвич. Зарегистрирован в Москве и там же родился.

– А я думала, вы местный, – сказала она ему, возвращая документ. – У нас тут много татар.

Он отрицательно помотал тогда головой.

– У меня дедушка ещё в тридцатые годы в Москву переехал на ЗИЛе работать. А бабушка русская.

Значит, москвич.

– Я к нему ещё не заглядывал с утра, – чистый лоб прорезала небольшая вертикальная морщина, – да, надо заглянуть.

– Он коллега ваш?

– Да, – не вдаваясь в подробности, ответил он. – Посмотрите, я везде, где надо, расписался?

– Да, всё правильно, – она быстро просмотрела бумаги. – Если хотите, заполните всё и за коллегу вашего, чтобы он только подписал – так быстрее будет.

Мальчик согласно кивнул и углубился в новую пачку бланков.

– Если будете по городу гулять – зайдите в музей. Он у нас большой, один из крупнейших в регионе. Всё есть – даже скелет мамонта. Они тут водились когда‑то. Ещё театр, при Сталине построен. В то время, когда ваш дедушка в Москву на ЗИЛ работать поехал.

Он улыбнулся ей, оторвавшись от листков. Взгляд снова скользнул по её груди. Что ж, показать ей было что. Пусть смотрит.

– А ещё куда можно сходить?

– На Магнитную, – заметив его недоумение, она пояснила. – Это гора такая, в честь неё город назван. Ой, что же я говорю, – спохватилась она, – сейчас же зима, вы на неё и не подниметесь. Ну хоть издали посмотрите. Там наверху часовня старая стоит. К ней вообще дорога идёт асфальтированная, но её заметает, когда снегопад. Я в прошлом году ходила – только на середину горы поднялась, не дошла.

– Не чистят? – сочувственно сказал он, не поднимая головы.

– Чистят иногда, – вздохнула она, – наверное, когда бензин не до конца разворовывают.

– Странно, у вас же здесь комбинат.

– И что?

– Где добыча минералов, там деньги.

– Ой, скажете тоже. Видели бы вы, какие особняки руководители себе отгрохали. Там за речкой, где коттеджный посёлок – в четыре этажа. Съездите, посмотрите. Наверное, как в Москве.

– А гулять у вас по вечерам можно? – спросил он, протягивая ей заполненную кипу бумажек.

– Это не мне, – помотала она головой. – Сначала у товарища вашего подпишите. Что вы спросили?

– Гулять. Гулять у вас можно по вечерам?

– Да кто же вам запретит? – она лукаво стрельнула в его сторону глазами. – Можно, конечно. И одному, и с девушкой.

– Я имею в виду – везде можно гулять? – торопливо поправился он. – Нигде не опасно? Не грабят? У нас в Москве в некоторые места ночью лучше не заходить.

Трус. Ну вот… Она расстроилась. Принц оказался трусливым. Неинтересно. Так не должно быть. Принц должен быть смелым.

– Нет, у нас гопоты почти нет. Люди при деле, – с подчёркнутым разочарованием сказала она и демонстративно уставилась в экран компьютера.

Хотя, если подумать… А муж Ритки?

– Ну, вообще‑то… – неохотно произнесла она. – У моей подруги под Новый год мужа убили. Ужас такой – только недавно поженились. На улице нашли зарезанным. Но не в самом Новомагнинске – у нас пригород есть недалеко, садоводство – там.

– А где? – насторожился он и посмотрел на неё уже по‑другому, на этот раз без стеснения.

– Да не в городе, – уже упрямее повторила она. – Вы туда всё равно не поедете.

– А вдруг?

– Ну, в Побегатиках. Говорит это о чём‑то вам?

При упоминании о Побегатиках молодой человек как будто вскинулся, попросил: расскажите.

Ей стало неловко. Симпатичный парень, москвич, а пяти минут не пообщались – уже было желание с ним поругаться. Что за характер такой! Недаром мама твердит, что Кристине будет трудно выйти замуж. Это кто бы говорил! Сама два раза замужем была, а чем кончилось? От первого мужа, запоем пьющего, она с ней на руках ушла, второй после рождения младшего брата сам сбежал. Уж чья бы корова, маменька, не мычала…

– У меня подруга есть, Рита, – начала она, – вместе в школе учились. Она замуж вышла в том году. Муж постарше её был, под тридцать, я почему помню – она незадолго до Нового года на его январский юбилей меня в гости звала, на тридцатилетие. Только я не пошла бы, не так уж близко его знала. Да и не нравился он никогда мне – сальный какой‑то, скользкий тип. Ритка от матери уйти хотела, вот и выскочила замуж. Хорошо хоть детей у них не было. Я, наверное, путано рассказываю, тараторю? – спохватилось она. Но москвич слушал её внимательно, сосредоточено, это ободряло. – Ну вот, его и убили. После Нового года нашли, во время праздников. По пьяни, говорили, зарезали в садоводстве. Так и не дожил до юбилея. Мы, кто с Риткой дружил, все к ней на поминки приехали. Я на похоронах не была, боюсь покойников, а вот на поминках была. Слышала, как рассказывали, что вроде как ножом ударили, а вроде и нет – шилом убили, только длинным. Вот. Ритка особо‑то не горевала. Из квартиры, где она с этим Евгением жила, её его родня быстро турнула, она сейчас уже с другим встречается… Но тот, с которым она сейчас, мне намного больше нравится, помоложе и перспективный, на горно‑обогатительном работает и не на проходной сидит, а зам по кадрам, на «Ауди» ездит. Я Ритку спрашиваю: он не боится, что ты в двадцать два – вдова, а она мне – наоборот, говорит, это его возбуждает… Извините, – ну я и дура такое ляпнуть, мелькнуло в голове.

– Ничего, – рассеянно сказал парень, медленно, о чём‑то задумавшись, крутя в руке авторучку. – А убийцу нашли?

– Нет. По пьяни кто‑то точно его порезал. Тут в полиции работать не надо, чтобы это понять.

– Почему?

– Потому что кошелёк не взяли. Какой смысл был его резать, если не из‑за денег?

Сообщение о кошельке не произвело на молодого человека впечатления, как будто он и раньше знал это.

– Отомстить кто‑нибудь хотел? – предположил он.

– Может и так, – солидно кивнула головой она. – Я же говорю: скользкий был тип, противный. Если бы её мать не заела в своё время, так Рита за него бы замуж и не пошла.

– Вот ты где, – раздалось со стороны лестницы. Повернувшись, она увидела спутника Рамиля. Выглядел он не в пример лучше, чем ночью: гладко выбритый, без мешков под глазами. Черты лица даже казались относительно симпатичными. Серые глаза неторопливо осмотрели её, но без какого‑то сексуального подтекста. – С девушками общаешься? Правильно.

Рамиль улыбнулся ей. Странно, она ожидала, что он смутится. Что‑то пробормочет в своё оправдание. Значит, вовсе не такой ботаник, каким кажется на первый взгляд.

– А я за вас документы заполнил, – повернулся он к мужчине.

– Хорошо. Подписался за меня?

– Вы должны подписаться, – протянула она бумаги. – Чужую подпись ставить нельзя.

– Заполнять можно, а расписываться нельзя? – мужчина (как его по документам – Хозин?) взял ручку. – Где: здесь и здесь?

– И здесь ещё, – показала она.

– Что девушка интересного рассказала? – шутливо обратился он к Рамилю.

– Да разное, – уклончиво ответил тот, – нас уже ждут?

– Ждут, – ответил Хозин, снова скользнув взглядом по её фигуре, на мгновение без смущения задержавшись глазами на её декольте, – пора ехать. Больше ничего заполнять не надо, Кристина Андреевна?

Углядел, значит, надпись на бейдже. А этот Рамиль так и не обратился к ней по имени ни разу.

– Больше ничего, – ответила она. – Хорошего отдыха.

– Спасибо, – по лицу странного мужчины скользнула усмешка. – Отдых лучше не придумаешь.

8.

Странный город. Был в похожих и в Мурманской области, и в Ленинградской. Завод, шахта, вокруг живут люди. Закрывается завод – город пустеет. Здесь, однако, размах. Почти полмиллиона. Больше многих областных центров. И металлургия, и индустрия. Торговые центры, кинотеатры – как в столице. Это хорошо. Уютно. Проще выстроить контакт с людьми – мыслят плюс‑минус так же, как ты. В небольшом посёлке тебе если и расскажут что‑то, смотреть будут как на чужака. Ты другой. Здесь – ты свой, просто из более крупного города. Хотя где, скажите на милость, москвич может быть своим?

УРовцы местные хороши, сработаемся. Если и недовольны прибытием гостей из столицы, то никак этого не показывают. Малыгин, прикреплённый оперативник, толковый. Рамилю он не понравился, вижу, как нос кривит, надо спросить, что не так. Малыгин ненамного старше его, ровесники почти. Хотя это с моей колокольни ровесники. В их положении пять–семь лет разница большая. Интересно, в каком он звании, по гражданке не угадаешь. Представился просто: Игорь Фёдорович. Это важно, про отчество не забывает, значит, знает себе цену. Капитан либо молодой майор. Самый лучший и зрелый возраст: уже всё умеет и ещё чего‑то хочет. И опыт. Можно быть уверенным: такой и по щам подозреваемым не постесняется выдать, если будут запираться. Впрочем, запираться в разговоре с человеком с челюстью как ковш экскаватора и свёрнутым набок носом особо не тянет. Крепыш, небольшого роста, а плечи широченные – вероятно, в спортзал ходит. Когда‑то и у меня такие были. До развода с Ларисой.

Наверное, из‑за этого Рамиль его и невзлюбил, сидит молча. Интеллигент-аналитик. Малыгин, видимо, тоже это неприятие чувствует, после рукопожатия ни разу к нему не обратился пока ездили. Водит он, кстати, очень хорошо. Как и подобает оперу. Невольно вызывает к себе симпатию. Когда я последний раз в первый день знакомства чувствовал к кому‑то симпатию? Не помню уже. Рамиля я бы, например, и сейчас в Москву отправил влёгкую. А Малыгин мне нравится.

Умеет молчать. Вот и сейчас сидит за рулём служебного «Мурано», спокойно смотрит в лобовое стекло. Рамиль на заднем сиденье уже извертелся.

А ещё подкупает карта. Обычная бумажная карта города. Когда я попросил Рамиля раздобыть карту, он даже не понял, о чём речь. Какую карту: банковскую, кредитную, скидочную? Узнал, что мне нужна карта города – полез в планшет. Я даже пояснять ему ничего не стал. А Малыгин просто молча открыл передо мной бардачок и достал оттуда карту Новомагнинска. Не новую, с пометками, сразу видно – рабочая вещь. Хорошо. Значит, мыслит как я. Это подкупает.

А нужна она для того, чтобы окинуть одним взглядом расположение мест, где были найдены убитые. На планшете не получится. Да я так до конца и не освоился со всеми этими гаджетами. Сапог в бою надёжнее.

Н‑да, мало что можно из этого выявить. Парк, где нашли дирижёра, нет, концертмейстера, а‑а, язык сломаешь, пусть будет для меня дирижёром – на одном краю города, примерно на семи часах, если представить очертания жилмассива как циферблат. Переулок имени покойной Емельяновой – около комбината, за рекой, ближе к центру, но от парка расстояние порядочное – больше двадцати километров. А садоводство Побегатики (какой идиот придумал такое название! Хотя там, наверное, раньше деревня такая была), где нашли второго убитого, о котором Рамилю рассказывала администратор, почти на противоположной от парка стороне – на двух часах, за местной кольцевой дорогой. Полный разброс.

Второй убитый, надо сказать, был тот ещё фрукт. Получить статью за распространение детской порнографии – заслуга перед судебной системой. Да ещё в конце нулевых. Плюс‑минус сразу после окончания школы. Хорошее начало трудовой биографии. Судимость, интересно, снята была на тот момент, когда его «того»? Чёрт, не помню, сколько там судимость. Да неважно. Ему уже всё равно. Вовремя сел, недавно наказание за такие художества здорово ужесточили.

Скользкий тип. Да, в точку.

Отчасти становится понятно, почему убийства Бишина и этого Федотенко не связали сразу. Понадобилась смерть Емельяновой, чтобы заподозрили серию. У любого сотрудника правоохранительных органов к такому персонажу, как Федотенко, возникает, так скажем, стойкое предубеждение, как только он (сотрудник) открывает карточку‑«усовку». Даже если наказание отбывал на «красной» зоне, вряд ли отсидка была лёгкой. У зеков сидельцы по таким статьям обычно пользуются, так сказать, повышенным вниманием.

Может, оттуда ниточка? Привет с зоны? А дирижёр? Он‑то не судимый, ни в чём противоправном не замечен. Даже «административки» за всю жизнь всего две: неуплата алиментов и (ха‑ха!) неправильный переход улицы.

Все трое, однако, были между собой как‑то связаны. Возможное доказательство – телефона при мёртвом Федотенко не обнаружили. В показаниях молодая вдова описывала пропажу как достаточно стильную штучку – старая кнопочная «Верта», понтовая вещь. Интересно, перед кем это он понтовался?

Сла́бо, сла́бо. Что удивительного в том, что убийца ещё и грабитель? Утоляет свою жажду крови и заодно ещё и на жизнь «зарабатывает». Допустим, в телефонах могут содержаться какие‑то компрометирующие материалы, по крайней мере, номера последних звонивших абонентов. А портсигар? Что могло быть такого компрометирующего в портсигаре? Косячки с марихуаной ручной выделки?

Надо будет ещё раз обзорную справку Рамиля в части Федотенко внимательно перечитать. А то просмотрел вскользь, пока Горева ждали. Начальник уголовного розыска – птица важная. Особенно в городе с полумиллионным населением. Это в Москве генералов пруд пруди, а на Крайнем Севере и лейтенант – персона уважаемее некуда. Лучше быть первым в Галлии, чем вторым в Риме. Главное – оказаться в нужное время в нужном месте. Здесь полковник это фигура. Такого стоило подождать, чтобы обстоятельно с ним поговорить, наладить отношения. Следователей оставил на потом. Полиция – к полиции, юстиция – к юстиции. Погоны с красным просветом – к погонам с красным просветом, с синим, соответственно, к синим. Комитетские следователи, правда, особая статья, не чета обычным, у них и погоны другие, и форма. Но я‑то полицейский. Или по старому милиционер, это уж кому как больше нравится. Китель у меня остался в Москве, но просветы там на погонах красные. Значит, первым делом мне надо было познакомиться с Горевым. А уж потом ждать, когда он представит меня руководителю следственного органа. Именно в такой последовательности, даже если полковника после нашего с ним сегодняшнего знакомства я в жизни никогда не увижу. Чему, кстати, буду только рад. Ненавижу, когда вмешиваются в мою работу.

Итог: знакомство свели. Помощника из местных мне со служебной машиной выделили. Толкового помощника. Теперь, когда организационные вопросы решены, надо приступать к работе. Думать. Искать закономерности. Их, когда орудует «серийник», не может не быть. Пока налицо одна: у всех погибших что‑то пропало. В двух случаях телефон, ещё в одном портсигар.

И даты. Последовательно идущие за собой даты рождения и смерти. Версия Рамиля про знаки зодиака. С неё всё и началось. Стрелец, Козерог, Водолей мертвы. Следующая жертва – Рыба. То есть человек, родившийся в период с 20 февраля по 20 марта. На календаре – 29 февраля. В такой день начинать – к добру или к худу?

А следующей жертвы быть не должно. Для этого я здесь.

Бишин, Федотенко, Емельянова. У всех схожие раны. У всех пропавшие вещи. У всех…

Как будто я что‑то упустил. Только что?

Не могу ухватить мысль.

Старость.

Да, едем. Надо осмотреть все места, где нашли тела, лично.

9.

Солнечный свет, проникавший сквозь закрытое лёгким тюлем окно, приятно грел кожу. Хотелось выйти на улицу, поиграть в разбросанные около качелей на участке игрушки. Машинки её не очень интересовали, в них играл старший брат. Он в третьем классе. В этом году она тоже пойдёт в школу. Ей почти семь, скоро исполнится. В школу ей не хочется. Она и в детский сад не ходила, боялась. Когда её приводили в группу, она ревела не переставая до обеда. Мама теперь оставляет её с бабушкой. А бабушка живёт за городом. И здесь интересно.

Дом двухэтажный. На первом этаже комната с телевизором и кроватью, на которой они спят. Ещё есть кухня, а на кухне кроме плиты стоит большая сверкающая душевая кабина. Когда она останавливается перед ней, задрав голову вверх, кабина кажется ей космическим кораблём. И она мечтает (странные мечты для маленькой девочки, правда?) войти в неё и полететь в космос, к другим мирам. Она видела картинки в книге про космонавтов: звёзды, планеты. И смотрела мультфильм про Алису Селезнёву. Всё это ей очень нравится.

Ещё на первом этаже есть кладовка. Но кладовка, она – страшная; мимо полуоткрытой двери надо всегда пробегать быстро – вдруг оттуда высунутся и схватят. Кто именно «высунется и схватит» она представляет слабо. Чёрные руки или мохнатые щупальца. А вот кому они принадлежат, её воображение пока не может нарисовать. На следующий день рождения, через год, брат тайком от родителей покажет ей на ноутбуке сцену из «Властелина колец» – схватку Сэма с гигантской паучихой. Она будет визжать от страха, зажимая лицо ладонями и поглядывая на экран сквозь узкие щёлочки между пальцами. А потом ещё неделю не сможет нормально заснуть, с ужасом вспоминая омерзительные жвала и многочисленные глаза монстра. Тогда она поймёт, КТО мог высунуться из кладовки.

Второй этаж ей нравится намного больше. Всё помещение – это одна огромная комната, заваленная старыми игрушками, которые подарили ей добрые дяди и тёти. Ей невдомёк, почему мама так ругалась, принимая очередной пакет, и почему так часто говорила про помойку. Ей вообще невдомёк, почему мама так часто ругается. И кричит на папу. И папа кричит на маму. И говорит ей плохие слова. Однажды она повторила одно из услышанных ей слов в их же присутствии, и они начали вдвоём кричать уже на неё.

Они с братом иногда ссорятся из‑за игрушек. Наверное, папа с мамой тоже ссорятся из‑за них. Только игрушки у них взрослые. Наверное, они не могут их поделить.

И, наверное, поэтому она уже давно живёт с бабушкой, а маму со Славиком видит, только когда они приезжают к ней на выходных. Очень редко папа приезжает тоже. Своего старшего брата она обожает. Маме тоже рада всегда, хотя немного её боится. Папу она не любит и боится намного больше. Тем более что когда он приезжает, он почти всегда начинает придираться к бабушке. Та в ответ молчит и даже не смотрит в его сторону. «Всё в игрушки играют», – подтверждая её мысли, сказала бабушка однажды, глядя вслед отъезжающей от окна новенькой папиной машине, на которой родители с братом возвращались от них в город. «А какие у них игрушки, ба?» – спросила она тогда, глядя снизу вверх на выбившиеся из‑под платка седые бабушкины волосы. «Дурные», – фыркнула та в ответ. «Поломанные?» – родилась догадка. «В голове у них поломано, – загадочно сказала бабушка, задёргивая штору. – Не стой босыми ногами на полу, сколько раз говорила. Не нравятся мне все игры эти, не доведут до добра».

А вот ей все игры и все игрушки нравятся, даже поломанные. Даже машинки без колёс. Не говоря уже о куклах, пусть даже без рук и без ног. От кукол она без ума. Но она же девочка, правда?

Ой! Она же забыла поздороваться! Знакомьтесь, её зовут Вика.

Можно Викуся.

Как же хорошо на улице! Снег блестит на солнце. Хочется гулять, но бабушка запретила. Испугалась, что Викуся вчера кашляла. А она не простыла, честно! Просто немного сопли текут. Ну и что? Она возьмёт с собой платок. И даже может выпить лекарство. Даже если оно будет горьким. Но сейчас почти нет горьких лекарств. Сиропы сладкие, леденцы тоже. В общем, она согласна выпить лекарство. Осталось только бабушку уговорить.

Она уже почти слезла с подоконника, где сидела до этого, и замерла, так и не спустив до конца вниз вторую ногу. По улице, которую отделял от их участка забор из сетки, проехала машина. Остановилась у соседнего дома. Из машины вышли трое. Их она раньше не видела. Один со светлыми волосами, на носу большие круглые очки. Он был немного похож на одну из её кукол, Кена, как называет куклу мама. Смешная всё‑таки мама, никак не может запомнить, что это Крейг. А бабушка и вовсе ни одного кукольного имени запомнить не может, просто говорит, что они все страшные.

Страшные – это двое других дядь. У обоих пугающие лица. У того, кто сейчас стоит рядом с красивым, нос сплющен и лицо почти квадратное, жестокое. Второй, который вылез из машины последним и сейчас медленно шёл вдоль их забора, ещё хуже.

 Но про того дядю, который ей понравился, даже бабушка бы не сказала, что он страшный, если бы он был куклой. И очки – это хорошо. Очки – значит умный.

Она слезла с подоконника и помчалась к дивану, на котором лежала бабушка. Около её руки валялся пульт от работающего телевизора. Бабушка спала.

– Ба!

Молчание. Только лёгкий храп из‑под верхней губы. Глаза закрыты.

– Ба?

Никакой реакции.

Она уже почти дотронулась до распухшей руки с сеткой выступивших вен, чтобы разбудить, но в последнюю секунду передумала. Её могли и не отпустить. А посмотреть на живого Крейга, да ещё в очках, хотелось.

Она проскользнула в прихожую, где на высокой вешалке висела верхняя одежда. Её комбинезон с рисунками жёлтых котят, конечно, висел под бабушкиным пальто. Значит, придётся перевешивать пальто на другой крюк. Значит, нужен стул.

Стул она притащила из кухни (проходя мимо кладовки, она, разумеется, ускорила шаг и даже старательно отвернулась в сторону, чтобы случайно не заглянуть в чернеющую щель между дверью и косяком). Подставила его к вешалке. Сопя, перевесила пальто, едва не уронив его, добралась до своего комбинезона, сняла его. Быстро натянула на себя, застегнула до самого горла. На голову надела шапку, на руки – варежки.

Ключ бабушка оставляла в дверях. Думает, что Викуся не сможет его повернуть. Думает, что Викуся маленькая. Как же! Сейчас я удивлю тебя, бабушка!

Дверь, щёлкнув, открылась. Из щели повеяло морозом. Ноги захолодели. Тут она вспомнила, что не надела ботинки. Недолго думая, она сунула ноги в тёплые бабушкины валенки, в которых утонула почти до колен. С ног не спадут, у бабушки маленькая ножка. Балетная, как она с гордостью говорит. А Крейг может уйти.

Аккуратно прикрыв за собой дверь, она как могла побежала к воротам. Валенок с правой ноги всё‑таки чуть не свалился, пришлось запрыгать на одной, а потом вбивать вторую ногу поглубже в тёплый войлок. Когда она подбежала к воротам, она остановилась, шумно дыша. Из‑за большой рябины-черноплодки доносились мужские голоса:

– … видели?

– Нет. Здесь в основном летом живут. С водой здесь плохо – трубы часто рвёт. Каждый год ремонтируют, и всё без толку. Ошибка при проектировании водопровода ещё с советских времён.

Голос был низкий, неприятный.

– Воду с собой можно привозить.

А вот это, наверное, Крейг.

– Не навозитесь. Да и вода не только для питья нужна. Зимой без воды невозможно.

– Согласен.

Третий. Наверное, тот, лицо которого напугало её ещё больше, чем лицо человека со странным носом. Все они здесь. Интересно, о чём они?

– Тело могли принести? – опять третий. Негромкий голос, как будто бесцветный какой‑то.

– Нет, – снова неприятный, – следы крови на снегу опровергают. Его убили тут. Удар точно в ярёмную вену. Брызнуло фонтаном.

– Почему так решили?

– Следы на снегу. Следы крови. Брызнуло сильно и в одну сторону.

Ой, зачем они говорят об этом?! И Крейг тоже про это говорит? Она боится крови. С того самого момента как увидела, как бабушка порезала ножом руку, когда чистила картошку. Кровь тогда побежала по пальцу и по лезвию ножа, закапала на чистый белый стол и на брошенный полуочищенный клубень. Бабушка охнула, пошла за йодом и бинтом. Промыла порез и замотала рану. И только тогда обратила внимание на Викусю, которая, не издав ни одного звука, стояла на месте, уставившись на капающую с края стола на пол кровь.

С тех пор она в рот не брала картошки. Даже чипсов.

И было кое‑что ещё про кровь… Совсем недавно. Правда, наверное, это был сон… Во сне всё нереально. Например, вчера ей приснился слон, которого несла гигантская птица. Но ведь таких птиц, как сказала бабушка, когда читала сказку из «Тысячи и одной ночи», не существует.

– Кто обнаружил труп?

– Мусорщики. Проезжали мимо, когда ехали к трёхэтажкам, вон они, кирпичные. Там люди живут. Их опросили, конечно. Ничего не знают. А здесь, на улице, никого не было.

Были. Мы с бабушкой были. Просто когда в ворота начали стучаться, бабушка, как всегда по утрам, долго спала. А она не стала её будить. Потому что ей было страшно. Страшно после того сна (или не сна?), который она видела ночью до того, как в ворота стучали взрослые дяди, приехавшие на полицейской машине.

Труп – это человек, который лежит неподвижно. И никогда не начнёт больше двигаться. Она видела такого лежащим на снегу в ту ночь. И видела другого. Который разговаривал с трупом. То есть нет… С тем, кто потом стал трупом.

– Ближайшие видеокамеры?

– На кольцевой. В трёх километрах отсюда.

– Понятно. А частные камеры? Вдруг у кого‑нибудь из владельцев этих дач установлены, чтобы контролировать, не украдут ли чего зимой?

– Я лично смотрел. Нет ни у кого. А если есть миниатюрные над входной дверью – так они всё равно до улицы не добивают.

Какие у них неприятные голоса.

– А почему оперативная группа приехала так поздно?

Это Крейг!

– Почему вы думаете, что поздно? – голос грубого прозвучал холодно и неприязненно. – У нас тут не Москва, чтобы патруль на каждый вызов мчался с «лампами» включёнными. Первой вообще «скорая» на такой выезд едет.

– Но здесь‑то явно видно было, что убийство. Если след крови такой на снегу был.

– Не факт, – помедлив, сказал неприятный голос. – У нас тут собак расплодилось немерено. Стаи целые. Назаводят люди псов, а потом выкидывают. Они вместе сбиваются и начинают на людей нападать. Прошлой зимой пацана загрызли – как раз из этих трёхэтажек. Первоклассника. С другом на улице играли, а эти твари прямо на детской площадке набросились. Друг убежал, его искусали только, а того повалили и горло перервали. Сволочи, – последнее слово голос произнёс громче, со злобой. – А попробуй отстреляй. Сразу журналисты и зоозащитники, у нас и такие кретины водятся, возбудятся, вонь подымут. Их бы запереть в клетку на пару часов с такой сворой – пусть бы посидели с ними, сразу бы поумнели. Так ведь нет, им главное в газетах засветиться, свои личности показать. Который год питомник для бездомных животных обещают построить, да так одними обещаниями и кормят. Да и сколько их там поместится‑то? А пацана не вернуть.

– Вы к чему это?

– Да к тому, что мусорщики сначала подумали, что погибший это очередной из тех, на кого собаки напали. Вот и дёрнули сначала «скорую», а потом уже нас.

– Глядя на вас, не верю в то, что вы эту ситуацию с собаками на самотёк пустили, – сказал бесцветный голос.

– Не пустил, – не сразу с неохотой произнёс неприятный, – пришлось проредить их немного. Они около теплотрассы тусуются, там у труб кое‑где изоляция отходит, греются. Приехал с охотничьим карабином. Ну и… Кто не спрятался – я не виноват. Но это между нами.

– Понимаем.

– Как раз за месяц до этого статью ввели – за жестокое обращение с животными. И тут мальчика этого растерзали. Вот такая коллизия, животные защищены лучше людей.

– А у вас, Игорь Фёдорович, есть дети?

– Нет. Почему вы спрашиваете?

– Просто так. Вы такой непробиваемый со стороны, а тут завелись.

– Непробиваемый я только со стороны. Давайте по делу.

– Что говорят жена и знакомые Федотенко по поводу его пребывания в загородном садоводстве?

– А вы допросов не читали?

– Читал. То, что написано в них, я знаю. А вот что они говорят?

– Да не имеют ни малейшего понятия. Знакомых у него тут не водилось, по крайней мере, тех, о которых знала бы жена. Что ему тут было делать в мороз – непонятно.

– А был мороз?

– Да, тогда как раз прихватило после оттепели. Не лютый, так – минус десять где‑то.

– Время смерти?

– Как раз из‑за мороза точно не установлено. На холоде все процессы изменений в организме замедлены. С работы он ушёл в восемь вечера. Обнаружили труп на следующий день около девяти утра. Где‑то в этом промежутке.

– Он ведь электроникой, кажется, торговал?

– Частное фотоателье.

Раздался звук, похожий на фырканье.

– Не оставляло призвание, из‑за которого срок мотал?

– Вот уж нет. Мы за ним приглядывали в УРе, всё‑таки статья паскудная, нам только таких рецидивов не хватало. Нет, ни в чём замечен не был. Когда я узнал, что этот Федотенко женился – даже специально посмотрел, нет ли у него теперь пасынка или падчерицы. Не было.

– Жаль, что неизвестно, когда его убили.

Известно, хотелось сказать ей. Известно. Это было ночью или рано утром. Она тогда проснулась от холода. Дрова в печи уже прогорели дотла, на улице было очень темно, только фонарь с дороги светил в окно. Всё казалось нереальным, ни одного движения вокруг. И тихо. Настолько тихо, что ей казалось, что она спит. Тишину нарушал только звук качающегося маятника настенных часов, доносящийся с кухни, и слабый храп бабушки. И тут с улицы послышались голоса. О чём говорили, она не разобрала, но ей стало не по себе. Может быть, это воры? Грабители, которые хотят забраться в домик? Она слезла с кровати и, завернувшись в одеяло, подошла к окну. К её облегчению, никто не пытался ни перебраться через забор, ни перелезть через ворота. Под фонарём, заливавшим узкую улицу химическим жёлтым светом, стояли двое. Их лиц она не разглядела, они стояли к ней вполоборота. На головах были одеты капюшоны, из‑под которых вырывались клубы пара, когда они произносили слова. Один из них был повыше и пошире, второй – невысокий, но тоже кряжистый. Первый говорил громче, голос второго почти до неё не доносился. Первый периодически взмахивал руками, второй держал их в карманах, будто грея их там. Через плечо у него висела небольшая коричневая сумка. Говорил всё больше первый, говорил всё громче и громче, и ей начало казаться, что сейчас либо проснётся бабушка, либо проснётся она сама, если, конечно, это только её сон. Руки первого махали в воздухе, как будто молотили кого‑то, но второй стоял спокойно, даже не двигаясь, не пытаясь отстраниться от мелькающих в воздухе перед его лицом кулаков. Как заворожённая она смотрела за этим зрелищем, не чувствуя холода от босых ног, стоящих на ледяном линолеуме. И когда первый, казалось, сейчас обрушит кулаки на стоящего перед ним человека с сумкой через плечо, она едва не вскрикнула, чтобы разбудить бабушку, но вместо этого увидела такое, отчего крик поневоле замер в горле и вместо него вышел наружу какой‑то приглушённый стон. Первый резко развернулся и сделал шаг по улице в направлении трёхэтажек. В эту секунду второй быстро (очень быстро!) сунул руку из кармана в сумку, выхватил оттуда нечто, напоминавшее узкую палку‑прут и, размахнувшись над головой, с размаху вонзил её в шею повернувшегося к нему спиной человека. Тот замер как по команде, потом резко рванулся вперёд, зашарил руками по телу. Палка наполовину вошла в него и торчала из шеи, как воткнутая в фигурку из пластилина зубочистка. Он пытался вытащить её, но у него ничего не получалось. Снег вокруг потемнел. Ноги человека разъехались, он упал на колени, по‑прежнему шаря в области шеи. Потом его руки начали двигаться медленнее, и он, на секунду качнувшись, рухнул набок, засучив ногами, как будто побежал куда‑то. Кулаки молотили уже не в воздухе, а разгребая вокруг дёргающегося тела снег, но потом прекратили двигаться и они. Лежавший замер и перестал шевелиться. А второй стоял, стоял и смотрел, даже не двинувшись с места. А потом сделал шаг к распростершемуся у его ног телу, наклонился, протянул руку и резко вырвал из шеи лежащего прут. Потом он выпрямился. Ей показалось тогда, что его лицо под капюшоном смотрит в сторону дома. И ещё ей показалось тогда, что она видит его ГЛАЗА, уставившиеся на неё. Она полувскрикнула-полувсхлипнула и опрометью бросилась на кровать к бабушке. Та беспокойно заворочалась, а она прижалась к ней, к её теплу и с головой закуталась в одеяло, ожидая, что вот‑вот распахнётся дверь и на пороге комнаты появится тот, второй, со своим странным прутом в руке. Но часы на кухне продолжали отбивать свой мерный ход, бабушка, поворочавшись, снова захрапела, и постепенно ей начало казаться, что всё, что она видела, ей привиделось во сне. А потом она и правда заснула.

Она не знала, сколько спала в ту ночь, но утром её разбудило лязганье щеколды. Кто‑то хотел открыть ворота. На улице уже было не темно, предрассветный сумрак. Это подбодрило её. Она приподнялась в кровати и посмотрела в окно. Напротив их дома стояла полицейская машина. У ворот стояли двое в одинаковой тёмной форме с надписью «полиция». Они потоптались, ещё раз дёрнули створку. Потом один что‑то сказал другому, они развернулись и пошли к следующему дому. На место под уже погасшим фонарём она тогда не посмотрела.

Боялась.

Пару ночей подряд она могла заснуть, только накрывшись с головой одеялом. Однажды увиденное повторилось во сне. Это был кошмар. В момент, когда второй выдернул свой прут, ничего не заканчивалось. Из‑под капюшона начинала вырастать волчья морда, человек опускался на четвереньки и начинал медленно подкрадываться к ограде, не сводя с застывшей у окна Викуси своих горящих кроваво‑красных глаз. Потом он медленно, очень медленно перелезал через забор… Тут она проснулась от собственного крика, до смерти перепугав бабушку.

– … маячок с мобильного телефона?

– Последний сигнал отсюда, с вышки около автобусной остановки. Ближе вышек нет.

– Во сколько?

– Ноль пятьдесят восемь. Почти в час ночи.

– Кому звонил?

– Никому. Запрашивал баланс СМС‑кой. До того последний звонок – около девяти вечера жене.

– Насколько я помню, он ей сказал, что задерживается на работе?

– Не совсем так. Якобы должен был посмотреть новую машину для покупки. У кого – не сказал.

– И телефона при нём не нашли?

– Нет.

Голоса начали удаляться от куста черноплодки, за которым она стояла. Тогда пришлось сделать несколько шагов к калитке. Сквозь идущие вертикально в ряд металлические прутья она увидела три удаляющиеся фигуры. Один из уходящих, тот самый грузный мужчина, который показался ей страшным, остановился и окинул улицу рассеянным взглядом. Его тяжёлые веки, нависшие над глазами, и широкий рот придавали ему сходство с жирной лягушкой. Глаза его задержались на ней, взгляд сразу стал острым, сонный вид моментально исчез. Увидев, что их спутник остановился, притормозили и двое других, завертев головами. Ей захотелось было отпрянуть за черноплодку, но в этот момент Крейг поймал её взгляд и улыбнулся. Улыбка у него была хорошая, как и подобает улыбке супергероя. Поневоле она улыбнулась в ответ и даже, чего не ожидала от самой себя, робко помахала рукой.

– Привет! – крикнул ей Крейг.

– Здравствуйте! – ответила она.

Похожий на лягушку человек пошёл к ней, Крейг тоже сразу сдвинулся с места. Последний из троих, плечистый, квадратообразный мужчина неловко затоптался, потом с недовольным видом направился следом.

– Ты здесь живёшь? – спросил подошедший к забору‑сетке Крейг, продолжая улыбаться.

Она закивала.

– Одна? – продолжил он, разглядывая её с удивлённым видом.

Вот глупый!

– Нет, я у бабушки в гостях, – пояснила она, разглядывая в свою очередь его. Вблизи он казался ещё лучше, чем в рекламе по детскому мультипликационному каналу. Стоявший рядом человек с жабьим лицом молча рассматривал её, не говоря ни слова. – Ты… – она на секунду запнулась. – Вы ведь Крейг?

– Кто‑о‑о? – протянул он изумлённо.

– Крейг. Кукла такая. Он на Дженни из «Фантасмагории» женат.

Подошедший мужчина со свёрнутым набок носом откровенно засмеялся. Она недовольно покосилась на него. Будь они одни, она бы держалась от такого страшилы подальше, но с Крейгом было не страшно.

– Нет, я Рамиль. Имя такое.

Она растерялась. Рамиль?

– Ты давно в гостях у бабушки, девочка? – негромко спросил «Человек‑лягух». – Здесь же холодно, наверное, ночевать.

– У нас печка есть, – сообщила она, начиная уже пятиться. Крейг оказался не Крейгом, а внимание двух других мужчин, разглядывающих её, ей совсем не нравилось.

– Подожди, не уходи, – попросил лже‑Крейг после краткого обмена взглядами с широкоротым. Но она лишь быстрее начала отступать назад, хотя в сваливающихся валенках это было не так‑то просто.

– Викуся! – раздался с крыльца спасительный крик бабушки.

– Я здесь, ба! – с облегчением пропищала она.

– Куда тебя понесло!

Бабушка, хромая, спешила к ней. Седые волосы на непокрытой голове растрепались, на лице было выражение испуга. Полы незастёгнутого пальто, накинутого на плечи, хлопали по ногам. Глаза её беспокойно забегали по фигурам троих мужчин, стоявших по ту сторону ворот.

– Здравствуйте! – обратился к ней «Лягух». – Мы из милиции, подполковник Хозин, – неторопливым, привычным движением он достал из нагрудного кармана небольшую красную книжечку, раскрыл и показал бабушке. Мелькнула фотография.

– Сейчас же полиция вроде, – подозрительно сказала бабушка, обняв внучку за плечи и прижав к себе.

– Я так по привычке называю. Это мои коллеги, – короткий кивок в сторону. – Вы с начала года здесь постоянно живёте?

– Нет, – быстро ответила бабушка, беспокойно дыша, – приезжаем на пару дней и снова уезжаем.

Услышав враньё от бабушки, часто наставлявшей её в том, что всегда надо быть правдивой, Вика растерялась. Приоткрыв было рот, чтобы поправить, она промолчала. Как ни мала была, она поняла, что бабушка наверняка солгала не просто так.

– За последний месяц вы ничего странного здесь не видели?

Бабушка отрицательно покачала головой и потянула её к крыльцу.

– Может, подозрительные люди какие? – вступил в разговор Ра‑Ра, как его там.

– Никого не видела, – ответила уже отворачиваясь бабушка и потащила её за руку к крыльцу.

Пока они шли к входной двери, она что‑то ворчала себе под нос. Прислушавшись к её бормотанью, Вика различила что‑то вроде: «Свяжешься – не развяжешься».

Обернувшись, перед тем как зайти в дом, Вика увидела, как мужчина с лицом, похожим на лягушачью морду, продолжает смотреть ей вслед. Выражение на его лице казалось печальным.

10.

Девочка могла что‑то видеть.

Бабка, безусловно, просто испугалась. Или на самом деле ничего не знает. А вот девочка…

На табличке на краю дома была цифра девять, улица Ольховая. Дом девять по улице Ольховой. Надо пробить, кому принадлежит этот дом. Скорее всего, старухе. Потом установить родственников и пообщаться с отцом и матерью девочки. Сначала по лёгкому варианту – так и так, надо выяснить, не видела ли чего. Если пойдут в отказ – придётся жёстче. С привлечением местных «фейсов». Мать, понятное дело, не захочет, чтобы девочку опрашивали, даже если разговор будет вести детский психолог-женщина. Надо поговорить с отцом. Если адекватный – сам воздействует на мать.

Малыгин на задачу пробить владельцев дома даже не задал ни одного вопроса. Просто кивнул и внёс информацию в записную книжку на телефоне.

Не забыть бы завтра прямо с утра у него спросить про результаты. Записать всё нужно тоже, да даже не хочется шевелиться. Сегодня весь день после утренней езды передопрашивал всех по трём делам до девяти вечера, устал как собака. Со всего Новомагнинска людей свозили, одного даже из города‑спутника километрах в сорока привезли. Никто даже особо не возмущался, что второй раз пришлось пожаловать на допрос. Не было ритуальных вскрикиваний: «Сколько времени прошло!», «Я уже ничего не помню!», «А почему сейчас?!!!». Только ничего нового узнать не удалось. Много дополнительных деталей, но ничего существенного. А мысль о девочке не оставляет. Как заноза в голове – надо доработать.

Она может просто ничего не сказать. Может, ей и нечего сказать. Но занозу надо вытащить.

И ещё что‑то. Какая‑то деталь, которую я упустил. Не зацепить мысль. Носится в воздухе какая‑то общая схожесть между убитыми, что‑то общее. Есть связь, есть. Чувствую это.

Девочка. Девочка и Лара. Две занозы, одна новая, под кожей всего два дня, вторая старая – уже четверть века. Может, позвонить? Есть же телефон. Набирай и звони. И что услышишь? С ума сошёл, Хозин, я давно уже забыла про тебя, живу в своей Костроме в своё удовольствие. Она состарилась, конечно. Наверное, в морщинах вся. А я? Я ведь тоже состарился.

Всё из‑за ребёнка. Наверное, лучше тогда ему было вовсе не рождаться. Жили бы и сейчас вместе.

Да так ли это? Может, разбежались бы уже на следующий год. На год позже. Или на пять лет. Не суть. Главное – не в ребёнке дело.

Вроде намаялся, а не уснуть. Перевозбуждение. Полночь, судя по краю часов. Свет этот неоновый ещё. Как не задёргивай шторы, всё равно в окно номера проникает. Неудачно гостиницу построили – как раз напротив автозаправки. Машины постоянно шумят. Или наоборот, автозаправку очень удачно построили прямо напротив гостиницы. Постоянный поток клиентов. Бизнес есть бизнес, ничего личного, дорогие гости города.

Ах ты, чёрт, забыл. Надо стельки из ботинок вынуть, положить на батарею, просушить. Ботинки хоть и надёжные, финские, но без голенища, ненавижу, когда брюки на них топорщатся. На улице первое марта, первый день весны, а жижа вполне московская, хотя и Сибирь. Не хватало только насморк поймать. Трудно добиться, чтобы к тебе относились серьёзно, если постоянно хлюпаешь носом.

Значит, почти все, кого допрашивали раньше, передопрошены. Осмотр мест обнаружения трупов тоже никаких зацепок не дал. За исключением девочки. Но получить от неё показания – это пока проходит по категории «маловероятно». На вид ей лет шесть–семь. В таком возрасте дети часто путают воображаемое с действительностью, сны с реальностью. Поработаем, конечно, но никаких гарантий.

Надо двигаться дальше. Наведаться туда, где раньше трудились жертвы. Может, коллеги что‑то смогут сообщить. У Федотенко коллег, похоже, не было, но были те, у кого он арендовал площадь под своё ателье, и, возможно, постоянные клиенты. Жена у него, точнее вдова, упомянутая Кристиной Риточка та ещё истеричка. Любит на публику играть – бедная и несчастная. Когда потребовалось назвать привычки мужа, ничего толком сказать не могла. «Такой хороший, такой хороший…» Мёртвые все такие. А когда попросили описать распорядок дня «хорошего» – только глазами захлопала. Во что обычно обувался – не вспомнила. Каждый день его ботинки в прихожей видела – и ничего в памяти не отложилось. Полный ноль. Покойный, видать, позарился на её двадцать лет, впрочем, может, у дамочки и иные достоинства есть. Умения, которые экс‑сиделец по паскудной статье оценил в полной мере.

Орудие преступления. Предполагается по умолчанию, что оно везде было одно и то же, от этого и пошла версия о серии. В первом случае, с дирижёром, однако, предположили первоначально случайное падение на какой‑то металлический прут. Федотенко и Емельянова ни на какой прут упасть не могли – не было там, где их обнаружили, ничего подобного. Рамиль выдвинул версию, что использовали стилет. Длинный узкий кинжал наподобие заточки. Но такую вещь просто так не сделаешь, нужен определённый навык. Самоделка не исключена, даже очень вероятна, из той же арматурины подходящей толщины. Значит, есть ещё возможная цепочка – по происхождению оружия. Если действительно кинжал с прямоугольными краями лезвия – его нужно было выковать. Это действие сугубо специфическое, город хоть и металлургический, частных кузнецов сейчас не так много – загибающаяся профессия. Этот след отработать легко. Второй вариант – самоделка. Это уже намного сложнее. Что надо сделать: отправить ребят Малыгина по всем хозяйственным магазинам, где продаются такие пруты, опросить продавцов: не было ли несколько месяцев назад такого случая, когда кто‑то покупал ОДИН прут – вдруг вспомнят. И пошариться по частному сектору, поспрашивать людей – не слыхали ли до Нового года, чтобы долго чего‑то обтачивали на точильном станке. Чтобы из арматуры сделать заточку, точить надо – ой‑ой‑ой. Брусок сотрёшь. А визг металла будет километров за пять слышно. Маловероятно, что выгорит, но надо попробовать. Иногда успех – это просто количество повторений. В каждом деле – как говорил незабвенный Жеглов – есть кто‑то, кто что‑то видел; кто‑то, кто что‑то знает.

Сходство в ранах, нанесённых непонятным оружием, заметил патологоанатом местной больницы. Насмотрелся, видать, за время работы. Наблюдательный человек. Надо будет побеседовать с ним. Может быть, он заметил и что‑то ещё.

Когда же я засну? Уже почти час, а всё никак.

Жена сегодня писала в Телеграме, что всё в порядке. Приучил за годы к краткости. Как поженились – письма СМС‑ками строчила. Тогда ещё оплата была за каждое сообщение. Влетало в копеечку. Не отвечал – обижалась. А сейчас – десять слов, и всё. Хорошо это или плохо? Плохо, конечно. Но разве я не сам этого хотел?

Интересно, как там без меня дочки? Старшей я уже почти не нужен, а вот с младшей я бы сейчас… А что сейчас? Гулять – сезон не тот, на лыжах я ходить не любитель, как и на коньках кататься. В Третьяковку бы с ней сходить. И ей польза, да и я давно там не был. Как приеду в Москву, надо бы…

Нет, так не уснуть. Остаётся только таблетки принять. Как же вставать не хочется.

Где они у меня? Вот, снотворное и нитроглицерин. Запаковали‑то как: крышку не отвернёшь. Ножом, что ли, поддеть?

Раз. Два. Надо бы запить, да ладно. Проскочат.

Ну вот, приняли допинг.

Завтра, значит, поеду по местам, где работали эти бедолаги. Может, удастся что‑то выяснить. И девочка. Не забыть про девочку.

Сильная штука. Мысли уже путаются. Может, не стоило пить? Нет, надо, надо. Лишь бы жена не узнала. Начнёт снова про пенсию. А что я буду делать на пенсии?

Девочка. Девочка и патологоанатом.

Как маленьким в Геленджике, когда нырял: зажмёшь нос, ложишься на спину и опускаешься на дно. Становится темнее. Темнее. Поверхность отдаляется, отдаляется…

… ляется …

… ться …

… ся …

11.

Положив подбородок на сплетённые пальцы кистей рук, а сами руки с локтями на стол, сгорбившись и вытянувшись на стуле, майор полиции Игорь Фёдорович Малыгин молча наблюдал, как приехавший из Москвы коллега со своим ботаном-помощником второй час пытаются уговорить тронутую мамашу и её дебиловатого муженька дать согласие на беседу с их дочерью с участием детского психолога.

Пока что было понятно – полный облом.

Папаша девочки, охреневший от первых крупных заработанных денег бизнесмен средней руки, Вандербильд недоделанный, гнул пальцы так, что хотелось встать и от души приложиться кулаком по наглой гладко выбритой роже, чтобы долетел вместе со стулом прямо до двери. А потом добавить ногой под дых, желательно в «солнышко», конечно. По крайней мере, заткнулся бы минут на пятнадцать. Пока не продышался. Глядишь, и мамаша вмиг стала бы сговорчивее.

Соблазнительная картинка, что и говорить. Увы, нельзя. За последние годы он привык давить в себе подобные порывы. Поэтому он ограничился тем, что выпрямился, закинул руки за голову и откинулся на спинку офисного кресла, мягко спружинившего под его тяжестью. Вандербильд недовольно покосился на него как на кучу свежего навоза, брезгливо поджал губы. Малыгин, нахально ухмыльнувшись, вытянул ноги так, чтобы они, выступая из‑под стола, почти касались обутыми в служебные нечищеные ботинки стопами красных туфлей женщины. Та, в отличие от мужа, не обратила на это никакого внимания. Жаль.

Переливание из пустого в порожнее тем временем продолжалось. Хайдаров уже скис и заткнулся, кажется, не верил в возможность уговорить родителей дать возможность опросить девчонку. По лицу Хозина, непроницаемому и мрачному, нельзя было догадаться, о чём он думает. Крепок, крепок, думал Малыгин, разглядывая крупную лобастую голову москвича, почти сразу переходящую в покатые плечи, делавшими их обладателя похожим на бывшего борца. Крупные мясистые губы шевелились, выплёвывая наружу одну фразу за другой. Голос почти не изменился с начала беседы. Неудивительно, на одну его реплику родители отвечали десятью. Папаша уже охрип и, похоже, наконец‑то сбавлял обороты. А жена – ничего, ещё держится. Вначале, правда, на пике возмущения вообще тараторила как пулемёт, сейчас тоже подуспокоилась.

Как любые нувориши, только что выбившиеся из грязи в князи, одеты оба были броско. У женщины на правой руке красовались две золотые гайки солидных размеров. Даже если золото самоварное, лениво размышлял, разглядывая их, Малыгин, на месте муженька я бы особо с ней не задирался – влепит плюху, и иди зубы вставляй. Другое дело, что я бы за такое сучке сразу челюсть сломал. На другой руке кольцо было одно, зато с бриллиантом. Компанию бриллианту составляла висевшая на запястье золотая цепь толщиной уже почти неприличной. Аналогичная цепь украшала шею мужа, под рубахой которого на груди высился небольшой бугорок – очевидно, нательный крест.

В памяти промелькнула картина, увиденная в Побегатиках, он вспомнил девочку, одетую в криво застёгнутый «комбез» и непомерно большие валенки (бабкины, должно быть, взяла), и саму старую женщину, её недоверчивый, враждебный взгляд. Удачно сплавили девчонку родители. А ведь ещё старший ребёнок есть. Хоть в школу ходит, не так ему погано…

– А я вам в сотый раз говорю: нет. Не видела Вика ничего, иначе бы нам рассказала. Не надо ребёнку про такое знать. Психику травмировать только.

– Про «такое» она и не узнает. Все вопросы будут составлены максимально обтекаемо. Жанна Васильевна является психологом высшей категории…

– Плевать я хотела на её категорию, я к своему ребёнку никого не пущу! Тем более ментов!

– Полицейских.

– Да какие вы полицейские, сколько вас не переименовывай, всё равно останетесь ментами! – истерично взвизгнула женщина. Её муж при этих словах беспокойно заёрзал, сообразив, что его благоверная такими темпами вполне может договориться до оскорбления полиции. Что уголовно наказуемо.

– Люда, – предостерегающе пробормотал он, потянувшись к жене. Та развернулась так резко, что он невольно отпрянул. На раскормленной ряхе явственно мелькнуло выражение испуга. Малыгин едва не засмеялся в голос.

– А ты вообще заткнись! Зассал, да? Сам их матом во все дыры кроет, а когда они вот перед тобой сидят – сразу язык в жопу засунул?! А вспомни, как ты орал, когда тебя прав лишить хотели! Забыл? А когда тачку эвакуировали?

Перед тем как ехать в помещение, которое свежеиспечённый новомагнинский Вандербильд, в миру Ясьянов Борис Владленович, по какому‑то недоразумению именовал «центральным офисом» (истине это не противоречило, единственный – всегда центральный), Малыгин пробил нувориша по базам и нашёл целый букет числящихся за ним правонарушений, начиная от проблем с налоговой и заканчивая попаданиями в отделы полиции под наркотой и в нетрезвом виде. Не поленился поднять агентуру (к поставленным задачам он давно приучил себя относиться ответственно). Выяснилось, что Владленыч вообще весёлый мужик – кроме травки и быстрой езды не чурается и баб, заходит и в «Эртаж», и в «Нунеко». В последнем предпочитает общение с год назад появившейся в Новомагнинске первой африканской проституткой, широко известной в узких кругах под творческим псевдонимом Багира. Хотя бы не гомик – и то хорошо. Интересно, как отреагирует жена?

– Поймите, – встрял Хайдаров, – трое человек убито. Один прямо напротив дома, где ваша мама живёт. Людмила, вам за неё не страшно? А за дочку свою?

– Не твоё собачье дело, за что мне страшно, – огрызнулась та. – И не Людмила, а Людмила Валентиновна. Если вы за маму мою боитесь – её бы и спрашивали. А вы к ребёнку привязались, тоже мне, офицеры хреновы.

– Кстати, да! – оживился Ясьянов. – А чего вы мою тёщу не допрашиваете?! – на его лице появилось мечтательное выражение. – А в «обезьянник» вы её на пару дней можете посадить?

– Рот закрой! – незамедлительно отреагировала Людмила. – Ещё на маму мою при посторонних потявкай, я тебя вообще дома урою. И ещё: хватит ей с внучкой сидеть. Будешь Вику со следующей недели снова в сад водить. Пусть хоть изревётся там. А маме моей отдыхать пора. Семьдесят лет ей, как‑никак.

Судя по тому, как Хайдаров посмотрел на своего босса, он сейчас вспомнил разговор в машине, когда они уезжали в то утро из Побегатиков. «Почему вы не стали расспрашивать женщину? – спросил он тогда Хозина. Сам Малыгин, понятное дело, с расспросами не лез, хотя и его удивило, как москвич не остановил уводящую девочку старуху. – Она же могла видеть убийцу». «Даже если знает – сейчас ничего не скажет. Замкнётся, слова не вытянешь, – ответил тогда Хозин. – А девочка интересная». А потом дал задание узнать про то, кому принадлежит дом и кто родители этой Вики. А потом почему‑то решил, что именно девочка могла что‑то видеть. Что, кстати, чистая правда – и это надо учесть.

– Боятся они за нас, как же. У меня, как только я в Новмаг приехала, сразу тачку дёрнули, – у Людмилы, похоже, открылось второе дыхание, – и не ведро какое‑то, а «Митсубиши» новую, из Японии полгода везли! Нашли, как же! Ни хрена не нашли! И ещё с такими лицами приехали – ни сочувствия, ничего. Как роботы. Сами, наверняка, и украли. Или угонщиков крышевали.

– А вы в каком году в Новомагнинск приехали? – спросил Малыгин.

– В восьмом, – женщина от неожиданности сбилась с темпа. – А что?

– Ничего.

В 2008 году он только устроился в милицию после двух лет срочной службы в армии и ещё двух на контракте. Город приходил в себя после лихих девяностых. Новомагнинску «выздоровление» далось легче, чем другим крупным городам этого региона. Олигарх, подмявший под себя металлургический комбинат, в отличие от известных персонажей яхтами размером с «Титаник» и виллами в Монако не баловался, сам всю сознательную жизнь до перестройки на этом предприятии проработал и город любил. Порядок навели относительно быстро. Но с угонами в те годы действительно была беда – уезжало всё, что можно было укатить, от «Лексусов» до тракторов, благо граница была недалеко, и было куда сбывать. Не желавшие горбатиться на металлургии молодые парни часто выбирали другой способ заработка. Гопота снимала зеркала, могли и вовсе разобрать тачку на части, если владелец оставлял её в каком‑то глухом месте, люди посерьёзнее уводили машины с концами.

Он невольно усмехнулся при словах женщины о сочувствии. Вспомнилось одно из первых его дежурств: в отдел позвонили из рабочего общежития – пьяный муж избивал жену. Когда он с Алексюком, тучным меланхоличным запорожцем, уже давно выслужившим пенсию, видавшим виды и приставленным к молодому дядькой, вошли в здание, на ум невольно пришло, что в милицию позвонили только потому, что было уже три часа ночи и вопли избиваемой мешали соседям спать. Было бы дело вечером – никто бы и не пошевелился. Посмеивались бы только по своим комнатам – во Толян бабу учит! – даже если бы Толян свою жену на части перочинным ножичком распиливал. На стук в дверь их послали на три буквы. Алексюк, крякнув, сноровисто сгорбился и, прежде чем Малыгин успел что‑либо сообразить, ударом плеча вышиб хлипкую общажную фанеру. Они ввалились в комнату. Навстречу им, пошатываясь, двинулся было одетый в тельняшку и семейные трусы небритый лохматый мужик. В углу ворочалось что‑то бесформенное, хныкающее. Где‑то плакал ребёнок.

Алексюк, сразу оценивший состояние «клиента», положил широкую руку ему на лицо и сильно толкнул. Морячок отлетел к окну, сокрушив по дороге столик с зазвякавшими по полу бутылками, и отчаянно заматерился. Алексюк деловито снял с пояса наручники и начал надевать их на запястья небритого, с нарочитой мстительностью далеко выворачивая назад его руки, от чего задерживаемый громко вопил.

Растерянный, Малыгин подошёл тогда к женщине, чтобы помочь ей подняться. Пока он шёл, его ботинки испачкались в крови. Крови было много. Кровь была везде – на оклеенных дешёвыми обоями стенах, на мебели, на застиранных занавесках, мелкие красные капли были видны даже на потолке. Но больше всего её было на полу. Поразительно, сколько крови может вылиться из человека, которого избивали голыми руками. У женщины был сломан нос, бурая жидкость вырывалась оттуда толчками. Она закрывала лицо руками. Когда он отвёл их в сторону, он увидел на правой стороне, прямо под глазом вмятину, отчего лицо выглядело ассиметрично. Он успел подумать, что у женщины сломаны какие‑то кости со смещением, как вдруг откуда‑то вынырнул маленький мальчик, лет трёх, наверное, абсолютно голый, и с воем вцепился в мать, ухватив её за талию коротенькими ручонками, грязными и тощими.

Из оцепенения его вывел грубый тычок в спину. Алексюк, раскрасневшийся и взмыленный, тащивший к выходу из комнаты непрерывно матерящегося мужика в матроске, сам от души обложил матом новичка, доходчиво напомнив, что их дело – определить «этого», а матери Терезии в белых халатах уже топают по коридору и женщине помогут. Тогда он вскочил как ошпаренный, ухватил пьяницу под локоть и потащил к выходу, с облегчением выдохнув, нос к носу столкнувшись в дверях с вызванным оперативным дежурным одновременно с их выездом фельдшером «скорой помощи».

А через полтора часа, сдав пьяную скотину в отдел, он уже был на другой заявке – стоя на парковке перед торговым центром, слушал раскормленную, одетую в норковую шубу женщину, возмущённо рассказывавшую, как она с подругой приехала пропустить в местном баре по фужерчику «Мартини», как за «Мартини» последовало знакомство с симпатичными парнями с Кавказа, состоятельными и щедрыми, нашей швали не чета, как Юльку, уже слегка перебравшую, взялся отвести домой обаятельный джигит, сверкавший золотом и скрипевший кожей, как она сама захотела показать Арсену коллекцию купальников у себя дома, да вот беда —её симпапулечки немецкой, Смарточки, другом близким подаренной, на месте не оказалось. Арсен куда‑то незаметно смылся, а она, вызвав полицию, ждала их битый час, а они всё не ехали, а приехали – так стоят с каменными рожами и ничего не делают, даже не посочувствуют. Она говорила и говорила, а у него перед глазами стояло лицо ТОЙ, с вмятиной вместо щеки и беспредельным отчаянием в опухших от побоев глазах…

Ответить на претензии грубостью тогда ему помешал шок, от которого он ещё не до конца отошёл после общаги. Позже он научился прятать свои эмоции за маской безразличия и брутальности. Многие его коллеги постепенно эмоционально выгорали, насилие, с которым они сталкивались на службе, становилось для них нормой. Наверное, если бы настало время, когда все преступления совершались бы без телесного контакта преступника и жертвы, они были бы разочарованы. Но не из‑за того, что служба в милиции, а потом в полиции сделала из них упоротых садистов, обожающих переломанные кости и расчленёнку. Просто исчезло бы подтверждение того, что этот мир плох и его не исправить. Это сломало бы сложившуюся у них в головах картину, и тогда поневоле пришлось бы задуматься: а может быть что‑то не так с ними, а не с миром? Это был опасный вопрос. Двое коллег Малыгина, пытавшихся его разрешить, застрелились из табельного оружия прямо в служебных кабинетах.

Лучшим и самым доступным лекарством от подобных грустных мыслей всегда считалась водка. В первые несколько лет его службы пятничные пьянки, ставшие в отделе милиции, где он начинал свою карьеру, доброй традицией, едва не привели его к алкоголизму. С семьёй не клеилось. Женщины у него были, и не один десяток. Спорт после армии он не бросил, занимался и бегом, и самбо. После сломанного в драке с наркоманами носа, внешность его стала ещё более брутальной. На некоторых женщин действовало так, что хоть за руку бери и веди к себе домой. Чем он и занимался в своё удовольствие. Но женщины, без сопротивления отдававшиеся на первом свидании, его не устраивали. Распутниц он не любил. Робкие же, покорённые его уверенностью и силой, наутро смотрели на него с таким видом, будто нашли себе отца, который возьмёт на себя ответственность за них и будет водить за ручку и опекать до конца жизни. Эти были ещё отвратительнее распутных. Те хотя бы были честнее. Плотское наслаждение и вычищенные карманы хахаля – вот что их интересовало. Когда у любовника прекращал стоять на них член или заканчивались деньги, они оставляли его в покое и начинали искать другого. Желавшие оказаться за ним как за каменной стеной хотели взять его в рабство, заставить работать на себя не один–два года, а как минимум десять. А то и пожизненно. Он спал с ними, пока не надоедали, а потом спроваживал прочь. Расставания с такими напоминали попытки отодрать с пальцев некачественную жвачку, они цеплялись как могли и оставляли после себя противную грязь. Одна дошла даже до того, что явилась в отдел и просидела несколько часов у дежурной части, надеясь дождаться его и устроить прилюдный скандал. Тогда в здании на оперативном мероприятии находились двое «штатных» понятых – студентов из технического ВУЗа, которые за скромную оплату из агентурного фонда прогуливали лекции и подписывали всё, что им давали, облегчая работу милиционеров. Пришлось попросить о помощи коллегу, тот, давясь от смеха, согласился. Со студентами они спустились к дежурке, и стоило бывшей пассии завопить, он молча развернулся и ушёл, а коллега моментально «принял» скандалистку и препроводил её в камеру. Через восемь часов, когда Малыгин решил, что хватит, женщину отпустили, на прощание выписав ей административный штраф на три тысячи рублей (по максимуму на то время) за нарушение общественного порядка с отягощающими обстоятельствами. К счастью, эта была самая неадекватная. Остальные ограничивались звонками на трубку, на которые он не отвечал.

Странно, но намного дольше ему удавалось жить с РСП‑шками, «разведёнками с прицепом», одинокими женщинами, у которых были дети. Эти сначала радовались, что нашли отца для своего ребёнка, охотно после нескольких встреч соглашались переехать к нему домой. Таких у него было четыре. Он предпочитал женщин с маленькими сыновьями. С девочками он терялся, не знал о чём говорить, во что с ними играть. С мальчишками он возился всё свободное от службы время, водил на спортплощадку, бегал с ними по утрам, выпадал свободный день – учил рыбачить на озере. Их матери были довольны. Поначалу. Потом начинались проблемы. Они переставали его интересовать, служба оставляла мало времени, и всё своё внимание он уделял их сыновьям. Женщины мстили. Они переставали давать ему детей, постоянно держали их при себе. Мальчишки протестовали, тянулись к нему. Их матери скандалили и уходили. Даже Ольга Горелко, его бывшая одноклассница, с которой он сошёлся после её развода, уж на что умная вроде бы была, а закончила тем же – молча забрала своего рыдающего пятилетнего Максимку и ушла. Но у неё хоть достало ума и совести не скандалить при ребёнке. Остальные вели себя хуже. У одной даже хватило наглости потребовать, чтобы он оставил ей свою квартиру, чтобы не травмировать Стасика, который тут уже прижился. Стасик, большеглазый вихрастый пятиклассник, обожавший футбол и походы в зоопарк, к счастью, при их разговоре не присутствовал. Да и разговора не получилось. Услышав такое требование, Малыгин молча достал из сейфа хранившийся у него дома травматический пистолет и, вытянув руку так, чтобы, упаси боже, не попасть резиновой пулей в потерявшую всякие жизненные ориентиры бабу, выстрелил у неё прямо над ухом. Из квартиры она вылетела моментально, оставив все вещи. Их он потом аккуратно упаковал и выставил в коридор. На следующий день они исчезли. Хотелось надеяться, что ими не поживилась уборщица.

Неудачи в личной жизни он компенсировал на службе. Стремление навести справедливость никуда не делось, хотя внешне он его и не проявлял. Приговоры преступникам, которых он ловил, поражали его своей мягкостью. Многим подонкам, на розыски которых он тратил недели и даже месяцы, гуманные судьи, приняв во внимание сто одно смягчающее обстоятельство, назначали порой условное наказание, и эти выродки выходили на свободу прямо из зала суда! Он чувствовал себя Сизифом, вкатывающим на гору постоянно срывавшийся обратно в пропасть камень. Тогда его, уже закончившего заочно местный МВД‑шный юрфак и получившего первую звёздочку офицера, перевели из патрульных постовых в оперативники и прикрепили сначала к автогруппе, а потом перебросили на ловлю наркоторговцев. Первое, что поразило его, когда он начал работать, так это спокойное отношение к делу двух его коллег. В месяц надо было раскрыть одиннадцать преступлений, таков был плановый показатель, аналогичный показателю предыдущего года. С палочной системой он сталкивался в патруле, но здесь его бесило то, что зная, где продают наркотики, он не мог порой пойти и задержать торговца, поскольку это повысило бы цифру, а значит, в следующем месяце пришлось бы ориентироваться уже на неё. Многих сбытчики, прекрасно зная это, разворачивали особо бурную деятельность именно в конце месяца, когда план у оперов был уже выполнен, и это сходило им с рук. Уже учёный, он слова не говорил против. Однако вскоре у одного их особо злостных барыг, пытавшегося сбежать от него в городском парке нырнув в пруд, и при задержании имевшего глупость схватиться за нож, оказалась в двух местах сломана рука, да так неудачно, что пальцы на состоявшемся через полгода суде так и не восстановили способность двигаться. Другой вообще предпочёл спуститься из окна пятого этажа своей квартиры, где он выращивал канабис, по связанным занавескам. Примерно на полпути узел развязался, барыга полетел на асфальт и остался калекой с повреждённым позвоночником. Третий самосуд едва не оказался для Малыгина роковым. Он искалечил осведомителя. Наркоман со стажем, сколовшийся до того, что без страха сдавал всех, кого знал, обманул его. Почему‑то нарочно дал ложные сведения. Тогда он потерял над собой контроль. Он ударил всего два раза, но врачам пришлось проводить «наркоту» трепанацию черепа и откачивать оттуда жидкость. К счастью, тот не стал писать на Малыгина заявление, удовлетворившись отсыпанной ему из изъятых ранее «запасов» трёхмесячной порцией зелья. Коллеги с начальством мигом сообразили, что ветер дует в опасную сторону, и его на два года сплавили куда подальше – отправили учиться в Москву с перспективой последующего повышения. Если бы не память об отце – тоже милиционере, погибшем в перестрелке с бандитами в начале девяностых – его бы наверняка посадили.

После учёбы в Москве он оставаться не стал, хотя и предлагали. Вернулся в родной город. Пошёл вверх по однажды выбранной дороге. Со временем он научился контролировать свою несдержанность, привык носить маску. Прежний Малыгин теперь прорывался наружу редко. Как тогда – с бродячими собаками. А полгода назад он встретил ту, которую так долго искал. Встретил своё второе «я»: женщину, мысли которой были отражением его собственных. Он знал, что делит её с другими мужчинами, но не беспокоился по этому поводу. Его избранница казалась ему существом высшим, к которому не может пристать никакая грязь. Малыгин теперь чувствовал себя счастливым.

– Вот что, – вырвал его из воспоминаний голос Ясьянова, – у меня рабочий день. Прошу покинуть мой офис.

Хозин молча поднялся. Хайдаров последовал его примеру. Сам он поднимался из‑за стола долго, двигаясь обдуманно неторопливо, чтобы оказаться последним.

– Проводи их, – нарочито громко сказала мужу Людмила. – Ещё прихватят с собой что‑нибудь на память. От этих другого не жди.

При этих словах Хайдаров вскинул голову вверх, оскорблёно блеснув стёклами очков, и явно собирался что‑то сказать, но Хозин взял его за локоть и вывел в офисный «предбанник», где они оставили свою верхнюю одежду под присмотром бдительной секретарши. Малыгин последовал за ними. В спину ему дышал Ясьянов.

Дождавшись, когда москвичи, застегнув куртки, выйдут на улицу, он повернулся в дверях к неотступно следовавшему за ним по пятам хозяину офиса. Тот выглядел очень довольным – своим отказом помочь следствию он как будто расквитался с полицией одним махом и за штрафы, и за приводы по хулиганке.

– Негритянка‑то хорошо сосёт? – негромко, чтобы не услышала секретарша, поинтересовался Малыгин, наблюдая, как на роже бизнесмена тает по мере осознания выражение триумфа. – Ты не заразись от неё, смотри.

Ясьянов открыл рот, несколько секунд постоял так, с дебильным видом уставившись на стоящего напротив оперативника. Потом, не сказав ни слова, закрыл. Судорожно сглотнул.

– Презервативы используй, – посоветовал Малыгин и, развернувшись, вышел из офиса.

12.

Не получилось. Досадно.

Кто же мог предположить, что когда они втроём приехали на работу к отцу девочки, женщина, поднимавшаяся перед ними по ступенькам, окажется мадам Ясьяновой собственной персоной? Приспичило заявиться к мужу в офис прямо с утра. С секретаршей, что ли, хотела застукать? Не сидится бабе дома. Одного Ясьянова они бы дожали. Впрочем, судя по увиденному, жену он боится и вряд ли бы смог убедить её в необходимости дать согласие на беседу с дочкой. Ничего, получили бы от него принципиальное согласие, а там и до супруги доехали. Поодиночке они бы их уже сегодня уломали. Ну да что уж жалеть. Теперь с допросом девочки придётся посложнее. Принесла мамашу нелёгкая…

Такие совпадения иногда случаются. Подчас приносят удачу: застаёшь нужного человека на месте, когда он уже вставил ключ в дверь квартиры, чтобы уехать на полгода в командировку, или находишь нужную улику там, где её и не должно было быть. Любой отслуживший в полиции скажет вам, что многие преступления раскрываются случайно. Появляется некий «бог из машины» и даёт подсказку. Выглядит, правда, со стороны это так, будто преступников никто и не ищет, раз толку от всей этой беготни часто никакого. А это не так, далеко не так. Пазл без одной части в центре не собран, конечно, но и одна, даже самая главная деталь сама по себе мало что значит.

А бывают и неудачные совпадения. Как сегодня утром.

Подождите, куда? Нам же на Ленина. А, заправиться. Да, Игорь Фёдорович, давайте. Мы в машине подождём.

От простуды, похоже, всё‑таки не уберёгся. В горле саднит. Это всё вчерашняя прогулка по местам боевой славы нашего разыскиваемого персонажа. Парк меня добил. Коттеджный посёлок и переулок около комбината, где нашли тело Емельяновой, более‑менее расчищены от снега были, а вот парк… Яму с арматурой почти полностью занесло: одно углубление в покрытом ледяной коркой снегу. Но мне не арматура была нужна, хотя взглянуть бы на неё самому хотелось. Нужно было осмотреться: откуда было можно прийти на это место, куда уйти.

Погода паршивая. Около нуля, то таять всё начинает, то опять замерзает. В парке прохладнее, снег везде, а всё‑таки умудрился провалиться, ноги промочил. И без толку. Парк, как и предполагал, когда докладную Рамиля читал, не парк, а край леса. Иди куда хочешь, на все четыре стороны. Проще всего предположить, что убийца Бишина пошёл кратчайшим путём прямо к ближайшим домам, к транспорту, теплу, цивилизации. Но простое решение не всегда самое правильное. Иные злодеи наоборот такие крюки и петли закладывали по дороге к месту преступления что твой заяц. Ума не приложить, как у них после подобных прогулок сил хватило своих ближних на куски кромсать. А кромсали. Человек, когда захочет вкус крови ощутить, становится опаснее любого дикого животного.

Впрочем, хватит философствовать. Сейчас первым делом пообедать. Около управы есть неплохая столовая. Потом позвонить патологоанатому и договориться о встрече. Если назначит на вечер, надо успеть по максимуму проехаться по местам, где работали убитые, поговорить с сослуживцами. Останется время – начать просматривать то, что прислали коллеги из смежных ведомств: все наличествующие у них данные по абонентам, которым звонили жертвы за последние полгода. Надо искать связи. Ещё заехать в гостиницу – запасной блокнот взять. Не могу пометки делать в чём попало.

Игорь, видимо, в очереди застрял. Всему городу именно здесь заправиться понадобилось, что ли?

Рамиль с заднего сиденья что‑то спрашивает.

– … что делаем дальше?

И что ему ответишь?

– Работаем. Ездим по местам, где убитые часто бывали при жизни. Анализируем их связи. Продолжаем искать свидетелей. Находим и допрашиваем тех, кто мог эту мерзость сделать: отсидевших свой срок убийц, грабителей, людей с неустойчивой психикой. Проверяем их алиби. Ждём «бога из машины».

– Кого?

– «Бога из машины». В древнегреческих трагедиях, когда драматург заворачивал сюжет так, что сам не мог его распутать, он вставлял в концовку появление какого‑нибудь бога, который всё разруливал.

– А почему из машины?

– Когда представление в театре шло, актёра, исполнявшего роль бога, спускали на сцену сверху как будто с Олимпа с помощью специального механизма.

– Это нечестно.

– Что именно?

– То, что проблему решали таким образом.

– Это жизнь. Она не бывает честной или нечестной. Если появится человек, который сообщит что‑то важное, не отметать же нам его сведения только потому, что мы сами не додумались до разгадки.

– И часто у вас в работе такие боги появлялись?

– Иногда.

В каждом деле есть кто‑то, кто что‑нибудь видел; кто‑то, кто что‑нибудь знает.

– Откуда вам про это известно?

– Поработай с моё.

– Да я про древнегреческий театр.

– Книги надо читать, а не в телефоне сидеть.

Обиделся.

– Я читать люблю.

– Ну вот и молодец.

13.

Телефонный звонок застал врасплох, но согласие на встречу он дал сразу. Рано или поздно это должно было произойти.

За более чем двадцатилетнюю работу патологоанатомом городского морга Александр Кагарлицкий чётко усвоил следующее: ОНИ, будь хоть милиционерами, хоть полицейскими, хоть комитетчиками, в чём‑то сродни клещам – если вцепятся, то уже не отвалятся. Пока не попьют вдоволь кровушки, разумеется.

Среди них было много приличных мужиков, с которыми не грех было и пропустить рюмочку в праздник, но большинство людей в погонах, приходивших к нему в последнее время, вызывали у него чувство стойкого отвращения. Сам себе он честно признавался, что причиной этому был в первую очередь возраст – поколение сменилось. Теперь с теми, кто приходит, на равных говорить вроде как несолидно, все поголовно кажутся глупыми. Одногодки большей частью повыходили на пенсию. Поэтому, зная, что рано или поздно к нему нагрянут с осточертевшими вопросами, а потом ещё, может быть, придётся идти подтверждать показания в суде, он заранее злился, что, впрочем, никак не отражалось на его округлом, толстощёком лице. Злость его никогда не прорывалась наружу. Сам он был склонен приписывать свою выдержку специфике работы. Или всё наоборот – это его характер привёл его много лет назад в медицинский институт и заставил пойти на кафедру патанатомии?

Голос говорившего с ним по телефону ему, однако, понравился. Ровесник, скорее всего. Сухой какой‑то голос, слова будто цедит, но не сквозь зубы, вопреки известному штампу, а как будто фильтруя, обдумывая. Это пришлось Кагарлицкому по душе настолько, что неожиданно для самого себя он предложил звонившему приехать к нему прямо домой.

Переставляя на кухне чашки, он задумался, надо ли спуститься в магазин и прикупить что‑нибудь к чаю. Спускаться никуда не хотелось, прошедший день дался ему нелегко. Заполнял и заполнял отчёты по итогам прошлого года. Успеть бы к концу квартала. Лучше бы вскрытия одно за другим. Сейчас хотелось просто насладиться нечасто бывавшей в квартире тишиной. Поэтому, пожав плечами, он ограничился тем, что нарезал в чашки лимон и добавил пару кусочков имбирного корня. На улице слякоть, валит мокрый снег с дождём. Вообще, погода мерзотная.

Висевшая около входной двери трубка домофона издала громкий писк, совпавший со щелчком отключившегося вскипевшего чайника. Вытерев руки о полотенце, он убавил с помощью пульта звук работающего на кухне для фона телевизора и прошёл в прихожую.

– Кто? – сказал он, нажимая кнопку на корпусе устройства.

– Созванивались с вами. Хозин, – донеслось из динамика. – Здравствуйте.

– Заходите.

Голос, искажённый динамиком, звучал несколько иначе, чем по телефону, но слух автоматически отметил характерные особенности речи говорившего: ровный тон, небольшая хрипота, между словосочетаниями короткие паузы, как будто говоривший собирается с мыслями.

Стоя у открытой двери, он попытался представить, как выглядит его сегодняшний гость. Высокий, сухощавый, скорее всего. Лицо как топор, востроносый. И благородная седина на немного длинноватых волосах.

Двери лифта разошлись, выпустив из себя пассажира, и Кагарлицкий понял, что попал пальцем в небо. Вышедший на площадку человек был не намного выше его самого, но весил, наверное, раза в два больше. Фигура настолько напомнила Кагарлицкому его собственную, доставлявшую патологоанатому множество тайных терзаний до тех пор, пока он не взял себя в руки и не начал бегать по утрам, что это даже показалось немного комичным. Сходство дополняла большая залысина на голове (сам патологоанатом стригся налысо).

Да, телосложение было похожим на телосложение прежнего Кагарлицкого, сразу видно, гость спортом себя тоже мучить не любил. А вот лицо… Да уж, лицо…

В отличие от глаз патологоанатома, которые, казалось, пяти секунд не могли сосредоточиться на одном предмете, глаза пришедшего смотрели не отрываясь, почти отрешённо. В сочетании с широким носом и ртом внешность впечатляла. Нижней челюсти, гладко выбритой, но покрытой складками обрюзгшей кожи, пошла бы широкая, окладистая борода. Хотя именно эта деталь могла бы превратить просто необычную внешность в отталкивающую и даже уродливую.

Тусклые, почти бесцветные глаза неторопливо обежали Кагарлицкого, мельком глянули поверх его плеча вглубь квартиры, губы слегка дёрнулись.

– Александр Иванович?

– Виктор Геннадьевич?

– Я. Очень приятно.

Их пальцы на мгновение встретились, рукопожатие вышло вялым, нерешительным, как будто каждый из его участников сам толком не знал – есть ли смысл во взаимном сжимании верхних конечностей.

– А где ваш напарник?

– Напарник?

– Ну, тот парень, который прилетел вместе с вами?

– Откуда вы знаете о нём?

– Администратор в гостинице, где вы остановились, родственница моей коллеги. Город у нас такой – все друг друга знают. Но вы проходите. Не на площадке же будем стоять.

В прихожей гость, разувшись, спросил, где ванная комната. Кагарлицкий показал ему пальцем на приоткрытую белую дверь.

– Свет включается внутри, по правую руку, – крикнул он вслед, а сам пошёл на кухню разливать чай.

Гость мыл руки основательно, не торопясь. Выйдя и аккуратно прикрыв за собой дверь, он произнёс:

– Я о бирюзовое полотенце вытер, оно как раз на уровне рук висело, Правильно?

– Не совсем, – улыбнулся патологоанатом. – Этим полотенцем жена лицо вытирает. Она у меня немного помешана на косметических масках. Ничего, я новое повешу. Не смущайтесь, лучше угощайтесь. О, в рифму получилось.

Судя по внешнему виду Хозина, он и не думал смущаться. Сев за стол, он отхлебнул большой глоток чая, одобрительно кивнул.

– За лимон – спасибо. Слякоть такая – вчера ноги промочил. Теперь насморк бы не подхватить.

– Да, погода паршивая, – кивнул Кагарлицкий, разглядывая пальцы гостя, выделявшиеся на фоне белой чашки. Пальцы напоминали сосиски, толстые, слегка распухшие. Без колец.

– Вы не женаты? – спросил он. – Трудно, наверное, с семьей при вашей работе.

– Я женат, – отозвался гость, – просто колец не люблю. А работа вовсе не такая сложная, как вы себе представляете. У вас тоже не сахар. А вы женаты?

– Да. У вас жена как к вашей работе относится?

– Привыкла.

– И у меня тоже. А ведь мы чем‑то схожи.

– В смысле?

– Кто‑то режет людей, вы ищете того, кто их резал, а я ещё раз режу зарезанных.

– Да вы философ.

– А может, вы меня и ищете?

– Вряд ли. Думаю, для вас это неинтересно.

– Да, вы правы. Честно признаюсь – никогда у меня не было желания убить человека.

– Я вам завидую.

– А что, у вас было такое? У следователя?

– Я не следователь. Оперативник, хоть и специфический. А что касается желания – конечно.

– Вы, наверное, за смертную казнь?

– Да.

– Почему?

– Не хочу объяснять. Долго, и к тому же до мысли о её необходимости надо дозреть.

– А судебные ошибки?

– Они неизбежны.

– Значит, будут погибать невиновные?

– Разумеется.

– И…?

Сидящий напротив него грузный мужчина тяжело вздохнул и отставил в сторону чашку.

– Добавить вам чаю?

– Да, пожалуйста. И лимон. Александр Иванович, давайте не будем углубляться в эту дискуссию. Скажу так: даже если каждый второй расстрелянный будет невиновен – я «за». Даже не самая удачная попытка восстановить справедливость лучше бездействия и болтовни. Если я вам ещё не отвратителен, давайте перейдём к цели нашей встречи.

– Вы мне нисколько не отвратительны. Может быть, через какое‑то время я сам дозрею до того, чтобы принять вашу точку зрения. Если это, упаси боже, как‑то затронет меня лично.

При этих словах лицо гостя слегка изменилось. Возле глаз, прикрытых тяжёлыми веками, появилась сетка морщин, означающая сдержанное веселье.

– Приятно, когда человек умеет видеть две стороны медали.

Кагарлицкий не смог сдержать улыбки.

– Вы мне льстите. Да, вы правы, давайте о наших двоих убиенных. А вы не голодны?

– Голоден.

– Тогда подождите, сейчас я вам бутерброд сооружу.

– Почему двоих убиенных? А не троих?

– Потому что я люблю точность. Но погодите, сначала бутерброд. Пока пейте чай.

В то время как гость осторожно отхлёбывал мелкими глотками обжигающую жидкость, Кагарлицкий подошёл к шкафчику, достал оттуда медицинский скальпель, потом открыл холодильник и извлёк из него палку сухой колбасы. Хозин молча смотрел, как патологоанатом кромсает колбасу скальпелем и раскладывает на квадратном куске тостового хлеба в шахматном порядке.

– Вы не подумайте, – торопливо пояснил Кагарлицкий, – я этими скальпелями никого не резал. Просто позаимствовал, так сказать, с работы. Не люблю тупых ножей. Терпеть не могу.

– Жена и дети тоже скальпелем колбасу режут?

– Конечно. Я же говорю – привыкли. Держите.

– Спасибо.

Гость взял бутерброд и начал жевать. Второй Кагарлицкий начал делать себе.

– И я с вами перекушу. Вот. Удивительно, как мы, русские люди, любим обсуждать все вопросы именно на кухне. У меня в старой квартире был паркетный пол, так вы подумайте, в какой комнате он был весь истёрт к тому моменту, когда я наконец‑то накопил деньги на капитальный ремонт? Правильно – на кухне.

– Это не только русская привычка. Так во всех странах.

– У них за бугром всё иначе, если верить телевизору.

– Смотрите его меньше. Человеческая психология везде одинакова. Обсуждать серьёзные вопросы – значит тратить нервы. А стресс лучше заесть.

– Справедливо. Ладно, давайте заедать стресс. По поводу двух покойников: это про Федотенко и женщину. Забыл фамилию.

– Емельянова.

– А? Возможно, Емельянова. Я фамилий‑то не запоминаю.

– А почему Федотенко запомнили?

– Потому что полицейский, который ко мне приезжает, такой – со сломанным носом и квадратной челюстью, упомянул, что этого… м‑м‑м… так сказать гражданина судили за педофилию. Когда я про такое слышу, я склоняюсь к вашей мысли о необходимости смертной казни. Гадость какая. Вот и запомнил я этого Федотенко.

– А первый? Дирижёр Бишин?

– Тот, которого из ямы‑то достали? А он дирижёром был? Не знал. Надо же. Присмотрелся бы к рукам.

– В отчёте, который для меня подготовил аналитик, находка его тела отмечена как первый эпизод в серии убийств. И на это указали вы.

– Ваш аналитик, удавил бы его, начал подгонять результат под задачу. Я указал на ВОЗМОЖНОЕ сходство нанесённой раны на теле дирижёра с теми, что обнаружились на телах Федотенко и Ермолаевой. Или Емельяновой, как её…

– Поясните.

– Всё просто. Мужчину нашли в яме с арматурой. Чёрт их дери, кстати, градоохранителей наших – как какую‑то старую халупу в центре сносят – вой до небес, хотя там со стен уже кирпичи людям на голову сыплются, а как в парке ямы со строительным мусором – так ничего. Но это так, крик души. Падая в яму, покойный вполне мог напороться на прут. Вполне мог. И рана от железного прута крайне схожа с той, которую обнаружили на теле Федотенко и Ермолаевой. Любопытно, крайне любопытно было бы взглянуть на то, чем они были нанесены. Когда поймаете убийцу, поищите эту штукенцию. Мне она очень интересна, посмотреть хочу, хоть на фото.

– Если бы он свалился в яму и напоролся на прут, его бы так и нашли с торчавшим в шее прутом. Но, судя по фотографиям, он просто лежал на этой стальной паутине.

– Ах, какой вы! А ещё следователь! Пардон, оперативник. А если рана была не смертельной? И он с этого прута смог слезть? А потом кровь хлынула, и сил выбраться из ямы у него не хватило. Не подумали об этом?

– Подумал, – медленно произнёс Хозин, смотря поверх плеча собеседника. – Однако рана была глубокой. Любой человек, напоровшись на такую арматуру, умер бы сразу.

Патологоанатом жалеючи посмотрел на собеседника.

– Эх, Виктор Геннадьевич, Виктор Геннадьевич… Я за годы вскрытий на такое насмотрелся – когда рассказываю, никто не верит, за баечника принимают. Потому и не люблю рассказывать. У каждого из нас такой порог выживания – только диву даёшься. Ну не любит человек умирать. Тяжело умирает. Привозят, бывало, бабульку, которая под грузовик попала – всё переломано: рёбра, суставы, одна рука в фарш, нога вывернута. Так она на адреналине ещё приподняться сумела и клюку свою метнула в сторону машины. Сам на видео видел, словам бы не поверил. Так то бабка за восемьдесят. А дирижёр – наш ровесник.

– Может, он хотел умереть.

– Странный способ самоубийства – в парке прыгать в заснеженную яму на железные прутья.

– Вы меня не поняли. Может, он просто хотел умереть и отказался бороться за жизнь.

– Тогда бы так и остался с прутом в горле. Беспредметная дискуссия. Кроме того, вряд ли кто‑то согласится просто так помирать в грязной яме. Глупо слишком.

– Люди разные бывают. Но я согласен с вами – такая версия не исключена. Значит, номер один под вопросом?

– Под вопросом.

– А Федотенко и Емельянова?

– Здесь всё просто: проникающее ранение, колотое, довольно глубокое. Удар нанесён в обоих случаях сзади, как теоретически могло быть и в случае с дирижёром, в том случае, разумеется, если это всё‑таки было убийство. Удар один, сильный и точный. Видно, что человек тренировался и отточил движение. Действовал хладнокровно. Рост – около 170–175 сантиметров. Сужу по углу удара. Был ниже Федотенко и примерно одного роста с Ермолаевой.

– Емельяновой. Не баскетболист он.

– Не баскетболист, да. Что ещё? Следов борьбы, синяков, ссадин на телах нет.

– А у дирижёра?

– Есть парочка. Но учтите, что он уже умирал после падения в яму, и процесс образования гематом пошёл несколько по иной схеме. Что ещё? У дирижёра было здорово изношено сердце. Такие тонкие волокна – удивляюсь, как его ещё не хватил инфаркт. Аорта сильно увеличена была – нечасто такое видел. Видел, конечно, но нечасто. Женщина много курила – лёгкие чёрные. Впрочем, много ли – мало ли, трудно сказать. У курильщиков лёгкие всегда чёрные.

– Дирижёр тоже курил.

– Правда? А лёгкие не такие грязные, как у женщины, хотя он и старше. Странно. Может, бросал. Или закурил позже. Педофил ваш был, в принципе, здоровым человеком. В физическом отношении, конечно.

– Притом что отсидел в тюрьме восемь лет.

– Да, вот так и рушатся мифы. А может, просто такая мразь, что у него заживало всё как на собаке. Ведь он был самый молодой из троих. Содержимое их желудков вас интересует?

– Меня всё интересует.

– Я к тому, что эта тема не к столу. Дирижёр последний раз, насколько помню, ел омлет, он практически переварился, но такая пища вообще быстро переваривается. Ещё я нашёл корки чёрного хлеба…